Прыжок самурая

Глава 14

Долгий перелет над Атлантикой наконец закончился. За это время Израиль Плакс успел выспаться и теперь с любопытством разглядывал в иллюминатор грандиозную панораму Восточных Сьерра-Мадре. Циклопические нагромождения скал, бездонные ущелья, обширные каменные плато не могли не поражать воображения. О присутствии человека в этом царстве дикой природы напоминали лишь крохотные поселки, иногда мелькавшие под крылом, да уродливые проплешины, оставшиеся после вырубки леса.

Вскоре буйную тропическую сельву сменили пестрые квадратики возделываемых полей, поселков стало больше, отчетливо проступила тонкая серебристо-черная паутина дорог, по которым, как маленькие паучки, сновали машины.

Мехико вырос неожиданно. Горы будто сами расступились, и в лучах солнца полыхнула волшебными красками столица Мексики.

Самолет резко накренился и пошел на посадку. Земля быстро приближалась, заполнив собой весь горизонт. С правой стороны показалась серая лента взлетной полосы. Боковой ветер был сильный, но пилот посадил тяжелую машину легко и мягко.

Когда стюард открыл пассажирский люк, в салон хлынула струя горячего воздуха. Плакс стащил с себя куртку, положил ее в сумку и вместе с другими пассажирами направился в зал ожидания. На выходе его встретил немногословный Хосе, сотрудник резидентуры. Хосе и Хосе – о себе он больше ничего не сообщил, да это и не имело значения, через несколько часов они расстанутся навсегда.

Хосе провел Плакса к машине, и они тронулись в путь.

За пределами города Хосе сделал остановку, острым ножом вспорол обшивку на заднем сиденье и вытащил пакет с новыми документами. С этого момента гражданин Мексики Хорхе Вальдес перестал существовать. Кучка пепла – это все, что осталось от его паспорта. Плакс снова стал… Плаксом, торговым агентом фирмы «Эпштейн и сыновья», проживающем в канадском городе Монреаль. Даже имя у него осталось прежним – Израиль.

Через десяток километров они углубились в прокаленную, как сковорода, саванну. После суровой русской зимы Плакс изнывал от зноя. Частые глотки из фляжки с водой почти не спасали. Наоборот, после них пить хотелось еще больше. Жгучее солнце било наотмашь, пыль и песок, смешиваясь с потом, разъедали кожу.

Мощный «форд» летел по дороге. Пейзаж был однообразно унылым. Его оживляли лишь заросли гигантских кактусов и редкие нагромождения скал.

После трех часов пути машина свернула к затерявшемуся в саванне поселку, состоявшему из трех убогих домишек. Здесь Плакса уже ждал легкий спортивный самолет. Наскоро перекусив и ополоснувшись в ручье, берущем начало в глубине каменного разлома и оттого холодном, он занял место в кабине за спиной пилота. Винт яростно рубанул воздух, двигатель взревел во всю мощь, и клубы пыли скрыли скупо махнувшего рукой мексиканца.

Набирая скорость, самолет понесся по ложу пересохшей речушки. Впереди стремительно нарастала каменная гряда. Плакс зажмурился – столкновение казалось неизбежным. Но в последний момент самолет оторвался от земли и взмыл в воздух.

Через приоткрытую форточку фонаря в кабину поступал пьянящий воздух свободы. Плакс жадно хватал его ртом. Далеко внизу, насколько хватало глаз, простирались макушки гор, однообразная картина вскоре утомила Плакса, он расслабился и вскоре заснул.

Разбудил его странный звук, напоминающий удары индейских тамтамов. Он открыл глаза и невольно поежился. По плексигласовому колпаку кабины хлестал проливной дождь. Видимость была нулевой, но пилот каким-то чудом выдерживал нужный курс. Вскоре, однако, дождь прекратился, тучи рассеялись, и проглянуло солнце, в его лучах далеко внизу заблестела серебристая лента реки. Плакс догадался, что они пересекли полноводную в это время года Рио-Браво-дель-Норте, с сентября по ноябрь здесь проходят бурные паводки. За рекой начинались Соединенные Штаты Америки. Через полчаса самолет пошел на снижение. Покружив над пустынной местностью, пилот посадил машину у одинокого ранчо.

После короткой передышки Плакс пересел на другой самолет. Разработанная НКВД схема сбоев не давала. Американец пилот вел машину уверенно, и ближе к ночи они приземлился в аэропорту города Ричмонд. Здесь Плакса встретили сотрудники нью-йоркской резидентуры. Вручив ему билет в спальный вагон, они отвезли его на железнодорожный вокзал.

