Провидец

Глава 16

На следующий день, крепко поразмыслив, я все же рассказал Купцову о своих намерениях. Фёдор Михайлович с пониманием выслушал мою исповедь и дал добро действовать инкогнито, обязуясь оказать всякое содействие.

- Будем надеяться, Николай Александрович, что всё получиться в лучшем виде, – задумчиво отвечал Купцов, – Имею опасения от того, что Император, думается, пребывает в дурном расположении духа из-за бунта.

- Прошу простить моё невежество, Фёдор Михайлович, о каком бунте Вы толкуете?

- Ох, это Вы меня простите, голубчик, – виновато взглянул статский советник, чиркая спичкою – Забегался и совершенно запамятовал уведомить.

- Не страшно, – поспешил я успокоить статского советника.

- Так вот в Питере, – щурясь от дыма, прикурил он папиросу, - работники подняли масштабный бунт на Путиловском заводе. К ним присоединились ещё Балтийский и Обуховский заводы. Рабочий люд собирается маршем пройти до Нового Петрограда, дабы подать Императору свои требования. Это без малого десять тысяч человек, понимаете? Армейские части привели в полную боевую готовность.

- Час от часу не легче, – потер я виски, – Видимо народ совершенно озлобился текущим своим положением.

- Очевидно, что так, – согласился Купцов, – Завтра все полицейские чины, как и жандармерия, будут брошены на сохранение порядка в городе. Вас же я освобождаю. Исполняйте задуманное, Николай Александрович, и заклинаю, будьте осторожны.

Я горячо поблагодарил Фёдора Михайловича и отправился домой, совершать приготовления.

Когда под ненастное утро я вернулся в «Механизмы и раритеты», Элиас, несмотря на раннее время, уже отпер лавку. Более того, в торговом зале оказалось не протолкнуться от посетителей - преподаватели гимназии чинно кушали кофий и обсуждали предстоящее выступление Государя, то и дело выбегая на улицу выкурить по папироске. Эдакое выездное заседание дискуссионного клуба.

Грядущая встреча с Императором невероятным образом воодушевила старого друга. Он словно помолодел на полтора десятка лет, и у меня не повернулся язык разочаровать его, заявив, что едва ли ему получится пробиться к Его Величеству через многочисленных жандармов императорской гвардии.

- Как я выгляжу, Коленька? — поинтересовался Элиас, пройдя в заднюю комнату в своих лучших визитке и полосатых брюках.

- Очень солидно. Ты всё твердо решил, друг мой? Остановись, пока ещё не поздно.

- И не подумаю, – гордо ответил Элиас, поправляя шейный платок, – Пойдем, извозчик нас ждет.

Оставив лавку на попечение нанятого Корхоненом студиозуса, мы вышли на улицу и велели извозчику ехать к Дворцовой площади, но, честно говоря, пешком получилось бы добраться до места гораздо быстрее. На дорогах было не протолкнуться от телег, карет и самоходных экипажей, да еще полицейские то и дело останавливали движение, давая проехать колоннам армейской техники.

Столпотворение на подъездах к площади царило такое, что кинохроникеру пришлось забраться на мраморный памятник Петра IV, а нас извозчик и вовсе высадил за два квартала до места назначения.

Шли мы в толпе, что напоминала тёмный вал океана, едва разбуженный первым порывом бури. Она текла вперёд медленно. Серые лица людей были подобны мутно - пенному гребню волны. Глаза блестели возбуждённо, слова кружились над толпой, как маленькие, серые птицы. Говорили негромко, серьёзно, словно оправдываясь друг перед другом.

Толпа нерешительно плескалась в каналах улиц, на мостах, разбиваясь на отдельные группы; гудела, споря и рассуждая, толкалась о стены домов и снова заливала середину улицы тёмной, жидкой массой. Шли, осторожно прислушиваясь, заглядывали вперёд, чего-то упрямо искали глазами.

