Проводник смерти

Глава 6

— Талантливая подделка, — спокойно сказал Илларион Забродов, когда страсти немного улеглись и старик сердито уткнулся носом в небывалой красоты чашку английского фарфора, от которой поднимался аромат настоящего «липтона». — Первая половина девятнадцатого века.

Он повторил эти слова уже в десятый или одиннадцатый раз, и поэтому извержения вулкана не последовало. Пигулевский лишь презрительно хрюкнул в чашку и сделал осторожный глоток. Некоторое время он сидел молча, зажмурившись от удовольствия и всем своим видом демонстрируя неземное блаженство. Илларион с интересом наблюдал за ним, неторопливо разминая в пальцах сигарету.

— Ты — невежественное дитя, Илларион, — сказал старый букинист, аккуратно возвращая чашку на блюдце. — Твое невежество было бы простительно, не будь ты вдобавок еще и пьян, как сапожник.

Илларион понюхал сигарету и вставил ее в уголок рта.

— Не смотри телевизор, Марат Иванович, — сказал он. — Он хорошему не научит.

— В каком смысле? — сердито спросил Пигулевский, склонив голову к плечу и пронзительно взглянув на Иллариона цепкими черными глазами.

— Ругаешься, как депутат на митинге, — ответил Забродов, вынимая из кармана зажигалку и принимаясь чиркать колесиком. — Вот черт, совсем сдохла… У тебя спичек нет?

— У меня здесь не курят, — мстительно проворчал Пигулевский.

Илларион вздохнул и спрятал сигарету за ухо.

— Безобразие! — возмутился Забродов. — Курить здесь не курят, в книгах ничего не понимают, обзываются почем зря…

-..земля плоская, небо сделано из стеклянной миски, а ты сегодня не пил, — язвительно подхватил Марат Иванович.

— Я сегодня пил, — сдался Илларион. — Я сегодня вообще много чего натворил: проехал полета верст без дороги на мотоцикле, два часа трясся на электричке, почти взашей вытолкал из квартиры старого боевого товарища, и все для того, чтобы дать одному престарелому спекулянту обозвать меня невеждой и алкоголиком.

— Кто спекулянт?! — подскочил Марат Иванович, но тут же махнул рукой и снова уткнулся носом в чашку. — Провокатор, — проворчал он оттуда. — Что-то случилось?

— Да ничего не случилось, Марат Иванович, не волнуйся, — ответил Илларион. — Просто устал я что-то.

Старею, наверное.

— Постеснялся бы, — сказал Пигулевский. — Стареет он… скандалист. Так ты считаешь, что это подделка?

— А ты сам разве не видишь?

— Да вижу, вижу… Просто хотелось проверить. Может, тебе кофе сварить?

— Нет уж, уволь. Знаю я твой кофе. Пойду-ка я лучше домой и завалюсь спать. Тем более, что мне надо обмозговать одну вещь.

Пигулевский со вздохом убрал в ящик стола небольшую, пухлую книженцию в покоробившемся кожаном переплете, из-за которой они с Илларионом весь вечер награждали друг друга нелестными эпитетами, и встал.

Забродов осторожно пожал, словно птичью лапу, руку старика и вышел на улицу.

Над Москвой уже сгустились сумерки, похожие на разбеленное тусклым молоком черничное варенье.

Дальние фонари сияли в темноте, как невиданные по размеру и чистоте бриллианты, под ближними бестолково толклась неизвестно откуда взявшаяся мошкара.

Илларион стрельнул у прохожего спичку, закурил и медленно пошел в сторону грохотавшей неподалеку железной дороги, решив для разнообразия пройтись пешком.

От магазинчика Пигулевского до его дома было не более двух километров — великолепная дистанция для неторопливой вечерней прогулки. Илларион немного постоял на Ваганьковском мосту, глубоко засунув руки в карманы куртки и глядя, как под мостом с тяжелым металлическим лязгом проползают поезда. Разговор с Игорем Тарасовым никак не выходил у него из головы.

