Промелькнувшие годы

7

Антонине Львовне было тридцать три года, когда она приехала на Урал к Арсению Ивановичу. Прошло уже много лет после революции, но только теперь она поняла, что мир изменился. Арсений Иванович, который когда-то был простым монтером на предприятии Бромлей, теперь стоял во главе металлургического завода. Его уважали, у него просили совета, его любили...

Но больше всего подтверждало перемену в мире и чему она первое время не доверяла — это то, что Арсений Иванович, вставая в семь часов утра, приходя с завода в восемь часов вечера, поздно обедая, уставая, не ждал от наркомата ни прибавки, ни наградных, ни повышения. Антонине Львовне даже иногда казалось: прекратись жалованье, то есть то, из-за чего люди отдают лучшую часть дня, а то и весь день какой-то чужой, неблагодарной работе, и все останется по-прежнему: в семь встал, к ночи пришел...

Но жизнью своей Антонина Львовна была довольна. И опять тут было новое. При Люсинове ее знали в обществе, но частных банков в Москве было много, директоров тоже... При Власе Никитиче и этого не было. Круг знакомых был еще уже, глуше... Как ни поднимались нэпманы, но до известности не дошли — все терялось в общей куче: частная торговля.

Жизнь же при Арсении Ивановиче была на виду. Небольшой уральский городок жил при заводе, директором же завода был ее муж, а потому весь городок находился как бы при Арсении Ивановиче. А значит, и при ней... Антонина Львовна хотела порой сравнить себя с губернаторшей... Во всяком случае, местные итеэровские жены непререкаемо слушались ее в выборе платья — она была недавняя москвичка.

Все было чудесно. У них была большая, в пять комнат, квартира, машина с завода, постоянные места в театре... Осенью она ездила в Сочи, на обратном пути заезжала в Москву, хвалила Урал, Арсения Ивановича, завод, планы новостройки...

— Какая жизнь! — восклицала она.— Очень много социализма!.. Даже вот и я варюсь в бурном котле...

И шли годы.

Промышленность страны с каждым годом увеличивалась, усложнялась, требовались новые методы и работы и руководства. Арсений Иванович был послан в Москву, в Промышленную академию.

И это Антонина Львовна поняла как счастье: конечно, Урал Уралом, но она не переставала тосковать по Москве. И все сначала было хорошо: московские знакомые, магазины, театры, Тверская с милой, уютной горбинкой у Камергерского переулка,— смотри, радуйся!..

Но все это скоро было обхожено, осмотрено, и новая жизнь, жизнь дома, придвинулась ближе, всеогляднее...

Комнатка в общежитии академии; домработницы, которые одна за другой уходили на производство; позорные ночи, когда Антонина Львовна сама должна была стирать белье; редкие гости, так как учеба в академии требовала от сорокалетнего Арсения Ивановича большого рабочего дня, внимания, сосредоточенности; размышления о каждой покупке — денег дома было почти столько же, но московские — это не уральские расходы!..

И, может быть, главное — не было городка, который жил бы при директоре... Арсений Иванович был просто ученик, заслуженный, известный в наркомате человек, но сейчас ученик, которому задавали уроки и который эти уроки должен был готовить дома!.. И ученику, конечно, не к лицу была машина, которая осталась в уральском городке,— ездили на трамваях, автобусах, как все... Это «как все» и было сейчас главное, что придвинулось, не уходило, не отставало от Антонины Львовны.

Арсения Ивановича же это не беспокоило. Только тут, в академии, он понял, как он мало знал. Он вспоминал свои распоряжения по заводу, свои выступления на производственных совещаниях... Сколько было приблизительного, смутного и просто неверного... Даже вот сейчас, в первый год учения, перенесись обратно на Урал, он мог бы работать иначе... А сколько придет еще по окончании академии!.. И, несмотря на большую работу, он отдыхал в этом новом для него мире, который казался ему отличным. Только подумать: он так мог бы и состариться, не узнав этих книг, этих лекций!

Однажды он нашел записку на столе — традиционный след быстрого и легкого ухода...

На небольшой бумажке, сложенной треугольником, Антонина Львовна написала несколько простых слов, которые должны были показаться глубокомысленными и печальными.