Пропустите женщину с ребенком

6

За несколько лет службы в Сибири Егор многому научился и многого добился. Ему повезло с начальством. Впрочем, им тоже повезло с Одиноковым. Он никогда не высказывал мнения, идущего вразрез с руководящим, был четок, послушен и оперативен, конфликтов не любил, с подчиненными всегда оставался предельно вежливым. Правда, жил, будто оправдывая свою фамилию, — наособицу, сиротливо и холодно. Дружеских отношений ни с кем не заводил, со всеми без исключения держался строго-официально, женщин избегал.

Сослуживцы поудивлялись, поудивлялись да и перестали. Они порой раздражали, даже бесили Егора своими сборищами, вечными бутылками водки и пива, сальными анекдотами, а самое главное — разговорами о женщинах. Без них офицеры действительно жизни себе не представляли. Ценили бабье на полкопейки, высмеивали, но с языка не спускали.

Егор приятельских посиделок и застолий старательно избегал, за что его очень скоро невзлюбили, считая зазнайкой и выскочкой.

Как лучшего среди молодых, его направили в Москву учиться в академию. Выйдя оттуда капитаном, Одиноков остался служить неподалеку от столицы, где быстро стал майором.

Потом грянул Афган…

Одинокова никто туда отправлять не собирался. Он вызвался сам. Хотел испытать себя в настоящем деле. И еще Егор был уверен, что наилучший способ сберечь родной дом — защищать чужой. Эта истина казалась ему незыблемой.

Сначала рапорты Одинокова упорно отклоняли, но Егор своего добился. Нелепый человек… И уехал в чужую жаркую страну, написав домой короткое письмо, где на всякий случай попросил его не ругать и за все простить.

Отец горько вздохнул, мать заплакала, сестры удивились и встревожились…

Из Афгана Егор вернулся через три года в чине полковника, с гирляндой орденов и медалей и тяжелым ранением. К тому времени Одиноков совсем запутался в себе, в делах родной страны и прогнозах.

Первое время он не мог даже спать от мучительных головных болей. Потом стало полегче, да и привык, притерпелся… Полежал в госпитале, прошел реабилитацию и попросился снова служить. А чем еще он может заниматься? Другой профессии ведь нет, и в мирной жизни делать Егору словно нечего. Ему уклончиво пообещали подумать и рассмотреть, а пока посоветовали навестить родных и отдохнуть. Слово «отдых» вызывало у полковника тяжелое недоумение и раздражение. Одиноков не понимал смысла этого слова.

Но положение казалось безвыходным, и до поездки домой он решил сначала съездить в свой подмосковный полк, проведать старых знакомых. Странно, что его туда потянуло. Одинокова по-прежнему ни с кем не связывали никакие дружеские отношения, ни одна близкая душа в полку его не ждала. Просто одиночество стало вдруг томить, мучить и донимать все сильнее… Куда деваться, полковник не знал и мрачнел, замыкаясь день ото дня все больше и больше.

На вокзале продавали дефицитную по тем временам воблу. К пиву будет отлично, подумал Егор. Но у продавца не оказалось ни бумаги, ни пакетов — нужны свои. Бумаги в стране не хватало так же, как и всего остального.

Егор поколебался мгновение, но медлить дальше становилось опасно. Пассажиры расхватывали неизвестно откуда взявшуюся здесь воблу с такой стремительностью, словно жить без этой сухой рыбки не представлялось больше возможным. Тогда полковник, наплевав на все приличия, купил несколько рыбин и, крепко ухватив их за хвосты, поспешил к уходящей электричке. Народ вовсю веселился, глядя на хмурого чудика в погонах с воблой в руке. Особенно радовались дети.

Стараясь рассматривать ситуацию философски, Егор сел со своими рыбками в электричку, держа их в вытянутой руке на манер букета. Удалось даже найти свободное место. Вскоре, На радость Егору, по вагону пошел продавец прессы. Одиноков тут же купил газету и завернул в нее воблу. А затем, уже расслабившись, стал читать статью, которая закутала драгоценных рыбок. Писали о тяжелых боях в Афганистане, о погибших и раненых…

И перед глазами вновь закружилась грязная песочная мгла, воняющая бензином и кровью, вздыбилась разбитая воронками горячая дорога, усеянная обломками машины и телами однополчан… Непрерывно, надсадно, страшно кричал умирающий водитель…

Последняя дорога Егора в Афгане, откуда Одинокова успели вовремя переправить на самолете в Россию… Ревели двигатели, матюгались сидящие и лежащие рядом, бинты быстро намокали красными пятнами… Голова разрывалась от боли.

