Проводник смерти

Глава 9

Главный редактор запустил руку в карман своего просторного, лет десять назад считавшегося верхом роскоши кожаного плаща и выудил оттуда пачку самого что ни на есть плебейского «беломора». Андрей терпеливо переждал процесс размягчения, продувания и обстукивания папиросы до приемлемой консистенции, со сдержанным интересом проследил за сложными манипуляциями, которые его бывший шеф проделывал с мундштуком, и лишь после этого чиркнул колесиком своей знаменитой зажигалки и поднес старику огоньку.

Шеф раскурил папиросу, сосредоточенно кося одним глазом в принесенную Андреем рукопись статьи, а другим разглядывая зажигалку.

— Не потерял, — ворчливо заметил он. — Слонялся черт знает где столько времени, а зажигалку не потерял.

— Талисман, — сказал Андрей, пряча зажигалку в карман.

— Талисман, — все так же ворчливо повторил главный редактор и, отложив в сторону рукопись, отхлебнул кофе.

— Не бережете вы себя, шеф, — заметил Андрей. — Курить снова начали, кофеек… третья чашка подряд, между прочим. И это при вашем здоровье.

— Тебе сообщить, какой у меня стул? — сварливо спросил главный редактор.

— Сам знаю, — без тени улыбки ответил Кареев. — Полумягкий, образца тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. Перестроечный раритет. Тем не менее, сердце поберечь все-таки не мешало бы.

— Золотые твои слова, — неожиданно легко согласился главный. Моторчик совсем износился, есть такое дело. Заботливый ты парень, Андрюша. И всегда таким был. Что ни материал — ну, ей-богу, чистый валидол.

Особенно вот этот, — он похлопал узловатой стариковской ладонью по тонкой стопке бумаги, лежавшей перед ним на белой в красную клетку скатерти. — А знаешь, — с внезапным воодушевлением продолжал он, — как в старину понижали артериальное давление?

Кареев вздохнул и потупился.

— Вижу, что знаешь, — проворчал шеф. — Мальчик образованный, начитанный, во всем тексте ни одной орфографической ошибки. Так как? Молчишь? Тогда я тебе скажу. Кровь они пускали, наши пращуры. Причем по любому поводу и где угодно, вплоть до парикмахерских.

Полоснул ланцетом по вене, и все в порядке. А для крови подставляли медный тазик, потому что, во-первых, были большие эстеты, а во-вторых, с алюминием у них тогда было туго. Вот только не знаю, что они потом с кровью делали. Может быть, кровяную колбасу?

— Простите, шеф, — чуть слышно произнес Кареев. — Просто больше мне не к кому было обратиться. Я хотел пойти в милицию, но вдруг испугался. Откуда мне знать, на кого работает тот долдон в пуговицах, которому я все это расскажу?

— Ага, — удовлетворенно кивнул главный редактор, энергично раскуривая вздумавшую было погаснуть папиросу. — Значит, остатки здравого смысла и инстинкта самосохранения и у тебя все-таки есть. О человеколюбии в данной ситуации говорить просто смешно.

— Но ведь…

— Ти-хо! Сейчас я говорю! — Шеф щелчком сбил пепел с папиросы в лужицу пролитого кофе на блюдце и привычным жестом поправил вечно сползающие очки. — Я понимаю, что именно человеколюбие выдрало тебя из твоей норы и погнало обратно в Москву… запоздалый приступ человеколюбия, я бы сказал. Мне хорошо знакомы способы, при помощи которых можно сломать любого человека, так что не надо оправдываться. Тем более, что ты ни в чем не виноват. Это я, старый трусливый болван, прогнал тебя тогда, даже не выслушав. Мы могли попытаться все это предотвратить, а теперь… что ж, теперь мы можем только мстить… Попробовать отомстить, точнее. Но ты понимаешь хотя бы, чем все это может кончиться для тебя лично?

— Да, — ответил Андрей. — Как закрою глаза, так и вижу эту штуковину. Здоровенный такой, с глушителем, с приставным прикладом и оптическим прицелом…

Мне сказали, что сорок пятого калибра.

— Большая получится дырка, — задумчиво сказал шеф.

— Я подсчитал, — живо откликнулся Кареев. — Больше одиннадцати миллиметров.

