Прощание с Днем сурка

— Бум, — сказал Стюарт, сделав назад пару шагов. Камуфляжное тело снопом ухнуло на палубу.

— Эх, вашу мать, — добавил он и подобно дровосеку дважды приложился к затылку уже лежащего без чувств, а может и признаков жизни, человека обрезком трубы.

— Бум, бум, — непроизвольно резюмировал я.

Никаких эмоций, никаких сомнений: или они — или мы. Мы — это два оставшихся пока на свободе члена экипажа многоцелевого сухогрузного теплохода «Элсмир». Хотя, какая это свобода, если она ограничена несколькими квадратными метрами машинного отделения. Ну, а они, стало быть, группа негодяев, можно сказать бандитов, захвативших наше беззащитное судно. Назвать их благородным словом «пираты» язык просто не поворачивается: сразу представляются суровые покрытые морщинами и шрамами лица в банданах и серьгах с повязками на одном глазе и решительностью во взоре другого. Эти настоящие пираты укоризненно грозят какими — то узловатыми и без намека на маникюр пальцами: «только попробуй наше светлое имя применить к этим несчастным ублюдкам!»

У нас было преимущество, потому что мы очень надеялись, о нашем существовании вооруженные хулиганы Малаккского пролива пока не догадывались. Ну а, вступив на тропу войны, Стюарт анд ми, оказывались вне всяких законов: от группы свирепствующих молодчиков пощады ждать не придется, тем более, после того как мы, походя, скучая и позевывая, замочили их лепшего корифана, вероятно кровного брата каждому второму после первого местных головорезов. А также скупые на выражения и сухие, как сухари, слова из международного морского закона, относящегося к пиратам и террористам, со скучной аббревиатурой ISPS выразят отношение к нашим поступкам со стороны государственных институтов: должны сдаться на милость к террористам, покорно встретив неминуемый конец. Ибо, волею случая, оказавшись незамеченными, должны были быть наказаны, послужив уроком другим заложникам. Простите нас умные антитеррористы, добровольно сдаваться для жесточайших побоев или вполне вероятной смерти как-то ноги не идут. Если захваченных членов экипажа не перестреляли сразу, то вероятно и без нас не перестреляют: ведь не смогут же они помочь в нашем изловлении, в самом-то деле. Хотя, конечно, все это лирика. Пес их знает, как будут себя вести эти бандиты.

Только бы добрый друг, старпом, псякрев, не настучал в услужение. От него можно ждать всего. Маленький, иссиня — черноволосый, глаза, как бусинки, всегда радостно поблескивают, как у попавшего в ведро мышонка. Картавит, его английский с польским акцентом похож на инопланетный сленг. Прозвали его на пароходе «Чарли Чаплином» — походка была ну точной копией маленького бродяги. Очень настораживало в Анджее его паническое неприятие алкоголя. Я предположил, что он закодирован. Характер от подобных мероприятий не улучшается. Вот он и вредничал, собака, как только мог.

Однажды перевозили мы пшеницу в трюмах. Груз, как то водится, карантинные службы подвергли оздоровительной фумигации. То есть, какими — то хитрыми шестами запихнули в самую глубь ничего не подозревающей пшеницы маленькие бомбочки. Те в установленное время после закрытия крышек трюмов благополучно взорвались и распространили вокруг себя ядовитую ауру. Вредители вынуждались к прекращению жизненного цикла. А если крышки имели некоторую негерметичность, то окружающие млекопитающие вскоре тоже могли почувствовать легкое недомогание: головокружение, рвота, понос, обморок, кома. Лишь бы обморок не предшествовал поносу. На подходе к Чилийскому порту Талкохуана, благо стояла вполне спокойная погода, крышки начали подымать для проветривания. Все разумно — к началу выгрузки все маломальские яды улетучатся в атмосферу. К тому же ветер очень удачно зашел на бак. Непонятно мне было лишь то, что старпом, с энтузиазмом взявшийся за руководство, решил посмотреть, а нет ли кого под полубаком, лишь после открытия крышек. Обрядили пару матросов в халаты химзащиты, нацепили противогазы, указали направление движения и дали по волшебному пендалю для ускорения. И пошли слоники, спотыкаясь и толкая друг друга, на разведку. Филиппинские, если учитывать национальный колорит, слоны — инвестигейторы.

Спасибо, что дошли, а не сбились с пути где-нибудь. Под полубаком, конечно же было отнюдь не безлюдно. Точнее, там ворочал подручное железо второй механик, то есть я. Стараюсь я, знаете ли, время от времени поразминать усталое тело, все-таки был спортсменом когда-то. Палубные шумы прекрасно глушились воплями «Faith no more», через наушники стимулировавшими мышцы к активности. Во рту уже слегка першило, когда перед моими глазами материализовались две сталкеровские фигуры. Легкое замешательство быстро прошло, я начал подкрадываться, как Шерхан во время охоты на бандерлогов. Но и те не дремали, быстренько просчитали перспективу остаться без драгоценного хобота и ломанулись обратно на выход и в сторону надстройки. Быстро, гады, бежали, не смог я их догнать. Да и воздуху как-то не хватало, вдохнул я лишь перед стартом, следующий раз разрешил кислороду насытить опустошенные легкие уже у двери в надстройку. Но что это за воздух был! Сплошной никотин, потому как озабоченно выглядывающий на палубу капитан только что выдохнул гигантское термоядерное облако из радиоактивных остатков своей вонючей сигареты.

Гран мерси, мон капитан, я решил тут же на его глазах упасть в кому, в скоростном ритме покончив со всеми необходимыми предварительными формальностями. Но не сложилось. Продышавшись и отдохнув, обрел новую гениальную мысль и пошел вычислять старпома. Чиф, поблескивая своими глазиками и посасывая кислородную палочку из коробочки с верблюдом, задумчиво уставился на безбрежный океан с высоты ходового мостика.

— Почему без шапки? — заревел я на доходчивом русском языке.

Анджей задумчиво оглядел меня и процедил:

— Вшистко.

— Ясно. Ну а теперь я постараюсь доходчиво объяснить, как надо стоять перед лейб — инженером расейского флота, чудом спасшегося от химической атаки.

Я постарался сделать из своего милого лица безумную рожу (кстати, почему — то это удалось сделать как — то даже легко) и угрожающе двинулся на старпома, потирая ладони. На мой взгляд, этот чесоточный жест должен был выказывать высшую степень решимости. У Анджея открылся рот, и сигарета, вдруг прилипшая к нижней губе, стала указывать своим раскаленным концом на палубу под ногами.

— Квадрат. Гипотенузы. Прямоугольного. Треугольника. Равен. Сумме. Квадратов. Катетов, — печатая каждый шаг, бесновался я. — Понял, шлях?

Чарли Чаплин пятился, пока не уперся в переборку.

— Звиняй, братку… — и закивал головой. Не так часто, как хотелось бы мне, но и так сойдет.

— Я провожать тебя с парохода пойду.

— Когда?

— Когда ты домой полетишь!

— Зачем?

— Да вещички помогу тебе донести… Понял?

— Да…

— Абгемахт!

На прощанье перед выходом из рубки я обернулся, чтобы показать кулак, но передумал, поджал губы и медленно склонил голову. Хотелось, чтоб он мне еще покивал, но дожидаться не стал. Самое время уединиться в каюте. Навстречу случился капитан. Мы друг другу понимающе и солидно чуть махнули головами и разошлись. Голова мастера еле держалась на хилой шейке. «Старый ты козел!»- доброжелательно подумал я о нем, спускаясь по трапу.

С той поры мы с чифом как-то перестали встречаться, но злопыхать он не прекратил. Искал любую возможность, чтоб повредничать. Так я лишился возможности получить новый комбинезон, не говоря уже об обычных рабочих перчатках. Да много всякого другого по мелочам.

Слухи по судну летают быстрее пули, несмотря на некоторые языковые барьеры. Вскорости кто-то непринужденно поинтересовался:

— Правда, что ты Чаплина головой в унитаз макал?

— Ага, а еще, как голубь Пикассо гадил ему прямо на челку.

— Но ведь ты ж на него в рубке кричал! Ведь не в вечной же дружбе клялся!

— Да нет, я ему теорему рассказывал.

— Какую теорему?

— Теорему Пифагора, минхерц. Хочешь, тебе расскажу?

— Зачем?

— А чтоб не вспомнил, мало ли пригодиться.

Разговор заходил в тупик. Когда я отвернулся, чтоб идти дальше, мой собеседник покрутил пальцем у виска. Конечно, этого я уже не видел, но почувствовал, что дело было именно так.

Вспоминать о Чарлике не хочется, но сомнения возникают. Вдруг, шепнет на ушко бандитам — и полетят клочки по закоулочкам. Найдут, некуда нам тут надолго спрятаться.

Стюарт отложил в сторону метровую трубу, предназначение которой было вовсе не боевое. Ей мы увеличивали плечо подручных гаечных ключей, чтоб не надрываться попусту, отдавая какой — нибудь приржавевший болт. Стюарт достал из кармана привычный для каждого механика кусок ветоши и начал старательно протирать единственное наше доступное судовое оружие. Выглядело оно не самым лучшим образом. Я бы так вообще к нему не притронулся, мне было дурно наблюдать, как Стюарт со всем тщанием оттирает бурую кровь и чужие волосы. Потом он придирчиво оглядел свою работу, видимо удовлетворился и бросил убийственно гадкий лоскут ткани на размозженную голову покойного, под которой уже расползлась черное в неярком машинном освещении пятно.

— Придется прибраться.

— Есть пожелания?

— Ладно, уж, — сказал Стюарт, — иди и открой горловину цистерны подсланевых вод. Поди, не обжали еще?

— Да кому она нахрен нужна?

Действительно, этот здоровенный люк мы с трудом отдраили пару дней назад: неоправданно начала срабатывать сигнализация верхнего уровня, хотя тридцатишестиметровая в кубе емкость была почти полностью пуста. Датчик почистить — то почистили, даже крышку обратно на цистерну бросили, а вот снова обжать сил уже не нашлось. Вот в эту могилу, которая в принципе служила для сбора и хранения воды, загрязненной нефтепродуктами, рациональный Стюарт решил поместить тело.

Без лишних разговоров мы принялись за работу. Стюарт закатал рукава, чтоб воплотить в жизнь выражение «по локоть в крови», и склонился над трупом, прикидывая, что нужно сделать, чтоб побыстрее справиться с уборкой. Ну а я достал ароматнейшую тридцатидолларовую сигару, нацедил стаканчик «Хеннеси» и развалился в шезлонге.

Я потряс головой, прогоняя наваждение — не помогло. Покрутил башкой сильнее, но, ни сигары, ни коньяку, ни тем более шезлонга не появилось.

— Чего стоим, кого ждем? — тряся (ги)малайца за грудки поинтересовался кровожадный Стюарт.

— Иду, блин, — сдавленным голосом ответил я и поплелся готовить погребальный костер. Боже, как я хочу домой к моим детям и к моей жене!

Уже проходя мимо мастерской к трапу, ведущему вниз, я остановился. Что — то услышал или просто сыграла роль привычка механика подсознательно реагировать на, кажется, незаметное изменение характера обычного машинного шума. В мастерской было пусто, но чуть сбоку от токарного станка находилось помещение, где у нас на полках дожидались обрезания листы резины и паронита разной толщины. Там дверь не закрывалась никогда, закрепленная крючком. Вот этот крепеж постоянно слегка дребезжал. Но сейчас стояла зловещая тишина, если можно назвать тишиной грохот трудолюбивых вспомогательных движков.

Я сделал один шаг в сторону той двери и замер, потому что увидел в проеме пятнистую фигуру, принадлежащую, скорее всего, другому бандиту. Тот, прислонившись к ручке двери, старательно скручивал в валик приличный кусок резины. Поэтому дребезжание пропало! Зачем ему понадобился резиновый коврик, один аллах знает. Но, тем не менее, это здорово выручило, и наши злодеяния остались незамечены широкой общественностью. Пока.

Фигура резко обернулась ко мне. Мы замерли на доли секунды, на самом — то деле, обернувшиеся вечностью. На меня удивленно, даже испуганно, смотрел невысокий лохматый крепыш. Его волосы, черные как его душа, казалось, росли из плеч наверх. Круглые глаза под взметнувшимся к небесам бровями, приплюснутый нос и контрастно очерченные ямы ноздрей — такой вот портрет малайского интеллигента. Наверно, опыт боевика заставил его действовать раньше, нежели моя взращенная на классовой марксистко-ленинской солидарности реакция. Он и саданул меня резиновым валиком прямо по макушке. Не успел я сказать: «И совсем не больно!», как его рука выхватила из — за спины Калашников, вторая его рука вцепилась в цевье, привычно и четко, третья рука перекинула флажок предохранителя. Дожидаться, что сделает четвертая рука этого многорукого Шивы, я уже не стал. Застоялся без дела, заскучал даже немножко. Поэтому, подавив зевок, я прыгнул к оппоненту настолько ближе, насколько смог. Чуть не перелетел.

Даже подумать не успел, как со всего реактивного разгона зарядил своим правым копытом по чужой руке, держащей автомат. Промазал, конечно, но Калашникова задел. Здорово досталось от меня железяке — она улетела в дальний конец мастерской вместе с ремнем и там, жалобно лязгнув, осыпалась на палубу. А бандит остался на месте, только слетевшим ремнем волосы еще больше взлохматило. Ну прямо Филипп Киркоров!

К большому сожалению, на тот момент, как, впрочем, и ранее, мои ноженьки лишь с большой натяжкой можно спутать с настоящими копытами. Твердыми, как алмаз и мощными, как десятикилограммовый блин от штанги. Обувь тоже была достаточно условной: легкой и открытой — летние кожаные сандалии. Поэтому жесткая встреча с прочной стальной конструкцией сулила для меня массу продолжительных ощущений. В основном болевых. Но предаваться лирике было преступно и губительно. По инерции удара меня стало разворачивать спиной к моему милому оппоненту. А это уже бестактно и невежливо. Пришлось переносить вес на резонирующую, как колокол, правую ногу, оттолкнувшись, как следует, левой. Со стороны я, наверно, выглядел, как поворачивающаяся цапля. Никаких ударов задранной конечностью я наносить не собирался. Не умею, к сожалению.

