Прорицатель

ГЛАВА I

На главной башне зазвонил колокол. Глухой и протяжный стон металла, поцелованного металлом, волнами растёкся по воздуху и через несколько мгновений повторился. А потом ещё раз, и ещё, и паузы становились всё меньше.

Собственно, в самом звоне ничего необычного не было — Пиарт привык к нему очень давно и слышал несколько раз на дню. И давно возненавидел, особенно когда старания не в меру усердных звонарей Академии отвлекали от работы. Однако в этот раз время явно было непривычное — не завтрак, не обед и не ужин, не праздник, не собрание профессоров. Видимо, что-то случилось; может быть, опять какой-нибудь идиот с начальных курсов забрёл в лабораторию зоологов, пока там никого. Послушав звон какое-то время и напрасно понадеявшись, что он прекратится, Пиарт с мысленным проклятием оторвался от записей. Он как раз занимался описанием интересного экземпляра бурой крестовинки, которую нашёл сегодня утром. Это должно было неоценимо помочь его масштабной работе — той, которую Ректор одобрил совсем недавно как раз из-за чрезмерной масштабности. Но Пиарт с юношества любил замахиваться на большие начинания — и обычно достигал в них успеха, благополучно пройдя в аскетических стенах Академии Ти'арга все стадии от «подающего надежды юноши» и «блестящего студента» до «мастера в своей области» и «наставника молодых дарований». «Молодых дарований», оказавшихся под его началом, он обычно просто не выносил — вспоминал себя в их возрасте и не скрывал отвращения.

Однако, хотел он этого или нет, Академия и ботаника стали его жизнью, главной обузой, заботой и обязанностью с тех пор, как он сделал выбор и принёс обет в день пятнадцатилетия. Теперь, в свои сорок четыре, в ту пору, которую принято именовать расцветом тела и духа, Пиарт был преуспевающим и маститым учёным, состоял в Совете профессоров, возглавлял кафедру ботаники, имел недурные отношения с Ректором, да и вообще прекрасно чувствовал себя в такой совершенно особой реальности, как Академия за Рекой Забвения, древнее сердце учёности Обетованного, когда-то неподвластное королям, теперь же — градоправителям. Студенты по большей части не любили его (кроме совсем уж фанатиков, которые почти перевелись), и он отвечал им взаимностью; коллеги или считали его чудаком, или сами были чудаками куда большими. Пиарт начал свой путь так же, как все здесь — любознательным мальчишкой, родители которого осмелились дать чаду настоящее образование. Его отец владел лесопилкой недалеко от Города-под-Соснами; решение Пиарта остаться в Академии когда-то стало для него, как и для всей остальной семьи, неприятной неожиданностью, но наследником он не был, так что относительно скоро все смирились с этой причудой. Застенчивый и нескладный подросток, он прошёл через все обычные вопросы, метания, сомнения, смутные желания и страсти — и в конце концов успокоился, примирился со своим положением, научился трезво и немного злобно шутить, а ещё ценить хороший гербарий выше хорошенького женского личика.

Так или иначе, теперь он вышел из своей комнаты и, спускаясь по винтовой лестнице, увидел несколько проворно сбегавших по ступенькам младших преподавателей.

— Гарлис! — окликнул Пиарт одного из них — пышущего здоровьем, обычно немного заторможенного историка. Тот оглянулся, кивнул с рассеянной улыбкой и остановился подождать его. — Куда Вы так спешите? Разве горит библиотека?

— Не кощунствуйте, профессор Пиарт, — Гарлис сбавил шаг, и они пошли рядом. Духами от него разило, как от девки. — Я думаю, случилось что-то серьёзное. Вы слышите — колокол всё звонит.

— Ректор уже в роще?

— Наверное, да. Я вышел, как только закончил с делами.

Пиарт демонстративно зевнул. Стёршиеся каменные ступеньки наконец закончились, и бок о бок они покинули башню. Стоял довольно тёплый день, но шальной ветер, шумящий в кронах, немедленно заиграл полами их мантий.

— Не переживайте, я уверен, что там ничего действительно важного. Вы нервничаете, как перед защитой степени.

Гарлис коротко хохотнул.

— Другой на Вашем месте сказал бы — как перед свиданием... Надо же, сколько народу.

И правда — по мере приближения к дубовой роще, традиционному месту всеобщего сбора в необходимых ситуациях, их обгоняло всё больше людей, а за кованой оградой, на пересечении посыпанных песком тропинок, вообще кишел бормочущий сплошной муравейник — сотни студентов и профессоров. А колокол всё звонил.

Разминувшись с Гарлисом, Пиарт с ругательствами протолкался поближе к деревянному возвышению рядом с огромным узловатым деревом в центре рощи. Этот дуб был поистине необъятен и представлял для любого ботаника громадный интерес; по личным подсчётам Пиарта, пять веков ему уже стукнуло.

Вскоре появился Ректор в сопровождении эскорта, и разговоры стали утихать. Какой-то низкорослый студентишка шумно дышал Пиарту в затылок, и он старался не обращать на это внимания. Ректор остановился посреди помоста, излюбленным плавным движением поправил мантию с синей окантовкой, огладил богатые седые усы. Выглядел он спокойным, разве что слегка расстроенным; Пиарт снова сказал себе, что ничего серьёзного произойти не могло — и всё же он чувствовал непонятную тревогу.

— Сообщество Академии, — хорошо поставленным голосом проговорил Ректор, приподняв руку. Колокольный звон стих, — я созвал вас, чтобы сообщить ужасную новость, только что подкосившую меня. Около получаса назад студента факультета естествознания Карлиоса аи Шегта нашли мёртвым в бане. У него было перерезано горло.

Карлиос?

Нет, не может быть. Ну что за ерунда. Это какая-то ошибка.

Пиарт стоял молча, слушая сбивчивый ропот множества голосов вокруг. Тот самый колокол будто опустили ему на голову — в это нельзя поверить. Карлиос, сын простого крестьянина каких-то северных лордов, был его учеником. Если ещё конкретнее — он был на данный момент лучшим и, что греха таить, любимым, хотя Пиарт не позволял себе заводить любимчиков и никогда не выделял его слишком откровенно. Тем не менее, это было очевидно: явный талант и искреннее рвение Карлиоса всегда поощрялись и одобрялись. Однако он был юношей скромным, даже слишком, к тому же немного неуклюжим, но в то же время болезненно самолюбивым — его задетая гордость доводила до крупных ссор и драк, поэтому близких друзей среди студентов у него, насколько Пиарт мог судить, не было. Он всегда держался особняком, с чисто сельским достоинством, и необычайно много времени посвящал занятиям. Их общение с Пиартом в общем-то не выходило за рамки ботаники, но он уже года два был абсолютно уверен, что только Карлиоса может допустить кандидатом на своё место — и, скорее всего, так когда-нибудь и сделает.

Теперь же выяснилось, что его грубо лишили такой возможности. Какой-то абсурд: кому понадобилось убивать студента Академии, безобидного парня без гроша за душой? Может, друзей у него толком не было, но врагов и подавно.

К тому же — баня. Какая низость. Очень может быть, что убийца сейчас в этой же роще.

Выдержав скорбную паузу, Ректор поднял руку в новом призыве к тишине.

— Мы сделаем всё возможное, чтобы уличить убийцу, будь он из этих стен или нет; прошение в суд Меертона [6] уже отправлено. Семье Карлиоса также сообщат об этом в ближайшее время. Погребение состоится послезавтра в полдень — на нашем кладбище, поскольку Карлиос уже отдал себя Академии. Призываю всех, кто знал его, и всех, кому небезразлично это чудовищное событие, прийти и попрощаться. А сейчас прошу подойти ко мне для совещания профессоров, обучавших юношу, и всех тех, у кого есть какие-то сведения или подозрения по поводу преступления. Остальные могут направляться на занятия. Следующие два дня объявляю временем траура.

Сквозь гул и топот Пиарт протолкался к помосту. Его жгло множество срочных и внезапно возникших вопросов. Льдистые глаза ректора были глубоки и печальны.

— Пиарт, старина, могу представить, как Вам тяжело. Держитесь, — Ректор даже притянул его к себе и дружески приобнял — никогда раньше он не позволял себе ничего подобного. Подходили и другие преподаватели: подслеповатый, не расстававшийся с посохом астроном Киард, молодой и нервный географ с козлиной бородкой — Пиарт не помнил его имени...

— Когда именно это случилось? И где се йчас тело? — спросил он, высвободившись.

— Сегодня утром, надо думать... Лекарь сказал, что кровь недавно остановилась, когда мы обнаружили его. Тело обмывают и осматривают.

— Я могу его увидеть?

— Мне жаль, но пока доступ запрещён всем.

— Я не все, господин Ректор. Я руководитель Карлиоса... Был им. Я должен...

— Есть какие-то подозрения? — спросил, чуть заикаясь, географ. Жарко не было, но на лбу у него блестел пот.

— Это я хотел узнать у вас, — Ректор посмотрел на него со своим зорким прищуром. — Кем бы ни был убийца, он искусно скрылся и не оставил заметных следов... Дождёмся остальных.

— Да в бездну остальных! — неожиданно для самого себя взорвался Пиарт. — Мне надо увидеть Карлиоса и баню, где это случилось. Немедленно!

— Мы понимаем Ваши чувства, но это невозможно. Кажется, я выразился ясно, — Ректор говорил, как всегда, ровно и доброжелательно, и это как никогда бесило Пиарта. — Баня оцеплена, с часу на час прибудут приставы из Меертона. Вы ведь не врач, не жрец и не юрист, Пиарт. Что Вы хотите там увидеть, кроме мёртвого молодого человека?

— Наверное, он считает, что в деле замешана ботаника, — саркастично подметил неслышно подошедший математик Карлиоса. Когда-то они с Пиартом вместе учились — и много между ними осталось незаконченных разговоров. Вораго, родом из северных просторов бывшего Альсунга, стал первым его другом и кумиром в Академии. И ещё названым братом, а потом — предателем, тоже первым. Целые моря утекли с тех пор, но Пиарт по-прежнему предпочитал не сталкиваться с ним — с его холодным умом, неповторимой язвительностью и болезненно-синими глазами.

— Очень может быть. Возможно, кто-то решил, что мальчик знает слишком много в своей области. Это могла быть банальная зависть, — как мог спокойно сказал он.

— Перерезать из зависти глотку средь бела дня в общей бане? Боюсь, это чересчур даже для нашей родной Академии, — и Вораго принялся невозмутимо набивать трубку.

— Сейчас не время для цинизма, — урезонил его Ректор, и Пиарт мысленно возликовал.

— А, собственно, что м-молодой человек д-делал в этой самой б-бане в учебное время? Он отсутствовал на м-моём уроке, — вмешался географ.

— Вот это нам всем и предстоит выяснить, — подытожил Ректор. Пиарт пообещал себе, что после пойдёт в теплицы — только там, наедине с растениями, он мог обдумывать такие важные вещи.

ГЛАВА II

Гостиница была скверная. Мей понял это, как только переступил порог: уж оценивать гостиницы он научился неплохо. Промозглый и влажный холод, толстый слой грязи на подгнивших досках, устойчивый запах дыма и эля, который так любят северяне, плесень, гнездившаяся по углам... Пара постояльцев оборванного вида жевала пригоревшую яичницу, а хозяйка — дородная женщина в засаленном переднике — оттирала стойку так яростно, будто надеялась проскрести в ней дыру.

Мей подхватил свои вещи — благо их было немного, он привык путешествовать налегке — и направился к стойке. Он, в конце концов, сам решил остановиться в самой дешёвой гостинице, так что нет смысла жаловаться. Зато здесь тихо и даже почти безлюдно, пока остальной Город-во-Льдах сходит с ума.

— Добрый день, — поздоровался он с хозяйкой. Она промычала что-то, не отрываясь от своего занятия. — Есть свободные комнаты?

— Чердак. Или без окна.

— Простите?...

— Без окна. С выбитым стеклом, — снисходительно пояснила женщина. Мей поразмыслил; весна на севере была порой странной и именовалась весной разве что исключительно формально. С тем же успехом он мог просто спать на улице.

— Тогда я займу чердак.

— Серебряник в день, — тряхнув головой, хозяйка подняла взгляд, и Мей увидел, что у неё ужасное косоглазие. — И семь медяков за завтрак.

— Обойдусь без завтрака, — сказал Мей и развязал кошелёк.

Хозяйка достала учётную книгу и огрызком карандаша поставила крестик в одной из граф. Мей заподозрил, что писать она не умеет. Либо она вдова хозяина и гостиница перешла к ней недавно (этим можно объяснить сумрачное настроение), либо подменяет его, пока он в отъезде.

— Проводить или сам дойдёшь?

— Спасибо, сам.

Завершив нехитрую процедуру, Мей снова подхватил сумку и поднялся по лестнице. Как и следовало ожидать, чердак оказался до невозможности пыльным и набитым каким-то хламом — а ещё таким же промёрзшим, как всё здесь. Да и надежда на то, что в постели нет клопов, была слабой. Впрочем, жить доводилось и в худших местах — тем более, здесь он только на время ярмарки.

Ярмарка в Городе-во-Льдах была, во-первых, значимым событием, которое он ещё не видел и на которое стоило посмотреть, а во-вторых — хорошим поводом покинуть Город-над-Пещерами, правители которого явно намеревались нарушить условия их договора и загнать его в пожизненную кабалу. Те несколько месяцев, что Мей провёл при их дворе, были, несмотря на удобства, деньги и почёт, далеко не лучшим временем в его жизни. Как и всем прочим, им требовался его Дар — и, как все прочие, они ровным счётом ничего в нём не смыслили. Судя по их вечному недовольству, им казалось, что видения обязаны приходить к нему по некоему подобию расписания и, кроме того, всегда касаться именно Города-над-Пещерами, к тому же желательно быть ясными и немедленно объясняться самим же Меем. Его работа как секретаря (между прочим, одного из самых грамотных в той глухомани) их интересовала мало; однако, вскоре рассудив, какое стратегическое преимущество им даёт Мей, они определённо не собирались выпускать его из-под контроля. Мей не привык к такому обращению — за три с лишним года странствий он не заключил ни одного пожизненного соглашения и сразу честно сказал, что может уйти в любой момент. В конце концов — ушёл и возвращаться не планировал.

Мей сел на кровать и стал распаковывать вещи. Узел с одеждой и куча тетрадей с записями — вот, собственно, и всё, что у него было. Замер, прислушиваясь.

— Новое место, — зачем-то произнёс он вслух, нарушив пыльную чердачную тишину. Где-то за стеной спорили на незнакомом языке соседи — наверное, южане. Далеко же их занесло; хотя — кого только не заносит на ежегодную ярмарку в Город-во-Льдах. С севера его удобно прикрывают Старые горы, а на восток недалеко до моря.

Эта привычка — разговаривать с собой — появилась у Мея не так давно и изрядно его раздражала... Действительно, это снова было новое место — очередное, в который раз. Да, он насмотрится на диковинные товары, поговорит с людьми издалека, увидит столицу древнего Альсунга и те земли, где разыгрывались когда-то кровопролитные битвы за северное королевство мореходов и охотников. Должно быть, сходит в горы (надо будет поискать проводника), взглянет наконец-то на их вечно заснеженные вершины и на озёра, о которых говорят, что они прозрачнее самой Сини... Однако всё это, увы, давно не радовало его по-настоящему, хотя и занимало. Он не знал, что будет делать дальше и зачем на самом деле пришёл сюда. Он давно не знал, зачем куда-то приходит.

Конечно, Мея прельщала такая жизнь — эта абсолютная, завораживающе-пряная свобода и независимость. Он сам их выбрал. Но, покинув Город-на-Сини, он очень скоро начал ощущать, как это тягостно — быть словно быком, которого гонят куда-то жалящие оводы, или перекати-полем, которое не в состоянии сохранять неподвижность. Не иметь места, куда хотелось бы возвращаться. Хватало пары дней, чтобы любые впечатления наскучили ему.

Разумеется, он любил родных, с трепетом хранил и часто перечитывал каждое письмо от сестры, написанное коряво и с ошибками. Слава богам, они были счастливы. Совместными усилиями Мей, который пересылал в Город-на-Сини большую часть своих заработков от службы на высокопоставленных особ, и Эйтон, который арендовал помещение в Городе на свои сбережения и открыл преуспевающую лавку по торговле разным мелким скарбом, вытащили их из нищеты. Теперь они жили в другом доме — собственном; госпожа Кейла больше не была судомойкой, а Атти — торговкой. Атти вела именно такую жизнь, какой всегда хотела. Она искренне обожала Эйтона и ценила его робкую любовь, ей нравилась возня с хозяйством (хотя они даже позволили себе нанять кухарку), вечерние посиделки с соседками и, конечно, воспитание двух дочек-погодок — Кейлы и Инис. Мей так пока и не видел своих очаровательных племянниц. В каждом письме его просили приехать — и с каждым ответом он обещал сделать это, как только сможет, чувствуя себя последним подлецом. Он понятия не имел, когда наберётся сил для этого и наберётся ли вообще.

Первые месяцы после отъезда он провёл в Долине Отражений, продолжив обучение у Гэрхо; его встретили радушно, как в прошлый раз — и, как в прошлый раз, проводили без особых огорчений. Чуть ли не первым делом Мей заявил Гэрхо, что хотел бы научиться драться на мечах — ему некуда было деть накопившуюся злость. Гэрхо удивился, но не стал вдаваться в расспросы, и Мей где-то полсотни рассветов встречал, покрытый синяками и ссадинами, с тупой болью в мышцах и готовясь опять обливаться потом. Но ему нравилось — это отвлекало; можно было не думать ни о чём, кроме себя и противника, ни о чём, кроме того, куда в следующий момент поставить ногу и как лучше отбить удар.

Гэрхо ничего не спросил об Анне, и за это Мей был благодарен ему больше всего. Он только изредка посматривал на него с задумчивым сочувствием, когда забывал о своей обычной язвительности.

Мей ушёл из Долины осенью, исходил много земель, много видел — и не видел ничего. Города и деревни, замки, люди — уже немало, конечно, но ему вечно чего-то не хватало. Он старался ни к кому и ни к чему не привязываться, потому что каждый раз знал, что вскоре уйдёт; что-то непрерывно тянуло его дальше — может быть, Дар, а может быть, что-то, чему и не подберёшь имени.

В последнем своём видении, после которого Мей и решился покинуть Город-над-Пещерами, он видел лес. Там стоял тихий летний день, и солнце, видневшееся сквозь просветы в узорчатой листве, обильно поливало золотистыми лучами замшелую тропинку, залежи листвы, шершавые стволы и камни. Много было берёз — белых, тонких и как-то по-девичьи робко жавшихся друг к другу, но попадались и тёмные, пахнущие страшной сказкой ели, а в воздухе летал тополиный пух. В буйной поросли трав мелькали дикие цветы; где-то упорно стучал дятел и пронзительно верещали ещё какие-то птицы (Мей никогда в них не разбирался), а по его коже (сам он тоже был там) почему-то десятками ползали муравьи.

Это было самое дивное и одновременно самое странное его видение. Среди своих записей он обозначил его просто: «Лес», поскольку не знал, что ещё добавить. Но это не выходило у Мея из головы — он будто опять и опять видел себя там, среди агрессивно лезущей отовсюду пышной листвы и хвои, в прелой прохладе, под синим небом, которое, казалось, можно было рассмотреть сквозь молодые берёзовые листья — а заодно пересчитать в них прожилки.

В Городе-во-Льдах о таком буйстве зелени мечтать не приходилось, и он убедился в этом, когда вышел прогуляться. Наверное, здесь было интереснее зимой (особенно если учесть знаменитые ледяные скульптуры) — сейчас же он увидел просто множество каменных и (изредка) деревянных зданий, бедные проблески растительности, серое небо и не лучшего состояния дороги. Побродив немного без всякой цели, Мей узнал у прохожего направление и пошёл к одной из трёх городских площадей, на которых велись приготовления к ярмарке. Вот где было полно народу и царила суматоха: ставили помосты, велись ремонтные работы; его чуть не сбили тачкой с известью. Мей извинился и спросил:

— Вы не знаете случайно, какая часть отведётся под товары с юга?

Чернобородый коренастый мужчина пожал плечами и покатил свою тачку дальше. Мей вздохнул и собрался возвращаться в гостиницу, когда вдруг уловил среди говоров вокруг смутно знакомые интонации. Посмотрев в направлении голоса, он не поверил собственным глазам: молодой, изящно одетый светловолосый щёголь, беседующий, видимо, со здешним распорядителем, был ему очень даже знаком.

— Веттон! — окликнул он, испытывая противоречивые чувства. Молодой человек не отреагировал. Тогда Мей подошёл и с размаху хлопнул его по плечу. — Милорд!

Милорд, поражённый таким хамством, медленно развернулся, смерил его холодным взглядом, а потом узнал и расплылся в улыбке.

— А, тот самый парень из глуши! Не думал, что мы ещё увидимся... Я с Вами свяжусь, — бросил он собеседнику и энергично схватил Мея под руку. — На ярмарку, конечно? Где ты остановился?

— В «Коне в яблоках», — ответил Мей, с некоторым трудом вспомнив название своей гостиницы. Веттон озадаченно нахмурился.

— Ни разу не слышал. Верно, какая-нибудь дыра. Переезжай-ка ко мне в «Плющ», я всё равно здесь надолго.

— Спасибо, но «Плющ» мне не по карману, — вполне искренне сказал Мей. Веттон остановил его любимым величественным жестом.

— Плачу я, и это не обсуждается. Пойдём, заберём твои вещи... Расскажи, как ты провёл эти годы, — и, не дождавшись ответа, продолжил: — Я вот устраиваю кое-какие сделки — и, знаешь, это приносит доход получше нашего хлеба. Отец весьма доволен. Маира — помнишь её? — всё спрашивала о тебе первое время, потом примолкла. Не знаю уж, что ты ей там наговорил, но совсем задурил девчонке голову. Ей скоро замуж, а она всё сидит у окна и читает старые книги.

— Ты торгуешь своим Даром? — напрямик спросил Мей, уклонившись от разговора о Маире эи Ниис. Разумеется, он помнил эту девочку — и даже до сих пор хранил засушенный гелиотроп. Ему было светло и одновременно как-то стыдно вспоминать о ней, хотя он вроде бы ничем перед ней и не провинился.

— Иногда приходится, — многозначительно улыбаясь, сказал Веттон. — Его можно использовать очень ненавязчиво — так, что никто толком и не заметит... Но помогает прекрасно. Неужели ты нет?

— Я тоже, — признал Мей. — Нанимаюсь время от времени. Но сейчас я совершенно свободен.

«И почти совершенно без денег», — добавил он про себя.

— А история с этими... Близнецами? Ты всё ещё бегаешь от них?

Он мотнул головой.

— Нет... Нет, всё закончилось, — надо было срочно перевести тему. — Лучше расскажи мне...

— Ещё я слышал о твоей связи с Таисой эи Ронала. Это правда? Та самая леди Таиса, за рукой которой гоняется половина Обетованного! Когда я услышал, то не поверил. Как тебе это удалось, деревенщина?

— Сам не знаю. Давай не будем об этом, — поморщившись, отрезал Мей. У Веттона был талант заводить неприятные разговоры. По сути дела, они никогда не были друзьями; и, хотя Мей и рад был видеть его сейчас, но только как живое напоминание о счастливом времени, проведённом в Долине Отражений. Ему уже хотелось от него отделаться, и он жалел, что согласился остановиться в «Плюще». — Как поживают Таллиам с женой?

— Три месяца назад у них наконец-то родился сын; ликовала вся округа. Но тебе не удастся скрыть это от меня. Ты вообще знаешь, что к леди Таисе сватался и Керд — и был отвергнут, как все прочие?

— Понятия не имел. Веттон, пожалуйста... Это действительно грязная, глупая история, — Мей сам от себя не ожидал такой откровенной оценки; это сорвалось с губ прежде, чем он успел подумать, — и я не желаю о ней говорить. И вообще, мы почти пришли.

Они и правда приближались к той самой гостинице; на вывеске различалось почти выцветшее и крайне неумелое изображение коня.

— Да... — протянул Веттон. — Должен признать, я ожидал даже чего-то менее убогого, но со вкусом у тебя всё так же печально, как раньше.

ГЛАВА III

Нери спала, и ей снились необычные сны: семейный снурк, пожирающий кроликов, а потом запивающий их золотистым соком плодов шатрового дерева, изысканно приглашал её разделить с ним трапезу; затем она танцевала на празднике урожая и одну за другой ломала все кости, почему-то совсем не чувствуя боли; в третьем сне мама снова была здорова, и они вдвоём пускали воздушных змеев... Последнее сновидение было таким чудесным, что просыпаться ей не хотелось, но утро наступило неотвратимо, как и всегда.

— Мона Ниэре, пора вставать, — няня Шильхе широко распахнула окно, и солнечный свет залил комнату. Нери приоткрыла один глаз и чуть не ослепла, а потом вспомнила, что сегодня сотый день годичного цикла — а значит, оба солнца как раз в той фазе, когда видны очень хорошо. Снова придётся тащить тяжёлый зонтик.

Сотый день цикла. До Нери наконец дошло, что ещё это значит, — так всегда бывает, когда только просыпаешься и ещё не входишь в новый день, — и она с глухим стоном глубже зарылась в ткани.

— Мона Ниэре, — няня добавила в голос напускной строгости. Нери слышала, как она расхаживает по комнате — заново расставляет статуэтки духов на алтаре, приближается к сундуку, чтобы достать её одежду...

— Мона Ниэре, сегодня ты не можешь долго нежиться. Сегодня важный день.

Шуршит одеяниями в сундуке, кладёт что-то поверх крышки, с глухим стуком закрывает её...

— Тебе исполняется шестнадцать. Мон Гватха устраивает большой пир.

Так, теперь берёт поднос с завтраком (звякает посуда) и идёт к постели... Действительно пора.

— Но к чему пир? — пробормотала Нери, потягиваясь и чувствуя, как тонкое ночное одеяние взмокло от пота. — В прошлом году я достигла брачного возраста, а что такого в шестнадцатилетии?...

Она открыла глаза и села, вопросительно уставившись на няню — полноватую, всё ещё красивую женщину в лимонно-жёлтом одеянии и с положенным её статусу сооружением в виде рогов на голове. Сегодня она даже принарядилась, обмотав крепкую шею простенькими бусами из ракушек и подрумянив слишком бледные щёки.

— Глупая девочка, — няня упёрла руки в бока и укоризненно защёлкала языком. — Ты теперь совсем взрослая и должна понимать... Вставай; надо ещё успеть принять ванну, прибрать волосы, поесть и помолиться... Вставай, вставай немедленно!..

Нери показалось, что няня еле удерживается от того, чтобы добавить «не то останешься без сладкого», как она могла сделать раньше.

— Хорошо-хорошо, — сказала она и выбралась из вороха тканей, покрывавших ложе. Покорно перетерпев все нудные утренние процедуры, Нери разочарованно сморщила нос, когда взглянула на поднос с завтраком: её ждали всего-навсего кусок хлеба с мёдом, веточка зелени и стакан молока. Конечно же, каждый элемент здесь был исполнен смысла и посвящён духам, именно в этот день важным; если напрячь память, она могла бы даже вспомнить, какой и кому.

— Хоть раз в жизни не будь обжорой, — заметила Шильхе, которая как раз вплетала ей в косы винные ягоды. — На пиру тебе нужно быть голодной.

Честно говоря, Нери бы предпочла нормально поесть утром и прогуляться в полях, но и с пиром готова была смириться.

— Ты знаешь, кто придёт? — спросила она, ожидая услышать длинное перечисление, но вместо этого получила короткий, чуть насмешливый ответ, от которого у неё внутри всё сжалось.

— Ну, в первую очередь мон Кнеша, разумеется.

«Спокойно, — сказала себе Нери, стараясь унять бешено заколотившееся сердце. — Пожалуйста, не красней».

— Почему это в первую очередь? — будто бы небрежно поинтересовалась она. — Ты говоришь о нём как о рагнаре.

— Не кощунствуй, мона Ниэре... Однако его власть скоро может стать для тебя выше власти рагнара. Ай, что ты делаешь!..

Нери развернулась на стуле так резко, что Шильхе выпустила одну из её кос.

— Почему? Почему ты так говоришь?

— Глупое дитя, теперь переделывать половину причёски. Сядь ровно, — няня невозмутимо развернула её обратно к зеркалу.

— Шильхе, что ты имела в виду? Я хочу знать. Я должна знать.

Ловкие, ласковые пальцы няни снова занялись её волосами. Она сокрушённо вздохнула.

— Мон Гватха не хотел, чтобы ты узнала раньше пира.

Но Нери уже поняла, что победа за ней.

— Шильхе, пожалуйста... Я умру, дожидаясь пира. Скажи мне сейчас. Я ведь чувствую, что это правда важно.

— Ладно, ладно... — проворчала няня. — И в кого только ты уродилась такой капризной козочкой?... Сегодня состоится твоя помолвка с моном Кнешей.

Теперь Нери уже даже не пыталась скрыть свои чувства. Она опустила глаза, словно стесняясь собственного отражения, и со стыдом ощутила, как похолодели ладони. Она давно знала, что мон Кнеша женится на ней, и её заставили принять это как данность. А ещё он давно вызывал в ней странную тревогу и непреодолимую тягу, которым она не могла бы подобрать названия.

— Я говорила мону Гватхе, что это слишком рано, — со вздохом продолжила няня. — Но разве он когда-нибудь слушал меня?

— Рано? — растерянно переспросила Нери. — Почему это?

— Потому что ты совсем маленькая, глупая девочка, мона Ниэре. А мон Кнеша... — она умолкла и некоторое время доплетала косу в тишине.

— Мон Кнеша?... — нетерпеливо поторопила Нери.

— Он взрослый мужчина. Умный и... мне кажется, опасный. Мне он не нравится, ты же знаешь.

Нери в очередной раз задалась вопросом, нравится ли он ей самой, и не нашла ответа. Слово «нравиться» сюда подходило мало.

В первый раз он появился в их доме, когда ей было десять. Она очень хорошо помнила тот день: был сезон дождей, виноградники и поля её отца утопали в потоках ливня; ей нравилось смотреть, как капли, похожие на драгоценные камни в уборах женщин при дворе рагнара, отскакивают от листьев и дробятся, разлетаясь во все стороны. Её приволокли домой, мокрую, чумазую и растрёпанную, с улиткой в кулачке; она громко возмущалась (причём без слёз — всех вечно почему-то удивляло, что она никогда не плачет), пока Шильхе и две прислужницы тащили её к чёрному входу, объясняя, что к ним прибыл важный гость. Однако они не успели привести её в порядок — на беду, мон Гватха как раз показывал гостю на кухне, какое чудное масло давят в его владениях. Увидев трёх смущённых женщин и свою единственную дочь, больше напоминавшую дикого тигрёнка, чем наследницу одного из самых могущественных и древних родов Владетелей Рагнарата, мон Гватха сокрушённо вздохнул и принялся извиняться перед своим собеседником — совсем молодым ещё, невысоким и скорее изящным, чем сильным мужчиной с вычерненными до синевы волосами мегока — рагнарского советника. Но мужчина при виде Нери только заразительно рассмеялся, обнажив ослепительно-белые зубы. Потом он подошёл, и Нери угрюмо напряглась (она ненавидела, когда взрослые, а тем более незнакомые, умилённо щипали её за щёчку или, того хуже, трепали по макушке). И он снова поступил довольно неожиданно: нырнул покрытой ритуальными татуировками рукой в карман, предназначавшийся вообще-то для письменных принадлежностей, и извлёк оттуда большой гранат. Без всякого смущения Нери протянула руку за подарком, но, заворожённая, позабыла об улитке; одна из прислужниц громко ахнула, увидев скользкое коричневое существо на её ладони.

— Я тоже люблю улиток, — сообщил незнакомец с той же очаровательной улыбкой. — В следующий раз, когда пойдёшь за ними, возьми меня с собой.

Мон Кнеша, конечно, шутил, но этой просьбой покорил её раз и навсегда.

Потом он заходил к ним довольно часто, и всегда, как назло, при нём она попадала в какие-нибудь глупые истории. Отец, обычно обсуждавший с моном Кнешей важные дела, на все лады извинялся:

— Ох уж эта Ниэре. Не поверишь, мон Кнеша — она одна доставляет больше хлопот, чем орава мальчишек.

Или:

— На днях она испортила свою лучшую накидку из айвасского шёлка — не представляю, какой она станет женщиной.

Или:

— Она мила, даже, можно сказать, красива, и неглупа, но её будущему мужу я не завидую.

Мон Кнеша отшучивался или молча улыбался в ответ. Он дарил ей подарки — сначала фрукты и сладости, потом — украшения, которые она никогда не носила, но берегла и часто перебирала перед сном. Иногда он наблюдал за её уроками; Нери никогда не была ни особенно талантливой, ни, тем более, усидчивой ученицей, но стремление скорее сбежать от книг придавало ей сил для быстрого схватывания всего нового. Больше всего мона Кнешу восхищало то, что Нери, как и он сам, пишет левой рукой и вообще владеет ею куда лучше правой. Учителя, которых нанимал мон Гватха, долго бились, пытаясь исправить этот распространённый врождённый порок; услышав же оценку приближённого рагнара, быстро поменяли своё мнение.

К слову, приближённым рагнара мон Кнеша стал не так давно — да и, как говорили многие, не мог быть им по праву крови. Он был очень, очень дальним родственником рагнара через брак кого-то из побочной ветви, и к тому же — незаконным сыном; приехал, когда двор рагнара стоял в Гельероне, в возрасте не старше двадцати. Говорили, что до почётного места в Совете Рагнарата он дошёл исключительно благодаря уму и умению располагать к себе. Ещё он был немыслимо богат — к его рукам стянулось много плодородных земель и даже золотые копи острова Заз. Рагнар вместе с семьёй обожал его, и многие Владетели разделяли его отношение — мон Гватха был тому примером. Конечно же, он осознавал, на что шёл, отдавая свою дочь человеку, Владетелем не являвшемуся, осознавал, насколько должен доверять ему для такого шага; но именно таким, видимо, и было его доверие — почти безграничным. В его, да и не только в его глазах мон Кнеша должен был быть идеальным зятем для него, мужем для Нери и будущим Владетелем древнего Маантраша.

Ближе к полудню на праздник начали съезжаться гости. Рабы едва успевали привязывать снурков и подавать им, уставшим от пути по жаре (стоял засушливый сезон), со свалявшейся шерстью, куски мяса. Большие мягколапые животные лениво потягивались или огрызались, подрагивая кисточками на ушах.

Мон Гватха отвёл для пира лучшие палаты в доме, и даже Нери, привыкшая к хлебосольности отца, поразилась изобилию, царившему на скатерти, вокруг которой рассаживались приглашённые. Серебрилась рыбья чешуя, восхитительно пахли караваи тёплого хлеба, поблёскивали разноцветные ягоды... Но больше всего было старого вина — оно лилось рекой, вызывая всё больше похвал от именитых монов и просто соседей. Неудивительно: день рождения Нери был одним из дней особого чествования духов винограда, и особенно третьего воплощения их предводительницы — Сваги.

Балки увили виноградными лозами, а над входом и по углам красовались венки и букеты; Нери и сама была вся в цветочных гирляндах. Она бы с радостью сняла их, в первую очередь лилии, душный аромат которых мешал сосредоточиться; но ничего не поделаешь, они должны символизировать её чистоту. Довольно скоро она устала от бесконечных улыбок, разговоров и подарков; сгорая от нетерпения и безуспешно ища глазами мона Кнешу, она не особо вслушивалась в пожелания. Музыканты старались, но Нери всегда больше нравилось слушать древние сказания под перелив струн.

— Ты отлично держишься, дитя, — вполголоса похвалил отец, наконец-то приблизившись к ней через толпу. — И к тому же настоящая красавица.

Нери молча поклонилась, спрятав улыбку. «Дитя» — мон Гватха никогда не обратился бы так к ней, не будь вокруг столько народу. Он взмок и покраснел от вина и духоты; она давно подозревала, что и его подобные празднества не приводят в восторг.

— Мамы не будет? — решилась спросить она. Ответом был укоряющий взгляд и еле заметное покачивание головой. Нери прикусила губу. Каждый раз, когда она пыталась возражать отцу по этому поводу, ничем хорошим её попытки не заканчивались. И всё-таки её мнение даже спустя столько лет осталось прежним: может, все и считают её мать безумной, но она никогда не поступала так, чтобы не иметь права сидеть за общим столом. Мона Рея была удивительно доброй и мягкой женщиной — и живым воплощением скорби мона Гватхи. Она потеряла разум, когда Ниэре не исполнилось ещё и трёх лет, так что она не помнила мать другой.

В тот день нянька её младшего брата, единственного сына в семье, не уследила за младенцем во время кормления возле реки, и люлька с ним опрокинулась.

Нери вздохнула и подняла кубок в ответ на чей-то тост; она сама не поняла, откуда в ней взялись такие мрачные мысли. Сегодня ей полагается веселиться; да и потом, разве это не радостно — помолвка с моном Кнешей? Разве ей этого не хочется?

— У тебя красивые волосы, мона Ниэре. Молодая листва не такая яркая, как они.

Нери подняла голову, чтобы увидеть, кто надумал польстить ей, и еле удержалась от вскрика. К ней обращалась застывшая неподалёку женщина-наг: человеческое белокожее тело ниже пояса переходило в мощное туловище буровато-зелёной змеи. Десятки тонких змеек шипели на голове неожиданной гостьи вместо волос, а в каждой из восьми изящных рук было что-то зажато. Другие гости периодически поглядывали на неё, но в целом вели себя так, будто ничего необычного не происходит, и Нери успокоилась.

— Спасибо, — выдавила она с лёгким поклоном. — Такие волосы у всех в нашем роду.

— Такая кровь, как у тебя, ко многому обязывает, — мелодично продолжила женщина. Её золотистые глаза оставались не то равнодушными, не то печальными. — Страшные силы доступны Владетелям Маантраша, и все они перейдут к тебе.

— К моему мужу, — поправила Нери.

— Может, и так. Странные обычаи твоего народа не для таких, как я, — часть змеек с головы женщины в миролюбивой дремоте примостились на её обнажённых плечах. — Ты удивлена моим приходом? Никогда не встречала мне подобных?

— Я удивлена такой честью, — осторожно сказала Нери, — и всего один раз видела двоих из народа мудрецов, несколько лет назад, при дворе рагнара.