По той дороге прямо перед ними прошел целым и невредимым микроавтобус, битком набитый женщинами и детьми. Или это были переодетые в бабские тряпки мужики? И автобус пропустили нарочно, чтобы русские расслабились. Они тогда и в самом деле почему-то поверили в безопасность дороги…

Ехавший в одной с Егором машине лейтенант потом рассказывал Одинокову в госпитале, что микроавтобус обнаружили спокойно стоявшим в стороне. Дети попрятались в кустах, а среди деревьев мелькали черные одежды притаившихся то ли баб, то ли переодетых мужиков…

Егор давно уже понял, что вляпался в грязное дело. Но объясняться и расследовать подробности и детали начала войны было слишком поздно. Да и никто не стал бы этим заниматься. Всех дум не передумаешь…

— Тебе ведь придется убивать людей… — сказал когда-то отец. — А такое умение дано не каждому. Ты готов к этому?..

Да, пришлось убивать… И многих… И готовым к этому он не оказался, хотя ни разу не уклонился от приказа, не попытался его оспорить или не подчиниться… Но чем дольше Егор воевал, тем чаще вспоминал слова отца, и понимал их справедливость. И чувствовал, еще немного, и он взорвется от гнева… И закричит, что люди, отдающие приказы, не имеют на это никакого морального права. И почему именно им это право дано?! И вообще безгласно и безвольно подчиняться могут лишь машины!..

А вокруг русские гибли пачками… И каждый день хоронили и отправляли в госпитали тяжело и легко раненных…

Взорваться Одиноков не успел. Помешала мина на дороге, взорвавшаяся немного раньше. Потом его долго везли, перевязывали, что-то кололи, снова везли… Он проваливался в черноту небытия, трясся в санитарных автомобилях, плыл на носилках… И наконец, оказался в самолете… Позже в госпитале в Москве…

Приехали родители и сестры. Сутками дежурили возле него по очереди. Верка ждала ребенка, но все равно старалась от брата надолго не отходить, хотя мать с отцом и Олюня гнали ее домой.

— Вы где здесь живете? — с трудом спросил едва пришедший в себя Егор.

— Ты о нас не думай! — махнула рукой заплаканная, но радостно улыбающаяся мать. — Мы устроились благополучно! У моей троюродной сестры. Она нам целую комнату отвела. Главное — тебя на ноги поставить! А врачи тут хорошие, заботливые. Говорят, скоро поднимешься, все пройдет…

И он действительно вскоре поднялся. Хотя головные боли оставлять его не собирались.

Егор положил пропахшую рыбой газету вместе с воблой себе на колени и поискал в кармане болеутоляющее. После ранения он всегда носил лекарства с собой.

— Что интересного в сегодняшней прессе? — насмешливо спросила женщина напротив. — Вы так внимательно читали… Несмотря на то что вам сильно мешали рыбкины хвостики и чешуя.

Одиноков внимательно взглянул на случайную попутчицу. И поразился ее бесконечно грустным темным глазам. Такая молодая, красивая, модно одетая… И, судя по всему, довольно контактная и словоохотливая. Откуда тогда эта печаль?.. Настоящая, не наигранная и не придуманная.

— Пишут что всегда, то и сегодня, — холодно ответил Егор. — Одна нерва…

Он не собирался вступать в разговоры с незнакомыми дамами, пусть даже очень приятными на вид. Одиноков сунул таблетку в рот, разгрыз и проглотил без воды. Жаль, что запить нечем, но он обойдется. И не к такому давно привык.

Попутчица торопливо порылась в пестрой сумке и вытащила бутылку боржоми.

— Вот, — женщина протянула ее Егору, — только открыть нечем и стакана нет. Пейте прямо из горла! И запомните: все таблетки нужно всегда обязательно запивать большим количеством воды! Простой, а не этой. Но другой сейчас нет.