Но обезоруженный боец решил, видимо, иначе. Уклоняясь от мифического кика, он сиганул назад, лопатками на палубу и как пружина прыгнул на ноги, оттолкнувшись спиной. Очень эффектно, если учесть, что приземлился он на рельефный сварочный шов. Тем не менее, он постарался принять самую угрожающую позу. Я такую видел на плакатах с Брюсом Ли. Однако левая рука несколько пострадала: норовила повиснуть плетью и алкоголично дрожала. Он отчаянно скалил зубы, полагая, видимо, что так быстрее вернет полную подвижность и работоспособность своим конечностям.

Конечно, наблюдать за гримасами и позами бандита можно было достаточно долго, но рано или поздно он предпринял бы попытку сделать мне больно. Поэтому я, не мудрствуя лукаво, преобразился в интеллигента, собирающегося дать отпор наглым хулиганам. Встал боком к спарринг — партнеру, спрятал за поднятое левое плечо подбородок, а кулаки выставил перед собой. Правая нога начала побаливать.

Малаец должен был рассмеяться, похлопать себя по ляжкам и согласиться мирно разрешить конфликт. Но он продолжал сердито смотреть на меня и шипеть, как ошпаренный кот. Никакого миролюбия! Надо было мне напасть на него первым, но я никак не решался, хотя прекрасно осознавал: выберется он из этого угла — и все, хана. С его опытом, да на оперативном просторе, мои шансы в противостоянии несколько уменьшатся. Но все мои колебания, слава богу, разрешились, ибо, издав воинственный клич только что лишившейся тестикул обезьяны, бандит начал лупить по мне всеми руками — ногами. А вот дальнейшие события восстановить в памяти удалось лишь частично, да и то при помощи старины Стюарта. Последний как раз перетаскивал уже завернутое в чью — то робу тело, когда увидел клубок тел, слившихся в смертельной борьбе людей, выкатившийся на середину мастерской.

Сказать, что драка для меня была в диковинку, как процесс взаимоотношения в цивилизованном гуманном обществе, значит несколько покривить душой. Не то, чтобы очень часто приходилось махать кулаками, но случалось. В армии бился смертным боем со своими чученскими сослуживцами (Почему «чучены»? Да потому, что чурки.). Под ножом довелось побывать, против стаи стоять. Позднее, на гражданке в золотое студенческое время неоднократно возникали спорные моменты в пору посещений рестораций. К сожалению, почти никогда трезвость не диктовала манеру поведения в подобных ситуациях. И еще позднее, когда уже начал морскую карьеру в Беломорско — Онежском пароходстве, доводилось отстаивать свои права в дурацких межнациональных конфликтах в странах Прибалтики. Это, когда нацмены нападают за разговор в общественном месте на русском языке, а русские ставят в вину скандинавскую внешность и тоже стремятся показать, кто в доме хозяин. И не так давно в странах, наподобие Египта, Бразилии, Индии и тому подобных против наглых нищих выродков. Словом, кое — какой опыт рукопашных накопился. Как, впрочем, и травм, душевных, в основном, ну и изредка телесных.

Вообще — то наши весовые категории были различны: весил я килограмм на 25 побольше, да и ростом превосходил где — то на 30 сантиметров. Поэтому, несмотря на град сыпавшихся на меня ударов, которых я просто не ощущал, назад не сделал ни шагу. Все свое внимание я переключил на глаза бандита, пытаясь уловить моменты, когда и куда он собирался меня приложить. Подставлял локти, плечи, ноги, оберегая жизненно важные для меня органы. А он, негодяй метил именно по ним: в основном ногами, но иногда даже руками. Порой, я выглядел, как футболист в стенке при исполнении штрафного. Так мы и резвились: он как на тренировке избивал меня, нимало не заботясь, что, в конце концов, мне это может надоесть.

Вот тут — то я и выстрелил. Конечно, не из стрелкового оружия, в виду отсутствия такого под рукой, и не из можно догадаться чего (кормили нас вполне прилично). Даже сам удивился, как это тело проявило самостоятельность, не поставив мое самосознание предварительно в известность. Я отправил со сверхзвуковой скоростью, вложив весь свой вес, правый кулак. Мишенью избрал не что-то конкретное и эффектное, а так, куда бог пошлет. Бог послал мне под руку глаз с бровью. Хоть в самый последний момент боевик дернул головой, но удар мой, подобно ядовитому взгляду тещи сверкнул молнией и навсегда произвел впечатление. Бровь лопнула перезрелой вишней и задралась на лоб. Бандит заверещал обиженным джунгарским хомяком и прыгнул ко мне в объятья. Вовсе нет, обниматься я с ним не собирался. Просто удалось его изловить, а уж куда он там вознамерился прыгать — осталось загадкой. Но на ногах устоять не удалось. Падая вниз, я извернулся с малайцем в руках и со всей нашей массой рухнул на палубу монголоидом снизу. На сей раз он по-русски крякнул и ну извиваться подо мной, как угорь на сковородке. Я его прижал всем своим телом, а его руки заюлили, заскользили, как змеи к ногам, точнее, к одной ноге. «Бляха — муха, нож! Он пытается достать нож!» — обожгла меня мысль.

Уж как я его ни уговаривал, что ни предпринимал, он упорно ерзал подо мной. Поэтому подсознание подсказало мне оригинальный выход. То, что я применил бойцовскую методику дятла, удивило даже Стюарта, который оппозит нашей баталии в партере созерцал происходящее с открытым ртом и трупом на плече.

Я сначала осторожно, как бы боясь причинить боль моему оппоненту, ну, и мне тоже, принялся долбить широкий нос бандита. Потом мои движения набрали хорошую амплитуду, появился устойчивый ритм, лоб вонзался в переносицу малайца в одно и то же место. Пристрелялся. Руками и ногами я продолжал изо всех сил удерживать под собой извивающееся тельце. В конце концов, я достиг широты размаха и скорости движения старого доброго Вуди — Вудпекера. Можно было для полноты картины издать знаменитый дятлов смех, но нельзя было отвлекаться. Я приподнялся на локтях и стал бить уже, падая на окровавленного боевика сверху вниз. Вроде бы даже и подустал, дыхание хрипом вылетало после каждого удара. Вот в один из таких моментов, когда я подымал усталую голову, заметил, что лохматый тип все- таки вытащил свой ножик, но почему — то не применял его. Вообще он лежал, не шевелясь. Затаился. Мне уже становилось плохо видно, потому что кровь и пот заливали глаза, поэтому я поторопился вырвать из цепких пальцев этот штык — нож. Рукоять удобно легла в ладонь, и я вонзил это жало прямо в кадык моего, получается, врага. Он даже не вскрикнул, да и вообще никак не отреагировал на мой финальный аккорд в наших совместных выступлениях. Я поднял голову и увидел круглые глаза Стюарта.

— Он мертв, он уже давно мертв, — сказал он.

— Да, с самого рождения, — ответил я свистящим шепотом.

— Нож ты воткнул уже в мертвеца.

— Да, незадача. Ну, уж вы извиняйте меня.

— Спокойно, сэконд (так по табели о рангах меня величали в официальных случаях), посиди у переборочки, отдохни. Сейчас я своего парня сплавлю вниз по подземной реке Стикс, которая берет начало в нашей цистерне подсланевых вод, а потом о твоем друге позаботимся.

— Может помочь тебе? — вяло поинтересовался я, уже присев спиной к переборке.

— Ладно, справлюсь пока. Постарайся прийти в себя, — сказал и исчез Стюарт.

Посидел я немного, голова заболела оглушительно. До того больно стало, что меня даже вывернуло наизнанку, едва до бака с мусором добежал. Пускал я пузыри, кажется, целую вечность, старательно выдувая из ноздрей какие — то малоаппетитные кусочки, мечтая о доме и стакане чистой колодезной воды. Вконец обессилев, присел тут же, вернее, просто стек на палубу.

Вновь материализовался Стюарт, похлопал меня по плечу, подошел к жмурику и в темпе устремился к запатентованному мной под пищевые отходы баку. Звуки, которые он начал издавать, крайне походили на рулады, ранее выводимые мной. Талантливый имитатор! Железный уэльсец, точнее валлиец.

— Знаешь, что мне любопытно?

— Что, позвольте узнать? — аристократическим жестом вытирая ветошкой подбородок, спросил Стюарт.

Я перевернулся на спину, глубоко вздохнул, борясь с головокружением, и ответил:

— Скоро сутки, как мы ни хрена не ели, а желудок выдал столько всего!

— Пусть это тебя волнует в меньшей степени, о, мой любознательный друг! Дается мне, здесь должна быть вполне приемлемая аптечка. Она нам крайне необходима, особенно тебе. А переживать нам стоит только лишь по поводу наших дальнейших шагов.

— Надо валить отсюда. И чем скорее, тем дальше.

— Идеи есть?

— Идеи есть, продуктов нет.

— С этим разберемся, неплохо бы было в свои каютки на прощанье заглянуть. Может, там чего ценного для нас осталось, — говорил Стюарт, перебирая медикаменты из обнаруженной над станком коробочки с красным крестом. — Держи! Самая нужная вещь!

На грудь мне упал пузырек, но открыть его не удалось.

— Давай, нюхай! — Стюарт склонился надо мной, заботливо приподняв мою голову. — Инвалид!

Я несколько раз втянул в себя нашатырный аромат. Хоть голова болела по-прежнему, но тошнота постепенно отступала, можно было начинать двигаться.

— Ты кого нахрен послал?

— Ожил! Замечательно! Давай-ка, второго убиенного в цистерну определим — и свобода нас ждет! — Стюарт припал носом к бутылочке, будто ее у него кто-то собирался отобрать. — Ну и вонища здесь, надо признаться!

Я испытывал очень небольшое желание, оказаться вновь поблизости от тела того, с кем мы еще совсем недавно играли в настоящую мужскую игру: кто кого заборет и, ах, убьет. Стюарт прекрасно осознавал мое состояние, но пожал плечами и кивнул головой в сторону рабочего халата, висевшего на крючке в углу наверно с постройки парохода. Мы, да и многие поколения перед нами нет-нет, да и прикладывались к этому предмету рабочего туалета руками. Руки, как правило, бывали испачканными, поэтому первоначальный цвет этого обширного полотенца уже невозможно было угадать. Но халат продолжал упорно висеть, как символ удачи и непотопляемости. И вот настал его черед, история Ellesmere, похоже, подходила к концу.

Кое-как завернув труп в судовой раритет, мы, кряхтя и постанывая, добрались до горловины и вперед ногами отправили пополнение к скучающему в темноте и безобразии цистерны первому покойнику. Причем кряхтел и стонал только я. Но не рыдал! Стюарт тоже не проронил ни одной слезы. Как-то даже без слов прощания обошлись. Вот только ножик с надписью «Swiss military» в горле у бандита оставили, совсем позабыли. Ну не вылавливать же его обратно! Плюнули, накинули люк и поднялись в ЦПУ (центральный пост управления всем машинным отделением).

Освещение здесь было не в пример ярче, поэтому можно было оценить наш внешний вид. Стюарт посмотрел на меня и жалостливо поморщился.

— Да, хари-то у нас у всех хороши, — отреагировал я.

— Сходи осторожненько в каюту, может, чего полезного для себя отыщешь, прими в темпе душ. Вряд ли кто-нибудь сейчас по судну шарахается. Только внимательно, ради бога. На все про все десять минут. Я пока здесь кое-какие приготовления сделаю.

И я уныло в путь потек. Замирал перед каждым коридором, прислушивался перед каждым пролетом трапов и вообще чуть не слился с переборкой, осторожно просачиваясь в дверь на уровне третьей палубы. Здесь тоже было тревожно и тихо. Дверь в мою каюту оказалось открытой. В моих привычках всегда запирать свое жилое помещение на ключ. Значит, прошлись с инспекцией под руководством одного из штурманов — лишь у старпома был, так называемый, мастеркей.

Каюта носила следы скоростного обыска. Позднее, может быть поутру, проведут более тщательный осмотр, но к тому времени все мои прятки будут пусты. Жизнь научила меня даже за закрытыми дверями искать укромные уголки, куда можно поместить самое ценное. Поэтому я отогнул на иллюминаторе занавесочку и отцепил от гардины бумажник. Наличности в нем было не столь уж и большое количество, так как 90 % зарплаты компания требовала переводить на счет в банке, но потеря кровных средств всегда вызывает некоторое ухудшение настроения.

Когда-то в далекие армейские времена, когда все свое нехитрое имущество мы хранили в прикроватных тумбочках, и любой уважающий себя чучен мог запросто заглянуть внутрь, мой друг Макс под пытками выдал мне тайну, как ему удается сохранять в неприкосновенности такие сокровища, как одеколон и бритвенные лезвия. Вот подобную же двойную стеночку я всегда устраиваю в каютном шкафчике. И на сей раз мои документы, минисиди — плейер с мини же дисками дождались своего хозяина. Небольшая сумочка как раз подходит, чтоб уложить все это, да еще иконку святого Александра Свирского, семейные фотографии, медикаменты да мыльные дела. Замечательно, что свой телефон всегда носил с собой в нагрудном кармане комбинезона, а на одинокий зарядник никто из басурман не позарился. Теперь можно и по скорому ополоснуться.

После стремительного ополаскивания, постоянно ожидая визита аборигенов, почувствовал себя гораздо свежее. Лишь сердце кровью обливалось, стоило узреть в зеркале огромный сизо — бурый лобешник, оплывающие в смотровые щели глаза, и не узнавать в отражении себя самого. Нога, досаженная железякой, тоже увеличивалась в размерах. Горе мне, убогому! Но ведь есть волшебная мазь, под названием «Гепарин»! И тюбик блеснул бриллиантом, извергая из недр бальзам на тело и душу. Спасибо тебе, моя дорогая супруга, что, собирая меня в дорогу, уложила это средство от синяков и воспалений! Боже, как я хочу домой!

Интенсивно намазавшись, сделав тугую повязку на ногу, а потом замотав и голову, с сумкой наперевес гораздо энергичнее начал спуск в машинное отделение. На голове тюрбан, укутав почему-то и уши, опустил на меня занавесь тишины. Слышно было только свое легкое, как ветерок дыхание. Пытался высунуть ухо, но тщетно: то ли ухо у меня маленькое, то ли мышцы на моих слуховых аппаратах слабенькие и не могут поддерживать их в разведенных позициях. Словом, проделал весь путь до машинного отделения глухой, как тетерев, останавливаясь после каждого пролета трапа, чтоб приослабить свою головную повязку и выставить на долю секунды локатор, моментально втягивающийся обратно под уютное безмолвие бинта.

