Проклятый меч

АКТ ПЯТЫЙ

Время было послеполуденное, но погода напоминала о грядущем вечере, поэтому я с облегчением вздохнул, увидев остроконечный шпиль церкви и теснящиеся к ней жилые дома. Снег, до этого сыпавший мелкими снежинками, вдруг повалил огромными мокрыми хлопьями. Я направил коня к деревне и обвел взглядом окрестности. То немногое, что удалось разглядеть, представляло собой совершенно ровный и безлюдный ландшафт, раскинувшийся позади селения. Голые деревья обозначали береговую линию небольшой речушки, а все остальное покрывала пелена падающего снега.

Мой арендованный конь Раунс покачал головой, словно сомневаясь в целесообразности этого предприятия. Он был не в восторге, как, впрочем, и я сам. Сверхъестественные чувства, которыми, как говорят, обладают многие животные, вероятно, подсказывали ему, что мне не совсем уютно в его компании.

Я обернулся, как будто желая бросить последний взгляд на город Кембридж, но он остался далеко позади. Если я поверну назад, то от этого места до города доберусь лишь к полуночи, да и то если не будет такого снегопада. В подобных условиях легко заблудиться и угодить в болото, поскольку дорогу уже изрядно занесло снегом. В этой части мира слишком много топей, трясин, канав и рытвин, в которых можно увязнуть по самую шею. К тому же мне очень не хотелось бросать намеченное дело.

Я узнал деревню Иклтон по высокому остроконечному шпилю церкви. Один старый преподаватель университетского колледжа довольно подробно объяснил мне, как сюда проехать. Правда, он оказался почти полностью глухим, и мне пришлось повторять свою просьбу несколько раз. Он рассказал, что семейство Мэскилл уже много поколений проживает в деревне Иклтон, расположенной к югу от Кембриджа. Этот благодушный старик даже нацарапал мне на куске бумаги карту местности и маршрут. При этом он добавил, что я без особого труда отыщу здесь поместье под названием Валенс. И вот сейчас я на окраине деревни, хотя потратил на дорогу больше времени, чем ожидал. Трудно было предположить, что погода может так быстро измениться. Мы отправились в путь рано утром, когда на чистом, хотя и холодном небе сияло солнце, а сейчас пошел такой снег, что мне захотелось поскорее вернуться назад. Но прежде чем повернуть коня, нужно было все-таки добраться до конечного пункта.

Если бы только этот проклятый снег прекратился хотя бы на минуту…

И в этот момент, словно высоко наверху кто-то услышал мои стенания, ветер заметно ослабел и снежная пелена стала постепенно рассеиваться. Слева от меня показался большой дом, стоявший обособленно от всех остальных. К нему вела засыпанная снегом дорога, по сторонам обозначенная высокими деревьями. На фоне белого снега дом выглядел приземистым и напоминал карточный домик, вырезанный из куска плотной бумаги. Какое-то внутреннее чувство подсказало мне, что это именно тот самый дом Валенс, который мне нужен. Воодушевленный таким открытием, я повернул морду Раунса в нужном направлении и поехал к цели. Но через некоторое время конь заупрямился, и я понял: здесь что-то не так.

С удовольствием спрыгнув на землю, а это всегда приятно после столь долгой верховой езды, я поднял переднюю ногу животного и внимательно осмотрел копыто. Так и есть, там застрял небольшой камень. Сняв перчатки, я попытался вынуть его, но безуспешно. Пальцы окоченели до такой степени, что я едва мог пошевелить ими, да и конь неожиданно стал рваться у меня из рук. Тогда я решил, что нет смысла стараться самому, лучше пройтись пешком до дома и поручить это дело какому-нибудь конюху. Тем более что старик Раунс нуждается в еде и питье, да и старик Ник Ревилл не прочь немного отдохнуть, отогреться и перекусить.

Уже перед самим домом я вдруг заметил, что моя левая нога тоже нуждается в помощи. И дело даже не в том, что сапоги давно прохудились и пропускают воду, к этому я привык. В конце концов, я бедный актер, вынужденный носить обувь, пока она не развалится на части. Просто медная пряжка на моем левом сапоге ослабла и могла отвалиться в любую минуту. Конечно, это не бог весть какая ценность, но я любил эти пряжки, сделанные в форме любовного узла. Не желая окончательно потерять ее где-нибудь на дороге, я оторвал пряжку и сунул в карман камзола.

Крепко держа Раунса под уздцы, я направился к дому. Вид с земли был не такой завораживающий, как со спины коня, да и снег снова повалил крупными хлопьями. На самом деле дом оказался полуразвалившимся строением, но я безумно обрадовался, увидев густой дым, валивший из двух труб и мгновенно смешивавшийся с белым снегом. Значит, внутри есть люди и есть тепло, а это самое главное.

Приближаясь к высоким воротам, я снова подумал, как объясню этим хозяевам причину своего появления в поместье Мэскилла. Не мог же я назваться заблудившимся коробейником или одиноким охотником. И мысленно представил себе такой разговор:

— Кто вы такой?

— Меня зовут Ревилл. Николас Ревилл. Я работаю в театре «Глобус» в Саутворке. Это один из районов Лондона. (Пауза.) Я актер Королевской труппы.

— Королевской труппы!

— (Скромно.) Совершенно верно, Королевской труппы.

— Это производит впечатление.

Должен сразу сказать, что не часто употребляю это словосочетание в общении с теми, кто находится за пределами моей профессии и не понимает тайны актерского мастерства, но все же должен признать, что принадлежность к Королевской труппе для непосвященных означает гораздо больше истинного содержания этого понятия.

Вскоре после прибытия в Лондон Якова (шестого короля в своей родной Шотландии, но первого короля Англии под тем же именем, который до сих пор правит нами) наша театральная труппа постепенно преобразовалась, сменив название с Чемберленской на Королевскую. По правде говоря, Яков Шотландский не очень-то интересовался работой нашего театра в отличие от его предшественницы королевы Елизаветы. Супруга-консорт Якова королева Анна (родом из Дании) отдавала предпочтение театру масок, что, на мой взгляд, не имеет никакого отношения к настоящему театральному действу. Все, что мы получаем до сих пор в виде королевского признания наших заслуг, — это четыре с половиной ярда красной материи на каждого актера, чтобы сшить себе красный камзол и бриджи для торжественной процессии во время коронации. Кроме того, вся труппа дополнительно получает пару гиней, и это все наше богатство, которого едва хватает для стрижки бород по великим праздникам.

И не надо обольщаться насчет всех этих громких титулов, когда речь заходит о высокопоставленных патронах. Все, что нам нужно от этих джентльменов и леди, так это их пристрастие к театру да тугой кошелек. Мы простые люди и на большее не рассчитываем.

Однако это нисколько не объясняет, почему я оказался в столь холодный снежный день, возле полуразвалившегося дома в какой-то сельской глуши. Как вы уже, вероятно, догадались, сейчас середина зимы. Откровенно говоря, я приехал в Кембридж, чтобы обсудить возможность летних гастролей для нашей Королевской труппы. Лето вообще для нас самое благодатное время, которое мы проводили в пути. Во-первых, хорошо покинуть знойный и задымленный Лондон, хотя это самый замечательный город в мире. Во-вторых, всегда неплохо познакомить с нашим искусством жителей других городов и приходов королевства, в особенности во время больших праздников. А самое главное заключается в том, что в другие месяцы наши дороги становятся практически непроходимыми.

Нам уже приходилось играть в Оксфорде, но в Кембридже — никогда. Университетские города — очень хитрые места. Здешние люди считают себя очень умными и всегда презрительно ухмыляются при встрече с «необразованными» актерами, хотя, по моему мнению, наш главный драматург Уильям Шекспир намного умнее и образованнее всех студентов колледжа, вместе взятых. В дополнение ко всему сами власти порой считают, что актеры вольно или невольно разжигают страсти и вызывают массу неприятностей. Во всяком случае, так было в Оксфорде, который мы посетили в прошлом году вскоре после смерти королевы Елизаветы. Однако лично мне понравился довольно теплый прием в Кембридже, где некоторые высокопоставленные чиновники заверили меня, что будут рады видеть Королевскую труппу следующим летом.

Поэтому для меня это бизнес, порученный мне братьями Ричардом и Катбертом Бербейджами, а также другими акционерами, которые руководят театром «Глобус». Или по крайней мере часть моего бизнеса, другая же заключается в том, чтобы поговорить с людьми, живущими в этом занесенном снегом домике. Как и многие другие театральные коллективы, вне зависимости от того, крупные они или мелкие, мы всегда рады ставить частные спектакли наряду с публичными. Понятия не имею, почему это семейство Мэскилл решило пригласить нас на следующее лето, хотя обычным поводом для такого частного спектакля служат торжества по случаю брачной церемонии. В свое время мы уже отметили грядущие свадьбы замечательными спектаклями «Сон в летнюю ночь» и «Ромео и Джульетта» (хотя последняя пьеса могла показаться довольно странной людям, намеренным заключить долгий и счастливый союз). Так вот, наши акционеры хотят узнать, есть ли в этом доме соответствующее место и условия для постановки спектакля. Судя по внешнему виду, его вряд ли можно назвать многообещающим. Я еще раз посмотрел на приземистое старомодное строение с низким потолком, где зимой наверняка гуляют сквозняки, а летом слишком душно. А с другой стороны, если крыша этого дома не упадет на наши головы во время спектакля, то он вполне подходит. Но даже если и рухнет, мы все равно сумеем что-то изобразить во дворе или на поляне.

Пока я размышлял об этом, мой конь оказался у ворот, представлявших собой узкую арку в кирпичной стене с двумя небольшими окнами наверху. В этот проход могла проехать телега, но мне пришлось бы как следует нагнуться. Из трубы сторожевого домика поднимался столб черного дыма. Я поднял руку, собираясь постучать в деревянную дверь, но, к моему удивлению, она открылась сама. Я даже руку не успел опустить, как в проеме показалась голова мальчугана с оттопыренными ушами. Мое появление его нисколько не удивило, как будто он ожидал моего прихода. Это впечатление еще больше усилили его слова.

— Еще один, — проворчал он и пристально уставился, пытаясь получше разглядеть меня сквозь пелену плотного снега.

Но если его первые слова меня просто удивили, то последующие повергли в шок и показались совершенно необъяснимыми.

— Хотя не могу сказать, что у вас есть нос.

— Простите?

— Нос. У вас нет носа.

— Может быть, он отвалился на таком холоде, — сказал я, с трудом удерживаясь от сильного искушения ощупать лицо и проверить, на месте ли мой нос. — Это поместье Валенс?

Ушастый парень молча кивнул, продолжая бесцеремонно меня разглядывать. Может, здешние жители приходят сюда каждые четверть часа и подставляют свои носы для инспекции? Если бы я не был столь ошарашен таким отношением, то непременно подумал бы, что этот ушастый парень просто ненормальный или смеется надо мной. Я собрался было пуститься в пространные объяснения, когда он отошел от маленькой двери и исчез. После чего послышался лязг металлического засова, и большие ворота со скрипом отворились, открывая покрытый снегом двор.

Я повел прихрамывающего на одну ногу Раунса сквозь арочные ворота. Справа показалась небольшая распахнутая настежь дверь, из которой доносился запах дыма и готовящейся еды. Только сейчас я вспомнил, что не ел с того момента, как покинул Кембридж. На пороге появился мужчина и схватил за воротник парня, который все еще стоял у ворот, пропуская меня. Затем притянул его к себе и влепил подзатыльник. Тот завизжал, как пес, которому наступили на хвост.

— Дэйви, когда ты научишься уважительно относиться к людям старшего возраста? — спросил он. — Я слышал твою болтовню насчет носа.

Нетрудно было догадаться, что это отец парня. Хватило одного взгляда на такие же оттопыренные, как кувшины, уши. Кипя негодованием, он повернул сына спиной и поднял ногу, чтобы врезать ему под зад. Я без колебаний остановил его жестом. Мужчина удивленно посмотрел на меня, но ногу все-таки опустил. Раунс тревожно дернул головой и зафыркал. Я тоже почувствовал себя не в своей тарелке. Что здесь происходит? Может, это сумасшедший дом, где люди почему-то озабочены носами?

— Оставьте его в покое. Уверяю вас, мальчик не хотел причинить мне никаких неприятностей, — сказал я, размышляя, как теперь поступит этот человек и не найти ли мне благовидный предлог, чтобы убраться отсюда, пока не поздно. Откровенно говоря, если бы снег не усилился, а мой Раунс не повредил ногу, я бы немедленно повернул коня и помчался назад в Кембридж, так и не выполнив свою миссию. И если бы сделал это, то избавил бы себя от неловкости, не говоря уже об опасности.

— Не хотел причинить неприятностей? — сердито переспросил мужчина, глядя на мальчика, который проскользнул в узкую дверь, успев бросить на меня удивленный взгляд. — Вы не знаете его.

— Да, я не знаю его, как, впрочем, вообще никого в этой деревне.

Человек, по-видимому привратник или сторож, посмотрел на меня с нескрываемым подозрением, как будто я знал по крайней мере нескольких обитателей этого дома. Правда, он все же не поинтересовался, зачем я сюда приехал.

— Надо бы посмотреть моего коня, — попросил я. — Кажется, в его копыте застрял небольшой камень.

— Девочка отведет вас на конюшню.

Он крикнул кому-то в глубь комнаты. В ту же секунду на пороге появилась крупная девушка, в которой тоже угадывалось родство с этим человеком, хотя ее лицо, с красными глазками и узким ртом, походило на мордочку поросенка. От нее повеяло кухней и только что приготовленной едой. Она подошла к Раунсу, погладила его по морде и взяла из моих рук поводья.

Не проронив ни слова, девушка повела нас в большое строение квадратной формы, к которому лепились небольшие низкие пристройки. Все здесь выглядело крайне запущенным. Крупные хлопья снега слепили глаза, а ноги промокли от слякоти.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— А как вас зовут? — ответила она вопросом на вопрос.

— Ник Ревилл. Я актер.

— Вы играете дурака?

— Я никогда не играл дурака. Во всяком случае, на сцене.

— Сюда приходят одни дураки.

Разговор прервался, поскольку мы подошли к полуразрушенному зданию, примыкавшему к дому. Девушка громко свистнула, и из развалюхи вышел неуклюжий молодой парень с длинной прядью светлых волос, спадавших на правый глаз, как у лошади. Увидев девушку, он заулыбался во весь рот:

— А, это ты, Мег.

— Эндрю, позаботься об этой лошади.

— Я бы лучше позаботился о тебе.

Мег захихикала.

— У моего коня… — начал я объяснять суть дела, но неуклюжий парень взял Раунса под уздцы и повел в конюшню, загадочно посмотрев через плечо на девушку.

Мег немного поколебалась, потом решительно взмахнула рукой, показывая мне в сторону дома, а сама последовала за ним в конюшню.

Я совершенно растерялся, встретив сначала странного привратника и его детей, а затем этого не менее странного конюха, который не дал себе труда даже посмотреть на меня. А я-то намеревался произвести на них впечатление своей принадлежностью к Королевской труппе. Если все обитатели дома Мэскилла будут обращаться со мной таким образом, на что вообще я могу рассчитывать? А мне прежде всего следовало установить принципиальную пригодность дома для проведения театральной постановки следующим летом. Однако в данный момент главным было все-таки поскорее согреться.

Я повернул к центральному входу с резным крыльцом, которое выглядело последней пристройкой из всего этого комплекса. У меня было подозрение, будто за мной пристально следят, и оно подтвердилось, когда дверь неожиданно распахнулась, едва я приблизился. Однако за ней никого не оказалось. На двери висело кольцо, обмотанное тряпками, так что постучать было практически невозможно. Обычно это делают, предупреждая гостей, что в доме больной человек. Я поднял кольцо, и оно мягко стукнулось о створ. Вскоре послышались шаркающие шаги, дверь отворилась, и на пороге показался грузный мужчина средних лет в серой шапке.

— Входите, — пригласил он слабым голосом.

Неужели это тоже слуга? Непохоже, конечно, но все может быть. Я вошел, и он плотно закрыл за мной дверь. Внутри все было не так, как я себе представлял. Передо мной раскинулась огромная старомодная гостиная с высокими потолками и галереей, куда вела резная лестница. На первый взгляд, да еще с актерской точки зрения, эта комната выглядела вполне прилично. Справа от входа стоял большой обеденный стол, а напротив двери расположилась огромная печь с дымоходом, в которой приятно потрескивали дрова, слабо освещая все пространство гостиной. У домашнего очага, наклонившись к огню, стоял еще один мужчина, а неподалеку на стуле сидела женщина. Все трое напряженно молчали и смотрели на меня с любопытством и, как мне показалось, некоторой усталостью. Еще в Лондоне мне сказали, что главу семейства зовут Роджер Мэскилл, а один из акционеров «Глобуса» отметил его репутацию веселого и общительного человека. Даже на первый взгляд было видно, что ни один из мужчин не соответствует этому описанию.

