Проклятый город

Существует множество различных мнений по поводу того, кто был наиболее влиятельным писателем двадцатого столетия. Среди прочих имен называется и Дэшил Хэммет.

В начале двадцатого века писатели, отступая от высокопарного и претенциозного стиля Генри Джеймса и его предшественников из Викторианской эпохи, начали тяготеть к созданию прозы безыскусной и стремительной. Позднейшие исследователи, как правило, особенно выделяют в связи с этим несомненную мощь таланта Эрнеста Хемингуэя.

Но кто явился вдохновителем самого Хемингуэя?

Это был… Хэммет.

Даты публикаций отражают строгие факты, не содержащие в себе никакой мистики.

Первый рассказ Хэммета из его знаменитого цикла «Оперативник» («Continental Ор») появился в журнале «Черная маска» 1 октября 1923 года. В последующие годы образ крутого и харизматического частного сыщика часто фигурировал в различных литературных произведениях.

Первая книга Хемингуэя — «В наше время» — была опубликована в 1924 году в Париже ограниченным тиражом, а в США напечатана в количестве 1335 экземпляров лишь в октябре 1925 года. К этому времени Хэммет был уже состоявшимся и пользовавшимся огромной популярностью автором. Он регулярно печатался практически во всех крупных журналах того времени, специализировавшихся на «криминальном чтиве».

Вкупе с безымянным оперативником «Континентального детективного агентства», Дэшил Хэммет (1894–1961) создал образ Сэма Спейда, ставшего героем наиболее знаменитого из всех американских детективных романов, когда-либо написанных или экранизированных, — «Мальтийский сокол». Первоначально этот роман (как, впрочем, и все последующие романы Хэммета, кроме «Худого человека») печатался по главам в «Черной маске».

Написанный Хэмметом на пике его успеха и творческого мастерства рассказ «Коварные сиамцы» был опубликован автором в журнале «Черная маска» в марте 1926 года, за год до того, как там начали печатать главы его первого романа «Красная жатва».

Коварные сиамцы Дэшил Хэммет (пер. Р. Грищенков)

Он появился, когда я, расположившись возле кассы в приемной сан-францисского филиала детективного агентства «Континентал», неотрывно следил за тем, как Портер проверяет мой расходный счет. Незнакомец был одна кожа да кости, высокий и с безжалостным лицом. На его широких плечах мешковато висела серая одежда. В лучах заходящего солнца, лучи которого пробивались сквозь неопущенные жалюзи, его лицо своим цветом напоминало новые коричневые туфли.

Он открыл дверь рывком, а потом в нерешительности застыл на пороге; костлявая ладонь судорожно сжимала ручку распахнутой двери. Однако в лице его не было растерянности. Неприятное и отталкивающее, своим выражением оно создавало впечатление, будто его обладатель припомнил нечто на редкость неприятное.

Томми Хауд, наш веснушчатый и курносый паренек-посыльный, поднялся из-за стола и приблизился к барьеру, разделявшему офис.

— Что вам уго… — начал было Томми, но осекся.

Человек отпустил дверную ручку. Он обхватил тощими руками свои плечи; его рот разверзся в зевке, не имевшем ничего общего с обычной непринужденной зевотой, и так же резко закрылся. Губы человека скривились, явив желтизну плотно сжатых зубов.

— Проклятие! — пробормотал он с отвращением и рухнул на пол.

Я перемахнул через барьер, миновал распростертое тело и выскочил в коридор.

Через четыре двери от нас Агнес Брейден, пышная особа тридцати с чем-то лет, которая вела публичные курсы стенографии, стояла у своего офиса, готовая войти.

— Мисс Брейден! — прокричал я, и она обернулась, ожидая, когда я подойду. — Бы видели человека, только что зашедшего в наш офис?

— Да. — В ее зеленых глазах зажглись огоньки. — Высокий мужчина, поднимавшийся в лифте вместе со мной. А что?

— Он был один?

— Да. Именно так, на этом этаже вышли только он и я. А в чем дело?

— Вы никого не заметили рядом с ним?

— Нет, хотя в лифте я не обратила на него внимания. А что такое?

— Он вел себя странно?

— Я этого не заметила. Случилось что-нибудь?

— Благодарю вас. Позднее я заскочу к вам и все объясню.

Я обежал все коридоры на нашем этаже, но ничего не обнаружил. Когда я возвратился в офис, тощий субъект по-прежнему лежал на полу, правда, уже перевернутый на спину. Как я и полагал, он был мертв. Наш Старик, осматривавший тело, при моем появлении как раз поднимался с колен. Портер висел на телефоне, пытаясь дозвониться до полиции. Глаза Томми Хауда на побелевшем лице смотрелись как голубые полтинники.

— В коридорах никого, — сообщил я Старику. — Этот тип поднялся на лифте вместе с Агнес Брейден. Та заявила, что он был один и к нему никто не приближался.