Однако, тем не менее, добрался до ЦПУ без приключений, где меня уже поджидал развалившийся в единственном кресле Стюарт.

— Харекришна — харерама, — приветствовал он меня, помахивая зажженной сигаретой и оставляя в воздухе чуть видимые дымные траектории.

— Иншалла, — ответил я, хотя почти не услышал его слова, и снова начал вытаскивать на свежий воздух свое багровеющее от такого обращения ухо.

— Еду и питье я собрал, — он кивнул на баул у распределительных электрических щитов. — Аптечку тоже прихватил. Вижу, ты начинаешь оживать.

Стюарт окинул взглядом мою сумишку и вздохнул:

— А у меня лэптоп увели, суки. Ну да ладно, все равно никакой ценной информации в нем уже не было, собирался менять после рейса. Но жалко, до безобразия! — оскалившись, шумно втянул он в себя воздух.

— Ключ от провизионки в старом укромном месте лежал? — задал я ненужный вопрос. Ведь если бы ключ отсутствовал, разжиться съестными припасами не удалось. Спасибо тебе, наш друг, повар экстра-класса, старшина второй статьи запаса могучего Северного флота Советского Союза, житель Ялты, а стало быть — гражданин Украины, Олег Кривоножко. Несмотря на жесточайшую немецкую экономию, Олег оставлял для второго механика и электроинженера лазейку в провизионную каюту, чтоб мы могли при желании перекусить. Изредка, но мы все же пользовались возможностью залезть на промысел, особенно в поисках легкой закуси. Как там тебе Олежка, в плену?

Нас, русскоязычных, на судне было всего трое: боцман, повар и я. Однако, это не являлось решающим фактором установления теплых и дружеских отношений. Общались, конечно, но не пытались набиться друг другу в кореша. Это нормально. Это — морская практика. Узкий круг лиц, с которыми вынужден контактировать на всем протяжении контракта, а это от 4 до 6 месяцев, заставляет дистанцироваться от людей. Потому что при достижении определенного возраста потребность в новых друзьях отпадает, если, конечно, понимать под словом «друг» близкого тебе человека, которому можно довериться, а не какого-нибудь нужного субъекта, способного влиять на ситуацию положительно либо отрицательно. Да к тому же, чем меньше общаешься, тем меньше риска оказаться в конфликтной ситуации. Попробуй находиться в замкнутом пространстве с приятелем в состоянии ссоры, когда некоторое время хочется не видеть и не слышать своего «друга». Тяжело, если учесть, что желание начистить харю как-то не притупляется, а наоборот постепенно разогревается при неизбежных контактах помногу раз в день. Речь, естественно, не ведется о профессиональных несогласиях. Трудовой спор, как правило, прекращается с момента начала рабочего процесса. Там уж некогда дуться, надо заняться делом, что, как известно, требует включение головы в мыслительный процесс. Ссора отодвигается на второй план, а в случае успеха вообще тает, как дым.

С поваром Олегом Кривоножко мы вместе прилетели на контракт, правда, на разных самолетах. Мой маршрут был утомительным, за сутки пришлось поменять три аэроплана, причем времени едва хватало, чтоб успевать на окончание регистрации последующего рейса. Сначала торчал всю ночь в Пулково, потому как в шесть утра должен был лететь на Франкфурт. Потом торопливо читал вывески и указатели в немецком аэропорту и с сумкой наперевес мчался к столу регистрации: пустите меня в Америку, граждане европейцы! Предварительно совершил противолодочный маневр и в ближайшем таксфри приобрел заветную литрушечку Teachers, дрожащими пальцами отслюнявив чернокожему надутому и важному немцу, кровную десятиевровую купюру.

Но в дельтовский межконтинентальный шатл запускать меня вовсе не собирались, несмотря на мою хитрую визу и посадочный талон. Служба безопасности полетов Соединенных Штатов (а это, конечно же, были они, ушлые афроамериканцы!), ничтоже сумняшеся заставили меня раздеться до трусов. Пришлось мне скинуть с себя весь груз свитеров — в Питере было -21 градус мороза, приседать и поднимать руки, искренним голосом подтверждая, что свой багаж я собирал сам и не спускал с него влюбленного взгляда всю дорогу до чудесного Франкфурта. Вокруг стояли и сидели люди, одному особенно любопытному пассажиру я осторожно показал кулак, стараясь, чтоб он (мой кулачище) выглядел поувесистее. Скрашивало мое унизительное положение лишь то, что рядом изверги в неизвестных мне погонах старательно осматривали полураздетую юную особу. Лица ее мне было не разглядеть — она стояла ко мне спиной, но изгибы тела были вполне приятны для созерцания. Меня осматривали кингконгообразные женщины, девушку — австралопитеки мужского пола. Тем не менее, добро на посадку я получил и погрузился на 8 с лишним часов в утлую неудобную железную птицу. Американская компания «Дельта» славится хамством стюардесс, отвратительной кухней и отсутствием спиртного. Впрочем, по цене 6 долларов за 0, 25 литра пивасика можно приобрести двухградусное пойло. Но зачем же тогда опытный второй инженер прикупил целую бутыль отличнейшего шотландского вискаря? Уж, наверно, не старшему механику или капитану в презент! Этот фактор скрасил мне все неудобства полета. Сходишь в лилипутский туалет, свернешь голову емкости, получишь глоток умиротворения — и опять можно идти на место, чтоб, сложившись в три рубля, забыться в полудреме.

В Атланте у стойки эмиграционной службы кучковалась группа вялых японцев. Стоек было несколько, и везде наблюдались впавшие в спячку узкоглазые ингредиенты. Судя по часам, мой рейс на Лиму будет стартовать через тридцать пять минут, но жители страны восходящего солнца никуда не торопились, будто за каждую лишнюю пятиминутку перед предъявлением паспорта им полагался солидный бонус. Терпение мое иссякло где-то на пятнадцатой секунде. Я распихал податливых и легких коматозников и предстал перед ничего не выражающими глазами офицера. Может ли кто догадаться, какого цвета кожа была у черного, как головешка, представителя силовых структур США? Подсказка: не белая. Я не самый нацистский нацист, но испытал легкий дискомфорт, предположив, как он сейчас закритикует меня по расовой моей принадлежности.

Однако негр слегка ухмыльнулся, проследив, как за моей спиной вновь формируется монолит очкастых японцев с их японаматерями. Задал пару десятков формальных вопросов, понимающе хмыкнул, когда я пожаловался, что опять от меня убежит последняя электричка в Перу, покрутил, повертел мой паспорт, сверился с результатом дактилоскопии и вдруг заявил:

— Что нужно ветерану войны в заштатном латиноамериканском государстве?

Я даже слегка опешил. Нет, не по поводу страны, несущей на себе шрамы плата Наска.

— Какой это войны я ветеран (спасибо, что не инвалид!)? — нечленораздельно поинтересовался я.

— Холодной, — блеснул всеми стапятьюдестью зубами Эдди Мерфи в погонах и подал мне оштампованный паспорт. Сделал мне ручкой и уже в спину процедил. — Добро пожаловать в Соединенные Штаты.

След от моих копыт, наверно, долго не стирался на полах залов и перекрытий аэропорта Атланты. Но когда моя красная физиономия попыталась объяснить типичным инкам в строгих синих юбках, что я и есть тот самый, кого так не хватает на борту в Южную Америку, то они мило улыбнулись и предложили расслабиться, потому что самолет по техническим причинам задерживается на 2 часа. Однако багаж можно сдать.

Таким образом, изрядно облегчившись, я решил, что сейчас самое время послать домой эсэмэсную весточку. Включил полузабытый телефон и забыл свой пинкод. Вот, ботва! Подумал, что для начала нужно выполнить пожелание улыбчивых ацтеков и расслабиться. А там, глядишь, и багровые цифры шифра обожгут усталый мозг. Ближайший туалет обнаружился в зоне видимости.

Возвращаясь в зал ожидания, удивился, надо же, какие мудрые все-таки потомки поклонников Кецалькоатля. Телефон заработал, дома узнали, что я в Америке быкую, глоток из емкости шотландских учителей вроде бы даже настроение вернул из зоны минуса. Словом, расслабился.

Дождался я своего Боинга без происшествий. В просторном салоне свободных мест было предостаточно, я подсел к иллюминатору и заснул прежде, чем мы взлетели. Когда меня кто-то осторожно взял за локоток, мои глаза открылись моментально, как сенсоры. Но прошло добрых несколько минут, прежде чем удалось сфокусировать взгляд и осознать, что нынешнее мое положение — вовсе не ночной кошмар. Но явь!! Как же захотелось домой на удобный диван! Однако, милая улыбающаяся девушка — майя продолжала настойчиво вопрошать меня. Ах, да! Время перекусить. Попросил цыпленка, потому что названия других блюд были пугающе незнакомы. Стюардесса порекомендовала мне взять под куря пива. Я взбодрился и осторожно поинтересовался, а может текилы? Да за ради бога, кивнула мне креолка. Тогда я непринужденно заказал цервезу и текилу. Будет исполнено. По два раза — меня распирало от наглости. Всепренепременно, улыбнулась мне перуанка.

Строгий усатый мучачос через проход уважающе наблюдал, как я размялся кактусовой водкой под соленый лайм и отшлифовал пивом острого, как клинок Кортеса, расчлененного бройлера. Потопорщил усы и неожиданно тонким голосом поинтересовался на школьном английском:

— Куда летит сеньор?

— Полагаю, что в Мексику, — искренне, спутав названия стран, ответил я.

Он переварил ответ и воодушевленно возразил:

— Сеньор спутал самолеты. Мы летим в Перу!

— Порко ди порко, придется лететь с вами.

На хищном лице моего собеседника отразилась явная мыслительная потуга. Наконец, он кокетливо прыснул в кулачок и заметил:

— Сеньор шутник! У вас бизнес в Лиме?

— Мне нужно в Писко.

— О, да, я знаю Писко. Из какого штата сеньор?

— Из Карелии.

Мучачос часто-часто зашевелил усами. Наверно, недоумевающее.

Я поспешил его успокоить, а то вся растительность с верхней губы могла от такой встряски обвалиться.

— Россия. Европа. Северная. Кстати, сколько нам еще лететь?

— Часа четыре.

— Разбудите меня, пожалуйста, над Андами, или Кордильерами, или еще лучше над платом Наска: давно мечтал на птицу и обезьяну с неба взглянуть.

Разговорчивый перуанец осторожно кивнул, а я отвернулся к круглому окошку, за которым не видно было ни фига. Снял под креслом свои кроссовки, вытянул ноги и заснул.

Сон мой был похож на анабиоз, поэтому, проснувшись минут за тридцать до посадки, отдохнувшим себя не очень ощущал, скорее даже слегка подразбитым. Да еще едва уловимый аромат несвежих носков щекотал мое обоняние. Боже мой, вся эта беготня с самолета на самолет, из аэропорта в аэропорт отодвинула заботу о гигиене весьма на дальний уровень! Недаром перед и после меня ряды волшебным образом сделались свободными. Дернула меня нелегкая разуться в замкнутом пространстве. Кстати, а где же тот словоохотливый усатый дядька? Я выставил голову в проход и покрутил ею туда — сюда. Ага, вон он сидит, забившись в самый дальний угол, сделал мне приветственный жест ручкой. Я ему вежливо подмигнул обоими глазами и подумал: «Тебе бы на парфюмерной фабрике дегустатором работать. Ишь, какие мы нежные!»

Тем временем начались процедуры, предваряющие посадку: сбрасывали зайцев, обилеченным пассажирам выдавали парашюты класса «воздух — земля», стюардессы щелкали зубами, показывая, как отгонять любопытных акул, буде ваше приземление в открытом океане. Шутка. Не шуткой было то, что в Лиме сейчас, несмотря на ночную прохладу +23 градуса. Сорок четыре условных единицы перепада температур, а зимние вещи я везу на себе — в багажную сумку вместить их не было времени. Привет вам, тропики, от Северного полюса!

Аэропорт был насыщен встречающим людом. Почти у каждого в руках была табличка, сообщающая о такси, гостиничном номере, экскурсиях и обслуживании. И ни на одной я не прочел своей фамилии. Ведь должен был здесь оказаться встречающий меня агент! Не самому же мне добираться до загадочной Писки!

Мой ищущий взгляд перехватили две миниатюрные и очень колоритные девушки, подбежали ко мне, подхватили за локотки и заворковали на хорошо поставленном английском: «Наша туристическая фирма поможет вам оценить всю прелесть Перу: памятники культуры и старины, охрана, национальная и североамериканская кухня, массаж и лучшие девушки. Все, ну просто все удовольствия за вполне умеренную плату». Девушки были до того симпатичными и прекрасно сложенными, что казались неестественными, какими-то пластиковыми или резиновыми. Именно в этот момент мой взгляд с поволокой наткнулся на хмыря, похожего на очень грустного и потрепанного жизнью Адриано Челентано. Глаза, как у ослика Иа, да вдобавок сильно побитого медведем и свиньей, бессмысленно смотрели перед собой: он созерцал себя изнутри. Пес бы с ним и его вселенской печалью, да на уровне, как бы так помягче выразиться, живота он держал картонку от ящика каких-то фруктов, на которой среди пятен от сока догадывалась надпись: «m/ v Ellemere». Мою фамилия переписать он был не в состоянии, в названии судна пропустил букву. Гад, как я его только заметил!

Почему вот эти две милые искусственные перуаночки не мои агентессы? Чего, у компании денег не нашлось на достойную встречу? Прислали вот этого ханурика за пару сольдо. Но делать нечего, я извинился перед дамами на русском языке, что привело их в некоторое замешательство, показал пальцем на своего будущего гида. Девушки от души рассмеялись, пожелали мне удачи и побежали ловить старых пузатых североамериканских толстосумов.

Мой агент в лице никак не изменился, когда я предстал перед ним во всей своей северной красе.

