Прямой наследник

Глава 4 Бежим, спешим, ужасная погоня

Если не вглядываться — красивишно. Ряды войска, знамена со святыми или Спасом, воеводы в начищеных доспехах зайчики пускают.

А приглядишься… как там покойный митрополит Фотий дядьке сказал? «Никода не видел, сыне, столько народу в овчине». Юрий Дмитрич для массовости согнал мужиков войско изображать, вот и прокололся. А нам даже не изображать — сплошь посадские, кто во что горазд, копья торчат в разные стороны, чисто крестьяне с косами-граблями.

— Вон Юрий, — указал на другой берег Клязьмы Патрикеев.

— Где?

— Да вон же, под стягом с ездецом[5]… шуба зеленым крыта.

— А где Юрьевичи? — только и успел я спросить, как взревели трубы и загрохотали барабаны.

Саму битву толком и не запомнил, стоял на пригорочке с важным видом, а всем распоряжался Патрикеев — да и то, какой из меня полководец? Хотя общую бестолковку и сумятицу при расстановке уловил даже я. А уж дядька Юрий и подавно все видел — он свои дружины на другом берегу Клязьмы развернул, на нас поглядел, оценил, да и ударил в стык между серпуховскими и московскими воями, куда поставили посадских. Ну они с первого напуска и побежали — кому ж охота незнамо за что головы класть?

Стоявшие вокруг растерянно переглядывались, не решаясь отдать приказ об отступлении, только Волк весь напружинился и даже начал подпихивать Скалу своим конем. А сдернул меня шурин — он вовремя просек фишку, вымчал перед своими, увлек за собой бывалых воев, а уже они сумели развернуть всю серпуховскую дружину и малость сбить в сторону галицких.

Волк уцепил повод и просто потащил меня вслед за Ярославичем в сторону Москвы. Понемногу оторопь сменялась страхом — сейчас ведь меня поймают, вывернут наизнанку и все, привет, Вася. Соратнички, князья да бояре, тоже чудеса доблести не демонстрировали, а тикали не хуже прочих. Где-то через полчаса мы пробились сквозь разбегающееся войско и помчались относительно свободно. Хорошо хоть пешцы всю дорогу запрудят, погоня увязнет.

А, нет, не увязнет — выскочили сбоку, человек двадцать. Тут уж не смотри, кто вой, кто боярин — выметнули сабли и пошла рубка-колка, но все подозрительно быстро закончилось, я только успел отмахнутся от галицкого да врезать ему кулаком, рубить на стал, не могу покамест привыкнуть человека рубить…

— Видать, разъезд на догляд посылали, случайно столкнулись, — обтер лезвие и вкинул его в ножны шурин.

Позади остались человек пять убитых, да в грязи копошились оглушенные и раненые — не время сейчас полон хватать, хоть я и видел по глазам, как бояр жаба душила. Еще бы, такое богатство бросать приходится, лошадей и боевых холопов!

— Кремль в осаду забивать будем? — спросил я у Патрикеева, когда мы в очередной раз перешли на шаг, давая коням передышку.

— Не с кем, княже. Посадских вон, Юрий вяжет, дружины в разгоне, только людишек побьем.

Эвона, как заговорил, прямо моими словами.

— И что делать?

— В Тверь уходить, переждать.

Остальные согласились, хоть и прятали глаза.

— Князь! — позвал я едущего чуть позади Серпуховского.

Он наддал ходу и поравнялся со мной, заняв место тут же приотставшего Волка.

— В Москве заберешь сестру и сразу мчи в удел!

— А ты? — бросил всякую субординацию шурин.

— А я в Новгород, не ждать же дядьку на Москве.

Василий сдал в сторону, свистнул одного из своих ратников и принялся распоряжаться.