— Ясненько… — Голос Старика и его улыбка были исполнены такого елея, что казалось, будто труп возле его ног — лишь фрагмент узора на ковре. Полвека сыскной работы оставили в нем эмоций не более чем в бильярдном оценщике. — Похоже, его пырнули ножом в левую часть груди; довольно-таки обширная рана, которую он пытался заткнуть этой вот шелковой тряпицей, — нога Старика коснулась бесформенного комка красноватой ткани на полу, — которая прежде была саронгом.

День нынешний для Старика — это отнюдь не вторник, а предположительно вторник.

— На теле этого субъекта, — продолжал он, — я обнаружил девятьсот долларов в разных банкнотах, а также немного серебра; золотые часы и карманный нож английского производства; еще японская серебряная монета в 50 сен;[2] табак, трубка и спички; расписание Южной Тихоокеанской линии; два носовых платка без ярлычков прачечной; карандаш и несколько листков бумаги для письма; четыре двухцентовых почтовых марки; ключ с биркой «Отель Монтгомери. Комната 540». Его одежда выглядит как новая. Вне всяких сомнений, мы почерпнем из нее что-нибудь еще при более углубленном изучении, каковым, однако, я не намерен заниматься до прихода полиции. А тебе покуда лучше отправиться прямиком в «Монтгомери» и поглядеть, что там можно выяснить.

Первый же человек, на которого я натолкнулся в вестибюле отеля «Монтгомери», оказался именно тем, кто был мне нужен: тамошним охранником Педерсеном, светлоусым экс-барменом, разумевшим в сыске не более, чем я в саксофонах, но неплохо разбиравшимся в людях и в том, как к ним найти верный подход, что вполне соответствовало букве его нынешней профессии.

— Хелло! — приветствовал он меня. — Счет знаешь?

— Шесть — один, Сиэтл, конец четвертого. Кто обитает в пятьсот сороковой, Пит?

— Да ведь игра-то не в Сиэтле, олух! В Портленде! Человек, чье гражданское самосознание не развито в должной степени, и даже представления не имеющий о том, где играет его команда…

— Завязывай, Пит! У меня нет времени на то, чтобы забавляться с этой детской чепухой. Один мужик только что рухнул замертво в нашем заведении с ключами от пятьсот сороковой.

На лице Педерсена проступили пятна гражданского самосознания.

— Пятьсот сороковой? — Он уставился в потолок. — Это, должно быть, тот тип, Раундс. Рухнул замертво, ты говоришь?

— Замертво. Грохнулся на пол прямо посреди комнаты, имея ножевое ранение. А этот Раундс, что он был за человек?

— Я так вот сразу о нем не слишком много смогу рассказать. Высоченный и тощий, с дубленой шкурой. Я бы даже не обратил на него внимания, если бы не его болезненный вид.

— Точно наша птичка! Давай поднимемся в номер.

У конторки портье мы узнали, что этот человек прибыл днем ранее, зарегистрировавшись как X. Р. Раундс из Нью-Йорка и заявив клерку, что намерен съехать не позднее чем через три дня. Какой-либо почты или телефонных звонков ему не поступало. Никто не знал, когда именно этот человек покинул отель, поскольку он не оставил своего ключа у портье. Ни мальчишки-лифтеры, ни коридорные тоже ничего не смогли нам сообщить.

Осмотр его комнаты почти ничего не добавил к тому, что нам уже было известно. Багаж постояльца состоял из одного чемодана свиной кожи — помятого, поцарапанного и со следами тщательно соскобленных дорожных наклеек. Он был заперт, но замки подобных чемоданов ничего особенного собой не представляют. Этот отнял у нас всего лишь около пяти минут.

Одежды у Раундса — как той, что находилась в чемодане, так и той, что висела в шкафу, оказалось не так уж и много; вся она была недорогой, но зато новой. То, что подлежало стирке, не имело ярлычков прачечной. Популярные фасоны, широко известные бренды — все это могло быть приобретено в любом городе страны. Не было обнаружено ни клочка бумаги с записями. Ни одной путеводной нити. В комнате Раундса не нашлось ничего, что могло бы подсказать, откуда и с какой целью он прибыл.

Педерсен был весьма раздосадован всем этим.

— Я полагаю, что, если бы его не укокошили, он бы наверняка смылся, задолжав за неделю! Типы, не имеющие при себе ничего, что могло бы установить их личность, и не оставляющие портье ключей от комнаты, выходя из отеля, не заслуживают большого доверия!

Мы почти завершили осмотр, когда коридорный ввел в комнату сержанта О'Гара из полицейского управления, служившего в отделе уголовных расследований.

— Уже наведался в Агентство? — спросил я его.

— Ага, как раз оттуда.

— Что новенького?

