Спасительно размышление… Передавая Издателю собранные материалы, я спохватился, подумал… и решил предварить пояснением записки клана охотников — Коновых.
Описывая труды отдельных кланов в многовековой истории покорения космоса и прослеживая их направленную в столетиях работу (планетная инженерия, систематизация и т. д.), я и натолкнулся на записи Коновых.
Они были найдены мною в архивах Всесовета. Я поразился длительному замалчиванию донесения Конова-Искателя (отдел непроверенных донесений, полка 454567, гнездо КО (5241 кристалл N 2454567245679). А уже затем мною были затребованы кристаллы, переданные в архив Коновыми — Охотником и Изобретателем. Прошло немало времени. Я читал Конова совсем молодым человеком (46 лет), а возвратился к истории Коновых лет через шестьдесят.
Мною уже были закончены хроники клана Сафаровых-Музыкантов и клана Савиных-Целителей.
И тогда пришло время Коновых. Хотя и сказал мне Главный Архивариус Всесовета:
— Коновы?.. Эти под сомнением; помешались на поисках Первичного Ила. Учти, их никогда не принимали всерьез.
Возвращаюсь к донесению Конова-Искателя. Впервые человек (в лице Конова) обнаружил изначальное вещество жизни.
Я утверждаю: лишь особенные свойства гравитационных сил в том звездном секторе могли удержать планету вполне готовой к зарождению, но безжизненной.
Лишь гравикокон смог укрыть ее поверхность от падения биологически активных аккреций и посещения звездолетов-роботов.
И только своеобразие физических условий планеты Фантомов помогло Изобретателю переделать ее в планету Великой Охоты (если верить его потомкам, мечтавшим воссоздать где-нибудь ту землю, на которой их предки охотились).
О планете Фантомов, как все называют ее, мы имеем записи разных людей клана: Изобретателя, Искателя, неукротимого Охотника. А также сообщения экспедиции «Надежды».
Коновы первыми столкнулись с планетой Фантомов. Они не просто открыли ее, изменили! Мы не всегда можем доверять им фактически, но эмоционально они правдивы: за свою правду они платили жизнью.
Воспроизведение их записей будет сопровождаться в нужных местах пояснениями и примечаниями.
Первыми я представляю записки Константина Д.Конова, Искателя. Его кристалл найден в ракетном зонде, он является единственным документом, проливающим тусклый свет на таинственную гибель экипажа «Нервы». В нем впервые упомянуты планета Фантомов и Первичный Ил.
«Звездолет «Нерва» 2256 года Земного летосчисления, 23 июля. 14 часов.
…Он стоит и ждет. Я знаю, он видит и слышит то, что не дано видеть мне. Например, далекое тепловое излучение. Зато я могу приказывать. Как только мы развили скорость диссипации и оторвались от планеты, я разрушил блок запретов, и робот (серии 12–12/III) стал моей судьбой.
Он сделает все, что я прикажу. Пока что он не пускает ко мне Тех: его лучемет нацелен на дверь.
Трубы воздушного обмена я перекрыл.
О, я не глуп! Если те захотят усыпить меня, они не смогут впустить газ. А когда я кончу запись, робот откроет мне другую дверь. Ту, за которой космос с невыносимым горением звезд. Это мой приказ. И когда легкие мои лопнут, а я умру, он пустит ракету, маленький снаряд. (Я вложу в него кристалл.)
Итак, впереди шесть часов, у моей судьбы плоское полированное лицо. (Те все колотятся за дверью. У-у, проклятые! Ненавижу…)
…Надо спешить, нужно записать, иначе мне не поверят. Я сам не верю себе!
Итак, мечта всех Коновых осуществилась, я открыл Первичный Ил, нагнулся и поднял комок. Глина? Нет, странно тугая слизь. С нею я ушел в станцию (на планете, пока роботы чинили ракету, я жил в станции).
Я миновал шлюз и положил комок на стол. Разделся, и, когда жар ушел из тела (отопление скафандра опять разладилось), я опробовал на комке слизи действие электрического разряда, кислот, щелочей. Спектрография!.. Химический анализ!.. Да, оно живое по составу!.. Слизь может ожить, в ней все двадцать аминокислот.
Это действительный Первичный Ил (и конец моего пути Искателя). Теперь нужно узнать, на какую глубину пропитывает планету этот студень? Почему здесь нет вулканов? Гроз? Отчего так много закиси азота в воздухе — 70 процентов?
А Те?.. Что-то затихли… Однажды и я ломился к ним. Они только что выбрались из земли и вошли в ракету. Заперлись.
В скафандре я подбежал к ракете и ударил по ее костылю. Гул прошел по ракете. Затем я попытался высадить люк. Я бил молотом, и удары оставляли вмятины. Смирило меня такое соображение: «Ракета должна улететь, унести весть о находке…»
Да, ракета должна увезти все, что я собрал здесь, даже Тех, чего бы мне это ни стоило.
Опять стуки!.. Они работают?..
— Подумать только, я здесь схожу с ума, а они стучат! Ничего, я еще скажу, кто они такие. Такими словами:
«Не я превратил мертвецов в живых людей, это сделал Первичный Ил. В горе я закопал убитых друзей. Хоронил, желая, чтобы они воскресли. А теперь я то рад, то страшусь, то хочу их истребить, то увезти. Откуда я знаю, кто они теперь? Они — это мои друзья?.. Не уверен».
О проклятая планета!.. Клеточные матрицы их тел, информация ДНК задали программу Первичному Илу… Как обрадуются ему все наши! Кончились их скитания!
…Я сижу в кресле и наблюдаю в иллюминатор. Во-первых, звезды: их на планете я не видел. Даже свет не мог пробить гравикокон.
Сколько горючего сожрала эта гравитационная западня! Но не зря я сидел на планете, не впустую работали мои роботы: мы поставили котел и вырабатывали плутоний. Затем шла другая реакция: пока амазоний не будет накоплен, мы не разорвем гравикокон.
А Те?.. Открыли люк и снова вышли в космос. Они заглядывают ко мне в иллюминатор, они стучатся, зовут.
С ума сойти! Неужели они так ничего и не поняли? Даже когда вылезали из рыжей грязи?
…Как это началось? Так — я положил лопату, с ненавистью разглядывал ржавую поверхность (еще не зная, что здесь Ил). Планета была до отвращения гладкой и ржавой. А друзья мои по долгому путешествию лежали. Грязь, что попала на их лица, была ржавого цвета.
Погибшие друзья… Я должен хоронить их. Все же земля. Роботы вынесли всех четверых. Теперь я готовился зарыть их.
Я копал — ржавого цвета Ил резался лопатой, как застывшее желе. Он истекал солоноватой влагой.
Плоть моих друзей войдет в это сусло и растворится в нем.
Я сел и смотрел на них.
Мы всегда были рядом, только на подходе к планете, к ее солнцу, вдруг вынырнувшему из черноты, я оказался в лаборатории, а они — в рубке. Ее-то и разбил осколок планеты, громадный камень.
Одно меня утешало — умерли они мгновенно. Но чего бы я только не дал, чтобы видеть их снова веселыми и бодрыми.
…Когда яма стала мне по плечо и пошла упругая земля, я похоронил их и ушел к ракете: она стояла на перекошенных костылях, роботы с магнитами ползали по ней и чинили ее.
Я приказал — роботы выволокли мне станцию и поставили в отдалении. Я вошел и без сил, в полном отчаянье, рухнул на пол и так лежал. Тоска!.. Я зажмурился, но лишь отчетливее видел края пробоины, солнце, планету.
Будьте вы прокляты, убийцы! И впервые я, профессиональный Искатель новых планет, почувствовал желание убить.
Я убил бы планету, если смог! Тогда, еще не зная о Первичном Иле.
Тоска… А роботы стучали. Если не удастся починить ракету, я умру на этой планете. Найти нас не смогут — радиосигналам из этой ловушки не пробиться, а мы не успели скинуть предупреждающий буй.
Я не знал еще, что ждет меня.
Я не знал, что случится здесь. Кроме одного: нужен месяц работы атомного котла. Тогда я смогу пробить гравикокон, пустив в ход всю мощность звездолета, чтобы унести добытое знание.
…Я не познал еще сладкий, сжимающий сердце ужас. А незнание, если верить древним мудрецам, — основа человеческого счастья. Выходит, тогда я был счастлив.
…Меня даже не радовало открытие Первичного Ила. Хотя мы, Коновы, уже лет двести искали его для планетарных генетических работ. Но все же именно я, Конов, нашел Первичный Ил. Тот, что миллионы лет ждет семена жизни.
Все, все отрицали Первичный Ил, но мы, Коновы, предвидели эту находку.
Искали повсюду.
На любой ракете, уходившей в неисследованный сектор, был Конов — в любой должности, командор или повар.
Или, как я, Искатель.
…Так случилось, я ушел в лабораторию. Там прочитывал очередной кристалл моей карманной библиотеки: охота на львов. Но взревел аварийный сигнал, и меня бросило на переборки. Однако кресло успело схватить и удержать меня.
И тогда я увидел гравикокон.
Я видел то, что еще не было дано увидать никому: из черноты медленно выходило солнце. Бронестекло было притемнено светофильтром, я увидел, что солнце выходит узким серпиком. А затем удар — ледовый экран распался, мы летели беззащитно. Затем снова удар — осколок планеты…
Но автоматы уже выводили ракету на орбиту. Она вращалась вокруг солнца, пока я не пришел в себя. Тогда влез в скафандр и проковылял в рубку: зияла пробоина, свет проклятого солнца пробегал по стенам, а в креслах сидели четверо мертвых друзей.
