Часть третья

Глава 16

Июнь 1913 года. За четыре дня до экспедиции.

Вернувшись с занятий по персидскому языку с Володей Каменским, Вера Арзамасцева не могла сосредоточиться на газетах, их обычно просматривала в это время, и тем более — на «Графине Рудольштадт» Жорж Санд, которую начала читать на прошлой неделе. Даже такой роман — с главной героиней, напоминающей Полину Виардо, которую Вера просто… обожала, с мистической, оккультистской атмосферой не смог бы отвлечь ее от мыслей о сегодняшней случайной встрече возле Зоологического сада. Да, Леночка Протасова и светило астрологии Горелов внесли в ее сознание полный хаос!

«Так и бывает в этой жизни, — рассуждала она, — там, где казалось бы, безупречно крепкие и надежные отношения, как, например, у Полины и Павла, самая суровая нитка может оборваться в один миг… А там, где, вроде бы, и нет никакой связи, может родиться счастливый союз… Вот как у Леночки с Олегом… Неужели в такой… дисгармонии виновны Венера с Марсом? Кажется, Олег сказал, что они соединятся и повернутся на девяносто градусов к Юпитеру? Черный квадрат! Черный-черный квадрат! О-о-о… Нет!!!»

Блики заходящего солнца упали на картину, что висела напротив кресла и задержались на розе с тремя капельками крови, застывшими на кинжале. Отблески света с особым старанием показывали именно эту точку, потому что она была центровой в натюрморте. Они привлекали внимание своей хозяйки именно к ней, словно продолжая тему теории вероятности катастроф. Ведь даже в обыденной жизни именно так и происходит: беда случается там, где ее совсем не ждешь и, более того — с особым старанием остерегаешься. Только почему все получается именно так: если особенно нравится голубая чайная чашка с золотой полосой, то она и разобьется, а не та, что с щербинкой или с затертым ободком.

«Что еще сказал Олег? — продолжала раздумывать Вера. — Что разнополюсным союзам не страшны никакие квадраты! Вот где и кроется тайна!». Перед глазами стояла Полина Сандалова в игривом пурпурном платье, но… с лицом, затянутым в бинты. Какая разница — видела ли Вера ее такой или нет, достаточно того, что рассказывали об этом и Лиза Карамод, и Леночка Протасова… Можно сказать, что все!

Вера Арзамасцева решительно встала с кресла. «Позвоню ему! Позвоню!» — лихорадочно билась в голове навязчивая идея. Уже шагнув к выходу из комнаты, боковым зрением заметила, что пропали солнечные блики с розовых капелек на полотне. Кубики, из которых и состояла картина, хаотично задвигались, перемешиваясь между собой, пока не выстроились в отвесную скалу… Но эта игра ее уже совершенно не интересовала. Даже когда за спиной что-то рухнуло и рассыпалось, будь то игральные кости в покер, разорвавшиеся аметистовые бусы или камнепад, начавшийся перед апокалипсисом — она даже не вздрогнула.

— Добрый вечер, Павел! — голос Веры звучал энергично и уверенно как никогда. — Мама сказала, что звонил мне…

На другом конце провода начали ей что-то говорить, но она, видимо, именно сейчас не хотела слушать подробности и перевела разговор в нужное русло:

— Вчера ты мне сделал предложение… Так вот, я его… принимаю!

Скорее всего, в ответ на такое стремительное завершение романтического предисловия к сватовству Кондратьев упомянул о том, что через несколько дней уезжает в экспедицию, потому что Вера и тут его поправила:

— Нет, давай встретимся завтра!

Она торопилась. Очень торопилась. Потому что боялась, что вдруг остынет и передумает.

* * *

Утром встала она позже обычного. Хорошо, когда нет занятий! Но дело даже не только в этом. Хорошо, когда в голове нет никаких ребусов — все мысли аккуратно разложены по полочкам и ждут своего выхода. После вечернего разговора с Павлом Вера, наконец, освободилась от смутной тревоги, щемящего ожидания и негласного обязательства соблюдать и еще раз соблюдать этикет в отношениях с противоположным полом. Она почувствовала себя настолько свободной, что хотелось наплевать на все условности, напротив — грубо нарушить их. Как тогда, на террасе в доме Кондратьева, как будто бы у всех на глазах и в то же время — украдкой.

Очень хотелось чем-то порадовать себя. Например, бисквитным пирожным со сливочным кремом, посыпанным кокосовой стружкой и украшенным ломтиками ананаса. Нет, лучше еще более нежным и ароматным шоколадным брауни с творожной начинкой, необычайно воздушной, мгновенно тающей на языке! М-м-м-м! Хотелось надеть праздничное платье и кружиться в нем, кружиться!

Да, насчет платья… Вера нащупала ступнями ног мягкие восточные туфли и набросила накидку-матине. Подошла к платяному шкафу и открыла дверцы. «Опять нечего надеть!» — подумала она, перебирая наряды. Вот в этом, бледно-сиреневом, с чуть зауженным низом и воланом, отделанным золотой тесьмой, она уже бывала у князя Горелова и… кажется, у кого-то на дне рождения… В розовом праздновала первый в Российской империи Международный женский день и была на «Борисе Годунове». Вот в этой гобеленовой юбке и блузке с ажурной тесьмой в византийском стиле сидела за спиритической доской у Лизы… Надо же, тогда именно ей и выпало замужество! Правда, остался неразгаданным последний сектор «Прощай!». Но это уже — мелочи жизни… А в этом, голубом, выгодно подчеркивающим грудь, бродила по галерее футуристов в «Пассаже»… Там и познакомилась с Павлом… Да, он еще так и назвал ее — «небесная прелестница». А вот в этом — сочно-зеленом, с легкими полупрозрачными рукавами, появилась в гостях у Павла… «Не бывает столько совпадений! — подумала она. — Это не кружка с золотым ободком, чтобы разбиваться при первой же попытке… И везде он — Павел! Неужели судьба?»

Кто-то позвонил в дверь, и ее сердце екнуло. «Боже, да это же Лизанька!» — тут же заставила себя успокоиться и крикнула в коридор:

— Мама, это, должно быть, ко мне! Сейчас… оденусь и выйду!

* * *

Через несколько минут они сидели с Лизой Карамод за обеденным столом. Перед таким значимым вояжем, который предстояло совершить, неплохо подкрепиться хотя бы английским чаем с мармеладом и легкими тостами с сыром.

— Верусь, вот всегда так, — вздохнула ее подруга. — Запланируешь что-то, а сама забудешь! Мы ж еще на прошлой неделе собирались пройтись по модным магазинам!

— Ты знаешь, вчера я так закрутилась…

«Вчера! Вчера! Вчера! Вчера! Твой бойкий разум выдал скерцо!», — начали пульсировать точки во внешних уголках глаз. «Вчера! Вчера! Вчера! Вчера! Ты не спросила свое сердце!» — забились жилки на запястьях.

— Что с тобой? Тебе плохо? — Лиза дотронулась до ее лба и вывела из транса.

— Нет. Все нормально! — сухо ответила та, уверенная, что пока не нужно раскрывать сокровенную информацию, иначе она перестанет быть таковой — загадка в сундучке с сокровищами умрет, как только откроешь его крышку.

Лиза, сделав маленький глоток чая, заметила:

— Горячий еще. Пусть остынет! Да, а чашечки у вас очень симпатичные — такие нежно-голубые… И золотой ободок! Я люблю золото!

Она вонзила в Веру гипнотизирующий взгляд ярко-зеленых, колдовских глаз и произнесла:

— Не скрывай! Что там еще задумала? Вижу же — мечешься… сама не своя…

— От тебя ничего не утаишь… — Вера дожевала тост и замолчала, принимая окончательное решение — быть или не быть настолько искренней, что…

— Да ладно… Могила!

— Мне Павел сделал предложение…

— Что? — Лиза, допивая остатки чая, чуть не поперхнулась. — Тебе???

— А что в этом странного? — повела плечами Вера. — Мы с ним знакомы не первый день… Да и вообще… Или ты думаешь, что он должен жениться на Полине? Сама же мне сказала, что не женится…

— А-а-а-а, так вот почему ты меня об этом спрашивала… — Лиза продолжала сверлить кошачьим взглядом Веру, словно пытаясь выковырнуть из нее что-то еще, короче, всю информацию без остатка. — Так-так-так… Ну, и что же ты? Согласилась?

— Да.

Ответ прозвучал тихо, без надрыва, чтобы ненароком не упали со стола те самые чашки — из теории вероятности случайностей.

Лиза испепеляющим взглядом смотрела на подругу, словно не узнавая ее:

— А впрочем… Что мне до этого… Сама я за него не собиралась! А вот с Полиной — да, не повезло девушке… Однако, бывает и хуже…

— Так ты с ней дружишь…

— Скорее, дружила! Ну скажи, сможет ли она теперь выйти… на раут? Или просто по набережной прогуляться… Я ведь не буду таскать за собой перебинтованную куклу!

Теперь искрометный взгляд бросила Вера. И тут же спрятала его, опустив глаза. Можно ли осуждать приятельницу за то, что та просто… расхотела с кем-то другим… дружить?

* * *

В этот день они много что успели сделать. В первую очередь, конечно же, нанесли визит мадам Аннет, ярой приверженке французской моде. Магазинчик этой пожилой русской женщины с французскими корнями где-то в пятом поколении находился на углу Садовой близ Фонтанки, на бойком месте. Только что закончилась парижская неделя моды, нарядов в нем на продажу осталось предостаточно, так что Вере легко было подобрать что-нибудь подходящее.

— Возьмите вот это, из серой парчи… — посоветовала Аннет. — Его отделка отлично сочетается с карими глазами и каштановыми волосами…

— А мне приглянулось белое с золотой тесьмой… и шитьем на лифе… — заметила Лиза.

— Тебе нравится все, что блестит! — парировала Вера. — Да, и белый уж… чересчур обязывает… Не под венец же идти…

Перебрав еще с десяток нарядов, остановились на платье из пастельной бархатистой ткани с набойкой ирисов — к нему отлично подходили ридикюль с такими же ирисами, который без дела где-то валялся дома, и театральный веер, привезенный из Японии.

Верочка выглядела по-королевски. Она стояла в примерочной, вглядывалась в зеркало и не узнавала себя. На нее смотрел новый образ — не столь яркий и выразительный, как первоначально представляла его, но зато стильный, современный. Оригинальный, но не вычурный, многогранный, но укладывающийся в четкие рамки, пластический, но не поддающийся дальнейшим изменениям, задумчивый, но не грустный, кокетливый, но не развратный.

— Кра-со-та! — с восхищением произнесла Лиза. — Да, ты раскраснелась немного, надо припудрить личико…

Вера достала коробочку с рисовой пудрой, осторожно погрузила в нее пуховую подушечку и приложила ко лбу. Затем красной помадой в форме карандаша подвела губы.

— Ну вот теперь — другое дело! — заверила ее Лиза, заодно и подправляя пару прядей, выбившихся из-под заколки. — Девушка готова идти на свидание!

— Тс-с-с! — приложила палец к губам Вера. — «Могила», ты чего кричишь!

И они так расхохотались, что Аннет не выдержала и подошла к примерочной:

— Барышни! Чем-то могу помочь?

* * *

Когда выходили из магазина, столкнулись с Ларой Куприной, той самой девушкой, которая у князя Горелова так страстно поддержала их разговор о гибели «Титаника»… Тогда она еще и продолжила тему, расписывая подробности новой трагедии, случившейся недавно в Мраморном море — там затонул английский пароход, на борту которого находилось двести человек. Ларочка всегда в курсе свежих известий, потому что служит в новостном бюро.

— Какая встреча! — радостно приветствовала та своих знакомых. — И вы следите за французской модой?

— А как же! — отбила удар Лиза. — Только что купили себе по два наряда!

Вера несла довольно объемную коробку, так что вполне можно было утрамбовать в нее несколько платьев. Лара бросила на упаковку удивленный взгляд:

— Поздравляю! А что, у вас какое-то торжество?

— Нет-нет, — поторопилась с ответом Вера, опасаясь, что у ее подруги может сорваться с языка нежелательное словцо.

— Мы так одеваемся каждый день! — весело заметила Лиза, бросив мимолетный взгляд на светлое лиловое платье их знакомой, отделанное оборкой от талии до низа бедер. Такую модель она видела в модном отделе «Журнала для Хозяек и Женская Жизнь», но… еще три месяца назад.

— Какие новости? Что сегодня в театре? Играет ли Шаляпин? — перевела тему разговора Вера.

— Не играет! — вздохнула Лара.

— И почему?

— А потому что поет Бориса Годунова в Друди Лейн!

— Так оперные опять в Лондоне? — удивилась Вера. — А мы вот собрались с Лизаветой выйти в свет…

— Сходите в синематограф!

— В синематограф?

У Веры появилась морщинка на лбу от напряжения. «Надо же, как давно я там не была! Вот что значит завершение учебного года! А тут еще — другие вояжи и посиделки!» — начал оправдываться первый внутренний голос. «Ладно, не объясняйся! — вступил в диалог второй внутренний голос. — Соберись и пойди!». И тогда она на всякий случай спросила:

— И что там идет новенького?

— Французская комедия… Но я бы посоветовала посмотреть нашу ленту… к трехсотлетию Дома Романовых!

— Ух ты! — не выдержала Лиза. — Как интересно! Давно о ней пишут газеты… Так ведь… торжества уже закончились…

— Афиш не читаете?

Лара, успевшая взбежать на несколько ступенек по крылечку к входной двери, свысока посмотрела на девушек и, снисходительно улыбнувшись, добавила:

— Раскрываю карты: праздник по всей империи будет идти до осени. А фильм… обязательно посмотрите, не пожалеете! Отличная постановка!

Прогуливаясь у Фонтанки, они обсуждали последние новости, восторгались покупкой и раздумывали о предложении Лары Куприной. Вера всего один раз сделала попытку справиться о здоровье Полины Сандаловой, так, просто ради любопытства, но Лиза ее резко осадила:

— Забудь! Зачем тебе забивать этим голову?