— Николас Ревилл, к вашим услугам, — представился я, отвешивая поклон и понимая, что этим людям нужно преподнести урок хороших манер. — Актер.

— Актер? Какой актер? — спросила женщина скорее с удивлением, чем с признанием важности моей профессии.

— Из лондонской Королевской труппы, — добавил я, сделав особое ударение на слове «Королевской». Однако по выражению ее лица понял, что сие не произвело на нее абсолютно никакого впечатления. По мрачным физиономиям этих странных людей можно было подумать, что я с луны свалился, а не приехал из Лондона.

— Вы прибыли повидать Элиаса? — спросил мужчина, открывший мне дверь.

Он пересек комнату и остановился позади стула, на котором сидела женщина. Мои глаза немного привыкли к слабому свету, и то, что я принял за серую шапку, на самом деле оказалось седыми волосами, которые были коротко подстрижены и плотно прилегали к голове наподобие детского чепчика. Пока я раздумывал, кто такой Элиас, поскольку он явно не являлся тем Роджером Мэскиллом, о котором мне говорили в Лондоне, мужчина позади стула спросил:

— Вы пришли сюда, чтобы поговорить со стариком?

— Полагаю, что так, — ответил я.

И в этот момент, словно по театральному сценарию, в комнату через боковую дверь вошел старый человек, тяжело опираясь на палку. Он сделал несколько шагов и остановился, вперившись в меня сквозь очки на длинном носу слабыми старческими глазами, — долговязый и необыкновенно худой, будто уже давно приготовившийся к смерти. Возможно, это и был тот самый старик Элиас, о котором они говорили. Я через силу улыбнулся и так же деликатно представился, на этот раз уже не упоминая о Королевской труппе. В ответ старик приложил ладонь к уху и громко переспросил:

— Ревилл? — Причем сделал это с таким выражением лица, будто увидел перед собой какой-то диковинное животное.

— От него нет никакого толка, — неожиданно сказал человек, стоявший у домашнего очага.

Это были его первые слова, и я не понял, к кому именно они относятся. Реплика могла в равной степени касаться как меня, так и вошедшего старика. А тот продолжал пялиться на меня, точь-в-точь как тот парень у ворот. В конце концов я решил, что это не может быть Элиас. И так захотелось выбежать из комнаты и отправиться в Кембридж пешком, оставив коня в этом жутком доме! Однако меня остановило не только любопытство, но и возмущение дурными манерами, которые демонстрировали эти странные люди. И я сказал то, что должен был сказать:

— Послушайте, не знаю, что вы думаете обо мне и моих делах, но я действую от имени всей своей актерской труппы и намерен во что бы то ни стало поговорить с главой вашего семейства. А потом я оставлю вас в покое, причем сделаю это с превеликим удовольствием.

Теперь настала очередь женщины вмешаться в разговор. Она поднялась со стула, нетерпеливо махнула рукой и недовольно проворчала:

— Я отведу вас к Элиасу.

Когда она встала, я понял, что на самом деле она гораздо моложе, чем мне показалось сначала. И последовал за ней к лестнице, будучи абсолютно уверенным, что старик должен быть наверху. Однако я ошибся. Женщина взяла со стола толстую свечу и повернула куда-то влево, в глубь дома. Я протянул руку, чтобы остановить ее.

— Мадам, я…

— Еще не время, — прервала она и кивнула в сторону гостиной, из которой мы только что вышли.

Я обернулся и растерянно посмотрел на трех мужчин, замерших в тех же позах. Один из них стоял у домашнего очага, второй устало облокотился на спинку пустого стула, а старик в очках по-прежнему опирался на свою трость посреди комнаты. При этом первый пробормотал что-то вроде «передайте привет мистеру Гранту», но не уверен, что хорошо расслышал его слова, поскольку в тот момент счел их совершенно бессмысленными. Поэтому оставил его реплику без ответа.

Женщина вела меня по длинному узкому коридору, пока мы не вошли в небольшую комнату, напоминающую странную прихожую. Слабый отблеск свечи высветил справа две двери.

— Элиас в этой комнате, — прошептала она, показывая рукой, в которой держала свечу, на одну из них.

Я наклонил к ней голову, чтобы расслышать ее, если она сообщит мне что-то еще, но она не проронила больше ни слова. И тут я вспомнил об обвязанном тряпками кольце на входной двери и спросил:

— Он болен?

— Да, очень, — прошептала она в ответ и поспешила добавить: — Он при смерти, и они все надеются, что осталось недолго.

Они? Должно быть, она имеет в виду трех мужчин, оставшихся в гостиной. Мне стало еще больше не по себе.

— В таком случае, как мне кажется, нет никакого смысла разговаривать с ним… — пробормотал я. — Если он так болен… Мне не хотелось бы его беспокоить… Я пришел засвидетельствовать почтение моих акционеров, а заодно поинтересоваться, нет ли у хозяина вашего дома каких-либо пожеланий относительно предполагаемого спектакля, который он хотел бы посмотреть летом следующего года.

— Спектакля? — удивилась она.

— Да, — подтвердил я. — В этом нет ничего удивительного, поскольку наша Королевская труппа часто выезжает со своими пьесами. У нас это действительно хорошо получается. Обычно мы играем что придется, но сейчас решили заблаговременно выяснить, нет ли у заказчика каких-либо специальных пожеланий. Это помогло бы нам собрать нужные вещи и подготовить костюмы, прежде чем отправиться сюда из Лондона.

Все это я произнес скороговоркой, шепотом, порой и сам не понимая, что говорю и зачем. Меня не покидало чувство, будто здесь происходят ужасные вещи, к которым я не должен иметь никакого отношения.

— Элиас любит смотреть спектакли, — задумчиво сказала она после непродолжительной паузы, — но я впервые слышу, что на следующее лето запланировано нечто подобное. Откровенно говоря, я очень удивлена, что он загадывает на такой длительный срок. Спектакль в этом доме?

— Мадам, — прошептал я, — вы ставите меня в дурацкое положение. Я приехал сюда, точно зная, что следующим летом мистер Мэскилл хочет посмотреть спектакль, поставленный нашей труппой. Причем не только он один, но и все его, так сказать, семейство. Мне сообщили, что это связано с каким-то торжеством в жизни мистера Мэскилла. Возможно, свадьбой или чем-то в этом роде.

— Мэскилл?

— Да, Мэскилл.

Она неожиданно рассмеялась глубоким грудным смехом, который показался мне приятным, хотя на самом деле в душе что-то перевернулось.

— Вот в чем дело, — весело сказала она. — В этом доме живут Хэскиллы, а не Мэскиллы. Моя фамилия тоже Хэскилл. В нашей деревне вообще нет никого с такой фамилией, хотя, как мне кажется, какая-то семья проживает с другой стороны Кембриджа. Вы, вероятно, не туда повернули, мистер Ревилл, и приехали не в тот дом, который вам нужен.

Тот факт, что она запомнила мое имя с первого раза и не ошиблась в его произношении, почему-то показался мне особенно оскорбительным. Совершенно бесполезно объяснять ей, что по этому пути меня направил некий доброжелатель из одного университетского колледжа. Слишком поздно я сообразил, что он плохо слышит, и мне пришлось буквально кричать ему на ухо. Должно быть, он неправильно меня понял, когда я говорил ему о местонахождении этого дома и этой семьи. Вместо «Мэскилл» ему послышалось «Хэскилл», и он подробно рассказал, что тот живет в Иклтоне, к югу от Кембриджа. И даже карту нарисовал, как туда добраться, от которой я не отступал ни на шаг. Нет, здесь никто не виноват, кроме меня самого. В этот момент я был несказанно рад полумраку, царившему в этой комнате, иначе она увидела бы мои покрасневшие щеки и выступивший на лице пот.

«Какой же ты дурак, Ревилл! Двадцать раз дурак!»

Ну и посмеялись бы надо мной мои друзья-актеры, если бы узнали об этой идиотской истории (чего они, конечно же, никогда не узнают)! Нужно как можно скорее бежать от этих Хэскиллов, причем даже не важно, как именно — на коне или пешком. Надо вернуться в Кембридж, несмотря на снегопад и ночную мглу, а завтра утром отыскать настоящего Мэскилла, где бы он ни находился.

А в этом странном доме делать нечего.

Не знаю, что подействовало на меня в тот момент — заговорщицкий тон или приятный шепот, которым мы говорили с этой женщиной, ее неожиданная молодость или загадочность ситуации, но я вдруг спросил у нее:

— А почему они надеются, что он скоро умрет? Кто они такие? Кто этот Элиас? И кто вы сами, в конце концов?

Все эти вопросы, возможно, показались ей слишком прямолинейными, но я был так расстроен тем идиотским положением, в котором оказался по собственной глупости, что некоторой грубостью вполне можно было пренебречь.

— Я Марта Хэскилл, — тихо сказала она. — Элиас — мой дядя и глава этого семейства. Мой отец был его младшим братом. А те, что остались в гостиной, тоже наши родственники, но более дальние.

— Они ждут, пока умрет ваш дядя?

Она снова рассмеялась. Может, у нее нет сердца? Не знаю почему, но инстинкт подсказывал мне, что это не так.

— Элиас всегда был вредным и своевольным человеком. Мой дядя действительно тяжело болен, в этом нет никаких сомнений. Но он сам во всем виноват, затеяв эту глупую игру. Примерно три года назад он неожиданно объявил по всей стране и за ее пределами, что смертельно болен. Сразу же сюда слетелись все его кузены, как стервятники на поле брани. Он хотел посмотреть, кто из них готов хоть как-то помочь ему или просто выразить сочувствие. А когда немного поправился, с удовольствием наблюдал за их растерянностью. Конечно, они привезли ему подарки и подношения и, естественно, не могли потребовать их обратно. А некоторые даже изменили свои завещания в его пользу, надеясь пережить его как минимум на несколько лет.

— А что, у этого джентльмена нет жены?

— Она давно умерла.

— И детей нет?

— И детей нет, — эхом повторила она.

— А вы только что упомянули о своем отце. Что с ним?

— Все уже давно умерли. Я сейчас самая близкая родственница Элиаса по крови.

— Так в чем же дело?..

Задав этот вопрос, я хотел сказать, что она, вне всяких сомнений, должна быть единственной полноправной наследницей его полуразрушенного поместья, если, конечно, этот Элиас наконец-то прекратит свою игру и благополучно отойдет в мир иной. Но, учитывая, что мы с Мартой познакомились всего несколько минут назад, а с моей стороны это было не более чем досужее любопытство, вопрос мог показаться ей бестактным, даже произнесенный шепотом и при тусклом свете свечи.

Тем более что в этот момент из комнаты раздался голос, который, как я догадался, мог принадлежать только Элиасу, — тонкий, сиплый и вместе с тем пронзительный.

— Вы слишком долго шепчетесь! Марта, я тебя узнал, но кто там с тобой?

— Ну что ж, Николас Ревилл, теперь вам придется войти в комнату и поговорить с ним, — испуганно прошептала она. — Объясните ему, как перепутали фамилии Мэскилл и Хэскилл. Думаю, это позабавит старика.

Последнее предположение прозвучало не очень убедительно, но я понимал: это единственное, что я мог сейчас сделать для нее, а не для того, кто лежал в постели за дверью. Кроме того, мне стало интересно поговорить с человеком, которого все считают странным и своевольным и который сознательно преувеличил серьезность своей болезни, чтобы досадить потенциальным наследникам. Это было настолько необычно и неестественно, что могло случиться только в какой-нибудь забавной пьесе.

Она взяла меня за руку и повела к двери. Я переступил через порог и оказался в небольшом помещении, теплом и мрачном. Но поразило меня не это, а спертый воздух, обычный для душной, давно не проветриваемой комнаты. К этому времени мои глаза уже освоились с темнотой, хотя здесь было довольно светло.

Тусклый свет поступал из небольшого очага, расположенного в другом конце комнаты, обставленной пыльной мебелью: сундуки, столы, какие-то мягкие стулья, а также прочие предметы, небрежно сдвинутые в дальний угол. Окно на противоположной стене было занавешено такой плотной шторой, что вечерний свет сюда почти не проникал. Все здесь выглядело чрезвычайно древним, особенно широкая кровать с резными деревянными ножками, поддерживавшими ее массивное основание. Под ветхим цветным одеялом полусидел человек, опираясь на гору мягких подушек. Возле него суетилась огромная женщина в коричневом теплом халате. Я был крайне удивлен, увидев ее здесь, поскольку не слышал из коридора, чтобы они разговаривали. Остановившись возле кровати, я вдруг ощутил, что заговорщицкий тон, которым мы обменивались с Мартой, мгновенно исчез.

Элиас Хэскилл махнул худощавой рукой в сторону женщины, которая все поправляла его подушки:

— Довольно, Абигейл, мне так удобно.

— Спасибо, Абигейл, — поблагодарила ее Марта.

Женщина молча кивнула, забрала пустую бутылку со стола, потом бросила на меня косой взгляд и неохотно вышла из комнаты.

Когда за служанкой закрылась дверь, Марта Хэскилл подошла к кровати.

— Дядя, к нам пришел человек, который хочет поговорить с вами.

На голове Элиаса был белый ночной колпак, а на узком лице с длинным носом выделялись глубокие, как темные пруды, глаза. Две свечи ярко горели с обеих сторон его резной старомодной кровати. Картина напоминала древнюю гробницу.

— Что вы мне принесли? — спросил он.

— Ничего.

— Из ничего получится ничего.

— А мне ничего и не надо от вас, сэр, поскольку я оказался здесь… по недоразумению.

Его голос был тонким, зато ум поражал своей остротой и живостью. Элиас Хэскилл выглядел нездоровым, однако нельзя было сказать, что он на грани смерти.

— Это Николас Ревилл, дядя, — представила меня Марта. — Он актер. Поехал не по той дороге и заблудился.

Она быстро объяснила ему все обстоятельства, в силу которых я неожиданно оказался в доме Хэскиллов, а не Мэскиллов. Рассказ вновь напомнил мне о моем глупом положении, но я подумал, что вполне заслужил это. Оглядев комнату, я рассеянно подошел к очагу и заметил над ним большую букву «Х», выложенную фруктами и зелеными листьями. Она составляла центральную часть живописного орнамента и, по всей видимости, символизировала начальную букву фамилии хозяина дома. А чуть выше на стене висел большой меч, обрамленный с обеих сторон не менее живописными гобеленами. На одном из них была изображена Юдифь, приподнимающая руками отсеченную голову Олоферна, а на другом — святой Христофор, переносящий через реку на спине младенца Иисуса. Я оглянулся и увидел улыбающегося Элиаса.

— Актер, да? — спросил он. — Я помню старые лондонские театры. Помню даже Красного Льва.

— Это было задолго до меня, сэр, — вежливо сказал я, но уже с большей симпатией к этому человеку, помнившему таких знаменитостей.

— Актер оказывает громадное влияние на обычных людей, — произнес он благожелательным тоном, который разительно отличался от всего услышанного мной в этом доме.

Мне осталось лишь улыбнуться в знак благодарности, а также в подтверждение того, что я желаю ему хорошего здоровья. В этот момент я впервые почувствовал себя более или менее раскованно. Кто-то коснулся моего правого колена. Поначалу я решил, что это Марта, и весьма опечалился, что она остановилась на этом месте. Я посмотрел вниз и так резко отпрянул, что чуть было не угодил в самый центр домашнего очага. Прижавшись спиной к стене, вытянул вперед руки, словно изготовившись отразить внезапное нападение.

На полу лежало странное скрюченное существо и смотрело на меня невинными детскими глазами. Нет, это был не ребенок, а какой-то ужасный старик с испещренным мелкими морщинами лицом, чересчур длинными руками, совершенно лысой головой и огромными глазами.

Оказалось, что на самом деле это и не ребенок, и не старик, а существо, о котором я часто слышал, но видел лишь однажды. Это животное находилось не в зверинце Тауэра, как вы могли бы предположить, а на лондонской верфи, где гуляло в сопровождении матроса. Они оба, и матрос, и это животное, были очень хорошими друзьями и прекрасно ладили друг с другом. Поэтому, когда шок от увиденного прошел, я понял, кто передо мной.

— Вы заняли его место у огня, — пояснил Элиас Хэскилл.

Я был так потрясен увиденным, что какое-то время не находил слов для ответа и только заметил, что улыбка старика стала более широкой и доброжелательной. Даже Марта заулыбалась от этих слов.

