Прямой наследник

Глава 1 Без меня меня женили

Мда.

Видок.

Как там, «Москва — большая деревня»? Вот она и есть.

Столица, прости господи.

А я — князь и глава государства, мать его.

И жених.

Эх-хе-хе, хорошо хоть свежий снег выпал и прикрыл самое уж неприглядное.

Митрополичий двор, Спасский, Вознесенский да Чудов монастырь, дворы служилых князей, узкие улочки… И это Кремль, на минуточку. Музейной обстановкой, привычной в моем времени, тут и не пахло. Пахло же чем угодно — едой от подворий кремлевского духовенства, навозом от конюшего двора, выгребными ямами, теплым духом деревянных изб кремлевского люда…

Каменных зданий — раз, два и… и обчелся. Пара церквей еще Калитой строенных да стены Дмитрия Донского, остальное — дерево. Впрочем, и стены тоже кое-где уже деревянные — мягок известняк, «плывет», приходится подновлять дубовыми бревнами. Вон, у Швиблой башни проплешина, у Фроловых ворот другая, еще лет десять-двадцать и Кремль сам развалится, никаких осад не надо. И дерево везде старое, темное. Разве что свежесрубленный терем на подворье боярина Хромого радовал глаз янтарными бревнами и дранкой крыши.

Весь материальный мир вокруг, буквально весь — деревянный. Про телеги, дома и мебель не говорю, так инструменты тоже — грабли, лопаты, молоты. Посуда деревянная, лапти тоже, как ни крути, из дерева, в глухих местах, говорят, из хвои шерсть делают и ткут, разве что книг деревянных нет, сплошь пергамент. А, нет, вру — таблички-вощаницы для записей деревянные.

Да уж, наследство…

Я оторвался от перил и прошел в другой угол гульбища — оттуда лучше видна набережная часть. Сзади шевельнулся молочный брат, Волк, всегда и везде сопровождавший меня. Истинный волчара — здоровый, резкий, ни грана размышлений, чистое действие. Де-юре мой холоп-телохранитель, де-факто подает стремя и ведет коня, потому и зову его «стремянным», хоть это и неверно. И холоп он только по названию, живет куда лучше, чем многие ратные. Одна одежда чего стоит — кафтан суконный, кушак алый, поверх крытый тулуп, шапка волчья, сапоги сафьянные. И сабля хорошая, ордынская, с бою взятая. Вот не знаешь, кто таков — запросто можно за боярского сына принять. Впрочем, «холоп, молочный брат великого князя» как бы и не повыше будет. Холоп ныне это не крепостной, а обязанный службой, а князь волен его освободить и наградить хоть звонкой монетой, хоть поместьем или кормлением каким. И станет Волк родоначальником бояр, а то и князей Волковских, к примеру.

Мысли мои скатывались к вечным темам о деньгах, вотчинах и кормлениях, но никак не хотели возвращаться к главному событию недели, а то и года. Летописцы тут не только чернила, но и пергамент экономили, всех событий за год напишут «Преставился Григорий, епископ ростовский, месяца мая в третий день» и все, больше ничего за двенадцать месяцев не случилось. Так что великокняжеская свадьба — очевидный претендент на единственную запись под 6941 годом. Это, значит, 1433 от рождества Христова — но так лета считают только богопротивные латиняне, мы же, православные, ведем счет от сотворения мира. Все же знают, что именно шесть тыщ девятьсот сорок один год тому назад Саваоф сказал «Это хорошо!», вот и начался календарь. Только не дай бог такое ляпнуть, великий князь московский должен быть праведен, благочестив и богобоязнен.

Проехаться, что ли, мозги проветрить? А и то.

— Свистни, чтобы Скалу поседлали.

— Мигом, княже.

Скала — мой вороной жеребец, единственный конь, который мне нравится. Навыки езды я от своего реципиента унаследовал, а вот любовь к лошадям — нет. Ну звери, ну красивые… а они тут не только показатель статуса, некоторые в пересчете на доллары стоят никак не меньше чем бентли-майбахи, кони здесь основа всему. И под воду, и под воеводу, и под князя, то бишь под конного предводителя, конязя. Но Скала мне пришелся с первого взгляда, еще трехлеткой. Напомнил мой Кадиллак-Эскаладо, потому и Скала.

