Проснись, моя любовь!

Глава 24

Элейн потянулась к записке. Бумага была гладкой и шуршащей, будто только что сложенной. Длинные загорелые пальцы, лишь недавно проникавшие вглубь ее тела, не ослабили свою хватку. Элейн заставила себя встретиться взглядом с мужчиной, который разделил с нею свою страсть, ожидая увидеть отвращение и, Бог знает, чего еще. Как можно смотреть на человека, которого намереваешься предать?

В его глазах было не только отвращение, а гораздо, гораздо большее. Непоколебимость. Холодность. Гнев.

Когда Чарльз понял, что она догадалась о его чувствах, он выпустил записку из рук.

Что мне делать? Он снова попользовался мною, заставляя следовать путем порока. Теперь я боюсь предстать пред лицом Господа, страшась, что он поломает другую мою конечность. Под опекой Хэтти и преподобного я чувствовала себя в безопасности. Они не позволили бы одержать верх той греховной стороне моей натуры, которую было бы лучше не тревожить. Но он снова попользуется мною, и я знаю, сознавая свою слабость, что не смогу противостоять этой другой стороне своего «я», низменной и похотливой, погрязшей в безрассудных привычках.

Временами я чувствую, что во мне уживаются две личности. И я постоянно задаюсь вопросом, которая из них будет верховодить в следующий момент. Быть может, это будет то извращенное, распутное создание, которое я в отчаянии назвала Элейн, чтобы полностью отгородить ее от себя. Или же это буду я - Морриган, воспитанная в строгой морали и христианской силе духа. И все же, кажется, я не имею никакой власти над этой другой стороной своей личности. Каждый день я молю Господа, чтобы праведность и добродетель возобладали над моей безнравственностью.

Как же мне преодолеть эту безнравственную распущенность, которая вызывает отвращение у всего, что содержит хотя бы мизерные крупинки христианской и человеческой благопристойности. Если бы только мой дядя в своей заботе о моем благополучии не вынудил меня к замужеству! И все-таки это дурно - отвергать своего мужа. О, я, определенно, безумна, если должна делить свое сознание, чтобы удовлетворить и порочные аппетиты мужа, и нравственную частицу своей души.

Элейн озадаченно смотрела на записку. Что за чушь! «…делить свое сознание, чтобы удовлетворить и порочные аппетиты мужа, и нравственную частицу своей души». Ну и ну! Звучит, как фраза из сценария «мыльной оперы» девятнадцатого столетия. Как Чарльз или кто-нибудь другой может всерьез воспринимать это? Только сумасшедший написал бы…

…такую ерунду.

Элейн прерывисто вздохнула. Она с усилием подняла голову и встретилась взглядом с холодными синими глазами. Что она могла сказать? Что писала мелодраматическую историю для Кристиан Монитор [25]? Кто бы ни написал эту записку, он был чрезвычайно умен.

Если Элейн признается, кто она и откуда - она погибла.

Если и дальше станет притворяться Морриган - она погибла.

- Ну? - тихо спросил Чарльз. - Так ты писала это или нет?

Ах, немного не так: осужден, если делал, и осужден, если не делал.

Элейн опустила глаза на кольцо на своем пальце. При дневном свете золото отливало едва заметным красноватым оттенком. Поверх простого широкого обруча сверкал бриллиант в пол карата, насаженный на тонкое золотое кольцо.

Здесь не двадцатое столетье, чтобы она могла защитить себя. Там, возможно, Мэтью прислушался бы к ней. Она ничего не могла поделать с той другой жизнью, но могла попытаться исправить эту.

Элейн откинула голову и вгляделась в осколки синего льда.

- Нет. Нет, я этого не писала.

Чарльз искривил губы в сардонической усмешке:

- Какое «я» ты имеешь ввиду? Дай-ка взглянуть, как там в записке сказано, «я», которое подчиняется «порочным аппетитам» своего мужа, или «я», которое съеживается в христианском ужасе? Элейн-шлюху или Морриган-праведницу? Какая часть твоей натуры не написала это?

