Пушкин без глянца

«Об Пушкина!»

Спириты уверяют: самый нервный и недоброжелательный дух, который с порога начинает огрызаться и сквернословить, когда его вызывают и принимаются допытывать, — Пушкин. Наше всё! Солнце! Многие дивятся. Озадачены. Но опытного спирита не смутишь. Да и простому смертному, поразмыслив, нетрудно догадаться: задергали покойника, за…

Был такой анекдот в советское время. Попадает на тот свет новичок, осматривается. Видит — кругом прежние покойники лежат, время от времени ворочаются. Загробный дух ему поясняет: мол, те, кого на земле поминают, те и ворочаются. «А это что за два пропеллера?» — изумленно спрашивает новенький. «А это Петька и Василь Иваныч!» Сейчас, поди, у Петьки с Василием Ивановичем передых настал (разве что какой Пелевин вспомнит!), а вот уж кто неустанно обороты накручивает, так это наш Александр Сергеевич, «милый», как какой-нибудь турбогенератор (прости, Господи!). В юбилейные годы и вовсе на износ.

Один пушкинист рассказывал как-то, уж не знаю из каких источников, что в Интернете ежедневно (!) появляется девять новых (якобы) статей о Пушкине, а каждый десятый день — десять! Год, тогда, впрочем, был именно юбилейный, да особенно круглый к тому же, но пушкинисты и ныне не унимаются. И благо бы только они — всё же народ серьезный, почтительный и добросовестный. Исполать им! А сколько разнородных любителей и любительниц! То допишут за Пушкина что-нибудь, то, напротив, опровергнут каноническое прочтение. А есть еще восторженные «училки», заходящиеся в истерике от одного только имени Пушкина; есть многомиллионная армия их озлобленных учеников, зубрящих «мороз и солнце, туча мглою». Есть авторы учебников, журналисты, публицисты, писатели, поэты (профессионалы и графоманы, последние особенно охочи с Пушкиным пообщаться). Любят Пушкина президенты и мэры, сенаторы и депутаты, министры и их подчиненные. Индекс цитирования зашкаливает! Простой народ, и тот всегда, к случаю и нет, Пушкина помянет.

У Хармса, помните? Выходит Пушкин на сцену, спотыкается, падает. За ним выходит Гоголь, спотыкается об Пушкина, падает, восклицает: «Об Пушкина!» Пушкин поднимается, идет дальше, спотыкается об Гоголя, падает, восклицает: «Об Гоголя!» Гоголь поднимается, и т. д. Только и слышно всю дорогу: «Об Пушкина!» — «Об Гоголя!» — «Об Пушкина!» Так и мы — всё об Пушкина да об Пушкина! И за что его, бедного, пинаем всечасно и прилюдно? Чем, бедолага, провинился?

«Я лиру посвятил народу своему! А. С. Пушкин»[1] — сам, своими глазами видел такую растяжку на Остоженке в Москве 1999 года. А знакомые говорят, видели и такое: «Умом Россию не понять… А. С. Пушкин»[2]. Кажется, на Арбате. Похоже, чиновные ревнители русской словесности в буквальном смысле поняли слова Аполлона Григорьева[3]. Тут только и становится ясно, почему «быть знаменитым некрасиво» (А. С. Пушкин. А почему бы и нет? Пастернак не обидится).

Любовь к Пушкину — наша национальная болезнь. Мы все заражены ею с детства. С молоком матери. И ничего с этим не сделаешь: «Любви все возрасты покорны»! Но только вот что мы любим? Одни говорят — гармонию. Другие — ум. Третьи — свободу духа («Пушкин, тайную свободу пели мы вослед тебе». А. С. Пушкин, он же А. А. Блок). Четвертые за ними всё это бездумно повторяют, твердят, талдычат.

«Об-Пушкина, об-Пушкина, об-Пушкина».

Национальный «бо-бок» такой[4].

«Пу-Пук»!

Пушкин у всех на устах — и непонят. Даже не прочитан толком.

«Выпьем, добрая подружка бедной юности моей». Это Пушкин няне своей говорит — слышим мы со школьной скамьи, забывая, что «бедная юность» Пушкина протекала «в садах Лицея», «под сенью дружных муз», хоть и в селе, да всё же — в Царском! И где там милейшая Арина Родионовна «подружкой» вместе с юными лицеистами скакала?

«Спой мне песню, как синица тихо за морем жила». Это, говорят, Арина Родионовна сказки Пушкину рассказывала. Простите, какие «сказки», когда черным по белому написано: «Спой мне песню» Ну, это так, отвечают, для красного словца, а на самом-то деле — сказки! «Сказки А. С. Пушкина», должно быть.

Или еще: «Наша ветхая лачужка и печальна и темна». Это он про Михайловское так, объясняют. Как бы ни был скромен барский дом в Михайловском, но все же нашлось там место и рабочему кабинету поэта, и гостиной с бильярдом, и столовой с фарфором, и девичьей, «Царей портреты на стенах» — не так чтобы «лачужка». Что уж говорить о понимании даже не философского смысла этого стихотворения, нет, а просто — его содержания в целом. О чем оно?

