Прощение

Глава семнадцатая

Я и подумать не могла, что мои волосы значат так много, пока однажды вечером не отправилась после занятий в салон, где попросила обрезать мне волосы и перекрасить их в каштановый цвет. Каждый раз, когда до моего слуха доносился скрежет ножниц, я вжималась в кресло, чтобы не закричать. Волосы были неотъемлемой частью меня – романтического образа Ронни, девушки-леди. Когда мои волосы прядь за прядью падали ни пол, у меня возникло ощущение, будто с меня заживо сдирают кожу. Мама лишь изредка подстригала концы моих волос, но вот уже десять лет их не касалась рука парикмахера. Я ухаживала за ними, как за редкостным деревом. Высушивая волосы феном, я опускала голову и накручивала пряди указательным пальцем, иногда в течение пятнадцати, а то и двадцати минут. К концу средней школы волосы у меня спадали до пояса. Когда я играла или была занята чем-то по дому, то связывала их в пучок или заплетала в тугую косу, но когда распускала, мои волосы становились предметом восхищения. Как говорится в Библии, волосы были венчающей меня короной, моей славой. Я помню, как еще несколько лет назад стояла перед зеркалом в одном белье и любовалась своими волосами, которые тяжелой волной спускались по спине. Я думала, что они красивее, чем у Линдсей Лохен, хотя попа у меня раза в два больше, чем у этой актрисы.

Мастер была очень осторожна. Она связала пряди и уложила их в пакет, чтобы отправить в благотворительную организацию «Ради любви», где делали парики для детей, больных раком. Когда я увидела в ее руках свои локоны цвета осенней листвы, мне показалось, что меня ранили (хотя это было до того, как я увидела раненого человека). Я не могла заставить себя взглянуть в зеркало, когда она накладывала краску и отделяла фольгой пряди для мелирования, и прикрыла глаза. Парикмахер бодро поинтересовалась:

– Как вам это нравится?

Я открыла один глаз. Присмотрелась. Я не знала, что сказать. Передо мной была молодая женщина приятной наружности, но и ее не знала.

– Обычно мы делаем как раз наоборот. Я еще ни разу не встречала рыжеволосую девушку, которой хотелось бы перекраситься в каштановый цвет. Однажды ко мне пришла натуральная платиновая блондинка. Она хотела рыжий, – заметила женщина.

Мастер оказалась профессионалом. Она сделала ступенчатую стрижку, которая открывала мое лицо, подрезала волосы у висков. Если учесть, какие у меня были кудрявые волосы, могло получиться гораздо хуже. Я боялась, что стану похожа на девушку в клоунском парике. Стрижка была очень модной, не в стиле «кантри». Мои глаза вдруг засияли с новой силой, а подбородок красиво очертился. Цвет не выглядел искусственным. Я вписывалась в образ «городской куколки». Все было натурально и роскошно. Больше никто бы не сказал, что я просто «девчонка из соседнего дома». Моя голова словно готова была взлететь в воздух, казалось, будто все эти годы я таскала на себе непомерный груз.

– Это великолепно, – восторженно произнесла я.

У самой дамы волосы были цвета воронова крыла с лиловой прядью.

– Теперь мне будет легко ухаживать за волосами. Я должна следить за ними из-за работы. Так что все будет проще...

Я не могла дождаться, когда вручу мастеру сорок баксов и выберусь из салона.

– Здесь двадцать дюймов! – обратилась она ко мне. – У нас еще не было таких щедрых пожертвований.

Меня согревала мысль о том, что я помогу детям. Я снова понесла утрату по вине Скотта Эрли. Он с таким же успехом мог остричь меня сам.

После занятий я позвонила Келли и представилась:

– Здравствуйте, меня зовут Рейчел Байрд. Это ваше объявление я видела?

Я тщательно выбирала имя. Рейчел перекликалось с Рахиль, а Рахиль в Библии оплакивала своих детей. Келли спросила меня, могу ли я с ней встретиться прямо сейчас и захватить с собой рекомендательное письмо.

– У меня нет ни резюме, ни рекомендательных писем, – сказала я. – У меня нет принтера. Родители пообещали мне выслать его, когда подберут что-то подходящее по цене. Я учусь на ассистента врача «скорой помощи». Я могу привезти вам рекомендательные письма, но позже. Много рекомендательных писем. Когда мне было двенадцать, я часто приходила в родильный дом и помогала возиться с детьми. Когда родился младший брат, я фактически полностью взяла на себя заботу о нем, потому что мама была тогда очень больна.