Больше всего говорили о нашем Государе, убеждали друг друга, что он добрый, сердечный и всё понимает правильно. Что не от сладкой жизни подданные Его начали столь небывалую забастовку на Путиловском заводе. Но в словах, которыми рисовали Его образ, не было красок. Чувствовалось, что о нём давно, а может быть, и никогда вовсе не думали серьёзно, не представляли Его себе живым, реальным лицом.

Пока мы с Элиасом пробивались к лобному месту, на площадь выехал кортеж из трех самоходных экипажей, в сопровождении отряда конных драгунов Императорской гвардии, облаченных в золотые кирасы. Газетчики мигом повскакивали с насиженных мест и засверкали вспышками фотокамер. Гомон толпы заглушал ржание коней и лязг металла.

Вся процессия остановилась у лобного места, а следом протяжный звук горна наполнил всю площадь. Толпа замялась, окутывалась угрюмым и трепетным молчанием. Тишину нарушал лишь звон упряжи да крики стаи ворон, что кружили над площадью черной тучей. Солдаты сидели на лошадях и передках, глядя вперёд, через головы людей. Пушки самоходных экипажей были направлены в землю, словно нюхая её.

Его Величество Государь Император медленно взошел на пьедестал и устремил свой взор на огромную толпу, которой не было края. Он был очень высокий, тучный и кряжистый, как дуб, наш Государь. Ежели не седые волосы густой шевелюры и длинной роскошной бороды, его нельзя бы было назвать стариком: так свеж был румянец его полных щек - еще без морщин, таким молодым блеском сверкали его красивые, почти детские глаза, в которых не было и тени той жестокости, о которой слыла стоустая молва. Однако, во время своей службы я не раз имел случай убедиться, насколько ошибочно мнение, что глаза есть «зеркало души». Я видел бесов с глазами ангелов, и ангелов с глазами бесов.

Одет был Государь в очень длинную парадную мантию, из дорогого красного сукна, что не сумела скрыть его широкие плечи. На шее и на груди Его виднелись императорские регалии, состоящие из нескольких медалей и двух крестов. Густой соболиный воротник был под стать величественной короне, что покоилась на царском челе.

Через мгновение раздался громовой голос Императора, усиленный десятками граммофонов:

«Я вызвал вас для того, чтобы вы могли лично от Меня услышать слово Мое и непосредственно передать его вашим товарищам.

Прискорбные события с печальными, но неизбежными последствиями происходят от того, что вы дали себя вовлечь в заблуждение и обман изменниками и врагами нашей родины.

Приглашая вас идти подавать Мне прошение о нуждах ваших, они поднимали вас на бунт против Меня и Моего Правительства, насильственно отрывая вас от честного труда в такое время, когда все истинно - русские люди должны дружно и не покладая рук работать на одоление нашего упорного внешнего врага.

Стачки и мятежные сборища только возбуждают безработную толпу к таким беспорядкам, которые всегда заставляли и будут заставлять власти прибегать к военной силе, а это неизбежно вызывает и неповинные жертвы.

Знаю, что не легка жизнь рабочего. Многое надобно улучшить и упорядочить, но имейте терпение. Вы сами, по совести, понимаете, что следует быть справедливым и к вашим хозяевам и считаться с условиями нашей промышленности. Но мятежною толпою заявлять Мне о своих нуждах – преступно!

В попечениях Моих о рабочих людях озабочусь, чтобы все возможное к улучшению быта их было сделано и чтобы обеспечить им впредь законные пути для выяснения назревших их нужд.

Я верю в честные чувства рабочих людей и в непоколебимую преданность их Мне, а потому прощаю им вину их.

Теперь возвращайтесь к мирному труду вашему, благословясь, принимайтесь за дело вместе с вашими товарищами, и да будет Бог вам в помощь!».

