Проталины

Над Витимом угрюмым,

Над таежною далью

Встали русские думы

Моей бабушки Дарьи.

Встали русским весельем,

Встали русской тревогой

Над Сибирью весенней,

Над моею дорогой.

Золотистые лица.

Солнца сонного сгустки…

Это в вены стучится

Кровь Анисьи, тунгуски.

И уводит надолго

Вечно новая новь,

Кровь поляка седого

И татарская кровь.

По любимой, приветной,

Не по чьей-то другой,

По земле по заветной,

По земле дорогой.

На которой мне светят

Издалека огни,

Где за все я в ответе

В эти щедрые дни.

Сердцу навеки близки

Солнца литые блики.

Елей колючих нежность,

Кедров тяжелых щедрость.

Сердцу покой не важен,

Сердце никто не свяжет.

На сердце вспышки радуг,

Горе мое и радость.

Много в нем накопилось.

Хочешь, чтоб поделилась?

Ах, сколько радости вы дали мне,

Вокзалы, стройки, села, рудники,

Дороги близкие и дальние,

Дороги легкие и трудные.

Горами, реками, долинами,

Чудесными утрами ранними

Меня вели путями длинными

Сердца, не понятые ранее.

Стучали ливни ошалевшие,

Подкованы ночными грозами.

Ракитники отяжелевшие

Ветра натягивали тросами.

Меня по-новому встречали.

Меня учили по-другому:

Ручьев драчливыми речами,

Тревогой, выгнавшей из дому.

Огнем закатного пожарища,

До этих месяцев хранимого,

Глазами светлыми товарищей,

Глазами темными любимого.

И вот у рубежа приметного

Я говорю теперь непрошено,

Как много я сумею светлого,

Как много я смогу хорошего!

Холодный ветер краски леса стер,

И долго мелкий дождь шумел потом.

Давай зажжем на берегу костер,

На северном, на тихом, на пустом.

Хочу с тобою думать у костра

Все ту же думу ясную одну,

Что осенью особенно остра

Тоска людей по яркому огню.

Хочу, чтоб в обесцвеченный простор

Летели тучи острых желтых стрел.

Давай зажжем на берегу костер,

Давай зажжем костер, чтоб он горел.

Вот и кончилась моя тягота,

По плечу затеи любые.

Голубика, лесная ягода,

Раскрывает глаза голубые.

Будут тучи, и будет вёдро.

Будут вспышки зарниц во мгле,

Будут ягоды спелой ведра

Руки женщин тянуть к земле.

К той земле, над которой встали

Золотые цветы, жарки,

По которой любые дали

Так знакомы мне и легки.

Спящий город сутулится,

Видит странные сны.

Перечеркнуты улицы

Зорким взглядом луны.

Подытожена с вечера

Дня обычного жизнь.

Бредя сказками вечными,

Гасят свет этажи.

Даль, туманами смятая,

Скроет рек берега,

И на город косматая

Наступает тайга.

В ярой радости щедры,

Словно счастье само,

Исступленные кедры

Гладят щеки домов.

После долгой разлуки,

Стосковавшись всерьез,

К окнам тянутся руки

Легких, светлых берез.

И под хвойными ливнями,

В непонятном хмелю,

Я губами счастливыми

Свежесть сосен ловлю.

Думы памятью вяжет

Речка с именем Кан.

Льдины стаей лебяжьей

Держат путь в океан.

Держат путь торопливо,

Словно знают куда.

Синевы переливы,

Золотая вода.

Ледохода раскаты

Снова слышно везде,

Снова гаснут закаты

В ошалевшей воде.

И сверкает литая

Над рекою звезда,

Оттого золотая

С золотинкой вода.

Давней ночью в тумане

Снился мне океан,

Красота глухомани,

Сердцу памятный Кан!

Чем пахнет ветер в стороне таежной,

Чем пахнет ветер, горький и тревожный?

Чем пахнет эта радость расстояний

Меж редкими речными пристанями,

Где в полный рост встают над далью росной

Густой зарей обрызганные сосны?

Рожденные сибирскою землею,

Чем пахнут сосны? — Солнцем и смолою.

У ветра на сосновом перегоне

Просмолены горячие ладони.

Опять от веселого гула

Весь лес пробудиться готов.

На ветках хмельного багула

Лиловая накипь цветов.

Опять по-весеннему алы

Лукавые губы девчат,

А ветры таежных привалов

Ночными кострами горчат.

И солнечным светом согрето,

В сосновой густой тишине

Не слушает сердце советов,

Бунтующей верит весне!

Я недаром в эту рань проснулась

Сосчитать веселые лета,

Это снова губ моих коснулась

Горечь тополиного листа.

Руки расплету и вскину голову,

Позабуду важные дела.

Буду жить по-новому, по-новому —

Так, как я ни разу не жила.

Знаю, все найду, что так искала,

Без чего на свете не прожить.

…Хорошо бы холодом Байкала

Ненадолго щеки освежить.