Наконец, выяснив, что до вечера остается еще много времени, решили прямо сейчас, с коробкой, завалиться в синематограф.

* * *

…Со сценами воцарения Михаила Федоровича, когда Великим земским собором единодушно избрали его на царство в Москве, Вера начала слышать оркестр. Как будто бы он заиграл где-то там, внизу, под экраном, в невидимой для других зрителей оркестровой яме. И настойчивый рожок, и низкотембровый фагот, и мелодичные, пронзительные скрипки… А во время венчания на царство в Успенском соборе услышала красивый звон колоколов с переливами. «Как хорошо, — думала она, — что посмотрела с Лизой «Бориса Годунова», в фильме нет такого великолепия, как в опере — там изобилие красок и звуков! Зато здесь… много массовых сцен… Ни одни подмостки не выдержат такие толпы людей!»

Постановочные сцены казались ей настолько реальными, словно их сыграли не современные артисты, некоторых из них она даже в гриме узнала, а люди из семнадцатого века. И где только столько одеяния нашли да оружия? Пару раз, правда, промелькнули перед глазами нынешние здания, да это ведь такие мелочи — не каждый заметит.

Царская плеяда от Михаила Романова до современного императора Николая Второго предстала в одной ленте, и это казалось столь фантастическим, ведь люди жили в разные века! А их собрали в одно время и в одном месте. Особенно жалко ей было цесаревича, которого таскал на руках дядька. Надо же, так тяжело болел… Да и многие другие сцены, откровенно рассказывающие о силе и жестокости народа, вызывали сострадание.

Уже ближе к концу фильма в голову пришла мысль: «А ведь там, на Урале, куда и направится экспедиция, по приказу Бориса Годунова бросили в яму дядю будущего царя Михаила Федоровича — Михаила Никитича Романова! Вроде бы в колдовстве обвинили… А вдруг его беспокойный призрак до сих пор гуляет в тех краях?» Второй внутренний голос остановил шальную мысль: «Не фантазируй! Тело давно уже перевезли в Москву и с почестями похоронили в Новоспасском монастыре…»

Мысль об экспедиции напомнила ей о Павле. И сердце более ритмично застучало. И эта же мысль, занозой вонзившаяся в душу, не давала забыть о Николя — все-таки, столько времени они с ним теплили надежду связать себя более крепкими узами… И в сердце кольнуло…

Глава 17

Вера вернулась домой в приподнятом настроении. День удался! Какое чудесное платье! А ведь к нему девушки еще и купили замечательную шляпку с асимметричными полями и букетиком желтых ирисов, прикрепленных сбоку. Понятно, что цветы неживые, но выглядели — словно только что срезали в оранжерее. А какой синематограф! И главное — после всего этого нет никакой усталости! Заряд энергии колотился внутри ее души и не позволял расслабляться. Он настойчиво требовал продолжения праздника! А впрочем, ведь оно и запланировано… При хорошем стечении обстоятельств встреча с Павлом и может стать романтическим завершением столь приятного дня.

Этот вечер представлялся ей поворотным событием в жизни. Как будто бы шла до этого по тротуару, не торопясь и не задумываясь о том, что ожидает там, за углом. А мимо мельтешили какие-то скучные серые люди. И проезжали старомодные машины и примитивные повозки… Было так пасмурно и неуютно, словно в бесконечный моросящий дождь. Шла и шла… И вдруг — увидела перекресток, расцвеченный гирляндами огней. Здесь прогуливаются счастливые празднично одетые люди, а мимо проезжают шикарные яркие автомобили и царские позолоченные кареты. И замирает восторг на губах только при виде этой картины!

Нет, конечно же, Вера не чувствовала себя обделенной судьбой. Воспитывалась она пусть и не в особой роскоши, но в стабильном достатке, а именно в нем и сколачивают приличное состояние. Не было у нее ни обиды на близких, ни ощущения разочарования от совершенных в детстве, да и в юности тоже — поступков. Тогда самостоятельность? Скорее всего, ее и не хватало! Она привыкла к сильной поддержке Валерия Петровича Арзамасцева и ощущала себя очень неуютно, когда он надолго уезжал, как, например, сейчас — опять в Афины, и опять — на несколько месяцев. Настолько привыкла, что, принимая любое решение, всегда задавала себе вопрос: а как посмотрит на это отец? Вот и сейчас, собираясь на встречу с Павлом, тоже спросила себя об этом. И — не получила ответа.

* * *

В семь часов, как и договаривались, он подъехал к Большой Пушкарской. В принципе, она могла бы спокойно доехать до его дома, на Невский проспект, и сама, но именно сегодня Кондратьев обещал вернуть преподавателю Женского педагогического института Орлову фотоальбом по истории Санкт-Петербурга, который брал для подготовки к конференции в рамках трехсотлетия Дома Романовых. А Вера жила совсем рядом с институтом. Почему бы и не заехать?

На бархатистый беж, купленный сегодня у Аннет, она накинула легкий укороченный жакетик, чтобы не шокировать своего кавалера. Нельзя предстать перед ним в новом стильном образе в первые же минуты свидания, нужно раскрывать этот образ постепенно. Тот злополучный ридикуль с такими же, как на платье, ирисами, без дела валявшийся на верхней полке платяного шкафа, как и ожидалось, отлично подошел к обновке. Шляпка? Да, как же без нее? Ну, а уж японским веером девушка злоупотреблять не стала — все же не на официальный раут собралась.

— Верочка! Приветствую! — Павел подъехал вовремя и махал ей рукой из машины, привлекая внимание. Эх, обратил внимание на то, что шла она, задумавшись.

— Прекрасно выглядишь! — не дав ей ответить, продолжил он. — Даже не ожидал, что увижу не учительницу… а… — он не находил подходящего слова.

— Привет, Павел! — весело ответила она, резко изменив грустное выражение лица. — А у меня закончился учебный год, так что учительницу ты еще долго не увидишь!

— А ты ведь еще и частные уроки даешь?

— Да. Но летом многие дети уезжают за границу…

— Понятно… — Павел помог Вере удобно устроиться на заднем сиденье и сел за руль. — Сегодня я — за водителя! Куда желаете, мадам?

— Конечно же — в Париж! — подыграла ему Вера. — Там сейчас начались «Русские сезоны»!

— О-о-о, мадам, вы интересуетесь не только персидским языком?

— Je parle français! — ответила она.

— Super! Magnifique! Я восхищен!

Павел вполоборота посмотрел на Веру, остановив свой взгляд уже не на платье, как это было до этого, а на ее глазах — двух бездонных карих озерах. Они горели азартом, необычайным восторгом, самозабвенностью… Ее глаза сейчас так походили… Стоп, где же он видел точно такие кофейные омуты?

— Я ведь и французскую музыку люблю! — добавила она. — Видела у тебя в гостиной граммофон… Только почему-то не включил его прошлый раз…

— Какой там граммофон, когда Олег весь вечер просидел в обнимку с пианино?

Вера вздрогнула, вспомнив жуткие предсказания этого концертмейстера-астролога.

— Ты с ним дружишь?

— Как сказать… Особых чувств к нему не питаю, а… иногда вот… где-то наши пути и пересекаются…

«Слава Богу! — подумала Вера. — Навряд ли светило науки Королев наябедничал Павлу о том, что я интересовалась Полиной! А впрочем, какое сейчас это имеет значение?»

Увидев каменные ступеньки знакомого парадного подъезда, Вера прервала свои размышления. Павел подал ей руку, помогая сделать шаг на мощеную дорожку, и она с легкостью бабочки преодолела это расстояние.

* * *

В гостиной было еще светло. Июньское солнце не торопилось на покой, словно не хотело прощаться с нашими героями и яркими лучами пробивалось между не до конца зашторенными темно-серыми портьерами. Вера бросила беглый взгляд на тяжелую массивную мебель — приземистый зеркальный шкаф, стол с крутыми углами и под стать ему стулья с высокими спинками. Мебель очень походила на его хозяина — такого же основательного, фундаментального… По крайней мере, так казалось Вере. А вот тот самый диван, в тон портьер, на нем в тот день сидели две дамы — в ярком пунцовом наряде Полина Сандалова и в бледно-оранжевом — Леночка Протасова. Так мало времени прошло с тех пор, а все словно поменялось местами… Полина повредила свое личико с тонкой кожей и выразительным греческим носиком и лежит до сих пор в больнице. А Лена… да, она очень даже неплохо устроила свою судьбу, встретив Олега. А казалось бы — все будет наоборот: первую ждет феерическое счастье, а вторая так и будет оставаться в тени.

Вера подошла к дивану и, сначала нерешительно, а потом с полной уверенностью хозяйки положения устроилась на нем. «Видимо, в этом месте и есть какая-то мистика, — подумала она. — Посмотрим-посмотрим…» и повернулась лицом к Павлу. Он в это время подошел к граммофону.

— Включить французскую музыку?

— Конечно!

— А что тебе больше нравится: легкий, водевильный жанр или более изысканный, современный? Ты как относишься к музыкальному импрессионизму?

— Ты знаешь, Павел, в художественном творчестве я его воспринимаю…

«Фу-ты, как скучно сказала — как на лекции…» — подумала она.

Вера расправила складки на платье и закончила фразу:

— Я обожаю художников-экспрессионистов! Но вот в музыке… Пожалуй, еще не перестроилась…

— Да ладно, понятно! Пусть поиграет Оффенбах, я схожу за фруктами.

Легкая лирическая мелодия, веселая, но пока еще не азартная, совпадала с ее беззаботным и немного воодушевленным душевным состоянием. А романтические музыкальные нотки настраивали на сентиментальность, мечтательность. «Эх, вот сейчас бы тоже оказаться в Париже, побродить по Королевской площади, заглянуть в модные магазины…», — цветными бабочками витали в голове мысли.

Зашел Павел с подносом в руках, на котором стояли пустые фужеры и хрустальная вазочка с нарезанным ананасом, а рядом лежали миниатюрные десертные вилочки.

— У меня есть сухое белое… Привез из Франции… — и он направился к шкафу, где, скорее всего, находился бар.

— А ты когда там был?

— В конце прошлого месяца! Кстати, ездил туда по делам… Изучал находки археологов… — Павел открыл дверцу шкафа и вглядывался вдаль в поисках нужной бутылки. — О! Вот то, что я искал!

— И что же видел в Париже особенного? — спросила Вера, потому что без этого «особенного», то есть, необыкновенного, характерного только такому чудесному городу, она не представляла ни одного вояжа.

— Я был на премьере «Весны священной»! — спокойно ответил он, выдернув в этот момент пробку из горлышка.

— Так ты… — два карих омута неимоверно увеличились в размерах, — ты… смотрел Стравинского?

— Да, — ответил он.

На удивление Веры, ответ прозвучал прозаично! Примерно так могла бы быть воспринята сухая реплика космонавта, вернувшегося с Луны, ликующему народу. Восторженная толпа встречает его овациями и ждет в ответ такого же упоения, а он ведет себя вызывающе естественно, будто бы ничего и не случилось.

— Да, — заметил он после небольшой паузы, — ведь балет… освистали…

— Какая разница? — удивилась она. — Это… просто… премьера… И еще — в чужой стране. Уверена, что такая вещь будет оценена по достоинству в Российской империи и даже, вот вспомни мое слово, потомки не забудут ее, отметят каким-нибудь фестивалем «Век «Весны священной»!

— Ну и фантазерка ты! — рассмеялся Павел.

— А что? Я видела в журналах эскизы декораций и костюмов. Рерих гениален! Он ведь и автор либретто! А Стравинский — тот вообще… неподражаем!

Кондратьев протянул Вере фужер:

— Хорошо-хорошо, я с тобой не спорю… — Он пригубил вино, стараясь прочувствовать его букет. — Да, ты ведь хотела поговорить со мной? Полагаю, о предстоящей свадьбе?

— Скорее даже — не поговорить, а… — Вера осеклась, словно вышла за красную черту. — Хотела просто тебя… увидеть…

Слово «увидеть» она уже вставила в последнюю очередь.

В этот момент закончилась лирическая музыка, и Павел отставил фужер на маленький журнальный столик:

— Подожди, включу что-нибудь… Кстати, раз ты не равнодушна к Стравинскому… У меня есть одна интересная французская пластинка… Никогда не отгадаешь имя композитора!

Он поменял пластинку, быстро вернулся и присел на диван с заговорщическим выражением лица. Устремил на нее проницательный взгляд, да так и не сводил.

Из граммофонной трубы послышались звуки, напоминающие пение птиц, звон ручья и шелест легкого ветерка, словно пробуждается природа…

— Ты хочешь сказать, что это… — Вера замолчала, ошарашенная своей догадкой.

— Да, хочу сказать, что это и есть «Весна священная»!

А музыка набирала темп и гипнотически подчиняла себе. Ее ритм становился более четким благодаря струнным и более мистическим с возгласами валторн. За женскими легкими нотами последовали мужские — с разудалой удалью молодецкой, с властными кличами. И вдруг… яростные заклинания, набравшие стремительный темп, резко… замолчали.

— Это «Поцелуй Земли» — миг тишины, завороженности, — прошептал ей на ухо Павел.

Он еще что-то хотел добавить, но Вера его уже не слышала. Она была сейчас среди славянского племени, на пpазднике Священной Весны. Вот сейчас Бесноватая выберет девушку, которую нужно будет пpинести в жеpтву Богу Солнца. И этой избранницей станет не кто иная, как она, Вера Арзамасцева! Подчиняясь музыке, девушка встала, сбросила легкий жакет и плавно повела руками, словно обнимая ими всю языческую Русь. Она сделала несколько шагов, которые трудно назвать па, хотя они тоже напоминали балетные. Скорее всего, это особые жесты, с одной стороны, архаичные — чуть напряженные, скованные, нагнетающие экспрессию, с другой — современные, очень знакомые в нынешних танцах.

И эта асимметричность в движениях, даже — дисгармония никак не вязалась с тем обликом Веры, который знал до этого Павел. «Да это же — Избранная! — метнулась в голове безумная мысль. — Она и есть та самая героиня балета, которая в окружении старцев танцует до изнеможения, чтобы пробудить весну, и… погибает…А я-то думал, кого же мне напоминает сегодняшний образ Веры?»

