Провидица поневоле

5

В это утро она проснулась с ощущением праздника. Так случалось в детстве, чаще всего в день воскресный, когда еще была жива маменька, а отцу не надо было на службу. Ощущение это складывалось из того, что она могла в любой момент видеть и быть рядом не с мамкой или гувернанткой-француженкой, а с двумя самыми любимыми людьми на свете. Позже, когда маменька заболела этой болезнью с каким-то пугающе тяжелым названием «ипохондрия», ощущение праздника перестало посещать ее. Она, конечно, могла видеть любимые лица в любую минуту, но мать, натужно улыбаясь, после нескольких фраз просила гувернантку увести ее, едва скрывая вспыхивающее в потухших глазах крайнее раздражение. Отцу тоже было не до нее, он постоянно бывал в заботах и больше времени уделял докторам, сделавшимся в их доме постоянными гостями, нежели собственной дочери. После смерти маменьки она и вовсе перестала ощущать этот радостный настрой даже и в настоящие праздники.

И вот снова оно, это забытое и оттого еще более сладостное ощущение праздника, который уже начался или вот-вот наступит. Не понимая вначале, чем навеяно это ощущение, Наталия вспомнила слова, сказанные вчера папенькой перед самым ее сном.

— Ты не спишь? — постучал он в ее комнату.

— Еще нет, — ответила она.

— Я только что разговаривал с ним, — с веселым блеском в глазах, коего она давно у него не замечала, сказал отец. — И он согласен!

— С кем вы разговаривали и кто в чем согласен? — зевнула она, прикрыв ладошкой рот. — Говорите, пожалуйста, яснее.

— Ну, как же, — присел на краешек постели граф. — Я разговаривал с ним, с тем, о ком ты постоянно твердишь уже целый месяц, с господином Кекиным. И он любезно согласился помочь тебе и следовать с нами в наше подмосковное имение.

— А, вы вот о ком, — равнодушно произнесла она. — Тоже мне событие. Об этом мне можно было сказать и утром.

— Да я и хотел утром, когда ты была бы… в ином расположении духа, — промолвил граф, и веселый блеск в его глазах потух. — Но вот, не удержался. Ты знаешь, он даже отказался от жалованья.

— Он что, брезгует нашими деньгами? — недовольно спросила она. — Или слишком горд, чтобы принимать их от сенатора и тайного советника?

— Ни то ни другое, дорогая, — опять сделался печальным отец. — Просто он не беден и не считает возможным принимать деньги только за то, что согласился быть нашим гостем.

— Значит, он гордец, — заключила она и зевнула, теперь уже демонстративно. — Вы бы не очень ему доверялись…

Так вот оно откуда, это праздничное настроение. Сегодня она увидится с Нафанаилом, встречи с коим так ждала весь последний месяц! Конечно, зря она так с папенькой вела себя вчерашним вечером. Ведь он уже извелся весь, стараясь помочь ей. А она, вместо того чтобы порадоваться вместе с ним и сказать ему несколько теплых слов благодарности, так холодно обошлась с ним. Извиниться, немедля извиниться перед папенькой! Она скинула одеяло и вскочила на постели:

— Анфиска, Парашка, одеваться!

Нафанаил Филиппович собирался уже было откушать своего любимого паштета из гусиной печенки, как в дверь его каморки постучали.

— Войдите, — сказал он, нимало не сомневаясь, что в дверном проеме появится ливрейная фигура «гофмаршала». И он не ошибся. Дверь растворилась, и в комнату шагнул преисполненный важностью совершаемого действа камердинер графа:

— Господин Кекин. Его сиятельство граф Платон Васильевич Волоцкий просит пожаловать вас в свои апартаменты.

— Иду, — улыбнулся старику отставной поручик и, захлопнув саквояж, вышел в коридор.

В общей зале он поймал на себе несколько любопытствующих взоров приезжих, пьющих утренний чай и, конечно, скучающих за отсутствием событий. А тут сенатор граф Волоцкий, богатей и муж государственного ранга, посылает вдруг своего камердинера за никому не известным отставным поручиком, у коего и багажа-то всего, что два чемодана да саквояж с провизией. А у графа взрослая дочь, больная, правда, но в лице и фигуре того совершенно незаметно. Разве сие не есть событие, над коим стоит поразмыслить и порассуждать? И не кроется ли за этим приглашением нечто тайное, подспудное, но крайне важное и, уж точно, имеющее интерес?