Золоченые стрелки время мнут.

До начала урока десять минут.

Сколько вновь передумано нужного, верного

До начала урока, до самого первого.

Через десять минут открываются книжки,

И встают из-за парт озорные мальчишки.

И смешные девчонки встают у стола,

Вот такою недавно сама ты была.

Вот такою. С таким же уверенным взглядом

Ты под знаменем шла с пионерским отрядом.

Составляла в кино, на экскурсии списки,

Получала порой от мальчишек записки.

Ты войдешь к ним сейчас. Ты так много мечтала,

Чтобы с будущим встреча дороже им стала,

Чтобы новые страны открыла зима.

Не забудь, что такою была ты сама.

Золоченые стрелки время мнут.

До начала урока десять минут.

Кедровый настойчивый ропот.

На склонах, как звезды, жарки.

Мы шли по запутанным тропам,

В назойливых тучах мошки.

Мы днем проклинали сквозь зубы

Июньскую злую жару,

А ночью мечтали о шубах,

Озябшие жались к костру.

Нам снились дороги, дороги.

Был каждый от устали пьян,

Но снова нас ждали отроги

Таинственных синих Саян.

Рассветы вставали над нами,

И снова казались легки

Нагруженные камнями,

Увесистые рюкзаки.

Волны рек размыли берега.

Широка весенняя распутица.

Скоро вновь заветная тайга

Горькою черемухой распустится.

Беспокойных мыслей маята.

Никуда не деться от нашествия.

Люди правы — я теперь не та,

Влюблена в весну до сумасшествия.

С этим не поделать ни черта!

Радости и горя в сердце поровну.

Подошла последняя черта

Моему изменчивому норову.

«Ой, калинка-малинка» —

Песня кружится бойко.

Уезжает Галинка

На далекую стройку.

Песни радостной сила,

Как весна, необъятна.

Почему загрустила,

И самой непонятно.

Над родимою крышей

Скрылись тонкие елки.

Провожать ее вышел

Первый парень в поселке.

Ветер речку не мутит

В этот полдень погожий.

Парень шуток не шутит,

На себя не похожий.

«Ой, калинка-малинка» —

Песня кружится бойко,

Уезжает Галинка

На далекую стройку

За рекой березы стали рыжими,

Тополя посыпаны золой.

Нас опять ветра из дому выжили,

Повели осеннею землей.

Скоро вновь снега покроют крыши,

Ляжет лед на стекла зимних рам,

А пока дорожной пылью дышим

И туман глотаем по утрам.

Ночи прямо в волны звезды сеют,

И они горят живым огнем.

Мы не зря плывем по Енисею,

В дальнее и новое плывем.

Мне не было лучше подарка

За эти дорожные дни.

Нас ночью встречает Игарка,

Рассыпав огни на огни.

Блестит и горит у причала,

Чернеет, как уголь, вода.

Она тяжело укачала

Груженные лесом суда.

Пусть в памяти все сохранится.

От этого думы светлей.

Глядит в Енисей заграница

Глазами своих кораблей.

И часа не дремлет Игарка,

По горло работы у ней,

А небу холодному жарко

От сотен летящих огней.

Чем еще мне помнится Игарка?

Что еще ей для меня не жалко?

…В памяти плывет легко и ярко

Лесовоз с названьем «Иоканка».

Бурями несмытое морскими,

На борту размашисто алеет

«Иоканка» — ласковое имя,

Всех имен моложе и милее.

Пусть другие, в чьих сердцах остуда,

Встречею такой не дорожат.

Слушай, «Иоканка», ты откуда,

И куда пути твои лежат?

Отвечают волны на вопросы,

Что тебя мне больше не найти.

С именем таким весенним просто

Всеми океанами пройти.

Еще листву стряхнуть не смея,

Березки стынут в серебре.

Летит метель над Енисеем,

Метет снегами в сентябре.

И тучи, мягкие, как байка,

На берега роняют тень,

И чайки зябнут, зябнут чайки,

Кружась над палубой весь день.

Их столько здесь, таких хороших,

Таких доверчиво своих,

Им хлеб с кормы девчата крошат

И горячо жалеют их.

Но чайки безрассудно смелы.

Они содружеством сильны.

Летят, крылом срывая белым

Седое кружево с волны.

А солнце тусклой желтой льдинкой

Висит у черта на рогах.

Где это все? Да под Дудинкой

И от Норильска в трех шагах.

Вокруг не видно ни души.

Гольцов неровна линия.

Кедровник мягок и пушист,

В звенящих прядях инея.

Бегут следы упругих лыж

За дальние пригорки.

Хоть на минуту ты услышь

Деревьев запах горький.

Пойми запутанный в снегах

Следов зверушьих почерк.

Почувствуй привкус на губах

Смолистых крепких почек.

В гостях у хвойной тишины

Пройдет твоя усталость,

И ты поймешь, что до весны

Недолго ждать осталось.

Даль была в неоглядных сугробах белых,

А дорога пока на кальке.