Бывший сержант во многом был прав, но Илларион предвидел массу сложностей, о которых его боевой товарищ предпочел умолчать. Как ни старайся вести себя тихо, непременно найдется кто-то, кому луженая глотка заменяет и мозги, и совесть, и этот кто-то сразу же примется распоряжаться и командовать, и тогда снова придется уходить, бросая живое и очень нужное людям дело только из-за того, что ты уже стар и разучился прогибаться или хотя бы держать язык за зубами перед лицом воинствующей некомпетентности…

Илларион бросил окурок на блестевшие внизу рельсы и неторопливо зашагал дальше. Он отвык ходить по Москве пешком, и теперь был почти благодарен мстительному браконьеру Кольке, испортившему ему машину. Оказалось, что по Москве можно гулять ничуть не хуже, чем по лесу. И там, и здесь главное — не торопиться и выбрать удобный для себя ритм жизни и соответствующий ему темп ходьбы. Это очень трудно, когда ты сидишь за рулем, пешеход в этом смысле куда свободнее водителя.

Он спустился с моста и двинулся по Ходынской, оставив за спиной темное облако кладбищенского парка.

Нагретый за день асфальт дышал нездоровым теплом, припаркованные по обеим сторонам дороги автомобили казались тушами выбросившихся на берег китов. Под ноги Иллариону подвернулся пустой пластиковый стаканчик. Воровато оглянувшись по сторонам, бывший инструктор спецназа подфутболил стаканчик и несколько минут гнал его перед собой по тротуару, пока после особенно удачного паса тот не свалился с бордюра и не закатился под брюхо длинной сверкающей черным лаком «БМВ». Илларион без труда разглядел на приборной доске иномарки мигающий красный огонек включенной сигнализации и отказался от намерения вызволить свой спортивный снаряд.

— Ох уж эти «новые русские», — сварливым голо сом проворчал он. — Все под себя, все под себя…

Недалеко от пересечения Ходынской с Пресненским Валом он увидел впереди красные огни, включенных габаритов и услышал неприятную возню, сопровождаемую пыхтеньем и какими-то сдавленными звуками.

— А вот и драка, — равнодушно сказал он. — Правильно, у нас без этого нельзя.

Его равнодушие объяснялось тем, что он уже успел разглядеть в тусклом свете габаритных огней и слабых отсветах далекого фонаря машину, возле которой происходила драка. Это был новенький полноприводной «паджеро», и единственное, чем Илларион Забродов мог помочь его владельцу и тем, с кем тот дрался, были несколько добавочных пинков по болевым точкам. Он вынул из пачки сигарету, вспомнил, что зажигалка не работает, и с досадой заложил сигарету за ухо.

Забродов даже не подумал обойти драку стороной, не видя причин красться по проезжей части из-за нескольких отморозков в золотых цепях. По-прежнему держа руки в карманах, он приблизился к месту потасовки и слегка приподнял левую бровь: здесь происходило кое-что поинтереснее мелкой разборки.

— Ребята, — сказал он, вынимая сигарету из-за уха и вставляя ее в угол рта, — огоньку не найдется?

Коренастый крепыш с плавно переходившим в плечи бритым затылком единственный из всей компании, кто не был в данный момент занят, неторопливо повернул к нему мясистое лицо. Илларион невольно подумал, что на бескрайних просторах России как-то незаметно для постороннего глаза вывелась новая порода людей — широких, почти квадратных, с огромными круглыми черепами толщиной в три пальца и крупными мясистыми лицами.

Или представители этой могущественной расы долго таились в подполье, а теперь вот вышли на свет, чтобы занять подобающее им место? Илларион едва заметно дернул щекой: ему всегда казалось, что наиболее подходящее для этих людей место обнесено высоким двойным забором с тремя рядами колючей проволоки поверху.

— Проходи, отец, — сказал крепыш. В глубоком вырезе его черной майки вызывающе поблескивала толстая золотая цепь. — Мы не курим.

— А что делаете? — спросил Илларион.

— Не понял, — сказал крепыш, а его коллеги на секунду прервали свое занятие и повернулись к Забродову.

— Чего ж тут не понять? — не вынимая изо рта сигареты, удивился Илларион. — Ну, не курите вы. На работу, надо полагать, тоже не ходите. Книжек не читаете, поскольку грамоте не обучены… Вот я и спрашиваю: что делаете, ребята?

На этот раз на всех без исключения лицах обозначилось удивление. Даже узкоплечий волосатик и довольно привлекательная девица в обманчиво-строгом деловом костюме, которых только что мордовали хорошо упитанные обладатели цепей, перестали вырываться и уставились на Забродова.

