Псы Господни

Глава 4

На завтрак Перрин подала два варёных яйца, тонкий кусок хлеба и яблоко. Для моего организма это курам на смех. Я проглотил и не заметил. Мама недовольно покачала головой:

— Ты слишком торопишься, Вольгаст.

Легко ей говорить, она ничего тяжелее иголки не поднимает, а я расту, тренируюсь, мне белок требуется, ну или хотя бы чечевица. Я взглянул на Перрин, она как будто поняла мой посыл, но развела руками, ничего больше нет.

— Вольгаст, оденься подобающе и выходи во двор, — вставая из-за стола, сказала мама. — Через час мы должны быть у городского прево.

Я вернулся в свою комнату. Одежда лежала сложенная на полке. Подобающе — это как? Точно знаю, что по моде пятнадцатого века шоссы должны облегать ноги и задницу подобно лосинам, и чем плотнее, тем моднее. Не нравится мне такое одеяние, всегда ему противился, предпочитая что-то чуть более свободное. На турнирах, где всегда действовал жёсткий дресс-код Средневековья, можно было сослаться на то, что в обтягивающем труднее сражаться, хотя вопрос сам по себе спорный. Здесь на это не сошлёшься. Если я приду к прево в том, в чём тренируюсь, меня воспримут как мелкого побирушку и не станут разговаривать.

Поэтому пришлось одеваться по моде. Натянул шоссы, котту с пристяжными рукавами, подпоясался дворянским поясом, меч повесил справа, клевец слева. На голову водрузил шаперон — нечто напоминающее вытянутый колпак с пелериной и длинными концами, которые можно обернуть вокруг шеи или оставить спадающими на плечи. Всё это вызывало чувство неловкости, но когда я спустился вниз, Перрин одобрительно кивнула, а мама не сказала ни слова, значит всё хорошо.

Гуго собрался сопровождать нас, но я велел ему оставаться дома и после нашего ухода закрыть ворота. Оставлять Перрин одну нельзя, кто-то должен её охранять. Мама согласилась со мной, но чтобы не терять времени даром, надавала Гуго массу заданий: почистить конюшню, подмести двор, снять с карниза старое ласточкино гнездо и проверить повозку, а то у неё одно колесо стало выглядеть меньше.

Перрин тоже не осталась без поручений. Мама, тщательно обосновывая свои претензии, объяснила, что нужно делать, и лишь после этого мы вышли за ворота.

Дом наш располагался на улице Мельничной в южной части города. Место тихое, удобное, неподалёку аббатство Святого Ремигия, городская стража по переулкам ходит регулярно. Богатые буржуа постепенно скупали старые здания вокруг и возводили на их месте новые отели10. Застройка получалась плотной, росла не вширь, а ввысь, и наш домик на их фоне выглядел достаточно ущемлено. Пока был жив отец, нам улыбались, но за последний месяц некто мастер Батист уже трижды предлагал маме продать дом. Чем этот мастер занимался, я не ведаю, но вёл он себя настойчиво.

Вот и сегодня не успели мы выйти из ворот, как подручный Батисты подскочил к маме и начал втирать:

— Доброго утра, госпожа Полада. Мой господин, уважаемый мастер Батист, вновь предлагает вам пойти с ним на соглашение и продать дом. Ну подумайте сами, дом старый, фундамент трескается, стены требуют крупных вложений, крыша вот-вот провалится. Как вы будете жить? Где? Тем более сейчас, после такого ужасного события как преждевременная смерть вашего благодетеля сеньора де Сенегена.

Напрасно подручный Батисты сгущал краски. С домом всё было нормально, он ещё всех нас перестоит. Продавать его мы не собирались. Мама так и сказала:

— Передай своему хозяину, что мой дом не продаётся.

— Подумайте, госпожа Полада… — снова зашептал подручный.

Я взял его за ухо, выкрутил. Он заскакал передо мной цыплёнком.

— Ой-ой-ой-ой, господин Вольгаст! Отпустите, оторвёте же!

— А зачем оно тебе? Ты всё равно ничего не слышишь. Тебе говорят: пошёл нахер! — а ты опять свою канитель заводишь.

— Я слышу всё, слышу! Господин Вольгаст, пожалуйста…

Я разжал пальцы. Подручный отпрыгнул и бегом припустился вверх по улице. Я свистнул ему вслед, рассмеялся. Мама уже в которой раз неодобрительно покачала головой.

— Сын, я тебя не узнаю. Ты ведёшь себя как простолюдин. Для чего ты учился в университете? Будущему священнику не годится вести себя подобным образом.

Ох, если б она знала, как мы вели себя в университете, то сама бы запретила мне принимать сан.

— Мама, он не давал вам проходу, а теперь будет обходить за лье.