О'Гар, сдвинув на затылок свою черную широкополую шляпу сельского констебля, почесал круглую голову.

— Негусто. Док утверждает, что его уделали при помощи шестидюймового лезвия, имевшего в ширину два дюйма, и он не мог прожить после такого удара более двух часов, а скорее даже и часа. В базе данных на него мы ничего не нашли. А здесь вам удалось что-нибудь обнаружить?

— Фамилия — Раундс. Он зарегистрировался вчера, как прибивший из Нью-Йорка. Барахлишко все новенькое, и нет ничего, что дало бы нам какие-либо зацепки. Кроме одного — он явно не хотел оставлять следов. Ни писем, ни заметок — ничего! Ни пятен крови, ни следов борьбы в комнате нет.

О'Гар повернулся к Педерсену:

— Ты возле отеля не замечал каких-нибудь смуглокожих субъектов? Индусов или похожих на них?

— Не видел, как мне кажется, — ответил охранник. — Но я все для вас разузнаю.

— Выходит, что красный шелк все-таки оказался саронгом? — спросил я.

— И весьма дорогим, — сообщил сержант. — Я немало повидал их за четыре года военной службы на островах, но никогда еще не встречал такого качественного, как этот.

— А кто их носит?

— Мужчины и женщины на Филиппинах, Борнео, Яве, Суматре, полуострове Малакка, местами в Индии.

— Значит, твоя идея заключается в том, что некто, учинивший резню, стремится привлечь к себе внимание, шляясь по улицам в красной юбчонке?

— Не пытайся быть остроумным! — рявкнул на меня О'Гар. — Эти саронги достаточно часто используют в сложенном или скрученном виде. Да и откуда мне знать, что он не был заколот где-нибудь на улице? А к слову, откуда мне знать, что его не прирезали в том же вашем притоне?

— Мы сами хороним своих жертв, никого не извещая. Давай спустимся вниз, что ли, и поможем Питу в поисках твоих смуглолицых.

Версия провалилась. Если какие-то смуглолицые и крутились возле отеля, они были достаточно умны, чтобы не попасться.

Я позвонил Старику, сообщив ему о том, что мне стало известно, — для этого мне и дыхания не пришлось переводить, — а потом мы с О'Гаром провели остаток вечера в поисках решения; мы стреляли во все стороны, но ни разу не попали в цель. Мы опросили водителей такси, созвонились со всеми тремя Раундсами, значившимися в телефонной книге, но в итоге поисков неведение наше осталось таким же, каким было в самом начале.

В газетах, появившихся на улицах чуть позднее восьми часов вечера, все происшествие было представлено в известном нам свете.

К одиннадцати часам мы пришли к выводу, что настала ночь, и двинулись каждый в направлении своей постели.

Однако разлука наша длилась недолго.

Я открыл глаза, сидя на краю постели в призрачном свете нарождающейся луны и держа в руке дребезжащий телефон.

Голос О'Гара: «1856, Бродвей! На холме!»

— 1856, Бродвей, — повторил я, и он повесил трубку.

Я окончательно пробудился, вызванивая такси, а потом натянул на себя одежду. Мои часы показывали 12.55 пополуночи, когда я спускался вниз. Я не провел в постели и пятнадцати минут.

По адресу 1856, Бродвей, оказался трехэтажный дом с крошечной лужайкой перед ним, стоявший в ряду точно таких же домов с такими же лужайками. Разве что все прочие были погружены в темноту. Зато в 1856-м свет изливался буквально изо всех окон наряду с открытым парадным. В вестибюле маячил полицейский.

— Хелло, Мак! О'Гар уже здесь?

— Только что появился.

Я прошел в покрытый темным лаком холл и увидел сержанта, поднимавшегося по широкой лестнице.

— Что стряслось? — поинтересовался я, присоединившись к нему.

— Понятия не имею.

На втором этаже мы повернули налево, оказавшись не то в библиотеке, не то в гостиной, занимавшей все пространство вдоль фасада.

Там на кушетке восседал мужчина в пижаме и банном халате; его голая нога покоилась на стоявшем перед ним стуле. Когда он кивнул мне, я его узнал: Остин Рихтер, владелец кинотеатра на Маркет-стрит. Это был круглолицый, частично облысевший человек лет сорока пяти, на которого Агентство уже работало год назад или около того в связи с неким билетером, сбежавшим со всей дневной выручкой.

Перед Рихтером стоял седовласый мужчина; каждая деталь в его облике говорила о том, что это доктор. Он не сводил глаз с ноги Рихтера с наложенным ниже колена бандажом. Рядом с доктором находилась высокая женщина в отороченном мехом халате, державшая в руках рулон марли и пару ножниц. Внушительного телосложения полицейский капрал строчил что-то в своем блокноте, еле умещаясь за длинным узким столом. У его локтя на ярко-голубой скатерти лежала толстая трость орехового дерева.

