Прозрачные вещи

20

Уже двенадцатый. Он погасил в гостиной свет и растворил окно. Ветреная мартовская ночь что-то тронула в комнате пальцем. За полузадернутыми шторами электрическая вывеска "ДОППЛЕР" сместилась к лиловому тону и осветила мертвенно белые листы, оставленные им на столе.

Дав глазам свыкнуться с темнотой смежной комнаты, он воровато вступил внутрь. Начальный ее сон помечался обычно громовым храпом. Невозможно было не изумляться, как ухитряется женщина, столь хрупкая и изящная, порождать эти ревущие раскаты. В начале супружества Хью томился, боясь, что храп может продлиться целую ночь. Но всякий раз что-нибудь – шум снаружи, приснившийся толчок, сдержанный кашелек кроткого мужа – заставляло ее встрепенуться, вздохнуть, может быть почмокать губами или поворотиться на бок, и после она уже спала беззвучно. Эта смена ритма, как видно, уже состоялась, пока он работал в гостиной, и теперь, дабы не вызвать возобновления целого цикла, он старался раздеться по возможности бесшумно. Впоследствии он вспоминал, с какими предосторожностями пришлось вытягивать чрезвычайно скрипучий ящик комода (которого днем он не слышал ни разу), чтобы достать оттуда свежие трусы, надеваемые им вместо пижамы. Шопотом выругав старую деревяшку за идиотские стенания, он не стал задвигать ящик, однако стоило ему на цыпочках двинуться к своей стороне кровати, как на смену ящику заступил дощатый пол. Разбудил? Пожалуй что разбудил, но не вполне, так – проворошил дырку в стогу, и Арманда что-то пробормотала про свет. На самом деле мрак нарушался только наклонным лучом из гостиной, дверь в которую он лишь притворил. Тихо закрыв ее, он ощупью забрался в кровать.

Несколько времени он лежал, не закрывая глаз, вслушиваясь в еще один упорный звучок, треньканье капель о линолеум под неисправной батареей. Так вы говорите, что ждали бессонной ночи? Ну не совсем. Вообще-то он ощущал сонливость и полагал, что устрашающе действенные "Пилюли Мэрфи", к которым он иногда прибегал, сегодня навряд ли понадобятся; но все же сознавал, несмотря на дрему, как подбираются к нему готовые наброситься тревоги. И что за тревоги? Тревоги как тревоги, ничего серьезного или из ряду вон. Лежа на спине, он ждал, когда поднакопятся и они, и блеклые пятна, воровато ползшие по потолку к привычным местам, пока глаза привыкали ко мраку. Он думал о том, что жена опять изображает женское недомогание, чтобы держать его на расстоянии; что она, вероятно, обманывает его и во многом ином; что и он тоже в определенном смысле изменяет ей, скрывая ночь, проведенную с другой: еще до женитьбы, если ограничиться временем, но в рассужденьи пространства, – вот в этой самой комнате; что подготовка чужих книжек к печати – работа в общем-то унизительная; что ни эта неизбывная тягомотина, ни мимолетное недовольство ничего не значат в сравнении с его все возрастающей, все более нежной любовью к жене; что надо бы на следующий месяц повидать офтальмолога. Он подставил "д" вместо неправильной буквы и продолжил просмотр крапчатых гранок, в которые превращалась теперь застилавшая зрение тьма. Сдвоенный сбой сердца вновь катапультировал его в полную ясность сознания, и он пообещал своему невыправленному "я" ограничить дневное табачное довольствие парой сердцебиений.

"Тут вы и вырубились?"

"Да. Может быть, я пытался еще различить неясную строчку, однако – да, я уже спал."

"Полагаю, урывками?"

"Нет, напротив, другого такого глубокого сна я не упомню. Понимаете, в ночь перед этой я спал не больше нескольких минут."

"Так. Теперь я хотел бы выяснить, сознаете ли вы, что состоящие при крупных тюрьмах психологи обязаны кроме прочего практиковаться в той части танатологии, которая судит о средствах и способах причинения насильственной смерти?"

Персон издал вялый отрицающий звук.

"Ну хорошо, попробую выразить это иначе: полиции нужно знать, какое орудие применил нарушитель закона, а танатологу – как и почему он его применил. Пока понятно?"

Вялое подтверждение.

"Орудия это, ну что ли – орудия. Фактически они могут составлять с применяющим их единое целое, как, скажем, плотницкий уголок – это просто часть плотника и ничего больше. С другой стороны, и сами орудия могут состоять из костей и плоти вроде вот этих" (приподняв ладони Хью, поочередно похлопав их и поместив на свои для показа, как бы приступая к какой-то детской игре).

