Простофиля Вильсон

Глава XX Убийца посмеивается

Однообразно потянулись недели; никто из друзей не посещал заточенных в тюрьму близнецов, кроме их адвоката да еще Пэтси Купер; но вот настал наконец день суда — самый мрачный день в жизни Вильсона, ибо, несмотря на все его неутомимые старания найти следы исчезнувшего соучастника, тот как в воду канул. Словом «соучастник» Вильсон давно уже стал называть некое неизвестное лицо, хотя далеко не был убежден в правильности этого термина. Все-таки, если он был их соучастником, почему же тогда близнецы не последовали его примеру и не бежали, как он, а остались возле трупа убитого, чтобы быть схваченными на месте?

Разумеется, зал суда был битком набит, и следовало предполагать, что так и будет до конца процесса, ибо не только в городе, но и на много миль вокруг все только о нем и говорили. Миссис Прэтт в глубоком трауре и Том с черным крепом на шляпе занимали места рядом с Пемброком Говардом, который выступал в роли прокурора, а позади разместились бесчисленные друзья их семьи. На стороне же близнецов оставался только один-единственный человек — их участливая, сострадательная старушка хозяйка. Она сидела возле Вильсона и казалась воплощением доброжелательства, чем немало его подбадривала. В «негритянском углу» можно было видеть Чемберса и Рокси — она была в хорошем платье, и в кармане у нее лежал документ о выкупе. Это было ее самое главное богатство, с которым она не расставалась ни днем, ни ночью. Вступив во владение наследством, Том назначил ей ежемесячную пенсию в тридцать пять долларов, причем не мог удержаться, чтоб не заметить вслух: «Спасибо близнецам, что они сделали нас с вами богатыми!» Но Рокси так возмутилась, услышав подобные речи, что Том уже больше их не повторял. Подумать только, негодовала Рокси, покойный судья обращался с ее ребенком в тысячу раз лучше, чем тот заслуживал, и сама она никогда не слышала от него дурного слова! Да она готова растерзать этих злодеев чужеземцев — такого человека убили! И она не успокоится, пока не увидит их на виселице! Она будет здесь, в суде, до самого конца и, как только прочитают решение, во всю глотку закричит «ура!», — пускай ее в тюрьму сажают за такое поведение хоть на целый год! Она тряхнула головой, повязанной платком, и прибавила:

— Когда их приговорят, я подскочу до потолка от радости!

Пемброк Говард произнес довольно краткую обвинительную речь. Он заявил, что собирается доказать при помощи цепи косвенных улик, ни одно звено которой не нарушено, что обвиняемый совершил это убийство, и совершил его отчасти из мести, а отчасти из желания обезопасить собственную жизнь, и что его брат, присутствуя при этом, стал соучастником наиболее подлого из всех известных человечеству злодеяний — убийства; что только самая черная душа могла замыслить и только самая трусливая рука — осуществить это злодеяние; что убийца разбил сердце преданной сестры, отнял счастье у юного племянника, которого покойный любил, как родного сына, и поверг город в скорбь и печаль. Пемброк Говард требовал самой суровой кары для преступников и не сомневался, что эта кара будет к ним применена. Остальные доводы он приберег для своей заключительной речи.

Прокурор сел, растроганный собственным красноречием, и вся публика в зале была тоже растрогана, некоторые женщины — в том числе и миссис Прэтт — плакали, и не одна пара глаз была с ненавистью устремлена на несчастных подсудимых.

Один за другим выступали свидетели обвинения, которых допрашивали очень обстоятельно. Но Вильсон не стал задерживать их и устраивать перекрестный допрос. Он понимал, что его подзащитным это пользы не принесет. Публика жалела Простофилю: ему, как начинающему адвокату, этот процесс не обещал славы.

Несколько свидетелей показали под присягой, что судья Дрисколл говорил в своей публичной речи, что близнецы отыщут потерянный кинжал, если им понадобится кого-нибудь убить. Это было известно и раньше, но сейчас прозвучало как роковое пророчество, и по притихшему залу, потрясенному пересказом этих страшных слов, пронесся взволнованный шепот.