— Грант не любит огня, — сказала она, — потому что однажды обжег себе шерсть. Однако до сих пор пребывает в уверенности, что место перед очагом по праву принадлежит ему. Он недоволен, когда кто-то занимает то место, на котором вы сейчас стоите.

Грант? Неужели толстяк в гостиной просил меня передать привет этому странному существу? Кто мог подумать, что господин Грант окажется самой обыкновенной обезьяной? Еще при входе в это поместье я подумал, не является ли это заведение каким-нибудь частным бедламом. Тогда это была довольно смелая мысль, а сейчас я уже не сомневался, что оказался в сумасшедшем доме. Или все это мне приснилось в кошмарном сне.

— Откуда он у вас появился? — спросил я, понимая, что должен хоть что-то сказать в этот момент.

Зверь продолжал таращить на меня свои огромные глаза, а я отвечал ему тем же. Грант сидел на коротких, покрытых густой шерстью задних лапах, упираясь в пол длинными передними. Мне стало страшно, что он может в любой момент сорваться с места, прыгнуть на меня и ухватить за шею. Именно такую сцену я видел на лондонской верфи, когда матрос шел с обезьяной на руках, обнявшей его за шею, как это делает маленький ребенок. Они были очень похожи друг на друга, обезьяна и матрос. Теперь я понял, откуда в доме этот странный затхлый запах. Он явно исходил не от больного человека, а от этого существа с коричневой шерстью, которое ползало у моих ног.

— Грант приехал к нам из Африки, — пояснил Элиас. — Сначала он принадлежал сотруднику колледжа в Кембридже, его тоже звали Грант. Незадолго до своей смерти он передал эту обезьянку мне.

— Но зачем, ради всего святого? — воскликнул я.

— Однажды я сказал ему, что это существо обладает гораздо большим умом, чем все человеческое сообщество, вместе взятое. Причем он не только умнее, но и добрее многих людей. Этот сотрудник, Грант, был чрезвычайно рад, что я согласился приютить у себя обезьяну, а я, в свою очередь, с удовольствием взял ее на попечение, когда мой друг умер. Вы только посмотрите, что он вытворяет.

Я взглянул на обезьяну и даже ахнул от удивления, когда она встала на задние лапы и замахала передними над парой перевернутых вверх дном горшков, предназначенных для хранения всяких домашних безделушек. Заметив, что я пристально слежу за ним, Грант поднял один из них, и я убедился, что он пуст. Потом он поднял второй горшок, и в нем что-то блеснуло. Я подался вперед и, увидев нечто знакомое, невольно полез в карман. Медной пряжки, которую я специально оторвал от сапога, чтобы не потерять в непогоду, там не оказалось. Не знаю, как это получилось. Может быть, я уронил ее, когда вошел в комнату, или животное каким-то чудом вытащило ее из моего кармана. Впрочем, сейчас меня это мало беспокоило. Я наклонился и протянул руку, чтобы вернуть свою вещь, но Грант, сердито ворча, завертелся волчком.

— Это игра, — успокоил меня Элиас Хэскилл. — Пусть поиграет.

Я отошел, стараясь скрыть свое удивление, смешанное со злостью и неудовольствием.

Обезьяна тем временем обошла горшки и остановилась неподалеку от меня, передвигая их по гладкому полу. Конечно, я сразу же понял, что она делает, поскольку не раз видел подобные трюки на улицах Лондона. Полагаю, вам тоже доводилось наблюдать эту игру под названием «поймай кролика». Правда, на улице этот трюк исполняется с помощью трех кружек, а не двух, но мы должны простить обезьяне сию вольность. Игрок обычно поджидает какого-нибудь деревенского неотесанного мужлана и уверяет его, что он ни за что не угадает, под какой кружкой или скорлупой кокоса находится какая-нибудь маленькая вещица. При этом он быстро передвигает их с места на место. Сначала деревенский мужик выигрывает несколько раз, и это вдохновляет его на новую и самую крупную ставку. И вот тогда он проигрывает, к своему несказанному удивлению.

Все подобные трюки на улицах Саутворка выполняли достаточно проворные люди, но я никогда не видел, чтобы это проделывала самая обыкновенная обезьяна. Обычно принято считать, что обезьяна не может быть такой хитрой и ловкой, как человек, поэтому я без труда проследил, под каким горшком находится моя пряжка. Когда Грант закончил передвигать горшки, я показал пальцем на один из них, но хитрое существо подняло совсем другой горшок. Марта громко рассмеялась, а я вдруг ощутил глубокую досаду на нее, на Гранта и больше всего на себя. Опасаясь, что игра может продолжаться всю ночь, я бросил отчаянный взгляд на Элиаса Хэскилла.

— Я знаю, актер, о чем вы подумали, — улыбнулся старик. — Но в отличие от людей Грант никогда не отнимает чужие вещи. Вот смотрите.

Элиас щелкнул тонкими пальцами. Обезьяна быстро повернула голову на звук, а затем оставила свои перевернутые вверх дном горшки и неохотно поплелась в другой конец комнаты с видом человека, который никак не может решить, как ему передвигаться — на двух ногах или на четвереньках. Только сейчас я обратил внимание на большую клетку из деревянных прутьев в дальнем конце комнаты. Обезьяна по имени Грант вошла в клетку и закрыла за собой дверцу. Это выглядело так, будто преступник вернулся в свою камеру после прогулки. Не долго думая я быстро подобрал с пола пряжку и сунул в карман камзола.

— Вы еще не ели с тех пор, как приехали к нам? — спросил старик и быстро добавил, не дожидаясь моего ответа: — Думаю, что нет. Эти стервятники в гостиной слишком заняты ожиданием моей смерти, чтобы проявить хотя бы элементарное гостеприимство. Марта, принеси пива нашему гостю актеру.

Все это время девушка снисходительно наблюдала за обезьяной и ее трюками, но, услышав просьбу дяди, безропотно вышла из комнаты. Элиас Хэскилл показал рукой на сундук у кровати, покрытый толстым одеялом. Я молча уселся на него и посмотрел на больного старика, не опасаясь больше показаться слишком назойливым и любопытным.

— Ну, актер, я действительно похож на притворщика?

— Не понимаю, какое притворство вы имеете в виду, мистер Хэскилл.

— Я слышал, как вы разговаривали за дверью с моей племянницей. Марта не одобряет мои игры, как она это называет. Не удивлюсь, если она уже сообщила вам, что я специально симулирую болезнь, дабы досадить этим стервятникам в гостиной.

Под стервятниками он, несомненно, имел в виду тех трех мужчин, с которыми я столкнулся в большой комнате. Мне показалось странным, что он называл своих двоюродных братьев хищными птицами, а с другой стороны, человек, который держит в спальне обезьяну, вероятно, так и должен относиться к другим людям, вне зависимости от того, родственники они ему или нет.

— Ваша племянница ничего не говорила о притворстве.

И действительно — сейчас, более внимательно посмотрев на старика, я увидел его нездоровый румянец. Кожа на его лице была испещрена мелкими морщинами, словно древний пергамент или хитрая мордочка обезьяны. Его глаза показались мне мрачными, как потемневшая от ила вода в пруду, правда, с некоторым налетом живости или злобы на самом дне.

— Нет, Николас Ревилл, я нисколько не притворяюсь, — грустно заметил старик. — Хотя, конечно, моя смерть не так близка, как все они надеются. Я отошлю их домой, словно паршивых псов с поджатыми хвостами, словно отстеганных кнутом дворняжек!

От стервятников он перешел к дворняжкам. Думаю, я выглядел ошарашенным от столь нелестных эпитетов, несмотря на мягкий тон, которым они были произнесены. А старик тем временем продолжал:

— Вам, наверное, интересно, почему я решил поиздеваться над этими стервятниками. На самом деле, актер, я над ними не издеваюсь. Они сами издеваются над собой, гнусные вороны-падальщики. Слетелись сюда, потому что боятся лишиться хоть каких-нибудь лакомых кусков наследства. Они больше боятся друг друга, чем собственной алчности. Именно так я их и называю — алчные, жадные вороны-стервятники, и это вполне соответствует их истинной сущности. Да, чуть не забыл про вальдшнепов. Эти птицы отличаются особой тупостью.

Он пристально посмотрел на меня, явно желая понять, какое впечатление произвели его слова. Слабый свет от свечей над его изголовьем стал настолько тусклым, что желтоватая кожа на лице преобразилась, и я подумал: возможно, старик действительно не так болен, как хочет показать. Иначе говоря, болен скорее душевно, чем физически. Однако потом он высказал несколько замечаний, вызвавших у меня серьезные сомнения относительно его душевной болезни. Это был совершенно здравомыслящий человек, прекрасно понимающий суть происходящих событий.

— Не надо смотреть на меня с таким подозрением, Николас. У вас есть своя публика для представлений, а у меня — своя. И эту публику нужно постоянно дразнить несбыточными мечтами.

— Мы дразним свою публику несуществующими надеждами, — заметил я, пораженный этим сравнением. — К тому же они не уходят домой с поджатыми, как у паршивых собак, хвостами. Напротив, идут воодушевленными или обнадеженными, а чаще всего и то и другое.

— Род Хэскиллов очень древний, — грустно сказал Элиас, проигнорировав мое замечание. — Обычно принято считать, что старые семьи обязательно должны быть богатыми, в особенности если с течением времени они сократились до нескольких человек. В данном случае она состоит из меня и Марты, а эти вороны, стервятники и псы с поджатыми хвостами все еще надеются на какие-то богатства. Богатства, ха!

Послышался звук открываемой двери, и в комнату вошла Марта с большой кружкой в руке. Я с благодарностью взял у нее кружку и почти сразу же осушил до дна. Это было первое питье, к которому я приложился после своего отъезда из Кембриджа рано утром.

— Дядя, господину Ревиллу придется остаться у нас на ночь, — сказала Марта. — Снегопад усилился, и сейчас даже днем вряд ли удастся найти дорогу к городу.

— Пусть остается, — охотно согласился старик. — А развлекать его будут наши гости. Мне интересно, какое мнение у него сложится об этих людях. Николас, приходите ко мне после ужина поговорить, а заодно расскажете о своих впечатлениях. Марта, отведи его в комнату на верхнем этаже. Ступайте. Я немного устал. Тем более скоро мне придется принимать парад кузенов, которые непременно придут пожелать мне спокойной ночи.

Элиас откинулся на подушки и закрыл глаза. Марта, с тонкой свечой в руке, вывела меня из комнаты. За дверью стояла толстая служанка, которая поправляла подушки больному.

— Мой дядя очень устал, Абигейл, — предупредила ее Марта. — Не думаю, что в данный момент он будет рад видеть кого бы то ни было.

Однако женщина осталась на прежнем месте, застыв, как часовой на посту. Я сказал об этом Марте, когда мы удалились на приличное расстояние.

— Да, Абигейл строго охраняет Элиаса. Вообще-то у нас в доме несколько слуг, но лишь ее можно назвать настоящей домоправительницей, если, конечно, не считать одну из Парсонсов, которая хозяйничает на кухне.

— Парсонсы?

— Да, это целая семья, вы их видели у ворот нашего поместья.

Мы прошли по коридору и свернули за угол.

— Вы думаете, что это слишком большой дом для такого малого количества прислуги? — спросила Марта и взглянула на меня через плечо, словно прочитав мои мысли.

— Да, иногда ваш дом напоминает мне пустой лабиринт, — улыбнулся я.

— Когда-то семейство Хэскилл было очень большим, с многочисленными детьми и родственниками, но сейчас остались лишь дядя да я. Ну и, конечно, все наши кузены.

Мы подошли к старой деревянной лестнице, под скрип ступенек поднялись на второй этаж и остановились у низкой двери. Марта открыла защелку, и дверь со скрипом отворилась. Она осветила свечой небольшую комнату с простой кроватью и узким окном.

— Я прикажу служанке принести еще несколько одеял, — пообещала Марта и зажгла от своего огня свечу в канделябре, стоявшем на полу в грязной миске.

— Ничего, я привык к холоду, — успокоил я.

— Знаете, в графстве Кембриджшир особый холод, — сказала она. — Говорят, сильный ветер и снег приходят сюда прямо из Московии.

— Если бы вы видели мою квартиру в Лондоне и пожили в ней хотя бы немного, то узнали бы, что такое настоящий холод и настоящая сырость.

— У вас нет своего дома, господин Ревилл? — удивилась она.

— Пока нет. Я арендую квартиру.

Она, казалось, хотела задать мне еще какие-то вопросы — возможно, женат ли я и есть ли у меня дети (на что я ответил бы отрицательно), но сказала совсем другое:

— Я никогда не была в Лондоне.

— Вы должны посетить нас. Это большой город.

— Я нужна здесь дяде. Когда меня нет в доме хотя бы полдня, он становится раздражительным и капризным. Я живу с ним с тех пор, как умер мой отец.

— Вы очень преданная племянница.

— Он хороший человек, хотя, конечно, со своими причудами. У вас нет с собой вещей, господин Ревилл?

— Давайте отбросим формальности. Зовите меня просто Николас. Я не предполагал ночевать в доме Мэскиллов, и уж тем более в доме Хэскиллов. Когда я выехал сюда рано утром, снега не было и в помине, и я рассчитывал вернуться домой засветло в тот же день. Все, что у меня есть, — это рекомендательное письмо от моих акционеров, остальные вещи остались в гостинице в Кембридже.

— Я попрошу Абигейл подыскать ночную рубашку. В этом доме есть практически все, но так надежно спрятано, что нужно хорошо знать, где искать.

— Может, по этой причине ваши кузены и приехали сюда? Думают, что здесь спрятаны сокровища?

— Возможно, — улыбнулась она. — Николас, мне пора позаботиться об ужине. Спускайтесь вниз, если хотите.

— Постойте, — остановил я ее. — А какую причину мы с вами придумаем, чтобы объяснить другим людям мое присутствие в этом доме? Надеюсь, вы не станете рассказывать историю о моем непростительном промахе с дорогой? О том, что я сбился с пути и вместо Мэскиллов попал к Хэскиллам?

Это может показаться странным, но если за ужином она перескажет присутствующим мое глупое объяснение насчет блуждания по снежной дороге, я сразу покину этот дом и отправлюсь в обратный путь, несмотря на темноту ночи и жуткий снегопад. Смерть лучше унижения.

— Не волнуйтесь, Николас, — успокоила она меня. — Я придумаю какой-нибудь благовидный предлог, объясняющий ваше присутствие. В конце концов, все гости находятся здесь под надуманными предлогами.

С этими словами она вышла из комнаты, а я подошел к окну (для чего требовалась всего пара шагов — именно такой ширины было мое жилище) и протер стекло, чтобы посмотреть во двор. Толстое стекло сильно искажало открывшийся вид. Только сейчас я сообразил, что мы обошли дом по периметру и я находился в комнате, которая располагалась над парадным входом и выходила на передний двор поместья. Снег был настолько густым и плотным, что я ничего не мог разобрать, кроме больших ворот и сторожки, куда вошел некоторое время назад. В этот момент я вспомнил о своем верном коне Раунсе и понадеялся, что о нем как следует позаботятся в конюшне. Правда, для этого девушка Мег и конюх Эндрю должны оторваться друг от друга хотя бы на минуту, чтобы напоить и накормить коня, а также осмотреть его копыто. Несмотря на мою глупую ошибку и еще более глупое объяснение, меня приняли здесь довольно хорошо, во всяком случае Марта и Элиас Хэскилл. Конечно, это странное место, и я вдруг вспомнил слова толстушки Мег, которые она сказала мне во дворе: «Сюда приходят только дураки».

Как я уже сообщил Марте, весь мой багаж составляла одежда, в которой я приехал, поэтому не было никакого резона оставаться в пустой комнате. Не долго думая я поднял с пола тонкую свечу, спустился вниз по скрипучей лестнице и двинулся по длинному коридору, по которому мы с Мартой прошли некоторое время назад. Проходя мимо кухни, я увидел там склонившуюся над столом толстую женщину, энергично орудовавшую ступой, и остановился. Она подняла голову и посмотрела на меня. Это была домоправительница Абигейл, по всей видимости, оставившая на какое-то время свой сторожевой пост у двери Элиаса. Очаг и несколько свечей ярко освещали кухню, и я без труда заметил на ее лице признаки удивления, если не сказать раздражения и даже некоторой подозрительности. Правда, потом она узнала меня и немного успокоилась.

— Вы остаетесь здесь на ночь, господин?

— Похоже, что так.

— Значит, вам понадобятся дополнительные одеяла?

— Обойдусь, — ответил я. — Не стоит беспокоиться.

