Пух и прах

II

Миранда-Эскобедо… Звучит как фамилия мексиканского тореадора, но на самом деле к корриде эти слова не имеют никакого отношения.

Так для краткости в полиции называют два решения, вынесенные Верховным судом по двум разным делам. Эти решения стали фундаментом целого свода правил допроса подозреваемых, которые полицейским будто кость в горле. Все полицейские, несущие службу на просторах США, вплоть до самого последнего копа, в один голос скажут вам, что от Миранды-Эскобедо куда больше вреда, чем пользы. Эти полицейские – достойные граждане своей страны, и, конечно же, их заботит защита прав личности, живущей в свободном обществе. Однако они терпеть не могут правило Миранды, потому что оно сильно осложняет им работу. А их работа заключается в борьбе с преступностью.

Поскольку полицейские из восемьдесят седьмого участка задержали подозреваемого и собирались его допрашивать, речь немедленно зашла о правиле Миранды. Сразу же после оглашения вердикта Верховного суда в 1955 году начальник участка капитан Флик распорядился распечатать для каждого полицейского, работавшего под его началом, памятку на зеленой бумаге, в которой содержались правила допроса подозреваемых. Большинство патрульных в участке прикрепили памятку к своим блокнотам, чтобы сверяться с ней всякий раз, когда возникнет необходимость. Детективы из следственного отдела, которым приходилось допрашивать преступников куда чаще, чем патрульным, вызубрили памятку наизусть. Теперь ее содержание у них от зубов отскакивало, но при этом стражи закона не любили правило Миранды столь же сильно, как и прежде.

– В соответствии с вердиктом Верховного суда по делу Миранда против штата Аризона, – промолвил Хэл Уиллис, – мы обязаны поставить вас в известность о ваших правах, что я сейчас и делаю. Во-первых, если вы желаете, то имеете право хранить молчание. Это понятно?

– Да.

– Вы понимаете, что не обязаны отвечать на вопросы полиции?

– Да.

– Понимаете ли вы, что если решите отвечать на вопросы, то ваши ответы в дальнейшем могут быть использованы против вас?

– Да, я это понимаю.

– Кроме того, я должен поставить вас в известность о том, что вы имеете право прибегнуть к помощи адвоката как перед допросом, так и в ходе допроса. Это понятно?

– Да.

– Если хотите прибегнуть к помощи адвоката, но не располагаете средствами оплатить его услуги, вам предоставят бесплатного адвоката для оказания юридической помощи как перед допросом, так и во время его. Это понятно?

– Да.

– Итак, вам понятны все права, которые я сейчас изложил?

– Да.

– Вы готовы отвечать на мои вопросы без присутствия адвоката?

– Ну-у… – протянул подозреваемый, – я даже не знаю. А вы, вообще, как считаете?

Уиллис с Брауном переглянулись. Вплоть до этого момента они действовали как по учебнику: предупредили подозреваемого о его праве избежать самооговора и о праве на адвоката, изложили права задержанного ясным языком, разжевали их, а не просто сослались на Пятую поправку[2]. Кроме того, специально уточнили у подозреваемого, все ли он хорошо понял, и только потом спросили, не хочет ли воспользоваться каким-либо из прав. В зеленой памятке, распространенной по инициативе капитана Флика, специально оговаривалось, что задержанного недостаточно уведомить о его правах. Необходимо было добиться признания, что он понял свои права и готов отвечать на вопросы без адвоката. Только после этого разрешалось перейти к допросу. В противном случае суд сочтет, что полиция нарушила конституционные права подозреваемого.

Кроме того, в памятке особо оговаривалось, что полицейские, общаясь с задержанным, должны как можно аккуратнее выбирать слова и выражения, чтобы потом адвокаты в суде не заявили, что их подзащитного «обманом, силой или уговорами» принудили к даче показаний. Памятка прямым текстом запрещала полицейскому предлагать задержанному обойтись без адвоката или же говорить, что адвокат ему не нужен. Короче говоря, полицейский был обязан уведомить задержанного о праве хранить молчание и праве на адвоката. Точка. И Уиллис, и Браун прекрасно понимали, что не могут ответить на вопрос подозреваемого. Если они ему посоветуют обойтись без адвоката, суд может запросто отказаться от рассмотрения показаний задержанного, даже если они окажутся признательными. Если же детективы посоветуют задержанному обратиться за помощью к адвокату, то у них резко снизятся шансы его расколоть.