Ох. Как откровенно. Шлюха даже. Разве он должен называть ее шлюхой?

Чарльз схватил Элейн за плечи и стал трясти.

- Итак? - потребовал он. - Скажи мне! Кто из них написал эту нелепую записку?

Предательство. Каждая встряска, от которой стучали зубы, была, словно удар ножа в самое сердце. Боль, которую она чувствовала, когда Мэтью предал ее, не шла ни в какое сравнение с этой. Она никогда не отдавалась Мэтью целиком. Не так, как этому мужчине, который все брал и брал до тех пор, пока у нее ничего не оставалось. Она доверяла Чарльзу. Доверяла всем телом и душой. А он не верил ей. Назвал ее, Элейн, шлюхой. Тот факт, что она и не ждала, что он поверит ей, ни на йоту не смягчил мучительную агонию.

Чарльз оттолкнул от себя Элейн, словно не в силах был более выносить ее прикосновения. Ноги запутались в подоле красивого платья из розового муслина, и она самым унизительным образом рухнула на пол.

Он зарылся пальцами в свои волосы, вдруг напоминая собой сбитого с толку мальчишку.

- Я не верну тебя обратно в руки твоих чудовищных родственников. И не стану мириться с той зловонной старой ведьмой, именующейся Хэтти. Дэймон… я попрошу Дэймона обследовать тебя. Он лучше знает, что делать. А пока… - Чарльз откинул голову, словно искал ответ на мучившую его дилемму на потолке. - Пока ты останешься в этой комнате и займешься тем, что заставляет тебя чувствовать себя более… - он опустил голову, сковывая ее взглядом, -…более сдержанной. Переписывай Библию. Молись. Делай все, чем ты занималась до того, как мы… до того, как я заявил свои супружеские права.

Правый уголок губ потянулся к тонкому белому шраму на щеке. Он повернулся к двери.

- В ближайшее время подойдет Кейти, чтобы навести здесь порядок.

Элейн открыла рот, чтобы окликнуть его. Но гордость не позволила сделать это. Она скорее сгорела бы в аду, чем стала бы звать мужчину, не верившего ей.

Дверь захлопнулась. По крайней мере, он не запер ее, горько подумала Элейн. Ну разумеется, ключа в замке не оказалось. Элейн знала о существовании по крайней мере двух ключей. Один был у Хэтти. Второй - тот, что Элейн забрала у Кейти. Возможно, Хэтти потеряла свой ключ. В противном случае не было нужды воровать второй ключ - значит, похоже на то, что вскоре Элейн обнаружит себя запертой в спальне. Разве не так поступают с людьми, которые страдают безумием? Запирают их?

Элейн будет заточена, а Морриган, или кто там написал эту записку, нет.

Возможно, она сходит с ума. Где доказательство, что Морриган вернулась из двадцатого столетия? В действительности нет никаких доказательств, что она вообще была там. Все это могло оказаться галлюцинацией. И даже если это не так, всегда существовала возможность того, что Хэтти слышала бормотание Элейн во сне и доложила об этом тетке Морриган. А миссис Боули действовала, как она верила, в интересах своей племянницы, убеждая Чарльза, что его жена сумасшедшая, и таким образом намереваясь вернуть Морриган в лоно высокой нравственности.

Господи. Элейн и правда сошла с ума, если верила в возможность того, что кто-то пытался доказать ее безумие «в ее же интересах».

Элейн собрала туфли и расставила внизу гардероба.

Она успела развесить пару платьев до того, как Кейти влетела в комнату.

- О мэм. Я все слышала, и ни о чем не беспокойтесь, мы в это не верим - ни слуги, ни я! Я знаю, что вы не писали сами себе эти записки! И Джейми, лакей в комнате для завтраков, рассказал о том, как записку спрятали в салфетке и как она выпала, когда вы ее подняли. Я просто пойду сейчас и скажу лорду, что у него нет права думать то, что он думает.

Элейн закрыла глаза, услышав о последнем акте предательства. Слуги знали о записках и их предполагаемом авторе - сведения, которые они могли получить только от хозяина. Каким-то образом, это маленькое предательство причинило больше боли, чем вся предыдущая реакция лорда.