Она равнодушно фыркнула и вернулась к своей работе. За ее спиной громыхала кастрюлями и сковородками какая-то девушка.

Я продолжил путь по коридору и, совершив несколько ложных поворотов, наконец-то добрался до гостиной, где за большим столом, уже подготовленным к ужину, сидели знакомые мне люди.

Мне понадобилось немало времени и усилий, чтобы оценить сложившуюся ситуацию и понять, что здесь происходит. Наконец-то я догадался, почему Элиас сравнил своих гостей с хищными птицами — стервятниками, воронами и так далее. Это было связано не только с их хищными намерениями относительно возможного наследства, ради которого они слетелись в этот дом при первых же слухах о смертельной болезни хозяина. Прозвища непосредственным образом вытекали из внешности этих людей. При довольно хорошем освещении за обеденным столом я получил возможность изучить своих сотрапезников. По всему было видно, что это представители одной большеносой семьи, отличающейся характерными орлиными признаками. Только сейчас я понял, почему парень по имени Дэйви Парсонс при первой встрече назвал меня безносым. У него действительно имелись основания подумать, что у меня нет носа. По крайней мере по сравнению с орлиными профилями этих мужчин. Правда, Элиас тоже отличатся выдающимся носом, да и у Марты он был несколько длиннее, чем требовалось для ее миловидного лица.

Все трое мужчин, с которыми я столкнулся при первой встрече, уже сидели за столом. Самый древний из них, по имени Валентайн, не расставался с тростью и очками, шамкал старческим ртом и глотал слова с такой же скоростью, с какой жадно поглощал еду. К счастью, говорил он мало, но с нескрываемой злостью. Мне показалось, что он гораздо ближе к смерти, нежели приговоренный ими Элиас Хэскилл, лежавший в постели в другом конце дома. По некоторым замечаниям и репликам я понял, что он прибыл из Кембриджа, и усомнился, мог ли он самостоятельно совершить столь далекое путешествие, чтобы просто навестить своего «умирающего» кузена. Этот старик никогда ничем не занимался, намеренно устраняясь от всякого рода полезной деятельности.

Рядом с ним сидел толстяк средних лет, с прилизанными седыми волосами, которые я поначалу принял за серую шапочку. Это был Катберт — адвокат, приехавший, насколько я мог судить, из Питерборо. Третьим из них оказался тот самый мужчина, который при моем появлении стоял у домашнего очага, — Роуланд, торговец из Хантингтона. Все трое носили фамилию Хэскилл, и, по-моему, это обстоятельство значительно упрощало дело.

Однако Элиас Хэскилл упомянул четырех хищных стервятников, а здесь было только трое. Одно свободное место указывало на то, что ожидался кто-то четвертый. Мне стало интересно, кто именно. Вряд ли можно было ожидать, что этот человек приедет в такую пургу, да еще ночью. Между тем я наслаждался едой, по-деревенски простой, но при этом необыкновенно вкусной. На стол подали парную говядину, хлеб домашней выпечки, большие кружки пива. Обслуживала нас тоже по-деревенски просто та самая девушка, которую я мельком видел на кухне. Судя по тонким губам, она приходилась сестрой молодой особе, встреченной мной во дворе поместья. Гости за столом бросали на меня косые взгляды, и по некоторым репликам я понял, что Марта рассказала им о желании Элиаса насладиться актерским мастерством человека, случайно оказавшегося в их деревне. Вполне возможно, они сделали из этого весьма печальный для себя вывод, будто старик решил оставить значительную часть наследства какой-то актерской труппе.

Они осторожно осведомились о самочувствии Элиаса, сделав особый акцент на его болезни, и я заметил, что Марта изобразила его состояние намного хуже, чем оно было на самом деле. Правда, я не знал, сделала она это по собственной инициативе или же исполнила просьбу старика, продолжавшего свою хитроумную игру. Кузены едва сумели скрыть удовлетворение от такого сообщения, хотя старательно делали вид, будто весьма озабочены здоровьем своего дорогого родственника. Гораздо больший интерес у них вызвал предмет моего разговора со стариком.

— О том о сем, — уклончиво ответил я. — Он показал мне забавную обезьянку по имени Грант.

— А он показывал вам свой меч? — спросил Роуланд Хэскилл.

— Этот ржавый клинок? — добавил Катберт.

— Элиас до сих пор верит, что у него есть крылья, — сказал Роуланд.

— Да! Он считает, будто этот меч наделен сверхъестественной силой! — продолжил Катберт.

— Здесь произошла довольно странная вещь, — прервал их старик Валентайн.

После непродолжительной паузы, связанной со сменой блюд, ко мне повернулся Роуланд:

— Этот Уильям Шекспир работает в вашей труппе, не так ли?

— Он является одним из акционеров театра «Глобус», — пояснил я. — Иногда играет на сцене, но чаще занят написанием пьес.

— Я видел его пьесу о каком-то сумасшедшем датчанине, который убил своего дядю.

— Да, это «Гамлет», — подтвердил я. — Но принца спровоцировали на этот поступок. Так что его вряд ли можно считать убийцей. Сначала дядя убил его отца.

— В любом случае речь идет об убийстве, — возразил Роуланд. — И потом — все это происходит на фоне каких-то глупых разговоров насчет ястребов, ручных пил и диких яблонь.

— Я смотрел одну из его пьес в Лондоне, — сказал адвокат Катберт, презрительно сузив глаза, словно наблюдал за мной в зале суда. — И даже запомнил одну фразу. Знаете какую?

— Нет, сэр, но надеюсь, вы напомните мне о ней.

— Эта реплика заканчивалась следующими словами: «Первое, что мы сделаем, — убьем всех адвокатов».

— Убьем всех адвокатов, — эхом повторил я.

Должен откровенно признаться, что в данной компании я произнес эти слова с огромным удовольствием, совершенно не пытаясь скрыть их тайный смысл.

— Хорошо сказано, — неожиданно согласился со мной Валентайн. — Убить всех адвокатов. Хотя бы только для начала. — Очки старика злобно сверкнули в тусклом свете свечей.

— Как вы думаете, господин Ревилл, это искреннее мнение господина Шекспира? — спросил Катберт. — Он действительно считает, что мир станет лучше, если всех адвокатов… если их больше не будет?

На самом деле это утверждение вполне могло соответствовать мнению Шекспира, как, впрочем, и многих других жителей нашего острова, однако я решил возразить:

— Не думаю, сэр. Это всего лишь слова, вложенные в уста одного из героев пьесы, не более того.

— А я верю словам, — сказал Катберт.

— Ты всего лишь дубильщик, — заметил старик Валентайн с ехидной ухмылкой. — Имеешь дело с овечьими и телячьими шкурами, на которых и царапаешь свои двусмысленные слова.

— Вы не любите юристов, сэр? — спросил я.

— Мой отец был адвокатом, сэр, — ответил Валентайн, хотя и выглядел настолько древним, что его отцом мог быть кто угодно, кроме, разумеется, самого Адама.

Катберт проигнорировал его замечание, вероятно, посчитав досужим ворчанием озлобленного старика. Он лишь что-то невнятно пробормотал и потянулся за новым куском соленого мяса. Наступил черед Роуланда упрекнуть меня, а заодно и всех моих друзей актеров.

— Но вы же не станете отрицать, что все актеры так или иначе выступают против существующей власти? Именно поэтому к вам тянутся тысячи зрителей. Те, кто посещает ваши представления, не могут считаться благонадежными и уважаемыми людьми.

— В таком случае вам придется признать неблагонадежными и не вполне уважаемыми короля и королеву, — не без ехидства заметил я. — Король Яков является нашим поклонником и патроном, а королева Анна часто выступает у нас под маской.

— Ну конечно, он же шотландец… — хмыкнул Катберт.

— А она датчанка, — поспешил добавить Роуланд. — Они оба иностранцы.

После этих слов Катберт и Роуланд заметно смутились, словно в комнату сквозь деревянные стены неожиданно проник правительственный агент с явным намерением арестовать их за преступную измену. Я же, напротив, искренне приветствовал бы его появление.

— Дядя Элиас любит смотреть спектакли, — попыталась Марта разрядить напряженную обстановку. — Он помнит все старые театры в Лондоне.

Не знаю, что еще она могла сказать, чтобы придать нашему разговору хоть какую-то благожелательную окраску, поскольку в это время он был прерван неожиданным появлением новой персоны, которая буквально влетела в комнату и заняла свое место за столом, нервно поеживаясь и не скрывая озабоченности. Вопреки моим ожиданиям, недостающим членом этой компании оказалась грозного вида женщина, внешность которой заставила меня вздрогнуть. Она очень походила на нашу покойную королеву, я имею в виду великую Елизавету, — такое же узкое лицо, орлиный нос и надменные манеры. (А я не мог ошибиться, поскольку однажды не менее четверти часа лично беседовал с королевой Елизаветой.) Однако форма ее носа ясно подсказывала, что новоприбывшая особа имеет непосредственное отношение к уже присутствующим членам семейства Хэскилл. Об этом же свидетельствовала и нервозность, с которой все трое мужчин среагировали на ее появление.

— Почему никто не разбудил меня? — строго вопросила она, злобно втыкая нож в кусок говядины и набрасываясь на хлеб и другие продукты. При этом она обращалась со столовыми приборами так, будто это орудия убийства, а не самые обыкновенные ножи и вилки. Когда ее тарелка наполнилась доверху, она величественно обвела взглядом всех присутствующих. — Ну что вы молчите? Почему никто не потрудился разбудить меня?

— Вы, должно быть, устали с дороги, кузина Элизабет, — спокойно произнесла Марта.

Я даже подпрыгнул от неожиданности, услышав, что эту женщину зовут так же, как и покойную королеву. Правда, потом я вспомнил, что в честь монаршей особы при крещении это имя давали многим женщинам старшего поколения.

— Верно, я проделала нелегкий путь из Саффрон-Уолдена в этот ненастный зимний день, чтобы посидеть у постели моего дорогого Элиаса, — высокопарно объявила она. — И любая леди моего почтенного возраста может испытывать легкую усталость от столь долгого и трудного пути. Именно поэтому я позволила себе прилечь на несколько минут, чтобы отдохнуть и восстановить силы. Но я приехала еще засветло, а сейчас уже темно. Меня следовало разбудить. Дорогая Марта, ты должна строго поговорить со своими служанками, а в особенности с этой наглой домоправительницей. Проснувшись, я, естественно, первым делом направилась в комнату бедного Элиаса, но она преградила мне путь у самой двери и наотрез отказалась впустить.

— Он очень болен, — пояснила Марта.

— Да, но был бы счастлив, если бы его разбудили ради встречи с кузиной Элизабет. Я привезла ему дорогой подарок. А эта женщина… как там ее зовут? Кажется, Абигейл? Так вот, эта женщина просто оттолкнула меня от двери и сказала, что я должна подождать, пока он сам не позовет меня. А вы кто такой?

Последняя фраза прозвучала слишком неожиданно, и поначалу я даже не понял, что она обращена ко мне. Не знаю, то ли женщина не заметила за столом постороннего человека, то ли решила сначала освободиться от накопившейся обиды на прислугу. Я скромно представился и уже в третий или четвертый раз коротко пересказал историю своего путешествия, особо отметив, что являюсь актером Королевской труппы.

— А что вы делаете в этом доме? — грозно поинтересовалась мадам Элизабет.

— Господин Ревилл приехал сюда по приглашению дядюшки, — быстро вмешалась Марта. — Он привез рекомендательное письмо от своих акционеров в Лондоне. Вы же знаете, как дядя Элиас обожает театральные представления.

Услышав это, Элизабет удивленно хмыкнула, будто не понимала, как нормальный человек может любить театральные спектакли, но, к счастью, избавила меня от дальнейших расспросов. Я был благодарен Марте за участие. При этом она почти не соврала, я действительно имел при себе рекомендательное письмо. Просто не упомянула тот печальный для меня факт, что я сбился с пути и попал в чужой дом.

Со временем разговор стал более оживленным, подогретый большим количеством выпитого пива. Адвокат Катберт хвастался, как много денег он получает за каждое судебное дело, торговец Роуланд заносчиво сообщил о своих огромных доходах от удачных сделок, и только старый Валентайн предпочитал помалкивать, изредка кивая и вставляя едкие реплики. Все они были достаточно состоятельными людьми, о чем свидетельствовали дорогие перстни на их пальцах. Что же до мадам Элизабет, то у нее был такой вид, будто она обижена на весь белый свет. К концу ужина в гостиной появилась домоправительница Абигейл. Она быстро пересекла комнату и прошептала мне на ухо, что хозяин дома хочет немедленно со мной поговорить. Причем сделала это достаточно громко, чтобы все услышали ее слова. Катберт и Роуланд тревожно переглянулись, а мадам Элизабет отчаянно запротестовала:

— Но он же меня еще не видел!

— Таков порядок, миледи, — невозмутимо ответила Абигейл.

Я нарочито неохотно поднялся из-за стола, словно давно уже ожидал такого приглашения. На самом деле и понятия не имел, что будет дальше и как станут разворачиваться события. Мне казалось, будто я играю в пьесе, не выучив как следует свою роль. Более того, я даже не представлял, в какой именно пьесе играю — в комедии, трагедии или в том и другом одновременно. Тем не менее нужно была играть эту роль. Оставалось только последовать за Абигейл по длинному коридору в спальню больного старого человека.

Постучав в дверь, я вошел в комнату. Элиас Хэскилл лежал на спине, положив голову на небольшой мягкий валик. Я сразу посмотрел в дальний угол, где стояла клетка с обезьяной. Дверца оказалась запертой, как будто Грант сам закрылся изнутри на ночь. Элиас жестом пригласил меня сесть на тот же сундук у стены, на котором я сидел во время первой встречи.

— Ну и какое впечатление произвели на вас мои хищные птицы?

Его голос показался мне более слабым, чем прежде, и только глаза оставались такими же живыми и глубокими, с легким налетом злости и обиды на самом дне.

— Они практически полностью соответствуют вашему описанию.

— Меня это огорчает. Неужели вам нечего добавить к моим словам?

— Ну, те двое, что помоложе, производят впечатление довольно состоятельных людей. По крайней мере если верить их словам. Причем настолько, что остается удивляться, зачем им терять свое драгоценное время в попытке получить чье-то наследство.

— Наследство, ха! Впрочем, вы правы, они действительно обеспеченные люди. В особенности Катберт с его изворотливостью и пронырливостью. Но это мудрый человек, Николас, и прекрасно знает, что у него дом — полная чаша. А некоторые этого просто не понимают и всегда недовольны, все им мало. Я вижу, вы тоже из числа тех немногих мудрых людей, которые не станут хватать все подряд, когда руки уже полны.

— Не уверен, — откровенно признался я. — Тем более что никогда не имел того, что вы называете полными руками.

— Разумеется, вы же актер.

Возможно, в его устах это прозвучало как комплимент, но мне все равно стало не по себе и я решил сменить тему.

— Старик Валентайн показался мне более странным. Похоже, он больше озабочен собственными мыслями и делами, нежели…

— Нежели моими. Однако возможность получить золото всегда заманчива и приводит многих людей к ложному заключению, что они будут жить вечно.

— А у вас много золота? — спросил я с таким чувством, будто согласился играть по его правилам.

— Все это враки, — уклончиво ответил он. — Мои кузены напоминают хамелеонов. Готовы есть воздух, наполненный бессмысленными обещаниями. А взамен привозят мне подарки. Это их дань. Вон там они все, — показал он куда-то в угол. — Адвокат привез тарелку, торговец — кружку, а старик — зеркало. Уж лучше бы он оставил его себе и почаще смотрел на свое старческое, морщинистое лицо.

Я взглянул в угол и увидел кучу предметов, среди которых трудно было распознать что-то конкретное. Этакая дань со стороны возможных наследников, скромные подарки, поднесенные в надежде получить нечто более ценное.

— Хотите, покажу вам самую дорогую для меня вещь? — неожиданно спросил он.

Я молча кивнул, даже не подозревая о новом повороте событий во время моего пребывания в этом чужом доме. Я думал, что совсем недавно понятия не имел об этой странной семье в не менее странной деревне в графстве Кембриджшир, а сейчас сижу у постели больного старика, выслушиваю его откровения, а рядом в клетке томится удивительное существо по кличке Грант. Мне вдруг показалось, что я знаю об этой семье гораздо больше, чем приличествует совершенно постороннему человеку.

— Почему бы нет? — согласился я. — Давайте посмотрим на этот самый ценный предмет.

— Тогда пойдите вон туда и снимите со стены меч, — кивнул Элиас Хэскилл в сторону большого камина.

Я подошел к очагу и посмотрел на меч, висевший на двух металлических крюках. Вероятно, именно о нем шла речь в гостиной за ужином.

