— Ой, Олега, вари что хочешь, только побыстрее. Видишь: загинаюсь.
— Братан помирает, ухи просит, — промурлыкал повар, скрываясь в провизионке.
Когда раки были готовы и дымились на блюде, обсыпанные укропом, на камбуз красным колобком скатился красноглазый же дед.
Шрек, увидев такой поворот, только рукой махнул: «Пошли со мной, позавтракаем. Не спится же всяким!» и отправился в сторону бака, чтоб больше ни на кого не нарваться.
Судак отреагировал моментально: сказал в сутулую Гошину спину свой «айн момент», взял у Олега в долг на боцмана пиво и засеменил следом, только юбочка — майка развивалась по ветру.
Когда я с сожалением расстался со сном и вышел на палубу, чтоб слегка подразмяться, Олег уже сидел на кнехте и щурился на солнце.
— Здорово, — говорю, — боцмана видал?
— Видал! — потянулся он. — Вон с дедом на баке сидят.
Я приложил руку козырьком и различил две фигуры в тени брашпиля.
— Пиво с раками едят, — продолжил Олег.
— Не, — говорю, — это у них лица такие.
Олег хмыкнул и ушел к плите.
А над двумя собутыльниками махнул черным плащом Его Величество Запой.
Может и сейчас, в плену у бандитов, кто-нибудь из них потягивает для снятия стресса припрятанный алкоголь. Удачи вам, господа! Даже тебе, душный и неграмотный старший механик с фамилией Судак!
Стюарт все спал, хотя прошло уже добрых два часа. Но будить его пока не хотелось. Вдалеке все же показалась земля, чему я был несказанно обрадован. Все-таки крайне неуютно чувствовать себя посреди мирового океана в утлой лодчонке. Про ухудшение погоды даже думать боялся, чтоб не сглазить. Вновь нахлынула бессменная спутница моряка на работе: тоска — кручина. Боже мой, как бы до дому-то добраться!
В помощь родного правительства не верил. Моя родина — Советский Союз. Где он, уважаемый во всех уголках Земного шара, могучий наследник (хоть и самозваный) великой Российской империи? Канул в лету. Но я-то остался, как беспризорник. Будут ли российские власти заниматься благотворительностью в отношении какого-то пережитка истории? Да, ответит патриот, ведь мы россияне и россиянки! Но я не патриот, ибо успел за свою жизнь убедиться в справедливости слов: «Патриотизм — последнее убежище негодяя». Я помню, как мы носили еду брошенным в Перу нашим рыбакам. Я помню, как на лагосском пляже совсем недалеко от перекатываемого волнами полуразложившегося трупа маленького человека (боюсь подумать, что это был никому ненужный ребенок), плакал молодой двадцатипятилетний старик из Новороссийска, отсидевший в нигерийской тюрьме полгода по фиктивному обвинению и теперь совсем не представляющий, как же выбраться на Родину. Я помню убитую горем молодую женщину, сумевшую, вот уж не представляю какими правдами — неправдами добраться до Мексики, где осудили на несколько десятков лет ее сына, вся вина которого была в том, что в такси, на котором он добирался до порта, полицейские обнаружили наркотики. Я помню Карачи, где толпа безнаказанно забила до смерти двух парней из Владивостока. Я помню многое другое, глубоко личное.
Но я также очень люблю свою Родину. А это для меня — моя семья, моя южная Карелия, мои любимые озера, пара рек: Олонка и Мегрега, кладбище, где лежит мой отец, изумительный по красоте и духовности Валаамский монастырь, Ладога, лес, дюны. Это — моя природа, моя вечность, мой покой.
Я рулил на сушу, слезы застилали взор. В очередной раз подумал, что нервы не в пень, но позволил себе, пока никто не видит, пожалеть себя и свою участь. Достал бессознательно телефон, включил его и с удивлением обнаружил, что где-то поблизости имеется связь. Поиск сети давал название станции, но было еще далековато, чтоб зарегистрироваться. Вот и замечательно, можно написать домой замечательную эсэмэску, что я и начал делать. Сообщил, что все, мол, неплохо, скоро, мол, через три — четыре дня позвоню, берегите себя. Телефон пискнул, извещая о регистрации в «MY CELCOM». Я сразу же послал сообщение и получил привет из дома, посланный четверть суток назад. Ну, вот, теперь и Стюарта можно будить.
— Вставай, лежебока, все на свете проспишь!
— Ух, какой кошмар, я все еще здесь!
— Можете воспользоваться своим телефонным аппаратом!
Стюарт зевнул, выбравшись из-под брезента, потянулся с хрустом, прогрыз дырку в пакете с водой и с удовольствием напился.
— Ого, земля!
— Факт, — подтвердил я.
— Мементо мори, — протянул он и начал целиться пальцами в клавиши своего мобильника.
— Моментально. В море, — согласился я, а Стюарт уже эмоционально зашептал в трубку. Он, в отличие от меня, да и многих других простых тружеников моря, на разговорах не экономил, предпочитая пять минут живого общения тридцати эсэмэскам.
Наконец, наговорившись с домашними, он радостно помахал мне рукой:
— Не пора ли в компанию отзвониться, сделав так сказать официальное заявление?
— Пожалуй, — кивнул я.
— А вообще-то тебе не кажется странным, как нас легко эти негодяи захватили?
— Да, знаешь, мне тоже все это казалось несколько странным. Поневоле мысли закрадываются, что так все и было задумано. Удобный повод избавиться от судна, получить страховку, совсем немалую, втихаря срубить долю за перепроданный пароход — в выигрыше все, кроме экипажа.
— Выходит, зря это мы в бега ударились, — пожал плечами Стюарт, и по его лицу, нисколько не изменившемуся, видно было, что он на самом деле так совсем не думает.
— Пожалуй, истину мы не установим, потому что лично мне глубоко наплевать на махинации буржуев, лишь бы до дому добраться.
— Согласен, мейн фройнд, но получается, что в компанию звонить нам никак нельзя. Мало ли что у них на самом деле происходит, а вдруг и наши предположения недалеки от истины. Тогда по закону жанра, кто-нибудь обязательно возжаждет убрать нежелательных свидетелей не знамо чего. По киношным шаблонам по нашему следу отправится угрюмый, но невезучий киллер, которого мы завалим, перед тем старательно допросив. А, узнав главного злодея, всех постреляем, возьмем каждый по сто миллионов тысяч долларов и будем награждены полициями всех стран.
— Понял, уведомление компании отменяется.
— Ну не совсем. Предлагаю тебе вариант, который будет приемлем для всех. Ведь не сообщить, мы тоже не имеем права — нас потом адвокаты, страховщики собственника разорвут на части.
— Внемлю тебе, не томи, — наверно моя голова все-таки пострадала, потому что идей в ней, родимой, не было ни одной.
— Возьми телефон, уточняю — мой телефон, и позвони в свой круинг. Выложи им всю информацию, какая только покажется тебе нужной, а дальше пусть уж они принимают меры. А мы продолжим нашу спасательную экспедицию.
— Браво, Стюарт! Столь неожиданный расклад, что даже странно, как это я и не додумался. Позвольте ваш телефон! Приятно, когда среди вашего буржуйского племени встречаются люди, не трясущиеся над каждым центом.
Стюарт невозмутимо передал мне свою трубку, индикатор сети которой уже находился в черте уверенного приема. Покопавшись в своей адресной книге, выцепил необходимый мне номер.
На том конце, в далеком Санкт Петербурге, трубку сняли моментально, будто ждали моего звонка. По-уставному вежливая секретарша не отняла у Стюарта ни одного лишнего сантима, связав меня с менеджером, у которого я подписывал этот злополучный контракт.
— Але, компания Болтик Индепендент Си Групп, добрый вечер.
— Здравствуйте Федор Сергеевич, это Вас беспокоит второй механик теплохода «Элсмир».
Я представился и вкратце обрисовал проблему, с которой пришлось встретиться. Из трубки ничуть не встревоженный голос попросил некоторых уточнений:
— Да, да, я Вас прекрасно помню. Экипаж захвачен. А Вы?
— Пользуясь беспечностью бандитов, нам с электромехаником удалось бежать незамеченными. Плывем на спасательной шлюпке в направлении ближайшей земли. Местоположение наше не известно. Где-то в Малайзии или Индонезии.
— Что будете предпринимать?
— Уместный вопрос. Пока решили добираться до местных властей, дальше в зависимости от обстоятельств. Можно ли мне, гражданину России, рассчитывать на Вашу поддержку?
— Безусловно, только сообщите нам свое местоположение.
— Обязательно. Электромеханик — англичанин, как с ним?
— Разберемся, только не волнуйтесь, постарайтесь спокойно добраться до властей: полиции, почты — кого угодно, звоните нам с указанием места.
— Спасибо, постараемся. У меня к Вам просьба.
— Слушаю Вас.
— Семье моей пока ничего не сообщайте.
— Хорошо. И вот еще что…
Дослушать, что там мне хотел сказать Федор, не удалось.
Над нашими головами раздался громкий хлопок и образовался светящийся шар, наверно, довольно яркий, но по причине ясного дня не представший пред нами во всей своей красе. Ракета, так ее растак! Следом раздалась скупая автоматная очередь, будто горох уронили на пионерский барабан. И самое интересное было то, что ни я, ни Стюарт не видели, откуда раздалась эта артподготовка. Я поспешно пробормотал в трубку:
— Извините, Федя, у нас тут опять война.
И отключился, игнорируя удивленный голос Федора Сергеевича, который вовсе не обиделся на мою невольную фамильярность:
— Але! Але! Что у Вас там происходит?
— Я тебе потом объясню. Если ты захочешь, — сказал я в никуда, уже передавая телефон Стюарту. — Стюарт, я ложусь в циркуляцию…
Тот в ответ лишь головой кивнул, выглядывая по всем сторонам источник угрозы. Берег был уже не очень далеко, лодка начала описывать круг, послушная моему управлению. Снова раздалась очередь, на сей раз пули шлепали по воде в неприятной близости с нами. Пушки с берега палят, кораблю пристать велят. Значит, наш маневр оказался неправильным. Что ж, придется ложиться в дрейф, чтоб не провоцировать неведомых хулиганов.
Едва наша лодка недвижно заколыхалась на легкой зыби, как мы смогли почти одновременно разглядеть тех, кто сейчас диктовал нам правила поведения. Среди солнечных бликов один был огромным и нестерпимо ярким. Серебристого цвета катер с хищными обводами можно было назвать призраком, или невидимкой. Похожий на стрелу, не издающий никаких механических шумов, он тоже двигался, влекомый лишь волнами и ветром, ныне отсутствующими.
Стюарт подвинул ногой автомат поближе, мой же лежал у меня под сиденьем. Вытирая слезы от слепящих со всех сторон солнечных зайчиков, мы пытались рассмотреть быстроходный агрегат (в то, что он развивает бешеную скорость, мы даже не сомневались), подсчитывая наши шансы. Наконец, я опустил на глаза стюартовские солнечные очки, на время разговора по телефону задвинутые на лоб. Теперь не очень ясно, но проявились два силуэта с оружием в руках.
— Их двое. И, похоже, настроены совсем не дружелюбно.
— Везет нам на всякую дрянь. С таким дорогущим катером и на нас еще наехать пытаться!
— Что они теперь-то делать будут?
А они слегка дернулись своим призраком и начали медленно сокращать дистанцию, водя автоматными стволами вверх — вниз. Стюарт задрал руки к небу и заорал:
— Мы терпим бедствие! — потом закашлялся, поперхнувшись.
— Мы с парохода, — приставив руки рупором, снова закричал он. — Мы безоружны. У нас есть раненные. Мы вас боимся. Нам нужна помощь. Мы заплатим вам.
Лодки постепенно сближались. Уже можно было разглядеть тех, кто с автоматами наперевес не спускал с нас глаз. Они, скорее всего, не хозяева этой роскоши. Просто патрульные очередных местных бандитствующих молодчиков. По пути в Сингапур нам частенько попадались подобные скоростные катера. Пролетают мимо, высматривая название судна, вычисляя скорость движения, чтоб доложить своему начальству. А те, в свою очередь, сопоставляя всю стекающую к ним информацию, принимают решение: кого, где и когда брать. Ну а эти субчики решили, видимо, сами поживиться. И теперь, утвердившись во мнении, что мы с какого-то несчастного судна, обязательно попытаются нас обчистить — ведь, покидая свой терпящий бедствие пароход, мы просто обязаны были взять с собой все самое ценное.
— Нам нужна помощь. Мы заплатим вам. Но, если вы решите на нас напасть, мы заведем мотор и уплывем от вас, — между тем отрывочно гавкал в сторону молчаливых автоматчиков Стюарт.
Последнее его утверждение вызвало взрыв смеха с той стороны. Даже мне стало трудно удерживаться от веселья.
— Заводи мотор, — кивнул мне Стюарт.
Я, конечно, сразу дернул за рукоятку, но весь съежился, ожидая неминуемого града пуль. Однако бандиты расстреливать нас пока не торопились. Они, хихикая, пихали друг друга в бока, указывая на наш убогий «Меркурий», который равномерно, но как-то маломощно тарахтел за спиной.
— Будь очень внимательным, стреляй, как только скажу и сразу ходу! — сквозь зубы процедил мне Стюарт.
— Все понял, станцуем!
Между тем с катера, наконец, раздался человеческий голос. На ломанном английском языке, так называемом местном пидише, кривляясь перед своим коллегой, кто-то из бандитов прокричал:
— Хорошо! Мы вам поможем. Вы нам заплатите. Не бойтесь нас. Мы простые рыбаки, — сказал, и засмеялся лающим смехом. Наши посудины уже порядочно сблизились, поэтому было видно, как говоривший повернулся к другому, чтобы пересказать замечательную шутку.
И в этот самый момент, не дожидаясь команды Стюарта, вообще не осознавая свои действия, на уровне каких-то инстинктов, я выдернул из-под сидушки автомат, одновременно большим пальцем правой руки сдергивая предохранитель. Но еще нужна была целая вечность, чтоб передернуть затвор. И как в замедленном режиме я увидел, что один из «рыбаков», поняв мои действия, вместо того, чтобы поднять дуло своего оружия и начать поливать нас свинцом, закричал что-то, видимо обращаясь к своему компаньону, и пальцем пытаясь указать на нас. Спасибо тебе, наш морской покровитель, что подарил нам этот миг. Потому что именно его мне хватило, чтоб последней преградой между подготовкой и стрельбой оказалась слабая курковая пружина, которая уступила без борьбы. Одновременно с моим воплем на русском языке: «Гаси их, Стюарт!», начиненные свинцом смертоносные снарядики устремились к нашим противникам.
