Проклятие убийцы

Глава 12

Хотя могло показаться иначе, шпаги и связанные с ними побои были не главным во время нашего путешествия.

Лорд Эшкомб предупредил нас, что ни одна живая душа – даже Миэтта – не должна знать, кто мы на самом деле. И не только ради сохранения секретности нашей миссии. Парижские аристократы никогда не позволили бы простолюдинам жить бок о бок с ними – независимо от обстоятельств. Выдавать себя за дворянина было, вообще говоря, преступлением и каралось смертью. Вдобавок, как заметил лорд Эшкомб, чем надёжнее сохраняется тайна – тем лучше. Пока отравитель на свободе, никогда не узнаешь, кому можно верить.

Посему мы с Томом и Салли не могли проводить вместе столько времени, сколько мне хотелось бы. Помимо повозок, перевозивших багаж, у нас было ещё три кареты, предназначенных только для Генриетты и сопровождающих её дам – среди которых теперь обреталась и Салли. Как и я, она скрывала свою настоящую личность, выдавая себя за дворянку – дальнюю родственницу лорда Эшкомба из Европы. Вдобавок лорд Эшкомб обеспечил отдельную карету для новоиспечённого барона Чиллингема, чтобы я мог учиться в дороге. А ещё была открытая повозка, где Том тренировался с сэром Уильямом.

И хотя я постоянно наблюдал за Томом, большую часть времени мы проводили порознь. Хорошо хоть, что у меня для компании оставалась Бриджит. Я выпускал её из клетки, и она радостно порхала между трюхающими по ухабам экипажами, впервые за несколько месяцев получив возможность снова расправить крылья. Всякий раз, когда мы проезжали мимо какого-нибудь пруда, она плескалась в нём, чистя пёрышки, а потом догоняла нас и усаживалась на окошко моей кареты, довольно воркуя.

Я попросил Салли проехаться со мной, но она отказалась:

– Я не могу. И кроме того, мне будет лучше остаться с девушками. Они постоянно сплетничают, а это полезно. Может, удастся выяснить, кто хочет убить Миэтту.

Я огорчился, но, как ни крути, Салли была права.

– И как, узнала что-нибудь?

– Кучу всего, – сказала она. – Знаешь ли ты, что в Пале-Рояле живёт около тысячи человек?

Пале-Роялем назывался дворец в Париже, где сейчас обитали Миэтта и её муж Филипп – родной брат короля.

– И речь не только о слугах. Филипп и Миэтта всё время принимают у себя каких-нибудь гостей.

Такими гостями предстояло стать и нам. Так мы смогли бы изучить круг общения Миэтты и смешаться с её приближёнными. Но искать среди тысячи человек?.. У меня снова свело живот.

Учитель, что мне теперь делать?.. У него не было ответа. На сей раз я остался совсем один.

– Может, всё-таки проедешься пару часов в моей карете? – спросил я Салли. – Ты расскажешь мне, о чём болтают дамы, и мы вместе прикинем, кого подозревать.

– Я же сказала, что не могу.

– Ну хотя бы час! Ты не успеешь по ним заскучать.

– Это неприлично.

– В каком смысле?

– Ты постоянно забываешь, что ты теперь барон. А я – леди Грейс. Я не могу проводить время наедине с юношей за закрытыми занавесками. Если только ты не хочешь, чтобы весь Париж считал нас любовниками.

Я был ошеломлён. О таком я даже не думал. И теперь понял, что нужно как следует поразмыслить, каково это – быть Кристофером Эшкомбом, а не Кристофером Роу. И о том, как эти девицы будут болтать, что Салли – моя любовница.

– Вот уж точно не хочу! – сказал я.

Лицо Салли затвердело. Она сжала губы, повернулась и зашагала прочь.

Я посмотрел на Тома, отдыхавшего после тренировки.

– Что я такого сделал?

Том пожал плечами, озадаченный не меньше моего.

Сэр Уильям приподнял бровь.

– И мне ещё говорили, что ты дока в расшифровке тайных посланий.