Она продолжала ритмично двигаться с одухотворенным выражением лица, как это делают профессиональные танцовщицы, медленно приближаясь к зеркальному шкафу. И вот сейчас танцевали уже они вдвоем — Избранная и Вера. Ноги, вывернутые носками внутрь и прижатые к телу локти напоминали позы из предсмертного танца девушки, которая выступала в балете там, в Париже. «Откуда Вера знает эти движения? — растерялся Павел. — Ведь она никогда не видела представления?» Матовое бархатистое платье изящно подчеркивало формы во время архаичных движений и точь-в-точь повторяло наряд Избранной — невесомый и полупрозрачный на фоне темных гардин.

— Ты танцевала в балете? — успел спросить он ее перед кульминацией жертвоприношения.

И она ответила:

— Очень давно… Несколько веков назад!

«Сейчас начнется «Величание Избранной», — подумал Павел. — Должна хлынуть волна страшной неукрощенной стихии… А резкие движения Избранной достигнут предела исступления и закружат в воронку страстей…» И он подошел к Вере и подхватил ее на руки. Избранница-жертва не сопротивлялась, она отдавалась той самой «неукрощенной стихии» без остатка… И только подняла к небесам слегка разгоряченное лицо, чтобы попросить у них милосердия ко всем живущим на Земле.

«Действо старцев человечьих» — сцена с характерным завораживающим мерным ритмом, происходила уже в другой комнате. Там случилась и кульминация произведения — «Великая священная пляска», в которой безраздельно господствовали предельное динамическое напряжение и стихийный могучий ритм.

…А в гостиной продолжал играть граммофон, извергая заключительные аккорды и нагнетая экспрессию в последний акт спектакля. Яростные удары литавр, барабана и струнных разрушали целомудренность музыкально-хореографического образа и наполняли его дисгармонией…

Глава 18

За три дня до экспедиции.

Вера вернулась домой глубоко за полночь. Тихонько нырнула в душевую комнату, потом переоделась. О том, как прошло время до рассвета, можно было бы рассказывать в отдельном романе — оно тянулось до бесконечности, как сера лиственницы и выпило без остатка все ее силы… Сначала провалилась в пропасть забытья, но почти сразу очнулась и до самого восхода солнца наблюдала за движением круглолицей луны, заглядывавшей в незашторенное окно. Сил не было не только встать и задернуть портьеры, не только отвернуться от светлого проема, окантованного темно-бордовым бархатом, кажущимся в ночи зловеще-черным, но и просто пошевелить рукой.

Наступившее утро не принесло радости. Закрывшись на задвижку, Вера не выходила из комнаты, демонстрируя желание побыть наедине. Хотелось разобраться в своих чувствах, понять свой поступок, да и… просто подумать — что делать дальше? В душе кипела ненависть к самой себе за проявленную слабость… А может, это была и вовсе не слабость? Тогда что? Упрямство? Да-да, мама считала ее непокладистой… Или расчетливость? Захотела занять пьедестал, принадлежавший Полине? Нет ничего проще, чем заполучить место шахматной королевы, потерпевшей поражение! Труднее отвоевать у нее эту позицию! А может, просто… распущенность! Ну да, конечно же!

Снова забились пульсирующие жилки: «Вчера! Вчера! Вчера! Вчера! Твой бойкий разум выдал скерцо! Вчера! Вчера! Вчера! Вчера! Ты не спросила свое сердце!».

Сердце ответило учащенным ритмом: «Тук-тук, тук-тук!». Возбужденное больными домыслами, оно тщетно пыталось успокоиться.

— Верочка! — постучалась в дверь Любовь Ильинична. — Что случилось?

За дверью висела напряженная тишина.

— Кто-то обидел?

Тишина продолжала висеть.

— Ты даже не позавтракала. Может, хотя бы чаю?

«Мама, какой там чай, — мысленно вступила с ней в разговор Вера. — Меня так тошнит… И пустота… Страшная пустота… Вся моя сила словно вычерпана до последней капли… Вся моя кровушка словно высосана темным вампиром… И лежит на кровати мое безжизненное тело, похожее на дряблый лимон… Словно выжатый лимон… — это сейчас обо мне, потому что я отлично понимаю смысл этого выражения…»

Любовь Ильинична вздохнула и отошла от двери, убежденная в том, что ее дочь если уж что и задумала — то до конца будет стоять на своем. Упрямая… Вся в отца. Кстати, он ведь на днях приезжает, так что… пусть поговорит с дочерью… по-мужски…

Через пару часов позвонила Лиза Карамод:

— Все ли в порядке с Верой? Я за нее беспокоюсь, потому что вчера…

— А что было вчера? — переспросила Любовь Ильинична. — Уж не заболела ли она?

— Нет-нет, что вы!

Лизавета не готова была к такому разговору и пошла по традиционному пути — говорить как можно меньше, чтобы не дискредитировать свою подругу в глазах матери:

— Мы вчера прошлись немного пешком, вот, видимо, и устала она… Я попозже загляну к вам, хорошо?

* * *

Арбенин пришел в полдень. Она знала, знала, что он придет! Только… не была уверена, что именно сегодня. Ей казалось, что он специально загрузил себя подготовкой к экспедиции, чтобы оттянуть время встречи.

Характерный стук в дверь, присущий только ему, заставил девушку вздрогнуть. «Что делать? — билось в висках. — Если не открыть, то это будет нонсенс…». И она резко поднялась с кровати. Как хотелось снова надеть королевский беж от мадам Аннет, но он… казался ей поруганным и окончательно убитым… Поэтому набросила на себя розовое платье, в котором была с Лизаветой в театре. Домашние матине? Фу, не для этого случая!

Отодвинув задвижку, она продолжала стоять у двери, разглядывая гостя. С одной стороны, очень хотела его увидеть, хотя бы разок до отъезда! Ну, а с другой, опасалась, что именно эта встреча расколет их хрустальные отношения, если, конечно она, Вера, проявит несдержанность или чрезвычайную откровенность.

— Верочка! — чуть взволнованно произнес он. — Какая ты сегодня красивая! Словно розовая дива… Только почему такая бледная? Мама сказала, что заболела… Что случилось?

— Ничего особенного! Вчера немного устала…

Он слегка обнял ее и попытался дотронуться губами до лица, но она, словно пантера, мягко вырулила из его объятий:

— Потом… Потом… У меня голова…

— Мигрень?

— Да нет! Кружится…

— Ты ничего сегодня не ела, вот и слабость… А я зашел, чтобы забрать тебя на обед. Посидим в ресторанчике… Помнишь, у набережной? Я ведь уже уезжаю… Ты не забыла?

— Я ничего не забыла, Николя… — еле слышно произнесла Вера, словно опасаясь нарушить легкую приятную атмосферу, обволакивающую ее. Ровный бархатный тембр его голоса, задушевный и волнующий, в котором не чувствовалось ни напряжения, ни фальши, начинал сводить с ума.

— Я ничего не забыла! — повторила она немного громче, испугавшись накатившей волны притяжения.

— Хорошо-хорошо! Ты только не волнуйся.

Он сделал несколько шагов до кресла-качалки, потом, видимо, передумал, потому что вспомнил о том, что это ее любимое место, и присел на диванчик-канапе у туалетного столика. Вера поняла, что это визит не из серии «заглянул на минутку», а из разряда «пришел надолго» и устроилась в своем кресле, слегка развернув его, чтобы быть лицом к гостю.

— Я тебя слушаю!

Она произнесла эту фразу немного суховато, и Арбенин почувствовал в нотках голоса некоторую отчужденность. «Что это с ней? — промелькнула мысль. — Или действительно нездорова? Или… А что же еще? Неужели обиделась на меня, что не поторопился со сватовством? Что отложил помолвку?»

— Ты, наверно, хотела… чтобы мы обручились до моего отъезда? — чуть слышно произнес он.

Вот сейчас она скажет «да» и все встанет на свои места… Хорошо, когда все понятно. Но Вера ответила:

— Нет! Я же была с тобой солидарна в этом!

Ответила несколько театрально, потому что бесстрастно-холодным тоном и громче обычного. При этом ее спина держалась необычайно ровно, а гладкие розовые складки мягкой волной опускались с коленей до пола. Казалось, что Вера сидит на троне.

«Что же с ней? — продолжали роиться мысли Арбенина. — Такой я ее не видел… Видимо, нагрузки конца учебного года…»

— Ты устала на работе! — взгляд его пристальных коричневых глаз поймал ее слегка потупившиеся кофейные озера и не отпускал их. — Конец учебного года… Да?

Она стиснула зубы, словно пытаясь заглушить острую боль и, не отводя взгляда, ответила:

— Да. Я устала!

«Это действительно так! Ты не солгала!» — поддержал ее первый внутренний голос. А второй только поправил: «И устала ты, дорогая, от бурного постельного романа…»

— Хорошо… — Николай слегка дотронулся пальцами до ее ладони, лежащей на поручне кресла. — Да у тебя холодные руки! Нет! Тебе явно нездоровится!

Он поцеловал эти тонкие длинные пальцы — маленькую и доступную частичку самой дорогой и желанной женщины и тут же поднялся с диванчика:

— Верочка! Что бы ни случилось с тобой, знай, что я сделаю все… — он замолчал, вспомнив, что именно для того, чтобы сохранить свою репутацию в ее глазах, пришлось согласиться с предложением Кондратьева отказаться от руководства экспедицией. — Сделаю все возможное, чтобы ты… была счастлива…

Уже перед дверью он оглянулся:

— Береги себя! И поправь здоровье… Я скоро вернусь… Ты даже сама не представляешь, как это будет скоро… Совсем не заметишь, как пролетит время… Вера! Я не говорю «прощай», я говорю «до свидания»!

Она молча наслаждалась его волнующим голосом, но не встала, чтобы проводить.

* * *

Солнце катилось к горизонту уставшим за день шаром — медленно и степенно, как и подобает всему великому и властному. Оно скользило по накатанной веками дорожке, невзирая на войны и природные катаклизмы, а что уж говорить о людских настроениях! Уходящие лучи солнца начали слепить Вере глаза и она встала с кресла и задернула бордовый бархат. «Странно… — повисла в голове мысль. — За окном безоблачный день последней недели июня, а на душе не по-летнему гадко и сумрачно…».

Она продолжала сидеть розовым изваянием, откинувшись на спину и слегка раскачиваясь, устремив свой взгляд в единственное на стене яркое пятно — картину «Роза на кинжале». Ее она изучила до мельчайших подробностей, до последней трещинки и застывшего сгустка краски, и все равно продолжала смотреть, словно надеясь получить из этого полотна, как из портала в другие миры, заветную весточку.

Тренькнул звонок в прихожей. Девушка вздрогнула: «Кто там еще? Начнут жалеть, уговаривать… Может, Лиза? Вроде бы обещала сегодня заехать…»

— Не ждали? Небось, думали, что приеду не сегодня? — до боли родной и знакомый голос отца разрезал застывшую тишину холла и эхом откатился к двери Вериной комнаты.

— Что ты, дорогой! — Любовь Ильинична, очень ровная, сдержанная женщина, не собиралась скрывать радостное возбуждение. — Я тебя… каждый день ждала…

В тот момент, когда Вера пулей вылетела из своей комнаты, родители стояли, молча обнявшись. И она нырнула под его крупную крепкую ладонь, лежавшую на плече мамы.

— Верочка! Дорогая! — он обнял и ее, успев провести рукой по ее волне волос, слегка сбившихся от бега. — Все в порядке?

Он слегка отпрянул назад, чтобы заглянуть ей в глаза. Как бы ни старалась Вера держаться естественно, но проницательный отцовский взгляд уловил некоторую затуманенность и нездоровый блеск в слегка припухших карих озерах.

— У тебя проблемы?

— Нет, папа, все в порядке… — его дочь оказалась плохой актрисой.

Валерий Петрович, однако, не стал заострять на этом свое внимание:

— Хорошо, передохну с дороги… Поговорим после ужина.

* * *

— Верочка, ну теперь рассказывай: у тебя неприятности на работе? — глава семейства Арзамасцевых, чуть прищурившись, внимательно разглядывал ярко-голубыми глазами ее слегка бледное лицо.

— Скорее… не на работе…

— Поссорилась с Николаем?

— Нет, папа! Нет! Он уезжает в экспедицию…

— Фу ты! Не на войну ж провожаешь! А я было подумал… — Валерий Петрович облегченно выдохнул. — Вспомни, сколько раз уезжал я… и как видишь, благополучно возвращался…

Они сидели в отцовском кабинете на кожаном коричневом диване, обнявшись, как в те времена, когда маленькая Верочка, улучив момент, когда отец оставался один и, как ей казалось, был не очень занят, забегала сюда. Ей казалось, что в этом помещении находится кусочек царства Древней Греции или Древнего Рима, а может быть, и перекресток этих миров, а ее папенька — Главный смотритель, именно смотритель, потому что в его кабинете было все то, за чем нужно присматривать: толстенные книги, многие из которых походили на дряхлых стариков, плакаты со странными картами на непонятных ей языках и даже — макеты необычных строений. На одной из стен висели маски, привезенные из разных стран и подаренные друзьями и коллегами. Эти маски казались ей живыми, но замершими с определенными гримасами по воле именно Смотрителя. Может быть, они выполняли его указ и состояли у него на службе?

— Так что, вы с Николаем решили отложить свадьбу?

— Нет, папа… Я еще не дала согласия! Вот когда вернется… — она чуть не сказала «вернутся», и как хорошо, что вовремя вырулила. — Ты лучше расскажи, что там в Афинах!

— Ну ладно… Если не хочешь говорить… — Валерий Петрович никогда не давил на дочь, предоставляя ей возможность самой принимать решение. — А в Афинах все очень даже прекрасно!

