Пух и прах

III

Кончетте Эспозите Ла-Бреска давно вбили в голову: к неграм хорошо относиться нельзя. Доверять им тоже себе дороже. Ну а ее братья помимо этого усвоили, что черномазых при всяком удобном случае нужно ставить на ножи. Эти уроки жизни они получили в районе трущоб, гетто, населенном преимущественно итальянцами, которое обитатели с иронией и любовью окрестили Парадизо. Кончетта, выросшая в этом, с позволения сказать, райском саду, еще девочкой нередко наблюдала, как ее братья и ребята из района проламывают череп очередному негру. Подобные картины нисколько ее не трогали. Кончетта рассуждала следующим образом: если ты такой идиот, что родился черным, и при этом еще забрел в Парадизо, значит, сам виноват, что тебе раскроили башку.

Кончетта съехала из Парадизо в возрасте девятнадцати лет, когда местный торговец льдом родом из-под Неаполя по имени Кармине Ла-Бреска решил перебраться в Риверхед и предложил руку и сердце ей – самой младшей из дочерей Эспозито. Она с радостью дала согласие. Во-первых, Кармине был хорош собой – бездонные карие глаза, черные вьющиеся волосы, во-вторых, дела у него шли в гору, ну а в-третьих, на тот момент она уже была беременна.

Через семь месяцев после свадьбы она родила сына. Теперь ему шел двадцать восьмой год, и жили они с ним в квартире, располагавшейся на втором этаже. Кроме них, в этом доме жила еще одна семья, занимавшая первый этаж. Через месяц после того как на свет появился Энтони, Кармине вернулся домой в городишко Поццуоли, располагавшийся километрах в двадцати от Неаполя. Поговаривали, что Кармине убили во время Второй мировой войны, по крайней мере, никаких других сведений о его дальнейшей судьбе Кончетта не получала. Впрочем, она достаточно хорошо знала своего мужа и потому была уверена: он до сих пор жив и здравствует где-то в Италии, дела у него идут лучше всех, и он по-прежнему крутит головы молодым девчонкам, а потом брюхатит их в льдохранилище. Именно так произошло с ней, Кончеттой.

Кончетта Эспозита Ла-Бреска по старой памяти не любила негров и не доверяла им. Именно поэтому женщина, мягко говоря, была ошарашена, когда к ней в дом темной, безлунной и беззвездной ночью – в половине первого – заявился чернокожий незнакомец.

– Чего надо? – крикнула она. – Пошел вон.

– Полиция, – произнес Браун и показал удостоверение.

Только после этого Кончетта обратила внимание, что рядом с негром стоит еще один мужчина невысокого роста – белый, узколицый, с карими глазами, глядевшими слишком пристально. Для такого порчу навести – плевое дело.

– Ничего не знаю, проваливайте, – быстро проговорила она, опустив жалюзи на стеклянной двери в ее квартиру.

К двери вела хлипкая лестница, поднимаясь по которой Уиллис споткнулся, едва не сломав себе шею. Со второго этажа открывался вид на внутренний дворик – там росло дерево, обернутое рубероидом. «Бьюсь об заклад, это фиговое дерево, их так всегда на зиму укрывают», – промолвил Браун, когда они поднимались по лестнице. Через весь двор тянулась веревка, увешанная промерзшим нижним бельем. Один ее конец был привязан к ограде маленькой террасы на втором этаже, другой – к шесту на противоположном конце двора. На веранде яростно завывал ветер, норовя скинуть Брауна во двор на увитые виноградными лозами опоры. Чернокожий детектив снова постучал в дверь и закричал:

– Полиция! Вам, дамочка, лучше открыть!

– Sta zitto![3] – крикнула Кончетта и отперла дверь. – Вы хотите перебудить все соседство? Ma che vergogna![4]

– Можно зайти, мадам? – спросил Уиллис.

– Заходите, заходите, – промолвила Кончетта и отступила из прихожей в маленькую кухоньку, позволяя Уиллису и Брауну войти.

– И чего вы хотеть два часа ночи? – осведомилась Кончетта и закрыла дверь, чтобы в дом не задувал ветер.