— Ты говоришь вполне вежливо, — холодно улыбнулась наг, — и в меру цветисто, тогда как до меня дошли слухи о твоей неотёсанности. Теперь я вижу, что это ложь и ты просто не до конца стала женщиной; это дело времени. Так или иначе, я всегда буду ждать тебя в гости на наших землях. Прости, что не могу назвать тебе своё имя — думаю, тебе известно, что наши обычаи запрещают открывать его. Благодарю за гостеприимство, Ниэре из Маантраша, и поздравляю тебя с шестнадцатилетием. Можешь выбрать себе подарок, — и она протянула к Нери все восемь рук. Нери нерешительно кашлянула и оглянулась, но рядом не было ни отца, ни Шильхе, чтобы поддержать её. — Ну же, смелее, — поторопила наг.

Нери наугад дотронулась до одной из рук — кожа была гладкой и прохладной, только и всего. Ладонь раскрылась; на ней лежал небольшой тёмно-голубой камешек. Бирюза.

— Что ж, это крайне интересно, — невесть чему обрадовалась гостья. — Признаться, я ждала другого, но это очень хорошо. Надеюсь, мой подарок пригодится тебе. Приятно было побеседовать.

И, церемонно поклонившись, она поползла к выходу. Гости расступались перед ней, и в следующий момент мон Гватха объявил, что пора пройти на улицу, к Источнику.

Источник Маантраша — место сосредоточения Силы Владетеля, место, где когда-то был заключён договор с первоначальными хозяевами земли, духами, — располагался, в общем-то, недалеко от дома, среди полей, обнесённый священной рощей. У каждого Владетеля в Рагнарате был свой Источник, но тот, что в Маантраше, считался одним из самых древних. Менялись границы владений, возводились и рушились в войнах дома, росли и вырубались кипарисы, плодоносил виноград, сеялась и пожиналась пшеница, но Источник не был подвластен времени. Мон Гватха приобщился к нему после смерти своего отца, а тот — после смерти своего, и так длилось долгие тысячелетия, до тех пор, о которых молчат летописи и которые помнят разве что камни. Нери же выпало родиться женщиной (о чём она и начала жалеть, едва войдя в сознательный возраст), так что ей предстояло передать силу мужу после совершения брачного обряда. Самое странное заключалось в том, что её предполагаемый муж был куда ниже родом.

Отец никогда не говорил о Силе в открытую, и Нери могла лишь догадываться, в чём именно она заключается. Но при каждом её упоминании она чувствовала пряное дыхание мрачной тайны, от которой кожа покрывалась мурашками.

Год назад мон Гватха впервые показал ей Источник, а теперь, видимо, хотел, чтобы именно там она обручилась с моном Кнешей. Пока Нери шла туда в весёлой толпе гостей, погибая от жары под покрывалами и опираясь на руку Шильхе, желание скорее увидеть жениха боролось в ней с желанием убежать, и лучше подальше.

Вечерело. Одно из солнц — Левый Глаз — не так давно перешло зенит, другое уже клонилось к закату. Воздух был пронизан мягким золотым светом, который заливал расстилавшиеся вдали поля и виноградники, оливковую рощу, к которой направлялась нарядная процессия, и приусадебные постройки. Нери вспоминала, сколько привольного времени провела здесь, и ей становилось всё грустнее. Ей было известно, что придётся распрощаться со сладко-бессознательным детством, с беготнёй под дождём, с играми с детьми рабов и вольных земледельцев (в основном мальчишками — с девочками ей чаще бывало скучно), с беззаботным смехом у отца на коленях, с улитками, ракушками, сладостями от нянек, с увлечённым подсчитыванием звёзд перед сном... Однако осознать это в полной мере ей до сих пор не удавалось. Мон Гватха часто говорил ей, что пора взрослеть, но ни разу не предупредил о том, что это наступит так оскорбительно скоро. «Ты просто не до конца стала женщиной», — сказало существо со змеиным хвостом, и после этих слов Нери только сильнее ощутила укол страха — а бояться она не любила и даже считала это недостойным себя. Не стала женщиной... Все говорили об этом намёками и загадками, будто стараясь скрыть от неё страшную тайну, доступную только старшим.

А вот и роща — стволы могучих, старых олив, измученных сухой погодой, выстроились кругом. Нери крепче стиснула бирюзовый камешек, который почему-то не решилась оставить в доме, и вслед за отцом шагнула внутрь. Она вдруг поняла, что смертельно устала.

— Мон Кнеша, — позвал отец, и из-за деревьев вышел её жених. Выглядел он как никогда блистательно, но Нери была слишком взволнована, чтобы это оценить. Она смотрела на совсем ещё молодое бледноватое лицо с утончёнными, но резкими чертами, на маленькие холёные руки, на искусанные губы, на тёмные глаза, блестящие сухим насмешливым блеском, и с каждым мигом всё больше убеждалась, что этот человек совершенно не любит её, а она совсем его не знает.

Все расступились, давая им дорогу, и с двух сторон они подошли к каменной плите на земле в центре рощи. Мон Гватха тоже приблизился и простёр над плитой руки; Нери заметила, как он сразу преобразился: из полноватого изнеженного мужчины с мягкими и предупредительными движениями стал Владетелем с серьёзным и даже суровым выражением лица. Повинуясь его немой воле, из-под плиты с лёгким гулом забил зеленоватый свет.

— Говори со мной, Маантраш, — в наступившей тишине приказал отец. — Свяжи этих двоих обетом, что прочнее цепей и незримее твоего дыхания.

Горло Нери сжалось, когда на серебристой коре одной из олив обозначились веки и открылись жёлтые, сияющие в полумраке глаза.

ГЛАВА IV

Много дней после похорон Карлиоса Пиарт не мог ни на чём сосредоточиться. Его преследовало ощущение ужасающей несправедливости и даже какой-то обиды — не на четвёрку богов или Прародителя, в которых он никогда не верил, и даже не на неведомого убийцу, а скорее на что-то безымянное и грозное, что-то вроде судьбы или времени. Он лично подобрал породы дерева для погребального костра и цветы для процессии и долго смотрел, как пламя пожирает юное, миловидное лицо и худое долговязое тело в окружении венков из белых маргариток и тонких осиновых веток. Рядом тихо, без завываний плакала приехавшая мать Карлиоса, а отец обнимал её и молчал. Пиарт в жизни не видел зрелища мрачнее и не предполагал, что его может так тронуть смерть полузнакомого человека, совсем мальчишки. Было во всём этом что-то кошмарно неправильное.

Расследование почти не сдвинулось с места. Было допрошено множество студентов и профессоров, а также вся прислуга, находившаяся в то время в банях; никто не заметил никого чужого или подозрительного. Непонятным осталось, что забыл полностью одетый Карлиос в бане в учебное время; выяснили, что убийца не взял ничего из его личных вещей; мысль о таком способе самоубийства можно было счесть разве что бредом сумасшедшего. На взгляд Пиарта, вся затея с расследованием изначально была обречена на провал: подобное злодеяние невозможно провернуть в одиночку в таком месте, как Академия Ти'арга. У преступника здесь явно есть сообщники, а если так, то ничего не добиться допросами. Дело в конце концов закроют — что решает смерть деревенского мальчишки? — а сам случай постепенно выветрится из памяти — у всех, кроме семьи Карлиоса, которой никогда не вернут их не по годам смышлёного паренька. Пиарт не понимал, как Ректор, умнейший человек из всех, кого он знал, может не видеть этого.

Однажды после занятия в теплицах к Пиарту подошёл, застенчиво кашлянув, один из студентов. Пиарт прекрасно помнил его имя — Эдвин, более чем заурядное для жителей бывшей Дорелии, — а о способностях был невысокого мнения. Трудолюбивый, вроде бы, парень, но звёзд с неба не хватает — да и, собственно, какая разница: он специализируется не на ботанике.

— Профессор, я хотел Вам кое-что сказать.

— Да, но давайте быстрее, у меня сейчас лекция. А потом много работы на грядках, сами знаете, — Пиарт как раз мыл руки в фонтанчике у входа в теплицу: сегодня они высаживали вишни, и он весь перемазался землёй. Впрочем, ему всегда нравилось это ощущение. — Что касается задания, то имейте в виду: если Ваши рисунки корневой системы будут такими же убогими, как в прошлый раз, лучше даже не приносите их. Они грозят мне несварением желудка.

— Нет, я не об этом... Я по поводу Карлиоса.

Пиарт стряхнул с рук последние капли и, заметив ползущего по рукаву муравья, почему-то не решился сдуть его.

— Я слушаю.

— Знаете, когда-то я думал, что мы друзья... Но потом он отдалился от меня. Как и ото всех, в общем-то. Особенно в последнее время — он всегда был один, очень много работал, и я начал подозревать, что он делает что-то вне учебных рамок. Ищет или разрабатывает... Он ведь был довольно... пытливым. Вы понимаете? — Пиарт кивнул, и Эдвин, видимо ободрённый, продолжал: — И я подумал — Вы же с ним были довольно близки, ну, то есть, он обожал ботанику и очень уважал Вас... Наверное, это Вас заинтересует. Ещё в пору нашей дружбы я несколько раз был у него в гостях — сначала в общей спальне, и ещё потом, когда ему выделили личную комнату за успехи... Наверное, она пока не занята... Так вот, он сам сделал свой стол и устроил там потайной ящик для бумаг — его отец плотник, Вы ведь знаете? Пару раз я приходил без предупреждения в тот момент, когда он открывал или закрывал его, и он явно злился; и теперь я подумал, вдруг там есть что-то, что может помочь...

— Как открывается ящик? — перебил Пиарт.

— Сбоку на столешнице есть рычажок, нужно нажать на него, и ящик выдвигается. Но рычажок такой маленький и так хорошо замаскирован... Мне только сегодня пришло в голову, что приставы и даже господин Ректор могли не заметить его.

Пиарт вздохнул.

— Ох, Эдвин, ну Вы бы ещё дольше соображали... А вообще-то простите меня. Спасибо за ценные сведения, я лично его проверю.

Польщённый Эдвин расцвёл, как астра осенью, поклонился и убежал на следующее занятие.

Пиарт лишился покоя на целый день, думая о потайном ящике Карлиоса. Это было по меньшей мере странно — что он мог так тщательно и продуманно скрывать, в то же время не очень-то пряча механизм, открывающий ящик? Возможно, конечно, что это просто переписка с какой-нибудь влюблённой дурочкой, но, зная Карлиоса, Пиарт в этом сомневался. Так или иначе, он не привык делать выводы, не убедившись во всём самостоятельно, и поэтому после обеда отправился к общежитиям для старшекурсников.

Находившаяся на третьем этаже комната Карлиоса, куда его безропотно впустил охранник, не представляла бы собой ничего интересного, если бы всё в ней так не дышало владельцем. На небольшом столике — аккуратно разложенные бритва, завёрнутый в бумагу кусок мыла и другие хозяйственные принадлежности, на подоконнике — рассады и самодельные деревянные статуэтки (всадник, девушка, старец с посохом — на взгляд Пиарта, всё было сделано мастерски), на книжной полке — книги по ботанике, астрономический атлас, собрание древних героических сказаний, над кроватью — недурная карта Обетованного... Пиарту тяжеловато было приглядываться ко всему этому, так что он поспешил к письменному столу. Тёмная лакированная поверхность сначала показалась ему совершенно гладкой, но, проведя рукой по столешнице сбоку, он нащупал еле заметную выпуклость, которую при других обстоятельствах принял бы за щепку или просто неровность, и надавил на неё. Тут же послышался негромкий шорох, и нижняя часть внешне цельного ящика для бумаг отодвинулась, открыв второе дно.

Внутри лежала объёмистая кожаная папка и несколько разрозненных листков. Подавляя внезапное волнение, Пиарт собрал всё это и ушёл, собираясь тщательно изучить.

На изучение у него ушло трое суток. По прошествии этого времени, когда был отложен последний лист и прочитана последняя строчка, Пиарт, поражённый и окрылённый своими находками, примчался к Ректору, оторвав его от диктовки письма.

— Пожалуйста, извините, господин Ректор, — выпалил он, ощутив себя дерзким юнцом. — У меня срочное сообщение.

— Всё в порядке, Пиарт. Вы даже запыхались, — Ректор удивлённо поправил пенсне. — Присаживайтесь. Что это у Вас?

— Записи покойного Карлиоса аи Шегта. Вы обязаны это увидеть. Приставы всё ещё здесь?

Ректор принял папку бережно, как величайшее сокровище, и негромко сказал писцу, что пока тот свободен. Как только они остались в кабинете одни, он с мягким укором спросил Пиарта:

— Почему же Вы не принесли это сразу? Приставы уехали позавчера вечером. Однако это поправимо... Присаживайтесь же, и давайте по порядку.

Пиарт сел, чувствуя, что у него глупейшим образом горит лицо и подрагивают руки. В то же время переливы голоса Ректора и его благородное худощавое лицо, к которому так шла серебристая седина, немного успокоили его.

— Видите ли... Я не знал точно, что именно найду, и не хотел беспокоить Вас пустяками. А нашёл не только записи личного характера, но и серьёзные исследования — мальчик проявил необыкновенное рвение и хорошо покопался в нашей библиотеке, хотя я даже предположить не могу, какими были большинство его источников... Карлиос занимался вопросом... Я понимаю, это звучит безумно... Вопросом иных миров, и весьма успешно.

— Успешно? Что Вы хотите этим сказать?

— Он нашёл возможность проникнуть в другую реальность и из-за этого знания был убит...

И Пиарт взахлёб пустился в долгие разъяснения.

ГЛАВА V

С первого же дня ярмарки Мей утратил всякое подобие покоя и уверился, что от мыслей о походе в горы надо отказаться — по крайней мере, на время присутствия Веттона. Тот будил его даже раньше, чем Мей сам привык вставать (а значит — едва начинал брезжить рассвет), и до глубокой ночи таскал по Городу и предместьям; Мей совсем не помнил бывшего соседа таким деятельным. Веттон разговаривал с кучей людей с разных концов Обетованного, торговался, заключал сделки, обустраивал павильоны, решал что-то с рабочими, а главное — уйму всего скупал подешевле или брал бесплатно. Насколько понял Мей, он вложил приличные суммы в работу некоторых торговцев на ярмарке и поступил так не первый раз. Мея поражала его практическая сметка, непонятно откуда взявшаяся; только надменность и любовь к удовольствиям остались в нём прежними.

Благодаря Веттону за несколько дней Мей побывал во всех трактирах Города-во-Льдах, познакомился со всеми мало-мальски влиятельными людьми, впервые в жизни прокатился в карете, увидел фейерверк и выиграл немало денег в кости. Кроме того, попробовал много чужеземных блюд и напитков (от большинства тянуло подавиться) и выслушал сотни изысканных комплиментов, которые Веттон щедро раздавал местным красоткам. Впрочем, сам он остался устойчивым к их чарам: от прекрасной леди Таисы и ещё одной девицы из Города-под-Соснами до сих пор иногда приходили гневные письма, и он пока вежливо отказывался от повторения подобного опыта. Веттон, конечно, его не понимал.

Мей хоть и не привык к такому радостному прожиганию жизни, но не устоял перед соблазном попробовать себя в нём; бескомпромиссность Веттона и недолговечность ярмарки его подогревали. У него совершенно не оставалось времени для занятий (он не любил оставлять в покое ум и поэтому пару месяцев назад углубился в изучение языка Отражений по книгам Гэрхо), написания своей бесконечной книги или чтения — а значит, и для тягостных размышлений о том, что делать дальше. Кроме того, ярмарка принесла ему и вполне ощутимую пользу — к примеру, Веттон раздобыл для него бесплатно добротную обувь вместо его едва живой; а что лучше всего — пару редких книг.

И всё-таки утром того дня, когда ярмарка должна была наконец сворачиваться, Мей проснулся особенно счастливым от этой мысли. Правда, счастье его слегка омрачалось жуткой болью в голове — причём не той колдовской болью, которая предвещала наплыв видений о будущем, а вполне прозаической — от непомерного количества выпитого накануне вина. Так что, когда Веттон потряс его за плечо и раздвинул занавески на окне (кстати, прекрасные занавески, расшитые серебром — глядя на них, Мей всегда ощущал жгучий стыд при мысли о том, что Веттон из-за него разоряется ещё больше, чем разорялся бы в одиночестве), у него вырвался глухой стон.

— Доброе утро, — промурлыкал молодой лорд Ниис. — Помнится, в Долине ты вставал с петухами.

— Помнится, в Долине я не ложился за три часа до этих петухов, — лениво огрызнулся Мей и со вздохом сел на кровати. Ноги утонули в пушистом ковре. — Сегодня конец?

— О, сегодня только начало, — рассмеялся Веттон; он был полностью одет и теперь расхаживал по комнате, благоухая какими-то южными духами. — Надеюсь, ты не забыл, что сегодня маскарад в честь закрытия ярмарки. И потом — она заканчивается, но я-то не уезжаю... Впрочем, я не держу тебя, деревенщина. Раз тебе больше нравилось грустить об Анне в «Коне в яблоках», возвращайся туда.

— Карнавал... — простонал Мей; это настолько добило его, что он даже спустил Веттону шпильку по поводу Анны — при других обстоятельствах это не сошло бы ему с рук. — Я забыл. Но он ведь вечером?

— Да, но до этого весь день занят, не беспокойся. Завтракаем мы у самого градоправителя, так что одевайся.

Покорившись судьбе, Мей поднялся и сразу заметил на своей кровати три аккуратно сложенных разноцветных свёртка.

— Это ещё что?

— Шёлк с островов Минши, невероятно редкая и дорогая вещь, случайно перепал мне. Забирай. Будешь дураком, если откажешься.

— О боги, мне-то он зачем? — опешил Мей, но потом сообразил. — Хотя — спасибо, я заберу два. Отправлю матери и сестре, они обрадуются.

— Сестра замужем? — уточнил Веттон, подчищая и без того холёные ногти.

— Да, две дочери.

— Эх, жаль. Должна быть хороша собой... Бери и третий, чего уж там.

Мей в замешательстве покосился на него.

— Спасибо на добром слове, — усмехнулся он. — А третий мне точно не нужен.

— Жене когда-нибудь подаришь... Хотя что с тебя взять — красильщик красильщиком.

— Жене... — невесело протянул Мей и пошёл собираться.

Резиденция градоправителя оказалась достаточно скромным зданием и явно не могла сравниться с той, которую Мей помнил по Городу-на-Сини. Не очень большое строение, с двумя крыльями, из обыкновенного булыжника, выходило окнами на тихую улицу, а не на площадь, и стояло между храмом и зданием суда. Единственным элементом роскоши был стоявший у крыльца герб Города — прозрачный щит в рост человека, высеченный из горного хрусталя.

Слуги у дверей подобострастно забрали их плащи и провели наверх, в столовую. Круглый опрятный стол был уже накрыт, и градоправитель — невысокий тщедушный человечек с глазами навыкате — ждал их. Он так засуетился, усаживая гостей, что Мею стало неловко: он вовсе не считал себя, да и Веттона тоже, такой важной персоной.

— Очень рад Вас видеть, милорд, — откашлявшись, сказал коротышка. Мей заметил, что он, не доставая ногами до пола, ставит их на мягкую скамеечку. — Давно слышал, что Вы в наших северных краях, и мечтал увидеться. Как продвигаются дела на ярмарке?

— Спасибо, господин Шедон, просто чудесно, — Веттон был сама любезность. — Я тоже всегда хотел побеседовать с Вами; слухи о Вашем мудром правлении дошли и до наших более тёплых краёв.

— Ох, перестаньте! Признаться, я рад, что скоро срок моих полномочий истекает. Бремя власти — это, знаете ли, тяжкое бремя, и моё здоровье не так подводило меня, когда... Спасибо, Мелли, достаточно, — обратился он к служанке, которая поливала мёдом его овсянку. — Не так подводило меня, когда я был простым писцом, а после секретарём... Но это всё стариковские бредни, простите меня. Однако же Вы не представили мне своего спутника.

— Прошу прощения, ужасная оплошность, — спохватился Веттон и пнул Мея под столом; видимо, его возмущало, что тот сам о себе не напомнил. — Это Меидир аи Онир из Города-на-Сини.

— Как? Неужели? — преувеличенно ахнул градоправитель и расплылся в улыбке, а потом протянул Мею крохотную сухую ладонь. — Рад, очень рад!.. Я наслышан о Вас. Сам знаменитый прорицатель в наших стенах — какая честь!.. Надеюсь, Вы не посетуете на такой скромный приём? Мы на севере, знаете ли, не изысканных нравов... Да и к тому же мне, старику, уже трудно, простите за грубость, жевать.

— Что Вы. Я очень благодарен за гостеприимство, — Мей сдержанно ответил на рукопожатие; ему стало ещё больше не по себе. Его не очень-то восхищало то, что его Дар приобрёл такую широкую известность.

— Не хотите ли отведать куропатку? Или, может, нашего имбирного печенья? Рецепт хвалят по всему миру, знаете ли.

— Спасибо, но...

— Конечно же, мы не откажемся, — расплылся в улыбке Веттон, снова, и ещё более увесисто, пнув Мея под столом. Градоправитель радостно закивал и велел принести ещё еды.

— Это большая удача, господин Онир, что Вы прибыли в наши края, прямо судьба. Должен сказать, что сегодня ночью мне пришло письмо от Ректора Академии за Рекой Забвения.

— Из самой Академии? — заинтересовался Мей. Это было ещё одно место, которое он давно мечтал посетить, но не решался заявиться туда просто так. Поистине легендарное место, оплот знаний и науки всего Обетованного, а вдобавок к этому — центр земель, где родился общий язык. Гэрхо рассказывал, что Академии принадлежит ещё и величайшая в Обетованном библиотека, занимающая целую башню.

— Да, но письмо, к сожалению, печальное. Не так давно у них случилось несчастье — погиб талантливый студент, причём довольно загадочно... Насколько я понял, его убили.

— Убили прямо в Академии? — даже Веттон, который до сих пор явно слушал вполуха, оторвался от завтрака. — Просто неслыханно.

Сморщенное лицо градоправителя сделалось ещё грустнее.

— Увы. Как пишет Ректор, перерезали горло в бане. Средь бела дня — такое злодейство... Куда только катится мир, господа!.. Однако суть не в этом. Ректор написал именно не только по старой дружбе, которой я, к слову, чрезвычайно горжусь, но и потому, что, по его словам, имеет сведения о том, что в моём Городе сейчас находится человек, — он зачем-то понизил голос, — человек с Даром. Ну, Вы понимаете — тот, кто прошёл обучение в Долине... Вы знаете какой. Надо полагать, он имел в виду Вас, милорд, так как господин Онир, насколько я могу судить, путешествует инкогнито...

— Извините, но как это связано с убийством? — спросил Мей. Он сам бы не смог сказать, почему, но эта история глубоко взволновала его.

— Думаю, в деле замешана магия, — голос градоправителя окончательно сбился на шёпот. — Ректору нужен волшебник, чтобы разобраться в записях покойного. Видимо, проблема крайне серьёзная, раз он ищет хоть какого-нибудь мага в такой спешке... Я не рискую вмешиваться, но, господин Онир, если только Ваша занятость позволит Вам... Не хочу показаться навязчивым, но Ваше присутствие просто неоценимо...

— Всё в порядке, — Мей поспешил остановить новый поток извинений. — Разумеется, я поеду в Академию.

Ближе к вечеру головная боль не прошла, а, напротив, усилилась. В ней появились новые нотки, и Мей слишком хорошо знал, что они значат. Впрочем, терять ему было нечего — завтра ему предстояло уехать отсюда, и на душе полегчало. Он чувствовал, что его ждёт наконец-то настоящее дело в месте, где он действительно нужен; именно этого осознания ему давно не хватало.

Однако Веттон всё же вытащил его на пресловутый маскарад. Уже почти стемнело, и Город плавал в мягких сумерках, когда наёмная коляска подвезла их к центральной ярмарочной площади. Их сразу обступили калеки и дети, просящие милостыню; Веттон не глядя швырнул им горсть монет. Мей не захватил кошелька.

Здесь была целая толпа, причём разных мастей и званий; Мей никогда не видел такой причудливой смеси народного гулянья и бала для аристократов. Маскарад — место, доступное всем и открывающее всем равные возможности. Отовсюду доносились музыка, смех и разговоры; прилавки в последний раз за этот год нагрузились всевозможным товаром. Мимо них прошёл богато одетый мужчина под руку с надушенной дамой (оба в масках с клювами), а невдалеке пьяная чернь гоготала над неуклюже подпрыгивающим медведем с кольцом в носу. Вокруг глотателей огня и фокусников с обязательными голубями и лентами тоже образовались порядочные сборища.

— Пошли туда, — Веттон указал рукой на небольшой фургон на другом конце площади. — Один мой знакомый торгует древностями. Уверен, кое-что тебя заинтересует.

— Уж лучше к раздаче калачей, — вздохнул Мей, потирая костяшкой пальца то место на лбу, которое осталось свободным от простой чёрной маски. — Я безумно голоден.

— Ну вот ещё, — возмутился Веттон. — Тебе доступны лучшие деликатесы Обетованного, а ты заришься на калачи... Деревенщиной родился и умрёшь.

— По крайней мере, они не поддельные, как большинство этих древностей... Ладно, пошли, — передвижение могло отвлечь от боли в голове и усилить его распыляющееся внимание.

Пока они проходили через площадь, боль усилилась, став почти непереносимой. Веттон шёл рядом и продолжал разглагольствовать о чём-то, но Мей уже не слышал его; он запоздало подумал, что хорошо было бы предупредить его о предстоящем обмороке, и уже собрался это сделать, как вдруг его окликнули.

— Тебя зовут, — Веттон остановился, изумлённо оглядываясь. — Ты слышал? Голос женский.

— И правда, милорд, — ответила ему женщина в роскошном чёрном платье, выскользнув из тени. На ней была маска кошки, но этот голос Мей узнал запросто, и не видя лица. — Мы даже пару раз встречались.

— Леди Таиса, — с плохо скрываемой досадой произнёс он, кланяясь.

— Для Вас теперь — леди Ронала, господин Онир, — она протянула ему белую костистую руку для поцелуя.

— Я восхищён, миледи, — сказал Веттон, с куда большей галантностью целуя ей руку. — Какими судьбами Вы в Городе-во-Льдах?

— Это совершенно не важно, — Мей мог бы поклясться, что в прорези маски она неотрывно смотрит на него. Его охватила тоска: она опять пришла в чёрном... Никто на свете не мог догадаться, что в чёрном она особенно напоминала ему Анну. Эта мысль была больнее, чем невидимые тиски, сдавливающие череп. — Я рада встрече с Вами, господин Онир. Прошу Вас, верните мне мои письма — скоро я выхожу замуж, и мне бы не хотелось...

— Я сжёг их... миледи... — успел выдавить Мей, прежде чем провалиться в гулкую темноту.

Кровь на ступеньках трона... Мужчина в золотом свечении, распростёртый на полу... Дом, охваченный пламенем...

Маленькая девочка, задыхаясь, бежит через поле, а к ней тянутся окровавленные пальцы...

Ей не спастись.

Мей пришёл в себя, откашливаясь и сидя на земле; его поддерживал Веттон. В этот раз видения сменяли друг друга так быстро, что он почти ничего не разобрал. Абсолютная сумятица.

— Веттон, я поеду в «Плющ», — сказал он, отдышавшись. — Мне надо записать это. Срочно.

ГЛАВА VI

Мону Гватхе всегда нравились знаменитые сады в Альдараке, ярусами спускавшиеся к Великой реке. Прадед ныне царствующего рагнара разбил их в честь своей любимой наложницы, прекрасной рабыни, имя которой не сохранили в летописях — наверное, потому, что законная супруга того рагнара не была увенчана такой посмертной славой.

Мон Гватха пришёл сюда по просьбе рагнара после лёгкой утренней трапезы. В Альдарак, в пределах которого пока пребывал рагнар с семьёй и двором, Гватха прибыл только вчера утром: его вызвали сразу по нескольким срочным делам, и весь предыдущий день прошёл в заседаниях Совета с редкими и недолгими перерывами. Сам рагнар на Совете не присутствовал; мон Гватха не знал точно, но предполагал, что занимала его охота или белокурая рабыня-северянка. Следуя в этом вопросе примеру прославленного предка, рагнар почти всегда держал свою жену взаперти и относился к ней довольно-таки холодно, имея от неё единственного сына, мальчика тринадцати лет. Он был властителем Рагнарата, повелителем неба и земли, подвластным только духам да тем тайным силам, к которым и сам мон Гватха по праву крови был причастен и о которых предпочитал не думать. Его род не прерывался, теряясь в глубине времён вплоть до трёх тысячелетий; одним движением пальца он мог даровать жизнь или смерть, и ни один его поступок не подлежал обсуждению. Но в то же время рагнар был человеком с обычными человеческими слабостями, добрым и неглупым, но ограниченным и жадным до удовольствий, статным мужчиной с приятным голосом, на десяток лет моложе мона Гватхи. Знатные придворные моны, облечённые властью, и особенно Владетели, собственным рождением связанные узами с соками земли необъятного Рагнарата, усваивали это противоречие чуть ли не с молоком матерей и привыкали жить с ним.

Теперь мон Гватха неспешно прогуливался по узким, посыпанным песком дорожкам, дыша омытым дождём воздухом (сезон суши наконец-то близился к концу) и глядя, как вьющиеся растения жадно впиваются в блоки из желтоватого песчаника и мраморные колонны. Над головой шелестели стройные кипарисы, лавры, пальмы и даже несколько царственных кедров — все они пустили корни в специальных громадных кадках. Крошечные попугаи и краснохвостки, любимицы рагнара, с чириканьем носились по воздуху; мон Гватха задумался, сколько требуется рабов, чтобы их кормить, да и вообще — чтобы содержать всё это великолепие. Должно быть, безумно затратно.

Этот ярус садов утопал в кустах жасмина; его тонкий и вкрадчивый аромат напоминал о Рее, наполняя сердце мона Гватхи старой горечью. Он любил свою жену, несмотря на то, что их обручение состоялось, когда она ещё не родилась, а сам он только начал ходить. Он полюбил Рею после брака, найдя новую радость в трепетной заботе и дружбе с ней; первые годы их союза стали лучшими в его жизни. У них долго не было детей, и они вместе молились духам Маантраша, которые вскоре откликнулись на их просьбы и послали им Ниэре, а ещё позже — Танара. Впрочем, Танара потом так же легко отняли, прихватив и его мать. Мон Гватха любил жену — но не то, чем она теперь стала. Он не мог заставить себя относиться к этому существу — то находящемуся в ребяческом забвении, то бьющемуся в судорогах внезапной ярости — как-то иначе, кроме как с жалостью и отвращением.

После того двойного горя его единственным сокровищем осталась Ниэре — безгранично любимая и так похожая на Рею, но странная и взбалмошная девочка. Своими выходками она нередко доводила мона Гватху, от природы мягкого и миролюбивого человека, до открытого гнева, но он ни разу не осмелился поднять на неё руку или поручить кому-то это сделать. Он никогда не знал, чего от неё ожидать, а её не по-детски серьёзные, но совершенно безумные по сути рассуждения ставили его в тупик: все свои слова и поступки, даже самые неподобающие, она всегда могла обосновать чётко и логически, как смогут не все старые мудрецы, но эта логика оставалась недоступной мону Гватхе. Она могла кого угодно вывести из себя своим непослушанием, мгновенными сменами настроения, болтливостью или показным равнодушием, неопрятностью, дикими мнениями о самых простых и общепринятых вещах. А ещё гордостью: мон Гватха, кажется, ни в ком не встречал такой независимости и такого самомнения, как в этом худеньком, недавно расцветшем подростке. Всё это было, конечно, совершенно лишним в девушке, тем более — наследнице Маантраша. И, тем не менее, она оставалась единственной и ненаглядной дочерью мона Гватхи, его отрадой и надеждой, эхом его юности. И сейчас он предпочёл бы озаботиться предстоящей свадьбой этого эха, а не государственными делами.

По дорожке навстречу мону Гватхе шагал высокий, широкоплечий человек в тёмном одеянии; он легко узнал его. Они поравнялись и раскланялись.

— Мон Гватха.

— Мон Бенедикт.

Бенедикт был одним из главных перлов и одновременно главных загадок двора. Давно, лет двадцать назад, будучи тогда молодым ещё мужчиной, он появился у ступенек трона бывшего рагнара буквально из ниоткуда: никто не знал, откуда он родом и каково его настоящее имя (мон Гватха не сомневался, что Бенедиктом он назвался просто так; трудно было представить более нелепое слово). По его словам, он родился свободным, но какое-то время оставался при одном из Владетелей в качестве простого раба-слуги. От этого жалкого положения он сумел подняться до места в Совете Рагнарата, приобрести громадное влияние на рагнара, а ещё прославиться необыкновенным умом, дипломатичностью и, как ни странно, безукоризненной честностью. Сейчас он, кроме прочих своих дел, учил сына рагнара; мон Гватха был уверен, что для него невозможно было бы найти лучшего наставника. Он всегда относился к Бенедикту с искренним уважением и отдал бы Нери ему, если бы не его тёмное происхождение и напрочь закрытый, почти жреческий образ жизни.

— Я думал, сам повелитель придёт поговорить со мной. Он сказал, что дело чрезвычайной важности и требует обсуждения с глазу на глаз.

— Так и есть, — кивнул Бенедикт. В его речи никогда не ощущалось следов северного акцента, хотя внешность явно была внешностью северянина: светлые волосы, в которых почти невозможно заметить проседь, и серые глаза. — Но рагнар не смог прийти и поручил дело мне. Речь о кентаврах, конечно.

— Кентавры... — протянул мон Гватха; они пошли рядом. — Неужели на границе опять неспокойно? На Совете я не слышал ни слова об этом.

— И правильно — пока это в строгой тайне. Моны слишком хорошо помнят события десятилетней давности и слишком злы на кентавров. Они только ждут повода, чтобы развязать войну, поэтому я отговорил рагнара от обнародования переговоров.

— Ты думаешь, что войны можно избежать? — усомнился мон Гватха. — Каким же образом?

— Рагнарат мог бы пойти на уступки. Например, в отношении земель между озером Кенд и Заповедным лесом. У кентавров есть все основания считать их своими.

Мон Гватха некоторое время обдумывал эту мысль. Нет, чистой воды безумие. Даже странно слышать такое от разумного и довольно расчётливого Бенедикта.

— Там слишком много наших поселений, часть земель распахана. И даже если бы это было не так, рагнар бы никогда не одобрил это. Это ущемляет гордость Рагнарата.

— Я знаю, — Бенедикт вздохнул. — Потому мне и нужна помощь такого умного человека, как ты.

— Помощь в чём? Хочешь, чтобы я убедил рагнара не вступать в войну? — мон Гватха усмехнулся, едва удержавшись от приступа хохота. — Видишь ли, Бенедикт, я уже немолод, но не могу позволить себе умереть. Ты предлагаешь мне бросить Маантраш на плечи шестнадцатилетней девочки?

— Кто знает — может быть, ты возродишься в будущем управителе земель, — скупо улыбнулся Бенедикт; на щеках и в уголках глаз у него собрались морщинки, выдававшие возраст. — А если серьёзно — ты ведь знаешь, сколько ты значишь для рагнара и всего Совета; твоё слово — слово одного из первых Владетелей. Если бы ты поддержал мои взгляды, вместе мы доказали бы их. Хотя ты, разумеется, вправе отказаться и делать с этим всё, что тебе заблагорассудится. Я и так рискую головой, доверяя тебе эти сведения... Мон Гватха, мы не можем воевать с кентаврами. Ты знаешь, какой разброд в наших войсках. Конечно, в широком смысле Рагнарату ничего не угрожает, но они опять разорят северо-запад, который едва оправился от прошлого раза. Пострадают невинные люди. Этого нельзя допускать.

— Хорошо, я поговорю с рагнаром, — сдался мон Гватха, — но обещать ничего не могу... Надо полагать, ты уже начал действовать.

— Да, сегодня утром к ним отправлено ещё одно посольство с новым вариантом договора — и возможностью исправления. Тебе придётся дождаться здесь результатов, если ты собираешься повлиять на ситуацию.

— Дождаться результатов? — мон Гватха остановился и снизу вверх недовольно посмотрел в невозмутимое лицо Бенедикта. — Через двенадцать дней свадьба моей дочери, и вряд ли ты не слышал об этом. Я не могу остаться надолго. Только не сейчас.

Они как раз подошли к небольшому фонтану в форме цапли, одного из воплощений духа Гвейи. Тихое журчание перекликалось с далёким шумом Великой реки, которая делала излучину за холмами, видневшимися в стороне от исполинской башни-сада.

— Мне жаль, но я действительно не слышал, — сказал Бенедикт, рассеянно дотронувшись до воды в фонтанчике кончиками пальцев. — Свадьбу можно перенести.

— Это не так просто сделать — мон Кнеша, знаешь ли, не пахарь или цирюльник...

— Мон Кнеша? — моментально изменившимся тоном переспросил Бенедикт. — Ты выдаёшь дочь за мона Кнешу?

— Не трудись, мне известно, что ты его ненавидишь, — отмахнулся мон Гватха, — причём для этого нет никаких причин. Всё решено, и они уже помолвлены.

— А я и не собираюсь ничего говорить. Это твой выбор, Гватха, — впервые, кажется, Бенедикт не прибавил к его имени статус. — Однако ты ошибаешься дважды — я не ненавижу его, но со всей ответственностью заявляю тебе и ещё кому угодно, что мон Кнеша — последний негодяй и не принесёт твоей дочери ничего, кроме горя.

— Ну, об этом уж позволь судить мне, — вспыхнул мон Гватха. Он всегда считался с мнением Бенедикта, но в этом вопросе он, на его взгляд, давно не отличался беспристрастностью. — Он достойнейший человек — умный, прямой, обходительный...

— Прибавь: лживый, как торговка.

— Сдерживай себя, когда говоришь о моём зяте... Прекрасно зарекомендовавший себя перед рагнаром, перед двором, передо мной... Храбрый, но осторожный. К тому же поэт и художник с прекрасным образованием и вкусом. Конечно, он не равен Нери по рождению, но на свете вообще не так много тех, кто с ней в этом сравнится — говорю не хвалясь...

— Ладно, мон Гватха, не будем продолжать этот разговор, — взмолился Бенедикт, примиряюще воздевая руки. — Просто он искусно задурил тебе голову, как и всем другим. Главное, чтобы того же не случилось с твоей Нери. Она ещё так молода.