— Ты че, мужик, — медленно закипая, процедил собеседник Иллариона, ты че, провоцируешь, да? В натуре, провоцируешь.

— Остынь, Кабан, — подал голос один из его коллег. — На кой болт он тебе сдался? Он же бухой, как земля. Гони его на хрен, кончать надо.

— Ты слышал, что умные люди говорят? — угрожающе подаваясь вперед, спросил Кабан. — Хромай отсюда, недотыкомка. Вот, возьми пятерку, купи себе спичек, козел.

Илларион вынул сигарету изо рта и снова заложил ее за ухо. В ходе этой «содержательной» беседы он успел окончательно уяснить картину происходящих здесь событий и понял, что вмешаться все-таки придется. Он терпеть не мог ввязываться в уличные драки, полагая это пустой тратой времени, но в данном случае никакой дракой, судя по всему, даже и не пахло. Здесь пахло жестким, по всем правилам, наездом, а в подобных случаях Забродов действовал чисто рефлекторно, за что неоднократно получал выговоры от своих друзей.

— Разошлись бы вы, мужики, — сказал он. — Вечер какой, это ж загляденье! Лето кончается — ну, чего вы там не видали, в этой больнице?

— В какой больнице? — на секунду растерялся Кабан.

— Склифосовского, — любезно пояснил Илларион.

— А-а, — обрадовался Кабан, — там? Это ты зря.

Мы тебя навещать не придем, даже не надейся.

Он шагнул вперед. Забродов сделал какое-то движение рукой с зажатой в пальцах сигаретой, и Кабан вдруг оказался лежащим лицом вниз на асфальте. Илларион огорченно повертел сломанной сигаретой, отбросил ее в сторону и резко выбросил вперед локоть. Один из коллег Кабана напоролся на этот локоть, как на пехотный штык, и с диким ревом опрокинулся на спину, обеими руками держась за разбитую физиономию.

— Август, ребята, — миролюбиво напомнил Илларион. — На Тверской девки с ума сходят, а вы тут дурака валяете.

Двое оставшихся в строю бандитов медленно заходили с двух сторон.

— Ну? — спокойно сказал Илларион. Бандиты остановились, подумали и нерешительно попятились — Ножик убери, — посоветовал одному из них Забродов, — а то еще напорешься, чего доброго.

— Ох, козел, — простонал пришедший в себя Кабан, тяжело возясь на асфальте. — Ну, козел… Не жить тебе, педрила, так и знай.

Илларион зевнул.

— Всегда одно и то же, — печально сказал он — Скучно, Кабан.

Кабана и его пострадавшего приятеля подняли и, поддерживая под руки, повели к джипу. Возле самой машины Кабан сердито вырвал локти, обернулся и с угрозой сказал, обращаясь к длинноволосому парню, так и оставшемуся сидеть посреди тротуара с опущенной головой:

— Это ничего не меняет, ты понял? Ты все понял, что тебе сказали?

Длинноволосый кивнул, не поднимая головы, и его спутанные волосы, совершенно скрывавшие лицо, качнулись в такт кивку. Стоявшая у стены девушка вдруг издала мучительный горловой звук, торопливо наклонилась вперед, и ее начало рвать.

— Ребята, — сказал Илларион, вынимая еще одну сигарету, — а может, у вас в машине прикуриватель работает?

Дверца джипа захлопнулась, и «паджеро» рывком сорвался с места, едва не задев стоявший впереди «москвич». Забродов покосился на девушку и, решив, что на некоторое время ее лучше оставить в покое, подошел к ее спутнику — Огоньку не найдется, молодой человек? — спросил он, вертя в пальцах сигарету.

— О, господи, — сказал длинноволосый, порылся в кармане и не глядя протянул Иллариону зажигалку.

— Ого, — сказал Забродов, разглядывая зажигалку, — вот это вещь! Гильза, насколько я могу судить, от «МГ»?

— Понятия не имею, — неохотно ответил владелец зажигалки и завозился, вставая.

Лицо у него было умное, с высоким лбом и чистыми карими глазами, но глаза эти нехорошо бегали, а подбородок был мелковат и по-кроличьи скошен назад. Парень явно не принадлежал к породе бойцов и был изрядно напуган.

— Спасибо, — сказал Илларион, глубоко затягиваясь сигаретой и возвращая зажигалку владельцу. — Не потеряйте. Это настоящий антиквариат, сейчас такого днем с огнем не найдешь.

