Пропала собака

Глава 6 ОПАСНОСТЬ

«Божеский вид» занял около двух часов — сначала натиралась странной мазью без запаха, потом ждала, когда высохнет выстиранный в процеженной и отстоявшейся воде спортивный костюм.

Таким образом, из дома вышла около восьми вечера, когда уже начинало темнеть. Этот процесс ускорился с моим приездом на Шестую Дачную.

Когда я слезла с «шестерки» на Десятой, солнце зашло.

Алые облака медленно падали в горизонт. Дул пронизывающий ветер, но я не обращала на холод никакого внимания.

Предстояла крупная разборка. Толстый сказал: «…ребята всегда там» или что-то в этом роде. Сколько ребят, уточнить я не решилась; предположительно трое-пятеро — ни больше, ни меньше, чтобы ухаживать за четырьмя бойцовскими собаками и прятать их от глаз случайных прохожих. Ребята наверняка не дубовые.

Поэтому я прихватила с собой несколько действенных «штучек» из своего арсенала.

Впереди были три дороги, одна из которых уводила прямо в лес, «являющийся областным заповедником и охраняющийся законом о…», а другая — к частным домикам справа от заворачивающей трамвайной линии.

Никаких, особых примет я здесь не узрела, а потому отправилась по третьей — асфальтированной, прямо между заповедными и нормальными деревьями и кустами.

Мимо пронеслись несколько машин разного вида, ни одной дорогой, подходящей Алексею Никитичу как вожаку городской псиномафии. Я шла медленно и упорно, проникаясь светом полуполной луны, вслушиваясь в потрескивание раскачиваемых ветром ветвей, шелест листьев, негромкие перещебетывания птиц.

Мимо жужжали комары, изредка тыкаясь в меня, не чувствуя во мне ничего человеческого и облетая стороной. Я мысленно прониклась уважением к Ване и его поставщикам — не знаю, как на собак, но на насекомых антиперспирант явно действовал.

Внезапно увидела тропинку слева, уводящую в глубь леса. Пошла по ней, прислушиваясь. Миновала груды старого мусора по обе стороны от тропинки.

Неожиданно послышались далекие неразличимые крики. Переждав несколько секунд, я двинулась вперед убыстренным шагом.

Так и есть — где-то впереди и слева кричали, судя по почвенной дрожи, там бежала ватага человек в десять.

Я помчалась вперед, ветки хлестали по лицу и подставленным рукам, под ногами хрустел раздавленный сушняк.

Топот и крики внезапно стихли. Черт!

Медленно прокралась вперед, вернувшись на тропинку, и через несколько десятков шагов свернула направо. Спустившись и перепрыгнув неширокий ручей, вышла на большое истоптанное поле, возможно, по выходным огораживаемое колючей проволокой для собачьих боев, а сейчас пустое.

Оно уходило направо, теряясь в смыкающихся кронах. Впереди возвышался крутой земляной склон, утыканный деревьями, налево уводила тропинка.

Поднявшись по ней, я оказалась на небольшом гребне… Ага, оказывается, здешняя тропинка делится на три малых, по одной из которых можно подняться на крутой склон сбоку… Вторая спускается к роднику в каменном ложе — там тихонько журчит вода. А третья ведет…

Третья вела к костру, укрытому предусмотрительными разводчиками за плотными рядами здешней растительности. И у костра, то есть метрах в ста от меня по прямой, велся негромкий, но, судя по интонации, весьма возбужденный разговор.

Я потратила минут двадцать и даже чуть-чуть вспотела, несмотря на антиперспирант, пока незаметно подобралась к говорившим настолько, чтобы различать то, что они говорят, даже четко не видя самих фигур и лиц.

— Нет, тут надо быстро и всем вместе, — говорил один, видимо, главный, — иначе они начнут трепыхаться, перебегать, а потом и вовсе в Новгород уйдут!

— Да, брать надо здесь, — низким и злым голосом отозвался другой, — пока они стенок не наставили. А в Новгороде хрен возьмешь, там стены крепкие!

— В общем, завтра выносим, — подытожил первый, — всем скопом, в пять утра, по-тихому.