— Солидно… И что же, тебе эту штуку прямо так и показали?

Кареев кивнул.

— На Никитском бульваре. Прямо на скамеечке.

Подошел человек и показал. И еще предложил денег — в качестве альтернативы.

Шеф покивал головой с таким видом, словно знал все это заранее.

— Знакомая тактика, — сказал он. — И ты, конечно, отказался от пули и взял деньги.

Андрей промолчал, с мучительным стыдом уставившись в скатерть и чувствуя, что уши у него горят, как у нашкодившего мальчишки, а щеки, наоборот, бледны и бескровны.

— Ну и правильно, — неожиданно одобрил его действия шеф. — Так и надо действовать. Противнику надо наносить не только моральный, но и материальный урон. Хоть что-нибудь путное ты на эти деньги приобрел?

Андрей пожал плечами и с большой неловкостью ответил:

— Пистолет.

— Ну и дурак. Это я в том смысле, что о таких покупках лучше не рассказывать никому. Вообще никому, понимаешь? А вдруг я платный информатор? Думаешь, их сейчас нет? Неделю назад я послал подальше очень серьезного молодого человека в штатском… А если бы не послал? — Он раздраженно зашарил по карманам в поисках спичек. Андрей снова дал ему прикурить и оставил зажигалку на столе.

— Пистолет-то хоть хороший?

— «ТТ», — ответил Кареев.

— Хороший, — сказал шеф. — Значит, так. Это, — он постучал согнутым пальцем по рукописи, — мы дадим в ближайшем номере. Накупи себе продуктов, водки и сиди дома. Никому не открывай и держи пистолет под рукой. Когда на меня выйдут, я дам тебе знать. Документы у тебя сохранились? Какие-нибудь записи, пленки — ну, хоть что-то?

Кареев сокрушенно вздохнул и отрицательно покачал головой.

— Все отобрали, — сказал он. — У меня хватило ума передать все материалы Татьяне, ну, и…

— И они вас накрыли, — закончил за него шеф. — Вот уж, действительно, хватило ума. Осторожнее надо быть. А впрочем, какого черта! Им только того и надо, чтобы мы были осторожными, ни во что не совали нос и молчали в тряпочку. Так Татьяна в курсе?

— Нет, — ответил Кареев. — Я ничего не успел ей сказать. Пожалуй, это к лучшему.

— Несомненно. — Главный редактор потушил окурок в блюдце и встал, застегивая плащ. Андрей с грустью отметил, что плащ стал ему заметно велик — шеф усыхал на глазах, и Кареев подумал, что старику, пожалуй, осталось совсем немного.

Они вышли из кафе порознь. Редактор ушел первым, заметно сутулясь и прижимая локтем папку со статьей. Андрей проводил его взглядом, докурил сигарету и отправился домой на метро — его «москвич» снова капризничал, а лечить его хронические болячки у Андрея не было ни времени, ни сил.

По дороге он, как и советовал шеф, основательно запасся продуктами: ему предстояло несколько дней безвылазно просидеть дома, ожидая развития событий. Теперь, когда в игру вступил шеф, занимавшийся журналистикой дольше, чем Андрей жил на свете, можно было ожидать более или менее благополучного исхода всей этой рискованной затеи. Статья, опубликованная в авторитетном издании, наверняка привлечет внимание тех, кому положено заниматься такими делами по долгу службы, и, к тому же, послужит журналисту Карееву чем-то вроде страхового полиса: после публикации тот же Вареный трижды подумает, прежде чем отдать приказ о ликвидации Андрея — все будет явно указывать на него. За первой статьей последует вторая, за второй третья, и так до тех пор, пока от всей этой банды не останется камня на камне. Вероятнее всего, придется пойти на сотрудничество с органами, но разве не для этого он все это затеял? Журналист не может посадить бандита и взяточника в тюрьму, он может лишь крикнуть: «Держи вора!» так, чтобы его услышало максимальное количество людей.

Возвращаясь домой и изнемогая под грузом пакетов с едой, Андрей строил планы. Его основная задача — донести правду до читателей, а как только в дело вмешаются люди в штатском, все каналы утечки информации будут мгновенно перекрыты. Необходимо довести расследование до конца, да и восстановить материалы, отобранные у него бандитами Вареного, тоже не мешает.