— Возьмите его, Николас, — попросил старик.

Меч оказался тяжелым и к тому же ничем не крепился к стене. Любой человек мог снять его с крюков, однако Элиаса, похоже, это не волновало, иначе он приказал бы спрятать его в какой-нибудь шкаф и запереть на замок. Я держал клинок обеими руками, чтобы не уронить и избежать искушения взмахнуть им, как это делали воины в давние времена.

— Положите его на кровать рядом со мной, — попросил Элиас.

Я выполнил его просьбу, и он, протянув руку, взял меч за рукоять и поднял в воздух. Клинок слегка качнулся и задрожал. У этого старика все еще была сила в руках, несмотря на болезнь и возраст. Клинок тускло блестел в свете свечи и, несмотря на отставленные временем следы, все еще отдавал синевой. Я никогда не считал себя тонким знатоком оружия, но почувствовал, что этот клинок обладает какой-то невыразимой красотой, каким-то изяществом, которое объясняется не только мастерством оружейника, но и его заботой, если не сказать любовью к своему детищу. В то же время я видел, как клинок воодушевил старика и тот восторженно водил им в воздухе, даже слегка привстав на кровати.

— Он очень старый, — предположил я.

— Да, ему несколько столетий. Говорят, им пользовались еще в те далекие времена, когда норманны впервые высадились на нашем острове. Только членам моей семьи он принадлежал более ста лет. Вот почему я до сих пор считаю его самым ценным предметом.

— Как он попал к вам?

— Его случайно обнаружили в дымовой трубе, — ответил Элиас, явно предпочитая не вдаваться в подробности. — Попробуйте сами. Возьмите его как следует.

Я снова взял в руки меч. Его лезвие было длинным и острым, слегка затупленным возле самого острия. Крестовину украшали две собачьих головы с разинутыми пастями. Элиас подождал, пока я внимательно рассмотрю клинок, и продолжил:

— С этим оружием связаны самые странные истории, какие только можно себе представить, включая порочащие его владельцев. Порой кажется, что он живет собственной жизнью, как будто мыслящее существо, имеющее крылья, чтобы летать по воздуху. Вот такая легенда сопровождает этот клинок с давних времен. Говорят, он приносит несчастье.

— Зачем же вы держите его у себя?

— В надежде, что он принесет несчастье моим врагам, — откровенно признался Элиас.

То ли на меня подействовали эти глупые слова насчет того рока и несчастий (во что я, разумеется, не верил), то ли в этом клинке действительно было что-то завораживающее, но он внезапно дрогнул в моей руке, и я едва не уронил его на пол. Пришлось покрепче сжать рукоять и прогнать глупые мысли. Меч был довольно тяжелым, и только опытный воин мог воспользоваться им по прямому назначению. Интересно, сколько жизней погубил этот клинок на своем веку, сколько смертельных ударов нанес за все эти годы? Наверняка жертв было очень много. Конечно, думать так нелепо, поскольку на самом деле ответственность лежит не на оружии, а на человеке, в руках которого оно оказалось по прихоти судьбы. Но и это не успокоило меня, и я вдруг почему-то задрожал всем телом. Сделав пару неуклюжих движений в воздухе, держа меч обеими руками, я опустил клинок вниз, вероятно, решив таким образом отогнать от себя неприятные мысли. Потом посмотрел в дальний угол, где стояла клетка с обезьяной, и вдруг подумал, что, если бы Грант вышел из нее в ту минуту, я бы показал ему, кто здесь хозяин.

Дверь в спальню отворилась, и на пороге показалась Марта с небольшой чашкой в руке. Увидев меня с мечом, она чуть не уронила ее на пол, решив, вероятно, что я собирался наброситься на ее дядю. Я опустил оружие и рассеянно улыбнулся. Марта подошла к кровати и, приподняв голову старика, протянула ему чашку. Он сделал несколько глотков и отвел ее руку:

— Достаточно, я допью это потом.

— Вы должны выпить все, дядя. — И обратилась скорее ко мне, чем к нему: — Это снотворное. Иначе вас ждет беспокойная ночь, а я тоже не смогу уснуть, если у вас будет бессонница.

Тем не менее она не стала настаивать и поставила чашку в изголовье.

— Кузина Элизабет еще здесь? — спросил он.

— Она пыталась повидаться с вами еще до ужина, но Абигейл не пустила, — пояснила Марта.

— Пришли ее ко мне.

— Но вы очень устали, дядя.

— Сейчас же, — повторил он неожиданно твердым голосом.

Марта обиженно поджала губы и повернулась, чтобы выйти из комнаты, но Элиас схватил ее за руку. Меня поразила столь быстрая реакция еле живого человека. Однако его тон оставался по-прежнему мягким.

— Дорогая моя, — тихо сказал он, — ты всегда заботишься о моем здоровье… в отличие от этих хищных птиц.

Она наклонилась, поцеловала его в лоб и кивнула мне, чтобы я оставил старика в покое. Элиас попросил меня повесить меч на прежнее место, после чего я вышел из комнаты и вместе с Мартой направился в гостиную. За время моего отсутствия гости изрядно выпили, обсуждая свои дела. Теперь настал черед Элизабет навестить своего кузена. Она быстро зашагала по длинному коридору к его спальне.

Как только она ушла, ко мне повернулся кузен Катберт:

— Ну, господин Ревилл, какого успеха вы добились в беседе со стариком?

— Вам удалось хоть что-нибудь вытянуть из него? — спросил Роуланд.

— Удалось втереться в доверие? — поинтересовался Валентайн.

Вопросы показались мне настолько оскорбительными, что я посчитал ниже своего достоинства отвечать на них. По некоторым репликам этих людей я понял — каждый из них рассчитывал встретиться с Элиасом, прежде чем отправиться спать, чтобы лишний раз заверить старика в своей искренней любви и доказать преданность его богатству.

Лично я так устал от этого суматошного дня, что уже не находил сил оставаться в гостиной. Меня утомила не только дальняя дорога из Кембриджа, но в еще большей степени бессмысленность этой поездки, ведь в конце концов я оказался в другом месте и в другом доме. А если говорить откровенно, то и вся эта компания за столом была явно не в моем вкусе. Марта снова взяла тонкую свечку и проводила меня до деревянной узкой лестницы, ведущей на второй этаж. Она явно проявляла ко мне больше внимания, чем ко всем своим кузенам, вместе взятым.

— Доброй ночи, Николас. Желаю вам приятного сна.

— Может, мне тоже стоит выпить вашего снадобья? Я имею в виду снотворное.

— Моего? — смущенно переспросила она. — Нет, его делает Абигейл по специальному рецепту и только для дяди.

На самом деле это снадобье не имело для меня никакого значения. Взяв из рук Марты свечу, я стал подниматься наверх, и только войдя в свою крошечную комнатушку, подумал, что нужно было поблагодарить девушку за все те хлопоты, которые доставил ей своим неожиданным появлением. Если бы не ее исключительное гостеприимство, я бы ни за что на свете не добрался обратно в Кембридж. И все же это был очень странный дом. Маленькое окошко основательно заледенело, и мне пришлось подышать на стекло и протереть его рукавом камзола, чтобы посмотреть во двор. К этому времени снег уже прекратился и покрывал землю толстым ровным слоем, поражая своей девственной белизной. Во дворе было темно, и над всем этим белым пространством повисла мертвая тишина.

На узкой кровати лежала небрежно брошенная ночная рубашка, но я решил не снимать одежду, поскольку в комнате было очень холодно. Скинув сапоги, я подумал, что завтра следует поблагодарить Абигейл за проявленное ко мне внимание. Жаль, что я отказался от нескольких дополнительных одеял, которые она мне предлагала. Я улегся на узкую кровать, но не погасил свечу. Изнемогая от сонливости в гостиной, в этой комнате и на мягкой кровати я вдруг ощутил, что сон как рукой сняло. Вероятно, потому, что никто не досаждал мне скучными разговорами. Не получив от Марты снотворного, мне, возможно, следовало бы вернуться в гостиную и выпить еще немного вместе с другими гостями. В голову пришла мысль об удовольствии, которое получал Элиас Хэскилл от присутствия в своем доме всех этих претендентов на его наследство, так глубоко им презираемых. В противном случае он бы наверняка выгнал их прочь. Конечно, он был больным человеком, хотя и не до такой степени, как хотел казаться. Что он надеялся получить от них? Несколько кружек, чашек, зеркал и тому подобных безделушек? Маловероятно. Если бы даже кто-то из родственников вдруг пожелал изменить свое завещание в его пользу в знак доброго отношения, как убеждала меня Марта, то вряд ли это понадобилось бы человеку, стоявшему на краю могилы.

С другой стороны, если посмотреть непредвзято, непонятно, какую пользу могли получить от него многочисленные кузены. На что они надеялись? Даже на мой совершенно непрактичный взгляд, этот дом находился в плачевном состоянии, а само поместье нуждалось в хорошем уходе. Разве это не свидетельствовало о никчемном наследстве хозяина дома? Конечно, само по себе это еще ни о чем не говорит и кое-кто мог бы заявить, что чем меньше богатства выставлено напоказ, тем больше хранится под спудом.

— Все это досужие домыслы, — заявил Элиас, но при этом не стал опровергать их. Кроме того, он сам признал, что, по общему убеждению, старые семьи должны быть богатыми, в особенности когда их число сокращается до нескольких человек. И все же я не понимал сути происходящих событий. Его кузены являлись вполне состоятельными людьми, хотя их вряд ли можно было назвать очень богатыми. Может, старик прав, считая, что не каждый способен довольствоваться своим состоянием, желая все больше и больше.

Эта мысль заставила меня задуматься о собственном кошельке. Николас Ревилл является членом Королевской труппы — самой знаменитой и значительной из всех актерских объединений в Лондоне. Однако состояние актера Ревилла оставляет желать лучшего. Не умирая с голоду, я тем не менее вряд ли могу считать себя обеспеченным человеком. Я снимаю квартиру у своих друзей, а о собственной не приходится и мечтать. Мои руки скорее можно назвать пустыми, чем полными. Я вынул из кармана оторванную от сапога пряжку в виде любовного узла. Отполированная медь тускло мерцала в свете тонкой свечи. Эта пряжка — еще одно свидетельство моего почти нищенского положения бедного актера. Может, не зря я лежу на кровати в этом странном доме, в заснеженной деревне, тоскуя по прошлому и слезно себя жалея. С этой печальной мыслью я задул свечу и улегся поудобнее, уже не рассчитывая вздремнуть хотя бы несколько часов.

Однако я, должно быть, все-таки уснул, поскольку через некоторое время пробудился от какого-то шума. Во всяком случае, мне показалось, что пробудился, ибо все последующие события разворачивались как во сне — точнее, в кошмарном сне. Снаружи послышался какой-то шум и скрип снега под ногами. Я уже сказал, что в моей крохотной комнатушке было небольшое окно, выходящее во двор. Сам же двор располагался между главным зданием и воротами со сторожевым домиком. Чтобы выглянуть из окна, следовало просто опустить ноги на пол и немного наклонить голову. Стекло так заледенело, что пришлось протаять пальцем небольшую дырочку. Подув на обожженный холодом палец, я подался вперед и прильнул к ней глазом.

Луны не было видно, но звезды сияли ярко, освещая все пространство покрытого снегом двора. Прямо передо мной смутно виднелся контур сторожевого домика, а за ним угадывались скелеты голых деревьев. Дырочка от моего дыхания быстро затянулась ледяной коркой, и мне пришлось снова оттирать ее пальцами. Не знаю, что я хотел там увидеть. Вдруг снова послышался странный шум и скрип снега. Я старательно смотрел в окно, но ничего не видел. Угол обзора был слишком маленький, да к тому же мешало крыльцо, закрывавшее от меня ближний участок двора. Но там определенно кто-то был. В нескольких шагах от парадного входа маячила темная фигура. Я смог разглядеть только макушку и весьма приблизительно определить рост человека — довольно высокий. Более того, эта фигура отбрасывала на снегу длинную тень. Дырка на стекле снова покрылась коркой льда, и, подрагивая от холода, я занялся ею вновь. Но когда я опять посмотрел в окно, во дворе уже никого не было. Фигура исчезла.

В комнате было очень холодно, и я жутко замерз, пока оттаивал дырочку на стекле, чтобы взглянуть во двор. Потом решил, что все там происходящее меня совершенно не касается. Я оказался в этом доме только в результате недоразумения, которое можно объяснить моей рассеянностью. Вернувшись в кровать, я какое-то время лежал, прислушиваясь к посторонним звукам. В доме царила тишина, и только где-то внизу неожиданно раздался приглушенный крик, от которого мои волосы встали дыбом. Однако я вспомнил о существовании Гранта, немного успокоился и дал себе слово утром поскорее покинуть этот странный дом.

Я погрузился в беспокойный сон, и мне приснилось, будто я еду на лошади, которая с трудом ковыляет по глубокому снегу. А на шее у меня висит обезьяна. И я не знаю, от чего или кого пытаюсь убежать, — возможно, от этой обезьяны. В конце концов лошадь застревает в снегу, спотыкается и падает в сугроб. Обезьяна тут же исчезает, а я пытаюсь поглубже зарыться в снег, чтобы спрятаться от преследователей. В этот момент чей-то далекий голос предупреждает, что я могу задохнуться.

Я проснулся с ужасной головной болью, совершенно разбитый. Мою комнату заливал яркий солнечный свет, и было так душно, что я понял, почему задыхался во сне. Я открыл настежь окна, громко заскрипевшие ржавыми петлями, и в лицо мне ударила струя морозного свежего воздуха. После жутких ночных кошмаров это заметно меня взбодрило. Солнце только поднималось над горизонтом, огненно-красным шаром пробиваясь сквозь густые ветки окружающих дом деревьев. Остроконечный шпиль приходской церкви тоже окрасился в красный цвет. Солнечные лучи осветили только верхний этаж дома, и я подумал в этот момент, что в такой солнечный день дорога от Иклтона до Кембриджа вполне проходима. Если повезет, я смогу наконец-то покинуть это странное место, а отправившись в путь прямо сейчас, возможно, обойдусь без долгих прощаний с обитателями дома. Правда, при условии, что мой конь Раунс в полном порядке и готов к дороге…

Я подошел к окну и машинально посмотрел вниз, на покрытый толстым снежным ковром двор. Он все еще был в тени, а мои глаза ослепило яркое солнце и поначалу я ничего не заметил. И только некоторое время спустя увидел перед входом темную фигуру, отчетливо выделяющуюся на фоне белого снега, и инстинктивно отпрянул от окна. Второй взгляд поверг меня в шок, подтвердив самые худшие опасения. Теперь уже не было никаких сомнений, что во дворе перед входом лежит какой-то человек.

Надев у порога обувь, я выскочил из комнаты и побежал вниз по лестнице, еще толком не понимая, что намерен делать. Минуя кухню, из которой доносился звон посуды и запах еды, я должен был позвать на помощь домоправительницу Абигейл или кого-нибудь из прислуги. Но, к сожалению, не сделал этого. Это избавило бы меня от множества неприятностей в будущем. А я, как дурак, помчался по коридору к гостиной, которая оказалась пустой в столь раннее время. Видимо, никто из жителей и гостей этого дома не любил вставать вместе с солнцем. В огромном камине едва дымились головешки от вчерашних дров.

На мгновение я остановился перед парадной дверью, выходившей во двор. Последняя возможность хорошенько подумать и позвать на помощь кого-нибудь из прислуги. Ведь должен же хоть кто-то проснуться в столь ранний час и разобраться с этим делом! В конце концов, меня это не касалось. Но я этого не сделал. В состоянии аффекта многие бросаются к месту происшествия, не задумываясь о возможных последствиях. Глупое рвение. Я отодвинул засов и открыл дверь. К этому времени солнце уже поднялось над крышей служебного домика у ворот и осветило значительную часть заснеженного двора, отражаясь от его белого покрывала. Я сощурился и вышел на крыльцо.

Примерно в полудюжине шагов от парадного входа головой к воротам лежал человек. Я не мог опознать его в ту минуту, но ясно видел домашние тапочки, наполовину зарытые в снег. Руки были раскинуты в стороны, и казалось, будто человек вышел из дома, споткнулся и упал лицом вниз. Я вспомнил недавний сон, в котором чуть не задохнулся под снегом.

Однако здесь была самая настоящая реальность. Я сделал несколько шагов по направлению к телу, но вовсе не потому, что хотел чем-то помочь лежавшему мужчине. А это точно был мужчина, и я с ужасом догадался, кто именно. Так вот, по его позе и пятнам крови вокруг головы я понял, что помощь уже не нужна. Я должен был остановиться и не подходить к мертвецу. Какое дело до всего этого приблудившемуся актеру Николасу Ревиллу? Случайному персонажу на чужой сцене жизни!