Когда мы вошли, все повернули головы в нашу сторону. Капрал поднялся и приблизился к нам.

— Мне было известно, что вам досталось дело Раундса, сержант, и как только я услышал, что в этом деле замешаны смуглолицые парни, то подумал, что будет лучше известить вас.

— Отличная работа, Флинн, — произнес О'Гар. — Что тут произошло?

— Кража со взломом, но не исключено, что только попытка кражи. Преступников было четверо — они взломали кухонную дверь.

Неожиданно голубые глазищи Рихтера, сидевшего неестественно прямо, вспыхнули от волнения, как, между прочим, и карие глаза женщины.

— Прошу прощения, — проговорил он. — Вы, кажется, упомянули смуглолицых парней, фигурирующих в другом деле, — что, произошла еще одна кража?

О'Гар взглянул на меня.

— Вы не видели утренних газет? — задал я вопрос владельцу кинотеатра.

— Нет.

— Что ж, высокий человек вошел под конец дня в контору «Континентала» с ножевым ранением в груди и там же умер. Для предотвращения кровотечения рана была заткнута саронгом, вследствие чего возникла идея насчет азиатов.

— Его имя?

— Раундс, X. Р. Раундс.

Имя не произвело на Рихтера никакого впечатления.

— Высокий мужчина, худой, темнокожий? — уточнил он. — В сером костюме?

— Все так.

Рихтер повернулся взглянуть на женщину.

— Моллой! — вскричал он.

— Моллой! — согласилась она.

— Так он вам знаком?

Их лица вновь обратились на меня.

— Да. Он был здесь нынешним вечером. Он вышел…

Рихтер осекся, вновь взглянув на женщину, — вопрошающе.

— Да, Остин, — произнесла она, кладя марлю и ножницы на стол и садясь рядом с ним на кушетку. — Расскажи им всё.

Он похлопал ее по руке и опять посмотрел на меня с выражением лица человека, обретшего возможность снять с души тягостное бремя.

— Садитесь. Хоть это и недолгая история, но все равно садитесь.

Мы нашли себе стулья.

— Моллой — Сэм Моллой — таково его имя, или то имя, под которым он всегда был мне известен. Он появился здесь нынешним вечером. Он или позвонил в кинотеатр, или зашел туда, и ему сообщили, что я дома. Я не видел его уже около трех лет. Когда он пришел, нам — моей жене и мне — тотчас бросилось в глаза, что с ним явно не все в порядке. Когда я спросил его, что случилось, он сказал, что, когда направлялся сюда, какой-то сиамец нанес ему ножевую рану. Было непохоже, чтобы рана сильно ему докучала, или же он притворялся. Он не позволил нам не только обработать ее, но даже осмотреть. Он заявил, что после нас отправится прямиком к доктору, но прежде должен избавиться от одной штуковины. Собственно, именно для этого он и пришел ко мне. Он хотел, чтобы я ее спрятал и хранил до тех пор, покуда он за ней не явится.

Он был немногословен. Он явно спешил и вдобавок страдал от боли. Я ни о чем его не спрашивал. Я ни в чем не мог ему отказать. У меня не было права о чем-либо спрашивать, хотя он и не скрыл от меня, что дело не вполне законное и опасное. Однажды он спас нам жизнь — не только жизнь моей супруги, но и мою. Это произошло в Мексике, где мы впервые познакомились. Шел 1916 год. Нас арестовали в ходе беспорядков, связанных с Вильей.[3] Моллой тогда пробавлялся контрабандой оружия и обладал достаточным влиянием в среде бандитов, чтобы вызволить нас, когда стало очевидно, что нам конец.

Поэтому сейчас, стоило ему попросить меня кое-что для него сделать, я не имел права задавать вопросы. Я сказал: «Да», — и он вручил мне сверток. Не слишком большой сверток, где-то, скажем, размером с буханку хлеба, но значительно тяжелее. Он был запакован в коричневую бумагу. Когда Моллой удалился, мы, естественно, ее сняли. Под ней оказалась внутренняя упаковка — из парусины, стянутой шелковой бечевкой, вдобавок она еще была и опечатана, поэтому мы не смогли узнать, что же там внутри. Мы отнесли сверток наверх, в кладовку, спрятав его под старыми журналами.

Позднее, где-то без четверти полночь — только пару минут, как я лег в постель и еще не успел уснуть, — мне послышался какой-то шум, доносившийся из этой комнаты. Оружия у меня нет, да и во всем доме едва ли найдется что-нибудь, что можно было бы действительно назвать оружием, кроме этой прогулочной трости, — Рихтер указал на ореховую трость, лежавшую на столе, — она находилась в стенном шкафу, в спальне. Итак, я взял ее и направился сюда, чтобы выяснить причину шума.