— А что с заложниками делать, ну, с хазарскими? — раздался женский голос. Черт, никогда бы не подумала, что обладательница такого юного и чистого голоса способна на убийство!

— В рабство в Константинополь, куда ж их еще! — ответил четвертый голос, громкий, тоже какой-то мальчишеский. — Там сейчас что-то строят грандиозное, им рабы нужны. Пусть золотом платят.

Я побелела: иметь дело со столь обширной группировкой, ведающей, кроме собачьих развлечений, еще и работорговлей, — это не для меня.

Я еще не свихнулась…

Однако дослушать не мешает.

— Вот только Мастера! — задумчиво пробасил второй голос.

— Что Мастера? — спросила девушка.

— Узнают про яд, уши обрубят! Чипов-то нет!

— Ни хрена они не узнают: Леха спит — умаялся, бедный… Вика сидит где-то, не вылазит. Им сейчас не до нас.

— Ну да, — согласно поддакнул четвертый голос, — у них что-то готовится…

Я еще больше вспотела. Вот тебе и Алексей Никитич!

Что готовится под прикрытием собачьей выставки? Только бои? Или перевозка наркотиков, отмывание денег… Может, людские гладиаторские схватки?!

Вдруг сзади раздался треск и нарастающие крики — мимо меня, потрясая старинного вида оружием, промчались человек десять-пятнадцать в жестяных или стальных доспехах поверх одежды — среди них были и мальчишки лет тринадцати.

— Киевские напали! — заорали в лагере. — Сюда! — Послышались деревянный стук, треск, крики, проклятья, потом все стихло, и начались ожесточенные споры.

— Я с тебя вот этим самым мечом три хита снял, а ты после этого Теме врезал по спине! Все видели!

— Когда три?! Один всего! Остальные — швейная машинка, по правилам — не считаются!

— Иди ты…

— Сам иди!

Я уже совсем собралась бежать отсюда и вызывать обозы «Скорой психиатрической помощи», как вдруг сзади снова раздался треск и кто-то приставил к моей спине что-то твердое.

— Вставай! — раздался девичий голос. — С какой команды?!

Я медленно встала и повернулась. На ее голос сбежались еще несколько человек. Теперь я могла их как следует рассмотреть.

Все в смеси нормальной спортивной одежды с какими-то повязками, самодельными доспехами и кольчугами, залихватского вида, с деревянными мечами и короткими копьями, двое с кривыми луками. Большинство — подростки, есть несколько молодых людей. Все смотрят удивленно.

— Вы что здесь делаете? — выразительно спросила я.

— Играем, — хором ответили подростки.

— «Киевская Русь» у нас, — ответил светловолосый высокий парень в мятых шелковых штанах, с длинным мечом в руке. — Вы из города?

— Я тут ищу кое-кого. Увидела ваш костер, подошла, а тут такие разговоры…

Все расхохотались. Я улыбнулась.

— Значит, игра… А кто такие ваши Мастера?

— Мастера? — говоривший полный паренек замялся, переглянувшись с соседом. По голосу я узнала того, кто сетовал на отсутствие «чипов на яд». — Мастера — Лэнгвар, то есть Леха, и Вика. А что?

Я расхохоталась. Вот тебе и Алексей Никитич!

— Нет, не те, — посетовала я на удивленные взгляды ребят.

— Так вы толкинисты! — неожиданно я вспомнила книгу и ее поклонников.

Только теперь я поняла, что непонятные выражения этих ребят — всякие «чипы», «хиты», «Мастера» — атрибуты так запугавшей меня игры!

— Мы — толкинисты?!! — насмешливо разъярились они. — Толкинисты — там, в Святом Озере. Туда и шагайте.

— А вы не знаете, где здесь собачий вольер? — решила воспользоваться ситуацией я.

— Какая в три часа ночи собачья вольера? — недоуменно спросил низкоголосый молодой человек.

И хотя было далеко не три, а около одиннадцати, почти все снова засмеялись.

— Я вижу, у вас тут веселая жизнь, — кивнула я. — Ну, бывайте.

— Погодите, — сказала девушка, которая минуту назад упирала мне в спину деревянное копье с поролоновым наконечником. — Я знаю, тут неподалеку есть заброшенный пионерский лагерь. Там сторожа живут, с собаками. Может, вам туда?

