Псы Господни

Глава 7

Я надел гамбезон и чёрный шерстяной плащ в пол, надвинул капюшон на глаза. В таком наряде можно сойти за монаха — хорошая маскировка для Средневековья. Для большей правдоподобности перепоясался верёвкой, бросил в поясную сумку несколько денье. Меч брать не стал. Как ни старался, не получалось закрепить его таким образом, чтобы он полностью был незаметен, где-то да выпирал. Пришлось взять стилет и клевец.

Мама пыталась расспросить: куда, зачем? Но я отговорился встречей с бывшим сокурсником, и она лишь удручённо вздохнула.

Из дома я направился к площади Святого Петра. Гуго сказал — Рытвина. Это трущобы в северо-восточной части города. Райончик так себе, без оружия и поддержки лучше не заходить. Я раньше и не заходил, поэтому совсем не знал расположения местных улочек и переулков. Гуго подробно описал, как добраться до нужного здания, но всё равно это так себе подсказка, тем более что скоро начнёт темнеть.

Движение на улицах было оживлённое. В преддверии ночи люди торопились закончить начатое днём. Впрочем, ночью народу тоже хватало, особенно на кладбищах. Удивительно, но средневековая молодёжь предпочитала тусоваться среди могильных плит и склепов, устраивая вокруг поросших травой холмиков светские песнопения и пляски. Я и сам принимал участие в подобных неформальных пати, особенно в Париже. Мы пили вино, читали стихи, ухлёстывали за девицами. Сейчас, открывая в памяти те вечеринки, хотелось воскликнуть: О времена, о нравы!

От площади Святого Петра я добрался до Суконного рынка. Торговля завершилась, последние продавцы убирали с прилавков не проданные холсты и тюки с шерстью. Возле крайней повозки возникла суматоха, кто-то закричал истошно:

— Вон он, вон он, лови!

С чего-то я решил, что крики летят в мой адрес, остановился, сунул руку под плащ, нащупывая клевец, однако кричавший торгаш указывал на волов. Там суетливо дёргался кто-то, не зная, в какую сторону бежать. Подскочил возчик, схватил беглеца за шиворот и вытащил на открытое место.

— Ах, паскудник…

— Дяденька, ой больно! — заверещал детский голосок.

— А не воруй!

Подбежал торгаш, перехватил воришку за волосы, приподнял.

— Попался, гадёныш! Попался… Я тебя ещё в прошлый раз приметил. Теперь за всё ответишь.

В мальчишке я узнал Щенка. Торгаш держал его на весу одной рукой, в другой появился нож. Остриё уткнулось в щёку.

— Выбирай, нос тебе отрезать или глаз выковырять?

Щенок заболтал босыми ногами и взвыл с надрывом:

— Дяденька, нет…

— Выбирай, мелкий говнюк, а то и без глаза, и без носа останешься.

Вокруг захохотали и подобрались в ожидании зрелища.

Я шагнул к повозке.

— Эй, отпусти мальчонку.

На меня даже не оглянулись. Торгаш подцепил остриём ножа ноздрю мальчишки и дёрнул, рассекая плоть. Брызнула кровь, Щенок захлебнулся воплем, зрители захохотали громче.

Я сделал шаг и левой всадил торгашу по почкам. Он скрючился, выронил нож. Толпа отхлынула, двое возчиков потянулись за топорами.

Чёрт, а я меч оставил. Но не сдаваться же из-за этого. Распахнул плащ, выхватил клевец. Возчики парни юркие и толк в драке знают, мечом бы я их подравнял не особо запыхавшись, а сейчас придётся повозиться. Николай Львович, председатель нашего клуба и тренер, работе с клевцом и прочим оружием ударного типа времени уделял мало, делая упор на другие дисциплины, поэтому с клевцами мы тренировались не часто и лишь по собственной инициативе. Я тут хвастал, что умею работать с клевцом. Умею, конечно, но всё относительно. Муравей тоже может поднять вес больше собственного в несколько раз, но от этого сильнее слона не становится.

Возчики чуть разошлись, один резко махнул топором. Я вместо того, чтоб отступить, пошёл на сближение, перехватил клевец за оба конца и принял удар на древко. Не раздумывая, пнул возчика в пах, и тот запрыгал, вереща не тише Щенка.

Зрители образовали широкий круг и начали подбадривать, непонятно только кого:

— Давай! Давай!

