Прошлое — чужая земля

Глава 1

Ночь. Кресло. Жара. В глубоком и глухом тумане мигрени копошатся сумбурные воспоминания.

Разумеется, так решил его отец-генерал. Джорджо станет офицером карабинеров. Как его отец и дед. Эта тема даже никогда не обсуждалась.

Он провел годы в военном училище, а затем в академии, как бы плавая под водой. Затаив дыхание, он лавировал между молчаливыми и чужими существами, которые окружали его. Как рыбы в аквариуме.

У него никогда не возникало проблем с дисциплиной. Он умел отстраняться, словно мысленно переносился в другое место. Этот прием он в совершенстве освоил еще ребенком.

На последнем курсе в школе офицеров он познакомился с девушкой. Несколько недель они встречались, а потом все закончилось. Позже Джорджо не мог вспомнить ни ее лица, ни голоса. Даже имени.

Других девушек у него не было.

Психоаналитик сказал бы, что в юности Джорджо испытывал большие трудности в общении с представительницами противоположного пола. У него были проблемы с самоутверждением и с детства ущемленное самолюбие, одним словом, давние и глубокие душевные раны.

Неразрешенный эдипов комплекс.

Самоубийство матери, когда тебе нет и девяти лет, — достаточная причина для эдипова комплекса? А если к самоубийству матери примешивается безнадежное и мучительное желание того, чему ты еще не знаешь названия?

Сочетание страха и желания очень опасно.

Джорджо смутно догадывался об этом. И бессонными ночами отдавался во власть безжалостных приступов мигрени. Когда не действовало лекарство, которым он еще в детстве начал глушить душевную боль. Чтобы выжить в темноте.

Страх, желание и темнота — опасны.

Можно потеряться.

И сойти с ума.

Глава 2

Автоматические ворота открывались рывками. Когда они полностью распахнулись, я въехал на машине внутрь и спустился по круговому спуску в подземный гараж. Послушно припарковался на стоянке для гостей.

После нашего возвращения в Бари прошла неделя. Я уже начал беспокоиться, боясь, что Франческо сам получил посылку и забрал все деньги себе. Но он позвонил.

— Идем сегодня. Заезжай за мной через два часа.

Он уже забрал пакет и теперь объяснял мне, как проехать в шикарный жилой квартал, дома которого утопали в садах и были оборудованы подземными гаражами.

— Я поднимусь один, жди меня в машине. Я ему доверяю, но чем черт не шутит…

Я расстроился: мне бы тоже хотелось принять участие в обмене, но я согласился с Франческо. Зачем нам лишний риск? Да и клиент, скорее всего, не захочет попусту светиться.

Франческо взял все тот же рюкзак и исчез в грузовом лифте. Я остался ждать в машине. Наверное, они разорвут обертку, чтобы проверить качество товара, подумал я, а потом решил, что так делают только в кино.

Прошло минут десять, загорелась красная лампочка на грузовом лифте, и в моей голове возникла кошмарная картина. Двери лифта медленно открываются, но вместо Франческо из него появляются два человека, вооруженных большими пушками. Полицейские. Они приказывают мне выйти из машины и поднять руки вверх. Потом подходят ближе, разворачивают меня спиной к себе, велят упереться руками в капот и расставить ноги, а затем обыскивают с ног до головы.

«В чем дело», — должен возмутиться я. Если всплывет слово «кокаин», скажу, что знать ничего не знаю. Мой друг Франческо попросил его подвезти — у него была назначена встреча в этом районе. Я подвез и все. Что происходит? Что им от меня нужно? Мой голос звучит твердо, но к горлу подступают слезы.

Двери лифта медленно открылись, и появился Франческо с рюкзаком на плече. Пока он быстро шагал к машине, я снова затаил дыхание.

— Готово, — бросил он, садясь в машину. Я завел мотор, мы выехали из гаража, я опустил стекло и нажал на кнопку, чтобы открыть ворота. Мы выруливали на улицу, когда Франческо потянул меня за рукав. Я повернулся и увидел открытый рюкзак, полный денег. Битком набитый деньгами рюкзак. Я еще не знал, сколько там было, но мог точно сказать, что никогда в жизни не видел столько денег. Мне захотелось засмеяться и обнять Франческо. Это оказалось так чертовски легко, а все мои сомнения и страхи показались мне просто абсурдными. Да и потом, мы не сделали ничего плохого. Если этот тип, кто бы он ни был, хочет вкачать в себя килограмм кокаина, это его личное дело. Меня охватила эйфория. Надо провернуть с десяток таких делишек, думал я, отложить приличную сумму и тогда завязать. Эта мысль мне понравилась. Теперь у меня появились планы на будущее. В жизни замаячил смысл, и это утешило меня и смело прочь остатки чувства вины. Проект вроде последней сигареты Дзено.[13] С некоторыми поправками. Разумеется, я совершенно забыл о своих намерениях раззнакомиться с Франческо. Вновь взяться за учебники, вести нормальную жизнь, и так далее и тому подобное. Теперь я мечтал о том, как заработать кучу бабок, никому не причиняя вреда. Мы же не грабили банки. И не собирались заниматься этим всю жизнь. «Десяток подобных операций, — твердил я себе как помешанный, — и можно будет думать о будущем». Никаких проблем. Я мог бы и дом себе купить. Я бы наврал своим, что выиграл в лото или еще что-нибудь. Кто знает, сколько там точно денег, в этом рюкзаке. Мне на все было наплевать, кроме этих денег. Я хотел дотронуться до них, запустить в них руки. Я был нормальным парнем двадцати двух лет.

Мы поехали к Франческо домой и разделили деньги. Девяносто миллионов. Девяносто пачек банкнот. Девяносто фантастических пачек денег.

Франческо отсчитал свою долю и отложил ее в сторону, а мою протянул мне в рюкзаке.

— Смотри, не вздумай нести их в банк, — предупредил он.

— А что мы будем с ними делать? — спросил я в надежде услышать от него новое предложение. Меня распирало желание во что-нибудь их вложить.

— Что захотим, то и сделаем. Главное, не бросаться в глаза и не оставлять следов. Можешь положить в банк миллиона два. Через пару месяцев добавишь к ним столько же. Только не вноси на счет все сразу, потому что неизбежно возникнет вопрос, откуда у тебя столько денег.

Эту неприятную мысль я тут же отогнал прочь. Я взял рюкзак, аккуратно закрыл его и надел, но не на спину, а на грудь. Еще я прикинул, что, если понесу вот так, никто не сможет его у меня украсть. Я попрощался с Франческо — он не ответил мне — и ушел. Я шел по улице, не снимая рук с грубой ткани рюкзака, и, не в силах сдержаться, то и дело переходил на бег.

Дома, как я и надеялся, никого не было. Вдоволь натешившись их оглаживанием и перекладыванием, даже понюхав, я спрятал деньги в коробку со старыми комиксами про Текса и Человека-паука. Странно смотрелись эти толстые пачки среди детских журналов. Пачки денег вперемежку с несбывшимися фантазиями. Пачки денег вперемежку с обломками моего детства.

Эта картина меня отрезвила. Я отвернулся и решил заняться чем-нибудь другим.

Вставил в магнитофон свою любимую кассету и после нескольких попыток нашел песню «Born to run».[14] Нажал «Play» и растянулся на кровати под первые удары барабанов.

Глава 3

Последовали недели, лишенные смысла. У меня в памяти от них остался черно-белый фильм с тоскливыми общими планами, снятый на трясущуюся камеру с запотевшим объективом.

Что делать с деньгами я, естественно, не знал. У меня их появилось гораздо больше, чем я мог потратить. Я постоянно менял тайник, опасаясь, что на них наткнется мать или женщина, которая дважды в неделю приходила к нам убираться.

Франческо после продажи кокаина и дележа денег пропал. Растворился в воздухе. Я не мог застать его дома, а сам он мне не звонил. Несколько раз я заходил в бар, где мы частенько встречались и сидели просто так, убивая время за разговором. Я надеялся, что он объявится хоть там, но он как в воду канул.

Я не знал, чем заняться. Слонялся по дому, выходил на улицу и шатался по городу. Мне не давало покоя чувство неудовлетворенности и беспокойство, похожее на легкую лихорадку — только треплющую не тело, а душу. Иногда я садился в машину и ехал кататься по автостраде. Я разгонялся километров до двухсот. На прямых участках дороги я несся, вообще не касаясь тормоза, и притормаживал — слегка — только на поворотах. Обходил шедшие впереди машины справа и на безумной, смертельно опасной скорости влетал на территорию придорожных забегаловок.

А то вдруг срывался к морю, выбрав какую-нибудь второстепенную дорогу. Каждый раз мне удавалось найти новый пляж. Я купался, затем растягивался на полотенце, надеясь вздремнуть под теплым сентябрьским солнцем. Но заснуть не мог. Через десять минут я начинал нервничать и скоро, вне себя от беспокойства, вскакивал, одевался и шел к машине.