Трагедию несостоявшейся судьбы, когда вокруг только хаос снежной бури, вой и плач, когда даже родной, любимый человек тебя не слышит, погруженный в дремоту-забытье, когда вместо песни доносится лишь монотонное жужжание веретена и остается только пить горькую, — весь этот ужас безысходности, охвативший лирического героя, преподносят как простенькую лубочную картинку из серии «Пушкин и няня». Да, конечно, все это написано в Михайловском, под впечатлением от той тоскливой и одинокой жизни в заметенной снегами русской деревне, и, несомненно, был этот жуткий зимний вечер, с темнотой, с разбушевавшейся за окнами стихией, с клюющей носом Ариной Родионовной, но стихотворение-то совсем о другом! Из реальных картин и впечатлений Пушкин создал образ колоссального философского содержания, пронзительной лирической силы, а вовсе не «фотографию на память». Стихотворение названо «Зимний вечер», а не «Зимний вечер в Михайловском». Как говорится, почувствуйте разницу!

И так почти с каждой строкой Пушкина! Чем чаще она звучит, тем меньше ее понимают.

То же и с жизнью Пушкина. Сколько написано прекрасных и достоверных биографий, начиная с добросовестного труда П. В. Анненкова и вплоть до Ю. М. Лотмана! Сколько разнообразнейших сборников воспоминаний! Сколько частных исследований, посвященных отдельным эпизодам и самым мелким подробностям, читая которые невольно вспоминаешь язвительное замечание П. А. Вяземского: «Странный обычай чтить память славного человека, навязывая на нее и то, от чего он отрекся, и то, в чем неповинен он душою и телом. Мало ли что исходит от человека! Но неужели сохранять и плевки его на веки веков в золотых и фарфоровых сосудах?» Фильмы многочасовые — художественные и научно-популярные. Радиопередачи. Сотни школьных часов. А спроси любого (не специалиста), что он знает о Пушкине, и кроме того, что «за народ и против царя» да погиб на дуэли, «пал, оклеветанный молвой» (А. С. Пушкин под псевдонимом М. Ю. Лермонтов), ничего внятного не ответят. Продвинутые вспомнят еще «донжуанский список» поэта.

«В СССР две партии, — шутили острословы в застойные времена, — одна за Ленина, другая — за Пушкина». (Потом, в перестроечные годы, Юрий Мамин снимет на этот сюжет замечательный фильм «Бакенбарды».) Не канонизированный церковью, Пушкин стал иконой советского сознания. Ей равно поклонялись и коммунисты (за «рабство павшее и павшего царя»), и диссиденты (за «тайную свободу»), и весь советский народ (особливо за: «Выпьем с горя!»).

На могиле Пушкина, как возле святых мощей, — толпы паломников. Святые Горы переименовали в Пушкинские Горы. Царское Село — в Пушкин. В каждом городе — улица Пушкина. Библиотека им. А. С. Пушкина. Театр им. А. С. Пушкина. Бригада. Совхоз. ДК.

В каждом доме — портрет: в «огоньковской» ли репродукции, бюстом ли на столе, медальоном на стенке, да просто — на школьной тетрадке для чистописания.

Памятники Пушкину растут как грибы: и там, где Пушкин был, и там, где не был, и там, где даже не мечтал быть.

Образ Пушкина зализали до глянца. Имя Пушкина истерли до немоты.

А что было с теми, кто пытался вернуться к живому Пушкину? Даже невинное документальное повествование В. В. Вересаева «Пушкин в жизни», поначалу воспринятое с симпатией, вскоре вызвало настороженность и недовольное бурчание. Сколько лет не переиздавалось! Несчастный А. Терц (А. Д. Синявский), уже отсидевший свое в лагерях, ославленный и оплеванный, чего только не выслушал от разъяренных пушкинофилов за «Прогулки с Пушкиным»! Уже в годы «незабвенной гласности»!

Впрочем, пришла свобода. Настоящая, явная, вовсе не «тайная». Свобода слова и свобода действий. Рынок и приватизация. «О такой свободе не мечталось, от такой свободы не спалось» (А. С. Пушкин-Манцов). И начался тотальный «Мойпушкин» — безответственный и беспринципный. Безжалостный и беспощадный.

Всяк кроил Пушкина на свой лад. Кто с широкими скулами, кто с узкими глазами, кто и вовсе с бородой. На бумаге и в камне. Из засушенных цветов и из янтаря. На монетах, на медалях, на почтовых марках. На маковом зерне и во весь фасад небоскреба. Вручную и в цифре. Виртуально и онтологически. Наконец, отлили фигурную бутыль и заполнили исконным национальным напитком — апофеоз формы и содержания!

Выпьем с горя!

Где же Пушкин?

А Пушкин — в стихах. В письмах. В документах. В воспоминаниях современников.

И — как ни странно — в сердце каждого русского человека.

В этой книге известные, неоднократно изданные и переизданные воспоминания современников о Пушкине, его автохарактеристики, стихи и заметки биографического содержания скомпонованы так, чтобы лицо, личность Пушкина, знакомые со школы факты жизни поэта предстали как бы под увеличительным стеклом. Тексты воспоминаний послужили материалом для некоей иной целостности. Изъятые из них фрагменты собраны в тематические блоки, позволяющие взглянуть на Пушкина с пристальной определенностью, без лишних слов, охов и ахов, восхищении и сожалений, без комментариев и оценок, без фона и какофонии. Но это — не исследование. Скорее — еще одна попытка описать неописуемое. Здесь только то, что непосредственно касается Пушкина, и только факты — из первых уст. Своего рода экстракт воспоминаний. Tinctura memoria. Лекарство от глянца[5].

Павел Фокин