- Нет, не утруждайся, Кейти. Просто помоги мне развесить эту одежду, о’кей? - Элейн запоздало поняла маловероятное существование слова «о’кей» в девятнадцатом веке. Видя, как глаза служанки широко распахнулись, она поспешно добавила. - Спасибо за поддержку, Кейти, но лорд… - примет ее за помешанную, как только узнает правду, -… лорд и я должны сами все уладить между собой.

А когда это произойдет, у нее есть на примете еще парочка чудес, которые она хотела бы исполнить. Например, чтобы расступились воды морские или шея жирафа укоротилась.

Казалось, служанка немного успокоилась.

- Но как он мог подумать о чем-то подобном, миледи? Вы и лорд спали вместе и все такое. Как может мужчина так плохо думать о своей женщине?

Элейн так закусила губу, что почувствовала вкус крови во рту. Она в деталях вспомнила все те вещи, которые они совершали вместе с Чарльзом: исследующие ласки, поцелуи с ароматом лимона. Потом она осознала, что прошлой ночью Кейти спала в ее спальне. Неужели крики были слышны за стеной? Могло ли высказывание служанки свидетельствовать о том, что та знает гораздо больше о происходящем между Элейн и Чарльзом?

Смущение прошло само по себе. Какая разница, даже если все домочадцы слышали их? Находясь под замком, ей можно не беспокоиться о встрече лицом к лицу с кем бы то ни было.

Элейн и Кейти развесили платья. После этого Элейн беспокойными шагами исходила всю спальню вдоль и поперек. Она так жаждала мира и спокойствия. И хотела, чтобы лорд перестал предъявлять невыносимые требования.

Она посмотрела на искры пламени, танцующие и потрескивающие в камине. Свет свечи отбрасывал блики на шелковые обои и лакированную мебель. Отчетливый аромат горящего дерева и воска смешивался с запахом белого имбиря.

Мама всегда предупреждала ее сначала подумать, прежде чем желать чего-то. Желания, говорила она, иногда имеют привычку сбываться.

Элейн не притронулась к подносу с обедом, принесенным Кейти. В двадцатом веке она ни разу не отказывалась от еды, даже когда ей удалили миндалины. Зато исполнилось другое ее желание - этакий пережиток дней ее обжорства, когда она мечтала, чтобы хоть что-то отбило у нее аппетит.

Кейти села на кушетку у огня и стала делать аккуратные маленькие стежки на переднике. Корзина с одеждой, которую следовало заштопать, примостилась у ее ног.

Элейн узнала сорочку, которую Чарльз так поспешно сорвал с нее в тот день у ручья. Под ней лежала голубая бархатная амазонка, разорванная во время их танца у озера.

У тебя есть кое-что, принадлежащее мне, дорогая Элейн. Это спрятано на дне выдвигающегося ящика. Я хочу вернуть это.

Глядя на белый шелк, Элейн поняла, чего хотела Морриган. В поисках чего Хэтти буквально перевернула спальню вверх дном.

- Кейти, когда ты разбирала ящики, ты не находила… стеклянный шарик и завернутый в белый шелк сверток?

Кейти усиленно шила.

- Ну? - поторопила Элейн.

- Я… я правда не помню, миледи. Это было так давно.

- Не так уж и давно, Кейти, - Элейн охватила внезапная потребность покончить с этой шарадой, которая стоила ей всего. - Вспоминай, живо!

Элейн сжалась от этого резкого голоса, эхом пронесшегося от одного угла комнаты к другому. В нем прозвучала даже большая надменность, чем та, что была свойственна Чарльзу.

Сосчитав до двадцати, она глубоко вдохнула и выдохнула.

- Ну, давай же, Кейти, - произнесла она более мягко. - Там лежали небольшой голубой стеклянный шарик и веточка высушенной омелы, завернутая в белый шелк. Они находились в нижнем ящике комода. Вместе с сорочками. Я… - Элейн судорожно размышляла, мысли неслись одна за другой. Да? Ведь так? Она ведь? - Знаешь, я спрятала их от Хэтти. Она не хотела, чтобы у меня остались хоть какие-нибудь напоминания о… о нашей с лордом встрече.