Второй возчик ударил снизу, выцеливая выставленную вперёд ногу. Промахнулся всего на чуть-чуть. Лезвие топора зацепило плащ и проскочило по касательной к подбородку. Я вовремя отпрянул, перехватил руку за запястье, вывернул и, жалея противника, ударил молоточком по ягодице. Этого хватит, чтобы он неделю хромал и помнил, что нельзя бросаться на прохожих с топором.

Пока я разбирался с этими двумя, торгаш успел отойти от болевого шока и, стоя на коленях, тянулся к ножу. Я не стал его жалеть и ударил молоточком по ключице. Не сильно, да сила тут и не требовалась. Кость хрустнула, зрители выдохнули, а торгаш раззявил рот в безмолвном крике; глаза потускнели и погасли. Повезло, Господь лишил его сознания, избавляя от мук боли. Но ничего, очнётся и прочувствует всё в полной мере.

Толпа вокруг становилась всё больше, и настроения её были не в мою пользу. Я для них чужой, а поверженная троица торгует на рынке каждый день. Щенок сидел, прижавшись спиной к тележному колесу, всхлипывал, зажимая ладошкой порезанный нос. Ему бы дурачку сбежать, пока я разбираюсь с обидчиками, а он из какого-то ложного чувства солидарности оставался подле меня. Или просто чувствовал себя более защищённым. Неважно, всё равно надо было бежать. Теперь уже поздновато. Толпа неодобрительно гудела, понятно, кого они подбадривали криками: давай, давай! В руках появились палки, камни. Если они навалятся всем скопом, ничего хорошего не получится.

Я схватил Щенка и побежал, лавируя меж повозок. Наперерез выскочил взлохмаченный мужик, растопырил руки, пытаясь схватить меня. Я отмахнулся клевцом и прибавил скорости. Быстро бежать не получалось, Щенок болтался на руке тяжёлым грузом. Но не бросать же его, иначе всё содеянное не имело смысла. За спиной кричали, сыпали проклятьями, над головой просвистел камень. Я перескочил через прилавок, закинул Щенка на плечо и, чувствуя, что ноги начинают подкашиваться, бросился в проулок между домами. Через десять шагов узкая улочка уткнулась в тупик. Блямс!

— Он сам себя загнал! — зашлись в хохоте на площади. — Тащите хворост. Тащите! Сожжём их.

Я отпустил Щенка, повёл головой. Три глухих стены, ширина проулка метра полтора, под ногами тряпьё, гнилое сено. Воняет, как в привокзальном клозете времён перестройки. Твою мать, как же я так опростоволосился?

— Это Нищий угол, — жалобно пропищал Щенок, прикрывая ладонью порезанный нос. — Здесь можно переночевать, если нет дождя. Отсюда только один выход…

— А сразу нельзя было сказать?

— Я не знал, — всхлипнул он, зажимаясь в угол.

— Не знал…

Я попробовал нащупать в стенах какие-нибудь выбоины, трещины, ямки, выступы, чтобы можно было вцепиться и подняться… Куда только подниматься? Три этажа вверх, дальше крыша, окон нет. Так и хочется повторить вслед за одним известным гостем с юга: кто так строит?

Мальчишка смотрел на меня с надеждой пришибленного котёнка. Он не мог не слышать, что кричат на площади, и гореть заживо не хотел, а те люди не шутили и не пытались напугать нас. В проулок швырнули связку хвороста, следом посыпались обломки досок, старый деревянный башмак, клочки соломы. Весь этот хлам, не долетая до нас, скапливался примерно посередине, и если мы не сгорим, то пропечёмся основательно, как пирожки в печке, в крайнем случае, задохнёмся.

Я ещё раз осмотрелся, уже более внимательно. Может, пропустил что-то, не заметил, хотя бы маленькую лазейку. Ну-ка, ну-ка… Нет, показалось.

В душе начала нарастать паника; пока она проявлялась в виде редких всполохов, но волна уже была на подходе, минута — и захлестнёт. Только не так! Смерть в бою ещё куда ни шло, а становиться курой гриль…

Точно, в бою! Надо попытаться прорваться сквозь толпу, а если не получится, то хотя бы прибить одного-двух говнюков, решивших устроить нам аутодафе.