— Паспорт, пожалуйста, — невнятно пробормотал он.

Старательно перелистал мой документ страничку за страничкой. Потом кивнул и предложил следовать за ним.

На улице народу было еще больше, агент указал мне на микроавтобус, куда я и забрался со всеми своими пожитками. Он сел за руль и начал со мной разговор. Сначала мне показалось, что он говорит на каком-то местном языке, поэтому, исхитрившись, вставил «нон компренде». Челентано внимательно оглядел меня и спросил: «Нон абла инглиш?» Значит, он со мной до этого на английском языке разговаривал. Почему же, черт побери, я не понял ни единого слова?

— Вы говорите на английском? — очень внятно, выделяя каждое слово, поинтересовался я.

— Да, — ответил он и снова разразился набором звуков.

На сей раз мне удалось выявить изюминку произношения перуанского лингвиста. Он говорил очень медленно, делая паузы не только между словами, но и между слогами. Постепенно весь смысл его речи начал доходить до меня. Так как сейчас пять утра, то мы едем в гостиницу, но вовсе не за тем, чтоб там остановиться. Там в ожидании меня остановился повар на наш пароход, мы заберем его и через час отправимся в порт Писка, где судно уже грузится на Аргентину.

Меня великодушно за счет компании напоили ароматным кофе с тортом в баре отеля. Не в силах бороться со сном, я забрался в салон микроавтобуса и был таков. В смысле, каков был в самолете большую часть времени, пока летел сюда. Проснулся я спустя пару часов, когда мы уже вовсю мчались вдоль океана мимо занесенных песком гор. Поодаль сидел коренастый круглолицый человек в легкой майке и шортах. Он заулыбался всем своим лицом: и ртом, и глазами, и даже ушами, увидев, что я начал подавать признаки жизни.

— Ну, шо, выспался? — мягким голосом поинтересовался он. И тут же протянул мне свою, величиной со сковородку, ладонь. — Олег. Повар. С Ялты.

Я представился, и Олег сразу начал рассказывать, как добирался сюда, мечтать, как мы по окончании контракта, счастливые, улетим по домам, беспокоиться, как нам на судне придется работать, что артист Михаил Пуговкин живет по соседству от него, что если бы не учеба детей, давно бы бросил этот флот и варил бы раков у Ласточкиного гнезда. Слушать его было забавно, перебить невозможно.

Летел он с Киева через Париж, поэтому добрался еще вчера вечером. В аэропорту Де Голля перед регистрацией посчастливилось оказаться в таксфри магазинчике на дегустации виски Чивас Регал: семилетней выдержки и двенадцатилетней. Продавец куда-то вышел, у лотка с бутылками никого не обнаружилось, поэтому Олег сначала глушил двенадцатилетнее маленькими пластиковыми стаканчиками, запивая семилетним и заедая лежащими тут же орешками. А потом просто вылил газировку из бутылки в цветочный горшок с искусственными цветами и наполнил ее, постоянно оглядываясь, обоими сортами виски. Бутылочки аккуратно опустил под лоточек и улетел в Лиму. Полет прошел незаметно.

— У меня тут еще на пару глотков осталось, давай за встречу!

И мы добили остатки коктейля, а тару засунули под сиденье.

— Потом сдаст, — кивнул он в сторону унылого водителя. — Ну шо за страна, нищета и бандитизм. Да здесь везде так! Зазеваешься — обокрадут и спасибо, если не убьют. Или вон собаки покусают. — Он кивнул в сторону тощих псов неопределенного окраса, которые зубами, руками, ногами и хвостами стаей истязали на обочине не знамо кого. — Вот, блин, не приведи господь здесь надолго задержаться!

Незаметно вырисовалась та самая Писка, где нас томительно ожидали парни, отработавшие свой срок. Вот счастливцы!

Ну а дальше — морские рабочие будни. Ни роздыха, ни продыха — одна морская тоска. Подымаешься из машинного отделения в крайне удрученном состоянии духа, зайдешь на камбуз побеседовать. А там повар экстра-класса колобком от плиты к холодильникам катается. Даст в руки бутылочку ледяного пива и добавит тоненьким голосом:

— Ну, шо? А у нас на флоте так!

Добыл где-то в Аргентине здоровую такую витую медную дудку. Как наш пионерский горн. Однажды ранним утром, разминаясь на ютовой палубе, я чуть за борт от страха не выпрыгнул. Внезапно раздался звук, будто не полностью убитый ишак молит о пощаде во все свои ослиные легкие. Когда я обнаружил источник этих нравственно высоких нот, то Олег (а это был именно он) уже более менее узнаваемо выводил «Мой путь» Фрэнка Синатры.

— Ну, шо? А у нас на флоте так! Играл я на дуде в Краснознаменном Северном флоте. Мичмана рыдали! Будил экипаж за здорово живешь!

Мог Олег и в машине помочь, во всяком случае, говорил, что при необходимости готов оказать всякую посильную помощь. Работал когда-то в ремонтной бригаде эмиратского плавдока(!). Мастер на все руки.

Как же ты сейчас, неунывающий Олежка?

Пароход интенсивно разгружали нашими же судовыми кранами. Стюарт на системе автоматики отключил предупредительную сигнализацию, которая на его взгляд могла включить аларм по судну. Будем надеяться, что никакая неожиданность со стороны механизмов не привлечет к машинному отделению ненужного внимания.

Наша спасательная шлюпка имела место быть по корме с правого борта. Как нельзя удачно, так как пришвартованы мы левым. Подвесной мотор «Меркурий» с полным баком бензина плюс запасная двадцатилитровая канистра. По морским понятиям должно хватить почти на сутки передвижения. Мотобот, конечно, плавсредство понадежнее, герметичен, места довольно, все средства навигации в наличии, но спуск его на воду может быть проблемой. Дело все в том, что единственный способ избавиться от парохода — это нырнуть. Недаром мотобот закреплен в положении пятидесяти градусов к поверхности воды. Дернешь за веревочку — освобождается крючочек, и капсула под своим весом ухает вниз с высоты в десять метров. Выныривает, заводится мотор — и попутного ветра. Так он и называется: «свободного падения». Это в теории. Практика, как известно, еще веселей.

Чтобы крючочек, на самом деле огромный крюк, в нужный момент без заеданий отпускал мотобот в автономное плавание, его периодически нужно разрабатывать. То есть дергать туда — сюда, чтобы коварный морской воздух, осаждаясь всякой дрянью, не прихватил механизм освобождения, спусковой курок, если хотите. Профилактики ради, боцман, или старпом проведет нехитрую процедуру — и все, ауфидерзейн, лови целый день потом капсулу оранжевого цвета в водах мирового океана. Можно, конечно, могучими тросами прицепить мотобот ко всем неподвижным конструктивным частям судна (дверная ручка, или там ножка шезлонга, на котором принимает воздушные ванны седовласый капитан, а чаще валяется бесформенной массой похмельный старший механик). Но это ж надо целый день привязывать, чтоб потом полчасика поиграть в «дерни за веревочку — дверь и откроется».

Поэтому, если вдруг кому-то приспичит проверить, как ныряют в бушующее море моряки, то выходит дюжий дядька — боцман с кувалдой и начинает со всей дури лупить по спусковому крючку. На сотом ударе разъяренный и взмыленный боцман вызывает себе в помощь самое беззащитное судовое существо — палубного кадета, вручает ему молот и обещает всякие нехорошие вещи, если тот не отправит этот трусливый кусок спасательного имущества вместе с заснувшими внутри членами экипажа прямо в морскую пучину. Кадет испуганно хлопает глазами, не понимая, куда ему надо бить-то, с трудом замахивается кувалдой — и летит в далекую воду вслед за наконец-то нырнувшим мотоботом, десятикилограммовым молотком и невовремя опершимся о корму капсулы боцманом. Люди внутри, уставшие от напряженного ожидания, испуганно хрюкают, колбасятся руками — ногами — головами о всякие углы, некоторые теряют сероводородные газовые составляющие своего организма. Опыт удался!

Спасательная шлюпка — конструкция легкая, в ней по волне особо не погоняешь. Зато спускается при минимальных потерях на трение. Небольшая стрела, в обиходе почему-то именуемая «Дэвитс — крэйн», почти бесшумно поднимет легкий челн, бережно опустит на воду и автоматически отцепится. Но запасов там никаких: ни аварийного пищевого рациона, ни герметичных пакетов с водой, ни аптечки, ни рыболовных снастей. С этой проблемой легко справиться, перетаскав все необходимое из мотобота, благо расположен он палубой выше.

Выбравшись из надстройки, мы первым делом крадучись, чуть ли не ползком добрались до фальшборта, продвинулись еще немного и огляделись. Трюма открыты, в кранах сосредоточенные крановщики двигают руками, по берегу снуют автокары, отвозя выгруженные ящики в крытый пакгауз, поодаль от занятых работой людей на корточках сидят три человека с автоматами. Никакого беспокойства. Что ж, надо постараться не нарушать бандитскую идиллию. Интересно, какой груз мы везли, раз уж оказались в таком положении? Не узнать нам этого никогда.

Захваченный экипаж вывезли куда-то вглубь острова. Почему-то казалось, что мы не на материке. Дай бог, чтоб остались вы все, наши товарищи по работе, живы и здоровы! Кстати, более — менее понятна некоторая легкомысленность поведения вооруженных молодчиков: они не стали перерывать пароход верх дном в поисках двух недостающих членов команды. Дело в том, что перед отходом к нам на борт поднялись два человека — то ли представители нашей судоходной компании, то ли от грузоотправителя — грузополучателя. Мне с ними пересекаться не удавалось, я почти забыл об их существовании. Стюарт, держу пари, вообще не знал об их присутствии на борту. Бандиты пересчитали весь народ по головам, сверились с количеством по судовой роли и, удовлетворенные, выкинули из голов мысль о наличии подпольщиков, то есть нас.

А мы тем временем предпринимали самые решительные меры, чтоб легализоваться. Для этого нужно было всего лишь никем не замеченными отойти от судна, добраться до цивилизации и сдаться властям.

Моя хромота исключила меня из списков тех, кто перетаскивал запасы из мотобота к шлюпке. Я держал в руках автомат и напрягал слух и зрение. Почему-то в этот момент стало очень страшно, просто жутко от мысли, что вот сейчас какой-нибудь незадачливый представитель местного криминалитета появится в зоне, исключающей возможность оставаться незамеченными. Я уже весь насквозь вспотел к тому времени, как Стюарт кивнул мне садиться в лодку, включая «Дэвитс», и чуть не поседел от негромкого жужжания электромотора. А Стюарту, казалось, все было по барабану. Он деловито орудовал манипулятором, сначала выводя меня в шлюпке за борт, а потом опуская к воде. Он не забыл привязать к кнехтам выброску и швырнуть мне. Я-то про такое дело — ни сном, ни духом. И стоял бы в лодке, цепляясь когтями за обшивку, в тщетной попытке удержаться на месте. Ушлый валлиец не оставил без внимания и тот факт, что отсутствие на борту спасательной шлюпки могут обнаружить не сразу, а вот неестественное положение грузовой стрелы — это повод слегка задуматься и поднять тревогу. Их спаренные «Ямахи» легко сократят отставание во времени, вот тогда уж пощады точно ждать не придется. Поэтому Стюарт педантично вернул «Дэвитс» в прежнее положение и, не торопясь, спустился по веревке ко мне.

— Поехали, — шепнул он мне. Я отпустил выброску и облегченно вздохнул: все-таки бороться с течением тяжело даже таким гигантам мысли, как я.

— С богом, — сказал я.

— С богом, — повторил он и наступил мне на больную ногу.

Я моментально сел на днище, обхватил ножку обеими руками, открыл рот по направлению к далеким небесам и завыл. Моя жалобная песнь вызвала бы слезу зависти у любого побитого январской стужей захудалого волка. Если бы он внезапно стал телепатом — плакал я, конечно же, в душе. На самом деле Стюарт, выиграв борьбу за равновесие на утлой палубе и обратив испуганно — сочувственный взгляд на инвалида, узрел лишь, что я хватаю ночной воздух, как окунь, подло вытащенный на берег.

Тем временем нас сносило течением во мрак. Старый добрый «Ellesmere», дедвейтом 25000 тонн сиротливо удалялся от нас все дальше и дальше. Звуки выгрузки, нисколько не изменившиеся, свидетельствовали в пользу нашего маленького успеха. Поддерживая автоматы, мы сели на носу шлюпки, свесив ноги, и молча, не в силах оторвать взгляд, наблюдали, как уменьшался в размерах наш пароход. А ведь, пожалуй, слеза жжет глаз. Моментально пробился насморк, но старался не шмыгать носом, чтоб мой циничный товарищ не заподозрил меня в проявлении слабости. Но Стюарт сам поднес к глазам ладонь, смахивая неожиданную мокроту:

— Прощай, мой друг, прощай. Я буду тебя вспоминать. Если останусь живым.

— Прощай, дружище, прости, что не уберегли тебя, — старательно высморкавшись, просипел я. Стало тоскливо. Очень тоскливо. Одиноко и неуютно, будто лишились крова, изгнанные раз и навсегда. Мы молчали, волны лениво шелестели, выталкивая нас куда-то вдаль или вдоль от земли. Мотор заводить прямо сейчас не было смысла — звуки по воде разносятся далеко, могут и услыхать супостаты. Так мы и плыли навстречу судьбе в полнейшей тишине. Потихоньку глохли рабочие шумы, а я вспоминал события минувшей ночи, заново переживая все перипетии былого.

Стюарт проснулся от неясного чувства тревоги. Что-то изменилось в монотонном шуме машинного отделения. Обороты что ли сбавили? Может проблемы с машиной? Такие мысли заставили его, быстро ополоснувшись, облачиться в легкий тропический комбинезон фирмы «Jack Jones», рассовать по карманам телефон и бумажник, где помимо кредитки и незначительной наличности покоились все документы и ломануться вниз.

Все свое ношу с собой. Эта привычка выработалась после того, как давным-давно, судно, на котором довелось работать, столкнулось с другим пароходом. Пробоина в носовой части была огромной, но не смертельной. Хотя, пришлось понервничать, включившись в борьбу за живучесть, и осознавая, что оставил в каюте все деньги и документы. Слава богу, не пришлось эвакуироваться. С той поры при любых непонятках предусмотрительно укладывал в карманы самое необходимое, на экстренный случай.