Ты способна на большее, старушка-Элейн, съязвил тихий голос. Морриган тоже немного старовата, чтобы играть в шарики. А лорд, вероятно, предпочел бы подарить шарики Бен-Ва…

- Я нашла шарик, когда мы с лордом прогуливались. Это было еще до замужества. А омелу он подарил мне, когда… В чем дело, Кейти?

По щекам служанки лились слезы и капали на залатанный передник.

Элейн села на кушетку рядом с ней.

- Кейти, что случилось? Ты укололась иголкой?

Кейти зашмыгала носом.

- Я не знала, мэм. Честно слово, не знала!

У Элейн появилось дурное предчувствие.

- Чего не знала, Кейти?

- Не знала, зачем вы их хранили… Омела была такой засохшей и грязной, что я… - Кейти всхлипнула, -… я сожгла ее!

Первый удар.

- А что с шариком?

Служанка снова всхлипнула и вцепилась в передник.

- Я… отдала его своему младшему брату, он такой маленький и болезненный, и не может выходить на улицу поиграть, как другие дети, так что я подумала… Я подумала, что это было бы так мило, и решила, что вы не будете возражать, мэм, поэтому и отдала его ему!

«Вернее, ты имеешь в виду, что не думала, что я замечу», - угрюмо подумала Элейн. Второй удар, еще один мяч вне игры.

- А кусок белого шелка, Кейти? Что ты с ним сделала?

Кейти уже рыдала всерьез.

- О мэ-э-м! О мэм!

Третий удар.

- Я с-с-де-л-ла с-с-своей маме шелковый носовой платок из этого-о-о-а-а - у нее никогда раньше не было ничего столь замечательного, и я подумала… я думала…

- Я поняла, - вздохнула Элейн. - Ты не думала, что я замечу.

Кейти спрятала лицо в складках передника. Она рыдала, словно двойник Люсиль Болл.

Элейн с раздражением смотрела на склоненную голову служанки. Ее внимание привлекла сорочка, лежащая в корзине для шитья.

- Ладно, Кейти, неважно, - Элейн протянула руку и вытащила сорочку из корзины. Схватив разодранный лиф обеими руками, она резко дернула.

Ткань порвалась пополам.

Кейти оторвала голову от передника.

- Иди, найди мне какую-нибудь веточку, примерно размера омелы.

Кейти вытерла лицо фартуком, а затем высморкалась в него.

- О мэм, я не могу этого сделать! Я должна оставаться с вами!

Элейн поджала губы. В эту игру могут играть и двое.

- Может, мне рассказать его светлости о том, что ты уничтожила имущество своей хозяйки?

Кейти скрутила жгутом испачканный передник.

- О мэм! О мэм, пожалуйста, не делайте этого! Мне детей нужно кормить и…

- Знаю, знаю. Обувать. Тогда, полагаю, ты пойдешь и найдешь ветку.

Кейти бросила измазанный соплями передник в корзину. Пока служанка выполняла данное ей поручение, Элейн сочиняла записку, время от времени задумываясь и прикусывая кончик деревянной ручки. Вскоре Кейти вернулась, неся небольшую сучковатую ветку.

Элейн недоверчиво осмотрела ее.

Кейти робко улыбнулась:

- Это лучшее, что я смогла найти, мэм.

Элейн отправила Кейти с другим поручением. На этот раз служанка пошла, не споря.

Элейн подрезала ветку до удобного размера. К тому моменту, как ей удалось добиться сходства с веточкой омелы, она сломала все ногти и заработала столько заноз, что можно было бы использовать их для растопки. Она завернула новообращенную ветку в белый шелк, ранее бывший женской сорочкой.

Кейти вернулась с хрустальным графином, наполненным янтарной жидкостью. Элейн вытащила пробку - миниатюрный хрустальный шарик - и оглянулась в поисках чего-нибудь, что помогло бы отломать ножку пробки. Испорченная сорочка лежала на полу возле кушетки. Элейн подхватила шелк и обернула им пробку. Она отнесла завернутую хрустальную пробку на стол, положила ее на Библию и ударила бронзовым канделябром.