Больше всего Андрея беспокоила та ниточка, за которую ему удалось ухватиться два месяца назад и которую сразу же грубо вырвали у него из рук. На одном конце ниточки кривлялся и произносил речи уголовник Вареный, ухитрившийся купить себе новую биографию и мечтавший усесться в мягкое думское кресло. Это было бы смешно, если бы не было так страшно. Кроме того, существовал второй конец ниточки, терявшийся где-то в заоблачных высотах — именно там, наверху, сидел невидимый кукловод и время от времени дергал за нитку, заставляя Вареного подпрыгивать и издавать звуки, казавшиеся окружающим осмысленными.

Именно этот кукловод интересовал Андрея в первую очередь. Почему-то Кареев сомневался, что люди в штатском рискнут его побеспокоить — скорее всего, у них для этого руки коротки. У него была одна надежда: отыскать того высокопоставленного мерзавца и попытаться дискредитировать его предавая огласке все его странные связи и сомнительные дела. Работа предстояла огромная, и на любом ее этапе можно было запросто свернуть себе шею, но Кареев больше не боялся — он пережил свой страх, как детскую болезнь. Что-то в нем раз и навсегда перегорело в тот самый день, когда сидя в гостиничном номере и наливаясь дешевым вином, он увидел по телевизору репортаж о первом взрыве жилого дома. Теперь он был готов идти до конца — без страха и надежды, просто потому, что был убежден в правильности выбранного пути.

Дома он свалил продукты в холодильник, не утруждая себя разобрать их и разложить по местам. Некоторое время он просто стоял у кухонного окна, глядя вниз и неторопливо куря, потом принялся бесцельно бродить по квартире, трогая предметы и вздыхая. Раньше он любил иногда посидеть дома, ничего не делая. Теперь же, когда ничегонеделание было вынужденным, ему вдруг захотелось действовать: мотаться по городу, встречаться с людьми, узнавать то, чего никто не знает, а потом сидеть за машинкой и слово за словом переносить на бумагу то, что удалось узнать, стараясь подать материал так, чтобы он, наконец, пробил дюймовую шкуру привыкшего ко всему отечественного обывателя и заставил его шевелить извилинами. Бездействие угнетало его, заставляя остро ощущать, как уходит драгоценное время.

В конце концов он решил позвонить Татьяне. Он не был уверен, что Татьяна обрадуется его звонку, но позвонить все-таки стоило: извиниться и попытаться все объяснить — и происшествие двухмесячной давности, и свое бегство, и то, что теперь от него лучше держаться подальше.

Некоторое время он колебался, но потом все-таки снял трубку и набрал номер. Ему ответил смутно знакомый мужской голос, и Кареев, так ничего и не сказав, нажал на рычаг, обрывая разговор: с братом Татьяны он был отлично знаком, и этот голос не принадлежал Игорю Тарасову. Андрей попытался припомнить, кто бы это мог быть, но у него ничего не вышло. Воспоминание ускользало, и в этом не было ничего удивительного: ему приходилось встречаться со столькими людьми, что их голоса и лица давно перепутались в памяти.

Махнув рукой, Андрей Кареев включил телевизор и повалился на диван, приготовившись бездельничать.

Илларион Забродов озадаченно пожал плечами и опустил трубку на рычаги.

— Кто звонил? — крикнула из кухни Татьяна.

— Некто, пожелавший сохранить инкогнито, — ответил Илларион, возвращаясь на диван.

Татьяна вошла в комнату, неся уставленный тарелками поднос. Илларион сунулся было помогать, но его помощь была отвергнута нетерпеливым взмахом руки, и он снова сел, стараясь не сильно разваливаться, хотя диван очень к этому располагал.

— И что сказал этот таинственный незнакомец? — поинтересовалась Татьяна, ловко сервируя стол.

— Он ничего не сказал, — ответил Илларион. — Услышал мой голос и бросил трубку. Из этого, между прочим, следует, что у меня есть соперник, и сегодня я сорвал его коварные планы.

— Ты сорвал не только его планы, — заметила Татьяна. — Открой бутылку, пожалуйста.

Илларион взял бутылку, внимательно изучил этикетку и, уважительно шевельнув бровями, вооружился штопором.