Прямо у дверей спальни я натолкнулся на какого-то человека. Мне было легче разглядеть незнакомца, чем ему меня, поскольку эта дверь была отворена, а он стоял напротив окна. То есть он находился между мной и окном, и его силуэт отчетливо проступал в лунном свете. Я ударил его тростью, но сбить с ног не сумел. Он вывернулся и пустился бежать. Я, по глупости своей даже не подумав о том, что он мог быть не один, бросился вдогонку за ним. Его сообщник пальнул мне в ногу, едва я выбежал за дверь.

Я, конечно же, рухнул на пол. Когда поднялся, эти двое втащили сюда мою жену. Всего их оказалось четверо. Среднего роста, смуглолицые, хотя и не слишком. Я так полагаю, что это были сиамцы, поскольку сам Моллой упоминал о них. Они включили в комнате освещение, и один из них, судя по всему, лидер, спросил меня: «Где это есть?»

Его акцент просто ужасал, но понять, о чем он говорит, было несложно. Естественно, я понимал: они пришли за тем свертком, что оставил Моллой, но принял вид, будто бы мне невдомек. Они сказали мне… вернее, их главарь заявил, что уверен: «это» находится здесь; они, кстати, называли Моллоя другим именем — Доусон. Я ответил, что не знаю никакого Доусона и никто у меня ничего не оставлял, и попытался принудить их сообщить мне, что же именно они ожидали здесь найти. Они не попались на мою удочку; говоря о том, что ищут, они употребляли только одно слово: «это».

Они обменивались репликами между собой, но я, понятное дело, и слова не мог уразуметь из того, о чем они говорили. Потом трое удалились, а один остался присматривать за нами. Он был вооружен люггером.[4] Мы слышали, как остальные передвигаются по дому. Поиски, должно быть, продолжались около часа. Потом тот, кого я посчитал главарем, вернулся и что-то сказал тому, кто нас сторожил. Оба были просто в восторге.

«Неумно будет, если вы не останетесь в комнате на много минут», — бросил мне главарь, и они оба покинули нас, закрыв за собой дверь.

Я понимал, что они ушли, но из-за ноги не мог даже двинуться. По словам доктора, мне крепко повезет, если смогу самостоятельно передвигаться через пару месяцев. Я не хотел, чтобы моя жена выходила наружу, рискуя напороться на кого-то из них, пока те окончательно не убрались, но она настояла на этом. Убедившись, что они действительно покинули дом, она позвонила в полицию, а потом метнулась к кладовке, где обнаружила, что сверток Моллоя исчез.

— А сам Моллой никак не намекал на то, что же могло находиться в этом свертке? — поинтересовался О'Гар, когда Рихтер закончил свой рассказ.

— Ни единым словом, кроме упоминания, что за этим охотятся сиамцы.

— А он узнал сиамца, пырнувшего его ножом? — спросил я.

— Думаю, что да, — медленно проговорил Рихтер, — правда, я не уверен, что он говорил мне об этом.

— Вы можете вспомнить его слова?

— Боюсь, едва ли.

— Думаю, что я помню, — вмешалась миссис Рихтер. — Мой супруг, мистер Рихтер, спросил: «В чем дело, Моллой? Ты ушибся или болеешь?» Моллой издал краткий смешок и, прижимая ладонь к груди, произнес: «Ничего серьезного. Я налетел на сиамца, который меня преследовал на пути сюда, но не уберегся и позволил ему себя поцарапать. Однако мой маленький узелок при мне!» Он снова рассмеялся и похлопал по своему свертку.

— Он еще что-нибудь говорил об этих сиамцах?

— Не напрямую, — ответила миссис Рихтер. — Но он просил нас не зевать, если по соседству с домом мы заметим каких-либо азиатов. Он сказал, что ни за что не оставил бы свертка у нас, если бы полагал, что это может грозить нам опасностью, но добавил, что всегда остается вероятность того, что все может пойти скверно, и чтобы мы проявляли осторожность. А еще он сказал моему супругу, — она кивнула на Рихтера, — что сиамцы преследуют его уже много месяцев, но теперь, когда у него есть надежное хранилище для своего свертка, он «возьмет их с собой на прогулку, но забудет привести обратно». Именно так он и выразился.

— Много ли вам вообще известно о Моллое?

— Боюсь, что нет, — Рихтер вновь помедлил с ответом. — Он обожал рассказывать о местах, где бывал, и о том, что там видел, но из него и слова нельзя было выдавить, если речь заходила о его делах. Мы впервые встретились с ним в Мексике, как я вам уже говорил, в 1916 году. После того как он спас нам жизнь и помог скрыться, мы не виделись почти четыре года. Как-то ночью он позвонил, а потом заскочил к нам на часок-другой. Он тогда, по его словам, направлялся в Китай, и ему было еще необходимо уладить массу дел, чтобы выехать на следующий день.