— Угу, — невнятно промычал парень, высматривая что-то на асфальте.

Илларион поднял смутно белевший в стороне конверт и подал ему. На ощупь конверт казался набитым деньгами. Судя по тому, как вцепился в него пострадавший, так оно и было.

— Благодарю вас, — сказал он. — И вообще…

Илларион покачал головой, давая понять, что говорить ничего не нужно, и повернулся к девушке, на ходу вынимая из кармана носовой платок. Она взяла платок, поблагодарив его кивком. Илларион отвернулся, давая ей время привести себя в порядок, и принялся собирать разбросанное по тротуару содержимое ее сумочки. «Вот так прогулялся, — с некоторой неловкостью думал он, шаря руками по асфальту. — Ну, Колька, погоди… Странные какие-то ребята. На мужа и жену совершенно не похожи, да и на парочку тоже. И эти… Кабан с кабанятами… Если они их грабили, то почему не взяли деньги?

Толстый такой конвертик, рубли в таких не носят…» Он повертел в руке аккуратно застегнутый дамский кошелек, казавшийся совершенно нетронутым, и бросил его в сумочку. «Не мое дело, — решил Забродов. — Кто много знает, тот мало живет.»

— Вот, — сказал он, протягивая сумку девушке, — кажется, все собрал.

— Спасибо вам огромное, — сказала та. — Это какой-то кошмар, честное слово. Если бы не вы… Платок ваш я совсем испачкала, простите. Я постираю и…

— Пустое, — сказал Илларион, с интересом разглядывая ее. Теперь он видел, что она не так молода, как показалось вначале: на вид ей было лет двадцать шесть — двадцать восемь. Лицо казалось смутно знакомым, но как раз это было неудивительно: просто это был тот самый тип лица, который всегда нравился Забродову.

— Что им было нужно, этим ковбоям?

Она вдруг нахмурилась, опустила голову и отрицательно покачала ею из стороны в сторону.

— Понял, — сказал Забродов.

— Простите, — едва слышно произнесла она, — но я правда не могу…

— Я же сказал, что понял, — перебил ее Илларион. — Это вы меня простите. Пустое любопытство — один из моих главных пороков. Я утешаюсь только тем, что это широко распространенный порок…

Он с места в карьер включил свою, как выражался Мещеряков, «чушемолку», надеясь если не развеселить, то хотя бы отвлечь свою собеседницу от мрачных мыслей. Умнее всего, конечно же, было бы просто уйти, но ее спутник не казался Иллариону способным в целости и сохранности довести ее до дома — пожалуй, он был напуган больше, чем она. Его подозрения немедленно подтвердились: позади хлопнула дверца, закудахтал стартер, натужно взревел двигатель, и старый «москвич», который едва не помял отъезжающий «паджеро», рванул с места, как какой-нибудь «феррари», взявший старт в трековой гонке.

— Интересный парень этот ваш приятель, — сказал Забродов, проводив взглядом удаляющиеся габаритные огни.

— Просто так надо, — сказала девушка, поправляя на плече ремень сумочки и растерянно озираясь. — Где это мы?

— Мы в самом сердце таинственных событий, — не удержался от шпильки Забродов. — Так, во всяком случае, мне кажется. Скажите лучше, куда вам надо попасть.

— Спасибо, — сказала она, — но провожать меня не надо. Я вам очень благодарна, но на сегодня с меня довольно приключений.

— Честное слово, — сказал Илларион, — с меня тоже. И приключений, и споров… И чай я пил совсем недавно, а кофе на ночь — это нонсенс, так что я клятвенно обещаю проводить вас только до дверей.

— Право, это лишнее, — слабо запротестовала она.

— Может быть, — сказал Илларион, — но я уже дал клятвенное обещание. Не хотите же вы, чтобы я крался за вами по темным переулкам, как влюбленный мальчик или киношный маньяк?

— А вы будете красться?

— У меня просто нет выбора, — сокрушенно сказал Илларион. — Я бывший офицер и не могу запятнать свою честь, не сдержав слова.

— Вы уличный нахал, — слабо улыбнувшись, сказала она.