Егор сухо поблагодарил, взял бутылку, ловко открыл ее об сиденье и выхлестал сразу половину. В висках почти сразу немного отпустило.

— А вы что принимаете? — стала допытываться дама.

Одиноков хотел нагрубить, но посмотрел на полупустую бутылку в руке и не осмелился платить за доброту черной неблагодарностью. Сидящие рядом две бабуси в платочках ласково улыбались. Возле дамы примостилась черноволосая, тоже очень красивая девочка лет десяти, рассматривала полковника с любопытством и тоже очень доброжелательно. Очевидно, дочка.

— У меня повышенное внутричерепное давление. Забодай его комар… — пробурчал Егор. — Девочка засмеялась, услышав о комаре. — После ранения и контузии, — продолжал Одиноков. — Короче, это война… Пью любые таблетки, снимающие боль хотя бы на время.

Бабуси закивали скорбно и обреченно. Девочка испуганно прижалась к матери, глядя на Одинокова во все глаза.

— Я врач, — пояснила женщина. — Правда, стоматолог… Но все равно немного разбираюсь в травмах… Вам сейчас необходим длительный отдых и покой. Тогда все может прийти в норму. Разве врачи в госпитале вам ничего не объяснили? А никакой комар ваше давление не забодает. Увы, увы…

— Дяди в белых халатах мне все очень подробненько обсказали, — усмехнулся Егор. — В точности как вы. Но длительный отпуск не получится. Немного отдохну у родителей и начну снова проситься на службу. Короче, мне нечего делать в мирной жизни. Я давно уже отвык от нее и в ней совсем не нуждаюсь. Да и поздно мне уже к ней прилепляться.

Женщина покачала головой:

— «И вечный бой, покой нам только снится»? А ведь это ошибочная и крайне вредная, просто-таки опасная позиция. Ну, для кого-то, возможно, постоянная борьба — действительно источник жизненной силы, энергии и наслаждения. Но такие люди — редкость, их мало. Увы, увы… В основном все нуждаются в подзарядке. А это как раз отдых, лес, река, море, песок…

Егор содрогнулся, вспомнив песок Афганистана, мерзко скрипящий на зубах. И тот, на дороге, грязный, пропитанный кровью и бензином, отчаянно пахнущий страданием и болью…

— Простите, — женщина ничего не поняла, но чутко уловила свою оплошность, — я, видимо, сказала что-то не то… Только отпуск, и длинный, вам так или иначе необходим.

— От жизни отпуск не возьмешь, — пробурчал Егор и вспомнил лекарку бабу Дуню, тоже твердившую про отдых. — Как ни старайся, судьба не отпустит… Она распоряжается нами по своему усмотрению.

Попутчица улыбнулась.

— Ваша правда… А вы, наверное, едете в свой полк? Это неподалеку от нашей дачи. Во всяком случае, станция одна. Давайте, пока едем, я вас чем-нибудь угощу. Да и Маша не откажется. Ты ведь, помнится, давно просила есть? — повернулась она к дочери.

Бабули в платочках улыбались и дружно, в такт кивали. Тренированные, подумал Одиноков, небось и в ногу ходить могут запросто.

Девочка радостно засияла и полезла в материнскую сумку с продуктами, вытаскивая оттуда термос и промасленные пакеты с бутербродами.

— А вы не хотите? — приветливо предложила девочка материнские запасы бабулям.

Те слаженно отказались, но с удовольствием наблюдали, как вокруг начали с аппетитом жевать.

Из электрички вышли втроем. Егор с воблами в руке послушно шагал за своими случайными попутчицами, не понимая сам себя. От солнца, зелени и подмосковного воздуха кружилась ноющая голова.

— Вон, видите ту дорожку? — показала женщина. — По ней все время прямо, и на первом углу справа наша дача. Зеленая, большая, двухэтажная. Мой отец врач. И довольно известный. Даже академик. Если бы вы зашли к нам перед отъездом в Москву, он бы вас посмотрел. Знаете, лишняя консультация никогда лишней не бывает. Меня зовут Кристина Геннадьевна.

Егор заглянул в ее, очевидно, никогда не теряющие своей печали глаза и пообещал зайти. Завтра к вечеру.