Вот тогда-то в бригаде ребят умелых

Появилась Чернова Валька.

Уступает версты тайга не щедро.

Здесь особый нужен закал.

И косились на Вальку столетние кедры

Иронически, свысока.

У девчонки глаза — не глаза, смородина,

Век глядел бы, да сердца жалко.

Разгорелись смуглые щеки с мороза,

Без анкеты ясно — южанка.

Не вязалась как-то она с палаткою,

С ветром встречным, с тайгой нехоженой,

Слишком хрупкая, слишком яркая,

На других девчат не похожая.

Труд в бригаде, как радость, делили поровну,

Но сибирский январь жесток.

Иногда отодвинет парень в сторону,

Скажет: — Дай, помогу чуток!—

Не сдавалась.

Сердилась: — Где ж равноправие!—

Не сдавалась, со всеми шла,

Поднимала лопатою мерзлый гравий

И мозолям счет не вела.

Становилась даже как будто выше.

Трудный день угасал сурово.

У костра вспоминала родные вишни,

О дорогах мечтала новых.

Лишь для слабых мир необъятный узок,

Настоящее счастье сложно.

И весной прошли лесовозы с грузом

По шоссе, что в тайге проложено.

Хороша Сибирь! А люди какие!

Вальке с ними жить и тревожиться.

Написала маме в далекий Киев:

«Я теперь навсегда таежница!»

«Брови тоньше хвоинок сосновых

И темней соболиных мехов».

Сердце тянется снова и снова

К неоконченным строкам стихов.

Позабыть бы давно их, и точка.

Разве мало на свете других?

Что мне в этих доверчивых строчках,

Привезенных из дальней тайги?

Издалека, из синей тревоги,

Из забытого детского сна,

Где в распадках медвежьи берлоги,

Где хозяйка всему — тишина.

Где доныне живет на заимке

Та, что парня любого смелей,

Та, чьи брови тонки, как хвоинки,

Та, чьи брови темней соболей.

Ей сродни и ручьев перезвоны

И прохладные поросли мхов.

Сердце тянется снова и снова

К неоконченным строкам стихов.

От лишней суеты или от лени,

За что уже кляла себя не раз,

Я столько лет не видела оленей,

Не видела больших печальных глаз.

И вот они идут тропой таежной,

Раскинув бархатистые рога,

И сердцу больше помнить невозможно,

Что мне другая радость дорога.

Над Саянами солнце проснуться готово,

Заревая туманится рань.

Кто придумал такое удачное слово,

Кто тебя окрестил, глухомань?

Глушь манит… Значит, бьется в озерные чаши

Ветровой налетающий хмель,

Значит, снова встречают смолистые чащи

Открывателей новых земель.

Значит, снова костры полыхают в распадках,

Значит, снова поют провода,

Розовеют рассветы на белых палатках,

И упрямо растут города.

Край сибирский, какой тебе гордости боле?

Было время, тоску затаив,

Шли к тебе не своею, а царскою волей

Оба каторжных деда мои.

Прогремев кандалами по снежным дорогам,

Принесли только горе с собой.

Край таежный, я знаю — ты встретил их строго

Пересыльной, нелегкой судьбой.

Но ты дал им больших расстояний тревогу,

Что звенела в метельной гульбе,

И не веря ни аду, ни раю, ни богу,

Вдруг поверили деды тебе.

И осталась в крови сила властного зова,

Шепот сизой сосновой хвои.

Ты зовешь, глухомань, меня снова и снова

В необжитые дебри свои.

Ты зовешь. Ты уже никуда не отпустишь,

В сердце свежесть твою берегу.

Счастья жизни моей там истоки и устья,

Где остались следы на снегу.

Там стихи открываются настежь,

Где звериные тропы бегут,

И охотник уходит по насту,

По глубокому насту в тайгу.

Зимы здесь и метельны и длинны.

Сколько трудных и радостных лет —

Только след, только след соболиный,

Осторожный и сбивчивый след.

Здесь мохнатый куржак от мороза,

Зябнут щеки на жгучем ветру,

И девчата из зверосовхоза

На работу идут поутру.

Здесь на лапки за сетками встали

Любопытные злые зверьки.

Засветили таежные дали

Золотые глаза-огоньки.

Здесь запевки кострами лесными,

Здесь нельзя обойтись без стихов,

Если искрами вспыхнет цветными

Соболиная сказка мехов.

Это все совсем не так далеко…

Пахнущие хвоей вечера,

В старом клубе встречи ненароком

И смешной влюбленности пора.

Тучи, проплывающие мимо,

На гольцах лиловых седина,

Берега свинцового Витима,

Бодайбинки рыжая волна.

Ель качнет пушистой длинной веткой.

На сугробах четкий след саней,

Но приходят письма очень редко

Из таежной юности моей.

И зовут, зовут в родные дали

За туманом звезды-огоньки.

Мне с годами только ближе стали,

Ближе и понятней земляки.