От усталости голова раскалывалась, хотелось одного – поскорее лечь. Не дожидаясь, пока поезд тронется, Плакс растянулся на верхней полке. Перед глазами, как в калейдоскопе, замелькали лица. Лаяли собаки, матерился начальник лагеря, стонал раненый офицер – как его звали, кажется, Сергей? Что-то тихо говорил Фитин, затем его сменили нарком, Поскребышев… Вскоре картинка рассыпалась на мелкие кусочки, Плакса подхватила ласковая волна и унесла в голубую даль.

В уши ударил жизнерадостный детский смех. Что это – продолжение сна? Плакс повернулся на бок и посмотрел вниз. Молодая супружеская пара пыталась угомонить непоседливую девчушку. Все хорошо… Губы Плакса сами собой разъехались в улыбке. «Все хорошо… Свобода… Все хорошо…» – в такт перестука колес мысленно повторял он. В сущности, пьянящее чувство свободы овладело им еще в тегеранском аэропорту, когда тяжелая дверь самолета отрезала его от двух угрюмых офицеров из спецотдела НКВД.

Потянувшись до хруста в костях, Плакс спустился с полки и выглянул в коридор. Наметанный взгляд сразу остановился на высоком плечистом мужчине. Тот, видимо, занимал соседнее купе. На появление соседа он никак не отреагировал. Лишь бросил скользящий взгляд и равнодушно отвернулся к окну. Но Плакса это не обмануло. Интуиция подсказывала ему, что и здесь его ведут, что он не принадлежит самому себе. Обидного в этом ничего не было, хотя неприятное чувство все же кольнуло. До ареста ему приходилось выполнять особые задания во многих странах мира, и везде он работал не один, чувствуя поддержку товарищей. Вот именно – товарищей… А теперь, вытащенный из лагеря, с неснятой судимостью, – кто он им: товарищ или все-таки враг? С какой целью за ним следят – помочь или перестраховаться? Скорее все-таки помочь, решил он. Десятки сотрудников наркомата, связанные незримыми нитями, помогали ему достичь цели. В конце концов, благодаря им он благополучно пересек несколько границ и оказался здесь, в США. Теперь ему предстоит встреча с советским резидентом Ахмеровым. До нее оставались считаные часы. Встреча должна была состояться в итальянском ресторанчике Бруклина. Это место Израилю было хорошо знакомо.

Один из лучших советских разведчиков в Америке Ицхак Ахмеров, известный на Лубянке под псевдонимами Майкл Адамец, Майкл Грин и Билл Грейнике, буквально завалил Центр разведывательной информацией. Его люди работали в важнейших структурах США, в том числе и в военном ведомстве. Секретные депеши, распоряжения, статистические сводки и прочие материалы переснимались на микропленку и немедленно переправлялись в Москву. Доходило до казусов – иногда пленки не хватало, и ее по специальным каналам доставляли в Америку.

Ахмеров, как никто, умел завоевывать доверие. Перед его обходительными манерами и умением польстить мало кто мог устоять. После предательства связника 4-го отдела I Управления НКВД Уиттакера Чэмберса многие агенты отказались от сотрудничества с русскими, но Ахмеров в короткий срок сумел завербовать новых. Накануне войны сформированная им агентурная сеть покрывала почти все Западное побережье США. Это был невиданный успех, поэтому руководство советской разведки скрепя сердце готово было закрыть глаза на некоторые прегрешения талантливого резидента.

Удивительно, но Ахмеров, человек простой по происхождению – он родился в маленьком городке под Челябинском, рано потерял отца, и сполна нахлебался лиха, с двенадцати лет зарабатывая себе на хлеб, – отличался поистине светским лоском. Он позволял себе обедать в самых дорогих ресторанах на Бродвее и расслабляться в компании соблазнительных стриптизерш. А его женитьба на хорошенькой Хелен Лоури, племяннице лидера коммунистов США Эрла Броудера, вызвала в управлении разведки настоящий шок. Ахмеров перешел все мыслимые и немыслимые границы, ведь, как считалось, чекист-нелегал мог позволить себе только одну любовь – к Родине и только одну связь – с НКВД!

Ф. Э. Дзержинский обходит строй войск ВЧК Московского гарнизона во время парада на Красной площади. Первый слева – Г. Г. Ягода, второй слева И. С. Уншлихт, третий слева – С. Ф. Реденс. Москва, 11 декабря 1921 г. (РГАСПИ. Ф. 413 Оп.1. Д. 91)

Можно было не сомневаться – теперь для него все кончено. В тот год нарком, не скупясь, раздавал свинцовые награды. Нелегалов вызывали в Москву и пачками ставили к стенке. Кто-то подсчитал потом: только за восемь месяцев было расстреляно более двух тысяч сотрудников, то есть примерно по триста в месяц…

Но Ахмеров выкрутился. Он написал объяснение, что через Хелен намеревался влиять на норовистого Броудера, хотя тот и так находился под контролем Особого сектора ЦК, специальных структур ИККИ и лично Поскребышева.