Затем лето кончилось, а вместе с ним и мои странные прогулки.

Однажды утром я попробовал позвонить Марии. Ответил мужчина с типично местным выговором. Его голос был хриплым, а тон хамоватым. Я бросил трубку, надеясь, что номер не успел определиться. Несколько дней спустя я сделал еще одну попытку, и на сей раз трубку взяла женщина. Я ее не узнал.

— Мария?

— Кто это?

Я отключился и больше никогда не звонил.

Перед родителями я перестал притворяться, будто занимаюсь, и проплывал мимо них как привидение. Я видел, что они страдают, — в первую очередь из-за того, что не понимают, что происходит. Они ничего не говорили мне. В их молчании не осталось агрессии, одна только тихая, едва заметная растерянность. Они сдались, признали свое поражение — невыносимое для меня чувство.

Я действительно не мог смотреть им в глаза, отводил взгляд, заполнял пустоту музыкой, прятался в своей комнате или уходил бродить по городу.

Я даже читать не мог. Открывал книгу, пробегал несколько страниц и ловил себя на том, что не могу следить за содержанием. Тогда я ее откладывал и никогда больше не брал в руки. Несколько дней спустя я начинал другую книгу, но с ней происходило то же самое, еще быстрей, чем с предыдущей. Скоро я бросил и пытаться.

У меня получалось читать только газеты. Потому что можно перескакивать со страницы на страницу в каком угодно порядке, не вникать в смысл прочитанного и не заставлять себя сконцентрироваться.

Во мне проснулся болезненный интерес к криминальной хронике. Скажем так, профессиональный интерес. Я читал об арестах и процессах над распространителями наркотиков. С той же злобной радостью, с какой некоторые старики, облегченно вздыхая, проглядывают чужие некрологи: опять пронесло.

Узнав, какой срок схлопотал один обвиняемый за продажу грамма кокаина, я подсчитал, чем рисковал — и чего избежал — за продажу килограмма. По телу пробежали мурашки страха и удовольствия одновременно. То же самое испытывает человек, завернувшийся в теплое одеяло, когда на улице холодно и льет дождь.

Однажды я прочел, что в подпольном игорном доме в районе квартала Либерта произошла драка с поножовщиной. Я с нетерпением стал проглядывать имена участников, предчувствуя, хуже того, будучи почти уверенным, что в схватке участвовал Франческо. Но мое предчувствие в очередной раз меня обмануло. И все равно, от этой заметки на душе у меня остался противный, хотя и трудно определимый, осадок. Каким-то образом вся эта история касалась Франческо, меня и всего, что уже случилось или еще случится.

Ничего хорошего это не обещало.

Регулярно мне попадались тревожные статьи о серии изнасилований, вот уже несколько месяцев повторяющихся в Бари. Следствие считало, что действует один и тот же маньяк. Полиция призывала женщин не ходить по ночам без сопровождения и просила население о содействии.

Я равнодушно и почти не вникая в смысл пробегал страницу за страницей. Только иногда какая-нибудь новость пробуждала меня от тупого оцепенения, в котором я все это время пребывал.

Одна из них отпечаталась у меня в памяти.

Та, в которой говорилось о смерти Ширеа — свободного защитника национальной футбольной команды. Чемпиона мира тысяча девятьсот восемьдесят второго года. Чемпионат проходил в Испании. Мне было пятнадцать, когда невероятный и неповторимый прорыв превратил заурядную команду в сильнейшую в мире. Их никто не смог остановить: ни Аргентина, ни Бразилия, ни Польша, ни Германия. Как будто ее величество Судьба встала на их сторону. На нашу сторону. Даже сейчас это кажется мне невероятным и потрясающим.

В сентябре восемьдесят девятого Ширеа стукнуло тридцать семь, столько ему всегда и останется. Он ехал в стареньком «фиате-125» по затерянной в глубине Польши раздолбанной дороге. Водитель затеял рискованный обгон, и они разбились о встречный фургон, спокойно, невинно и неотвратимо двигавшийся по своей полосе. Когда человек становится чемпионом мира, может ли он представить себе, что жить ему осталось всего несколько лет? Или, садясь в безобидный «фиат-125», что умрет через несколько минут?

Я много раз звонил Франческо домой. Сначала мне всегда отвечала его мать. По ее голосу с сильным местным выговором я хорошо представлял себе мрачную пожилую женщину, пропахшую нафталином, несчастьем и сожалениями. Франческо нет дома, она не знает, когда он вернется. Не могла бы она передать ему, что я звонил? Ненормально долгая пауза, вздох и, наконец, ответ: ну хорошо, она передаст, но она не знает, когда он вернется. Кто звонил? Опять Джорджо. До свидания (или всего хорошего), синьора. Спасибо. Мне ни разу не удалось договорить слово «синьора» до конца — она вешала трубку. И «спасибо» я говорил уже в пустоту.

Не думаю, что она невзлюбила именно меня. Похоже, она ненавидела весь мир — искренне и методично — все, что находилось за пределами ее затхлого дома, пропахшего застоявшейся пылью и бедой.

Франческо не перезванивал. Сомневаюсь, что мать сообщала ему о моих звонках, впрочем, какая разница. Даже если бы она все передала, это бы ничего не изменило: он в те дни был занят другим. И это другое меня не касалась.

Спустя две недели и пять-шесть сюрреалистических разговоров с его мамашей (я так и не узнал, как ее зовут), телефон вообще перестал отвечать. Я ждал по десять-пятнадцать гудков. Бесполезно. В любое время. Один раз я позвонил в семь тридцать утра, другой — в одиннадцать вечера. Никто не снимал трубку. И я бросил звонить.

Однажды — уже в октябре — я встретил его на улице. Он выглядел очень странно. Отпустил бороду, но не это так изменило его. В нем появилось что-то нездешнее. То ли одежда, то ли что-то еще. Какое-то время он смотрел на меня широко открытыми глазами, как будто не узнавая. А потом вдруг заговорил со мной так, словно мы расстались минуту назад. Он ухватил меня за плечо и сильно, до боли сжал мне руку.

— Видишь ли, друг мой, нам с тобой совершенно необходимо встретиться и спокойно поговорить. Пришло время придать нашему существованию новый импульс. Мы начали дело, которое, так сказать, совершенно необходимо довести до конца. Мы с тобой. Следовательно, нам нужно разработать стратегический план по достижению наших подлинных целей.

По ходу дела он взял меня под руку. Пошел вперед и потащил меня за собой. Мы находились на улице Спарано с ее дорогими магазинами, в толпе элегантных женщин, выбравшихся за покупками к осеннему сезону, и молодежи, собиравшейся компаниями. Мы проталкивались через людской муравейник, на мой взгляд, довольно опасный — мы перли напролом, не разбирая дороги.

— Представь себе, что сейчас две такие исключительные личности, как мы с тобой, оказались перед важным выбором. Можно доверить событиям решать за нас. И плыть по течению, как обломки дерева. Ты этого хочешь? Конечно нет. Вторая возможность состоит в том, чтобы плыть по этой реке против течения, упорно и целеустремленно, сознательно реализуя проект подлинного существования. Понимаешь, о чем я, правда?

Он забыл, как меня зовут, мелькнуло у меня.

Вернее, нет. Я был уверен, что в тот момент он не помнил, как меня зовут. В моей голове сама собой всплыла фраза, как будто напечатанная на старой пишущей машинке: «Он не помнит моего имени». Затем эта надпись превратилась в неоновую вывеску. Он не помнит моего имени. Это продолжалось несколько секунд, а потом прошло.

— …Значит, у нас есть категорический императив, которого мы должны строго придерживаться. И реализовывать свою истинную сущность. Превратить в реальность то, чем мы — ты и я — потенциально являемся.

Он говорил еще несколько минут в том же безумном и гипнотическом ритме, держа меня под руку и периодически сжимая ее пальцами чуть выше локтя. А потом так же неожиданно замолчал.

— Ну что ж, дружище, думаю, мы обо всем договорились. Встретимся в спокойной обстановке, проведем все необходимые исследования и выработаем план дальнейших действий. Обнимаю.

И он исчез.

Глава 4

Однажды утром бригадир отдела по борьбе с наркотиками, только что вернувшийся в Бари из трехмесячной командировки в Калабрию, увидел на столе Пеллегрини рисунок.

— Я знаю этого типа. Видел его в прошлом году в одном игорном доме. Мы тогда расследовали дело о наркоторговле в Мадоннелле. Он играл в покер. Проигрывал, проигрывал как проклятый, но с таким спокойным лицом, будто это его не касается. Я его запомнил. Лицо. И глаза. Помню, в какой-то момент мне показалось, что он нас вычислил. Он очень странно на нас смотрел. Я был там с Пополицио из Алтамура — его уже перевели, — в общем, тогда у нас обоих сложилось одинаковое впечатление. Мы ушли, а когда через несколько дней вернулись, его уже не застали.