Его добродушное лицо расплылось в улыбке — только он так восторженно умел рассказывать казалось бы о самых повседневных своих делах:

— Помнишь, я переживал из-за того, что в Керамейкосе, наидревнейшем… да-да, если не самом древнем захоронении в Афинах, вроде Некрополя, заморозили раскопки? Их тогда, еще в прошлом веке, начинало Греческое Археологическое Сообщество… Да знаю, что помнишь! Память у тебя отличная. Конечно же, все мы горько переживали по этому поводу… Ведь это место — настоящая кладезь артефактов еще третьего века до нашей эры… и особенно — керамических изделий! Тебе, думаю, не нужно рассказывать о том, что отпрыск Ариадны и Диониса Керамейкос был покровителем… гончарного искусства…

— Папка! Ты хочешь сказать, что… — у Веры округлились глаза.

— Вот именно! Нам удалось этот прожект… сдвинуть с мертвой точки!

— А кому это «нам»? — переспросила Вера, довольная тем, что отец перестал бередить ее раны.

— Немецкому Археологическому Институту Афин…

— Так ты вроде как из Российской империи!

— Ну да! Но, как специалист-антиковед с кучей работ в этом направлении в международных журналах… Короче, Вера, меня утвердили в состав рабочей группы! И мы уже успели кое-что нарыть…

— Нашли клад монет? Или слитки золота? — с ее глаз начала исчезать затуманенность, они распахнулись, раскрывая такую же радость, как в детские годы — от пересказа отцом греческих мифов.

— Конечно… нет! — отец крепко стиснул кисть ее руки, безжизненно лежавшей на коленях. — Но парочку керамических сосудов отобрали у матушки-земли! Хотя… По сути, высоки шансы найти, например, украшения из драгоценных металлов или… камни на оружии… Среди захоронений…

— Подожди! — остановила его Вера. — Ты что, забросил свою основную тему?

— Почему же? Нет! Я и сейчас восхищаюсь оригинальностью взгляда профессора Михаила Семеновича Куторги на развитие афинской демократии при Перикле… И поддерживаю, заметь, двумя руками, его гипотезу о том, что на смену демократии пришел особый политический строй — полития. Сколько бы времени не прошло с тех пор, но этот строй остается… в моем понимании, конечно, самым совершенным в древнем мире…

На лице Валерия Петровича проявилась некоторая задумчивость, он начал погружаться в глубокие воспоминания, но тут же стряхнул их:

— Спросишь, почему так считаю? Именно полития представляла собой равноправную гражданскую общину, где мирно уживались все слои общества… Так что, Вера… Да, еще вот что… Думаешь, не случайно многие черты этого строя — община, вече, церковь… — перешли и в Российскую империю? Можешь не отвечать…

Валерий Петрович замолчал и после небольшой паузы добавил:

— Эх, дочка, я и сейчас активный последователь Куторги! И горжусь тем, что он начинал свои исследования в нашем университете… правда, позже переехал в Москву… Но это уже неважно…

В гостиной простучали часы. Двенадцать! Самое время для таинственных перевоплощений вроде Золушки, чистосердечных признаний и нерушимых клятв! И Вера провела рукой по его слегка колючей темно-русой бороде, волевому профессорскому подбородку:

— Папка! Как же я тебя люблю!

— А пошла не по моим стопам! — с легкой укоризной произнес он.

— Решила… такую фантастически красивую область древней культуры оставить «на десерт», вроде хобби! — нашлась Вера. — А восточные языки, ты же знаешь, это тоже… упоение!

Вера взглянула ему в синие глаза, немного сомневаясь в том, что можно быть столь откровенной:

— Пап, я хотела тебе признаться в том, что недавно со мной произошло нечто… Короче, я в растерянности, какой мужчина мне нравится… — она положила голову на его плечо и хлюпнула носом.

— Так вот из-за чего ты расклеилась? Вера! В таких делах главный советчик — время! Сделай паузу, дай сердцу успокоиться. Тем более, ты сказала, что Николай уезжает в экспедицию…

— Хорошо, папа, так я и сделаю… — дрожащими от волнения губами произнесла она так тихо, что слышен был шелест листвы за окном.

Глава 19

Через две недели после начала экспедиции.

По коридорам Императорского Санкт-Петербургского университета разгуливала тревога. Та самая тревога, которая испокон веков любила только тех, кто не получил вакцины против такого чувства толпы как панический страх, и создавала в геометрической прогрессии душевное волнение. Стремительной походкой она скользила по натертому до блеска, не затоптанному, как это бывает в разгар учебного сезона, полу, бесцеремонно заглядывала в пустые залы и аудитории, останавливалась и зловеще перешептывалась сама с собой…

Профессор Иностранцев сидел за массивным столом аудитории, где обычно проходили заседания Русского антропологического общества и ястребиным взглядом сверлил приехавших утренним поездом пермского географа Старожилова и руководителя экспедиции Кондратьева.

— Так что теперь прикажете мне делать? Молча уйти в отставку? Или же сложить смиренно голову и идти на поклон к императору? Кто в ответе за пропажу троих людей? Вы, Антон Федорович? — профессор сделал жест рукой в сторону Старожилова. — Так станете утверждать, что не имеете никакого отношения к нашему учебному заведению! И будете правы! Тогда вы, Павел Ильич? — Иностранцев сложил ладони замком и вонзил свой взгляд в преподавателя истории. — Но вы в моем подчинении! Так что как ни крути, а придется отвечать мне!

— Александр Александрович, — несмело вставил реплику в небольшую паузу Кондратьев, — не спешите с выводами… Я думаю, что Арбенина, Сибирцева и Сиротина нельзя назвать пропавшими… Скорее всего, они просто отстали…

— И когда отстали? Уже неделю назад? За это время может произойти все что угодно! Люди… дай Бог, конечно, что они живы… могут нарваться на каких-нибудь зверей… Кто водится в этих пещерах?

— Летучие мыши! — подсказал Старожилов.

— Ну, мыши-то еще и ничего… А если тигр какой забредет… Чем будут отстреливаться?

— Оружия нет… — вздохнул Кондратьев. — Есть фонари и небольшой запас провианта. Да, и карта пещеры…

— Ну хорошо хоть это! — профессор потрогал волевой подбородок с небольшой бородкой и уже более спокойным тоном переспросил:

— Так вы их точно искали? Не бросили на произвол судьбы?

— Как можно сомневаться в этом? — с максимальной искренностью произнес Кондратьев. — Лично я не враг себе… Мы искали их трое суток и только потом… сообщили вам… Возвращались на то самое место, где и разошлись по разным галереям, в тот самый зал с огромными сталактитами и розовой девой…

— Хватит о деве! О ней вы уже говорили! Сколько можно одно и то же повторять?

— Да она стала как бы нашим опознавательным знаком! Все залы походят друг на друга, и только этот… — начал оправдываться руководитель экспедиции.

— Ну ладно уж… — Иностранцев понимающе кивнул и все же переспросил. — И от этого зала всего два ответвления? Не могло быть третьего?

— Конечно! — уверенно воскликнул Кондратьев. — Вот и карта пещеры перед вами лежит… Обе галереи ведут к водопаду… И он совсем недалеко…

— Да уж… — профессор еще раз потрогал подбородок, словно от этого могли повыситься его мыслительные способности. — Думаю, что о продолжении экспедиции не может быть и речи! Где остальные люди? В Чердыни? Пусть возвращаются немедленно в Санкт-Петербург!

— Подождите, Александр Александрович! — вибрирующий от волнения голос пермского географа Старожилова прозвучал, однако, настолько твердо и уверенно, что Иностранцев остановил свою бурную речь и внимательно посмотрел на гостя.

— Да! — продолжил тот. — Я считаю, что участники экспедиции могут еще что-то сделать там, в пещере… Ведь они, признаться, и не возвращались в Чердынь… Есть палатки, оборудование… Конечно, провиант закончился, но сходили в деревню, принесли кой-чего… Нет, никто не бросит коллег в беде!

Он говорил настолько горячо и проникновенно, что его глубокие карие глаза лучились. Или это блики солнца заиграли?

— Не дай Бог, еще кто-нибудь потеряется… — высказал сомнение профессор.

— Да с ними этнограф Потапенко! — попытался разубедить его колебания Старожилов. — Он и не отходил от экспедиции ни на шаг! Знает пещеру как свои пять пальцев…

— Вот именно! А надо как десять! А то и двадцать! — тональность голоса Иностранцева чуть упала. — Хорошо! Может, вы и правы. Только сколько времени может продолжаться такая неопределенность? Не больше полутора месяцев! Пока нет учебы и пока я… в отпуске. А что прикажете делать, когда начнутся занятия? Когда придется выстроиться в ряд по команде «Первый, второй, рассчитайсь!» Не досчитаемся троих и…

— Не переживайте, Александр Александрович, до этого времени мы не только их найдем, но и… Арктиду…

Густые брови Иностранцева поползли кверху. Он с удивлением посмотрел на этого выскочку, немецкого франта, который и стал-то руководителем только лишь благодаря Арбенину:

— Хорошо. Убедили. Отправляйтесь в Пермь, посоветуйтесь со своими… с историком Потаповым, еще с кем… Информацию пока… не разглашайте! Тем более — газетчикам! Им только жареную утку дай! Вмиг превратят в жирную свинью! Да! Неплохо бы привлечь к поиску спелеологов… Вы, Павел Ильич — на правах старшего, так как с пермских археологов и этнографов спрашивать не имею права! Мне будете докладывать… ежедневно! А если потребуется — и ежечасно! Поняли?

— Как не понять, Александр Александрович… — Кондратьев облегченно вздохнул. «Главное — выиграли время, — подумал он. — А время, хоть и играет сейчас против нас, может дать шанс…»

* * *

Исследователи вышли из здания университета уже не в таком нервном возбуждении, в каком приехали в Санкт-Петербург, ожидая от профессора Иностранцева «избиения розгами».

— Уф! — еще раз выдохнул Кондратьев. — Кажется, жить будем!

— Однако, не так уж долго, Павел Ильич, — спокойным тоном заметил географ Старожилов. — Полтора месяца — не тот срок, чтобы сегодня радоваться…

— Может быть, зайдем ко мне? Передохнем с дороги, чайку попьем? Поезд на Пермь только вечером… — Кондратьев проявил традиционное гостеприимство, в душе надеясь, что тот откажется, и тогда…

— Нет-нет, спасибо! Я хочу зайти в Минералогический музей… Думаю, не помешает ознакомиться с коллекцией минералов пещер. Всякие тут мысли в голове появляются… Может, и подсказку какую найду…

Кондратьев еще раз облегченно вздохнул, уже мысленно. «Как хорошо! Зайду к Вере! Обязательно! Три недели прошло, как… не виделись!» — билось в висках.

* * *

Он позвонил в дверь, надеясь, что в такое время дня Вера непременно будет дома. И — не ошибся. Она открыла, хоть и не сразу, скорее всего, переодевалась — облаченная в легкое бледно-сиреневое матине, держала в руках плечики с прогулочным платьем. Видимо, ждала кого-то другого, потому что удивленно вскинула ресницы:

— Ты?

— Не ждала?

— Думала, Лизавета… Мы с ней собирались идти…

— Так ты уходишь?

— Почему же? У меня еще есть время…

Этот короткий, отрывистый диалог насторожил его. «Впрочем… — подумал, — а чего я, собственно ждал? Что Вера откроет дверь и бросится мне на шею?»

Словно в подтверждение этих мыслей она спокойно, без надрыва в голосе, произнесла:

— Ты, видимо, представлял нашу встречу по-другому? Знаешь, скорее всего, я растерялась… Мы ведь попрощались с тобой до конца экспедиции… И тут вдруг — явился! Что-то произошло?

— В принципе, да… Пришлось приехать по неотложным делам.

— И что же может быть таким неотложным?

— Вера, может, не будешь держать гостя в дверях? Пригласишь войти? Я бы и от чашки чая не отказался.

— Да ладно уж… Действительно, что это я? Ты проходи пока в гостиную, а я быстренько переоденусь. Пока Лизавета не пришла, поговорим… И чай заварю! А может, кофе?

— Да, лучше кофе!

Через несколько минут они сидели в гостиной на диване, а на маленьком столике издавали аромат две кофейных чашки. Вера пришла в себя и держалась уже не так скованно, однако Павел ощущал некоторую холодность в ее взгляде. Поэтому постарался не выходить из рамок, предчувствуя, что может и пострадать. Если он не сдержится, эта девушка, похоже, способна и глаза ему выцарапать. И совершенно не важно, что она совсем недавно сыграла огненную роль в «Весне священной», точнее, в сценах «Величание Избранной», «Действо старцев человечьих» и «Великая священная пляска»! Сегодня Избранная походила на учительницу гимназии — перед ним сидела другая Вера. И эта Вера спросила:

— Так что случилось в экспедиции?

Есть ли смысл говорить ей об этом? А если не сказать, то все равно узнает… От других. И тогда обвинит его в скрытности… нет, лучше уж выложить начистоту.

— Ты знаешь, у нас… три человека пропали… в пещере…

— Как это — «пропали»?

— Мы разбились на две группы и пошли к водопаду по разным галереям…

У Веры началось учащенно биться сердце, ведь в экспедиции был и он — Николя!

— И кого ж вы потеряли? — как можно спокойным тоном спросила она.

— Сибирцева, Сиротина и… Арбенина. — Он и сам не знал, почему перечислил их именно в такой последовательности.

— Арбенина? — эхом переспросила она.

— Ты его знала?

— Да.

Кондратьев молчал. Ни слова больше не произнесла и она. И только резко встала с дивана и подошла к окну. Там сияло ослепительное солнце, текли белым киселем облака и буйствовала зелень. Так, спиной к Кондратьеву, она постояла несколько минут. И навряд ли он догадался о том, что таким образом скрыла набежавшую слезу.

— Хорошо… Зашел… Проведал… Спасибо тебе за это… — она старалась сдерживать нахлынувшие эмоции, но сделать это было трудно.

— Вера, так ты… Ты о нем горюешь? — осенила догадка Кондратьева.