Выехали вчетвером — я, Волк и два моих рынды, телохранители из детей боярских. Сразу же от крыльца я ожег коня плеткой и пустил его вскачь, под запоздавшие крики «Разойдись!» и прямо у воротного столба стоптал замешкавшегося мужика. Тот грохнулся оземь, смешно размахивая руками, но я уже не смотрел, ушел в думы, а конь нес меня вперед, вперед, на Кучково поле…

Свадьба тут у меня, понимаете ли.

А вот если я был в свое время женат, а теперь меня женят еще раз, можно ли меня считать двоеженцем? Или счет идет, так сказать, по головам? Тамошняя голова — одна жена, здешняя — другая… И, главное, спросить некого, не к духовнику же с такими вопросами бежать. Хорошо еще решит, что умом скорбен, а коли на одержимость бесами подумает?

Как на минном поле живу, потому больше помалкиваю, да читаю все, что можно тут сыскать. Не сказать, чтобы прям очень много, но кое-что и после Тохтамышева пожара уцелело — летописи, грамоты и прочие, так сказать, финансово-юридические документы. В них-то я первым делом влез, потому как без этого никакую фискальную основу не выстроишь, а не будет налогов — не будет и государства.

Ишь, как заговорил… Раньше-то всеми правдами и неправдами старался заныкать от властей побольше, а как присел на великий стол, так все перевернулось. Как там, бытие определяет сознание? Вот точно.

Скала нес меня по городу, народ шарахался посторонь и ломал шапки — князь! князь скачет! Остался позади Торг, промелькнули Никольская, деревянные стены Посада, Устретеньская улица и вот Кучково поле!

О том, что меня вознамерились женить, я узнал из давнего разговора бояр, севших пошептаться в горенке набережного терема (до дворцов мы пока не доросли, обходимся теремами). Горенка имела наверху продухи для вентиляции, через которые из верхних светелок, если знать, какую плашку сдвинуть, было неплохо слышно.

По голосам судя, рядили Федор Добрынский, Андрей Голтяев, сын того самого Федора Кошки, от которого Романовы пошли, да служилый князь Юрий Патрикеев, из гедиминовичей. Вот он и начал:

— Женить пора князя, в силу вошел, а все девок по углам валяет.

— Пусть валяет, — хохотнул Голтяй, — а мы пока ему невесту присмотрим.

— Вот и мыслю, — продолжил Патрикеев, — хорошо бы Литву к Москве привязать, а то Свидригайло слишком Юрию Дмитриевичу потакает.

— Эк ты хватил, князь! — продолжил веселиться Голтяй.

— Хватил, хватил, — рассудительно поддержал его Добрынский.

— Чегой-то? — вроде как удивился Патрикеев.

— Ну посуди сам. Матушка великого князя, — тут Федор понизил голос до шепота, — охоту к литовским невестам отшибла напрочь, ее одной лет на сто вперед хватит. Да и ты тоже, сказать честно…

— Что я? — вскинулся князь.

— Жених литовский, — все смеялся Андрей.

— Да я!

— Тихо, тихо, — успокоил князя Федор. — Ты, Андрей Федорыч, сдержи смешки-то, о насущном говорим.

Голтяй хмыкнул, но промолчал.

— Ты же, Юрий Патрикеич, не в обиду сказано, как на Марии на Васильевне женился, так многих московских бояр заехал и тебе попомнят, стоит о литвинке заикнуться.

— Я Гедиминов правнук!

— И то попомнят. Дескать, за своих волишь.