Он прервался и взял в руки ксерокопию рисунка и несколько секунд молча рассматривал ее.

— Это он, я почти уверен.

Затем он перевел взгляд на Пеллегрини.

— Кто это нарисовал? Отличная работа.

Они вошли в игорный дом — игроки бросились прятать карты и фишки. На них не обратили внимания. Кити обратился к бригадиру из отдела по борьбе с наркотиками:

— Кто здесь управляющий?

Бригадир кивнул на спешившего к ним лысого смуглолицего человека лет пятидесяти.

— Эй, какого хрена…

Удар в лицо не дал ему договорить. Резкий, почти спокойный удар ладонью. Просто чтобы сэкономить время.

— Карабинеры. Нужно поговорить. Веди себя хорошо, и мы скоро уйдем. И даже не станем записывать в протокол, что творится в этом притоне. Где мы можем спокойно побеседовать пять минут?

Лысый посмотрел в лицо сначала одному, потом второму и третьему. Повернулся и пошел, не произнося ни слова и не приглашая следовать за собой.

Они вошли в грязную комнатушку, служившую офисом, в которой накурено было еще хуже, чем в игорном зале. Лысый смотрел на них вопросительно. Бригадир сунул ему под нос фоторобот и спросил, видел ли тот когда-нибудь этого человека. Он посоветовал, прежде чем отвечать, хорошенько подумать.

Лысый хорошенько подумал и ответил: да, он видел этого человека и знаком с ним.

С этого момента события начали развиваться быстро. Даже стремительно.

За пару дней установили личность подозреваемого. В адресном столе значилось, что он жил с матерью, вдовой. Но застать его по тому адресу оказалось невозможно. Карабинеры напрасно давили на кнопку домофона — из квартиры никто не отзывался.

Тогда они попробовали порасспрашивать соседей. Синьора Кардуччи? Она умерла дней двадцать назад. Значит, свидетельство о кончине еще не поступило в отдел регистрации рождений и смертей, подумал Кити. А парень? Вы имеете в виду Франческо? После смерти матери его не видели. Никто о нем ничего не знал. Может, уехал в другой город к родственникам. Нет, наверняка ничего не известно, это просто предположение. Нет, они понятия не имеют, есть у них родственники в других городах или нет. Честно говоря, они вообще ничего о них не знали. Ни он, ни его мать никогда не общались с соседями. В общем, полный мрак.

И тогда у Кардинале родилась еще одна идея.

— Лейтенант, надо проникнуть в дом.

— Как это «проникнуть», Кардинале? Ни один прокурор не выдаст нам ордер на обыск. Пока у нас ничего против него нет. Абсолютно ничего. Голые предположения. А вдруг этот парень ни при чем? Что я скажу прокурору?

— Вообще-то я вовсе не имел в виду ордер на обыск…

— А что вы имели в виду? Незаконное проникновение в дом? Чтобы соседи позвонили в службу спасения и нас арестовала полиция?

Кардинале ничего не ответил. Пеллегрини, казалось, полностью сосредоточился на носках своих ботинок. Мартинелли стоял неподвижно и смотрел отсутствующим взглядом. Лейтенант посмотрел на них и догадался наконец, о чем шла речь.

— Понятно. Вы предлагаете взлом. Выбиваем дверь…

— Зачем ее выбивать? — возразил Кардинале. — Мы отобрали у одного домушника связку ключей. — Затем, словно оправдываясь, он добавил: — Его арестовали после десяти ограблений. Это было еще до вашего приезда в Бари. Думаю, он все еще сидит.

— Вы хотите сказать мне, что отобрали у арестованного связку отмычек, забыли упомянуть ее в описи — то есть украли — и сохранили для личного пользования?

Кардинале молчал, поджав губы.

Кити собирался еще что-то добавить, но передумал. Взял сигарету, поднес огонь и докурил до конца. Трое помощников ждали, ничего не предпринимая. В конце концов он потушил сигарету, глубоко и устало вздохнул, оперся правой щекой на кулак руки, локтем которой опирался на стол. Снова оглядел их всех по очереди.

— Объясните мне поподробнее, что вы собираетесь сделать.

Глава 5

Однажды я встретил сестру.

Я, как всегда, бродил по центру, рассеянно глазея на витрины дорогих магазинов, в которых в последнее время покупал себе одежду.

Кажется, мне требовалось подыскать себе что-нибудь на осень и зиму, но общение с продавщицами, выбор и примерка в тот момент представлялись мне непосильной задачей.

Встретившись с Алессандрой, я не узнал ее, во всяком случае, не заметил. Это она остановилась прямо передо мной, практически перегородив мне дорогу.

— Джорджо? — Вряд ли сестра произнесла мое имя таким тоном только из-за того, что я ее не узнал. Скорее, она что-то увидела — или чего-то не увидела — в моих глазах.

— Алессандра. — Называя ее по имени, я осознал, что в последний раз делал это в глубоком детстве — бог знает сколько лет назад.

Она выглядела намного старше своих двадцати семи. Лицо преждевременно увяло, лоб, уголки рта и глаз покрылись сеткой морщинок. Внимательно приглядевшись, я обнаружил на висках несколько седых волосков.

— Джорджо, что с тобой? Ты похож на наркомана.

Сколько мы не виделись? Я не мог вспомнить, когда она в последний раз приходила к нам. Любопытно, я уже вел тогда свою новую жизнь? Нет, по-моему, нет. Кажется, мы виделись до того, как я начал общаться с Франческо. Значит, как минимум десять месяцев назад. Точно, она приходила на Рождество, и с тех пор мы не пересекались. Как странно: она как будто вынырнула из прошлого. Из той жизни, которой я жил до того, как подружился с Франческо. Эта жизнь казалась — была — так далека. Я не мог решить, скучал ли по ней. Она просто была далеко.

— Как дела?.. — Я даже не смог повторить ее имя, до того мне стало неловко, и я оборвал себя на полуслове.

— Хорошо, а у тебя?

Странная встреча. Похожая на встречу едва знакомых людей. Что у нас осталось общего? Как дела? А у тебя? Хорошо, как семья? Какая семья? Твоя или моя? Которая?

Неожиданно мне захотелось поговорить с ней. Этого никогда раньше не случалось, но мне было так одиноко. Я плыл по течению без руля и ветрил. Как странно: у меня ведь была сестра. И тогда я предложил ей выпить кофе. Она внимательно посмотрела на меня, но я не смог расшифровать ее взгляд. Не то чтобы изумление, то есть изумление, но какое-то необычное. С грустью. Но она согласилась выпить со мной кофе.

В тишине мы дошли до знаменитой старинной кондитерской, целиком отделанной деревом, полной приятных, старинных запахов. Она почти всегда пустовала, особенно безнадежно устаревшая чайная комната.

— Это правда, что ты больше не учишься, Джорджо?

Я остолбенел. Откуда она знала, что я больше не учусь? Очевидно, рассказали родители. Но это значит, что родители и сестра общались. И обсуждали мои дела. Уму непостижимо.

— Правда.

— Почему?

— Тебе мать рассказала?

— Они оба мне рассказали.

Мы сели за столик. Все столики были свободны, за исключением одного в противоположном конце кафе, за которым сидели две старушенции лет семидесяти с выкрашенными в голубой цвет волосами. Вокруг них стояли многочисленные пакеты из магазинов одежды. Они курили сигареты с мундштуком.

— Когда?

— Какая разница? Что с тобой происходит? Ты влез в какое-нибудь дерьмо?

Да, я действительно влез в какое-то, мягко говоря, дерьмо. Выражение емкое и достаточно точно отражающее то, чем я занимался в последние месяцы.

Конечно, я не сказал этого, а только подумал.

— Нет-нет. Просто у меня такой период… Это не… — И вдруг я понял, что не желаю нести чушь. Мне хотелось рассказать ей всю правду. Но это было невозможно, и тогда я замолчал.

— В каком-то смысле мне кажется правильным, что ты бросил зубрить этот бред. Я никогда не могла понять, как тебя угораздило поступить на юридический. В детстве ты собирался стать писателем. Сочинял рассказы в школьных тетрадках… Сама я их никогда не читала, но говорили, что у тебя здорово получалось.

Значит, моя сестра знала, что в детстве я собирался стать писателем. Сочинял рассказы в школьных тетрадках. Я всегда считал, что она не видела меня в упор, а тут оказалось, что она мной все-таки интересовалась. Невероятно. Я чуть не расплакался. Провел рукой по лицу жестом человека, испытывающего определенные опасения, но уверенного, что сумеет удержать ситуацию под контролем. Я окликнул официанта. Он подошел, и мы заказали два кофе.

— Сигарету хочешь? — спросил я, потянувшись за своей пачкой.

— Нет, я бросила.

— Сколько ты выкуривала в день? Много, да?