— Щенок, — я присел перед мальчишкой на корточки. Он трясся, сжимая кулачки. — Слышишь меня? Как только эти подожгут хворост, рвёмся сквозь огонь к выходу. Ты, главное, схватись за мой пояс и не отпускай. Понял?

Он моргнул.

— Тогда поднимайся, затягивать с началом они не станут. Когда через огонь пойдём, ты глазки закрой и не дыши. Задержи дыхание, слышишь?

Он снова моргнул и ухватился за верёвку, опоясывающую мой плащ. Ну всё, приготовились. Баррикада из хвороста уже поднялась до половины моего роста, если полыхнёт всё разом, то прорваться через неё без серьёзных ожогов не получится, мои длинные каштановые волосы уж точно пострадают. Поэтому начинать надо, едва первый дымок потянется кверху.

Я перекрестился, сжал покрепче клевец.

— Готов, малыш?

— Готов, — пискнуло позади.

Прошла минута, две, хворост не загорался. Ещё три минуты… Они там передумали? Или затеяли что-то иное? Сомневаюсь. Ни за что не поверю, что разгорячённые эмоциями люди вдруг возьмут и откажутся от своих развлекательных мероприятий.

Однако поджигать хворост по-прежнему никто не спешил. Не звучали голоса, не сыпались угрозы. Реально передумали?

Пригнувшись, я подобрался к баррикаде вплотную и выглянул. Возле выхода из тупика никого не было. Толпа разошлась, словно никогда и не собиралась. Может стража разогнала?

— Планы меняются, — обернулся я к Щенку. — Оставайся пока здесь, я посмотрю, что на рынке творится.

Придерживаясь стены, я подошёл к выходу и выглянул из-за угла. Действительно, никого. Возле прилавков копошились наши недавние преследователи, убирая в повозки последний товар. Иногда кто-то да поглядывал в сторону Нищего угла, лица многих были недовольны. Ну ещё бы, их лишили любимого зрелища, вопрос: кто?

Я поманил Щенка и кивнул:

— Посмотри, ничего необычного не видишь?

Мальчишка осмотрелся и покачал головой.

— Нет, господин Вольгаст, ничего.

— Почему они тогда ушли?

— Не знаю. Ушли и хорошо. Может, и мы уйдём, пока они заняты?

Предложение дельное, но уже не актуальное. У меня сложилось твёрдое убеждение, что я могу пройти среди недавних преследователей прогулочным шагом, и никто слова против не скажет. Кажется, у меня появился тайный заступник, и он обладает такой властью, что никто ему перечить не смеет.

Я приобнял Щенка за плечи.

— Ладно, пойдём. Нос болит?

— Болит, господин.

— А какого беса там вообще произошло? Чего они на тебя набросились?

Он нахмурился и опустил голову.

— Украл чего-то? — догадался я. — Чего? Показывай.

— Я не успел. Хотел, но не успел. Там в корзине яблоки лежали, я хотел взять одно, — он вздохнул, — в каждую руку. А потом пожадничал и решил положить ещё за пазуху. Торговец заметил, кинулся за мной, я от него… Ну а дальше вы знаете.

— Понятно. Воришка, стало быть? А хвастал, что зарабатываешь.

С Суконного рынка мы свернули к Рытвине. Что бы ни происходило, я должен найти наёмников брата и выяснить, сколько их и планы на будущее. Откладывать на завтра нельзя. Кто знает, может уже сегодня ночью они задумали напасть на наш дом. Нужно постараться выяснить это сейчас.

— Я зарабатываю, господин, — вздохнул Щенок, глядя на меня с надеждой. — Так получилось. Очень хотелось есть.

— Мог зайти в любую забегаловку. Час назад я дал тебе два денье. Тут и матери твоей хватит и сёстрам.

— Так получилось, господин, — потупившись, повторил он.

Я не стал дальше терзать его нравоучениями.

— Ладно, где живёшь? Провожу тебя.

— Я сам дойду, господин.

— Дошёл уже, чуть нос не отрезали. Говори где, доведу до дома, заодно попрошу мать, чтоб не ругала. Влетит за нос-то?

Он молчал, и до меня стало доходить.

— И здесь тоже наврал? Нет у тебя никого. Ни матери, ни сестёр. Деньги-то куда дел?

— Заплатка отнял.

— Кто это?

— Воровской подмастерье. Прислуживает Жировику, поручения его выполняет, с учеников и прочих воров налог собирает. Я задолжал, вот он и отнял.