Тем не менее я приблизился к лежавшему телу, утопая почти по колени в снегу, обошел вокруг и остановился возле головы. На нем не было головного убора или обычного ночного колпака, а длинные седые волосы слиплись от крови и снега. Я подумал, что сейчас не очень-то подходящая погода для прогулки по двору с непокрытой головой. Наклонившись к телу, я ощутил жжение в глазах, будто от сильного пронизывающего ветра. Это был старик Элиас Хэскилл, хозяин странного дома. Его голова была в крови, ярко пятнавшей ослепительно белый снег вокруг.

Внутри у меня что-то перевернулось, когда подтвердилась догадка, еще раньше подсказанная чутьем. Однако это чутье почему-то даже сейчас не вызвало у меня тревоги. Вместо этого я стал осматривать пространство вокруг тела, будто пытаясь обнаружить там нечто интересное, способное рассказать о происшествии.

Слева от меня находился сторожевой домик, из трубы которого уже повалил черный дым. Значит, сторож или кто-то из его семейства проснулся и затопил печь. Во двор выходило небольшое окно, но, по всей вероятности, никому не пришло в голову выглянуть из него, иначе они бы давно обнаружили тело хозяина. Впрочем, ничего удивительного в этом нет, поскольку почти весь двор вплоть до этой минуты находился в тени, слабо освещенный косыми лучами солнца. Что же до самого дома, то почти все его окна выходили на противоположную сторону, и только одно из них, помимо большого окна гостиной, во двор. Это было окно той маленькой комнаты, где я провел беспокойную ночь. А в пристройках, крыши которых покрывал толстый слой снега, было темно и не обнаруживалось никаких признаков жизни. Иначе говоря, во дворе находились только я да этот мертвый старик.

Интересно, сколько времени он пролежал здесь? Мне очень не хотелось притрагиваться к телу, по всей видимости, уже давно окоченевшему на таком морозе. Похоже, именно его шаги по скрипучему снегу я слышал ночью. Когда это было? Трудно сказать, но скорее всего до полуночи. Почему немощный старик вышел во двор, вместо того чтобы тихо спать в своей постели?

И был ли он здесь один, этот Элиас Хэскилл?

Разумеется, один, в этом нет никаких сомнений. От крыльца тянулся след, который, судя по глубоким отпечаткам в снегу, мог принадлежать только покойнику.

Точнее сказать, здесь было два следа, потому что к первому добавился второй, оставленный глупым заблудившимся актером из Лондона. В этот момент в моем сознании зародилось смутное предчувствие, что на самом деле старик был не один, когда встретил свой конец. Вне зависимости от этих следов. И это странным образом связано с действиями, совершенными мной некоторое время назад. Но что это было?

Однако даже сейчас, тупо глядя на свои следы на снегу и понимая, что совершил непростительную глупость, я не до конца осознавал опасность ситуации, в которой оказался по своей воле.

Неподалеку от вытянутой правой руки Элиаса лежал какой-то предмет. Я не увидел его с самого начала, поскольку он был почти полностью присыпан снегом, а мертвый человек захватил все мое внимание. Вокруг клинка отсутствовали какие-либо следы, указывающие, что его подбросил посторонний человек. Не долго думая я наклонился и, схватив холодную рукоять меча, понял, что это то самое оружие, обнаруженное в дымовой трубе старого дома Элиаса, которое еще вчера вечером я держал в своих руках. По словам старика, этому мечу несколько столетий и он обладает — как там он сказал? — удивительной способностью летать по воздуху, жить своей жизнью и поражать противников. И вот теперь этот меч оказался в снегу рядом с мертвым хозяином дома. Несмотря на солидный вес, я легко поднял его в воздух и посмотрел на рукоять. Вчера вечером она была теплой и приятной, поскольку меч висел над камином, а сейчас обжигала пальцы ледяным холодом. Но даже в первых лучах солнца клинок казался матовым, с синеватым оттенком и какими-то пятнами, на которые я прежде не обратил внимания. Только сейчас я обнаружил на лезвии надпись, которую почему-то не увидел прошлым вечером. Она начиналась от рукояти и тянулась до его середины. Точнее сказать, надписей было две, вторая — на оборотной стороне меча. Обе были сделаны на латыни. Я разобрал слова, но в тот момент совершенно не понял их смысла. Мне показалось, что они не имеют никакого отношения к тому, что здесь произошло. Каким образом меч оказался во дворе рядом с телом мертвого старика? Неужели кто-то выкрал его из комнаты Элиаса, когда тот крепко спал после снотворного? А все эти кровавые пятна на голове и на снегу? Могут ли они явиться результатом глубоких ран, нанесенных старику этим оружием?

Короче говоря, во всем сквозила какая-то тайна, как мне казалось, не имевшая ко мне ни малейшего отношения.

Однако я был не прав. Все это касалось меня самым непосредственным образом.

Что-то в этом клинке привлекло мое внимание, но не успел я осмотреть его более тщательно, как краешком глаза заметил движение на крыльце. Повернув голову, я увидел группу людей, сгрудившихся на пороге дома. С необыкновенной ясностью, обычно приходившей в минуты наивысшей опасности, я вдруг взглянул на себя их изумленными глазами. На кровавом снегу перед домом лежит мертвый старик с разбитой головой. Мог ли он стать жертвой убийцы? Вне всяких сомнений. На снегу остались две пары следов. Одни принадлежат хозяину дома, о чем свидетельствует форма домашних тапочек, а другие неизвестно откуда появившемуся актеру, который вторгся в их жизнь и нарушил ее нормальное течение. Более того, он стоит над трупом старика с мечом в руках, который, по всей видимости, и стал орудием убийства. А то, что он выронил меч в снег, не имеет ровным счетом никакого значения. Напротив, этот панический жест лишь усиливает уверенность в его виновности.

Я в третий раз сидел на крышке сундука с того момента, как впервые навестил Элиаса Хэскилла в его душной спальне. Как и тогда, старик лежал на широкой кровати с толстыми резными ножками, но только теперь он был мертв. Комната, где я впервые увидел его продолговатое лицо с длинным носом, слабо освещенное тусклым светом свечей, напомнила мне гробницу или усыпальницу. А теперь его спальня в буквальном смысле превратилась в нее.

С другой стороны, мое нынешнее пребывание в спальне Элиаса больше походило на заключение в тюремной камере, поскольку я не мог покинуть ее без разрешения своих тюремщиков. Тяжелые шторы остались задернутыми в знак уважения к покойнику, и только узкая щель подсказывала, что в это раннее утро яркое зимнее солнце проливает на землю вполне достаточно света. Возле двери стоял крепкий парень из конюшни по имени Эндрю, который должен был помешать мне выйти из комнаты, если у меня вдруг возникнет такое желание. От него разило лошадьми, и я то и дело поглядывал на его единственный глаз под густой прядью соломенных волос. Он в ответ злорадно ухмылялся, злобно сверкая этим единственным глазом. Судя по всему, он один здесь не давал себе труда изображать горечь невосполнимой утраты в связи с трагической гибелью Элиаса Хэскилла. Как только я вставал с сундука, чтобы потянуться и размять ноги, он тут же напрягался всем телом и закрывал собой дверь, словно ожидая нападения с моей стороны. В течение двух часов, которые мы провели в затхлой спальне покойника, он не проронил ни слова, и если бы не фраза: «Лучше я позабочусь о тебе», — сказанная вчера вечером девушке Мег, я бы подумал, что он вообще немой. Впрочем, это не имело никакого значения, поскольку мне все равно сейчас было не до разговоров.

Все обитатели этого поместья, столпившиеся рано утром на пороге дома, видели меня над телом покойного Элиаса Хэскилла с мечом в руках. Они также видели отпечатки моих ног на свежем снегу, идущие от порога к телу мертвого старика. Поэтому и пришли к естественному и простому выводу, который только можно было сделать при данных обстоятельствах: именно я убил старика во дворе на рассвете, когда солнце только поднималось над горизонтом. Вывод был настолько убедительным, что я сам, вероятно, пришел бы к такому, окажись на их месте. Иначе говоря, они поймали меня на месте преступления, хотя и признавали, что истинные причины убийства известны только мне.

Едва я выпустил меч из рук, как эта толпа стала робко надвигаться на меня со всех сторон, словно приближалась к опасному бешеному псу. При этом наибольший гнев демонстрировала домоправительница Абигейл, за ней ковылял старик Валентайн, потом — потрясенная Марта, а дальше все остальные: торговец Роуланд, адвокат Катберт и надменная мадам Элизабет. А с другой стороны на меня наседали привратник и этот крепкий парень с соломенными волосами, вышедший из конюшни.

Конечно, я мог бы убежать от этой толпы, но какая-то сила сковала мои ноги. Что это было? Страх? Ярость? Или я просто не мог поверить в случившееся? Скорее всего и то, и другое, и третье, но в моей голове в этот момент крутилась только одна странная мысль — это абсурд! Я ничего не сделал. И в доме этом оказался совершенно случайно. Произошла чудовищная ошибка. Достаточно пары минут, чтобы все окончательно выяснить. Кроме того, мой побег стал бы в глазах этих людей еще одним доказательством моей вины. Когда меня повели в дом, я отчаянно протестовал, доказывал, что ни в чем не виноват, но меня уже никто не слушал. Какое-то время мы стояли посреди гостиной, пока остальные по нескольку раз подходили к телу Элиаса, словно не веря своим глазам. И только Марта Хэскилл вернулась в дом с окаменевшим лицом, а Катберт и мадам Элизабет тут же изобразили на своих вытянутых лицах фальшивую скорбь. Не пожелав больше смотреть на тело покойника, я все это время оставался у камина, где меня держали подальше от входной двери. Потом в гостиную вошли слуги — домоправительница Абигейл, кухарка со своей сестрой и конюх. Иногда до меня доносились обрывки их разговора о проклятии «летающего» меча, они бросали в мою сторону косые взгляды, и я чувствовал, что их подозрения быстро обретают силу непреложного факта.

Осмотрев тело покойника, кузены завели тихий разговор, пытаясь выяснить, кто из них видел Элиаса последним. Они пошли к нему пожелать спокойной ночи уже после того, как я отправился в свою комнату на втором этаже. При этом они старательно заверяли друг друга и самих себя, что в то время Элиас был жив. Конечно, он выглядел усталым, сонливым, но был жив и дышал. Насколько я понял, они входили к нему в следующем порядке: первой была Элизабет Хэскилл, которую позвал сам хозяин дома, еще не видевший ее с момента приезда к нему в гости. За ней последовал старик Валентайн, потом Катберт, а последним к Элиасу вошел Роуланд. Послушать со стороны, так между любящими кузенами царили прекрасные отношения, не омраченные никакими подозрениями. Правда, поначалу легкие сомнения возникли в отношении Роуланда — ведь он последним входил к Элиасу, но тут вмешалась Абигейл и заявила, что вслед за ним заходила к старику, чтобы проверить, выпил ли он свою порцию снотворного. Она божилась, что в то время он был жив и здоров.

Все эти разговоры так или иначе наводили на мысль, что единственным виновником смерти старика был я. У меня даже возникло ощущение, будто все жители этого дома и родственники покойного, вне зависимости от существовавших между ними противоречий, интуитивно объединились против чужака. Я понуро повесил голову под их пристальными взглядами и посмотрел на кончики сапог. Я уже сказал, что все это время стоял у камина, в котором оставались головешки от вчерашнего огня. Казалось, от них еще исходит тепло. Из-за вчерашней суматохи никто не потрудился почистить камин и принести свежих дров, поэтому небольшое пространство перед топкой, выложенное толстыми дубовыми досками, покрывал тонкий слой сероватой золы и пепла. И вдруг мое внимание привлекли оставшиеся на нем странные отпечатки, заметно отличавшиеся от всех других. Я наклонился и внимательно рассмотрел следы чьих-то маленьких ног, похожих на детские, но по форме довольно странных. Это были отпечатки ступней с широко расставленными пальцами! Но в доме не было таких маленьких детей. Стало быть, их могла оставить только обезьяна Элиаса по кличке Грант. Выходит, глубокой ночью кто-то выпустил обезьяну из клетки. Этим ранним утром в гостиной стоял холод, но это было ничто по сравнению с леденящим душу страхом, поселившимся в моей душе.

Вскоре меня препроводили в спальню Элиаса и оставили там под присмотром конюха Эндрю. Некоторое время спустя привратник, его лопоухий сын, а также Катберт и Роуланд принесли сюда окоченевшее тело старика и поместили на широкую кровать. Естественное место для хозяина дома, однако они, по всей видимости, сделали это еще и для того, чтобы я призадумался над тем, что, по их мнению, натворил. При этом все бросали на меня враждебные взгляды, за исключением мальчика Дэйви, глазевшего с откровенным любопытством. По всей вероятности, он впервые в жизни видел перед собой предполагаемого убийцу.

Когда они ушли, я наконец получил возможность более внимательно осмотреть тело покойника, однако ничего интересного не обнаружил. У него на лбу зияла огромная рана, от которой он, видимо, и умер. От такой глубокой раны должно быть обильное кровотечение, но на снегу я обнаружил лишь несколько пятен.

Разумеется, Эндрю, Элиас и я были не единственными обитателями затхлой комнаты. Я не забыл о существовании Гранта, хотя самец тихо сидел в своей клетке в дальнем углу, и только запах напоминал о его существовании. Едва тело хозяина положили на кровать, Грант вышел из клетки, подошел к покойнику и схватил его за руку. Правда, на этом все и закончилось. Животное не кричало, не скулило и даже не пыталось взобраться на кровать. Я понимал, что все побаивались этого странного существа и были рады, когда Грант вернулся в свою клетку. И только меня радовало его присутствие. Напряженное молчание Гранта казалось мне более приличествующим смерти Элиаса, чем лицемерная болтовня кузенов Хэскилл.

Конечно, я не являлся заключенным в буквальном смысле этого слова, но и гостем отныне тоже не считался. Вскоре в комнату вошла Марта в сопровождении вездесущей домоправительницы Абигейл. Они принесли мне немного еды и эля, а Марта тихо сообщила, что, как только дорога в Кембридж станет проходимой, они вызовут в Иклтон коронера или полицейского судью, которые и займутся этим делом. Она все время плакала, изредка поглядывая на тело мертвого дядюшки, а Абигейл с равным неудовольствием смотрела то на меня, то на покойника. По случаю траура она облачилась в длинное черное платье. Я пытался найти в глазах Марты подтверждение своей невиновности в этой трагической смерти, но ничего утешительного не обнаружил. Она избегала моего взгляда, что крайне огорчало меня, поскольку до прибытия судьи или коронера могут пройти еще целые сутки, и все это время мне придется общаться с этими людьми. Конечно, я знал, что ни в чем не виноват, но у остальных обитателей дома, не исключая Марту, имелись на этот счет весьма серьезные сомнения. Более того, я прекрасно понимал, что даже невиновного человека могут обвинить во всех смертных грехах, осудить и…

Да, мне с самого начала требовалось помнить, что иногда осуждают совершенно невинных, и быть осторожным в своих поступках. Более того, меня уже заперли в этой комнате на основании ложных обвинений, и, зная, какие трагедии происходят в этом мире, я не мог избавиться от ощущения, что для меня все может закончиться весьма печально. Если коронер или судья отнесутся ко мне враждебно или проявят нередкую для людей их круга некомпетентность, то меня ничего хорошего не ожидает. Тем более в этом странном доме ко мне с самого начала относились с нескрываемым подозрением, за исключением, может быть, Марты и самого Элиаса Хэскилла. И вот теперь один мертв, а другая считает, что именно я приложил руку к смерти ее любимого дяди. Что же до остальных, то они либо местные жители, либо родственники покойного и не считают нужным прислушиваться к мнению какого-то заезжего актера. Естественно, они отнесутся ко мне с подозрением даже в том случае, если обстоятельства будут на моей стороне.

Таким образом, желая сохранить себе жизнь, я должен сам позаботиться о своем спасении. Именно поэтому я напряг свои умственные способности в поисках выхода из этого положения. Мне пришлось снова вспомнить все детали происшествия, начиная с того момента, когда я впервые обнаружил тело Элиаса. Затем я прокрутил в сознании обстоятельства своей беспокойной ночи в маленькой комнатушке на втором этаже, когда проснулся от странного шума во дворе, сопровождавшегося скрипом снега под ногами какого-то человека. Конечно, я только мельком заметил застывшую перед домом фигуру, но это, несомненно, был Элиас. Зачем старик вышел во двор? Ведь он должен был принять изрядную дозу снотворного. Возможно, он не стал пить снадобье или средство оказалось неэффективным. И все же это не объясняет его присутствия на заснеженном дворе в такую холодную ночь.