— Две пачки, иногда больше. Не считая прочего дерьма, которым я себя травила. По-разному, в общем.

Я посмотрел на нее, не решаясь задать вопрос. Чем травила себя моя сестра? Я все правильно понял?

Да, я все понял правильно. Правильнее некуда. Моя сестра сидела на героине — с периодическим добавлением других психотропных средств — пять лет. Я никогда ничего об этом не знал.

— Когда… как ты бросила?

— Курево или дерьмо? — Ее губы чуть искривились. Тень горьковатой и в то же время издевательской улыбки. Очевидно, я хотел знать, когда и каким образом она слезла с иглы. Нет. На самом деле я хотел знать, когда и как она подсела на героин.

Она рассказала мне обыкновенную историю, которая до того была мне известна лишь частично. Месяцы и годы на улицах Болоньи и Лондона. Аборт, кражи, мелкое пушерство, чтобы заработать себе на дозу, жизнь с ним — она никогда не называла его по имени, а я его уже не помнил и никогда у нее не спрашивал — коммуна, последствия. Никто не назвал бы такую жизнь райской. Совсем наоборот. Она рассказала мне о сером, тяжелом существовании, которое там влачила. О провале всех своих мечтаний, о пустоте. О том, как в худшие минуты тебе приходит в голову мысль уколоться. Один раз, чтобы пережить этот момент. Конечно, ты знаешь, что одним разом дело не ограничится, что ты найдешь способ продолжить. Она рассказала мне о том, как продолжают, о наркоманских уловках, о друзьях и работе. Все оказалось совсем не так, как я себе воображал. Ну, не совсем так.

Сестра сказала, что хотела бы завести ребенка. Если бы только встретила стоящего мужчину.

Говорила почти все время она одна. Я слушал ее, потрясенный проснувшейся во мне нежностью.

— Джорджо, ты же не повторишь моих ошибок, верно? — Она протянула левую руку через стол и коснулась меня.

— Джорджо?

Я вздрогнул после того, как несколько секунд смотрел на свою руку. Как будто на ней остался след от этого прикосновения. Так странно.

— Нет, не волнуйся. Просто у меня дерьмовая полоса. Все как-то запуталось. Думаю, такое со всеми бывает. Слушай, если сможешь поговорить с родителями, передай им, пожалуйста, что… То есть скажи, что виделась со мной — только не говори, что это я тебя попросил, — и что у меня все нормально. Мы сейчас нечасто общаемся, и мне больно видеть их такими. Сделаешь?

Она кивнула и даже улыбнулась. Кажется, приободрилась. Взглянула на часы и состроила гримасу: «Черт, уже поздно. За разговором не замечаешь, как летит время. Мне пора». Она не произнесла этих слов, но смысл был очевиден.

Прежде чем я успел подняться, она обошла столик, наклонилась и поцеловала меня в щеку.

— Счастливо, Джорджо. Я рада, что мы поговорили.

Повернулась и быстро ушла. А я остался один в чайной комнате. Две синьоры с голубыми волосами и сигаретами с мундштуком давно ушли.

Стояла спокойная, неправдоподобно спокойная тишина.

Глава 6

Они позвонили в домофон. Первый раз. Второй. На третий держали кнопку звонка подольше.

Никакого ответа.

Тогда Кардинале вооружился связкой отмычек, и менее чем через минуту дверь открылась. В машине остались Мартинелли и Пеллегрини. Кити сказал, что пойдет в квартиру. Возражений не последовало.

Они поднялись на третий этаж, прочли имя на табличке и позвонили в звонок.

Первый раз. Второй. На третий — подольше.

Никакого ответа.

Тогда Кардинале, натянув латексные перчатки, принялся за дверной замок. Раздался скрежет какого-то приспособления. Кити слышал свое дыхание и слышал, как бухает сердце. Он пытался придумать, что скажет, если откроется дверь напротив и кто-нибудь высунется наружу. Ему ничего не пришло в голову, и он перестал об этом думать. Сконцентрировался на скрежете, дыхании и сердцебиении.

Пока не услышал щелчок замка. Входя в квартиру, он осознал, что не смог бы сказать, сколько они простояли перед дверью: тридцать секунд или десять минут.

Внутри было темно и тихо. Витал неприятный запах.

В густом и плотном мраке неожиданно всплыло лицо его матери. Или то, что он привык считать ее лицом, потому что он его не помнил. Ему — специалисту по портретам — так и не удалось восстановить его в памяти, хотя он отчаянно старался. Оно ускользало от него, порой превращаясь в нечто устрашающее, что приходилось незамедлительно гнать прочь.

Кардинале нашел выключатель.

Квартира содержалась в порядке. Тщательном, нарочитом и безжизненном. Именно так. На секунду он пытался представить, как выглядел этот дом живым.

Он никогда не был живым.

Потом он встряхнулся и, надев перчатки, присоединился к поискам. Они не знали, что ищут. Хоть что-нибудь.

Все кругом покрывал толстый слой пыли, на котором не виднелось никаких следов — ни пальцев, ничего. В квартиру как минимум месяц никто не заходил. Примерно с тех пор, как умерла мать. Очевидно, он покинул дом сразу же после похорон. «Или незадолго до», — подумал Кити без особых на то причин.

Они быстро нашли его комнату. В остальных помещениях не обнаружилось ничего интересного. Старая мебель, старые газеты, старые кухонные принадлежности. Повсюду порядок, почти ритуальный. Маниакальный.

Ему в глаза бросился плакат Джима Моррисона. Его поразил отсутствующий взгляд на криво повешенном постере.

Среди старых выпусков комиксов — их насчитывалось несколько сотен — он увидел обложки и заголовки тех, что сам читал в детстве.

Они порылись в ящиках, под кроватью, в шкафу. Ничего странного или подозрительного, за исключением карточных колод. Какое отношение они могли иметь к расследованию, к изнасилованиям и всему остальному? И вообще, кто сказал, что этот картежник и есть насильник? Может, настоящий преступник сидит себе где-нибудь в тихом месте, предвкушая, как бросит очередной вызов карабинерам и полицейским.

— Господин лейтенант, посмотрите сюда.

Кардинале держал в руках листок с напечатанным на машинке двусторонним текстом.

Договор аренды на использование помещения под гостиницу.

На листе значился адрес.

Через десять минут они уже сидели в машине. Возвращались в отделение, не говоря ни слова. Тащились по улицам, загроможденным автомобилями, припаркованными впритирку к тротуару и уродующими вид города. Сидя рядом с молча крутившим баранку Пеллегрини и двумя другими такими же безмолвными помощниками, он в первый раз подумал, что они его поймают.

Эта мысль не имела под собой никаких оснований. И он не стал высказывать ее вслух.

Просто подумал так, и все.

Глава 7

Через десять дней после встречи с сестрой мне позвонил Франческо.

Куда я пропал? Почему не появлялся все это время? Черт, мы не виделись уже две недели. Мы не виделись гораздо дольше, но я об этом не упомянул. Так же, как не сказал, что разыскивал его повсюду, а он мне даже ни разу не позвонил.

— Дружище, мы обязательно должны увидеться как можно скорее.

Мы встретились в восемь выпить по аперитиву. Стало холодно. Наступил ноябрь. Два-три дня назад сотня тысяч восточных немцев разрушила стену и перебралась на другую сторону, а моя жизнь протекала совершенно бессмысленно.

Франческо пребывал в эйфории, но от него веяло чем-то зловещим. Я не мог понять чем.

Он повел меня в свой любимый бар, откуда даже изнутри было видно море. Не спрашивая моего мнения, он заказал два негрони, мы выпили их в несколько глотков, как лимонад, закусывая чипсами и фисташками. Заказали еще две порции и закурили.

Он снова спросил меня, куда я пропал. Куда он сам пропал, спросил я. Я сто раз звонил ему, говорил с его матерью. А потом она тоже перестала подходить к телефону.

Он немного помолчал, прикрыв глаза. Как будто вспоминал какую-то мелкую, но важную деталь. Которую должен был сказать мне, прежде чем продолжить.

— Моя мать умерла. — Он проговорил это нейтральным тоном, не окрасив свои слова никакой особенной интонацией. У меня похолодела кровь. Я судорожно искал, что сказать. Мне жаль. Мне ужасно жаль. Как это случилось? Когда это случилось? Как ты?

Я ничего не сказал. Просто не успел. Он сам заговорил через несколько секунд.

— Я там больше не живу.

— А где ты живешь?

— Недавно купил себе квартиру.

Квартира, куда мы водили тех двух девчонок. Он не помнил, что я там был. Мне стало тревожно, почти страшно.

— Ты должен там побывать. Я сегодня же покажу тебе, как устроился. Но сначала поужинаем.