Тут поднялся прокурор и заявил, что в день смерти судьи Дрисколла ему довелось с ним беседовать, и он узнал следующее: адвокат обвиняемых принес ему вызов на дуэль от лица, судимого ныне за преступление, но мистер Дрисколл не принял вызова, мотивируя свой отказ тем, что этот человек — убийца, однако многозначительно добавил: «Я не хочу встречаться с ним на поле чести», давая этим понять, что при других обстоятельствах он к его услугам. По всей вероятности, тот, кому ныне предъявлено обвинение в убийстве судьи, был предупрежден, что при следующей встрече он должен убить мистера Дрисколла, в противном случае судья убьет его. Если адвокат подсудимых подтверждает это заявление, прокурор согласен не требовать у него свидетельских показаний по этому вопросу. Мистер Вильсон заявил, что ничего не опровергает. В зале шепот: «Дело принимает плохой оборот для обвиняемых».

Миссис Прэтт, допрошенная в качестве свидетельницы, заявила, что криков брата она не слышала и не знает, что ее разбудило, — вернее всего, чьи-то поспешные шаги, приближавшиеся к дому. Она вскочила с постели и, в чем была, поспешила в прихожую; услышав, что кто-то взбегает по парадной лестнице, она побежала следом. В гостиной она увидела подсудимых, стоящих над ее убитым братом. (Тут ее голос прервался, и она разрыдалась. Волнение в зале.) Продолжая свои показания, миссис Прэтт заявила, что следом за ней в гостиную вошли мистер Роджерс и мистер Бэкстон.

Отвечая на вопросы Вильсона, она показала, что близнецы заявили о своей невиновности, они утверждали, что прогуливались по улице и, услышав крики еще довольно далеко от дома судьи, поспешили на помощь; они упросили ее и упомянутых двух джентльменов осмотреть их руки и платье, — и это было сделано, причем никаких следов крови не оказалось.

Свидетели Роджерс и Бэкстон подтвердили показания миссис Прэтт.

Далее суд установил обстоятельства, при которых был обнаружен кинжал, и ознакомился с объявлением, содержавшим подробнейшее описание кинжала и обещание вознаграждения тому, кто его доставит, причем сличение кинжала с его описанием доказало, что это и есть тот самый пропавший кинжал. Затем суд уточнил кое-какие подробности, и на этом представление материалов обвинения было закончено.

Вильсон заявил, что им вызваны три свидетеля: барышни Кларксон, которые могут подтвердить, что спустя несколько минут после того, как раздались крики о помощи, они столкнулись с молодой женщиной под вуалью, выбежавшей из боковой калитки со двора судьи Дрисколла. Их показания, подчеркнул Вильсон, вместе с некоторыми другими обстоятельствами, которые он желал бы довести до сведения суда, должны, по его мнению, убедить суд, что в этом преступлении замешано еще какое-то лицо, до сих пор не найденное, и что в интересах подсудимых он требует отсрочки судебного разбирательства до тех пор, пока это лицо не будет обнаружено. Что касается допроса свидетельниц, то, вследствие позднего часа, он просит перенести его на следующее утро.

Публика высыпала на улицу и, расходясь по домам группами и парами, азартно, с жадным интересом обсуждала события дня; казалось, все сегодня развлекались в полную меру и были довольны, — все, кроме обвиняемых, конечно, их адвоката и преданной им старушки. Им этот день не принес ничего обнадеживающего и радостного.

При прощании с близнецами тетя Пэтси пыталась сделать веселое лицо и бодрым тоном пожелать им спокойной ночи, но вместо этого вдруг расплакалась.