Стюарт Эванс — подданный его королевского высочества королевы Великобритании, уроженец гордого Уэльса, житель небольшого портового городка на самом юго-востоке соединенного королевства под названием Фалмут. Там у него небольшая фирма по переработке вторичных нефтепродуктов под названием «Пенвайротек». Доходы приличные, красавица жена Хелен, четверо детей, уютный и большой дом, стабильность. Но раз в год — два морская юность напоминает о себе желанием на пару месяцев вырваться в моря. Почти десяток лет он отдал этому суровому мужскому ремеслу, первый раз нанявшись на судно в должности простого электрика в шестнадцатилетнем возрасте. А теперь ему уже чуть-чуть за сорок. Возвращаясь после очередного вояжа, он начинает с новой силой ценить домашний уют и семейный уклад. Такое вот хобби выбрал себе этот внешне очень похожий на Джорджа Клуни мужчина в самом расцвете сил.

До салона он спустился за пару секунд — доставляло мальчишеское удовольствие, когда никто не видел, скатываться по пластиковым периллам. В огромной, по сравнению с его собственной, каюте стоял монументальный шахматный стол, отсвечивал мутным зеленым цветом выключенный телевизор. Только ресивер спутниковой тарелки перемигивался красными огоньками, обозначая на дисплее название филиппинского канала. Этим нашим филипиносам без толку говорить, жестами объяснять, что после себя тарелку нужно выключать. Стюарт, чертыхнувшись, вырубил спутник, встал на кресло на колени и выглянул в иллюминатор.

Хватило всего одного взгляда, чтобы сломя голову ринуться вниз, в ЦПУ машинного отделения. Скатываясь по периллам, он орал что было мочи, тщетно надеясь, что будет услышан. Почему нет аларма? Чертовы штурмана, что они в рубке, вымерли, что ли? Влетая к пульту управления главным и вспомогательными двигателями, на мгновение заколебался: делать что-нибудь или нет? Но на главном двигателе уже сбрасывали обороты. Схватил полный чайник горяченной воды (это кто ж успел вскипятить?), врубил пожарный извещатель и мимо дизель — генераторов побежал к выгородке установки по переработке фекальных вод. Он вовсе не собирался вытряхивать туда свои штаны. Просто там находилась самая страшная тайна электромехаников — ниша, в которой без особого дискомфорта могли разместиться пара человек, не рискуя быть обнаруженными.

Кто нашел эту прятку — не известно, но так как информацию о ней передавали друг другу под строжайшим секретом электроинженеры, то можно прийти к определенному выводу. Ограждалась эта тайная комната спереди непосредственно установкой фирмы «Hamworthy», причем какая-то добрая душа подвесила полагающийся маленький компрессор на могучий стальной лист, укрепив последний самым жестким образом к фальшборту. Сзади угрожающе нависала цистерна сбора стоков из санкаюты, всегда пустая, как голова стармеха с будуна. Судовая переборка дополняла картину обрешетки. Хоть фонарями свети, хоть кругами ходи, но обнаружить невозможно. Лишь только протиснувшись между фекалкой и фальшбортом можно было попасть в убежище и, положа руку на прохладный стальной лист, ощущать довольное урчание нагнетателя воздуха.

Вот туда и устремился с чайником наперевес под звуки общесудовой пожарной тревоги быстрый, как ртуть житель туманного Альбиона.

Стюарт протиснулся сквозь щель, обжигаясь кипятком, выругался вполголоса, установил пластмассовую посудину в самом дальнем углу и присел на корточки. Теперь можно немного передохнуть и собраться с мыслями.

Выглянув в иллюминатор, в отблесках ходовых огней он заметил, как вдоль фальшборта по направлению к надстройке очень живо передвигаются неизвестно откуда взявшиеся темные фигуры. Воображение моментально дорисовало автоматы в руках и ножи за пазухами. Если это не учения ВМФ НАТО, то вполне возможно, что парни, по-тараканьи семенящие по судну — малайское отребье, именующее себя пиратами.

Пираты вне закона. У себя на родине, будучи пойманными, подвергаются обязательной промывке мозгов через расстрел. Поэтому при наличии пленников могут с легким зевком их и убить. Членам экипажей в подобных случаях предусматривается полная покорность, абсолютное несопротивление. «Исходить из мысли, что самое ценное — это человеческая жизнь» — слова международной конвенции. Ну а на деле, конечно, все упирается в лавы, бабки, капусту, деньги, одним словом.

Не дай бог, погиб моряк. По условиям контракта осиротевшая семья получит страховку, вполне приличную сумму, хотя какие деньги могут компенсировать потерю любимого человека? А перед выдачей материальной компенсации происходит судебное разбирательство.

Смерть в результате несчастного случая? Нарушение обязательной при работе техники безопасности — смотрим соответствующий раздел. Много моряков стало погибать от рук террористов и пиратов? Да, тут уж несчастный случай не катит. Так вот получите свод законов, регламентирующий поведение человека в подобных ситуациях. А, может, сам погибший виноват: спровоцировал пирата, тот его из добрых побуждений и подрезал. Вопрос к капитану: какой по складу характера был член экипажа? Ах, буйный, неуправляемый, хотели даже на берег списать! А фамилия какая? Не помните, ну, да это не важно. Важно, что теперь, после разбирательства, вопрос о страховке должен быть пересмотрен, в пользу выплаты семье погибшего единовременной суммы в размере месячного оклада. Вопрос закрыт. Не удовлетворены? Подавайте в суд! Все законно!

Каждый умирает в одиночку. Ну, а если предоставляется возможность остаться незамеченным, не подвергать свою жизнь прямой угрозе, почему бы этим не воспользоваться? А вдруг после этого юристы, адвокаты и прочая братия не будут подавать руки — то еще и лучше, хоть не испачкаешься.

Вдруг, ровный шум машинного отделения изменился. Изменился вовсе не по естественной механической причине, а потому, что в той щели, через которую Стюарт пролез сюда, возникло новое тело. И тело это, как дверь, ограничило доступ уже привычных децибел в столь замкнутое пространство.

Стюарт даже растерялся. Замуровали, демоны! Он был так уверен в этой шхере, что оказался здесь даже без маломальского обрезка трубы или гаечного ключа на 46. Дернулся к чайнику, но в это время в проеме показалась белобрысая голова и Стюарт занес свой кулак ярости. Без боя сдаваться в Уэльсе не привыкли!

Хозяином головы вот уже 36 лет являлся я и очень надеялся, что еще не один десяток лет мы с моей золотой головушкой будем действовать сообща. Разглядев нашего электромеханика, я тоже несколько смутился и сказал:

— Хайгитлер.

— Гитлер капут, — ответил валлиец и звонко влепил мне своим кулаком прямо в лоб.

— Спасибо большое, — пролепетал я и схватился за голову. Было совсем не больно, но все-таки как-то неожиданно. Эх, знал бы я тогда, сколько еще раз мне придется получить по кумполу!

Стюарт подавленно молчал, только глазами на меня хлопал, как сыч на фольгу от шоколадки.

— Ты как здесь? — нарушил режим тишины я — дальше выдерживать паузу становилось как-то неприлично.

Стюарт деликатно откашлялся и вежливо спросил:

— А ты, так тебя растак?

— Приятно слышать речь истинного джентльмена.

Разговор наш, конечно же, как и все прочие диалоги и монологи на судне велся на языке международного общения: на наречии банту. Шутка, на английском, естественно. Хотя по уровню произношения казалось, что некоторые, особенно палубные филипки, так коверкали слова, будто они изъясняются на африканских диалектах.

По-русски Стюарт знал всего несколько слов, да и то глубоко нецензурных. Он их, порой, вставлял для связки «инговых» окончаний. Получалось очень к месту. А английские ругательства! Мягкие, интеллигентные, неоскорбительные — словом, лишенные эмоциональной окраски. В противовес им русские матюги, как тяжелая артиллерия, взрываются то восторгом, то угрозой, то одобрением, то ругательством, то отчаянием, то надеждой. Но без злоупотреблений, не то можно прослыть малость некультурным человеком.

Разговаривали мы вполне свободно. Когда было о чем говорить. Если же темы для общения отсутствовали, особенно при «беседах» с капитаном за обеденным столом, мой язык попросту присыхал к небу, и я терял способность к связной английской речи. Стюарт смеялся: «Выпьешь с тобой пива по-нашему, по корнуэльски (смесь сидра с лагером в пропорции 50–50), забывается, что ты не с островов. Никакого акцента. А иногда мычишь полусвязными обрывками — не понять, о чем и говоришь». Сейчас в стрессовой ситуации, мы вообще понимали друг друга с полуслова, забыв о языковых барьерах: говорили по-английски, ругались по-русски.

Мой английский дался мне легко, потому как со школьных времен мне было интересно читать английскую литературу на языке оригинала и желательно издательств Лондона или Нью-Йорка. В моей библиотеке можно насчитать более десятка книг под авторством Ладлума, Хайнлайна, Фриман, Кларка, Говарда, Антони и других. Увлекаясь музыкой, ловил на слух произношение и смысл текстов «Beatles, Queen, Metallica, Duran Duran, A-ha» и многих других групп. Спасибо, что мой школьный педагог, Татьяна Васильевна, не пыталась заставить меня корпеть над скучной школьной программой с их «семьей Стоговых», заочно нарисовала мне высший балл, лишь изредка контролируя мою степень накопления познаний. Поставив мне предварительно приличное английское произношение.

Временем мы пока располагали, поэтому, вооружившись своим красноречием, я в двух словах обрисовал картину моего чудесного сохранения за цистерной переработки фекальных вод. Стюарт благодарно, не перебивая, выслушал всю мою повесть. А дело было так.

Я всегда не доверял штурманам. За весь свой морской практикум мог назвать лишь трех — четырех человек, которые были настоящими, в моем понимании, моряками. Да и те уже давно завязали с флотской карьерой. А остальные безымянные сотни третьих, вторых, старших помощников и самих капитанов я просто терпел, как неизбежность в своей морской карьере. Кстати эту карьеру я неоднократно пытался прервать и буду стараться завершить и впредь, но так уж судьба складывалась, что вновь оказывался на окруженном со всех сторон водой куске металла ранее или позднее. Штурманский состав обидится на мое отношение к ним, но ведь и для них я тоже не был подарком. Так что мы, мирно сосуществуя на одной посудине, квиты.

Искать логику в поступках капитана — занятие пустое и бессмысленное. Сам Конецкий В. В., будучи капитаном дальнего плавания, со вздохом признавал это в своих гениальных произведениях. А что делать? Нам с ними надо работать и не дай бог сорваться на конфликт.

Помню такой случай, когда к нам на пароход прилетел молодой капитан, чуть больше тридцати было этому Олегу Денисовичу. Работали мы все больше по Чили, Бразилии и Перу. Жара, сплошь бандитские хари в портах, а за воротами вооруженные голодранцы, откровенно охотившиеся за белыми людьми. Не расслабиться. Но случился праздник, мифический капиталистический День труда. Повар — поляк забыл выполнить распоряжение мастера и не подал на ужин пиво. Потом, конечно, вспомнил и предложил нам самим брать пиво из стоящего поодаль холодильника. Нам то что? Взяли по бутыльку, хлопнули и разошлись. Дернула же нелегкая меня замешкаться в салоне: случилась местная газета, и я увлеченно ее рассматривал. А тут неторопливо и солидно спустился сам господине капитан. Постоял, понадувал ноздри. Я сижу, вежливо рассматриваю картинки. Материализовался повар с доброй едой на подносе. «Приятного аппетита», — говорит. Олег Денисович голосом, который нельзя назвать теплым с любой натяжкой, поинтересовался: «Где пиво?» «Сей момент, — рассыпался поляк, — из холодильничка доставлю». «Я приказал, чтоб пиво стояло на столах!!! — гневно возопил мастер. — В знак протеста я не буду ужинать!!!» Берет с подноса кока, застывшего с неуместной уже улыбкой, тарелку с порцией и с размаху хватает ею об палубу. На ужин были спагетти с хитрым соусом, они легко взмыли с блюда при замахе и смачно вклеились в перекошенное яростью лицо капитана дальнего плавания Олега Денисовича. Но инерцию не остановишь: тарелка вдребезги — один осколок по незамысловатой траектории пробивает пулей газетный листок и срезает мне кусочек брови. Повар перестает улыбаться, видя бурую маску вместо капитанского лица и кровь, заливающую мои глаз и щеку. Мастер орет, как кастрированный бык. Я молчаливо пытаюсь понять, кто ж это меня так? На шум вбегает похмельный старпом, тоже, между прочим, русскоязычный из Подмосковья. Сочувственно глядит на стонущего капитана, потом переводит взгляд мутных глаз на меня, в то время как я стараюсь с помощью салфеток унять кровопотерю. Вдруг в его глазах, и без того красных, разгорается алым светом огонь ярости. По-женски истерично взвизгнув, он подскакивает ко мне и хватает меня за грудки. Наверно, что-то неправильно понял. Я, конечно, очень удивляюсь, но виду не показываю, салфетками бровь промокаю. Старпом усиленно пытается поднять меня за майку, но безуспешно — сидеть удобнее. Наконец, мне становится крайне неприятно, что какое-то полупьяное быдло, растягивает мне ворот. «Слушай, — говорю — Грязнов, тебе-то что надо?» И резко встаю. Старпом облегченно откидывается назад, майка моя разрывается, когда цепкий, как энцефалитный клещ, Грязнов валится на палубу, поскользнувшись на макаронах. И моментально салон оглашается истошным криком в самой высокой тональности, почти на ультразвуке. Он задом ловит самый острый осколок тарелки, убитой мастером.

Внезапно, откуда ни возьмись, появляется повар с ведром воды, выливает его на старпома. Грязнов перестает верещать, захлебнувшись. Поляк вскидывает руки в отчаянии и извиняющимся голосом кричит: «Матка боска, перепутал!» И снова пропадает, наверно, за очередным ведром.

Дожидаться финала я не стал, пошел лечить себя, напоследок сочувственно проговорив лежащему на боку подмосквичу: «Грязнов, скотина, за майку деньги мне вернешь, понял?» Тот в ответ лишь помычал.