Сколько мы рысили по истоптанной еще вчера в месиво дороге, заляпывая и себя и коней мокрой и холодной грязью, я не помню, но вряд ли долго. Двадцать верст, да рысью и галопом, изредка переходя на шаг, чтобы не запалить коней — ну часа два от силы. Пока скакунов выводили около терема, я вихрем пробежал по горницам, собирая бумаги и письма, остальное-то барахло и так навьючено на заводных лошадей. Копыта прогремели по Троицкому мосту над Неглинной, осталось слева Ваганьково село, и вот мы влетели в усадебку, где я промчался мимо самогонного аппарата, напугав ключника, отбросил деревянные плахи и вытащил крепкий кожаный турсук, набитый серебром, перебросил догнавшему меня Волку, вытащил другой, третий…

Когда наша небольшая кавалькада выметнулась на Волоцкую дорогу, сзади, от Неглинки послышались разбойный свист и крики.

— Изгоном взяли, — сплюнул Волк.

Да, похоже, Юрий послал вперед ратников, приказав не жалеть коней и они ворвались в Кремль на плечах последних беглецов. Все, теперь назад ходу точно нет, только вперед.

Я вытер вспотевшее лицо и едва успел поднять плетку, как нам вслед от Неглинной поскакала добрая сотня воинов. Волк прикрыл меня конем, ратники развернулись и обнажили оружие…

Сотня легкой рысью приблизилась, там тоже схватились за оружие, а я запаниковал.

Блин, надо удирать, есть шанс, что успею выскочить… Но один? Черт, надо было остаться в Кремле и спокойно ждать! Сейчас налетят, срубят в суматохе…

Трясло так, что я не сразу сообразил, что нас догонял Патрикеев со своими. Все уже убрали сабли, а я все сжимал ее, а потом долго не мог попасть в ножны и делал вид, что замерзла рука.

— Прогневался на нас Бог за нерадение наше, — мрачно прогудел боярин, — отмаливать надобно.

— Молитвой Кремль не вернешь.

— Без молитвы тоже. Пока же надо ко князь-Борису, в Тверь, тамо переждем, сил накопим.

— Туда и едем.

— Надо на Тверскую дорогу сворачивать.

— Я через Волок, — упрямо возразил я.

— Догонют! Из Звенигорода перехватят! — жеребец под Патрикеевым играл и переступал точеными ногами. — А так до Клина разом махнем, там уже тверские земли.

— Сказал же, через Волок. Не перечь, княже, езжай на Клин с богом.

Патрикеев ожег меня взглядом, скривил рот, будто говоря «Ну смотри, пожалеешь!» и повел свою сотню вправо от Черторыя[6].

А я повернул налево, взмахнул плеткой и с места поднял Скалу в галоп.

Пока выбирались из посада и пригородных сел, к нам пристало сотни полторы беглецов — кремлевской чади, потерявшихся было дружинников, даже несколько бояр. Конь шел встречь холодному ветру и я, наконец, успокоился.

За вспольем во главе отряда сам собой встал прибившийся к нам Федя Пестрый-Палецкий — совсем молодой воевода родом из князей Стародубских. Несмотря на свои двадцать три года, он уже успел макнуть носом в грязь самого Всеволжа. Несколько лет тому назад боярин убедил моих дядьев Андрея и Константина прекратить погоню за татарами, уведшими полон, а вот Федор со своим тезкой Добрынским плюнули на приказ и в малой силе татар настигли, награбленное отбили, полон освободили и вернулись на Москву героями. Всеволож, конечно, такого унижения не забыл, оттого Федор сейчас с нами. Ну и к лучшему — командир он от бога, вон как его сразу слушаются.

Вскоре отряд приобрел подобие воинской силы — Пестрый организовал дозоры и заставы, регулярную смену, на ходу произвел ревизию запасов… Ничего, выберемся, будет у меня главнокомандующий. Бояр согну, чтобы вперед не лезли с родовитостью да прежними заслугами.

Да только сперва выбраться надо.

В Лучинское, как ни спешили, добрались к вечеру. Федор выслал сторожу, но все порешили, что ночью погони не будет — даже галицким лошадям нужен роздых после целого дня суматохи, тем более у Юрия сейчас в Кремле дел полно. А мы вымотались, потому и решили рискнуть.