— Это верно, — вздохнул мон Гватха. — Я боюсь за неё — конечно, боюсь. Мне тревожно, как перед бурей. Не тревожь меня ещё больше.

На верхнем этаже дома, как всегда, было темно, так что Нери поднялась туда со свечой. Старые половицы поскрипывали под её шагами, а тени на стенах напоминали о страшных сказках, которые она всегда любила слушать. Она прошла через длинный ряд пустующих комнат и добралась наконец до последней; везде стояла гнетущая тишина.

Этот проём, единственный внутри постройки, был закрыт крепкой дубовой дверью. Нери осторожно толкнула её, и ей навстречу из полумрака выскользнула Фасхи, молодая ещё рабыня, которая могла бы считаться красивой, если бы не оспа, когда-то изуродовавшая её лицо. Она поклонилась и приложила палец к губам.

— Спит?

— Только что уснула. Боюсь, у неё сегодня жар, — Фасхи отступила, пропуская её. — Ты с гостинцем, мона Ниэре?

— Что? Ах да, — Нери почему-то разволновалась и только что вспомнила о блюде с апельсинами, которое держала в другой руке. — Поставь возле неё.

В глубине комнаты на вышитых золотом покрывалах лежала мона Рея из Маантраша. Её тяжёлые косы расплелись и сбились в спутанную тёмную массу, испарина выступила на бледном лбу, а щёки покрывал лихорадочный румянец. Потрескавшиеся губы беззвучно шевелились, как если бы она молилась во сне. Нери осторожно присела возле покрывал и отсюда заметила, что глаза матери приоткрыты и из-под полоски подрагивающих ресниц виднеются белые глазные яблоки. Ей стало не по себе.

— Как ты думаешь, ей не принести воды? — шёпотом спросила она у Фасхи.

— Думаю, не стоит будить её сейчас, хозяйка.

Нери кивнула и некоторое время просто сидела рядом, осматривая комнату. Сколько она помнила, здесь всегда находились только вещи первой необходимости и — сердце в который раз сжалось — моток верёвки, припрятанный под софой. Слава духам, ему давно уже не находилось применения.

Вдоль стен были приколочены полки, на которых рабы расставляли подарки от Нери — она приносила их на все праздники, да и просто так. Детские рисунки на обрывках пергамента, птичьи перья, засушенные цветы и необычной формы ветки, всевозможные ракушки и камешки, гребни, зеркала, ларчики для украшений... Челядь с большой заботой ухаживала за этими безделушками, но той, кому они предназначались, до них не было дела.

Не выдержав, Нери пододвинулась ближе и нежно дотронулась рукой до материнского лба. Горячий, такой горячий. Сходить на кухню — попросить, чтобы приготовили жаропонижающий отвар? Она уже собиралась исполнить своё намерение, когда её запястье вдруг сжали неожиданно сильные пальцы. Нери невольно ахнула от боли. Мать широко распахнула глаза и смотрела будто сквозь неё.

— Здравствуй, матушка, — Нери нерешительно улыбнулась. — Вот... Пришла повидать тебя.

Рея помолчала, а потом нахмурилась и резко отбросила её руку.

— Грязь касалась твоей плоти. Уходи!

— Грязь? — беспомощно переспросила Нери. — Что ты, мама. Я только что из бани.

— Мона Ниэре... — встревожено вмешалась рабыня, стоявшая поодаль.

— Оставь нас, Фасхи.

Она почтительно поклонилась и вышла. Во взгляде матери по-прежнему читалась настороженная враждебность. Нери пыталась совладать с собой.

— Посмотри, что я принесла. Они такие сочные, и пахнут чудесно. Как ты любишь.

Но Рея даже не посмотрела на апельсины, лишь несколько раз обвела глазами дочь, а потом улыбнулась — широко, почти до оскала. На фоне дикого блеска в глазах улыбка выглядела жутко.

— Так много грязи. Как на той реке, — (естественно, река появлялась в её речах очень часто, и такие разговоры ни в коем случае нельзя было поддерживать — они заканчивались рыданиями и мучительными припадками). — Ты вся в грязи. Оставь меня, блудница! Какой стыд...

И она закрыла лицо руками, дёрнувшись зачем-то в сторону.

Блудница? Стыд? Иногда, особенно в лихорадке, мать говорила ей грубости, но такое Нери слышала впервые. Она сглотнула, стараясь прогнать противное ощущение кома в горле. «Мне не обидно. Это моя мать, и она больна; она не помнит меня, она не знает, что говорит».

Но убедить себя в этом стало почти невозможно, когда Рея потянулась к ней с поднятой рукой, видимо намереваясь ударить по лицу. Нери вскрикнула и вскочила.

— За что, мама? — она невольно повысила голос, но быстро взяла себя в руки. — Я чиста, я не блудница, и стыдиться тебе нечего. Я твоя Нери. Я скоро выхожу замуж.

Нери не надеялась, что матушка это запомнит, однако гневное выражение её лица внезапно сменилось мягким и жалостливым. Густые, красиво изогнутые брови сдвинулись к переносице, и между ними собрались складки; она сложила руки в умоляющем жесте.

— Замуж? Не надо. Прошу тебя. Нет, нет, только не замуж.

— Почему? — спросила Нери, отступив на шаг. Её всё больше охватывал страх.

— Тихо, — Рея приложила палец к губам и подмигнула. — Тише, не то он услышит. Я вижу огонь — столько огня и крови... Нет-нет, не выходи замуж. Омой тело и одежду. Не выходи замуж.

— Кто он? — Нери с досадой услышала, как дрожит её голос. — О ком ты, матушка? Отца нет дома, он уехал к рагнару в Альдарак...

— Твой муж, конечно, дурочка, — прошептала Рея и, схватив один из ароматных оранжевых шаров, принялась раздирать его кожуру.

ГЛАВА VII

Пиарт никогда не доверял всему, что связано с магией, ведьмами, волшебниками, ритуалами и прочими несуразицами в этом духе. Однако Ректор довольно быстро уговорил его не вызывать обратно приставов из Меертона («От них всё равно никакого проку — Вы ведь сами убедились, разве не так?»), а обратиться к человеку, обладающему Даром; он вообще прекрасно умел уговаривать.

— Почему тогда сразу не к Отражениям? — мрачно спросил Пиарт, выслушав доводы Ректоры.

— Отражения — это чересчур, согласен, — отозвался Ректор, по-видимому взволнованный открытием Пиарта гораздо меньше его самого и почти безмятежный, — а вот кое-кто из их учеников нам не помешает... Ступайте, профессор, Вы помогли Академии и мне лично. А сейчас, мне кажется, Вам требуется отдых — Вы слишком возбуждены.

И это было правдой. Эта находка настолько потрясла Пиарта, что он вовсе не хотел доверять её какому-нибудь чернокнижнику и тем более не понимал, почему в таком случае не рассказать об этом ограниченному кругу доверенных лиц внутри Академии. Но нет же, Ректор настоял на сохранении этих сведений в строжайшей тайне. Пиарту оставалось только вздохнуть и смириться — кажется, свою долю в поиски преступника он уже вложил, а дальше ему следовало отступиться.

Но отступаться было выше его сил, и вскоре он это понял. Его встревожила и взбудоражила вся эта история — он словно помолодел сразу лет на десять-пятнадцать. Изучив записи Карлиоса, Пиарт увидел, как укреплялся и становился всё более серьёзным интерес юноши к этой сфере знаний, многим казавшейся просто сказкой; сам он давно не мог похвастаться такой научной смелостью. Карлиос прекрасно изучил историю вопроса, подробно законспектировав множество трудов — по большей части достаточно древних; по крайней мере, все они принадлежали ещё временам королевств. Львиную долю всего написанного по этому поводу можно было назвать разве что нелепыми домыслами и фантазиями (причём, судя по пометкам Карлиоса, он был согласен в этом с Пиартом), но кое-что определённо заслуживало внимания. Например, знаменитый учёный Тоддиар аи Зентен, прославившийся открытиями в области астрономии, механики и оптики, написал целый трактат по теории иных миров с точки зрения физики, где довольно убедительно обосновывал их существование — даже для скептически настроенного Пиарта.

Естественно, из предположения о существовании других реальностей вытекал вопрос о том, что они могут из себя представлять и как попасть туда. И каких только безумных догадок на этот счёт не строилось!.. Создание специальных механизмов, магические ритуалы и жертвоприношения, искусственные крылья, огромные подводные корабли... Чертежи, расчёты и инструкции обычно прилагались, но пара каких-нибудь мелочей всегда разрушала вдохновляющую картину и делала её невозможной. У Пиарта от всего этого захватывало дух, и он чувствовал, как здравомыслие, которое он старательно в себе пестовал, потихоньку рушится под напором чего-то юного и томительно-сладостного, давно утраченного, сквозившего в каждой строчке этих бумаг.

Изучив пути, предлагавшиеся другими, Карлиос, по-видимому, решил найти собственный. Эта часть его заметок носила гораздо более обрывочный и загадочный характер и очень напоминала дневник, значительную часть которого занимало повторение слов «Неудача» и «Не получится». Сохранились явно не все листы, так что Пиарт не смог понять, в чём именно состояли его опыты и добился ли он в итоге чего-нибудь. Но одна из бумаг, написанная другим почерком, давала хотя бы частичный ответ на главный вопрос. Это была короткая записка, измятая и выглядевшая так, будто её нацарапали в спешке:

Яснее ясного было, что письмо пришло от убийцы или от того, кто его подослал; подлый и умный ход. Но кто именно написал его? Откуда он узнал о том, чем занимается Карлиос? Почему ему была так уже необходима его смерть? И, наконец, что ещё за «четвёртый компонент», ни одного упоминания о котором Пиарт у Карлиоса не встретил? В общем, вопросов стало только больше, и, решившись помочь, Пиарт понял, что даже в ботанике увяз, пожалуй, не так прочно, как в этом деле. Он выяснил, что совершенно не знал Карлиоса и даже недооценивал его, почти гениального в своей безрассудной смелости и поразительном трудолюбии. В его годы Пиарт таким не был. Бедняга Карлиос.

— Профессор, скоро закрываюсь.

— Да-да, извините, Рефин.

Дряхлый Рефин с вытянутым желтоватым лицом и гноящимися глазами служил библиотекарем в Академии ещё в ту пору, когда Пиарт учился, да и немудрено — эта должность была пожизненной. Он и тогда точно так же не выставлял за дверь засидевшихся до ночи студентов, на что имел полное право, а только мягко напоминал им о том, что пора бы заканчивать. Наибольшее количество напоминаний равнялось пяти, после чего лампы просто тушились, помещение закрывалось, и нерадивый юнец, не успевший подготовиться вовремя, оставался внутри ждать рассвета. Преподаватели, разумеется, в такие ситуации не попадали, а если и попадали, то ночёвка среди стеллажей им явно не грозила.

В этот вечер Пиарт засиделся над ещё парочкой книг из «списка Карлиоса», как он его про себя называл, причём настолько заинтересовался, что совершенно забыл о времени. Он устроился в удобном кресле с бордовой обивкой, разложив перед собой книги и выдержки из записей покойного (бумаги, конечно, после его донесения забрал Ректор, но Пиарт предусмотрительно выписал наиболее интригующие места). Книги были из подземного хранилища — редкие, потрёпанные издания. Рефин шаркал вдоль стен, тяжело дыша и задувая одну за другой масляные лампы; в остальном стояла тишина, а за высокими окнами была непроглядная темень.

Пиарт откинулся на спинку кресла, потирая зудевшие глаза, и как раз подумал, что пора и честь знать, когда прямо над ним раздался очень знакомый голос:

— Что-то Вы зачастили сюда в последние дни, профессор. Даже странно.

Пиарт сначала замер от неожиданности, а потом удивление сменилось злостью. Голос был приятным, даже слишком, но он давно научился не поддаваться его обаянию. Он заставил себя поднять голову; возле стола стоял Вораго, одетый не в мантию Академии, а в мирской костюм с изысканной небрежностью какого-нибудь городского щёголя. В тусклом свете черты его лица, в юношестве изящные и даже нежные, казались ещё более чёткими и жестковатыми, а взгляд — не менее цепким, чем прежде.

— Добрый вечер. Чем могу быть полезен?

— О, ещё и отвечаете мне. Действительно, что-то переменилось в мире.

Пиарт скрипнул зубами и принялся сосредоточенно складывать записи в папку.

— Так чем могу служить? Час поздний, я уже ухожу.

— Служить? — Пиарт не увидел, но почувствовал, что Вораго улыбнулся. — Нет, у Вас это никогда не получалось — слишком много гордыни. Сколько лет мы не разговаривали на этот раз? Два года, три?

— Вас мучает бессонница, и Вы решили об этом побеседовать? — Пиарт затянул узел на свитке так, что чуть не оторвал кусок тесьмы.

— По-моему, она мучает Вас, — Вораго кивнул на Рефина, который уже приближался к ним в своём сосредоточенном путешествии. — Вот верный знак, что человеку не спится... И даже не ботаникой Вы заняты, как я погляжу.

Пиарт спохватился: конечно же, он уже что-то заметил... Он поспешно закрыл верхнюю книгу и пододвинул всё к себе. И вдруг похолодел: а что, если Вораго связан с?... Ведь такое вполне возможно. И даже весьма вероятно. Проклятье. С этим человеком он всегда был недостаточно бдителен. Но всё изменилось. Должно было измениться — ведь столько лет прошло с тех пор, как они были друзьями. После первого, самого страшного предательства Вораго они ещё каким-то чудом помирились, но потом Пиарт получал по своим иллюзиям снова, и снова, и снова — пока наконец прилюдно не дал Вораго пощёчину. Он жаждал драки, а ещё больше — поединка, хотя драться толком никогда не умел. Однако Вораго только взглянул на него серьёзно и надменно, повернулся и вышел. А Пиарт остался стоять, как круглый дурак, задыхаясь от гнева и боли. Преподаватели не одобрили его поступка; даже один из его коллег, тоже изучавший ботанику и всегда благожелательно к нему настроенный, шепнул, проходя мимо: «Право же, Пиарт, это чересчур. Не знаю, что он Вам сделал, но ведёте Вы себя, как брошенная невеста». Пиарт сам не понял, как не убил кого-нибудь в тот день. Наверное, спасло природное отвращение к насилию.

— Это Вас не касается, — твёрдо ответил он и поднялся.

— Не спорю. Но, помнится, Вы всегда уверяли, что лучше проведёте неделю в своих теплицах или на грядках, чем два часа в библиотеке.

«Зачем? Зачем показывать, сколько он знает обо мне?... Низкий, грязный человек».

— Мне известно Ваше отношение к ботанике. Только графиками и формулами тоже не всё объяснишь, — он хотел идти, но ноги будто приросли к полу. Вораго непринуждённо облокотился о стол; сверкнуло серебряное шитьё на его рукаве. Пиарт задался вопросом о том, куда это он собрался на ночь глядя. А впрочем, какая разница.

— И всё же в числах есть поразительная гармония, что бы Вы ни говорили. Они превращают беспорядок в стройность, почти в музыку.

— В таком случае у меня нет слуха.

— Это точно. С математикой у Вас всегда было туго.

— Что Вам нужно, Вораго? — решился наконец Пиарт. — Я знаю, Вы бы не подошли ко мне просто так.

— Откуда такая уверенность? Может быть, у меня всего лишь появился порыв поговорить.

— Скорее порыв в очередной раз поиздеваться надо мной... Спокойной ночи, — Пиарт взял папку с записями под мышку, сложил книги и свиток на стоявшую тут же библиотечную тележку и зашагал к выходу.

— Стойте, Пиарт! — окликнул его Вораго. Он остановился, вздохнул и оглянулся.

— Да?

— Вы правы, у меня к Вам дело, — Вораго по-кошачьи бесшумно приблизился, запустил руку в карман и вынул оттуда свёрнутый вчетверо лист. Пиарт осторожно принял его.

— Что это?

— Думаю, это поможет Вам в том, чем Вы сейчас занимаетесь.

Пиарт ещё сильнее напрягся и развернул лист. Перед ним была карта, явно изображавшая окрестности Академии. Четыре места на ней отмечали жирные кресты.

— Ничего не понимаю. О чём Вы говорите?

— Об убийстве молодого Шегта. Незадолго до смерти он отдал это мне на хранение. Кажется, сейчас она Вам нужнее.

— Отдал Вам?... — Пиарт задохнулся от возмущения и совершенно запутался. — Значит, он посвящал Вас в... То есть Вы знали, что... И с чего Вы взяли, что я...

Вораго тихо засмеялся.

— Полагаю, скоро Вы и сами во всём разберётесь, но будьте осторожны — по-моему, Вы ввязались в кое-что опасное... А теперь, боюсь, мне пора. Одна молодая особа в Меертоне уже считает секунды.

ГЛАВА VIII

Весть о смерти рагнара облетела страну мгновенно — как чума облетает город, как дурманящий запах хмеля наполняет улицу. От выжженных Глазами Неба пустынь на юге до непроходимых лесов на севере, от скалистых Зубов на западе до беспредельного моря на востоке Рагнарат всколыхнулся. Знатные моны, богатые стахи, ведавшие торговлей, эги, возделывавшие землю, велги, ловившие рыбу в реках и по берегам островов, — все обратили взгляды к Альдараку, одному из личных владений рагнара и его семьи. Сказать, что случилось это неожиданно, — значит ничего не сказать, и всё же разговоры об убийстве если и велись, то в исключительных случаях и шёпотом: покуситься на жизнь повелителя вселенной, каждая капля крови которого священна, — на такое может пойти разве что проклятый духами человек, обречённый возродиться в чудовище из мира мёртвых. Испокон веков рагнары умирали достойно (или, по крайней мере, так представлялись их смерти народу Рагнарата, которого становилось всё больше со сменяющими друг друга веками, по мере того как Рагнарат поглощал близлежащие земли) — на поле брани или на одре болезни, окружённые лучшими целителями и семьёй. Смерть этого рагнара во цвете лет стремились отнести ко второму варианту, но свидетелей было слишком много — свидетелей того, как властитель мира во время одной из своих пирушек упал с лестницы и сломал себе шею. Как известно, слух — самая быстрая птица на свете, и представить это событие в более приглядном виде получилось только с большой натяжкой; так или иначе, и двух суток не прошло с падения рагнара, как последний раб в державе знал все обстоятельства, и часто это случалось раньше официального объявления от глашатая.

В столицу мигом направились, оторвавшись от своих владений, знатнейшие моны и мегоки — на похороны прежнего рагнара и для присяги новому; дороги оказались запружены, торговля затихла. В городах и селениях не смолкали разговоры; в Альдараке и его окрестностях волновались рабы — они не знали, что их ждёт: наследник рагнара даже не стал мужчиной, а такой печальной ситуации не возникало более трёхсот лет. Кроме того, их, конечно, подстёгивало отсутствие хозяев. Впрочем, это уже никого не удивляло: большинство монов считало, что в последние годы рабы вообще поразительно обнаглели и чуть что проявляют недовольство, гневя духов. К слову, в храмах по всей стране чуть ли не круглосуточно велись торжественные службы, а верховные жрецы всех основных культов (числом более сотни) тоже поспешили в Альдарак или поближе к нему. Туда же устремились всевозможные чернокнижники, ведуны, знахари и шарлатаны, которые стремились нажиться на всеобщем беспокойстве и бросались грозными пророчествами о наступающих тёмных временах.

Конечно, не дремали и враги и соперники Рагнарата, притиснутые его исполинским телом к морю или изгнанные за его пределы. Подняли головы гордые кентавры, вспомнили о равнинах горные великаны, устраивали празднества трёхглазые племена степных кочевников, вожди которых когда-то пили лошадиную кровь, в ярости давая клятву стереть Рагнарат с лица земли. Даже загадочные наги, которых оставалось всё меньше, проявили к внезапной смерти рагнара сдержанный интерес. Но всем известно, что, отправляя человека к духам, не следует скорбеть — ведь он оказывается в лучшем мире, полном блаженного забвения, здесь доступного разве что детям. Поэтому и в пределах Рагнарата смерть повелителя не вызвала в собственном смысле горя ни у кого, кроме его жены и сына.

Шесть дней жрецы готовили погребение рагнара в той высочайшей усыпальнице, что находится в Альдараке (вообще же в Рагнарате их девять — по числу месяцев и уделов рагнара, где в течение года останавливается его двор), и за эти дни страна начала потихоньку успокаиваться.

Ночью накануне того дня, когда должно было состояться погребение, Нери спокойно спала в своих покоях. Проснулась она от шума наверху — топота шагов и женских голосов. «Ведь совсем поздно», — удивлённо подумала она — или рано. Даже для слуг. Вслед за этой мыслью возникла другая, полная надежды: а если вернулся отец? Но потом она вспомнила, что рагнар умер. Значит, мон Гватха ещё несколько дней пробудет в Альдараке.

Шума становилось всё больше: Нери услышала шаги под окном, а к женским голосам вдруг добавился мужской. Поёжившись, она выбралась из-под покрывала, завернулась в домашний отрез ткани и скользнула к окну. Пели цикады. Во внутреннем дворе, залитом мягким лунным светом, перемещались и негромко переговаривались несколько людей с факелами, облачённых в чёрное — запретный цвет, цвет духов гниения и распада. Нери отшатнулась, поспешно зажгла свечу и направилась к выходу — и тут раздался крик. Женщина визжала в доме; она не поняла, где именно — но так пронзительно, как если бы ей причиняли невыносимую боль. Нери вздрогнула; сердце колотилось, и стук отдавался в ушах; она вышла и позвала Фасхи, потом Шильхе, но ей никто не ответил. Тяжёлые, чужие шаги теперь грохотали со всех сторон, и особенно снизу, в полной тишине. Кто-то что-то двигал, чем-то гремел.

«Воры», — пронеслось в голове Нери, и она прошептала себе:

— Не бойся. Не вздумай бояться.

Она вернулась в свою комнату, трясущимися руками достала из сундучка перочинный ножик — единственный острый предмет, который у неё был, — и побежала по коридору к лестнице. Нужно подняться наверх и проверить, как мама; сначала туда, а после — ко входу. Ещё не достигнув лестницы, она поняла, что с воздухом что-то не так. Едкий запах. Дым.

— Горим, — прошептала она, взбегая по лестнице. — О духи, это же пожар, — и, не способная удержаться, крикнула: — Матушка!..

В то же мгновение дверь на верхний этаж, на половину Реи, слетела с петель под мощным ударом изнутри — сапог; чужая, северная обувь. Нери вскрикнула: ей навстречу выступил высокий, прямо-таки огромный мужчина в чёрном, с закрытым повязкой лицом. А за его спиной по стенам и потолку ползло пламя.

Там осталась мама.

Нери рванулась вперёд, но мужчина спокойно и даже бережно перехватил её поперёк талии.

— Мона Ниэре, тебе лучше пойти со мной. Тебе не причинят вреда.

— Пусти! — он оставил свободными её руки, и она не глядя ткнула его ножом в бок; маленькое лезвие легко проткнуло ткань, но скользнуло по кости, не причинив ему серьёзного вреда. Он охнул, стискивая ей запястья, грязно выругался и потащил её к лестнице — хватка у него была железная. Нери выронила свечу и нож, но ухитрилась извернуться и попасть ногой ему по колену; она непрерывно билась и кричала, плача от отчаяния. Когда мужчина, лишь немного запыхавшись, сволок её вниз, она увидела, что уже весь дом охвачен пламенем; повсюду метался свет факелов, но даже они казались туманными пятнами в дымной завесе. Нери кашляла сквозь рыдания, ни на минуту не прекращая рваться; всё это походило на страшный сон. Люди с факелами, с закрытыми лицами переходили от одного предмета к другому, из угла в угол, с этажа на этаж, поджигая всё, что видели; несколько из них сгрудились у входа и ловили женщин, с криками выбегавших из своих комнат; потом их выволакивали на улицу. Крики доносились теперь и со стороны кухни, и от половины рабынь-наложниц мона Гватхи; мимо них пронёсся, распахнув рот в непрерывном вопле, совсем ещё юный раб; он бросился с кухонным ножом на одного из людей у входа; сверкнула сталь, и он тут же упал, зажимая рану в груди.

Мужчина, тащивший Нери, вышел на крыльцо и тем же бодрым шагом отошёл от дома; она обмякла у него в руках и захлёбывалась от рыданий; она уже расцарапала ему всё, до чего могла дотянуться, но он даже не ослабил хватки, неся её по-прежнему спокойно и бережно. Так же спокойно он переступил через мёртвое тело у ворот — наверное, охранника, а потом остановился и перехватил Нери поудобнее, перебросив её через плечо, точно мешок с тряпьём. В бессильной ярости она попыталась укусить его за ухо, но он отклонился; дом Владетеля Маантраша превратился в сплошную огненную стену. В темноту с утробным мычанием пронеслась белая корова, и Нери поняла, что огонь перекинулся на приусадебные постройки.

— Он только что подъехал, Захаз! — перекрикнул шум один из мужчин, подбежавший поближе. — С другой стороны. Всё уже кончено.

— Ну и хорошо, — отозвался тот, что нёс Нери, и обратился наконец к ней: — Что, если я спущу тебя на землю? Будешь разумной девочкой, пойдёшь со мной сама?

— Да, — солгала Нери, но ей слишком трудно было унять сквозившую в голосе ненависть; Захаз усмехнулся и двинулся дальше — не поверил. Нери хотелось выть от бессилия.

«Он только что подъехал» — о ком это они?

Об отце, печально подсказало что-то внутри неё.

«Нет, — подумала Нери. — Отец в Альдараке. Этого просто не может быть». Всего этого просто не может быть. Тут Захаз снова остановился — резче, чем в прошлый раз; из его горла вырвался стон, перешедший в хрип, и Нери почувствовала, как ноги ей заливает что-то горячее. Его хватка ослабла, и она оказалась на свободе; он обмяк и рухнул на колени, поддерживая вывалившиеся из распоротого брюха внутренности. Нери отвернулась, и её вырвало.

— Мона Ниэре, девочка моя, — раздался рядом мягкий голос, а в следующее мгновение она оказалась в объятиях Шильхе, так непривычно пахнущей потом, дымом и кровью; лунный свет заливал обагрённую саблю из оружейной коллекции мона Гватхи в её слабой полной руке. — Беги, пока тебя не схватили.

— Нет, Шильхе, там мама... Мама... Наверху...

— Её уже не спасти. Они идут с юга. Беги на север, к лесу.

— Нет, ты не понимаешь! Я смогу, я проберусь. Я нужна им живой — меня не убьют. Отпусти... Отпусти, я приказываю!

— Нет, мона Ниэре! — Шильхе неожиданно мощно встряхнула её, и Нери даже испугала грозная сила, проступившая на её лице. — Послушай меня. Я не знаю, кто эти люди, но они называют себя братьями Хаши.

— Хаши, — с недоумением повторила Нери. До неё просто не доходило, к чему тут всё это. Ей надо вернуться домой и вытащить маму, прямо сейчас. — Злого духа из сказок? Шильхе, я должна...

— Ты должна слушать меня. Ты пробежишь всю ночь, потом укроешься в чьём-нибудь доме, лучше у крестьян или даже рабов. Ты уйдёшь с земель Маантраша. Спрячь лицо и обрежь волосы. Никому не говори своё имя...

— Пусти! Мне надо спасти матушку и предупредить отца...

— Ты не сможешь. Они мертвы.

Нери отступила на шаг.

— Нет. Ты не знаешь этого.

— Знаю. Мона Рея сгорела, а мона Гватху убили. Рабы видели, как это случилось. Он ехал через пшеничное поле. Хотел вернуться сегодня ночью. Думаю, он ждал нападения, но его опередили. Мона Ниэре, ты слышишь меня? Нери?...

Нери молчала. Мир съёжился до размеров муравья, распался на куски, сошёл с ума, обуглился в пламени. Она повернулась и побежала в темноту — так быстро, как только могла.

ГЛАВА IX

С Веттоном Мей попрощался на скорую руку — по правде говоря, ему не терпелось уехать. Не слушая его возражений, он составил расписку, куда аккуратно внёс свои долги за недельное пребывание в Городе-во-Льдах, и пообещал вернуть их, как только предоставится возможность; сам же был уверен, что рано или поздно она предоставится. Он отправил шёлк матери и Атти в Город-на-Сини, продал кое-что из щедрых подарков Веттона и купил хорошего коня с добротной упряжью, а ещё побольше хлеба, сыра и вяленого мяса. Он порасспрашивал торговцев и вскоре узнал, что торговый караван с земель бывшего Альсунга в среднем достигает Академии за десять дней, но Мей то же расстояние намеревался покрыть за семь-восемь: он мог двигаться несравненно быстрее и привык к дальним путешествиям.

Ярмарка сворачивалась, когда он покидал Город утром, через Восточные ворота. Погода стояла пасмурная, и небо затягивали серые тучи. По левую руку за грядами холмов виднелись на горизонте Старые горы, за которыми голые пустоши постепенно переходили в необжитую тундру, а впереди вился широкий торговый тракт. Мей давно не должен был скрываться и порадовался тому, что может насладиться относительно ровной дорогой; он пустил коня крупной рысью.

Из своих дорожных впечатлений Мей, в общем-то, не вынес ничего нового: тянулись небогатые северные деревеньки, замшелые валуны, речушки с хлипкими мостами, мельницы, ржаные и ячменные поля, берёзовые перелески и редкие ельники. Иногда дорогу перебегал шустрый заяц или озорница-белка, а в вышине перекрикивались коршуны. Солнце лишь изредка проглядывало из-за облаков, и часто заходился мелкий дождь. На третий день пути Мей переправился через Реку Забвения (несмотря на своё громкое и древнее имя, она оказалась обыкновенной рекой, разве что очень широкой, а сварливый паромщик запросил с него за переправу вдвое больше ожидаемого), несущую свои воды от истока в Старых горах до далёкого Южного моря. Оставалось несколько переходов до Академии; так он вступил на земли Ти'арга, теперь неотличимые от того, что прежде было Альсунгом или Дорелией.

Мысли же Мея витали далеко от всего, что он видел — вокруг убийства в Академии, письма Ректора и леди Таисы. Впрочем, с ней и так всё было более-менее ясно — она любила периодически появляться в его жизни, чтобы подпортить её. Преступление же удивляло его не только своей жестокостью, странным местом и загадочными мотивами, но больше всего тем, что Ректор решил подключить людей, владевших Даром, — любой градоправитель скорее дал бы отрубить себе руку, чем связался с волшебником в таком деле. Из этого вытекало либо то, что Ректор и сам связан с магией (и Мей горел желанием это выяснить), либо то, что с ней был связан погибший юноша, а это куда более неожиданно. И потом — причины. Убить студента в таком опасном месте, так рисковать и не взять ничего из его имущества... Хотя какое уж там имущество. Что это — месть, зависть, ревность? Но Ректор не рассылал бы письма правителям городов, будь здесь заурядная бытовая история.

Мей, разумеется, покопался в своих записях и обнаружил там видение, вполне похожее на этот трагичный случай — убитый молодой человек. Это пришло к нему в пору работы в Городе-над-Пещерами, и один из его нанимателей истолковал это как угрозу своему сыну, так что приказал удвоить его охрану. Мей тогда устал повторять, что видел не того человека. Если бы ему привиделись хоть какие-то указания на место события — но этого не произошло.

Было и ещё кое-что: прямо следующая запись рисовала огромного паука. Мей давно уяснил, насколько иносказательными порой бывают его видения, и не думал, что это следует толковать в буквальном смысле, однако ему казалось, что это должно иметь к делу какое-то отношение. Хотя могло, конечно, и не иметь.

В таких размышлениях на восьмой день пути он остановился у придорожной фермы, чтобы попросить воды. Мей приметил, что люди на землях Ти'арга живут куда богаче: почти все строения, которые ему встречались, были каменными, как и этот домик — опрятный, с красной черепичной крышей. В маленьком саду буйно цвёл шиповник. Милая молодая женщина, до этого возившаяся с младенцем, вернула ему флягу наполненной доверху.

— Скажите, я далеко от Академии? — спросил Мей.

— Нет, совсем близко, — женщина, очевидно, привыкла к расспросам по этому поводу и легко махнула рукой вдоль дороги. — Через пару часов будете в Меертоне, оттуда до Академии езды всего ничего.

Мей кивнул, поблагодарил и поскакал дальше.

Закат уже окрасил облака во все оттенки жёлтого и красного, когда Мей увидел стены, окружавшие Академию, и высокие кованые ворота. Отлитая, видимо, из бронзы надпись над ними гласила: «Свобода. Знание. Честь». Мей знал, что это древний девиз Академии, основатели которой мечтали сделать её оплотом этих постулатов — и отчасти им это удалось. Она всегда оставалась независимой от какой бы то ни было власти, кроме власти избираемого Ректора, не вмешивалась в политические дрязги королевств (а после — Городов) и создавалась как содружество людей, стремившихся узнать больше об Обетованном и сохранить то, что они уже знали. По крайней мере, это было то, что Мей о ней слышал.

Он проехал через просторный сад и пересёк тенистую дубовую рощу, с любопытством глядя по сторонам. Мальчики и мужчины самых разных возрастов, все в чёрных мантиях, прохаживались по дорожкам или сидели на скамейках, беседуя. Его провожали внимательными взглядами или вежливо кланялись, но никто не делал попыток заговорить. То тут, то там Мей видел каменные и деревянные приземистые здания — должно быть, общежития; кое-где прямо на земле стояли причудливого вида приборы и установки. Один юноша с интересом разглядывал через лупу что-то на мраморном бортике большого фонтана; многие не отрывались от книг. Вскоре взору Мея представились и учебные башни, гордо возвышавшиеся над жилыми строениями; он насчитал семь — из светлого, тёмного или пёстрого камня. Верх центральной башни венчала колокольня. Мей спешился, поморщившись от боли в затёкших мышцах, и паренёк лет тринадцати на вид сразу заспешил к его коню.

— Рейнвольд, сегодня дежурный по конюшне, господин, — с поклоном представился он и взялся за повод. — Прикажете почистить и накормить животное?

— Да, конечно. И подготовь ему стойло — я здесь надолго.

— Разумеется, господин мой, — мальчишка с явным восхищением обозревал недурной наряд Мея, которым тот обзавёлся в Городе-во-Льдах, его амулеты от тёмных чар и книги, рельефно выпирающие из сумки.

— Мне нужно где-то записаться? Обо мне доложат? Я должен увидеть Ректора.

— Входите свободно, господин Ректор принимает приезжих в любое время.

«С такой системой охраны немудрено, что у них режут студентов посреди дня», — отметил про себя Мей и поднялся по ступенькам главной башни к распахнутым высоким дверям. Они были покрыты искусной резьбой по дереву, но сейчас он не располагал временем, чтобы ею полюбоваться.

Внутри всё было устроено торжественно, но скромно — множество портретов профессоров, знаменитых картин и скульптур в нишах, зато никакого золота, исполинских люстр или дорогих ковров, как в резиденциях иных градоправителей. У первого же почтенного вида старца Мей узнал дорогу к приёмной и, пока добрался до семнадцатого этажа, успел проклясть винтовую лестницу и поразиться физической закалке Ректора.

После короткого разговора с секретарём (как всё это отличалось от мучительства в приёмных градоправителей, которые обожали напускать на себя ореол исключительности и королевского величия!) Мея ввели в небольшой кабинет, где его встретил очень старый, но статный мужчина с благожелательным выражением лица; о его особом статусе говорила лишь синяя окантовка на мантии. Как только он увидел вошедшего, что-то неуловимое промелькнуло в глубине его глаз — что-то острое, встревожившее Мея; однако в следующую секунду он смотрел с той же доверительной предупредительностью.

— Одарённый из Города-во-Льдах, не так ли? Мы очень ждали Вас. Прошу, садитесь, — голос был низкий, завораживающе-приятный.

— Меня зовут Меидир аи Онир. У меня есть рекомендательное письмо от господина аи Шедона...

— Не стоит, не стоит. Я Вам верю. Если бы Вы знали, молодой человек, сколько наша встреча значит для меня лично, — Ректор смотрел на Мея с такой искренней теплотой и душевностью, что он даже на мгновение расслабился. — Вот уже несколько лет, с тех самых пор, как я узнал, что по одной со мной земле странствует человек с таким уникальным Даром, как Ваш... Да что там, Вам, наверное, повторяли это сотни раз.

— Может быть, пока не сотни, — осторожно откликнулся Мей, — но десятки уж точно.

«Он не удивляется, что приехал именно я. Градоправитель написал или у него другие источники?»

— Да, полагаю, это должно пугать временами, — Ректор улыбнулся. — Но не бойтесь, я далёк от алчности власть предержащих и готов восхищаться таким лакомым пиром издали. Простите, если подобное сравнение Вас оскорбляет.

Мей не оскорбился, но почувствовал себя более чем неуютно; с таким едва скрываемым вожделением о его способностях мог говорить только человек, неплохо разбирающийся в магии.

— Жаль, что наша встреча не произошла по более радостному поводу, — свернул он беседу в нужное русло. Ректор помрачнел.

— Вы правы. Не подумайте, что я забыл о бедном юноше — просто не в моих силах это сделать, и все мы...

Его прервал внезапный и громкий колокольный звон, оглушительно загудевший сверху. Мей вздрогнул от неожиданности. Ректор встал и любезным широким жестом пригласил его к двери.

— Это звонят к ужину. Могу я пригласить Вас в нашу трапезную? А уже потом займёмся делами — кажется, Вам не терпится.

После ужина, показавшегося голодному Мею необычайно вкусным (Ректор усадил его рядом с собой за преподавательским столом и пресекал любые расспросы любопытствующих), ему представили одного из профессоров.

— Пиарт аи Вегор, наш ведущий специалист в области ботаники, — сказал Ректор, кивком головы подозвав рослого и крепкого мужчину средних лет. Выглядел он измождённым, смотрел серьёзно и исподлобья. Под глазами пролегли тени, а подбородок оброс многодневной щетиной.

— Очень рад, — сказал Мей, пожимая ему руку.

— Меидир аи Онир, прошедший обучение в Долине Отражений.

— Взаимно, — в голосе профессора слышалась подозрительность и совсем не было радушия Ректора. Мей задался вопросом, почему из всех учителей ему представили именно его, и тут же получил ответ.

— Пиарт был руководителем покойного мальчика, — скорбно произнёс Ректор, — и первым нашёл его бумаги.

