Прощание с колхозом

Нынешний февраль

В районной гостинице, вручив мне ключи от номера, дежурная сказала: «На этаже темно». Слова ее я легкомысленно пропустил мимо ушей и понял их, лишь поднявшись на второй этаж. В коридоре – хоть глаз коли, нет ни единой лампочки. Ткнулся я было во тьму. Но как найдешь заветную дверь?.. Счел за благо отступить и вернуться на первый этаж, к дежурной. «Я ж говорила вам, темно», – повторила она. Кое-как разыскали мы коробок с двумя-тремя спичками. Снова поднявшись на второй этаж, зажег я неверный огонек и от двери к двери пошел разыскивать двадцатый номер, свой приют. Одна спичка погасла. Опять я очутился в кромешной тьме. Чиркнул, не зажглось. Потом повезло – спичка загорелась. И вновь я шел, подымая робкий огонь. Тьма нехотя расступалась. Но вздохнул я шумно, и снова – тьма. Последняя спичка. Но вот он – желанный номер. Замочную щель для ключа искал я ощупью. И в номере шарил по стенам в поисках выключателя. Отыскал в прихожей, щелкнул, но света как не было, так и нет.

Продолжил поиски в самом номере, куда пробивался с улицы неверный фонарный отсвет. И наконец сыскал, включил. Вспыхнула лампочка под потолком, освещая обыденное гостиничное: кровать, стол, пара стульев. Какой-никакой, а приют, спасенье от той непогоды, что за окном, где ветрено, сыро, по-зимнему зябко.

Прошлым летом встретил я двух знакомых руководителей хозяйств, ехали они на одной машине.

– Бензин экономите? – посмеялся я.

– Тоже дело нелишнее, – ответили мне. – Четыреста километров в один конец, а интерес – общий.

– Какой же?

– За опытом ездили.

– Привезли?

– Такого нам не надо. Не дай бог…

Разговорились. История обычная. В областном агропроме, на одном из совещаний, поставили в пример хозяйство, бывший колхоз, который удачно преобразовался в ассоциацию фермеров. Пример этот нынче дорог. Большинство колхозных руководителей, особенно из тех, что помудрей, ясно понимают, что нынешняя система организации труда на селе отжила. Государственный корабль, повернув круто, направился в доселе чужие воды под названием «рынок». Тут не спасешься, открещиваясь: «Чур меня!» Налицо очевидное: некуда мясо сбывать, овощи, а если и сбудешь, то себе в убыток и денег не дождешься. Чем платить людям? Чем кормиться? Чем хозяйство держать? Вопросов столько, что семь мудрецов не ответят. Да и где эти мудрецы? Прежде за опытом колхозным ездили к Штепо в «Волго-Дон». Нынче – пора иная. Вот и рыщут…

Знакомцы мои коротко рассказывали, что рекомендованный в агропроме колхоз реорганизацию провел просто: разделились на семь коллективов. Шесть из них получили по 600–700 гектаров земли и животноводство в придачу. Седьмой, где оказались «свои да наши», во главе с бывшим председателем взял вдвое больше земли, хорошую технику и ни одной убыточной буренки. Прошел год. Буренки разорили своих хозяев – сплошные убытки. Председательский «зерновой» кооператив цветет и здравствует. Начались свары, потравы, поджоги, полетели во все стороны жалобы. Сотня комиссий перебывала здесь. Но разбирательства проходили скоро: «Голосовали за раздел?» – «Голосовали». – «Выходит, на самих себя и жалуйтесь».

Вот тебе и обещанный «пример для подражания».

На хуторе 1-я Березовка, в колхозе имени Ленина, эксперимент начали с приходом нового председателя. Немалый чин областного агропрома, всю жизнь сельским хозяйством руководивший, выйдя на пенсию, он вернулся на родину, в 1-ю Березовку, и начал реорганизацию. Вовсе не корить я хочу ныне покойного. Желал он землякам, конечно, добра. И казалось ему: колхозы свое отжили, надо создать союз фермерских кооперативов. Людей убедить было просто: «Уйдем из колхоза, реорганизуемся, не будем пять лет платить налогов, кредиты будем брать под четыре процента, а не под восемьдесят три».

Преимущества нового ясны были как белый день. И вместо колхоза имени Ленина появились «Нива», «Колос», «Надежда»… Теоретически все было верно: каждый занимается своим делом. Свиноферма свиней растит. «Надежда» доит коров. А корма для «Надежды» заготовит «Нива», которой отдали поливной участок. «Колос» займется зерном. Но гладко все было лишь на бумаге. «Нива», как нынче говорят, по дворам корма растащила, не оставив «Надежде» да свиноферме никаких надежд. Своими силами животноводы не смогли обойтись, потому что не было техники. Пришлось корма закупать на стороне. А деньги откуда взять?

В первый же год работы по-новому от семи тысяч свиней осталось семьсот. Вдвое уменьшилось поголовье крупного рогатого скота. Пошел разброд, взаимные обвинения, свары. Люди оставались без работы, а те, кто ее не потеряли, получали копейки. «Наши “спецы” химичат. Себе в карман кладут», – смекали догадливые.

А эти самые «спецы» – нынешние руководители – не знали, как концы с концами свести: как уберечь от гибели остаток коров, как землю вспахать да засеять, как людям объяснить, что нынешним горьким днем жизнь не кончается.

С Василием Степановичем Инякиным, Василием Ивановичем Панченко прошлым летом встречался я не раз.

– Жмем только на патриотизм, – говорил Василий Степанович. – Надо скотину спасать.

– А понимают? – спрашивал я.

– Кто как… Часть понимает. Всю жизнь при скотине. Жалеют ее. Но не все.

– Куда все подевалось?.. – разводил руками Панченко. – Ведь в колхозе всегда лишняя была техника, механизаторов не хватало. Ее продавали по цене металлолома. «МТЗ» стояли, про сеялки, косилки и говорить нечего. А как разделились, оказалось, что ничего нет и все нужно снова покупать.