С ударившим в голову и ноги негрони мы пошли в жалкую тратторию, куда я раньше никогда не заглядывал. Мы что-то ели, но в основном пили. Вино, потом граппу. Мы должны чаще встречаться, говорил Франческо. Снова начать играть, но теперь уже по-крупному. Выбраться из Бари. Колесить по всей Италии, зашибать реальные деньги. А не те гроши, на которые мы переводили наше время и наш талант. Он сказал, наш талант. Нужно продолжить с того места, где мы остановились. Эту фразу он повторил несколько раз. Вроде бы глядя мне в лицо. На самом деле его глаза смотрели сквозь меня лихорадочным и отсутствующим взглядом.

Квартира выглядела так же, как в прошлый раз. В то же время что-то здесь изменилось. Повсюду — на диване, на полу — валялись кучи одежды. Стояло несколько закрытых картонных коробок. И запах. Противно воняло табаком и еще какой-то дрянью. Так пахнет в помещениях, которые никогда не проветривают. Так пахло в доме его матери.

Мы опять пили граппу — прямо из полупустой бутылки без этикетки, которую Франческо принес из спальни. Он говорил еще быстрей обычного и слушал меня еще меньше, если только такое возможно. Проще сказать, он вообще меня не слушал. Он сидел, уставив вытаращенные глаза в одну точку. Очень далекую точку. Потом взял старую пластинку и поставил на проигрыватель дорогого музыкального центра. С первых аккордов я узнал «Роллинг стоунз». Диск Exile on Main Street.

Я перестал что-либо соображать еще до того, как он снова пошел в спальню и вернулся с белым полиэтиленовым пакетом.

Задолго до того.

— На всякий пожарный заныкал чуток с испанской партии.

Я с идиотской улыбкой смотрел, как он высыпает из пакета на блестящую поверхность стола полоски белого порошка. Четыре аккуратные полоски одинаковой длины.

Я разрывался между страхом и желанием. На мгновение все поплыло вокруг меня — формы, звуки, очертания предметов, и мое сознание пронзила мысль: Франческо — гей и в этот вечер он решил открыться мне. Две дорожки кокаина, и он отымеет меня в задницу. На краткий миг это показалось мне если не нормальным, то во всяком случае неизбежным и приемлемым. В каком-то смысле, даже необходимым — для нашего освобождения.

Потом эта мысль исчезла, и мой мозг снова начал функционировать. Я различил музыку и сфокусировался на происходящем.

Одной рукой Франческо скручивал банкноту в пятьдесят тысяч лир. Простой и грациозный, этот жест походил на волшебство.

Он протянул мне трубочку, я взял ее и застыл на месте, не зная, что с ней делать. Франческо жестом пригласил меня к столу: давай, чего ты ждешь? Но я не двинулся. Тогда он забрал у меня банкноту, зажал правую ноздрю, в левую вставил трубку, нагнулся над столом и быстро втянул в себя дорожку. Тряхнул головой: губы сжаты, глаза закрыты. Затем повторил ту же процедуру с другой ноздрей. И снова протянул бумажную трубочку мне.

И я в очередной раз пошел у него на поводу. Сделал то, что он велел мне сделать. То, что делал он сам. Я резко вдохнул одной ноздрей, а затем другой. Мне тут же вспомнилось, как в детстве мама давала мне лекарство от насморка. «Вдыхай», — командовала она, и по горлу растекался соленый лекарственный привкус капель. Воспоминание вспыхнуло не только в мыслях, но и в чувствах и потрясло меня своей реалистичностью.

А потом пропало, взорвалось, рассыпав искры, как в мультике. Я ощутил легкое онемение в носу. Неужели это и есть знаменитый кокаиновый кайф, недоумевал я. Франческо сидел, прикрыв глаза, безвольно уронив руки на стол ладонями кверху.

На какое-то время — минуты? секунды? — я замер в неподвижности, уткнувшись лицом в ладонь. Это походило на медитацию, хотя я в тот момент вообще ни о чем не думал. Кроме одного: что пресловутый кокаин — просто надувательство.

А потом меня вдруг пронзило сладостное возбуждение. Это волнующее ощущение разливалось по всему моему телу, по каждой его клетке, и в ту же минуту зазвучали первые непристойные слова песни «Sweet Virginia». Я почувствовал легкое покалывание в глазах. Как будто в зрачок мне тыкали — совсем не больно, а даже приятно — тысячей мелких иголочек. Мне почудилось, что я превращаюсь в супергероя комиксов.

Мне казалось, что, не будь тут стен, я мог бы видеть на километры и километры вокруг.

Не помню точно, когда Франческо заговорил о насилии. Разумеется, в его устах это откровение звучало совершенно естественно. Для него естественно. Он насыпал еще несколько дорожек, сменил диск, глотнул граппы — я тоже — и сказал, что надо трахнуть какую-нибудь девку. Одну на двоих. Против ее воли.

— Какой интерес трахаться с девкой, если она сама прыгает к тебе в койку? Все всегда одно и то же. Трепотня, тонкие намеки, и ради чего? Чтобы получить то, чего вы оба хотите. Вернее, то, чего хочет она, когда бегает за тобой, как течная сука.

От этого выражения у меня свело живот. Я даже наклонился вперед, как от подступающей рвоты. Но сдержался и продолжал слушать Франческо. Он говорил, не сводя с меня глаз, хотя на самом деле смотрел куда-то вдаль. В одному ему ведомую кошмарную даль.

Он трещал без умолку, без пауз и перерывов. Ты даже не представляешь себе, твердил он, насколько это потрясающе — брать женщину силой. Возврат к первобытным корням. Похищение сабинянок. В душе каждая из них только об этом и мечтает. Но понимание этого приходит к ней только вместе с болью и унижением, причиненным мужчиной-хищником. Мужчинами-хищниками. Потому что подлинно мужская дружба заключается в том, чтобы сообща насиловать одну женщину. Обладать ею вместе, как в ритуальном жертвоприношении.

Губная гармошка в «Turd on the run» раздирала воздух. Предметы, составлявшие обстановку той безликой комнаты, плыли у меня перед глазами, как в горячечном бреду. Мы оба бредили. Кожей я чувствовал вибрацию каждого своего волоска, оголенными нервами воспринимал мир в его новом ужасающем обличье. Полная свобода от абсолютно всех правил. Это был кошмар. Прекрасный кошмар. Он это знал.

Потом он сказал, что изучил привычки одной девушки. Она училась на заочном, жила в квартале Каррасси и работала в пабе, чтобы платить за квартиру и учебу. С работы возвращалась одна, около часа ночи.

Совсем скоро.

Франческо шевелил губами, но их движение не совпадало с производимыми им звуками. Слова долетали до меня откуда-то еще, из другого угла комнаты. Не оттуда, где сидел Франческо. Из какого-то места, которое невозможно определить.

Мы вышли из дома, оставив проигрыватель надрываться. Призрачный голос Джаггера из другого мира пел: I just want to see his face. Барабаны, далекий хор, туман.

Я шел навстречу своей судьбе. Я в этом не сомневался.

Глава 8

Они сразу узнали его, несмотря на то, что он отпустил бороду.

Днем он почти все время сидел дома. Выходил под вечер, совсем поздно, почти ночью. Почти всегда возвращался нескоро, иногда под утро.

Они сразу начали за ним следить.

Иногда он долго и бесцельно бродил по городу пешком.

В другие дни садился в свой неправдоподобно старый «ситроен ДС» — странная фантазия — и кружил по улицам. Нередко выезжал за город. Порой добирался до моря и надолго останавливался на берегу. Издалека вспыхивал огонек его сигареты. Иногда его силуэт вдруг пропадал, не оставляя даже тени. Один раз Кити подумал, что он спит.

Время от времени, опасаясь, что он их засечет, они слезали у него с хвоста. И теряли его из виду, надеясь, что в эту ночь он ничего не предпримет.

Так продолжалось две недели. И Кити, и всех остальных преследовала тревожная мысль: а за тем ли они следят? А вдруг они тратят дни, таскаясь за парнем, вся вина которого лишь в том, что у него глубокая депрессия? Вдруг, пока они безрезультатно кружат по городу и пригородам за развалюхой «ДС», рация сообщит им о новой жертве насильника?

Однажды он наведался в дом своей матери. Оставался там довольно долго и вышел только ночью. И снова, как неприкаянный, отправился слоняться по городу.

Кити повторял себе: это не может быть не он. Он идеально подходит. Главное — терпение. В следующий раз мы поймаем его на месте преступления.

Иногда Кити ловил себя на том, что хотел бы познакомиться с парнем. Зайти к нему, предложить выпить по кружке пива, выкурить по сигарете, поговорить.

Он думал об этом, сидя в пропитанной запахами машине. Сырость, кожаные куртки, табачный дым, оружейная смазка, пицца и бутерброды, банки с пивом, термос с кофе.

Молча, рука об руку с товарищами по засаде, имен многих из которых он не помнил.

Интересно, они догадывались, что за мысли роятся в его голове?

Глава 9

В ту ночь он дежурил с Пеллегрини. Как всегда, чуть позже полуночи они увидели, как он выходит из дома.