Вызвали скорую помощь. Отреагировали мгновенно, благо стояли в порту. Причем коричневый, как гаванская сигара, медбрат пытался сначала оказать помощь нашему горячо уважаемому Олегу Денисовичу, тот все время плакал — соус-то острый, потом пинцетом ковырялся в заде у старпома, ну а затем наложил несколько швов мне. По судну пошли зловещие слухи.

Еще не минул час, как ухмыляющийся санитар спустился с борта, а ко мне забежал испуганный вахтенный: будьте добры к мастеру на аудиенцию. Я потрогал пластырь над глазом и отправился на беседу, не ожидая, впрочем, ничего хорошего. Олег Денисович размеренно, как солдат в карауле, прохаживался по своему офису. Глаза в кучу, волосы торчком, очень похожий на страдающего от голода пеликана. Спокойный, но не естественный. Для порядка постучавшись в открытую дверь, я вошел. Через пару минут я уже вышел, быстро добрался до своей каюты, обстоятельно собрал вещи в походный чемодан, запер за собой и спустился к трапу на берег.

Капитанское гостеприимство оказалось даже круче, чем я мог себе вообразить. Едва я переступил порог, как мастер молниеносным движением сократил дистанцию и громким криком прямо мне в лицо сказал: «Сгною, так — растак, спишу ко всем чертям, зарплату арестую!» Удивляться не хотелось, разговаривать тем более. Четко, как на плацу, развернувшись через левое плечо, я с высоко поднятой головой ретировался. Но перед выходом в коридор она (голова) зловеще прошипела: «Сначала сопли вытри». Судя по бурной голосовой овации в ответ, эти слова не умерли, не достигнув ушей.

Спустившись на берег, я присел на чемодан, подозвал ближайшего работягу и сказал ему одно очень понятное слово из трех букв: «Шеф». Тот стремглав ускакал искать любого, на его взгляд, самого значительного начальника. Вахтенный у трапа так открыл рот, что я его даже перестал узнавать.

— Деда кликни, да побыстрее, — предложил я ему подразмяться.

Матрос моментально скрылся в недрах надстройки, а я, было, начал гадать, кто ж раньше появится. Они появились почти одновременно: экипаж нашего судна и очень важный усатый дядька. Наши с любопытством оглядывали меня, некоторые пытались шутить, но не очень уверенно. Стармех, молодой лысый немец, словно с плаката «Раммштайна», потерял дар речи, только руки воздевал к небу по каким-то винтовым траекториям и пучил глаза.

— Проблема? — равнодушно поинтересовался усач.

— Ай-Ти-Эф, — произнес я пароль. Так вообще-то называют международный профсоюз моряков. В таких не самых богатых странах представители этой отнюдь не благотворительной организации, как раз очень активны, потому что чем больше проблем, тем больше денег может перепасть, в том числе и айтиэфовскому инспектору.

— Агент? — уточнил дядька. То есть предложил позвать агента.

— Нет, только Ай-Ти-Эф.

— Хорошо, — так же равнодушно ответил он. — Фамилия?

Я представился и махнул стармеху, чтоб тот спускался. Важное портовое начальство неспешно удалилось, поодаль семенил работяга, допущенный до государственной персоны. Если не перепадет какой-нибудь грош, то хоть воспоминаний будет на всю жизнь.

Дед срывающимся голосом пытался напомнить, что отход через 3–4 часа.

— Без меня, Дирк! Извини, — вздохнул я.

Тот только рукой махнул. И было совершенно непонятно, как он относится к ситуации: с пониманием, или без такового.

Спустя час на запыленном джипе подъехал совсем не старый инспектор профсоюза. Выправка у него была, как у комсомольского райкомовского работника. Радушно пожал руку, поинтересовался самочувствием, полюбопытствовал, почему здесь сижу, а не в каюте. Моя борьба была впереди, поэтому я отвечал скупо, тщательно подбирая слова. За прошедший час мне пришлось выдержать удручающий прессинг со стороны представителя нашей судоходной компании, а именно господина капитана. Он, как официальное лицо, выражал политику собственника парохода, мне же нужен был мой защитник, который бы хоть чуть-чуть, но выступал на моей стороне. Все угрозы, ругательства, обещания крутых денежных штрафов я воспринимал, как заявления далекого отсюда немецкого начальства. Однако я также был убежден в своей правоте (никаких противоправных действий-то я не совершал — сидел лишь, «починял свой примус»), знал, что без второго механика судно просто арестуют до решения проблемы с кадрами.

Попросив вахтенного покараулить мой багаж, мы всей дружной толпой отправились на разборки. У Олега Денисовича близко посаженные глаза по причине нездоровой красноты казались вообще косыми, как у получившего по башке пресловутого пеликана, Грязнов хромал, как укушенный за зад пионер (белая рубашка с короткими рукавами навыпуск, короткие штанишки, выдаваемые за шорты), радостно улыбающийся инспектор и я, успевший получить хорошую порцию южного солнца. Деда пригласить не удосужились.

Капитан решил сразу взять быка за рога. Быком предположительно был я, но вот насчет рогов бы поспорил: в семейной жизни вроде пока все было в порядке. Профсоюзный босс, не переставая улыбаться, кивал головой, как будто соглашаясь со всей негативной информацией, которую взахлеб изливали мастер со старпомом. Мне открылось, что специалистом я был никаким, с коллегами держался высокомерно и заносчиво, злоупотреблял алкоголем — короче был крайне нехорошим типом. Но почему эти козлы так ко мне привязались?

Наконец, господа главные штурмана выдохлись, замолчали, откинувшись на спинки кресел, и, попивая холодную газировку, вопросительно посмотрели на инспектора.

Тот достал свой телефон, покрутил его в руках, будто не зная, что с ним делать, а потом сказал:

— Это слова. Лирика. Где факты?

— Мы свидетелей можем привести, — с жаром откликнулся в попу раненный старпом.

— Да свидетелей и я могу доставить совершенно легко. Не понимаете? Где телексы в компанию? Где записи в судовом или машинном журнале о непристойном поведении вашего господина секонда? Где?

«Вашу мать», — добавил я про себя, надул ноздри и уперся взглядом в капитана. Тот свирепо оскалившись, уставился на меня. Я ему подмигнул и вдруг, понял, что совсем не понимаю поступков этого человека. Любил капитан к месту и нет напомнить всем, что он — первый после бога. Про себя я всегда добавлял: «С конца первый». Медкомиссии у нас ежегодные и крайне строгие, поэтому он должен был быть здоровым, в том числе и психически. Но эти поступки на грани здравомыслия и истерики! В этот момент я полностью осознал, компромиссов у нас не будет: или он, или я.

— А знаете что? Давайте позвоним в Ваш офис! Номер я прочитал, пока мы поднимались сюда, в положенном информационном листке, — прервал мои размышления жизнерадостный профсоюзный босс местного значения.

И не дожидаясь, ответных реплик, застучал по клавишам. Разговор состоялся вполне дружелюбный, со смешками и шутками. Внезапно, инспектор сунул трубку мне:

— Вас просят.

Я несколько удивился, взял мобильник, представился и поинтересовался, чем могу быть полезным?

Приятный мужской голос из далекой Германии поинтересовался, как я себя чувствую, какие претензии у меня возникли, и можно ли найти выход из сложившейся ситуации.

Я откашлялся и, стараясь быть спокойным и последовательным, кратко изложил суть своих требований: капитана — в расход, старпома — на рею, меня — на пожизненную пенсию с выплатами десять тысяч долларов ежемесячно. Шутка.

— Очень настаиваю, чтоб старший помощник Грязнов возместил мне стоимость порванной им на мне моей майки.

Старпом замер сфинксом.

— А зачем он Вам майку порвал?

— Из хулиганских побуждений держал меня за грудки, потом поскользнулся на макаронах и упал. Он тяжелый, вот майка и не выдержала.

— А откуда на палубе взялись макароны?

— Да капитан тарелку с ужином разбил, норовя попасть повару по голове, но промазал.

Олег Денисович сверлил меня взглядом.

— А зачем он тарелку разбил?

— Честно говоря, абсолютно не понимаю. Ведь он — первый после бога.

— Это кто такое говорил?

— Знаете, господин капитан тут рядом сидит, боюсь, накинется с кулаками.

— Вам не кажется, что в данный момент выяснение личных счетов — совсем лишнее?

Но мне терять нечего, говорю теперь совершенно спокойно.

— Мое требование к компании в присутствии находящегося на борту представителя Ай-Ти-Эфа: никаких штрафных санкций по отношению ко мне, которые обещал капитан. Вины за собой я никакой не ощущаю. В случае досрочного завершения контракта по Вашей инициативе, требую выплаты мне всей суммы за неотработанное не по моей вине время. Требую возмещение мне за нанесенную капитаном травму, последствием которой стало накладывание швов местным медицинским работником. В противном случае вынужден буду объявить голодовку. Спасибо за внимание, передаю трубку инспектору.

Тот взял телефон, кивнул мне головой и даже похлопал по плечу, но разговаривать теперь решил где-то вне лишних ушей и вышел.

Мастер с безумной ухмылочкой придвинулся ко мне поближе:

— Ты обнаглел, второй механик! Да я тебя…

Но я его оборвал на русском же языке:

— Иди ты в жопу, придурок, вон к этому своему прихвостню!

Старпом обиженно пошевелился. До этого он сидел смирно, наверно просто не понимал о чем шла речь — с английским он был не совсем в ладах.

— Посмотрим! — прошипел капитан.

— Посмотрим! — подтвердил я. Настроение, прямо сказать, было на нуле. Я прикидывал, как мне трудно будет объяснять дома, что меня списали с парохода. Нет, семья меня, конечно, поймет, но как тяжело будет чувствовать себя гордым победителем, когда деньги начнут таять, а искать новый заработок не так-то просто. Словом, не очень верил, что смогу справиться с этим, хоть и ненормальным, но все же капитаном, первым после бога. Что ж обратного пути просто нет! Но тут появился все такой же улыбающийся инспектор.

Он сказал, обращаясь ко всем, что если второй механик решит оставить судно, то он уполномочен заключить пароход под арест до прибытия нового члена команды. Все выплаты, включая стоимость билетов, компания берет на себя, никаких штрафных санкций по отношению ко мне применено не будет.

Инспектор хищно улыбнулся капитану и замолчал.

— Позвольте, а кто мне возместит ущерб за изорванную в клочья одежду, — наверно, я действительно немного обнаглел, но слова вырвались как-то сами собой. Очень уж не верилось в благополучный исход.

— Да принесу я тебе твои деньги! — заголосил престарелый пионер. — Сколько?

— 50 американских долларов.

— Сколько?

— Это был мой любимый предмет гардероба, приобретенный в бутике на улице Дроттенгатен.

— Ну ты даешь! Цену-то сбавь! Я же нечаянно за тебя зацепился! Я-то думал, ты на капитана напал!

— Я бы вообще от денег отказался, но тогда случится непоправимое.

— Да что такое?

— Мечта. Понимаешь, Грязнов, никогда больше в жизни мне не удастся засесть в твоей крепкой штурманской памяти, как заноза, что ты материально пострадал от какого-то механика. Даже не старшего. Отдашь мне таньгу — будешь помнить об этом всю свою долгую подмосковную жизнь. Так что давай, беги за баксами, пока инспектор не успел состариться.

Старпом вопросительно посмотрел на мастера. Тот никак не отреагировал на этот взгляд, продолжая сверлить меня (или кого-то за моей спиной) своими глазами. Грязнов вздохнул и заковылял к себе в апартаменты.

— Ну, господа, позвольте мне откланяться. Вы, как я понял, решили остаться на борту, — подал свою финальную реплику сияющий, как медный таз инспектор.

Я сначала пожал плечами, а потом кивнул головой.

— Всего Вам доброго, спокойного рейса. На пару слов, — он тронул меня за руку.

— Ситуация не очень проста, — начал он, когда мы стали спускаться к выходу. — Вам предстоит нелегкая жизнь на борту. На мой взгляд, ваш капитан просто ненормален, но компания в первую очередь будет прислушиваться к его мнению. Могут последовать любые провокационные действия с его стороны. Так что я бы Вам порекомендовал запросить замену в ближайшем порту. Так будет благоразумнее. Хотя, в случае возникновения хоть сколь угодного нарушения Ваших прав, обращайтесь в Ай-Ти-Эф. Мы для того и созданы, чтобы выражать интересы простых моряков.

— Спасибо за поддержку, — я сделал некоторую паузу, продолжая глядеть инспектору в глаза. — Вы позволите вопрос, несколько деликатного характера?

— Весь внимание.

— За беспокойство будете ли Вы как-то вознаграждены?

Похожий на комсомольского работника молодой человек от души рассмеялся, похлопал меня по плечу и доверительно ответил:

— Безусловно, но не стоит Вам об этом задумываться. Ваша компания будет рада расстаться с некоей суммой, при этом избежав утомительного ареста и всех хлопот с ним связанных.

Подняв столб пыли, джип укатил из нашей суровой действительности, а я отправился отнести чемодан обратно в каюту и готовиться к отходу. На душе было крайне паскудно.

Но перед своей дверью меня перехватил дед, заговорщицки подмигивая, затащил к себе. Жестом указал на кресло, достал из холодильника пару пива.

«Вот они, провокации», — подумал я, но Дирк начал мне рассказывать, как он позвонил в офис, и я, позабыв обо всех подозрительных мыслях, превратился в слух, прихлебывая ледяной «Будвайзер».

— Пять дней тебе подождать, всего пять дней. Потом мастера заменят. Приедет другой, немец. Терпи. Все будет хорошо.

— Не может быть. А я уже домой ехать собрался.

— Пять дней, — дед для пущей наглядности растопырил пальцы на правой руке. — Только постарайся с мастером не встречаться.

— Ладно, посмотрим.

Так я и отработал контракт до самого конца. Кстати, последний мой контракт в той компании. Подвернулась другая организация, я и свалил без раздумий. Но с тех пор, с сожалением осознавая свою полную незащищенность, взял себе за правило, любой штурманский приказ хорошенько обдумывать, чтоб потом на меня нельзя было никаких собак повесить. Вот и сейчас, при подходе к Малакке, капитан не распорядился выставить смотрящих хотя бы на ночь. На что он рассчитывал? На удачу, может быть на свою способность лихо маневрировать двадцатипятитысячным малышом?