Конечно, я исходил из предположения, что старик прикован к постели, но на самом деле мне об этом никто не говорил. По тому, как крепко он держал свой меч или так же крепко схватил за руку племянницу, можно было сделать вывод, что Элиас все еще обладал изрядной физической силой. Стало быть, вполне мог встать с кровати и выбраться из дома во двор. А с другой стороны, его ранили в голову. Причем рана была большой и глубокой. Выходит, он не мог быть ранен во дворе, поскольку на снегу не осталось абсолютно никаких следов борьбы или просто присутствия постороннего человека. Кроме того, на снегу должно быть гораздо больше крови, хотя она вполне могла впитаться. Итак, мог ли Элиас самостоятельно выйти во двор с такой смертельной раной на голове? И вообще, способен ли старый человек сделать хоть несколько шагов в таком состоянии? Из рассказов своего приятеля из Королевской труппы, который много лет назад принимал участие в войне с Голландией, я знал, что раненые в запале сражения совершали неслыханные поступки и проявляли редкую живучесть, после чего падали замертво. Значит, можно предположить, что старик Элиас выскочил во двор, убегая от своего преследователя. Но тот почему-то не последовал за ним, поскольку на снегу не осталось других следов (кроме моих собственных).

Но кто-то все же находился в прихожей в то время. У меня не было на этот счет никаких сомнений, ведь, спустившись вниз, я подошел к парадной двери и увидел, что она заперта на засов. Значит, кто-то запер дверь на засов уже после того, как Элиас вышел во двор. Может быть, это сделала Абигейл или Марта, которая решила проверить входную дверь и при этом не знала, что в это время во дворе лежит тело умирающего или уже умершего на снегу Элиаса?

Или события развивались по другому, более вероятному сценарию? Может, человек, причастный к смерти старика Элиаса, стоял на пороге и ждал, пока тот умрет? А убедившись, что хозяин дома скончался, запер дверь на засов? Конечно, оставить на снегу умирающего человека крайне глупо, но как можно убрать тело, не оставив при этом своих следов на снегу? Возможно, убийца, кто бы им ни был, рассчитывал, что смерть Элиаса воспримут как несчастный случай. И это действительно могли счесть нелепой случайностью, если бы не проклятый меч и пятна крови. Зимой на улицах Лондона замерзает огромное количество мужчин, женщин и даже детей, так почему в глухом уголке Кембриджшира все должно быть иначе?

Однако эту смерть вряд ли можно отнести к числу естественных. Как же это случилось? Я попытался еще раз представить себе ход событий.

В этом деле присутствует несколько сверхъестественных факторов. Хранившийся в доме меч прочно связан с легендой, будто он может летать по воздуху и по своему усмотрению поражать противника. Кроме того, все постоянно твердили о его удивительной способности приносить несчастье всем своим владельцам. Из этого можно сделать совершенно невероятное предположение, что меч сорвался с крючков на стене и нанес Элиасу смертельную рану. Что это, божественное или дьявольское вмешательство? Нет, скорее похоже на религиозное суеверие (выражаясь словами Катберта), и только так я могу ответить на это. Еще одна безумная мысль, посетившая меня в этот момент, заключалась в том, что старик Элиас сам нанес себе смертельную рану, а потом зачем-то поплелся во двор. Оставалось допустить еще более безумную идею, будто к смерти старика каким-то странным образом причастна обезьяна Грант. Этот самец какое-то время действительно находился в гостиной на исходе ночи. В этом у меня не было никаких сомнений, поскольку его следы я обнаружил на полу перед камином. Вполне вероятно, Грант видел убийцу своего хозяина и стал невольным свидетелем последних минут его жизни. Разумеется, сам Грант не может ни подтвердить, ни опровергнуть это предположение. Впрочем, выражаясь точнее, никто не смог бы правильно интерпретировать его нечленораздельные звуки.

Нет, слишком туманно для ясного понимания.

Оставив глупые предположения о летающих мечах и говорящих обезьянах, я с горечью констатировал, что это убийство было делом рук человеческих и указующий перст направлен только на одного из них — Н. Ревилла. Но это был не я, не человек, сидящий в данный момент на крышке сундука в спальне покойного. Так кто же тогда? Кто имел хоть какие-то основания покончить с Элиасом Хэскиллом? Ответ очевиден: любой из потенциальных наследников, расстроенных его игрой и надеющихся поскорее прибрать к рукам предполагаемое богатство.

Так, еще раз надо прояснить сложившуюся ситуацию.

Я встал с сундука, чтобы немного размять ноги. Эндрю тут же лениво шевельнулся у двери, но я не обратил на него никакого внимания. Потянувшись, я медленно направился в дальний угол, где находилась клетка с обезьяной. Откровенно говоря, слово «клетка» здесь было неуместным, поскольку Грант мог спокойно входить и выходить из своего пристанища в любое время. На дверце не было никакой защелки или крючка, с помощью которого удалось бы ее запереть. Самец сидел в углу клетки, согнувшись и понуро повесив голову. И только легкое подрагивание бровей свидетельствовало, что он не спит. В этот момент меня неожиданно поразила мысль, что это существо скорбит о смерти Элиаса гораздо более искренне, чем остальные обитатели этого дома, за исключением, разумеется, его племянницы Марты. Однако Грант все же не забыл своих старых привычек — на полу в глубине клетки я заметил какой-то блестящий предмет. Осторожно открыв дверцу, я протянул внутрь руку, но злобный оскал и глухое рычание животного заставили меня быстро убрать ее. Тем не менее я успел хорошо разглядеть этот предмет и, отойдя от клетки Гранта, стал расхаживать по комнате, чем изрядно встревожил сидевшего у двери Эндрю.

Но я не просто мерил комнату шагами, а внимательно осматривал ее, стараясь обнаружить хотя бы малейшие признаки борьбы или соответствующего ей беспорядка. К сожалению, ничего подозрительного я не заметил. Возможно, мебель немного передвинули, но поскольку комнату переполняло множество вещей, определить это было практически невозможно. Не обнаружил я и каких бы то ни было следов крови, хотя старый и изрядно потертый пол почему-то покрывала солома, причем в некоторых местах совсем свежая, — вероятно, чтобы устранить приторный запах смерти. Я посмотрел туда, где над камином совсем недавно висел меч. Металлические крючки пустовали, хотя на стене остался след от клинка, отпечатанный на пыльной поверхности. Должно быть, он много лет висел здесь, но сейчас, в отличие от тела хозяина, так и не занял свое почетное место.

Я вспомнил, как держал его в руке и пристально вглядывался в странные надписи на обеих сторонах клинка. Они были сделаны на латыни и с трудом прочитывались после стольких лет и сражений, оставивших на нем свои отметины. Однако я неплохо знал латынь, за что до сих пор благодарен отцу, пастору приходской церкви, который настойчиво убеждал меня учить этот язык (нередко с помощью ремня). К тому же у меня острый глаз, хотя поначалу я не придал этим надписям никакого значения. Сейчас я довольно точно вспомнил их, как будто они были у меня перед глазами. Первая говорила о человеке, который ложью убивал свою честь, а на другой стороне лезвия была совершенно иная цитата о том, что Бог любит щедрого дарителя, а скупого все презирают. Кто же явился в данном случае тем самым скупым человеком, которого все презирали? Может, Элиас Хэскилл, накопивший немало богатства за свою жизнь, а потом устроивший хитроумную игру со своими наследниками? Мне стало интересно, кому предназначались эти слова — человеку, завладевшему этим мечом, или тому несчастному, которого он поразил своим острием?

И тут мне вспомнилась еще одна любопытная деталь, имеющая непосредственное отношение к клинку. Он был слегка поврежден. Одна часть его крестовины, выполненной в виде собачьей головы с разинутой пастью, оказалась разбита. Сейчас, конечно, эти воспоминания можно было отнести на счет суматошного вчерашнего вечера, но я абсолютно не сомневался, что тогда крестовина была целой и невредимой. Стало быть, отколоться эта часть собачьей головы могла только ночью. И в этом нет ничего удивительного, если учесть, что сам меч обнаружили неподалеку от тела Элиаса. Но тогда каким образом фрагмент в виде собачьей головы попал в клетку обезьяны?

В этот момент позади послышался шум, а затем кто-то прикоснулся к моему колену. К счастью, я был готов к этому и не упал в обморок от неожиданности. Грант стоял, упираясь в пол своими длинными передними лапами, и смотрел на меня в странном ожидании. Я заметил, что Эндрю внимательно следит за нами. А Грант, убедившись в моем внимании, стал неистово подпрыгивать, размахивая лапами и издавать непонятные звуки.

Что он хотел сообщить мне? Я стоял перед камином, уже остывшим к этому времени. Возможно, животное разгневалось из-за того, что я невольно занял его любимое место. Но это было не так. Он пытался мне что-то сказать. Я оглянулся и увидел над камином большую букву «Х». А с обеих сторон от нее два гобелена. Боже мой! Я понял, в чем тут дело. Вернее, решил, что понял. На одном из гобеленов была изображена Юдифь с отсеченной головой Олоферна. Весьма кровавая история: прекрасная вдова с помощью хитроумной уловки пробралась в лагерь одного из военачальников вавилонского царя Навуходоносора, застала его врасплох и отрезала голову. На гобелене одной рукой эта женщина держит за волосы отрезанную голову, а другой поднимает меч, окропленный свежей кровью. На голове Юдифи шапочка такого же кроваво-красного цвета. Именно на это изображение и указывал мне Грант. Значит, кто-то убил его хозяина примерно так, как изображено на старом гобелене. Конечно, Элиасу не отрубили голову, а ударили по ней клинком. Беда заключалась в том, что Грант не мог сообщить мне больше, чем я уже знал. И все же не верьте тем, кто считает обезьян глупыми или совершенно бесчувственными существами.

И вдруг меня осенила еще одна идея. Что, если…

Дверь неожиданно отворилась, и в комнату вошла Марта Хэскилл. На этот раз она открыто посмотрела мне прямо в глаза.

— Все в порядке, Николас.

— В порядке? Что именно?

— Вас видели.

Она жестом отпустила стоявшего у двери Эндрю, и тот, глупо ухмыльнувшись, выскользнул из комнаты.

— До того как вас увидели над телом моего дяди… — Она судорожно сглотнула, но снова взяла себя в руки. — Люди видели, как вы выходили из дома.

— Ничего не понимаю.

Она быстро объяснила суть дела. Мне крупно повезло, что в тот момент, когда я решился осмотреть тело лежавшего на снегу человека, сын привратника Дэйви Парсонс, тот самый мальчик с ушами в форме кувшинов, выглянул из небольшого окошка во двор. Он видел, как я поднял меч, а потом бросил его в снег, когда на пороге появились люди. После этого Дэйви направился не к отцу, который снова отвесил бы ему подзатыльник или пнул под зад, а к сестре на кухню, а та тут же сообщила об этом своей госпоже. Сейчас я мог лишь предположить, что парень оказал мне услугу в благодарность за то, что я не позволил отцу наказать его вчера вечером. Или же поступил совершенно бескорыстно, обладая врожденным чувством справедливости. Как бы то ни было, но его показания в конце концов дошли до Марты, а она передала их Катберту Хэскиллу и другим кузенам. В конечном итоге это позволило снять с меня подозрения в убийстве. При этом Дэйви особо подчеркнул, что я заплакал над телом мертвого Элиаса Хэскилла. Он божился, что видел слезы на моих щеках. Возможно, просто не выносил слез. Я действительно вытирал глаза, увлажнившиеся от холодного зимнего ветра, но сейчас позволил себе предположить, что это могло произойти из-за жалости к несчастному старику Элиасу.

Марта добавила, что, помимо всего прочего, имелась еще одна причина освободить меня из заточения. В споре о смерти Элиаса победили холодные головы. Хотя поначалу моя вина всем казалась достаточно убедительной, тем более меня видели над телом хозяина дома с мечом в руках, через некоторое время кузены Элиаса пришли к выводу, что на самом деле у меня не было серьезных причин для его убийства. Точнее сказать, вообще не было никаких причин. Я совершенно посторонний человек в этом доме, мне безразлично, жив старик или нет, и самое главное — я не могу рассчитывать хотя бы на маленькую часть его наследства. Все эти факты в сочетании с показаниями ушастого парня явились достаточным основанием, чтобы выпустить меня из этой комнаты.

— Николас, вам следует как можно скорее уехать отсюда, — посоветовала Марта. — Не стоит дожидаться здесь прибытия мистера Фортескью.

— Мистера Фортескью?

— Это полицейский судья из Кембриджа.

— Значит, дорога на Кембридж свободна?

— Да, по ней уже можно ехать. Наш привратник Парсонс отправился за судьей. Даже если вы не успеете добраться до самого Кембриджа, то сможете остановиться в придорожной гостинице. Займитесь собственными делами. Уезжайте сейчас же и навестите своего Мэскилла.

Я совсем забыл о семействе Мэскилл, как, впрочем, и о том, что заблудился в этой глухомани и попал по чужому адресу.

— Николас, если вы не уедете сейчас же, то застрянете в нашем доме еще надолго.

— Марта, вы действительно хотите, чтобы я уехал?

— Это наше семейное дело.

— А разве я не нужен вам в качестве свидетеля?

— Вы же сами сказали, что ничего не знаете.

— Это было раньше, а сейчас я все знаю.

— Что именно?

— Знаю, кто убил вашего дядю.

Она продолжала было настаивать на своем, но я все же убедил ее собрать кузенов в гостиной, чтобы я мог объяснить им свои соображения по поводу убийства. При этом я намекнул, что той ночью видел кое-что интересное из своего окна, способное пролить свет на обстоятельства гибели Элиаса и разоблачить истинного убийцу. В этот момент я был абсолютно уверен в своей правоте и не скрывал этого. Но у меня имелась еще пара хороших идей, которые я хотел проверить, используя свое мастерство актера, готовящегося к новой сцене.

В этом был определенный риск. Однако мне казалось, что этот дом остался в долгу передо мной, заточив в комнате по ложному обвинению. Указующий перст направили на меня, а теперь я хотел направить его… на кое-кого другого. Кроме того, я всегда наслаждался моментом, когда в конце истории разоблачали злодея. Так, например, кончалась пьеса «Гамлет». И отчасти благодаря «Гамлету» я понял, как произошло это странное убийство.

Мне казалось, я долго сидел в заточении, хотя на самом деле прошло лишь несколько часов. Меня заперли в комнате Элиаса на рассвете, а сейчас время приближалось к полудню. В ярких лучах солнца, проникающих в гостиную сквозь узкое окно, весело выплясывали пылинки, а снег во дворе превращался в мокрую слякоть. На большом обеденном столе, покрытом толстым одеялом, лежал злосчастный меч, выставленный, вероятно, к прибытию полицейского судьи. Стараясь не прикасаться к нему, я внимательно посмотрел на клинок и еще раз убедился, что часть крестовины повреждена.

Когда в гостиной по просьбе Марты собрались представители рода Хэскилл, на их лицах застыла смесь негодования и любопытства. Она сказала им, что я намерен раскрыть некоторые обстоятельства смерти Элиаса. В гостиной появилась даже обезьяна Грант, хотя чуть позже домоправительница Абигейл загнала ее пинками обратно в клетку. Откровенно говоря, я сожалел об этом, поскольку видел в обезьянке своего союзника. Между тем Катберт смотрел на меня строгим взглядом профессионального адвоката, Роуланд был погружен в размышления о судьбах мира, старик Валентайн недовольно сверкал стеклами очков, а мадам Элизабет брезгливо принюхивалась. Казалось, ничто не объединяет этих людей, кроме их длинных носов и взаимной неприязни. Марта удалилась в дальний конец гостиной, а Абигейл позаботилась насчет вина и эля. Меч по-прежнему лежал на столе как главный приз этого празднества. Думаю, никто в гостиной не хотел даже прикасаться к оружию, будто на нем лежала печать вины. В противном случае его давно бы уже убрали.

— Господин Ревилл, — обратился ко мне Катберт с видом истинного знатока закона, — если вы хотите нам что-то сказать, то лучше приберегите это до приезда полицейского судьи.

— Согласен, — сразу же поддержал его Роуланд. — Мы должны подождать представителей власти.

— К тому времени следы могут исчезнуть, — возразил я, заставив их умолкнуть, хотя на самом деле понятия не имел, о чем собираюсь поведать. Однако по виду этих людей, рассевшихся вокруг стола и нервно ерзавших на стульях, я понял, что они с нетерпением ожидают от меня чудесного решения этой таинственной загадки. Все, за исключением одного человека, как мне тогда показалось.