Кухонька была узкой: вдоль одной стены выстроились плита, холодильник и раковина, противоположную стену подпирал стол с эмалированной поверхностью. У батареи примостился металлический шкаф с приоткрытой дверцей, за которой виднелись банки консервов и упаковки с крупами. Над раковиной висело зеркало, а на холодильнике стояла фарфоровая статуэтка собачки. Над батареей висела картина с изображением Иисуса Христа. Под потолком светила люстра с большим стеклянным абажуром и выключателем на цепочке. Из крана капало. Электрические часы показывали первый час ночи.

– Никаких двух часов ночи нет, – промолвил Браун, – едва перевалило за полночь.

В голосе Артура появились знакомые Уиллису нотки, наличие которых он мог объяснить лишь присутствием миссис Ла-Бреска, если, конечно, дама, стоявшая перед ними, действительно была ею. В который раз Уиллису подумалось, что в Брауна встроен радар, позволяющий безошибочно с расстояния ста метров засечь расиста. Лично Уиллису казалось, что хозяйка смотрит на него с Брауном совершенно одинаково, с равной степенью враждебности. Кареглазая женщина, чьи длинные черные волосы были стянуты в пучок на затылке, глядела на детективов прищурившись, с вызовом. Перед тем как пойти открывать дверь, она накинула мужской халат поверх ночной рубашки. Только сейчас Хэл обратил внимание, что женщина стоит перед ним босая.

– Вы – миссис Ла-Бреска? – уточнил Уиллис.

– Я Кончетта Ла-Бреска. Вы кто такие? – выпалила она.

– Детективы Уиллис и Браун из восемьдесят седьмого участка, – ответил Хэл. – Где ваш сын?

– Спит, – ответила Кончетта. Поскольку женщина родилась в Неаполе и выросла в Парадизо, она тут же решила, что сыну не повредит алиби. – Он был со мной здесь весь вечер. Не за тем пришли.

– Миссис Ла-Бреска, вы не могли бы его разбудить? – попросил Браун.

– Зачем?

– Нам надо с ним поговорить.

– Зачем? – повторила вопрос Кончетта.

– Мадам, – вздохнул Браун, – если хотите, мы можем забрать вашего сына с собой и допросить его в участке. Но подумайте сами, не будет ли нам всем проще, если вместо этого мы прямо здесь и сейчас зададим ему пару вопросов? Ну так как, мадам? Вы за ним сходите?

– Я уже встал, – раздался голос Энтони из соседней комнаты.

– Мистер Ла-Бреска, вы не могли бы подойти сюда к нам? – попросил Уиллис.

– Секундочку, – отозвался молодой человек.

– Он был здесь весь вечер, – повторила Кончетта, однако рука Брауна все же потянулась к кобуре на поясе – кто знает, а вдруг это Ла-Бреска всадил две пули в голову распорядителя садово-паркового хозяйства?

Ждать Энтони пришлось довольно долго. Когда он наконец открыл дверь и вошел на кухню, оказалось, что в его руках лишь пояс от халата, который он тут же при детективах завязал. Волосы на голове паренька были взъерошены, а глаза заспанно смотрели на полицейских.

– Ну, чего еще? – спросил он.

Поскольку расследование шло по горячим следам, а Ла-Бреска официально не являлся задержанным, Уиллис и Браун посчитали излишним зачитывать пареньку его права. Вместо этого Уиллис сразу перешел к делу:

– Где ты был сегодня в половине двенадцатого вечера?

– Здесь, – пожал плечами Ла-Бреска.

– Что делал?

– Спал.

– Когда лег?

– Где-то около десяти.

– Ты всегда так рано отправляешься на боковую? – удивился Браун.

– Да, когда надо вставать спозаранку.

– И во сколько тебе завтра вставать?

– В шесть утра, – вздохнул паренек.

– Зачем так рано?

– Мне на работу.

– Мы думали, ты безработный, – хмыкнул Уиллис.

– А я уже устроился на работу. Как вы ушли, так и устроился.

– И что за работа?

– На стройке. Чернорабочим.

– Тебе помогли на бирже труда? – спросил Хэл.