— Может. Где это?

— Вон там, даже еще дальше, чем наш лагерь. Пойдете по тропинке наверх, там будет поляна с кабаком, не обращайте внимания. Дальше идите — вверх по тропинке. Через километр, наверное, будет наш лагерь. А еще дальше и налево — увидите тот лагерь… там дом двухэтажный, голубенький такой.

— Спасибо. Ну, я пошла.

— До свидания.

— Счастливой игры!

Прошла мимо «кабака» — стола с тремя лавками и тентом из парашюта, огороженного бревенчатым настилом и веревками. Там толпился народ — что-то ели, пили, пели под гитару — попеременно тонким девичьим голосом и (это уже когда я удалялась вверх по тропинке) парным мужским.

Тропинка была из мерзких — три раза спотыкалась с непривычки о корни и поваленные деревья, чуть не покатилась по склону… Через двадцать минут, выбившись из сил и обматерив здешних лесников, не следящих за тропами, я вышла к лагерю «киевлян», где меня попытались сначала остановить, потом взять в плен, потом провести «игровое изнасилование».

Пытавшиеся получили достаточно вежливое первое предупреждение и удалились.

Я двинулась дальше, все медленнее и медленнее, обостряя свои развитые чувства, мерно вдыхая и выдыхая, постепенно растворяясь в окружающем лесу.

Если верить словам девчонки, вольеры с псами и их охранниками находятся совсем рядом с игровыми лагерями, или километра от «Киева» нет. Тут, случись грызня и что-нибудь еще, услышат.

Значит, «лесники» занимают ближний дом, как часовые — в предупредительных целях. А основные силы располагаются дальше, действительно в «глухом месте: ори — не услышат!».

Миновала пустой двухэтажный дом, который начал разваливаться еще во времена моего первого поцелуя. Нашла тропинку и не слишком наезженную автомобильную колею. Пошла по ней.

Несколько раз сбивалась с нее — теряла. Потом, определяя по хрусту под ногами, что это уже не тропа, снова находила.

Через час облака рассеялись и стало светлее.

Это плохо — я-то в темноте вижу, как кошка, а нормальные люди — нет.

Кажется, тропинка стала расширяться. Да, действительно.

Тут же появилась наезженная колея. И широкий пустырь в лесной чаще.

Справа — обшарпанное приземистое здание без окон, с одной дверью. Слева — груда каких-то арматурин, укрытая брезентом. Впереди — сараюшка, полуспрятанный среди крон. В крохотном окне горит свет. Где-то неподалеку журчит родник.

Никогда бы не добралась в эдакую глушь по собственной воле!

Смирив взволнованное дыхание, стук сердца и слабую предательскую дрожь в коленях, я тихо двинулась вперед, огибая пустырь по границе с растительностью.

Я подкралась вплотную к этому окошку и встала сбоку. Обнаружила щель и с радостным мысленным воплем приникла к ней.

В избушке шел тихий взволнованный разговор.

— Как бы не пролететь нам с этим пидарасом из парка, — вещал средних лет мужчина в слегка мешковатом костюме. — Он, чуть что, за свои обрезанные муды хватается. Ему врежь один раз — расколется.

— А что Племяш? — спросил другой, помоложе, стриженый.

— Что Племяш?! Думает убирать… с поста. На хер он такой нужен?

— Дядьку не спросит? — подал голос третий, точная копия второго.

— Чего его спрашивать? Такой же, только закалки побольше. Из-за ума держится. На псах этих чокнулся, а нам тут сиди, сторожи!

— Он до настоящего дела не дойдет, — качнул маленькой головой четвертый, весь какой-то вертлявый ублюдок, — хилый больно. Вот Племяш за всех и отдувайся.

— Не скажи. Кобелями мается, здесь тоже голова нужна, — возразил первый, — да только скоро ни его собачки, ни он сам, нам нужны не будут.

— Лишь бы Гость не прикопался, — с неожиданным энтузиазмом кивнул вертлявый, — там в гору пойдем.

— Что-то Мертвяк тормозит, — вдруг проронил один из молодых. — Пойду псов проверю.