Несколько месяцев спустя я получил от него письмо из Куинс-отеля в Кэнди, в котором он просил меня выслать список всех импортеров и экспортеров, работавших на тот момент в Сан-Франциско. Он поблагодарил меня письмом за высланный мной список, и я не слышал о нем до тех пор, покуда годом позже он лично не заявился на недельку в Сан-Франциско. Это было в 1921 году, как я думаю.

Через год Моллой провел здесь еще одну неделю, сообщив, что был в Бразилии, но, как обычно, и словом не обмолвился о том, что он там делал. А парой месяцев позднее я получил от него письмо из Чикаго. Он писал, что будет в нашем городе через неделю. Однако не приехал. Вместо этого, какое-то время спустя он написал из Владивостока, извиняясь, что не смог выполнить свое обещание. Сегодня мы увидели его впервые — с тех самых пор.

— Откуда он родом? Есть ли родственники?

— Он всегда говорил, что у него нет ни дома, ни родных. Я предполагаю, что он родился в Англии, хотя, кажется, он об этом никогда не упоминал, и я не знаю, что именно навело меня на эту мысль.

— У тебя есть еще вопросы? — спросил я О'Гара.

— Нет. Давай-ка глянем на место происшествия, вдруг эти сиамцы оставили после себя какие-то следы.

«Глянули» мы по полной программе. Мы не стали делить территорию, осматривая все сообща. Буквально все — от чердака до подвала — каждое укромное местечко, ящичек, уголок. Подвал порадовал нас больше всего: именно там, в остывшей топке, мы обнаружили пригоршню черных пуговиц и обугленные пряжки от подтяжек для носков. Однако верхние этажи также внесли свою лепту: так, в одной из комнат мы нашли смятый чек из магазина в Окленде с надписью: «Скатерть столовая — 1 шт.», правда, в других комнатах нам не попалось даже подтяжек.

— Это, конечно, не мое дело, — заметил я Рихтеру, когда мы с О'Гаром вновь присоединились к остальным. — Но мне кажется, если в суде вы будете стоять на том, что это была самозащита, вам все может сойти с рук.

Рихтер попытался вскочить с кушетки, но его подвела нога.

Женщина неторопливо поднялась с места.

— И, возможно, это ваш единственный выход, — обратился к ней О'Гар. — Почему вы не постарались его отговорить?

— Да, для вас это будет единственно возможным выходом, — продолжил я. — Вы можете заявить, что Рихтер кинулся к вам на помощь, когда ваш муж вас схватил. Ваш муж выстрелил в Рихтера и наводил оружие на вас, и тут вы его закололи. Это прозвучит в суде вполне убедительно.

— Мой муж?

— Ага, миссис Раундс-Моллой-Доусон. Точнее говоря, ваш бывший муж.

Рихтер разомкнул губы ровно настолько, чтобы процедить:

— Что означает вся эта чертова бредятина?

— Довольно-таки грубые слова, особенно учитывая, кто их произнес, — рыкнул на него О'Гар. — Если это бредятина, то как же тогда следует назвать вашу байку, что вы тут нам поведали, — про коварных сиамцев, загадочный сверток и еще бог знает про что?

— Не будь с ним чересчур суров, — сказал я О'Гару. — Ему пришлось пересмотреть столько фильмов, что его представление о правдоподобии явно сместилось. В противном случае он бы уж сообразил, что разглядеть сиамца в лунном свете в 23.45 решительно невозможно хотя бы потому, что луна восходит лишь в 00.45, именно тогда, когда ты мне и позвонил.

Рихтер выпрямился на здоровой ноге.

Внушительной формы капрал придвинулся к нему вплотную.

— Может, я его на всякий случай обыщу, сержант?

О'Гар покачал своей пулеобразной головой.

— Зря время потеряешь. На нем ничего нет. Они очистили дом от оружия. Держу пари, дамочка все выкинула прямо в залив на пути в Окленд, куда она рулила за новой скатертью, чтобы использовать ее вместо саронга, который прихватил ее муженек.

Последние слова буквально добили эту парочку.

Рихтер прикинулся, будто может контролировать свое дыхание, а дамочке пришлось как следует попотеть, прежде чем она осмелилась взглянуть мне в глаза.

О'Гар ковал железо, пока горячо: он извлек из кармана добытые нами пуговицы и пряжки от подтяжек для носков и стал небрежно перекидывать с ладони на ладонь. Так была использована последняя из собранных нами улик.

Я решил их «развести».

— Не мне клеймить газетчиков, но все же не следует уж так безоглядно принимать на веру все, что пишут в газетах. К примеру, некто ляпнул несколько осмысленных слов, перед тем как испустить дух, а в газетах об этом не появилось ни слова. Бывает, подобные пустяки напрочь меняют всю схему вещей.