Роботы сделали то, что полагалось делать согласно Инструкции при Встрече с Неизвестным Космическим Объектом. Они зарегистрировали эту солнечную систему, вдруг вынырнувшую из тьмы. Затем посадка…
Я надел кислородную маску и вышел искать место для могилы. Под ногами чавкала студенистая грязь.
Я шел по землистому киселю, не подозревая, что здесь, в гравитационной ловушке, спрятан девственно чистый Первичный Ил.
В нем я и похоронил друзей, в нем они ожили, нагнав на меня непреодолимый ужас.
Теперь они страшны мне, а меня считают безумным.
…Наконец-то звездолет порвал сеть гравитационных волн, мы в космосе. Те — живут!.. Я слежу за ними, всюду мной наставлены телекамеры.
Они — люди. Хотя я и видел их, вылезающих из земли (озирались, долго кашляли, обирая с себя липкую грязь).
Они живые, но я не верю им. Мне кажется, они лишь спрятали свою непонятную сущность, та в любой момент может проступить сквозь человеческую маску. Предположим, Ил взял информацию их тел. Но как он мог воссоздать память?.. Мозг?.. Нет, это фантомы.
…Есть и другой выход: ракетная шлюпка. Я могу сбежать от них. Но куда? Зачем? Пусть робот откроет люк — я выйду в космос как есть. Мы разминемся навсегда, я и экипаж звездолета. Они полетят на землю, я же — мертвым — поплыву в глубинах космоса.
…Они ломятся ко мне, они бьют в дверь, а я не решаюсь приказать роботу применить луч. Срочно готовлю ракету.
…Они вошли, прячусь в аварийном отсеке. Я закрыл отсек изнутри, но слышу их голоса: они зовут, окликают меня. Но теперь я точно знаю: у них чужие лица.
Пущу ракету сам — они блокировали робота».
Радиограмма:
Всесовет — звездолет «Нерва». «В приступе депрессии хотел покончить жизнь самоубийством К.Д.Конов. Теперь он выздоравливает. Все переданное им просим не принимать всерьез. Он долго находился в невменяемом состоянии. Не верьте ему, не верьте! Мы люди, а не фантомы.
Радиограмма:
Всесовету — звездолет второго класса «Тайга». «Встречена дрейфующая без экипажа «Нерва». Судя по всему, покинута в спешке, перед взрывом двигательной установки. Спасательные шлюпки на своих местах, аварийный запас пищи и баллоны кислорода не тронуты.
Из письма Конова-Изобретателя:
«Я думаю, мне нужно будет обязательно принять (подчеркнуто дважды) во внимание способность Первичного Ила к политерии, то есть созданию материальных фантомов».
Есть семьи с направленным действием. Тому примером Музыканты и Целители. Иногда случается такое в Науке. Мы можем отметить способности, передаваемые по наследству: интуиция, особенности устройства слухового аппарата и т. д.
Или страсть. Пример — Коновы-Охотники.
Их клан связал свою деятельность с космосом. Он имел ряд качеств Охотников: хладнокровие, быструю сообразительность, твердую решимость, особенную зоркость. Поэтому они и добились успеха в поисках Первичного Ила.
Все мы происходим от Древних Охотников. Но Коновы вкладывали страсть к охоте во все. Коновы охотились за планетами, космическими тайнами, своей мечтой, преследуя Недостижимое, как редкостного зверя.
Они столкнулись с планетой Фантомов. Дальнейшая история их рода тесно увязалась с этой планетой.
Второе — в истории покорения космоса трудно что-либо понять, если мы не рассмотрим фигуру Изобретателя.
Ракету создал Изобретатель, генетические химеры — тоже (они-то и помогли человеку освоить планеты).
Говоря о Коновых, мы должны отметить существование в недрах клана не только Исследователей и Ученых, но Изобретателей.
На планету Фантомов попал Конов-Изобретатель. Он прочитал кристалл предка и осуществил мечту клана: воссоздал непонятным еще способом земную жизнь. Но особенную жизнь.
Чтобы Первичный Ил вступил в первую фазу эволюции (конечная есть создание мыслящего организма), он должен быть живым. То есть потреблять химические продукты, для пополнения энергии питаться.
Он должен дышать, удалять вредные продукты, образующиеся в результате химических превращений в организме, заниматься самовоспроизводством, расти, увеличивая не только объем, но и усложняя себя.
Он должен двигаться, это увеличивает возможности жить, чувствовать, реагировать и т. д.
Первичный Ил имел (в составе) цепи аминокислот. Ему не хватало нуклеиновых кислот и ферментов. Предполагаю, Изобретатель ввел в него матрицы, которые стали формировать нуклеиновые кислоты и ферменты. Они-то и создавали организмы.
Но, быть может, было нужно только дать намек, зацепку Первичному Илу, насытить атмосферу кислородом. Тайны, тайны, тайны…
Возможно, Изобретатель расшевелил Первичный Ил, бросив в него генетические бомбы. Но тогда был нужен феноменально точный расчет.
Быть может, Изобретатель, в душе и охотник, и любитель зверей, создав планету Великой Охоты такой, чтобы охота (то есть звери) жила вечно. Он знал: охотники будут всегда — и для них создана им планета Охоты.
Он умер — остался сухой перечень работ по уточнению состава атмосферы, обнаружению громадного процента закиси азота и ксенона, державших Первичный Ил в состоянии ксеноно-азотистого наркоза. Первым его решением было решение изменить атмосферу. А вот отрывок записи, показавший ход его мысли:
Земля времен Великой Охоты?..
«…Но это же потребует миллионы лет, организация жизни, подобной земной, — времен Великой Охоты. Придется использовать политерию и…»
Умер он внезапно, его кристаллы были переданы Всесовету. Потом нашелся еще один кристалл, письмо к матери:
«Мамочка, не беспокойся! Мне нужно пробыть на планете не более года. Тогда я бы все успел (ты понимаешь, что).
Когда мы ворвались в эти скрученные коконом грависилы, нас продирало с песочком. Я удивился, как удалось старому корыту предка вырваться отсюда. Затем ошеломляющее явление солнца из черноты.
Но я уверен, предок не врал. В сумке у меня были прихвачены нужные материалы. И мечта, гнавшая наш род к генетическому изобретательству, к восстановлению всего зверья Земли эпохи Великой Охоты (до 1900 года новой эры), близка к осуществлению: я на планете Фантомов.
Невиданная работа! На Земле делали пробы, выращивали в автоклавах зверей. Но не было материала, Первичного Ила, настолько изобильного, чтобы он включился в оборот веществ планеты. Жизнь — двойной процесс (и — симбиоз). У меня еще идейка, даже ты ее не знаешь.
До встречи! Целую ту щеку, которая моя, не Наташкина».
Теперь лишь мы понимаем, что Конов-Изобретатель был гений. Он полностью попадал под определение — гений может сделать все, что захочет. Он создал вариант жизни на планете, но свой, коновский.
Ладно! Начну! Взрывчатка взорвалась, а в яму вполз робот-зонд.
Я подождал немного, затем вошел в просверленный им туннель.
Земля дрожала под моими ногами, урчал зонд, пламя его светилось. А вокруг остекленная стена, потеки, лопающиеся пузыри, оплавленная порода.
Это опасно — так идти, но я шел. Скафандр повышенной защиты не облегчал мое хождение. Потом робот взорвался.
Мы шли с ним вглубь — я дал задание сверлить не прямо, а наискосок — угол 30 градусов, — чтобы обойти скальные породы.
Но всюду был гранит, изрытый узкими ходами. Словно планету ели черви. Даже оплавленный, он не скрыл от меня эти ходы.
В них прорывалась магма. Она кипела, проявляла все признаки магматической жизни.
Мы шли… До ракетной иглы оставалось примерно километров пять, когда взорвался зонд. И пора, он хорошо поработал, я считал часы его работы, мимоходом взглядывая на циферблат.
Зонд взорвался — все дрогнуло вокруг. Пронесся огненный вихрь. Я упал от его удара и лежал на спине. Струи огня пронеслись, стало горячо ногам, а губы мои вздулись. (Пламя было синим, около тысячи четырехсот градусов.)
Роботы-гномы стали поднимать меня. Неприятнейшее ощущение! Их железные лапы… Они поднимали меня, а стенки туннеля пузырились и просачивались магмой. Шевелились. Подумалось о смерти — они сблизятся и замуруют меня.
Не боюсь! Я — охотник и убил самую великолепную дичь в мире. Другой такой мне не найти, а жить без охоты я не могу.
Но туннель не сомкнулся, я спустился к зонду.
Бедняга! Сопла раскиданы взрывом, два из них впились в стену туннеля. Но охладитель еще работал.
Гномы повернули огневой щит, который нес зонд. Порода крошилась под ударами лучеметов, пары уходили по туннелю вверх. А вентиляторы гудели и гнали сюда воздух планеты. Дымы, принимавшие облики разных живых существ, чаще птиц, порхали в свете магмы и исчезали, уносились вверх. Наконец, щит задвигался. Спины гномов отсвечивали красным. А игла?
Я отозвал Эрика: темнели его глаза, расположенные поверху короткого безголового туловища:
— Начинай пробивать окружность радиусом в три километра.
— Хорошо, — сказал он.
— Торопитесь!
— Породы полужидкие.
Я приказал и ушел. Поднимался вверх против твердого потока воздуха. Рядом ползли дымные волокна.