— Бумаги? — оживился Мей. Это уже было что-то ориентирующее — не то что ботаника. Когда-то Гэрхо здорово помучил его ею, однако он до сих пор считал себя полным профаном в этой области — и, честно сказать, относил её к числу тех наук, которыми могут заниматься только фанатики, достойные уважения, но напрочь отрешённые от жизни. — Могу я узнать, какие?

— Как раз они Вас и касаются, — угрюмо проговорил Пиарт, не дав ответить Ректору. — Карлиос занимался...

— Потише, друг мой, здесь слишком людно, — вмешался Ректор. — Позже я, разумеется, предоставлю господину Меидиру всё, чем мы располагаем. А сейчас — не хотите ли осмотреть то место?

— По-моему, там не на что смотреть, баня как баня, — отрезал Пиарт. — Всё давно убрали.

— Почему же, я бы взглянул, — согласился Мей. Чутьё, выработавшееся годами общения с вышестоящими людьми, подсказывало ему, что не стоит слишком уже вскидываться в присутствии Ректора. А вот Пиарт его очень заинтересовал — но судить по первому впечатлению он, слава богам, давно отучился.

Мея проводили к баням, которые выстроились за общежитиями. Изнутри доносились разговоры, причём не только на общем языке, плеск и шипение воды, попадавшей на раскалённые камни, а из приоткрытых окон валил пар — видимо, многие студенты закончили ужин пораньше.

— Не занимайте вторую, юноша, — Ректор преспокойно поймал за плечо какого-то парнишку с простынёй, куском мыла и бутылкой с надписью «Масло». Мею не нужен был его Дар, чтобы догадаться, что в ней точно не масло. — И, если Вам не трудно, зайдите туда и попросите своих товарищей её освободить.

Парнишка смутился и попытался спрятать бутыль под простыню.

— Конечно, господин Ректор, сейчас... Добрый вечер, профессор Пиарт, — и с поклоном скрылся.

Когда притихшая компания чересчур поспешно покинула вторую баню, Мей вошёл внутрь. Уже в предбаннике его окатило жаром и влажностью; из-за пара в воздухе было трудно что-либо рассмотреть.

— Вот здесь его нашли, — Пиарт указал на скамью в углу; его явно тяготила необходимость тратить тут время. — С перерезанным горлом.

— Я был при этом, — подтвердил Ректор. — Ужасное зрелище.

Мей в этом не сомневался. Он вырос в городских трущобах и насмотрелся всяческих последствий трактирных драк. Он приблизился к дощатой стене и неспешно ощупал её кончиками пальцев. Вздохнул и закрыл глаза, стараясь очистить своё сознание от всего лишнего, как учил его Гэрхо. Это была техника, доступная всем обладающим Даром — нужно только захотеть...

Много было прикосновений к этой стене — много смеха и брызг, молодой распаренной плоти... Стена как стена, ничего особенного. Довольно старая, только и всего... «А, вот и оно...» Собственное же видение всколыхнулось, как через дымку, у него в голове. Светловолосый юноша, стоявший лицом к этой самой стене — молниеносное, умелое движение ножом — брызги крови и целые струи, попавшие на скамью — грузно падающее тело, последний хрип... Теперь он отчётливо разглядел того, стоявшего сзади — крупный мужчина с тонким носом и приметным шрамом через всё лицо. Он бы наверняка узнал такого, если бы увидел. Мей открыл глаза, скользнул рукой к зеркалу на поясе — подарок Отражений, — и его мнение подтвердилось.

— Никакой магии, — сказал он, разворачиваясь. — Просто нож, как вы и говорили.

— Вы уверены? — спросил Ректор.

— Да. Убийца не использовал Дар и сам не был Одарённым.

— Откуда Вам знать? — Пиарт скептически приподнял бровь, и Ректор взглянул на него с дружеским укором.

— Карлиос был в моих видениях. Я бы почувствовал, будь это не так, — Мей при всём желании не сумел бы объяснить более понятно.

— Значит, мотивы преступника не касались волшебства? — уточнил Ректор.

— Я этого не говорил. Убийца не был Одарённым, но мы ничего не знаем о том, кто его подослал.

— Почему Вы считаете, что он действовал не по собственному почину?

«Паук», — вспомнил Мей, но решил пока не говорить об этом прямо. Им покажутся смешными его опасения. Он перешёл в наступление:

— А разве у меня нет оснований? Вы упоминали записи. Думаю, у вас уже есть необходимое звено.

Профессора переглянулись.

— Не все звенья, — вздохнул Ректор, — но у нас есть письмо к убитому, где назначается встреча.

— Не только, — с нажимом сказал Мей.

— Карлиос искал способ проникнуть в другие миры, — выпалил Пиарт. Наверняка ему не терпелось это сообщить; он раскраснелся от волнения — или от жары? — и тяжело дышал.

Мей невольно вздрогнул и стиснул в кулак ту руку, на которой носил перстень Странника — драгоценный подарок Анны; он так ни разу и не решился его использовать. Другие миры. Так вот в чём всё дело. Столько образов сразу затопило его мысли — Близнецы, уроки Гэрхо, обмолвки в старых книгах...

Отец. Его отец.

— Покажите мне эти записи, — сказал он. — Я хочу прямо сейчас увидеть их.

— Даже не отдохнёте с дороги? — вежливо уточнил Ректор.

— Я не устал. Прошу Вас, отведите меня к ним.

— О, в этом нет необходимости — я схожу за ними сам... Они в моём кабинете. Можете подождать с профессором Пиартом, обсудить детали — профессор, мне кажется, погрузился в эту тему...

— Разве что по колено, — неуклюже отшутился Пиарт. — Мы, пожалуй, выйдем: тут жарковато.

Когда из удушливой бани они наконец вышли на приятный вечерний воздух, а Ректор тем же размеренным шагом направился в сторону главной башни, Пиарт настороженно покосился на Мея:

— Перед тем, как просматривать записи, отдайте их мне ненадолго.

— Зачем? — удивился Мей. — Разве они не хранились у Вас раньше?

— Да, но... — он замялся. — Я хотел бы сверить их со своими копиями. Им это не повредит, как и нашему делу.

«Он снял копии и собирается проверять записи после того, как они побывали у Ректора», — отметил про себя Мей. Кажется, в Академии далеко не всё так чинно и безоблачно, как ему представлялось.

— Вы не доверяете Ректору? — он понизил голос, чтобы их не расслышали проходившие мимо студенты.

— Я никому не доверяю, господин Меидир, — хмуро ответил Пиарт. Мей только сейчас заметил, что руки у него в чернильных пятнах, а под ногтями земля. — Всё это куда шире одной смерти.

ГЛАВА X

Нери бежала и бежала — до пота, удушья и колотья в сердце — потом, выбившись из сил, переходила на шаг, а восстановив дыхание, бежала снова. Она давно поняла, что её почему-то не преследуют, но это было уже совершенно не важно. У неё не осталось мыслей — только ощущение собственного тела, сокращавшихся мышц, ритма вдохов и выдохов. Настал момент, когда зеленовато светящаяся луна ушла за горизонт, и в белесом свете Нери узнала круглый валун — один из тех, которыми отмечались земельные границы. Она миновала земли Маантраша.

В ложбинках между холмами то и дело чернели деревушки, но она ни разу не свернула с прямого пути. Рассвет застал её у подножья одного из таких холмов, заросшего высокой травой. Какое-то странное, тяжёлое отупение овладело Нери; ей не хотелось ни о чём думать, ни о чём вспоминать; в голове было пламя, крики и кровь. Возле корней огромной акации с тенистой кроной бежал ручеёк, и Нери, страдавшая от жажды, приблизилась, чтобы напиться. Она жадно приникла губами к воде в горсти и поняла, что вокруг потемнело: скоро дождь. Ливни в это время года быстро приходят и долго тянутся; дерево, под которым она находилась, прекрасно подходило для того, чтобы переждать дождь. Едва не падая с ног, Нери добрела до ствола и привалилась к нему спиной. У неё болело всё, но больше всего — душа.

Как тот ужас, что произошёл, мог произойти на самом деле? Как такое может быть правдой? Нери спрятала лицо в ладонях, будто надеясь спасти от преследовавших её страшных картин, и с удивлением обнаружила, что щёки мокрые от слёз. Наверное, всё это время она не прекращала плакать.

— Духи, что мне делать? — прошептала она, но тут же поняла, что нет смысла взывать к духам: ни один из их сонмов не пришёл ей на помощь этой ночью, ни один не отвёл беду. Она совсем одна, в изодранной ночной одежде, в грязи и крови, с пустыми руками, посреди чужых земель. Сердце Маантраша разграблено и сожжено, а её родители убиты.

Родители.

При одной мысли об этом Нери охватила дрожь, а горло сжалось от новых рыданий, но она дала самой себе пощёчину, преисполнившись презрения. Кто она, в конце концов, такая? Она мона, к тому же Владетельница Маантраша, и низко всю жизнь плакать, как простая девчонка, предаваясь скорби — как бы больно ей ни было.

Владетельница?

Эта мысль зазвенела где-то на краю сознания, как удар в гонг, как песня о надежде. Ну конечно! Если бы мон Гватха действительно умер, как сказала Шильхе, его Сила перешла бы к ней — Сила обесчещенного Маантраша. Она не знала, как именно это должно случиться, но была уверена, что такое нельзя не заметить. Так значит, он жив, жив!.. Но, скорее всего, ранен или, уж точно, в опасности... Бежать, немедленно вернуться, чтобы помочь... Безумие — она слишком слаба, она одна, она только попадётся им в руки, а отца спасти не сумеет. От отчаяния Нери готова была царапать древесную кору.

Где-то совсем рядом прогрохотал гром, а дождь стал расходиться. Опять гроза, под акацией оставаться опасно. Нери запахнула одежду и спустилась ниже по холму. Её сразу же облил дождь, но сил стоять не хватало, и она, мысленно махнув рукой, опустилась на мокрую траву. Растаять, стать частью этой влажной земли — вот чего ей хотелось. Почему, почему сейчас она так беспомощна?

Братья Хаши — так назвала их Шильхе. Впрочем, возможно, что няня что-то напутала — так же, как со смертью мона Гватхи. Она не могла видеть, как его убили, просто не могла. Он ещё вполне сильный мужчина, да и никогда не путешествует без охраны. Шильхе ошибается, иначе и быть не может.

Но всё-таки — кто эти люди и зачем они совершили всё это? В округе, насколько могла судить Нери, и ночью и сейчас было спокойно: никаких криков, костров и вооружённых отрядов, никаких всадников. Они пришли именно в их дом — с намерением, кажется, увезти её и убить её родню. Почему так? Полная бессмыслица. Лёжа под потоками ливня с закрытыми глазами, Нери могла только недоумевать. Вполне вероятно, что всё это как-то связано со смертью рагнара — но как? Беспорядков быть не должно, ведь у рагнара есть законный наследник. Это не похоже на восстание рабов или нашествие иноземцев — да и от границ Маантраш далеко, в глубине Рагнарата и всего континента. Если они хотели похитить её, чтобы потребовать выкупа — зачем поджигать дом и покушаться на жизнь её родителей? Если хотели свести какие-то счёты с моном Гватхой — зачем оставлять её в живых? Всё это отдавало безумием пострашнее того, что забрало её мать.

Размышляя об этих людях, Нери чувствовала, как её до краёв наполняет клокочущая, требующая выхода ярость. Теперь-то она поняла, чего действительно хочет. Мести. Она найдёт каждого, достанет из-под земли — и заставит пережить то, что пережила сама. Она изгонит из себя всё, кроме жестокости. Она упадёт на колени перед мальчиком-рагнаром с мольбой...

Рагнар! Конечно же, ей надо к нему!.. «Где сейчас двор?» Месяц Имхаз, значит — в Альдараке. Точно, отец ведь уехал туда, как она могла забыть... Или вернуться в Маантраш? Но как узнать, ушли ли они оттуда? Защитят ли её рабы — да и оставили ли в живых хоть кого-то?

Нери не дали принять решение. Она услышала рядом с собой тихий шорох, не похожий на шорох дождя, и знакомое урчание. А когда открыла глаза, вокруг неё стояли всадники верхом на мягколапых, промокших рыжих снурках; она насчитала пятерых. Но они не закрывали лиц и не носили чёрное.

Больше суток спустя, ближе к закату, вконец измождённую Нери почтительно ввели в зал, от величины которого она бы ахнула, если бы ей не было настолько всё равно. Высокий потолок был выложен мозаикой, изображавшей звёздное небо, а к нему поднимались ряды массивных колонн из крапчатого камня. В другом конце зала, на возвышении, ступени которого покрывали павлиньи перья и засохшие, жалко свернувшиеся лепестки роз, стояло глубокое кресло с позолоченными подлокотниками. Трон рагнара. Значит, она в тронном зале Альдарака. Она никогда не бывала здесь прежде — незамужние женщины по рождению выше рабынь не имели на это права, да и отец не брал её. Но и сейчас, очутившись в этом огромном, пустом и гулком помещении, которое подавляло своим величием, она не испытывала никакой радости.

Те люди, что доставили Нери сюда, выглядели как норриэ — воины — и обходились с ней крайне почтительно. Тем не менее, ни на один её вопрос они толком не ответили — лишь повторяли, что увозят её для разговора с важным человеком, который желает ей добра. Нери не поверила этому, но понимала, что у неё нет выбора, и потому безропотно взобралась на спину шестого снурка, предназначавшегося специально для неё. Во время единственного привала ей вежливо предложили лепёшек и риса, но ни крошки не лезло ей в горло; голод она начала испытывать, пожалуй, только сейчас. Конечно, она умоляла своих провожатых вернуться в Маантраш и помочь тем, кто остался в живых, однако их ответ был прост и однозначен: им известно о разыгравшейся ночью трагедии, они соболезнуют, но не могут ничем помочь, ибо братья Хаши свирепствуют по всему Рагнарату и вырезали многих знатных монов. Никто не знает причин их ненависти, но мона Ниэре может быть уверена, что гибель её отца не останется без отмщения.

У Нери не хватало сил на негодование и споры, так что она безропотно приняла свою участь. И теперь, стоя в тронном зале, словно со стороны наблюдала за собой — ох и жалкое зрелище. Кто она в их глазах, как не ребёнок, испуганный, мокрый ребёнок (дождь не переставал всё это время, и даже теперь с неё ручьями лилась вода), оставшийся без защиты? Сколько унижения, сколько горя — и всё за какую-то пару дней. И всё-таки, если с ней хочет говорить рагнар, у неё есть надежда.

За спиной послышались шаги, эхом разносившиеся в каменной тишине. Нери сжала кулаки и выпрямила спину. Она не покажется слабой. Даже если это рагнар, точнее, его сын — пусть видит её разгневанной, но не беспомощной. Никогда Маантраш не вызывал снисходительной жалости.

Однако это был не рагнар, а именно тот человек, перед которым она не умела изображать силу, которому всегда и заведомо проигрывала. Обернувшись, Нери узнала мона Кнешу.

Ей показалось, что он похудел с их последней встречи; резче обозначились скулы и тени под глазами. На высоком лбу, как у члена Совета, чернел похожий на жука знак траура по рагнару. Подойдя, он гибко согнулся в поклоне, а потом поднял глаза, и Нери стало больно: она никогда не видела у него такого скорбного взгляда, помнила только радостным — счастливым до такой степени, что иногда это отдавало жутью.

— Мона Ниэре, я всё знаю. Это страшная утрата, не побоюсь сказать, для всего Рагнарата.

— Мой отец? — с тревожным замиранием спросила Нери.

— Да. Я уже пустил отряд на поиски его тела. Утешься тем, что теперь он в лучшем из миров, среди добрых духов. Хотя я понимаю, что это нисколько не утешает...

— Но он жив. Я уверена, — каждое его слово было как удар ножом, и Нери еле удерживалась от новых слёз. — Сила...

— Ещё не перешла к тебе? — Кнеша вдруг подался вперёд и бережно взял её руки в свои. Раньше он не позволял себе такого, но это касание больше напоминало жест заботливого старшего брата, чем жениха. — Мне жаль лишать тебя надежды, но такое случается. Поверь, я знал многих Владетелей; им был и мой отец, и, когда он умер, его Сила перешла к его старшему сыну почти год спустя.

— Год?!

— Увы. Духи капризны, их воля непредсказуема, а о Силе нам мало что известно. Она сама решает, когда сойти к человеку. Может быть, ей показалось, что ты не готова. Извини.

Всей кожей Нери ощущала его тепло — и всё же ей было холодно. Холодно, как под ливнем снаружи — или как если бы она прижималась к камню. Хотелось отвернуться и уйти, однако вместо этого она спросила:

— Но откуда ты знаешь, что его убили? Откуда знаешь о нападении? Кто те люди и что им нужно? Почему они пощадили меня?

Кнеша вздохнул и ласково сжал ей руки.

— Мне приходилось встречаться с ними и раньше. Ты была совсем ребёнком, Ниэре, когда тот, кто зовёт себя Хаши, творил свои страшные дела. Совет так и не смог найти его; вероятно, у него старые счёты с рагнаром. Может быть, он из кочевников. Так или иначе, он просто хозяин шайки грабителей, насильников и убийц. Ты такое чистое дитя, что мне совестно говорить о подобных вещах при тебе... Он позорит себя перед людьми и духами, уничтожая владетельных монов. А ты, скорее всего, просто приглянулась ему, и... Прости. Продолжать выше моих сил. Лучше даже не представлять, что такой негодяй мог с тобой сделать.

Нери медленно высвободилась. Что-то во всём этом не сходилось, и она не могла понять, что. Начинала болеть голова.

— Но... Если всё так, как ты говоришь... Как этот человек избежал казни? Неужели Совет не мог выследить и схватить кого-то из его людей? Их там было немало... И потом... Потом... — она потёрла лоб, пытаясь сосредоточиться. — Где он мог увидеть меня, если скрывался? Кто служит его делу? И почему он вернулся через столько лет? И почему, в конце концов, ты не предупредил моего отца, раз это длилось несколько дней? Если бы он не поехал домой... Если бы только остался в Альдараке... — она не могла продолжать.

— В тебе говорят горе и усталость, мона Ниэре, — сказал Кнеша, и его голос звучал ещё более вкрадчиво. — Совет силён, но не всемогущ, однако теперь, когда остальным его членам было угодно избрать меня новым главой, я даю тебе слово сделать всё возможное. Этот смутьян нанёс оскорбление не только твоему дому, Нери, но и всему Рагнарату — и, клянусь, он за это заплатит. А пока мы не знаем, кто он, поэтому даже предположить не могу, где он мог увидеть тебя и каковы были его настоящие намерения. Что же до мона Гватхи... Что ж, он выехал защитить тебя, как только вести о погромах донеслись до Альдарака. Я думал, ты догадалась... Мона Ниэре, ты так побледнела. Я провожу тебя в покои.

Нери действительно чувствовала, что ей нехорошо. Даже очень нехорошо. И ещё ей почему-то казалось, что в зале отвратительно пахнет — хотя никакой запах не мог до неё доноситься, кроме терпкого аромата эфирных масел, исходившего от мона Кнеши. Очередная страшная мысль потрясла её, отвлекая от наступающей тошноты.

— Так он умер из-за меня... Отец... И мама... Если бы не я... — а потом глаза заволоклись чем-то горячим и тёмным, ноги подкосились, и Нери, молодая и крепкая, впервые в жизни упала в обморок.

Кнеша, признаться, не ожидал такого поворота событий и сначала даже растерялся: кажется, ни одна женщина на его памяти не теряла сознание, не притворяясь. Но вскоре он спохватился, уложил начавшую заваливаться Нери на натёртый до блеска пол и, отвязывая от пояса баночку с пахучей мазью, негромко позвал:

— Салдиим!

Из-за ближайшей колонны выступил очень высокий человек родом с другого континента далеко на востоке; его кожа была такой чёрной, что, казалось, поглощала свет. С точки зрения Кнеши, Салдиим обладал массой незаменимых достоинств: носил на себе гору мускулов, был не слишком умён и беззаветно ему предан. Несколько лет назад, во время одного далёкого путешествия, Кнеша купил его себе в услужение и ни разу не пожалел.

— Повелитель? — говорил Салдиим всегда глуховато, точно из-под земли, и всё ещё с трудом обращался с рагнаратским языком.

— Отнеси мону Ниэре на женскую половину, — он протянул ему баночку, — и держи вот это у её лица, пока она не придёт в себя. Потом оставь её, там о ней позаботятся.

— Салдиим понять, повелитель, — он сунул мазь в просторный карман и бережно поднял свою драгоценную ношу. Золотистая рука Нери безжизненно повисла, и Кнеша отстранённо заметил, что у неё недурной формы пальцы. Хотя коротковаты, надо признать.

— Снаружи только наши?

— Нет, повелитель. Салдиим видеть мона Бенедикта, когда идти сюда.

Бенедикт. Проклятье. Интересно, почему он ещё здесь?

— Он спрашивал обо мне?

— Он хотеть видеть повелителя. Салдиим сказать, что повелитель говорить с женщиной и не мочь принять его.

— Пройди через чёрный выход. Если он всё ещё там, я встречу его. Можешь идти.

Салдиим затопал в сторону трона, а Кнеша, вздохнув, направился в противоположную. Всё приходится делать самому. Он немного устал (две последние ночи провёл почти без сна), но находился в приятном возбуждении от своих успехов.

Скоро, уже совсем скоро. Наконец он вышел на ту дорогу, которая ему предназначена. Он не мог ни с чем сравнить тот восторг, который захлёстывал его после достижения какой-нибудь цели. Кнеша всегда любил добиваться и привык делать это сам; теперь он был как тигр, почуявший газель — многочисленные сложности и опасность подстёгивали его.

Исполинские стены зала за рядами колонн покрывали тысячи небольших многоцветных изображений рагнаров, их семей, побед и достижений. «Рагнар — дитя духов, огонь сочетался с водой, чтобы породить его», — рассказывала когда-то мать. Кнеша очень хорошо помнил её сказки, все до единой — и то, как дрожал её голос, когда она прижимала его к себе, спасаясь от побоев отца. Она не была ни женой его, ни даже наложницей — просто чужеземкой, приглянувшейся во время похода. Слишком беспомощной и кроткой — а значит, слишком разжигавшей его жестокость. Нери была совсем другой, но немного напоминала Кнеше её. Совсем ребёнок, просто девочка, костлявый подросток, не знающий жизни. Он даже сочувствовал ей.

Дождь наконец перестал. Мон Бенедикт ждал снаружи — прохаживался вдоль ступеней при входе во дворец, скрестив руки на груди. Кнеша спустился, но не до конца, чтобы не казаться слишком уж ниже его ростом.

— Дела задержали, мон Бенедикт. Какие-нибудь новости?

— Резня Хаши продолжается, — ответил Бенедикт, смерив его пристальным взглядом. — Только что прибыли послы из Гатхаза и Берх-Лии.

— Юг и запад.

— Да. Я выслал туда по три десятка людей.

Кнеша мысленно улыбнулся. Кажется, достопочтенный Бенедикт никогда не научится.

— Три десятка? По-моему, это уже расточительство.

— Не могу согласиться. Мы обязаны схватить их. Они быстро действуют и превосходно организованны.

— Они застали нас врасплох, не правда ли?

Бенедикт посмотрел на Кнешу ещё внимательнее, и он стойко выдержал эту атаку.

— Правда. Однако это не означает, что не в нашей власти выследить их лидера. Может, он и Хаши Неуловимый, но не дух; он из плоти и крови.

Надо же, умный человек, а какая наивность — даже в том случае, если это намёк. Бедный, бедный Бенедикт.

— Всё-таки это поразительно — вооружённые отряды, в такой степени разбросанные по всей стране, так согласованно убивающие Владетелей и управляемые одной личностью... Ты уверен, что Хаши действительно один?

— Уверен, — медленно выговорил Бенедикт, не спуская с него глаз. Кнеша буквально чуял его подозрительность, его смятение, его страх. Какое наслаждение. Когда-то он посчитал бы Бенедикта достойным противником — но не теперь.

— А из Маантраша гонцы ещё не вернулись? — участливо спросил он.

— Нет... Я должен сказать кое-что ещё.

— Я слушаю, мон Бенедикт.

— Сегодня ночью напали на наследника.

— На мальчика! Какое святотатство... Надеюсь, он в порядке?

— В совершенном. Но один из стражников ранен.

— Нападавшего поймали?

— Он скрылся, Кнеша, — Бенедикт помолчал, глядя в глубину сада; в углах его губ выступили суровые складки. — И ты знаешь это лучше меня.

Какой поворот. Кнеша всё гадал, когда же это случится.

«Беги, Бенедикт — забирай мальчишку, если успеешь, и беги. Слишком очевидно, что только это тебе и осталось».

— С какой стати?

— Нам обоим понятно, кто такой Хаши. Я давно знаю, чего ты хочешь, Кнеша. Я вижу тебя насквозь.

Кнеша вздохнул. Сколько раз уже приходилось ему слышать эту фразу? Признаться, он сбился со счёта. И как скучно слышать её от такого человека, как Бенедикт.

— Надеюсь, ты не всерьёз выдвигаешь такие обвинения. Я могу оскорбиться.

На бледных щеках Бенедикта выступила краска — верный признак того, что он в бешенстве.

— Угрожай и глумись сколько угодно. У меня и правда нет доказательств, но я найду на тебя управу.

— Мон Бенедикт, это же смешно. Разве рагнар не погиб на твоих глазах? Может, ты видел, как я толкнул его?

— Нет, — с явной неохотой признал он. — Это был несчастный случай. Но я уверен, что ты убил бы его позже — ты лишь ждал подходящего дня. Скорее всего, ты собирался сделать это после свадьбы с дочерью Гватхи, с сильнейшей Владетельницей после рагнары. Она бы разделила с тобой Силу Маантраша, и ты стал бы непобедим.

Слушая, Кнеша раздумывал, чем больше восхищаться — проницательностью Бенедикта или его наглостью. По всему саду были разбросаны его вооружённые наёмники, только ждавшие знака, а на крыше дежурило четыре искусных лучника. Ему стоило махнуть рукой — и надменный советник упал бы замертво.

Однако он этого не сделал.

— Что ж, пока всё весьма разумно, — одобрил он. — Продолжай, я выслушаю до конца.

Бенедикт перевёл дыхание и провёл рукой по светлым волосам. Он волновался, но Кнеша отметил, что рука не дрожит.

— Продолжать и нечего. Когда рагнар умер, ты взялся за старое со своей преступной бандой со всех концов мира. Ты попросту уничтожил тех Владетелей, которые могли помешать тебе — или преданность которых ты ещё не купил. Не знаю, что ещё ты сделал, но наверняка достаточно, чтобы оборвать династию и занять место, которого не достоин. Ты покусился на жизнь ребёнка, чтобы удовлетворить своё тщеславие. Ты человек без чести, и я знал, что все твои друзья и покровители просто слепцы.

— Так убей меня, — негромко предложил Кнеша, — раз уж проявляешь такую храбрость. Прямо сейчас. Что тебе мешает?

Бенедикт долго не отвечал, вертел на пальце свой единственный перстень — Кнеша давно заметил за ним такую привычку. Потом сказал:

— Это было бы низко. И, кроме того, я не смог бы доказать твою вину, а твои приспешники наверняка добрались бы до мальчика.

— Правильно. Я скажу больше — они уже добрались до него. Он связан и с ножом у горла, — Кнеша почти чувствовал медовый привкус во рту, произнося это. На лице Бенедикта не отразилось ничего, но на мгновение Кнеше показалось, что сейчас он растеряет благоразумие и вцепится ему в глотку.

— Где?

— У себя в покоях. Однако пока он жив — и останется в живых, если ты последуешь моему совету и покинешь Альдарак с ним вместе. Как можно скорее.

— Но почему? — нахмурился Бенедикт. — С чего такое милосердие?

Кнеша покачал головой. Забавная это вещь — милосердие. Будто непробиваемые великаньи щиты — все о нём говорят, но мало кто видел.

— Мне не нужна его смерть, а твоя и подавно. Человек, которого я посылал, должен был увезти наследника, а не убить. Когда-нибудь ты, возможно, поймёшь — а сейчас убирайтесь оба. Извини за резкость — мы ведь говорим начистоту, — с улыбкой добавил он.

— Тогда ты сам роешь себе могилу, — Бенедикт приподнял голову, расправил плечи, и Кнеше во всём его облике почудилось что-то величественное. — Он вернётся, и ты уползёшь туда, откуда пришёл.

Было бы безумно интересно посмотреть на это. Конечно, Бенедикту не понять, что ради этого он и оставляет рагнарского заморыша в живых — ради удовольствия в будущем задушить его, как приказал задушить его мать, тупую, точно курица. Как только он добьётся своего, все армии мира станут ему не страшны.

— Вызов, не так ли?... Что ж, я его принимаю.

— К вечеру нас не будет в Альдараке, — Бенедикт с достоинством кивнул и развернулся, чтобы уйти.

— Иногда мне жаль, мон Бенедикт, что ты так меня ненавидишь, — сказал Кнеша ему в спину. — Мне бы не помешал такой друг.

Бенедикт замер.

— Помешал бы, мон Кнеша. Меня ты смог обмануть лишь ненадолго.

Кнеша не стал отвечать. Он уже предвкушал результаты обыска, который прямо сейчас проводился в покоях бывшего советника.

ГЛАВА XI

Он стоял в лесной чаще и смотрел, как существо с двумя лицами — человеческим и звериным — прыгает из зарослей на маленькую девочку. Как она пронзительно кричит и бьётся, не в силах совладать с ним. Как оно вгрызается в тоненькую шею, как разрывается неразвитая плоть...

Мей очнулся и схватился за что-то мягкое. Когда туман перед глазами рассеялся и зрение полностью вернулось, он понял, что вцепился в плечо склонившегося над ним человека и комкает ткань его мантии.

— Извините, — немного смущённо пробормотал он, отстраняясь. Пиарт, ничуть не изменившись в лице, спокойно убрал руку из-под его спины, и Мей подвинулся назад, усаживаясь. Он воровато осмотрелся: немногочисленные студенты, выкроившие днём время для подготовки заданий и скрипевшие перьями за столами вокруг, с любопытством таращились на него, но мгновенно отворачивались, встречаясь с ним взглядом.

— Уже третий раз на моих глазах, — бесстрастно заметил Пиарт, переворачивая страницу в пыльном фолианте. Он побрился и вообще привёл себя в порядок за последние дни, но выглядел по-прежнему усталым и озабоченным. — У Вас это всегда так часто?

— Иногда случается, — Мей притянул к себе записи Карлиоса, которыми они занимались, пытаясь отогнать навязчивый образ этой девочки — она снова и снова приходила к нему. От мелкого угловатого почерка, разборчивого, но далеко не каллиграфического, у него уже рябило в глазах, зато развернувшаяся картина действительно захватывала. Мей мог понять фанатичную увлечённость Пиарта, но испытывал несказанное смятение и даже неловкость: люди бросали на это свои жизни, строчили трактаты, ставили опыты, ошибались десятки, сотни раз, а решение вопроса сидело у него на пальце в виде кусочка металла — сидело, доставшееся почти даром... Он не знал, как с помощью перстня Странника попасть в иные миры, но само это обладание представлялось жуткой несправедливостью.

Нашёл ли Карлиос другой способ или просто прочитал об этих самых перстнях? Эта ли тайна сгубила невезучего паренька?

Мей покосился на Пиарта, который сосредоточенно пробегал взглядом строчку за строчкой. Пожалуй, пока одной из главных загадок Академии (кроме смерти Карлиоса, конечно) для Мея оставался этот человек. За стеной его сдержанности, пренебрежения Даром Мея и напускного практицизма чувствовалась лавина нерастраченных жизненных сил и, возможно, играли нешуточные страсти.

«Неудивительно, что он занимается ботаникой, — думал Мей, глядя на профессора в те моменты, когда он с жадностью погружался в бумаги Карлиоса, осторожничал в разговорах с Ректором, сыпал язвительными шутками или попросту злился. — Только она, наверное, и помогает ему угомониться».

— Вы ни разу не спросили, что именно я вижу, — шёпотом он высказал мысль, которая особенно его озадачивала. Пиарт пожал плечами и так же тихо ответил:

— А зачем?

— Ну... — растерялся Мей. — Многие готовы были отдать горы золота, чтобы узнать о моих видениях. Думаю, люди так устроены. Им хочется знать, что произойдёт.

— Только не мне.

Мея задела такая самоуверенность.

— А если я прямо сейчас видел что-то, касающееся Вас?

Пиарт насмешливо хмыкнул.

— Например? Мою смерть? Очень благодарен, мне не нужно это знать.

— Почему же сразу смерть...

— Когда доживёшь до лысины, — Пиарт указал на свою голову, — невольно посещают такие мысли... Серьёзно, господин Онир, я нисколько не рвусь услышать о том, что Вы видите. Да и, честно говоря, не понимаю, как другие могут рваться. Скажу больше — не захотел бы ни за какую награду.

— Даже за разгадку вот этого? — Мей постучал пальцем по записям. Пиарт чуть побледнел и сменил тему:

— Это другой вопрос... Кстати, Ректор сказал Вам, что по Вашему описанию за поимку убийцы назначено вознаграждение?

В первый же день своего приезда, сразу после посещения бани и беглого просмотра записей, Мей составил письменное описание внешности преступника, которого разглядел довольно ясно. Ректор собирался отдать описание писцам, чтобы они как можно скорее размножили его. Мей не очень-то верил, что эта мера поможет, но ничего другого сделать как будто и нельзя.

— Пока нет.

— И немаленькое — двадцать золотых. Для крестьянина это целое состояние.

Не так уж давно это и самому Мею показалось бы состоянием.

— Вы правы.

— И всё же надежды мало, — продолжал Пиарт, покачав головой. — Сегодня утром я слышал, как кое-кто из студентов даже посмеивался над этим решением.

— Почему?

— Ну как же, — профессор вздохнул и неопределённо махнул рукой, видимо досадуя из-за его недогадливости. — Все трясутся над разведением роз или тюльпанов, любовно изучают виды, учитывают каждую мелочь... Но никому и в голову не пришло бы возиться так, допустим, с подорожником, которого и без того везде полно.

Мей помолчал. Он достаточно знал жизнь, чтобы согласиться с этой мыслью, но принимать её всё ещё было слишком горько.

— И всё же подорожник, если я не ошибаюсь, не ядовит, — наконец сказал он. Пиарт странно посмотрел на него:

— Нет, но Вам-то что за дело? Вы ведь явно редкий цветок. Даже единственный. Для Вас вся беготня со смертью мальчика — только способ развеять скуку, разве не так?

Мей вспыхнул и хотел было встать, но удержался. Они и так уже привлекли к себе многовато ненужного внимания.

И тут же где-то в глубине него шевельнулось страшное подозрение: Пиарт, по сути, прав. Разумеется, он испытывал сочувствие и сожаление, но никакого ужаса, никакого страдания. Он занялся всем этим, чтобы не шататься по свету неприкаянным и бесполезным, и исследования Карлиоса интересовали его куда больше личности. «Это от того, что я не знал его», — уверил себя Мей, но слова Пиарта уже вгрызлись в него — и он знал, что отпустят не скоро.

— Профессор, Вы едва знакомы со мной. Вы не имеете права так говорить.

— Да, извините, — неожиданно легко уступил Пиарт. — Я был очень груб, — он нервно покусал губу и вдруг добавил: — Я ещё больше виноват перед Вами. С тех самых пор, как Ректор получил письмо от той женщины...

— Вы о чём? — не понял Мей.

— Ах да, Вы не знаете... Одна леди, давний друг Ректора, написала ему из Города-во-Льдах, что приедете Вы, а не тот волшебник, которого он ждал. Какого же она рода — запамятовал, не разбираюсь в знати... Ромэла... Ромала...

— Ронала, — машинально поправил Мей. Его будто по затылку огрели, как любил говорить Теиг. Таиса — друг Ректора?! И, кроме того, осведомительница Академии?... Да что вообще происходит?

— Да, верно. Так вы знакомы?

— Немного. Продолжайте, я слушаю.

— Так вот, с тех самых пор я не верил Вам... Я представлял Вас... Не знаю, проклятое косноязычие... Много старше и высокомернее. Заваленного почестями, обласканного за свой Дар, причём незаслуженно... Вы уж простите, господин Онир, я человек науки, — Пиарт, только что рассудительный и ироничный, теперь говорил захлёбываясь. — А магия... В общем... Это всё неважно. Так или иначе, я думал о Вас плохо.

— А после? — осторожно поторопил Мей. — Ваше мнение изменилось?

Несколько секунд Пиарт изучающе смотрел на него, потом решительно кивнул.

— Да. Да, вот именно. Я наблюдал за Вами все эти дни, и моя вспышка... была несправедлива. Из-за своего предубеждения я поступил дурно — не раскрыл Вам всего, что у меня есть, — он прокашлялся, немного осипнув от долгого шёпота, и сказал погромче, словно специально для студентов: — Пройдёмте сейчас ко мне, а то здесь чересчур людно.

Мей раньше ни разу не бывал в преподавательской башне, где жил Пиарт. Сложенная в незапамятные времена из грубых булыжников, она сильно отличалась от изысканных учебных помещений, многократно перестроенных за прошедшие века. Каменную кладку покрывал мох, а зимой в щели, наверное, немилосердно задувал ветер. Ступени витой лестницы истёрлись до блеска; в жилые комнаты можно было попасть прямо с неё. Помощники профессоров и младшие преподаватели жили высоко, ближе к плоской крыше и давным-давно не использовавшимся, очень узким бойницам. На подоконниках бойниц вили гнёзда ласточки, а в глубине чердака, где потемнее, обосновались летучие мыши.

Комната Пиарта находилась ближе к фундаменту, но далеко не в самом низу башни. Им никто не встретился, пока они поднимались: в эти часы большая часть профессоров была на занятиях, у Пиарта же благодаря Ректору в расписании в последнее время появились частые дыры.

— А Вы-то сами не хотели бы закончить Академию, господин Онир? — задорно поинтересовался Пиарт, шедший впереди. Мей мог только удивляться тому, как быстро у этого человека меняется настроение.

— Нет, — отозвался он, и его голос эхом отпрыгнул от стен. — Раньше хотел, но теперь... Нет, не думаю.

— Она Вас разочаровала?

— Нет, ни в коем случае. Просто... — крутой подъём мешал собраться с мыслями. — Я отучился в Долине Отражений.

— Это единственная причина?

— Нет, — тут Пиарт остановился перед очередной дверью, снял с шеи шнурок с большим ржавым ключом и погрузил его в скважину.

