Пушкин и его современники

О "ПУТЕШЕСТВИИ В АРЗРУМ"

1828 год был тяжелым годом в жизни Пушкина. Дело о распространении стихов "Андрей Шенье" (март 1828 г.), расследование "по высочайшему повелению" "по жалобе, принесенной крепостными людьми митрополита Серафима" о развращающем влиянии на них "Гавриилиады" (июнь-июль), кончившееся установлением секретного надзора (август), допросы Пушкина, подписка в том, чтобы он ничего не выпускал без цензуры (август); с другой стороны идеологическая ссора с Катениным, в "Старой были", посвященной Пушкину, обвинявшим его в лести самодержцу, - Катениным, являвшимся одним из представителей старых друзей, - таков этот мучительный год.

На просьбу Пушкина об определении его в действующую против турок армию - следует ледяной "высочайший" отказ (20 апреля). На завтра следует просьба Пушкина об отпуске на 6-7 месяцев в Париж. Через 2 дня получен отказ. Желание ехать либо в Грузию, либо в чужие края засвидетельствовано еще в письме к брату от 18 мая 1827 г. Одновременно и Вяземский приходит к дилемме: "или в службу или вон из России". Желанием "экспатриироваться" проникнуты письма П. А. Вяземского к А. И. Тургеневу 1827-1829 гг. [1]

Не прося более разрешения властей, Пушкин 5 марта 1829 г. берет подорожную в Тифлис и 1 мая выезжает в Грузию. Между тем уже 22 марта Бенкендорф сообщает о его поездке с.-петербургскому военному генерал-губернатору и делает распоряжение о слежке. Этим объясняется как усиленная слежка во все время пребывания Пушкина на Кавказе, так и то обстоятельство, что Паскевич разрешил Пушкину прибыть в действующий корпус: без сомнения, причиной была не только надежда самолюбивого Паскевича, что Пушкин воспоет его подвиги, но и удобства непосредственного наблюдения над опальным поэтом.

Между тем не следует забывать намерения - ехать либо в Грузию, либо "вон из России". Здесь, может быть, особое значение приобретает фраза в письме Вяземского к жене от 7 мая 1828 г. (т. е. уже после отказа Пушкину в разрешении поездки на театр военных действий и в Париж) : "Пушкин едет на Кавказ и далее, если удастся". Слова "далее, если удастся", могут означать самый театр военных действий (Закавказье), хотя следует отметить, что на языке того времени театр этот был именно "на Кавказе". Быть может, слова "и далее" имеют здесь более широкое значение.

В "Путешествии в Арзрум" (глава 2) есть место, показывающее, как мысль о "загранице" сочеталась с путешествием в Арзрум. "Вот и Арпачай", - сказал мне казак. Арпачай! наша граница! Это стоило Арарата... Никогда еще не видел я чужой земли. Граница имела для меня что-то таинственное; с детских лет путешествия были моею любимою мечтою. Долго вел я потом жизнь кочующую, скитаясь то по Югу, то по Северу, и никогда еще не вырывался из пределов необъятной России. Я весело въехал в заветную реку и добрый конь вынес меня на турецкий берег. Но этот берег был уже завоеван: я все еще находился в России".

Недозволенная поездка Пушкина входит в ряд его неосуществленных мыслей о побеге.

П. А. Вяземскому принадлежит точная формулировка отношения к кампаниям 1828-1829 гг. группы недовольных: "Война турецкая не дело отечественное, она не русская брань 1812 года". У Вяземского это отношение было резко выражено. В письме к жене от 18 марта 1828 г. он пишет: "У нас ничего общего с правительством быть не может. Je n'ai plus ni chants pour toutes ses gloires, ni larmes pour tous ses malheurs" ("У меня нет ни песен для всех его подвигов, ни слез для всех его бед" [2]). Если отношение Пушкина к кампаниям 1828-1829 гг. выражает * я формулою:

* "А. П. Ермолов. Материалы для его биографии, собранные М. Погодиным". M., 1864, стр. 413.