С точки зрения династической, это да, хорошо бы со Свидригайлой породниться. Союзная Литва и ты ды. Но — Свидригайло за Юрия Дмитриевича, моего родного дядю и противника. И про литвинок Добрынский верно говорит, не тот сейчас момент. А больше из серьезных вариантов только Тверское княжество и остается, да оно с Москвой уже лет сто в контрах. И вот тверичи как раз свою княжну скорее в Литву отдадут, чем в кляту Москву. Новгород? Нешто у нас своих бояр нету, еще и с этими хитрованами родниться. Дальше на запад нас и не знает никто, а на востоке одни татары. Ну в самом деле, не на ордынской же царевне жениться.

Ы-ы-ы-эх! рубанул я с седла направо выставленный Волком прутняк. Ы-эх! налево! И еще раз направо! И налево! Сабелькой вертеть тут надобно уметь, князь хоть и великий, а в первую голову воин и главнокомандующий, все прочее нанизывается. Вон, в Новгороде торговые мужики управление все под себя забрали, князей приглашают в наем, с дружиной, чисто на военные функции. Может, плюнуть на все и туда податься? В финансисты, а? Всю Ганзу под себя подмять… Не, во-первых, засмеют — как же, князь в торгаши подался, невместно! А во-вторых, зарежут или отравят, потому как неизвестно еще, что страшнее, претендент на престол или претендент на чужие деньги.

Почти час мы топтали поле, съезжались и разъезжались воинским порядком, рубали воображаемого противника, но пришла пора возвращаться, сегодня еще свадебный чин утверждать. Легкой рысью, чтобы дать коням отдохнуть от скачки, мы вернулись на посад с Кучкова поля и проехали через Торг до Зарядья, дабы вернуться через Тимофеевские ворота.

В устье Великой улицы сновали лоточники и зазывно кричали сидельцы в лавках, стояло несколько саней с мороженой рыбой.

— Князь! Князь! — снова прошелестело по толпе, народ потащил шапки, малахаи и колпаки с голов, кланяясь нашей небольшой кавалькаде.

У лавочки размером чуть больше письменного стола я соскочил с коня и подошел под навес. На прилавке лежали несколько ножей, кованые гвозди, топор, дюжина подков и другой нехитрый кузнечный товар. Все выглядело крепко, но неказисто, я взял топор, вытащил из ножен булатный кинжал и проверил. Мда, говно железо, мягкое. И гвозди, и ножи тоже. Если и оружие из такого…

— Спаси бог, добрый человек.

— Благодарствую, княже, — поклонился сиделец.

Небогато, что скажешь. Бедненько, но чистенько. Правда, чистенько в основном благодаря свежему снегу. С железом чего бы придумать? Мало его и хреновое, а без железа никуда. Курскую аномалию я помню, но поди ее достань — она под татарами сейчас, и на какой глубине там руда, бог весть. Ладно, мозги проветрились, пора домой, можно шагом, раз кони пообсохли.

Снова полезли мысли о предстоящей свадьбе — а и то, чем тут еще голову занимать? Ни смартфонов, ни телевизоров, газет — и тех нету, и еще лет триста не будет. Вот и остаются бесконечные церковные службы, да думать-передумывать одно и то же по десять раз.

Одно счастье — женитьбами моими занимались обе маман. И у обеих на первом месте не счастье детей, а карьерный интерес. Или государственный, как в последнем случае. И здешняя маман все эти расклады знала куда как лучше меня. Эвон, как боярина Всеволожа через хрен кинула! Уж на что хитрый да ушлый дядька, да только слишком хотел на самый верх пролезть, с великим князем породниться, на чем его и поймали.

И ведь хорошо шел — одну дочь за князя Андрея Радонежского выдал, вторую аж за Юрия Тверского, а вот с третьей облом вышел. Нет, поначалу-то маман ему авансы давала, что вот-вот, посадим Васеньку на великий стол и сразу же. А он и купился — тогда, в Орде, перед царем Махаметом, ух каким соловьем разливался! Вывернул так, что меня в великие князья определили, а дядьку моего отодвинули. Правда, хан присудил дядьке в качестве компенсации Дмитров, но только хрена там, не отдали. Мы тут на Москве такие — коли что в лапы попало, так обратно и клещами не вырвешь.