— А вы кокетничаете с незнакомым мужчиной посреди ночи и вдобавок обманываете, — строгим голосом ответил Илларион. — У вас же зубы стучат, как отбойный молоток…

— Спасибо, — в ее голосе зазвучали сердитые нотки. — Такого букета комплиментов мне не подносили очень давно. У вас довольно странная манера знакомиться.

— А вы зато разговорились, — сказал Илларион таким тоном, словно собирался показать язык. — Цель оправдывает средства.

Незнакомка рассмеялась, взяла Иллариона под руку, и они двинулись к шумевшему впереди Пресненскому Валу.

Илларион, как и обещал, проводил ее до самых дверей, откланялся и двинулся к лифту.

— Черта с два, — сказала вдруг она. — Теперь без чая я вас никуда не отпущу.

— Фу! — с притворным отвращением сморщился Забродов.

— И перестаньте паясничать. Скажите лучше, куда вы подевали ключи. Свалили все в кучу, ничего не найти… Ага, вот они! Странно, — сказала она, повозившись у замочной скважины, — заперто с той стороны. Он что, вернулся?

— Муж? — хватаясь за сердце жестом оперного тенора, спросил Илларион.

— Брат, — ответила она.

В этот момент дверь распахнулась, залив полутемную лестничную площадку потоком яркого электрического света.

— Привет, сестренка, — сказал возникший на пороге бородач в застиранной тельняшке. — Кто это с тобой?

— Я, — ответил вместо нее Забродов, делая шаг вперед.

— Обалдеть можно, — сказал Игорь Тарасов, хлопая ресницами. — Наш пострел везде поспел.

— А ты думал, — важно произнес Илларион, вслед за ничего не понимающей Татьяной Тарасовой входя в квартиру ее брата.

— Тебя видели на Каширском, — прокурорским тоном произнес полковник Мещеряков, привычным жестом подбирая полы длинного черного пальто и усаживаясь на пластиковый стул. Осторожно оглядевшись по сторонам, он недоверчиво потрогал пальцем поверхность стола, придирчиво осмотрел палец и только после этого снял с головы и положил рядом с собой дорогую фетровую шляпу.

— Меня много где видели, — уклончиво ответил Илларион, одним глазом глядя в меню, а другим — на полковника. — Ты из-за этого гнался за мной два квартала?

— Перестань паясничать, — сердито проворчал Мещеряков, роясь в глубоких карманах пальто и последовательно выкладывая на стол сигареты, зажигалку и трубку сотового телефона. — Что тебе известно?

Илларион медленно положил меню на стол и уставился на полковника немигающим взглядом. Некоторое время Мещеряков с вызовом смотрел ему в глаза, потом беспокойно заерзал и отвернулся, делая вид, что высматривает официанта.

— А что известно тебе? — спросил Илларион, продолжая смотреть на полковничий профиль.

Мещеряков покосился на него и поспешно отвел глаза.

— Ну, где этот официант? — нетерпеливо заметил он.

— Андрей, — оборвал его Илларион. — Так можно заработать сильнейшее косоглазие. Прекрати эту пантомиму и объясни, почему мое присутствие на Каширском так тебя обеспокоило.

Мещеряков с видимым облегчением перестал сверлить переносицу Иллариона взглядом и принялся копаться в сигаретной пачке. Наконец он выбрал себе сигарету, долго разминал ее в пальцах, а потом еще дольше раскуривал, словно это была не дорогая американская сигарета, а свернутая из оберточной бумаги «козья ножка». Наблюдая за этими манипуляциями, Забродов немного расслабился, поняв, что разговор будет долгим, и окончательно расплылся по сиденью стула.

— Амеба, — проворчал полковник, регулируя клапан зажигалки.

— А помнишь, как мы обои курили? — спросил Илларион, оставив без внимания выпад своего бывшего начальника.

— Помню, — буркнул Мещеряков. — И обой, и кожуру от кукурузных початков, и боевые листки.

— Неужто и боевые листки тоже? — изумился Забродов. — Смотри-ка, а я и забыл.

— Не ври, — строго сказал Мещеряков. — Это, между прочим, была твоя идея — использовать боевые листки на самокрутки и вместо пипифакса. Знаешь, что мне потом сказал начальник политотдела?

— Что? — с живейшим интересом спросил Забродов.

— Не скажу по трем причинам: во-первых, у меня язык не повернется такое повторить, во-вторых, ты теперь лицо штатское, так что для тебя это военная тайна, а в-третьих, ты все равно не поверишь, что наш начпо мог такое выдать.