— Чьи же еще планы я сегодня сорвал, позвольте узнать? — с напускной свирепостью спросил он, завинчивая штопор в пробку.

— Например, мои, — ответила Татьяна.

— Ах, вот как? — возмутился Забродов. — У вас было назначено свидание?

— Нет, — рассмеявшись, сказала она. — Свидание было назначено у нас с тобой. На четыре часа. А сейчас три. Я планировала переодеться и, как положено хорошей хозяйке, накрыть стол до твоего прихода, а не после. А ты застукал меня в халате у плиты. Я тебе этого никогда не прощу.

— Беда, — Забродов вздохнул. — Ну, а если я соскучился?

— Часок мог бы и потерпеть, — сказала Татьяна.

— Сколько можно терпеть?! С самого утра терплю, между прочим. Что я, железный?

— Игорь утверждает, что да.

— Что он понимает, твой Игорь! Во мне нет ни грамма железа. Сплошное химически чистое золото. Отковырять тебе кусочек?

— Непременно, — сказала Татьяна, с трудом сдерживая смех. — Если можно, язык.

Забродов притворно вздохнул и мастерски извлек из бутылки пробку. Разливая по бокалам густую темно-красную жидкость с терпким ароматом муската, он в который уже раз с некоторым удивлением подумал о том, как резко изменилась в последнее время его жизнь.

Внешне все выглядело, как игра. Мещеряков, который в связи с творившимся вокруг кровавым бедламом сделался нервным и язвительным, со всей прямотой кадрового военного заявлял, что Забродов окончательно выжил из ума и забавляется какими-то детскими игрушками. Илларион не мог не понимать, что с точки зрения полковника ГРУ его теперешние действия и в самом деле могли показаться чепухой: человек его возраста, обладающий его профессиональными навыками, наверное, и впрямь выглядел смешно, пойдя работать спасателем и вдобавок ко всему влюбившись, как мальчишка.

Следя за тем, как легко и грациозно двигается, накрывая на стол, Татьяна, Илларион улыбнулся, припомнив, как все начиналось. Тогда, в конце августа, все получилось словно само собой: ночная драка, поездка на такси, удивленная мина Игоря Тарасова, когда они с Татьяной явились к нему домой, — события цеплялись одно за другое, хитро переплетаясь, как стальные кольца в руках фокусника. Тихо позванивали бокалы, со стен смотрели фотографии. На некоторых из них Илларион заметил знакомые лица и, помнится, подумал, что, узнай тогда, пятнадцать лет назад, об этих снимках тот же Мещеряков, сержант Тарасов мигом сделался бы рядовым и до конца службы просидел бы на губе.

Разговор тогда шел вроде бы ни о чем — происшествие на углу Ходынки и Пресненского Вала было не лучшей темой для застольной беседы, и потому его обсудили очень коротко. Татьяна казалась озабоченной и время от времени впадала в задумчивость, надолго замолкая и хмуря брови. Илларион вдруг поймал себя на том, что украдкой, исподтишка наблюдает за ней. Это, конечно, было чистой воды мальчишество, но в этой усталой женщине ему чудилось какое-то обещание. Что-то в том, как она улыбалась, говорила и хмурила брови, вселяло в него надежду: ему чудилось, что он наконец нашел то, что давно искал. Что именно он искал и почему решил, что это «что-то» есть в сестре Игоря Тарасова, Илларион не смог бы ответить даже под угрозой расстрела, но наваждение не проходило, и Забродов сдался: в конце концов, в этом не было ничего дурного.

Они разошлись далеко за полночь, да и то лишь после того, как хозяин вдруг начал клевать носом. Татьяна передумала оставаться у брата на ночь, и Илларион строго одернул себя; глупо было надеяться на продолжение после нескольких часов знакомства. Он вовсе не собирался торопить события, да и вообще ему казалось, что в данном случае следует для начала основательно поразмыслить: Татьяна не казалась ему подходящей кандидатурой для короткого романа, а для длительных отношений был неподходящим он сам.

Он проводил ее до дома, расположенного в двух шагах от Битцевского лесопарка, и тут внезапно выяснилось, что все его умопостроения не стоят выеденного яйца. Татьяна вдруг взяла инициативу в свои руки, и Забродов не успел опомниться, как оказался в ее однокомнатной квартирке. Он стесненно молчал — его красноречие внезапно покинуло его. Собственно, ситуация вовсе не нуждалась в комментариях, но он все-таки попытался объяснить то, что чувствовал.