Ну а как дело сделалось — оказанная услуга ничего не стоит, и маман Всеволожу от ворот поворот дала. Потому как великому князю на боярышне жениться — умаление чести. Боярин от такого афронта разобиделся — да со все чады, домочадцы и холопи отъехал к дядьке Юрию, чей сын женился на его внучке, дочери Андрея Радонежского.

Ф-фух… Вспотеть можно, пока все эти родословные выучишь, кто кому сват, брат и кум. Элитка-то маленькая, все давно переженились, все друг другу родственники-свойственники. Короче, кандидатками в невесты остаются только княжны из удельных. И тут другая засада — уделов у нас как грязи, иной за полдня обскакать можно.

Ржанул конь Волка, почуяв близкое стойло, зафыркали остальные и выбили меня из мыслей. Я вдохнул морозный воздух… гарь???

Поднявшись на стременах, начал вертеть головой — где? Год назад настрого запретил открытый огонь! Ни на подворях, ни в ремеслах — деревянный же город, сколько раз сгорал нахрен!

Дымом тянуло из подворья Юрия Патрикеевича.

— За мной!

Сторожа на воротах, звероватого вида мужики с дубьем, замешкались, не зная, что делать. Но их отрезвил грозный рык Волка «Шапки долой!», и они с видимым облегчением поклонились. Мы ввалились в ворота, слегка пригнувшись под перекладиной. В углу двора кухонный мужик жег всякий мусор в небольшой яме.

— Ааа, падла! — огрел я его плеткой с размаха.

Мужик вскинул руки над головой, заблажил, а я вертелся вокруг на коне и лупил, лупил, лупил… Вдруг дошло, что тулуп этого гада плетка не прошибает, тут меня просто черное бешенство накрыло, и я потащил из ножен саблю.

От смертоубийства уберег Волк — соскочил с седла и без затей врезал мужику кулачищем в морду, да так, что тот покачнулся и сел на задницу. Стремянной пару раз добавил ему по голове сверху, смерд икнул и завалился на снег.

— Поехали, княже, бояре ждут, — тихо потянул Волк за рукав, глядя в мои побелевшие глаза.

Дворовые тем временем, опасливо косясь, заливали и засыпали костерок.

— Увижу еще раз — на воротах повешу!!! — проорал я напоследок.

Тронули шагом, успокаиваясь. Но близ Благовещенского собора снова екнуло сердце — ударила молотом в колокол фигура на часах. Да, куранты в Кремле, оказывается, появились куда раньше Спасской башни, трудами ныне покойного Лазаря Серба[1]. Вот почему такая несправедливость??? Лазарь не дожил, а как сейчас хороший механик нужен! А вместо него — полгорода дураков «да ничо не сдеется», «костерок-то махонький», «батька мой жог и я жгу», ссука. А потом клянчат — княже, погорельцы мы, дай копеечку…

Ладно, сколько там пробило? Час до полудня, вовремя вернулись, в полдень назначено заседание кабинета министров. Собственно, ни кабинета, ни министров пока еще нет, но функции те же — важнейшие государственные вопросы, кто за кем на свадьбе идти должен.

Расседлывал и обтирал Скалу сам — и успокоиться (хотя с чего я так взвился? Не иначе, тело реципиента балует), и додумать без помех о свадьбе. Княжон в уделах у нас, слава богу, хватает. Но тут дело такое — женишься, так и весь ее род возвысишь, а остальные обиду затаят. Но маман нашла вариант — боровский удельный князь годков семь как помер, а наследник его толком в силу не вошел, двадцати лет нет еще, вот и сосватала сестру его, Марию Ярославну. Сущая пигалица, тринадцать лет всего! Я маман тогда высказал, но меня быстренько заткнули, тут это за норму идет, уронила первую кровь — можно замуж. И никакие мои возражения в расчет не принимаются, что там в метрике записано, никого не волнует ввиду отсутствия этой самой метрики, отдела записей актов гражданского состояния и ювенальной юстиции. Волнует только степень родства — что мне, что ей Иван Калита прапрадедушкой приходится, то есть мы четвероюродные. Пытался я и на этом выехать, ибо церковь браки ближе пятой ступени родства не одобряет, но хрена там. Во-первых, все князья друг другу довольно близкая родня, а во-вторых, одно дело простецы и совсем другое князи — венчать будет сам Иона, епископ Рязанский, нынешний де-факто глава русской церкви. Митрополит Фотий прошлый год помер, а нового поставить целое дело, это патриарх в Константинополе решает. А туда-обратно съездить по нынешним временам — колоссальное приключение, это вам не в Анталию слетать. Дорога-то через литовские земли, а с Литвой распря, где митрополиту жить. Формально он «Киевский и всея Руси», а живет в Москве, это еще при Донском так повелось, от Алексия. Так что пока обойдемся при венчании епископом.