— Эх, — сказал Илларион, — мне ли не знать, что мог иногда сказать наш Петр Поликарпович! Ну-ка, попробую угадать. — Он воровато огляделся, поманил к себе Мещерякова и, перегнувшись через стол, прошептал ему на ухо несколько слов. — Правильно?

— Силен, — Мещеряков покрутил головой и позволил себе сдержанно улыбнуться. — Как это ты догадался?

— Так это же была его любимая фраза, — спокойно сказал Илларион.

Мещеряков приподнял рукав пальто, бросил быстрый взгляд на часы и снова заозирался, отыскивая взглядом официанта.

— Андрей, — окликнул его Забродов, — ты не ответил на мой вопрос.

— На какой именно? — огрызнулся Мещеряков, продолжая вертеть головой во все стороны.

Илларион с утомленным видом пожал плечами и сказал:

— Я спрашивал: почему известие о том, что кто-то меня видел на Каширском шоссе, привело тебя в такое рептильное негодование.

— Рептильное негодование, — с задумчивым видом повторил Мещеряков, словно пробуя словосочетание на вкус. — Интересное выражение. Надо будет где-нибудь ввернуть.

— Ага, — поддержал его Забродов, — запиши на манжете. Ручку тебе дать? А когда запишешь, будь добр, ответь на мой вопрос. — Он без спроса взял из пачки полковника сигарету, вынул из кармана зажигалку и принялся чиркать колесиком. — Это какое-то наваждение, — пожаловался он, раздраженно бросая свою зажигалку на стол и беря полковничью.

— Два месяца не могу заправить эту чертову штуковину. Побираюсь, как бомж. — Он прикурил и окутался густым синеватым облаком.

— Итак, я слушаю, — донеслось из недр дымовой завесы.

— Ты прав, — неохотно отозвался Мещеряков, на всякий случай еще раз оглядываясь по сторонам и понижая голос. — Мне очень не понравилось то, что тебя там видели. И причина этого должна быть тебе известна: мы с тобой знакомы много лет, и я желаю тебе только добра.

Забродов вдруг резко подобрался на стуле, вынырнув из дымного облака, и остро поглядел на полковника.

— Извини, Андрей, — сказал он, — но я что-то не понял. Сколько себя помню, разговоры о том, что мне желают добра, кончались если не выстрелом в спину, то, как минимум, гауптвахтой. Объясни-ка, что это значит.

— Нет, это ты мне объясни, — свирепо зашипел полковник, резко подаваясь вперед, — какого черта тебя туда занесло? Кто тебя просил лезть в это дело? Свернешь себе шею, чертов старый дурак!

Илларион откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу, нелепо перекосился на один бок и посмотрел на старинного приятеля с веселым изумлением, словно тот только что отмочил веселую, но совершенно неожиданную шутку, неподобающую ему ни по рангу, ни по уровню умственного развития.

— Однако, — сказал он. — Выходит, ты решил, что я подался в частные детективы и болтался вокруг развалин на Каширском шоссе потому, что решил в одиночку расследовать это дело? Прости, Андрей, но такого я не ожидал даже от тебя!

— Мне не нравится это «даже», — процедил Мещеряков.

— Врешь, — сказал Илларион. — Я тебе сейчас весь не нравлюсь, со всеми потрохами, но, если хочешь, я возьму слово «даже» обратно. Итак, подобной глупости я от тебя не ожидал. Как ты мог такое подумать?

— А что, черт возьми, я должен думать?! — гаркнул выведенный из равновесия Мещеряков. На них начали оглядываться, и Илларион укоризненно покачал головой. — Что я должен был подумать? — повторил полковник свистящим яростным шепотом, ложась грудью на стол, чтобы Забродову было лучше слышно. — Только не говори мне, что ты пришел поглазеть на развалины! Ну, какого черта ты там делал?

— Это что, допрос? — продолжая веселиться, спросил Забродов.

— Если хочешь, могу организовать и допрос, — сердито пообещал Мещеряков. — На Лубянке, мать твою, в мемориальном полуподвале, где проводил допросы Феликс Эдмундович.