— Не знаю… Скорее всего, мне жалко всех…

— А-а-а-а, — протянул он. — Ладно, мы с тобой договорились о том, что встретимся после экспедиции… Видимо, я зашел раньше времени…

Только сейчас Вера обратила внимание на то, что голос Павла был каким-то стеклянным… Нет, не хрустальным, когда нотки радостно, если не восторженно — звенят, а именно стеклянным, сухим, безжизненным… когда хрустит под ногами битое стекло. Странно, что не замечала этого раньше! А может, потому, что не хотела замечать?

— Да, Павел, прошу, тебе нужно уйти! — произнесла она более решительно, даже с некоторым раздражением.

И словно в поддержку ее категоричности, кто-то позвонил в дверь.

— Лизавета! Да! Это она! — вспыхнула Вера. — Все, Павел, все… уходи…

Глава 20

Кондратьев не очень-то спешил уходить. Он дождался, когда Вера откроет дверь, чтобы убедиться, в том, что пришла Лиза, а не кто-то другой. Нет, Веру он, конечно же, не ревновал, но ведь… считал пока своей невестой. А что? Предложение сделал — согласие получил! А капризы девушки, частая смена ее настроения… Это — второстепенно! Такие мелочи — не самое важное в облике женщины и присущи буквально всем обольстительницам, хоть и в разной степени. Главное — черты характера, манеры поведения, наконец, внешняя «упаковка»… Как же без нее?

Странно, но голоса Лизы он не услышал. Кто-то очень тихо разговаривал с Верой, а точнее, сказал ей всего пару слов. Их невозможно было разобрать, так как именно в это время в приоткрытое окно, выходившее на улицу, проник раздражающий звук клаксона автомобиля. «Фу-ты… — подумал Кондратьев, — угораздило кого-то!»

— Спасибо, что доставили! — ответила Вера.

«Интересно, что ей там принесли? Заказ от модистки? Книгу?» — вьющаяся вьюном мысль не давала покоя Павлу до тех пор, пока Вера не вернулась в гостиную.

— Лиза не пришла? — как можно беспечнее спросил Павел, не опускаясь до мужицкого «Кто там приходил?»

— Нет! Принесли корреспонденцию… А Лиза будет с минуты на минуту, так что…

— Да-да, я уже ухожу!

Он неторопливо поднялся с дивана и подошел к Вере, по-дружески обнял ее:

— Сегодня уезжаю. Скорее всего, до сентября… Так что не говорю «прощай», а только «до свидания»! До нашей счастливой встречи!

«Да-да, — подумала она. — Вот сейчас особенно четко слышится стекло в голосе… Вроде бы — искренность, но в то же время — безразличие…А ведь сказал примерно то, что и Николя!» И Вера в ответ на эту фразу лишь усмехнулась.

Он спешным шагом вышел из дома Арзамасцевых, не оглядываясь. Однако… не успел миновать арку перед парадным, как… увидел Лизавету. Она шла в воздушном небесном платье, складки которого развевались от легкого июльского ветерка, с раскинутым над головой таким же голубым зонтиком.

— Павел? — приостановилась и удивленно вскинула темно-коричневые дуги бровей. — А ты ведь… в экспедиции…

— Вот… приехал всего на денек!

— Проведать Веру?

— Конечно!

— О-о-о, истинный рыцарь! Не много найдется кавалеров, чтобы на свидание в такую даль приезжали! И как? Все нормально?

— Да!

— Тогда до встречи! Увидимся!

Они уже пошли каждый своей дорогой, когда Кондратьев, чуть замешкав, остановился.

— Лизанька!

— Да-да! — обернулась она.

— Подожди…

— Что, Павел?

— Мы с тобой друзья?

— Без спора!

— Можешь изменить свой маршрут? Думаю, с Верой у тебя сейчас не самые неотложные дела, а у меня вечером поезд…

— Ты что-то хотел?

— Да. Давай навестим Полину! Я ведь ее с тех пор ни разу не видел…

Лиза в растерянности остановилась, раскрытый зонт над ее головой сделал несколько вращательных движений то в одну, то в другую сторону, словно повторяя сбивчивые мысли своей хозяйки.

— Полину? — переспросила она. — А впрочем, почему бы и нет…

* * *

В больнице пахло чистотой и стерильностью. От белого цвета на стенах, на медперсонале и даже — на первом же букете цветов, который они увидели в приемном покое, в глазах рябило. Может быть, потому, что именно белый цвет состоит из всех цветов радуги? По крайней мере, так утверждают ученые. Кондратьев бросил взгляд на вихрастого паренька, державшего этот ослепительный букет. «Боже! А мы ведь даже цветы не купили! Как сели в машину возле Вериного дома, так и приехали сюда — с пустыми руками!» — пронзила острая мысль.

Парень сидел на жестком диванчике, понурив голову, какой-то вовсе не радостный.

— Что-то случилось? — участливо спросил его Павел, присаживаясь рядом.

— Бабушка умерла… А я вот пришел ее поздравить… Сегодня именины у нее…

— Не Анной звали? Сегодня у них День Ангела.

— Анной… А вы к кому?

— К… девушке… — он чуть было не сказал «к невесте», но вовремя остановился.

— И — без цветов? Так возьмите мои! — и парень вложил свежий букет в руку Кондратьева.

— Как-то неудобно… — пробормотал тот, но с удовольствием принял несостоявшийся подарок для старушки.

Они дождались старшую медсестру, которая отлучалась буквально на пару минут со своего поста, и та проводила их в палату.

…Ее кровать стояла рядом с окном, а вплотную к ней — невысокая тумбочка, чтобы удобно было дотянуться, не вставая. Именно на тумбочку и бросил свой первый взгляд Кондратьев, переступив порог палаты. На ней стояло металлическое блюдечко, по которому бегали лучи солнца, создавая зайчиков.

— Ты? — удивленный голос Полины первым перерезал застоявшуюся тишину помещения. — Вот не ожидала!

Он не увидел своей Полины — с искрами веселья в бездонных голубых глазах, со счастливой улыбкой на ярких соблазнительных губах и в пурпурном золотистом наряде на точеном теле. На кровати, среди белого постельного белья, лежала такая же белая, с многочисленными бинтами на голове — незнакомая ему девушка. Повязки прикрывали и ее лицо, так что невозможно было уловить мимику, и только по интонации голоса можно было определить ее настроение. Скорее всего, жизни этой девушки уже ничто не угрожало. Находилась она в состоянии душевного равновесия, это бесспорно. И казалась не просто спокойной, а — даже уставшей от этой безмятежности.

— Как ты?

Первая фраза, слетевшая с губ Павла, показалась ему затертой до неприличия, и он тут же как можно естественнее сказал другую:

— Рад тебя видеть, Полина!

— Даже так? А ты, Лизавета? Тоже рада? — она устремила свой пронзительный пристальный взгляд в свою подругу, которую видела всего один раз после аварии.

— Конечно, Полиночка! Знаешь же, сколько у меня хлопот!

Он подошел поближе к ней и положил цветы на тумбочку:

— Это тебе! Выздоравливай! Да… А может быть, чем-то помочь? Лекарствами какими или еще чем…

— Все у меня есть, не беспокойся! А за цветы спасибо!

Она протянула руку, дотронулась до ближайшего длинного стебля с аккуратными зелеными листиками и бережно отделила от него один цветок:

— Люблю садовую ромашку! Она такая застенчивая…

И молча начала отрывать лепестки, видимо, гадая, «любит» — «не любит».

— Не любит! — с сожалением, по-театральному, объявила результат. — Так и думала! Другого и не ждала…

— Я ведь сейчас в экспедиции… — он не сводил взгляда с ее синих глаз, которые казались сейчас еще больше, но без того самого огня, что горел когда-то. — Вот сегодня заехал по делам, а так… до начала учебного года буду на Урале…

— Понятно! — Полина отвела глаза. Она смотрела уже не на цветы, а на металлическое блюдце, окантованное фантастическими животными, замершими в неестественных позах.

— Павел, ты не опоздаешь на поезд? — нашла выход из затянувшейся ситуации Лиза.

И он живо поддержал ее:

— О, да! Надо поспешить! Выздоравливай… дорогая! Вернусь из экспедиции — обязательно навещу!

Они вышли из здания больницы, из этого замкнутого, дущащего своей костлявой рукой пространства. В лицо ударил свежий бриз со стороны Екатерининского канала, с той самой стороны, где жил Кондратьев. Он наполнял безжизненные клеточки новыми силами и новым смыслом.

— Поедем ко мне! — он взял ее за руку, свободную от зонта. — Только прошу, не задавай мне никаких вопросов! И тем более — по поводу Веры или Полины… Просто скажи «да» или «нет». И я пойму.

Лиза опять покрутила зонтом, словно гадая на ромашке — «любит» — «не любит»:

— Хорошо. Я скажу «да»!

* * *

Когда ушел Павел, Вера достала из прорезного кармана, из складок платья, письмо. Его написал Арбенин еще в первую неделю экспедиции. Устроилась в кресле-качалке и начала читать.

«Не думал, милая Верочка, насколько ты станешь мне близкой именно сейчас, когда так далеко от меня… Всегда считал, что расстояние отдаляет людей, а оказалось наоборот: чем дальше дистанция, тем кажешься мне роднее и ближе… Вот сейчас вернулся в гостиницу после тряски на повозке, нескольких километров пешим ходом — по курганам, по лесу и вязкому берегу речки и нет бы отдохнуть — ноги не держат, а рука тянется к листку бумаги.

Мысли мои птицами летают над головой, трудно их собрать, потому что виноват перед тобой. И даже не один раз… Сейчас вот жалею о том, что отдалился от тебя перед поездкой — хотел подготовиться к экспедиции, чувствуя ответственность руководителя. Однако, грешен, сам, и без боя, сдал бразды правления Кондратьеву. Ты поймешь меня, когда приеду и подробно расскажу, почему я это сделал. А сейчас только скажу, что — ради тебя, точнее, ради продолжения наших отношений. Будь по-другому, ты начала бы меня презирать за то, что испортил себе карьеру…

Однако, потом об этом, потом, родная…

Да, я очень жалею о том, что не настоял на свадьбе в июне. Но… мне показалось, что и ты хотела взять тайм-аут…

Верочка! Может, из-за того, что мы в разлуке, снятся мне не самые приятные сны. На сердце — тревога, как будто впереди — что-то ужасное! Боюсь ли я этого? Не знаю. Но — чувствую приближение неизбежности… Да, если до тебя дойдут какие-то скверные слухи обо мне, не верь никому на слово! Есть люди, готовые облить меня грязью… Вот вчера пропал в экспедиции один камень, амазонит, и некто подбросил его мне. Думаю, что этот некто сделает еще какой-нибудь шаг, чтобы опорочить мое имя. Еще раз прошу: не верь никому, что бы ни случилось!

С надеждой на очень близкую встречу, твой Николай».

Она свернула листок бумаги и сунула его снова в карман. «Эх, Николя… — тоже птицей, только уже бескрылой, трепетались ее мысли. — Не повернуть время вспять, не изменить вчерашний день! Я вот тоже грешна перед тобой!»

В прихожей послышались голоса. Вера встала с кресла и подошла к двери. Так задумалась, что не заметила, как пришли родители.

— Верочка! — голос отца оторвал ее от тяжелых дум. — Ты где? Мы уже вернулись!

Она вышла в холл и бодрым голосом, словно ничего и не случилось, громко сказала:

— Чудесно, папочка! И как там, у Строгановых?

— О, у них все так же замечательно! Давно мы с мамой не выходили в свет!

— А почему? Да потому, что расколол свое сердце надвое: половинка — в Санкт-Петербурге, а вторая — в Афинах! — Любовь Ильинична произнесла эту фразу без ворчливости и чувства обиды, потому что давно с этим смирилась.

Вера совсем близко подошла к родителям:

— Как я счастлива, что у меня есть вы! А ты, мамочка, прости меня, что последнее время немного отдалилась… Конец учебного года… Нет, даже не это — я очень переживала за наши с Николаем отношения, а вот сегодня… получила от него письмо…

— Вера, милая, поздравляю! — Любовь Ильинична тепло обняла ее и прижала к себе.

Глава 21

Старожилов прогуливался по перрону и нервно поглядывал на часы. До отправления поезда оставалось не больше десяти минут, а Кондратьева все еще не было. «Руководитель экспедиции — а ведет себя как мальчишка! А если опоздает? И куда же он мог еще зарулить, если не к даме? — размышлял пермский географ. — А еще меня приглашал к себе… А сам, поди, только и думал, чтоб я отказался…».

Он еще раз посмотрел на часы и подошел поближе к вагону. Что делать, если не придет? Ехать? Да, ехать в любом случае надо. Экспедиция перед дилеммой: почти как перед приговором «казнить нельзя помиловать»… Вот и сидят люди в ожидании: продолжать работу или возвращаться домой.

— Антон Федорович! — прервал его размышления Кондратьев. — Я уже здесь!

Он шел торопливым шагом, почти бежал, со стороны здания вокзала.

— Да что же это вы, милостивый Павел Ильич? Я тут испереживался… Думал, один поеду…

Его голос потонул в гудке паровоза, и географ только махнул рукой и вскочил на подножку, обхватив свободной рукой небольшой дорожный баул.

Кондратьев, запыхавшись от пробежки, последовал за ним.

Миловидная женщина в униформе только покачала головой, разглядывая двух разных по возрасту пассажиров — один уже степенный, в возрасте, с профессорской бородкой, другой — намного младше, скорее, ему нет и сорока, но оба такие благопристойные, видать, из ученых или депутатов.

— Поторопитесь, господа… Поезд уже тронулся… У вас какое купе?

Она проводила их на свои места и пожелала счастливого пути.

— Уф! Наконец-то! — Кондратьев плюхнулся на сиденье и на минуту закрыл глаза, наслаждаясь мерным стуком колес. «Тук-тук-тук» — издавали они короткие, отрывистые звуки, сначала — редкие, а потом все более учащающиеся.

— Говорят, поездки поездом — лучшее лекарство от стресса! — произнес он, не открывая глаз.

— Да-да, конечно! — поддержал его Старожилов. — Не знаю, излечусь ли от такого шока, который только что пережил, до прибытия в Пермь?