Том хоть и чувствовал себя неуязвимым, но торжественный судебный ритуал сперва произвел на него угнетающее впечатление и вызвал смутную тревогу в его душе, так как он всегда легко поддавался страху. Но когда суду стала очевидна вся несостоятельность того, на чем строил свою защиту Вильсон, Том снова успокоился и даже возликовал. Он ушел из суда, исполненный презрительной жалости к Вильсону. «Девицы Кларксон встретили где-то на задворках неизвестную женщину, — думал он, — вот его козырь! Пусть попробует ее найти, даю ему сто лет сроку, а то и двести, пожалуйста! Была да сплыла, и платье сгорело, и пепел развеян». И Том в сотый раз похвалил себя за то, какой он молодец, как хитро застраховал себя не только от разоблачения, но от всякого намека на подозрение!

«Ведь почти всегда в таких случаях кто-то чего-то недоглядел, оставил какой-то крохотный след, какую-то царапину — и это влечет за собой разоблачение. А вот уж я не оставил ни малейшего следа! Как птица, что пролетела по небу темной ночью! Только тот, кто выследит птицу в ночном небе, может угадать, что это я убил судью, другим не дознаться! И ведь надо же было, чтоб такое дело досталось бедняге Вильсону! Боже, вот-то будет потеха, когда этот простофиля начнет обшаривать все углы и закоулки, разыскивая несуществующую женщину, в то время как тот, кого он ищет, торчит у него перед глазами!» Чем больше Том размышлял об этом, тем забавнее казалась ему вся история. Наконец он решил про себя: «Я его изведу: до самой смерти буду спрашивать об этой женщине. Как увижу с кем-нибудь в компании, прикинусь простачком и с дружеским видом наступлю ему на мозоль. Уж я его позлю, как бывало, когда я осведомлялся о его успехах в юриспруденции, хотя знал, что никаких успехов нет. «Ну как, — скажу, — Простофиля, все еще не напали на ее след, а?»

Том чуть не захохотал, но вовремя спохватился — нельзя, кругом народ, а ему положено скорбеть по дядюшке! И тогда он решил отложить удовольствие на вечер и наведаться к Вильсону; у того, верно, будет дрянное настроение — его защита-то провалилась с треском! Ну, он, конечно, посочувствует Вильсону, выразит ему участие и уж доведет его до белого каления…

А Вильсон даже ужинать не стал — пропал аппетит. Он извлек свою коллекцию отпечатков, снятых у женщин, и уже час, а то и более, сидел, мрачно вглядываясь в свои стеклышки, стараясь убедить себя, что где-то среди них находится и то, которое хранит отпечатки пальцев неуловимой особы, — очевидно, он его как-то пропустил. Однако и новые поиски не дали никаких результатов. Вильсон откинулся на спинку кресла, обхватил руками голову и предался унылым, бесплодным размышлениям.

Час спустя, когда уже стемнело, к нему зашел Том Дрисколл и, усевшись в кресло, сказал с добродушным смешком:

— Вот те на, что я вижу? Мы снова вернулись к былым забавам, которыми тешились в дни безвестности и одиночества! — Он взял одно из стеклышек и поднес его к лампе, чтоб получше разглядеть. — Полно кукситься, старина! Ну стоит ли впадать в отчаяние и опять хвататься за эти игрушки. Ну, не выгорело так не выгорело. Все пройдет, все наладится. — Он положил стекло на стол. — Вы что, думали — так уж и будет вам вечно везти?

— О нет, напротив, — со вздохом ответил Вильсон, — но я не могу поверить, что Луиджи убил вашего дядю, и мне его очень жаль. Вот почему я в таком настроении. И вам было бы так же горько, если бы вы не были предубеждены против этих молодых людей.

— Ну, не знаю, — буркнул Том, и лицо его потемнело от воспоминания о полученном пинке, — каюсь, симпатии к ним у меня нет, и причиной тому грубость, которую однажды позволил себе этот брюнет по отношению ко мне. Называйте это предубеждением, Простофиля, если вам угодно, но мне они не нравятся, и когда они получат по заслугам, меня вы не увидите среди плакальщиков.

Он взял в руки другое стеклышко и воскликнул:

— Смотрите, ярлычок старухи Рокси! Вы что, для украшения королевских дворцов собираете отпечатки негритянских лап? По дате, которая здесь указана, мне тогда было семь месяцев, и она кормила нас обоих: меня и своего негритянского щенка. Тут какая-то линия пересекает отпечаток большого пальца. Что это? — Он протянул стеклянную пластинку Вильсону.