— Не надо торопить события и выражать таким образом свою благодарность — сказал он.

Татьяна в ответ только покачала головой и закрыла ему рот поцелуем.

С того вечера прошло уже больше двух месяцев, но Илларион все еще не мог привыкнуть к этому новому для него состоянию: теперь на свете был человек, который все время думал о нем и ждал его возвращения. Это бывало и раньше, но тогда, как правило, его ждали хмурые люди в погонах с большими звездами, озабоченно курившие над расстеленной по столу топографической картой. Татьяна никогда не носила погон и не разбиралась в топографических картах, зато лицо Забродова читала, как открытую книгу с крупным шрифтом и всегда очень чутко реагировала на смену его настроений. Совершенно остервеневший от служебных неприятностей Мещеряков однажды сказал, глядя на Иллариона сквозь полную рюмку осоловелым от недосыпания и алкоголя взглядом:

— Ну что, одинокий волк, нашлась и на тебя управа? Каждому зверю свой охотник, а? Молодец девка, настоящий специалист!

Илларион нацелился было намять полковнику бока, но, поразмыслив, отказался от этой идеи. Вместо этого он познакомил его с Татьяной, и на следующий день Мещеряков пришел просить прощения. Теперь он ударился в другую крайность и не терпящим возражений тоном привыкшего к беспрекословному повиновению старшего офицера объявил, что Забродов будет последним идиотом, если упустит такую женщину.

— Что значит — не упусти? — с легкой грустью спросил у него Забродов. — Это, друг Андрюша, не рыбалка, и Татьяна — не карась какой-нибудь. «Не упусти»… Знать бы, чем ее удержать… и чем она меня держит, кстати. Ты не знаешь?

— Этого, брат, никто не знает, — грустнея, сказал Мещеряков. — Я, к примеру, двадцать пять лет женат, а как не знал, что она во мне нашла, так и до сих пор не знаю.

Как бы то ни было, Илларион чувствовал себя помолодевшим на добрых двадцать лет и порой удивленно вздрагивал, увидев в зеркале все то же лицо с сеткой морщин в уголках глаз и седыми висками. Он даже начал побаиваться, что потихоньку выживает из ума, но на работе все было, как обычно: получив задачу, он отключался от всего на свете до тех пор, пока она не оказывалась выполненной и очередной бедолага, вызволенный из смертельно опасной передряги, не отправлялся на «скорой помощи» в больницу или своим ходом в ближайшую забегаловку, где подавали спиртное — праздновать свое возвращение с того света. Там, на работе, думать о своих отношениях с Татьяной ему было некогда: Москва — очень большой город, в котором все время что-нибудь происходит.

— Эй, — позвала Татьяна, — очнись! Ты что, в самом деле язык откусил?

— М-м-м-м, — промычал Илларион, показывая, что да, откусил.

— Радость-то какая, — всплеснула руками Татьяна. — Теперь ты просто идеальный мужчина, осталось только застеклить и взять в рамочку.

— А еще лучше проложить нафталином и повесить в шкаф, — сказал Илларион. — Типично женский подход к проблеме взаимоотношений полов.

— А что, существует такая проблема? — удивленно спросила Татьяна голосом наивной восьмиклассницы.

— Еще бы! Ты что же, газетных статей не читаешь?

— Каюсь, — Татьяна потупилась, — не читаю. Я их пишу. Все пишу, пишу… круглые сутки пишу, а почитать некогда. Даже то, что сама написала.

— Вот тебе и проблема, — наставительно сказал Илларион. — Женщина не хочет читать прессу, а мужчина категорически против того, чтобы смотреть бразильский сериал. В результате скандал с рукоприкладством, оскорбленный в своих лучших чувствах супруг грозится спрыгнуть с балкона, перелезает через перила, оступается и повисает на этих самых перилах, вопя благим матом.

— Какие глупости ты сочиняешь, — сказала Татьяна. — Такого даже наши артисты из отдела криминальной хроники наутро после празднования Дня печати не сочинят.