Я попытался поймать одно — не удалось! И мне хотелось знать, что я скажу всем тем, кто скоро будет здесь?
Я вышел — пустынно, желто. И дым из шахты валит тоже желтый. Поглядел на газовый анализатор — состав атмосферы быстро менялся. Газовая оболочка будто удалилась от планеты. Это походило на последние вздохи больного… Ил?.. Я нагнулся и взял ком глинистой слизи. Всегда он был приятный и упругий. Теперь же покорно мялся в руках.
Это уже глина; Скоро она высохнет и будет мертвой пылью. Зато я мог видеть мелкие отверстия, уходящие вглубь. Раз, два… Да их здесь миллионы! Но… живой он или мертвый?.. Я должен узнать это.
Я мял Ил, отрезал куски его. Унес в станцию. Их размещал в пробирки.
Что же случилось, в конце концов? Чему могла повредить ракетная игла? В тысячный раз я пробовал воздействовать электричеством, щелочами, кислотами — Ил не реагировал.
Быть может, он умер только здесь?
Но я слежу за датчиками, раскиданными по всей планете, — всюду то же самое.
Что еще? Новое землетрясение в южном секторе, пылевые бури на экваторе. Дальнейшее снижение кислорода приостановилось, зато так и прет закись азота.
Что там гномы?.. Ага, они подходят к игле, они уже рядом с ней, продвигают щит. Они зовут. Иду, иду! Я снова надеваю скафандр повышенной защиты. Словно рак-отшельник вползаю в его скорлупу.
Ну ладно, я стрелял и должен стрелять, пока есть хоть какая-нибудь дичь.
Я охотник, это в моих генах. Точно так же, как у Изобретателя был талант генного инженера. Научиться можно всему, даже растить пшеницу и вести ракету, но страсть, талант… С ними родятся.
Такая усталость… Нет, не пойду к гномам, пусть выкручиваются сами. Я разделся и сел в кресло.
В иллюминаторе темнело небо. Ночь?.. Так быстро?.. Я поглядел на часы и убедился, что пробыл под землей семьдесят два земных часа, двое здешних суток. А не заметил.
Что же дальше? А вот что: я не записывал, только наслаждался. Теперь нужно сделать запись и послать ее Всесовету. Там, конечно, поднимутся на дыбы — проворонить такую планету! И родичи мои взбесятся. Хорошо!
Да, в клане я паршивая овца, а всему виной моя страсть к охоте. Я переступил их — Коновых — закон, они признают эту страсть лишь у старшего в роду, ему передают права (и оружие, библиотеку).
Что делать?.. Возьму-ка ружье, заряжу его и выстрелю в сердце, глупое и страстное. Роботы похоронят меня. Я сольюсь с этой планетой, где имел высшие радости.
Нет! Лучше не думать!
Я напрягся, пытаясь сделать мозг тугим мертвым куском, — заболели надбровья. Теперь мозг действовал как плохонькая, разбитая ударом ЭВМ. Я установил связь с гномами, снова положил кусок Первичного Ила в анализатор. Тот же ответ, тысяча триста шестьдесят пятое подтверждение, что он мертвый.
А датчики?
Я ходил от прибора к прибору: мертво, мертво, мертво… Я убил, а виновата охота.
Любовь к ней у меня в крови. Охота!.. Когда я вспоминаю долгий ряд своих предков, то вижу их уходящими во тьму лесов (их звали странным словом «тайга»). Предки были русскими, они всегда охотились.
Приметалась к нам только кровь бабки Мод, саксонки с золотистыми волосами. Но руки ее предков тоже в звериной крови; они охотились в Африке, Индии, по всему свету.
И в душе бабки не умирало стремление к охоте. Именно из-за Мод нас изгнали с Цезарины. Мод сняла ружье со стены и прикончила одним выстрелом всем осточертевшего филартика, шатавшегося по окрестностям, нарушавшего покой, грабившего сады. Заряд ее ружья настиг его в момент, когда он уходил.
Я могу себе представить его перевоплощение в смерти! — из зверя в сплетение зеленых и желтых нитей, искривших электрическими разрядами.
Никто на свете не знал этого — до выстрела моей бабки в грабителя-филартика. Казалось, должны сказать спасибо.
А что получилось?.. Филартика увезли в Институт, бабку и деда вышвырнули на Глан: убит запретный зверь!
Дед поселился в том месте, откуда был хорошо виден Гавриил Шаров, высеченный из целой горы каким-то сумасшедшим. Около и был наш дом.
Великий астронавт смотрел на дом, на равнину, сам из красного выветривающегося песчаника.
Под его взглядом я бил фиглей из рогатки и мечтал быть великим охотником.
Да, руки мои в крови той дичи, что так скупо водилась на Глане. Этим они походили на сильные руки предков, бывших великими охотниками: один охотился на китов с ручным гарпуном. А другой?
Сначала он добывал слоновую кость, потом сел хранителем африканского заповедника. А если я поднимаю древнюю память (мучительнейшая процедура, рождающая тяжелые головные боли), то вижу других, на костре обжигавших концы копий, чтобы охотиться успешно, с упоением и сладостью.
Или погибнуть на охоте.
И уж конечно, я знал о мечте клана. Судьба же меня гнала в сторону от охоты. И хотя я вопил, что буду, буду, буду охотником и поеду на планету Фантомов, я кончил сельскохозяйственный институт. И если сейчас вы едите сытный хлеб, розовый и немного странного привкуса, значит, в нем есть зерно так называемых «шагающих» пшениц. Те, что слоняются всюду, где есть хоть крупинка жирной земли, а ко времени обмолота приходят обратно.
Я был счастлив только с ружьем в руках. Но охотились теперь лишь на вновь достигнутых планетах.
Кровь предков гоняла меня по диким планетам, пока я не попал на Маб и там не встретился с Сергеевым. Он был дальним родственником и врачом. Он знал решение и законы клана. И даже брался вывести страсть к охоте из меня простейшей операцией. Мы спорили, так как я не соглашался.
Это было неплохое время: Сергеев сидел у камина в том минимуме одежды, который разрешала носить жена. На его груди рыжая шерсть горела в отсветах камина. Надежда колдовала с кастрюлями, пытаясь соорудить нам приличный ужин, я глядел на стену, которую Сергеев увешал древним оружием. У него было даже пулевое ружье!..
А потом Сергеев умер и завещал это ружье мне.
И тогда-то я доказал, что цепь охотников шла ко мне, что она замыкалась только мною, вспыльчивые, небрежно одетым агрономом, человеком с покатым лбом мечтателя, который нигде не приживался, не заводил семью, мотаясь от одной пограничной планеты к Другой.
Я добился, чтобы меня послали на планету Фантомов наблюдателем.
Трава — высокая — прикрывала зверя своей тенью. Но когда зверь двинулся, я удивился, что не видел его. От травы была в нем только полосатость, а все остальное совсем, совсем другое. Например, шкура красная…
Тигр шел ко мне… Ближе, ближе… Я кричу, а на меня с дерева глядит обезьяна.
Это огромная белая обезьяна. Вокруг снег, шерсть обезьяны заледенела, волосы торчат козырьком над круглыми голубыми глазами.
Почему крадущегося тигра сменила эта обезьяна?
А вот я на каре повышенной проходимости. Прыжок через пропасть! Кар повис в прыжке, колеса его медленно вращаются. Впереди же белые, черные, рыжие ящерицы. Они образуют тесный, слитый боками узор.
Я бегу, бегу от них аллеей, усыпанной листьями, красными, бурыми и желтыми, на меня глядит каменный космонавт Шаров, и варгус поднимает крылья, заслонив тучи. В моих руках ракетное тяжелое ружье. Я прищелкиваю к нему магазин, вскидываю — ствол его гнется.
— А-а-а!
— Ну, браток, — говорит, склоняясь ко мне, бортрадист, курносый Альберт. — И спишь же ты.
— Сплю?..
— Спишь ты слишком шумно.
Значит, сплю… Я прихожу в себя и определяю свое место. Теснота. Серые баллоны — это кислород. Подвесные койки. Откидной стол.
Я в тесной ракете, в каюте на двоих, куда пришлось всунуть третьего — меня. Остальное место в ракете занимает аппаратура в ящиках, роботы, которые со мной будут обследовать планету.
— Весь день спишь. Ужинать пора.
Звонят часы: «Ужин!»
И мы едим из хлебных стаканчиков морковное пюре и жареную котлету. Съедаем стаканчики и запиваем соком. Ребята теперь сыты и начинают бурно жалеть меня. Более жалостливых людей я еще не видел, им бы идти в похоронщики.
— Свинство посылать на такую планету одного человека!
— Я бы отказывался.
— Сам хотел.
— И глуп же ты, парень!
— Считай, твоя жена вдова.
— Не увидишь детей!
Ни о чем другом они говорить не в состоянии: семья, жена, дети. Это работяги космоса, и словарь их прост.
— Нету там, парень, воздуха.
— Куда же делся?
— Был, да вышел, — смеются они. — Не было его, закись азота. Ну, в кресла — сейчас гравикокон.
Вот карта, которая дается только пилотам. Я вижу на ней очень ровную поверхность: рек нет и леса тоже. Карту делал мой предок — Изобретатель, она точная.
— По лоции там что-то вроде мелких болот, — вздыхает пилот. — Такие дела. Увязим костыли, перерасходуем горючее, — ворчит он.
Мне абсолютно плевать на огорчения пилота.