Плакс знал об этой истории и понимал, что объяснительная тут была ни при чем. Ахмеров находился в близких отношениях с Гарри Гопкинсом и Элджером Хиссом, занимавшим важный пост в управлении Дальнего Востока при Государственном департаменте США. Такими связями не бросаются. Поэтому его пожалели. Пока…

Поезд въехал в каменные джунгли Нью-Йорка. Захлопали двери купе, по вагону засновали проводники, пассажиры оживились и стали собираться.

Плакс вышел на перрон одним из первых. Мужчина из соседнего купе незаметно проводил его до стоянки такси и там потерялся из вида.

До ресторана он доехал быстро. Ему и раньше приходилось бывать в этом заведении. Оно почти не изменилось, только на стенах появились плакаты на военную тему и костюмы официантов стали победнее.

В запасе оставалось не меньше десяти минут. Плакс старался не думать о встрече. Судьба перенесла его в совершенно иной мир, и ему хотелось насладиться редкими минутами покоя. Он заказал легкую закуску и бокал итальянского красного вина, которое так хорошо пилось под негромкое пение молодого темноволосого парня, перебиравшего струны гитары на невысокой эстраде.

Почему-то вспомнился Одесса, далекий 1912 год… Шел сентябрь, и уже начались занятия в школе. Но сидеть в душном классе было невыносимо, особенно на уроках Закона Божьего, которые вел на редкость противный старик, любивший отвешивать «чадам своим» весьма ощутимые подзатыльники. Хотелось к морю… Едва дождавшись звонка, они с Фимой и Яшкой помчались в затон. В затоне стояла старенькая шаланда дяди Соломона, соседа Плаксов. Отвязать шаланду не составило труда. Меняя друг друга на веслах, они гребли до тех пор, пока берег не превратился в одну сплошную черту. Море манило ласковой голубизной. Первым сиганул в воду Фима, они с Яшкой – за ним. Наплававшись вволю, они снова забрались в шаланду и накинулись на сладчайшие кавуны, лежавшие под сиденьем.

Потом их сморило. Можно было, конечно, перебороть сон и направить шаланду к берегу, но они не боялись моря. Ну, подумаешь, подремлют чуть-чуть… Но это «чуть-чуть» едва не обернулось трагедией.

Пробуждение было внезапным, соленая волна окатила их с головы до ног и едва не смыла за борт щуплого Яшку. Приятное покачивание сменилось ощутимой качкой. Какое там качкой – шаланду, как щепку, крутило на волнах. Они с Фимой поспешно схватились за весла и принялись грести, Яшка как заведенный вычерпывал воду. Берега не было видно, они просто старались не ставить шаланду боком к волнам. Вскоре руки пошли кровавыми мозолями, но они не сдавались.

Первым услышал шум прибоя Яков, и они налегли на весла с удвоенной силой. Но море затягивало. Потом у Фимы сломалось весло. Шаланду тут же развернуло, и она перевернулась. Израиль до сих пор помнил, как страх смерти сжал его сердце, но он все же заставил себя плыть.

Очнулся он на песке, рядом лежали друзья – слава богу, живые. Море по-прежнему бушевало, но с берега казалось не таким грозным. Небо постепенно очищалось от туч, мир снова обретал привычные краски.

– Смотрите, коза, – сказал Яшка и засмеялся. Действительно, по пляжу гуляла отвязавшаяся от колышка коза и косила на них любопытным глазом.

Может быть, тогда они научились ценить жизнь?

– Столик заказывали на двоих? – вернул его из далекого прошлого вопрос.

Плакс встрепенулся. Перед ним стоял мужчина, хорошо знакомый по фотографии, которую показывал Фитин. Теплая улыбка гуляла на полных губах, черные волосы отливали синевой, смуглая кожа выдавала в нем южанина.

– Я жду компаньона, – произнес Плакс вторую часть пароля и протянул руку.

Ахмеров ответил энергичным рукопожатием, сел и, бросив взгляд на скромную закуску, решительно заявил:

– Нет, нет, так не пойдет! Вы что, меня решили голодом уморить?

Он подозвал официанта и попросил «накормить их как следует».