Княжеский ключник ахал и охал, но довольно толково раскидал всех на постой по избам, несмотря на недовольные взгляды мужиков. Беглую Ставку расположил, разумеется, в усадьбе, благо строений хватало.

Поужинали саламатой — сваренным на скорую руку татарским киселем из поджаренной муки с заправкой маслом.

И спать, спать, спать…

С кошмарами — звенели сабли, ржали кони, неслись за нами не то татары, не то назгулы, но все закончилось еще сильно до рассвета, когда всех поднял Пестрый.

В мерцающем свете лучин торопливо похлебали сваренную бабами еще в ночи кашу, Пестрый и Волк умелись проверять укладку и сбрую, так что я остался с ключником.

— Слушай и запоминай, Елага. Я тебя выбрал и на се место поставил за разум и верность…

Ключник попытался было бухнутся на колени, но я удержал.

— Сядет на Москве Юрий — служи ему, как мне служил.

— Да как же…

— Вот так, служи великому столу, неважно, кто на нем сидит. И знай, что ты делаешь с зерном и делянками куда важнее, чем кто над тобой князем. Делай все, что наказано, делай и записывай.

— Так я все как велено… — Елага торопливо вытащил из сундука на столешницу дощечки-вощаницы. — Вот, позапрошлый год, вот прошлый, вот нынешний…

Я глянул на крючковатые каракули человека, чья ежедневная работа — надзирать над мужиками, собирать корма, отправлять их в Москву, а вовсе не вести научные записи. Но Елага из всех кандидатов подошел лучше всего, двух предыдущих пришлось сместить, а последнего вообще сослать на Бело-озеро за ползучий саботаж.

— Не разберу, читай.

Елага схватил первую:

— О позапрошлом годе собрано и просеяно дванадесять четвертей ржи, из них в сито не пролезла двенадцатая доля… Ее отложили и посеяли прошлым годом, нынче же в сито не пролезла доля десятая.

— Сито прежнее?

— Все как велено, княже.

— То есть крупного зерна стало больше…

— Больше, княже, больше, слава Господу Богу!

— Значит, мы все правильно делаем, всему христианскому миру оттого большая польза будет. Вот, спрячь, расходуй помалу, но главное — делянку и отборное зерно сохрани! А я обязательно вернусь.

Целых десять рублей серебром произвели на него шоковое впечатление и мне опять пришлось удерживать его от попыток упасть в ноги. Что ж, если и в Троице результаты такие же, на что у меня были все основания надеяться, то лет через пять можно будет пускать в ход более урожайный сорт. А там, глядишь, и пойдет селекция семимильными шагами…

Лучинское, растревоженное ключником и нашим отъездом, нехотя ворочалось во мраке отступающей ночи, небо едва-едва посерело над просевшими после зимы крышами, когда мы одвуконь выехали на Волоцкую дорогу. За ночь пришло тепло и теперь успеть бы до Твери, пока дороги окончательно не развезет в кашу, оттого почти сразу за околицей пустили отдохнувших коней рысью, повинуясь командам Пестрого.

Как ни старались, быстро все равно не вышло и пришлось заночевать уже в тверском краю, в Микулино, гда нас догнала дальняя сторожа. Похоже, погони или вообще не было, или она безнадежно отстала, во всяком случае падавшие от усталости ратники в один голос божились, что галицких никто не видел, а звенигородские, которые вполне могли прихватить нас в Лучинском, видимо, все ушли к Юрию.

С утра тронулись дальше, с каждой верстой, отдалявшей нас от грозного дядьки, всадники понемногу, а затем все больше и больше начали подтрунивать да подшучивать друг над другом, а после полудня, когда остановились на роздых, покормили и поменяли коней, уже и хохотали, и даже затянули песню. К вечеру, когда уже склонялось солнце, увидали впереди луга Тьмаки и первые избы торговой Твери.