— Конов! Ты будешь третьим на планете, вон навигационный справочник, читай!
Лоция не врала — всюду топкие болотца с тонким слоем воды и студенистым илом. Кислород есть, но слишком много закиси азота. И до черта ксенона, гелия, криптона. Вот и станция Изобретателя. Чертов лжец! Где здесь охота?
Мы разобрали ящики, и роботы встали, все. Вернее, стояло семеро, маленькие коренастые роботы-гномы.
А два робота, те лежали. Один был шар, его я должен пускать на аэростате, другой — зонд для бурения.
Дали мне небольшую ракету: пейзаж планеты обогатился.
Мы починили домик типа глубинной батисферы, стоявшей на трех ногах. Затем пилоты жали мне руки.
Смущенные, они говорили, чтобы я не психовал, что каждый год поблизости будет проходить космический зонд и брать мою информацию. Если я заболею, он возьмет и меня.
Затем они (с облегчением) влезли в свою ракету. Люк захлопнулся, ракета ушла.
И лишь тогда я отчетливо понял, что я обманут предком. С этим ничего не поделаешь. Поделом мне, слишком доверчивому!
Я стоял в мокроступах и легком скафандре. Мимо на тележке проехали роботы-гномы, ставить наблюдательные станции. Ладно, тогда работа! Я утыкаю планету датчиками.
Гномы, мчавшиеся на тележке в бурунах желтого ила и воды, вернутся через несколько дней. Другие станции я поставлю сам. Согласен, попался…
Следующие несколько недель я много работал, мотаясь по планете, и ставил датчики для наблюдений. И всюду видел одно и то же: Первичный Ил в глинистых ячейках, под тонкой пленкой соленой воды, настоящей аш два о. Сделал анализы воды. Она как моя кровь, в ней все, кроме белых и красных кровяных телец. Ил тоже содержал полный набор аминокислот.
Отчего нет жизни на такой планете? Все здесь подготовлено к ее появлению.
Или споры жизни, что несутся во вселенной, задержал гравикокон? Конечно, охотиться здесь не придется. Но что мешает потренироваться в стрельбе?
Я взял ружье, обоймы, банки из лаборатории предка и долго стрелял навскидку.
Приятное занятие! Робот швыряет банку, и ракета уходит за ней, пускает легкий дымок. Взрыв! Банка с наклейкой (буква М) — вдребезги, все прокисшие от времени химикаты разлетаются к чертям!..
Одно меня огорчало: ракеты самонаводящиеся, и кто попал в цель, я или они, понять было мудрено. Я соорудил и стальной арбалет: были инструменты, станок, металлы… Я нарисовал на бумаге голову оленя и стрелял в нее.
Я поражал мишень, а робот бегал за моими стрелами и приносил их мне.
Как-то я обрабатывал дневные данные. И не поверил себе — кислород! А закись? Ее совсем мало.
Чудеса?.. Или мне врут приборы?..
Я надел скафандр и вышел. Ночь, дует ветер. Я отвернулся от него и щелкнул зажигалкой. Помню, в день приезда я долго щелкал ею, но пламя не держалось. Сегодня фитиль горел. Я нашел в кармане и зажег бумагу — она сгорела весело и быстро.
Итак, кислорода двадцать процентов, как на Земле. Но маску снять я все же не решился и, входя в шлюз, выдул весь здешний воздух. Ну, спать, спать.
Я разделся и подошел к иллюминатору. Постучал в него (зачем?). И вдруг с той стороны к нему прислонилась рука. Она долго царапала бронестекло, затем стала кивать мне пальцем.
Манить? Угрожать?
Я находился в самом дурацком положении — снаружи этот предмет, а здесь я — и волосы дыбом. Схожу с ума? Быть может, некий токсин (закись азота?) меняет химию моего мозга, внушая галлюцинации? Это легко проверить. Я включил наружный свет и выключил внутренний. И долго всматривался в иллюминатор. Ничего!
Выходит, галлюцинация…
Я нашел аптечку и список лекарств. Так, так, антигалл, номер тридцать девять. Я сжевал таблетку. Но спать мне не хотелось, и я съел недельный запас сладкого, чтобы напитать мозг. Затем лег, бормоча:
— Ничего нет.
Но что-то во мне ужасалось и ликовало.
Я не спал. Взошла луна. Красноватый свет скользнул по шторе. Слышались мерный плеск воды и шаги. Я выглянул в иллюминатор — ходит робот, берет пробы грунта.
Я задернул шторку и ухмыльнулся.
Утром я бросился к иллюминатору. Отдернул шторку и увидел ящера. Он рассматривал, не моргая, мою станцию. Затем стал чесаться о круглый домик: я схватился за стол. Почесавшись, ящер исчез.
Вот только что он был здесь, во всем безобразии, с чешуями и бородавками, и вдруг исчез.
Я попытался вспомнить подробнее, все припомнить — как встал и подбежал к иллюминатору. Для этого разделся и лег. Потянулся, сел в постели. Увидел свет в зашторенном иллюминаторе, подбежал.
Отдернув шторку, я опять увидел ящера, земного, из рода Нотос. Это переводится с греческого так — ублюдок. Туша тонн в двадцать весом. Огромнейшая пасть! Глаза выпученные!
О великий космос, у моей галлюцинации есть хвост, а кожа складчатая. На голове, боках и лапах роговые, цвета мозолей выступы.
Перед ящером папоротники, раковина и лежит чей-то костяк. И необычайно резкий, сухой рисунок всего. Словно это нарисовано тушью на бумаге. Еще похоже на старую гравюру. Да это ожившая гравюра! Та самая, что висела у меня в доме, когда впервые я узнавал о предках и мечтал охотиться даже на ящеров.
В конце концов я расстрелял ее из самодельного арбалета.
С наслаждением я всаживал стрелы в безобразнейшее существо. Затем мой отец, приверженец древних методов воспитания, выдрал меня ремнем. Я успел сунуть в штаны сложенное полотенце, и пятьдесят процентов стараний моего почтенного родителя пошли прахом. Да и он, подозреваю, не особенно старался.
Пермотриас Нотос погиб… на бумаге и воскрес здесь (дом опять всколыхнулся). Я схватил ружье и выскочил в шлюз, из него наружу.
И… ничего!
Зато увидел под иллюминатором вздутие Ила, тугую выпученную массу, похожую на резиновую перчатку. Вспомнил, здесь я до крови оцарапал руку.
Это же рука — фантом!.. Да, сойти с ума здесь легко. А ящер?.. Я поискал и нашел следы в Иле. Тогда, озираясь, я стал пятиться к дому, пока не нащупал ногой ступеньку. Шагнул на нее.
Я поднялся задом, выставив ружье. Желтая равнина блестела водой. Кое-где выставились складчатые островки Ила. Где ящер?
Что-то коснулось моей спины — я вскрикнул и обернулся, чуть не нажав спуск. Но это была дверь станции, выпуклая стальная дверь. Такую и сто ящеров не выломают. Это хорошо.
…Весь день я сидел дома. Закрыл штору и сидел. И хотелось мне говорить, посоветоваться. Но с кем? Одиночество… Человек будет искать друга. А одиночество планет? Чувствуют они его?
Да что это со мной? Я приписываю чувство каменному шару? Надо бы составить подробнейшую карту планеты. Вот будет работы! Вся дурь из головы повыскочит.
Ящер не приходил, и полгода я усердно работал: карта была составлена с самыми мелкими подробностями. Горы все же нашлись, небольшие базальтовые образования.
И был очень любопытен микрорельеф планеты.
Глубина илистых луж, заключенных в твердо-упругие, будто хрящевые, ячейки, всюду была одинакова — от десяти до тридцати сантиметров. Правда, иногда попадались глубокие колодцы, полные густой жижей. Достичь их дна было трудно. То ли колодцы были изогнуты, то ли полны Ила.
К сожалению, пока что другие исследования были всего лишь царапинами поверхности явлений. Господствовали ветры западного направления, среднесуточная температура плюс 19, влажность 70–80 процентов, давление — 52! Освещенность 20 люменов.
Но что здесь делать охотнику?
Ура! Кончилось мое одиночество. Да здравствует Изобретатель!..
Однажды я сидел на лестнице (кислороду было достаточно, закиси немного, я ходил без маски).
Я грелся на солнце и с отвращением глядел на плоскую безжизненную равнину. Ах! Если бы охота! Я остался бы на этой планете вечность. И со злобой подумал о предке, сыгравшем со мною такую шутку.
Паршивое было настроение. Я прикидывал, когда закончу работу наблюдения, если предельно ускорю ее.
Да, задерживаться на планете я не собирался.
Хватит! Баста! Из-за любви к охоте я влез в эту историю.
Я охотник с рождения и всегда мечтал об охоте. Мало оставалось книг на свете, не прочитанных мной, если их писали охотники.
Но охота кончалась — Землю пришлось делать зоосадом и спасать даже насекомых. Никто там не смел тронуть живую тварь.
Да, земная охота кончилась навсегда. Оставались лишь сладкая память да охотники, наши легенды, мечты…
А космос?.. Планеты типа Земля были редкостью, их называли Алмаз, Изумруд и т. д. А уж тронуть не позволялось ничего. Триксы и мазукары могли спокойно делать что хотят, а вы облизывались, глядя на них.
Охотились теперь лишь на диких планетах, на странных животных. Неприятных.
А ведь в охоте не только выстрел, не простое убийство зверя. В ней и любовь к нему. Человек родился охотником. Погоня за знанием — тоже охота.