— Прошу.

Мей вошёл, пригнувшись, чтобы не стукнуться затылком о притолоку. Комната оказалась маленькой и находилась в жутком беспорядке: застарелая пыль, паутина в углах, висевшая на одной петле дверца шкафа. Кровать под выцветшим пологом была не заправлена, образцы засушенных растений, эскизы и заметки на клочках бумаги разбросаны, и всюду, включая пол, валялись в разных положениях книги и свитки. Мей переступил через объёмистый том, в котором узнал сочинения по ботанике Эннера Дорелийского, и попытался пробраться к столу.

Не подумав извиниться за состояние комнаты — надо полагать, для него это было вполне естественно — Пиарт прошёл туда же и принялся рыться в завалах.

— Где же это было... — бормотал он периодически. — Куда же я её дел... Так что там по поводу других причин?

Мей уже обрадованно думал, что он забыл об этом.

— Как Вам сказать... Мне кажется, если бы я закончил Академию, я бы захотел здесь остаться.

— Ну и что же? Многие идут сюда как раз с такими планами. Правда, — со злорадной усмешкой добавил он, — не все выдерживают даже выпускные испытания.

— А если бы я остался, — продолжал Мей, глядя в забранное решёткой окно, выходящее в сад. Сесть было некуда, так что он продолжал стоять, — я бы не выдержал жизни, которая требуется от преподавателя.

— Что Вы имеете в виду? — Пиарт наконец выудил из-под груды гербариев, увенчанной лупой, изрядно помятый листок и разгладил его, расчистив место на столе.

— Все ограничения, которым вы себя подвергаете. Посвятить себя науке до такой степени, чтобы обещать не покидать Академию без позволения Ректора... Не заниматься ничем иным, кроме своей области... Кроме того, дать обет безбрачия, — тут Пиарт вдруг покраснел, причём мгновенно и до самых ушей, будто юная леди. Мей смешался и поспешно закончил: — В общем, это настоящий подвиг, и я бы так не смог. Так что Вы хотели мне показать?

— Понимаете, — вдохновенно сказал Пиарт, словно позабыв о листке. Мей успел заметить, что это план или карта, — всё это выглядит нелепо только со стороны, на деле же каждый пункт устава целесообразен. Слава, путешествия, богатство, семья, женщины — всё это мешает в должной степени служить знаниям. В той степени, которая подразумевается, если человек хочет стать профессором. Я сам не сразу дошёл до этого, — заверил он, встретив сомневающийся взгляд Мея. — С возрастом и Вы бы поняли... Впрочем, это всё вздор... Вот эта карта — тоже из записей Карлиоса. Я предполагаю, что это ключ ко всему.

Мей без лишних вопросов принял карту. Он сразу узнал то, что она изображала: башни Академии в центре, Восточный тракт и Старые горы на севере, участок Реки Забвения на западе, Меертон к югу, окрестные деревушки... В подробностях были нанесены все деревни, фермы и перелески — в довольно крупном масштабе. В четырёх местах стояли кресты, нарисованные красными чернилами. В голове Мея сразу выстроилась цепочка.

— «Четвёртый компонент», — произнёс он. — Записка.

Пиарт кивнул.

— Как Вы считаете, что это может значить?

— Понятия не имею, — Мей разглядывал карту. — Вам эти места лучше известны.

— Я не знаю, что может их связывать, — Пиарт забарабанил пальцами по столешнице. — Я перебрал разные предположения, но, по-моему, лучше посетить эти точки.

— Прямо-таки поехать туда? — Мей задумался. — А как считает Ректор?

Пиарт опять смутился.

— Видите ли... Ректор не знает об этой карте.

У Мея буквально отвисла челюсть.

— То есть... Как это — не знает? Почему?

— Она и мне досталась случайно... Не из ящика Карлиоса. А Ректор... Он тянет, лукавит, сковывает меня в действиях... Иногда мне кажется, что он хочет просто замять эту историю. Пару раз я замечал, что за мной следят.

— Следят — здесь? В Академии?

— Да. Я не верю Ректору, господин Онир. Больше нет. И Вам тоже следует соблюдать осторожность.

На память Мею пришёл паук. Ректор или Пиарт? Кто-то из них ведёт нечестную игру. И эта карта... Откуда она? Всё это крайне подозрительно — и эти загадки, и внезапная вспышка доверия... Поколебавшись, он сказал:

— Я с Вами. Сообщите, когда будете готовы отправиться.

И они пожали друг другу руки.

ГЛАВА XII

Время шло — безликое и неумолимое, так, будто ничего не случилось. Луна восходила по ночам, окружаясь звёздами, а с рассветом небо открывало оба Глаза. Дожди то лили, то ненадолго прекращались. Рабы убирали рагнарский дворец, возились в дворцовом саду и в ступенчатой громаде садов Альдарака. Вдали текла Великая река; от ливней она поднялась, и некоторые прибрежные селения, как всегда, оказались затоплены. Люди снимались с места заранее, ожидая такой поры; земледельцы-эги радовались хорошему паводку: южнее по течению он обеспечивал урожаи риса.

Всё двигалось в страшной суматохе: набеги Хаши прекратились, и тут же было объявлено сразу о трёх важных мероприятиях — причём даже не об охоте на Хаши, чего жаждали семьи погибших монов, и не о завоевательной войне, к чему Рагнарат привык. Во-первых, мон Кнеша собирался жениться. Это было, конечно, событие значимое (он всё-таки оставался влиятельным человеком, и после смерти рагнара его влияние только усилилось), но не настолько, чтобы вызвать ропот огромных масс народа — разумеется, черни было плевать на свадьбу богатого вельможи, а ближе к окраинам Рагнарата о ней и вовсе не слыхивали. Во-вторых, планировался традиционный переезд рагнарского двора в резиденцию в шумной торговой Бачхаре. Это тоже было не ново и вполне нормально, особенно учитывая приближающийся конец месяца. А вот третье заявление, толком пока и не обнародованное, но быстро разнёсшееся на крыльях слухов, стало камнем, брошенным в пруд. Одних оно возмутило до ярости, других обрадовало до неприличия, третьих изумило до онемения, но никого не оставило равнодушным — от последнего раба-пленного, стонущего на рудниках или стройке под кнутом надсмотрщика, до закутанного в тончайшие ткани, увешанного золотом, растолстевшего от сластей стахи, торговца вином или пряностями.

Мон Кнеша объявил новым рагнаром себя и прислал в Бачхару указания относительно подготовки к празднеству в честь его восхождения на трон. Он назначил его на будущий месяц, сразу после переезда двора.

Нери целыми днями сидела на ковре и смотрела, как одна за другой падают капли из огромной клепсидры, стоящей в углу. Каждая из них, отяжелев, на мгновение задерживалась на конце воронки, а потом тихо валилась в глубокую медную чашу. К закату клепсидра пустела, и безмолвная рабыня приходила, чтобы наполнить её заново.

Нери казалось, что и сама она превратилась в такую же воплощённую монотонность. Ничего больше не волновало её, не радовало и не расстраивало. Она быстро поняла, что ей отрезаны все пути выхода; постоянная охрана у дверей и обмолвки рабынь яснее прямых слов сказали ей, что она здесь хотя и уважаемая, но пленница — покорный кусочек чьей-то мозаики, будущее средство для вынашивания и вскармливания хозяйских детей. Неприглядная правда открылась ей, но даже не вызвала отторжения: одна ночь скрутила её, растёрла в порошок, и, дотрагиваясь до себя, она ощущала только могильный холод. Она не польёт молоком землю на похоронах отца и не отомстит за смерть матери. Её герой и господин — подлый узурпатор. А сама она — ничтожество с громким именем.

Она никогда не будет счастлива. Мон Кнеша, каждую улыбку которого она когда-то жадно ловила, сжёг всё хорошее, что было в её жизни, а взамен не дал ничего.

Наверное, отец сейчас не узнал бы сейчас в ней свою маленькую, любопытную оторву, не дававшую спокойно жить ни ему, ни слугам, свою радость, свою Веточку, как он звал её в особенно хорошем настроении. Свою Ниэре. Она погибла в том же пожаре — или, может быть, от ножа братьев Хаши, в возрасте шестнадцати лет.

Теперь она, вероятно, подурнела от слёз, недоедания и недосыпания, но отмечала это отстранённо, будто не о себе — впрочем, её всегда не трогали эти вопросы. Нери вся погрузилась в прошлое, которое теперь, перед бездушной клепсидрой, растеряло всё мрачное и утопало в свете, представлялось восхитительным, навсегда утраченным блаженством. Вот мон Гватха учит её ездить верхом на снурке и хохочет, уверяя, что она быстрее любого мальчишки в округе. Вот он приносит её, совсем кроху, на руках, чтобы показать, как растёт виноград. Вот водит пальцем по карте Рагнарата, заставляя повторять названия рек, владений, городов и островов.

«Никогда», — повторяла она с каждой каплей. Никогда, никогда, никогда.

По крайней мере, став женой мона Кнеши, она сможет убить его.

Но поднимется ли у неё рука совершить такое злодеяние над собственным мужем, нежеланным, но повелителем? И соберётся ли она с духом в таком вот апатичном состоянии? Она не знала.

К тому же мон Кнеша умён. Очень умён и наверняка найдёт способ не допустить этого. А она — последняя дурочка. Ничего у неё не получится.

Нери никогда не употребляла слово «отчаяние», считая его чересчур напыщенным. Оно часто встречалось у придворных поэтов, а она не любила стихи — разве что песни, и то немногие. Однако те времена, похоже, миновали.

Однажды, когда Нери предавалась всё тому же кругу мыслей, уставившись в одну точку в стене напротив, с улицы послышался удар гонга, и постучалась рабыня. Должно быть, обед.

— Войди, — сказала Нери. Она говорила мало; каждое слово почему-то стоило ей неимоверных усилий.

Но вошла не девушка с подносом, а слуга мона Кнеши. Нери пару раз видела из окна эту громадину. На нём не было ни одного знака в честь духов, и он не закрывал почти чёрного тела ничем, кроме холщовой набедренной повязки. Даже рабы редко ходили так. Наверное, он был не из Рагнарата. Раньше это поразило бы Нери, но сейчас оставляло равнодушной.

Слуга внёс шкатулку красного дерева, в которой Нери, вздрогнув, узнала свой ларец для драгоценностей. Вид вещи из Маантраша, из-под отчей крыши, из её собственных покоев подействовал на неё, как молния, сверкнувшая в темноте.

— Повелитель посылать за вещами молодой госпожи, — с поклоном прогудел Салдиим, протягивая ей шкатулку. — Остальное отправить в Бачхару. Говорить, это радовать госпожу.

Нери встала, покачнувшись с непривычки, и поскорее забрала ларец. Будь она одна, то, наверное, расцеловала бы его; было невыносимо видеть, как лапы этого чудовища — она не сомневалась в том, что этот человек жесток не меньше братьев Хаши, — сжимают бесценную для неё вещь.

— Но зачем? — не удержалась она от вопроса.

Салдиим смотрел на неё с непроницаемым лицом с высоты своего роста. Потом сказал:

— Госпожа забыла? Завтра свадьба госпожи и повелителя.

Он ещё раз поклонился, кивнул охраннику и вышел, закрыв за собой двустворчатую дверь.

Нери стояла, оглушённая. Уже завтра. Как она могла забыть.

Она бездумно открыла ларец. Молния померкла, и вокруг по-прежнему был мрак. Через жалкие несколько часов она окончательно перестанет быть собой. Она станет... Рагнарой? Властительницей мира?

Смешно. У неё отнимут власть даже над собственными душой и телом, вот что случится. Первая рабыня в Рагнарате, только и всего. Красивый, обвешанный вот этими побрякушками трофей для мона Кнеши.

Или для Хаши. Ей не хотелось в это верить, но всё складывалось слишком легко. Так что же — она будет женой человека, который повинен в убийстве её семьи?

Зачем, зачем он только сделал это? Должно быть, после смерти рагнара он предложил союз мону Гватхе, а тот отказался участвовать в этом мерзком заговоре. Других объяснений Нери не видела.

Выйти замуж за Кнешу. Подумать только, одна мысль об этом теперь вызывает в ней отвращение — насколько недавно всё было не так!..

Пальцы Нери перебирали браслеты, цепочки, камни, глубиной и чистотой цвета которых восхищались, бывало, знатоки... Тут было много подарков мона Кнеши, и она брезгливо отодвигала их; но часто попадались и драгоценности, подаренные отцом, и те, что достались в наследство от матери. Нери сама не заметила, как снова погрузилась в печальные воспоминания — перед ней так легко воскресали те дни, когда она получала всё это и даже не задумывалась о том, достойна ли она этих вещей, о том, как много они будут значить для неё когда-нибудь, когда она потеряет столько, сколько теперь потеряла. Тогда она просто радовалась — в беззаботном, блаженном забвении, которое свойственно детям.

Но она уже не ребёнок.

Почти на самом дне ларчика Нери наткнулась на камешек бирюзы, похожий на крошечный кусок синей глины и такой неприметный на фоне остального содержимого. Это от женщины со змеиным хвостом. «Надеюсь, мой подарок пригодится тебе», — сказала она тогда. И зачем он мог пригодиться? Разве что лишний раз растравить ей душу. Её шестнадцатилетие — это ведь был последний праздник, проведённый вместе с отцом, последний, когда была жива матушка. И тот день, когда её обручили с моном Кнешей. До чего это всё нелепо — и как же она устала...

Говорят, что наги обладают нечеловеческой проницательностью и общаются с духами. Их называют народом мудрейших.

Сейчас Нери осознала, какая всё это гнусная ложь. Как любят люди себя обманывать. Им нравится верить, что в мире есть мудрость, есть справедливость, есть духи. На деле же нет ничего, кроме власти, огня и крови. Весь Рагнарат строился из этого — а Кнеша воплощение Рагнарата.

Она сжала бирюзу в кулаке и швырнула её в угол комнаты. Камешек с тихим плеском упал в чашу клепсидры.

И тут начало происходить нечто странное. Не успела Нери отвести взгляд от клепсидры, как уровень воды в чаше стал подниматься, хотя из воронки она лилась с той же скоростью. Вот она дошла до витого верха и застыла на мгновение гладким зеркалом, вот полилась через край... Поражённая, Нери наблюдала, как вода льёт на пол и ползёт к ковру, как льётся всё сильнее, как превращается почти в поток и с грохотом переворачивает чашу...

Стражники снаружи потянули на себя двери — и их с головы до ног обдало чем-то вроде ревущего водопада. Они не успели опомниться, когда Нери, усиленно работая руками и ногами, подплыла к узкому окну; мощным течением выбило стекло. Чудо!.. Нери, мокрую, но счастливо смеющуюся, выбросило прямо вниз, на улицу; она не разбилась, но мягко приземлилась в струях клокочущего ручья, порождённого её собственным наводнением. Молодые силы вновь переполняли её; кровь горячо разливалась под кожей; ей казалось, что она срастается с этой ледяной водой, с намокшей землёй под босыми ногами, с беспредельной ширью неба над головой.

— Туда! — властно крикнула Нери, указав рукой направление, и вся внезапная река, похожая на гигантскую прозрачную змею, размывая землю, устремилась вслед за её жестом, перечёркивая путь тем людям Кнеши, которые начали сбегаться на переполох. Нери захлёстывал восторг — вся эта громада меняет русло по одному её слову! Но медлить было нельзя; Нери определила по солнцу, где запад, и рванулась туда, не оглядываясь. Пара точных движений — вот она перелезла через ограду — одежда порвана — в бездну её — перебежать через сад — какие-то колючки — царапина на щеке — беседка с белыми колоннами — скамейки, дорожки, цветы — замерший испуганный садовник — снова ограда...

Едва Нери очутилась на твёрдой земле и побежала прочь с придворцовых земель, что-то просвистело у самого её уха и исчезло в кроне ближайшего дерева. Стрела! Оглянувшись, она увидела около дюжины всадников на снурках, которые, наверное, успели переплыть её реку. Нери с досадой махнула рукой, и поток изогнулся, опять оказавшись перед ними. У неё мелькнула мысль о том, что они могут послать людей с другой стороны и окружить её — но она уже выиграла столько времени, всё ведь случилось слишком быстро... Нери побежала дальше. Она казалась себе невесомой, как бабочка; ноги еле касались земли. Она скрылась в кипарисовой роще раньше, чем ещё одна стрела настигла её, и ещё долго бежала вслепую, без передышек. Вниз по склону холма — мимо виноградников — и начались рагнарские поля.

Здесь Нери в смятении приказала реке остановиться, чтобы не затопить урожай и не превратить поля в болото. И течение покорно свернуло.

А потом помогло ей ещё раз — только по-новому.

Вечером того дня Тилша, свободный эги из Альдарака, гнал в деревню овец с пастбища — сегодня наступила его очередь выполнить эту обязанность. Погода стояла чудная, Тилша грелся под закатным солнцем и предвкушал вкусный ужин дома — его жена замечательно готовила. Да и старшая дочь обещала залатать наконец-то дыру в его одежонке. В общем, Тилша брёл следом за стадом по зелёным лугам и безмятежно насвистывал что-то себе под нос, когда услышал чуть в стороне странные звуки.

То, что он увидел, когда посмотрел туда, заставило его остановиться и широко распахнуть глаза. Две преданные пастушьи собаки тоже в недоумении замерли; одна из них испуганно прижала к голове уши. Прямо на стадо мчалась всадница — молодая девушка, и её длинные косы цвета травы разлетались от скачки. Вот только снурк, на котором она ехала... Он был совершенно прозрачен и как бы состоял из воды, которая обрела такую необычную форму и как-то держала её; при беге от него отделялись крупные брызги. Тилша протёр глаза, чтобы убедиться, что ему это не мерещится.

Судя по тому, как панически всадница тянула и дёргала прозрачные поводья, она потеряла управление над существом. Собаки с лаем разбежались в стороны, отступая от него; перепуганные овцы тоже мгновенно разбрелись с заунывным блеяньем. Тилша стоял, позабыв об овцах.

В нескольких шагах от него водяной снурк будто лопнул и мгновенно растёкся в огромную лужу; туда же рухнула девушка. Он поспешил к ней и осторожно помог подняться; судя по причёске, гладкой коже рук и тонкому шёлку, в который девушка была задрапирована (хотя грязному, местами изорванному и насквозь мокрому), она была из знати. Поддерживая её под руку, Тилша снял шапочку от солнца и попытался изобразить поклон. Эги не полагается заговаривать с моной, тем более незнакомой, первым, поэтому он молча ждал, всё ещё не оправившись от удивления.

— Чьё это стадо? — устало выдохнула она, глядя куда-то мимо него.

— Рагнара, высокорождённая мона.

— Рагнара... — растерянно, точно во сне повторила девушка. — Но рагнар умер.

— Но жив его сын, высокорождённая мона.

— Сын жив, это верно, — она медленно кивнула. — Тогда почему его трон занимает другой?

Тилша пожал плечами. Он не собирался вникать в господские разбирательства, да и о недавних волнениях в стране знал только понаслышке: жена деревенского старосты любила посплетничать. Услышав же весть о моне Кнеше, он удивился — и только.

— Не знаю, высокорождённая мона. Видно, так угодно духам... Куда ты направляешься, госпожа? Я могу помочь тебе?

Девушка словно пришла в себя и тяжело, измученно вздохнула. Тилша вдруг заметил, что она босая.

— Меня зовут Ниэре. Ниэре из Маантраша. Приюти меня на ночь, добрый человек, и укажи дорогу к Заповедному лесу. Больше я не потревожу тебя.

ГЛАВА XIII

Пиарт рассеянно ковырялся в карасе на своей тарелке, думая о том, всё ли он собрал. Вторая мантия, смена белья, фляга для воды, мыло, бритва... Карта и бумаги, конечно же. Лупа. Нож и ложка. На всякий случай — запасной мешок.

Осталось, собственно, только запастись едой на кухне. Ну и лошадь, разумеется. Меидир обещал устроить всё с мальчишками-конюхами. Ему легко рассуждать, он всю жизнь странствует.

Пиарт же нервничал, потому что в последний раз уезжал из Академии за образцами южных растений, а было это почти двадцать лет назад. Даже страшно, когда осознаешь. После этого он не отлучался никуда дальше Меертона, а тем более в такие дикие места, куда они собрались на свой страх и риск.

Пиарт вообще не узнавал себя в последнее время. Не так давно он бы ни за что не решился на такую авантюру. Если бы Ректор так подчёркнуто не избегал его, если бы не игнорировал любые просьбы о помощи... Если бы не погром, который он обнаружил однажды у себя в комнате, вернувшись с занятий. Точнее, погром у Пиарта царил всегда, но этот устроил явно не он сам: передвинуто, переставлено и переложено было всё что можно, но ничего не пропало. Ничего, кроме парочки старых, замызганных карт ещё студенческих времён, к которым он давно не прикасался.

Кто-то искал ту карту. Другого объяснения Пиарт не видел. Он не рассказал об этом случае никому, даже белобрысому прорицателю, однако именно в тот день твёрдо решился ехать.

Подозревать можно было только Вораго и Ректора. Пиарт злобно покосился в ту сторону трапезной, где обычно рассаживались математики. Вораго мог подставить его — конечно, мог, но не проще ли было тогда просто-напросто подбросить ему эту карту, а не вручать с таинственным видом лично в руки, предупреждая об опасности? Размышляя над этим, Пиарт чуть не сломал себе голову и в конце концов плюнул. В интригах он разбирался не лучше, чем в магии.

Так или иначе, кто-то в Академии упорно не хочет, чтобы тайна убийства Карлиоса раскрылась. И неизвестно, что ему важнее — само преступление или то, что связывает пресловутую карту с крестиками, «четвёртый компонент» и переходы между мирами. Значит, что-то их всё-таки связывает. Что — вот это им и предстоит выяснить.

И Пиарту уже даже неважно было, что он вполне может потерять место в Академии после этого странного побега с колдуном-чужеземцем вслед неизвестно за чем. Куда важнее установить истину: Пиарт впервые в жизни ощутил, что в Академии её оскорбляют, и это больно задело его.

Одно предположение у него уже было, хотя и довольно бредовое. Пиарт планировал поделиться им с Меидиром, как только они покинут Академию. Сегодня ночью.

Тот, кто пройдёт через огонь, должен умереть, а потом возродиться. Только после этого он обретёт ключ, чтобы открыть дверь.

Эти простые слова нашлись в записях Карлиоса, обведённые его рукой. Кажется, они тоже были выписаны из какой-то старой книги, и именно с ними связывалось упоминание о загадочных четырёх компонентах. Они вычленялись легко: условно говоря, огонь, смерть, возрождение и ключ. Если понимать «дверь» как проход в другой мир и крестики на карте как эти четыре ступени, то всё сходится. Если же нет...

— Профессор Пиарт, Вам просили передать...

На стол перед ним лёг пакет из плотной бумаги. Пиарт поднял глаза; ему поклонился веснушчатый, прыщавый мальчишка лет тринадцати. Кажется, он у него не вёл.

— Что это такое?

— Из Меертона. Трактир госпожи Эльды. Она сказала — Ваши любимые пирожные.

— Что ещё за... Ах, Эльда! — Пиарт хлопнул себя по лбу. — Молодец, спасибо.

Мальчишка убежал, а Пиарт занялся свёртком. Стряпня старушки Эльды — это сейчас кстати. Он и не думал, что она его помнит. И с чего вдруг такая доброта? Хотя... Пиарт усмехнулся. Вроде бы он когда-то ей нравился. В те времена они нередко сиживали в её славном заведении вместе с... Он помрачнел. С Вораго, конечно. С кем же ещё.

Из надорванного пакета в нос ударил запах печева и яблочного крема. Тут из-под стола послышался звук, похожий на скулёж. Пиарт приподнял скатерть и увидел, что у его ног устроился дряхлый пёс, носивший с десяток имён и живущий объедками с кухни Академии. Иногда он забредал сюда, и встречали его ласково, хотя Ректор был недоволен.

— Ладно, старина, — вздохнул Пиарт, встретившись взглядом с невыразимо печальными, слезящимися собачьими глазами. — Сегодня с тобой можно и поделиться.

Он отломил кусок от одного из пирожных и бросил псу под стол. Тот принялся за еду, и Пиарт собрался последовать его примеру, когда заметил приближающегося Меидира. Колдунишка направлялся прямо к нему и был явно чем-то встревожен. Видимо, все сегодня сговорились не дать ему спокойно пообедать.

— Я был на конюшне, — негромко бросил Меидир, остановившись будто бы для обычного приветствия. — Всё улажено. Встречаемся там в час пополуночи.

— Отлично, — сказал Пиарт. Его покоробили эти вечные начальственные интонации, но он уже знал, что спорить с ним бесполезно.

— Я только что встретил этого математика, — продолжил колдун, убедившись, что слишком уж поблизости никого нет, — ну, Вы поняли...

— Нет, — разыграл удивление Пиарт. Что-то подсказывало ему, о ком говорит Меидир, но он как мог равнодушно добавил: — У нас немало математиков, знаете ли.

— Хорошо, тогда тот, с которым Вы не разговариваете, — с лёгким раздражением пояснил прорицатель. — Так вот, он поймал меня за локоть и шепнул: «Если вы хотите ехать, делайте это скорее. Пусть Пиарт будет осторожен». Возможно, это не дословно, но смысл такой.

Пиарт нервно сглотнул. Он не сомневался в том, что это дословно, поскольку имел случаи убедиться в прекрасной памяти колдунишки. Вораго знает чересчур много. Вораго назвал его по имени. Вораго беспокоится о нём. Он не знал, какая из этих мыслей поражает его сильнее.

Беспокоится?... «Пиарт, Пиарт, какой же ты легковерный дурак». Вероятнее всего — делает вид, что беспокоится. Но зачем?

— Я ничего не говорил ему. Клянусь.

— Тогда откуда ему известно?... — серые глаза колдунишки гневно сверкнули. Чаще всего они бывали вполне спокойными, но иногда в них промелькивала сталь. — Я же просил Вас...

— Понятия не имею, — прошипел Пиарт. — Правда... Я не говорил Вам... Это он дал мне карту. В библиотеке.

Ноздри Меидира дрогнули, раздуваясь. Он прищурился, и Пиарта почему-то прошиб пот.

— Сколько ещё Вы не рассказывали мне, Пиарт? Я думал, мы можем друг другу доверять.

— Простите меня...

— Речь не обо мне. Вы понимаете, насколько это опасно? А если карта — ловушка? Если Вораго работает на убийцу — или наоборот?

— Но для чего ему... — начал Пиарт и осёкся. Из-под стола вновь послышался скулёж, только звучал он теперь как стон боли. Пёс вылез, подволакивая задние ноги, и дошёл почти до середины трапезной; его била крупная дрожь, а изо рта капала кровавая пена; за ним оставался алый след. Потом несчастная тварь опрокинулась набок, дёрнулась и замерла. К нему поспешил кто-то из сердобольных зоологов.

Пиарт перевёл взгляд на пирожное, которое всё ещё держал в руке.

— Вы знаете, Мей, — медленно произнёс он, — мне кажется, Вораго с нами честен. А если нет, то это обман, изощрённый даже для Отражения.

В назначенное время Пиарт подошёл к конюшне, стуча зубами от холода. Он позаботился о том, чтобы одеться соответственно: телогрейка и рубаха дополнялись тёплой мантией, перчатками и сапогами, однако это не спасало от ночного сырого холода. Он в очередной раз подумал о том, каково это — когда лето ночью не похоже на зиму, а зимой не выпадает снег. Должно быть, неплохо.

Когда он пришёл, Меидир как раз выводил под уздцы коня, чернота которого сливалась с мраком вокруг. Пиарт близоруко прищурился, силясь разглядеть его в свете факела, предусмотрительно вставленного в скобу в стене.

— Вы всё взяли? — волосы прорицателя белым пятном виднелись из-под капюшона плаща.

— Вот, — Пиарт приподнял свой немаленький вещевой мешок и с сомнением покосился на лошадь. — Вы уверены, что это... подойдёт?

Меидир любовно погладил коня по гладкому боку.

— Ну конечно. Трое ваших конюших уверили меня, что это самое спокойное животное в Академии... Вы хорошо себя чувствуете?

— Да, если Вы о пирожном, — пропыхтел Пиарт, забираясь в седло — он не делал этого много лет; Меидир придержал ему стремя. — Я не пробовал его.

— Вам невероятно повезло, — сказал колдун и, исчезнув в конюшне, через секунду появился с другой лошадью — надо полагать, с той, на которой явился сюда. — Кого Вы подозреваете?

— Всех, — Пиарт возвёл глаза к небу; оно было усыпано звёздами, как трава росой. — И никого.

Но уж точно не Эльду. Если только бедная трактирщица не тронулась умом, тоскуя по утраченной молодости.

Мей вздохнул. Не ответив, он потушил факел, влез в седло и пришпорил лошадь. Впрочем, уже через пару шагов осадил её.

— Вы слышали?

— Что именно?

— Странный звук, — он махнул рукой. — Где-то там.

Пиарт пожал плечами.

— В той стороне курятник. Наверное, куры возятся.

— Это не куры, — Меидир качнул головой. — Ладно, поехали. Куда Вы хотите сначала?

— Южная окраина леса Тверси, — твёрдо сказал Пиарт. — Ближайший к нам крест на карте.

Они тронули лошадей и некоторое время ехали молча. Луна вяло освещала дорогу, периодически скрываясь за облаками. Оставляя за собой башни Академии, Пиарт чувствовал, будто внутри него что-то рвётся — и одновременно испытывал нечто пьянящее. Лишь когда показалась окраина Меертона, прорицатель спросил, оглянувшись:

— Почему именно Тверси? В чём Ваша догадка?

Что ж, сейчас или никогда. В конце концов, Пиарту не впервые приходится выставлять себя дураком перед этим невежественным юнцом, который мучается от собственных видений, лезет не в своё дело и рассуждает о вещах, которых не имеет права касаться.

— «Тот, кто пройдёт через огонь», — процитировал он, пытаясь приноровиться к конскому бегу и отсутствию почвы под ногами. — Думаю, огонь мы найдём под этим крестом.

— И что Вы поняли под огнём?

— Это должно быть что-то, находящееся исключительно в этом месте, — осторожно начал Пиарт.

— Логично.

— А среди окрестностей оно знаменито для меня одним. Не смейтесь, но там очень много брусники.

Смеяться Меидир не стал, однако Пиарт порадовался, что не видит в темноте выражения его лица.

— Брусники?

— Брусники. Ярко-алая кислая ягода.

— Я знаю, что такое брусника... Пиарт, Вы ботаник. Я ценю Ваши знания, но мы не можем на них зацикливаться. Время дорого. На рассвете Ректор хватится нас, каковы бы ни были его намерения.

— Вы правы. Но...

— И как Вы истолкуете остальное? Умереть...

— Что-нибудь ядовитое.

— Возродиться...

— Что-то лекарственное.

— Ключ?

— А вот это загадка, — признал Пиарт. — Но вспомните, что над ней бился и Карлиос. Он тоже изучал ботанику, господин Меидир, и для него растения были чем-то большим, чем просто...

— Но не он придумал эту формулу, он только её переписал, — терпеливо, как ребёнку, возразил ему колдун. — Я не верю, что древние волшебники, говоря «пройти через огонь», имели в виду банальную бруснику...

Пиарт покачал головой. Как ему объяснить? Некоторые вещи просто невозможно понять в таком возрасте. Понять, как сладостно возиться в земле — чёрной и жирной, а потом принимать от неё плоды своих трудов. Услышать, что шепчет на ветру трепетная тощая осинка. Касаться лепестков кувшинки так, как касался бы щеки возлюбленной. Полдня пробродить по лесу, а потом уткнуться лбом в красноватое чрево корявой сосны, безмолвно рассказывая ей о своей боли за себя и за всё вокруг.

Он не поймёт. А Карлиос понимал. Карлиос — с его чётким, дисциплинированным, совсем не поэтическим и не юным умом.

ГЛАВА XIV

Барабаны били с утра до вечера — огромные, обтянутые воловьей кожей. Глухое биение проникало в рагнарскую резиденцию сквозь резные колонны и уникальную полупрозрачную крышу из кристаллов. Простой люд толкался на площадях и улицах в ожидании зрелища. Тысячи молодых рабынь — в основном пленных — извивались в танцах в честь правителя. В фонтанах плавали розовые лепестки; повара трудились не покладая рук; жрецы в храмах взывали к покровительству духов, закалывая ягнят и поджигая благовонные травы.

Бачхара ждала своего рагнара. Казалось, что весь Рагнарат замер, глядя на него с немым вопросом — а что дальше? Что несёт мне твоя дерзость, узурпатор, и до каких пор она протянется

Кнеша лениво растянулся на шёлковых подушках, думая обо всём сразу и ни о чём. Наступил один из тех моментов, когда ему требовалось одиночество. Вообще же, будучи человеком открытым, весёлым и лёгким на подъём, Кнеша редко нуждался в уединении. Он не отказывал себе в радостях жизни (никогда, впрочем, не превышая тех пределов, которые сам себе поставил), не любил унывать и с радостью пускался в любые авантюры. Ему было необходимо общество — хотя бы для того, чтобы посмеяться над окружающими, которых он обычно находил чрезвычайно забавными. Ему нравилось находить новые и сложные пути, выстраивать запутанные комбинации, а потом смотреть, что получится. Смотреть, как отреагируют участники его сценариев.

По крайней мере, такова была часть его натуры. Но у всего в мире есть две стороны.

И на своей теневой стороне Кнеша всегда был совершенно один. Эта тень смывала его улыбку или делала её горькой. Эта тень обнажала то, что он и так давно знал: Мироздание безумно, а с ним вместе безумен он сам. Кнеша слишком хорошо знал себя и считал, что в этом и состоит его трагедия. Человек, однажды заглянувший в бездну, уже не сможет безмятежно наблюдать за бегом облаков или полётом бабочки. Он может сколько угодно создавать видимость, наслаждаясь своей изобретательностью, но бездна снова и снова будет являться ему во снах. Бездна, полная огня и темноты, боли и страсти.

Вслушиваясь в грохот барабанов, Кнеша почему-то вспомнил о Бенедикте. Интересно, каков он в его глазах? Это нетрудно представить: беспринципный и циничный негодяй, охваченный жаждой власти и упивающийся насилием. Что ж, это мнение забавно в той же степени, в какой ложно.

Наверное, так же думает и Нери, раз она сбежала. Глупая девочка. Узнав об обстоятельствах её исчезновения, Кнеша хохотал до слёз: честное слово, он многое бы отдал, чтобы ещё раз увидеть тот мокрый хаос разрушений, который она оставила за собой в Альдараке. Он давно так не развлекался. Ну что ж, удачи, Владетельница Маантраша. Несчастное дитя — и больше ничего. Кнеша боялся её не больше рагнарского сына или Бенедикта — точнее сказать, не боялся никого из них. Он вообще ничего не боялся. Жизнь обработала его таким образом, что сама способность испытывать страх у него пропала — зато появились другие способности, куда более ценные. Кнеша никому не рассказывал о бурных поворотах своей насыщенной биографии, но лелеял в памяти каждую деталь. Какова бы она ни была, она привела его к рагнарскому трону — и, что ещё важнее, сделала тем, кто он есть.

В голове мелькнуло мгновенное воспоминание — как яркая вспышка. Даже целая цепочка воспоминаний. Слёзы матери — мёртвый отец — рубка в битве — галеры в море — книги — профиль медноволосой девушки — золото монет сквозь пальцы — песок в пустыне — великанья ступня с него длиной... Кажется, сложился ещё один стихотворный экспромт. Надо будет записать — но это после, после.

Бенедикт, Бенедикт... Сколько тайн, оказывается, хранило и твоё суровое, неподкупное чело. А толку от этих тайн? Не больше, чем от всего вокруг.

— Повелитель, — вошёл Салдиим с пёстрой свитой монов и вооружёнными охранниками. — Пора.

Кнеша кивнул и встал. Он и сам слышал наступившую снаружи тишину. Кто-то накинул ему на плечи одеяние, блещущее золотом и расшитое драгоценными камнями. Тяжёлое.

Эскорт почтительно окружил его, и он двинулся вперёд — через одну, другую, третью залу — к балкону, поприветствовать народ. А вот и балкон. Павлиньи перья, старый верховный жрец, согнувшийся в поклоне, и толпа внизу. Кнеша шагнул и развёл руки в стороны. Эффектность ему нравилась.

— Бачхара, — сказал он негромко, но его голос заглушил даже шум непрерывного дождя, — я твой рагнар.

Сотворённая усилием его воли огненная арка поднялась над дворцом, и толпа зашлась в едином приветственном рёве.

ГЛАВА XV

Нери проснулась, когда в маленькое окошко уже вовсю били солнечные лучи. Некоторое время она лежала, не двигаясь, и пыталась осознать, где находится. Прямо под окошком была свалена груда тряпья, на которой она приютилась; в ужасной тесноте под крышей убогой глиняной хижины, среди грязных стен, притулились выложенный камнями очаг, несколько лежанок, замызганная соломенная циновка, полки с горшками и плошками да прялка. В нескольких местах крыша протекала, и редкий слепой дождь капал в подставленные посудины.

Нери поднялась, с трудом вспоминая прошедшие события. Она обнаружила на себе сухую одежду женщины-эги; лохмотьев, в которые превратилось её шёлковое одеяние, нигде не было видно. Только сейчас она заметила, что в углу двое невообразимо испачканных и голых детишек возятся с тряпичной куклой. Они как раз пытались накормить её репой, когда девочка поменьше заметила Нери, тихонько бредущую к выходу из хижины, занавешенному продырявленным полотнищем.

— Я сейчас позову маму, высокородная мона, — сообщила она и выбежала на улицу. «Маму»... Мысль о матери обожгла Нери, как раскалённый металл. Едва подумав об этом, она ощутила, как вчерашний жар входит в кости и мышцы, и ощущение потрясающей лёгкости возникло где-то в животе. Сила Маантраша. Она пробудилась от подарка наги. Голова кружилась при одной мысли о том, что она теперь в ней, в её теле, при одном воспоминании о реке, повинующейся взмаху её руки.

Снаружи послышались голоса. У этих бедных людей, конечно, нет снурка; как жаль, что с собой у неё ни монеты, чтобы их отблагодарить. Но ничего, когда-нибудь она сделает это. Она доберётся до Заповедного леса — до места, где никто не найдёт её, даже мон Кнеша. А потом, набравшись сил, отомстит за свою семью. Увидев на полке большой нож для мяса, Нери взяла его и, успокаивающе улыбнувшись испуганному ребёнку, поднесла к своим спутавшимся, всё ещё влажным волосам.