Официант оживился и быстро забегал с подносом. Вскоре стол был заставлен. Окончательно сразили Плакса сочные кубинские ананасы. Уж на что его в Москве кормили хорошо, но спецобеды и близко не стояли с ресторанным изобилием.

– Что поделаешь, Израиль, положение обязывает, – заметив его удивление, усмехнулся Ахмеров и шутливо продекламировал, перефразировав поэта: – Ешь ананасы, рябчиков жуй! Радуйся жизни, толстый буржуй! Давайте за нашу встречу и успешную работу! – предложил он тост.

Поговорив для виду о том о сем, он понизил голос и с тревогой спросил:

– Как там у нас?

– Тяжело, – вздохнул Плакс, – но выстоим.

– А… он где?

– На месте. Седьмого принимал парад.

– Значит, не так страшно, как здесь говорят, – оживился Ахмеров. – Вот только когда же эту погань в шею погоним?

– Погоним, из Сибири свежие дивизии подтягиваются, – проговорился Плакс, но почему-то не пожалел о своем промахе. Ему хотелось верить Ахмерову.

– Вот как… Так это же здорово! – Ахмеров широко улыбнулся, но тут же стер улыбку с лица. – Послушайте, а дома у меня как? Мама жива?

Плакс ничего не знал об этом, но на всякий случай сказал:

– Нормально, наши не забывают, поддерживают.

– Спасибо. Да вы ешьте, ешьте! – Ахмеров подвинул к Плаксу тарелку с жареной форелью. – Попробуйте, изумительная вещь, особенно с этим соусом.

Плакс не стал отказываться. После лагерного рациона отсутствием аппетита он не страдал. Зубы вонзились в нежное мясо. Не отставал от него и Ахмеров. Беседа снова вернулась в легкое русло.

Но пора было переходить к делам. Имя Гопкинса ни разу не прозвучало, но речь теперь шла о нем. Плакс не переставал удивляться способностям Ахмерова. Ну татарин! Ему удалось почти невозможное – расположить к себе ближайшего советника Рузвельта, человека замкнутого и крайне осторожного. И не только расположить, а убедить Гопкинса в том, что провидение уготовало ему особую роль – способствовать сближению двух титанов двадцатого столетия – Рузвельта и Сталина.

Во многом под впечатлением бесед с Ахмеровым в июле сорок первого Гопкинс прилетел в Москву. Суровый «дядя Джо», каким рисовали Сталина американские газетчики, оказался совсем не таким. Разве может тиран закатить поистине царский прием в Кремле для совсем не знакомого человека? Да – политик, да – высокого ранга, но ведь не президент… Гарри еще больше укрепился во мнении, что он сделает все от него зависящее ради сближении Рузвельта и Сталина. От опасных шагов его предостерегали посол США в Москве Лоуренс Стейнгард и военный атташе Айвен Йитон, не верившие в возможности русских противостоять натискам танковых армад Гитлера. На Сталина они смотрели как на коварного восточного тирана, но Гопкинс решил действовать по своему усмотрению.

В Вашингтон он вернулся окрыленным. Встретившись с Ахмеровым, Гопкинс горячо поблагодарил его за ценные советы, которые помогли понять загадочную личность вождя большевиков. Еще бы! По слухам, Гопкинсу отвели личное бомбоубежище, набитое шампанским и икрой! Ахмеров хватки не ослабил: при случае он искусно подогревал честолюбие доверенного лица Рузвельта «дружескими посланиями товарища Сталина» и исподволь подводил его к мысли о необходимости предпринять более решительные шаги в сторону сближения с СССР.

И. В. Сталин. 1940-е гг.

В конце концов это принесло свои результаты. Под воздействием Гопкинса Рузвельт стал более критически относиться к оценкам Уинстона Черчилля, всегда подозревавшего «вероломного Джо» в двойной игре. По закону о ленд-лизе, принятому Конгрессом США 11 марта 1941 года, Россия продолжала получать ощутимую военную и экономическая помощь, которая сыграла свою роль в критические дни битвы под Москвой. Помимо всего прочего, визит Гопкинса помог сместить антисталински настроенного Йитона – вместо него был назначен лояльный к русским Филипп Феймонвиль.