Нафанаил Филиппович неторопливо шел за камердинером и, поймав на себе чей-либо взгляд, приветственно кланялся. Впервые за долгие ночи своего вояжу он хорошо выспался, был бодр и свеж, и вчерашние происшествия, с ним случившиеся, уже не казались столь невероятными и сомнительными и укладывались в единственную и совершенно безосновательную оптимистическую сентенцию — «разберемся».

Графа он нашел одного в своей комнате, одетого в коричневый дорожный костюм превосходного англицкого сукна и мягких сапогах из тонкого сафьяна. По своему обыкновению, он был печален, однако приходу Кекина, несомненно, обрадовался и посветлел взором.

— Хотите кофею?

— Не откажусь, — ответил отставной поручик, и менее чем через четверть часа они уже пили дымящийся кофей с экзотическим названием «Мокко». А после, не решившийся отказать графу, Нафанаил курил вместе с ним сигары, привезенные через два океана из провинции Гавана с острова Куба. И так случилось, что, задумавшийся о чем-то своем, Кекин не слышал ни короткого стука, ни графского «Войдите!» и очнулся лишь от чистого девичьего голоса, прозвучавшего в его ушах серебряными колокольчиками:

— Папенька, вчера вечером я обидела вас. Вы пришли ко мне поделиться своей радостью, а я так холодно приняла ее. Простите меня.

Эти слова говорились графу, но глаза девушки были устремлены на его гостя. Встретившись с ней взглядом, Кекин едва не выронил изо рта сигару. Он был ошеломлен. Почему никто не удосужился предупредить его? Все вокруг только и говорили о болезнях и исступлениях, посему Нафанаил ожидал увидеть жалкое, полубезумное существо, которое ничего, кроме сострадания, вызвать не могло. Но эта девушка… Ежели и существовали в сем подлунном мире феи, то та, что впорхнула в комнату, была, несомненно, самой прекрасной из них. Он не слышал, что ответил дочери граф, просветлев лицом. Он не сводил взгляда с ее идеального овала лица, бирюзовых глаз, тонкой, почти прозрачной шеи и светлых пепельных локонов, водопадом ниспадающих на хрупкие плечи.

— Знакомься, Нафанаил Филиппович Кекин, — с улыбкой представил дочери отставного поручика граф. — Впрочем, в нашем случае я крепко сомневаюсь, есть ли надобность знакомить тебя с ним. А это, господин Кекин, — указал граф взглядом в сторону девушки, — моя дочь Наталия Платоновна. Правда, красавица?

— Правда, — не нашелся более ничего ответить пораженный Нафанаил.

— Папенька, вы ставите меня в неловкое положение, — шутливо сказала отцу Натали и, повернувшись к Кекину, счастливо улыбнулась:

— Наконец-то я могу видеть вас, Нафанаил Филиппович.

Кекин вдруг пожалел, что не отнесся сегодня поутру более тщательно к своему внешнему виду. Ему захотелось на один миг стать неимоверным красавцем, вон хоть как повеса князь Всеволожский, а не высоким, худощавым молодым человеком с приятными, но несколько резковатыми чертами лица и высоким лбом.

— Надеюсь, вы не слишком смущены предложением моего отца сделаться на время нашим гостем? Честно говоря, это предложение исходило от меня.

— Нет. Не смущен. Ни в коей мере, — начал было отрывисто и сумбурно Кекин, но быстро взял себя в руки и уже более членораздельно добавил: — Это удовольствие для меня и большая честь быть рядом с вами.

— Вот и славно, — ласково произнесла Натали. — А то мы с папенькой боялись, как бы вы нам не отказали. Ведь без вас я могу умереть, — простодушно добавила она и прикрыла глаза. — И только вы один можете спасти меня.

Нафанаил вопросительно посмотрел на графа. Но тот лишь пожал плечами и уронил взгляд в пол.