— А Жировик, это местный воровской начальник?

— Ага, главный в Рытвине. Без его позволения ничего сделать нельзя. Хозяин.

Понятно, местная ОПГ. Рытвинские. Не самая приятная новость за сегодняшний день. Если я сунусь в их владения и устрою разборки с наёмниками, мне могут за это предъявить. Хотя кто знает, какие законы у средневекового криминалитета, я подобными делами никогда не интересовался.

Солнце опустилось за крыши, и сразу похолодало. Мальчишка поёжился. Одет он был в старенькую полинявшую котту, залатанную на локтях и подоле, на ногах самодельные боты.

— Где обычно ночуешь?

Он пожал плечами.

— Когда можно, то в трактире Жировика. «Раздорка» называется. Там в подвале все наши собираются. Но за вход нужно что-то дать, вещь какую-то старую, пусть даже испорченную, или тряпку. В том подвальчике мастерская, в ней плохие вещи в хорошие переделывают, а потом продают.

Меня вдруг осенило.

— «Раздорка» говоришь? А на двери этой «Раздорки» есть какой-нибудь знак отличительный?

— Да. Как вы догадались, господин? На ней перечёркнутый круг. Жировик этим знаком всё своё помечает, и людей тоже. Вот здесь, — мальчишка указал на левое запястье. — Если увидите у кого такой круг, знайте, он в банде Жировика. Не связывайтесь с ними, господин Вольгаст. Оберут до нитки, а то и убьют. У каждого длинный тонкий нож, как спица.

— Такой?

Я вытащил стилет, и Щенок закивал:

— Да, да, такой, только попроще. У вас вон какой хороший, а у этих с деревянной рукояткой, да и лезвия с щербинами.

Получается, наёмники поселились в трактире местного пахана. Связаны они как-то между собой или это случайность?

— Господин, вот она Рытвина. А вон по той улочке можно добраться до «Раздорки». Главное, не сворачивать никуда.

Мы вышли на широкую улицу, за которой начинался очередной городской квартал. От предыдущего его отделяла неглубокая канава, по дну которой медленно сочилась зловонная вязкая жижа. Кругом мусор, отходы, двухэтажные дома из саманного кирпича, разбитая мостовая. Все кварталы, примыкавшие к городской стене, считались небезопасными, обыватели в таких местах старались не задерживаться, тем более после сумерек. Сейчас уже начинало темнеть, неподалёку сбились в кучку несколько человек в длинных плащах. Один из них, с длинными висячими усами, уставился на мальчишку, перевёл взгляд на меня и хмыкнул.

— Ночные сборщики, — понизив голос, поведал Щенок. — Так называют тех, кто ночью обирает прохожих. Далеко от Рытвины они не отходят, можно нарваться на стражу, а те миловать не станут. В лучшем случае отведут в капитульную тюрьму19, а то и просто прибьют.

— Или конкуренты завалят.

— Кто? — не понял Щенок.

— Сборщики из других банд.

— А… Нет, для такого есть другие, их называют кабанами. Прут напролом, никого не бояться. У Жировика таких столько… — он растопырил пальцы на обеих руках. — Но если потребуется для дела, то Жировик ещё призовёт. Кабанам хорошо платят. У них и оружье другое: тесаки и билль-о-правах.

— Это ещё что за чудо?

— О, это такая дубина, у которой на конце железный шар и пика длинной в локоть, можно и бить, и колоть.

Сборщики над чем-то захохотали, усатый снова посмотрел на нас.

— Помнишь, где я живу?

— Помню, господин.

— Беги туда, скажи, что я велел накормить тебя и подлечить. А когда вернусь, решим, что дальше делать.

— А вы?

— А у меня тут дело.

— Опасно тут дела решать.

— Спасибо за заботу, буду вести себя осторожно. Беги.

Мальчишка бросился назад к рынку, а я надвинул на голову капюшон на лицо и быстрым шагом направился к указанному Щенком проулку. Перепрыгнув через канаву, заметил краем глаза, как двое сборщиков отделились от кучки и направились за мной. Держались на расстоянии, чтобы не спугнуть жертву прежде времени. На что они рассчитывали? Что человек издалека похожий на монаха имеет при себе полный кошель серебра? В поясной сумке у меня действительно лежало несколько денье, и ещё перстень на пальце. Не его ли заметили сборщики?