Трогаясь с места, они заметили, что он был не один.

— Их двое, — произнес Пеллегрини.

Кити не ответил. С тех пор как они следили за ним, он в первый раз вышел не один. Лейтенанту это не понравилось и в то же время привело его в возбуждение. Наверное, он не смог бы внятно объяснить, почему пришел к такому выводу, но, наблюдая за тем, как та парочка двигалась по улице, он решил: они не просто гуляют, они что-то задумали.

Ни одна из пострадавших не упоминала второго насильника. Но могли ли они исключить такую вероятность?

Они дали парням уйти вперед, а потом вылезли из машины и начали слежку — в такое время суток, когда невозможно смешаться с толпой, это далеко не просто. Кити еще раз прокрутил в голове показания жертв. Допускал ли рассказ хотя бы одной из них вероятность гипотезы о двух насильниках? Он и его люди все время исходили из того, что речь идет о маньяке-одиночке. В серийных преступлениях обычно подозревают одного извращенца. Может, всему виной этот стереотип? Так, но что говорили девушки? Выбираясь из машины, он пожалел, что у него под рукой нет их показаний. Все заявили, что удар им нанесли сзади. А это, разумеется, не противоречило предположению о том, что насильник действовал не один.

Каждую девушку в бессознательном состоянии перетащили в подъезд ближайшего дома. Это тоже не исключало наличия помощника. Больше того, в этом случае версия о двух преступниках казалась даже логичнее: вдвоем тащить тело легче и быстрей.

Острая боль пронзила ему висок, лоб и глаз. Он еще раз попробовал привести мысли в порядок. Что говорили девушки относительно сексуального насилия? Было в их словах что-нибудь такое, что позволяло со стопроцентной уверенностью отказаться от гипотезы о соучастнике? Ему казалось, что нет. Но голова начинала болеть все сильней, а перед мысленным взором вставал портрет преступника.

Портреты.

Голос Пеллегрини прозвучал рядом и произвел эффект камня, брошенного в стекло. Между прочим, говорил он шепотом.

— Господин лейтенант, пора идти. Они уже в трех кварталах, если протянем еще, можем упустить.

Кити вздрогнул всем телом, как вздрагивает внезапно разбуженный человек. Он молча шагнул вперед, не сводя глаз с двух удаляющихся фигур.

Пожалуй, удаляющихся слишком быстро.

— Я иду за ними. А ты вызови еще две машины. Опиши им этих двоих с максимальной точностью, пусть прочесывают местность. Если засекут их, пусть наблюдают, не вмешиваясь и не показываясь. И сразу позвонят нам. Как закончишь, догоняй.

Не дожидаясь ответа, он пошел вперед. В голове пульсировала боль. В этот момент парочка, обогнавшая его метров на двести, свернула за угол. Он зашагал быстрее, Пеллегрини говорил что-то по рации: он слышал его голос, но не мог разобрать слов. Затем побежал, но, не доходя до угла нескольких метров, перешел на шаг. Не торопясь пересек улицу, как будто шел по своим делам. Посмотрел направо, туда, куда свернула парочка.

Улица была пуста, если не считать припаркованных автомобилей.

Глава 10

Девушка двигалась в хорошем темпе, и мы старались от нее не отставать. Скоро мне стало не хватать дыхания. Кажется, действие алкоголя и кокаина начало улетучиваться. Давило в груди, воздух с трудом проникал в легкие. В глазах туманилось.

Франческо сказал, что сейчас девушка свернет на улицу Тревизани.

Сразу после она пойдет мимо подъезда пустующего полуразрушенного дома. Нужно вырубить ее перед дверью и затащить в этот подъезд. Он ударит ее сам — мне нужно просто следовать за ним.

Когда девушка подошла к перекрестку, мы ускорили шаг.

Он ускорил шаг, а я его догонял.

В моей голове вертелась фраза: «Что ты делаешь? Что ты делаешь? Что ты делаешь?» И пока она вертелась — в прямом смысле вертелась, как физический предмет внутри моей черепной коробки, на бешеной скорости, — я почувствовал неизбежность надвигающихся событий. Вот моя судьба. Скоро все действительно покатится к черту. Все полетит в задницу, а я ничего не могу поделать.

Пока я думал о встрече со своей судьбой, Франческо сделал последний рывок и догнал девушку прямо напротив входа в тот дом.

Он ударил ее сзади по голове. Точно и сильно. У девушки подкосились ноги, она, не издав ни звука, стала падать. Франческо поймал ее на лету, одной рукой закрыл ей рот, а второй держал ее, обхватив тело на уровне груди. Он тащил ее в подъезд, говоря что-то жутким металлическим голосом. Как в кошмаре, я следовал за ним.

Внутри повсюду торчали балки. Дом мог рухнуть, и я сообразил, что видел перед входом какую-то табличку. Проход закрыт.

Он затащил ее в глубь помещения, там было темно и воняло котами. Воняло. Девушка застонала.

— Скажешь хоть слово — изобью до смерти. — Затем он отпустил ее голову. Дал ей две сильные пощечины и ударил коленом в бок. По-прежнему сзади.

— На колени, сука. Не поднимай глаза. Попробуешь взглянуть, убью. — Знакомый голос Франческо изменился до неузнаваемости.

— Франческо, все, хватит. Перестань. — Я услышал себя как будто со стороны. Как будто это говорил не я, а кто-то другой.

Действо на секунду прервалось. Потом Франческо нанес девушке несколько торопливых ударов в бок. Менее точно — не так хладнокровно.

Он обернулся, подошел ко мне, и в этот момент до меня дошло, что я назвал его по имени и что девушка это слышала. Точно слышала.

Он ударил меня в глаз. Мне показалось, что он вдавил его мне в череп. Концентрические круги разлетелись от моей слепой орбиты по всему миру.

Голова наполнилась оглушительным шумом, а он ударил меня в пах. Я согнулся, и он вмазал мне коленом в лицо. Моя щека с внутренней стороны порвалась о зубы. Я почувствовал во рту соленый вкус крови, и сразу за ним — поток жидкой рвоты.

Возможно, на несколько секунд я потерял сознание.

Все остальное я помню обрывками. Фильм, снятый сумасшедшим любителем на старую пленку.

Вот Франческо стоит возле девушки и что-то ей говорит. К ним, шатаясь, подходит какой-то парень. Это я. Псих-киноман все продолжает съемку. Камера установлена на высоте потолка среди прогнивших деревянных балок и отсыревшей штукатурки. Двое сцепились в драке. Воняет кислятиной. Как во сне, наношу удар за ударом. Мои руки ищут его горло, его руки стремятся к моему, тело девушки валяется у нас под ногами. В том, что происходит, нет ничего человеческого. Укус. Вкус чужой крови во рту. Животный крик.

Затем снова крики, других людей. Франческо выпускает меня и мечется в поисках выхода. Мигающий голубой свет. Подъезд наполняется людьми.

Я лежу на земле, мне в спину упирается чье-то колено, мне в челюсть, рядом с ухом, тычут чем-то холодным, металлическим. Кто-то выкручивает мне руку, затем другую, наконец, я слышу щелчок. Меня выволакивают наружу, запихивают в машину. Шум колес, визг тормозов.

Прочь.

Глава 11

Карабинеры начали меня бить еще в машине, пока мы ехали в отделение. Я сидел в наручниках на заднем сиденье между двумя воняющими потом и табаком карабинерами. Машина неслась с включенной сиреной, не притормаживая на перекрестках, а эти двое били меня кулаками и коленями по голове и в живот. Спокойно и методично. Это только начало — так они сказали. В отделении мне задницу порвут. Я ничего не отвечал. Безропотно принимал побои, правда, иногда у меня вырывался стон. Странно. Я слышал, как меня били. Глухой звук, когда целили в живот, и более звонкое «тук», когда попадали коленом или кулаком по голове.

Я ничего не говорил: кто мне поверит? Я боялся. До смерти.

Они сдержали свое слово. В отделении меня отвели в полупустую комнату. Там стояли только стол и несколько стульев. На окне висела решетка, а на стене — ну не абсурд? — зеркало. Меня швырнули в старое кресло на колесиках. На заведенных за спину руках по-прежнему сидели наручники.

Как и обещали, они порвали мне задницу.

Они били меня руками, ногами, перегнутым пополам справочником «Желтые страницы» по уху, красно-белой дубинкой регулировщика.

Если один из них уходил, его тут же сменял другой. Вспоминая потом это избиение, я понял, что они трудились надо мной по очереди. Большинство было в штатском, но некоторые в форме. Один такой врезал мне портупеей по лицу — от звездочки с погона осталась резаная рана.

Они орали, чтобы я признался во всем. Они имели в виду другие изнасилования и других девушек. Не признаюсь, забьют до смерти, а в протоколе напишут, что я оказал сопротивление при аресте. Один пригрозил, что вставит мне в рот воронку и вольет бутыль соленой воды. Тогда мне точно захочется говорить.