— Все проходит… — задумчиво произнес Кондратьев, и непонятно было, комментирует ли он слова коллеги или же размышляет о своем.

Повисла пауза. И пермский географ, чтобы заполнить ее, а заодно и подтвердить свои догадки, спросил:

— Так вы, Павел Ильич, видимо, с дамой встречались?

«И не с одной! А с тремя!» — стучало в висках санкт-петербургского франта, но он сдержал эмоции:

— Да. Думаю, вернувшись из экспедиции, сыграем свадьбу!

— Даже так?

— А почему бы и нет? Я ведь в том возрасте, когда позади мальчишеские лихачества и… хочется стабильности…

Он открыл глаза и, устремив на своего собеседника пронзительный темный взгляд, задал бесцеремонный вопрос:

— Вот вы, Антон Федорович, в каком возрасте повели свою возлюбленную под венец?

— О, как театрально вы назвали наше простенькое бракосочетание… — скромно заметил тот. — Не скрою, что намного младше был вас.

— Вот видите! А я уже жених-переросток…

— Ну почему же… Есть и те, кто женятся гораздо позже…

Видимо, Старожилов не прочь был рассказать случай из жизни какого-то родственника или знакомого, но Кондратьев резко перевел тему разговора:

— Так вы сегодня весь день провели в тени музеев и библиотек, не правда ли? И есть ли какие успехи?

— Да, конечно… — Антон Федорович пригладил бородку, словно настраиваясь на новую волну разговора. — Мыслей много, даже теряюсь в их объеме…

— А мы ведь не торопимся, правда? Дорога дальняя, так что выкладывайте, дорогой коллега, все, что посчитали важным… А потом сообща подумаем над этим…

* * *

В купе постучали. Проводница решила узнать, не нужно ли чего господам, может, хотя бы чаю или чего более существенного из ресторана, тем более что давно пора и поужинать. Но ученые пока не собирались прерывать свой разговор и вежливо отказались.

— Я, вообще-то, к вашему сведению, Павел Ильич, специалист в области экономической географии. Изучал географию мирового хозяйства и Российской империи, естественно… А прикреплен к экспедиции, потому как тема народонаселения в зависимости от природной среды для нее тоже одна из насущных…

— Вы изъясняетесь, как на симпозиуме! — оборвал его Кондратьев. — Нельзя ли попроще? Что конкретно вы имеете в виду?

— А конкретно — то, что не являясь специалистом в области физической географии, я, тем не менее, пришел к довольно интересным выводам…

— Да не тяните же! И к каким же выводам? — Кондратьев горел нетерпением. В его глазах, до этого не выражавших эмоции, даже мелькнул огонек.

— Не торопите! Иначе собьете меня с мысли!

— Ну хорошо- хорошо…

— Так вот. Отгадку исчезновения людей в пещере нужно искать в области землеведения и ландшафтоведения… — Старожилов смотрел в глаза собеседнику, а тот не отводил взгляда.

— Вы опять за свое?

— Павел Ильич! Вы просили вывод — я его вам дал!

— Ладно… — Кондратьев, задумавшись, перевел взгляд в окно. Там мелькали лиственные деревца, приосанясь на косогоре. А вот вдали показалась деревенская церквушка, блеснув куполом в лучах заходящего солнца. За ней — выпасные луга… Пейзаж словно в тумане, едва проглядывался сквозь сумерки.

— Я ведь и сам бывал в этой пещере… — продолжал Старожилов. — Правда, давно, но ведь видел ее своими глазами, что очень важно. Так вот, подумайте… Там, под землей, есть и галереи, и внутренние залы, и гроты, и озера, и — реки… По сути, целый живой организм! Я внимательно изучил карту пещеры, которая, кстати, не очень-то и внушает мне доверие…

— А что в ней не так? — напрягся Кондратьев.

— А то, что эту карту делали специалисты не вчера! А если учесть, что в пещере столько ходов и источников воды, нетрудно представить себе, что текущая где-то там, далеко, река сегодня возьмет да повернет в другую сторону — сюда, если здесь почва осела или же стала мягкой… Так что подумал я — карта эта могла и устареть…

— А что особенно вас насторожило? — Кондратьев любил конкретику, а не общие рассуждения.

— Например, я обратил внимание на то, что рядом с водопадом возле камня, к которому вы и шли по двум галереям, находится целая карстовая речка. Это ведь столько воды! А если сезон дождей? Река может подняться и даже изменить русло…

— Сейчас — сухой месяц.

— Да. Но река могла повернуть свои воды три месяца назад! И еще! — Старожилов потрогал заросший подбородок. — Чуть выше водопада обозначен на карте маленький ручеек… Так ведь?

— Что-то не помню…

— Да, конечно, на такую мелочь вы и не обратили внимание. А вдруг сегодня этот ручеек стал рекой? И стал притоком большой карстовой реки!

Теперь смотрел в окно Старожилов. Из сплошной темени появились столбы верстовые… Значит, скоро станция… Наконец, он оторвал взгляд от окна:

— Кстати, Павел Ильич! А вы не забыли главное? Пещера эта — карстовая известняковая и — двухъярусная… До сих пор вопрос совокупности явлений, благодаря которым… растворяются горные породы и появляются в них пустоты, не изучен в полной мере. Так что думаю… в таком сложном организме могут появляться и новые пустоты или…

— Неужели хотите сказать, что могут засыпаться породой — старые? — Кондратьев даже не произнес, а прошептал эту страшную догадку.

— Вот именно! — поднял палец в потолок Старожилов. — Чтобы разгадать причуды творца, нужно быть отличным почвоведом!

— Постойте, так у нас Арбенин — ландшафтник… А Сибирцев — вообще геоморфолог, он выступал в печати со статьями о происхождении и истории развития горных пород на примере…

— Тогда отлично! Они сами смогут выйти из лабиринта, если применят свои знания… Ведь разгадка находится у них под ногами!

— Вы так думаете?

— Я в этом уверен! Если…

— Что? — Кондратьев напрягся, пытаясь уловить, какое исключение имеет в виду Старожилов.

— Если, конечно, с ними не произошло самое страшное… — теперь уже прошептал пермский географ.

Да, действительно, подъезжали к станции, скорее, к полустанку. Значит, остановка не более трех минут, а может, и того не будет.

— Подождите, Антон Федорович, а вы ведь собирались в минералогический музей…

— Там я тоже был.

— И что же?

— В пещере есть сталагмиты, состоящие из рыхлой ярко-красной глины и покрытые сверху тонким слоем кальцита. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Пока нет… — Кондратьев положил кисти рук на столик, словно демонстрируя отполированные аккуратно подстриженные ногти.

— Такой же хрупкий кальцит может покрывать временно возникшие над нижним ярусом грунтовые площадки. И если наступить на такую — можно провалиться. Вот я о чем! Он сделал паузу, копаясь в своем саквояже.

— Вы что-то потеряли? — участливо поинтересовался Кондратьев.

— Нет. Хочу показать вам образец пещерного жемчуга. Приобрел по случаю… Точнее, ма-а-а-ленькую жемчужинку дал мне хранитель, когда я рассказал об экспедиции… короче, о том, что у нас потерялись люди…

— Давайте же!

Пермский географ, наконец, достал холщовый мешочек и осторожно выложил на столик камушек овальной формы размером с бусинку, мерцающий бледно-розовым светом.

— Розовая дева! — восторженно воскликнул Кондратьев. — Я ведь видел ее фигуру!

— Не торопитесь! Это обман зрения! — по-мальчишески задорно произнес Старожилов. — Жемчуг кремового цвета и кажется розовым именно под светом лампы. А в пещере дева действительно розовая, но… Вы ведь не думаете, что она жемчужная? Нет и нет! Из красной глины, покрытой тем самым кальцитом! Если недалеко от исчезновения людей была такая дева, то, значит, такой же состав почвы находится и рядом — в галерее, по которой и пошли они…

— Сколько, однако, загадок таится в этой пещере… — Кондратьев положил на ладонь пещерную жемчужину и внимательно разглядывал ее.

«Как же не заметил такое диво, когда шел по пещере? А может, красота дается в руки не каждому?» — рассуждал он, пока его мысли не перебил самый что ни на есть рядовой вопрос коллеги:

— Вы ужинать-то будете? Или сыты моими россказнями?

Глава 22

Вечер выдался на удивление теплым и даже не верилось, что буквально вчера шел ливень, грохотал гром, а небо извергало колючие молнии. Конечно же, в палатке можно сидеть и под проливным дождем, тем более, что раскинулась она в довольно уютном сухом гроте, но… Все же гораздо приятнее созерцать ясное небо, усыпанное яркими звездами и не вздрагивать от оглушительных раскатов небесного батюшки.

— Вот и еще одна ночь наступила… — задумчиво произнес местный историк Потапенко, — а нашу «горькую троицу» так и не нашли…

Он доскреб остатки каши из котелка, по-солдатски облизал ложку и положил ее в нагрудный карман. Отточенные движения выдавали опыт армейской службы.

— Так уж — «горькую»? — возразил биолог Борисов.

Немногословный на протяжении всей экспедиции, он, однако, и в этой сдержанности проявлял качества интеллигента. Прежде чем что-то произнести, тщательно взвешивал суждения и подбирал слова, не проявлял в споре горячности, но если уж имел мнение, то — настойчиво отстаивал его.

— «Горькую» — не значит смертельную! — возразил Потапенко. — Я говорю о горькой судьбе, а это еще ничего не значит…

— А я думал, вы уже и похоронили их… — Борисов перебирал содержимое своего вещмешка, внимательно разглядывая что-то там.

— Тихон Павлович — окликнул его географ Скорожитовский. — Что вы там прячете? Покажите…

— Ничего не прячу… — пробормотал тот. — Смотрю, сколько провианта осталось… Чтобы знать наверняка, когда зубы нужно положить на полку…

— Не беспокойтесь, завтра должен приехать Кондратьев, — успокоил его Скорожитовский. — Так что будем знать, в какую сторону двигаться. Может — в Санкт-Петербург, а может, в Пермь…

— И что же вы не допускаете варианта, что продолжим поиски Арбенина с его коллегами?

Борисов явно был не в настроении. Весь вечер цеплялся к словам.

— Да-да! Леонтий Иванович! Я к вам обращаюсь! — биолог отодвинул от себя вещмешок и смотрел на Скорожитовского проницательными синими глазами через маленькие круглые очки.

— Ну почему же… — невозмутимо ответил тот. — Я еще не договорил фразу… Конечно же, поиски нужны… Только вот сколько времени будем этим заниматься? Первоначально перед нами стояла совершенно другая задача…

— Обстоятельства меняются… — самую обычную на слух фразу Борисов произнес с особым раздражением в голосе.

— Не будем, господа, ругаться! — Потапенко попытался снять напряжение. — Вижу, устали. Давайте отдыхать, а утром пройдем к водопаду по старой галерее, по которой шли мы с вами, а не Арбенин…

— Странно! И для чего это? — чуть спокойнее, но все равно с нотками возражения высказал свою мысль биолог.

— Знаете, Тихон Павлович! Мне постоянно кажется, что именно в этом переходе и кроется какая-то тайна… — Потапенко заговорил тише, как будто бы боялся, что его услышит кто-то посторонний.

— О какой тайне может идти речь, когда мы по этой галерее уже прошли? Да и вообще… налицо — несчастный случай, а вы туман нагоняете! — резко осадил его Скорожитовский.

— В том-то и дело, что прошли до того, как это — случилось, поэтому и не особенно-то по сторонам глядели… А сейчас нужно посмотреть на то же самое с другого ракурса…

Будто в подтверждение мистического налета на словах Потапенко недалеко от широкого входа в грот послышались токующие звуки: «тэкэ, тэкэ, тэкэ…», а следом за ними — «дзззэ, дззззии…». Словно кто-то прошелся ножом по металлу.

— Странная птица… Похоже, глухарь… — заметил биолог Борисов. — Если глухарь, то обычно рано утром кричит…

— Какая разница — ночью или утром? — пробурчал Скорожитовский.

— Господа! Хватит вам попрекаться! Если уж не спится, давайте ответим себе на один вопрос: что можно сделать и для продолжения экспедиции, и для спасения своих коллег? Да-да! Я не случайно эти совершенно разные вещи завязал в один узел. С одной стороны я не являюсь участником этой экспедиции… но ведь с другой — я местный краевед и не меньше вас, а то и больше, заинтересован в исследовании здешних мест…

— Да, вы правы, Федор Алексеевич, — вздохнул Скорожитовский на правах старшего в отсутствие Кондратьева, — экспедицию нельзя останавливать ни по каким причинам. Но что можем сделать мы?

Он поставил акцент на последнем слове, подчеркивая тем самым мизерность личного местоимения по сравнению с глобальной задачей, например, найти следы древней цивилизации.

— Почему же? «Мы» — это много, — мягко, по-отечески, возразил Потапенко. — Я, например, давно занимаюсь исследованиями и с уверенностью могу сказать: Южный Урал издревле служил своего рода коридором, по которому в далеком прошлом осуществлялось «великое переселение народов»…

— Ну… — потянул Скорожитовский. — Это пока лишь домыслы да догадки!

— Так на них-то и строятся научные версии! И я вас еще раз заверяю о том, что это «великое переселение» было не единственным! Волны миграции могли проходить здесь несколько раз, но вот точно — где-то… в четвертом-шестом веках до нашей эры… Только вот ответьте мне на вопрос, вы ведь ученые: а откуда шли эти волны? А главное — почему?

Он пробежал взглядом по задумчивым лицам Скорожитовского и Борисова и продолжил:

— Загадок, конечно, много, но одно не вызывает сомнения: если люди бежали с насиженных мест, значит, что-то резко там поменялось… Может, климат… а может — и катастрофа случилась… скажем, мощное извержение вулкана или землетрясение, или — потоп, а может, и земля сдвинулась с оси…

— О-о-о… — едва не простонал Борисов.