Думал я братца невесты подговорить на отказ, да куда там. Он же шурином великого князя станет, причем до кучи со мной договор подпишет. Хоть один плюс — будет у Москвы еще один подручный князь. Хоть и родовитый (там и Гедиминовичи отметились), да всего княжества ему папа завещал «Малоярославец с Хотунью, Вихорной, Полянками, Ростуновой и Рошневской слободками». Уделы мал мала меньше, прямо как в сказках братьев Гримм, где короли из своих замков перекрикиваться могли. Здесь точно так же, только никаких замков у нас нет. Да тут, черт побери, вообще ничего нет — нищая страна. Вон, князья и бояре в духовных грамотах все свои богатства на двух-трех строчках умещают. Кубок дедушкин да икона в богатом окладе, вот и все сокровища. Ну или пояс «на золотых чепех с каменьем[2]», один на семью средневековых олигархов из пяти-шести человек.

Оставил Скалу на конюхов, с Волком и рындами через две ступеньки поднялся в набережный терем, скинул овчинный тулуп на руки служке и быстрым шагом прошел в свой покой, куда уже подтащили с кухни лохань с теплой водой. Привычку мою обтираться после каждой скачки тут не осуждали, считали за безобидное чудачество. Так что в Большую набережную палату, служившую тут и тронным залом, и залом заседаний, я вошел чистый и довольный собой.

И понеслось. Вот, говорят, у Людовика XIV был трындец какой сложный церемониал — кто рубашку подает, кто портки, кто бантик завязывает и упаси бог перепутать, за место повыше и право подавать не левый чулок, а камзол шли нешуточные интриги. Вот и у нас ровно то же самое, одно счастье — пробуждение короля ежедневно, а свадьба один раз.

Нет бы помозговать, где железо взять, как промыслы развить, как людишек грамоте учить, шалишь. Вятшие вопросы — кто в Большом месте сидеть будет? Братьев у меня нет, все померли, а кого попало не посадишь. Кто тысяцким будет? Простому боярину не доверишь, сложному — возгордится. Дружки жениха и невесты, свахи, кто у изголовий стоять будет, кто у постели, кто свечи великого князя и княгини понесет, кто фонари над ними, кто караваи…

Это вам не забежал в ЗАГС, черкнул в книге, да в ресторан с тамадой. Тут государственное дело!

Ничего, управились всего за два дня.

Только в кулуарах боярин Патрикеев меня, что называется, за пуговицу взял. Негоже, говорит, князю самому белы ручки утруждать и смердов метелить. По уму надо было боярину сказать, а уж он бы сам наказал.

— А коли твой холоп Москву спалит, город тоже сам отстроишь?

Вздрогнул боярин.

Венчали нас в Успенском соборе. Даже тот, что я помнил, не сильно велик был, а уж нынешний, возведенный еще сто лет назад при Иване Калите, вообще для таких мероприятий мал — половина гостей на улице переминалась, слушая происходящее в церкви.

Внутри же душно, накурено ладаном, свечи еще горят, а процедура долгая.

— Обручается раб божий Василий рабе божьей Марье…

Ектенья, молитвы, пение хора, потом еще раз, и еще… как девчонка не сомлела — удивительно. Тренированная, видать.

