Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти

Глава 2

Я родился в католической семье в пригороде Средней Америки. Каждое воскресенье я неизменно ходил в церковь, а в остальные дни посещал церковно-приходскую школу. После восьми лет ношения обязательной униформы с рубашкой и галстуком я облегченно вздохнул, перейдя в государственную среднюю школу. Полагаю, религия была своего рода социальной обязанностью, но в моей семье, казалось, все поголовно верили в бородатого дядьку на небесах. Для матери это было более важно, чем для отца, поскольку ему было достаточно подтверждения его тождественности и обещания небесного наследства. Он был стопроцентным ирландцем из Бостона и гордился этим.

Когда мне было шестнадцать, мы переехали в престижный район на Восточном побережье. Переехали на мое счастье, поскольку на старом месте я уже начинал делать карьеру малолетнего преступника. Новое окружение заставило меня более полно осознать тот факт, что растущий средний класс оказывается зажатым между двумя реальностями – бедностью и богатством, словно в прослойке сэндвича. Казалось, мы постоянно стремились к одному берегу и отталкивались от другого. Как бы то ни было, пытаясь избежать пригородной скуки, я стал выпивать и употреблять наркотики, как любой обычный американский подросток, а также, скрываясь в мире литературы, читать Германа Гессе, Карлоса Кастанеду и «Двери восприятия» Олдоса Хаксли. Винсент Ван Гог и Энди Уорхол натолкнули меня на мысль, что профессия художника может помочь мне вырваться из окраины. Главное было – не работать в офисе, как мой отец.

Меня приняли в местный университет, где я взялся за учебу и смог поступить на обучение по специальной премиум-программе.

Однажды профессор по искусству, взявшая меня под свое крыло, вручила мне книгу, написанную человеком по имени Джидду Кришнамурти. Поначалу имя автора меня сильно смутило. Выскользнув из лап католической церкви, я меньше всего хотел иметь дело с каким-нибудь индийским гуру, но из уважения к преподавателю книгу прочел. Автор книги считал сомнение необходимым инструментом при рассмотрении вопроса жизни и духовности. У меня сложилось впечатление, что он пережил то, что называется подлинной трансформацией сознания. Казалось, он действительно мог быть просветленным. Идею просветления я взял из книг Гессе и других авторов, но было что-то такое в его тоне, что заставило меня поверить в его истинность. Во время бесед он не цитировал других людей, а в том, что говорил, присутствовало какое-то особое качество. Могло ли такое быть? Мог ли он оказаться человеком, подобным Сиддхартхе?

То, что он говорил, вызывало во мне резонанс. Это был совсем новый подход к волнующему меня вопросу религии. Я понимал, что в религии что-то есть, но что? Ссылки на пережитые им «необъятные» опыты были интересными, поскольку звучали очень правдоподобно и разумно. «Не принимайте на веру ни слова из того, что вам говорят», – постоянно повторял он, призывая к собственному исследованию. Я никогда не слышал ничего подобного в своей католической молодости: на все существовавшие у меня тогда вопросы я получал готовые и настолько неубедительные ответы, что они рассеивались как в поле дым.

Читая в одной из книг Дж. Кришнамурти диалог между ним и физиком Дэвидом Бомом о ментальной природе происхождения пространства и времени, я почувствовал, словно кто-то залез ко мне в мозг и развернул его в другом направлении.

А затем эти двое продолжали всесторонне рассматривать механизм ума, создающий ощущение времени и пространства. По какой-то причине их слова оказали на меня глубочайшее воздействие. Я никогда не забуду комнату и маленький обшарпанный стол, за которым я сидел, читая этот отрывок. Прежде духовность была для меня просто теорией, но во время чтения у меня возникло четкое ощущение некоего присутствия в комнате рядом со мной. Это чувство было настолько сильным, что мне даже стало не по себе – казалось, что-то или кто-то невидимый разглядывал меня сразу со всех сторон. В результате этого переживания курс моей жизни изменился настолько радикально, что поворот вспять стал невозможным. Я не мог понять, что это было за необычное ощущение, я не мог его объяснить, а уж тем более не мог кого-либо спросить о нем. Я отправился в путь без пути, о котором говорил Джидду Кришнамурти, на поиски абсолютной истины, будучи почти полностью слепым.

Я постарался увидеть его лично как можно скорее. Эта встреча состоялась в Мэдисон-сквер-гарден. Он появился из-за занавески и, выглядя слегка потерянным, сел на простой складной стул, стоящий перед зрителями. Безупречно одетый пожилой индиец аккуратно подложил трясущиеся руки себе под бедра и молча сидел несколько минут, пока зрители не начали аплодировать.