Я запаниковала. Мысль о том, чтобы запастись рекомендательными письмами, не приходила мне в голову. На что я могла рассчитывать? Сможет ли Клэр выслать мне рекомендацию, но так, чтобы на ней не значился код Юты? И согласится ли она написать ее для Рейчел Байрд? И захочет ли она послать ее жене Скотта Эрли? Нет-нет, она вышлет ее мне. Я могла бы сказать, что собираюсь использовать ее рекомендательное письмо для нескольких анкет. Я могла бы перепечатать его на принтере в школе. Но кого бы еще вспомнить из тех, кто не жил в Юте? Тетя Джил из Колорадо? Или тетя Джульетта из Чикаго? А родственники в счет? Не вызовет ли у Келли подозрение «география» людей, рекомендующих меня для работы? Нет. Это смешно. Здесь ведь Калифорния. Калифорния на западе. Но все равно оставалось решить вопрос с именем. Я могла бы удалить его из файлов. Главное – спокойствие. Я должна соответствовать образу Рейчел, девушки с каштановыми волосами.

Спустя час я уже парковалась перед большим зданием, выкрашенным в розовый цвет.

Келли и я обменялись рукопожатиями. Она тут же приступила к делу:

– Ассистент врача на «скорой помощи». Значит, вы должны иметь представление об уходе за младенцами.

– Да, конечно, – сказала я. – Как и все, кто помогает в родильных отделениях. Я знаю основы профессионального ухода за детьми младенческого возраста. Кроме того, у меня был большой опыт дома.

Я знала, что нам предстоит снова изучать эти темы на занятиях. Я посмотрела расписание заранее.

– У вас такой большой опыт, – заметила Келли.

Она говорила тихим голосом, и, хотя он звучал уверенно, в нем слышались детские нотки. Она была очень симпатичной, но выглядела намного старше, чем когда была в церкви. Под глазами у нее залегли тени, скрытые неумелым макияжем. Она была слишком худой, а лицо, наоборот, казалось опухшим.

– Да, – ответила я. – Пожалуй, нет ничего такого, чего бы я не знала о здоровом ребенке. Даже кризисная ситуация не вызовет у меня паники.

Мы как раз начинали изучать особенности работы с такими маленькими пациентами. У них все органы были крошечными, а голова довольно большой и тяжелой, поэтому чрезвычайно важно было не навредить им чрезмерным усердием.

– Хочешь посмотреть на Джульетту? – спросила меня Келли. – Жаль, что ты не можешь познакомиться с моим мужем, он сейчас на занятиях. Мы переехали сюда пару месяцев назад, еще до того как родилась Джульетта.

– Мою тетю тоже зовут Джульеттой, – вымолвила я.

– Разве это не самое прекрасное имя на свете? Но в нем столько печали. Когда вспоминаешь о четырнадцатилетней шекспировской Джульетте, сердце сжимается от горя. Имя выбрал Скотт. Сначала я возражала: мне показалось, что имя с такой историей будет приносить неудачу. Но теперь я рада, что он настоял. А вот и она, моя девочка!

У меня пошли по спине мурашки. Келли говорила именно то, что я думала об имени своей тети.

Джульетта оказалась очаровательным ребенком. Самым красивым из всех, кого мне доводилось видеть. Ресницы у нее были такими длинными, как мои розовые ноготки. У малышки были густые волосы, по цвету похожие на гриву Джейд, – что-то среднее между легкими оттенками каштана и русым, а кожа напоминала персик. Я чуть не сказала, что она очень похожа на мою маленькую сестру Беки, когда та была такого же возраста.

Но, честно говоря, я уже не помнила, какой была новорожденная Беки.

– Она – нечто! – воскликнула я.

Я переняла это выражение от миссис Дезмонд. Та употребляла его по отношению ко всему – от шоколадного печенья до телепрограмм.

– Она очень красивая, правда? Мы никогда не думали, что нам будет даровано такое счастье. Мой муж был болен... он был очень болен. Он провел в больнице почти пять лет.

Ничего подобного, хотелось возразить мне. Он провел там только четыре года. Если быть точным, то три года и одиннадцать месяцев.

– Ему сейчас лучше? – выдавила я из себя.