то все же взгляд на завоевательные войны 1828-1829 гг. как на дело "правительственное, а не отечественное", характерен и для Пушкина в том смысле, что он был несогласен не столько с войною, сколько с теми, кто ее вел, и с тем, как ее вели. В этом смысле как нельзя более показательно, что в самом начале своей поездки Пушкин делает крюк в "200 верст лишних" [4] (что вовсе не так обычно при тогдашнем способе передвижения), чтобы увидеться с вождем недовольных - только что уволенным в отставку опальным Ермоловым. Приведенные Пушкиным в тексте "Путешествия" разговоры с Ермоловым противоречат его же словам о том, что "о правительстве и политике не было ни слова". Характерно, что, по позднейшему свидетельству Погодина, Ермолов категорически отказался рассказать "о предметах разговоров с Пушкиным". *

О том, каких непосредственных отзывов ждали от Пушкина в связи с войною официальные круги и как они были разочарованы, свидетельствует статья Булгарина 1830 г. ("Северная пчела", 22 марта 1830, № 35): "Итак надежды наши исчезли. Мы думали, что автор Руслана и Людмилы устремился за Кавказ, чтоб напитаться высокими чувствами поэзии, обогатиться новыми впечатлениями и в сладких песнях передать потомству великие подвиги русских современных героев. Мы думали, что великие события на Востоке, удивившие мир и стяжавшие России уважение всех просвещенных народов, возбудят гений наших поэтов, - и мы ошиблись. Лиры знаменитые остались безмолвными, и в пустыне нашей поэзии появился опять Онегин, бледный, слабый... сердцу больно, когда взглянешь на эту бесцветную картину".

Отклика на военные события требовала вся официальная и военная среда. Так, например, официальный военный корреспондент "Северной пчелы" И. Радожицкий, описывая занятие Арзрума, так кончает свою корреспонденцию: "Дальнейшие подробности об Арзруме, ежели буду иметь время, сообщу вам в последующих письмах; но скажу вам, что вы можете ожидать еще чего-либо нового, превосходного от А. С. Пушкина, который теперь с нами в Арзруме" ("Северная пчела", 22 августа 1829, № 101). Стихотворения Пушкина, прославляющие победы, были поставлены в официальный порядок дня.

Между тем непосредственно вывезенные поэтом из военного лагеря произведения говорят не только о "неисполнившихся надеждах", но и о прямой полемике. Таковы стихотворения "Из Гафиза" и "Делибаш". Первое, опубликованное в 1830 г., вызвало ядовитую рецензию "Вестника Европы", показывающую, что значение даты стихотворения: "Лагерь при Евфрате" отлично было понято критикой: "Стишки из Гафиза, на коих значится в подписи: Лагерь при Евфрате, показывают, что наш любимый Поэт вывез кое-что и из-за Кавказа, на утешение наше" ("Вестник Европы", 1830, № 3, стр. 248).

Оба стихотворения, под которыми имеются авторские даты, под первым "5 июня 1829 г. Лагерь при Евфрате", под вторым "7 сентября 1829 г." - даты, подчеркивающие, что это непосредственный поэтический отклик на военные события, до сих пор не анализировались. Между тем оба бесконечно далеки от военных од. Более того, вместо обычных воинственных обращений, свойственных этому роду произведений, оба стихотворения содержат призывы противоположного свойства, - к миру. Первое стихотворение носит мнимый заголовок "Из Гафиза", преследующий цели не столько восточной стилизации, как это принято думать, сколько политической осторожности:

Персидская окраска стихотворения дана заглавием ("Из Гафиза"), а также названием Карабаха ("карабахскою толпой"; первоначальный вариант: "христианскою толпой"). Правда, конкретная дата, отлично оцененная рецензентом "Вестника Европы", лишала убедительности персидский классический колорит, но все же явная демонстративность лирической темы была этим ослаблена. Однако в стихотворении "Делибаш" повторяется тот же призыв, но уже с конкретными чертами турецкой кампании и по отношению к обеим враждующим сторонам:

Главный же пункт несогласия с требованиями официальной среды и критики был в самом жанре: вместо оды была дана жанровая батальная сценка, в которой лапидарная поэтическая точность и непосредственность к концу переходят в иронию:

Здесь нейтралитет поэтического наблюдателя явно переходит в сатирическое "равнодушие" поэта.

Таковы непосредственные отклики на военные события. Сразу же после заключения мира Пушкин пишет "Олегов щит", стихотворение, в котором упрек Дибичу за нерешительность действий вырастает в сатиру классического непроницаемого стиля * (ср. другой пример этого сатирического жанра: классическая и вместе конкретная личная сатира "На выздоровление Лукулла").

* Ср. Н. И. Черняев. Критические статьи и заметки о Пушкине. Харьков, 1900, стр. 339-364.