— Ну, чего ты кипятишься? — миролюбиво спросил Забродов. — Я же не виноват, что у твоего информатора непорядок не то с языком, не то со зрением, а скорее всего — с мыслительными способностями. Меня он, видите ли, заметил…

— Да не тебя, — проворчал Мещеряков. — Машину твою он заметил. И не он, а я. Лично я, понял? Машину заметил, а тебя не нашел.

— А, — сказал Илларион и вдруг ухмыльнулся. — Это потому, что я был на самом видном месте.

— Парадоксами развлекаешься? — проворчал Мещеряков и вдруг заорал на все кафе, словно командуя батареей:

— Официант!!!

Забродов ухмыльнулся, все присутствующие, как один, вздрогнули и обернулись, но командный голос полковника возымел действие: в отдалении возникло и стало неторопливо приближаться, лавируя между столиками, некое видение в мятой белой куртке, натянутой на грушевидный, заметно расширяющийся книзу торс.

Судя по усам и короткой стрижке, видение было мужского пола, и Мещеряков досадливо поморщился: он не любил мужчин, занятых в сфере обслуживания, по старинке полагая, что разносить напитки — совершенно не мужское занятие.

— У нас не курят, — неприветливо заявило, видение, приблизившись к столику.

— У вас еще и не обслуживают, — сварливо парировал Мещеряков. — Коньяк у вас есть?

— Нет, — покорно складывая руки на животе, ответило видение.

— Ты куда меня притащил? — набросился полковник на Иллариона.

— Я тебя никуда не притаскивал, — безмятежно ответил Забродов. — Это ты сцапал меня на улице и затолкал сюда. Тебе нужно было о чем-то поговорить.

— Ч-черт, — с чувством сказал Мещеряков. — Принесите сто пятьдесят водки, — бросил он официанту.

— Мне кофе, — все так же безмятежно сказал Илларион. — И учтите, что если вы не вернетесь до Нового года, заказ вам придется оплачивать из своего кармана.

— Переживу, — ответил официант и удалился.

Мещеряков проводил его долгим взглядом, сухо откашлялся в кулак, зачем-то подергал узел галстука, словно тот вдруг начал его душить, и снова повернулся к Иллариону.

— Ладно, — сказал он, — хватит дурака валять.

Рассказывай, кой черт занес тебя на эти галеры. Что это за место, на котором я тебя не заметил?

— Завал, — спокойно объяснил Илларион. — Нас там много было. Просто униформа настолько бросается в глаза, что на лица практически не обращаешь внимания.

— Ты хочешь сказать…

— «Центроспас», — сказал Забродов и вдруг смущенно заерзал на стуле, пряча глаза.

— Та-а-ак, — не в силах скрыть изумление, протянул полковник. — Вот так вот, значит… Грехи замаливаешь?

А тебе не кажется, что это попахивает маразмом?

— Грехи? — Забродов перестал ерзать и сел прямо. — Какие грехи? Если за мной и есть грехи, то замаливать их не мне… да и вряд ли их тогда замолишь.

А что до маразма, так в прежней моей профессии его было гораздо больше.

Мещеряков снова помянул черта и растерянно замолчал, с интересом разглядывая Забродова. Ничего не скажешь, Илларион во все времена умел удивлять, но это уже не лезло ни в какие ворота. «И ведь сказать ему нечего, — подумал полковник, глядя в непроницаемо-спокойное, как у Будды, лицо своего друга, которого он никогда не мог понять до конца. — Потому что по большому счету он прав. Интересы государства — штука скользкая, а Илларион всегда любил, чтобы под ногами была прочная опора.»

— Ну, куда ты лезешь? — сказал он вслух. — Ты же старый!

Забродов только ухмыльнулся в своей всегдашней манере, способной добела раскалить айсберг и заставить черепаху в ярости метаться по потолку.

— Ну и черт с тобой, — сказал Мещеряков. — Чем бы дитя ни тешилось… Я, собственно, только хотел сказать, чтобы ты не пытался, гм… расследовать.

Не надо.

— А почему, собственно? — спросил Забродов и взял из полковничьей пачки еще одну сигарету. — Я вижу, ты что-то знаешь. Бог тебе судья, Андрей, но если я узнаю, что ты как-то причастен…

Мещеряков побледнел. Это выглядело довольно страшно: его лицо сделалось грязновато-белым, как больничная простыня. Мгновенно произошла перемена словно кто-то переключил телевизор на черно-белое изображение.