– Значительно лучше. Он в полном порядке. И он не знает причины своей болезни.

Келли склонилась над Джульеттой. Она поправила подушку, и я заметила, что сделала это так, как нас учили на занятиях, когда мы проходили тему ухода за людьми с травмой позвоночника. Она продолжила:

– Я не знаю, как объяснить это получше. У Скотта было душевное расстройство. Но не пугайся, с ним сейчас все в порядке. Он не опасен. Он совершил нечто невообразимое, когда был болен. Скотт этого даже не помнит, но, когда к нему приходит осознание того, что он совершил, он очень страдает. У него была тяга к суициду. Это продолжалось несколько месяцев. Не волнуйся. Сейчас бы ты этого ни за что не сказала. Он прекрасный отец и просто обожает Джульетту. Мой муж учится на библиотекаря. До того как заболеть, он выучился на фармацевта. Это было ужасно. Он страшно задел чувства одной семьи.

Я хотела ее ударить.

Я хотела ее обнять.

Задел чувства семьи? В горле у меня пересохло от волнения.

Но, с другой стороны, чего я ждала от этой женщины? Чтобы она сказала потенциальной няне своего ребенка, что ее муж зарезал двух детей? А теперь все в порядке, потому что он принимает лекарства, и вообще вы не будете часто видеться?

Если бы она сказала правду о Скотте Эрли, нашелся бы хоть один человек, кроме меня, кто отважился бы переступить порог их дома? Кто согласился бы остаться в этой на вид обычной квартире – чистой, не заставленной мебелью, украшенной лишь несколькими тщательно подобранными фотографиями? Не сбежали бы все узнавшие страшную правду кандидаты, как вспугнутые олени? Я понимала, что у Келли тоже была своя цель. Мне требовалось немного времени на размышление, чтобы понять, смогу ли я придерживаться своего непродуманного плана. Келли верила, что она уже достигла конца пути. Прощение, которое ей даровали мои родители, и переезд на новое место должны были стать опорой на их новом пути.

Но я не могла понять, как она может находиться с этим человеком. Если бы, родив ребенка, она оставила Скотта Эрли, я сумела бы найти этому рациональное объяснение. Возможно, она помнила его мальчиком, которого любила. Родив ребенка, она получила от этой любви все. Но она продолжала жить с ним, хотя знала, что теперь это не тот мальчик, которого она любила, а человек, совершивший страшное злодеяние. Теперь я понимала, почему мама считала Келли порядочной женщиной. Она I напоминала мне тех женщин, которые продолжали твердить о любви к своим мужьям, даже после того как те обманывали их, проигрывали деньги семьи в карты, сбивали их с пути истинной веры. Что это – похоть? Какая-то извращенная преданность? Даже Господь посчитал бы бесчестием выполнять клятвы, данные такому человеку.

Келли была спасительницей по натуре.

Я тоже.

Но некоторые не заслуживали того, чтобы быть спасенными.

Однако эта маленькая девочка заслуживала самого лучшего. Она была достойна хорошей жизни.

И я решилась на то, чтобы не оставаться в стороне. Я еще не знала, что буду делать. Какой-то неясный луч просветил мое сознание, и несколько мыслей, не до конца оформленных, закрались в мою душу.

– Кем ты работаешь? – спросила я Келли, хотя и так знала. Но я знала и то, что хороший кандидат должен задавать много вопросов.

– Я психолог в школе, – сказала Келли. – Ты даже представить себе не можешь, с какими проблемами сталкиваются сегодня дети. Современные школьники здесь, в Калифорнии, испорчены еще больше, чем те, с которыми я работала на старом месте. Они мне рассказывают... О том, что дядя в семье позволяет себе с девочками вольности, но мама переживает лишь о том, что ее дочь слишком толстая. Наверное, не мне тебе рассказывать о проблемах подростков. Сколько тебе лет?

– Восемнадцать, – ответила я. – Мне исполняется девятнадцать десятого декабря. Я знаю, что выгляжу моложе. Я к этому уже привыкла.

Первая невинная ложь. Но хотя бы дату дня своего рождения мне не пришлось выдумывать.

– Мои родители тоже учителя.

Это было чистой правдой, ведь наша мама насучила, не так ли?

– Они не очень много зарабатывают. Мне приходится обеспечивать себя самой. Мы живем в сельской местности. К северу от Феникса.

– Но почему Калифорния?