— Обычное явление, — вяло ответил тот, почувствовав вдруг ужасную усталость. — Так бывает, когда на пальце порез или царапина… — и с равнодушным видом взяв пластинку, поднес ее к лампе.

И разом вся кровь отхлынула от его лица, рука затряслась, и он уставился на блестящую поверхность пластинки остекленевшим взглядом мертвеца.

— Господи боже, Вильсон, что с вами? Вам дурно?

Том вскочил, налил воды в стакан и поднес Вильсону, но тот, весь дрожа, отшатнулся.

— Нет, нет, не надо! — С трудом ловя губами воздух, он тупо и удивленно повел головой, как человек, которого внезапно оглушили чем-то. Потом сказал: — Кажется, мне лучше лечь, сегодня у меня был очень трудный день, и вообще последние дни я переутомился.

— В таком случае я уйду, а вы отдохните. Спокойной ночи, старина! — Но на прощанье он не мог отказать себе в удовольствии кольнуть Вильсона и добавил: — Не принимайте вашу неудачу так близко к сердцу, не всегда же везет. Ничего, вам еще удастся вздернуть кого-нибудь на виселицу!

«Смотри, как бы я не начал с тебя! — подумал Вильсон. — Хоть ты, ей-богу, дрянная собака, а мне все-таки тебя жаль!»

Он выпил для бодрости стакан холодного виски и снова сел за работу. Сравнивать случайно оставленные Томом отпечатки пальцев на стеклышке Рокси с отпечатками на кинжале он не стал: для его опытного глаза сходство было очевидно и так. Он занялся другим, время от времени бормоча себе под нос:

— Какой же я идиот! Искал зачем-то девушку, а о том, что это может быть мужчина, переодетый в женское платье, я и не подумал!

Итак, первым делом Вильсон достал стеклышко с отпечатками пальцев Тома, когда ему было двенадцать лет, затем — другое, с его же отпечатками в семимесячном возрасте, и обе эти пластинки приложил к той, на которой этот же субъект, сам того не подозревая, только что оставил отпечатки своих пальцев.

— Теперь у меня тут полная коллекция, — радостно сказал Вильсон и уселся поудобнее, чтобы хорошенько рассмотреть свои экспонаты и насладиться ими.

Но насладиться ему не пришлось. Сперва он долго, словно отупев от изумления, взирал на стекла, наконец положил их на стол и воскликнул:

— Черт возьми, ничего не понимаю! Отпечатки, когда он был младенцем, совершенно не похожи на остальные!

С полчаса Вильсон расхаживал по комнате, упорно думая, что бы это могло означать, потом вытащил откуда-то еще два стеклышка.

Он снова сел за стол и долго еще бился над этой головоломкой, хотя уже почти потерял надежду.

— Ну что толку ломать голову! — бормотал он. — Совершенно непонятная история! Они не совпадают, а я все-таки даю голову на отсечение, что всегда записывал имена и даты правильно. Значит, все его отпечатки должны быть одинаковы. Я еще ни разу в жизни не ошибся, наклеивая ярлычки. Нет, тут что-то загадочное!

Под конец Вильсон почувствовал невыносимую усталость, мысли его стали путаться. Не поспать ли ему, а утром с ясной головой снова взяться за дело? Авось что-нибудь и надумается. На час он забылся тяжелым, беспокойным сном, но вдруг словно что-то толкнуло его, и он сел на постели, еще окончательно не проснувшись.

— Что мне снилось? Что? — мучительно пытался он припомнить. — Похоже на разгадку…

И, не договорив, он одним прыжком перелетел с кровати на середину комнаты, подкрутил фитиль в лампе и схватил со стола стеклышки с отпечатками пальцев Тома. Одного беглого взгляда на них было для него довольно, чтоб воскликнуть:

— Ну конечно же! Силы небесные! Вот так открытие! И целых двадцать три года никто ничего не подозревал!