– Я изложил ваши права, – наконец изрек Уиллис. – Не мне давать вам совет. Принимайте решение сами.

– Ну-у… так я ведь даже не знаю, что делать, – промолвил задержанный.

– А вы подумайте, – ответил Уиллис.

Молодой человек погрузился в размышления. Уиллис с Брауном как воды в рот набрали. Если задержанный предпочтет хранить молчание, что ж – придется ставить точку, в этом случае ни о каком допросе не может быть и речи. Также детективы прекрасно знали, что, если молодой человек все же согласится на допрос, но потом по ходу дела вдруг откажется отвечать на вопросы, им придется смириться, вне зависимости от того, в каких словах и выражениях задержанный выразит свое нежелание продолжать разговор. Он может произнести: «Я заявляю о своем праве хранить молчание», «Я больше ничего не скажу», «Приведите мне адвоката». Итог все равно один.

Именно поэтому детективы терпеливо ждали.

– Мне скрывать нечего, – наконец произнес молодой человек.

– Вы готовы отвечать на вопросы без адвоката? – снова спросил Уиллис.

– Готов.

– Как вас зовут? – приступил к делу Хэл.

– Энтони Ла-Бреска.

– Где ты живешь, Энтони?

– В Риверхеде.

– А поконкретней? – мягко спросил Браун.

Оба детектива быстро перешли с задержанным на «ты» – это не нарушало его прав, но унижало человеческое достоинство. Обращение на «ты», которое правило Миранды не запрещало, лишало задержанного душевного равновесия. Если вы обращаетесь к человеку на «ты», при этом лишая его аналогичной возможности, вы автоматически:

1) даете понять, что выше собеседника по статусу;

2) лишаете вашу беседу дружеской окраски, меняя ее тон на угрожающий.

– Ну же, Энтони, чего ты молчишь? Где конкретно в Риверхеде ты живешь? – повторил вопрос Уиллис.

– Джонсон-стрит, тысяча восемьсот двенадцать.

– Живешь один?

– Нет, – Энтони помотал головой, – с матерью.

– А что с отцом? Умер?

– Нет, они развелись.

– Сколько тебе, Энтони, лет? – Браун склонил голову набок.

– Двадцать шесть.

– Где работаешь?

– Сейчас – нигде, – выдавил из себя паренек.

– А раньше чем зарабатывал на жизнь? – поинтересовался Уиллис.

– На стройке пахал.

– И давно это было?

– Со мной распрощались в прошлом месяце, – буркнул Энтони.

– Почему?

– Работу закончили, и все – до свиданья.

– То есть после того как это случилось, ты уже не работал, – уточнил Браун.

– Я искал работу.

– Насколько я понимаю, без особого успеха, – усмехнулся Уиллис.

– Ага.

– Расскажи-ка нам о той жестяной коробке, что ты подобрал в парке.

– Чего рассказывать-то? – удивился паренек.

– Ну, для начала нам хотелось бы знать, что там внутри, – спокойно произнес Браун.

– Наверное, бутерброды.

– Бутерброды? – прищурился Уиллис.

– Ну да, – молодой человек недоуменно посмотрел на полицейского, – ведь в такие коробки обычно кладут бутерброды. Ну, или еще какую еду себе на обед. Чего там еще может лежать?

– Это бы нам, Энтони, хотелось услышать от тебя.

– Я считаю, там бутерброды, – промолвил Ла-Бреска.

– Это ты звонил вчера вечером нам в участок? – неожиданно спросил Уиллис.

– Нет.

– Тогда откуда ты узнал, где будет лежать жестяная коробка?

– Мне сказали, – пожал плечами Энтони.

– Кто тебе сказал?

– Да мужик один.

– Какой еще мужик?

– На бирже труда.

– Ну-ка, ну-ка, – подался вперед Уиллис, – с этого места давай поподробней.