Но Великая Охота, бывшая только на Земле, однажды ушла. А была как сон! Человек бил слонов, тигров, бизонов, китов… Я это знаю лучше других, мой род всегда был родом Охотников.
Конечно, были и есть в нем паршивые овцы — ученые, путешественники, агрономы. Но взять прапрапрадеда: он плавал на парусных китобоях и ручным гарпуном бил китов. Такое счастье дано немногим.
Настоящая Великая Охота была только на Земле, и она не повторится. Мой клан это понимал. Поэтому он вел поиски Первичного Ила и землеподобной планеты.
Я — в мечтах — бродил со своими предками, бил слонов из ружей 600-го калибра, ударявших пулей так сильно, что атакующий слон даже садился на задние ноги.
С предками (в мечтах) я предавался изящной охоте на болотных куликов, нырял в глубины океана и нашаривал острогой в подводных расщелинах таящихся осьминогов.
С ними крался к пасущимся дрофам, манил зимних голодных волков визгом поросенка и караулил бурых медведей, сосущих ночами овес; ходил на ягуара с ножом, обернув левую руку своей курткой.
…Было 19 часов времени. Близился закат. Дышалось легко. (К сладковатому привкусу здешнего воздуха я давно привык.)
Так помянем же Великую Охоту!
Я нашел заветную бутылку коньяка и выпил за охоту и предков, зверей и птиц. Вышел на крыльцо. Сел. По-видимому, я опьянел.
Во всяком случае, заговорил вслух, орал Илу, что мне опротивела эта рыжая слизь. Лучше жить в пустыне: барханы, зной…
И ахнул. Пустыня лежала предо мной! В ней ходили миражи и даже торчала пальма. Бред какой-то.
Я встал и пошел к ней. Впереди меня — по песку! — бежало животное. Собаковидное.
Шакал?.. Он самый. Зверь сел и начал чесаться. По-видимому, пустыня или что там еще (я лягнул песок) не спасают от блох.
Зверь чесался долго, постанывая от наслаждения. Вырванные когтями шерстинки падали на зернистый красноватый песок.
У пальмы заревел лев.
Его глухое, утробное рычание пронеслось над песком.
Лев рычал, а я ухмылялся: отличный бред! Но опомнился. Был ящер, теперь вот лев, а я без ружья.
И побежал за ружьем к станции, неуклюже загребая ногами, не понимая, отчего мне так неудобно бежать. Пока не догадался, что мешает песок.
Песок!.. С мелкими камешками!.. Нагретый солнцем!.. Я споткнулся и упал. От меня пробежала ящерица, узенькая и серая. А рядом с локтем пошевелилось то, что мне казалось галькой. Откуда здесь галька?
Она приподнялась. Над песком оказалась голова змеи, к тому же с рожками.
О великий космос, рогатая гадюка! Такие водились в африканских пустынях.
Змея потянула по песку тугое плетеное тело. И перед нею, наискосок от меня, пронеслась стайка кистехвостых тушканчиков. Крохотных. Желтых.
Они скакали торчком, на задних лапках, с быстротой низко пролетающих мелких птичек.
…Лев подошел к станции. Он ходил вокруг, нюхал и царапал стальную дверь. Бил ее лапой.
А с другой стороны двери сидел я — на полу и с пустой бутылкой в руке, пьяный в дым, с вставшими дыбом волосами.
Мы так и проснулись утром — я у двери, с тяжелым, затекшим телом. Лев спал с удобствами — лежал в песке, грива его растрепалась.
Но я проснулся раньше его, успел открыть дверь, увидеть и снова прикрыть ее: лев спал. Громадный… Цвет он имел не желтый, как я читал, а рыжеватый. Грива была черная и спутанная.
Я взял бластер и вышел.
Я гнал себя вперед с лестницы, а не мог оторваться от двери. Шагах в десяти от меня поднимался с песка лев. Вел он себя мирно — встряхнул шкуру, сел и зевнул, стукнув зубами. И заметил меня. Глаза… В них появились острые точечки.
Он сидел — и вдруг красная вспышка. Лев прыгнул, летя прямо в меня. Как ракетный снаряд.
Я нажал спуск: удар бластера далеко осветил местность, а лев погас и упал на ступени, смял нижнюю. Остыл песок через час (который понадобился мне на схождение с пяти ступенек вниз). Я обошел горелую тушу льва, потрогал, растер в пальцах опаленные волосы и понюхал пепел. Лизнул его.
Будь я вполне трезв, я бы, наверное, сошел с ума и бегал по пескам, визжа, как ополоумевшая обезьяна (у которой случайно я убил детеныша и она свихнулась с горя).
Но с непробиваемым самодовольством пьяного я освидетельствовал останки льва и даже попытался раздавить каблуком чрезвычайно твердого скорпиона.
После чего прошел к оазису. С идиотской ухмылкой (так я и чувствовал ее лицом — идиотская!) я потрогал пальму и вымыл руки в родничке. Но пить из него не решился, ушел.
И вот, завтракая, сидя в обществе кружки чая и баночки тушеной свинины, я задумался. Что делать? Вокруг пустыня, я должен быть готов к приходу других львов. Они — дичь. Изничтожать их бластером свинство!
Итак, есть великолепная дичь и ружье, пулевое. Желательно иметь ружье с дробовыми зарядами на случай прилета разных птиц. Какие птицы жили в африканских пустынях?
Позавтракав, я занялся отливкой свинцовых пуль. Хотя и мог бы поручить это роботам. Но я их делал сам, весело присвистывая при этом. Плавил свинец, снимал пенки гари.
Я лил пули, не веря ни льву, ни пальме, ни себе.
К вечеру у меня было не только старое, но отлично сохраненное ружье предков, но и десяток зарядов к нему. И к вечеру же стая шакалов основательно обработала горелого льва. Даже череп разгрызли.
Затем пустыня исчезла. Ночью.
Так все произошло — набежали тучи, пошел дождь, казавшийся нескончаемым. В шорохе и плеске его зазвучали голоса и шаги. Чудилось — пролетали гуси, огромные их стаи. Затем мимо станции бежали крупные какие-то животные, должно быть, антилопы — ороби, еланды, топи, импалы, газели… Поревывали охотящиеся львы.
Затем остался только водяной плеск.
Я прислушивался, но не выходил. Сидел, перебирая кристаллы охотничьей библиотеки.
Меня интересовала пустыня. Пришлось свериться с геоландшафтами, просмотреть справочники, отвечать на вопросы возбужденного мозга.
Скрывать не буду, просмотрел и литературу о психозах. Но Панков, Вайс, Кумира молчали о материальных феноменах. Ничего? Так, так… И до самого конца я не мог отмести соображение, что все охоты — моя роскошная галлюцинация. Такая превосходная, что я видел в ней и льва, и кости его, даже песчинки.
…Утром я снова увидел Ил да лужи. Охотничий мираж окончился. Пошли пустые дни — один за другим, но я ждал — каждую минуту — нового чуда.
Всю ночь меня баюкал плеск воды. Гудел отопитель, струя теплого воздуха колыхала занавеску и шуршала бумагами, положенными на столе. Потому мне снились мыши, занимающиеся своими ночными делами. Как только сон отпустил меня, я рванулся к двери.
Открыл и скис — все мокрое, желтое, прежнее. Следующую ночь я опять плохо спал и услышал плеск. На этот раз я победил сон: сел и долго сидел в постели, медленно приходя в себя. Затем встал и выпил стакан воды. И окончательно пришел в себя.
Теперь уже ясно услышал тяжелый плеск, шедший отовсюду. Казалось, что дом плывет прямо в море. Держа руки под мышками (было свежо), я подошел к иллюминатору.
Сдвинул занавеску и увидел отражение комнаты в полированном стекле. Оно, затемненное снаружи ночью, стало скверный черным зеркалом. Чтобы увидеть то, что снаружи, нужно выключить мой свет.
Но… я боялся выключать его. Тогда случится плохое. А плохого я себе еще не хотел.
Ну, посмотрим!.. Я выключил свет и одновременно нажал на кнопку прожектора. Подпрыгнул — станция стояла на берегу моря.
Угловатая луна неровно освещала скалы или что там было на самом деле. Вода неспокойная. По ней пробегает лунная дорожка. Вокруг синеватой луны, висящей над морем, резко вычерчен галлос. Ровно, будто циркулем.
Лунный свет блестит на каменных гранях, омываемых водой, настолько правдоподобно, что я вышел (на случай неожиданности прихватив бластер, теперь всегда висевший у двери).
Я стоял в дверях шлюза: ничего не менялось. Плескалась вода, что-то беловатое карабкалось на третью от дома скалу.
Море дышало холодом. По воде плыли льдины.
Волна подходила близко к станции, даже заплескивалась на ступени. Потрогав их, я мог вполне убедиться, что это вода и к тому же ледяная вода.
Вот, замерз до крупной дрожи.
Это северное холодное море. На таком охотились мои предки, охотники-поморы. Они били тюленей.
И тут лишь я ощутил, как сильно замерз. Ух, холодно! Или кажется?.. Посветил фонариком на термометр — плюс десять.
Я сходил за стаканом, бегом вернулся и зачерпнул воду. Унес к себе, поставил на стол и сел в кресло.
Подумать только — море! Я принял таблетку, выглянул — море оставалось. И ветер, и сырой холод. Даже пришлось усилить подогрев станции.
…Утром я нашел в стакане морскую воду, а показания термометра записанными на ленту. Но вот моря не было, а только желтый Ил, как всегда.