В столице князя Бориса Александровича приняли нас, так сказать, поджав губы — никакой охоты даже краешком влезать в московские разборки у тверичей не имелось. Уже сколько лет и даже десятилетий вокруг набухали и проглатывали русские княжества одно за одним Литва и Москва, и зажатой меж них Твери приходилось все время лавировать, дабы сохранить независимость. Да и то, проживи Витовт еще лет несколько, хрен бы тверичам, а не самостоятельность. Да и Москве тоже — папенька мой Витовта в регенты определил. И была бы у нас сплошная Литва от Буга до Волги. И бог весть, как бы оно дальше повернулось — то ли окатоличили русских поголовно, то ли православная Литва от Польши отбилась? Вон, Свидригайло сейчас как раз этим и занят, только у него по сравнению с несбывшейся «Великой Литвой Витовта» православная партия куда меньше.

Так что определили нас на загородный князев двор, подальше от посторонних глаз — Юрьевы вестоноши уже оповестили соседей о перемене власти. Успел добраться и Патрикеев, правда, не без потерь — погоня настигла его почти под Клином и пришлось отбиваться. Значит, правильно мы на Волок двинули.

На импровизированном военном совете я высказался за мир с Юрием, как и предлагал до драки. Естественно это не понравилось ни Патрикееву, ни Пестрому и они засели за план кампании, начав с подбивания бабок — где чего сколько, кто за нашу масть впишется, кто Юрьеву держать будет. Я же попытался написать письмо дядьке, но вскоре проклял это занятие. Для 21 века, наверное, это бы сошло, обычное такое деловое письмо, но здесь и сейчас так не принято. Тут надо витиевато, с обширными отсылками к Библии и писаниям святых отцов, с непременным упованием на божью волю, а я, несмотря на все мое обучение в последние годы, так не умею, все время у меня какие-то «ваши превосходительства» да «иже херувимы» получаются.

Потому с Волком и еще десятком ратных ездил на торг, где нас поначалу сторонились — известное дело, вооруженные чужаки, мало ли чего ждать можно. Но потом попривыкли, да и расплачивался я честно. Ездил, смотрел товар, разговаривал с купцами — это же волжский город, на прямой дороге в Иске-Казань, Хаджи-Тархан и дальше, за Хвалынское море в Персию — они всюду ходят, все видят, все знают…

В целом обстановочка вокруг Московского княжества складывалась не ахти, уж больно все бурлило. В Литве уже помянутый Свидригайло рубился со своим родственником Сигизмундом, решая, кто будет шишку держать — православные или католики. Ливонские рыцари вроде бы поддерживали Свидригайлу, поскольку больше опасались союза Польши с Литвой, крепко помня не столь давний Грюнвальд. Но союзники из них так себе, чуть выгоду унюхают — переметнутся.

Вроде как спокойно в Новгороде, ну да там торговая республика, им лишние войны ни к чему, но все зависит от того, как в Литве повернется — вон, Витовт с вечевых откуп брал во много тысяч рублей, а мог бы и вообще к ногтю привести.

На юге и востоке тоже рубились, если я правильно все посчитал, то как раз сейчас в Золотой орде «регионы берут суверенитета, сколько смогут унести». Великий хан Улу-Мухаммед, которому я обязан ярлыком на великое княжение, еще как-то сдерживал свары между ногайцами, кунгратами и союзным Юрию родом Ширин, попутно отбиваясь от Кичи-Мухаммеда, претендента на престол. А еще там мутил воду Сайид-Ахмат, внук Тохтамыша, не считая персонажей помельче.

Однако, все эти свары не мешали ордынским купцам везти шелк и пряности сперва в Хаджи-Тархан, а оттуда в генуэзскую факторию Азак. Я даже грешным делом помечтал, как присесть на этот денежный поток, но… Но пока нет сил, а когда они появятся, европейцы уже найдут морской путь в Индию и Китай и снова дорогой товар потечет мимо.