– Здесь красиво, правда? Все время солнце. Не жарко и сухо, а просто здорово из-за близости к океану.

Я пыталась произвести впечатление добродушной, но не слишком умной девушки. Это оказалось легче, чем я себе представляла.

– Я не встречала более приятного климата! Мне хочется научиться серфингу. И я надеюсь поступить здесь в институт. Не знаю, смогу ли я позволить себе продолжить образование. Тут все очень дорого. Но все возможно. Я могу точно сказать, что буду здесь ближайший семестр. Пожалуй, даже ближайший год.

Все возможно, кто знает?

– Сан-Диего производит впечатление, правда? Самый красивый город из тех, что мне доводилось видеть.

Келли погрузилась в раздумье.

– У меня создается впечатление, будто люди, живущие здесь, должны быть счастливы.

Один человек здесь точно не был счастлив. В этот момент проснулась малышка. Она расплакалась, и я подхватила ее на руки.

– Привет, принцесса. Я повернулась к Келли.

– Наверное, вам надо сменить клеенку. Эта уже влажная.

– Мне придется бросить ее кормить, – с грустью в голосе произнесла Келли. – Наверное, меня сразу разнесет.

Она направилась к комоду, разрисованному в крапинку, и достала из ящика новый подгузник и клеенку с обезьянкой. Уверенными движениями я сначала сменила клеенку, а потом и подгузник, предварительно вытерев девочку и аккуратно свернув старый подгузник.

– Даже несколько недель кормления – это лучше, чем ничего, – сказала я, вспомнив маму и Рейфа. – Молозиво очень важно для новорожденного. Оно заряжает здоровьем таких чудесных малышей. С ней все будет в порядке. Мисс Джульетта, как ваше полное имя?

– Энгельгардт, – сообщила Келли. – Это моя девичья фамилия. Мы дали ей мое имя. Не потому, что мы такие ультрасовременные. Просто оно ей больше подходит. Моя бабушка, сказала, что оно означает «ангельский сад» на немецком. Разве не чудесно?

Я точно знала о причинах, побудивших ее дать ребенку свою фамилию. Слишком много людей помнило о том, кто такой Скотт Эрли.

– Что будет входить в твои обязанности? Я работаю с девяти до трех. Мой муж отправляется на занятия в восемь. Иногда его не бывает дома до пяти или до шести часов. Значит, мне потребуется человек, который сможет работать с восьми до трех четыре дня в неделю. У Скотта свободна пятница. Иногда, не очень часто, мы выбираемся вечером куда-нибудь перекусить или в кино. Сможешь ли ты поработать вечером или в выходные?

– Да, – ответила я. – Я заинтересована в заработке, хотя мне приходится довольно много учиться. Но я могла бы заниматься – если ты не возражаешь, – пока девочка спит.

– Конечно. Тебе не нужно ни убирать, ни готовить. Только следить за вещами да иногда бросить в стирку детскую одежду – чистая одежда для малышки бывает настоящей проблемой. Обедать можешь здесь. Мы купим тебе все, что ты закажешь.

– Что ж, спасибо. Я думаю, что справлюсь. У меня режим занятий очень напряженный. Примерно через месяц или полтора начнется практика, поэтому я буду занята в выходные. Занятия проводятся вечером. Я выбирала такое расписание сознательно, чтобы работать днем все дни, кроме пятницы!

– Тогда все складывается как нельзя лучше!

– Не возражаешь, что я взяла малышку на руки? – спросила я. – Наверное, мне надо было заранее спросить разрешения, но перед выходом я обработала руки дезинфицирующим раствором. Для меня это теперь норма. Как и резиновые перчатки!

Она как-то странно посмотрела на меня и сказала:

– Мы... встречались раньше?

Я почувствовала, как сердце начинает выделывать замысловатые па. Каштановый цвет волос сделал меня похожей на маму? Келли вспомнила какой-нибудь фотоснимок из газетной хроники? Может, она припомнила, как я набросилась на репортеров? Или поняла, что я и девушка в зале суда – одно лицо? Неужели у меня настолько запоминающаяся внешность?

– Не думаю. Но я натолкнулась на ваше объявление в церкви святого Джеймса. Вы знаете, где это?

– Вот оно что! Мы посещаем этот храм. А ты?

– Обычно я хожу в церковь по месту жительства, в Ла-Хойе. Но я была в храме святого Джеймса.