Ей предстоит долгий путь, ей суждено пролить кровь — а значит, не нужны больше шестнадцать кос. Она не станет женщиной, пока жив мон Кнеша.

На четвёртый день пути на север Нери поняла, что стёрла ноги до крови — ей никогда не приходилось так подолгу ходить пешком по таким дурным, каменистым тропам. Каждый шаг причинял боль, и она остановилась у обочины, чтобы перевязать ступни. Она отодрала полоску ткани от подола и присела на поваленный сосновый ствол. Всё тело ныло от усталости, но до леса, кажется, было ещё далеко. Нери старалась не попадаться никому на глаза и питалась пока только лепёшками, сыром и сушёными фруктами, которыми её просто и почтительно наделила семья Тилши. Шли дожди, и между ними она едва успевала обсохнуть. Сила больше не отзывалась, сколько бы она ни пыталась на ней сосредоточиться, однако Нери, осознавая, что без неё в лесу вряд ли выживет, шла туда с упрямством, которое удивляло даже её саму.

Перетягивая кровоточащие мозоли, она услышала дробный стук копыт и замерла, не закончив узел. О духи. Должно быть, она очутилась на границе земель кентавров, а кентавры — давние враги Рагнарата.

«Но я теперь тоже враг Рагнарата, если им правит Кнеша», — вспомнила Нери и, осмелев, подняла голову. Трое существ, тела которых начинались с курчавых человеческих макушек и заканчивались мощными крупами и копытами, с топотом окружили её. Нери покрылась мурашками, как когда-то рядом с женщиной-полузмеёй, но не согнула спину.

Ей ли теперь гнуть спину перед кем бы то ни было?

— Девочка-чужеземка, — пророкотал гнедой кентавр, бывший крупнее остальных. От него исходил горьковатый запах пота и почему-то скошенной травы. — Твои ноги в крови, зато руки изнеженные.

— А волосы обрезаны, как у мужчины, — добавил второй, более светлой масти.

— Что ты делаешь так далеко от дома? — спросил третий.

— Иду в Заповедный лес, — сказала Нери. Она стояла, сцепив ладони в замок, поддерживая локтём прижатый к бедру мешок с едой и всем своим видом показывая, что не представляет угрозы. — Пожалуйста, пропустите меня.

— Ты идёшь на верную смерть, — дружелюбно заметил первый кентавр после недолгого молчания. — Ты погибнешь от голода, потому что не знаешь, какие участки земли там не отравлены.

— Если ночью вечно голодные существа не перекусят твою тонкую шею, — добавил самый юный. — Ты от кого-нибудь прячешься?

Нери не ответила на это, только ещё раз попросила пропустить её. Она была такой усталой и опустошённой, что совершенно не хотела препираться с кентаврами, тем более от них, таких похожих, у неё пестрило в глазах. В любом случае им незачем знать больше. Если угодно — пусть её убьют, но вернуться ни за что не заставят.

Она безропотно ждала, пока кентавры совещались на своём гортанном наречии, роя копытами землю. Потемнело, и набухшее небо снова грозилось пролиться дождём.

Вскоре гнедой, которого Нери приняла за их предводителя, положил тяжёлую, обветренную ладонь ей на плечо, и она вздрогнула от прикосновения.

— Мы поняли, кто ты, девочка с окровавленными ногами. Ты пахнешь Маантрашем. Когда-то твои предки одними из первых ступили на эту землю, приплыв из-за моря.

— Мы могли бы выдать тебя новому рагнару и получить за это то, что захотим, — легко подхватил второй, — но это было бы слишком дружеской услугой. Он дурной человек. Он оскорбляет Рагнарат.

— Так вы не в союзе? — Нери была сбита с толку. Разрушалось уже второе её предположение.

— В союзе не по доброй воле, а из страха. Ступай в лес и попробуй выжить, если хочешь.

— В сторону леса стекаются те, кто против рагнара. Твои сородичи. Правда, это пока лишь слухи, доносимые птицами.

— Кто именно? — жадно спросила Нери. Ей не верилось, что кто-то способен открыто пойти против мона Кнеши, если он сумел запугать чем-то даже бесстрашных, неподкупных кентавров. — Кто?

— Молодой наследник и его учитель, — ответил юный кентавр, плавным движением вытащил стрелу из колчана за спиной и натянул тетиву, — кажется, вы зовёте его Бенедикт. А теперь иди, Ниэре из Маантраша. И мы не солжём рагнару, если скажем, что стреляли в разыскиваемую преступницу, но стрела уже не достигла её.

ГЛАВА XVI

Опушка леса показалась на рассвете, и Мею захотелось зажмуриться от ударившей в глаза красноты: злобно-яркие лучи солнца озаряли бесчисленные кустарнички, усыпанные алыми ягодами. Он действительно никогда не видел столько брусники: это производило даже жуткое впечатление, как что-то живое, вывернутое наизнанку. Мей усмехнулся, озвучив про себя такое сравнение: оно наверняка понравилось бы Гэрхо.

И Анне.

В бездну Анну.

— И что же? — прочистив горло, спросил он. Пиарт уже вылез из седла и с необычным для себя проворством спешил к кустам с ножиком.

— По крайней мере, у нас будет какая-то зацепка, — пропыхтел профессор, ковыряясь в зарослях. Мей наблюдал за ним с мрачным терпением.

Что ж, он либо сумасшедший, либо прав. Спешить им, по большому счёту, некуда.

Если не считать того, что речь идёт об убийстве, а знаменитого ботаника вчера пытались отравить.

Пиарт вернулся к лошади с гроздью брусники, явно довольный своими успехами.

— За ночь до меня дошло, — провозгласил он. — Ещё один крест совсем недалеко отсюда, и там недурной сосняк. Знали бы Вы, как сосновая смола помогает при заболеваниях лёгких.

Мей только вздохнул. В конце концов, однажды ему довелось встретиться со стариком, который верил, что с каждым съеденным куском масла молодеет на год.

— Сосняк так сосняк, — сказал он.

На вершине каменистого склона, у подножия которого журчал гостеприимный ручей, оказались руины. Вполне настоящие, основательные развалины — покинутый беспорядок из желтоватых глыб, когда-то бывших полом, крышей и колоннами. Насколько Мей мог судить отсюда, прикрыв рукой глаза от солнца, здание было не таким уж большим. Он переглянулся с Пиартом и спешился, морщась от усталости.

Из густого сосняка со свежим прозрачным воздухом Пиарт приволок кусочек коры, а из зарослей бересклета, с которыми отождествил третий крест, — пару кожистых листьев, желтоватых по краям. Шёл второй день их странного путешествия, и вот теперь, измучив и лошадей и себя в едва проходимой чаще, они достигли последнего креста.

— Вы видели это раньше? — спросил Мей, указав на остатки сооружения. Пиарт, угрюмо потиравший больную поясницу, медленно кивнул.

— Да, когда-то. Мальчишками мы лазали туда с Вораго, — он помолчал. — Играли в борцов за свободу Альсунга. По его рассказам.

— И что это?

— Никогда не интересовался. Говорят, какой-то старый храм. Поднимемся?

— Не вижу других вариантов, — Мей выудил из-за пазухи карту. — По-моему, всё точно.

Они оставили лошадей внизу. После утомительного и тягостного карабканья, которое далось Пиарту, по-видимому, куда тяжелее: ближе к вершине он так пыхтел и отдувался за плечом Мея, что заглушал крики ворон, круживших в небе чёрными кляксами.

Под ногами Мея захрустела каменная крошка. Он подошёл к остову одной из колонн, провёл рукой — шершавое, старое, со стёршейся простой резьбой... Кто молился здесь, каким богам? Почему люди оставили это место? Он обошёл колонну — и услышал сдавленный вскрик — ужасный, разодравший тишину. Так кричат от невыносимого страдания. Он резко обернулся.

Дальше все события будто замедлились. Пиарт рухнул, как подкошенный, судорожно схватившись за что-то у груди; ничего не соображая, Мей рванулся к нему, приподнял, положил голову на колено, с усилием разжал пальцы. По мантии профессора ботаники расплывалось тёмное пятно, а из тела торчало древко стрелы. Поразительно точный выстрел.

На побелевших губах Пиарта выступила кровавая пена, но он мычал что-то, неотрывно глядя за спину Мея. Он тоже посмотрел туда. Из-за груды камней к ним бежал тот математик, Вораго. С неожиданной мощью он оттолкнул Мея, как если бы тот был хилым подростком, и разорвал одежду на груди Пиарта. Тот смотрел на него без отрыва, беспомощно и скорбно.

— Раздобудьте мне воды и чистую тряпку, — отрывисто бросил Вораго Мею и взялся за древко. — Быстро.

ГЛАВА XVII

Заповедный лес встретил Нери мрачной стеной, появившись как-то сразу и вдруг, без особенных предисловий. Исполинский, он занимал почти всю северную часть материка; земли дальше на север были скудными и оттого малообжитыми, хотя и числились во власти Рагнарата; о человеке, не умеющем вести себя как подобает, среди монов говорили «как из северной глуши». Миновать лес можно было только по воде; утёсы и скалы на побережье моря Гаахтан славились своей непроходимостью; разве что чайки решались вить там свои гнёзда. О лесе говорили, да и знали всякое — идти через него напрямик надумал бы только сумасшедший.

И Нери.

Как ни странно, она даже не испугалась, когда вошла туда. Лес начинался обычными кедрами, и она беззаботно шла по ковру из мха, радуясь отдыху израненных ног. Но потом заросли стали гуще, пошли кривые шатровые деревья и те породы, о которых Нери имела очень смутное представление; купол из переплетавшихся, как в последнем рукопожатии, веток почти загородил небо.

Вечер выдался, на редкость удачно, сухим. С темнотой отовсюду зароились неясные звуки и шорохи — где-то утробно крикнула ночная птица, ветви хрустнули под чьим-то копытом, блеснуло что-то за рядами стволов... Помолившись духам, Нери развела небольшой костёр и достала остатки съестных запасов. Она только принялась жевать, привалившись спиной к шершавой коре и ощущая блаженное гудение во всём теле, как вдруг услышала негромкий хруст позади себя, а потом что-то, похожее на вздох.

Нери внезапно остро почувствовала, что она в Заповедном лесу, ночью и одна. Она притянула колени к груди и сказала вслух:

— Это ветер.

— Неправда, — отозвался тихий женский голос. Отпрыгивая от дерева, Нери чуть не выронила лепёшку. Кора пришла в движение, забурлила, запузырилась, как кипящее молоко — и вот в дереве обозначились острые черты лица, похожего на человеческое, побеги вьющегося растения прядями легли на враставшие в древесину плечи, а над выточенными скулами зажглись жёлтые глаза с узким вертикальным зрачком. Нери мгновенно утонула в этом взгляде, как в том, в роще Маантраша, кажется, тысячу лет назад — такая неземная, жуткая печаль таилась там, в янтарной глубине.

Нери упала на колени и прижала руку к груди. Она не знала, как назвать такое существо, но знала, что духам следует поклоняться.

— Прости, — выдавила она, не в силах отвести взгляд. — Я не хотела потревожить тебя. Я могу уйти. Или погасить костёр. Всё, что угодно. Только пощади меня.

Нери долго ждала ответа. Ей было и страшно, и одновременно как-то удивительно спокойно. Существо, не моргая, смотрело на неё, а она на него.

— Мне не мешает твой костёр, — медленно произнёс дух. Ему (или ей?) будто с трудом вспоминались человеческие слова. — Только не жги меня.

— Не буду. Обещаю, — Нери не решалась подняться с колен. То, с чем она говорила, наполняло её странным благоговением — рядом с кентаврами незадолго до этого она не чувствовала ничего подобного.

— Мимо леса проплывали корабли с такими, как ты, — с грустью продолжило существо. Она заметила, что от него пахнет землёй. — Почти только что. Они плыли на север. Они спешили.

«Бенедикт с наследником».

— Эти люди далеко отсюда? Я их ищу. Они очень нужны мне.

— Уже далеко. Но тебя не тронут в лесу. Я передам.

— Спасибо.

Снова повисла тишина. Нери вслушивалась в ночь и в который раз возвращалась к одним и тем же неотвязным воспоминаниям, тонула в их вязкости, точно муха в меду. Она поняла, как давно ей хочется с кем-то поговорить. Конечно, дерево — не лучший выбор для этого, но учитывая обстоятельства...

— Мои родители мертвы, — сказала она, и слова повисли в воздухе колючими ледяными шариками.

— У меня никогда их не было, — отстранённо отозвалось существо.

— Жаль. Я так любила своих.

— Любила? — в голосе засквозило недоумение. — Что это значит?

— Я не могу объяснить.

— Потому что заблуждаешься. Ты любила в них себя. Любила ваше сходство. Их заботу. Свою безопасность рядом с ними. Что угодно, но не их.

Какая чушь. Нери подавила возмущение и задумалась. Несомненно, что-то есть в этой мысли, но ведь она знает, что это не так. Она озвучила своё возражение.

— Любви не существует, — так же ровно сказало существо. — Это людское заблуждение, одно из многих. Такое же, как власть. Любовь и власть — главные ваши химеры, просто красивые сказки, которыми вы пытаетесь что-то объяснить.

Нери долго обдумывала ответ. Она замёрзла, хотя костёр ещё не догорел.

— Если любовь и власть — сказки, то ни в чём на свете не остаётся смысла.

— Добавь туда же страх, — посоветовало существо. — И смерть. Вы всё это выдумали, чтобы управлять собой же. Твои глупые сородичи. Четыре верёвки, которые вас связывают. Четыре пустых трона.

— Тогда зачем?... — Нери не договорила. Она никогда не думала обо всём этом с такой точки зрения.

— Кто знает... Можешь спать у моих корней, если хочешь.

Шалаш стоял на поляне, поросшей крупными белыми цветами. Нери набрела на неё днём, перебегая от одного шатрового дерева к другому — их плотные кроны отлично укрывали от ливня. Сказать, что она удивилась, значит ничего не сказать. Добротно сделанное сооружение, покрытое крупными кожистыми листьями, возвышалось прямо в центре поляны, рядом с остатками кострища, и казалось вполне обжитым. Нери приблизилась, жуя недозрелый горьковатый плод — один из тех, что росли здесь в изобилии. Ей просто не верилось, что в самой глуши Заповедного леса кто-то может жить. Кто-то, кроме духов.

Поднявшись утром, она не обнаружила в дереве, под которым заночевала, ничего особенного, и отправилась дальше на север. Ориентировалась по солнцу, ёжилась от холода под дождём, наблюдала за пёстрыми ящерками, шныряющими иногда под ногами. В вершинах шумел ветер, а в лицо веяло прелью; днём здесь было совсем не страшно.

И вот — такие неожиданные признаки жилья.

В шалаше оказалась лежанка из листьев и самодельная утварь, а ещё — почему-то — несколько ножей разной длины с костяными рукоятками, разложенных ровной линией; их лезвия ослепительно ярко блестели и были остро заточены. Колеблясь, Нери поднесла к лицу один; отражение — чёткое как в зеркале. Нож был ей необходим, а тут всё равно никого... Дождаться хозяина? Но стоит ли рисковать?

Однако ждать ей не пришлось. Из-за спины, от входа в шалаш, донеслось утробное рычание. Нери обернулась.

Перед ней стоял исполинских размеров волк: желтоватые клыки обнажились, а под промокшей шерстью бугрились мышцы.

ГЛАВА XVIII

Пиарт умер вечером.

Вораго сделал всё, что было возможно, обнаружив незаурядные познания в медицине. Он бился над раненым с молчаливым упорством; Мей помогал в каком-то полубреду, проклиная себя за то, что не владеет целительной магией. Никогда ещё он не чувствовал себя таким бесполезным, и давно такой тягостный холод не сжимал сердце.

Пиарт то приходил в сознание, то снова терял его, лежал неподвижно и только провожал их обоих непривычно мягким, благодарным взглядом — это было вдвойне больно видеть на его обычно хмуром или насмешливом лице.

Как сбивчиво объяснил математик между перевязками, он давно подозревал Ректора и потому последовал за ними. Карлиос его одного, кажется, полностью поверял в свои тайны, так что он расшифровал карту почти одновременно с Пиартом. Однако убийца успел к храму раньше; Вораго схватился с ним после выстрела, но тот вырвался, да и не до него уже было — Пиарт упал, раненный.

— Кто это был? — выдохнул Мей после очередной пробежки к ручью ниже по склону.

— Я знал его, — колдуя над Пиартом, Вораго сохранял удивительную способность ясно рассуждать. — Он появлялся в Академии несколько лет назад. Давний друг Ректора. Мы попросим его показать все бумаги, как только вернёмся. Не знаю как, но я докажу его вину. Понятия не имею, зачем Ректору было подстраивать смерть парня, но это факт.

Описание убийцы, разумеется, в точности совпадало с видением из бани. Мей промолчал. «Мы попросим». Неужели он правда верит?... Пиарт на земле что-то хрипел, и его лицо покрывалось пепельной серостью.

Вскоре его не стало.

Мей видел эту смерть. От развалин уже ползли длинные тени, когда Вораго закрывал ему глаза и бережно, точно касаясь дорогого стекла, разжимал пальцы, в последний миг сдавившие ему запястье. Мей украдкой взглянул ему в лицо — и отвернулся.

Долго стояла тишина. Мей отошёл вниз по холму и смотрел, как тонут в сумерках перелески и пустоши. Он давно не молился богам, но теперь потянуло. Он недолго знал Пиарта, а на душе было так гадко, будто умер кто-то близкий и важный.

Ректор Академии. Подстроил смерть студента, подослал к Пиарту отраву... Как низко. Что святого осталось в Обетованном, если это был Ректор?

«... если это была Анна?» — эхом донеслось из прошлого.

Когда стемнело, он вернулся. Вораго застыл на коленях возле тела (язык не поворачивался называть это Пиартом) и сам напоминал полуразвалившуюся колонну. Мей тронул его за плечо.

— Надо похоронить его, — сказал он. — Или он должен упокоиться в Академии?

Математик качнул головой.

— Вообще — должен, но не теперь. Не захотел бы он остаться в той земле, — он встал и добавил, не глядя на Мея: — Пусть лежит здесь. Зароем пепел у подножия. Тут хорошо — ветер, леса. Он это любил.

Они долго возились с помостом и ветками, но костёр сложили. Ночь стала багрово-яркой. Мей держал мешочек с трофеями Пиарта из отмеченных на карте мест; это казалось теперь смешным и ненужным. Дым поднимался к небу. Вораго приложил костяшки пальцев сначала к высокому гладкому лбу, потом к губам и к груди; отвернулся и молча ушёл куда-то за развалины. А Мей, несмотря ни на что, понимал, как чудовищно устал.

Утром Вораго стал методично собираться. Мей, проснувшись (а спал он на удивление крепко — даже стыдно стало), кинулся к своим вещам. Математик удивлённо покосился на него.

— А Вы куда?

— В Академию, конечно. С Вами.

Вораго с досадой вздохнул.

— Благодарю, я и сам прекрасно доеду. И с Ректором разберусь, — встретив недоумевающий взгляд Мея, он добавил: — Странный Вы человек, господин Онир. Вам уже нечего делать в Академии. Спасибо за помощь.

— За помощь... — повторил Мей, не зная, принимать это как сочувствие или как жестокое издевательство. Он не принёс помощь, а усугубил зло. — То есть Вы прогоняете меня?

— Я не имею права Вас прогонять, — математик сделал глоток из фляги, и струйка вина кроваво прочертила резкую линию его подбородка. Отёр локтём, шумно выдохнул. — Думал, Вы понимаете, куда идёт Ваша дорога, — он махнул рукой в сторону развалин.

Мей тоже посмотрел на них — желтоватые и тоскливые, как скелет исполинского чудища. И где-то там, среди его костей — разгадка, за которую погибли по крайней мере два хороших человека.

— Вы хотите, чтобы я остался в храме, — медленно проговорил он, начиная осознавать, что обречён.

— Я хочу, чтобы Вы отправились туда, — Вораго теперь глядел на него в упор; глаза у него были синие, до странности яркие. — А разве Вы не того же хотите?

У Мея пересохло в горле. В памяти ожило всё — и жажда познавать в Долине Отражений, и замок Ниисов, и Близнецы, и гортанный шёпот Анны, и долгие пустые скитания... Перстень с чёрным камнем налился тяжестью.

В конце концов, он уже побывал в другом мире. Почему бы не попробовать ещё раз?

— Счастливой дороги, Вораго, — сказал он наконец. — Я знаю, Вы хотели помочь нам.

— Докопайтесь до правды, если сможете, — ответил математик, коротко пожимая ему руку. — В Вашей власти разобраться, чем занимается Ректор.

— Я постараюсь, — пообещал Мей.

— Я бы жизнь сейчас отдал за то, чтобы хоть год обладать Вашим Даром.

Мей попытался улыбнуться.

— А я бы — за то, чтобы год прожить без него.

Как только всадник скрылся вдали, Мей поднялся к храму и прошёл через нечто, когда-то бывшее аркой. Вокруг толпились колонны и истуканы со стёршимися чертами. Он прошёл в остов основного здания: крыши не было, но сохранились ступени, круг колонн и пористый валун в центре. Мей присел на корточки, провёл пальцами и зажмурился, наслаждаясь. Это место дышало волшебством, пропиталось им, как губка водой. Ему казалось, что он слышит гул в пыльном воздухе и видит мерцание, улавливает голоса из прошлого, которые молятся или проклинают на умерших языках. Когда Мей открыл глаза, в камне появилось четыре небольших углубления — три, расположенные треугольником, и одно в середине. Он запустил руку в мешок.

— Пройти через огонь, — прошептал он, кладя в первую выемку горсть высохших ягод брусники. — Умереть, — листья ядовитого бересклета. — Возродиться, — веточка молодой сосны.

Оставался «ключ». Мей поправил узел с вещами, подумал о Кейле, об Атти и двух её дочках. И, сжав кулак, поднёс руку к последнему углублению. Камень подошёл идеально.

Потом храм исчез, и мимо Мея понеслись числа, троны и чужие созвездия.

ГЛАВА XIX

В нос ему ударил густой, медовый запах, и он поднялся, отплёвываясь от махровых белых лепестков. Так, цветы. По крайней мере, что-то знакомое. Это обнадёживает.

Мей быстро осмотрелся. Зелёную, вполне нормальную и правдоподобную полянку, где он оказался, окружали уродливо изогнутые деревья — выглядели они так, будто их долго и старательно перекручивали. Он ещё не успел составить впечатление о месте, где находился, когда тишину прорезал женский вскрик.

Оказалось, что недалеко от него стоит шалаш, у входа в который застыли друг напротив друга... Мей замешкался. Вероятно, можно было сказать, что это девушка — а скорее даже подросток, ещё не сложившаяся, худенькая девочка в неопрятных лохмотьях, с криво обрезанными волосами сумасшедше-зелёного цвета. Зажав в руке нож, она неотрывно смотрела на зверя, а зверь — на неё. Опять же — это вроде бы был волк, но такой огромный и с шерстью такого странного ржавого отлива, что Мей засомневался в своих предположениях.

Так или иначе, Мей быстро оценил ситуацию; подошёл к девушке сбоку, ступая как можно осторожнее и мягче, избегая смотреть волку в глаза. Аккуратно разжал ей ледяные пальцы, высвободил костяную рукоятку; она даже не моргала, и он едва слышал её дыхание. Она не отрывала глаз от зверя, только приникла к Мею — внезапно и всем телом. От неё пахло травой и влажной землёй. Он машинально приобнял её и сказал негромко:

— Не бойся.

Конечно, она ни звука не поняла. Он и сам не понял, зачем говорит с ней.

Увидев нож в руке Мея, зверь утробно зарычал; до Мея дошло, что кожа от этого рыка покрывается противными мурашками, только когда волк прыгнул — впечатление было примерно как от несущегося прямо на него быка.

Мей оттолкнул от себя девушку — наверное, сильнее, чем собирался, — а больше не воплотил ни одного разумного намерения: в следующую секунду они сцепились с этой необъятной тушей.

Земля навстречу, шерсть, боль, разодранная ткань, зловоние из-за жёлтых клыков... Всё смешалось, но нож он, кажется, не выпустил.

Мей почувствовал, что рёбра не выдерживают тяжести, и тихо захрипел. А потом всё закончилось — так же внезапно, как началось. Алчные челюсти почти сомкнулись на его горле, когда он наугад пырнул ножом куда-то в роскошную пушистую шкуру. Ножик выглядел жалко, и Мей не надеялся на успех, но волк вдруг застыл, и по всему его длинному телу прошлась судорога. Раздался жалобный скулёж — и стало значительно легче. Мей со стоном выбрался из-под зверя... и увидел, что это уже никакой не зверь. Лицом вниз на земле лежал смуглокожий, грязный человек в волчьей шкуре, и его пальцы были скрючены в последнем усилии подобно когтям.

Мей сглотнул, пытаясь отдышаться и прийти в себя, прислушиваясь к стуку сердца; он забыл даже о своих довольно многочисленных, но, слава богам, неглубоких кровоточащих царапинах. Гэрхо рассказывал ему об оборотнях в ряду прочей нечисти, но Мей не думал, что столкнётся сразу с кем-то (с чем-то?) в этом роде. Значит, лезвие было из серебра.

Лес, одинокая девочка с зелёными волосами (а кстати, с чего это он решил, что ей требовалась защита?... Её крик мог означать, например, какой-нибудь обряд, но это только сейчас пришло ему в голову) и мёртвый оборотень. Прекрасное начало, что и говорить.

А если он был не один? А если в этом лесу и что-нибудь пострашнее водится?

— Всё уже хорошо, вот видишь. Я друг, — успокоил он девушку, которая приблизилась — скорее удивлённо, чем испуганно, — и деловито пощупала тело ногой. Человек, естественно, никак не отреагировал.

Замарашка подняла на него глаза — тоже зелёные — и на этот раз взгляд не был затравленным. Просто вопрошающим. И ещё Мей заметил, как прямо она держится — будто несёт на голове что-то тяжёлое. Кем бы она ни была, это осанка леди.

— Друг, — он ткнул себя в грудь и беспомощно спросил: — Ты меня не понимаешь, да?

— Почему?

Это простое слово прозвучало как раскат грома посреди ясного дня. В гортанном, непривычном для слуха сочетании звуков Мей уловил смысл. Он услышал это как слово другого языка, но — понятное ему. И это поразило чуть ли не сильнее, чем схватка с волком.

А что ещё удивительнее — он и сам, судя по всему, говорит на этом языке.

— Понимаешь? — он не стал скрывать радость. — Меня зовут Мей. Я странник. Издалека.

— Хорошо, — растерянно протянула она и осмотрела его с ног до головы — довольно-таки бесцеремонно. — Я Ниэре. У тебя кровь, Мей-странник. Раны надо обработать.

Мей тихо шипел, пока странная девушка промывала его кровавые борозды в ключе, бегущем из-под корней, и перевязывала их. Она делала всё спокойно и с расстановкой, хотя и не очень умело. «Какая же она всё-таки худая», — думал Мей почти растроганно, глядя на её торчащие лопатки и острые коленки, покрытые золотистым загаром. В своём родном мире он посчитал бы её южанкой. Если бы не цвет волос, конечно. Брови и ресницы тоже были словно из травинок.

— Откуда ты взялся-то? — грубовато спросило хрупкое создание, и иллюзии Мея мгновенно рассеялись. Он прокашлялся.

— Как бы тебе объяснить... Я...

— Ты ведь не можешь жить в лесу. Хотя... — она прищурилась. — Конечно, можешь. Откуда мне знать — вдруг ты ещё хуже этого? — пренебрежительный кивок в сторону трупа в шкуре.

— Куда уж хуже, — попытался отшутиться Мей, натягивая рубаху.

— Может быть, ты ирташи.

— Кто-кто?...

— Разве не слышал? Ирташи днём принимают человеческий облик, а по ночам ловят женщин и делают их своими жёнами. Потом, когда женщина рожает, они заживо съедают её мозг и сердце, а ребёнка забирают себе, — невозмутимо пояснила Ниэре. Мей хотел было расхохотаться, но осёкся. Как знать — здесь это может быть совсем не суеверием...

— Я же помог тебе. Я тебе не враг, — заверил он и протянул руку, чтобы коснуться её, но она отшатнулась. На тонком мускулистом предплечье мелькнула сложная вязь татуировок.

— Почему я должна тебе верить? Кто ты и откуда? Рассказывай.

Мей вздохнул. Интересно, если он скажет правду, она посчитает его сумасшедшим или для неё это в порядке вещей?

— Может, сначала ты?

— Рассказывай, — с властным напором повторила она. Мей примирительно поднял руки.

— Хорошо-хорошо... Видишь перстень? — она всмотрелась и настороженно кивнула. — Он... волшебный. Он помогает мне путешествовать... очень быстро и на очень далёкие расстояния.

Недоверие на её лице смешалось с восхищением.

— Так с тобой говорят духи? Ты ритши?

— Кто?

— Ритши. Жрец, посвящённый, — нетерпеливо пояснила она и вдруг закусила губу. — Ты не знаешь наших слов. Ты вообще не из Рагнарата, верно?

Рагнарат. Звучит величественно.

— Верно. Я же говорил, что издалека.

— И вот этот перстень перенёс тебя прямо в лес? — уточнила она.

— Да.

Кто угодно из тех, кого Мей знал, воскликнул бы на это: «Какая глупая выдумка!» А Ниэре только с серьёзным видом кивнула.

— Значит, тебе и правда помогают духи. Просто ты ещё сам не понял этого.

— Возможно. Ну, теперь...

— Но зачем ты пришёл? И откуда знаешь наш язык? — перебила она. Это становилось похожим на допрос. Мей спросил себя, почему он, собственно, отчитывается перед какой-то не блещущей умом девчонкой вместо того, чтобы пытаться выбраться отсюда.

Наверное, потому, что она пока единственное разумное существо, которое он встретил. Не считая оборотня, если он разумен.

— Там, откуда я родом, — начал он, тщательно подбирая слова; было всё ещё непривычно произносить эти дикие звуки, и язык плохо слушался его, — случилась большая беда. И её корни где-то здесь. А насчёт языка я и сам не знаю.

Её губы искривились в медленной, почему-то немного пугающей улыбке.

— Так ты тоже идёшь отомстить. Нам по пути.

Мею стало не по себе, но в то же время любопытно. Посчитав расспросы на данном этапе знакомства преждевременными, он предложил:

— Давай посмотрим, что там в шалаше. Идти ведь ещё долго, наверное. Куда ты направляешься, кстати?

— На север, — сказала она, и они пошли рядом. — Там люди, с которыми у меня общий враг.

— Враг, — повторил Мей. В нём зашевелилась память о видениях — новых и ранних. Он видел эту Ниэре — но видел девочкой, совсем ребёнком. И волка тоже видел.

А ещё убитого на ступенях трона. Это уже интереснее.

— Да, — он пропустил Ниэре вперёд, и они оба нырнули во мрак шалаша. Мей подступил к груде тряпья и хлама, над которой вились крупные мухи, и брезгливо принялся рыться в ней. Если оборотень жил здесь, может найтись и что-нибудь полезное. Кто знает, какие размеры у этого леса. — Он сделал мне много зла.

— Расскажи мне, — попросил Мей, почти не надеясь, что она согласится. И она недоверчиво мотнула головой.

— Потом... Двух ножей хватит, — сказала Ниэре, увидев, что он с уважением рассматривает серебряные лезвия.

— Ты полагаешь? — Мей постарался скрыть насмешку. — Я бы не радовался, оставшись безоружным в таком месте.

— Ты так заумно говоришь, — пробормотала она, поморщившись, а потом сказала решительно и громче: — Меня больше не тронут здесь, и тебя тоже, если будешь со мной. Есть то, что меня защищает.

«Вряд ли», — подумал Мей, вспомнив, с каким отупением от страха она смотрела на волка. Но спорить на всякий случай не стал. Спорить с женщиной вообще гиблое дело — уж это он усвоил. Лучше просто взять ножи потом, не у неё на глазах.

— Ну хоть это, — он протянул ей большую рогатку, и она, слава богам, благосклонно кивнула.

— Пригодится на птиц. Только не вздумай убивать их без дозволения духов.

Вот бы узнать ещё, как выглядит дозволение духов. А впрочем, успеется.

— Что вообще такое Рагнарат? — спросил он, чтобы отвлечься от созерцания чьих-то костей в ошмётках подгнившего мяса. Глаза Ниэре заблестели.

— О... Рагнарат — это священная земля. Оплот людей, кормящая мать и заботливый отец. Дар духов первым Владетелям, — она говорила с воодушевлением, но фразы звучали как-то заученно. Мей нашёл пузырёк с прозрачной, чуть вязкой жидкостью, от которой жутко разило. Можно тоже захватить.

— Владетелям?

— Таким, как я.

«Выяснить поподробнее», — на будущее отметил Мей.

— А Владетелями кто-нибудь правит?

Она взглянула на него как на идиота.

— Владетели не правят. Они владеют землёй. Эги работают на ней, норриэ защищают от врагов. И так далее. Так всегда было.

— Ну хорошо, — терпеливо сказал Мей. — Но есть Владетель всего Рагнарата?

— Есть, конечно. Рагнар, — на её лицо набежала тень, и она опустила голову. — И сейчас рагнар мон Кнеша.

Что-то дрогнуло в Мее при звуке этого имени. Очень странное, дразнящее ощущение. Так бывает, когда видишь очертания чего-то в тумане и не знаешь, что это, но понимаешь, что должен бы знать.

— Кто такой мон Кнеша?

Ниэре печально улыбнулась.

— Тот, с кем я обручена, — от удивления Мей чуть не выронил мешочек с загадочным травяным порошком. — И тот, кого я когда-нибудь убью.

ГЛАВА XX

Кнешу всегда возмущало, когда мучили животных. Будучи ребёнком, а потом подростком, нежным и впечатлительным, он не мог спокойно смотреть, как другие мальчишки поджигают жуков, отрывают крылья мухам или даже таскают за хвосты кошек. А уж зрелище мясницкой лавки или бойни и вовсе было для него непереносимым.

Но, осознав эту свою слабость, он стал заставлять себя. Он наблюдал за этим снова и снова, скрывая позорные слёзы, пряча отвращение, подавляя рвотные позывы. Его трясло, но он смотрел — и привыкал.

Привык окончательно, только когда впервые пролил человеческую кровь. В ту ночь он распрощался с этим страхом, а после, постепенно — и со всеми прочими. Ему было интересно, сколько он выдержит, до каких пор способен себя закалить. Получалось, что границ не существует. Кнеша находил наслаждение не столько в боли живых существ и своей власти над ними, сколько в том, что его эта боль не трогает, что он выше этой власти. И выше их, выше каждого. Выше всего.

Кнеша вылепил себя — и гордился этим. Он так долго загонял на задворки сознания это жалкое, одинокое, истерзанное, бьющееся в слезах существо, что в конце концов не оставил от него ни кусочка.

— Ты задумчив сегодня, повелитель, — сказала Верия, красивая женщина, омывавшая его ноги в кадке с розовой водой. Весь смак для Кнеши заключался в том, что Верия, во-первых, была отнюдь не рабыней, а законной женой знатного мона и матерью двоих детей, а во-вторых — приходила к нему совершенно по доброй воле и без всякого приглашения. Он ни разу не унизился до того, чтобы добиваться женщины; его ненавидели, боялись и вожделели, а он смеялся.

— Немного, — согласился он и лениво пропустил сквозь пальцы несколько прядей её роскошных огненно-рыжих волос. Верия улыбнулась.

— Тебя волнуют непорядки в стране? Не обращай внимания, повелитель. Это просто горстка черни.

Кнеша вздохнул. Верия — одна из умнейших женщин при рагнарском дворе, но на поверку и она соображает не лучше милой обезьянки.

— Нет, дорогая. Боюсь, что это восстание, и серьёзное. Моя власть обречена, — весело сказал он. Верия озабоченно нахмурилась и поправила полупрозрачное покрывало, сползавшее с покатого плеча.

— Это невозможно. В твоих руках рагнаратское войско, а это всего лишь грязные эги.

— Под знаменем наследника и предводительством Бенедикта, — напомнил Кнеша и шутливо щёлкнул Верию по носу. — Но не грусти, жемчужина моя. Мы что-нибудь придумаем. Недавно я получил новости, которые очень меня обрадовали.

— Нашлась Ниэре? — в голосе Верии смешались вежливый интерес и скрываемая ревность. Чрезвычайно забавно.

— О нет. Последний раз мою юную невесту видели рядом с Заповедным лесом. Очень может быть, что там она и сгинет. Как я могу думать о ком-то ещё, если со мной моя лучезарная звезда, — она с благодарностью прильнула к его руке, разве только не мурлыча от удовольствия. — Нашёлся кое-кто другой.

Какое счастье даже думать об этом. Если бы она знала. А впрочем, она бы не поняла — вообще никто бы не понял.

— Кто, повелитель?

— Тот, кого я давно ищу, — ответил Кнеша, помедлив. Посмотрел за окно в раме из переплетавшихся в жутком объятии змей. Отсюда были видны виноградники; рабы расходятся, значит — скоро час обеда и Совет.

Только бы это не было ошибкой. Только бы. Если они ошиблись или солгали, это станет величайшим разочарованием в его жизни.

А Нери... Ну что поделать. Маантраш с Владетельницей, ушедшей в Заповедный лес, — то же, что без Владетельницы вообще.

— Наверное, это кто-то важный для всего Рагнарата, повелитель? — елейным голоском спросила Верия. Кнеша хмыкнул. Ещё бы ей не хотелось выведать.

— Можно и так сказать, дорогая. И всё же прежде всего для меня... Мне пора идти. Есть пара срочных слов для наших надутых монов.

В круглом зале с высоким потолком уже собрался Совет. Моны рассаживались на огромной циновке: кто-то молодцевато, кто-то — покряхтывая от усилий (таких, совсем немолодых, было большинство). Кнеша бегло осмотрел их и благосклонно кивнул всем сразу. Разряженный, подобострастный Агдаха, чей исполинский живот казался набитым дынями; лукавый Зулах, часто мигающий водянистыми глазами навыкате; Решти, один из знатнейших Владетелей, который прекрасно владел мечом, луком и секирой и ездил в седле быстрее ветра, но соображал с великим трудом; верховный ритши-жрец Рагнарата, древний Тгахатон, молившийся духам непрерывно и с самозабвенным усердием... И ещё, разумеется, несколько менее значимых персонажей. В Совете, конечно, не хватало людей, подобных Бенедикту, зато в преданности всех присутствующих Кнеша не сомневался. Точнее — в их страхе перед ним. Он прошёл к своему месту и сел, скрестив ноги. Мальчик-раб немедленно подскочил с кубком вина, но он отмахнулся.