Дальше за Хвалынским морем шла вечная усобица в Персии, относительно стабильно выглядело лишь наследство Тимура в Средней Азии, где в Мавераннахре властвовал некий Улу-бек. Но, по рассказам купцов, сей правитель больше занимался астрологией, чем собственной страной. Про торговлишку все больше плакались, не иначе, опасались, что буду в долг просить, и люто, бешено завидовали тем купцам, кто мог возить эксклюзив издалека — навар сильно выше. А на вопрос, почему сами не возите, уходили в тину. В принципе, тут все ясно — есть налаженные бизнес-процессы, дающие верный кусок хлеба с маслом и неча журавлей в небе ловить. Один только нашелся, кому идея в душу запала, но честно сказал, что ему пока не по деньгам такое предприятие. Да и мне пока тоже, но все равно велел, точнее, попросил его прикинуть, во сколько такое предприятие обойдется. Не сидеть же на заднице ровно, надо новые маршруты пробивать.

Да и вообще, надо экономику поднимать, без нее так и будем во тьме ковыряться. Но тут все в знания и в опыт упирается — одно дело управлять проектами, тут я местным сто очков вперед дам, но весь вопрос в том, какими. Сам я хрен чего придумаю, потому как условий не знаю, а найти понимающего и умеющего человека тут целое дело. Прямо хоть как русские цари иноземцев зазывай на службу, да только платить им нечем. Ох, тяжела наша княжеская доля…

Так что я все больше предавался поначалу бесплодным мечтаниям, но понемногу в голове все укладывалось. Можно, конечно, заниматься селекцией и самогоноварением самому, но куда лучше будет, если этим займутся бояре и вообще все охочие люди. Поначалу наверняка придется силком заставлять, но вот зуб даю — если они сумеют выход с вотчин увеличить, то сами ухватятся.

Но это если у меня бояре останутся, а пока все идет к тому, что навесят мне статус «князя-изгоя», то бишь безземельного. И что тогда? В Орду, в Литву, на службу просится?

Из нараставшего отчаяния меня выдернуло появление хартофилакса Никулы. Пришел он в Тверь кружным путем, при взятии города «по делам митрополии» отъехал к Троице, оттуда его монаси наладили в Дмитров, где уже хозяйничали Юрьевы люди, оттуда он добрался до Клина и… пешочком добрел до Твери. Ага, по дороге, ножками. Тут это в порядке вещей, встал и пошел. Верст тридцать в день — как здрасьте. И порадовал с ходу новостями про делянку тамошнюю — все, как в Лучинском, даже круче, у старцев не забалуешь.

А еще Никула расписал для Юрия все, что я хотел, но не умел высказать. Как положено, со всеми цитатами и этикетом. Он же нашел и гонца, воя из Москвы, что привез князю Борису докончальную грамоту от Юрия. А назад повезет и мое письмишко. Я там сразу всю вину на себя взял, расписал, что маман упек в Ростов, повинился, что не успел гридней остановить и бояр взнуздать, чтобы сидели и не рыпались и никаких погонь за моими кузенами не устраивали.

Так что будем надеятся, что посадит меня дядька удельным князем на тот же Дмитров, там и развернусь со своей новой экономической политикой. Новая делянка, новый самогонный аппарат — старые наверняка разобьют, сочтут бесовским наущением или еще чего придумают, вряд ли кто оценить сможет.

Но человек предполагает, а бог располагает, не дождался я ответа от Юрия, на что надеялся до самого последнего момента. Похоже, дядька в числе условий новой докончальной грамоты потребовал у Бориса лишить меня убежища. Так что посидели мы, помозговали и, несмотря на призывы Патрикеева ехать в Литву, решили двинуться в Ярославль — там после художеств Юрьевичей меня, скорее всего, примут. А оттуда можно попробовать и Кострому урвать. Жена в безопасности в Серпухове, маман в ростовском монастыре, Липка в дальнем селе, деньги есть, люди есть…

Перед самым отходом Патрикеев с Федором еще пошушукались и с моего одобрения отправили несколько человек на Москву разными дорогами — и проведать, что там происходит, и вбросить московскому служилому люду мысль, что сейчас их всех с насиженных мест погонят и заменят галицкими. Во всяком случае, Юрию нужно иметь под рукой верных людей, так что перестановки и вытекающие из них обиды неизбежны. А нам некоторая фронда в Москве весьма полезна будет.