— Да-да, все могло произойти! — продолжал Потапенко. — И если именно на Урал пришли эти люди, то есть на это весомая причина! И еще: обычно в любой местности есть народ местный и — пришлый… Скажите-ка на милость, кто здесь местный? А-а-а, не можете ответить? Вот-вот, здесь все — откуда-то пришли, как в приемник-распределитель, чтобы двинуться потом дальше — кто в Иран, кто в Индию, кто — в Европу… А кто-то и здесь зацепился…

— Мы везде, где побывали, взяли пробы грунта и воды, — вставил свое слово Скорожитовский. — Кроме этого, ведем подробное описание увиденного… Надеюсь, что этот материал окажется ценным, а может быть, подтвердит какие-то гипотезы, когда… вернемся…

— Бесспорно, Леонтий Иванович… — Потапенко остановил его, дав понять, что не время сегодня говорить об итогах экспедиции, когда возникла проблема в связи с исчезновением людей. — Бесспорно… Итак, если встанет вопрос о продолжении экспедиции, отдадите ли вы за такое решение свой голос?

— Конечно же! — едва ли не хором ответили они.

— А если придется чего-то лишиться, например, государственной поддержки, дотации?

Ученые молчали, пытаясь отвести глаза от проницательного карего взгляда местного историка и этнографа.

* * *

Как только забрезжил рассвет, Потапенко растолкал сонных путешественников:

— Рота! Подъем! — тем самым еще раз подтверждая свою причастность к армейской службе.

Оба нехотя открыли глаза и увидели, что местный старожил разжег уже костер в стороне от палатки, так, чтобы ветер не задувал в нее дым и поставил котелок с водой. Никак, будет чай с сухарями и вяленым мясом.

Утренний гомон птиц, шелест листвы, разговаривающей с ветром и шум воды, бегущей там, в низине, создавали картину живого внешнего мира. Никакого ночного мистического налета, никаких намеков на бредовые фантазии! Да уж, иногда ночью шепот окрестностей сеет в мозг впечатлительных натур душевное смятение!

Исследователи подошли к тому самому входу в пещеру, что и прошлый раз. Все оставалось прежним: вот разбросанные перед самым входом кусочки сталагмитов, а это — брошенная кем-то палка вроде трости, и — осколок зеркала, видимо, кто-то из предыдущих путешественников расколол его случайно, а может, и выбросил за ненадобностью.

Они прошли дальше, осторожно ступая на каменистую неровную почву, боясь оступиться, и внимательно разглядывая чуть ли не каждый сантиметр. Вот галерея сделала небольшой поворот влево… Это было и в прошлый раз. А здесь потолки стали чуть ниже, словно мастер торопился как можно быстрее продвинуться вперед и начал экономить драгоценное время… Кальцитовые натеки поражали красотой и изяществом! Вот словно живая — гроздь винограда, а здесь — кисточка с вишенками.

— Гляди-ка, словно в саду! — не удержался от комментария Борисов. — В прошлый раз я и не особенно-то разглядывал стены — больше под ноги смотрел…

— Да, одно слово — красота! — восторженно выдохнул Скорожитовский. — А вот… смотрите, смотрите… словно занавес с узорчатой бахромой…

— Был он и в прошлый раз, я обратил внимание! — уверенно произнес Потапенко. — Смотрите внимательнее, может, увидите что-то новое…

Впереди вспорхнули дремавшие летучие мыши. Видимо, недовольные шарканьем ног и звуками человеческого голоса. Свет от фонарей вроде бы и не мешает им, но вот колебательные движения волн, связанные с передвижением Гомо сапиенс — раздражают…

А вот — и грот, где они присели тогда передохнуть. Высоченные потолки таким же царским шатром поднимаются над неровными сталагмитами всех мастей и размеров, устремленных к потолку. Вот те самые колонны, а рядом — розовая дива… Самый яркий опознавательный знак.

— Присядем на минутку… подумаем… — произнес Потапенко, располагаясь на широкой возвышенности диаметром не меньше метра с закругленными краями, вроде седла.

Он снял с плеч вещевой мешок и положил его рядом с собой. Достал из бокового кармана свернутую вчетверо карту и стал в который раз внимательно ее разглядывать.

— Что-то здесь не так… — наконец, произнес он, — вот здесь, посмотрите, Леонтий Иванович.

— Не вижу! — ответил тот. — Вы о чем?

— Я о ширине галерей! Разве не видите, что на карте они одинаковые, а в реальности нет! Та, что слева, то есть, куда и пошли Арбенин, Сибирцев и Сиротин, намного шире… Да она в два раза шире той, правой!

— Странно… Как будто так… И что это может означать? — Скорожитовский опустил взгляд на чуть помятый лист бумаги и начал пристально разглядывать его. Он даже попытался измерить галереи мизинцем.

— А то и может означать, что разрушенный водой, а может, и оползнем, вход в эту галерею мог соединить ее с другой, проходящей рядом…

— Так мы же там были уже! — воскликнул Борисов.

— Да, были! Но мы осторожно прошли по коридору, ничего не трогая… А если после того, как Арбенин, Сибирцев и Сиротин побывали в этой галерее, что-то здесь обрушилось и засыпало старый проход…

— Вы как-то все занаучиваете, Федор Алексеевич! — Скорожитовский закончил делать на карте замеры и оторвал от нее взгляд. — Хотя… я тоже убедился, что входы в эти две галереи на бумаге совершенно одинаковые…

— Вот именно! И я о том же! — не унимался местный этнограф. Он начал ковыряться в своем вещмешке, словно где-то там, на дне, находились очень ценные артефакты. — Да куда же я его положил?

Наконец, достал нечто вроде грязного носового платка или куска старой ткани и развернул его:

— Вот, глядите, что я нашел под ногами!

— Неужели кусочек золота? — заговорщически произнес Скорожитовский.

— Не язвите! Знаете, что не золото! Конечно же, это только мое предположение… да и не до того было… то люди пропали, то Кондратьев уехал… короче, я не успел вам показать вот эту штукенцию…

— И что же это? — переспросил Скорожитовский, бросив взгляд на какой-то камень, скорее всего — неотесанный кусок породы, хотя, нет, довольно гладкий.

— Думаю, что это — яшмовая галька. Видите, какой округлый камень? С одной стороны… А с другой такой же галькой сделан скол… видите, вот он… И теперь уж это не просто камень, а… орудие под названием чоппер… Если же с двух сторон отбить — будет рубило. Можно из крупных сколов-отщепов сделать скрёбла для обработки шкур, а можно — скобели для обработки дерева и даже… остроконечники. И все эти орудия в быту были не у Гомо сапиенс, а гораздо раньше… Вот я о чем!

— Так значит, вы хотите сказать, что нашли орудие труда древнего человека?

— Может быть, и так. По крайней мере, еще до нас с вами на Урале обнаружили захоронения человека, называемого неандертальцем… Так что не мы — первые!

Потапенко завернул камень в тряпицу и положил его в вещмешок.

— Кстати, и тот амазонит, что попал под руку Тихону Павловичу, представляет не меньший, а то и больший — интерес, — добавил он после небольшой паузы.

При этих словах Борисов расправил плечи, окрыленный похвалой, а Скорожитовский, напротив, как-то сжался. «Видимо, сожалеет о том, что не он нашел минерал, — подумал Потапенко. — Все ученые на один манер: мечтают неожиданно увидеть, открыть, быть первыми… чтобы прославиться».

— Ладно, я предлагаю еще раз обследовать проход в левую галерею. Времени у нас много только до приезда Кондратьева, а там неизвестно, будет ли оно вообще… Да, на всякий случай, не отходите друг от друга более чем на один шаг. Мало ли что… И будьте готовы подстраховать друг друга… Я — первый, за мной — вы, Леонтий Иванович… Тихон Павлович — замыкающий…

Они гуськом подошли к выходу из пещерного зала в узкую галерею и… остановились.

— Тс-с-с… — приложил к губам палец Потапенко и показал рукой на левую стену, если так можно назвать неровную, покрытую выступами и вмятинами каменную поверхность.

Все трое замерли, прислушиваясь. Где-то там, слева и ниже — журчала вода. Нет, она не тихо и ласково перекликалась с ними, а неистово ревела… Правда, источник этих звуков находился так далеко, что только прислушавшись, можно было их и уловить. Не удивительно, что раньше никто этого не замечал — шли и громко разговаривали друг с другом.

— Осторожно! — успел произнести Потапенко, с силой надавив на один из выступов.

Мгновение — и его рука проткнула эту бутафорскую стену и оказалась в пустоте. Точка опоры сместилась, и ученый подался вперед и влево — в эту самую пустоту, еще и поскользнувшись на гладком камне, на который только что наступил. Левая нога тоже оказалась в невесомости! Довольно крепкой комплекции, Потапенко начал балансировать, цепляясь свободной рукой за другой выступ. Но тот тоже начал рассыпаться прямо на глазах…

— Держитесь, Федор Алексеевич! — Скорожитовский протягивал ему руку, но не мог дотянуться. «Вот почему он говорил, чтобы шли в шаге друг от друга!» — стучала в висках запоздалая мысль. И тогда он одним движением резко сдернул с себя вещмешок, а другим — протянул его Потапенко:

— Цепляйтесь за мешок! Я держу!

И вдруг зашуршали камни. Они начали сыпаться откуда-то сверху, словно недовольные тем, что незваные гости потревожили их покой. Потапенко еще больше отдалился от Скорожитовского и продолжал проваливаться в неизвестную бездну, которая не только затягивала его, но и медленно открывалась взору. В увеличивающемся на глазах проеме сначала показалась мрачная чернота, а потом, когда фонарик, раскачиваясь на груди Потапенко, начал выхватывать один за другим ее сегменты, глазам открылись потоки воды, проносившиеся далеко внизу. Шум воды тоже стал более явственным.

И в этот момент стена не выдержала веса Потапенко и… провалилась, увлекая за собой и тяжелое мужское тело. Гладкий камень, на котором только что стоял ученый, выскользнул из-под ступни и первым полетел вниз. Прошло несколько секунд, прежде чем он прогромыхал где-то там, на дне пропасти. А Потапенко — он пропал из вида! Однако… никто не услышал падения человеческого тела. Оно словно растворилось среди камней.

— Эге-гей! — прокричал Скорожитовский и услышал в ответ тишину.

Борисов тоже молчал, он не пришел еще в себя от шока.

— Не подходите близко к стене, Тихон Павлович! Видите, как здесь все зыбко… Да, знаю, что там — Потапенко! Но надо сначала обдумать, как сможем помочь… Если будем неосторожны — тоже улетим…

Скорожитовский сделал шаг в сторону и достал вещмешок:

— Попробуем веревку вниз опустить… Кто его знает, может, он там где-то недалеко зацепился…

Он ловким движением рук сделал петлю и закрепил ее за крепкий камень, а другой конец веревки бросил в раскрывшуюся каменную пасть. Тишина продолжала давить на виски, если не считать мерного клокота подземной реки. Монотонный и протяжный, он принимал устрашающий характер, напоминая загнанного в клетку зверя.

— Эге-гей! — еще раз прокричал в черную бездну Скорожитовский и снова не получил ответа. — Ну что ж, подождем немного, посидим, подумаем…

И непонятно, кому были адресованы последние слова, Борисову или же — самому себе.

Он присел на плоский камень и молчал пару минут. Потом снова подошел к пропасти и снова туда покричал. Никто не ответил.

— Не будем сдаваться, Леонтий Иванович! — очнувшийся от шока Борисов, наконец, пришел в себя. — Тем более что и спешить нам некуда, да еще и с плохими новостями…

— Вот именно! У вас вода есть?

— Да, конечно!

— И я прихватил! Так что простоим на посту до победного!

Он достал из вещмешка фляжку и сделал пару глотков. Так просидели еще минут пятнадцать. И вот… из глубины пропасти послышались странные звуки, очень похожие на человеческие стоны!

— Тс-с-с! Слышите? — Скорожитовский приложил палец к губам и пристально вслушивался в мерный рокот волн.

Новые звуки повторились!

— Эге-гей! Федор Алексеевич! — санкт-петербургский географ пытался перекричать водную пучину.

— Мы здесь! — зазвенели более высокие нотки голоса Борисова, и эти звуки тут же отозвались эхом. — Ау, Федор Алексеевич!

И тут произошло чудо! Зашевелилась, задергалась змеей веревка. Без сомнения, кто-то держался за нее или хотя бы пытался зацепиться. Наконец, она натянулась струной…

— Тяните веревку! Подстрахуйте меня! — успел крикнуть Скорожитовский. — Камень может не выдержать!

И он первым схватился за нее и держался обеими руками, упершись сапогами в другой камень.

Через несколько минут из бездны показалась голова Потапенко. Кепка, видимо, давно уже слетела и короткие светло-русые волосы оказались присыпанными землей и каменной пылью. Разводы грязи на залысинах и лице. Сгустки крови, запекшейся на губах… В остальном это был он — живой и невредимый! Только вот голоса не подавал, лишь стонал потихоньку.

— Осторожно! Нога! — наконец, вскрикнул он, когда тело, как грузный мешок, вывалилось на каменное дно пещеры.

— Слава Богу, живой! Слава Богу… — и восклицал, и бормотал Скорожитовский, пытаясь забрать из рук Потапенко веревку, но тот настолько цепко держался за нее, видимо, все еще боялся выпустить из рук ниточку от волшебного клубка.

— Нога… Нога… Думаю, перелом… — Потапенко вновь застонал от боли.

— Ничего, главное — живой! Живой… — Скорожитовский чуть не плакал от радости.

* * *

К вечеру опять разыгралась непогода. Трудно было представить такое в самую макушку лета! Но что поделаешь, Урал — батюшка капризный да и вообще — с характером. Казалось, кто-то специально гонит участников экспедиции из этих мест, кто-то не хочет, чтобы они здесь занимались исследованиями…

Сначала начал накрапывать дождь, затем поднялся ветер, жалобно завыл. Протяжные, заунывные звуки постепенно нарастали, пока не превратились в жуткие рыдания. И, наконец, ураган начал гнуть и валить деревья. То там, то здесь слышался треск некрепких стволов, на фоне которого перекатывались редкие раскаты грома.