— Добрый вам день, досточтимые советники.

— Слава рагнару, — нестройным хором проблеяли в ответ.

— Есть ли что-нибудь срочное? — спросил Кнеша. Согласно традиции он должен был сам начать обсуждение всего, что ему было угодно. Но он с первых дней своего пребывания на троне недвусмысленно показал, как относится к традициям. Он, само собой, не был самоубийцей и прилежно выстаивал все тоскливые, скучные церемонии и обряды, но на заседаниях сразу пресёк любые регламенты.

Заседания стали короче раза в полтора.

— Новости с севера, о повелитель, — откашлявшись, произнёс Мирха, очень богатый, знатный человек и по совместительству муж Верии. Бесцветный и посредственный, он трепетал перед Кнешей до фанатизма, забрасывал его подношениями и лестью, но вряд ли заслуживал подлинного доверия. — Вылазки становятся чаще, вчера был атакован ещё один приграничный отряд. Продолжают поступать сведения о том, что рабы, велги и вольные эги массово переплывают за Заповедный лес...

— Убитых? — перебил Кнеша.

— Повелитель? — не понял Мирха.

— Сколько убитых в отряде?

Владетель замялся, и тут со свойственной ему прямотой вмешался Решти:

— Проще сказать, сколько выживших. Насколько нам известно, из четырёх дюжин осталось семеро.

— Да позволят им духи возродиться в птицах или вековых деревьях, — проскрипел Тгахатон, возведя к небу глаза и морщинистые руки, покрытые канатами вен.

Мирха открыл было рот, чтобы что-то добавить, но Кнеша не позволил ему занимать драгоценное время.

— Что ж, многоуважаемые советники, у меня для вас сообщение. Мы выступаем на север. Против мона Бенедикта, который нагло покушается на святую рагнарскую власть.

Повисло недолгое молчание, которое важно нарушил Решти:

— А я и говорил — давно пора.

— И когда же, повелитель? — робко поинтересовался Агдаха.

— В ближайшее время. Я хочу, чтобы вы объявили войну. Я хочу, чтобы все основные силы были брошены на это. Прикажите стянуть к Заповедному лесу всех пеших и всадников из Альдарака, Берх-Лии, Сальды.

— Но, повелитель...

— Будет мало — объявить внеурочный рекрутский набор по всему Рагнарату. Срочно разослать письма и глашатаев. И всё командование в Бачхаре — ко мне. Сегодня же, вечером.

— Позволь говорить твоему рабу, повелитель, — взмолился молчавший до сих пор Зулах. — Такие дела не делаются поспешно. Война требует золота, и верных людей, и хорошего плана. Первого и второго у тебя недостаточно, а третьего и вовсе нет.

— Да спасут нас духи, новое кровопролитие, — вздохнул Тгахатон в своём углу циновки. На него, как водится, никто не обратил внимания. Кнеша улыбнулся. Он знал силу своей улыбки и своего слова.

— Я буду удивлён, если ты посчитаешь мой план дурным, высокоучёный Зулах. А золото и люди найдутся. Возможно, даже не только люди...

— Это опасно. Воины будут дезертировать, повелитель, — колыхнулось пузо Агдахи под расшитым цветами шёлком. — Простой люд бежит к Бенедикту, уж не взыщи.

Да уж, просто поразительное открытие.

— Делайте, как я сказал, — терпеливо повторил Кнеша и поднялся. — Скоро я назначу день выступления основных сил. Момент благоприятный — мир с кентаврами и великанами, так что ждите... А ты, Тгахатон, погадай о моём успехе на птичьих внутренностях.

ГЛАВА XXI

Измученный голодом, Мей чуть не завопил от радости, когда они набрели на дерево, усыпанное плодами. Вокруг его могучего ствола образовалось свободное пространство, и ветви гнулись к земле под тяжестью золотистых, крутобоких, покрытых еле приметным пушком ароматных шаров. Мей даже не понял толком, как оказался возле чудного видения, но только рука его уже тянулась к одной из веток. И тут по этой самой руке его довольно больно ударили.

— Смотри на меня! — приказала Нери, с неожиданными ловкостью и силой оттягивая его назад. — Это гибель-дерево. Съешь кусок — и умрёшь в муках.

Мей застонал.

— Да есть в этом проклятом лесу хоть что-то съедобное или просто не опасное?

Нери удивлённо приподняла бровь. Она смотрела на Мея снизу вверх, но тем же неподражаемым взглядом владычицы, который его не то смешил, не то пугал.

— Мы же ели.

— Вчера?

— Ну и что? Ты думаешь о лагере повстанцев или о том, как набить себе брюхо?

В первый момент Мей даже рассердился, но потом его разобрал смех — с таким искренним возмущением это было сказано, — и он только махнул рукой.

Он не знал точно, сколько прошло времени — они брели по лесу уже несколько дней. Нери успела поведать ему свою историю во всех красках, и Мей с тревогой улавливал смутные, запутанные связи с образами в своей голове. Он правда хотел помочь ей, но почти не представлял себе, как. С его точки зрения, её планы были полным безумием, обречённым на провал; однако шёл он с ней вместе не только из-за того, что у него не было выбора (хотя его, надо признать, всё-таки не было). С ней поступили, мягко говоря, жестоко и несправедливо — какова бы ни была мораль этого мира, это ясно и так. Нери, конечно, говорила ему, что смерти нет и всё лишь вечно возрождается, двигаясь по кругу и в разных лицах, как духи с лёгкостью меняют воплощения — но Мей не верил. Он вспоминал мёртвого Пиарта и не верил в его возрождение. Тот просто умер, и во многом — по его вине.

Может быть, поэтому он так рвался защитить эту странную девочку с зелёными волосами и повадками дикого зверька.

Нери говорила почти не переставая — видимо, ей давно не предоставлялось такой чудесной возможности выговориться. Он расспрашивал её о детстве, об отце и матери, об их городах и полях, о морях и реках, молитвах и охоте, еде и одежде. Он узнал о кентаврах, великанах, нагах и уйме бессловесных тварей, страдающих боязнью света и вечным голодом; узнал о древних и незавершённых войнах Рагнарата за власть над чужими землями; о совсем уж баснословных слухах про земли за морями, куда плавают купцы-стахи. Кое-что было для него почти непостижимо (например, особенности их рагнаратской веры, или обычай многожёнства, или тысячи вполне всерьёз соблюдаемых ритуалов, или переходящая старшему в роду Сила Владетелей, или деление всех людей на множество слоёв, из которых нельзя выйти по своей воле), а кое-что, наоборот, слишком уж походило на то, к чему он привык дома — хоть и в несколько искажённом виде. Он узнал, что в большей части Рагнарата одну половину года стоит засуха, а другую, как сейчас, льют непрестанные дожди; что есть около сотни сортов винограда; что в день поминовения могилу умершего (они зарывали своих мёртвых в землю, а не сжигали) поливают молоком; что мужчина-раб карается смертью за прикосновение к женщине-моне; что, кроме единого рагнаратского языка, существует по крайней мере дюжина местных речений; что два солнца на небе зовутся Правым и Левым глазами; что киты в море светятся по ночам, а днём спят на дне; что на другом материке живут люди-псы... Голова у него шла кругом, и он млел, купаясь в этой бездне.

Но, разумеется, не всё было так радужно. О моне Кнеше, на чьё имя что-то в Мее так неприятно отзывалось, он тоже кое-что узнал и составил о нём мнение как о более чем опасном человеке. В его родном мире такими, согласно хроникам, были многие короли-узурпаторы; но ни один из них не провернул такой дерзкой и бесчеловечной игры, которую, как видно, провёл этот Кнеша. Мей молчал об этом, но думал, что у его противников очень мало шансов — особенно если все они держатся исключительно на воле этого, как же его, Бенедикта. Не тринадцатилетний же мальчик их ведёт, в самом деле.

Так или иначе — он определился, на чьей стороне. Если они оба не останутся на обед зверям в этом бесконечном лесу (что вполне вероятно), то достигнут лагеря (который, по выражению Нери, был «где-то на севере»), и там он уже окончательно разберётся, что к чему.

... Лес не был похож на те леса, к которым Мей привык. Совершенно разные породы деревьев росли так плотно, что почти громоздились друг на друга, а зверьё, мелькавшее в зарослях, просто поражало воображение. Нери рассказывала ему, какие плоды и ягоды, мясо каких птиц можно есть, и они коротали вечера возле костра.

Мею нравилось её слушать. Она явно была довольно-таки невежественна и орудовала большей частью своих знаний, скорее всего, из-за высокого происхождения; и тем не менее в ней был ум — такой же живой, быстрый и естественный, как её движения и слова.

А ещё с ней рядом он забывал о Пиарте и Карлиосе. И об Анне. Хотя бы на время.

Однажды, посреди полудня, когда они только переждали дождь (Мею уже думалось, что он весь пропитался влагой и древесной прелью), Нери вдруг негромко вскрикнула, приметив что-то в листве, и с юркостью ласки вскарабкалась по стволу, цепляясь за сучья; Мей едва успел её подсадить. Мелькнули стройные загорелые ноги, и он отвёл глаза. Казалось, что понятие о стыде перед мужчиной у Нери отсутствует вовсе — либо она не считает нужным им пользоваться.

Она спустилась с пригоршней небольших розоватых шариков в крапинках и прожилках. Мей посмотрел на них с подозрением.

— Яйца птицы-увальня, — пояснила она и тут же невозмутимо разбила тонкую скорлупу одного из них о древесный ствол.

— Эмм... Сырые? — уточнил Мей.

— Конечно, а как же иначе? — удивившись, она протянула ему яйцо. Поборов приступ брезгливости и желание протереть комочек рукавом, Мей зажмурился и выпил.

Это было что-то невыразимое: досадное чувство голода ушло так быстро, будто он по-человечески пообедал, по телу разлилось тепло, прошла усталость в мышцах, прояснилось в голове. Даже зрение и слух вроде бы стали острее. Мей огляделся, привыкая к странному ощущению. Зеркало на его поясе предупреждающе вжалось в бок.

— Магия, — выдохнул он вслух. Нери покровительственно хмыкнула.

— Всего-то птица-увалень. Это редкая удача — найти её кладку... Пойдём?

И она спокойно проследовала вперёд — по одной из звериных троп, коряво идущих на север и то и дело прерывавшихся ямами и овражками. Мей смотрел ей вслед и не мог оторвать взгляда от тонкой фигурки: ему почудилось, что вокруг неё разливается и ровно тает в воздухе неземное сияние. Он моргнул, прогоняя наваждение.

И ещё он внезапно очень остро осознал, что дотронулся до Нери, помогая ей взобраться на дерево. Мотнул головой, улыбнулся и побрёл дальше.

Той ночью не на шутку разыгралась гроза. В небе всё грохотало, из-за дождя трудно было что-либо разглядеть, а лес, освещаемый вспышками молний, являл ещё более жуткое зрелище, чем обычно. Мей и Нери укрылись в большом дупле одного из шатровых деревьев — они росли здесь ярусами и удобно прикрывали друг друга, а в дупле с лёгкостью разместились бы ещё человека три. Чудесное действие яичного обеда, кажется, подходило к концу, потому что у Мея сводило пальцы и челюсти от холода.

— Ты правда веришь, что сейчас гневаются духи? — спросил он у темноты в том месте, где должна была сидеть Нери. Оттуда донёсся смешок.

— Ну конечно. Честное слово, ты как ребёнок, — они помолчали, слушая, как воет ветер. Потом она спросила: — Что ты будешь делать, когда мы дойдём?

— Если дойдём, — поправил Мей. — Буду помогать тебе и Бенедикту... Мону Бенедикту.

— Зачем? Это ведь не твоя забота. Ты чужой в Рагнарате.

Она сказала это просто и прямо, явно не стремясь его обидеть, но Мей почему-то почувствовал себя задетым. Он откинулся назад, упёршись затылком в выступ в коре.

— Может быть, и так. Но я хочу помочь. Я хочу разобраться. И потом — сейчас я не могу вернуться домой.

— Почему?

— Пока сам не знаю. Думаю, нужно найти определённое... место, откуда это можно сделать. Наверное, их не так много, этих мест, — по крайней мере, в Обетованном заброшенный храм оказался для него всего вторым таким местом после плиты под Белым камнем... С другой стороны, кто знает, сколько на самом деле таких порталов и как они спрятаны?

— Они есть и в Рагнарате? Ни разу не слышала.

— Должны быть.

Нери снова помолчала — видимо, осмысливала услышанное.

— И... как это работает? Ты приходишь туда и говоришь, куда тебе надо? И исчезаешь? Духи переносят тебя?

— Всё куда сложнее, — Мей вздохнул. Как бы ей объяснить? — Понимаешь, всё Мироздание — это как пчелиные соты, только сообщающиеся. Множество миров, разных, но похожих, и они рождаются и умирают.

— Миры, кроме Рагнарата? — в голосе Нери сквозило откровенное недоверие.

— Да. Их бесконечно много, и из каждого можно попасть в каждый.

— Это странно. Тогда зачем вообще границы между ними?

Это был очень хороший вопрос; Мей даже не ожидал и всерьёз задумался.

— Не знаю. Правда, не знаю. Они просто есть. Есть ещё Центр Мироздания и две Цитадели...

— Цитадели? Крепости? — наверное, Мей не совсем точно подобрал слово на её языке; он поспешно согласился. Мгновенная белая вспышка высветила Нери из темноты: она свернулась в клубок, притянув колени к груди; колени и локти так остро торчали, что напоминали о лезвиях.

— Порядка и Хаоса... Беспорядка.

— Ясно, — Нери кашлянула. Мей с тревогой подумал, что она простудится, а потом немного удивился этой тревоге. Возникло глупое желание чем-нибудь укутать её, а поблизости просто не было ничего подходящего. — Ты ни разу толком не рассказал мне о своём мире. У вас всё иначе? И почему ты стал... почему ты находишь эти места? Чем ты отличаешься от других?

Чёрная тоска скрутила его после этих слов. Дом и Дар — в одной фразе эта бесхитростная девочка задела всё, что ещё можно было в нём задеть.

— Я вижу будущее, — просто сказал Мей. Ещё недавно он не собирался признаваться ей в этом и уж точно не ожидал такого ответа, какой она дала:

— Бедняга.

На какое-то время он потерял способность связно мыслить. Никто и никогда не говорил ему таких слов, когда узнавал о Даре. Никто никогда не мог такого сказать. Люди удивлялись, боялись, восхищались, завидовали — только не сочувствовали. Никто не представлял, какая тяжкая, немыслимо тяжкая это ноша, и он уже свыкся с тем, что ему не встретить понимания — в этом уж точно.

— Спасибо, — сказал Мей.

Нери придвинулась ближе, не дотрагиваясь до него. Он скорее почувствовал, чем увидел, что она поднесла ладони к лицу, сложила их чашей и подула в неё. Дупло шатрового дерева озарилось изнутри — в руках Нери горел крошечный огонёк, невесомо паривший и распространявший томящее тепло.

— Как ты это сделала? — поразился Мей. Она пожала плечами. Отпустила огонёк (он в ожидании завис неподалёку) и скрутила короткие зелёные пряди, выжимая их.

— Сила Маантраша. Иногда она просыпается просто так.

— Просто так? — Мей пытался и не мог уловить выражение её лица.

— Просто так.

Той ночью Нери безмятежно спала, тихо посапывая, а однажды вдруг прильнула к Мею, доверчиво положив голову ему на плечо. Мею не спалось; он кусал губы, тёр затёкшие ноги и думал о прошлом и будущем сразу. С ним происходило что-то странное, и это странное ему не нравилось. Утром он покинул дупло, измученный бессонницей и накопившейся усталостью от долгих путешествий.

«Нас ведь надолго не хватит», — внезапно пришла очевидная мысль, когда он покосился на бредущую рядом Нери. Если они не достигнут повстанческого лагеря в ближайшее время, то скорее всего умрут — хотя бы от истощения.

— Пахнет водой, — сказала Нери через некоторое время. Мей потянул носом воздух и ничего такого не почувствовал. — Оттуда, — и она показала вправо от тропы, совсем не туда, куда они направлялись.

— Это просто дождь.

— Нет, это что-то важное. Наши запасы кончаются, — настойчиво возразила она и свернула. Мей вздохнул. Невыносимо строптивое создание.

Вскоре он не только почуял, как тянет прохладой, но и услышал плеск. Среди зарослей какого-то кустарника обнаружилось маленькое озеро, шедшее небольшой рябью от ветра. Ничего примечательного в нём не было, если не считать голубоватого свечения, которое, пульсируя, исходило от воды и резало глаза, просачиваясь сквозь камыши.

— Ты тоже это видишь? — Нери не ответила. Она спустилась к озеру, присела на корточки, дотронулась до воды. Мей догнал её; что-то во всём этом его тревожило. Он остановился рядом и позвал её, но она не ответила, продолжая поглаживать воду с отсутствующим выражением лица. А в следующий миг зазвучал мелодичный смех, мелькнуло несколько пар чьих-то белых рук, и Нери пропала в озере.

Мей бросился в воду, не удержав крика паники. Пара мощных гребков, секундное усилие — и вот Нери уже у него в руках, а на дно уходит что-то ускользающее, полупрозрачное, с длинным и переливчатым рыбьим хвостом. Мей вытащил Нери; она была в сознании и только отплёвывалась от воды. Он помог ей подняться и схватил за плечи.

— Что это было?! Что за нечисть?

— Не знаю, — Нери смотрела виновато. — Не знаю, что на меня нашло. Спасибо тебе.

Спасибо мальчишкам с Большого озера, которые когда-то научили его плавать. Мей вздохнул, восстанавливая дыхание, и тщетно попытался собраться с мыслями. Он только что пережил приступ сильнейшего страха; сердце до сих пор долбило в уши.

Опасность грозила всего-то высокомерной девчонке из чужого мира, которую он знал считанные дни. А он чувствовал себя так, будто сам был на волосок от смерти.

Проклятье.

— Больше не отходи от меня далеко, — попросил он, и Нери кивнула.

ГЛАВА XXII

Войско шло на север стремительными переходами; в гавани Шатвази их уже ждал рагнаратский флот. Кнеша лично рассчитал сроки, в которые им предстояло добраться до Заповедного леса и оплыть его, и пока они укладывались. Он не стал тащиться в громоздком обозе, как полагалось рагнару, а переходил от одного отряда всадников к другому. Легко вооружённые, стремительные всадники издавна были гордостью Рагнарата; для них выращивались лучшие снурки на материке и ковались лучшие короткие мечи.

Проводя дни в седле, Кнеша много думал. Складывал кусочки головоломки, планировал, рассуждал. Он ставил на кон многое, очень многое — но, право, оно того стоило.

Однажды, лет семь назад, он подал милостыню нищей старушке, и она благословила его. Потом он узнал, что эта старушка — мать разбойника Тени, наводившего ужас на селения вниз по Великой реке. Когда Тень казнили по приказу рагнара, Кнеша был там — и видел, как она громко смеялась в толпе. Старуха тоже узнала его; чуть позже она поманила его крючковатым пальцем, попросила наклониться и прошептала, обдав его затхлым дыханием:

— За всё платится, славный мон. За всё, за всё, за всё.

Теперь он понял это в полной мере.

Рядом с ним постоянно оставался Салдиим, и разговаривать с ним было примерно так же, как беседовать со стеной. Под вечер, утомившись от лагерной однообразной скуки и корпений над картой, где флажками отмечались форпосты повстанцев, сдвигавшиеся всё дальше на юг, Кнеша завёл привычку подзывать его и рассказывать. Говорил всё, что придёт в голову — о себе и своей жизни, о своих целях. Чёрный человек слушал и не перебивал, половину не понимая. Кнеша ни с кем другим не мог позволить себе такой смелости.

— Ты когда-нибудь слышал слово «Академия»? — спрашивал он, и Салдиим мотал головой. — Это великое место, где люди получают знания. Читают, пишут — понимаешь? Хранят книги и создают новые. Ею управляет Ректор... Ну, как бы рагнар Академии, — Салдиим кивал. — И знаешь, что недавно случилось с этим Ректором, Салдиим? Его сместили и позорно изгнали — потому что узнали, что издалека он помогал мне. Очень, очень издалека. Вот как нами играет судьба.

Салдиим не реагировал на то, как он расчувствовался. Просто смотрел на полог палатки и думал о чём-то своём. Может быть, вспоминал родину. А может быть, проклинал его.

— Но это уже не важно, — продолжал Кнеша, воодушевляясь. — Он ведь сделал всё, что мне было нужно. Совсем скоро, Салдиим, понимаешь? Совсем скоро всё разрешится.

Чёрный человек молчал. Кнеша вздыхал и приказывал принести себе вина — разбавленного, чтобы не ударило в голову. Он и без того был слишком счастлив.

Деревня стояла на берегу узкой речушки, на государственных землях — маленькая, не больше дюжины хижин. Тихое, вроде бы неприметное место — если бы не частокол и горстка местных жителей, с огнём и вилами вышедшая защищать свои закрома. Это было пока первое сопротивление, встреченное Кнешей на собственной земле. Жалкое, обречённое сопротивление. Вряд ли селяне это не понимали; видимо, нашёлся один энтузиаст, зажёгший соседей речами о законном наследнике за лесом на севере и заставивший их оторваться от возни в коровьем навозе. Кнеша встречал таких людей и ужасно не любил их. Они сеют ветер, хоть и знают, что пожнут бурю.

Он вздохнул, услышав донесение. Выбор был налицо.

Я не жесток, сказал себе Кнеша. Просто не дурак, вот и всё.

Люди часто принимают ум за злобу, а злобы в нём не было. Он искренне не хотел отдавать такой приказ — но не мог допустить, чтобы эта зараза распространялась.

Кнеша не торопясь поднёс к губам левую руку и скрестил пальцы. Безмолвный жест, знакомый лишь самым близким — тем, кто когда-то знал его под именем Хаши.

... Он проехал через селение, когда всё почти закончилось. Дым валил от подожжённых соломенных крыш. В воздухе висели последние крики, иногда раздавался отвратительный, чавкающий звук пронзаемой плоти. На раскидистом дереве у обочины болталось несколько наспех повешенных. Речушка стала красной от крови. Снурк Кнеши переступал через повсюду валявшиеся трупы и алчно принюхивался, ошалев от такого количества свежего мяса.

Сам Кнеша подавил приступ дурноты и посмотрел вверх. В голове у него складывался стихотворный экспромт, гладкий и изысканный, будто кружево.

— Что прикажешь, повелитель? — почтительно спросил кто-то пеший.

Кнеша ответил не глядя:

— Воткните в землю знамя Рагнарата.

ГЛАВА XXIII

В последнее время Нери не снились сны — или она просто их не запоминала. А тут ей вдруг привиделась мама — такой живой и близкой, что защемило сердце. Нери даже не поняла толком, что именно там, во сне, происходило — ей просто было удивительно тепло.

А проснулась она на влажной земле, завернувшись в тряпьё и дрожа от холода.

Всё утопало в рассветной розовой дымке. Мей сидел рядом на какой-то коряге и строчил в своей тетради огрызком карандаша, как это обычно бывало. Нери хотела как-то показать, что уже проснулась, но потом почему-то раздумала. Ей нравилось просто смотреть, с каким вдумчивым увлечением он пишет. Она никогда не понимала, как это может настолько захватить. Она вообще с трудом понимала этого странного иноземца, этого чужака.

Мей в задумчивости покусал кончик карандаша, поудобнее устроил на колене тетрадку. Сальные, забавно-светлые, точно пшеница, пряди упали ему на лоб; он сильно ссутулился. Нери улыбнулась — она часто улыбалась, вспоминая моменты их совместного путешествия. Идти с ним было совсем не то, что одной. В её глазах он был нелеп и несведущ, как ребёнок; он говорил тёмными, запутанными фразами и не походил ни на кого из её знакомых. И ещё он видел будущее — несчастный, проклятый духами.

Хотя, наверное, каждый проклят ими по-своему. Может, это и хотело сказать ей существо из дерева?

Мей, видимо, почувствовал на себе взгляд и оторвался от записей.

— Доброе утро, — проговорил он со своей вечной робостью.

Нери кивнула. Начинался ещё один день — и теперь для неё это не было тягостью. Наоборот, теперь она постоянно как будто ждала чего-то — чего-то неясного, но необходимого, причём ждала со спокойной уверенностью, что оно обязательно наступит. Что-то важное прорастало и пускало корни внутри неё, что-то большое и живое, как Заповедный лес.

— Я разведу костёр, а ты сходи за водой, — распорядилась она и встала, потягиваясь.

В тот день они не прошли и четверти мысленно намеченного Нери расстояния, когда ей стало казаться, что что-то не так. Неясная тревога вкрадывалась в каждый шаг, запахи казались более резкими, а тени — более угрожающими, чем обычно. Нери напряглась и ступала осторожно, прислушиваясь к пульсации Силы Маантраша у себя внутри.

— Нери, ответь мне на один вопрос, — попросил вдруг Мей, шедший следом. Нери раздражённо дёрнула плечом; она чувствовала, что в этом районе леса лучше молчать. Но как это ему объяснишь?...

— Да?

— Ты любишь мона Кнешу?

Она остановилась, оглушённая такой бестактностью. Первая её мысль, чистое возмущение, была о том, что оскорблена её честь как моны и женщины. А вторая... Нери немного удивилась, озвучив её про себя. Её почему-то обрадовал такой интерес. Этого ещё не хватало. Шильхе пригрозила бы оттаскать её за уши, узнав о подобном ходе размышлений.

Но, пока она в смятении обдумывала, что бы такое резкое сказать в ответ, кое-что другое отвлекло её.

— Ты слышишь? Какой-то гул, — прошептала она и схватила Мея за руку. — Он приближается.

— Нет... Да, — выражение досады на лице Мея сменилось озабоченностью. — Похоже на...

Он не договорил: Нери вскрикнула, ощутив, как что-то скользкое и холодное ползёт вверх по её ногам, пригвождая к земле. Они хором уставились вниз, а потом — в панике — друг на друга. Вьющиеся побеги толщиной почти в руку оплетали их; Нери тщетно попыталась вывернуться, но ей не удалось даже остановить их движение.

— Это-то что за дрянь? — простонал Мей, судорожно стараясь порвать зелёные путы. Гул, напоминающий жужжание гигантского роя насекомых, всё приближался.

— Не знаю, впервые вижу, — призналась Нери. Она взывала к Силе, но та не откликалась; побеги скрыли её до пояса и замерли. — Сделай что-нибудь, тебе же покровительствуют духи?

— Покровительствуют? По-моему, ваши духи меня беспричинно ненавидят, — нервно ответил Мей, но потом глубоко вздохнул и рассудительно заметил: — Так, нам надо придумать, как дотянуться до ножей.

— Боюсь, что никак, — сказала Нери, увидев наконец источник загадочного жужжания. Со всех сторон к ним подлетали осы — с чёрно-жёлтыми глянцевитыми тельцами, покрытыми пушком, и шевелящимися усиками. Всё бы ничего, но эти осы, во-первых, двигались с подозрительной организованностью, а во-вторых — размерами каждая из них была примерно в полтора роста Нери. Их совместное жужжание оглушало, и Нери еле расслышала, что сказал Мей, наблюдая за ними:

— Потрясающе, — отстранённо констатировал он. — Просто великолепно.

Судя по всему, им оставалось только ждать своей участи. Нери вздохнула и расслабилась: побеги держали крепко, как цепи. Она даже не особенно удивилась. Ей подумалось, что если они всё-таки выберутся из Заповедного леса, она потеряет способность удивляться навсегда.

Осы тем временем зависли в воздухе, образовав несколько правильных кругов разного диаметра. Одна из них — самая крупная — поднялась чуть выше, и в её монотонном, вызывающем головную боль жужжании Нери вскоре различила обрывочные слова:

— Зачем... прийти... чужие...

— Простите нас, — поспешила извиниться она. — Мы не знали, что на вашей земле. Мы просто шли мимо.

— Незваные... Бескрылые... Запрещено... — послышалось отовсюду. Ситуация явно выходила из-под контроля.

— Нери, что ты делаешь? — с ошарашенным видом спросил Мей.

— Пытаюсь спасти нам жизни, разве неясно? — огрызнулась она.

— Ты говоришь с ними. Не думаю, что переговоры с насекомыми как-то нам помогут.

И тут до Нери дошло.

— Ты не понимаешь их, да? Ты не слышишь слова? — он качнул головой, и ей стало страшнее. Значит, это снова Сила. Но даже при участии Силы без поддержки Мея ей почему-то было не по себе.

— Как нам доказать свою невиновность? Мы готовы на любые условия, — как можно смиреннее сказала она. Она уже усвоила, что лес — не то место, где можно показывать спесь.

Ей долго не отвечали. Потом она с трудом различила обрывки с разных сторон:

— Идти с нами... Вкусить пищи... Кара... Узы... Испытание... Или смерть...

Голоса звучали то хором, то нет, и создавалось странное ощущение: осы могли и спорить, но в то же время рой мыслил как одно существо. Нери никогда не слышала ни о чём подобном.

— Мы согласны, — согласилась она, не вдаваясь в подробности их требований. Просто хотелось вернуть наконец-то возможность двигаться. — Мы согласны на всё.

И путы ослабли, а потом с негромким шелестом сползли вниз. Земля поглотила их.

Одна из ос (Нери их совершенно не различала — кроме той, главной) подлетела к Мею, другая к ней. Нери с трудом подавила желание отстраниться; наверное, это нормально — неуютно себя чувствовать рядом с гигантским насекомым, зависшим на уровне лица.

— Ужалить тебя, — очень внятно прожужжала оса. — Выжить — друг. Умереть — враг.

— Ужалить? — у Нери скрутило внутренности. Она не могла отвести взгляда от зазубренных челюстей. Хорошая проверка, ничего не скажешь. Они, должно быть, считают, что все в мире им враги, раз устраивают такие испытания на своих границах. Нери обречённо посмотрела на Мея — он явно ждал её решения.

— Позволь ей укусить тебя, — сказала она, прекрасно понимая, как дико это звучит. — И на всякий случай... Прощай.

В глазах Мея был ужас, и Нери зажмурилась, когда оса подлетела к нему ещё ближе. Потом что-то коснулось её шеи, и резкая, умопомрачительная боль алчной волной разошлась по всему телу.

«Как же глупо это случилось... Прости, отец», — успела подумать Нери, чувствуя, как горит и съёживается в пламени её плоть.

Настолько ужасной и прямолинейной боли она ещё не испытывала — её будто раздирали на части, а потом долго и криво сшивали заново. Мир съёживался и опадал лепестками цветов; Нери видела личинок, полупрозрачные крылья и горы собранной пыльцы. Но вскоре всё закончилось.

Она пришла в себя и первым делом отыскала глазами Мея — он лежал на том же месте, ничком, в рассеянности потирая чистую, нетронутую шею и пытаясь отдышаться. Нери захотелось обнять его — такое облегчение она испытала. Новые слова Роя не позволили ей это сделать:

— Живы... Бескрылые... Не враги.

— Мы же говорили вам, — сказала Нери, поднимаясь. В ней крепла решимость: будь эти насекомые хоть хозяевами леса, сейчас они их только задерживают. — Отпустите нас, пожалуйста.

— Не сразу. Теперь... гости.

— Гости? Ваши?

— Откажись, Нери, — вмешался Мей. — Я им не верю после такого.

Нери подняла руку, прерывая его. Её мучили сомнения. Мей, конечно, прав, но они не в том положении, чтобы ставить условия.

— Дальше не пройти, — внятно и связно прошелестела главная оса, подлетев поближе. — Лес гибнет. Корни деревьев гниют, земля и вода отравлены — зло в мире. Вы умрёте, бескрылые, и не воплотитесь.

Нери покрылась мурашками. Этого ещё не хватало.

— Какое зло? Почему лес гибнет?

— Попрана справедливость. Духи мстят Рагнарату. Льётся кровь невинных. Идите с нами — и выживете. Помощь.

«Мон Кнеша».

— Но нам нужно на север — обязательно, в лагерь Бенедикта... Как вы можете помочь нам?

— Легко. Отвести бескрылых к другому бескрылому. Но сначала — гости.

Нери виновато посмотрела на Мея. Тот понял и молча кивнул.

ГЛАВА XXIV

— Ты цел, повелитель? — боец бросился к нему, но Кнеша отстранил его и поднялся сам. — Прости, не рассчитал силы.

— Всё в порядке, — он отряхнулся, выдохнул и снова принял стойку. Бедро, задетое затупленным мечом, ужасно болело, но его даже радовала эта боль. Боль — знак жизни. Синяки и ссадины — знак тренировок. — Продолжим?

Зашти, чрезвычайно способный парень из пехотной сотни Вальхана, не торопился с ответом и выглядел смущённым. Он явно сдерживал себя до этого удара, а потом потерял контроль в пылу схватки. Кнеша же только этого всегда и добивался.

— Ну же. Ты ведь не распорол мне брюхо, — подбодрил его Кнеша. — Да и не смог бы. Живее, время не терпит.

Зашти тоже поднял меч и согнул ноги в коленях. Они закружили по ристалищу, не сводя друг с друга глаз.

Под ристалище Кнеша на каждой стоянке отводил просторный шатёр; велел разравнивать там землю и посыпать её песком. Он не забывал о своей подготовке с тех пор, как начал продвигаться при рагнарском дворе, и не хотел что-то менять в походных условиях. Он никогда не отличался крепкими мышцами или особенной выносливостью и мог похвастаться разве что тем, что неплохо угадывал намерения противника и вовремя от него уходил. Но трусом Кнеша не был — просто, на его взгляд, раньше оружия всегда двигался ум. Он давно понял, что ни одно сражение не выиграть, не думая.

Зашти опять атаковал первым — ринулся со свирепостью молодого снурка. Кнеша блокировал удар, и ещё один, и ещё; он уже был знаком с такой последовательностью — почему её не поменять?... Нога немного мешала, но у него было и преимущество: Зашти всё ещё не привык к его леворукости и явно ждал подвоха не с той стороны. Кнеша действовал почти без мыслей, преобразившись в сталь и наслаждаясь борьбой; шаг в сторону — выпад — отбить — шаг — выпад... Однажды Зашти чуть не дотянулся до его плеча, но Кнеша провёл приём-обманку и, отклонив удар, оказался у него за спиной — с кончиком лезвия, прижатым к вспотевшей шее где-то в области седьмого позвонка. Зашти засмеялся, но как-то нервно. Кнеша заметил, что на этот раз он сильно запыхался.

— Я не видел такого раньше. А ведь так просто...

— Да уж, — Кнеша убрал меч. — Думаю, на сегодня хватит. Спасибо, и возьми плату у казначея.

Лицо Зашти преобразилось, как только он услышал — нет, не слова о деньгах, а благодарность, как ни странно.

— О повелитель... — почтительный поклон. — Это я благодарен такой чести. Служу Рагнарату.

— Служи ему верно, — мановением руки Кнеша отпустил его, а оставшись один, прислонился спиной к одному из шатровых шестов, пытаясь собраться с мыслями.

Шла третья неделя похода, а они всё ещё не достигли Шатвази. Войско перемещалось медленнее, чем он сначала рассчитывал: та деревушка была лишь первой весточкой — мятежи вспыхивали повсеместно, чернь сбивалась в кучи и отказывалась кормить солдат, гнала их со своих земель. В их крошечных отрядах не было заметно никакой организованности, но неприятные случаи в лагере учащались: не досчитывались то припасов, то оружия, а однажды кто-то поджёг одну из обозных телег и увёл трёх снурков. Ничего серьёзного, конечно, но такое неприятие их здорово задерживало.

— Настоящий рагнар, — прошептал Кнеша, вычерчивая что-то на песке носком обуви. — Они хотят настоящего рагнара.

Да, они хотят хилого и болезненного мальчика — того, кого Бенедикт укрыл за Заповедным лесом. Того, кого он сам отпустил, ещё не зная о тяжести последствий. Он не думал, что люди настолько глупы, что могут всерьёз захотеть следовать за этим ребёнком.

Вот его учитель — другое дело.

Кнеша уткнулся в деревяшку лбом и закрыл глаза; занозистая поверхность скользнула по губам. Он хотел бы заниматься совсем не этим и находиться совсем не здесь. Его вожделенная цель была рядом, так близко, что эта близость томила его, не давала спать по ночам. По сравнению с ней весь этот поход, все переговоры, все восстания казались пустой суетой, забавной, но не более того. Он уже наигрался в рагнара и шёл теперь к новой партии, куда важнее — но какие-то досадные мелочи постоянно отвлекали и потому злили. Их становилось больше и больше, а он задыхался в них, и так хотелось свежего воздуха.

— Повелитель звать меня? — донёсся глуховатый голос от входа в шатёр.

— Да, Салдиим, — сказал Кнеша, не оборачиваясь. — Свяжись... Ты знаешь, с кем, и знаешь, через кого.

— В лагере мона Бенедикта? — уточнил раб. Кнеша поморщился: он не любил, когда подобные вещи озвучивались напрямую.

— Да. Скажи, что пора; пусть делает своё дело. Пусть убьёт мальчишку.

— Как? — спросил Салдиим. Кнеша прямо-таки спиной видел его невозмутимое лицо.

— Как? — с усмешкой переспросил он.

— Да. Повелитель всегда говорить точно.

Вот ведь какое упрямство — и какая расторопность. Будто интересуется, какое блюдо подать к обеду. Кнеша поразмыслил.

— Как угодно, главное — быстро, — и, поколебавшись, добавил: — Не хочу потом слышать его крики по ночам.

— А мон Бенедикт?

— Его не трогать. Рискованно, да и просто... — отходя от кола, он неопределённо пошевелил пальцами. — Я ведь уже скоро нанесу ему визит. Совсем скоро.

ГЛАВА XXV

То, что открылось их взглядам в почти непроходимой чаще, было похоже на целый город. Землю и деревья покрывали десятки, сотни огромных осиных гнёзд, серых и бугристых. Всюду стояло жужжание, а от чёрно-жёлтых полос рябило в глазах. Осы разных размеров слетались к ним, заинтересовавшись чужаками, и от их обилия небо плохо просматривалось.