Следующей ночью плыли айсберги и толпа пингвинов, крича, слонялась возле станции.
Тогда я пустил спутник, то есть роботы его запустили.
Он обошел планету и показал странное — море было только около станции, имело радиус семьдесят километров. Но как понять такой феномен — сброшенный мною буй-эхолот показал глубину в пятьсот метров?
После еще одной смены (было однажды тропическое море в бурю) планета выбрала определенный режим: утром я нашел северное море со скалами и островками, надолго обосновавшееся около станции.
Пингвины исчезли. Туда-сюда летали чайки, белые и розовые, а к воде подбегали звери породы собаковых по названию голубые песцы.
Они ели дохлую рыбу, выброшенную волной на берег.
Я взял одну такую рыбину, унес и определил ее по справочнику. Это была мойва. А галька-то на берегу вся обкатанная, и море серое. Пахнет оно водорослями.
Вскоре явились киты. Они со свистом дышали, фыркая, выпускали водяной пар. Киты! Ну, если это бред, то прекрасный бред.
…Китов было несколько: бухта им понравилась, они ныряли за какой-то китячьей пищей, играли. Я же сплел лески и устроил себе замечательную рыбалку на донные удочки. На приманку я употребил дохлую рыбу, валявшуюся на берегу.
Клевала треска, сильная, бодрая, стройная рыба, при подсечке выскакивающая из воды как бы в слое жидкого стекла. Я наловил много. Но есть не решился.
Море… Теперь часто я сидел у воды: волна набегала и уходила, помогая мечтать. Плескались киты. Я глядел на них. Не скоро я пришел к убеждению, что надо построить судно, что-нибудь вроде струга с квадратным парусом. На нем получить дополнительное удовольствие от моря, рыб, чаек, китов.
И много позднее мне пришла идея об охоте на китов: долго я не мог думать о них как о добыче. Не смел.
Да и к чему мне кит? Охотник не просто охотится, он преследует нужную добычу.
Кит?.. Что с ним делать?.. Есть его?..
Но почему, спрашивается, мне попадалась именно та дичь, за которой гонялись мои предки? Изобретатель… Что он такое сделал с планетой?
Потом, когда было слишком поздно, планетологи предположили страшное. Они решили, что Изобретателем планета была сделана живой насквозь, что он связал все процессы, шедшие и в плазменных озерцах, и в глубинах шара. Связал, внеся во все нашу родовую память. Но как?.. Сильны Коновы! Ничего не скажешь…
У меня образовалась превосходная коллекция ружей. Благо были и металл, и отличные помощники.
Бывало, изобрету что-нибудь для определенной охоты, разработаю конструкцию, дам заказ — вечером! — утром нахожу готовое оружие.
Ну, здесь все понятно. А вот что мне хотелось бы знать: откуда брались охотничьи собаки?
И еще — отчего я не пугался фантомов? Как предок?
Мне полагалось испугаться и дать сигнал Всесовету.
Или я доверился работе Изобретателя? Он ведь Конов, он не мог сделать вредное человеку.
…Любимым ружьем в конце концов стала бескурковка двадцать восьмого калибра. Смешно это звучит — двадцать восьмой калибр!
Предки-оружейники додумались делить фунт свинца на двадцать восемь частей. Из каждой они делали круглую пулю диаметром 14,8 миллиметра. Это и было калибром ружейного ствола.
Отличное ружьецо! Я бил из него бекасов влет и без промаха.
Придумывал это ружье я сам, следуя внешнему образцу по фото, на котором один мой предок снят с таким ружьем.
Предок, гласило семейное предание, успешно сочетал два тонких занятия — охоту и хирургию. Но его погубило пристрастие к оружию малого калибра: он охотился на кабана и ранил его. А пуля-то была мала. И траурная фотография (предок с ружьем в руках) повисла на стене, врезанная в натуральную деревянную подставку.
А теперь о бекасах… Когда морю вздумалось стать мелким болотом, поросшим осокой, камышом и пушицей, на нем изобильно расселась некрупная птица: дупеля, гаршнепы, бекасы.
Те самые, что летали (на Земле) с огромнейшей быстротой и к тому же зигзагами. И рассчитать встречу 25 граммов дроби, летящей со скоростью 300 метров в секунду, с вертлявой птицей было трудно.
Поразившим меня открытием была красота болот. Они, травяные и мелкие, были фантастично хороши.
Я бродил в их мелкой теплой воде, держа ружье наизготовку, отодвинув его от себя, чтобы стрелять немедленно.
Плескалась вода, шуршала осока. В душе тлела точечка, горячий уголек, надежда подстрелить бекаса. Убитый, он исчезал, стоило мне отвернуться. Это делало охоту радостной.
И ружье теряло вес. Оно было такое удобное (уж и повозились гномы с прикладом), будто мы с ним и родились, и выросли вместе.
На стволы его гномы пустили сталь-нержавейку, расплавив запасной костыль станции; колодку ружья сделали из металла помягче. Приклад был пистолетного типа, отделан под дерево, спусковой курок один на оба ствола.
Я сделал запас нитроклетчатки и дроби.
На другие охоты я брал иное ружье. Постепенно у меня появились сети, два арбалета и даже лук со стрелами. Было шесть дробовиков, один восьмого калибра, с резиновым наплечником.
Тяжелое, мощное ружье. Оно подымало заряд дроби в 67 граммов. Из него я бил гусей. Но после того, как планета (или что там, не знаю) пошутила надо мной, я стал делать все оружие с обязательным ракетным стволом.
Скажем так — два ствола дробовых, а в третьем — ракета.
Шутка была такого рода — я разнежился на утиной охоте.
Это приятно — стрелять влет уток, крякв и чирят. Страсть моя, сытая, нежилась, а телу была приятна усталость охоты. Мозг дремал.
В блеске солнца я приметил нечто округлое и большое, лежавшее на воде, среди камышей. Гусь?.. Подстрелю! (Голова моя была полна птицами.) Но поднялся из воды плеозавр — шея словно колонна!
Если бы охотники каменели от испуга, записок моих не было. Я думаю, у прапрадеда, бившего слонов из ружья калибра 600, было немало возможностей окаменеть и быть растоптанным.
Он убегал.
Я не сразу понял, что произошло и отчего я полетел кувырком, а затем побежал. И лишь около дома увидел — оторвана пола охотничьей куртки, кожа висела треугольными лоскутами. Понял — ящер меня чуть-чуть не поймал. По-видимому, хватая, он так неловко ударил меня носом, что придал мне ускорение.
Ящер на болоте? Вот это дичь!
Я схватил ракетное ружье и примчался обратно. Но либо спутал место, либо чудище исчезло.
Я просидел весь вечер на болоте, ожидая явления зверя, и не дождался его.
А такой случай: погнавшийся за мной кабан-бородавочник вдруг стал черным носорогом, полным желания растоптать меня. И снова я принимал все как чудо… опасное чудо, сотворенное моим предком и Первичным Илом.
Предок… Он любил пошутить. Пшеницы, бродящие повсюду, выведены им еще в юности. Мы их только совершенствовали.
Убитые птицы падали. Я не брал их — так быстро они становились слизистыми комками. Я даже старался не думать, откуда явилась ко мне собака, о которой я мечтал, черный пойнтер высокой крови.
Но он встал передо мной на стойке по бекасу. Замер. И блестяще отработал его.
Не знаю, где ночевала, что ела собака-фантом. По утрам она встречала меня и вечером провожала в дом помахиваньем хвоста.
Она походила на черного пойнтера моего отца. И если бы я сам не хоронил Цезаря, то думал бы, что это он. Когда же я стал охотиться в лесу, явилась шумливая стая такс, фокстерьеров и гончих.
Иногда я подглядывал за ними. Глядел долго. И смутно мне было, а в душе поднималась тяжелая, как ящер, злоба.
Я смотрел… и ненавидел это, мне абсолютно непонятное. И хотелось ударить его, обидеть, чтобы и Оно, Непонятное, чувствовало и знало меня.
В последнюю Великую Земную Войну один мой предок попал в плен. Он бежал и сражался в чужих землях с той же странной и непонятной силой — фашизмом, — с которым воевала моя страна.
Но кончилась война. И предок вернулся.
Почему-то пришлось ему возвращаться на родину медленным кружным путем. Я думаю, потянула его таким путем охота.
Он, добывая ею средства к жизни (древние были времена!), побывал в разных странах. Семейная легенда донесла, что был он ловцом кайманов в Бразилии, охотился с сетями за ящерами острова Комодо, ловил рыбу-латимерию для музеев и добывал тропических рыбок, которых в те времена принуждения многие держали в аквариумах.
Я делал то же самое. В лодке моей лежали приспособления. Фонарь, чтобы высветить глаза таящихся в воде кайманов, сачок для рыбок: аквариум занимал половину станции.
Я перестал бояться здешней ночи.
Лодку мою по воде гнал робот-гном (другому полагалось защищать меня).
Робот ловко работал веслом. Я же опускал руку в воду, теплую и густую. Не верилось, что под нами всего несколько сантиметров глубины. Часто с каким-то вызовом я опускал весло и не доставал дна. Было ощущение, что некая упругая сила сгибает весло.
Но блеснули огни глаз каймана! Я давал знак роботу и готовился к прыжку в воду. И мне было уже все равно, ухвачу я каймана длиной в полтора метра или ящера в пятнадцать.
Кстати, о ящерах… Неужели родовая память хранит их в себе?.. Разве мы, Коновы, были их современниками?.. Или где-то ящеры еще долго жили после общего их вымирания на Земле.