Тот, кто стоял в позе указателя, явно задергался, другой же пропал из виду.
Последний раз я стрелял из «калаша» в армейские годы. «Но руки-то помнят! Помнят руки-то!» Автомат не плясал из стороны в сторону, отдача воспринималась привычно, будто только вчера вернулся со стрельбища. А в армии, Советской армии, стрелком был неплохим, если брать в расчет поражение мишеней. Но здесь-то условия несколько отличались от дивизионного полигона.
С катера нам ответил один автомат, но пока не очень прицельно. А Стюарт, присев на нос нашей шлюпки старательно лупил короткими очередями по корме «призрака», совершенно правильно полагая обездвижить противников. В это время я уже отвлекся от стрельбы и, вывернув руль, дал полный газ. Снова в нашу сторону раздались выстрелы, на сей раз более уверенные, несмотря на то, что с каждой секундой расстояние между нашими судами все более увеличивалось. Я согнулся в три рубля и выжимал газ до предела. Пульки весело пересвистывались прямо над моей головой. Во всяком случае, мне так показалось. Поэтому я произвел еще один противолодочный маневр и услышал пару шлепков по борту и один достаточно звонкий удар, взорвавшийся отчаянной руганью Стюарта. Я рулил из стороны в сторону, заставляя лодку петлять на манер зайца.
Стюарт все ругался такими нехорошими словами, что я даже не мог их перевести. Повернув голову в сторону бандитского катера, с облегчением заметил, что он даже не пытается нас преследовать. И вдруг, на том месте, где только что полагалось быть вражьей посудине, вырос небольшой огненный бутон, окутавшийся столбом черного дыма.
— Хороший колдун ты, Стюарт! От твоих слов даже лодки взрываются, — обратился я к своему брату по оружию.
Но отвечать мне он не торопился, присев на носу и сжимая одной рукой другую. Вся его поза, все его несколько дерганые движения говорили о том, что моего друга накрыла своим покрывалом Его Величество Боль. Под ногами валялся автомат. Вот тут я испугался так сильно, что моментально покрылся холодным потом.
— Что с тобой, Стюарт? Скажи мне! Не молчи! Говори со мной! — кажется, голос мой даже задрожал.
Но Стюарт не ответил, только обернулся ко мне с перекошенным страданием лицом.
Я поставил мотор на нейтралку и, внутренне содрогаясь, преодолевая раскачивание лодки, сделал пару шагов в полуприседе. Но крови не было, рука у Стюарта выглядела вполне цивилизованно, вот только сам он зубами скрипел явно не от избытка радости.
Я невольно бросил взгляд на автомат, и картина происходящего стала более — менее ясна.
Каким-то непостижимым образом траектория вражьей пули оборвалась на цевье оружия, находившегося в тот момент в уверенных руках Стюарта. Удар был силен — автомат перешел в разряд металлолома. Ну и левому предплечью досталось. Не уверен в медицинских терминах, но, по-моему, это называется контузией. А, может, и нет, но в детстве мы подобное непотребство называли словом «одробило». Очень больно.
— Опусти руку за борт. Нужен холод! — посоветовал я уже поспокойнее.
Стюарт отреагировал правильно, а именно: чуть не вывалился за борт, утопив свою конечность в тридцатиградусной воде по самую шею. Но некоторое облегчение он, вероятно, начал испытывать, потому что повернул ко мне лицо и произнес:
— Будто под пресс рука попала, даже не понял вначале, что ж так больно!
— Не повезло, хотя если бы пулей зацепило, могло бы быть и хуже, — поддержал его я. Глядя на распростершегося на борту Стюарта, представил себе картину, как к нам вернулась любопытная акула. А тут такое лакомство, как подкормка, висит в воде.
— Давай-ка лучше в ведро воды наберем, и туда поместим твою конечность.
— А что такое? — безразлично спросил Стюарт.
— Да просто, исходя из особенностей данного водоема, в частности, его богатой фауны, ты похож на волка.
— Почему на волка?
— Есть у нас такая народная сказка, в которой волк зимой в проруби рыбу ловил на хвост. Хвост у тебя, будем надеяться, отсутствует. А вот на руку можно и зацепить какую-то сомнительную рыбешку килограмм под двести — триста.
Стюарт со стоном перевернулся на спину, осторожно поддерживая руку. Я набрал ведро воды, куда осторожно поместили его больную часть тела. И пока он, морщась от каждого движения, устраивался поудобнее, нашел в аптечке болеутоляющее и противовоспалительное средство.
— Прими-ка это верное средство от боли, — сказал я и протянул ему лекарство вместе с пакетиком воды.
— Что ж мне воду прямо вместе с пакетом и глотать?
Я сначала не понял, что Стюарт имеет в виду, бокал ему, что ли, нужен или хрустальный фужер? Но потом догадался, что мой товарищ просто не в состоянии самостоятельно открыть водяной пузырек, и по-тимуровски перегрыз целлофан.
— Надеюсь, к тому времени, как ты захочешь в туалет, твои силы слегка восстановятся, и посторонней помощи тебе не потребуется.
Стюарт никак не отреагировал на мои речи, только, забираясь с ведром под брезент, предложил:
— Поехали, что ли, к берегу. Прости, что не могу тебя подменить на руле. Потерпи до суши, там отдохнем до утра. А завтра, надеюсь, будет легче, тогда к цивилизации и двинем.
Действительно, самое время отсюда убираться. Звука взрыва я не помню, но он, без всякого сомнения, имел место быть. Ведь рвануло-то изрядно — только кусочки обшивки да железяки по округе разлетелись. Куда улетели те двое, даже не подумал.
Наверно, одной пулей пробило бензобак, топливо начало разливаться, а потом уже достаточно было простой искры, чтоб случился молниеносный пожар и сдетонировал бензин из топливных баков. Стюарт поливал по катеру — призраку от плеча. Пули рикошетили от обтекаемого корпуса, рождая, наверно, бенгальские огни. И из искры возгорелось пламя. Надеюсь, это не очень испортило настроение тем двум бандитам.
Усталость навалилась, как чрезмерное атмосферное давление: голову прижимало книзу, веки отказывали в моем тщетном желании оставаться открытыми. Я поливал голову пригоршнями воды из-за борта. Мысли путались, возникали какие-то картины, иногда из прошлого, иногда из бреда.
Вспомнилось, например, за долю секунды, как ехал подписывать этот контракт. Вернее один маленький эпизод, почему-то всплывший в памяти.
Шел с автовокзала на Обводном канале сквозь Лиговку к метро, времени было достаточно, поэтому глазел по сторонам.
Около большого бака, в которых варят битум, как раз напротив открытой топки с полыхающим пламенем, неподвижно сидели двое, уставившись немигающим взглядом в огонь. Конечно, человек никогда не устанет смотреть на текущую воду, плывущие облака, горящий огонь и на то, как работает другой человек. Но вторым человеком, собственно говоря, был большой ободранный помойный котяра. Оба сидели с одинаковым глубокомысленным выражением лица. Даже чем-то они были похожи друг на друга. Круглолицый, красномордый и прыщавый двадцатипятилетний работяга и неопределенного возраста (может быть, кошачий подросток — переросток, а, может быть, дедок — все они одинаково усатые — бородатые) котейко с головой, как футбольный мяч. И в их задумчивости, в одинаковом наклоне гордых черепов, чудился какой-то затаенный космический смысл (какой — хоть убейте, не скажу, не знаю просто, не созрел еще до тайны вселенского бытия). Тогда промелькнула мысль: напугать их, что ли? Подойти и громко гаденько кашлянуть. Но это решение было отвергнуто самым решительным образом: я же все-таки интеллихент! Прошел мимо, оставив людей заниматься самосозерцанием. Но картина, как живое полотно, вспыхнула в уставшем мозгу, пес его знает почему.
В панике открыл глаза: привиделось, что уже еду по берегу мимо кустов, лихо переезжая камни и пни. Но земля еще далеко. Понял, что так больше продолжаться не может, сбавил обороты до самых малых, устроил руль под мышкой и клюнул носом.
Проснулся со стоном, все тело затекло, руль успел пребольно вдавиться в руку. С минуту, ничего не понимая, смотрел перед собой, продолжая упорно стонать. Стюарт мог бы подумать, что я готовлюсь на соревнования по фигурному мычанию, если бы хоть как-то отреагировал. Но он молчал и даже не шевелился, как убитый. Эта мысль меня окончательно разбудила и испугала. Я заглушил мотор, иначе он бы, собака, руль положил на борт и стал бы выписывать никому ненужные круги. Прокравшись на нос, что лодка даже не шелохнулась (научился, канатоходец!), уставился на замершего товарища. Он по-прежнему неподвижно и бездыханно покоился в позе, мне немыслимой для сна. Во всяком случае, грудь его не шевелилась, как я не пытался, зажмуривая по очереди глаза, рассмотреть признаки жизнедеятельности. Я поднес к его носу кулак, чтоб он, понюхав его, хлопнулся в обморок, разжал ладонь, но опять же не уловил свежего бриза, вырывающегося из ноздрей. Хотя моя длань, лишенная должного ухода, выглядела не самым лучшим образом, а мозоли, пожалуй, не только на дыхание, но и на кипяток не выдали бы рецепторам никакой информации. Я нечаянно, готовясь заплакать, опустил ладошку Стюарту на нос, перекрыв ему доступ кислорода. И тут он открыл бессмысленные глаза (слава Богу!), и сказал слабо:
— Ах!
А потом, когда я убрал восторженную руку, добавил:
— Ты что, мать твою, удавить меня, сонного, решил?
— Как я рад, что ты живой! — ответил я ему, умиленно глядя в глаза.
Стюарт вытащил из ведра опухшую и полусинюю руку и покрутил пальцем у виска. Потом ойкнул и, присев, устроил больную конечность на коленях.
— Сейчас, сейчас я сделаю тебе косыночную повязку (где и слов таких нахватался!) — продолжал радоваться я.
Соорудил подобие перевязи из самого большого обнаруженного куска ткани. Не очень чистого, впрочем, но до эстетики ли нам! Стюарт, кряхтя, пристроил свою ручку и даже предложил порулить, но я уже вроде окончательно пробудился, поэтому отверг его благородный порыв.
Сначала ехали молча, но суша приближалась не очень быстро, поэтому, отвергнув печальную тему о недосягаемых любимых девушках, заговорили о прошлом.
— Помнишь, как работали в Индии? — предложил тему Стюарт.
— Да, после такого опыта слово «интернационализм» вызывает бурю негодования в душе, взращенной на идеалах равенства и братства.
В детстве я думал, что Индия — это Индира Ганди, шахматы, чай со слонами и йоги. Еще помнил колониальную политику Англии, восстания сипаев, капитана Немо, Кришну и Вишну. Словом, благородная страна, великодушные люди. Спустя два десятка лет мнение мое несколько изменилось.
Полтора месяца пришлось мне с постоянством маятника возникать в индийских портах Кандла, Бомбей, Мундра. Впечатления самые незабываемые. Если есть на Земле ад, то он, наверно, весьма похож на эти места.
Первое, что я увидел на берегу после того, как мы встали у причала, и я, поднявшись из машины, протер слезившиеся от тяжелого канализационного духа моря глаза, были тощие коровы, мрачно жующие полиэтиленовые пакеты. Молоко выдают, вероятно, пригодное для заправки местных грузовиков «Тата». С непривычки кружилась голова, поэтому скрылся в надстройке, где аромат Индии разбавлялся кондиционированным воздухом. Почему-то везде оказались черные, как бы даже синие босые личности с мишенями разного цвета во лбах. Их гоняли вспотевшие матросы, но те горлопанили и пытались упираться. Я присоединился к погонщикам, и вскоре победа оказалась за нами. Оценили первые потери. Пропала вся рабочая одежда из шкафчиков и мои рабочие ботинки. Куда они все это запихали, понятия не имею.
Начались индийские будни индийского фрахта. Со временем к вони от воды если и не привыкли, то притерпелись. Иногда под борт затаскивало какого-нибудь несчастного осла, погибшего где-то далеко в реке. Тогда парни из палубной команды длинными шестами отпихивали нежданного гостя, выворачивая свои желудки по мере времени, прошедшего от последнего принятия пищи.
А по ночам вдоль борта по бетонному планширю патрулировали здоровенные, как наши кошки, пыльные крысы. Одна вылезала из дыры у самого носа судна, целеустремленно семенила до кормы и там скрывалась не знамо где. Сразу же начинал свой бег следующий крысеныш. И так до самого рассвета. Как часовые, контролирующие ротации чужеземцев. Пытались мы, эксперимента ради, подбросить на пути добрую еду (колбасную шелуху там, или насквозь резиновый бекон), но мерзавки, не прекращая движения, хватали угощение и тащили его с собой, даже не предпринимая попыток перекусить по дороге. Это нас удивило, и здоровый дух научного поиска взмахнул над нами полой своего белоснежного лабораторного халата. Вынесли буханку зеленого от плесени хлеба, нарезанного, правда, но зато упакованного в целлофан. Предполагали, что сей продукт будет неподъемным для наших подопытных зверюшек. Дождались, когда очередной часовой минует трап и уложили поперек тропы лакомство, как новогодний подарок. Когда следующий невозмутимый грызун достиг нашего дара, он предпринял попытку, но какую-то вялую, захватить дедморозовский мешочек, быстренько оценил тщетность своего действия, по-своему, по-крысиному, плюнул, наверно, и продолжил маршрут. Не успели мы переглянуться, подивившись, как из темноты вынырнула парочка громадных, как собаки, мутантов, стащила пакет на землю и, в мгновение ока искромсав целлофан, стала жрать наш пенициллиновый хлеб, держа в каждой передней лапе по куску. Патрульные же продолжали бегать, даже ухом не ведя в сторону старших товарищей. Последние же, зажав под мышками те бутерброды, что оставались недоеденными, важно скрылись во мраке. Можно было подумать, что ушли они уже на двух лапах.
— Ну, шо, экспериментаторы, может, еще мышек чем-нибудь покормим? Возможно, скоро тогда здесь соберутся крысы со всей Индии, и я не удивлюсь, если некоторые из них будут размером со слона, — прервал нашу немоту повар Олег.