Том каждый день пропадал на тренировках, а Салли держалась отстранённо, так что у меня было предостаточно времени на учёбу. Король надеялся, что я разыщу убийцу, и, значит, мне нужно было узнать как можно больше о всевозможных ядах.

Когда кортеж Миэтты огибал всё ещё охваченный чумой Лондон, я с одним из солдат съездил в город. Он проводил меня до Блэкторна, и в аптеке я собрал всё, что могло пригодиться в путешествии. У мастера Бенедикта было несколько книг и некоторое количество его собственных заметок о ядах и противоядиях. Я собрал их в стопку и связал ремешком, добавив туда же личные дневники учителя от 1652 года. В тот год он провёл несколько месяцев в Париже, ища средства лечения чумы. Мастер Бенедикт жил у своего старого друга Марина Шателена, графа де Гравиньи. В дневниках были в основном записи об экспериментах с предполагаемыми лекарствами от чумы, но встречались также заметки и о самом городе. Лорд Эшкомб дал мне карту Парижа, и я подумал, что любые идеи и мысли моего учителя могут оказаться полезны.

В аптеке я взял, помимо прочего, немного зерна для Бриджит и ещё кое-что. После сентябрьских событий, связанных с мнимым лекарством от чумы, я немало потрудился, выясняя, что мастер Бенедикт знал о ядах.

Однажды вечером, разбирая вещи учителя, я нашёл сундучок, спрятанный под кипой бумаг. Это был простой, но прочный ящик из вишнёвого дерева, ничем не украшенный, если не считать пары крепких замков. Обнаружив его, я принялся повсюду искать ключи и в конце концов нашёл – один в мастерской, другой в комнате моего учителя. Открыв сундучок, я понял, почему мастер Бенедикт соблюдал такие предосторожности. Яды. Внутри лежали разнообразные яды – в крошечных баночках, флаконах и пузырьках. Все были надписаны: мышьяк, белладонна, болиголов и ещё несколько десятков других. В крышке были спрятаны записи. Из них следовало, что мастер Бенедикт хранил яды, чтобы изучить их, определить их свойства и изготовить противоядия. Было тревожно – и, как ни странно, притягательно – держать в руках ящик, наполненный смертью.

В то время, когда я его обнаружил, меня занимали другие дела: я должен был изготовить огромное количество венецианской патоки для врачей, лечащих чуму в городе. Посему я не успел досконально изучить бумаги мастера Бенедикта. Теперь же, когда я ехал в Париж, у меня оказалось полно времени, чтобы в них покопаться, поскольку, кроме как читать, делать было особо-то и нечего. И хотя меня не слишком прельщало одиночество, я радовался возможности провести время наедине с записями учителя. Я читал его заметки о том или ином яде, потом закрывал глаза и представлял себе его голос. Иногда, на несколько прекрасных мгновений, я представлял, что мастер Бенедикт снова сидит рядом со мной. Записки я читал в карете, а сундучок с флаконами оставлял до вечера и изучал в комнате гостиницы: тряская поездка по неровной дороге и хрупкие банки с ядами – не лучшее сочетание.

– От этих штук в дрожь бросает, – сказал мне Том однажды вечером.

Я не мог с ним не согласиться. Но вместе с тем они притягивали меня. Тем более некоторые выглядели весьма экзотично.

– Только взгляни. – Я вытащил банку, запечатанную воском. Внутри была тёмная липкая жижа. – Это из Южной Америки. Называется кураре.

– И что будет, если его выпить?

– Вообще-то, ничего. Он работает, только если смазать им оружие. Когда яд попадает в кровь, он парализует. Мышцы перестают работать. Но, видимо, жертва продолжает чувствовать, что умирает.

Том пришёл в ужас.

– И кто изобрёл эту штуку?

– Изначально она не предназначалась для людей. Индейцы племени макуши в Гайане обмакивают в яд свои стрелы, когда охотятся.

– Тогда зачем он понадобился мастеру Бенедикту?

– Для опытов. Чтобы немного расслабить мышцы и тело. Он думал, что небольшие дозы могут оказаться благом для тех, кто страдает падучей болезнью. А посмотри вот на это!