Пока мы в Твери сидели, лед уже больше недели как вскрылся, и отправились мы вниз по Волге. Водным-то путем куда сподручнее добираться, нежели полтыщи верст по кривым дорогам верхами задницу о седло отбивать и ноги трудить.

Нанятые тверские насады спокойно выгребали на быстрину, от ледяной еще воды крепко тянуло холодом, отчего на доски приходилось стелить овчины в два-три слоя, но устроились, притерлись и потек неторопливый быт средневекового речного путешествия.

Изредка скрипели весла, подправляя бег насада или отпихивая льдину, проплывали по берегам деревеньки, возились на непрогретых еще полях мужики, а я беседовал с Никулой.

— Худо что нет у нас митрополита. Он завсегда княжеские которы[7] утишал и к миру приводил, без него нестроение.

— А Иона? Он же наречен в Святейшую митрополию, местоблюстителем?

— Епископ-то рязанский? Муж благоверный, достойный, но греки царьградские уже поставили на митрополию Герасима, а он в Литве застрял, хоть и московит родом.

— Отписать ему, пригласить сюда, мирить меня с дядькой?

— Так вот он розмирья-то и боится, не едет! — хохотнул Никула.

М-да, куда ни кинь, всюду клин. Сплошной замкнутый круг.

Я отвалился на овчины и уставился в весеннее небо, отдавшись мыслям о переделке самогонного аппарата. Первые два я собрал на глиняной обмазке и оттого «спирт» имел странный привкус, но в Твери я посмотрел на медников и сообразил, что да как можно улучшить. Ведь что в самогоне хорошо? Гнать его можно из чего угодно, хоть из табуретки, а крепкие напитки тут практически неизвестны, меды стоялые — и все. Еще бутылки стеклянные наладить, можно такое ликеро-водочный завод развернуть! Торговать на всю Европу, в Орду сплавлять… Эх, мечты-мечты. Прибегут те же из Орды, спалят город, аппарат разобьют и конец заводику.

— Вот скажи, Никула, ты человек знающий, книжный, почему мы татар не бьем, а только отбиваемся? Ведь и литвины их били, и дед наш — значит, силы хватает?

— В большом сражении можем, но они же как вода, на ручьи распались и нету их. И больших сражений не любят, им что по нраву? Набежать, раскинуть крылья, да сгребать добычу.

— Так может, их на отходе бить? Вон, Федор Пестрый отбил же полон под Нижним?

Вот мне книжник да воеводы все по полочкам и разложили. Кочевник что в мирное время делает? На лошади скачет, из лука дичь стреляет, у соседей баранов крадет. А в военное? Правильно, на лошади скачет, из лука стреляет, у соседей крадет людей и все, что утащить можно. При такой организации социума кто умеет ездить верхом и в состоянии натянуть лук, — тот и воин, то бишь все взрослое мужское население бесчисленных улусов. Благодаря чему кочевники всегда могут создать качественный перевес на отдельном участке, а оседлым приходится растягивать и распылять силы.

Я покопался в памяти, где завалялись обрывки когда-то читаного, от «Тараса Бульбы» до «Генералиссимуса Суворова» и по всему выходило, что набеги прекратили только когда численность оседлого населения резко выросла и появился надежный огнестрел. Вот при матушке Екатерине татары уже ничего сделать не могли.

Так что сейчас-то вообще никак — с малочисленными дружинами орду не остановишь, а собирать большое войско дорого. И вооружать его дорого. А денег нет.

Хоть какие деньги есть в Новгороде и по всему получалось, что подъем страны начался, как только Москва Новгород подмяла и села на финансовые потоки. Уж потом обратила свой взор на восток, где противник мельчал и слабел. Пока же — все доходы от морской, самой прибыльной торговли, оседают у новгородцев, которые так и смотрят, к кому бы прислониться.