Дверь маленькой лачуги начала раскрываться, я судорожно соображала, где бы укрыться, когда сзади взревел стремительно приближающийся мотор, в спину ударили два снопа света от фар, взвизгнули тормоза, и стали последовательно хлопать дверцы.

Я метнулась вбок, не оглядываясь — только бы скрыться в чаще, а там — уйду!!

— Стой, кто?! — заорали на меня.

— Бери ее! Она слышала!

— Твою мать! Быстрее!

Ну, Божественное Провидение, помоги! Я споткнулась о корень и рухнула лицом вниз.

Вскочила, дернулась — но двое парней уже обхватили с боков, третий ударил в живот. Я согнулась, хватая ртом воздух, пахнущие потом ладони прижали мои губы к деснам, меня потащили к дому, негромко нервно переговариваясь.

— Косого привезли?

— Привезли, на заднем валяется.

— Готовый?

— Готовенький. Обоссался со страху.

— Давай ее сюда!

Меня втащили в домик и уложили на расшатанную скрипящую кровать.

Черт, я даже не пыталась вырваться, потому что парни знали, КАК надо держать.

С равнодушными лицами меня обыскали, вынимая все, что я приготовила для специальных случаев — и кастет, и иглу с сонным ядом, и по-настоящему действенный газовый баллончик, и пакетик с ядовитыми капсулами, и леску-удавку, и три двенадцатигранника. Не нашли только те три капсулы, что я предусмотрительно рассовала по тайным кармашкам в одежде.

— Да это Ведьма! — увидев гадальные кости, сказал старший из троих приехавших, расписной удалец лет двадцати восьми, с золотыми зубами, весь дорогой, напряженный и очень опасный. — Мне ее Дядя описал.

— Алексей Никитич? — переспросил маленький ублюдок. — Он что, сам не приедет?

— Нет, занят, — ответил удалец, который скорее всего и был тем самым Племянником.

— Что с ней делать? — спросил старший из собачьих охранников.

Мужчина поглядел на меня с задумчивым, пренебрежительным равнодушием.

— Я же предупреждал, Таня, — произнес он вкрадчиво, и я только теперь узнала его голос, — не лезь в наше корыто. Здесь воняет. А теперь ты не только нанюхаешься. — Он обернулся к старшему. — В вольер, вместе с Косым.

Идите выгрузите. Чтоб к утру и следов не осталось.

До меня медленно доходил смысл сказанного, пока хлопали дверцы машины и стихал звук мотора.

Все это время парни стояли не двигаясь. Затем мужчина обернулся ко мне, ухмыльнулся нехорошей улыбкой и кивнул своим молодчикам.

— Ну что, ребята, начали, — бесстрастно проронил старший.

Первый из парней методично и бесстрастно содрал с меня одежду, порвал трусики, раздвинул ноги, которые держал второй, тут же вошел в меня — я вздрогнула от боли, стиснула зубы — и столь же методично продолжал.

Я лежала замерев, пытаясь расслабиться, сдержать растущую ненависть и протест, еле удерживая ноги от того, чтобы дернуться и резко распрямиться прямо ему между ног.

Стараясь не обращать внимания на боль, я, не сопротивляясь, искала выход. И не находила его.

Вольер. Бешеные голодные псы. Я и какой-то Косой.

Лишь прошептала «не надо…», когда меня поворачивали спиной специально для маленького ублюдка, но относилось это не к его потугам…

Они даже отпустили меня, похлопав по ягодице — «за послушание», и не стали завязывать рот липкой лентой, как таращившемуся на нас связанному Косому — грузному мужчине лет сорока с глазами, полными ужаса.

Мне дали набросить на себя мою куртку и надеть штаны.

Я прижала руки к животу, который горел изнутри, словно ободранная напильником рана, и послушно поплелась за ними.

У самого стола не выдержала, упала. Меня пнули, с руганью велели подняться. Помогли, обхватили, резко дернули вверх;

Поднимаясь, я ухватилась за кромку стола, качнулась и нащупала иглу, небрежно брошенную в сторонке от изъятых у меня вещей. Пьяным движением ухватила ее и поплелась дальше, прижимая к низу живота.

В холодной ночной темноте спрятала иглу, проколов, словно булавкой, штанину.

Нас подвели к бетонному приземистому зданию с железной дверью.