Я разрыдался, и тут же получил сильный удар в голову, сбоку.

— Говнюк, — донеслось до меня сквозь окруживший со всех сторон туман из слез, крови и страха.

Я не очень хорошо помню, что случилось после того, как я пришел в себя. Кажется, они перестали меня лупить, а может, наградили еще парочкой пощечин.

Один из тех, кто привез меня, сказал, что в тюрьме обо мне позаботятся другие заключенные. Насильники в здешних местах не пользуются авторитетом. В этот момент я вспомнил о своих родителях и сестре. Подумал, что они почувствуют, когда обо всем узнают. Меня охватила беспредельная тоска.

Думаю, карабинеры ушли, чтобы, как говорится, официально оформить мой арест, написать протокол, в общем, что там в таких случаях пишут. Между затрещинами я повторял, что ничего не знаю о других изнасилованиях. Про сегодняшний вечер они меня даже не спрашивали. Они застали меня на месте преступления. В моем признании они не нуждались.

Потом снова открылась дверь. Опять идут меня бить, подумал я. Но вошедший — мужчина в пиджаке и при галстуке — кивнул моим сторожам на дверь, и они ушли. А он остался.

Он был молод, почти мальчишка, со светлыми глазами. Выглядел опрятным и аккуратным. Говорил с северным акцентом. Довольно вежливо.

— Сигарету хочешь? — предложил он, протягивая мне пачку. Я посмотрел ему в лицо, стараясь понять, серьезно ли он говорит. Затем кивнул. Но не смог вынуть сигарету из пачки — слишком тряслись руки. Тогда он вытащил ее для меня, протянул и дал прикурить. Подождал, пока я сделаю три-четыре затяжки, и только потом заговорил.

— Девушка чувствует себя хорошо. Ей оказали первую помощь в больнице. Теперь она здесь, и мы смогли ее расспросить. О том, что случилось. — Он сделал паузу и посмотрел на меня. Я молчал. Тогда он продолжил:

— Она в другой комнате. Ей только что тебя показали. — Он махнул рукой на зеркало. Я пялился на него, ничего не понимая.

— Там комната, из которой можно видеть все, что происходит здесь.

Как в кино. Слова высветились у меня в голове. Это повторялось все чаще.

— Девушка говорит, что ты не нападал на нее. Говорит, что ты ее защищал.

Я приблизил свое лицо к нему, чтобы рассмотреть его получше и удостовериться в том, что я ничего не перепутал. У меня сильно затрясся подбородок, но я не расплакался.

Сейчас это кажется странным, но тогда, с той самой минуты, как меня арестовали в подъезде, и до самого появления этого мужчины в пиджаке, я ни на миг не допускал мысли о том, что сумею выпутаться из этой передряги. Я и предположить не мог, что девушка вступится за меня.

Сегодня у меня всему есть объяснения. Тогда их не было и быть не могло. Я перестал адекватно воспринимать себя с того момента, когда Франческо предложил мне изнасиловать девушку. Когда он нес всякий бред о необходимости возвращения к архаичным методам. Я опять не нашел в себе сил сказать «нет», и стыд за это жег меня изнутри. Именно в этом и заключалась моя огромная вина, и все это видели. В первую очередь девушка.

Тот факт, что я бросился в драку, защищая ее, ничего не значил. Я был раздавлен своей виной, страхом, стыдом и жаждой разрушения. И многими другими прегрешениями. Потому-то я молчал, когда меня избивали карабинеры. Сам себя я чувствовал виноватым, как если бы и вправду насиловал ее.

— Почему ты ничего нам не сказал?

Я прикрыл глаза и едва заметно пожал плечами. Детский ответ. Я начинал чувствовать боль от ударов и смертельную усталость.

Он принес мне извинения за то, как со мной обошлись, и предложил отвезти в «скорую». Я отказался, он не настаивал. Более того, кажется, даже приободрился. Вряд ли он смог бы внятно объяснить врачам и начальству, откуда у меня все эти травмы.

— Ты в состоянии дать показания? Если хочешь, мы предупредим твою семью.

Я сказал, что о семье не стоит беспокоиться и можно приступать к даче показаний.

— Можно мне еще одну сигарету?

— Конечно! Но сначала выпьем кофе, все вместе, без церемоний.

Скоро принесли термос, пластиковые стаканчики, а для меня еще и целую пачку сигарет и мешочек со льдом. Ситуация все больше напоминала какой-то дикий сюр. Мы все вместе выпили кофе. Я, те двое, что еще недавно лупцевали меня почем зря, а теперь обращались ко мне как к близкому приятелю, и мужчина в пиджаке и галстуке, которого они звали господином лейтенантом. Самое удивительное, что тогда весь этот абсурд казался мне совершенно нормальным.

Прижимая к левой скуле мешочек со льдом, я рассказал, что произошло. Лейтенант повторял за мной, диктуя здоровяку, который еще недавно с увлечением крушил мне ребра, а теперь бойко стучал двумя пальцами по клавиатуре старой пишущей машинки. Двумя толстыми и проворными пальцами.

Я рассказал им кучу всего, мечтая только о том, чтобы уйти оттуда и исчезнуть. Мой рассказ примерно наполовину был правдивым. Мы перебрали пива, говорил я, и решили погулять. Сказал и тут же подумал, что если они сообразят взять у меня кровь на анализ, то обнаружат, что в венах у меня течет не только пиво. И запоздало обрадовался, что отказался от визита в «скорую помощь». Мы увидели эту девушку. Она шла одна, и Франческо предложил пошутить над ней, притвориться, что хотим ее изнасиловать. А когда она по-настоящему испугается, просто взять и убежать. Я снова повторил, что мы слишком много выпили и именно поэтому я, как идиот, согласился. И только потом понял, что шутка превращалась в нечто серьезное.

Они спросили меня о моей дружбе с Франческо. Что я знал о других случаях нападения на девушек? Да он мне просто хороший знакомый, ответил я, а вовсе не друг. Так, встречались время от времени, чтобы поиграть в покер.

Не знаю, зачем я сказал им про покер — никто меня за язык не тянул. Но, пока я это говорил, мне пришло в голову, что его они тоже будут допрашивать, если уже не допросили. А вдруг он полностью раскололся? На мгновение меня охватил слепой отчаянный ужас.

Так что мне известно о других случаях?

Ничего. Если их интересует мое мнение — я врал в надежде, что Франческо, случись ему прочесть мои показания, увидит, что я пытался ему помочь, и не станет меня выдавать, — мне представляется совершенно невероятным, чтобы он совершил все эти изнасилования. Они спросили, на чем основана моя уверенность. Я ответил, что, насколько я его знаю, он вроде бы нормальный парень.

Я так и сказал: нормальный парень. Не из тех, кто способен на подобные действия.

Они попросили меня — теперь вежливо — оставить в стороне свои личные мнения. И не записали эту часть в протокол.

Снова начали расспрашивать о событиях прошлого вечера. Помню ли я, что говорил Франческо девушке, когда бил ее? Я колебался. Нет, не помню — все как-то спуталось в голове.

Неправда. Я хорошо помнил все, что он сказал. Прекрасно помнил и звук его голоса, и слова.

Лейтенант предложил мне прочитать мои показания. Я взял листок, строчки прыгали перед глазами — тире, прямые, кривые, значки — я ничего не мог разобрать. Но в итоге кивнул, как будто все внимательно прочитал. Подписал ручкой «бик».

— Мы отвезем тебя домой, — сказал он и добавил, чуть помедлив: — извини нас за то, что случилось. — Он уже говорил это раньше и казался искренним.

Я сделал широкий жест рукой: никаких проблем, всякое бывает. Патетический жест, совершенно не к месту.

Скоро я снова оказался в машине, где ехал в наручниках несколько часов тому назад. Мы двигались по пустынным улицам, и ночная темнота вокруг нас начинала потихоньку терять свои мрачные, но чистые цвета. Я опять сидел сзади, но в этот раз один. Вел машину парень моих лет, а рядом с ним сидел здоровяк, который записывал мои показания. Парень называл его фельдфебелем. Они говорили между собой о повседневных и банальных вещах.

За несколько минут мы добрались до моего дома. Машина остановилась, здоровяк сказал, что я могу идти. Держась за дверцу, я с трудом выбрался из машины, чувствуя боль во всех частях тела, куда меня били. Я направился к дому, а он высунулся из окна и с криком «Эй, без обид!» протянул мне руку.

На мгновение мы оба застыли. Он — с протянутой ко мне рукой и толстой, сердечно улыбающейся физиономией — и я, застывший между дорогой и тротуаром, прижимающий к распухшей скуле мешочек почти совсем растаявшего льда.

Я кивнул и пожал ему руку. Она была влажной, и я тут же отпустил ее, как склизкое животное или одну из тех штуковин, которые мы в детстве использовали для карнавальных шуток.