— Я постараюсь, — тихо промолвил Кекин. — Только… что я должен делать?

— Хотя это тебе покажется несколько странным, прошу, положи руки мне на плечи, — не открывая глаз, произнесла Натали.

Нафанаил, смущенный прозвучавшим предложением и обращением на «ты», снова вопросительно посмотрел на Волоцкого. Тот в ответ коротко кивнул.

— И не смущайся моим обращением. Теперь я всегда буду говорить тебе «ты», как своему ближайшему другу. И ты тоже обращайся ко мне на «ты».

— Благодарю вас…

— Тебя.

— Благодарю… тебя.

— Ты исполнишь мою просьбу?

Кекин шагнул к Натали и, вытянув вперед руки, нерешительно коснулся ее. По лицу графини пробежала тень неудовольствия.

— Ты спрашивал, что должен сделать, чтобы помочь мне?

— Да, — отдернул руки Кекин.

— Тогда не убирай рук, — настойчиво произнесла она, и Нафанаил вновь положил ладони ей на плечи. — Ты должен всем сердцем желать помочь мне. Тогда все получится. Но твоей воли спасти меня я не чувствую.

— Должны чувствовать, — возразил ей Кекин. — В моем желании помочь вам вы можете не сомневаться.

— Ты…

— Ну да, ты можешь не сомневаться.

Это было сказано, действительно от души. Прикажи она ему сейчас, скажем, броситься в Суру, море или холодный океан, Нафанаил с радостью сделал бы это, даже если бы желание ее являлось простым капризом. Прекрасная и трогательная, она нуждалась в нем, в его защите, в его помощи, и Нафанаил всем своим существом откликнулся на ее немой призыв, а в голове мелькнуло: «Пропал…» По матовой белизне лица Натали пробежал легкий розовый румянец, и она кротко улыбнулась.

— Вот теперь я верю тебе и чувствую твердость твоей воли, — произнесла Натали, ресницы ее затрепетали, но она так и не открыла глаз. — Я вижу свет вокруг тебя, с твоих ладоней струятся прямо на меня целебные серебряные лучи. Благодарю.

С этими словами она сделала шаг вперед и обняла Нафанаила, прижавшись лицом к его груди. Он застыл, невольно разведя руки в стороны, наподобие истукана, ощущая только тепло ее тела и легкий зуд в подбородке, уткнувшемся в облачко белокурых волос Натали.

Объятие длилось несколько мгновений. Затем она отступила и открыла сияющие глаза.

— А зачем ты держишь под подушкой пистолет? — вдруг спросила Натали. — Ведь ты же никого не боишься?

— Ну… — не нашелся ничего ответить Нафанаил, продолжая стоять с вытянутыми в сторону руками.

— И зачем ты отобрал его у доктора?

— Оружие в руках человека, не умеющего с ним обращаться, может привести к неприятностям для него самого, — пришел, наконец, в себя Кекин и опустил руки. — И потом, я не отобрал пистолет у доктора, а взял его на время.

— Вот тут ты лукавишь, — улыбнулась Натали. — Ты его отобрал навсегда. Не советую пытаться меня провести, особенно в утренние часы. Все равно ничего не получится. К тому же, — она на мгновение задумалась, — доктор Гуфеланд превосходно разбирается в пистолетах и отменно стреляет.

— Он вам… тебе сам это говорил?

— Нет. Я просто знаю…

Потом была дорога, скучные пейзажи, четыре или пять остановок, во время которых Нафанаил перебросился несколькими фразами с графом, постоялый двор и постель в комнате, соседствующей с комнатой, занимаемой Платоном Васильевичем. Уже в постели, засыпая, Кекин поймал себя на мысли, что в течение всего этого дня ни разу не подумал о Лизаньке Романовской. Еще вчера, такая близкая и заставляющая думать о себе постоянно, сегодня она была так далека, будто существовала в какой-то другой жизни, за которой закрылась дверь, и оставалось только запереть ее на большой амбарный замок, а ключ выбросить в Волгу, что плескалась в нескольких десятках саженей от постоялого двора. И продолжать жить дальше.