Огромные лапы Хью вернулись к нему, словно пара пустых тарелок. За ними последовали пояснения, что при удушении молодого, но вполне уже взрослого человека как правило пользуются одним из двух способов: любительским (и не очень надежным) – это когда нападают спереди, и более профессиональным подходом – сзади. При первом способе восемь пальцев крепко охватывают шею жертвы, а два больших сжимают горло – ему или ей; тут правда имеется риск, что руки, ее или его, вцепятся вам в запястья или как-то еще помешают покончить дело. При второй, более верной методе, то есть при нападении сзади, оба больших пальца сильно сдавливают тыльную часть мужской или, что предпочтительней, женской шеи, а остальные восемь заняты горлом. Первый у нас зовут “большаком", а второй "пианистом". Мы знаем, что вы на нее набросились сзади, но тут возникает такой вопрос: когда вы обдумывали, как задушить жену, почему вы выбрали "пианиста"? Потому ли, что инстинктивно чувствовали, что такой внезапный и крепкий захват сулит больший успех? Или у вас имелись другие, субъективные соображения, скажем, вы полагали, что вам будет не очень приятно смотреть, как изменяется в ходе процесса выражение ее лица?

Да ничего же он не обдумывал. Он проспал все это жуткое машинальное действо и проснулся, лишь когда оба грохнулись о пол рядом с кроватью.

Он вроде упоминал, что ему приснилось, будто дом охвачен огнем?

Именно так. Струи пламени бились вокруг и все, что он видел, казалось застланным алыми лентами стеклянистого пластика. Его случайная соложница метнулась к окну и настежь его распахнула. Так, а это кто же такая? Она из прошлого – уличная девица, которую он подцепил в первую поездку за границу, лет двадцать назад, бедная девушка смешанного происхождения, хотя на самом деле американка и очень милая, ее звали Юлия Ромео, эта фамилия на староитальянском означает "паломник", но ведь и каждый из нас – паломник, как каждый сон – лишь анаграмма дневной реальности. Он бросился к ней, чтобы не дать ей выпрыгнуть. Окно было большое, низкое, с широким подоконником, мягким, обтянутым тканью, по обычаю этой пламенной и льдистой страны. Какие ледники, какие зори! Светозарное тело Юлии или Джулии покрывала допплеровская сорочка, она простерлась на подоконнике, еще касаясь раскинутыми руками оконных боков. Он перегнулся через нее и заглянул вниз, там, далеко, в бездне двора или сада шевелилось такое же пламя, вроде язычков красной бумаги, которые спрятанный вентилятор побуждает биться вокруг поддельных святочных поленьев в праздничных витринах заметенного снегом детства. Выпрыгивать как и пытаться спуститься по бахромчатой ткани, покрывающей подоконник (в зеркальце за спиною у сна длинношеяя девушка-продавщица с чем-то средневековым, пожалуй, фламандским в лице предъявила образец бахромы) показалось ему безумием, и бедный Хью старался, как мог, удержать Джульетту. Пытаясь понадежней ее ухватить, он вцепился ей сзади в шею, прямоугольные ногти больших пальцев ушли под залитый лиловым светом затылок, другие восемь стиснули горло. На экране образовательного синема за двором или улицей появилась терзаемая трахея, но в остальном все стало удобным и безопасным: он крепко удерживал Джулию и спас бы ее от верной погибели, если б в самоубийственных попытках убежать от огня она не соскользнула неведомо как с подоконника и не увлекла его за собой в пустоту. Какое падение! Какая глупая Джулия! Какая удача, что мистер Ромео еще держал и скручивал и сокрушал округлый хрящик, который просвечивали рентгеном пожарники и горные гиды, собравшиеся на улице. О, как они летели! Супермен, уносящий в объятьях младую душу!

Удар о землю вышел не таким жестким, как он ожидал. Это концертный вальс, а не сон пациента, Персон. Мне придется о вас доложить. Он ушиб локоть, а ее ночной столик свалился вместе с лампой, стаканом, книгой; но, благодаренье Искусству, – она была в безопасности, она была с ним, она лежала совершенно спокойно. Он нашарил и аккуратно включил упавшую лампу, не меняя ее непривычного положения. Примерно с минуту он недоумевал, что делает здесь жена, раскинувшись по полу, раскинув, словно в полете, волосы. Потом он уставился на свои застыдившиеся лапы.