Таким образом, непосредственный отклик на военные события 1829 г. маленькая сатирическая трилогия: "Из Гафиза", "Делибаш", "Олегов щит". Первые две части этой трилогии содержат призывы к миру и иронический протест против войны.

Рукописи "Путешествия в Арзрум" распадаются на две группы: к 1829 г. относится текст, который условно можно назвать "Путевыми записками". Именно с подзаголовком: "Извлечено из путевых записок" был напечатан Пушкиным отрывок "Военная Грузинская дорога" в "Литературной газете", 1830, № 6. Факсимиле рукописи отрывка с цензурными изъятиями, поправками и искажениями были воспроизведены в "Историческом вестнике", 1899, кн. 5, стр. 29-68 (ныне рукопись в Пушкинском доме, Лицейский фонд автографов Пушкина).

В "Литературной газете" текст отрывка подвергся еще авторской правке: частично переработаны и сокращены два абзаца. Среди сокращений выброшена цитата из Рылеева:

Хотя последнее сокращение сделано автором, вероятно, из соображений цензурной осторожности, но восстанавливать цитату ввиду переработки всего абзаца было бы произвольным. Ни абзац, ни цитата не подверглись цензурным изменениям.

К первой группе текстов прежде всего относится рукопись Ленинской библиотеки № 2383 (35 страниц текста, бумага 1828 г., из них первые пять беловые, остальные - черновые). Сюда же примыкает одна страница из собрания А. Ф. Онегина, Puschkiniana, № 2, - отрывок из 5-й главы (ныне в Пушкинском доме). Эти записи явились материалом, использованным при работе над "Путешествием в Арзрум", вошли не полностью и подверглись переработке.

К группе текстов собственно "Путешествия" относится чистовая рукопись его (Ленинская библиотека, № 2383). Рукопись является текстом, подготовленным для отдельного издания, включающим "Предисловие" и "Приложения к Путешествию в Арзрум".* В этом убеждает "обложка" "Предисловия", на которой рукою Пушкина, с его же графическим начертанием типографских концовок обозначено:

ПРЕДИСЛОВИЕ

1835 СПБ

Весь текст, за исключением отрывка, совпадающего с "Военной Грузинской дорогой", и "Приложений", написан рукою Пушкина на бумаге 1834 г. Названный отрывок - писарская копия отрывка, напечатанного в "Литературной газете", на бумаге 1830 г.; "Приложения" - на бумаге без водяных знаков. Самое заглавие: "Приложения к Путешествию в Арзрум" с концовкою написано рукою Пушкина на отдельном листе, в соответствии с планом издания отдельною книгою. "Приложения" составляют: обширное извлечение на французском языке: "Notice sur la secte des Yйzidis" ** и "Маршрут от Тифлиса до Арзрума" на отдельном листке, написанный рукою Пушкина и переписанный писарем непосредственно после "Notice".

* См. мою статью "Путешествие в Арзрум". А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в шести томах, т. VI. М.-Л., 1931, стр. 298 ("Путеводитель по Пушкину").

** "Notice" - перевод из книги Gardzoni: "Description de pachalik de Bagdad", Paris, 1808. Источник впервые указан в книге "Рукою Пушкина. Несобранные и неподготовленные тексты". Подготовили к печати и комментировали М. А. Цявловский, Л. Б. Модзалевский и Т. Г. Зенгер. М.-Л., 1935.

К этой же группе текстов относится вариант "Предисловия" на листах 271-2-71 рукописи № 2387Б Ленинской библиотеки, на бумаге со знаками 1834 г., а также цензурный экземпляр рукописи "Предисловия" (цензурное разрешение 28 сентября 1835 г., цензор В. Семенов), находящийся в Париже.

"Предисловию" Пушкин придавал, по обстоятельствам опубликования, совершенно особое значение, чем и объясняется последняя фраза "Предисловия": "...решился напечатать это предисловие и выдать свои путевые записки", где подчеркивается особое, самостоятельное значение именно вводных объяснительных строк публикации.

"Путешествие в Арзрум во время похода 1829 г.", несмотря на намерение Пушкина издать ею отдельной книгой и шаги, предпринятые с этой целью, было им напечатано (с "Предисловием") только в первой книге "Современника" 1836 г.