– Стою я, короче, в очереди на биржу труда. Я про ту биржу, что на Эйнсли-авеню. У них завсегда куча вакансий на разных стройках, кстати сказать, в прошлый раз я устроился на работу именно там. Вот сегодня как встал утром, так и решил: пойду туда, вдруг чего подвернется. Короче, стою я в очереди, и тут один мужик в ней как щелкнет пальцами и говорит: «Блин, я свой обед забыл в парке». Мое дело маленькое – я стою и молчу. Тут он ко мне поворачивается и говорит такой: «Прикинь, я обед забыл на скамейке в парке». Ну я такой, типа, какая жалость, все дела. Короче, посочувствовал ему. А чего не посочувствовать, когда бедолага без обеда остался.

– Что было дальше?

– Ну, он меня и попросил смотаться за коробкой. Мол, он бы и сам сбегал, да только нога не слушается, болит…

– И ты, конечно же, согласился, – понимающе кивнул Браун. – Незнакомый мужик на Эйнсли-авеню просит тебя сгонять аж до Гровер-парка и принести его коробку с обедом. Ну как тут отказать?!

– Между прочим, я его послал, – ответил Энтони.

– В таком случае что ты делал в парке?

– Ну, я хотел сказать, что послал того мужика только поначалу. Мы разговорились, и он рассказал, как стал колченогим. Оказывается, его ранило во время Второй мировой войны. Рядом с ним взорвался немецкий снаряд, и ногу посекло осколками. Короче, досталось ему – мама не горюй.

– И ты в итоге решил все-таки сбегать за коробкой?

– Нет, в итоге я решил никуда не бегать, – решительно ответил паренек.

– Так как же тебя, в конце концов, занесло в парк?

– Да я ведь вам и пытаюсь это рассказать!

– Тебе стало жалко бедолагу, так? Он хромой, на улице холод собачий – правильно я говорю? – промолвил Уиллис.

– Ну-у… – протянул Энтони. – И да, и нет.

– Ты решил, зачем ему тащиться до парка в такую даль? – подсказал Браун.

– И да, и нет, – повторил паренек. – Я, собственно, о чем? Я ведь этого мужика в первый раз за всю жизнь увидел, какое мне до него дело?

– Значит, так, Энтони, – выдохнул Уиллис. Почувствовав, что вот-вот сорвется, Хэл напомнил самому себе о том, как важно держать себя в руках. Да, допрашивать подозреваемых из-за этого правила Миранды стало ужасно тяжело. Задержанный в любой момент может совершенно легально отказаться отвечать на дальнейшие вопросы. Если сорвешься и наорешь на него, рискуешь поставить крест на всем деле. – Понимаешь, Энтони, – как можно мягче произнес Уиллис, – мы пытаемся установить, как так получилось, что, свернув на дорожку в парк, ты сразу направился к третьей по счету скамейке.

– Я это понимаю, – кивнул паренек.

– Ты познакомился с ветераном, инвалидом войны, так?

– Так.

– И он сказал тебе, что оставил коробку с обедом в парке?

– Вообще-то он сперва не говорил о коробке, – поправил молодой человек, – он сказал, что забыл обед.

– А когда он упомянул о коробке?

– Когда дал мне пять баксов.

– То есть он предложил тебе пять долларов за то, что ты принесешь ему коробку с обедом? Я тебя правильно понял? – уточнил Браун.

– Он не предлагал мне пять баксов, он мне их дал.

– То есть он сунул тебе пятерку и сказал: «Ты не сгоняешь за моей коробкой с обедом?»

– Ну да, – кивнул Энтони. – Заодно он сказал мне, чтоб я шел по дорожке, берущей начало от Клинтон-стрит. Мол, коробка лежит на третьей скамейке.

– И что тебе нужно было сделать с коробкой? – спросил Уиллис.

– Как – что? – удивился паренек. – Отнести ему, само собой. А он пока обещал мое место в очереди посторожить.

– Угу-у, – протянул Браун.

– А чего там такого было в той коробке? – поинтересовался паренек.

– Ничего! – отрезал Уиллис. – Опиши-ка нам этого мужика. Как он выглядел?

– Да обычно.

– Сколько бы ты дал ему лет?

– Лет тридцать пять… – задумчиво произнес Ла-Бреска, – вроде того.

– Рост? Высокий, низкий, средний?

– Высокий. Я бы сказал, метр восемьдесят. Ну, туда-сюда.

– Телосложение? Полное, худое, среднее?

– С телосложением у него было все в порядке, – одобрительно произнес паренек, – плечи что надо.

– То есть телосложения он плотного?

– Я бы сказал, крепкого, – уточнил Энтони, – здоровяк.

– Цвет волос?

– Светлый. Блондин он.

– Усы, борода есть?

– Нет. – Энтони покачал головой.

– Не обратил внимания, какого цвета у него глаза?

– Голубые.

– Шрамы или какие-нибудь другие особые приметы не заметил?

– Нет, – повторил паренек.

– Может, видел у него татуировки?

– Нет.

– А какой у него был голос? – спросил Браун.

– Обычный голос, – пожал плечами Энтони. – Не низкий, не высокий. Обычный, нормальный голос.

– Может, он говорил с акцентом?

– Нет.

– Во что он был одет?

– Коричневое пальто и коричневые перчатки.

– Он был в костюме?

– Что у него там под пальто, я не знаю, – честно признался паренек. – Само собой, на нем были штаны – как без них-то, но какого цвета – я не разглядел. Может, они были частью костюма, может – нет. Не знаю.

– Ладно, хорошо, – махнул рукой Браун. – Шляпа на нем была?

– Шляпы не было.

– А очков?

– И очков тоже.

– Может, ты заметил чего-нибудь особенное?

– Ага, – кивнул Ла-Бреска.

– Что именно?

– У него был слуховой аппарат.

Биржа труда располагалась на углу Эйнсли-авеню и Клинтон-стрит в пяти кварталах к северу от того места, где брала свое начало дорожка, ведущая в парк. В расчете на микроскопический шанс, что мужчина со слуховым аппаратом все еще ждет Ла-Бреску, детективы сели в седан и поехали к бирже труда. Энтони устроился на заднем сиденье, всем своим видом выражая готовность опознать ветерана, в том случае если он все еще там. Ко входу на биржу труда тянулась длинная очередь, хвост которой загибался за угол Клинтон-авеню. Стояли в ней, притопывая ногами, чтобы хоть как-то согреться, крепко сбитые мужчины в рабочих спецовках и кепках. Руки они держали в карманах, а их лица были бледны от холода.

– Думаете, здесь на халяву баксы раздают? – промолвил Ла-Бреска. – Как бы не так! Если тебе нашли работу, изволь им заплатить недельную получку. Впрочем, врать не буду, вакансии здесь отличные. В прошлый раз мне нашли место, на котором я проработал целых восемь месяцев.

– Ветерана отсюда видишь? – перебил его Браун.

– Отсюда не разглядишь. Из машины выйти можно?

– Не вопрос, – кивнул чернокожий детектив.

Машина остановилась у тротуара. Сидевший за рулем Уиллис выбрался из автомобиля первым. Невысокого роста, худой, изящный, он двигался с грацией танцора. Осмотревшись по сторонам холодными, бесстрастными, как у крупье, глазами, он принялся прихлопывать руками в перчатках, дожидаясь, когда из машины выберется Браун. Чернокожий детектив тяжело, словно носорог, вылез наружу, захлопнул за собой дверь, после чего натянул перчатки на свои огромные руки.

– Козырек опустил? – спросил Уиллис.

– Нет, мы же буквально на минуту.

– Лучше опусти. А то оглянуться не успеем, как нам выпишут штраф.

Недовольно заворчав, Браун полез обратно в машину.

– Блин, ну и холодрыга, – поежился Ла-Бреска.

– Это точно, – отозвался Уиллис.

Тем временем Браун опустил солнцезащитный козырек. Оказалось, что к нему резинкой крепится картонка, на которой от руки было написано: «Транспортное средство департамента полиции».

Громко хлопнув дверью, Браун подошел к Уиллису с Ла-Бреской, и они втроем двинулись к очереди. Оба детектива расстегнули пальто.

– Ты его видишь? – спросил Браун у Энтони.

– Пока нет.

Они медленно двинулись вдоль очереди.

– Ну? – вновь подал голос Браун.

– Нет. – Паренек мотнул головой. – Его тут нет.

– Давайте глянем внутри, – предложил Уиллис.

Очередь соискателей тянулась по скрипучей, видавшей виды лестнице к дверям занюханной конторы на втором этаже. В дверь было вставлено матовое стекло, надпись на котором гласила: «Биржа труда „Меридиан”. Работа – наша профессия».

– Видишь его? – спросил Уиллис.

– Нет, – ответил Ла-Бреска.

– Жди здесь! – приказал Хэл, а сам отошел с Брауном на другой конец коридора.

– Что скажешь? – спросил Браун.

– Что мы можем ему предъявить?

– Ничего. – Браун опустил взгляд.

– Вот и я так думаю.

– Может, пустим за ним «хвост»? Как считаешь, оно того стоит? – предложил Уиллис.

– Зависит от того, что решит шеф.

– Почему бы его не спросить?

– Дельная мысль, – кивнул Браун. – Давай займись.

Чернокожий детектив вернулся к Ла-Бреске, а Уиллис, обнаружив чуть дальше по коридору телефон-автомат, тут же позвонил по нему в участок. Лейтенант внимательно выслушал Хэла, после чего спросил:

– Твое мнение о задержанном.

– Я считаю, что он говорит правду.

– То есть ты считаешь, что в очереди и вправду был какой-то мужик со слуховым аппаратом?

– Да.

– Тогда почему он свалил, не дождавшись Ла-Брески? – задал резонный вопрос лейтенант.

– Не знаю, Пит. Просто мне кажется, что Ла-Бреска не при делах.

– Где, ты сказал, он живет?

– Джонсон-стрит, тысяча восемьсот двенадцать.

– Это чья территория? Какого участка?

– Не знаю, – честно признался Уиллис.

– Ладно, сам выясню и звякну им. Может, у них найдется свободный человек для наружки. У нас-то сейчас все глухо – дел непочатый край, – вздохнул лейтенант.

– Так что нам делать с Ла-Бреской? Отпускать?

– Ага, только сперва припугните его чуток – так, на всякий случай. А потом дуйте обратно в участок.

– Ладно.

Уиллис повесил трубку и вернулся к Ла-Бреске с Брауном.

– Все, Энтони, – бросил Хэл, – можешь идти.

– Идти? Куда мне идти? Мне надо снова очередь занимать. Я, между прочим, работу ищу.

– Главное, Энтони, запомни одну вещь, – продолжил Уиллис, пропустив тираду молодого человека мимо ушей, – если что случится, мы знаем, где тебя искать.

– Это вы о чем? Что случится?

– Просто запомни то, что я тебе сейчас сказал.

– Ладно, – кивнул паренек. Немного помолчав, он вдруг произнес: – Слушайте, можно вас кое о чем попросить?

– О чем?

– Можете как-нибудь провести меня без очереди?

– И как мы, по-твоему, это сделаем?

– Ну, вы ведь все-таки полицейские, разве нет? – выпалил Ла-Бреска, заставив Уиллиса и Брауна переглянуться.

Вернувшись в отделение, они узнали, что лейтенант Бернс позвонил в сто пятнадцатый участок, где ему сказали, что свободных людей для установления наружного наблюдения за Энтони Ла-Бреской у них нет. Эта новость никого особо не удивила.

Вечером того же дня распорядитель городского садово-паркового хозяйства Каупер спускался по широкой, отделанной белым мрамором лестнице филармонии. Слева под руку с ним шла жена в норковой шубе и накинутой на голову полупрозрачной, почти невесомой белой шали. Сам Каупер красовался в смокинге и черном галстуке. Впереди него, шагах в четырех, шествовал мэр с женой. Вечер выдался морозный, а на небе не было ни звездочки. И лестница, и тротуар были залиты теплым желтым светом, падавшим из огромных, высотой в два этажа, окон. В тот самый момент, когда Каупер занес левую ногу над очередной ступенькой, он рассмеялся – жена что-то шепнула ему на ухо. С губ распорядителя садово-паркового хозяйства сорвалось несколько облачков пара. Он протянул правую руку к левой, чтобы поправить перчатку, но сделать это не успел, равно как и поставить ногу на нижнюю ступеньку. Студеную тишину вечера разорвали два выстрела, оборвавшие смех чиновника. Рухнув на лестницу ничком, он покатился вниз по ступенькам. Из ран на лбу и щеке лилась кровь. Жена распорядителя закричала, мэр оглянулся посмотреть, что происходит, а ушлый фоторепортер, стоявший на тротуаре, запечатлел для грядущих поколений катящегося по ступенькам Каупера.

Распорядитель садово-паркового хозяйства был мертв задолго до того, как его тело замерло у подножия лестницы.