Не уступали грызунам в наглости, пронырливости и местные жители. Несмотря на строгие вахты нет-нет, да и обнаруживался какой-нибудь местный оборванец в недрах судовых помещений. Просил подаяние, когда бывал задержанным, но в перевернутом состоянии в руках Шрека извергал из тайников своих лохмотьев такие неожиданные вещи, что мы терялись и изумлялись. Например, несколько швабр без ручек, дверные коврики, водопроводный кран и блестящая поварешка.
Кем были местные жители по своей кастовой принадлежности, половым признакам и вероисповеданию мы не знали, но то, что признают они только силу, осознали быстро.
Выбираться на берег вынуждала телефонная компания, которая установила в Кунде сарай с четырьмя массивными телефонными аппаратами фирмы «Будавокс». Наверно, эта фирма производила средства для колки орехов, а получились нечаянно тонкие приборы связи. Пять минут разговора по такой трубочке вызывали в правой руке такую усталость, что дальше приходилось прибегать к помощи левой. А после окончания разговора бицепсы подрагивали, как после хорошей гантельной разминки. Но, тем не менее, заплатив сколько-то рупий (около пяти долларов) можно было полчаса разговаривать с домом. Правда, совсем неплохая связь временами прерывалась непотребными воплями на местном жаргоне, разговором двух или больше ишаков, но главное-то было в радости общения с Родиной, с близкими людьми. А после окончания разговора можно было вытрясти с мерзкого карлика, который ведал сараем, возврат части денег за некачественные услуги. Причем, не употребляя слово «пожалуйста». Ведь вежливость для них — проявление слабости, а слабых они терзают без всякого сожаления.
По дороге от судна до хибары электросвязи встречается масса босоногих, замотанных в одеяла, субъектов. Все они пытают удачу в поисках хоть какого-то заработка. Некоторые обращают на нас внимание ровным счетом столько, чтоб удовлетворить любопытство по поводу больших белых людей. Но есть и такие, которые, чуть отстав, старательно изображают безразличие, но, тем не менее, продвигаются по маршруту, выбранному не ими. Тогда приходится выполнить ряд нехитрых процедур, позволяющих предотвратить попытку нападения, а именно:
1. прекратить движение, обернуться с высоко поднятой головой в сторону аборигенов, лелеющих злые помыслы.
2. спокойно и неторопливо приблизиться к толпе недоброжелателей, внимательно наблюдая за реакцией последних. Как правило, большая часть начинает выражать некое смущение, бросая взгляды под ноги и на какого-нибудь одного джигита. Вот он-то, как раз, и есть предводитель всей шоблы, толкающий своих друзей — интеллигентов из кружка по изучению марксизма — ленинизма на путь радикального экстремизма.
3. стремительно дать в глаз лидеру неформалов, можно добавить ногой под живот, и закричать на чуть пристыженную толпу громко, повелительно и лучше всего на русском языке. Слова, как правило, просты, незамысловаты, но очень убедительны в своей выразительности.
4. если сине-коричневые потомки вымерших человекообразных обезьян начинают пятиться, значит можно спокойно двигаться дальше. Ну а если они решают вести себя неадекватно, даже агрессивно, значит это переодетый отряд местной полиции. Тогда дело приобретает совсем другой оборот, но об этом позднее. Хотя с нами такое произошло только один раз, чаще разгоняли толпу по разным темным углам.
Поодиночке в Индии мы не передвигались, всегда страховали друг — друга. Один воспитывает аборигенов, другой всегда наготове, чтобы вовремя убежать, сходить на судне в туалет, попить чай с вареньем, похожим на солидол, и позвать подмогу.
Приходили к нам, конечно, разного рода торговцы, продавали всяческое барахло. Очень колоритной фигурой был сопливый пацан, который мог по несколько часов кряду держать поднятым кверху большой палец руки, прикрикивая при этом: «Небраска!» Что этим он хотел сказать — не понятно. То ли, что собирается туда уехать, то ли, что весь товар ему этот американский штат в знак особого уважения поставляет. Он держал свой палец даже тогда, когда находился желающий приобрести пару носков, или майку, или сувенирную подделку, или любую другую сущую безделицу. Но этот малец никогда без боя не отдавал сдачи с покупки. Любая сумма, оказавшаяся в его цепких лапках, становилась собственностью, с которой он расставаться просто физически не мог. Он пытался всучить взамен денег всякую дрянь, визжал, как порося, скалился, как волчонок, плакал потом, размазывая по чумазому лицу слезы жадности. Но упорно, к каждому приходу судна, появлялся со своим огромным баулом и кричал швартующимся матросам свою «Небраску», задирая палец в небо.
Приходил и местный цирюльник, считающий наш пароход местом своей работы. Впрочем, за доллар — два, он мог вполне аккуратно оболванить любого под любой парикмахерский заказ. Мы этим пользовались, зачем лохматым-то ходить. Однажды место нашего брадобрея занял совсем незнакомый, вжикающий опасной бритвой по кожаному ремню, индус помоложе, будто собираясь нас всех тут почикать. Внезапно к судну со сверхзвуковой скоростью стало приближаться облако пыли. Наш парикмахер где-то завесил ухо, но все равно мчался, очнувшись, со скоростью ветра. Влетел на борт, минуя трап, презрительно смерил глазами конкурента и заверещал, ударяя себя в тщедушную грудь кулаком, выпячивая верхнюю губу с усами — ниточкой, провозглашая: «Это моя корова — и я ее дою!» Но противник вознамерился упорствовать и выставил вперед свою бритву. Великодушный Шрек, оказавшийся начеку, рискуя быть порезанным, отвесил самозванцу волшебный пендаль, и тот рыбкой вылетел на берег. Но наш мастер по прическам даже не успел, как следует, насладиться мигом справедливости, потому что вылетел следом, взмахнув в полете для приличия руками. Противники встали на ноги почти одновременно, продолжая испепелять друг друга взглядами. Пришлый потянулся в пыль за выпавшим лезвием, но сразу получил сквозной укол в ладонь ножницами, опечалился, покричал немного для пущей важности и был таков. Победитель презрительно осмотрел ножницы, с которых капала кровь, и театральным жестом забросил сей колющий предмет далеко в Нил. Но так как голубая жила Африки находилась за тысячи лье отсюда, на другом континенте, то грозное оружие брадобреев и цирюльников булькнуло поблизости, в местную вонючую речку.
Шрек, зауважавший самоотверженного парикмахера, махнул ему рукой, заходи, мол, ладно. Тот с достоинством поднялся и первому же клиенту взвинтил цену на целый доллар. Так цену и держал, компенсируя, наверно потерю любимых ножниц. Впрочем, никто из экипажа не возроптал.
Часто случались на борту официальные гости. Любой, одетый в песочного цвета костюм, да еще и с погончиками на плечах, старательно надувал щеки от важности, поднимаясь на борт. Кем там он был на самом деле: помощником писаря секретаря, или адъютантом ефрейтора охраны — узнать было невозможно. Все прямой наводкой ломились к мастеру. Уж, какие там приводились аргументы, но на трапе у каждого оттопыривались карманы, повторяющие контуры бутылки.
Зато выход из этой разнузданной дикости, под названием индийский фрахт, ознаменовал собой целых два замечательных события: первое, что фрахтователи за наш благородный труд на благо местных взяткодателей выделили на судно целых двести с лишним ящиков первосортно просроченного пива «Тигр». Испытание проводилось под руководством Шрека с дедом, которые, надегустировавшись до альпийских йодлей, дали добро на потребление сомнительного пития. Тут-то нам масть и повалила. В обиход внедрились слова, типа «общество тигроловов», пойти «тигра подрессировать», «дернуть тигра за хвост» (выдуть одну банку), «положить тигра на лопатки» (сожрать четыре емкости), и даже «убить тигра» (прикончить целый ящик). Лишь нашим филипкам «Тигр» пришелся не в жилу. Их закаленные восточноазиатским солнцем организмы, не могли быстро расщеплять молекулы алкоголя, поэтому с «тигрового хвоста» они становились, как если бы мы «убили» по полтора тигра. Поэтому Шрек изъял у филиппинских дрессировщиков всех животных, убоявшись, что народ попросту сопьется.
Второе событие было то, что мы с Олегом попали в индийскую тюрьму на задворках Бомбея. Вернее, это, скорее всего, было просто камера предварительного заключения, рассчитанная на одного хулигана. Ну а мы там оказались совершенно случайно. Сходили с парохода к ближайшему ларьку, который был на расстоянии метров в двести, чтобы приобрести телефонные сим — карты местного оператора «Оранж». За десять долларов мы могли по часу разговаривать, не выходя из каюты, с домом. А эсэмэски вообще предлагались по трехцентовой цене. На самом деле они отправлялись, лишая баланс оговоренной суммы, но по адресу не поступали. Исчезали в нирване. Но, тем не менее, перспектива поговорить, не вставая с кровати в полном одиночестве, воодушевляла.
Карты мы приобрели без проблем, но тут же попали под бдительный полицейский надзор. Два усатых важных, одетых в форменную одежду, представители власти возникли, как из пыли, как из грязи — из ниоткуда. Достали свои бамбуковые палки, которые у них вместо дубинок, и на местном очень недовольном языке стали нас критиковать. Мы с Олегом переглянулись: деньги вымогают, гады, за растаможку типа. Они, как и положено в таких странах, трактовали законы по своему усмотрению. По-английски эти рэкетиры в мундирах говорили не очень хорошо, а вернее, совсем не говорили. Мы, быстренько отвернувшись, выдрали симки и передали полицейским все сопутствующие реквизиты, внушительные такие коробочки. Но те никак не унимались, продолжая визгливо голосить, размахивая своими палками. И один из этих невежливых типов, доведя себя до состояния, когда сам себе уже казался чуть ли не раджем, или махараджем, приложился бамбуком по плечу нашего повара. Моментально получил по голове, отлетел на положенное расстояние и притворился спящим. Я сразу же притянул к себе за грудки второго типа, следует заметить, очень удивленного. Выдрал из окоченевших рук палку и, перехватившись за концы, саданул об колено. Хорошо хоть в последний момент притормозил немного, усомнившись в правильности своего поступка. Не то сломал бы свою ногу к едрене-фене. Потом зашвырнул крепчайший бамбук в ближайшие пыльные тростники, и мы с Олегом поспешили на судно.
Уже смеркалось, поэтому всколыхнувшуюся толпу на нашем пути мы приняли за заурядных хулиганов, решивших поправить свое никчемное материальное положение за наш счет. Алгоритм действий уже был выработан, и я, оценив серую толпу, быстро выделил главаря, в темпе рубанул ему прямым в подбородок. Тот обреченно растекся по пыли, а мы с Олегом уже вовсю голосили грозными криками, обещая всех сейчас порвать и разбросать до самого Китая. Но что-то пошло не так. Мы даже сначала не поняли, что в нас смотрел ствол пистолета. Вот незадача, кольт-то полицейский. Откуда он у этих оборванцев? Но размышлять было некогда, лапки задрали кверху и пошли куда-то в сторону того ларька, где несколько минут назад отоварились карточками. Толпа ликовала, будто поймали лидеров тайных повстанцев. Переступили через Олегова крестника и, понуждаемые стволом, вошли в сарай с телефоном, преодолев до него еще метров сто. Там же находилась комнатенка с решетчатой дверью, куда нас и впихнули. Ясное дело — цугундер.
Грустно стало ужасно. Ну а те добровольные народные индуистские дружинники хорохорились вовсю. Один, тот, что с пистолетом, даже звонить куда-то начал.
— Олег, если нас определят по этапу — мы погибли. Никто нас не защитит.
— Да лучше об стенку убиться, чем к этим уродам в лапы попасться.
— Тогда давай уж вместе, на счет три.
Олег внимательно посмотрел на меня, потом, разведя руки, прижал нас спинами к решетке. Я обернулся и отметил, что тот, что был с пистолетом, сейчас оживленно орет в телефонную трубку, убрав оружие, и начал отсчет:
— Шесть, пять, три.
И мы ломанулись со всей нашей массой на противоположную стену. Она, видимо, не была рассчитана на подобное обращение и проломилась, как гипсокартоновый лист. Только пыль взметнулась от выпавшего куска, когда мы вывалились вместе с ним наружу. Какие-то прутики уныло обрамляли получившуюся дыру, когда я бросил беглый взгляд назад.
— А шо, хорошо, что они стены из коровьего навоза лепят, — проговорил Олег, приняв стойку низкого старта. — Ходу!
И мы помчались, огибая место торговли, как два мустанга, внезапно обретшие свободу. Через пять минут мы уже вынырнули из-за контейнеров напротив нашего трапа и спокойно поднялись на борт. Честно говоря, я каждый миг ожидал если не выстрела, то крика. На причале была целая тьма народу, они окружали жуткого вида тягач, на котором обреченно возлежал громаднейший ротор, наверно, часть какой-то национальной электростанции. Индусы, по своему обыкновению, орали друг на друга и махали руками, как заклинатели змей. На нас пока никто не обращал внимания.
Мы поднялись на борт и только тогда облегченно вздохнули.
— Неплохо так за карточками прошвырнулись.
— Предлагаю завалить пару — тройку тигров, — предложил я.
— У меня контрпредложение: оставить зверьков в покое, но снять стресс вискарем. А шо, у нас на флоте так! — отреагировал повар.
— Идет, через восемь с половиной минут встречаемся в нейтральной каюте, например у Стюарта.
Тот нас встретил через положенное время без удивления, можно сказать, даже с энтузиазмом. Конечно, ведь вместе с нами пришли литровая бутыль шотландского виски «Хайланд Бриз», помидоры — огурцы, копченый угорь и различные мясные производные. Все это, подгоняемое алкоголем, шлифовалось все тем же дрессированным тигром. Разговоры, конечно, обыгрывали сегодняшнее событие. Мы не сомневались, что рано или поздно власти нагрянут на поиски злоумышленников. Но также решили, что будем сидеть в каютах до тех пор, пока потерпевшие индусы не угомонятся, либо не приедут из российского и украинского консульств поверенные. А то, что государственные мужи не будут обременять себя этим трудом, мы даже не сомневались. Поэтому решили оставаться на борту, несмотря ни на что, в чем нас поддерживал отсмеявшийся вволю Стюарт.