— А это потому, что жизнь — лучший сочинитель, — сказал Илларион. — Не веришь мне, позвони Игорю. Он лично такого скалолаза обратно на балкон втаскивал. Причем, заметь, супруга этого типа спьяну заперлась и в дом нас так и не впустила. Пришлось твоему брату опять по стенке карабкаться.

— Слушай, это кошмар, — сказала Татьяна. — Что же это делается на свете?

— Да уж, — Илларион криво усмехнулся. — А ты говоришь, половая проблема.

— Это ты говоришь, — возмутилась Татьяна. — А я об этом говорить не могу, поскольку для меня в данный момент такой проблемы не существует.

— Вот как? — удивился Забродов. — Как же тебе удалось ее решить?

— Сейчас покажу, — с угрозой пообещала Татьяна.

— А обед? — взмолился Илларион. — Обед-то как же?

— Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, — со вздохом констатировала Татьяна. — Ладно, не буду я тебе ничего показывать. Ешь, объедайся.

Илларион с сомнением осмотрел стол и пожал плечами.

— Да ну его, — сказал он. — К черту обед! Ведь видно же, что гадость. Вернемся к проблеме взаимоотношений противоположных полов.

— Гадость? — после многозначительной паузы переспросила Татьяна.

— Конечно, гадость! Смотри, вон там что-то зелененькое, а там белое… а я люблю, чтобы коричневое или, в крайнем случае, розовое. Веточки какие-то… Что я, парнокопытное — веточками питаться?

— Все, — сказала Татьяна, — ты допрыгался, капитан Забродов. Кстати, ты правда капитан?

— Ничего подобного, — ответил Илларион.

— А почему Игорь все время зовет тебя то капитаном, то командиром?

— Это такая шутка. Все уже забыли, в чем там соль, а вот словечко прилипло. И вообще, язык у твоего Игоря…

— Ну и ладно. Подумаешь, какие мы секретные.

Кстати, про Игоря ты зря: до сих пор не могу добиться, где и кем он служил. И носитесь на здоровье со своими секретами… Отодвинь стол, я иду мстить за свою поруганную честь хозяйки.

— Не понял, — сказал Илларион, — за чью именно честь ты собралась мстить: свою или хозяйки?

— А за чью получится, — залихватским тоном ответила Татьяна, и Забродов почувствовал, что его опрокидывают на спину. Потом мир вокруг него исчез, заслоненный ее волосами, и Илларион закрыл глаза…

Утром Татьяна позвонила в редакцию, чтобы осторожно разузнать, так ли уж необходимо ее присутствие на рабочем месте и нельзя ли как-нибудь профилонить хотя бы полдня. К ее удивлению главный редактор не возражал против того, чтобы она устроила себе выходной, а потом, подумав, добавил, что ей вообще давно пора отдохнуть, и что будет просто чудесно, если она до конца недели погостит где-нибудь за городом.

— Не поняла, — сказала Татьяна. — Это что, шутка? Я совершенно не устала, и потом, что я буду делать за городом в ноябре месяце?

Но шеф ничего не ответил — он уже повесил трубку. Татьяна пожала плечами и скорчила вопросительно смотревшему на нее Иллариону удивленную гримаску, показывая, что ничего не понимает.

— Пути господни неисповедимы, — философски заметил Илларион, вылезая из-под одеяла и вдруг без предупреждения становясь на руки. — Мало ли, кому что в голову взбредет.

— Это точно, — сказала Татьяна и отправилась в ванную.

Они позавтракали в городе, потратив не менее двух часов на поиски кафе, непохожего на все остальные. Наконец они остановили свой выбор на заведении с умопомрачительным названием «Веселый таракан». Татьяна хохотала так, что Иллариону пришлось почти на руках вытаскивать ее из машины.

Решительно прошлепав по раскисшей снеговой кашице, они толкнули тяжелую дубовую дверь, старательно стилизованную под старину, спустились по крутым ступенькам в подвал и, раздвинув бренчащую бамбуковую занавеску, вошли в темноватый сводчатый зальчик, освещенный неярким желтоватым сиянием стилизованных под керосиновые лампы бра. Из темной кирпичной кладки стен выступали торцы громадных бутафорских бочек, да и сами столики представляли собой поставленные на попа бочки, схваченные прочными металлическими обручами. Над каждым столиком висел взятый в круглую деревянную раму портрет таракана, выполненный по всем правилам: маслом по холсту, в голландском стиле, с тщательной проработкой всех деталей.