Плакс слушал Ахмерова очень внимательно, пытаясь оценить его нынешние возможности в решении задачи, поставленной наркомом. Постепенно в нем зародились сомнения. Безусловно, Ахмеров виртуоз в своем деле, но хватит ли его обаяния, чтобы склонить Гопкинса к работе в новом направлении? Одно дело – сближение руководителей двух великих держав с целью уничтожения совместного врага: Гитлера. Совсем другое – действовать по указке Сталина в борьбе с Японией. Гарри поймет, что его просто используют, а это может привести к тому, что операция закончится оглушительным провалом. И тут уж не помогут никакие «личные послания товарища Сталина»…

Когда Ахмеров перешел на частности, Плакс уже потерял к ним интерес. В нем крепло убеждение, что предлагаемый путь неизбежно заведет в тупик. Под диктовку Сталина ни Гопкинс, ни тем более Рузвельт действовать никогда не согласятся. Решение о более тесном сотрудничестве с СССР в противостоянии растущей экспансии Японии в Юго-Восточной Азии и на Тихом океане должно вызреть в сердце самого президента. Его надо подтолкнуть, но… сделать это не через Ахмерова, а через Сана, который также пользовался доверием Гопкинса и к тому же был одним из самых информированных специалистов по Японии и Китаю.

Разговор подошел к концу. Плакс дипломатично сказал Ахмерову, что решение о дальнейшей работе с Гопкинсом будет принято в Москве, Центром. На этом они разошлись.

Плакс отправился на железнодорожный вокзал, чтобы выехать в Вашингтон, где его ждала исключительно важная как в личном, так и профессиональном плане встреча с семейством дядюшки Лейбы.

В дороге он опять предался воспоминаниям.

…Опять Одесса, только теперь 1916 год. В городе бушевала весна, но на этот раз она не принесла радости. Затянувшей войне не было видно конца, кровавый молох перемалывал миллионы человеческих жизней. Российскую империю трясло. По Москве, Киеву и Одессе прокатились черносотенные еврейские погромы, «ура-патриоты» рьяно искали виноватых, а евреи были самой удобной мишенью.

Досталось и семейству Плаксов, но еще больше – Либерзонам, жившим по соседству. Лейба Либерзон был двоюродным братом матери Плакса. Когда Плакс подрос, он подрабатывал у него в мастерской по ремонту швейных машинок, но после очередного погрома от мастерской осталось одно пепелище. Хорошо хоть, без жертв обошлось…

Лейба Либерзон не стал испытывать судьбу и засобирался в Америку. В тот печальный день вся его большая семья в последний раз собралась на Базарной улице. Во дворе толпились провожающие. В доме не было слышно привычного смеха. Старшие дети Лейбы решили остаться, а это означало, что, скорее всего, увидеться с родителями им больше не доведется. Уезжал Алик, не просто родственник – закадычный друг Плакса, уезжали Риточка и Суламифь, тогда еще совсем маленькие девочки. В порту семейство рыдало навзрыд. Но вот раздался протяжный гудок, и пароход отошел от причала. Алик что-то кричал, вцепившись в перила, но его нельзя было расслышать…

Шли годы, о том, как сложилась судьба переселенцев, никто не слышал. Наконец в двадцать седьмом мать Израиля получила письмо от тети Муси из Нью-Йорка. Она писала, что устроились они хорошо, что дядюшка, благодаря помощи старых друзей, завел свое дело, появились деньги, младшие дети выучились… Вскоре связь оборвалась. Потом стали доходить слухи, что семейство переехало в Вашингтон, что Лейба ушел на покой, передав все дела Алику.

Примерно в то же время Израиль Плакс узнал истинную причину скоропалительного отъезда семейства в Америку. Накануне революции партия большевиков нуждалась в деньгах, а Лейба умел их зарабатывать. Оказывается, он был членом РСДРП с 1899 года. Товарищи по партии и посоветовали ему переехать в Нью-Йорк. Предприимчивый еврей, в Америке он быстро встал на ноги, к тому же ему действительно помогли. Часть заработанных средств он передавал в кассу большевиков, а затем и в кассу коминтерновцев. Настоящую цену его работы знали лишь Поскребышев, Пятницкий и спецкурьеры ИККИ.

Теперь, когда до встречи с родственниками оставались считаные часы, Плакс невольно подгонял время. Ему казалось, что поезд ползет, как черепаха. Чтобы понапрасну не терзать себя, он взялся за газеты. Все первые полосы были посвящены войне. Фашисты, не считаясь с колоссальными потерями, упорно наступали на Москву. Передовые части были на расстоянии прямого артиллерийского выстрела от окраинных домов. Много материалов было посвящено событиям в Тихоокеанском регионе. Собственно, там пока еще не было никаких событий, но тон коротких статей был пропитан тревогой. Беспокойно было и на советском Дальнем Востоке.

О прибытии в Вашингтон известил гудок паровоза. С трудом сдерживая волнение, Плакс подхватил чемодан и сошел на перрон. Народу было немного, и ему без труда удалось отыскать ту самую кассу, где была назначена встреча.