Вряд ли её убедило моё объяснение, но другого всё равно не будет. Она взяла меня под руку, и мы двинулись краем улицы к вздымающимся над городскими крышами недостроенным башням Реймского собора.

Реймс — город большой, многолюдный. Всадники, люди, тележки, повозки текли сплошным потоком по центральным улицам, смешивались, сталкивались, переругивались. Какого-либо понятия о правостороннем движении не было и в помине, каждый передвигался, как считал правильным. Рай для гаишников. Мы пристроились позади телеги с сеном и более-менее спокойно дошли до соборной площади. Справа остался Старый рынок, слева Францисканский монастырь. Телега свернула к церкви Святого Дионисия, а мы направились прямо по улице Кло д’Анфер и, не доходя Атласного двора, свернули к Конскому рынку.

На рынок выходили фасадами королевская резиденция и городская ратуша. Справа выстроились в ряд экипажи богатых буржуа и местной аристократии. По центру находились привязи для лошадей. Раз в неделю здесь устраивали конские торги, но сейчас было пусто, лишь воробьи склёвывали с мостовой остатки навоза.

Мы прошли к ратуше. Здание выглядело внушительно: трёхэтажное, каменное, в известном готическом стиле, который зародился именно во Франции, в королевском домене, и разошёлся по всей Европе. В этом плане французам есть чем гордиться. Но, увы, местные власти за состоянием здания не следили. Фасад потихонечку осыпался, в крыше зияли дыры. Мастеру Батисте было бы проще и выгоднее купить его, а не наш дом.

В просторном холодном вестибюле к нам сразу подошёл клерк и поклонился.

— Будьте любезны назвать причину вашего прихода в стены городского совета.

— Нам необходимо встретиться с прево, — сказала мама.

— Кто желает его видеть?

— Вольгаст да Сенеген, — уверенно и громко проговорил я, заставив обернуться присутствующих.

Клерк взглянул на меня оценивающе и кивнул.

— Я доложу господину прево. Ждите.

Ждать пришлось часа два. Я нервничал, хотя внешне оставался само спокойствие. Клерк несколько раз появлялся в конце вестибюля, поглядывал на нас и исчезал. Проверял, как мы себя ведём. Этот прево намеренно тянул резину, испытывая наше терпение. Но мама вообще никак не реагировала на задержку. Она медленно прохаживалась из одного конца вестибюля в другой и не замечала ничего и никого вокруг. Я стоял возле входа, разглядывал посетителей. Большинство из них были мелкие буржуа. Дворяне держались отдельно, подчёркивая свое превосходство перед городским плебсом. Я сравнивал и тех, и других, и в принципе не видел особых различий. Одежда одинаковая, выражения лиц одинаковые. Как они определяют кто есть кто? Ну разве что некоторые дворяне были опоясаны особыми дворянскими поясами, но опять же не все. А мне необходимо знать отличия, чтобы в дальнейшем не путать одно сословие с другим.

Время от времени к посетителям подходили клерки, шептались, кого-то направляли к лестнице, кому-то указывали на выход. Наконец подошли к нам.

— Госпожа Полада, господин де Сенеген. Прево ждёт вас.

Клерк провёл нас на второй этаж и с полупоклоном открыл дверь.

Прево оказался на редкость неприятным типом. Выступающие надбровные дуги, тяжёлый взгляд, бородавка на подбородке. Волосы сальные, прикрыты серой шапочкой. В памяти всплыло имя: Жак Лушар. До того, как стать прево и членом городского совета, он был хранителем мастеров ткачей Реймса — хранил цеховую казну и занимался проверкой качества тканей, бегая из одной мастерской в другую. Сейчас он сидел за письменным столом, но увидев нас, быстро поднялся и пошёл навстречу, улыбаясь и кланяясь.

— Чрезвычайно рад, чрезвычайно! Госпожа Полада, примите мои искренние соболезнования по поводу столь внезапной кончины сеньора де Сенегена. Все мы были поражены этим. Но что поделать, такова жизнь. Могу я узнать, какое дело привело вас ко мне? Уверяю, я выполню всё, что в моих силах.

Фразы были дежурные, как и улыбка с поклонами. Однако тот факт, что городской прево был осведомлён о кончине моего отца, мягко говоря, удивлял.

— Благодарю, — кивнула мама. — Вы хорошо осведомлены о проблемах моей семьи.

— Должность обязывает. Так с чем пожаловали?

Я ждал, что он предложит маме присесть, но ни стульев, ни скамеек в кабинете не было. Видимо, городской прево вёл переговоры исключительно с теми, кто ниже его по статусу, и подобным образом стремился показать просителям их место. В этом был смысл: я начальник, ты никто. Но к нам он отнёсся с уважением, иначе не стал бы вставать и подходить.

— Господин Лушар, после гибели сеньора де Сенегена нам стали поступать угрозы от его старшего сына, Мартина де Сенегена. Я бы хотела просить оградить нас от его посягательств.