- Мэм! О мэм, что вы делаете? Вы разбили хрусталь, а я забрала его из гостиной! Дворецкий видел, как я взяла его, и подумает, что это я его разбила! О мэм!

Элейн осторожно развернула шелк. От миниатюрного шарика откололась ножка. Она поднесла шарик к свету.

- Тсс, Кейти! Я скажу дворецкому, что ты этого не делала. Тебя не накажут, обещаю.

- О, но мэм, его светлость, он-то точно сделает меня ответственной за это! Вместо вас! О мэм, он наверняка уволит меня!

Плач Кейти наткнулся на глухую стену. Элейн размышляла о том, что хрустальный шарик наверняка был большим и прозрачным, но это могло сработать.

- Кейти, на столе лежит записка. Я хочу, чтобы ты передала ее Хэтти.

Девушка открыла рот. В глазах служанки появился страх.

- Ты же знаешь, где находится комната Хэтти, не так ли?

Неохотный кивок.

Элейн снова взяла записку и протянула ее молодой служанке.

В ней окрепла решимость.

- Тогда отдай это ей, или я сейчас же расскажу его светлости, какой неуклюжий и безответственный из тебя вор.

Кейти уставилась на нее своими большими карими глазами раненной коровы. Нет, глазами Джаспер. Элейн указала на дверь.

Кейти вернулась молчаливой. Элейн воздержалась от расспросов служанки, прекрасно понимая, какой несносной могла быть Хэтти. Служанка свернула грязный передник и уложила его сверху на кучку заштопанных вещей на кушетке. Элейн воздержалась от комментария.

Наступило, а затем и прошло время отхода ко сну. Куча заштопанной одежды все росла. Покалеченная нога Элейн ныла знакомой нарастающей болью от перенапряжения. Прошлой ночью Чарльз держал ее в своих руках, целовал и поглаживал сжавшиеся в тугой узел мускулы. А она, как безмолвное домашнее животное, позволяла ему проделывать все это.

Теперь настало время прекратить этот фарс.

Но записка Элейн не возымела ожидаемого эффекта. Уже, должно быть, почти полночь, беспокойно подумала Элейн, и ни слова подтверждения. Кейти так и заснула поверх своей штопки.

Элейн поворошила дрова в камине. Кейти во сне похрапывала. Элейн осторожно собрала ворох заштопанной одежды и переложила его в корзину. Затем потрясла служанку за плечо.

- Кейти? Кейти, ты спишь?

Кейти испустила долгий, свистящий храп. На лице Элейн появилась невольная усмешка. Она уложила служанку на кушетку и накрыла ее халатом.

В дверь тихо постучали.

Сердцебиение Элейн участилось. Чарльз? Уж не решил ли он, как и прежде, заявить о своих супружеских правах? Она покраснела от мысли о том, с какой силой она желала, чтобы это было так.

Кто-то подсунул под дверь записку - лист бумаги, поразительно белый во мрачном сумраке. Элейн выждала несколько долгих секунд, прежде чем взять его. Почерк был даже более наклоненным, чем обычно.

Дорогая Элейн,

Я думала, что ты… как это говорят люди твоей эпохи?… посмотришь на вещи моими глазами. Помнишь тот маленький ручеек в лесу, где ты с таким завидным аппетитом наслаждалась Арлкоттом? Встретимся через час. Думаю, мне не нужно напоминать тебе, чтобы ты захватила с собой мои вещи.

Кровь прилила к щекам Элейн. Откуда этот человек узнал о том, что они с Чарльзом делали в тот день? Никто не мог знать об этом, кроме нее и, разумеется, Чарльза.

Она вспомнила, что Боули видели их возвращение с прогулки. Не требовалось богатого воображения, чтобы понять, чем они занимались. Одежда промокла насквозь и испачкалась. Было вполне очевидно, что они занимались любовью, даже тем, кто нашел своих детей в капусте. В записке не упоминалось конкретно о том, что Элейн ублажала Чарльза губами. В ней просто говорилось, что она наслаждалась им с «завидным аппетитом». В четвертой записке тоже писалось нечто подобное про аппетит. Она старательно гнала от себя мысли о записке, сообщающей, что Морриган все известно.