Впоследствии текст Пушкина печатался обычно так: в основу брался первопечатный текст "Современника" и к нему в разных местах делались дополнения по I группе текстов ("Путевые записки 1829 г."). Оставляя в стороне вопрос о том, можно ли в окончательный текст произведения, написанного в 1835 г., вносить произвольные и случайные дополнения по черновым записям 1829 г., когда замысел "Путешествия" еще никак не был оформлен, - следует указать, что выбор первопечатного текста "Современника" крайне неудачен. Текст этот печатался явно без авторской корректуры. [5] Так объясняются знаменитые географические и фактические "ошибки" Пушкина: написание названия Тифлиса Тбимикалар (глава 2) и эпизод главы 5-й о Мушском паше, который "приезжал к графу Паскевичу просить у него места для своего племянника". Е. Г. Вейденбаум первый указал на неправильность написания и на ошибку в изложении эпизода о Мушском паше, который, напротив, просил Паскевича об устранении своего племянника.

Между тем в чистовой рукописи "Путешествия", подготовленной Пушкиным к отдельному изданию, ошибок этих вовсе нет.

Написание грузинского названия у Пушкина "Тбилис-Калар", * а о Мушском паше сказано, что он приезжал к Паскевичу "просить у него места своего племянника". Таким образом, единственно правильным является печатание "Путешествия" по беловой рукописи [6] (ранее не подвергавшейся обследованию настолько, что невключенным оказался целый эпизод в конце главы второй, не делавший в текст "Современника"). Помимо правильного текста, эта рукопись важна еще в отношении конструкции: текст разбит на множество абзацев. Деление на главы, по-видимому, произведено Пушкиным перед самым печатанием в "Современнике", но абзацы, имеющие смысловое значение, должны быть сохранены.

Вместе с тем из "Путевых записок" должны быть взяты первые четыре страницы, начинающие произведение. Они перебелены Пушкиным, касаются посещения А. П. Ермолова и выпущены явно по цензурным причинам, причем пропуск отмечен дважды точками в начале печатного текста "Современника":

"...Из Москвы поехал я на Калугу, Белев и Орел, и сделал, таким образом, 200 верст лишних, за то увидел * ... Мне предстоял путь через Курск и Харьков" и т. д.

* Ср. неверное написание в официальных "Mйmoires historiques et gйographiques sur les pays situйs entre la Mer Noire et la Mer Caspienne", а Paris, 1797; p. 53: Tbilis-Cabar.

"Путешествие в Арзрум" было написало в 1835 г. на основании записей 1829 г. При этом используется большой научный и литературный аппарат. Тогда же пишется "Предисловие", четыре варианта которого доказывают, какое значение придавал ему Пушкин. В значительной мере самое создание и опубликование "Путешествия", а также напечатание "Предисловия" вызваны появлением книги французского дипломатического агента Виктора Фонтанье: "Voyages en Orient, entrepris par les ordres du Gouvernement Franзais de 1830 а 1833. Deuxiиme voyage en Anatolie". *

В этой книге, резко направленной против восточной политики Николая I с точки зрения французских колониальных интересов, содержится упоминание о Пушкине с иронией по адресу "бардов, находящихся в свите"; наконец, в той же главе содержится упоминание и о "сюжете не поэмы, но сатиры", который нашел на войне выдающийся поэт. Весьма возможно, что до осведомленного дипломата дошло известие о "маленьких сатирах Пушкина", проанализированных выше. Во всяком случае обвинение было столь веско, что вынуждало "Предисловие" и опубликование всего (курсив Пушкина), что им "было написано о походе 1829 года".

В предисловии (1-й вариант) сначала содержалось: 1) подробное официальное объяснение поездки, по-видимому, возбуждавшей не только официальное недовольство, но и толки; 2) прямая и резкая полемика с критикой, требовавшей отклика на события и, наконец, 3) возражение на обвинение Фонтанье. В объяснении цели поездки интересен вариант основной рукописи, где в словах: "для свиданья с братом и некоторыми из моих приятелей" - слова "братом и" вставлены. Объяснения в 3-й и 4-й редакциях отпадают начисто, по-видимому, из-за неубедительности: свидание с братом не состоялось, а приятели, упоминаемые в "Путешествии", - люди, сплошь скомпрометированные (не исключая Раевского) : таковы Вальховский, М. Пущин, Коновницын.