Развернувшись, я пошел к входной двери, а они скрылись в первых лучах ноябрьского утра.

Глава 12

Кити сидел в своем кресле, где обычно боролся с бессонницей и мигренью. Где просыпался от кошмарных снов и вяло встречал надвигающийся день. Где страх сумасшествия рычал и глядел на него красными и жуткими глазами собаки Баскервилей, увиденной им много лет назад, в детстве, в кино.

В то утро все было по-другому.

Он ощущал необычайную легкость, и звуки Шестого полонеза — «Героического», — разливавшиеся по пустому дому, обволакивали его почти как целебный бальзам. В этот раз он и не подумал убавлять звук до минимума. Заполненные музыкой, комнаты его скромного до аскетизма жилища, похожие на те, в которых прошло его детство, как будто наполнялись жизнью. Словно добрые духи проснулись и пришли взглянуть, как он тут.

Воспоминания о событиях минувшей ночи по-прежнему не отпускали его, но они обрели некую отстраненность, как будто случились не с ним, а с кем-то другим.

Он достал из кармана помятый и грязный фоторобот, который все эти месяцы таскал с собой. Вот он, призрак, за которым они гонялись столько времени.

Он смотрел на него, не узнавая. Странно, но это лицо, ставшее чужим и незнакомым, перестало действовать на него. Он вообще больше не воспринимал его как изображение человека. Линии соединялись и расходились в стороны, утолщались и пересекались, но рисунок утратил жизненную силу.

Он разорвал листок на две, четыре, восемь частей, потом рвал его еще и еще, пока стопка клочков не стала слишком толстой и плотной и больше не слушалась его пальцев.

Тогда он поднялся и выбросил истерзанные обрывки бумаги в помойку.

Вернулся в кресло и подумал о том парне. Бедняге изрядно досталось, и все зря.

Затем и эта мысль улетела прочь. Далекая и чужая.

Он не чувствовал усталости, и в висках не стучало. Так хорошо ему не было никогда, за исключением далекого детства, образы, звуки и запахи которого хранятся в уголках нашей памяти, сформированные частично воспоминаниями, частично — фантазиями и снами.

А затем ему пришла в голову болезненная, пронзительная и прекрасная мысль.

Он понял, что освободился. У него даже голова слегка закружилась. Он мог сделать столько вещей. Он мог уйти. Если бы захотел.

Или остаться. Если бы захотел.

Свободен.

На улице, перед зданием казармы, прямо над морем занимался день.

Глава 13

Франческо меня не выдал. Он ничего обо мне не сказал. Он вообще ничего не сказал. Замкнулся, как это принято называть, в молчании и не отвечал на вопросы.

Четыре месяца спустя его дело передали в суд, предъявив обвинение во всех случаях изнасилования.

Ни одна из жертв, однако, его не опознала. Одна сказала, что это мог быть он, другой показался знакомым его голос.

Судья спросил ее, уверена ли она, что слышала именно его голос, но она ответила «нет». «Это мог быть его голос», — повторила она, ломая себе руки, словно старалась отогнать призраков.

Остальные вообще не смогли сказать ничего определенного — ни о голосе насильника, ни о его лице или фигуре.

Тот, кем бы он ни был, внимательно следил за тем, чтобы оставаться в тени.

Таким образом, по всем случаям, за исключением последнего, обвинение основывалось на общности «модус операнди», то есть почерка преступника.

Прокурор, стремясь восполнить нехватку доказательств, пригласил для консультации специалистов в области криминологии и психиатрии. Обоим задали одни и те же вопросы. Первый касался возможной невменяемости Франческо. Второй — совместимости психологического типа обвиняемого с совершением серийных изнасилований.

Заключение специалистов свелось к следующему: «Уровень умственного развития обвиняемого значительно превышает среднестатистический показатель (коэффициент интеллекта 135–140) и характеризуется ярко выраженными способностями в области пространственного мышления. У обвиняемого обнаружены маниакально-депрессивные наклонности, отклонения асоциального характера с чертами нарциссизма, склонность к постоянной лжи и обману, сильная склонность к манипуляции в отношениях с людьми. Согласно „Справочнику по диагностике и статистике умственных патологий“ индивиды с асоциальными отклонениями не способны вписаться в социальные рамки и следовать общепринятым нормам поведения, могут неоднократно совершать противозаконные действия, систематически игнорируют желания и чувства других людей и нарушают их права. Они регулярно манипулируют окружающими для достижения собственной выгоды или удовольствия. Они могут постоянно лгать, действовать под фальшивыми именами, симулировать, мошенничать и жульничать в игре. Асоциальные отклонения, называемые также социопатией и психопатией, обычно не влекут за собой утраты или снижения способности соотносить свои желания с рамками общепринятого поведения.

Психологический портрет, определенный выше, характерен для авторов серийных преступлений, совершаемых с применением насилия и обмана в имущественной и сексуальной сфере».

Судьи сочли это заключение недостаточно весомым. И, разумеется, были правы. Одно дело сказать, что кто-то похож на классического сексуального маньяка, и совсем другое — обвинить его в совершении серии изнасилований при отсутствии необходимых доказательств, основываясь на одних догадках. На догадках, даже правильных, в суде далеко не уедешь.

Франческо осудили за попытку изнасилования при отягчающих обстоятельствах.

Мне, естественно, пришлось давать показания. Ночь перед судом я не спал. Когда меня вызвали, с трудом сдержал рвотный позыв.

Я вошел в зал и проделал весь путь от двери до свидетельского места, глядя себе под ноги. Отвечал на вопросы прокурора, адвоката и судей, упершись взглядом в точку на серой стене перед собой. Говорил как автомат, сидя спиной к клетке, в которой находился Франческо. Мне удалось ни разу не посмотреть в его сторону.

На улице меня вывернуло в клумбу перед статуей Правосудия. Шатаясь, я побрел прочь.

Франческо приговорили к четырем годам тюремного заключения. Апелляционный, а затем и кассационный суд подтвердил приговор. Не знаю, сколько он просидел. Понятия не имею, когда его выпустили и куда он девался. Не думаю, чтобы он остался в Бари. Но говорю так только потому, что больше никогда его не видел.

Я вообще больше никогда о нем не слышал.

Много месяцев я прожил как в тумане. О том времени не помню почти ничего. Кроме постоянной тошноты и тревожных пробуждений ранним утром, до рассвета.

Потом я вернулся к учебе. На занятия ходил как робот. Ровно два года спустя получил диплом. На вручение пришли только мои родители, сестра и тетка. Никакого праздника я не устраивал. Мне некого было на него приглашать.

Как заведенный, я продолжал учиться. Принял участие в конкурсе на судейскую должность и выиграл его.

Сейчас я работаю прокурором. Стараюсь упрятать за решетку тех, кто совершает преступления. Вымогательство, азартные игры, мошенничество, наркоторговля.

Иногда на меня накатывает жгучий стыд.

Иногда мне кажется: вот-вот выплывет что-нибудь — или кто-нибудь — из моего прошлого и потащит меня за собой. Чтобы заставить меня заплатить по счетам.

Иногда мне снится сон. Всегда один и тот же.

Я на том пляже, в Испании. Тот же рассвет и то же моментальное и очень острое переживание совершенства мира и торжествующей юности. Я один, я чего-то жду и смотрю на море. Потом приходит мой друг Франческо, но лица его я не вижу. Вместе мы входим в воду. Заплыв на глубину, я замечаю, что он исчез. И тут же вспоминаю, что сегодня у меня защита диплома. Но я не успею в университет, потому что нахожусь в Испании. Небо затянуто тучами. Всходит солнце, но я его не вижу. Я все еще в море, когда вокруг начинают подниматься волны. Я понимаю, что с неизбежностью надвигается конец всему. Меня охватывает беспредельная тоска.

Глава 14

Антония рассказала мне, что занимается психиатрией. Работает в центре помощи жертвам сексуального насилия.

Наверное, каждый охотится за собственными призраками по-своему. У кого-то получается лучше, чем у других.

Она сказала, что давно хотела найти меня. Она ведь так и не сказала мне спасибо.

Спасибо. Слово высвечивается у меня в голове. Странно. Давно со мной такого не случалось.

Спасибо не только за то, что я спас ее в тот вечер.

Спасибо за благородство.

Я сижу, опустив голову, и думаю, что это неправда. Мне хочется признаться ей, что я подлец. Я — подлец. Мне всегда было страшно. И всегда будет.

Потом я смотрю ей в лицо, и по телу пробегает сильная дрожь. Удивительно, но до меня вдруг доходит, что она права.

И я оставляю свое признание при себе. Она тоже молчит. Но не уходит. Мне тоже хочется сказать ей спасибо, но я не в силах выдавить из себя ни звука.

Вот так мы и сидим в баре.

В застывшей тишине. На улице завывает холодный ветер.