Прево покачал головой, словно у него разболелся зуб.

— Это печально, это очень печально. Считаю, что поведение нового сеньора де Сенегена нельзя считать адекватным. Однако я не вправе что-либо сделать и как-то повлиять на него. Могу лишь предположить, что в сложившейся ситуации для вас, госпожа Полада, и вашего сына лучшим выходом послужит переезд куда-нибудь в предместье. Там жизнь намного дешевле. Продайте дом, арендуйте небольшую усадьбу…

— Начнём выращивать капусту, морковку, сельдерей, что по закону тут же приведёт к утрате благородства, — продолжил я за него. — Из дворян в вилланы. Вы этого добиваетесь, господин прево?

Он скосился на меня, и я кивнул:

— Да, да, не смотрите так, я изучал юриспруденцию в Парижском университете. Увы, но заниматься возделыванием земли собственноручно дворянам запрещено, а иного выхода у нас попросту не будет. К тому же, в городе дом и клочок земли, на котором он стоит, юридически принадлежат нам, а в предместьях вся земля находится в управлении герцога Бургундии Филиппа Доброго. Сильно сомневаюсь, что он согласиться принять от меня оммаж11. Кто я, собственно, такой? Даже не рыцарь. Дворянин по происхождению, но не имеющий ни титула, ни владений. В лучшем случае, со мной согласится разговаривать его представитель на этих землях, и именно с ним придётся договариваться об аренде. А кто у нас представитель герцога Филиппа в Реймсе. Ага, это некто господин Лушар, прево и по совместительству член городского совета. Не знаете этого человека?

Прево натянуто улыбнулся.

— У вас были хорошие преподаватели, господин Вольгаст. Пожалуй, я готов предложить вам место секретаря в моём кабинете. Восемь денье в день, двенадцать ливров годового дохода. Как вам такое предложение?

Признаться, у меня ёкнуло сердечко. Двенадцать ливров для нашей семьи — это выход из затруднительного финансового положения. Шиковать не получится, но и с голоду не помрём. Да и законом не запрещено заниматься деятельностью подобного рода.

Я повернулся к маме, её взгляд выражал одобрение.

— Хорошее предложение, — согласился я. — А если вдобавок ко всему существует возможность продвижения по службе, тогда вообще замечательно.

Это был бы не просто выход из затруднительного финансового положения, но и отказ от карьеры служителя религиозного культа, что устраивало меня ещё больше.

— О, конечно, — оживился прево. — Будет и продвижение, и дополнительные выплаты. Вам стоит лишь подписать купчую о продаже дома мастеру Батисте. Вы ничего при этом не теряете. Городской совет выделит вам комнату для проживания здесь неподалёку, а все издержки за найм жилья возьмёт на себя.

Снова этот мастер Батист. Похоже на заговор. Мастер Батист очень влиятельный человек в городе, если даже городской совет участвует в продвижении его сделок. Может быть, есть смысл встретиться с ним и поговорить?

Мама взяла меня под руку. Услышав уже изрядно надоевшее имя, она проговорила елейным голосом:

— Мы подумаем над вашим предложением, господин Лушар.

На улице она выразилась яснее:

— Я не позволю продать наш дом!

Я кивнул. Продавать дом нельзя, это автоматически переведёт нас в положение третьего сословия12. Мы станем городским плебсом, лишимся дворянских привилегий, и никакие продвижения по службе не заменят их. Но, с другой стороны, перед глазами вновь замаячил ненавистный постриг. Мама говорила, что занятия в богословской школе начнутся в октябре, учёба займёт не менее трёх лет. Что ж, у меня есть три года, чтобы придумать повод не становиться попом.

Мимо ратуши в сторону Атласного двора проехала кавалькада всадников. Первым ехал герольд в жёлтом сюрко13, на груди можно было разглядеть герб господина: на ярко-жёлтом поле чёрный Андреевский крест. В руках герольд держал небольшое знамя — квадратный баннер в тех же цветах, что и герб. Такие баннеры дозволялось иметь лишь рыцарям, проявившим доблесть на поле боя и получившим за это право собирать собственное копьё14.

Господин ехал сразу за герольдом на статном рыжем жеребце одетый во всё жёлтое, отчего казалось, что и лицо его, и глаза, и волосы тоже отсвечивали жёлтым. На вид ему было около сорока, человек явно высокого статуса и не бедный. Он взглянул на меня сверху вниз и потянул поводья, придерживая шаг коня. Следовавшие за ним оруженосцы так же придержали лошадей, а один окликнул герольда, чтобы тот не отрывался слишком далеко вперёд.

— Хороший меч, — проговорил рыцарь, кивая на мой пояс. — Даю три ливра.