Полемика с критикой сокращается. Главное место занимает ответ Фонтанье, в котором, однако, слышится иногда и ответ русской критике, например: "Из русских поэтов, бывших в турецком походе, знал я только об А. С. Хомякове и об А. Н. Муравьеве. Оба находились в армии графа Дибича. Первый написал в то время несколько прекрасных лирических стихотворений, второй обдумывал свое путешествие к святым местам, произведшее столь сильное впечатление. Но я не читал никакой сатиры на Арзрумский поход". Здесь, разумеется, дано понять критикам, что непосредственного ответа на события не дал никто из поэтов (этим же объясняется сочувственная рецензия Пушкина на "Путешествие" А. Н. Муравьева 1832 г., оставшаяся недописанной). ** Обращает на себя внимание умолчание в этом списке имени знакомого Пушкину В. Г. Теплякова, отправленного во время войны с турками на Балканский полуостров с археологическими, а быть может и политическими поручениями и выпустившего в 1833 г. "Письма из Болгарии". Пушкин следил за творчеством Теплякова, поместил в 1836 г. в III части "Современника" известную статью о "Фракийских элегиях" - и умолчание можни объяснить цензурными соображениями и нежеланием усложнять вопрос: имя Теплякова было опальным, сам он - политическим ссыльным.

* См. мою заметку "Фонтанье" в "Путеводителе по Пушкину", стр. 361-362.

** См. мою заметку об А. П. Муравьеве в "Путеводителе по Пушкину", стр. 248.

"Путешествие в Арзрум" и "Предисловие", изданные с целью оправдания, содержат, однако, в основном все характерные черты отношения к событиям, описанные выше: стилистический "нейтралитет", складывающийся в итоге в авторскую фигуру нейтрального, сугубо "штатского" и непонимающего наблюдателя - автора "Путешествия"; помимо этого - ироническое изображение "героя" войны - Паскевича, со сделанными в осторожнейшей форме, но серьезными возражениями чисто военного характера, обнаруживающими тонкую военную осведомленность "штатского" автора. *

* Об отношении Пушкина к Паскевичу см. в моих статьях: "Путешествие в Арзрум" и "Паскевич", "Путеводитель по Пушкину", стр. 297- 298 и стр. 271-272.

Осуждение Паскевича как стратега сделано не только в 1-й главе от имени Ермолова. В тексте "Современника" и цензурном предпечатном варианте предисловия понадобилось изъятие именно в том месте, где перечисляются военные подвиги Паскевича, доказывающие его дарования. Приводим это место по беловой рукописи:

"Я не вмешиваюсь в военные суждения. Это не мое дело. Может быть, смелый переход через Саган-лу, движение коим граф Паскевич отрезал Сераскира от Осман-паши, поражение двух неприятельских корпусов в течение одних суток, быстрый подход к Арзруму; углубление нашего пятнадцатитысячного войска в неприятельскую землю на расстоянии пятисот верст, оправданное полным успехом - все это может быть в глазах военных людей чрезвычайно забавно".

Подчеркнутая фраза изъята, а последняя фраза переработана. В нее включен иронический выпад против Фонтанье: "может быть, и чрезвычайно достойно посмеяния в глазах военных людей (каковы, например, г. купеческий консул Фонтанье...)".

Выброшенная фраза касается одного из самых спорных стратегических вопросов; план кампании 1829 г. вызывал осуждения. Даже в официальной книге русского дипломата, изданной в Париже в 1840 г., признается слабость русского оперативного корпуса, углубившегося во вражескую территорию. *

Это суждение развито в конце "Путешествия": "19 июля, пришед проститься с графом Паскевичем, я нашел его в сильном огорчении. Получено было печальное известие, что генерал Бурцов был убит под Байбуртом. Жаль было храброго Бурцева, но это происшествие могло быть гибельно и для всего нашего малочисленного войска, зашедшего глубоко в чужую землю р окруженного неприязненными народами, готовыми восстать при слухе о первой неудаче".

В печатном тексте это место смягчено: вместо "печальное известие просто "известие", а вместо: "могло быть гибельно" - "могло быть печально".

Приведенный абзац является, собственно, резкой критикой стратегического плана Паскевича. Останавливает внимание утверждение, что поражение Бурцева могло быть гибельно для всего войска.

Иван Григорьевич Бурцов (1794-1829), член Союзов Спасения и Благоденствия, с которым Пушкин был знаком еще будучи в Лицее, во время кампании 1829 г. командир Херсонского Гренадерского полка. После занятия Арзрума для обеспечения флангов были снаряжены две экспедиции, из которых одна под командою Бурцова в крепость и город Байбурт, занятие которого "было необходимо по его положению в пределах Лазистанских племен". **

* "La Russie dans l'Asie Mineure ou campagnes du Marйchal Paskevitch en 1828 et 1829 etc.. par Felix Fonton". Paris. 1840, p. 250.