И вдруг раздался мощнейший удар, после которого с некоторым запозданием судно закачалось. Мы, балансируя рюмками, допили остатки из бутылки, и Олег, выглянув в иллюминатор, сказал:
— Эти придурки уронили ту большую штуковину, которую привезли на тягаче. Даже причал треснул.
— Как там насчет жертв? — поинтересовался я.
В это время вбежал вахтенный, предложив срочно готовить главный двигатель по причине отхода.
— Слава богу! — сказал Олег, и мы все втроем побежали в машинное отделение. Там уже сидел, поблескивая толстыми стеклами очков, старший механик Судак, бессмысленно уставившись на нас. И в каждом блике его линз отражался танцующий на задних лапах тигр.
— Ладно, вы сюда прибежали. А я-то зачем? — удивился повар.
— А ты вон с приятелем пообщайся, — предложили мы и удалились по рабочим делам.
На душе действительно полегчало. Хотелось кричать лозунги и петь глупые песни. Вернувшись в ЦПУ, обнаружили, как среди смятых пивных банок восседал дед, а над ним нависал наш кок. Их диалог был в самом разгаре.
— Шайзе, — говорил Судак.
— Нихт шайзе, — энергично водил перед дедовским носом напряженным указательным пальцем Олег. — Абгемахт.
Судак на пару секунд задумывался, потом снова выдавал эту свою кодовую фразу. Повар, присевший было, вскакивал и, размахивая пальцем, произносил критическое опровержение.
— Да, сдается мне, они нашли общую тему, — предложил Стюарт.
— Слава богу, мы уехали отсюда, — ответил ему я.
Берег становился все ближе и ближе. Уже можно было различить отдельные пальмы, обозначающие границу песка и начало почвы. За ними стояли стеной мрачные в своей густоте кусты, деревья, лианы — джунгли, одним словом. Присутствие человека не угадывалось. Хотя вполне подразумевалось — мобильная связь-то присутствовала, правда в крайне зачаточном состоянии.
Стюарт баюкал руку, которая приняла предельно опухшую форму, цвет имела удручающий багрово — сизый и пульсировала болью. Да и я не чувствовал себя огурцом — молодцом. Нога время от времени напоминала о себе, голова испытывала похмельный синдром при каждом движении. Можно было, конечно, жрать болеутоляющие таблетки горстями, но как-то решили подкрепить ими свой дух и тело во время ночевки на берегу, не злоупотребляя, абы не привыкнуть.
Слегка повеселившись воспоминаниями о родине шахмат, теперь вновь ощутил накат одиночества. Домой, боже, как хочется домой! Стюарт тоже молчал, уткнувшись взглядом в какой-то ориентир на берегу. Наверняка сейчас в мыслях находился в своем уютном доме в портовом городе Фалмуте, окруженный вниманием любимой жены, многочисленных детей, ленивой собаки и воспитанной тещи.
Высадку на берег совершили в полном молчании. Спрыгнули в абсолютно нейтральную к телу воду, поморщились, я снял мотор, и потащили лодку сквозь мутную полосу прибоя. Под ногами неприятно просачивался сквозь пальцы мельчайший песок, приходилось наступать на осклизшие стебли тростника, казалось, что какая-нибудь злокозненная прибрежная живность сейчас укусит беззащитную пятку, добавив организму еще одну проблему со здоровьем. Но обошлось, вытащили нашу легкую посудину на сушу, наметили место, где бы нас не потревожил прилив, по следам прикинув уровень подъема воды. Решили перевернуть лодку, забраться под нее и проспать до утра. Ну а завтра двинуться на поиски человека разумного, дабы определиться, как и каким властям надлежит докладываться о нашем бедственном положении.
Время указывало на вечер, тело просило отдыха. Перекусили все той же доброй пароходной едой и вдруг, откуда ни возьмись, от зоны зеленых насаждений, видимо, набежала целая шайка обезьян. Какие-то негостеприимные приматы, человек эдак под тридцать, стали требовать от нас, чтоб мы покинули их жизненно важное пространство подобру-поздорову. А не то они нас на части разорвут, надругаются над нашим нехитрым имуществом, потому что они — банда, а мы — всего лишь два полумертвых от усталости инвалида умственного труда. Естественно, обезьяньему языку ни я, ни Стюарт обучены не были, но по всем непристойностям, которые позволяли себе вольные дети джунглей, можно было примерно постичь смысл их кривляний.
— Слушай, эта братва так просто не отстанет. Может, пристрелить их вожака для острастки? — кивнул головой Стюарт в сторону самого крупного самца, который демонстративно наложил большую кучу и теперь старался бросить это дело вместе с песком в нашу сторону.
— Ну, а вдруг у них матриархат? Я лично про обезьян ничего толком не знаю. Видел в цирке, кино и зоопарке, а вот передачу «В мире животных» смотрел как-то не очень внимательно. Да и к тому же шуметь пока не хочется. Неизвестно, кто откликнется на наш выстрел, который вряд ли будет удачным.
Обезьяны тем временем улюлюкали, как индейцы и, поощряя друг друга хлопками передних лап (рук, вообще-то) по бедрам, подбирались поближе. Некоторые бросали в нас всякую ерунду, и было ясно, что если мы не предпримем ничего, то эта озорная толпа вскорости начнет безобразничать среди наших избитых тел.
— Придумал, — сказал я и подошел к пока еще не перевернутой лодке. Набрал в горсть стреляные гильзы, которые в достаточном количестве валялись на днище после наших стрелковых упражнений.
Стюарт с интересом наблюдал за моими действиями. Приматы тоже притихли, озадаченные моими передвижениями.
— Эх, расступись, братва! — крикнул я и начал одну за одной бросать остатки патронов, как только мог далеко, в толпу задергавшихся хвостатых агрессоров. Те, вдруг, повели себя уже не так самоуверенно. Шерсть вздыбилась, угрожающие голоса вдруг превратились в визги ужаса, и обезьяны стремительно умчались под прикрытие лесонасаждений.
— Забавно, — произнес Стюарт. — А еще что-нибудь умеешь, чтоб, например дождь пошел?
— Дурень, ведь все животные, знающие о двуногих соседях, должны помнить, что у них есть ружья. А запах ружья сопровождается запахом пороха. Ружье — это для фауны некоторые неприятности, может быть даже и смерть. А запах пороха — это должно быть тревога, стимул к решительным действиям, например к быстрейшему отступлению. Да, ладно, сейчас разбросаю гильзы по кругу, будут они нас до самого утра, надеюсь, от всяких диверсантов защищать.
Солнце уже почти село, когда мы закончили все приготовления для нашего ночлега: перевернули лодку, куда предварительно сложили все наши нехитрые пожитки, подготовив два более-менее сносных ложа, разбросали по округе остатки гильз. Забрались внутрь и пожелали друг другу спокойной ночи.
Как всегда так случается, что ждешь — не дождешься, когда бы прилечь, а, оказавшись в горизонтальном положении — и спать невмоготу. В голову лезли дурацкие мысли, и чем больше старался от них избавиться — тем навязчивее они становились. Стюарт уже давно дышал ровно и спокойно, проглотив на сон грядущий ударную дозу обезболивающего. Внезапно, он позвал меня.
— Слушаю. Что хочешь сказать? — откликнулся я.
— А, может быть, это были люди?
— Кто — люди? — не понял я.
— Обезьяны, — сказал он и, слабо застонав, перевернулся на другой бок.
— Спи, спи, старина, нам еще до твоего Корнуолла и моей Карелии долго добираться, — прошептал я и незаметно погрузился в сон.
Наверно, большую часть ночи все-таки проспал без сновидений. Потом, вдруг, оказался у себя на даче перед камином. На улице надрывался Максим. Лаял, как оглашенный. Может, есть хочет? Да вряд ли — никогда он у меня не ел, разок чайку вместе попили, когда он помогал мне по электрической части. И живет недалеко, чего это он лаять-то начал? О, блин, ведь Макс — это человек. Как же зовут мою собаку? Николай! Точно, Коля! Ничего себе имечко для четвероного друга! Голос у него — как из бочки, а вот ростом не удался. Когда едет на своем мопеде, то из-за руля лишь одна голова видна. Как у былинного героя Святогора. Лилипут он или карлик? Зато постоянно с папироской, вот голос у него и стал таким грубым. А ему-то гавкать зачем? С ума, что ли, сошел или с перепоя? Боже мой, что за псина орет во дворе? Ведь собаки-то у меня пока на даче не имеется.
Да это люди, то есть обезьяны упражняются в лингвистике! Ну, да и пес с ними.
Спустя некоторое не подвергающееся контролю время, по днищу будто веслом с размаху кто-то врезал. Я несколько секунд пролежал с открытыми глазами, осознавая, где я, кто я? Вспомнил о неучтивом стуке в нашу лодку. Это просто вызов!
Осторожно вылез наружу — и никого поблизости не обнаружил. Уже вовсю светало. Вокруг ни души, океан еле колыхался, рядом валялся кокос. Стало ясно, что за удар мне сыграл побудку. На ближайшую пальму забрался краб — пальмовый вор, перекусил черенок, поддерживающий связь между орехом и деревом. Хорошо, что сама пальма не упала.
Перевернул нашу крышу, предоставив на всеобщее обозрение английского бизнесмена, который ленился под брезентом. Щеки у Стюарта ввалились, обросли щетиной, он стал очень похож на Джорджа Клуни из «Идеального шторма».
— Однако пора ехать домой, чувак, — сказал я ему.
— Да, друг, хватит, погостили.
Мы ополоснулись в океане, обстоятельно подкрепились, столкнули лодку в воду и, запустив мотор, поплыли навстречу судьбе. Путь наш будет тяжел и опасен, сквозь шторма и ураганы, мимо кровожадных пиратов и свирепых акул. Но мы уверены, что скоро увидим корнуэльские скалы, а потом и благословенные ладожские берега.
А обезьяны, вышедшие на берег, вытирали мохнатые мордочки, но слезы все равно оставляли дорожки и капали на песок, моментально испаряясь. В руках обезьянки держали маленькие платочки, которыми они отчаянно махали нам вслед: прощайте, друзья!
Хм, ничего себе конец. Вообще-то не совсем, вернее совсем не финиш.
На самом деле, не имея понятия, куда же двигаться, поплыли вдоль берега, но Стюарт отметил ослабление и исчезновение мобильной связи. Совершили противолодочный маневр и поплыли в другую сторону. Обезьяны из зарослей провожали нас злыми взглядами, крутя пальцами у висков. Но связь прекратила пропадать. Стало быть, направление выбрано верное, к цивилизации.
Чувствовали мы себя уже вполне сносно. Рука у Стюарта была похожа на подушку не очень эстетичного цвета. Боль, конечно, никуда не делась, но как-то притупилась, временами он даже забывал о ней. Зато два пальца: мизинец и безымянный, перестали шевелиться. За неимением медицинского ухода, Стюарт постоянно старался запихнуть свою раненную конечность в ведро с морской водой. Мне было очень его жалко, но когда я совершенно случайно из контейнера с рыбацкими снастями достал маленькое зеркальце, предназначенное для привлечения внимания самолетов — вертолетов — поисковиков, и заглянул в него, то мне стало очень жаль себя. Если некоторая отечность лица прощупывалась пальцами и ощущалась при разговоре, то громадные черные синяки под обоими глазами, впервые увиденные мною, вкупе с абсолютно красными белками произвели на меня шокирующее действие. Я стал интенсивно смачивать полотенце в морской воде и прикладывать то к одной половине лица, то к другой.
— Мы с тобой, как банда инвалидов, — ухмыльнулся Стюарт, обратив внимание на эти мои попытки самолечения.
— Боже мой, желание встретиться с доктором у меня сейчас сильно, как никогда.
— Надеюсь, скоро оно осуществится, — сказал Стюарт и кивнул в сторону береговой линии далеко по носу нашей лодки. Там просматривалось некое подобие сооружения, естественное происхождение которого невозможно было бы объяснить, если не принимать во внимание фактор человеческих рук, не очень умелых, но сколотивших намек на кривую мачту, да, вдобавок, вывесив на самой вершине некогда красные трусы. Прекрасный ориентир!
— Ну что ж, приходится приступать к завершительной стадии нашей спасательной операции. К сожалению, она будет не из самых простых, потому как неизбежен контакт с местным населением. Чего-то две последние попытки узнать о жизни малайского простого сообщества не внушают оптимизма, — мне совсем не хотелось с кем-то контактировать, ожидая подвоха, но без этого не обойтись.
— Да ладно, всего делов-то: узнать, где мы находимся, сделать заявление полиции, — успокаивая, скорее, себя, проговорил Стюарт.
— Да, согласен. Как у нас говорят: бог не выдаст, свинья не съест.
— Поехали прямо на лодке?
— В смысле?
— Ну, я имею в виду, что не будем подходить к берегу, чтоб по суше осторожно разведать?
— Да, знаешь, Стюарт, мне так кажется, лишнее это. Если это бандиты, то увидели они нас уже сто раз. А раз пока не слышно ни криков, ни предупредительной стрельбы, — я три раза сплюнул через левое плечо, — поехали уж какие есть. Там видно будет. Как говорил один герой одной занимательной книги: «Упремся — разберемся».
Мы поехали на малых оборотах, ежесекундно готовые к неприятностям, держась ориентира. Но намек на присутствие человека на этом и ограничился: вокруг, куда хватало взгляда, расстилалась тишь, да гладь, да божья благодать. А мы-то надеялись, что дальше увидим если и не мегаполис, то аккуратные домики, постриженные газоны, улыбающихся сестер милосердия, готовых бежать к нам на помощь наперевес с каталками, и морского чиновника с билетами на самолет в руках. Чертовы трусы! Повесил какой-то мутант, хвастаясь размерами своей задницы!
Разочарование было велико. Я даже чуть к берегу рулить не стал, но вовремя опомнился, выровнял лодку и добавил оборотов.
— Знаешь, — протянул Стюарт, — если к вечеру мы никуда не приедем, то придется путешествовать пешком — бензин кончится.
— Фатально, — ответил я.
— Хорошо, что еще не качает.
Я только вздохнул в ответ.
Самые настоящие моряки — это рыбаки. Такая вот морская истина. И еще одна: если ты ни разу не блевал и не писал в раковину умывальника — значит и в море ты не был. Хотя эта последняя истина теперь несколько устарела. Дело в том, что раньше на судах в каютах не обязательно должен был присутствовать унитаз. А вот умывальник — непременно.