Но все когда-нибудь кончается, вышли и мы на морозную паперть, под щедро бросаемое на нас и под ноги зерно.

Все, из протокольных мероприятий только свадебный пир остался, там легче, там сидеть буду. Для пиров имеется широченная рубленная повалуша[3], прямо у склона к берегу Москвы-реки, там уже накрыты столы. И снова — в смысле золотой посуды никакого тебе «Иван Васильевича меняет профессию», не говоря уж про послепетровские времена. На все столы единственное серебряное блюдо, на нем подали запеченного лебедя. Гостей, у кого серебряные кубки, по пальцам пересчитать можно, да и то, могли с собой притащить, повеличаться перед прочими. А так подносы все больше деревянные, а миски да тарелки глиняные, разве что ордынские, поливные, в глазури…

— Не боись, Машка, нам бы до ночи досидеть, а там отоспимся, — шепнул я жене-малолетке, от всего пребывающей в полной прострации.

Она только глазами хлопнула. Блин, ну чистая педофилия же…

За столами пили и гуляли, хлебали меды и фряжские вина, потихоньку расслабляясь от официальщины, уже и голоса возвышать стали.

А, вон кузены сидят, сыновья моего супротивника дядьки Юрия — тезка мой Василий Юрич да брат его Дмитрий Юрич, Шемякой кличут. Одеты, как водится, в лучшее, надо же Москву поразить. Пояс на Ваське золотой, все глазеют — ни у кого такого нет. Есть парочка похожих, но попроще, попроще, сильно уступают, большинство-то вообще кушаками подпоясано. А Васька специально кафтан распахивает, чтобы виднее было, гордится напоказ. Вызывающе роскошная вещь.

— Сдается мне, то пояс Дмитрия Ивановича… — раздался слева скрипучий голос Захария Кошкина.

— Как так? — немедля влез с вопросом Добрынский.

— А его Вельяминов у князь-Дмитрия скрал на свадьбе. Подменил, а этот по женитьбе Всеволожу в приданое отдал.

Тут уж встрепенулась маман — отъезда к Юрию она Всеволжу не простила, хотя чего вскидываться? Когда там Донской женился, я точно не помню, но до Куликовой битвы, зуб даю. Значит, не менее пятидесяти пяти лет тому назад. И Захарий, который тогда еще не родился, помнит про пояс и знает, как он выглядел? Да ладно! Ну жжет перец! Не иначе, решил подляну Всеволожу устроить…

Юрьевичи тем временем решили поздравить нас, так сказать, лично. Тезка мой вскочил и с кубком в руке двинулся к нам, за нем пошел Дмитрий.

Э, куда???

Маман сорвалась им навстречу. Блин, с ее-то вздорным характером сейчас сто пудов скандал устроит. Я поискал глазами бояр из тех, кто мог бы вернуть маман на место, но все произошло слишком быстро.

Твою мать! И мою тоже!

Никто даже крякнуть не успел — маман откинула полы кафтана Василия и сорвала пояс!!!

— То князя Дмитрия Ивановича пояс! — возгласила на всю повалушу.

Что же ты творишь, маман, только-только замирились!

Василий от такого опешил, а потом выхватил кинжал, Димка аж на брате повис — тот без малого маман не ударил.

Все повскакивали, кинулись разнимать, ор, крик — бывший с Юрьевичами громадный мужик уволок кузенов в сени, раскидывая всех, кто попался ему на пути.

Ять, сейчас еще зарубят и тогда Юрий вообще Москву сожжет… Я вскочил и, не обращая внимания на заголосивший свадебный чин, кинулся следом, но догнал кузенов только снаружи. — они стояли, загородившись щитами своей свиты и ощетинившись клинками, а вокруг прибывало и прибывало московских оружных… Вот только такой драки на свадьбе и не хватало!

— Троих гридней насмерть в сенях, — шепнул сзади Волк.

— Стоять!!! — заорал я своим. — Пусть уходят!

И они ушли.

Но, чую, будет теперь драка без свадьбы, да такая, что чертям тошно. Мать мою, все планы коту под хвост…