** См. С. Hовоселов. Кавказцы, 1872, стр. 15.

Известною особенностью Паскевича было замалчивание роли и заслуг скомпрометированных лиц, [7] так что приведенная фраза Пушкина - не только резкая критика стратегического плана Паскевича, но и засвидетельствование того факта, что опальный Бурцов был одним из главных деятелей турецкой кампании.

Если учесть, что самым строгим критиком стратегического плана Паскевича был Ермолов, с которым у Пушкина состоялось свидание (причем осуждение Паскевича было главною темою разговоров), - источник суждений Пушкина становится ясен.

Самое изображение Паскевича сделано с тонкой иронией. Отметим, прежде всего, почти полную замену имени Паскевича словом "граф" и частое повторение этого слова, имеющие явно иронический смысл, даже помимо известного презрительного отношения поэта к титулованной новой знати: Паскевич был возведен в графское достоинство с именованием Эриванского в 1828 г.; он был новоиспеченным графом, и Ермолов в первой главе "Путешествия" смеется над его титулом, называя "графа Эриванского графом Ерихонским". Ср. у Пушкина в "Путешествии", гл. III: "Я увидел графа Паскевича, окруженного своим штабом. Турки обходили наше войско, отделенное от них глубоким оврагом. Граф послал Пущина осмотреть овраг. Пущин поскакал. Турки приняли его за наездника и дали по нем залп. Все засмеялись. Граф велел выставить пушки и палить. Неприятель рассыпался... Граф послал. .. генерала Раевского..."

Ср. также прощание с Паскевичем (гл. V): "Граф предлагал мне быть свидетелем дальнейших предприятий. Но я спешил в Россию... Граф подарил мне на память турецкую саблю".

Авторское отношение Пушкина к Паскевичу - подчеркнуто официальное, ср. гл. III: "Здесь имел я честь быть представлен графу Паскевичу". Этот иногда слишком высокий тон пародирует утвердившееся в официозной литературе отношение к Паскевичу, ср., например, в гл. IV: "Генералы подъехали к графу, прося позволения заставить молчать турецкие батареи. Арзрумские сановники, сидевшие под огнем своих же пушек, повторили ту же просьбу. Граф несколько времени медлил; наконец, дал повеление, сказав: Полно им дурачиться". "Повеление", вместо обычного "приказ, приказание", слишком здесь высоко, особенно ввиду близкого соседства прозаической графской фразы.

В противоположность обрисовке Ермолова, не даны внешние черты Паскевича. Единственный разговор с Паскевичем ведется по-французски (гл. IV; ср. там же другой французский разговор Паскевича). Здесь подчеркивается светский, а может быть и придворный тон Паскевича.

В характеристике его подчеркнута светская черта: "Там, где угрюмый паша молчаливо курил посреди своих жен и бесчестных отроков, там его победитель получал донесения о победах своих генералов, раздавал пашалыки, разговаривал о новых романах".

Иронически-важный тон, которого Пушкин вообще придерживается в деловом описании событий и особенно изложении суждений, - иногда превращается у него в явную иронию. Таково суждение о язидах (гл. III): "Это объяснение меня успокоило. Я очень рад был за язидов, что они сатане не поклоняются; и заблуждения их показались мне уже гораздо простительнее".

Таково анекдотическое описание недоразумения (гл. IV): жалоба армян на то, что турки угнали 3 дня назад 3000 волов принята полковником за донесение о появлении турок. Уланы посланного отряда гонятся за курами: "Проехав верст 20, въехали мы в деревню и увидели несколько отставших уланов, которые, спешась, с обнаженными саблями, преследовали нескольких кур... Раевский приказал уланам прекратить преследование кур и послал полковнику Анрепу повеление воротиться".

Здесь обращает внимание не столько комический случай, сколько то обстоятельство, что о преследовании кур рассказывается тем же тоном, что и о любой военной операции. Это главная стилистическая черта "Путешествия": объективность рассказа, нейтральность авторского лица. Автор как бы отказывается судить о иерархии описываемых предметов и событий, о том, что важно и что не важно, в итоге чего получается искажение перспективы.

"Нейтральность" авторского лица, его нарочитая, намеренная "непонятливость" превращается у Пушкина в метод описания. Таково, например, описание сражения в гл. III: "Полки строились; офицеры становились у своих взводов. Я остался один, но зная, в которую сторону ехать, и пустил лошадь на волю божью. Я встретил генерала Бурцова, который звал меня па левый фланг. Что такое левый фланг? подумал я и поехал далее". Этот метод несомненно оказал свое влияние на Толстого.