Когда штормит, или попадаешь в эхо далекой непогоды — океанскую зыбь, то обязательно вспоминается Макаревич с его «в сущности, буря — пустяк». Сюда бы его с гитарой песенку попеть.
Судно трясется, кряхтит и стонет, удары волн воспринимаются всем корпусом. В каюте приходиться исхитряться, чтоб закрепить все свободные предметы, а они имеют обыкновение освобождаться и в своем свободном падении наносят некоторый урон интерьеру, бытовой технике и лежащему в койке хозяину каюты. Как даст по башке неизвестно откуда вылетевшая книга Леонида Соболева, вспыхнет в одуревшем сознании зеленый луч, но силы, чтоб изловить энергичное произведение Мастера, нету. Она вся потрачена на то, чтобы, раскорячившись над унитазом, пытаться испугать последнего грозным полурыком — полустоном. Наконец, подняв руки, как клешни, перехватываешь разбушевавшуюся литературу. Облегчение? Ничуть не бывало. Просто теперь слышно, как раздаются из салона удары конвульсирующего холодильника, сорванного из своих стальных креплений. И, боже мой, надо идти его подымать, привязывать посреди осколков разбитой посуды и пролитого молока. А кроме этого жизненно необходимо контролировать работу главного двигателя и всех остальных механизмов, потому что прекрасно понимаешь: в случае кривляния какого-нибудь агрегата, снежный ком отказов остальных участников механического процесса может привести к самым неприятным последствиям. И одно из них — судно, развернувшееся бортом к волне, даст необратимый крен и все. Капец. Теоретически спастись можно. Но практически — кому как повезет. Моряки — народ очень суеверный, большая часть из них возит с собой иконы. Вот так и получается, что остается уповать только на святого.
Конечно, к качке тоже постепенно можно привыкнуть, но приходиться мириться с фактом, что иммунитета к морской болезни не существует. Привычка есть, но ее обретать приходится каждый раз заново. Даже если всего месяц мозжечок проводит в состоянии покоя, не пытаясь поймать равновесие, то первое же волнение на море провоцирует волнение в душе: «Почему такая лабуда? Ведь совсем недавно на такую качку и внимания-то не обращал!»
Но спустя время, адаптировавшись к постоянным изменениям центра тяжести, примирившись с мыслью, что все мы под богом, авось и пронесет на сей раз, начинается период восхищения мощью океана. Выглянешь в иллюминатор четвертой палубы — сердце замирает, настолько ничтожным себя ощущаешь посреди великолепия пены, брызг и мириад тонн воды. Нос судна полностью зарывается в волну. Корпус содрогается несколько раз. Волна, накрывшая бак, как будто взрывается — рассыпается бесчисленным множеством мельчайших белых брызг выше штурманского мостика. Как гигантский гейзер пара. Если светит солнце — частенько светило не скрывается облаками — в брызгах появляется радуга — дуга. Она стремительно мчится на надстройку, увеличиваясь в диаметре. И по иллюминатору барабанят капли, мешая сфокусироваться, а на нос уже накатывает очередной вал.
Качка доставляет массу неудобств: есть трудно, спать приходится урывками, работа опасна травмами. Но делать-то нечего, с судна посреди океана не сбежишь. Невольно приходится приспосабливаться.
Случилось так, что на одном из пароходов, пересекая буйную Атлантику, я отправился в душ. Он у нас в каютах совмещался, как обычно, с маленьким помещением туалета. Дверь из гальюна по прямой смотрела на дверь из каюты, та, в свою очередь, через полутораметровый коридорчик располагалась перед входом в каюту деда. Старший механик иногда для профилактики оставлял свою дверь в открытом настежь положении. Курил он, как паровоз, иллюминатор по причине проникновения морской воды открыть не представлялось возможным.
Для интереса можно устроить аттракцион для сильных духом мужчин: помывка в душевой кабине, расположенной на качелях, которые находятся не в состоянии покоя. Струя воды постоянно меняет свое направление, приходится ее ловить. К тому же добавляется маленькая сложность: если удалось, как следует раскорячившись между стенками кабинки, добросовестно намылиться, то трение, как таковое, становится практически незаметным. Иными словами, устоять на ногах довольно сложно. А если в одной руке — мыло, в другой, допустим, на беду — мочалка, а пол внезапно накренился под самый невинный угол в десять градусов, то чем же держаться?
Вот в такой момент, весь в пене, как взмыленная лошадь, я и ухнул всей своей массой в дверь душевой. Она, подчиняясь насилию, открылась: милости просим на выход. Но, то ли в этот раз пароход сильно завалило на борт, то ли просто удачное стечение обстоятельств, открылась одновременно и дверь из моей каюты. Я, поскальзываясь и махая руками в тщетной надежде зацепиться за что-нибудь, вылетел в коридорчик, откуда, не замедляясь, рыбкой сиганул в гостеприимно распахнутую дедовскую жилплощадь и смачно приложился к двери в его гальюн. Только пенные брызги по сторонам полетели. Старший механик очень интеллигентного вида с блестящей лысиной в полголовы и тоненькими усиками подпоручика укоризненно посмотрел на меня поверх очков — он сидел с томиком Батюшкова на диванчике у иллюминаторов.
Я сказал: «Извините», и, получив ускорение в обратную сторону, заскользил обратно к себе. Дверь в мою каюту за мной с треском захлопнулась. «Вот и помылись!» — почему-то со злостью тогда подумалось мне.
Но ведь не все время качает, случается и хорошая погода, когда приводится в порядок то, что успело натворить взбесившееся море. А у рыбаков на их маленьких суденышках, да в ревущих северных широтах, отдыха для вестибулярного аппарата практически не существует. К тому же все так насквозь пропахло рыбой, что и никакого шторма не надо, чтоб почувствовать в животе неуютную слабость. Вот они — настоящие моряки!
Некоторое время мы ехали молча. Каждый был наедине со своими мыслями, со своей тоской и своей болью. Ужасно скучное занятие.
— У меня предложение, — нарушил тихий час я, наконец, изловив мысль, которая неуловимо кружила в моей голове уже не одну минуту.
Стюарт ничего не ответил, только кивнул мне, мол, продолжай.
— Я считаю, что нам нужно прервать методичное изучение местной береговой линии.
— Не понял.
— Нужно просто дождаться предсумеречного времени на берегу, чтоб потом поплыть подальше в море.
— Оригинально. И что ж нам там делать? Утопиться на закате? — недоуменно полюбопытствовал мой тупой друг.
— И я тебе отвечу. Но сначала скажи мне: что становится ночью?
Стюарт пристально посмотрел на меня. И в его взгляде не было и тени понимания, одно только подозрение и печаль.
— Ну что ты вылупился на меня, как психиатр на пациента? Отвечай, давай, не выеживайся!
— Ну, ночью становится тихо, птички дрыхнут на ветках баобабов, люди ложатся спать. Во, становится безлюдно! — обрадовался мой собеседник.
— Экий, вы, батенька, глупенький! Я другое имел ввиду. Днем светло — а ночью становится…
После некоторой паузы Стюарт, наконец, выдавил:
— Темно.
— Браво! В темноте люди имеют обыкновение зажигать свет. Разве не так?
— Так. Ну и что?
— Эх, блин, Стюарт! Какой ты непонятливый! Мы отойдем в море, станет темно. Посмотрим на землю. Там где будут видны огни — есть те, кто их зажигают. А не просто трусы на палочке вывешивают. Прикинем направление, может, оценим расстояние. По крайней мере, будем знать, где эта чертова цивилизация! Ведь не Робинзон же Крузо те трусы на шест поднял, чтоб махать проходящим судам!
— Логично. Как это до меня сразу не дошло? — воодушевился Стюарт. — Греби на сушу.
Остаток дня мы провели, питаясь и набираясь всяческих сил. Но, приняв какое-то решение, почувствовали если не облегчение, то отпор черной тоске точно.
Наконец, солнце начало клониться к горизонту, мы быстро собрались и поехали вдоль берега по дуге, забирая все дальше в открытое море. Темнота, как то водится в этих широтах, сгустилась достаточно быстро. Хотя до этого мы ежеминутно бросали взгляды назад, но глазам было не за что зацепиться: ровная береговая линия, постепенно отдаляющаяся от нас.
Однако когда тьма сгустилась до состояния ее физического осязания, Стюарт вежливо поинтересовался:
— Ну, что скажешь, на сей раз?
Я до рези в глазах уставился по направлению к невидимой суше. И кое-что углядел.
— По-моему, там какие-то огни.
— Значит, мне не показалось, — невозмутимо резюмировал он. — Что ж, твой метод оказался наилучшим в нашем положении. Поехали туда, что ли.
Мы последовали в сторону света, который креп с каждой минутой нашего к нему приближения. Как на маяк. И вдруг, раз — и огни пропали.
— Опа — на, ведь не показалось же нам одновременно! — почти закричал я.
— Может, причудливая береговая линия заслонила нас от них? — предположил Стюарт.
— Надеюсь, это ландшафт, если уж на то пошло, а не причудливое поведение господина Чубайса, приехавшего с визитом.
— Хотя, смотри, где-то там даже целое зарево на небе. Должно быть, крупный город, раз так сверкает.
— Да, действительно. Но, полагаю, что полезную информацию для себя мы вынесли, пора к берегу двигать. В темноте можно налететь на что-нибудь, а это совсем необязательно, — предложил я.
— Что ж, давай остановимся на ночевку, а со светом отправимся делать вещи.
На том и порешили, правда, до берега пришлось добираться долго. Или это мне показалось? Вытащили лодку на песок, но переворачивать не стали, разлеглись в ней, закутавшись в брезент. Пожелали друг другу спокойной ночи. И уже почти засыпая, почему-то подумал про Новый год.
Люблю я этот праздник. Так же, как День Победы, Пасху и семейные дни рождения. Это потому, что всегда с уважением относился к сказкам. Не помню, верил ли я в детстве в Деда Мороза, но зато поверил, начав взрослеть. Потому что я сам он и есть. Хоть ненадолго, на пару часов, но мне этого было достаточно, чтоб отвлечься от всех забот, присоединившись к великому братству бородатых весельчаков в халатах. Во время старших классов на новогодних вечерах поздравлял со сцены всех ровесников, участвовал в постановках для младших классов, не забыв перед этим раздавить бутылку сухого вина на троих — четверых в пионерской комнате или комитете комсомола. Легко и радостно.
Позднее, когда мои дети радовались красавице — елке в ожидании чудес, надев бороду и запахнувшись в традиционный красный халат, рассказывал им байки про нашу хлопотную дедморозовскую жизнь. Просто восторг ощутил, когда на корпоративном детском утреннике для детей работников организации присел в центре хоровода детишек в костюмах, среди которых была и моя маленькая дочка. Она все время рассматривала меня, загадочно улыбаясь, а когда я подмигнул ей, то, отбросив все сомнения, радостно крикнула: «Это мой папа!»
Да, здорово, под Новый год. Правда, уже несколько лет подряд приходится встречать новую цифру на обложке календаря, будучи вдали от родных, а именно, на пароходе. Не самый лучший момент для праздника, но, что поделаешь — работа. Да и дома вряд ли доведется одеть себя а-ля Дед Мороз. Новое время диктует новые отношения, и теперь новогодние старцы очень напоминают шоуменов, что я, конечно, не осуждаю. А сам, закрыв на пару секунд глаза под бой курантов, обязательно вспомню детский восторг: «Это мой папа».
Так с новогодними воспоминаниями я и заснул. Наверно, большую часть ночи снов не видел, но потом, вдруг, оказался в каком-то офисе на Лиговке на четвертом этаже. Я глядел из окна на здание напротив. Серый от пыли старый дом с магазином во весь первый этаж. Над магазином метровый карниз, на котором лежит целая гора бычков. Внизу, по проспекту, снуют озабоченные люди туда — сюда, глядя перед собой или под ноги. Из форточки окна над карнизом висит, высунувшись по пояс лысый чувак. Широкие волосатые плечи, иссиня небритый. Роняет окурок на гору, энергично убирается внутрь, но замирает на полпути. Медленно поднимает голову и смотрит мне в глаза. Я резко отскакиваю от окна, но успеваю испугаться пустых, как дульные срезы зрачков. Сажусь в лодке, будто весь состою из тревоги одной. Тянусь за пакетом воды. Приснится же такое!
Пора вставать, однако. Небо на востоке начинает светлеть. Надо двигаться в путь, чтоб одолеть максимум пути, пока хватит бензина. Опять же неспокойно на душе.
— Стюарт, подъем! Нас ждет горячая еда, обжигающий чай и радушие людей!
— Ты в это веришь? — морщась от боли в потревоженной руке, спросил он, выбираясь на песок.
— Честно говоря, не особо. Но что же, нам всю жизнь по этой пустыне ходить? — я широко развел обе руки.
Да пошел он в пень, этот говеный мир, если мы не сможем выбраться отсюда! Нет такой силы, которая бы смогла противостоять нам в нашем стремлении достичь дома! Мы — потомки двух древних наций, их опыт — наше достояние, мы в состоянии побороть все обстоятельства, наш дух сильнее боли и крепче страха!
Проверили состояние нашего бензобака. Не очень обрадовались, предположив, что у нас есть около четырех часов эксплуатации нашего механического движителя. Потом он будет кашлять, потом плавно стухнет без надежд на реанимацию. Разве что удастся разжиться канистрой бензина посреди мирового океана. Дальнейшее плавание будет происходить весельным способом.
Мы отошли от берега молча, разговаривать как-то не очень хотелось. Но тут подал голос старина Стюарт. Нет, он не стал лаять, ожидая поощрения, он просто предложил мне попрактиковаться в английском языке:
— Когда я первый раз выходил в море, романтика меня просто окрыляла. Я не чувствовал палубы под ногами. Было круто. Да и сейчас, время от времени можно на пару — тройку месяцев оказаться посреди океана: острота ощущений от этого восстанавливается. Но это же не способ зарабатывать на жизнь!
— Согласен, — подтвердил я.
— Так как же ты попал в морскую кабалу?
— О, это долгая история. Никогда не считал себя морским человеком, но так уж жизнь сложилась, что как бы далеко ни пытался бежать от моря, все равно прибегал к нему. Ведь земли-то мало, а воды — вон сколько вокруг.
— Времени у нас достаточно, рассказывай.