Кейти счастливо похрапывала на кушетке. Элейн засомневалась, стоит ли будить ее. Страх, что Кейти узнает о ее «переселении», пересилил страх от встречи лицом к лицу с автором записок. Которым, предположительно, была вернувшаяся Морриган. Она оставила служанку, пребывающей в завидном забвении.

Элейн схватила накидку из гардероба. Засунула шарик глубоко в карман и спрятала шелковый сверток в складках мягкой шерсти. Хотя в записке было указано время встречи через час, у Элейн не было часов, и, вполне вероятно, поиск нужного места в темноте займет какое-то время.

Она спустилась вниз по лестнице и вышла из дома, не замеченная лакеем.

Элейн ободряюще подумала, что ночное небо, освещенное серебристой луной, - это лучше, чем ничего. Воздух был ледяным или, может, ей это только так казалось по сравнению с теплом и уютом спальни. Или это просто кровь застыла в ее жилах.

Элейн шла и шла, спотыкаясь, прихрамывая, надеясь, молясь. Больше всего молясь. Пожалуйста, только бы ее решение оказалось верным. Только бы выяснить, кто стоит за всем этим. Только бы ей удалось найти виновника и покончить с шантажом. Пожалуйста, позволь обрести какой ни на есть покой и безопасность. Пожалуйста, пусть Чарльз вернется к ней.

Деревья заслонили небо. Элейн брела наугад, с растущей с каждым неуверенным шагом паникой, когда впереди на расстоянии заметила шар танцующего и мерцающего света. Мурашки побежали по ее спине. Она вспомнила, как бабушка рассказывала ей о блуждающем огоньке, призрачном шаре света, который озорно следовал за ничего не подозревающими жертвами. Сверхъестественный или нет, но он составил бы более приятную компанию, нежели человек, написавший эти записки. Стараясь ступать тихо, Элейн направилась в сторону колеблющегося шара.

Свет оставался неподвижным, и оказался разведенным костром.

Ледяная вода просочилась сквозь подошву обуви. Шерстяная накидка давила на плечи, а подол превратился в огромную губку. Она потеряла равновесие, споткнувшись о какое-то бревно, которого, казалось, в этом ручье раньше не было.

Элейн, скривившись, поднялась на ноги. Мягкое и прогнившее бревно до сих пор было теплым от солнца. Идеальное убежище для ночных тварей. Она тут же почувствовала тысячи крошечных острых уколов мурашек, пробежавших по ее телу, представив себе всех возможных насекомых, которые могли обитать в этом трухлявом дереве. Муравьи. Термиты. Жуки. Пауки. Конечно, это просто воображение, но от этой мысли легче не стало.

Попытавшись отодвинуться от бревна, она обнаружила, что ее накидка застряла. Задрожав, Элейн провела взглядом по накидке, стремясь определить, за что она зацепилась.

Сверху выпирал кусок проволоки. Под ним бревно было мягким и мокрым.

И липким. Узкий ствол окружали космы жесткой травы.

Элейн пристальнее всмотрелась в это странное бревно. Оно было очень светлым на конце, где торчала проволока. Что-то подозрительно блестело под сорной травой.

Элейн подошла ближе, обнаружив, что заслоняла собой тот незначительный свет, идущий от огня. Затем ступила еще чуть ближе.

- Ааааа!

Элейн отпрыгнула так далеко, насколько смогла. Накидка порвалась с резким звуком посреди тихой ночи.

Она с громким всплеском упала в ледяной ручей. Маленький камень сильно впился ей в копчик. Но Элейн даже не почувствовала боли. Не почувствовала и ледяной воды, намочившей шерсть, шелк, турнюр и снова шелк.

Это было не бревно. И космы - не пучки сорной травы. А то, что мерцало в темноте, оказалось глазом.

Человеческим глазом.