Насколько я помнила, я не сказала еще ни одного слова лжи. Разве что возраст немного прибавила. Даже смену имени можно было оправдать. Родители сказали мне, что нет ничего противоправного в том, чтобы называть себя даже Дональдом Даком, если ты не делаешь это с целью совершения преступления. Звезды кино все время предстают перед публикой под вымышленными именами.

С целью совершения преступления...

– Так вот где я тебя видела, – протянула Келли. – Прихожане очень добрые. Наша маленькая мисс может похвалиться самым большим числом бабушек. Находясь в храме, я могу погрузиться в медитативное настроение.

Келли оборвала себя, а потом добавила:

– Я в этом очень нуждаюсь.

– Я тоже, – ответила я.

– Рейчел, я начну работать через две недели и собираюсь до этого встретиться еще с двумя претендентками на место няни. Но думаю, что после встречи с тобой мне уже не потребуется кто-то другой. Я предлагаю начальную плату двенадцать долларов в час. Праздничные дни, когда я выходная, будут оплачиваться. Мы заключим договор, и тебе придется платить налоги самостоятельно...

– Я согласна, – проговорила я.

– Может, ты смогла бы прийти пораньше, чтобы познакомиться с моим мужем, и тогда ты сможешь уже начинать через две недели, в понедельник?

– Думаю, что да.

Вымолвив эти слова, я физически ощутила боль, как бывает, когда случайно коснешься обожженного места. Мы обменялись рукопожатиями, я потрепала малышку по щечке. Посмотрев на нее, я подумала: «Джульетта, это ради тебя. Ради твоего же будущего». Я с самого начала знала, что получу эту работу. Красная нить.

Я написала тете Джульетте, чтобы она прислала мне письмо: с описанием моих способностей и умения ухаживать за детьми, попросив не ставить моего имени, чтобы никто не вспомнил печально известную семью Ронни Свон. Я успела усвоить одну истину: когда с тобой случалось что-то плохое, люди склонны относиться к тебе предвзято, даже если ты прекрасный человек. Я написала также своей кузине Бриджет, которая училась в институте искусств в Чикаго, попросив о том же самом, что и тетю Джульетту.

Но я не успела даже отправить письма, когда мне позвонила Келли.

– Мне не потребуются рекомендательные письма, Рейчел, хотя я с удовольствием при случае их прочту. Иногда достаточно полагаться на интуицию, – сказала она.

Я съежилась.

– Я разговаривала еще с двумя девушками. Не хочу показаться злой или невежливой, но с ними нельзя было бы оставить даже кота. У одной на ногтях черный лак, а другая курит. Она сказала, что будет курить на балконе. А кто же будет следить за Джульеттой в это время?

– Дети – это самое важное, но некоторые относятся к своим обязанностям слишком легкомысленно.

На этот раз я лицемерила, и мне было неприятно.

После занятий в пятницу я отправилась «знакомиться» со Скоттом Эрли.

Это было потрясающее событие.

Он и вправду был очень милым, добросердечным мужчиной, каким я помнила его по церкви. У него были уверенные манеры хорошо воспитанного человека, а рукопожатие – твердым. Это ничего не меняло, но я была искренне поражена способностями медицины. Неужели правильно подобранные лекарства могли сотворить такое чудо? Мне пришлось напоминать себе, что я пришла сюда не для того, чтобы иметь дело с сегодняшним Скоттом Эрли. Меня волновал тот Скотт Эрли, который совершил страшное преступление. Он посмотрел мне прямо в глаза, и я увидела, что он не отличил бы меня от сотни других девушек.

– Так это ты будешь заботиться о моей малышке? – спросил он.

«Не так, как ты позаботился о моих малышках», – подумала я. Вслух же сказала:

– Конечно. Вам не надо волноваться ни о чем.

Ему было о чем волноваться из-за своего прошлого, не так ли?

Они отправились в кино. Я дала Джульетте ее бутылочку. Открыв окно и впустив в комнату мягкий и соленый вечерний воздух, я приступила к изучению названий костей. Я зубрила их сорок минут, а потом закрыла конспект и начала открывать ящики. Я не смогла сдержаться. Семнадцать лет я относилась к чужой собственности с огромным почтением. Мои родители никогда не открыли бы ни одной тетради с моим именем на обложке. Однако вот она я – специалист по обыску чужих комнат. Сначала комнаты Мико, а теперь этой.