Было такое время, когда я заканчивал последний класс в школе, а кем стать — хоть убей, не определился. Но знал одно: обязательно стану питерским студентом. Учился на заочных подготовительных курсах в кораблестроительном институте. Просто готовился, зная, что вуз — один из самых престижных (оттуда даже в армию не брали), но поступать не горел желанием. Закончил эти курсы, как оказалось, вполне успешно, получил даже приглашение на сдачу вступительных экзаменов, но отнесся к этому без восторгов. А тут школа бац! — и осталась позади. Выдали нам аттестаты. Тогда внезапно понял, что наши учителя — тоже люди. Некоторые хорошие и добрые, а некоторые, к сожалению, не очень. Навела меня на такую мысль четверка по математике, совсем незаслуженная мною. Уже много лет прошло, но так до сих пор и считаю, что достоин был высшего балла: позднее институтский курс высшей математики и теории относительности без особого напряга одолел с безапелляционной «пятеркой».
Пришла пора сдавать документы на поступление. Куда? Так особых симпатий и не созрело. Приехал в корабелку с приглашением, а там меня, оказывается, уже ждали, во всяком случае, признали человека, честно окончившего у них заочные подготы. После обмена любезностями, из тумана всяких специальностей материализовался факультет прикладной математики. Вот, оказывается, куда я хочу поступать! Отправили меня на собеседование к декану. Тот оказался парень не промах. Перед дверью его кабинета стояла солидная очередь из золотых мам и денежных пап. Мне даже сначала показалось, что я ошибся, и это не то место, где проходят собеседование с абитуриентами (потому что моего возраста даже поблизости я никого не видел).
Но породистый и излишне вежливый дядька развеял все мои сомнения, сходу предложив мне, не терять попусту время, а сдавать экзамены на какой-нибудь простенький факультетец, ведь у меня же по профилирующему предмету «четверка» в аттестате, в то время как по другим дисциплинам — отличные баллы. Я попытался возразить, что это ошибка, что я очень успешно окончил здесь заочные подготы. Но он только вежливо посмеялся над этим. Короче, до экзаменов на прикладную математику меня не допустили.
Обидно! Пошел обратно забирать документы, а мне их не отдают. Говорят, поступай на судоремонт, потом, через семестр — два переведешься. Но к ремонту меня никак не тянуло, поэтому, вдруг, сказал, что пойду учиться на штурмана в институт водного транспорта. В приемной комиссии посмеялись: тоже нам институт — ведь с него в армию берут! Но я уперся, вспомнив, как меня полчаса назад вежливо назвали дурачком.
В ЛИВТе меня встретили без лишних вопросов. Штурманом? Пожалуйте. Пошел на медкомиссию. А там очередной удар: шумы в сердце (подростковые). Я обомлел: это серьезно? Да нет, говорят, через полгода пройдут. На следующий год приходите и поступайте. Если штурманом нельзя, то кем можно? Судомехаником — пожалуйста. Через год переведетесь. Я устал, я сломался. Чем год ждать, а ведь весной еще и в армию заберут, это получается три, если не четыре (если во флот) года, берите меня в судомеханики. Судьба, наверно. Сдал вступительные экзамены по математике на отлично, меня и зачислили, освободив от остальных испытаний. Пять лет учебы плюс два армейских года пролетели даже без мыслей о переводе куда-нибудь. Приходилось обеспечивать себя, потому как время настало лихое: моя страна в агонии умерла, появился президент, который дал добро на воровство. Я подрабатывал, как мог. И вдруг — защита диплома. Хорошо, а дальше-то что?
В бандиты подаваться не хотелось, в торговлю идти — душа не лежала, одна дорога — в Беломорско Онежское пароходство, в БОП, проще говоря. После третьего курса проходил там полугодовую плавательскую практику на могучем «Волго — Балте». Есть такие пароходы. Приняли меня на работу без энтузиазма, но и на том спасибо, ведь тогда устроиться на более — менее приличные заработки было весьма проблемно. И понеслась моя морская карьера. Стал я механиком, вот уж чего никогда не ожидал. Руки-то у меня обе были «левые», мучился при ремонтах всяких механизмов. Но со временем это прошло, научился при работе включать голову — стало попроще. Так бы свою карьеру и влачил, упершись в свой дедовский диплом. Но тут и в БОПе нашлись добрые люди, активно включившиеся в невинный процесс воровства. Суда распродавались, устроиться на пароход стало сложно, приходилось месяцами ждать подачки от своего инспектора по кадрам. А наш инспектор, проводя санкционированную с верха селекцию, вдруг меня с визы назначил на внутренний флот. Пытался я брыкаться, упирая на свое институтское образование и приличное знание английского, но тщетно. Инспектор, Плошкин, свирепо взглянув на меня, произнес революционные слова: «У нас российское пароходство — английский язык нам не нужен, а на образование нам наплевать, хоть академия, хоть училище». Уволился я по собственному желанию. Вот и началась долгожданная сухопутная жизнь.
Мой друг, мой институтский товарищ, человек, на которого я мог всегда положиться, предложил мне участие в одном занимательном проекте, порадовавшись за мою решимость расстаться с морями. Но убили его. Застрелили из пистолета. Плакал я вместе с институтскими корешами сначала на опознании Олега (но узнать его так и не смогли), потом на похоронах, когда несли закрытый гроб на вторую вязовую аллею Серафимовского кладбища.
Больше года маялся я по случайным заработкам: на предприятиях годами не выплачивали зарплату, улучшения не намечалось. Случайно, по стечению обстоятельств, удалось вновь устроиться в небольшую судоходную компанию. Отработал контракт, денег стало хватать, чтоб семье можно было питаться нормально. Потом еще один и еще. Потом в компании утонул пароход, и суда начали распродаваться. Снова я не при делах, но зато при настоящем морском опыте, ведь довелось мне тогда походить через океан, а не только в европейских морях практиковать.
Устроился к немцам, отработал. Вроде бы можно и на берег податься, постабильнее теперь там обстановка, но пока как-то не складывается. Хотя какие наши годы! Бог даст, справимся с этой напастью, домой доберемся, а там и посмотрим, чем дальше заниматься.
— А ты ко мне приезжай, я тебя работой обеспечу. Ну, и жильем тоже, — предложил Стюарт.
— Хорошо, мы с тобой обязательно об этом еще переговорим позднее. А пока не кажется ли тебе, что вот те строения на берегу — явно рукотворные.
— Вне всякого сомнения. А вот и лодки покачиваются на привязи.
— Ну, значит, приплыли: здравствуйте, девочки.
Сердце затрепетало, когда мы уперлись в берег. Все должно быть хорошо, но как-то на душе было совсем неспокойно. Еще сон дурацкий про Лиговку вспомнился. Надо отвлечься. Лодку подальше на сушу вытащить. Стюарт, помогая мне одной рукой, что-то пробурчал. Я его переспросил:
— Что сказал-то?
— Да, говорю, весла сопрет у нас местное население. Как пить дать, сопрет.
— А что, мотор не тронут?
— Мотор жалко. Что весла? Тьфу — и растереть. Пусть подавятся. Вот забрать бы его, не такой он и тяжелый. Потом на что-нибудь легко сменять можно.
— Ясно, тащить мне, ты с одной рукой не управишься. Возьми тогда мою сумочку. А, может быть, никому этого добра и не нужно?
— Наивный, — ухмыльнулся Стюарт. — Ты это местным голодранцам скажи. Нас, похоже, заметили: вон улепетывает один голозадый. Сейчас всему стойбищу про нас расскажет.
Я оглянулся и заметил, как в сторону ветхого фонда мчался быстрее ветра, сверкая голыми ягодицами, подросток. А может невысокий взрослый или взрослая — сзади и не разберешь. То, что на нем не было одежды, отнюдь не успокаивало. Вряд ли здесь пропагандировали идею нудизма или предпочитали в уединении загорать в стиле ню. Скорее, дело было в заурядной в этих краях нищете. Слава богу, что это не Индия, где целые орды полуголых подростков имели обыкновение нападать разом со всех сторон, разрывая на куски одежду, пытаясь поживиться с белой неодушевленной мишени, кем в их понимании являлись европейцы. Хотя, поживем — увидим. Скоро сюда примчится молодежь. По ее поведению можно будет сделать некоторый вывод о том, что нас может ждать в этой деревне.
Я отсоединил трудягу — мотор от лодки, между делом заглянул в бак, но уровня бензина там не обнаружил. Покачал его из стороны в сторону, но и звука никакого не услышал.
— Стюарт, старина, похоже, мы дошли сюда на честном слове и одном крыле.
— Это как?
— Да нету бензина. Все. Кончился.
— Ну, положим, не совсем. Вон он как радостно тебе на спину льется.
Вот ботва! Я держал мотор на плече, а он из отсоединенного топливного шланга уделал мне всю майку на спине. Ну это, должно быть, были последние капли. Теперь наш мотор готов для полезного обмена.
Послышался топот. И к нам, готовым двигаться к жилью, выскочила целая толпа чумазых черноволосых юнцов. Они остановились поодаль, шагах в двадцати от нас, пожирая нас глазами. С уверенностью можно было сказать, что это не дети обеспеченных родителей.
— Слава богу, что они прибежали без копий и луков, — произнес Стюарт.
— Ты что, думаешь, они — пигмеи? Это же дети! Сейчас взрослые подтянутся. Вот тогда и посмотрим на их вооружение. Ладно, пошли, что ли.
Дети с любопытством смотрели, как мы к ним приближаемся. Зрелище должно было быть достойным: я с мотором на плече и черными синяками под обоими глазами и Стюарт с рукой на перевязи, несущий на спине две переброшенные через здоровую руку сумки (в одной из них покоился наш единственный автомат). Щетина, впалые щеки, жесткая решимость во взглядах. Как шахтеры из забоя. Хотя, нет. Как ветераны с войны. Стюарт навоевал себе два баула добра, ну а я разжился лодочным мотором.
Когда подошли вплотную к подросткам, те, не отрывая от нас глаз, нехотя расступились. Разговаривать с ними мы не собирались, улыбаться и дарить конфеты — тем более. Просто прошли сквозь них, не сбавляя шага. Особо не торопились, к тому же хромота моя пока не исчезла окончательно. Но детишки по определению не должны были позволить нам беспрепятственно добраться до взрослых, когда шанс поживиться исчезнет напрочь. И точно, в спину нам полетело слово, как команда открыть огонь на поражение: «Доллар!» Конечно, если бы кто-нибудь из них крикнул: «Рубль!», или, на худой конец: «Дэньги давай! Давай дэньги!», я бы удивился. А так, мы, ученые горьким опытом встреч с попрошайками разных стран и разных народов, отреагировали адекватно, обломив всю толпу, возбужденно кинувшуюся к нашим карманам. Мы в один голос с валлийцем как можно грубее заорали: «Ауф, шайзе!» Удивленно переглянулись друг с другом — каких только слов не нахватались! И продолжили, каждый на своем диалекте. «Пошли вон, козлы!» — посоветовал юным дарованиям я. Стюарт же меня озадачил, потому что я не смог перевести его фразу.
Дети, не ожидавшие такого культурного обращения, застыли с открытыми ртами. Наверно, пытались перевести наши слова. Дожидаться продолжения мы не стали и пошли дальше.
А дальше, собственно говоря, и началась настоящая полудикая рыбацкая деревня. Какие-то строения, которые с большой натяжкой можно было зачислить в раздел сараев, покрытые пальмовыми ветками хижины, достойные архитектурных излишеств старого доброго Ниф — Нифа, даже парочка мотороллеров — а это уже почти цивилизация. И ни одного фонаря, ни одного столба с проводами. Что же они здесь без электричества промышляют? Пока нам не повстречался ни один взрослый субъект. Или все взрослые остались в недоумении стоять на берегу, пораженные нашей находчивостью? Тогда какие у них должны быть дети?
Но все наши сомнения разрешились, когда по утоптанным дорожкам мы подошли к некоторому строению, вызывающему смутные ассоциации.
— Да это же ресторан! — воскликнул Стюарт.
— Скорее, столовая, — кивнул я.
Да, хижина с открытой верандой и столиками, парочкой морщинистых мужичков, уткнувшихся в свои стаканы и которым, казалось, было на все наплевать, очень напоминала предприятие местного общепита. Из подсобного помещения доносился шум работающего дизель — генератора, вот он — источник электричества. Может быть, вчера ночью мы видели свет из окон этого бунгало, внезапно пропавший по причине плановой остановки генератора. Что ж, теперь надо найти власти.
Из кухни высунулась немолодая тетенька, коротко вскрикнула и скрылась обратно. Потом появился неожиданно высокий человек в белом переднике, узкоглазый и круглолицый, лет под шестьдесят. Он подозрительно начал нас рассматривать.
— Привет, — сказал я ему и душевно растянул рот в оскале, но он не ответил, продолжая нас разглядывать без тени улыбки.
— Вы говорите по-английски? — спросил Стюарт.
Тот продолжал пялиться на нас, будто пингвин на полярников: молча и бессмысленно.
— А по-румынски? — присоединился к милой беседе я, опустив мотор на землю. Плечо, освободившись от нагрузки, требовательно заныло, и я его начал слегка массировать.
Дядя в переднике промолчал и на этот раз. Но вставил свою реплику неугомонный валлиец:
— А ты что, на румынском говоришь?
— Не-а, не говорю.
— А чего у этого истукана тогда спрашивал?
— Да вырвалось как-то. Впрочем, какая разница! Он, наверно, просто немой, как краб.
— А что, крабы — немые?
— Да пес их знает! Стюарт, чего ты ко мне привязался?
— Ладно, ладно. Это я, чтоб разговор поддержать, — он повернулся к старикану и продолжил, при этом отчаянно жестикулируя. — Полиция! Почта! Телефон! Доктор!
Надо отдать должное жестам, которые показались мне абсолютно непристойными. Но дедок ожил, будто только этого и ожидал. Он замахал в ответ обоими руками в сторону скопления хижин, но не проронил ни звука. Может он действительно не может говорить?
— Что делать-то будем? — поинтересовался я у Стюарта.
— Пошли, что ли, совершим обзорную экскурсию по достопримечательностям этой дыры.
Я взвалил на плечо мотор и похромал за Стюартом. Действительно, деревня жила за счет морского промысла — у каждого дома висели сети и еще какие-то непонятные снасти. Народ повылазил из своих соломенных коттеджей, наблюдая за нашими перемещениями. Невысокие мужчины, одетые по местной моде: рубашки с короткими рукавами навыпуск самых разнообразных раскрасок и широкие темные штаны, загнутые почти до колен. Все, как один, были босы. Женщины в свободных платьях блеклой окраски, прихваченных поясами, шевелили пальцами ног и улыбались щербатыми ртами. Впрочем, и мужское население не проявляло по отношению к нам никаких намеков на агрессивные действия. Приглушенно переговаривались на своем языке, цокали языками, как белки, и улыбались, демонстрируя отсутствие некоторых зубов. Даже удивительно было, что никто не пытался навязать нам свои услуги гида, надеясь на доллар.
Мы шли от хижины к хижине, но почему-то не встречали даже намека на хоть какое мало-мальски государственное учреждение. Ни тебе вывесок, ни мундиров, ничего. Когда домишки кончились, стало понятно, что без помощи нам не обойтись.
— Кто-нибудь говорит по-румынски? — спросил Стюарт у ближайших людей. Женщина кокетливо отвернулась, а два низкорослых ее спутника расплылись в добродушных улыбках и заговорили, перебивая друг друга.
«Привет вам, о, великие путешественники! Ваш утомленный вид говорит о том, что пришлось вам пережить множество приключений. Но ваше спокойствие и горделивая осанка говорит, что все испытания вы преодолели с честью и достоинством. Так отдохните же в нашем дворце, вкушая изысканные яства и наслаждаясь утонченными винами, пока наши красавицы будут развлекать вас своими смелыми танцами». Вольный перевод с деревенского диалекта, который представился мне.
А Стюарт в это время не унимался:
— Полиция! Где у вас полиция?
Двое улыбающихся рыбаков (а кем они могли еще быть?) энергично затрясли головами, к ним на подмогу подоспели другие главы семейств. Женщины же в это время чертили грязными пальцами ног в пыли замысловатые фигуры.
— Макани ни буа, — как речевкой говорили они, и у меня начала идти кругом голова.
— Да что, козлы, неужели у вас и президента этой долбанной дыры не имеется? — отчаянно допытывался Стюарт.
— Староста, — сказал я.
— Что? — посмотрел на меня, как бы не узнавая, он. Мне такое поведение стало очень не нравиться: устал Стюарт, надо разрядить обстановку. Нет, конечно, я не собирался вытаскивать автомат и отстреливать каждого второго.
— Президент этой долбанной дыры называется старостой. Сейчас я покажу им жестами, кто нам необходим. Только ты своими телодвижениями меня не перебивай. А то у тебя все они на манер лыжника, отталкивающегося палками, хоть про больницу ты спрашиваешь, хоть про полицейский департамент.
— Ладно, попытайся узнать ты. У меня от этого общения дыбом встали все волосы на кулаках, так и хочется их пригладить.
— Спокойно, Ипполит, спокойно.
Для большего доверия я перешел на русский.
— Слушай, эскимос, положим, я хочу продать этот чудесный лодочный мотор. Вы же не думаете, что я собираюсь заправить его бензином, присобачить себе на спину и летать, уподобившись Карлсону, который живет на крыше. Хотя, по вашим безрадостным лицам понятно, что думать вы вообще не умеете. Короче, следите внимательно за моими движениями.
Рыбаки внимательно меня выслушали, открыли щербатые рты и покивали головами. Я поднял мотор и протянул ближайшему. Тот испугался и обернулся на сородичей, ища поддержки. Те свирепо ответили ему взглядами: дурачки подумали, что я собираюсь презентовать просто так столь бесценный предмет. Но развиться межобщинной неприязни я не позволил, сделав пальцами жест, который должен был быть понятным большей части населения планеты Земля. Я потер друг о друга большой и указательный со средним пальцами. По просветлевшим лицам понял, что до этих австралопитеков впервые дошел смысл моего желания.
Мой собеседник, не желая терять внимания, повторил мой жест и кивнул головой снизу вверх. Я чуть не рассмеялся: этот голодранец еще прицениться пытается. Показал ему обоими руками большой мешок и добавил:
— Доллары.
Тот печально развел руками — нету, мол. Тогда я обратился к его соседу, но тот сразу же признался в своей некредитоспособности. Впрочем, вся остальная толпа, моментально скооперировавшись, приняла позы грустных лягушек, разведя ласты по сторонам.
— Ты что, гимнастику решил парням показать? — фыркнул Стюарт.
Ну а я продолжил свою пантомиму. Я стал крутить головой по сторонам, всем своим видом (а особенно выпученными красными глазами) показывая, что кого-то ищу, продолжая тереть пальцы друг о друга. Наверно, очень интенсивно, потому что ощутил тепло и подумал, что еще немного — и смогу разжечь костер без помощи спичек. Главное, чтоб теперь они не разбежались в ужасе от увиденной зверской физиономии.
Но рыбаки поняли все правильно — не такие уж они оказались тупые. Сначала один, достаточно робко, потом другой, посмелее, потом уже все сообща показывали руками в сторону, откуда мы только что пришли.
Стюарт зааплодировал:
— Почти ушу.
— Слушай, — говорю, — все они показывают, что там, где мы только что были, водятся богачи, способные по достоинству проплатить за наш лодочный агрегат.
— Значит, если есть деньги, то они могут быть потрачены. Не в этой же убогой провинции, — Стюарт легко сделал правильные выводы. — Пошли обратно, может, кого пропустили.
Я сказал короткое напутственное слово очень довольным собой жителям:
— Гран мерси вам, бойскауты. Удачной вам рыбалки. Берегите своих жен — они у вас ногами рисовать умеют: подложите лист бумаги, запихните между пальцами карандаш — и деньги к вам потекут рекой. Только осторожно с карандашом: о когти не поцарапайтесь. При случае обязательно пришлем к вам будущих дантистов из всемирной лиги практикантов — зубодеров. Арриведерчи!
Сделал им ручкой салют, взвалил пропеллер с производными на плечо и похромал догонять Стюарта. Я ожидал, что общественность пойдет нас провожать, но те остались на месте. Обернулся, и мне почудилось, что они смотрят нам вслед почти с сочувствием. Ладно, упремся — разберемся.
Вдруг сквозь толпу с криком продрался лохматый парень. Наверно, опоздал к гимнастике, мчался откуда-то — весь запыхался. Он кричал нам: «Ман ки юселф!» Во всяком случае, так нам послышалось. Стюарт даже опешил:
— Кого это ты назвал обезьяной?
А парень, увидев, что привлек наше внимание, остановился на полпути между нами и толпой и с чудовищным произношением выдал:
— Что я могу сделать для вас?
А потом очень гордо посмотрел на земляков. Те с уважением кивали головами и по-беличьи цокали языками: просвещенный чувак!
Стюарт хмыкнул:
— Ну, наконец-то, хоть один разговаривает на нормальном языке. Итак, парень, поможешь нам выбраться отсюда в большой город к полиции, а лучше к английскому консульству, подарим тебе вот этот скоростной лодочный мотор. Идет?
Местный полиглот гордо обернулся к замершим в немом восторге односельчанам и ответил Стюарту:
— Что я могу сделать для вас?
— Ты что, глухой? Или я очень быстро говорю? Хорошо, скажу по слогам! — и Стюарт очень медленно и старательно повторил свою просьбу.
Парень вновь обернулся к толпе: там уже некоторые от экстаза присутствия на беседе на иностранном языке готовы были хлопнуться в обморок. И снова выдал нам:
— Что я могу сделать для вас?
— Ладно, Стюарт, пошли. Это просто попугай. Набирает политический вес в глазах общества, — вздохнул я.
Стюарт только сплюнул. И еще не один раз в наши спины летела крылатая фраза: «Что я могу сделать для вас?» Тем не менее, мы удалялись в одиночестве.
На пороге своего питейного заведения стоял немой управляющий и скалил нам зубы. Два посетителя, которых мы застали за выпивкой, исчезли вместе со стаканами. Отсутствовал также и один мотороллер.
— Наверно, босяки этого ханыгу имели в виду, типа денег у него немеряно. Хватит даже на наше сокровище, — Стюарт покрутил винт за моим плечом. — Только как же нам с ним объясняться? Все эти гримасы и махание руками мне уже надоели до чертиков.
— Ходи сюда, господины, — внезапно выдал немой и помахал нам рукой.
— Вот тебе и чудо! Что называется: обрел дар речи. К тому же даже английской, — хмыкнул я.
— Скорее всего, это пидиш — упрощенный под местные звуки род разговорного жанра. Ну и на том спасибо. Сейчас мы эту старую скотину пытать будем, — потер руки Стюарт.
— Пошли, полюбопытствуем, что ему от нас надо, а потом уж сами со своим вопросником попытаем удачу.
И мы, не торопясь, подошли к фальшивому немому. Тот обрадовался, как собачка, выпрашивающая кусочек колбасы. Делал полупоклоны, руками исполнял жесты уличного регулировщика, улыбался так широко, что глаза, и без того узкие, стали как смотровые щели у танка.
— Ходи сюда, джентельмена, кушай, пей, отдыхай.
— Что это он такой радушный стал? — почти шепотом спросил у меня Стюарт.
— Да просто наживу чует, стервятник этакий. Такой дядя без всякого зазрения совести опоит какой-нибудь дрянью, потом оберет до нитки да на помойку выбросит. И хорошо, если живым. Давай договоримся, что ничего здесь не есть, пить только из бутылки, открытой при нас.
— Ого, вы тут пить намереваетесь!
— Да уж от холодной газировки бы не отказался! Неужели тебе не надоела та безвкусная бурда из пакетиков?
— Между прочим, если бы я не догадался прихватить ее побольше, уже бы загибались от жажды.
— Согласен, согласен. Но не стоит отказывать себе в такой малости, как запотевшая бутылка сельтеровской газированной воды.
— И где ж ты надеешься эту сельтеровскую увидеть? Знаешь, сколько она стоит?
— Да знаю, знаю. Купил как-то в аэропорту за четыре евра поллитра. До сих пор совесть гложет за мотовство, но уж больно пить хотелось.
Я повернулся к торговцу.
— Старик, нам водки и соленых огурцов. Да поживее!
Тот несколько растерялся, едва поняв всего одно слово. Не мудрено, ведь, на сей раз, я обратился на чистом русском.
— Что ждешь, хам? Бегом! Господа офицеры жрать изволят! — продолжил я, чем ввел старичка в полнейшее недоумение.
— Ты чего дедка пугаешь? — спросил меня Стюарт.
— А нечего ему тут изображать из себя радушие и гостеприимство, — ответил я, а сам подумал: «Боже мой, что это я кривляюсь тут? Какая водка? Какие огурцы? Что это на меня нашло? Зачем пальцы гнуть? Ведь на самом деле мне просто очень страшно. Я ужасно боюсь заходить в это заведение. Я очень боюсь этого крепкого старика. Взгляд у него, как у ящерицы: холодный и безразличный. Такой человек способен на любую гадость».
— Ну что, пожалуй, войдем внутрь? — предложил Стюарт.
— Извиняй, водки нет, есть ром, — вставил свою реплику хозяин заведения.
— Сколько стоит? — спросил я.
— Договоримся, господины. Все дешево и честно. Лучший ром во всей Малайзии.
— Значит, все-таки Малайзия, — процедил сквозь зубы мой валлийский друг. — А я уж и на Индонезию грешил и вообще, на поди знай, что.
— А скажи-ка мне, любезный, как называется это место? — поинтересовался я.
— И как у вас насчет врача? — дополнил Стюарт.
— Это маленькая рыбацкая деревня, врача нет, но есть местный знахарь. Проходите внутрь, я попрошу за ним сбегать.
И мы вошли внутрь через крошечный коридорчик, в котором мог поместиться лишь один человек.
— Зачем такая теснота на входе? — ни к кому не обращаясь, спросил Стюарт.
— А чтоб контролировать всех входящих, — тоже безадресно ответил я.
— Что сказали? — поинтересовался хозяин.
— Ничего, ничего, — сказал Стюарт. — А как тебя звать-то? Вроде неудобно без имени обращаться.
— Моя имя Пит.
— Немного не по-местному, а?
— Родители во время войны придумали.
— Второй мировой, полагаю?
— Правильно, однако, идите, места есть, садитесь.
Я огляделся: действительно, внутри кроме нас не было никого. Стояли большие столы, за которыми могло бы разместиться по четыре человека — два у окна, два у стенки. Даже парочка зеркал чуть ли не в человеческий рост. Стойка для бармена, за ней полки с бутылками. Холодильник, за стеклянной дверью которого великое изобилие прохладительных напитков. Похоже, работает кондиционер, потому как было комфортабельно прохладно.
— Уютно у тебя, Пит. Хороший доход, наверно, приносит заведение? — полюбопытствовал я.
— Всякое бывает, когда много народу — когда никого.
— А когда много народу?
— Когда с города приезжают порыбачить — много людей. Пьют, едят, платят хорошо.
— Часто?
— Что — часто?
— Ну, отдыхать приезжают?
— Когда раз в неделю, когда несколько раз.
— Может, сегодня тоже приедут?
— Да нет, сегодня уже нет — поздно.
Мы сели за стол у окна, каждый посмотрел на себя в зеркало, каждый горестно вздохнул. Мотор лежал у стола, куда его положил я, и выглядел здесь крайне неуместным. Однако Пит не сделал никакого замечания, будто к нему всегда приходят с моторами и располагают их прямо посреди прохода.
— Кстати, Пит, как насчет доктора?
— Я уже послал человека за ним.
— А, может, ты знаешь кого, кто бы мог нам одолжить машину до города? Или, на худой конец, мотороллер. А мы бы расплатились вот этим чудесным скоростным агрегатом. Отдали бы насовсем.
— Нету у нас мотороллеров с худыми концами. Ну да что-нибудь придумаем, доставим вас до города. А что вы с лодкой делать собираетесь?
— А! С лодкой! — повторил Стюарт. — Ее мы продадим. Что, неужели здесь никому не нужна замечательная легкая лодочка?
— Как не нужна? Нужна! Только вот, как спасательная шлюпка с судна оказалась здесь, где суда отродясь не ходили?
— С чего это ты так решил?
— Так имя судна на ней написано. — Пит достал клочок бумажки и прочитал. — Эллесмере.
— Это имя у нее такое: Элсмир.
— А еще регистрационный номер ИМО. Разве теперь их лодкам стали присваивать?
Стюарт рассмеялся:
— Уж больно ты много, для хозяина закусочной, знаешь!
— Пит не всегда был хозяином ресторана, — гордо ответил тот.
— А кем ты был? Уж не пиратом ли? — вырвалось у меня.
Пит внимательно посмотрел на меня, потом изобразил лицом улыбку:
— Пит занимался только уважаемыми ремеслами, — и, меняя тему разговора, предложил. — Я у вас куплю лодку вместе с мотором за сумму, о которой мы переговорим после вашего обеда.
— Да мы не голодны, нам бы только попить чего! — в один голос вскричали мы, причем наши последние слова сделались не очень внятными, потому что мы увидели, как аппетитно выглядела еда на выносимых подносах, и слюна в мгновение ока наполнила рот. Видимо, растерянность отразилась на наших лицах, потому что Пит даже коротко рассмеялся, проговорив:
— Не беспокойтесь, еда не отравлена. Сейчас я вам продемонстрирую это.
Он взял из-под прилавка маленькую серебряную вилочку и отломил по очереди маленькие кусочки картофеля и рыбы с каждого из блюд.
— Что ж, неплохо! Рекомендую вам, господины. Сейчас принесут счет, который мы вычтем позднее из стоимости вашей лодки. Приятного аппетита.
Мы переглянулись со Стюартом, потому что вроде бы собирались отказываться от обеда, но больно уж аппетитно выглядел хорошо поджаренный картофель, и рыбка, обложенная дольками лимона, так и просилась на язык. Я вздохнул, а рука сама по себе взялась за прибор. Мой сосед напротив тоже не смог долго сопротивляться и, пристроив на стол раненную левую руку, со скучающим видом стал отламывать от еды маленькие кусочки и неторопливо посылать их в рот. Хозяин, поинтересовавшись, какие прохладительные напитки мы предпочитаем, принес запотевшую бутылку газировки, открыв ее на наших глазах. Потом пожелал нам еще раз приятного аппетита и решил скрыться, предупредив, чтоб при необходимости можно просто крикнуть его.
— Постой, Пит, когда доктор подойдет? — спросил Стюарт.
— Не беспокойтесь, скоро, совсем скоро, может через час с небольшим. Ешьте спокойно, не торопитесь. Туалет за барной стойкой слева.
— Спасибо. Кстати, ты можешь прямо сейчас взять этот мотор, раз уж мы договорились, что ты его все равно купишь.
— Хорошо, — сказал хозяин и, легко подняв агрегат, скрылся из зала.
Еда была вкусной, минералка холодной, но на душе было очень неспокойно.
— Знаешь, что я думаю по этому поводу? — поинтересовался я у Стюарта.
— Да, наверно, догадываюсь, но все равно скажи.
— Нет у меня к этому хозяину ресторана никакого доверия. У меня вот такие предположения: место это, если брать чистый бизнес питейного заведения — убыточное. Если сюда и приезжает кто развеяться, то доход от этого не большой. Сервиса-то, как такового, не наблюдается. Однако если это заведение здесь стоит, значит так кому-то нужно. Вспомни, как хорошо с моря просматривался одинокий огонь, который, вероятно, зажигается над этим зданием. Прямо, как маяк. Ну а кто сюда может приходить время от времени, если не контрабандисты. Или пираты, что, в принципе, одно и то же. Какой-то крупный город поблизости есть. Ну, может не совсем рядом, но отблески огней-то мы с тобой наблюдали. И вспомни, вдобавок, как смотрели на нас местные жители, когда мы пошли сюда. Никто даже не попытался составить нам кампанию! Они просто боятся, мне так кажется. Словом, ничего хорошего ждать нам не приходится. Согласен?
Стюарт невозмутимо сделал глоток из своего стакана с таким видом, будто в него была налита настоящая сорокатрехградусная амброзия. Отставил тарелку, наклонившись ко мне, и самым грустным голосом, который я когда-либо слышал, сказал:
— Никаких сомнений, что доход этот старик получает отнюдь не от таких вот обедов. Будут нас тут мочить, как однажды сказал ваш президент. Сначала погнав нас подальше, связался со своими компаньонами, узнал некоторую информацию, которая на его взгляд может принести прибыль, пригласил нас сюда, чтобы задержать на некоторое время. Кстати, сколько времени осталось до прихода врачей? Почти час. Значит, мы располагаем только этим временем. Что они хотят с нас поиметь? Деньги в сумке — возможно, сделать нас заложниками — вероятно, в любом случае все, что произошло с нами до этого часа — была лишь репетиция. Сейчас предстоит самое серьезное испытание. И ведь не убежать никуда! Мест этих мы не знаем, да и с нашими легкими недомоганиями скрыться — просто нет никаких шансов.
— Понял, что ты хочешь сказать: встретим граждан бандитов здесь, во всеоружии, так сказать. Досадно, что название места нам этот дед не сказал, а то можно было позвонить, попытаться запросить помощи.
— Подозреваю, что минут через пятнадцать — двадцать, Пит под каким-нибудь предлогом пойдет встречать врача. Может даже запереть нас тут на всякий случай. Хотя он тоже прекрасно понимает, что нам деваться некуда. Сдается мне, подъедут вооруженные люди на машине. Человека три, может четыре, но не больше. Старик-то оценил наше с тобой бойцовское состояние.
Некоторое время мы молча жевали еду, вдруг сделавшуюся пресной. Не хотелось даже попытаться хоть как-то приободриться. Самым большим желанием было закрыть глаза и прошептать: «Родная моя, мне такой странный сон приснился, что можно даже назвать его кошмаром. Как хорошо, что я дома. Как хорошо, что кошмар был лишь только во сне». Но сколько не пытайся жмуриться, мрачная небритая физиономия побитого неголливудской жизнью Джорджа Клуни так же уныло жевала жареный картофель, как и секунду до того. Стюарт, Стюарт, козел ты этакий, как же нам выбраться из этой западни?
— Знаешь что, Стюарт?
Он поднял на меня глаза, но ничего не произнес.
— Сколько себя помню, всегда считал жителей Уэльса самыми сильными боксерами на свете.
Стюарт хмыкнул и сказал:
— А карелы вообще самые упертые люди на свете.
— Правильно. Неужели мы не сможем на характере забороть все эти недоразумения!
— Да легко. Если, конечно, будем использовать наше тайное оружие, которое покоится в сумке.
— О, блин, а про автомат-то я и позабыл. Да это меняет дело в корне!
— Подожди, подожди, пусть наш добрый друг Пит сначала испарится отсюда.
В это время появился старик, будто почувствовав, что мы о нем упоминали. С той же радушной улыбкой он стал приближаться к нашему столу, но, вдруг, остановился, точно поймав какую-то хорошую мысль. Повернулся и вновь скрылся в двери.
— Куда это он? — удивился я.
— Да, наверно, на кухню побежал. Кстати, хорошо, что кухня в другом помещении, — ответил Стюарт.
Ну а Пит тем временем вернулся, сжимая в руках бутыль алкоголя. Скорее всего, самого лучшего на всем побережье рома. И, предваряя наш отказ, проговорил:
— За счет заведения, господины. Хорошая сделка, не грех и выпить по стаканчику.
— Не грех, конечно. Но нам бы сначала с врачом не помешало встретиться, а то рука болит — спасу нет, — проговорил Стюарт.
— Сейчас, сейчас. Вы тут отдохните, а я сам схожу на встречу к нему, потороплю. Сами понимаете, деревня наша маленькая, никто никуда не торопится.
— Ладно, ладно, мы подождем — идти-то нам некуда.
Старик еще раз оглядел нас очень внимательно, прямо как рентгеном просветил, наклеил свою дежурную улыбку и спиной вперед вышел на улицу.
Мы посмотрели из окна, как он прошел куда-то на берег.
— Неужели эти гады на катере приедут? — предположил я.
— Может быть и на катере, только мне кажется, что он просто следы путает. Знает, что мы за ним наблюдаем, сейчас даст круга и присядет где-нибудь в укромном месте для обзора.
Я достал автомат, вытащил и запасной магазин, оставшийся нам в наследство от второго, искореженного дурной пулей оружия. Посчитал ради пущей важности патроны в нем: оказалось четыре штуки. Какие-то нехорошие сомнения стали закрадываться в мою душу, поэтому отсоединил и второй магазин. Он был пуст. Я в большом изумлении поднял глаза на Стюарта, он вопросительно смотрел на меня:
— Ну и как мы теперь воевать-то будем? Это получается на каждого бандита по целому патрону расходовать.
— В принципе, если по двое поставить, то и парочки будет достаточно.
— Забавно. Хорошо, хоть заблаговременно проверить решились. Надо что-то придумывать.
— Стюарт, есть у меня пара мыслей, вернее сейчас возникли. Надо это дело обсудить.
Мы обсуждали недолго: нужно было время на претворение моих идей в жизнь, чем мы и занялись, выбрав каждый себе задачу по способностям. Стюарт подносил материал, ну а я собирал ужасные вещи, которые должны были облегчить наше противостояние с вооруженными представителями криминалитета. Получилось все в лучшем виде. Я осмотрел творение рук своих и остался удовлетворен. Теперь надо было уповать лишь на то, чтоб все это сработало.
— Прямо, как в фильме «Хищник», где добрейший Шварц подготавливает оружия для критики инопланетянина собственноручно, — критически обозрев предстоящую арену наших дебатов с оппонентами, сказал Стюарт.
— Скорее уж, как у Маколея Калкина в «Один дома», — поправил я.
Теперь оставалось только ждать. И уповать на нашу счастливую звезду.
Я подошел к окну и осмотрелся: пусто. Прибежала неизвестно откуда какая-то тощая собака, уселась на дороге и сосредоточенно уставилась в одну, известную только ей, точку. Рядом с ней на куст приземлилась ободранная ворона, покачалась немного на ветке и тоже замерла. Вообще-то правильное название этой птицы я не знал, но выглядела она, как пернатый клоун: клюв был в полтуловища, поэтому она его задрала к небу, чтоб легче было держать, перья топорщились и по своему окрасу создавали впечатление, что эту ворону изловил какой-то хулиган и, несмотря на все протесты, ухватив за лапы, от души вывозил в пыли. Эти два, неведомо откуда взявшихся существа, были, как стражи нашего спокойствия: разлетятся, разбегутся они — значит и нам надо настраиваться на прием гостей, отличающихся буйным нравом и дурными манерами.
— На всякий случай запер дверь в хозяйственном помещении, — сказал Стюарт, тем самым, выводя меня из нехорошего состояния вялой задумчивости.
— Ну, теперь мы, вроде, наиболее полно готовы к нелепым случайностям. Можно слегка побеседовать за жизнь.
— Расскажи лучше, как ты нашего мастера к порядку приучал. Мне до последнего времени было забавно наблюдать, как он пытался испепелить взглядом твою спину.
— Да уж, натерпелись мы оба. Ему-то что? Так, капитанский каприз. А мне? Балансирование на острой грани тотального объективизма из «Международного морского права».
— Это как?
— Может быть, так, а, может быть, и этак. Короче, повесь свои уши на гвоздь внимания и не хлопай ими по щекам.
Стюарт только поудобнее устроился на стуле поодаль окна, готовый заметить любое изменение в положении вещей на прилегающих территориях. Сосредоточенная собака и ворон — стервятник продолжали нести свой добровольный караул.
Судьба сталкивала меня на океанских просторах не только с русскоязычными капитанами. Довелось мне поработать под руководством разных «морских волков», как их величают недалекие немецкие бюргеры: это и Хансен, и Номменсен, и Ян, и Фризе, и еще пара — тройка забытых мною фамилий. Они были разные люди: и откровенные негодяи, как Номменсен, и образцы порядочности, как Ян. Но всех их объединял один признак: они были стары. Не в смысле, «стары» и «суперстары», ходили и звездили, где только можно. Просто возраст у них был гораздо далек от подросткового и вовсю подходил под формулировку: «песок сыпался». То ли нынешнее молодое поколение буржуазных заграниц не пытается искать морскую отдушину в романтике, то ли вместо дома престарелых стариков отправляют на процедуры, связанные с якобы целебным морским воздухом, позволяющим сглаживать приступы шизофрении. Однако они активно трактовали морскую практику, исходя из своего опыта, вмешивались везде и всегда, брюзжа и недовольствуя, а, зачастую, негодуя. И продолжали, дряхлея все больше и больше, упорно поглощать контракт за контрактом, оставаясь вечноживыми, как пролетарские вожди.
Все мы когда-нибудь состаримся, если доживем, но не дай бог оказаться в таком положении, как наши отцы — командиры германской закваски. Больные самыми немыслимыми для флота болезнями, они, как стойкие оловянные солдатики, появлялись в рубке, героически выполняли штурманский долг, ни сколько не сомневаясь, что грамотный и юный (на их фоне) старпом или второй штурман обязательно подкорректирует на своей вахте некоторые промашки и упущения. Зато сколько огня появлялось в обесцвеченных временем глазах, когда можно было заниматься общими делами, как-то: покраска, внутренний распорядок, корректировка заказов на снабжение и тому подобное. Вот здесь старики чувствовали себя настоящими королями положения, буянили и ругались, звонили в компанию, принимали ужасающие по своим последствиям решения — словом, были настоящими капитанами.
Наш Фризе, 1932 года рождения, сейчас, надо думать, разделял все неприятности вражеского плена. Будем надеяться, что он все это переживет и не откинет свои копыта на горе остальным членам экипажа. Здоровье-то у пацана было совсем никудышное: инсульт, прошедший не знамо когда, вывел из строя одно из полушарий мозга. На что это оказало влияние — определить было сложно. Во всяком случае, своим поведением он нисколько не выбивался из стройного ряда капитанов всех стран и народов. Жена периодически навещала его в рейсах, совершая с супругом рейс — два, потом растворяясь в сухопутных переездах: Россия — Германия. Была она, как то водится, младше мужа. Причем на сорок лет, что не вызывало удивления: некоторым стервозным бабцам из средней полосы нашей страны подобный мезальянс может казаться пределом мечтаний. Вот и Ольга, буде она на судне, презрительно морщила носик (хотя, скорее, носище, если не хобот), заслышав родную речь, вела себя, как истинная немецкая аристократка: обращалась при необходимости лишь только на протокольном английском языке: «йес», «ноу», «бай, гнида».