Я поставил банку обратно в ящик и взял другую.

– Он из Японии. Это рыба.

– Рыба?

– Ну, части рыбы. Она называется фугу. Кажется, она умеет раздуваться, словно пузырь, и выпускать шипы.

– Это смешно.

– Так пишет мастер Бенедикт в своих заметках, – настаивал я. – Кажется, она ужасно ядовитая. Но японцы всё равно её едят.

– Ну вот, теперь я точно знаю, что ты всё выдумал, – сказал Том. И остался в твёрдой уверенности, что я просто-напросто подшутил над ним.

Итак, большую часть времени в поездке я проводил, изучая яды, средства отравления и методы тихого убийства, пытаясь сохранить в памяти как можно больше деталей. Вспомнив запах чеснока изо рта Джона Гловера, я пришёл к выводу, что убийца скорее всего применил мышьяк. Он использовался во многих формах, самой смертоносной из которых был простой белый порошок – бесцветный и не имеющий запаха. А это значило, что если убийца не окажется недотёпой, его почти невозможно обнаружить.

У мастера Бенедикта был флакон с мышьяком, и я тщательно изучил его, хотя уделил внимание и другим ядам. Однажды, когда я прикрыл глаза, чтобы услышать голос учителя, в голове зазвучало предупреждение. «Будь готов ко всему, Кристофер. Отравители коварны, и их не стоит недооценивать. Помни, что убийцы уже пытались замаскировать свои истинные намерения, сделав вид, будто их цель – король».

То, что сказал учитель, напомнило мне о предостережении лорда Эшкомба. Он дождался, когда Карл окажется за пределами слышимости, и сказал:

– Это нападение очень меня беспокоит. И дело не только в яде. Удар по женщинам из королевской семьи Франции? Это не имеет смысла.

– Почему же? – спросил я. – Если убийцы хотят разделаться с королевской семьёй, им нужно избавиться и от жён, разве нет?

– Я так не думаю. Франция не похожа на Англию, где могла царствовать Елизавета. Их страна подчиняется Салическому закону: женщинам запрещено наследовать трон. Убить детей – во всяком случае, мальчиков – это ещё можно понять. Но женщин? Это какая-то чрезмерная жестокость. – Он покачал головой – Будь осторожен, Кристофер. Не знаю, кто противостоит нам, но эти люди безжалостны.

От его слов у меня мороз прошёл по коже, и они были стимулом учиться ещё усерднее. Я сожалел, что не могу толком насладиться пейзажем. А он был прекрасен. Мы двигались по холмистой местности, мимо древесных кущ и полей, узких перелесков и долин. Миновали деревни, глядя на каменные дома с соломенными крышами и дымом, поднимающимся из труб.

Я наблюдал, как жители деревень доят коров и ухаживают за овцами, и размышлял, какой бы была моя жизнь, если б я вырос тут. Простой, – подумалось мне, – и, может быть, немного скучной… Как бы ни было всё это мило, но в какой-то мере я уже тосковал по городской суете. Тем не менее я ощущал странное умиротворение. И наконец понял, почему фермеры, с которыми мне случалось перекинуться словом на рынке, твердили, что не понимают, как мы можем жить в этих грязных, вонючих городах. И вот теперь я предавался фантазиям, воображая иную жизнь.

Что я понял со всей определённостью: езда в королевском обозе – отличный способ путешествовать. Хотя мы передвигались медленнее, чем иные путники (поездка в Париж занимала две недели), мы всегда находили время, чтобы выбрать приличную гостиницу и как следует отдохнуть. Вечера проходили весело: дамы пели или играли в разные игры, по преимуществу в карты.

Как выяснилось, вскоре после того, как Салли стала горничной леди Пемброк, та вручила ей лютню. В своё время Салли сказала мне, что научилась играть в Крипплгейтском приюте, и музыка – любимое её занятие. Но я и не подозревал, насколько она в этом хороша. Её пальцы так и летали по струнам, оживляя мелодии, когда она пела. Миэтта была в восторге – она обожала музыку. И хотя я как правило сидел отдельно от дам, я всегда с нетерпением ждал возможности услышать игру Салли.