Женщина подняла голову и взглянула на О'Гара.

— Я могу переговорить с Остином наедине? — спросила она. — Естественно, в вашем присутствии.

Детектив-сержант поскреб макушку и повернулся ко мне. Предоставление твоим подопечным возможности переброситься словами — штука щекотливая: они ведь могут сговориться и, стремясь выйти сухими из воды, тут же соорудят новую версию. С другой стороны, если им этого не позволить, есть вероятность, что они намертво упрутся на своем, и их уже нипочем не расколешь. Оба способа достаточно рискованные. Я ухмыльнулся в лицо О'Гару и ушел от ответа. Пусть-ка он принимает решение самостоятельно, а если оно окажется неверным, то я предоставлю ему право расхлебывать всю кашу. О'Гар хмуро зыркнул на меня, а потом кивнул женщине.

— Вы можете на пару минут пройти вон в тот угол и пошептаться, — сказал он. — Но не вздумайте глупить.

Женщина вручила Рихтеру ореховую трость, взяла его под руку и, волоча за собой стул, помогла доковылять до означенного места в дальнем углу комнаты. Он сел к нам спиной. Она встала за ним, прильнув к его плечу, так что их лиц мы не видели.

О'Гар приблизился ко мне.

— И что ты думаешь? — пробормотал он.

— Я думаю, что они пойдут на попятную.

— Твоя догадка насчет того, что она — жена Моллоя, похоже, попала прямо в яблочко. Я этого не сообразил. Как тебе удалось ее раскусить?

— Когда она рассказывала нам, что Моллой говорил о сиамцах, ей пришлось дважды при словах «мой муж» указывать на Рихтера, подчеркивая, что она имеет в виду именно его.

— Вот оно что? Ну…

Шепот в углу становился все громче, порой напоминая змеиное шипение. И тут Рихтер внезапно изрек нечто членораздельное.

— Будь я проклят, если пойду на это!

Они оба, обернувшись, украдкой стрельнули в нас глазами и тут же вновь заговорили, уже потише. Правда, ненадолго. По всей видимости, женщина стремилась склонить его к какому-то действию. Он продолжал отрицательно качать головой. Потом коснулся рукой ее ладони. Она сбросила его руку, не переставая шептать.

Рихтер, теперь уже не сдерживаясь, вскричал:

— Давай, если ты такая дура! В конце концов, это твоя шея. Лично я ни в кого ножами не тыкал.

Женщина отскочила от Рихтера, ее глаза на мертвенно-бледном лице зажглись черными огнями.

— Ах ты, крыса! — И она плюнула в Рихтера. И тут же, повернувшись к нам лицом, заорала:

— Да, это я убила его! А эта тварь в кресле попыталась было сделать это, но…

Рихтер стремительно взмахнул своей ореховой тростью.

Я прыгнул в надежде перехватить ее — промахнулся — и врезался прямо в спинку его кресла. Ореховая трость, Рихтер, само кресло и, конечно же, я оказались в одной куче на полу. Капрал помог мне подняться. Потом мы с сержантом отволокли Рихтера назад, на кушетку.

А женщину с ее злым ртом словно прорвало:

— Его настоящее имя — не Моллой. Он Аанж, Сэм Аанж. Я вышла за него замуж в Провиденсе в 1913 году и отправилась с ним в Китай, а именно в Кантон, где у него была должность в пароходной компании. Мы недолго там оставались, потому что он вляпался в дерьмо, позволив втянуть себя в какие-то революционные дела. После этого мы скитались кругами, преимущественно по Азии.

— Мы встретили эту мразь, — она указала на утихомирившегося Рихтера, — в Сингапуре, в 1919 году, полагаю я — как раз после окончания Мировой войны. Его имя — Холли, и Скотленд-Ярд может немало вам о нем порассказать. Он сделал нам предложение. Он пронюхал о месторождении драгоценных камней на севере Бирмы, одном из тех, что были неизвестны британским колонизаторам, когда они захватили страну. Холли не только знал аборигенов, работавших на этом месторождении, он сумел проведать о тайнике, где те хранили добытые ими камни.

Мой муж и еще двое отправились с ним. Они вскрыли тайник аборигенов и смотали удочки, заграбастав себе практически все — целый мешок сапфиров, топазов и даже несколько рубинов. Двоих, что были с ними, аборигены убили, а моего мужа тяжело ранили.

Мы не думали, что он сможет выжить. Мы затаились в хижине на границе с Юньнанем. Холли убеждал меня взять драгоценности и бежать. Мне тогда казалось, что дни Сэма сочтены, а если мы еще промедлим, то уж точно попадемся. Вообще-то я не могу сказать, что когда-либо сходила по Сэму с ума; немного прожив с ним, я обнаружила, что он совсем не такой, каким представлялся мне вначале.