Вот я и с наступлением сумерек без всякого приказа уныло спустился к механизмам. Лень было страшно. Но есть такое слово: копрофаг(и я). Старый копрофаг, свесив набитое алкогольным пойлом брюхо, смотрит бредовые сны (это я про нынешнего деда, старого немецкого пьяницу Зандера). Но я-то кремень, мне отдыха не надо, мне работу давай! Вдруг штурман надумает снизить обороты у главного двигателя, а осадить десять с лишним тысяч лошадей за один волевой жест не просто.

Конечно, торчать в ЦПУ всю ночь я не собирался, лелея надежду в тайне от судоводителей чуть притормозить вращение гребного винта до маневренного, а стало быть, безопасного для любых неожиданных решений, режима. Никто бы и не заметил потерю скорости в узел — полтора, списали бы на влияние коварных морских течений.

Выиграв схватку с ленью, одетый крайне легкомысленно, я шаг за шагом, этап за этапом постепенно вывел ГД на уровень, устраивающий нас обоих, даже чайник себе накипятил, чтоб перед сном выпить литр — полтора, будильник, так сказать завести.

И вот тут все прирученное стадо дрессированных лошадей разом взбрыкнуло, теряя разгон, храпя помпажем турбины, пошло почти шагом. «Дэд слоу», не иначе. Что там штурман, на рукоять управления упал, что ли? Я уже было начал себя хвалить за благоразумие, подымаясь к ЦПУ, но тут заорала зловещая пожарная сигнализация. Бежать по тревоге почему-то крайне не лежало на душе, я даже слегка начал пятиться к выгородке фекальной цистерны. Предчувствия меня не обманули. Спустя некоторое время и я увидел спускающиеся ноги, облаченные в защитного цвета штаны. Дожидаться, какое туловище выведут на обозрение эти милитаристские конечности, я уже не стал. Миг, точнее полмига — и я уже ужиком скольжу в укромное место, которое, как я надеялся, если и обнаружат, то крайне нескоро.

Конечно, рассказ мой был лаконичным, но, начав свое повествование, я вспоминал всякие старые дела, облегченно вздохнув в конце: как хорошо, что жизнь научила меня не быть всегда ленивым!

— А тут ты, бац! И мне промеж глаз. Теперь навсегда останется. Что дома скажу — даже не знаю, — похлопал я по плечу своего благодарного слушателя.

— Что, что останется?

— Как что? Косоглазие.

Стюарт пристально заглянул сначала в один мой глаз, потом в другой. Я поспешно свел очи к переносице.

Валлиец вздохнул и махнул рукой. Жестом факира достал откуда-то чуть ли не из зада чайник:

— За победу?

Я пару раз хлопнул в ладоши, перехватил «Тефаль» за ручку:

— За нашу победу! — приложился к носику, утолив жажду, которая, оказывается, мучила меня.

Стюарт тоже с видимым облегчением хлебнул теплую воду, оттер губы ладонью и сказал:

— Лучше, чем пиво. Вот попали мы с тобой в ситуацию! Чертов старый хрыч! — он потряс кулаком куда-то вверх. — Сиди теперь, нервы себе трать. Поставил бы моряков по бортам, а то переловили всех, как курей! Тут с ума можно сойти!

— Да не думаю, что нам долго ехать. Как встанем, будем выбираться. Терпение, мой друг, терпение.

Как бы в ответ шумы за цистерной насытились новыми звуками. Мы переглянулись — опыт механиков со стопроцентной гарантией говорил, дело близится к швартовке. Оставалось ждать совсем недолго. Во рту, несмотря на нечастые глотки из чайника, было постоянно сухо. Как известно, хуже нет, чем догонять и ждать. Поэтому, коротая время, мы придумывали планы побега. Много всяких никудышных планов. Так ничего и не решили, когда судно плавно навалилось на причал.

— Все, встали. Сейчас главный двигатель отобьют (приведут в состояние, готовое к запуску) — и надо двигать.

Наступила тишина, когда постепенно умерли все звуки ходовых механизмов. Мы сидели в молчании и крутили глазами туда — сюда. Снова хотелось пить. Вдруг Стюарт показал мне полукивком головы в сторону щели. Я, холодея, обернулся и увидел луч света, который дергался по борту. Потанцевал слегка и потух. Послышались голоса. Невидимые нам бандиты разговаривали между собой: кто-то подобострастно хихикал, кто-то виртуозно страдал метеоризмом. Наконец, голоса удалились и резко смолкли — ушли за переборку.

Мы разом выдохнули из себя весь воздух, окаменевший в легких. На лбу выступили крупные капли пота. Я пихнул Стюарт в бок:

— Видал?

Тот ответил мне зловещим шепотом:

— Тихо. Помолчим минут пятнадцать — двадцать. Пусть они выгрузкой начнут заниматься.

Мы просидели почти час — трудно было решиться вылезти отсюда, где мы в безопасности. Относительной, конечно.

— Ну что ж, прощай, Стюарт, на всякий случай. Пошли!

— Прощай, друг! Пошли! Да поможет нам бог!

— С богом! — я неожиданно для себя перекрестился. Приобнял Стюарта за плечи и вылез наружу. Пригнувшись, огляделся и прислушался — все спокойно. Сзади мне кто-то положил руку на предплечье. Я чуть из одежды не выпрыгнул, глотнул воздуха и обернулся к электромеханику. Он показал мне жестом, что двигаться нужно к ЦПУ со стороны аварийного выхода. Я мелко — мелко закивал, как смеющаяся собака, и мы чуть ли не на цыпочках пошли, стараясь держаться самых затененных участков.

— Если кто и остался в машине, то он должен быть здесь, — Стюарт головой указал на звуконепроницаемую дверь. Достал из-под компрессора увесистый кусок трубы.

— Погоди, — говорю. — Сейчас создадим у двери подозрительный шум, кто-нибудь обязательно выглянет разобраться. Если он там не один, то, разобравшись в безобидности, обязательно крикнет другому, что все в порядке.

— Или другим.

— Тогда нам придется очень сложно. Но не думаю. Что здесь нескольким человекам торчать — ведь все вроде бы в порядке?

— Ладно. Делай.

Я достал из какой-то ниши туго скрученный в обруч трос, положил его перед компрессором, типа он с него только что упал. Почему трос должен был упасть с этого агрегата, и вообще, зачем он на нем должен был висеть — пусть плохие ребята головы ломают, а я пнул дверь ногой и спрятался в тени.

Спустя некоторое время калитка в ЦПУ приоткрылась, потом после некоторой паузы высунулось автоматное дуло, следом, спустя пару секунд, высунулась лохматая голова. Эта часть человека позыркала по сторонам, потом обнаружила, типа источник непонятного шума. Бандит, держа дверь в открытом положении вытянутой рукой, пнул трос ногой, но ничего никому в помещение не крикнул. Еще немного для острастки поводив автоматом, собрался вновь вернуться в тишину и прохладу, как сзади и чуть сбоку материализовался тропический кошмар в виде электромеханика Стюарта с занесенным над головой обрезком трубы. Спустя мгновение англичанин сказал свое «бум».

Все это я вспоминал, пока вокруг нас не сомкнулась ночь, вот-вот уже собирающаяся удивить мир новым восходом. Нас несло течением, но мы как-то не решались завести мотор, да и даже разговаривать не хотелось. А вот телефоном воспользоваться не помешает. Я достал свой «Сименс», благополучно миновал всякие там пин-коды, но зацепиться за зону покрытия любых местных операторов не удалось. Телефон раз за разом выдавал, как бы извиняясь, свой «поиск сети».

— Может все — таки поедем, связь поищем? А, Стюарт?

— Да я, в принципе, не против. Только куда ехать-то?

— Греби, старина, на восход!

— Да ну его в пень, этот восток! Пошли-ка на запад!

— Не возражаю. Пусть будет так. Греби на закат.

Мотор рыкнул вполголоса и дисциплинированно завелся. Шума — мизер, спасибо конструкторам!

Между тем начало активно светать, проявились очертания земли, от которой мы медленно удалялись. Впереди по курсу намечалось некое подобие тумана. Возможно там тоже суша, но так далеко, что и не видать. Мотор урчал, Стюарт рулил, моя нога почти не болела, если ее не тревожить, голова перестала ощущаться чужеродным предметом на плечах. Спать тоже пока не хотелось — напряжение минувших полусуток пока не отпускало. Абсолютный штиль, будет сегодня от солнца солнечных зайчиков в подарок. Лишь бы они, эти зайцы, без ударов, тоже солнечных, появились. Светило, как то водится в это время суток, было красным — красным, круглым — круглым и неторопливым. Зависло над самой водой, не спеша в свой небесный путь. Это садится оно в мгновение ока, испустив секундный зеленый луч, будто лишаясь маскировки: не золотое, а изумрудное. Да, после такого дневного пекла, закат выглядит, как обморок.

Каждый из нас подумал: «красота!», но промолчал. Среди моряков не принято восторгаться морем вслух, мы же не туристы. Вода из масляно — черной стала проявлять другой цвет: бирюзовый. Ощущение бездны под ногами усиливается лучами солнца, пробивающих эту абсолютную чистоту и прозрачность: все просматривается, но дна не видать. Глубина манит, сердце выдает паузу в ритме, дыхание прерывается. Недаром чаще всего за борт выбрасываются в утренние часы, на восходе, когда солнце еще не успевает насытить веселыми бликами волны. Просто самоубийцы проигрывают старую, как мир игру, кто кого переглядит? Должно быть это правда, что, если ты всматриваешься в бездну, то и она всматривается в тебя. Этот ответный взгляд, как гипнозом, внушает мысль о твоей никчемности, незначительности, создает ощущение микроба в стакане воды. Такая тоска! Но вот подмигнул с волны первый солнечный зайчик, и тоскливая обреченность отхлынула, как прибой с берега. А жизнь-то прекрасна! А этот блеск осколков света на морской шири так радостен, что хочется закричать: «эхехехехэййааа!», не оборачиваясь, а вдруг кто слышит. Мысли возвращаются в прежнее русло, что надо куда-то успеть, что-то сделать, кого-то найти… Суета.

Тишина такая, что звук нашего мотора, наверно, слышно на несколько миль в округе. Хотя пока поводов для беспокойства нет: нас не догоняют, с каждой милей мы все дальше от подвластного малайским бандитам судна. Может они еще не разобрались, что экипаж-то неполный. И еще надо помнить, что иногда на воде попадаются огромные плавучие стволы деревьев, сорванных в море ветром, брошенных человеком, или, пес его знает, каким образом оказавшимся в плавучем состоянии. Повернулся к рулевому Стюарту, чтоб напомнить ему об этом замечательном факте из жизни морепродуктов и замер с открытым ртом, потеряв дар речи. Лишь пальцем показал ему за спину. Но он, уже по пояс раздетый, только ухмыльнулся и даже глазом не повел.

— Да посмотри ты, дурья твоя башка, — возмущенно возопил я.

— Да видел я, видел, не переживай так. Подумаешь, плавник, эка невидаль!

— Не просто плавник, а плавники, настоящие плавничища!

Стюарт только хмыкнул:

— Уже минут десять вокруг нас воду чертят, пока ты в своем астрале зависал!

— Надо же, какие здоровенные. Интересно, что под ними?

Два огромных треугольных волнореза описывали позади нашей лодки круги и восьмерки. Здоровенные такие, что воображения не хватает, дорисовать весь облик этих морских хищников. А может это рыбки, величиной с ладошку, просто все в плавники пошли. Как карлики, в корне удавшиеся.

— Акулы. Поболе нашей пироги будут, — невозмутимо произнес рулевой.

— А на пирогу-то нашу они не позарятся?

— Да вообще-то очень редко они на лодки бросаются.

— А может это какие-то неправильные акулы, грызущие все, что ни попадя?

— Что ж, поживем — увидим.

Я даже поежился. Соседство нельзя было назвать приятным. Конечно, с борта парохода за ними наблюдать интересно, можно даже развлечения ради побросать в них чего попало. Старшего механика Зандера, например. Да нет, отравятся желчью, непереработанным спиртным и навозом.

— Во вторую мировую войну где-то здесь поблизости настоящие акульи столовые существовали. Со всех океанов приплывали попировать американскими, ну и японскими летчиками и моряками. И ведь что интересно, набивали свои утробы по самое нехочу, а некоторых людей принципиально не трогали. Всех, плавающих в округе, выедят поголовно, а некоторых оставляют, игнорируют.

— Невкусные, наверно были.

— А как определишь, вкусные или нет, если даже кусочек не отведать?

— Может они запах издавали какой-то, для акул неприятный.

— Все возможно.

— Нашего Зандера тоже, наверно, не съели бы.

— Этот сам кого хошь бы сожрал.

— Кстати, почему бы нам не перекусить чем бог послал?

— Не имею сил на возражение.

Акулы, словно обидевшись, что их собирались Зандером травить, резко потеряли к нам интерес и сгинули врассыпную. А я подсел поближе к стойкому рулевому, создал из опрокинутого ведра маленький импровизированный столик, и начал заниматься сервировкой. На сей раз бог нам послал: почки заячьи верченные, рябчики в клюквенном соусе, стерлядка под столовое вино номер 27, икра красная, черная и заморская — баклажанная. Да, вкуснотища. Но столовое ведро — не повод для романтики. Поэтому наша добрая еда потерпела волшебное преображение в колбасу копченную, сыр в ломтиках, хлеб в пакете и запаянную в целлофан воду, почти стакан по емкости. Такой воды у нас было превеликое множество, впрочем, как и брикетов твердой питательной присладковатой субстанции, которую с удовольствием грызут собаки. Это уже из спасательного рациона, позаимствованного из фрифол — бота. Колбасу и сыр надо было подъесть побыстрее, чтоб не успела испортиться. И мы в этом преуспели. Даже странно было, как это мы не догадывались, что так проголодались! Огрубели, чувства притупились.

А спать захотелось! Просто убийственно. Выпили по несколько пакетов воды, посокрушались, что скоро она нагреется, пытались беседовать, но язык отказывался ворочаться. Истинный джентльмен Стюарт предложил мне, как более пострадавшему, на часок прилечь, прикрывшись от солнца, чем ни попадя. Каким усилием я расстелил между бортами на носу катера брезентовый чехол, честно говоря, уже и не помню. Заснул, как колода, едва забрался в тень.