И в самый апогей светопреставления черное небо уже изрыгало остроконечные молнии, каждая из которых появлялась строго после удара в барабан громовержца! Ба-бах! И — мощный искровой разряд! Ба-бах! И — снова разряд электричества между черными тучами! Какая, однако, благозвучная симфония!

Глава 23

Кондратьев и Старожилов приближались к лагерю экспедиции, если можно так назвать оставшуюся половину ее состава, когда солнце только что перешло зенит. Его лучи, однако, не проявляли безжалостность к пешим исследователям — сказывалась вчерашняя непогода, когда ливень выплескивал из своих гигантских чарок хмельные напитки, а гром-батюшка создавал для такого праздничного застолья музыкальное сопровождение — под барабаны да спецэффекты вроде выстреливающих с черного неба остроконечных молний.

Еще будучи в Чердыни, географ Старожилов обратился к властям с просьбой обеспечить экспедицию подводой с возчиком. И вот сейчас, приехав сюда уже в начале дня, не пришлось ожидать — сразу же пересели на телегу. Что значит позаботиться заблаговременно! Главное — как можно быстрее доехать до лагеря экспедиции — на счету каждая минута! Ведь участь троих ученых оставалась неизвестной, а безопасность оставшейся троицы висела на волоске: во-первых, не будут они безучастны к судьбе своих коллег и непременно полезут в пещеру, так сказать, «понюхать пороху» и кто знает… ну, а во-вторых, подходили к концу съестные припасы. Да и вообще — назревал момент, когда, остро вставал вопрос: быть экспедиции или не быть!

Подвода подкатила к пригорку. Он был довольно пологим, но уже чуть дальше становился круче. Здесь покрытая густым зеленым ковром почва сменилась на более сухую и каменистую. С лошадьми туда лучше не соваться, да еще и на таком четырехколесном драндулете, как этот.

— Тпру-у-у! — хрипловатым голосом выкрикнул возчик и слегка поцокал языком, видно, его серая немолодая кобыла знала смысл и этих звуков.

— Приехали! — Кондратьев спрыгнул на землю и, расправив плечи, сделал несколько взмахов руками, а потом — и приседаний.

— Что, Павел Ильич, не привыкли к таким переездам? — географ Старожилов прищурил от солнца свои лучистые карие глаза и с интересом наблюдал, как статный, еще довольно молодой историк, в отличие от него — повидавшего виды профессора, растягивает свои затекшие мышцы.

— Не то чтобы не привык… Сами видите, Антон Федорович, последние дни для нас выпали не самые удачные, да неизвестно… что еще преподнесут завтрашние… Боюсь, как бы наши не сунулись в тот же чертов омут, куда и сгинул Арбенин, будь он неладен!

— Так вы кого ругаете?

— Не подумайте, что Арбенина… — Тут же поправился глава экспедиции. — Конечно же, этот чертов омут, если не преисподнюю! Ведь явно вниз куда улетели, не вверх же?

Кондратьев отвел глаза в сторону, развернувшись к коллеге в профиль, и… прищурился — солнце ударило и ему в глаза.

— Вы ведь сами знаете неугомонного Потапенко, — добавил он. — Ему только приключения и подавай! Мои поскромнее будут, особенно Борисов, но ведь ваш — за старшего, так что команды выполнять придется всем…

— Ладно, вы, Павел Ильич, страшных прогнозов не делайте… Вот взберемся на горку для начала… Кстати, хоть по сторонам поглядите, а не только под ноги — видите, какая здесь красотища-то!

В стороне от проселочной дороги, словно стражники, стояли несколько сосен, еще чуть дальше — кедры. Как же чист воздух возле хвойных деревьев! Он словно настоянный на их флюидах, да еще и приправленный легким ароматом каких-то цветов — вон они, с голубыми головками, выглядывают из-за высокой травы… Легкий шелест деревьев, мерное жужжание пчел, задорный щебет птиц и… тихое журчание воды…

— Где-то здесь ручей? Или родник? А, Антон Федорович?

Кондратьев вслушивался в звуки природы, словно пытаясь понять, почему же посреди вот такой гармонии находится источник зла. Зла? А разве не так можно назвать то гиблое место, где пропали коллеги? Пропали — они, а отвечать — ему…

— Да, идемте сюда, к этим кустам! Я не стал набирать фляжки в Чердыни, знал, что есть тут такой прекрасный источник! Просто чудо!

В низинке, окруженной разросшимся кустарником, из-под камешков выбивался невысокий фонтанчик воды. Кондратьев дотронулся до него пальцами и почувствовал холод. Пожалуй, холоднее водопроводной, ну конечно же, холоднее! Подставил фляжку и наблюдал, как медленно наполнялась она, а снаружи покрывалась испаринами пота.

* * *

Когда они подходили к палатке, поразила необычная тишина. Ни разговоров, ни смеха, ну вот хоть бы кто чихнул или кашлянул! И Кондратьев прибавил шагу, преодолев последние метры как бегун перед финишной чертой. И перерезал грудью не красную ленту, а не до конца затянутый полог! Взору предстала такая картина. Историк Потапенко (и что это взбрело ему в голову?) разлеживался средь бела дня на матрасе, а рядом с ним притулились Скорожитовский с Борисовым. Первый, в отличие от второго, сидел лицом ко входу в каменной театральной позе. Так что он не мог скрыть довольно хмурое выражение лица. И это еще мягко сказано! На лице сохранялся отпечаток от просмотра финала какой-то трагедии, где пришлось распрощаться с полюбившимся за все три акта героем!

На звуки шагов резко повернулся Борисов. Так он тоже смотрел эту трагедию!

— Добрый день, господа! — прозвучал из-за спины Кондратьева низкий голос Старожилова.

— Н-да-а… — протянул глава экспедиции, понимая, что нынешний день, скорее, не самый добрый. Он сделал маленькую паузу и, не услышав радостного приветствия коллег — в подтверждение своих догадок, задал тот самый зловещий вопрос:

— Так что же у вас случилось?

— Здравствуйте, Антон Федорович! — с опозданием откликнулся на приветствие местного географа помощник Кондратьева и, словно спохватившись, что не упомянул в приветствии своего начальника, тут же выпалил:

— Как мы рады вас видеть, Павел Ильич! Очень хорошо, что не задержались… именно сегодня и приехали… А случилось… Ну, это вот… совершенно случайно…

— Да я всего лишь ногу подвихнул, — нашелся Потапенко. — Так что все в порядке!

— В порядке, говорите? — голос Кондратьева прогремел так громко, что прокатилось по горам эхо. — И это называется «в порядке»? Вижу, в пещеру полезли!

— Вообще-то мы не дети малые, чтобы лазать везде да бедокурить! — не сдержался Потапенко. — Кто сможет сидеть сложа руки, когда их товарищи…

— А-а-а… Точно полезли! Вот вам и урок! — выпалил Кондратьев, перебивая местного археолога. — А вам, Федор Алексеевич, не к лицу роль… Вергилия! Вы же — уважаемый историк, этнограф… наконец — публицист! Читал вас… пишете убедительно. Но вот не надо… убеждать-переубеждать участников экспедиции! Я — за них отвечаю!

Он сосредоточенно потер переносицу своего довольно солидного, с горбинкой, носа, будто выдавливая через него роившиеся в голове мысли и добавил уже более спокойным тоном:

— Вот что мне с вами делать? А? Только уехал, а тут — новое несчастье!

— Да какое там несчастье, Павел Ильич! — начал успокаивать по долгу службы его зам Скорожитовский. — Ведь сказал же Федор Алексеевич, что всего лишь подвернул ногу… Нет там перелома.

— Хорошо! А идти он сможет?

— Да если что — мы поможем! — продолжал тот. — Вы лучше присядьте да расскажите, как там, в Санкт-Петербурге… Разрешили продолжить экспедицию?

— Спасибо скажите, что не отправили меня на гильотину! — парировал Кондратьев. — Да вот в ножки поклонитесь господину Старожилову за то, что рядом со мной стоял да прощение выклянчивал! Иначе…

Оратор замолчал, в общем-то, и сам не зная — а что было бы «иначе».

— Конечно-конечно, подражая ему в подобных ситуациях, промолвил громко и отчетливо его зам. — Мы все это отлично понимаем! И в будущем…

— Ладно, давайте присядем да подумаем, что делать дальше, правильно, Антон Федорович? — обратился он к своему провожатому, так и стоявшему до сих пор за его спиной. — Покумекаем, как говорила моя бабушка Варвара Федоровна.

И — уже ко всем:

— Вижу, с характером Дивья пещера! Да еще с каким! И знать, там не только два яруса, как вот высказался наш коллега, — при этих словах он посмотрел на Старожилова, — а… может, и больше! Думаю, подземным рекам поменять свое русло — раз плюнуть!

Он замолчал, подумав о том, что сказал как-то по-мужицки. Но… не смутился и продолжил.

— Пещера — карстовая известняковая! Помните сталагмиты из рыхлой ярко-красной глины, покрытые тонким слоем кальцита?

— А-а-а… Зал с розовой девой? — переспросил молчавший до этого биолог Борисов. Он так и сидел тихонечко в ногах у пострадавшего, словно верный пес.

— Девой или дивой — это уж у кого какая фантазия… — улыбнулся немного остывший Кондратьев. — Да… И вот… такой же кальцит может покрывать и грунтовые площадки. А там, под такой площадкой, на нижнем ярусе, река уже поменяла русло и появились пустоты. Так что наступишь на такое место и рухнешь вниз…

— Понятно… — пробормотал «лежачий» Потапенко.

— О-о-о, так вы, значит, на такой площадке и провалились? — пристально посмотрел ему в глаза Кондратьев и усмехнулся.

— Можно и так понимать… — как-то двусмысленно произнес тот.

— Ладно! — махнул рукой глава экспедиции. — Это все — позади. У нас очень мало времени! До начала учебного года! Да! Это я вымолил… могли и того не дать! Так что за этот срок нужно многое успеть.

— Вы сейчас о чем, Павел Ильич? — переспросил на всякий случай пермский географ Старожилов. — О поиске пропавших людей или же… древних цивилизаций?

Ну и вопрос! Если есть такие, о которых можно еще сказать: «не в глаз, так в бровь», то здесь — только в глаз, и — только «в яблочко»!

И Кондратьев натужно выжал из себя:

— Конечно — людей! О цивилизациях потом будем думать…

Сказал это и такая серость на душе появилась… А с каким воодушевлением, с каким азартом говорили о предстоящей экспедиции! И что? Двух шагов не успели сделать, как все полетело в пропасть в прямом смысле этого слова! Он не выдержал пронизывающего взгляда ясных карих глаз местного географа, даже в лежачем положении чувствующего свое превосходство. И… отвел в сторону свой когда-то острый, а сейчас — сломавшийся от напряжения, взгляд.

* * *

До конца этого дня были сделаны некоторые рокировки. «Лежачий» Потапенко, как выяснилось, вполне мог ходить, правда, с опорой на тросточку, в которую превратилась обычная палка, найденная в двух шагах от палатки. А для подстраховки — и с опорой на чье-нибудь плечо. Так что довели его до телеги, чтобы отправить «первым рейсом» в Ныроб, а оттуда уже — в Чердынь. С ним отправили биолога Борисова — мало ли что, хоть присмотреть немного да воды подать. Обязанности чердынского «чичероне» принял на себя пермский профессор Старожилов. А куда деваться, если среди честной компании только они вдвоем с Потапенко знают здешние места?

— Н-н-но! Родимая! — Возчий взмахнул кнутом, и скрипнули колеса телеги.

— Осторожнее там… на буераках! — успел крикнуть Кондратьев и повернулся лицом к коллегам:

— Надо же, как погнал!

— Да не волнуйтесь вы, Павел Ильич! — успокоил его Старожилов. — Наши возчики дело свое знают!

— Антон Федорович, вот теперь вы с Леонтием Ивановичем здесь на пару…

— Как это на пару, когда и вы здесь? — недоуменно пожал плечами тот.

— Да я не об этом! — улыбнулся Кондратьев. — Думал об этом и раньше, но как-то случай не представлялся… И вот…

— Да о чем же вы? — пермский географ был растерян.

— О том, что ваши фамилии — Старожилов и Скорожитовский — очень уж перекликаются.

— Да вы что? — спокойно парировал тот. — А я и не нахожу вообще какого-то сходства. Я — Старожилов, а Леонтий Иванович — Скорожитовский. Да и вообще… Мы совершенно не походим друг на друга и внешне…

— Да ладно… Я ведь шучу! А вы все всерьез воспринимаете…

* * *

Оставшись втроем, исследователи долго еще обсуждали два зловеще нависших над экспедицией вопроса. Первый — как можно отыскать пропавших людей — Арбенина, Сибирцева и Сиротина. Второй — как можно найти в этих краях стародавние земли, может быть, и следы древних цивилизаций. Странно, что с каждым днем дистанция между этими вопросами увеличивалась. Как-будто бы в тот самый злосчастный момент, когда и пропали эти трое, появилась между двумя вопросительными знаками пропасть, и растет она все больше и больше, надуваясь, как воздушный шар. А что, если в определенный момент этот шар лопнет? Что если может наступить момент икс, когда эта пропасть поглотит собой оба вопросительных знака. И тогда… Тогда ничего не останется: ни людей, ни прожектов, а значит — и экспедиции.

Что? Что можно сделать, чтобы остановить ненасытную тварь? Как спасти оба стоящих ребром вопроса?

Однозначно, что есть еще надежда найти людей. Рано опускать руки, когда можно продолжать поиски — и в пещере, хотя там — особенно осторожно, не заходя совсем далеко, и — в окрестностях. Кто его знает, может, коллеги ждут помощи, отлеживаясь где-нибудь под деревом или рядом с водопадом… Может, они давно уже вышли из подземного царства да забрели в какой лесок ненароком…

Вот почему Кондратьев, Старожилов и Скорожитовский решили пока не покидать свой пост в том самом месте, где и до этого стояла палатка. И периодически прогуливаться в окрестностях.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги