Птица войны. Повесть о маори

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
которая рассказывает о казни на площади

К полуночи на спящую деревню внезапно налетел влажный ветер.

Деревья приветствовали его вторжение. За день они устали от знойного оцепенения и теперь с удовольствием расправляли затекшие ветви и перетряхивали пыльные листья. А когда разгулявшийся странник принимался ворошить пальмовую чешую крыш, все вокруг наполнялось дробным потрескиванием, похожим на звуки лопающихся на жаровне семян.

Вслушиваясь в музыку ночных шорохов и с облегчением вдыхая принесенные ветром запахи моря, Генри Гривс мысленно обращался к событиям минувшего дня. Он провел на ногах уже много часов, веревки, которыми его прикрутили к столбу, врезались в тело, но сейчас он готов был мириться с чем угодно, даже с мыслью о том, что станет с ним завтра утром. Странное спокойствие сошло на него.

А ведь еще несколькими часами раньше в груди Генри клокотали страсти. Слушать, как Раупаха извращает его слова, было нестерпимо, поведение вождя казалось верхом человеческой подлости. Потом гнев сменила горечь обиды, еще позже накатило отчаяние. Теперь вот пришло спокойствие, так похожее на христианское смирение и так располагающее к раздумьям. Даже коварство Раупахи перестало казаться коварством. Наверное, на месте Раупахи любой маорийский вождь вел бы себя так же. Он тоже увидел бы в мыслях пакеха Хенаре угрозу всему, чем жил его народ до сих пор.

Мог ли он поверить в добрые намерения Генри Гривса? Всю жизнь свою Раупаха привык мерить одною меркой: добром может быть лишь то, что хорошо для нгати. Рабы корчуют лес для нгати, готовят пищу вождям нгати, носят тяжести нгати, сторожат поля нгати. Разве плохо, что у нгати есть рабы? А ружья? С их помощью можно залить кровью деревни врагов — во славу нгати. Братство племен? Но счет взаимным обидам здесь ведется на столетия, и гордость не позволит маори остаться в долгу.

Что ж, он ошибся. Выходит, прав был отец, когда, прощаясь, вспомнил поговорку насчет договора слепого с глухим. Неужели между пакеха и маори глухая стена? Неужели он, Генри Гривс, не в силах разрушить ее?

Генри слабо усмехнулся. Теперь уж точно — не в силах. Завтра его казнят — и за что? За то, что он хотел им добра. Глупая, несправедливая плата. И не стоит винить ни себя, ни их.

Гортанный крик часового, подхваченный порывом ветра, донесся до слуха Генри. Что это значит? Может, вернулся Те Нгаро? Но нет, тишина. Только шелест ветвей, ни звука больше.

Разочарование, охватившее Генри, изменило направление его мыслей. Ему вдруг подумалось, что он совершил непоправимую ошибку, решив поселиться у нгати. Так ли искренне он озабочен судьбой народа маори? Что ему до их будущего? Привычка красоваться перед собой, идиотское самомнение, а вовсе не симпатии к дикарям толкнули его на опрометчивый шаг. Недаром в «Веселом китобое» он не решился сказать правду Джонни Рэнду о своей дружбе с маори. Что остановило его тогда? Стыд? Неверие в свою правоту? Если так, то не стоило уходить от отца.

Генри вздохнул. Возможно, так оно и есть. Но ведь есть еще и Парирау, и Тауранги. Ради них он готов был на все. Тогда. А сейчас? Разве не окрепло его чувство к этой удивительной девушке? Разве позволит он себе плохо подумать о верном своем друге? Они стали еще дороже ему. Да и нгати не вызывают в нем вражды. Смелые, честные люди, и к тому же необычайно сообразительные. Недаром его так поражала их способность на лету схватывать тонкости чужого языка. А с каким искусством они вырезают из дерева свои орнаменты и фигурки, как мелодичны их песни! Поистине талантливый народ.

Так размышлял Генри Гривс, не замечая течения времени. А со столба, к которому он был накрепко привязан, равнодушно смотрели во тьму страшные лики маорийских богов, именем которых должна свершиться утром несправедливая казнь.

Утро настало, но Генри Гривс не заметил его прихода. Измученный пережитым, желтоволосый пакеха спал, свесив голову на грудь. Он не слышал, как на рассвете к нему подходили люди, и среди них Раупаха и еще один рослый воин, герой битвы с Хеухеу, знатный арики Торетарека. Дорожная пыль приглушила яркость его боевой раскраски, на изодранном плаще темнели пятна крови, и пороховая гарь покрывала ствол исцарапанного ружья. Полночи был он в пути, выполняя волю Те Нгаро, приказавшего ему быть в деревне до восхода солнца. Измученная Парирау еще брела где-то далеко, отстав от Торетареки на тысячи шагов. Ей не надо было спешить, потому что она уже сделала свое дело. Как удалось ей найти ночной лагерь войска Те Нгаро, объяснить нелегко. Еще труднее понять, каким чудом выбралась она из деревни невидимая для часовых. Пожалуй, это не так уж и важно. Важнее другое: посланец верховного вождя вовремя успел передать Раупахе приказ Те Нгаро. До возвращения верховного вождя ни один волос не упадет с головы пакеха Хенаре.

Рабы на плечах отнесли Генри Гривса в хижину — затекшие ноги отказали ему. До полудня он провалялся на полу, гадая о том, что произошло, и мучаясь от болей в локтях и лодыжках. Он слышал, как ликовала деревня, встречая победоносное войско, но не находил в себе сил, чтобы встать с циновки. Торжества на площади продолжались три или четыре часа. Никто не вспоминал о пакеха Хенаре, который в смятении ждал решения своей судьбы.

Но вот он услышал звуки быстрых шагов. Скрипнули жерди изгороди: кто-то открывал калитку. Сердце Генри заколотилось…

Откинув дверную занавеску, Тауранги перешагнул через порог и, не говоря ни слова, бросился к лежащему на полу Генри Гривсу.

— Я… табу! — испуганно выкрикнул Генри, помня о том, что значит для маори прикоснуться к человеку, на которого наложен священный запрет. Тауранги уже обнимал и тискал друга, захлебываясь хохотом.

— Табу нет… — говорил он сквозь смех. — Те Нгаро… Он великий вождь… Он убил табу Раупахи… Хенаре, друг Хенаре!..

И с такой силой обнял Генри за плечи, что у того перехватило дыхание.

Потом он заторопил Генри. Сейчас на площади начнется праздничная церемония, опаздывать нельзя.

С помощью друга Генри встал. Они вышли из хижины и быстро, насколько это было возможно, двинулись к марае, откуда доносилось гудение огромной толпы. По дороге Тауранги рассказал, как ночью в лагерь прибежала Парирау и как он, Тауранги, уговаривал отца отменить приговор Раупахи. Великому вождю и без того не понравилось самоуправство наместника. Послав Торетареку отменить казнь, Те Нгаро по возвращении отмел обвинения Раупахи. Он заявил, что грамотный пакеха-маори чрезвычайно нужен племени и что назвать Хенаре злоумышленником мог только болтливый попугай. «Хенаре родился пакеха, Хенаре вырос среди пакеха. Можно ли винить его за то, что он рассуждает, как пакеха?» — мудро заметил верховный вождь и тут же отменил табу, наложенное на Генри. Теперь ему ничто не грозит. Он по-прежнему останется в школе тохунгой, хотя, разумеется, с этого дня ему следует осторожней высказывать непонятные для маори мысли.

Все это Тауранги успел выложить другу, пока они шли в сторону площади. Окончание рассказа юноше пришлось прокричать, ибо от марае исходил такой страшный шум, что звенело в ушах. Визгливо заливались флейты, на которых играли и ртом и носом и которые, как недавно узнал Генри, изготовлялись из берцовых костей врагов. Ревели трубы из раковин, монотонно бухали барабаны. Сотни глоток восторженно исполняли победную песню.

Когда они подошли вплотную к приплясывающей и распевающей человеческой массе, песня неожиданно кончилась и наступила относительная тишина. Но тут же раздался возглас: «Пои!» — и толпа обрадованно зашевелилась, раздвигая круг. Не без усилий пробившись вслед за Тауранги в первые ряды, Генри увидел, что в центре марае выстроилось двадцать молоденьких девушек в праздничных передниках, украшенных спиральным орнаментом, и с яркими повязками на длинных, ниспадающих на голые плечи волосах. У каждой из них болтался на шее деревянный божок, в руках юные красавицы держали привязанные на ниточках шарики из скатанных листьев тростника.

— Пои… Женский танец пои, — шепнул на ухо Тауранги.

Генри не слушал его. Ему показалось, что в последнем ряду танцовщиц промелькнула Парирау, и он, волнуясь, вертел головой, чтобы удостовериться в этом. Откуда ему было знать, что Парирау не могло быть на празднике. В этот час она одна-одинешенька сидела в своей убогой хижине и, плача от огорчения, натирала мазью из трав распухшие ноги. Мазь больно щипала свежие ранки, и слезам не было видно конца.

Поняв, что ошибся, Генри стал с интересом наблюдать за начавшимся танцем. Он исполнялся под протяжную песню, которую под аккомпанемент флейт исполняли несколько мужчин. Среди них Генри увидел Раупаху, Торетареку и еще трех знакомых арики. Остальные солисты, судя по татуировке и пышному убранству, тоже были из племенной знати. Однако Генри не очень-то приглядывался к ним: он был увлечен грациозностью девичьего танца. Ритмично похлопывая шариками по плечам, бедрам и груди, девушки изгибали стройные тела, и в их движениях было так много томной силы, что у Генри невольно захватывало дыхание. А руки танцовщиц плавно кружились в такт музыке, и тихий шелест шариков, одновременно касающихся упругой бронзовой кожи, казался шепотом леса.

Танец кончился, Генри с восхищением обернулся к Тауранги:

— Какая красота, Тауранги! Я даже не представлял, что…

— Смотри, Хенаре, — перебил его сын вождя. — Пленные!..

Гулкие удары огромного, похожего на лодку гонга упали на площадь. Толпа взревела и пришла в движение, освобождая кому-то проход. Через несколько мгновений она вытолкнула в центр площади около трех десятков понурых, связанных по рукам и ногам воинов.

— Ваикато, — с ненавистью прошептал Тауранги.

Опрокинутые безжалостными толчками на землю, пленные падали друг на друга, не меняя поз и равнодушно глядя на беснующуюся толпу. Ни один из них не терял самообладания. Видно, они знали, какая участь их ждет.

Снова грянула музыка. Теперь она не была мелодичной — флейты и трубы истошно надрывались. Внезапно из толпы выбежало несколько воинов в боевом убранстве. В правой руке каждый из них держал за середину ствола ружье, а в левой… Знакомый комок подступил к горлу Генри Гривса. Окровавленные человеческие головы болтались в руках ухмылявшихся победителей.

Уйти было нельзя. Сзади все сильнее напирали, всем хотелось видеть, что происходит внутри круга.

«Не отвернусь, — сказал себе Генри. — Я должен знать все».

Тем временем воины запели и начали ритуальную пляску вокруг поверженных жертв. Движения их были медлительны, но постепенно музыка становилась быстрее. Подчиняясь ее ритму, руки и ноги плясунов задергались размашистей. Песнопение, дружно подхваченное толпой, воодушевляло их. С развевающимися волосами, как бесноватые, они гримасничали и скакали по кругу, то и дело приближаясь к пленным ваикато и показывая жестами, какая им уготована жестокая смерть. Их безумство захватило зрителей. Даже голопузые дети прыгали, размахивая кулачками, и выли, вплетая тонкие голоски в яростный хор отцов и матерей. Но тут над толпой выросли две длинные, больше человеческого роста, деревянные трубы. Их резкие звуки произвели на всех магическое действие — пляска немедленно прекратилась, многоголосый рев умолк.

Генри чуть не упал — так резко подалась толпа влево. Круг человеческих тел распался, и на площадь вступил Те Нгаро — человек огромного роста, с грубыми и необыкновенно четкими, как у деревянной скульптуры, чертами лица. Пышная корона из длинных разноцветных перьев украшала его голову, передник и плащ являли образцы маорийского искусства плетения. Но самым удивительным в его облике была татуировка. Сложнейшие спирали покрывали оливковую кожу вождя, искусно подчеркивая каждый изгиб его мускулов и придавая его лицу выражение крайней свирепости.

Великий вождь сделал несколько шагов по площади, остановился и, не опуская глаз, сел на траву. За его спиной на расстоянии уселись два жреца, разряженные с пестротой попугаев.

Те Нгаро поднял руку и негромко бросил:

— Мере!

Вскочив, жрецы в четыре руки поднесли короткую серповидную палицу из камня, вложили ее рукоять в ладонь вождя и вернулись на место.

Те Нгаро сделал палицей круг над головой, и тотчас два могучих воина подбежали к пленным ваикато, подняли крайнего с земли и подтащили к вождю.

Рука вождя резко опустила мере на склоненную голову. Глуховатый стук, кровь брызнула на траву.

Радостные вопли огласили деревню. Тем временем к вождю подвели другого ваикато. Одному из нгати показалось, что пленный недостаточно низко держит голову. Тычок — и подбородок обреченного уткнулся в грудь.

Те Нгаро коротко взмахнул палицей. Опять взорвалась криком толпа, и вот уже два трупа отброшены в сторону…

Генри еле стоял на ногах. Голова кружилась. Убив девятерых, Те Нгаро вытер мере о траву.

— Остальные пусть живут, — равнодушно сказал он.

Рабов увели. Но жуткая церемония не закончилась. По знаку вождя на площадь ввели еще одного пленного. У Генри защемило сердце: это был тот самый вождь, что приходил к отцу, а потом помог ему самому вырваться из лап Хеухеу-о-Мати. Неужели и он сейчас упадет с раскроенным черепом?

Произошло худшее.

Когда вождя ваикато подвели к Те Нгаро, тот встал с травы и, указывая на пленного пальцем, обратился к людям с цветистой речью. Он вспомнил в ней все распри между нгати и ваикато и все войны, которые они вели меж собою на протяжении чуть ли не двух столетий. Те Нгаро не стремился быть ни объективным, ни скромным. Из его слов можно было сделать вывод, что нгати — это самый благородный, смелый и честный народ на свете и что мир еще не знал более отвратительных и трусливых тварей, чем ваикато.

— Поэтому нгати парят сейчас высоко-высоко, — утверждал Те Нгаро, — а ваикато, как раздавленные пяткой червяки, подыхают в корчах и мучениях. И ты, вождь их стаи, позорно умрешь здесь под смех женщин и наши песни. Твои кости мы выломаем и забьем в наши амбары, твои руки высушим, чтобы вешать на скрюченные пальцы корзины с кумарой. Твой череп мы воткнем на палку перед женщинами, чтобы они, теребя лен, могли насмехаться над тобой…

— Зачем он его запугивает? — хмуро спросил Генри, наклоняясь к Тауранги. Тот с удивлением взглянул на Друга.

— Те Нгаро не запугивает, — простодушно ответил он. — Все так и будет…

Великий вождь кончил говорить и поднял правую руку. Оба жреца с ножами приблизились к ваикато. Несмотря на самообладание, пленный вождь изменился в лице. Те Нгаро поднял левую руку, и в то же мгновение жрецы бросились на ваикато и глубоко вонзили ему в грудь длинные лезвия. Сильное тело изогнулось и, поддерживаемое дюжими руками воинов, опустилось на колени перед Те Нгаро. Алые фонтанчики ударили в лица жрецов, когда они взрезали грудь казненного врага. Откуда-то появился огонь и маленькая жаровня, на нее было брошено кровоточащее сердце.

Жрецы и Те Нгаро запели торжественный гимн победы. С первыми его звуками все, кто был на площади, молча простерли руки к жаровне. А когда жрецы умолкли, гимн подхватили воины, вернувшиеся с победоносной войны. Под завывания сотен глоток верховный вождь приблизился к огню и взял с жаровни обуглившийся комочек. Потом он повернулся лицом к югу и, с усилием разрывая мускулистые ткани, стал швырять куски сердца перед собой. Там, на юге, жили разгромленные, но все еще сильные ваикато. На них ниспосылал теперь слабость великий вождь и главный жрец Те Нгаро.

Закончив обряд, Те Нгаро снова обратился к народу.

— Слушайте меня, мужчины нгати, слушайте! — воскликнул он. — Пусть никогда не опомнятся от страха подлые ваикато. Сегодня мы вспомним обычаи наших предков. Готовы ли корзины и печи? Пусть мясо врага утроит ваше мужество и силы. Съешьте его!

Вождь показал рукой на убитых, а Генри, задохнувшись, схватил лицо руками и стал выбираться из вопящей толпы. Тауранги в растерянности следовал за ним: сыну вождя не шло в голову, что могло произойти с Хенаре. Только оставив площадь далеко позади, он смог добиться ответа.

— Тауранги… Обещай мне… — Губы Генри дрожали, он с трудом выговаривал слова. — Обещай мне, что сегодня… Что ты никогда… не попробуешь человеческого мяса… Ни кусочка, Тауранги, ни кусочка, слышишь?!

Генри всхлипнул. Лицо Тауранги огорченно вытянулось.

— Почему, Хенаре? Это же…

— Замолчи! — голос Генри сорвался на крик. — Если ты мне друг, обещай!

Тауранги бросил на него внимательный взгляд и опустил глаза. После длинной паузы он решительно вздернул подбородок.

— Я не буду, Хенаре, — тихо проговорил Тауранги. И вздохнул.