Нери глядела на всё это широко распахнутыми глазами; Мей осторожно взял её за руку. Какой-то непонятный восторг охватил его: вот оно, волшебство, настоящее волшебство в чистом виде — такое, каким он представлял его в детстве, когда ещё не знал о собственной к нему причастности. Всё вокруг мерцало от магии, и в жале каждой осы, казалось, вибрировали соки земли.

— Да, конечно, — вдруг сказала Нери; по её напряжённому лицу Мей догадался, что к ней снова обращается хор зудящих голосов. — Мы рады побыть на вашем пиру.

Пиру? Мей задумался, чем именно питаются осы. Гэрхо уделял не так много внимания зоологии, обучая его.

Несколько ос из той части роя, что их привела, разлетелись по направлению к гнёздам; прочие выжидательно зависли в воздухе, снова образовав круг. Их большие фасеточные глаза таинственно поблёскивали.

— Что-то не так? — негромко спросил Мей.

— Всё хорошо, — Нери ободряюще пожала ему руку. — Они сказали, что сначала им нужно покормить личинок, а после черёд дойдёт до нас. Это великая честь для людей — попасть сюда.

Осы тем временем принялись подносить к гнёздам шарики из какой-то неприятной на вид кашицы. В ней можно было рассмотреть что-то, напоминающее перемолотые лапки и крылья; Мей удручённо вздохнул. Оставалось надеяться, что это не единственное их предложение для пира.

— Они говорят, что личинки — самое ценное, святая святых, — продолжала переводить Нери, — что это их продолжение в мире, поэтому их откармливают мясом других насекомых. Те осы у гнёзд — няньки; есть ещё строители и собиратели, а вокруг нас стражи. Ах да, и оса-матка, само собой — она никогда не показывается посторонним.

— Так сложно, — восхитился Мей. — Да это целое государство!

Нери усмехнулась.

— Лучше не показывай, что удивлён. Нас они считают крайне примитивными созданиями.

Мей в этом не сомневался. Он молча наблюдал, как осы с зудом подкатывают к ним фрукты — кучи плодов, невиданных, пропитанных соком и пахнущих сладостью. Вслед за Нери он с наслаждением надкусил один.

— Они согласны доставить нас к Бенедикту, — сказала Нери чуть позже, и в её голосе дрожала радость.

— В обмен на что? — уточнил Мей. Ему не верилось, что осы сделают это просто так — точнее, просто из-за того, что они выжили после их укусов.

— Мы погостим у них до заката, — Нери казалась совершенно безмятежной — и очень голодной; на осиные припасы она прямо-таки набросилась. Мей с трудом удержался от улыбки: он привык, что женщины в присутствии мужчин едва притрагиваются к еде. Причём обычно это не зависит от их возраста, характера или происхождения.

— Только и всего?

Ответом был кивок. Вслед за фруктами появились цветы: кажется, в их честь осы устроили праздник. Нери, хохочущая над беззвучными для Мея шутками, усыпанная яркими лепестками, была похожа не то на лесную королеву, не то на счастливую сумасшедшую.

«Она рада, потому что скоро найдёт своих. Я здесь ни при чём», — периодически напоминал себе Мей, но его заражал тот же пьянящий восторг. В какой-то момент он обнял её и прижал к себе; уже темнело, и в лесу стоял тот же непрестанный гул. Смех Нери оборвался; она серьёзно посмотрела на него и отстранилась.

— В лагере тебе нечего бояться. Я поручусь за тебя перед Бенедиктом и наследником.

— Спасибо.

Нери явно хотела сказать что-то ещё, но тут же сосредоточенно нахмурилась и запрокинула голову к небу, вспоротому древесными стволами. Туда взлетали, плавно кружась, две осы — их замысловатые движения напоминали танец. Они становились всё меньше и меньше, и Мей в конце концов спросил, что это значит.

— Это... какой-то обряд, — с сомнением ответила Нери. — Если я правильно поняла... Этих двоих свяжут Узы Альвеох, говорят они. Альвеох — Великая мать, их первая матка.

— В чём эти узы? — заинтересовался Мей, и ответила ему, казалось, не сама Нери, а рой её устами. Жутковатое ощущение.

— Сладость одного станет сладостью другого, боль — его болью, горе — его горем. Они обречены следовать друг за другом, как запах следует за ветром, тень — за живым, голодный — за пищей, и сил всего мира не хватит, чтобы их разлучить. Они навсегда сложатся и срастутся, и даже их собственной воле не превозмочь Уз. Со смертью одного для другого жизнь утратит смысл, и во всех последующих рождениях они будут рядом, точно Правый и Левый глаза неба.

— И они добровольно идут на это? — спросил он, помедлив и другими глазами глядя вслед поднимавшимся осам. Это была древняя, незнакомая магия — страшная, потому что необратимая. Та, от которой лишаешься сна.

Пожалуй, такая же страшная, как его Дар.

— Добровольно, — произнесла Нери и устало поникла. Мей с тревогой заметил испарину у неё на лбу. Она покачнулась, и он еле успел поддержать её.

— Нам пора. Поблагодари их за гостеприимство и скажи, что нам пора уходить.

— Но...

— Делай, как я говорю. Нельзя так перенапрягаться, они пьют твои силы.

Поразительно — она послушалась. И секунду спустя Мей услышал оглушительное жужжание прямо за своим плечом. Что-то большое аккуратно, но настойчиво толкнуло его под лопатку.

— Забирайся, — перевела Нери. — Они прямо сейчас перенесут нас в лагерь.

Тот полёт Мей запомнил на всю жизнь — испытать нечто подобное ему довелось нескоро. Тело осы было очень большим, сложным и хрупким, как тонко устроенный механизм; он всё время боялся повредить её, неосторожно повернувшись, или задеть полупрозрачные золотистые крылья. Однако вскоре он привык и к этой хрупкости, и к трепетанию крыльев, и к ветру, бьющему в лицо; даже жужжание в конце концов слышалось уже как что-то естественное.

Оса с Нери на спине летела чуть правее и ниже, но двигались они почти синхронно, как части единого тела, и одинаково чутко ловили воздушные потоки. Мей заворожённо смотрел, как проносятся внизу зелёные просторы Леса, утопающие во мгле, как всё реже становятся заросли и поблёскивают меж холмами речки. Всего пару раз он увидел что-то похожее на кучки жилищ и разноцветные лоскутья полей, а потом окончательно стемнело, да и землю скрыли облака.

Когда осы пошли на снижение, по меркам Мея прошло несколько часов, и он чувствовал, что засыпает. Что и говорить, отличная перспектива — погибнуть в чужом мире, свалившись от усталости с гигантской осы.

Но всё обошлось: он не уснул, а осы чётко и быстро обнаружили дорогу даже в темноте. Мей замер: под грядами облаков показалось море огней. Пока оса опускалась, он всё лучше различал костры, факелы, шатры и перемещавшиеся между ними фигурки людей в непривычной глазу одежде или просто каких-то лохмотьях... Многие из них явно были вооружены, а кое-кто вёл в поводу странных существ — каких-то длиннохвостых хищников размером с лошадь. Лагерь раскинулся так далеко во все стороны, что Мей не видел ему конца; он попытался разглядеть выражение лица Нери и даже прокричал ей какое-то поздравление — должно быть, она счастлива, видя такую громадную армию. Кажется, положение мона Бенедикта и наследника далеко не безнадёжно.

Но Нери не ответила — только мотнула головой, поникла и крепче обвила ногами свою осу. И тогда Мея кольнула догадка.

— Мон Кнеша? — громко спросил он, стараясь перекричать ветер. Нери кивнула, и он ощутил, как пересохло в горле. Значит, новоявленный рагнар успел подойти вплотную к повстанцам — да ещё с такими силами. Плохо, очень плохо для них.

Они летели дальше, костры постепенно гасли, а лагерь всё не заканчивался, и с каждой минутой это всё больше угнетало. Хотя стояла ночь, а они были довольно высоко, Мея всё-таки тревожили опасения, что их могут заметить лучники и часовые; кроме того, он мог бы поклясться, что раза два или три видел среди людей каких-то подозрительно больших существ с дубинками и в одних набедренных повязках. Поскольку Нери рассказывала ему о великанах, это наводило на размышления.

Наконец лагерь завершился цепочкой сигнальных огней, и скоро Мей увидел ставку Бенедикта — назвать это лагерем язык не поворачивался. На вершине холма — деревенька из странного вида хижин, окружённая, правда, недостроенной каменной стеной, да десятка два-три разномастных палаток вниз по склону. Мей боялся смотреть на Нери или представлять, каково ей сейчас.

Но всё-таки он был рад, когда ноги коснулись земли. Их сразу окружили, а осы поднялись в небо и исчезли в темноте так быстро, что он еле успел заметить. Поднялась страшная суматоха; перекрикивалось несколько вооружённых мужчин с факелами в руках; все они были смуглокожи и невысоки ростом, а одеты в какие-то лохмотья без всяких следов доспехов. Мей понимал обрывки их речей, но не всё, точно иностранец, — всё-таки Нери говорила с ним куда более медленно и внятно.

Некоторое время Нери молча слушала их препирательства (один из оборванцев упорно указывал то на небо, то на Мея и твердил что-то об осах и злых духах), но потом, видимо, не выдержала и шагнула вперёд, вскинув голову. Тощая, измученная, грязная, она тем не менее казалась удивительно сильной и величественной, и Мей вдруг очень остро, с внезапной болью понял, что его помощь ей больше не понадобится — скорее всего, никогда.

— Я Ниэре из Маантраша, — спокойно и решительно сказала она, и они мгновенно умолкли, с недоверием её оглядывая, — дочь мона Гватхи и наречённая мона Кнеши. Я пришла пешком, через Заповедный лес, чтобы биться за власть рагнарского сына вместе с моном Бенедиктом. Отведите меня к нему.

Мон Бенедикт либо моментально встал, услышав об их незабываемом прибытии, либо не ложился вообще, потому что проводили их к нему сразу.

Он устроился в одной из хижин — не в одиночестве: из-за перегородки доносился храп нескольких человек. Мей с любопытством оглядывался: бросалось в глаза отсутствие привычной мебели и плетёные циновки, расстеленные прямо на земляном полу. К ним вышел высокий мужчина, ширококостный, но стройный, запахнутый в подобие халата. Ничего не выдавало в нём правителя или вообще знатную персону; он спокойно засветил лучинку, и в её рыжеватом ореоле Мей увидел строгую линию подбородка, высокий лоб да впалые щёки, покрытые неровным загаром. Волосы у мона были светлые — интересно, здесь это так же необычно, как в Городе-на-Сини?...

— Я слушаю вас, — он заговорил тихо — наверное, чтобы не разбудить тех, кто делил с ним крышу. — Вы сказали, что хотели говорить со мной лично.

Нери не отвечала. Тут он повернулся и, узнав её, охнул; потом порывисто шагнул к ней, будто собираясь обнять, но сдержался.

— Мона Ниэре!.. Может ли это быть?

— Как видишь, мон Бенедикт.

— Я слышал о твоём побеге из Альдарака... Никто не думал, что ты жива.

— Я и сама не думала, что выживу, — и вдруг рука Нери твёрдо скользнула в Мееву ладонь. — Вот без него я умерла бы в Заповедном лесу.

— Бедное дитя, как же ты настрадалась... Несчастные Гватха и Рея... — горько прошептал Бенедикт и поклонился Мею в пояс, прижав руку к груди. — Кто бы ты ни был, странник, мы все в долгу перед тобой... Правда, — печальная усмешка, — уплатить его теперь нечем. Если ты видел войско Кнеши, то понимаешь меня.

— Так Вы думаете, что надежды нет совсем?

Если так, то к чему всё это вообще и почему бы им просто не сдаться?

— Она, — Бенедикт почтительно указал на Нери, — и есть наша последняя надежда. А другой не осталось.

— Как это? — подняла брови Нери. — А наследник?

— Мальчик убит, — сказал Бенедикт. Он произнёс это неестественно равнодушно, даже не изменившись в лице. Мей почувствовал, что ладонь Нери стала влажной. По закрытым оконным ставням снаружи застучали капли. Новый дождь.

— Как? — после паузы выдавила Нери. — Когда?

— Совсем недавно. В наших рядах был предатель, Нери. Убийца, обученный Кнешей и преданный ему. Один из людей Хаши, — Бенедикт отошёл к полке с лучиной и отвернулся. — Вдвойне подло с его стороны — сначала он пощадил мальчика, когда тот был в полной его власти, а потом, как видно, попросту передумал... Не говори ничего — я знаю, что это моя вина. Я не уберёг рагнара, а потом и его сына.

— Неправда! — Нери возразила с таким жаром, что Мея неожиданно кольнула ревность. — Ты сделал всё, что мог... Отец всегда говорил о тебе как о лучшем и честнейшем при дворе человеке.

— Гватха был слишком хорошего мнения обо мне, — печально отозвался мон. — И не только обо мне. Зря он доверился Кнеше. А впрочем, что теперь повторять это... Вокруг одни погребения, Нери, и мы только и делаем, что без толку сетуем.

— Люди верят тебе.

— Люди устали. Они верили мне как учителю мальчика, а теперь... Есть ли смысл в моём сопротивлении? Я не знаю.

— Конечно, есть! — Нери возвысила голос, и храп за перегородкой прекратился. Она мягко высвободила руку у Мея и, скользнув к Бенедикту, доверчиво заглянула ему в лицо. — Не говори мне, что ты хочешь отдать престол Кнеше. Это отвратительно. Это кощунство. Всегда остаётся выбор.

— Остаётся, — Бенедикт смотрел на неё с ласковым участием, как мог бы смотреть на дочь, но Мей почему-то чувствовал себя неуютно. Он явно был здесь бесполезен. Он довёл её до него и сейчас не нужен. Просто чужак. — И наш выбор — это ты.

— Я не могу, — сразу сказала Нери. — Точно нет.

— Почему?

— Потому что это смешно. Какая из меня рагнара? Любая эги справилась бы с этим лучше меня.

— Ты была бы прекрасной рагнарой. Лучшей из всех, — прозвучало это, надо признать, убедительно. Бенедикт вообще был очень убедителен: от него веяло силой, как от Ректора или лорда Тернегара аи Нииса. Мей в очередной раз подумал, что ему никогда не стать таким. — И народ поддержал бы тебя. Ниэре, ты наследница Маантраша — сейчас ты самая знатная женщина в Рагнарате, с самой древней кровью. Сила перешла к тебе?

— Да. Но я должна выйти замуж. Должен быть рагнар.

Бенедикт ничего не ответил, просто прямо и грустно смотрел на неё. Пока длилось молчание, Мей леденел изнутри.

Что ж, этого следовало ожидать. И почему в нём снова проснулись глупые надежды, детские мечты о спокойной и счастливой жизни? Легковерный дурак.

Да и вообще — какая подлость. Целое государство на грани краха, а он, прорицатель, Одарённый, странник по мирам, думает о том, как устроить свои личные дела. И влюблён, как мальчишка. Неужели он готов допустить, что Пиарт погиб зря?

— Мон Бенедикт, — сказала наконец Нери. Мей заметил, что она покраснела, — это можно обсудить и потом. Сейчас речь о том, что делать с Кнешей. Ты вёл переговоры?

— Было несколько мелких стычек, — Бенедикт вздохнул. — Открытый бой нас погубит. Он сметёт нас и следа не оставит.

— Сделайте меня послом, — предложил Мей.

Бенедикт и Нери разом повернулись к нему; взгляд мона стал цепким.

— Почему? — спросил он. — Ты знаешь Кнешу?

— Нет. Я хочу помочь вам.

— Ни в коем случае, Мей, — сказала Нери не допускающим возражений тоном. — Это опасно; он может и убить тебя.

— Пусть попробует.

— Ты не представляешь, на что он способен.

— Я пойду один и безоружным. Если в нём есть хоть капля чести...

— Чего угодно, только не чести, — задумчиво протянул Бенедикт, продолжая искоса поглядывать на Мея. — Ты правда можешь быть очень полезен нашему делу, хотя...

— Нет, — отрезала Нери.

— ... хотя, конечно, без оружия и охраны я тебя не отпущу. И я даже имени твоего до сих пор не знаю.

Мей уже собрался ответить, но тут снаружи донеслись хлюпающие по намокшей почве шаги. В хижину заглянул один из тех оборванного вида мужчин, которые несли караул, когда осы принесли их с Нери. Лицо у него было такое, будто он ещё раз увидел двух гигантских ос или, по меньшей мере, столкнулся с оборотнем в Заповедном лесу.

— Мон Бенедикт, привезли письмо от самозванца. Тебе в руки.

— Спасибо, Делха, — Бенедикт почти выхватил свиток, одним рывком развернул (Мей успел заметить ряды непонятных значков, выстроившихся в столбцы, а не строки) и погрузился в чтение. Нери нетерпеливо попыталась заглянуть в бумагу, приподнявшись на цыпочки. Вскоре мон сложил послание и ещё больше побледнел, окончательно сделавшись похожим на северянина — он вообще странно выглядел рядом с Нери и её сородичами. Мей заметил, что у него дрожат пальцы.

И ещё кое-что в этих пальцах привлекло его внимание — не просто привлекло, а заставило сжаться и замереть, как под угрозой удара.

Словно гром грянул. Как такое возможно?

Мон Бенедикт носил простой, массивный перстень с чёрным камнем — точно такой же, как у Мея. Перстень Странника.

Их взгляды скрестились — как мечи, со стальным звоном. Нери недоумённо нахмурилась и забрала свиток.

— Да это ультиматум... «Мне известно, что в вашем лагере уже появился или скоро появится прорицатель Меидир аи Онир. Пусть завтра на закате его пришлют на личную встречу со мной, и я обещаю повстанцам мир и покой. Рагнар Кнеша, именем Рагнарата». Откуда он тебя знает — и о том, что ты здесь? И все его пустые обещания...

— Так ты и есть Меидир аи Онир? — изменившимся тоном спросил Бенедикт. У Мея почему-то не было сил оторвать взгляда от его лица, от морщин на высоком лбу. Голова заболела, как накануне видения. — Прорицатель Меидир?

— Да, — сказал он, отгоняя безумные подозрения. — Да, это я. И я поеду, что бы всё это ни значило.

ГЛАВА XVI

Мей всё-таки пошёл один.

Не то чтобы он хотел похвалиться храбростью или решил рискнуть — просто чувствовал, что должен поступить так. К тому же нужно было многое обдумать, а он не смог бы сделать это в окружении кого-то из того пёстрого сброда, который наполнял повстанческий лагерь. Так что он настоял на своём, клятвенно заверив Бенедикта и Нери, что способен себя защитить.

Ему предлагали поехать на снурке, — так они называли своих ездовых животных, — но он предпочёл отправиться пешком. Конечно, после ос его было не удивить даже этим подобием саблезубого тигра, и всё-таки новые виды неудержимо манили.

Мей вышел заранее и брёл не спеша, любуясь окрестностями. Впервые за долгое время ему не было ни жарко, ни холодно, а желудок приятно тяготило: в лагере он наконец-то наелся, хоть и казалось поначалу дикостью брать руками и сидя на полу рис из глубокой миски — причём рис обильно приправленный и смешанный с какими-то злаками.

Мею вообще было поразительно спокойно — будто он и не направлялся прямо в логово к человеку, которого заочно считал врагом. Вокруг была холмистая местность, густо поросшая здешней диковинной растительностью; он даже отвык видеть над собой открытое небо и не дышать лесной прелью. Сгущались синеватые сумерки; зеленоватое ночное светило медленно вытесняло два дневных. С задорным чириканьем проносились в вышине последние стаи мелких птичек; в закатных лучах плясали пылинки. Спускаясь с холма и покидая лагерь, Мей видел пожилого человека в ярких шелках; он с безмятежным видом исполнял замысловатые прыжки под звук чего-то похожего на погремушку. Должно быть, местный жрец, поклонявшийся духам.

Лагерь узурпатора невозможно было не заметить или обойти, так что Мея вскоре окружили часовые, и в шатёр Кнеши он попал с завидной пунктуальностью. Рагнар был один: стоял, задумчиво вглядываясь в лезвие лёгкого меча с необычно изогнутым лезвием. На родине Мея таких не ковали.

Доставив его, стражники шумно упали на одно колено, но Кнеша даже не поднял взгляда. Только сказал:

— Оставьте нас.

Их оставили. Некоторое время Мей стоял молча, привыкая к полумраку просторного шатра. Кнеша был ниже его ростом и довольно тонок, но изнеженным не выглядел. Он ответил взглядом на взгляд — в выражении ничего невозможно было прочесть. Красивое, молодое лицо с правильными чертами, в которых, однако, угадывалось что-то хищное; чувственный рот, небрежные пряди волос, тёмные, почти чёрные, глаза — такому прихотливому разрезу, наверное, позавидовала бы женщина.

Разумеется, Нери была влюблена в него. Теперь у Мея не осталось сомнений. Признаться, он ожидал чего-то другого — чего-то более сурового и внушающего почтение.

Но человек напротив всматривался в него не менее пристально. Мей уже находил, что это несколько затянулось. Он ещё раздумывал, стоит ли первым начинать разговор, когда Кнеша сказал:

— Добро пожаловать, Мей.

Надо же, как гостеприимно.

— Меня зовут Меидир.

— Зачем придираться? — он усмехнулся краем губ. — Думаю, ты позволишь мне эту маленькую вольность.

— Откуда ты меня знаешь?

— О, это долгая история, — он неспешно вложил меч в ножны, усыпанные мелкими рубинами, точно каплями крови. — Ты предпочитаешь начать с неё?

— Разве условия ставлю я?

— Можешь попробовать. Задавай вопросы, и я отвечу.

Мей помедлил. К чему он ведёт?...

— Тогда каковы твои планы относительно мона Бенедикта?

Кнеша хмыкнул, прищурившись.

— Вы уже познакомились, конечно. Незаурядная личность, правда?

— Я задал вопрос.

— Хорошо-хорошо... Что ж, однозначного ответа у меня нет. Видишь ли, это напрямую зависит от тебя.

Мей, как мог, скрыл замешательство.

— От меня? Я едва знаком с ним. Я предполагал, что ты знаешь: я только вчера появился в его лагере, — лицемерить не было смысла.

Кнеша улыбнулся, чрезвычайно чем-то довольный.

— Знаю. Я знаю намного больше, чем ты думаешь. Ход с осами был очень неожиданным, признаюсь.

— Это был не ход, — не подумав, поправил Мей. — Просто совпадение.

— Верно, счастливый случай... Один из, не так ли? Ты считаешь себя везучим человеком?

Мей замешкался, окончательно сбитый с толку.

— К чему здесь это?

— Я просто интересуюсь.

— И всё-таки? — надавил он. — Как я могу помочь мону Бенедикту — и могу ли? Или ты звал меня поболтать?

В глазах Кнеши мелькнуло что-то новое, и голос тоже неуловимо изменился.

— Ясно, что нет. Я звал тебя поговорить. Исход нашего разговора всё и решит.

— Исход нашего разговора? — переспросил Мей, подумав, что ослышался. — Это ведь целая война.

— Точно.

— И, по-твоему, всё зависит от нашего разговора?

— Ты всё правильно понял, — новая кривая усмешка. — Прекрасное знание языка для чужеземца.

Мей машинально сжал в кулак руку с перстнем.

— Чего ты от меня хочешь?

— Я же объяснил — пообщаться.

— Так я здесь.

— Да, — Кнеша окинул его серьёзным взглядом. Мею стало неуютно — его изучали, как наколотое на иголку насекомое. — Ты здесь. И ты не представляешь, как долго я к этому шёл.

— К тому, чтобы увидеться со мной? — всё это уже начинало пахнуть бредом. Мей едва не вскрикнул от внезапной боли в висках.

Кнеша кивнул и шагнул чуть ближе, непочтительно переступив через меч.

— Я знаю всё о тебе, Мей. Я знаю, где ты родился и жил, как рос; знаю о матери и сестре, о школе, друзьях, мастерской. Знаю, как ты не хотел быть красильщиком, как тебя дразнили, как ты попал к Отражениям — и всё, что случилось после. Знаю о Близнецах, и о твоих странствиях, и о Городе-над-Пещерами, и об Академии. И о том, как ты оказался в Рагнарате. Всё знаю.

— Но... как? Почему? — хрипло выговорил Мей, вдруг падая в непроницаемую черноту чужих зрачков. По коже пробрал мороз, и он догадался. — Дар?

— Твой Дар, — по-кошачьи бесшумно, пружинисто ступая, Кнеша незаметно приблизился сильнее и стоял теперь в паре шагов, холёными ногтями царапая простую тёмную ткань широких рукавов. Мею ужасно хотелось отступить, но за спиной не было ничего, кроме выхода из шатра. — Я долго погружался в тайны магии, прежде чем узнал о его существовании. Ты тогда был ещё ребёнком. О, Мей, — он тихо засмеялся, — тебе и не вообразить, через что я прошёл. Поверь, в сравнении с моей твоя судьба показалась бы тебе сплошным блаженством... Хотя о чём я — судьба. Я не верю в судьбу, — он помолчал, будто сомневаясь в собственных словах. — Именно из-за этого меня так заинтересовала способность читать её, как книгу — такая простая, каждому хоть раз приходившая в голову, и такая непостижимая. Великая, чудовищная по мощи. И она досталась тебе, — Мей даже не понял, как, но Кнеша подошёл уже вплотную к нему и приподнял голову к его уху. Всё вокруг заполнил вкрадчивый гортанный шёпот — и хотелось то ли сбежать, то ли слушать его бесконечно. — Тебе, простому, глупому мальчишке, который наверняка на первых порах даже оценить не мог такое сокровище. Ты, наверное, думаешь, что я завидовал?... Если только в самом начале. Но потом всё стало куда сложнее.

Ты стал смыслом моей жизни, Мей. Чего я только не сделал за эти годы — и всё ради этой минуты. Поэтому и сложно верить, что она наступила... Так или иначе, я долго к этому шёл, и чего я только не сделал, какие только тайны не открыл! Какой крови, какого вероломства, каких уродств я не видел!.. О Мей, моя власть огромна. Она есть на горных вершинах, и в жерлах вулканов, и в пустынях, и на морском дне. Я не могу переходить из мира в мир, как вы, Странники, но в разных кусках Мироздания есть мои ставленники, безмолвные разведчики, рождённые и сотворённые, обладающие плотью или бестелесные. Они с детства окружали и тебя, но ты их не замечал. Их шёпот приносит мне всё, что я пожелаю. Тот студент, Карлиос, погиб из-за того, что слишком много разузнал — в том числе об одном из них, Ректоре вашей Академии. И Рагнарат на самом деле давно был моим — мне не хватало лишь кое-каких формальностей...

Я знал, что мы должны встретиться. Можешь считать, что это я привёл тебя сюда. Нам обоим хотелось бы — не отрицай, тебе тоже, — чтобы ты мог отдать мне Дар, но это невозможно — он умрёт с тобой вместе, как родился с тобой: всё дело в твоей крови, хотя и при такой крови это всё же уникальный случай... Так что я прошу об одном: позволь мне следовать за тобой, — он впился пальцами в перстень Мея, и прикосновение ненароком обожгло, как клеймо. — Заключим договор, и я клянусь, что покину Рагнарат, он мне уже не нужен — но тогда ты покинешь его вместе со мной. Я буду знать о каждом твоём видении, и вместе мы сможем править всем сущим.

— Ты сумасшедший, — Мей с усилием отстранился; его бросило в жар, и голова кружилась. — Обыкновенный безумец.

— Не больше, чем ты.

— Я не верю тебе. Я не стану заключать никаких договоров; я вообще не понимаю, о чём ты. Предложи нормальные условия, и я рассмотрю их, но никуда с тобой не пойду.

— Нормальные условия? — Кнеша улыбнулся искренне и весело, сверкнув белыми зубами. — А разве ты не готов на всё ради своих новых друзей? Ради Бенедикта... и Ниэре? Она понравилась тебе?

Мей даже сообразить не успел, как Кнеша оказался прижатым к земле — очень легко — и как он занёс кулак, чтобы ударить; мысли непонятно почему заволок кровавый туман. Потом он опомнился — а его собеседник снова смеялся, не пытаясь сопротивляться.

— О, это уже интересно. Вижу, что понравилась. Так что, это недостаточный стимул?

— Умолкни, — прорычал Мей. — Ты даже имя её произносить не имеешь права.

— Между прочим, мне стоит щёлкнуть пальцами — и тебе отрубят голову.

— Угрожать надо было раньше.

— Тоже верно, — согласился Кнеша.

Тут Мей понял, что они выглядят по меньшей мере глупо, ровно беседуя вот в таком положении. Он откатился в сторону и сел, не будучи в силах подняться и не глядя на противника; его трясло.

— Напрасно ты так переживаешь, Мей, — Кнеша ласково, даже как-то по-братски тронул его за плечо. — Поверь, это выгодная сделка для нас обоих. Доступ к твоему Дару за жизнь Рагнарата — как тебе?

— Я не знаю, — прошептал Мей, остро чувствуя своё бессилие. — Не знаю. Как я могу тебе доверять? Откуда мне знать, что с моим Даром под рукой ты не станешь угрозой для всего?

— Придётся положиться на моё слово.

— Я не стану этого делать.

— У тебя есть выбор?

Мей не ответил.

— Есть кое-что ещё, Мей. Может быть, это заставит тебя решиться.

— Куда уж больше, — глухо сказал он. — Немало того, что ты уже сказал. Есть в моей жизни хоть один выбор, который я сделал сам?

— Есть. А если даже и нет, то этот станет первым... Мей, я знаю твоего отца.

Мей повернулся к нему, надеясь найти признаки лжи — и не нашёл их. Те же смешливые, с сумасшедшинкой глаза, и ничего больше.

— Я слушаю.

— Ты не заметил, — Кнеша выразительно указал на его перстень, — черты семейного сходства с моном Бенедиктом?... — он потянул паузу, явно наслаждаясь реакцией. — Представляешь, сколько чудесных совпадений?... Я давно подозревал, но уверился только после его изгнания, когда нашёл дневники... Бедный, честный мон Бенедикт — надо же было додуматься вспоминать о родине и о прекрасной покинутой Кейле на языке Рагнарата!..

Мей долго молчал, а потом и сам рассмеялся — надолго, пока не заслезились глаза. Ко всему прочему он вспомнил тот разговор мона с Нери: их ведь хотят поженить. И оба они умрут, если он не примет условия этого... язык теперь не поворачивался сказать — человека. Этого существа. Этого порождения Хаоса.

И действительно, всё это чрезвычайно забавно. Прав был Пиарт, когда говорил о преимуществах служения Академии: лучше стены, лучше самые высокие стены, чем эта невыносимая боль.

— Я согласен, — выдавил он, отсмеявшись. Кнеша безмолвно наблюдал за ним, склонив голову набок. — Будь ты проклят, я согласен. Но договор на моих условиях.

ЭПИЛОГ

Они встретились так, будто ничего особенного не случилось. Мей просто зашёл в ту самую каморку, где они беседовали накануне его отбытия, и произошло это тоже на закате, только сутки спустя. Бенедикт о чём-то совещался с несколькими людьми — видимо, командованием; увидев Мея, он как-то беспомощно улыбнулся поверх их голов и сказал:

— Наконец-то!.. Так долго никаких вестей. Мы все волновались.

— Что Кнеша? — отрывисто спросил один из мужчин — хмурый, с шеей как у быка.

— Сворачивает лагерь, — сказал Мей.

Трудно описать, какая буря поднялась в хижине после этого заявления. Заговорили почти все разом; недоверчиво качали головами, всплёскивали руками, засыпали Мея вопросами и уточнениями, хлопали его по плечу; самые впечатлительные бросились обнимать друг друга, как если бы одержали дюжину блистательных побед.

Молчал только Бенедикт. Они долго смотрели друг на друга, и Мею тоже не хотелось ничего говорить. Он не видел никого, кроме человека напротив в окружении каких-то смутных теней и всполохов; не слышал ничего, кроме тишины. За прошедший день для него минула вечность, и не одна; что-то страшное грохотало и ревело у него в груди. Он стоял здесь, целый и невредимый, преуспевший в переговорах с опасным противником, спасший, может быть, тысячи жизней — и был выпит, иссушен, истерзан в кровь.

Бенедикт угадал его желание и отослал всех, приказав пока не разглашать новость. Как только полотнище, прикрывавшее вход, опустилось за последним из выходящих, Мей привалился к стене — он не был в силах стоять, чувствовал, что подкашиваются ноги.

— Как Нери?

— Спит... Воды? Вина? — предложил Бенедикт.

— Нет, — Мей устало потёр переносицу. — Вам, наверное, интересно, как я этого добился. И чего хотел Кнеша. И о чём мы говорили. И кто я такой.

— Да. Но я не тороплю. Ты... Вы можете и позже...

— Не могу. Я расскажу сейчас — или не расскажу никогда.

— Тогда пойдёмте на воздух, — севшим голосом сказал Бенедикт; он заметно побледнел. Они вышли и прошлись немного вниз по холму; небо было багровым, каким-то скалящимся. В лагере затихало вялое шевеление.

И Мей стал рассказывать. Говорил он действительно долго и часто останавливался, чтобы перевести дыхание, но слова подбирать не пришлось — они приходили сами, будто когда-то заученные наизусть. Он говорил и сам поражался спокойствию своего тона. Бенедикт слушал и казался равнодушным; но, когда Мей закончил, у него как-то подозрительно блестели глаза.

— Я понял почти сразу, — тихо произнёс он. — Я представить не мог, что это случится вообще. А тем более — вот так.

— Да. Я тоже.

— Я виноват перед тобой.

— Нет.

— Виноват. Если можешь, прости меня, Мей. Я очень любил... люблю твою мать. И не было дня, когда я не хотел бы полюбить тебя тоже.

Мей сглотнул и попытался улыбнуться.

— Что ж... Прошлое не изменишь. Только будущее. Кто мог знать, что мы встретимся вот так. Я ни разу этого не видел. Ни единого раза.

— Моя вина в том, что ты несчастен. Не будь меня, ты родился бы без Дара.

— Не будь Вас, родился бы не я.

Они помолчали. Темнело. Мей понимал, что Бенедикт... что отец хочет обнять его — и не решается, но не делал ни шага навстречу. Почему-то это было выше его сил.

Он столько раз представлял эту встречу — в разных вариантах, с разными подробностями. А теперь предпочёл бы, чтобы её не было.

— Я нашёл Вас и теперь не могу остаться в Рагнарате, — проговорил он, глядя, как зажигаются огни вниз по склону — точно распускаются ночные цветы. — А Вы не можете уйти. Мы с Кнешей заключили договор: теперь я должен увести его за собой. Тогда Вы сможете восстановить страну.

— Сын... — взволнованно начал Бенедикт, и Мей вздрогнул.

— Не надо. Мы оба знаем, что нет другого выхода. Ваше место здесь. А моё... — он чуть не впал в новый приступ нервного хохота, подумав об этом. — Моё теперь рядом с Кнешей. Ему был нужен только мой Дар. Всё просто.

— Ты не должен был... Не обязан взваливать на себя такое бремя. Оно не твоё. Что ты сделал?

— Заставил его пройти один обряд — довольно древний и сложный, потому меня так долго и не было... Вы слышали об Узах Альвеох?

У Бенедикта вырвался стон.

— Не говори, что ты решился на это!.. Безумец! Вам никогда не разрушить эту магию.

— Я знаю, — Мей дотронулся до горла, которое всё ещё жгло — к нему будто незадолго до того приложили горячий воск. — Она и сейчас во мне; нам даже нельзя надолго разлучаться.

— Это вечная, непреодолимая связь, Мей, во всех мирах и эпохах. А ты связал себя с человеком, которого ненавидишь. Теперь каждую его боль ты будешь чувствовать как свою... Что же ты наделал?

— А у меня был выбор?... Зато теперь он никогда не будет грозить Рагнарату — или чему-то ещё. Он обезврежен.

— Ценой твоей жизни.

— Я жив.

— О Мей, такой жизни я не желаю и Кнеше!..

— Значит, оно того стоило, — Мей вздохнул, окидывая прощальным взглядом лагерь и потемневшие небеса. — Я буду знать, что в безопасности Вы... И Нери. Пожалуйста, берегите её. Я не очень-то разобрался в вашей политической ситуации, но, кажется, Вам правда следует взять её в жёны и сделать рагнарой. Уверен, любой народ мечтал бы о таких правителях.

— Мей, — с усилием сказал Бенедикт, — я заметил... Я видел, как вы смотрите друг на друга...

— Не надо.

— Но я не хочу, чтобы ты думал...

— Не надо, прошу Вас. Это бессмысленно, и я должен уйти, — он помолчал, набираясь решимости. — Просто укажите мне ближайший портал, и я уйду вместе с Кнешей.

— Мей...

— Нет.

— Мне так жаль.

— Мне тоже, — Мей запустил за пазуху руку — она плохо слушалась — и выудил свёрток шёлка из Города-во-Льдах, который, непонятно зачем, сохранил и по пути к Бенедикту достал из своего узелка. — Передайте это ей. Скажите — на память... о Лесе. Или просто на память.

— Мей, нам нужно поговорить о стольких вещах...

— Главное сказано. Главное для Вас — Рагнарат, Вы за него ответственны.

— Мей... — Бенедикт снова и снова обречённо повторял его имя, точно пробуя звуки на вкус. — Я не должен был уходить.

— Не мне решать. Я знаю, что значит быть Странником, — сказал он, и на плечо ему легла тяжёлая рука. Совсем недалеко от них зажгли сигнальный костёр, и его отца озарило огненным светом. Мей увидел его лицо и отвернулся. — Знаю. Всё знаю. Это и правда крайне грустная история. Но вчера мне было видение — я видел Вас на троне, рука об руку с Нери. А мои видения имеют дурную привычку сбываться.

Рука на его плече дрогнула, и Бенедикт отступил, склонив голову.

— Хотя бы дождись рассвета. Утром я отведу тебя к порталу. Тебя и Кнешу.

— Спасибо, — искренне сказал он. — Значит, до рассвета?

Бенедикт ничего не ответил — просто понуро побрёл прочь, ласкаемый то темнотой, то отблесками костров.

Мей долго стоял и смотрел ему вслед. И рвалось на части нутро, и хотелось не то бежать следом, не то прирасти к земле — а он стоял и смотрел; и сверху, из сонмов чужих звёзд, кто-то не то справедливый, не то жестокий посылал ему новые видения.