В кафе было пусто. За стойкой в торце зала скучал бармен, который тоже основательно смахивал на таракана и, судя по всему, старательно подчеркивал это сходство. За его левым плечом бубнил и подмигивал цветным экраном телевизор, но бармен не обращал на него внимание, целиком погрузившись в изучение сложенной пополам газеты, которую держал в руках. Возле его правого локтя сияла начищенной латунью шеренга пивных кранов.

— Не повезло, — сообщил Татьяне Илларион. — Два часа искали что-нибудь интересное, а нашли пивную.

— По-твоему, это неинтересно? — удивилась Татьяна. — Никогда не завтракала в пивбаре. Особенно с тараканами.

Бармен поднял голову от газеты и бросил на них быстрый оценивающий взгляд, но промолчал, снова углубившись в чтение и предоставив им самостоятельно принять решение. Откуда-то из глубины заведения доносилось звяканье посуды и приглушенные громыхающие звуки — кухня только начинала просыпаться и набирать обороты.

— Даже не знаю, — сказал Забродов с сомнением. — Может, поищем еще?

— А мне здесь нравится, — решительно заявила Татьяна. Бармен одним глазом посмотрел на нее поверх своей газеты, и Иллариону почудилось мелькнувшее в этом взгляде одобрение.

— Ну, хорошо, — сказал Илларион. — Только чур, потом не жаловаться.

Он усадил Татьяну за столик под портретом улыбчивого рыжего насекомого в широкополой шляпе с петушиным пером и направился к стойке. Бармен при его приближении спокойно отложил газету и воззрился на него безо всякого интереса, но и без раздражения.

— Уважаемый, — обратился к нему Илларион, — у вас здесь только водопой, или поесть тоже можно?

Бармен пожал одним плечом — впрочем, вполне дружелюбно. — и небрежным профессиональным жестом выбросил на стойку меню. Илларион рассеянно кивнул и вернулся к Татьяне, на ходу скользя глазами по строчкам. Он был приятно удивлен: меню оказалось весьма пространным, а цены — умеренными.

Тем временем в зале появилась официантка, и Забродов сделал заказ. Татьяна настояла на том, чтобы выпить пива — в конце концов, это был пивной бар, а не «Макдональдс», — и Илларион заметил, что бармен снова посмотрел в ее сторону с одобрением. Задержав проходившую мимо официантку, бармен что-то негромко сказал ей, та кивнула и скрылась на кухне. Через минуту после ее ухода в зале появился немолодой человек с акустической гитарой, присел на табурет у стойки и начал наигрывать что-то красивое и невероятно сложное, рассеянно глядя куда-то в пространство. Илларион уважительно хмыкнул: это заведение начинало ему нравиться.

Еда оказалась не слишком изысканной, но плотной и по-настоящему вкусной, а пиво было выше всяческих похвал. Гитарист перебирал струны, время от времени прерывая игру, чтобы затянуться дымившейся в пепельнице сигаретой, и глядя не его нервные руки с длинными гибкими пальцами, Илларион снова подумал, что, вполне возможно, все еще будет хорошо.

После того, как они расплатились и ушли, рыжеусый бармен немного поболтал с седым гитаристом Гришей, выкурил с ним за компанию сигаретку и нацедил Грише бокал темного — Гриша любил темное пиво. Сам бармен любил светлое, но пить не стал: от пива он соловел, а день только начинался.

Выпив пива, Гриша совсем загрустил, повесил голову и перестал отвечать на реплики бармена, снова принявшись выделывать акробатические этюды на шести струнах. Такое случалось с ним частенько — по натуре Гриша был пессимистом, — и бармен, незаметно пожав плечами, вернулся к своей газете. Ему хотелось поскорее дочитать статью, которая его заинтересовала, чтобы позже обсудить ее с кем-нибудь, хотя бы с тем же Гришей, который после пятого или шестого бокала любил поговорить о политике и становился настолько же красноречив, насколько до этого бывал немногословен.

Статья называлась «Власть уркаганская» и была подписана Андреем Кареевым.