Вообще-то я не люблю смотреть сны, они у меня всегда тревожные, странные, зачастую просто страшные. А они мне снятся, треклятые, каждую ночь! Говорят, издержки профессии. На заре туманной юности в своей морской жизни на одном судне вообще страдал бессонницей. Легкое снотворное хоть и в лошадиных дозах на меня не влияло, а принимать что-то посерьезней не решался, все-таки на работе находился. То ли специфические электромагнитные поля, присущие именно этому пароходу так на меня оказывали свое пагубное воздействие, то ли злое колдовство поварихи, «сватьей бабы Бобарихи». Хотя, впрочем, вряд ли имели место коварные чары, тем более что поваром у нас там был старый кисловодский наркоман Андрюха. В довершение к этой напасти посыпались, как прощальный салют уходящей юности, волосы. А мне было чуть более двадцати пяти годков! Как же я мог выходить в свет со своей красавицей — женой, будучи хронически невыспавшимся и, вдобавок, удручающе лысым! Поневоле начали закрадываться и совсем маргинальные мысли, наверно навеянные из салона забытой кем-то инфоспидовской печатной продукцией. Однако, собрав всю свою волю в кулак, я решил отказаться от неплохих по тем временам денег и более-менее комфортных условий работы. Помогло! Конечно, былая грива не восстановилась, но до сих пор могу снисходительно и жалостливо поглядывать на не очень густые шевелюры своих береговых одноклассников. Да и сон восстановился, только сновидения остались. От более мрачных мужских последствий удалось вовремя сбежать.

На сей раз снов я не видел, но проснулся сам, хотя отдохнувшим себя назвать не мог. Прошло-то всего чуть более часа. Тем не менее, умывшись морской водой, выпив пару порций пресной, предложил Стюарту порулить вместо него. Тот невозмутимо передал мне компас (а я-то, наивный, не подумал даже, как можно сохранять движение в выбранном направлении) и залез под брезент — только пятки сверкнули.

«Меркурий» монотонно шептал, лодка чутко реагировала на управление. Спать перехотелось, думать тоже. Солнце замечательно жарило, глазам тяжело было смотреть вперед даже сквозь заботливо мне предоставленные «Полароиды». Вообще-то желательно бы до наступления темноты до суши добраться. Бензин — он тоже не вечный, хоть имеется полная двадцатилитровая канистра НЗ, но добраться через океан все равно не удастся. Лучше и не пытаться. Делать было нечего, поэтому от безделья начал вспоминать всякую пакость. Например, нашего старшего механика Зандера.

Очень пузатый в красной майке навыпуск, будто в коротеньком платьице, невысокий очкастый пожилой немец оказался первым, кого довелось встретить на борту этого несчастного судна. Он посмотрел на меня сквозь призму своих окуляров, сделал вихляющее, почти танцевальное, движение и походкой розовой пантеры скрылся в надстройке. Весельчак оказался старшим механиком Зандером. Немного напряжения в мозгах — и память выдала перевод его фамилии с немецкого: судак. Судак был еще та рыбеха. Как-то не особо утруждая себя в механических делах, он очень любил отдавать приказы. Как старший механик, да что там, как вахтенный механик, он был крайне слаб. Но зато пил много и часто. Утром спускается в машину, пыхтит на переборки, а следом за ним краска отслаивается, пузырится от перегарного выхлопа. Посидит с мрачным видом в ЦПУ, покричит на кого-нибудь, отдаст очередной приказ — и с полным сознанием выполненного долга, покидает механическую вотчину. Приказы у него были громкими. Например: «Приказываю, чтоб заработал топливный автоматический фильтр». А этот фильтр уже года, как полтора заглушили по причине отсутствия одного из валов. И компания совсем не торопилась решать этот вопрос. А Судак решил исправить положение, причем даже не поленился через пять минут проконтролировать исполнение. Спустился к тому месту, где полагается быть этому злополучному агрегату, а там ни одной механической души, только машинный кадет — шриланкиец, руками делает загадочные пассы. «Что ты делаешь?» — рычит Зандер. Кадет невинно хлопает глазами, разводит сине — коричневыми руками и, широко раскрывая рот, старательно выговаривает: «Передаю фильтру Ваш приказ, чтоб он заработал».

Самым бесстрашным человеком на судне был Стюарт Эванс, ему ничего не стоило выдать капитану резюме, типа «Твой бред даже среди сумасшедших из сумасшедшего дома — самый сумасшедший». При этом мастер начинал угодливо хихикать, изображая восторг от отличной шутки. Дед же вообще боялся нашего электромеханика, получит свою порцию комплиментов, отвернется, чтоб Стюарт не видел, и осторожно где-то под брюхом выставит средний палец правой руки. Храбрый Судак! Или дождавшись, когда валлиец уйдет, скажет ему в спину гневным шепотом: «Каннибал!» Однажды, случайно наткнувшись на бесхозную копию дедовского ID, Стюарт пририсовал на фотографии фюреровские усы и засунул это дело под стекло на переборку перед столовой. Смотрелось замечательно, будто наш Зандер — родной брат Гитлера. Народ от души посмеялся, а Судак, будучи уже в изрядном подпитии, скрежетал зубами, выпячивал нижнюю челюсть и шептал: «юбер аллес», роняя пьяные слезы на неизменную красную юбочку — майку.

Наши со старшим механиком отношения не то, чтобы не ладились. Он меня ненавидел всей своей немецкой душой. Потому что очень от меня зависел: по работе понятие имел самое смутное, поэтому поневоле приходилось обращаться к следующему в механическом табели о рангах. То есть ко второму механику. По первым дням моего нахождения на судне, когда я с круглыми глазами ходил, вникая, по машинному отделению, он спрашивал меня: «Твои действия в этом случае?» И я, изощряясь в умозаключениях, предлагал способы на выбор, один краше другого. Судак изображал раздумье, потом говорил мне: «На мой взгляд, лучше будет предпринять следующее». И, стараясь в меру своего английского языка, синонимично пересказывал мне то, что до этого я ему выдавал. Я это дело, конечно, быстро просек и стал на его вопрос отвечать иначе: «Выполнять распоряжения старшего механика». И понеслись приказы один мудрее другого! Прямолинейный Стюарт сказал деду: «Тебе бы группой Коперфильдов командовать!» «Почему?» — опечалился Зандер. «Да потому что те, вероятно, умеют творить чудеса».

Жил Судак не в Германии, содержал на свой заработок стармеха приличный дом на Филиппинах. Были у него и слуги, и молодая филиппинка, которую он называл женой, и положение в обществе, окружавшем его. Но настоящие немцы, чей фатерлянд совпадал с местом жительства, таких отщепенцев не особо жаловали. Им приходилось платить, по их мнению, гигантские налоги, часть из которых уходила на содержание все возрастающей массы черного или очень смуглого населения. Капитан — старая сволочь, переживший в подростковом возрасте оккупацию союзных войск, пренебрежительно обозвал Зандера на немецком языке «непатриотом». Что было кем-то услышано и с легкостью переведено на любой бытовавший в кулуарах язык неофициального общения. Вот Судак и лакал горькое пойло, чувствуя себя в нем гораздо комфортнее, как рыба в воде. Неожиданно образовался у него собутыльник. Не то, чтобы постоянный, но время от времени наш боцман, огромный питерский экс — вышибала из «Розы ветров», составлял ему кампанию.

Боцмана звали Шрек. Вообще-то у него было вполне звучное имя Гоша, но уж больно он походил на голливудского персонажа. Такой же огромный, лысый, с круглыми глазами и носом — картошкой, разве что цвет кожи не зеленый. Шрек был грозой наших полуобморочных матросов — филипков. Они его побаивались, становились бледнее поганок, если, случалось, ему показать свой кулачище.

Ветошь на судно доставлялась какая попало. А тут привезли несколько тюков кружевного женского белья. В машине мы это дело сразу забраковали: много ли мазута навытираешь полупрозрачным лифчиком или трусиками — стрингами? Отдали все на палубу к восторгу одичавших на своих 6–9 месячных контрактах филиппинских матросов. Те побросали все свои дела, и давай, хохоча и жмурясь, примерять предметы женского туалета на себя. Смотреть было тошно, но тут шоу разнообразилось свалившимся неизвестно откуда Шреком. Кинг — Конгом кружил он между остолбеневшей матроской братии, только клочья кружев по воздуху летали. Русский язык был понят без переводчиков. С мостика один из штурманов даже зааплодировал. Авторитет Гоши — Шрека взметнулся на недосягаемую величину. Вот после этого его и начал ангажировать на стаканчик — другой наш грустный изгой судачьего племени. А выпить оба были не дураки.

В Мексике, в развеселом порту Веракруз, наш боцман сломался. Начав с полудня в целях разминки с дедовского литра аргентинского виски «Анейджо Волкер», шлифанул за ужином доброй пинтой рисового будвайзеровского пива и ушел догоняться в вечернюю Мексику. Алкоголь — коварен, ночь накидывает на плечи усталость, которой днем не замечал. И вот уже прибегает испуганный шриланкийский кадет, показывая пальцем на ящики, что тянутся от судна до самого портового забора. Самые спортивные парни нашего парохода отправились в направлении дрожащего кадетского перста. Мы со Стюартом (конечно, мы!) предполагали всю ответственность и тяжесть, что должна была пасть на наши атлетичные плечи, но, видимо не до конца. Вдоль забора, разметав ящики, богатырем покоилась гора, видом и запахом напоминавшая нам Шрека. Просыпаться эта гора отказывалась наотрез, переусердствовать с побудкой мы тоже не старались: как даст спросонья таким кулачищем, навсегда останешься в Мексике. Мы пытались тащить Гошу — Шрека за руки — ноги, но то ли они у него были очень длинные, то ли имели свойство растягиваться, но всегда получалось, что его спина о землю создавала такое трение, побороть которое нам не удавалось. Мы уже всерьез отрабатывали версию, найти такой длинный, но крепкий кол, чтоб не сломался, когда мы бы, накрепко привязав шрековские руки и ноги к этому колу, подняли бы его на своих плечах на манер охотничьего трофея. Со стороны мы бы, наверно, выглядели, как два егеря, завалившие гоблина и теперь с надрывом тащившие добычу к своему бивуаку. Но тут мимо случился маленький катерпилларовский автопогрузчик. Опережая друг друга, мы бросились его ловить. Меланхоличный мексиканец долго отказывался что-либо понимать, наконец, удалось завлечь его вместе с машиной обещанием показать цирк. Мучачос пришел в восторг, увидев наши мимовские жесты, которые должны были отражать наше представление по погрузке боцмана. «Цирк!» — восторженно заявил он и подвел лыжи «Катерпиллера» под туловище великана. Для порядка мы сымитировали некоторую помощь, поправляя конечности Шрека, чтоб нечаянно не попали под колеса. Сторонний наблюдатель с борта нашего судна мог бы видеть, как один железный силач на руках бережно несет другого, павшего в битве с неведомым чудовищем (зеленым змием). Но на борт затащить Гошу мы не решились. Для этого надо было использовать судовые краны, а заниматься подобными делами уже как-то надоело. Мы забросали Шрека пустыми бумажными ящиками, предупредили вахтенного, чтоб заботился о спящем товарище, и разошлись по каютам.

Пробуждение боцмана посреди ночи, погребенного под всяким хламом было ужасным. Как потом признался, открыв глаза и ничего не увидев, пошевелив рукой и везде натыкаясь на шероховатость досок (как ему услужливо внушило полупьяное сознание), Гоша решил быть похороненным заживо. Не бывать этому, прочь демоны! Шрек с диким ревом, разбрасывая пустую тару по сторонам, восстал из небытия. Его свирепый рык сменился клекотом победы, когда пред глазами нарисовался борт парохода, а сверху обрушились яркие звезды. И он закружил в победном танце орангутангов, во все горло лая слова, неведомо откуда взявшиеся в голове: «Ен пабло, унидо, амассе равен сидо!»

На вахте у трапа в это время скучали два ОэСа (по-нашему, матросов второго класса). Два храбрых филиппинских парня Мани и Ману. Мани, при выходе на сцену одиозного Шрека, по-мудрому хлопнулся в обморок, Ману же внимательно досмотрел выступление питерского шоумена до конца. На суровом монголоидном лице не дрогнул ни один мускул, и только по мокрым штанам комбинезона натекла на палубу огромная лужа.

Гоша, отплясав свою произвольную программу, поднялся на борт в самом радужном настроении и, вдруг, увидел своего подчиненного в лежачем состоянии на палубе. «Спит, гаденыш», — ласково подумал он и, не имея права просто пройти мимо, гаркнул: «Встать, сука!» Волна жесточайшего перегара обдала стоящего со стеклянными глазами Ману и сразила его наповал. Он громко пукнул и завалился на своего даже не пытавшегося пошевелиться земляка. «Эх, вы, мать вашу!» — обиделся Шрек и ушел к себе в каюту.

Однако похмелье не избирательно, даже такие гиганты утренней порой чувствуют себя неуверенно и с больной головой. Приняв душ и честно пролежав в скомканной постели секунд шестьсот, боцман услышал пробуждение камбузного бога. Мигом слетел к столовой:

— Олег, или убей, или помоги, — предложил он повару.

— Кого убить? — едва разбуженный своим таймером, но еще не совсем проснувшийся Олег досматривал какие-то свои ялтинские сны.

— Меня, боже мой, меня!

— Зачем? — невозмутимо спросил кок и зябко поежился то ли от утренней прохлады, то ли от картины, как он лишает жизни Гошу, промелькнувшей в начинающем бодрствовать мозгу.

— Плохо мне будет, братан! Уже сейчас колбасит, а что случится через час!

— Да, достанется тебе крепко. Похмелиться бы тебе!

— Да нельзя, работать еще надо!

— Тогда хорошо бы рассольчику и ноги в кипяток.

— А есть? — обнадежился Шрек.

— Нет, конечно. Слушай, говорят, креветки здорово оттягивают. Да и креветок нету. — Олег почесал в голове. — Вот раки есть. Ну, здоровые такие, омары. Мастер себе на десерт заказывал. Давай я тебе пару — тройку отварю, тот и не заметит.