Я начала с вещей Келли. У нее оказалось несколько платьев для работы, несколько пар джинсов и футболки. И шорты, и рубашки имели довольно потрепанный вид. Даже у Клэр было шесть или семь пар туфель, но у Келли всего четыре: черные, коричневые, туфли для прогулок и сандалии. В комоде лежало чистое белье, а в бюстгальтерах я нашла пакетики с лавандой. Форма для занятий спортом. В специальной коробке – фата. Маленький красный плюшевый медвежонок. Противозачаточные таблетки, несколько открыток ко дню святого Валентина. Поверх свитеров в следующем ящике лежала простая тетрадь в голубой обложке с плотными листами. Я схватила ее. Что я ожидала найти? Мрачную летопись с газетными вырезками о событиях тех страшных дней? На самом деле это была тетрадь Джульетты. В ней Келли и Скотт хранили обведенные следы ее ножки. На первой странице, украшенной серебряными звездочками, каллиграфическим почерком было выведено: Джульетта Джинни Энгельгардт. Келли написала так много о первых днях жизни своей малышки, что даже поля тетради были заполнены. Я приподняла стопку свитеров. И под ними увидела то, что искала. Нож, охотничий нож, которым разделывают оленьи туши. У моего папы был такой. Он хранил его высоко в одном из кухонных шкафчиков, так что даже мама не могла его достать. Я не прикоснулась к нему, но мои руки начали дрожать. Я подумала: «Вот доказательство того, что даже она не доверяет ему полностью». Я аккуратно сложила все вещи.

Гардероб Скотта Эрли меня не интересовал. Белье, носки, джинсы, рубашки поло, мокасины – все в идеальном порядке. В прикроватной тумбочке было два выдвижных ящика. В верхнем лежали книги: роман о мужчине, который продал свое обручальное кольцо, а потом всю жизнь искал его, книга о яхтенном спорте. Были здесь и три контейнера с надписями «Утро», «День», «Вечер». В них хранились таблетки. Там же я нашла и соску. Во втором ящике обнаружился его дневник. Я села в кресло-качалку. Дневник начинался с даты рождения Джульетты. Несколько предыдущих страниц были вырезаны.

Я обратила внимание на то, как остро обрезаны края, – словно подстриженная трава.

«Это начало моей настоящей жизни. Джульетта вызывает у меня благоговение. Она роза. Она ангел. Наверное, Бог решил явить мне свою бесконечную милость, позволив случиться такому чуду, поистине озарившему мою жизнь. Я знаю, что не затужил этого счастья. Мы ужинали в «Самбакко», когда у Келли отошли воды и начались схватки. Нам пришлось ждать «скорую», и Келли была очень смущена, потому что это «наш» ресторан. Она плакала и все время повторяла: «Теперь мы не сможем сюда вернуться! Я же поломала стул!» Нас сразу подняли па лифте. Бродильном отделении медсестры очень торопились, поскольку у Келли уже на шесть сантиметров раскрылась шейка матки. Немного усилий – и наше сокровище появилось на свет. Думаю, что для Келли все было не так радужно, как она пыталась представить. Я хотел назвать дочь Джевел, так как это означало «драгоценность», – именно то, чем она была для нас. Но Келли не согласилась. Тогда я предложил имя Джульетта. Келли оно не очень понравилось, но она все же сдалась. Возможно, она просто очень устала. Я надеюсь, что не давил на нее!»

Следующая запись была сделана в сентябре:

«Джульетта становится маленьким человечком. Я знаю, что она различает окружающее, потому что смотрит мне прямо о глаза. Думаю, глаза у нее будут темно-синие, как океан. Я так рад, что мы приехали сюда. В Колорадо было очень пыльно и сухо. Я хочу научить Джульетту плавать. Не могу дождаться, когда она впервые назовет меня папой».

Я прочла еще одну запись:

«Я чувствую себя таким виноватым. Келли приходится много работать, чтобы содержать нас всех, и ей очень трудно. У нее уже много лет не было нового платья. Я чувствую себя так хорошо, потому что многому учусь. Она приходит домой уставшая и грустная. Дети в школе ведут себя из рук вон плохо. Не могу поверить, чтобы родители были такими равнодушными. Они совершенно не думают о том, как их поступки могут повлиять на детей. Келли сказала, что один папаша даже посылает свою дочь за сигаретами!»