– Ага.

– Кто ведет строительство?

– «Эрхард энджиниринг».

– Где стройка? В Риверхеде?

– Нет, – Энтони покачал головой, – в Изоле.

– Во сколько ты вернулся домой? – вступил в разговор Браун.

– Значит, та-ак… – протянул Ла-Бреска. – С биржи труда я вышел где-то около часа. Потом пошел в бильярдную на Саус-Лири, раскатал пару партеек с ребятами. Потом часиков в пять-шесть вернулся сюда, домой.

– Что ты делал после того, как пришел домой?

– Он ел, – ответила за сына Кончетта.

– Потом?

– Посмотрел немного телик, потом пошел спать, – пожал плечами паренек.

– Кто-нибудь, кроме матери, сможет подтвердить твои слова?

– Дома, кроме нас с ней, никого не было. Вы ведь об этом спрашиваете?

– Тебе вечером кто-нибудь звонил?

– Нет. – Энтони покачал головой.

– То есть мы просто должны поверить тебе на слово? – фыркнул Уиллис.

– Он говорит правду. Даю слово, – поддержала сына Кончетта.

– Слушайте, я вообще не врубаюсь, чего вам от меня надо, – вздохнул Ла-Бреска. – Я вам все выложил как на духу. Честно-честно. Что вообще случилось?

– Ты новости по телевизору смотрел?

– Не-а, похоже, меня вырубило до новостей. А что? Чего случилось-то?

– Я хожу в его комнату и выключаю свет в десять тридцать, – заявила Кончетта.

– Не знаю, чего там у вас стряслось, но я не имею к этому никакого отношения, – промолвил Энтони.

– Я тебе верю, – кивнул Уиллис. – А ты, Арти?

– Я тоже, – отозвался Браун.

– Но при этом нам нужно тебя кое о чем расспросить, – продолжил Хэл. – Ты это понимаешь?

– Да все я понимаю, – поглядел на него Ла-Бреска, – только вот… Неужели вам это обязательно делать посреди ночи? Мне ведь завтра с утра на работу.

– Давай ты нам еще раз расскажешь про того мужика со слуховым аппаратом, – как можно мягче попросил его Уиллис.

Детективы допрашивали Ла-Бреску еще как минимум час пятнадцать и под конец поняли, что выбор у них небогат: либо паренька надо арестовывать и предъявлять ему какое-нибудь обвинение, либо махнуть на него рукой и на некоторое время просто забыть о существовании Энтони. Звонивший в участок незнакомец ясно сказал: «Я не один», о чем Клинг не преминул поставить в известность всех детективов участка. Преступник сам признался, что у него есть подельники, и потому Уиллис и Браун так долго мучили Ла-Бреску вопросами, вместо того чтобы давно уже оставить в покое. Настоящий детектив, напав на след, сразу это чувствует, а Ла-Бреска не был похож на преступника. Именно об этом Уиллис сказал лейтенанту еще днем, и в результате полночного допроса его мнение не изменилось. Впрочем, если в убийстве Каупера замешана банда, имеет ли полиция право исключить вероятность того, что один из ее участников – Энтони? Мальчик на побегушках, шестерка, расходный материал – такого не жалко, если его задержат легавые. Если это правда, значит, Ла-Бреска детективам лгал.

Что ж, если он лгал, то делал это мастерски. Парень глядел на полицейских невинными голубыми глазами, и ледяные сердца легавых таяли от рассказов Энтони о том, как он рад новой работе, как специально отправился в постель пораньше: ведь это так важно – восемь часов полноценного сна (в здоровом теле – здоровый дух, а он – дышащий жизнью американец во втором поколении)… Впрочем, имелся и другой вариант. Допустим, Энтони лжет. Да, детективы пока не смогли поймать его на лжи, не смогли выявить ни малейших противоречий в описании странного незнакомца, с которым он познакомился у биржи труда. Да, паренек практически слово в слово повторил полицейским все то, что рассказал им утром. И все же, если он лжет, можно ли допустить, что незнакомец, звонивший в полицейский участок, и Ла-Бреска – одно и то же лицо? Тогда получается, никакой банды вообще нет, а есть преступник-одиночка, амбициозный, честолюбивый убийца, маленькой ложью пустивший полицию по ложному следу. Ведь если незнакомец, звонивший в участок, и Ла-Бреска – одно и то же лицо, логично предположить, что он же является и человеком, всадившим две пули в голову Каупера. В этом случае детективам следует доставить лгунишку в участок, где и предъявить обвинение в убийстве. А потом найти доказательства, найти хоть что-нибудь, иначе они будут посмешищем уже на предварительном судебном слушании.

Порой от тебя отворачивается удача.

Детективы допрашивали Энтони час с четвертью, хитрили, расставляли ловушки, пытались выбить Ла-Бреску из колеи. Они действовали многократно опробованным методом: Браун задавал вопросы, а Уиллис язвительно комментировал ответы паренька. Все напрасно. В конечном итоге полицейские не узнали ничего нового. Все было точно так же, как и днем, с одним отличием – Каупера уже убили. Наконец детективы поблагодарили Кончетту за гостеприимство, пожали руку ее сыну, извинившись за то, что выдернули его из постели, пожелали ему удачи на новой работе и, попрощавшись, вышли на веранду. Спускаясь по хлипкой лестнице, полицейские услышали, как позади щелкнул замок – миссис Ла-Бреска запирала за ними дверь. Миновав двор, они вышли на изъеденную рытвинами улицу, на противоположной стороне которой их ждал припаркованный полицейский седан.

После того как Уиллис завел двигатель и включил обогреватель, напарники заговорили – им хотелось обменяться мнениями о дальнейших действиях. В итоге они решили попросить у лейтенанта разрешения прямо с утра поставить телефон Ла-Брески на прослушивание.

После этого они поехали в участок.

В переулке, где лежал Карелла, завернувшись в изорванное пальто, было темно и холодно. Снег, выпавший в конце февраля, давно сгребли в сугроб, громоздившийся теперь у кирпичной стены. Сейчас его, словно короста, покрывал тонкий слой черной грязи, надежно въевшейся в некогда белую поверхность. Перед выходом Карелла надел два комплекта термобелья и стеганую фуфайку. Кроме того, в карман фуфайки Стивен сунул грелку для рук, и теперь от нее исходило тепло. И все равно в драном пальто он страшно мерз.

Из-за маячившего напротив сугроба Карелле было еще холоднее. Он ненавидел снег. Да, конечно, мальчишкой он катался на санках и валялся в снегу, но сейчас, ввиду его нынешнего положения, эти воспоминания казались Стивену надуманными, принадлежащими кому-то совершенно другому. Сейчас снег вызывал лишь омерзение. Что в нем хорошего? Люди машут лопатами, сгребают в сугробы, а потом приезжают коммунальщики, грузят снег в машины и вываливают его в реку Дикс. От снега сплошной геморрой.

Как, собственно, и от этой операции.

Ситуация на самом деле была весьма забавной.

Именно в силу этого забавного аспекта Карелла сейчас лежал в промерзшем темном переулке, хотя погода стояла такая, что хозяин собаку на улицу не выгонит. Само собой, он выполнял приказ своего непосредственного начальника, лейтенанта Питера Бернса. Питер славный малый! Между прочим, как-нибудь вечерком сам бы мог прийти поваляться в холодном темном переулке. Было бы понятно, если Карелле предстояло предотвратить ограбление банка, накрыть международный наркосиндикат или изловить маньяка-насильника. Но он лежал в холодном темном переулке потому, что кто-то поджег двух бомжей, – и в этом заключался весь комизм ситуации. Само собой, в том, что бедняг подожгли, нет ничего смешного. Это дело серьезное. Комизм заключался в том, что закон ни с того ни с сего вдруг встал на защиту бездомных бродяг. Сколько себя помнил Карелла, полиция вела бескомпромиссную войну с бродягами: их арестовывали, бросали за решетку, выпускали, арестовывали снова – и так до бесконечности. И вот теперь появились доброхоты, решившие предать бомжей огню и очистить от них улицы. Что в ответ сделала полиция? Немедленно снарядила на поимку преступников-поджигателей ценного сотрудника – пусть поваляется в холодном темном переулке, любуясь покрытым грязью сугробом. Бред какой-то. Смех, да и только.