Осенью, получив деньги за зерно, купили тракторы, по ценам великим. Но ведь без них не обойдешься. Понемногу пытаются восстанавливать поголовье скота. О какой-то сносной зарплате и речи нет. Такова цена реорганизации.

В одной из областных контор при мне укоряли В. И. Панченко:

– Неправильно вы все делали, – внушали ему. – Нужно было заводить счета отдельные. Каждое подразделение должно рублем отвечать… Обговорить штрафные санкции… Объяснить людям. Поехать поучиться, например, в Кузницы Иловлинского района. Там сделали по-умному. Не то что вы.

В. И. Панченко, понурив голову, лишь вздыхал, зная, что начальству перечить – пустое. Перемолчал и я, хотя бывал в Кузнецах и видел, как «по-умному» там делились. «Умный дележ» довел до того, что милицию вызывали, чтобы выгнать «чужие» комбайны с «моего» поля. Выгнали, урожай погубили, часть его так и оставили под снегом. Но вот для областного начальства это был передовой опыт, «умный дележ».

Хутор Попереченский, оправдывая свое имя, одним из первых в районе и области пошел поперек привычной жизни, напрочь развалив совхоз «Аксайский». Такие «поперечники» есть теперь почти в каждом районе. Оправдываются слова одного из руководителей областного агропрома: «Надо в каждом районе распустить по одному колхозу и поглядеть, что получится». В Попереченском развал начал главный агроном В. С. Николаев. Это становится правилом – уход главного агронома с группой хороших механизаторов. Агрономы – люди грамотные. Они видят, что зерноводство дает прибыль, а животноводство ее съедает. Все очень просто: балласт – долой. В феврале 1992 года сорок пять механизаторов во главе с Николаевым вышли из совхоза, организовав товарищество «Степь». Получили они 4500 гектаров земли, технику, взяли кредиты, на которые еще тракторов да комбайнов купили. Хорошо поработали, погода помогла, и вот он – высокий урожай, а значит, деньги, не сравнимые с теми, что зарабатывали в совхозе, у которого в довеске дойный гурт: овцы, гуляк, социальные нужды. Зима 1992/93 года стала концом совхоза «Аксайский». Люди поняли, что можно жить по-другому. Начался развал ли, раздел. «Рассвет», «Кристалл», «Искра», «Маяк» – названия новых товариществ были хорошие, с надеждой на лучшее впереди. Хотя и тогда, в марте 1993 года, ясного было мало.

– Только создали крестьянские хозяйства, пришлось объединяться в товарищества, потому что для них – налоговые льготы. Создали товарищества, впору снова разъединяться, потому что товарищество – это, оказывается, мини-колхоз и льготы вовсе не для него.

– В нашем ТОО тридцать девять семей. Теперь тридцать девять счетов в банке открывать? И тридцать девять кредитов брать? И тридцать девять отчетов? Тридцать девять балансов? А на кого оформлять единственный комбайн? А если не делиться, то налог на прибыль тридцать три процента сразу нас задушит.

– С молоком возиться невыгодно. Крупный рогатый скот, доставшийся при дележе, сдали на мясо.

– Голова кругом идет. Кто мы? Нищие с дырявым карманом. Зарплаты никакой не получаем, и не видать нам ее до ноября.

Это – разговоры мартовские 1993 года. Теперь – январь 1994-го. Год без совхоза. Как прожил его хутор Попереченский и как живет?

Лето выдалось к новым и старым хозяевам доброе. На Бога не будем грешить: дал дождей и тепла.

Машину, на которой мы ехали по хутору с главой сельской администрации, остановил человек:

– Хлебушка лишнего нет, Григорьевич?

– Нет, – ответил Иван Григорьевич. Для села все это привычно: очередь у магазина, заветная хлебовозка. Для хутора Попереченского такие картины лишь в памяти. Часом позднее Калашников принесет и закроет в шкаф неполный мешок с хлебными буханками. Они предназначены для молодых учителей из общежития.

– Свой печем, по домам, мука у всех есть, – объяснили мне. Рядом, через дорогу, пекарня со всем оборудованием. Она стоит. Есть и машина-хлебовозка, прежде она возила хлеб из соседнего хутора. Теперь «на приколе». Шофер просил повысить зарплату. Из каких средств? Сельский голова – Иван Григорьевич – собрал глав крестьянских хозяйств: «Давайте доплачивать шоферу. Сбросьтесь – и будем с хлебом». Отказались сбрасываться: «Нам не надо. Мы муку завезли».

Новые времена, новые хозяева, новые порядки. Лишь хутор остался тот же – Попереченский, бывший совхоз «Аксайский», молодое хозяйство, которому от роду было шесть лет.

Образовался «Аксайский» в 1986 году, выделившись из совхоза «Выпасной». Тогда на хуторе было восемьсот жителей и один телефон. Через шесть лет число жителей и работников выросло вдвое. Совхоз «Аксайский» имел 21 тысячу гектаров пашни, 400 коров, 27 тысяч овец. Молока сдавали до 800 тонн, мяса до 600 тонн, шерсти 800 центнеров, хлеба (в 1991 году) 15 920 тонн.