Мужчина что-то мычал, пытался сказать.

Парни не отвечали.

Старший открыл дверь. Косого швырнули вперед, его тело с глухим стуком ударилось о земляной пол.

— Не надо!.. — слабо взмолилась я, хватая их за одежду.

Они молча отворачивались, не очень решительно подталкивая вперед.

— Чего ж ты хочешь, дура? — сказал старший. — Не надо было лезть. Я могу только стукнуть тебя сам, а потом бросить ТУДА. Хочешь?

Я отрицательно мотнула головой, мучительно простонала:

— Не надо!

— Жить хочется, сука?! — внезапно ощерился коротышка, искаженным лицом нависая надо мной. — Проси!! — Он схватил меня за волосы, дернул так, что из глаз брызнули слезы, я, содрогаясь, заревела:

— Пусти!

— Проси, сука!! — завизжал он, свободной рукой ударяя меня по лицу.

— А то мы посмотреть, как тебя жрать будут, не можем, собачки резвые — решеточки ломают, приходится стеночки строить! Проси!!

Один из парней схватил недомерка тяжелой рукой и отшвырнул в сторону.

— Кончай! — сказал старший. И неожиданно толкнул меня вперед.

Я пролетела три шага и упала.

Дверь закрылась с тройным щелканьем замков.

Опустошение и ужас навалились вместе с темнотой, но тут же я услышала мычание связанного и бросилась к нему.

Судорожно срывая узлы веревки, я, кажется, даже завыла от возбуждения. Мне вторил скрежет отодвигаемой плиты.

Веревка подалась в полной темноте, мужчина начал подниматься, когда я почувствовала сильный собачий запах.

Откатилась в сторону, нащупывая иглу, — и тут же страх улетучился окончательно, уступая место бешеной ненависти. И желанию ЖИТЬ.

Я подалась назад, почувствовала угол комнаты, прижалась к стене.

Впереди раздался полный ужаса и боли крик мужчины, потонувший в стенах каменного мешка, там боролись — боролись насмерть.

Собаки рычали, ревели, клацали челюстями. Несколько секунд — и крики Косого стихли. Теперь раздавалось только громкое чавканье и хруст раздираемой плоти. Трясущейся рукой я нащупала три комочка, вынула их. И по одному швырнула в ту сторону, где утоляли голод псы.

Я не двигалась, только все сильнее и сильнее дрожала, без сил оседая на пол.

И через несколько секунд услышала, как мощные лапы скребут землю в моем направлении.

Я не знала, почуют ли мой страх эти псы, бешеные от горячей свежей крови. Я не знала, спасет ли меня чертов Ванин раствор и ядовитые капсулы, но точно знала, что капсул три, а собак четыре.

Впервые в жизни я с такой ошеломляющей ясностью представила, что могу умереть. Умереть, раздираемая на части проклятыми тварями!

Я не выдержала — и закричала, в этом крике выражая всю свою боль, весь страх, всю ненависть.

Из противоположного угла захрипели, задергались, жалобно заскулили, постепенно затихая.

Но последняя тварь бросилась в мою сторону.

— На! — выдохнула я, всаживая иглу в жесткую шкуру, вырывая ее, отскакивая, избегая укуса, снова ударяя.

Тварь набросилась на меня с утробным рыком, я поскользнулась, свалилась на мертвые тела, еще слабо дрожащие в агонии.

Он тут же оказался рядом, и яростная боль разорвала мне бок — НО ЭТО БЫЛА ВСЕГО ЛИШЬ ЛАПА!

Я выбросила руку вперед, загибая вверх короткую мокрую морду — ощеренная пасть обдавала смрадным дыханием и яростным рыком, — и всадила иглу туда, где должны были находиться глаза.

После первого удара он завизжал, когтями разрывая куртку и кожу у меня на груди, после второго стал биться, стремясь вырваться, и уже вырвался из моих ослабевших рук, — но тут движения его замедлились и третий удар иглы вошел очень мягко, без хруста — всего лишь с каким-то лопающимся звуком.

Он захрипел. Задергался.

Я отползла в сторону, хватаясь за кровоточащие борозды на бедре, боку и груди.

Через мгновение все было кончено. Воцарилась тишина.