– Ты никогда не говорила мне, что так прекрасно играешь, – сказал я ей однажды вечером.

– Пф-ф! – ответила Салли и отошла. Но после этого несколько сменила гнев на милость.

Дорога из Оксфорда до Дувра заняла пять дней. Корабль перевёз нас через пролив, и здесь я отложил записи учителя. Мы с Томом стояли на носу, вдыхая солёный морской воздух и ощущая на лице ледяные брызги волн.

Семь часов спустя мы высадились в Кале. И я впервые шагнул на землю чужой страны.

Французская провинция выглядела почти так же, как и английская. С того момента, как мы ступили на берег, Том вёл себя настороженно, словно солдат на вражеской территории. Я как мог пытался его успокоить, ведь его осторожность была не просто недоверием к чужакам: теперь Том сам стал чужаком. За исключением сэра Уильяма, которому дела не было до французов, Том оказался единственным, не знавшим их языка. В поездке я выяснил – к своему удивлению, – что у Миэтты обратная ситуация: её английский был просто ужасен. Я считал это очень странным для сестры короля, пока не вспомнил, что Миэтта жила во Франции с трёхлетнего возраста. Конечно, я мог говорить с ней по-французски, но старался общаться как можно меньше. И не потому, что она мне не нравилась. Тут дело обстояло как раз наоборот.

Миэтте был двадцать один год. Она излучала тепло и чистейшее нежное очарование. Очень худая, даже хрупкая, она ела как птичка, и при этом была полна какой-то нервной энергией, словно колибри порхая туда-сюда, и если замирала – то лишь на мгновение.

Когда Миэтта обратилась ко мне, я покраснел и сконфузился.

– Ваш дед всегда был лучшим другом нашей семьи, – сказала она. – Я очень рада, что вы останетесь погостить в моём доме. Надеюсь, вы приятно проведёте время во Франции.

– Вы очень любезны, – ответил я, чувствуя, как горят щёки.

– Только скажите, если вам что-то понадобится. И я надеюсь, вы поужинаете с нами. – Он посмотрела на небо и ослепительно улыбнулась. – Приходите вместе с вашей милой птичкой.

– Конечно, мадам, – сказал я, опустив голову, чтобы скрыть волнение.

Теперь меня обуревали противоречивые чувства. Чем больше я думал о Миэтте, тем явственнее понимал, что совершено не прочь проводить с ней время. Но это была плохая идея. Салли прожила последние два месяца при королевском дворе и наловчилась имитировать поведение аристократки. Но я-то – нет и постоянно боялся на чём-нибудь проколоться. Лорд Эшкомб уверял, что любые ошибки спишут на разницу между английским и французским этикетом. Но если меня разоблачат, мне не сносить головы. В буквальном смысле.

Вот почему, как бы ни хотелось мне почаще бывать в обществе Миэтты, я оставил это Салли. Сам же я полностью сосредоточился на книгах, как никогда полный решимости предотвратить любой вред, грозящий Миэтте. Я вновь и вновь перечитывал расшифрованное послание, найденное в одежде убийцы, – пока не запомнил его наизусть и задом наперёд. Лорд Эшкомб понял всё, кроме последней строчки. «Пока не придёт срок». Какой срок? Похоже, никто не знал, что это значит.

Чем чаще я её перечитывал, тем сильнее тревожился. Эта фраза походила на какой-то символ, на слова фанатика. Я уже имел дело с фанатиками. Первый оставил шрам у меня на груди и убил моего учителя. Второй покалечил мне руку, ранил Тома и Салли и заодно погубил хорошего человека. Я был бы счастлив, если б мне никогда в жизни больше не пришлось сталкиваться с такими вещами. Но это послание существовало – и словно бы издевалось надо мной.

Пока не придёт срок…

«Придёт срок», – подумал я.

И вздрогнул.

Вторник,

17 ноября 1665 года

Час первый