Батальные описания Толстого в "Войне и мире" носят явные следы изучения прозы Пушкина, а именно изучения "Путешествия в Арзрум".

Герой "Путешествия в Арзрум", авторское лицо, от имени которого ведутся записки, - никак не "поэт", а русский дворянин, путешествующий по архаическому праву "вольности дворянской" и вовсе не собирающийся "воспевать" чьи бы то ни было подвиги. * Он насмешливо относится ко всем официальным документам, подтверждающим разрешение на поездку. Ср. конец гл. I, где Пушкин является к душетскому городничему: "Я требовал, во-первых, комнаты, где бы мог раздеться, во-вторых, стакан вина, в-третьих, абаза для моего провожатого. Городничий не знал, как меня принять, и посматривал на меня с недоумением. Видя, что он не торопится исполнить мои просьбы, я стал перед ним раздеваться, прося извинения de la libertй grande. ** К счастью, нашел я в кармане подорожную, доказывающую, что я мирный путешественник, а не Ринальдо Ринальдини. Благословенная хартия возымела тотчас свое действие..."

* Вспомним пламенный, гиперболический стиль корреспондентов. Ср. хотя бы у того же Радожицкого: "...наш главнокомандующий, как Александр и как Помпей, может завоевать Азию и доставить России миллионы золота... искусный и осторожный и славою окрыленный полководец, пламенные генералы" и т. д. ("Северная пчела", 1829, № 80). ** За такую великую вольность (франц.). Прим. ред.

Комический эпизод в конце гл. II, где в ответ на требование неграмотного офицера предъявить "письменное предписание", Пушкин вручил ему свое "Послание к калмычке", написанное по дороге, которое было принято офицером за предписание и тотчас исполнено, - был опущен в печатном тексте, по-видимому, из цензурных соображений.

Вместе с тем Пушкин не упускает случая поставить грань между профессией поэта и частной жизнью, в которой он является и должен быть принят как "порядочный человек", т. е. джентльмен, gentilhomme. Таков эпизод гл. I - встреча с персидским поэтом Фазил-Хан-Шейда: "Я, с помощью переводчика, начал было высокопарное восточное приветствие; но как же мне стало совестно, когда Фазил-Хан отвечал на мою неуместную затейливость простою, умной учтивостью порядочного человека!" (порядочный человек здесь дословный перевод, замена английского слова gentleman и французского gentilhomme). Гораздо более полемичен и остер второй эпизод - о дервише, в гл. IV. Здесь приводится пышное восточное приветствие, с которым пленный паша обращается к Пушкину и которое содержит изречение: "Поэт брат дервишу". Вслед за тем дается реальное описание: "Он кричал во все горло. Мне сказали, что это был брат мой дервиш, пришедший приветствовать победителей. Его насилу отогнали".

Этой иронией Пушкин отвечает Булгарину и Надеждину - критике, требовавшей от Пушкина прославления подвигов Паскевича. Полемикой с Надеждиным и кончается "Путешествие в Арзрум", причем язвительность иронии здесь так же скрыта, как и во всей ткани "Путешествия": "разбор был украшен обыкновенными затеями нашей критики: это был разговор между дьячком, просвирней и корректором типографии. Здравомыслом этой маленькой комедии".

Это - статья Надеждина о "Полтаве" ("Вестник Европы", 1829, № 8, стр. 287-302) ; написание слова "типография" с ижицей - было принято в этом журнале. Статья написана в форме комедии, причем действующими лицами являются: автор (классик, Никодiм Арiстович Надоумко), "романтик" Флюгеровский; Незнакомец (старик, любитель прекрасного, отставной корректор ...овской университетской типографии. Пахом Силич Правдивин). Дата статьи: "С Патриарших Прудов, 28 апреля 1829 г."

Таким образом, из действующих лиц Пушкиным верно назван только корректор типографии; "автор"-классик назван у Пушкина дьячком, а собеседник его "романтик" просвирней.

Так скрыто иронична ткань "Путешествия", что место, в котором Надеждин назван дьячком, до сих пор сходит за фактическое изложение статьи.