Итак, мы с Холли прихватили сокровища и сделали ноги. Нам, увы, пришлось распроститься со многими камнями, чтобы оплатить дорогу через Юньнань, Кванси и Квантун, но все-таки мы прорвались. Мы прибыли в Сан-Франциско, располагая достаточными средствами, чтобы приобрести этот дом и кинотеатр, и с тех пор так тут и жили. Мы вели здесь праведную жизнь, но а что мы могли себе позволить? Нам просто всего-то хватало денег, чтобы жить в комфорте.

А сегодня здесь возник Сэм. Мы ничего не слыхали о нем с тех самых пор, как бросили его в Бирме, когда он лежал замертво. Он рассказал, что его тогда схватили и посадили на три года. Потом ему как-то удалось сбежать, и следующие три года он провел, охотясь на нас. Такой он был тип. Он не думал вернуть меня, ему были нужны деньги. Он потребовал все, что у нас было. Холли не выдержал. Вместо того чтобы поторговаться с Сэмом, он, потеряв голову, попытался его убить.

Сэм отнял у него пистолет и прострелил ему ногу. В схватке Сэм обронил нож — малайский крис, как мне кажется. Я подняла его, но Сэм бросился на меня, едва я дотронулась до ножа. Я не помню, как все произошло. Все что я помню, так это что Сэм отшатнулся назад с прижатыми к груди руками, а еще обагренный кровью малайский крис в моей руке.

Свой пистолет Сэм выронил. Холли схватил его, горя желанием пристрелить Сэма, но я ему не позволила. Все произошло в этой комнате. Уж и не помню, я ли это дала Сэму саронг, которым мы покрывали стол, или нет. Во всяком случае, он попытался с его помощью остановить кровь. Потом он двинулся прочь, а я в это время удерживала Холли от выстрела.

Я понимала, что Сэм не пойдет в полицию, но ведь он был способен на все. А еще я знала, что он тяжело ранен. Если он, упав где-то, умрет, то велика вероятность, что оставленные им следы приведут к нашему дому. Я наблюдала из окна за тем, как он спускается по улице, но никто не обращал на него внимания. Однако Сэм был настолько серьезно ранен, что казалось, его шатающаяся походка наверняка всплывет в памяти у всех, как только в газетах появится известие о том, что он был где-то обнаружен мертвым.

Холли был напуган еще больше, чем я. Мы не могли спастись бегством, потому что у него была прострелена нога. Поэтому мы придумали историю о сиамцах, а я отправилась в Окленд, где купила скатерть, занявшую на столе место саронга. У нас дома была коллекция ружей и даже несколько восточных ножей и клинков. Сломав клинки, я завернула их в бумагу и по дороге в Окленд выбросила с парома.

Когда вышли утренние газеты и мы прочитали о том, что произошло, то решили действовать по разработанному плану. Мы сожгли костюм Холли, который был на нем в момент ранения, а также его подтяжки — дело в том, что в брюках было отверстие от пули, задевшей вдобавок и их. Проделав схожее отверстие в пижамных брюках Холли, а затем сняв бандаж с его ноги, — уж старалась, как могла, — я начала смывать запекшуюся кровь, покуда не открылось новое кровотечение. После этого я подняла тревогу.

Женщина обреченно воздела обе руки и характерно цокнула языком.

— И вот вы здесь, — закончила она.

— Можете что-нибудь добавить к сказанному? — обратился я к Холли, который застыл, уставившись на свою забинтованную ногу.

— Лишь в присутствии моего адвоката, — бросил он, не поднимая глаз.

О'Гар отдал приказ капралу:

— Подавай фургон, Флинн.

Спустя десять минут мы уже были на улице, помогая Холли и женщине забираться в полицейскую машину.

Из-за угла на другой стороне улицы показались трое смуглолицых парней, по виду — малайских моряков. Тот, что находился в центре, явно был пьян в стельку, а двое других помогали ему передвигаться. У одного из них виднелся под мышкой сверток, в котором находилась некая емкость, сильно смахивавшая на поллитровку.

О'Гар перевел свой взгляд с них на меня и рассмеялся.

— Как думаешь, если бы мы купились на ту байку, не пришлось бы нам сейчас заниматься этими молодцами? — прошептал он.

— Захлопни пасть, свиной окорок! — рявкнул я в ответ, кивнув на Холли, сидевшего уже в машине. — Если эта пташка увидит их, она немедля «опознает» в них своих сиамцев, и тогда уж одному Богу известно, какое решение примет суд!

Мы заставили озадаченного шофера крутить баранку шесть лишних кварталов, чтобы быть уверенными, что благополучно разминулись с азиатами. И дело того стоило, поскольку теперь уже ничто не могло помешать Холли и миссис Данж отбывать ближайшие два десятка лет за решеткой.