Как всякое молодое хозяйство, «Аксайский» с помощью государства энергично развивался. Было построено очень много. Производственные помещения: гараж на пятьдесят автомобилей с машинным двором, машинно-тракторная мастерская с теплой стоянкой на двадцать пять тракторов, стройчасть с пилорамой, складами, газовый склад с хозяйством, крытый ток, два зерносклада, восемь кошар с жильем для чабанов (там проводили областные семинары, показывая, как нужно обустраивать овцеводческие «точки»), нефтебаза, птичник и даже перерабатывающий комплекс с полным циклом – от забоя овцы до производства колбасы, мясокостной муки, выделки овчин и пошива шубных изделий. Это для работы. А для людей, для жизни было построено пятьдесят квартир, два больших магазина (500 кв. м полезной площади), пекарня с кулинарией – там делали и мороженое, столовая по улучшенному проекту на 360 кв. м. Дом быта (250 кв. м) с парикмахерской, швейным цехом, ремонтом телевизоров и прочей техники. Школьный интернат. Медицинский профилакторий с детским и зубоврачебным кабинетами, лечебными ваннами, душами, физиотерапией. Построили, закупили оборудование, но не успели ввести в строй. Подвели под крышу детский комбинат на сто сорок детей. Старый, на пятьдесят, стал тесен. Заложили новую баню с бассейном, сауной, кафе. Поставили АТС на сто абонентов. Детей в школу с хуторов и чабанских точек возили на автобусе.

Все, что было, не сразу и припомнишь. Тир, например. И более важное: рушилка для гречки и проса, давильня, чтобы свое масло иметь. Сепаратор, чтобы принимать от людей молоко и сразу его перегонять.

Понимаю, что скучновато этот список читать: детсад да баня… рушилка. Но все это – хуторская жизнь, цену которой можно понять, лишь потеряв нажитое. Все это было. Нынче, в январе 1994-го, станем считать, что нашли, что потеряли в Попереченском за год, прожитый по-новому.

Животноводство бывшего совхоза практически ликвидировано. Коров раздали по дворам, пустили «под нож». Из 27 тысяч овец наберется ли теперь тысяча-другая? Большая часть их передохла, пока шел дележ. Остатки – «под нож». Что говорить об овцах, если из восьми новых капитальных кошар, которыми на всю область гордились, шесть уже уничтожены. Все равно пропадать, растянут. Говорят, что и железобетонные балки уже в ход пошли. Увозят.

Владимир Сергеевич Николаев, председатель первого в хуторе товарищества под названием «Степь», сказал ясно: «Животноводство экономически не выгодно. Поэтому его и нет. Вся наша область и Ростовская овцу потеряли. Если шерсть не берут, зачем овца?»

Николаев, повторюсь, бывший главный агроном. Дело в его товариществе идет неплохо. В 1993 году 1700 гектаров «озимки» дали в среднем по 37,5 центнера. Подсчитали, что у каждого работника годовой заработок около 7 миллионов рублей. Правда, получили пока от государства лишь половину. Но купили почти два десятка новых «Жигулей». Об этом знает весь район. И если нынешней зимой распадется еще один котельниковский колхоз, то один из главных доводов будет: «Двадцать “Жигулей” люди купили!»

Владимир Сергеевич молод, по виду энергичен, хвалят его как агронома. Своим нынешним положением он доволен.

– Производительность труда, дисциплина несравнимо выше, чем в совхозе, – говорит он. – Из сорока пяти человек у нас двое управленцев: бухгалтер и я. На мне банк, элеватор, запчасти, горючее и электричество. Имею диплом, допуск. За тем, кто как работает, я не слежу, никого не подгоняю. У нас рабочий день стоит тридцать тысяч рублей. Люди сами понимают и друг за другом глядят. Троих мы выгнали за пьянку. От желающих к нам прийти отбоя нет. Но мы никого не берем, только детей членов нашего товарищества. Народ у нас и так лишний. Мало земли. Можно бы десять-двенадцать человек убрать. Но куда им деваться? Пусть работают. Есть у нас пенсионеры. На доход с земли они права не имеют. Но мы им выделили нынче по шесть-восемь тонн зерна, по двести пятьдесят тюков сена, соломы – по потребности, муки привезли, гречки. Они довольны. То, что совхоз разделился, хорошо. Но государство должно понимать: это первый шаг. Поделили. Кто-то работает, у других – земля в бурьяне. Нужен высокий налог на землю. Тогда будет невыгодно зря держать ее. Неумелые и лодыри землю продадут нам, настоящим работникам. Мы ее купим. У нас земли сейчас мало. И конечно, нужны честные отношения. Мы продали государству зерно в августе, сейчас – январь. Где наши деньги? За полгода от каждой тысячи осталось сто пятьдесят рублей, остальные съела инфляция. И сколько еще съест? Мы ремонт не можем вести, нет запчастей. Нам сепараторы нужны для очистки семян. Где наши деньги? А если по-честному, то работать можно. И легче стало. Люди зимой отдыхают. Нагрузки не очень большие. Получается труд в удовольствие.

Еще один собеседник: Иван Владимирович Коротков, бывший главный инженер совхоза, ныне председатель товарищества «Искра». Говорят, что окончательно развалил совхоз именно он. Не все хотели уходить. На том, последнем, собрании Иван Владимирович выступил резко и четко: «Расходиться!». Прежде ушел главный агроном, теперь – главный инженер, люди молодые, грамотные. Не зря уходят… Позиция И. В. Короткова оказалась решающей. Собрание большинством проголосовало за раздел совхоза.

Прошел год. В «Искре» у Короткова двадцать работников, 1500 гектаров пашни. При разделе получили тракторы и комбайны, на которых работают. Свою долю крупного рогатого скота сдали на мясокомбинат. Овец досталось две отары. Большинство из них пало. «Животноводство не выгодно» – тот же вывод, что и у Николаева. Во-первых, оно убыточно, во-вторых, вяжет руки. Когда я говорил с молодыми механизаторами из «Искры», они сказали: «Работать сейчас проще. Раньше всю зиму на скотину работаешь: корма, навоз. Теперь ее нет. Стало гораздо легче».

«Производственная дисциплина теперь намного выше, – говорит Коротков. – На севе ли, на пахоте, на ремонте. – И заработок был бы сносный, если бы государство не обмануло. Мы ведь, как люди честные, девятьсот тонн хлеба сдали. А денег нет».