Он был явно раздражен.

«Чему вы аплодируете, господа? Это не развлекательное мероприятие», – сказал он, поворачивая голову вместе с негнущейся шеей и сканируя взглядом аудиторию. Затем он прикрыл глаза, внутренне собрался и не спеша начал свою речь. В течение последующих полутора часов тишина стояла такая, что слышно было, как пролетает муха.

«Можем ли мы отправиться в путешествие вместе, как двое друзей?»

Он говорил на очень приличном британском английском с небольшим индийским акцентом, завораживая аудиторию тщательно подобранными словами и поощряя ее отвечать согласными взглядами, когда слова находили у нее отклик. Говоря о бедах человечества, о поиске свободы, счастья и истины, он призывал слушателей внимательно всматриваться в эти понятия, следуя за ним слово за словом. Он призывал быть «беспристрастно осознанными» к тем реакциям, которые вызывали его слова.

«Не верьте мне на слово, господа! Убедитесь во всем сами!»

Он не уставал повторять эти слова в каждой своей книге, и, тем не менее, было здорово вживую послушать человека, чья история пробуждения к тому времени стала очень известной. Он был очень необычен, поскольку имел мужество выйти из всемирно известной организации – Теософского общества – как раз тогда, когда оно собиралось провозгласить его учителем мира.

После личного знакомства с Джидду Кришнамурти я уговорил профессора по искусству поехать со мной на его беседы в Охай. Мы расположились в горах в лагере неподалеку. Это было мое первое знакомство со Скалистыми горами. Холмы пестрели лавандой, а дорожные знаки – дырами от пуль. Во время бесед смущал тот факт, что приходилось занимать место на огромной парковке и затем, заплатив за привилегию быть свидетелем бесед бывшего мирового учителя со своими «друзьями», стоять в очереди.

Пока мы оставались в Охае, до меня постоянно доходили слухи о разрыве между Джидду Кришнамурти и его бывшим менеджером Раджагопалом, до сих пор жившим при доме. Чего я тогда не понимал, так это того, что существовавшие в моей жизни отношения были очень похожи на те, в которых состоял, как оказалось, этот не-гуру с женой его менеджера в течение двадцати восьми лет. Я не видел поразительного сходства наших ситуаций в определенный момент времени, но тогда я был с головой увлечен этим «благочестивым» человеком.

Как и прежде, он сидел на небольшом возвышении, изредка вытирая аккуратно сложенным белоснежным платком большие слезящиеся выразительные глаза. Из-за болезни Паркинсона руки его дрожали. Слышно было, как ветерок тихо шелестел в дубовой роще, в то время как плотная толпа собравшихся старалась уловить каждое его слово. Он всегда начинал примерно одинаково.

Он был мастером перформанса, управляющим вниманием огромной толпы, но я чувствовал беспокойство. Дело в том, что мне было скучно и меня отвлекали мысли о женщине из коммуны Ошо Раджниша в Орегоне, пригласившей меня на горячий источник.

Мне было даже трудно сконцентрироваться, когда я думал о том, сколько, должно быть, теряю. А осознание, что он выше всего этого, лишь ухудшало мое состояние. Уходя с бесед, я уже находился в депрессивном состоянии и ругал себя за отсутствие силы воли. К этому времени я уже завязал с алкоголем и наркотиками, но у меня было четкое ощущение, что он был гораздо более чистым человеком, чем я когда-либо мог бы быть. Мне в голову пришла мысль о том, чтобы устроиться на работу в одну из его школ или взять обет безбрачия, но это означало бы конец моих амбиций как художника и расставание с женщиной, которая меня с ним познакомила. Идея целибата была удобным предлогом, чтобы дистанцироваться от нее, но пролитых ею слез оказалось достаточно, чтобы отказаться от обеих идей.

Моя жизнь продолжалась, но что-то в ней поменялось. Я был молод, не уверен в себе, беден и нереализован. Я чувствовал себя потерянным.

В конце концов книги Кришнамурти начали пылиться на полке. Время от времени я погружался в них, пытаясь «ухватить это», может быть, с другой стороны, может быть, через месяц или через год, или через пару лет.

Как бы я ни старался, в конечном итоге это было похоже на игру в прятки с неизвестным. Потребовалось еще двадцать лет и другой Кришнамурти, чтобы окончательно освободиться от влияния этого человека.