Я начал издалека:

— Я знаю, как был убит Элиас Хэскилл. Каждый из вас входил к нему в комнату вчера вечером, чтобы пожелать спокойной ночи и…

— Да, — бесцеремонно прервала меня мадам Элизабет. — И мой дорогой кузен был жив, когда я вышла из его комнаты.

— Он был жив, даже когда вы все попрощались с ним, — уточнил я. — Нам известно об этом, потому что Абигейл последней заходила к нему в спальню, и в то время хозяин дома мирно погружался в сон.

Краешком глаза я заметил, как в самом конце гостиной домоправительница энергично закивала.

— Однако, — спокойно продолжил я, — никто из присутствующих так до сих пор и не доказал, что не входил в спальню Элиаса позже.

— Зачем нам это? — всполошился Катберт. — Будьте осторожны, Ревилл. Закон предусматривает строгое наказание для тех, кто выдвигает ложные обвинения.

— Я пока еще никого не обвинил, — ответил я, чувствуя легкое беспокойство и пытаясь справиться с ним, — но доводы разума подсказывают, что кто-то из кузенов имел самые серьезные мотивы для скорейшего устранения старика Элиаса. Во всяком случае, гораздо более серьезные, чем у актера, совершенно случайно попавшего в этот дом.

— Случайно? — удивилась мадам Элизабет. — А я думала, молодой человек, что вы приехали сюда по приглашению.

— Сейчас это не имеет отношения к делу. Не знаю, что послужило главной причиной — злоба, отчаяние, алчность или все это, вместе взятое, — но один из присутствующих здесь напал на Элиаса с мечом, с тем самым клинком, который лежит перед вами на столе. Элиас получил смертельную рану и, возможно, мгновенно умер. А потом этот… персонаж… решил, что будет лучше, если тело обнаружат во дворе, возможно, на некотором расстоянии от дома.

— О да, господин Ревилл, — вмешался Роуланд, даже не дав себе труда скрыть презрительную усмешку. — Ну и как же он это сделал? Может, покойник сам туда вышел? Вы помните, следы на снегу принадлежали только одному человеку и вели в одном направлении. Если, конечно, не брать во внимание отпечатки ваших ног. Мы видели их сегодня утром собственными глазами.

— Правильно, но это произошло, потому что Элиаса вынесли во двор уже мертвым. Выглянув из окна поздно ночью, я увидел, что перед входом стоит очень высокий человек, намного выше любого из присутствующих здесь. А дело в том, что кто-то вынес Элиаса на спине. Будучи и без того высоким, с телом на плечах он, естественно, казался еще выше.

Его вынесли так же, как святой Христофор переносил на плечах через реку младенца Христа. Именно к этому изображению на гобелене пытался привлечь мое внимание Грант, а не к Юдифи с отсеченной головой Олоферна. Человек, переносящий на плечах младенца, — именно эту сцену видела обезьяна, сидя у камина прошлой ночью. Она видела, как мертвого хозяина выволокли в снежную ночь. Когда входная дверь открылась, в гостиную ворвался свежий ветер и развеял золу из камина по всему полу, покрыв его тонким слоем. Именно поэтому Грант наследил там своими лапами. При этом он громко кричал, и эти звуки я слышал в своей маленькой комнатушке на втором этаже.

— Но там была только одна пара следов, ведущих из дома, — напомнил мне Валентайн.

Этот джентльмен был, конечно же, стар, но при этом еще не выжил из ума.

— Да, и я понял, как это было сделано, — спокойно отреагировал я. — С помощью «Гамлета».

Сейчас все внимание было приковано ко мне, хотя некоторые из присутствующих явно считали меня сумасшедшим, как и самого принца Гамлета.

— По-моему, это вы, — кивнул я в сторону Роуланда Хэскилла, — сказали вчера вечером, что видели пьесу господина Шекспира об этом безумном датчанине. Вы сказали, что там было слишком много глупой болтовни о каких-то ястребах, ножах и морских крабах, на фоне которых разворачивалось действие.

— Да, я помню, — подтвердил Роуланд, — но какое это имеет отношение к смерти нашего кузена?

— Самое непосредственное, — улыбнулся я. — Потому что человек, выносивший тело мертвого хозяина дома, сделал лишь несколько шагов от крыльца, а потом бросил его на снег. Это расстояние ему показалось вполне достаточным, чтобы добиться нужного эффекта.

— Какого эффекта? — удивилась Марта.

— Чтобы создать впечатление, будто Элиас был совершенно один во время кончины. Чтобы все подумали, что он пал жертвой сверхъестественных способностей этого клинка, или, если хотите, вмешательства божественных или дьявольских сил.

Я сделал многозначительную паузу, дожидаясь возражений, но никто из сидевших за столом не проронил ни слова.

— А потом, — продолжал я, — бросив тело на снег перед домом, этот человек попятился, как краб, стараясь наступать на те же самые следы. Таким образом, получалось, что во время гибели Элиас был совершенно один.

— А меч? — спросил Катберт. — Как вы объясните его появление?

— Полагаю, его бросили в снег с порога дома, когда Элиас уже лежал во дворе. Помню, мне с самого начала показалось странным, что меч лежал на некотором расстоянии от тела. По всей видимости, убийце было тяжело тащить тело старика и меч одновременно. Именно поэтому он вернулся, принес меч и швырнул его с порога, чтобы не оставлять следы на снегу.

Я кивнул в сторону входной двери.

— Но зачем, ради всего святого? — воскликнул Роуланд, и я заметил, что презрительная ухмылка исчезла с его лица.

— Все из-за этой легенды о давнем проклятии клинка, о том, что он может летать по воздуху по собственному желанию, и так далее и тому подобное. Я понимаю, вы можете приписывать мечу подобные свойства, поскольку познакомились с такими небылицами в детских сказках и баснях, но абсолютно уверен — это убийство не было спланировано заранее. Оно произошло случайно, в результате непреднамеренного стечения обстоятельств. Это было лучшее, что мог придумать убийца, дабы придать этому делу некий налет сверхъестественности.

— Суеверие! — тихо пробормотал Катберт, но уже без вчерашнего насмешливого снисхождения.

— Не надо поглядывать в мою сторону! — нервно заерзала на стуле мадам Элизабет. — Вы сами видите, я настолько слабая и хрупкая женщина, что не смогла бы пронести на плечах тело своего кузена, а потом еще и бросить этот огромный меч. Это просто нелепо.

Я не понял в этот момент, относились ли ее слова ко всей поведанной мной истории или только к тому факту, что ее могли счесть преступницей. Я восхищался ее способностью подражать нашей покойной великой королеве Елизавете, которая тоже часто напоминала, что она слабая и хрупкая женщина, во время сражения с «Непобедимой армадой». Несмотря на энергичные протесты Элизабет, я все же мог представить ее в роли убийцы, поскольку от ее дорогого кузена остались лишь кости да кожа, а устремления задумавшей что-то женщины не знают пределов.

Теперь свою непричастность стал доказывать старик Валентайн.

— Меня вы тоже должны исключить из списка подозреваемых, господин Ревилл. Как и моя дорогая кузина Элизабет, я слишком стар для этого. Свои-то кости ношу с трудом.

Я был склонен согласиться с ним. Конечно, он был гораздо умнее, чем казался на первый взгляд, и, возможно, более крепок, но все же вряд ли способен нанести такой удар своему кузену, а потом вытащить его во двор. Стало быть, оставались только двое — адвокат Катберт и торговец Роуланд. Интересно, что никто из них до сих пор не заявил о своей принципиальной невиновности и не изложил собственную версию событий, но для меня сейчас самое важное заключалось в том, чтобы снять с себя подозрения в убийстве. Более того, Катберт и Роуланд смущенно переглядывались. Молчание слишком затянулось.

Неожиданно за столом послышался грохот. Домоправительница Абигейл уронила на пол графин с элем, который до этого держала в руках. Тот разлетелся вдребезги, но все восприняли это как досадную неловкость, не более того. Тем не менее Абигейл закрыла лицо руками и выбежала из комнаты, рыдая во весь голос. За столом воцарилась мертвая тишина. Я посмотрел на пол, где большая лужа разлитого пива быстро впитывалась настеленной здесь соломой, и вдруг вспомнил свежую солому в спальне Элиаса, принесенную якобы для того, чтобы устранить неприятный запах смерти. Однако я хорошо знал, что ее постелили еще до того, как в комнату перенесли тело Элиаса, и до того, как заточили меня. Домоправительница этого дома оказалась слишком предусмотрительной.

Если, конечно, не предположить, что солому принес туда человек, пытавшийся любой ценой скрыть следы свежей крови на полу. А кто мог беспрепятственно принести туда столько соломы, как не домоправительница, прекрасно знавшая, где хранятся ее запасы?

Абигейл.

Та самая Абигейл, которая не только застелила пол в спальне чистой соломой, но и сменила одежду. Она, единственная из всей прислуги, переоделась сегодня утром. Сначала я подумал, что это траур по скончавшемуся хозяину, но мне и в голову не могло прийти, что ее старое замызганное платье в крови. И если мы сейчас ищем человека, способного вынести на себе тело старика во двор, а потом швырнуть в снег меч, то это, несомненно, Абигейл, отличающаяся недюжинной физической силой.

Все это мелькнуло в моей голове гораздо быстрее, чем я успел высказать присутствующим. Действительно, мои мысли неслись вихрем, когда я бросился за домоправительницей, а вслед за мной помчались Марта и другие гости. Через минуту мы подбежали к кухне, но дверь оказалась запертой изнутри. Перепуганной до смерти Мег Абигейл приказала быстро покинуть кухню, а когда та воспротивилась, схватила девушку за волосы и, буквально вытолкав вон, заперла дверь на засов.

Мы прислушались, но внутри было тихо. Тогда Марта вспомнила, что на кухне есть окно, выходящее во двор. Мы бросились туда через весь дом. Снег уже заметно подтаял, и на том месте, где лежало тело Элиаса, осталось лишь продолговатое темное пятно. Мы обошли дом и приблизились к кухонному окну. Рама была распахнута. Абигейл так спешила, что даже не потрудилась скрыть следы своего бегства. Впрочем, ей не было надобности это делать. Требовалось всего лишь несколько минут, чтобы проглотить спрятанное на кухне снадобье, которое она приготовила на всякий случай. И вот этот случай наступил. К тому времени, когда я пролез в окно и открыл дверь остальным, было уже слишком поздно.

Домоправительница умирала, но была еще жива. Возможно, она ошиблась с дозой выпитого яда (которым, как мне кажется, послужила настойка аконита) и обрекла себя на несколько мучительных часов вместо мгновенной смерти. Абигейл отнесли в ее комнатушку, которая размерами едва превышала чулан. Она лежала на убогой кровати, стонала и явно жестоко страдала. Ее помощница по кухне и сестра Мег пыталась дать ей рвотное средства, но Абигейл решительно отмахнулась. Слишком поздно. Мы по очереди присматривали за ней. К тому же мы хотели услышать от умирающей хоть какие-то признания в этом преступлении, чтобы потом передать их представителям власти.

Последние слова Абигейл были не просто признанием вины, а своего рода исповедью, потрясшей нас своей откровенностью. Ведь она не только убила своего хозяина, но и с такой же решимостью покончила с собой. Она честно призналась, что ударила Элиаса мечом по голове, хотя и не собиралась покончить с ним таким жестоким способом. В течение многих лет она убивала его тем самым снадобьем, которое каждый вечер приносила в качестве снотворного, предварительно добавив в него изрядное количество белладонны. Однажды он сказал, что в завещании выделил ей такую же часть наследства, как и каждому из своих кузенов, и она, не в силах дождаться, решила ускорить этот момент. Она боялась вообще не получить своей доли, поскольку старик оказался крепким и мог пережить их всех.

Однако через некоторое время у старика Элиаса появились подозрения относительно не только снотворного, но и всех прочих лекарств, которыми она потчевала его каждый вечер. Вероятно, именно поэтому он выглядел таким болезненным во время нашей первой встречи. После нескольких откровенных намеков он прошлым вечером, вскоре после визита кузенов, открыто обвинил ее в отравлении. Возникла перепалка, Элиас попытался встать с постели с протянутыми к ней костлявыми руками. По словам умирающей Абигейл, она испугалась и, схватив со стены старинный меч, нанесла ему один-единственный удар по голове, но сделала это в порыве самозащиты. Он моментально испустил дух.

Панически испугавшись, домоправительница решила избавиться от тела и сделала все именно так, как я описал (хотя и представить себе не мог, что это дело рук домоправительницы). Она просто хотела вынести тело из дома, а заодно избавиться от орудия убийства. Возможно, рассчитывала, что смерть Элиаса сочтут самоубийством или скорее всего отнесут на счет сверхъестественных способностей легендарного меча. Не исключено, правда, что в тот момент в ее воспаленном сознании доводы рассудка смешались с безумием. После этого она вернулась в спальню хозяина, тщательно вытерла на полу пятна крови и принесла соломы, с помощью которой попыталась скрыть следы преступления. Естественно, ей пришлось сменить запачканное кровью платье, оправдав свои действия трауром.

По смутным намекам Абигейл мы поняли, что много лет назад она лелеяла мечту выйти замуж за Элиаса, но все свое внимание и любовь он направил на Марту, дочь умершего брата. Домоправительница с ужасом наблюдала, как ее шансы стать хозяйкой дома уменьшаются с каждым днем. Со временем раздражение переросло в испепеляющую ненависть к человеку, разрушившему все ее надежды обрести вожделенное состояние. Она знала об игре, которую ее хозяин затеял со своими кузенами, то обещая им наследство, то лишая уверенности, но тогда ей и в голову не могло прийти, что он способен поступить с ней подобным образом.

Есть ли сокровища или какие-нибудь ценные вещи в этом доме, это мне выяснить не удалось. На следующее утро после смерти домоправительницы я отправился в обратный путь на хорошо отдохнувшем Раунсе. Я с радостью покинул этот странный дом и возвратился в Кембридж, чтобы через некоторое время отыскать нужного мне Мэскилла, проживавшего к северу от города. Однако я взял с Марты обещание навестить меня в Лондоне. Она поблагодарила за приглашение, а также за помощь в раскрытии убийства ее дяди. Потом я спросил, что она намерена делать со злосчастным мечом.

— Сохраню его у себя, — ответила Марта. — Ведь дядю убил не меч, а Абигейл.

— И вы позаботитесь о Гранте?

— Да, я обожаю эту обезьянку. Поначалу я была равнодушна к ней, но потом увидела, как дядя ее любит, и прониклась таким же чувством. Думаю, Грант обожал дядю.

— Да, вне всяких сомнений, — кивнул я. — Даже в самом конце обезьяна сослужила ему хорошую службу.

Марта удивленно уставилась на меня, но в этот момент к ней подошел мистер Фортескью, чтобы задать некоторые вопросы, и я, воспользовавшись минутным замешательством, сел на коня и быстро выехал за ворота поместья.

Полицейский судья мистер Фортескью прибыл незадолго до кончины домоправительницы. Ее смерть была ужасной, но, возможно, все же более предпочтительной, чем то наказание, которому обычно подвергают отравителей. За такие тяжкие преступления их сжигают на костре, как еретиков. А против нее свидетельствовало не только предсмертное признание, но и предмет, обнаруженный позже в кармане черного домашнего халата. Это была собачья голова с разинутой пастью, когда-то составлявшая крестовину меча. Все пришли к выводу, что Абигейл подняла ее с пола, когда та отлетела от рукояти во время борьбы с Элиасом, и сунула в карман. Но я знал, что это не так, поскольку видел этот предмет в клетке обезьяны. Более того, я вспомнил, как Грант громко возмущался, пытаясь пробраться к участникам ужина в гостиной, а Абигейл гнала его прочь пинками под зад. Полагаю, пока она пыталась прогнать Гранта, тот незаметно сунул ей в карман кусок крестовины, связав таким образом смерть своего хозяина с домоправительницей.

Но на этом гениальные подсказки Гранта не закончились. Я до сих пор убежден, что обезьяна пыталась обратить мое внимание на оба гобелена, висевших по сторонам от камина в старой спальне Элиаса. Животное указывало мне не только на святого Христофора, но также и на Юдифь, высоко державшую в руке меч. Тем самым Грант хотел пояснить, что Абигейл не только убила своего хозяина древним оружием, но и вытащила его тело во двор, пытаясь отвести от себя подозрения. Грант видел это и сделал все возможное, чтобы рассказать мне о преступлении и даже представить доказательства, изобличающие убийцу. Никогда не верьте слухам, что обезьяны — бесчувственные или глупые существа.