В работе полицейского вообще много забавного, просто обхохочешься.

Само собой, валяться в переулке и околевать от холода куда веселее, чем лежать в теплой постели рядом с любимой и любящей женой. Это настолько прикольно, что Карелле захотелось расплакаться. Он подумал о Тедди, лежащей одиноко в постели: черные волосы разметаны по подушке, на губах играет полуулыбка, нейлоновый пеньюар задран, обнажая изгиб бедра… Господи, да я же сейчас дуба дам в этом сраном переулке, а жена узнает об этом только утром… Моя родная жена! Она прочтет обо мне в газетах… Увидит мою фамилию на четвертой странице… Она…

На другом конце переулка раздались шаги.

Карелла подобрался, отпустил грелку и скользнул рукой к холодной стальной рукояти служебного револьвера. Вытащив его из кобуры, принялся ждать. Звук шагов приближался.

– Вот он, разлегся, – раздался чей-то молодой голос.

– Ага.

Карелла терпеливо ждал. Смежив веки, он лежал в дальнем углу переулка, притворяясь, что спит. Палец лег на предохранитель – всего на волоске от спускового крючка.

И тут Кареллу двинули ногой.

– Подъем! – раздался голос.

Карелла рванулся – увы, недостаточно быстро. В тот самый момент, когда он оттолкнулся от земли, одновременно выхватывая револьвер, ему на пальто, прямо на грудь, полилась какая-то жидкость.

– Выпей за наше здоровье! – крикнул кто-то из юнцов.

Карелла увидел, как вспыхнул огонек спички, и в следующую секунду его охватило пламя.

Он мгновенно осознал происходившее. Сперва почувствовал запах: бензиновую вонь, которую источало пальто, не перепутаешь ни с чем. Огонек вспыхнувшей спички в темноте аллеи показался слепяще ярким, в сочетании с запахом бензина он вселял трепет. Словно два электрических разряда прошлись от висков, встретившись на затылке, – это было понимание того, что́ произойдет в следующую секунду. Вспыхнуло пламя, охватившее грудь, протянувшее жгучие языки к лицу. Потрясения от случившегося не было, был лишь ужас.

Стив Карелла отреагировал примерно так же, как кроманьонец, который впервые слишком близко подошел к огню и вдруг обнаружил, что пламя может превратить в жаркое не только дичь, но и людей. Он выронил револьвер, прикрыл лицо руками, резко крутанулся и, подчиняясь инстинкту, бросился к покрытому грязью сугробу напротив. О своих обидчиках Стив не думал, лишь краешком сознания зафиксировал, что они бегут прочь из переулка, весело хохоча. В голове лихорадочно бились мысли: «Огонь! Жжется! Скорее! Потушить! Скорее! Огонь!» Карелла всем телом нырнул в сугроб, продолжая изо всех сил прижимать руки к лицу. Он ощущал, как огонь жадно лижет тыльную сторону ладоней, чувствовал омерзительный запах паленых волос и горелой плоти, и тут же райской музыкой раздалось шипение – пламя соприкоснулось со снегом. Стивена окутало клубами пара. Снег… Прекрасный, чудесный, роскошный, холодный снег… Как же приятно по нему кататься всем телом… Карелла понял, что в глазах стоят слезы. Долго, очень долго он лежал, тяжело дыша, зарывшись лицом в сугроб, и ни о чем не думал.

Наконец он встал, с трудом поднял брошенный револьвер и, медленно переставляя ноги, двинулся к выходу из переулка. Рассмотрев в свете фонаря свои руки, Карелла перевел дыхание, после чего отправился к телефону-автомату, стоявшему на следующем перекрестке. Позвонив в участок, он сказал дежурному сержанту Марчисону, что наживка сработала, но у него обгорели руки и ему нужна скорая, чтобы добраться до больницы.

– С тобой все в порядке? – спросил Марчисон.

– Да, Дэйв, все нормально, – ответил Карелла, еще раз посмотрев на свои руки.