После этих слов взор мой затянула алая пелена: хлопнул выстрел, голова Государя дернулась, а окровавленная корона мелодично запрыгала по ступеням трибуны...

Словно в бреду, я выхватил парадный щит из рук стоявшего рядом очумевшего гвардейца. Не успела стража и глазом моргнуть, как я взмыл к Его Величеству и выставил перед ним преграду. Щит выдержал удар пули, а следом же, взрывная волна с ужасающей силой шибанула в грудь, отбросила на спину и покатила кубарем. Тут же грохнули пушки императорского экипажа, разрушив две сторожевые вышки у въезда на площадь. По ушам ударил ужасающий грохот, и храм Великих Апостолов, что стоял подле площади, ушел под землю, поднимая к небу настоящее облако пыли.

Когда удалось отлипнуть от мостовой и оглядеться, Императора рядом уже не было. Всюду валялись разбросанные ударной волной люди, однако серьезно пострадала лишь стоявшая за оградой охрана. Меня самого контузило: в ушах стоял сплошной звон, навалилось головокружение, а в глазах посерело, отчего решительно не удавалось подняться и пришлось остаться на холодных камнях. Звуки так и не вернулись, краски померкли, и происходящее виделось дурным черно-белым сном: одни горожане пьяными движениями поднимались с земли, другие в панике разбегались с площади, в стремлении скорее покинуть опасное место. Мало кто задержался оказать помощь пострадавшим при взрыве, и на выходивших к площади мостах в один миг образовалась ужасная давка.

Серьезно пострадавших на площади перед обрушившимся храмом было немного: в основном контуженные горожане разбредались по окрестным улицам самостоятельно, а неотложная помощь требовалась лишь тем, кому не повезло попасть под удар разлетевшихся из окон осколков витражей. Но вот у площадной арки, где вырвалась из здания взрывная волна, брусчатка оказалась полностью залита кровью; там валялись переломанные тела и оторванные конечности. Было даже страшно представить, сколько людей угодило в провал подземного канала.

Сквозь пелену висевшей в воздухе пыли, я заметил Корхонена, который сидел на земле, зажимая ладонью окровавленный лоб.

- Элиас! - крикнул я, но друг меня не услышал.

Я пробрался к нему и подхватил под руки, помогая удержаться на ногах. Со всех сторон уже спешили на помощь неравнодушные, но я повел друга прямиком к выехавшему на площадь пароконному экипажу «скорой помощи». Санитары побежали за тяжелоранеными с носилками, принимать же пострадавших у экипажа остался врач. Корхонен ему серьезно раненным вовсе не показался, однако я выгреб из кармана несколько банкнот и запихнул скомканные купюры в нагрудный карман халата медика.

- Не заставляйте убеждать вас по-иному, - произнес я после этого, не слыша собственного голоса.

Врач явил сострадание и разрешил уложить Корхонена на одно из свободных мест. Выходило так, что всё задуманное мною пошло коту под хвост - без Элиаса к государю не попасть. Стало быть, дальше план война покажет.

Неожиданно в голове словно щелкнуло, и меня вмиг окружила ужасная какофония: кто-то кричал, кто-то плакал навзрыд, выл и скулил. Неподалеку надрывался колокол пожарной команды, пронзительно свистели полицейские чины, неразборчиво хрипела тарелка уличного громкоговорителя, и действительность враз перестала казаться жутким сном. Все это происходило здесь и сейчас. И происходило со мной.

Когда через пять минут экипаж укатил в госпиталь, а на смену ему приехало несколько новых, я сунул руки в карманы и зашагал прочь, спеша убраться с площади, прежде чем полицейские перекроют соседние улицы и с усердием начнут тотальную проверку документов.

Однако, далеко уйти не удалось. У самого моста путь мне преградил самоходный броневик с императорским гербом на борту, из которого вышли четыре крепких хлопчика в форме. Словно грибы после ливня, за спиной выросли ещё двое: «Именем Государя, следуйте за нами!».