…Днем я нырял в море (акваланг делал сам). Плавал с гарпунным ружьем. Иногда акула выгоняла меня из воды. Я отталкивал ее стволом, так и не рискнув подпустить к себе.
Но долго я не решался охотиться за китами, очень долго. На тигра хаживал, слонов бил, а китов не трогал.
И был счастлив. Если бы мне сказали: «Конов! Умри мучительной смертью путем медленного сжигания, и ты попадешь в такой рай», я бы завопил: «Жгите!»
Чудное житье! Охота утром, днем, в снах. Нескончаемая охота: были снова львы, желтого цвета великаны (черногривых я больше не видел), ходили туры, быки южнорусских степей.
Всякое было. Однажды что-то щелкнуло в незримом механизме, и на меня кинулся муравей ростом с большую собаку, тарантул гнался за мной, огромный.
Не забыть мне мерцание его глаз!
…Несколько недель подряд планета производила муравьев. Робот, облетев планету, показал ее всю, покрытую насекомыми — громадными муравьями и термитами, потом странной помесью их. И вдруг мне померещилось лицо Изобретателя — покатый лоб, усмешливые глаза, редкая бородка.
Я мог бы охотиться на китов современным методом. Так и подмывало употребить самонаводящуюся торпеду или ракетный гарпун. Я даже сделал механизм и взорвал медлительно проплывающую акулу. Белую, полярную.
Это было эффектно и громко. Я смоделировал все стадии охоты на кита с торпедой и… отложил ее. Мне хотелось плыть самому, в лодке. Гномы вполне могли выйти на охоту со мной. Они и будут гребцы.
Но где счастливые перемигивания? Общий вздох ужаса, когда кит рядом и, бесконечный, скользит мимо лодки?.. Нет, охота на кита не для одного человека. Нужны люди. Где остальные Коновы? Почему не летят сюда? Чего ждут?
И, приготовив все для охоты, я отказался от нее. Отчего меня схватила тоска. Лютая.
Волны тоски снова шли и шли. Однажды я оставил забытым на ночь кристалл (ему диктовал очередное донесение моих датчиков).
Утром прослушал его.
Оказалось, ночью, сонный, я вел диспут с Коновым-Изобретателем. Темы? Одиночество, человек, вселенная, Первичный Ил…
В диспуте я был слишком болтлив. Это мне не понравилось.
Пришли осенние дни, грустные, тихие. Щелкая черенками, падали с берез листья. Всюду бегали зайцы, беляки, русаки, даже песчаные толаи.
Роскошные лисы гоняли их.
Я устроил охоту на лис. Сначала мудрил над чем-то вроде механической лошади, не гоняться же за лисами на вездеходе.
Я проникал в строение лошадиного тела (скелет, мышцы, нервы), пока не убедился — не выйдет! Скакать мне на палочке верхом! Отлично! Тогда на ракетной палочке.
Я соорудил одну и крепко ушибся, налетев на станцию. Врезался, можно сказать.
Отлеживаясь, я думал о лошади, мечтал о лошади, видел сны о лошадях. И прибежала лошадь-фантом карего цвета.
Она встала, мотая головой и всхрапывая, у двери станции.
Отличная лошадь! Я любовался ею (а в сердце была тоскливая, ноющая жуть).
Седла мне пришлось изобретать самому, зато послушание фантома было отменным. И после нескольких пробных охот на зайцев с нагайкой (догнав, я убивал зайцев ударом) взялся за лис.
Охотился целыми днями.
Однажды свора гончих с ревом гнала лису. Я скакал сзади, не зная, что ждет меня. Не станет ли моя лошадь динозавром?.. кенгуру?.. птицей?..
Но пришел азарт: лиса бежала, гончие летели, я орал и блаженствовал. Хорошо!
И вдруг на крики мои со всех сторон повыскакивали всадники — все на карих конях, все я сам: те же куртки, шапки, сапоги.
Я окостенел, вцепился в гриву. Страшно!.. Мгновение — и я уже не знал, где и кто я сам. Но охота продолжилась — с дьявольской решительностью.
Мы неслись за лисой через овраги, сквозь редкий лес. Гончие ревели дикую песню погони, а впереди них, словно огонек, парила лисица. Я начал отставать. И вдруг что-то замедлилось в стремительном накате лошадей. Я видел — всадники красиво плыли среди желтых берез, а те приподнялись, как мираж в знойный полдень, и под каждой было ее отражение.
Словно дерево стояло в луже. И тут же все исчезло — звери, люди, собаки (и моя лошадь).
Я упал в грязь. И был один на желтой раввине. Один… Проклятие!
Мне хотелось кататься, бить кулаками, кричать обидное. Я прибежал на станцию, схватил ракетное ружье и расстрелял обойму в мокрую желтизну.
Я был готов ударить по ней чем угодно, чтобы желтой равнине стало больно, как и мне! Потом долго не выходил из станции и даже в иллюминатор не смотрел.
На этот раз было северное тусклое море, синее у горизонта. Дул ветер, бежали к берегу волны с барашками.
А среди камней возился и что-то делал я сам — один, второй… Фантомы!.. Все!.. Не страшно.
Я подошел к ним и спросил, коего черта они здесь делают?
Не отвечая, они готовили лодку к охоте. Лишь один махнул рукой на воду — там сопели киты, блаженно кормясь. Они пускали вверх столбы-фонтаны. Бедняги, толстые увальни! Их гак быстро перебили на Земле.
Один близко подошел к берегу, он распахнул пластинчатый рот. И вдруг дыхала его расширились и заблестели, он пустил вверх столб воды, смешанной с паром дыхания.
Фонтан обрушился на меня. Душный, пропахший рыбой.
Я выскочил из этого мерзкого душа, а фантомы смеялись. Как один, они смотрели на меня. Указывая пальцами, хохотали.
Позади их было хмурое небо и скалы.
И одно мое «я» вдруг высоко подняло гарпун. Огромный! Его мне давно сделали роботы. К концу гарпуна привинчена заостренная тяжелая граната.
Значит, охота? На кита?.. Не испугаюсь! Я влез в лодку, и мы отошли от берега. Ветер вздул мою рубашку, и я поежился. Холодно.
Я взял весло и стал греться усиленной греблей.
Мы налегли на весла, и крепко налегли — вместе.
Но почему я готовил двенадцать пар весел?.. А, не все ли равно, в конце концов. Набегали волны. Наяву?.. Во сне?..
Киты неторопливо отходили от берега, поплескивая хвостами. Их была здесь семья — папаша и очень толстая мама с коротким толстым китенком. Они плыли, то скрываясь в воде, то появляясь. Вода, журча, стекала с усов, с шипеньем взлетали фонтаны.
Ладно! Я буду на вас охотиться, как мой предок. Я убрал гранату и привинтил наконечник. И кто-то из команды аккуратно сложил трос — круглой бухтой — на носу лодки.
Мы шли к китам. Ближе и ближе… Вот они, рядом с лодкой! Кит-отец нырнул и стал всплывать. Моя команда подняла весла вверх. Глядели на меня.
Я встал с гарпуном. Не такой уж я силач, чтобы метнуть его. Но гарпун сделан из титана, он немного весит.
Кит всплывал. Вот он как тень, вот округлилась спина. Растолкав воду, она близилась к лодке.
Я кинул гарпун. Он как-то слишком уж легко и мягко вошел в широченную спину. Впился с легким и странным треском, будто проткнув материал.
Кит плеснулся и пошел вон из бухты. Брызги и водяная пена летели от хвоста в стороны.
Попался! Мы напряженно молчали: гарпун попал неудачно, в легкое, а не в сердце — фонтан окрашен кровью. Трос разматывался, бежал в воду. Он задел и обжег мне руку. Мы были на привязи у кита. А станция?.. Она — белая точка.
…Кит не уставал. Мы связали тросы и вытравили их, чтобы, ныряя, он не утянул нас на дно. «Как же так? — думалось мне. — Здесь от силы по колено, а кит ныряет?»
Ветер поднимал гребни и бросал в нас брызги. Мне было жарко и в одной рубахе. Моя команда… Когда я осторожно косился на них, то видел мертвенность в лицах. Она-то и пугала Исследователя. Но когда я передавал им что-нибудь или случайно задевал, то натыкался на живую, теплую руку. А что там кит?.. Он не хочет быть добычей?.. Я пришел в ярость. Ругая гребцов, заставлял их подогнать лодку ближе, еще ближе. Опасность? Пускай!
— Второй гарпун!..
В конце концов мне удалось кинуть запасной гарпун. Удачно: зверь лег на воде. Он умирал, надо ему помочь.
Лодка подошла к киту. Мне подали длинное копье, и я пытался нащупать им бьющееся огромное сердце кита.
Я втыкал копье за грудным плавником, глубже, глубже: оно вздрогнуло в руках, кит ударил хвостом и умер. Все, кончилось…
— Ура! Наш!
Я вопил от радости:
— Убил кита!.. Уби-ил кита!..
Лодка кружила вокруг кита — мы торжествовали. Затем мы привязались к нему и, гребя, потянули к берегу. Но к крови, что широко расходилась в воде, приплыли касатки. Их спинные плавники, поднимаясь в мой рост, прорезали воду.
Огромные!.. Вот одна — черная, блестящая — на мгновение высунулась. Она оперлась на грудные плавники, посмотрела на нас и нырнула.
Их стая напала на кита. Сначала они вырвали его свесившийся в воду серый язык.