А еще через несколько секунд комната стала наполняться сладким запахом эфира, я запомнила его на всю жизнь — по наркозам, которые мне делали во время хирургических операций.

Я поняла, что борьба за жизнь только начата.

Не чувствуя боли, подошла к двери. Замерла.

Когда газ наполнил комнату клубящимися облаками, я не дышала.

Я не дышала и те две минуты, когда воздух втягивался в те же самые трубы, из которых пришел газ, используемый для усыпления собак. По этой примете я поняла, что там, снаружи, никто ничего не заметил.

Тишина звенела вокруг, мельтешение в закрытых глазах нарастало. Я понимала — если их там двое, я погибну.

За дверью был один. Он начал входить, внимательно оглядываясь, но свет его же фонаря ослеплял его.

Это был один из двоих молодых. Я медленно вдохнула и, не колеблясь, воткнула иглу ему в горло.

Хотя сонного яда после драки с псом на игле не осталось, попала я на редкость удачно: здоровенная игла длиной с палец, похоже, вошла в сонную артерию — кровь брызнула горячим липким фонтаном.

Ненависть переполняла меня вместе с беснующимся, хохочущим торжеством. Парень захрипел, забулькал кровью, льющейся ему в горло, и медленно осел, придерживаемый мной.

Я вытащила пистолет из-под его куртки. И крадущимся шагом направилась в обход вольера, отыскивая второго, который должен был управлять откачкой газа.

Тот как раз выходил на улицу и повернулся ко мне спиной, закрывая вторую железную дверь.

Я оглушила его подобранным камнем, врезав в затылок. Возможно, удар оказался смертельным.

В комнате, помимо пульта с тремя рычагами, хранилась и цистерна с горючим веществом. Я поняла, для чего она была предназначена. И содрогнулась от мысли, пришедшей мне в голову.

Оставшиеся двое сидели в сараюшке, когда я вошла туда более-менее твердым шагом, в крови пополам с грязью, полуголая и страшная.

— Встать! — приказала я, наводя пистолет. Они не подчинились, думали, возьмут быстротой и количеством.

Ублюдка уложила прямым выстрелом в живот, от которого долго мучаются. Он упал и не двигался.

Старшему попала в плечо.

— Иди вперед! — Он пошел, зажимая рану рукой.

— Неси его в дом! — Он взвалил оглушенного камнем на себя и потащил, шипя от боли.

Недомерок лежал в луже крови на пороге, пряча от меня свой изуродованный живот. Белые губы его неслышно шевелились.

— Этого внутрь! — Он положил.

— Я даю тебе шанс. Стены и земля вокруг дома облиты из вашей канистры. Гореть будет, как факел. Думаю, у вас останется минуты две. Если успеешь — выживешь.

Он бросился вперед, и мне пришлось израсходовать две последние пули на его ступни. Вместо пистолета взяла со стола остро наточенный кухонный нож.

Схватив свои вещи и трепетно прижав двенадцатигранники к груди, я еще вытащила из ящика стола подвернувшиеся под руку деньги. Сняла с вешалки плащ, завернулась в него.

У самого порога он все-таки попытался поймать мою ногу, сам не будучи в силах встать.

Я двинула ему ногой по лицу. Встала у двери.

— Хочешь жить?! Тогда говори — кто похитил Зинаиду Андреевну?!

— Да сам Дядя и похитил, — прохрипел он, — сам!

— Молодец, послушный! — рявкнула я. Тряпицей обтерла все, чего касалась в этом сарае. Закрыла дверь.

Обмотала ручки удавкой, намертво соединяя их. Нет, не порвать им леску такого качества!

Задержалась у двери на секунду. А затем отошла и бросила горящую спичку из тех, что сами они припасали для огоньку…

…Уже в дороге оказалось, что взяла я чуть меньше сотни. Как смотрел на меня чудом пойманный таксишник, ни в сказке сказать, ни пером описать. Если бы не плащ, он, наверное, и не остановился бы.

Я молча плакала на заднем сиденье. И всю дорогу кляла себя за то, что подрезала леску ножом, чтобы ее можно было порвать — смертельно ненавидя этих людей, я не могла хладнокровно убить их. Они вроде как пленные…