Я закрыла тетрадь, защелкнув на ней замочек, а потом убедилась, что он открывается без усилий. Ярость Скотта Эрли по отношению к родителям, которые посылают своих детей за сигаретами, вынести мне было не по силам.

Джульетта начала хныкать, и я сменила ей подгузник, а потом покормила ее. За этим занятием я успокоилась. Я начала петь ей: «Тише, малышка, не плачь. Когда ты проснешься, я приведу лошадку к маленькому пруду, и мы пойдем с тобой гулять, и мы начнем с тобой играть...»

Супруги Эрли пришли домой в девять, расслабленные, смеющиеся и счастливые.

Они заплатили мне и сказали, что берут меня.

Я поблагодарила. Пообещала, что сделаю все ради благополучия их маленькой Джульетты.

Спустившись вниз, я услышала тихую музыку. Я взглянула на большое окно их квартиры. Они танцевали. Джульетта была между ними. Моя мама тоже танцевала с Рейфом, который стоял на ее ногах, – она кружила его, пока он не ощущал приятной слабости, начинал смеяться и валился на коврик. Но меня вдруг посетило другое воспоминание. Мне было лет шесть или семь. Мама танцевала, держа на вытянутых руках малышку, как будто та ее партнер по танго. Малышкой была Беки, а я маленькой девочкой, которая прыгала вокруг мамы. У меня вдруг начала раскалываться голова, хотя я никогда не страдала головными болями. Скотт Эрли и его жена Келли выглядели счастливыми. У них было все, чего могли пожелать люди. Прошлое надежно похоронено. Маленькая девочка на руках моей мамы покоилась на кладбище. Ее быстрые ножки никогда не будут топать по ступенькам нашего дома. Дочка Скотта Эрли росла здоровой и сильной. Никто не сможет обидеть ее. Я уже не помнила того времени, когда мы все были счастливы, без всяких «вопреки». Человеку свойственно забывать, он может отрешиться от плохих воспоминаний. Но убийство... Неужели он совсем не вспоминает об этом? Они не провели еще и года вместе после его освобождения из Стоун-Гейта. Каждый день они воспринимали как дар. Каждый день был как подарочный пакет, и Скотт Эрли был «виновен» лишь в том, что Келли приходилось зарабатывать на жизнь, а не в том, что отнял две жизни быстрее, чем я написала это предложение. Каждый день дарил им что-то новое. Что-то, конечно, омрачало их жизнь. А нам в свое время было невыносимо жить, невыносимо видеть, как солнце в очередной раз скрывается за горизонтом, напоминая об угасших жизнях. Мы не представляли себе, как проснемся утром. Мы почти год не разговаривали. А Скотт Эрли и Келли танцевали!

Теперь даже мои родители были счастливы. Отец Небесный даровал им счастье прощения. Он позволил им отпустить память о Беки и Руги, как отпускают воздушные шарики в воздух на параде. Им было позволено двинуться вперед. Думали ли они о моих сестрах каждый день?

Я была единственной, кто добровольно носил эти вериги? Почему Скотту Эрли было даровано такое «сокровище»? Что в моей вере не позволяло мне переступить черту?

Я отвернулась и уехала домой.

Миссис Дезмонд оставила мне записку. На тарелке меня ждали фаршированный перец и картофельное пюре. Мне оставалось только разогреть блюдо. Я очень любила фаршированный перец, но я просто разрезала его пополам, а потом смыла все в унитаз. Затем помыла тарелку и нацарапала записку с благодарностью. Опустившись на колени, я молилась о том, чтобы камень в моей душе превратился в льдинку, которая со временем могла растаять.

Я легла в кровать, и меня начало трясти. Я открыла ноутбук, который взяла с собой по настоянию папы. У миссис Дезмонд был кабельный Интернет, чтобы она могла ежедневно отправлять почту дочерям. Я зашла в поисковую систему и начала просматривать адреса организаций вроде «Второго шанса» или «Дарованного небом», где девушки могли оставлять на усыновление своих внебрачных детей. Главным принципом работы таких организаций было не задавать молодым мамам никаких вопросов. Детей не бросали в мусорные контейнеры. За малышами иногда возвращались, а иногда нет. Спустя несколько месяцев детям находили новых родителей. Мне словно кто-то нашептывал приказы на ухо. Я точно знала, что собираюсь сделать.