Затем стали рвать его тело. Мою добычу? Проклятые!.. Ружье мне! Но его нет в лодке. Я проклял себя, свою забывчивость.
Лодка закачалась — подошли другие касатки.
Я приказал перерубить трос, и мы отошли в сторону. Долго смотрели в кипение воды вокруг кита. Он же медленно тонул, уходил в воду.
Затем набежали мелкие акулы, и все исчезло.
…Когда мы вытащили лодку на берег, был вечер, красный к завтрашнему ветреному дню. Те разгружали лодку, понимая друг друга без слов, я ушел на станцию. Я смотрел в иллюминатор на людей. Долго, пока не пришла беззвездная ночь.
В ночи они и исчезли. Бесследно. Хорошо сделали — мне было тяжело с ними, убийственно тяжело.
Всему бывает конец, счастью тоже. Ракетный зонд пришел и, ходя на орбите, взял собранную информацию. Мне передал радиограмму. Я прочитал ее несколько раз подряд: она ошеломляла.
«Всесовет — Конову. Ожидайте «Надежду», класс А супер. Посадочный вес десять тысяч тонн. Готовьте посадочную площадку, прибывает комплексная экспедиция. Прилет ожидайте в июле месяце земного календаря».
Экспедиция! Ее-то мне и не хватало!
Ракета несет не экспедицию — мое наказанье. Я уже не смогу быть один с планетой. (Хороший охотник — одинокий.) А планета?.. Не изменит ли мне? Так я все возьму у нее, все, есть еще девяносто дней.
Моих дней, черт побери!
И началась сумасшедшая охота. Я даже ловил варанов, стрелял голубей и дроздов.
И ничего не успел.
Я не поохотился за птицами-агами, гоня их верхом на лошади и кидая лассо.
Не побывал траппером, не ставил ловушки и капканы. Не ловил пернатую мелочь на птичий клей, не бил тропических бабочек из водоструйного ружья.
Мне не пришлось охотиться на куликов-турухтанов и сходить с рогатиной на бурого медведя.
Хуже! Я не охотился на исполинского оленя, и лохматый мамонт так и не стал моей добычей. Даже белого медведя не убил. Не успел — так быстры дни.
Миллионы упущенных охот! Навсегда, невозвратимо потерянных мною. Допускаю, что поохотился я здесь так, как не снилось самому древнему и удачливому предку. Но и терял я больше их всех, вместе взятых.
Я не отдам планету! В конце концов Великую Охоту возродил здесь Конов, мой предок.
Она — мое наследие.
Что же делать? Что сделать? И мне пришла мысль, непостижимо простая. Она пришла, и я наскоро прощупал этот удивительный спокойный шар.
Поразительная картина! Все его силы, все напряжения — коры, напор магмы, движения ядра — сбалансированы.
Магма была на глубине 1-3-5 километров. Первичный Ил уходил на глубину двадцати метров. Он лежал на граните, имея хрящеватое основание с включением разного рода конкреций, в основном состоящих из кремнезема. Но было много железистых и марганцевых конкреций. Мысль же была такая — все охоты, все звери — в планете, в густом Иле. Убей его — и поохотишься сразу на всех зверей (испытать следует и горечь всех возможных охот).
Так, так, силы планеты сбалансированы? Отлично!
А если баланс нарушить? Дать толчок одной из сил — напряжению магмы?.. Баланс пойдет прахом. А двум силам!.. Трем!..
Вот что сделаю — ударю по гранитам, что держат магму. Что будет? А вот что будет — сейсмическая волна пробежит под всей поверхностью и встряхнет Первичный Ил, он перемешается и… сдохнет.
Затем надо прорвать гранитный слой и влить энергию в полусонную магму. Она — взыграет, начнутся извержения и так далее.
Я это сделаю — пока «Надежда» далеко. Я обману их всех!
И два месяца атомный котел буквально кипел.
Все это время гномы делали мне ракетную иглу — конусный снаряд длиной в пятнадцать метров. В сверкающее жало я вложил плутоний, в расширенный конец — запасной двигатель.
И поднял снаряд на ракете вверх, на орбиту.
Я долго ходил вокруг планеты, сверял координаты. («Надежда» приближалась, неделя-вторая, и она будет здесь.)
Я не решался пускать снаряд: там мои охоты. Все!.. Но сверху планета представлялась мне простым диском без неровностей. Она стала безликой. Но все во мне плакало, словно я убивал собаку!
Я выстрелил и прильнул к иллюминатору.
Ждал долго. Лишь на другой день увидел — Ил подернулся рябью. Пятна пробегали по нему, окраска Ила быстро менялась от полюсов к экватору. Приземлился.
Шел к станции уже по мертвому Илу. Подошел и увидел съеженные фигуры, еще хранившие форму моих собак. Вот Цезарь, гончие… Бедные! Они пришли ко мне, ждали меня, хотели охотиться.
Я потрогал их — растеклись. Это потрясло меня.
Пусть теперь берут планету, пусть! Не нужна мне она, я убил ее… Убил?.. Великий космос, я убил…
Я заплакал. Потом кинулся вытаскивать проклятую иглу, но даже гномы не смогли вынуть ее.
…Еще шесть месяцев я безвыходно провел на планете: мой вопрос разбирался на Всесовете. Были даны показания. Затем ледяной мир Арктуса и работа в глубинном руднике — по просьбе всех Коновых (и моей тоже).
Но человек живет всюду. На Арктусе я женился, там родились мои дети, они считают его своей родиной. Любят, кажется…
Как это ни странно, я не умер, а живу, как все на Арктусе. И мне кажется сном все, что было на планете Последней Великой Охоты. Я даже не верю себе. Был сон. Тогда выхожу на поверхность этой промерзшей насквозь планеты. Звезды в небе, звезды во льдах. Они бросают в меня колючие лучи, а пар дыхания туманит окошко скафандра.
Пусто, морозно… Как в моей душе. Затем я иду, иду, иду, по снегу. Иду, проклятый самим собой. Но все же, черт возьми, я самый великий охотник из всех Коновых и всех людей. Кто еще убивал такую крупную дичь?
Из-за нехватки кристаллов (тип «Сапфир», огранка МТЗ), публикация воспоминаний Коновых была отложена. Но нет худа без добра — отсрочка пошла на благо моей работе.
Я много понял и узнал.
Я понял устремления клана, всю полноту ощущения им былой вины. Оно выразилось в стремлении, которое может осуществить только клан, работая в одном направлении столетиями.
Клан родил Изобретателя, создавшего Великую Охоту на планете Фантомов. (Хотя до сих пор неясно, как он смог достигнуть такого мощного и своеобразного эффекта политерии.)
Клан же родил Конова-Охотника, убийцу этой Великой Охоты, которую мы вправе считать уже последней в истории человека.
Я благодарен прошедшим годам — накопилась новая информация. Она-то и позволила мне яснее увидеть лучшие черты охотников.
История рода Коновых и планеты Фантомов шла далее вместе, получив название «Семейное дело». Так первым называл отношения Коновых к планете Генри М.Конов. Он требовал не публиковать записки Охотника, чем и обратил общее внимание на то, что они уж слишком залежались в отделе Воспоминаний, и косвенно помог мне.
Итак, Конов-Исследователь обнаружил на планете явление материальных фантомов, Конов-Изобретатель, по-видимому, осеменил Первичный Ил матрицами всех животных времен Великой Земной Охоты. А также усовершенствовал способность Первичного Ила к явлениям эффекта политерии.
Конов-Охотник в безумии своем нанес атомный удар планете как раз перед прибытием комплексной экспедиции звездолета «Надежда». Но Всесовет срочно бросил к планете корабль Службы спасения. (С тех пор каждые пять лет на планету прибывают грузовые звездолеты, привозя необходимые материалы.)
Служба СПП (Спасение погубленных планет) отправила к планете Фантомов суперзвездолет «Фрам-5» с грузом необходимых материалов и специалистами различного профиля. Большинство их, как показала проверка списков, были Коновыми. И очень быстро этот клан охотников целиком переместился на планету, хотя условия жизни там прескверные.
Они спасают планету Фантомов.
Работы по воссозданию первоначального облика планеты ведутся ими уже вторую сотню лет. Удалось кое-чего добиться: Коновы восстановили прежнюю атмосферу, обнаружили и тщательно охраняют несколько квадратных километров Первичного Ила.
Но работы еще очень, очень много. И едва ли клан справится с нею за следующие двести земных лет. Но вызывает почтительное удивление самоотверженность клана, желание загладить преступление отдаленного предка (или всех предков?).
Не все шло гладко. Несколько членов клана погибли, один сбежал.
Это был единственный случай дезертирства: прочие Коновы лихорадочно работают.
Сменились поколения. Повышенное тяготение сделало Коновых приземистыми, сухощавыми, жилистыми людьми с очень быстрой реакцией.
Героическая работа клана стала известна всем. На помощь к ним прибывают и прибывают с разных планет родственники. А если судить по переписке Отдела Оживления, то Коновы уверены в восстановлении планеты в том виде, в каком ее застал Конов-Охотник.
Всесовет очень внимателен к Коновым. Накладные только за последний год показывают, что запрошенный ими биостимулятор для обработки кремнеземов и уран (120 тонн) для освежения ядра планеты были немедленно отпущены.
А на планету прибывают и прибывают добровольцы, потомки охотников других кланов, желающие восстановлением планеты Фантомов искупить прегрешения своих родов перед животными Земли.
Да сопутствует им удача!