О том, что люди стали работать ответственнее, говорят все. Заместитель председателя районного сельхозкомитета В. Т. Алпатов вспоминает, что прежде в совхоз «Аксайский» ежегодно возили помощников из райцентра на пахоту, сев и уборку. Нынче людей не прибавилось, а со всеми работами справились сами.

С землей справились. Правда, не все. Недаром ждет Николаев серьезного налога на землю. С зерновыми сладили, тем более природа ли, Бог помогли получить редкостный урожай.

Животноводство свели к нулю. Но потеряли не только коров да овец, но, думается, и перспективу. Ведь здешние места – полупустыня. Славились они всегда дешевой бараниной, шерстью. О серьезном зерноводстве можно не говорить, если засухи бывают по три года подряд.

Еще зимой прошлого года, когда раздел только начался, появились в жизни хутора приметы тревожные. О них говорили:

– Хлеб доставляется с перебоями.

– Учеников из других хуторов в школу не возят. Школьный интернат не работает, детей кормить нечем.

– Дети у нас сейчас школу не посещают, не на чем возить. Роженицу недавно не могли в роддом отправить.

– Принять социальную сферу от бывшего совхоза мы вряд ли сможем. Фермеры же говорят: мы налоги платим в госбюджет – вот пусть государство и раскошеливается.

Это говорили уже в первые дни после «кончины» совхоза. Правда, звучали и успокаивающие нотки:

– Даст бог, все наладится…

«Образуется…», «наладится…», «даст бог…» – такие вот были «весомые» доводы.

Давайте посмотрим, что же дал Бог.

Хутор Попереченский. Январь 1994 года.

Во-первых, «хлеб наш насущный даждь нам…». О нем я уже сказал. Его пекут по домам, каждый себе. Хотя пекарня – в центре хутора. И машина-хлебовозка есть. Но не могут новые хозяева сговориться, кто и сколько водителю будет платить. Да и соседнее хозяйство, откуда хлеб возили, резонно попросило оплачивать часть расходов по выпечке. «Лучше возить из райцентра, – говорят на хуторе. – Хоть пятьдесят километров, но ничего не требуют». Будут не будут возить, будут не будут печь? Это пока лишь вопросы. А сегодня добывает хуторской голова печеный хлеб молодым учительницам из общежития. У них ведь ни муки нет, ни русской печки. Но не хлебом единым живет человек, вчера и ныне. И всегдашние свои обычаи, образ жизни не может изменить разом. Ко всему нужно привыкать.

К детям, не все из которых могут нынче учиться в школе. Для хутора Попереченского это новый и горький факт. Раньше совхозный автобус привозил в интернат ребятишек с третьего отделения, с чабанских точек. Кормили их, содержали на совхозные средства. Нет совхоза, а значит, нет интерната. При дележе имущества просила школа отдать ей автобус. Не отдали. «Наш нажиток, а школа государственная…» Пустили автобус «на пай» и растащили. Одна коробка осталась. Детей возить в школу не на чем. Кто-то своих возит на мотоцикле, на тракторе. А кто-то махнул рукой: «Обойдутся…» Обходятся. Дома сидят.

К слову, товарищество «Степь» купило себе автобус. «Когда свадьбы гулять, нужен… Новобранцев в военкомат отвезти, надо ведь проводить их… Родители, родные…» Все члены «Степи» живут в Попереченском. Их дети до школы пешком дойдут. Другие? Другие пусть думают сами. Колхоз кончился. Да, совхоз ли, колхоз кончился. И первыми это почуяли дети. Районные олимпиады, спортивные соревнования за пределами хутора, экскурсии – всё в прошлом. Не на чем ехать. Плохо в школе с освещением, оно часто выходит из строя. «Независимые» электрики требуют плату вперед. Ремонт, отопление… Раньше помогал совхоз. Теперь надежда на сельскую администрацию, у которой денег нет. Ездят, просят в районе, и там пока не отказывают. Но каждый день кланяться горько. И еще хорошо, что лишь в Попереченском да в Пимено-Чернях развалились колхозы. Двум «сиротам» районные власти не откажут. А завтра их сколько будет, этих «сирот»? Выдержит районный бюджет? Вряд ли…

А ведь в Попереченском – школа старая, потолок еще год-два – и рухнет. Собирались новую ставить, готовили проект. Теперь это мечты. Да и будет ли средняя школа в Попереченском? Выживет ли? Прежде жилье было совхозным. Получали его и учителя. Кто-то уезжал, освобождая квартиру. Нынче все жилье раздали в собственность. Нового строить, конечно, не будут. Уже сейчас молодые учительницы не знают, куда голову прислонить. Жили при сельсовете. Потом им отвели бывший Дом быта. А принадлежит он на правах собственности одному из товариществ. Сегодня учителей пустили, завтра выгонят. Да и не больно завидно это «приспособленное» жилье. А впереди никаких надежд. Да и сегодня думай о хлебе, о баллонном газе. Привезут ли, не привезут…

Из шестнадцати учителей, по словам директора, четверо ищут работу в других местах. Школе нужны будут два преподавателя русского языка и литературы, один математик. Про иностранный язык здесь и не вспоминают. Районо заявки на учителей от школы не примет, так как нет жилья. А значит, нормальная работа школы в ближайшем будущем уже под большим вопросом.

Что еще потеряно ли, теряется? Парикмахерская, швейная мастерская, пункт ремонта телевизоров и прочей техники – все закрылось. Столовая – теперь тоже частная собственность – на замке. Из двух магазинов работает один. Но оживления в нем не видно. Помещение большое, холодное, полупустое.

Закрылась старая баня. Некому ее содержать. Фундамент новой понемногу зарастает. Старый детский сад закрылся. Строительство нового, уже под крышу подведенного, остановлено. Клуб тоже закрыт.

Новое здание хуторской медицины находится в центре хутора. Построить его успели, даже оборудование закупили в совхозные времена. До конца дело не довели. Пришла пора нынешняя. Вот и ходим мы с хуторским головой Иваном Григорьевичем по пустым кабинетам. Здесь должны быть лечебные ванны, циркулярный душ и Шарко, физиотерапия… Уже протекает крыша. Хозяина нет. А без хозяина любой двор – сирота.

Вот тут мы и подбираемся к основному вопросу: кончается ли жизнь на хуторе с развалом колхоза? Должна ли кончиться, потихоньку замирая без хлеба, без школы, без бани, без медицины?.. Ведь мы так долго и мучительно соображали: почему гибнет российское село? Почему люди уходят, оставляя землю отцов? Почему вчерашняя пашня обращается в дикое поле? Искали мы долго, пока наконец поняли простую истину: сельский человек хочет жить по-человечески. Иметь удобное жилье, медицину, бытовую обслугу, школу, отдых. Поняв, плохо ли, хорошо, начали созидать. Хутор Попереченский тому пример. Теперь за год все рухнуло. Конец света? Колхоз ушел. Кто остался? Администрация. Хуторская да районная. Это им новые хозяева писали заявления: «… прошу решить вопросы: о предоставлении в собственность земельного участка… о предоставлении в аренду сроком на… пашни богарной… пашни орошаемой…»

Значит, они хозяева?

Спрашиваю об этом главу Попереченской сельской администрации:

– Вы хозяин хутора и округи?

– Какой я хозяин, – вздыхает Иван Григорьевич. – Прокурор меня строго предупредил: гляди не издавай никаких приказов. Приказывать не имеешь права, а лишь просить.

Вот он и просит. Школе нужны новые котлы отопления и топливо. 2,5 миллиона да 7 миллионов. Едет в райцентр. «Помогите…» Помогают. В хуторе четыре артезианские скважины. Из них все пьют. Конечно, случаются поломки. Где денег брать? То по дворам собирал. Потом созвал руководителей крестьянских хозяйств, просит: «Возьмите каждый по скважине, обеспечьте работу. Сами же пьете…» Одни взяли, а другие отказались. Резон весомый: «Мы платим налоги, пускай государство…» Сегодня отказались одни, завтра, на них глядя, откажутся другие. Так в любом деле. Проси и упрашивай. Все – люди свои. Но у каждого теперь главная дума о личном.

Прав Николаев, председатель «Степи»:

– То, с чем обращается к нам глава хуторской администрации, мы посильно делаем. Но плохо то, что, как и прежний председатель Совета, он – нищий. Он просит. Он ходит с протянутой рукой. Разве это власть? У него должны быть деньги, которые мы должны платить в виде налогов. На землю налог, на воду, на коммунальное хозяйство. Мы должны платить, а он на эти средства обеспечивать нормальную жизнь хуторян. А теперь… Дали мы школе двести тысяч… Выложили около трех миллионов на оборудование кабинета зубного врача. А другие?..

Рано ли, поздно на этот вопрос придется отвечать. Одни дали. А другие не дали. И не дадут. «Степь» всю «медицину» не потянет. Да еще хорошо нынче год удачный, с доходом. А завтра – неурожай. У «Степи» карман опустеет. Не придется ли хуторянам зубы лечить лишь в урожайные годы?

Что ни говори, как ни загадывай по-доброму наперед, а хутор Попереченский потерял очень многое. И дело даже не в рушилке для гречки и проса, не в сепараторе, не в прессе для масла, которых после дележа не сыщут: «Там же были… Брезентом накрыты». – «Были, да сплыли…» Дело не в почте, которая теперь приходит на хутор в неделю раз, и если газету выписываешь, получай сразу пачку. Коли есть что получать. Средняя школа на 1994 год выписала по бедности лишь «Комсомолку» да «Учительскую». Все это вроде жизненные мелочи: закрыты баня и клуб. Пустая двухэтажная контора, в которой стекла бьют. И молоковозы теперь из Попереченского не спешат в райцентр. Потеряли работу женщины. Хорошо это или плохо?.. Кому как… Если муж работает, проживут. А если нет мужа? Чем жить?

От хутора Попереченского осталось одно несладкое воспоминание, от которого не уйти. Думается мне теперь о тех детях – на хуторе ли Бударка или на 2-м отделении в «Рассвете»… О тех ребятишках, которые после развала совхоза не учатся в школе. Непривычно это для нас. Умом понятно: такие пришли времена. Но горечь на сердце. И от этого никуда не уйти.

Колхоз «Путь к коммунизму» того же Котельниковского района был распущен по воле общего собрания, как и «Аксайский», год назад, в начале 1993 года. Так же, как в Попереченском, годом ранее вышел из колхоза главный агроном с группой механизаторов, занявшись зерноводством. Сравнивая жизнь и заработки новых хозяев и свою, через год разошелся и весь колхоз.

19 тысяч гектаров пашни. 3,5 тысячи крупного рогатого скота, 850 дойных коров. До 18 тысяч овец было в колхозе, до 3 тысяч свиней. Сдавал государству «Путь к коммунизму» до 2 тысяч тонн молока в год, до 800 тонн мяса, 400 тонн шерсти, хлеба почти 14 тысяч тонн.

Нынче, через год после колхоза, овцеводство практически ликвидировано. От крупного рогатого скота осталась лишь ферма в Нижних Чернях. Там люди не разошлись, образовав свой хуторской колхоз.

И все остальное – судьба школы, детского сада, торгового центра, бытовых служб – такое же, как в Попереченском. Правда, детский сад после двухмесячного закрытия работает вновь, держась на энергии В. С. Пименовой, его заведующей.

Вечер февральского дня. За окном – желтый закат. Наконец-то и к нам пришла зима. Но без снега. На воле – холодно, ветрено. В догорающем дне есть что-то печальное – в сумерках его, в первых огнях домов, в наступающей ночи. День прошел. Еще один день нашей жизни.

Из последней поездки вернулся я неделю назад. И чуть раньше, в начале января, в конце декабря, тоже была дорога. А что помнится?.. Сладкого мало.

В последний раз, в одном из бывших колхозов, сказано было с горечью:

– Чего без толку говорить? Ездите, глядите… Помог бы кто.

А месяцем раньше в районном агропроме и вовсе на меня в атаку пошли:

– Это вы виноваты! Вместо того чтобы своим делом заниматься, вы колхозы разваливали, писали, подстрекали! Вот теперь радуйтесь!

Что ответить… Потом, когда улеглась горечь, подумалось с усмешкой: «Оказывается, как мы, литераторы, сильны. Страну перевернули…»

Нет, это жизнь повернула! А на земле, на селе поворачивает в русло естественное. Не мог же спутанный, скованный крестьянин вечно сидеть на привязи. Без права стронуться с места, без права переменить судьбу, без права работать по своему разумению и силе.

Потому что никакой самый плохой хозяин, недоумок, не станет держать корову, которая в день дает стакан молока – 0,2 литра, как и сегодня пишется в строке отчета. Он не станет держать сто сорок семь свиноматок, из которых только тринадцать принесли приплод. А среднесуточные привесы в 19 граммов? Это ведь не вымысел, не страшный сон, а наше сельскохозяйственное производство дня вчерашнего и нынешнего.

Но как больно, как страшно порой свершаются перемены. Как тяжело даже просто видеть, глядеть, когда не человеческий разум, а страсти вершат судьбу.

Милая молодая женщина Валентина Владимировна Анопко, глава Пимено-Чернянской сельской администрации, с болью говорит:

– Начали делиться. Всё тащат. Пришли утром в сельсовет, стекол нет. Стекла вынули! Тянут всё, вплоть до штакетника. Не успели закрыть детский сад, профилакторий, ковровые дорожки утянули. Я соберу всех, кричу: «Мужики! Что вы делаете?! Свое растаскиваете! У себя, у детей своих тащите!» Спасибо, в Пимено-Чернях детсад отстояли, и там в тепле и уюте растут ребятишки. Двух сторожей наняли. И не зря. Ведь в местах иных вдрызг разбиты вчера еще уютные клубы, грабят детские сады. В холодных стенах остаются лишь раздавленные тяжелыми сапогами ни в чем не повинные куклы.

Сейчас вот сижу пишу. Февральский вечер. Желтый, режущий закат. Это к холоду. Душа просит тепла. И вспоминаю школу. В Пимено-Чернях, в «Рассвете», в Попереченском. Детишки. Милые лица сельских учителей. Они из доброй страны, из детства.

– Спасибо, что приехали, послушали нас, – говорили мне в «Рассвете», где с ноября не топится школа, а занятия идут в интернате, там теперь и классы, и спальные комнаты.

Учительская в Пимено-Чернях. И разговоры будто несладкие: о земле, о бывшем колхозе, о новых заботах, тревогах. Но душа спокойна, потому что рядом не отчаянье и злость, но материнская мудрость.

Спасибо вам, сельские учителя. Спасибо. Простите нас за то, что, как и прежде, со вздохом говорите вы о вечных дровах да угле, которые будто положены, о том… Нет, сельский учитель не профессия, а судьба. Достойные ее принимают. Награда им – детские души, глаза, открытые настежь. Это – высшее… А земное?

Поговорим о земном. С уходом колхоза сельская школа и сельская медицина теряют своего главного попечителя. Рядом другого нет. Колхоз помогал строить школу, давал жилье учителям, медикам. И в ежедневных своих заботах полагались на колхоз. Один председатель был щедрее, другой прижимистее, но напрочь отринуть людские заботы не смел никто. Этого не позволяли ни власть, ни добрые люди.

Бывший колхоз в хуторе Небыков построил школу. Но стоит она на замке. Все колхозное жилье выкуплено. Нового строить некому. Куда приедут учителя? Новые хозяева им жилья не построят. Прежде небыковская детвора училась в Пимено-Чернях, где находились правление колхоза, средняя школа, интернат с бесплатным питанием. Колхоз рухнул. Пимено-Чернянская школа намекнула небыковским фермерам, что нужно помогать топливом школе. Намек был понят. Фермеры перевели своих детей на учебу в Чилеково. Пусть и неблизкий путь. Но там совхоз живой, школу содержит, кормит школьников. И как говорит тамошний директор совхоза: «Не буду же я у небыковского Васи ли, Пети тарелку щей отбирать. Он-то в чем виноват». Кстати, возят из Небыкова детей в чилековскую школу две могучие машины. Хотя справилась бы одна. Но это дети «наши», а это «ваши». Колхоз кончился.

И потому в Пимено-Чернях некоторые детишки с новогодней елки пошли не с подарками, а со слезами. Деньги на подарки из района припоздали, да и что купишь на 1500 рублей.

Собирали с родителей по 5 тысяч. Не всякая семья могла себе это позволить. Ведь на селе теперь и безработные есть, и получающие по 5 да 10 тысяч рублей в месяц. И ожидающие этой зарплаты с сентября 1993 года.

В другом районе, другом хуторе, где колхоз понемногу расходится, но еще жив, правление выделило деньги на подарки только своим, колхозным. Тоже обиды.

– Мы все теперь в классе делимся, кто в каком кооперативе. А с чужими не дружим.

– Мама, а мы к какому фермеру принадлежим?

Трещина ли, разлом на селе проходят по детским душам.

В Попереченском да Пимено-Чернях, в «Волжанке» совхоз да колхозы разваливала жизнь. И теперь в самом худшем и горьком кого упрекать?

По-иному было в «Рассвете» Ленинского района.

«Мы решили сделать “Рассвет”, – говорит председатель Ленинского комитета по сельскому хозяйству Г. А. Фомин, – своего рода испытательным полигоном, по опыту которого могли бы сориентироваться остальные хозяйства. А настоятельная необходимость в этом есть. За три последних года район по аграрному производству упал до уровня 1972 года, а по уровню поголовья в общественном животноводстве до уровня 1962 года. Ясно, что тут сказалась неэффективность всей командно-административной системы. Но и тем более было бы непростительным до крайности усугубить это положение при неумелом, необдуманном проведении реформы. Делить колхозно-совхозную собственность, по нашему глубокому убеждению, надо так, чтобы непременно приумножить ее. Вот с этой-то задачей, будем надеяться, как раз и справились в “Рассвете”».

Слова Фомина я беру из статьи областной газеты годичной давности. Статья озаглавлена: «Разделить, но так, чтобы приумножить». С оптимистической концовкой: «…Опыт “Рассвета” действительно станет ориентиром для других хозяйств области».

В колхозе «Рассвет» и вправду расформирование проводили не как Бог пошлет, а организованно. Почти четыре месяца в хозяйстве работали ученые из Всесоюзного научно-исследовательского института экономики труда и управления сельским хозяйством в содружестве со специалистами из областного и районного центра. Реорганизация велась под руководством бывшего председателя колхоза В. П. Мамаева, ставшего главой одного из крестьянских хозяйств, а также председателем ассоциации на землях бывшего колхоза. Сейчас выпущено методическое пособие «Опыт расформирования сельскохозяйственных предприятий» на примере «Рассвета», под эгидой Министерства сельского хозяйства, российской сельхозакадемии и вышеупомянутого института. Авторский коллектив во главе с академиком.

Никого не хочу укорять. Все мы умные задним числом. Кулаками махать после драки умеем. Но у семи вовсе не глупых нянек дите оказалось с большим изъяном. «Разделить, но так, чтобы приумножить», не получилось. И «сохранить размеры и специализацию животноводческих ферм» тоже не вышло.

До раздела в колхозе было 2 639 голов крупного рогатого скота, осталась нынче лишь одна тысяча, дойных коров уменьшилось втрое. Из 16 тысяч овец осталось 6 тысяч. Бывшие коровники да кошары опустели, в них гуляет теперь только ветер. И если по всему району за 1993 год поголовье скота сократилось вдвое, то в бывшем «Рассвете» чуть не втрое.

Нужна ли была реформация? Бывший председатель колхоза В. П. Мамаев, ныне глава своего хозяйства, считает, что нужна. Вызвана она была несколькими причинами. Во-первых, после Указа президента колхоз, а значит, каждый из его членов начал терять землю, ее по двести да триста гектаров раздавали пришлым.

Во-вторых, колхоз был поставлен в невыгодное положение по сравнению с фермерами по налогам и кредитам. А в-третьих, по-старому хозяйствовать было уже невозможно из-за общего развала в стране, который повлек падение дисциплины, производительности, а значит, и результатов.

– Дороги назад нет, – закончил разговор Василий Петрович. – Кто хочет работать и умеет, тот будет жить. А лодыри… – махнул он рукой.

Все понятно.

За селеньем, налево, разбитая дорога ведет к фермам, к жилью возле них. Две улицы чуть отступают от коровников. Живут в них те, кто у скотины работает.

Животноводческие фермы, открытые базы́ стоят друг подле друга шеренгой. Восемь просторных ферм. Большая часть уже пустует.

В товариществе «Луч», которым руководит Н. И. Потехин, бывший заведующий колхозным МТФ, работают животноводы: доярки, скотники. У них почти двести дойных коров, много молодняка. Н. И. Молтянинова, Г. К. Назарова, Ф. А. Новожилова не один десяток лет проработали здесь доярками.

– Тридцать лет назад приехала сюда, – вспоминает одна из них. – Ничего не было, чистое поле. Работали, строили, столько скотины развели, а разорили всё в один год.

– Но вы же сами решили разойтись, – возразил я. – Колхоз ликвидировали по вашей воле.

– Нас никто не спрашивал! За нас всё решили. Расходитесь, и всё!

Разговор был о жизни, о незаживающей боли. Подошли другие скотники, доярки. Говорили одно:

– Не спрашивали нас!

– Из Москвы приехали люди, из города, одно твердят: «Расходитесь!»

– У вас же собрания были. Три собрания. Первое – в августе девяносто второго года. Второе…

Меня прерывают:

– Велят: расходитесь! Из Москвы приказ!

– Кто не хочет, останется один на кургане! Так мне председатель сказал! А еще, помню, спросила: на каком кургане – на кладбище, что ли?

– Так и говорил: я с вами работать не буду.

– Разогнали!

– Какой был колхоз хороший… Долгов не было.

Стали говорить о нынешнем, но и здесь было мало сладкого:

– Мы коров пока не режем. Еще год будем держаться. Хоть наше молоко выгодней здесь вылить, чем в райцентр везти, такой бензин дорогой, запчасти, но мы всё же возим.

– Держимся. Не может же всегда так быть… Ведь молоко и мясо все равно будет нужно. А если всех порезать? Рядом поглядите. За две недели – под метлу. Полный гурт был скотины.

– Какую продали. А какая подохла, у «добрых» хозяев.

– Мы держимся. Всю жизнь – при скотине.

– Зарплата? Какая зарплата. Стыдно и говорить. На хлеб получаем. А живем своим.

– Все доходы мы на технику истратили, купили тракторы. Без них как работать?

Главы хозяйства Н. И. Потехина на месте не было: уехал он по делам. Но на ферме шла обычная зимняя работа – коров кормили, телят, подвозили солому, сено – все как и в прежние времена.

Позднее В. А. Жмаков, глава хозяйства «Надежда», агроном, механизатор, сказал мне:

– Торопились расходиться… Тридцать товариществ. Где набрать столько руководителей. Не у всех получается руководить людьми.

Это я понял, когда был у Потехина, рядом с которым соседствует товарищество «Юность». У них, кроме земли, дойный гурт. Пошел было я к ним, но меня остановили: «Не надо. Там…» Понятно мне стало, тем более от фермы несся шум и крик.

Торопились… Торопило ли время? Кого-то подгонял соседский пример. Боялись опоздать. Рядом, уже год назад, взяло землю и вышло из колхоза товарищество «Урожай» во главе с А. Г. Меркуловым.

На мой взгляд, опоздать боялись наиболее энергичные, грамотные, которые видели, куда в сельском хозяйстве дело идет. Недаром сказал В. П. Мамаев: «Возврата к прошлому нет». Хотя в разговорах с прежними колхозниками мысль о возврате к прошлому нередка.

– У нас овцы остались потому, что припугнули: снова колхоз начнется, спросят: куда овец подевали? И не примут, – услышал я в одном месте.

В другом сказали похожее:

– Соседи порезали коров, проели-пропили, говорят: все равно снова в колхоз. Нет уж. Мы-то своих сохранили. А вы меж собой и объединяйтесь.

Наверное, возврата и впрямь уже нет. Хотя по многим и многим раздел ударил больно. Появились в «Рассвете» и первые безработные. Н. Прокофьева, бывшая телятница, мать двоих малых детей, оказалась без дела. По привычке пошла к начальству. Кто теперь в поселке начальник? Глава администрации А. Е. Подмосковный. Он бы рад помочь, да не может. Обратился в одно товарищество, в другое. Никому работники не нужны. Своих куда девать, ведь поголовье в три раза снижено. Отправилась безработная в районный центр занятости, за пятьдесят километров. Оттуда, конечно же, позвонили Подмосковному: «Помогите…» Сказка про белого бычка. Где найти работу? Это не город. Белая степь кругом на многие десятки верст.

А. Е. Подмосковному и самому впору кричать: «Помогите!» Ведь разом легли на его плечи неизвестные прежде заботы. В теоретической разработке по расформированию колхоза «Рассвет» записано четко: «Развитие социальной инфраструктуры в интересах членов крестьянских хозяйств, членов их семей, пенсионеров». Все это оказалось пустым звуком. Разойдясь из колхоза, все заботы о социальной сфере переложили на плечи поселковой администрации.

Детский сад, школа, клуб, баня, водопровод, дороги – всё, чем, кроме работы, живы люди в поселке. А денег у главы администрации нет. Не работает клуб, в нетопленом помещении библиотека, закрылась баня. Здешняя школа с ноября не топится. Теперь все ученики и учителя сбились в интернат. Там и классы, и спальни. Был бы колхоз, он бы помог. А теперь… «Мы всеми брошены», – говорит директор школы. Чахнет медпункт. Кто его вылечит?

Большинству учителей ни дров, ни угля не привезли. Нет денег в бюджете. Детей возить в школу некому. Словом, беды те самые, что в хуторах Попереченском, Пимено-Чернях, Небыково – их немного пока. А завтра – как знать?

В соседнем поселке в 1991 году вышел из колхоза агроном А. Аржанов с пятью механизаторами. Осенью 1993 года, получив хороший урожай, они пригнали в поселок шесть новеньких «Волг». Вот она, лучшая агитация! Нынче тридцать ли, сорок работников уйдут из колхоза. Как сказал один из них: «Я всю жизнь трудился за велосипед, а они за год – на “Волгах”». И всем ли невдомек, что Аржанов с товарищами получили земли по триста гектаров, такое было щедрое время. Нынешние выходцы получат по двадцать. Нет земли. Об этом не больно думают: как будут кормиться на клочке полупустыни, где урожай в 10 центнеров – уже удача. Или разбаловали нас последние три года, которые – словно редкий подарок? Забыли, как по три года подряд выжигала засуха? Как семь лет подряд солому изо всех краев возили? Видно, забыли, если на землях испокон скотоводческих устремились все в зерноводство.

Шесть «Волг», двадцать «Жигулей», новеньких, сияющих лаком, слепят. И нет места раздумьям. Тем более о хуторской школе, о бане, о клубе, о буханке хлеба и, наконец, о тех людях, которые потеряют даже последнее, что имеют, – работу.

Повторяю за разом раз: пришли новые времена. И к старому дорога обрезана. Но к новому надо идти не со старой песней: «Все разрушим до основанья, а потом…»

Потом будем гадать, где хлеба испечь, где помыться? Где детишек учить? Недаром один из сельских глав администрации сказал мне, словно удивляясь:

– Никогда не думал, что в нашем хуторе столько болеют. Прежде, в хорошем хозяйстве, все делалось будто само собой, налаженное за долгие годы, нажитое не только своим трудом и деньгами, но и с помощью всей страны. Из районной газеты я вычитал, что совхоз «Аксайский» за шесть лет своего существования получил от государства 4 миллиона 418 тысяч рублей (еще весомых, образца 1986 года), возвратил 258 тысяч. И если это верно, то кому по праву принадлежит все в хуторе построенное, а нынче поделенное? Вплоть до автобуса, который пожалели школьникам дать.

Повторюсь: порою не разум ведет людей, глухие страсти. «Полагаемся на здравый смысл нашего народа» – выписываю строку из «Манифеста» 19 февраля 1861 года. И там же: «…получая для себя более твердое основание собственности и большую свободу располагать своим хозяйством, они (крестьяне. – Б. Е.) становятся обязанными, пред обществом и пред самими собою, благотворность нового закона дополнить верным, благонамеренным и прилежным употреблением в дело дарованных им прав. Самый благотворный закон не может людей сделать благополучными, если они не потрудятся сами устроить свое благополучие под покровительством Закона».

У нас нынче тоже февраль, правда, год иной, век иной…