— Вот дьявол, — растерянно пробормотал Илларион. — Андрей! Андрюха, слышишь? Ну, прости дурака.

Сморозил. Мне действительно жаль. Ну, ты же знаешь, это все мой язык. Черт… Да прекрати же ты истерику, что за бабские штучки!

— Не ори, — процедил Мещеряков. Краски постепенно возвращались на его лицо, на нем даже проступил странноватый, пятнами, румянец. С-с-скотина… Дать бы тебе в рыло.

— Ну и дай, — разрешил Илларион. — Нет, я правда не против. Все равно я вряд ли что-то почувствую. Как отмерзло что-то внутри после той ночи, ей-богу.

Шаркая подошвами, к столику подошел официант, неся фужер с водкой и заказанную Илларионом чашку кофе. Поставив заказ на стол, он утвердился рядом в позе терпеливого ожидания. Забродов удивленно поднял на него глаза, криво усмехнулся и бросил на стол мятую купюру.

— Сдачи не надо, — сказал он. — Передай своему дрессировщику, что нормальные люди водку из фужеров не пьют.

— Какому дрессировщику? — спросил официант.

— Тому, который дрессирует тебя и других тюленей, — ответил Забродов. — Ступай, болезный, да не споткнись по дороге.

Мещеряков тем временем в три огромных глотка осушил фужер, шумно потянул носом и запил водку чуть теплым кофе из Илларионовой чашки.

— Гм, — сказал Забродов.

— Не переживай, — утешил его Мещеряков. Голос его звучал немного сдавленно, зато лицо уже приобрело нормальную окраску. — Все равно это был не кофе, а навозная жижа. Я даже не думал, что в Москве еще сохранились подобные местечки.

— Извини, — еще раз сказал Забродов.

— Ладно, проехали, — полковник махнул рукой.

На часы он больше не смотрел. — Только скажи мне: что ты имел в виду, когда намекал на мою причастность к этим взрывам?

— Я верю, что лично ты здесь не при чем, — быстро ответил Илларион.

— Веришь? Вера, брат, это такое дело… Но тем более. Значит, я чистенький…

— Лично ты, — вставил Илларион. — Ну, не знаю… может быть, и все наше управление. Все-таки мы — внешняя разведка, а внутренние дела проходят по другому ведомству… Гексаген, Андрей. Дома взрывали гексагеном, а его не приготовишь в домашних условиях и не купишь на колхозном рынке. Это тебе не тротил.

— Н-да, — сказал Мещеряков. — Буквально то же самое я на днях слышал по телевизору.

— Телевизор не смотрю, — отрезал Илларион, — но уверен, что это сообщение прошло не более одного раза.

Так? Уверен, что так. Можешь проверить.

— Уже проверял, — неохотно признался Мещеряков. — Так оно и есть.

— А откуда им позвонили, ты не узнал? Впрочем, можешь не пытаться все равно не скажут. И потом, я все-таки не хочу верить, что доблестная ФСБ решила таким образом подогреть патриотизм. В общем, можешь не беспокоиться, ничего расследовать я не собираюсь.

— Вот и слава богу, — сказал Мещеряков. — Не лезь в эту мясорубку. Честно говоря, я тебе даже немного завидую. Ты все-таки большой хитрец, Илларион.

Умудрился пролезть в святые, когда все остальные по уши в дерьме. В общем, занимайся своим делом и ни во что не встревай, а то еще пристрелят ненароком.

— Знаю, — Илларион скривился. — «Вихрь», «Антитеррор». Массовое выселение из Москвы брюнетов в кепках.

— Тес! Ни слова про кепки! — предостерег Мещеряков, приложив указательный палец к губам и страшно выпучив глаза.

Илларион вгляделся в эти глаза и с удивлением понял, что полковник пьян.

— Ну, Юрия Михайловича брюнетом не назовешь, — сказал он. — А ведь ты готов, Андрей. Как это я не заметил, что ты еще раньше набрался?

Полковник тяжело помотал головой.

— Ничего я не набрался, — сказал он. — Просто не сплю четвертые сутки, а годы уже не те. Помнишь, как раньше?.. Неделями… месяцами, черт подери!..

— Годами, — сказал Илларион. — Не смыкая глаз и не слезая с седла. Пойдем, провожу тебя до машины, а то шофер не узнает.