Плакс оглянулся. У колонны стоял крупный мужчина в элегантном костюме. Густые черные волосы, большой, с горбинкой нос, темные, как маслины, глаза… Они определенно где-то виделись.

– Алик? – непроизвольно вырвалось у него.

– Изя?! – радостно воскликнул мужчина.

Друзья бросились друг к другу в объятия. Потом, уже в машине, Алик, мешая русские и английские слова, с жадным интересом расспрашивал о жизни в России и, конечно, о родной Одессе. Плакс охотно отвечал на его вопросы, но старался не упоминать о мрачных периодах своей жизни. За разговором они не заметили, как приехали на место.

Многочисленное семейство дядюшки Лейбы жило в Джорджтауне, одном из самых уютных районов Вашингтона, в большом, отгороженном от внешнего мира чугунной решеткой доме. Плакс искренне порадовался за него – здесь все свидетельствовало о достатке.

И. А. Пятницкий (Таршис). Москва, 1931 г. (РГАСПИ. Ф. 124. Оп. 1. Д. 1582. Л. 1)

Разметая опавшие листья, «форд» проехал по аллее и остановился у парадной лестницы. Не дожидаясь Алика, Плакс выскочил из машины и, перепрыгивая через ступеньки, побежал в дом. Он чувствовал себя мальчишкой, вернувшимся в родную семью.

На втором этаже хлопнула дверь, все ближе и ближе зазвучали громкие голоса. Первыми в холл спустились ребятишки, они с любопытством разглядывали гостя. Самый смелый, карапуз лет пяти, прошел вперед и деловито протянул Плаксу руку. Плакс улыбнулся и пожал ее. Вслед за детьми спустилась дородная молодая женщина, как оказалось, жена Алика. Тетю Мусю он узнал без труда, время лишь добавило седины и сетью густых морщинок рассыпалось у глаз. А вот близняшки, Рита и Суламифь, разительно изменились. Уезжали они девчушками, а теперь это были волоокие красавицы лет тридцати. Когда смятение первых минут исчезло, вся эта галдящая, смеющаяся компания налетела на него и принялась обнимать, трепать за полу плаща. Алику стоило немалых сил вырвать его из женского плена и отвести к дядюшке.

Лейба находился в библиотеке, она была огромной. Плакс невольно испытал восхищение – массивные стеллажи из красного дерева поднимались до самого потолка, за стеклами тускло мерцали тисненые переплеты. Книги лежали повсюду – не только на стеллажах, но и на подоконниках, на столах и на конторке, за которой сидел старик. О его страсти к чтению еще в Одессе ходили легенды. За хорошую книгу Лейба Либерзон, сын портного с Малой Арнаутской и сам первоклассный портной, готов был бесплатно «построить» костюм. Книгами была забита их тесная коморка на Базарной, но здесь их было столько, что голова начинала кружиться – неужели это все можно прочитать?

– Дядя Лейба… – тихо позвал Плакс.

– Изя, мой мальчик, неужели это ты? – В глазах старика показались слезы, но он, истинный одессит, быстро взял себя в руки. – А ты прилично выглядишь, никак на Дерибасовской одеваешься?

– Стараюсь, дядюшка, – отшутился Плакс.

– Алик, а ты накормил гостя? – повернулся он к сыну. – Изя проголодался с дороги, попроси, пусть накроют в беседке.

– Там будет прохладно, отец, – возразил тот. – Может, лучше в мансарде?

– Ты что, наших сорок не знаешь? Они быстро Изю заговорят, а мне с ним о деле перетолковать надо. Я сказал, в беседке! Будет еще один гость, – настоял старик, и они спустились в сад.

Первым делом на столе появился графинчик с водкой, затем вареная фасоль и маринованный чеснок – дядюшка предпочитал простую и скромную пищу.

Зазвучали тосты: за встречу, за родную Одессу, за родных и близких, за отца Израиля.

…В тот теплый июньский вечер ничто не предвещало беды. На рыбном базаре, как всегда, стоял гомон, торговля шла бойко, за пятак спорили до хрипоты, особо умелые выторговывали себе корзину кефали за копейки.

Банда ворвалась в город стремительно. Бабы рыбачки, побросав товар, бросились врассыпную. Но и в домах укрытия не было. Отца Изи вытащили во двор и прямо на глазах застывшей от ужаса жены изрубили шашками. «Так тебе и надо, жид порхатый», – глумились подонки. И кто глумился? Вадька да Сашок, с которыми он, Изя Плакс, вместе запускал голубей с этого самого двора.