Ко мне тут же подскочил юный паж и, склонившись с седла, протянул золотой экю. Он держал монету между указательным и большим пальцем, она так призывно сверкала на солнце, что очень хотелось взять её.

Я отрицательно покачал головой.

— Шесть ливров и… — рыцарь окинул взглядом свиту. — И коня. Вон ту пегую лошадь. Эй, как тебя, слазь! — ткнул он в пажа. — И сбрую вместе с ней. Согласен?

Я мельком осмотрел пажескую кобылку. Так себе. Гуго учил меня оценивать лошадей по внешнему виду, эта была из тех, что не жалко и загнать. На торгах за неё дадут не больше пятнадцати су и пять за упряжь, и того ещё один ливр к предложенным шести. Семь ливров за меч, который стоит явно намного больше.

— Не согласен.

— Что так?

— Я не торгую оружием.

Рыцарь усмехнулся:

— А ты уверен, что имеешь право на такой меч?

— Это легко проверить. Стоит лишь попробовать отнять его у меня.

Я посмотрел в глаза баннерету, взглядом показывая всю его неправоту. Тот прищурился, моё откровение ему не понравилось, да и намёк на выяснение отношений по-мужски тоже удовольствия не доставил. Не то, чтобы он испугался — ни в коем случае — просто было неприятно слышать это из уст какого-то нищеброда. Оруженосцы, привыкшие понимать волю господина по выражению лица, направили на меня коней. Затоптать простолюдина в общей толчее во благо хозяина для них было не в новинку. На площади начали собираться прохожие, привлечённые намечающимся зрелищем.

Однако доводить дело до столкновения необходимости не было. Я перехватил поводья пажеской кобылки и потянул на себя, ставя лошадь между собой и оруженосцами. Паж растерялся, не зная, что делать в такой ситуации. Хоть бы меч достал и попытался меня ударить.

— Какой отчаянный буржуа, — усмехнулся рыцарь. — Что ж, раз тебе не терпится…

Он перекинул ногу через седло и спрыгнул на землю. Оруженосцы попрыгали следом, но рыцарь жестом остановил их:

— Сам! Я сам накажу наглеца.

Паж подал ему перчатки, протянул меч.

— Лишнее, — отмахнулся баннерет. — Справлюсь и без этого. А вы учитесь. Не для каждой драки требуется железо.

Он шагнул ко мне, и я сразу почувствовал неприятную слабость в локтях и коленях. От этого незнакомого рыцаря веяло силой. Он явно не дурак подраться. Я тоже не дурак, но понятия не имею, как делали это в Средневековье. Сгодятся ли мои навыки дворовых потасовок здесь? Я никогда не отказывался от драк и запрещённых приёмов, но сейчас на меня надвигался человек, для которого война являлась профессией. Такие не бьют ради красивого удара и внимания девочек.

— Господин под жёлтым баннером, что вы хотите от нас? — встала между нами мама.

— Госпожа? — баннерет попятился. — Извините, у меня разговор с этим недорослем…

— Я всё слышала. Вы предложили несколько монет за меч, который стоит больше, чем всё ваше снаряжение, а получив отказ, оскорбились и без каких-либо оснований решили напасть на моего сына. Может быть, вы и на меня нападёте? Попробуйте. Только сомневаюсь, что господину Шлюмберже это понравится.

Рыцарь мог легко сдвинуть маму в сторону и дотянуться до меня, но оскорбив даму он нарушал правила, составленные Жоффруа де Прёйи. Одно из них гласило, что всякого, кто оскорбит даму словами или делом, должно побить как последнего негодяя и изгнать с турнира. Спутать маму с простолюдинкой мог разве что слепой, глухой и обездоленный, в смысле, без лобных долей в голове. У баннерета с долями всё было в норме и если он попытается что-то предпринять против неё, его не пустят ни на один турнир, а то и вовсе лишат звания рыцаря.

— Госпожа, простите, я был не прав.

Он запрыгнул в седло и пробурчал, глядя на меня:

— Ох уж мне эти младшие сыновья. Карманы пусты, зато гонору…

Вся кавалькада устремилась дальше. Народ, лишённый зрелища, разочарованный разошёлся.

Мама посмотрела на меня так, словно я совершил преступление.

— Вольгаст, ты совсем не такой. Совсем. Я не понимаю, что с тобой происходит. Тебя как будто подменили. Ты стал грубый, ведёшь себя вызывающе. Зачем ты затеял ссору с этим бургундцем? Он явно сильнее и мог нанести тебе раны.

— Ну а что я должен был сделать? Отдать ему меч за копейки?

— Я не понимаю, о каких копейках идёт речь, но ты ведёшь себя совершенно… совершенно… — Она покачала головой. — Завтра же сходим на мессу, ты примешь причастие, исповедуешься.

Я пожал плечами. Сходим, исповедуемся. Почему бы нет? В Средневековье вроде бы положено посещать церкви.