В тот же день Плакс добился включения своей боевой группы в состав части особого назначения при губернской ЧК. Они три месяца гонялись за погромщиками по степям. Уже глубокой осенью на хуторе у Любашовки чоновцы зажали остатки банды в балке. Бой был жестокий и короткий. Вадьке с Сашком повезло, их не зарубили в бою, но на этом свете они не задержались. Израиль расправился с ними после боя. Его не смогли остановить ни командир отряда, ни начальник местной ЧК, которые грозили ему революционным трибуналом. Плаксу было все равно. Он стрелял и стрелял из маузера, пока в обойме не кончились патроны. Ненависть не утихла и после расправы, он был беспощаден к врагам.

Но однажды старый большевик – начальник уездной ЧК из Раздольной вдруг потребовал сдать оружие. Он забрал даже любимый браунинг, с которым Плакс не расставался, даже будучи засланным на несколько месяцев в белую армию под именем поручика Михаила Розенкранца. Он просто выставил его за порог, сказав напоследок что-то о душе и высшей справедливости. То же мне, проповедник нашелся, кипел Плакс. Больше в боях он не участвовал, его посадили на писарскую работу.

Израиль Плакс. 1920-е гг.

Шло время, раны – душевные раны – постепенно стали зарубцовываться. Но по ночам он по-прежнему стрелял в Вадьку и Сашка, которые убили его отца. Мягкость друзей часто казалась ему трусостью, высказанные вслух сомнения и колебания воспринимались как предательство. Он горячился, доказывая свою правоту, не замечая, что друзей становится все меньше и меньше, а врагов – больше.

Трудно сказать, как бы сложилась дальше его судьба, но однажды на его имя пришел перевод в Москву, подписанный самим Дзержинским. В Москве началась другая жизнь. Плакс почувствовал, что выздоравливает. Вадька с Сашком больше не являлись ему в страшных снах, боль утраты притупилась, а работа в спецотделах Коминтерна окончательно привела его в чувство.

Ф. Э. Дзержинский в группе чекистов. Первый ряд, слева направо: В. А. Герсон, В. Н. Манцев, Ф. Э. Дзержинский, В. А. Балицкий, Г. С. Мороз. 1920 г. (РГАСПИ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 65)

Первая командировка в Германию неожиданно открыла смысл слов старого чекиста. Тех самых – о душе и высшей справедливости. В Берлине влачили жалкое существование те, с кем он рубился в годы Гражданской войны. Душа этих людей тосковала по Родине, а высшая справедливость… Свершилась ли она, Плакс теперь не знал.

– Мой милый мальчик, – словно прочитав его мысли, сказал Лейба. – В этой жизни у каждого из нас бывают невосполнимые утраты. Одних они ломают, а других закаляют, но настоящий мужчина, пока есть силы, идет вперед. Даже если сил нет, все равно надо идти вперед…

– Спасибо, дядя. – Плакс с теплотой пожал ему руку и продолжил: – Ну вот, до Вашингтона я добрался, а дальше надеюсь идти с вашей помощью.

– Поможем, разве старый Лейба хоть раз отказывал хорошему человеку!

– И про меня не забудьте! – шутливо вставил Алик. Старик хитровато покосился на сына и перешел на мову:

– Шось у горли дэрэенчить, трэба его промочить.

– Папа, может, подождем еще одного гостя, – нахмурился Алик.

– Он на нас не обидится, наливай!

Они выпили, и разговор перешел на войну. Плакс с жадным вниманием слушал отца и сына. Из их рассказов перед ним вырастала иная Америка, Америка готовая сражаться, совсем не похожая на ту, что он знал несколько лет назад.

На центральной аллее показалась машина. Плакс подался вперед, ожидая увидеть Сана. Он уже давно догадался, кто тот таинственный гость, о котором говорили и Алик, и старый Лейба.

С Саном не было связи долгих пять лет. За это время многое изменилось. Мог измениться и Сан, вероятно, знавший о том, что происходит в России.

Гулко хлопнула дверца, и Сан стремительной походкой направился к беседке. Плакс встал и поспешил ему навстречу. Они сошлись на лужайке, широко раскрыли руки и крепко обнялись, а потом долго разглядывали друг друга.

Годы почти не изменили Сана, выглядел он моложе своих сорока восьми лет. Здоровый румянец по-прежнему играл на щеках, прибавилось только седины на висках да вокруг глаз залучились морщинки.

– И долго вы там собираетесь стоять? Присоединяйтесь к нам, – окликнул их Лейба.

Плакс понял, что Сан в этом доме бывает часто. Говорили о каких-то общих делах, поясняя Плаксу непонятное, вспоминали прошлое. Потом Лейба встал и сказал:

– Ну что ж, друзья, оставлю вас одни. А ты, Алик, проводи меня.

Сан проводил их долгим взглядом:

– Замечательный старик, с ним рядом чувствуешь себя моложе.

– Но годы, к сожалению, берут свое, – с грустью заметил Плакс.

– Тебя они тоже не пощадили, вон как исхудал…

– Что, здорово сдал?

– Ну… – замялся Сан.

Плакс не мог сказать Сану правду, в ход пошла легенда, разработанная в Москве Фитиным: сидел в японской тюрьме, бежал, теперь снова в строю. Сан поверил, и они перешли к главному. Информация о том, что Япония может напасть на США (предполагалось, что она исходила от «японских друзей» Плакса), отразилась на лице Сана гаммой противоречивых чувств. Не дослушав до конца, он вскочил и заметался по беседке.

– Ах, сволочи! Неужели боги лишили их разума?! Значит, переговоры лишь ширма… Но это безумие – воевать на два фронта! Они…

– Какие, к черту, переговоры?! – взорвался Плакс. – Ты что, ничего не понял? Гитлер вел, вел переговоры, а потом залил кровью Европу. Не знаю, как Хирохито, но японские генералы толкают страну к катастрофе! Они рвутся воевать! Доводы разумных политиков их не остановят!

– Да, ты, наверное, прав. Судя по информации твоих японских друзей, ситуация складывается действительно угрожающая, – кивнул Сан.

– Не просто угрожающая, повторяю – катастрофическая! Война уже стучится в двери вашего дома, промедление смерти подобно. Надо немедленно действовать!

– Израиль, зачем меня убеждать! Я все понял и срочно переговорю с Гарри.

Плакс возликовал – Сан зацепился за информацию, осталось только запастись терпением и ждать, как отреагирует Гопкинс.

Ждать пришлось недолго, всего два дня. Приехавший на встречу Сан сообщил, что Гопкинс отнесся к сообщению самым серьезным образом, хотя и был убежден в невозможности войны с Японией. Он потребовал от Сана новых данных, подтверждающих первичные материалы.

Плакс направил срочные радиограммы в Москву. Одна, более подробная, ушла в адрес Особого сектора ЦК на имя Поскребышева, а другая – в НКВД, Фитину.

Фитин прочитал шифровку на одном дыхании. Придуманная им рискованная комбинация оказалась результативной. Гопкинса удалось подключить к игре, правда пока втемную. Будущее покажет, что будет дальше.

«Пилигрим – Центру.

22. 11. 1941 г. провел встречу с Грином. Работа через него по Гопкинсу представляется неперспективной. Гопкинс симпатизирует Грину как человеку, но скептически относится к его возможностям добывать достоверную информацию по Японии и Дальнему Востоку. Наряду с этим необходимо учесть, что близость Грина к товарищу Сталину, о которой он постоянно говорит на встречах с Гопкинсом, в контексте наших мероприятий может иметь обратный эффект. Не исключено, что Гопкинс расценит это как завуалированную попытку давления на президента Рузвельта с целью склонения его к действиям в интересах СССР. Между тем Гопкинс до мозга костей американец, для которого национальные интересы США превыше всего. Считаю, что его можно использовать в качестве вспомогательного канала доведения важной информации подтверждающего или уточняющего плана. Основные усилия предлагаю сосредоточить на Сане. Его и Гопкинса связывает многолетняя дружба. Последний высоко ценит компетентность и независимое мнение нашего источника по проблемам Японии и Тихоокеанского региона. Об этом свидетельствуют и результаты последней беседы между ними. Гопкинс с большим интересом отнесся к информации о военных замыслах Японии в отношении США и полностью разделил оценку Сана, что угроза вооруженного конфликта сегодня, как никогда, велика. Он согласился с доводами Сана, что президент Рузвельт должен занять более жесткую позицию в отношениях с японской стороной.

Вместе с тем, по мнению Гопкинса, Япония вряд ли пойдет на вооруженный конфликт с США в силу того, что располагает ограниченными материальными ресурсами, явно недостаточными для ведения затяжной войны на Тихом океане. По его словам, госсекретарь Хэлл и президент Рузвельт склоняются к тому, что приготовления японского флота имеют целью нанесение удара по морских коммуникациям Великобритании в интересах захвата стратегически важных нефтепромыслов.

В заключение встречи с Саном Гопкинс отметил его информацию о планах Японии как исключительно полезную и заявил, что немедленно поставит в известность президента. Кроме того, он высказал настоятельную просьбу добыть дополнительные данные, касающиеся японских военных планов.

С учетом этого прошу вас подготовить и направить в мой адрес по срочному каналу связи всю необходимую информацию».