Паскевич никогда не мог простить Пушкину его поведения в турецкую войну. Он жаловался на Пушкина еще в 1831 г. в письме к Жуковскому, когда, казалось бы, мог быть удовлетворенным "Бородинской годовщиной": "Сладкозвучные лиры первостепенных поэтов наших долго отказывались бряцать во славу подвигов оружия. Так померкнула заря достопамятных событий Персидской и Турецкой войн".

Здесь эпистолярный стиль Паскевича так совпадает со стилем Булгарина, что помогает выяснить, насколько официоз отражал мнения Паскевича. Ср. приведенную выше цитату из статьи Булгарина 1830 г. о несбывшихся надеждах на то, что Пушкин мог "в сладких песнях передать потомству великие подвиги русских современных героев". 6 Другою особенностью "Путешествия" является его точность, иногда несколько нарочитая и педантическая, подчеркивающая фактический научный характер сведений. Таково, например, ироническое место о названии Арзрума: "Арзрум (неправильно называемый Арзерум, Эрзрум, Эрзрон) основан около 415 году во время Феодосия Второго и назван Феодосиополем. Никакого исторического воспоминания не соединяется с его именем". * Пушкиным использована довольно большая и притом новая научная литература. Так, "свидетельство Плиния" о Дарьяле и Кавказских вратах заимствовано из труда И. Потоцкого, на которого сделана ссылка. Это "Voyage dans les steps d'Astrakhan et du Caucase. Histoire primitive des peuples qui ont habitй anciennement ces contrйes. Nouveau pйriple du Pont Euxine. Par le comte Jean Potocki. Ouvrages publiйs... par M. Claproth, tome second. Paris, 1829" (текст Плиния на стр. 216-217). У него же взято название гермафродитов в гл. 4 "Путешествия": Kos ou effйminйs (Потоцкий, стр. 211-212). Об испанских романах Потоцкого, упоминаемых Пушкиным при цитации, - у Потоцкого, стр. XVI. Использовано (и не названо) Пушкиным путешествие Гамба - "Voyage dans la Russie mйridionale et particuliиrement dans les provinces situйes au delа du Caucase fait depuis 1820 jusqu'en 1824; par le chevalier Gamba, consul du Roi а Tiflis, tome II. A Paris, 1826". Так заимствовано у него предание о Дариале. "Путешествие в Арзрум", глава I: "Против Дариала на крутой скале видны развалины крепости. Предание гласит, что в ней скрывалась какая-то царица Дария, давшая имя свое ущелию: сказка. Дариал на древнем персидском языке значит ворота".

* Ср., впрочем, действительно пестрое написание названия: "Arz-Roum"; "Arzroumi, vulgairement Erzeron" в "Mйmoires historiques et gйographiques sur les pays situйs entre la Mer Noire et la Mer Caspienne", а Paris, 1797, стр. 88, 143. "Арзрум" у Г. Ладыженского ("Взгляд на Европейскую Турцию и окрестности Константинополя". 1829); W. Monteith. Kars and Erzeroum in 1828 and 1829. London, 1836; Арзерум в "Вестнике Европы" (1829, № 14, стр. 151); Arzouroum y Друвиля ("Voyage en Perse, pendant les annйes 1812 et, 1813", S.-Pb., 1819); Марлинский. Арзерум ("Военный антикварий". 1829, ч. IV. 1838, стр. 213, 219, 223) и т. д.

Gamba, т. II, pp. 21-22: "S'il faut en croire la tradition du pays, ce chвteau appartenait, dans le moyen вge, а une princesse Daria, qui exigeait de forts pйages de tous les passagers, retenait ceux qui lui plaisaient pour partager sa couche, et faisait prйcipiter dans le Terek les amants dont elle croyait avoir а se plaindre. Ce qui est plus important que cette tradition, c'est qu'il suffit de voire Dariel, pour reconnaоtre dans sa position les Pyloe ou portes caucasiennes". (Перевод: "Если можно верить местному преданию, этот замок принадлежал в средние века какой-то княгине Дарии, которая задерживала на заставе всех путешественников) принуждала понравившихся ей делить с нею ложе и приказывала бросить в Терек любовников, которых подозревала в том, что они будут на нее жаловаться. Более верно, чем это предание - то обстоятельство, что достаточно увидеть Дарьял, чтобы признать в нем Pyloe или Кавказские врата".)

Отсюда же взято сведение об обвале и описание обвала на Тереке.

"Путешествие в Арзрум", гл. I: "Дорога шла через обвал, обрушившийся в конце июня 1827 года. Таковые случаи бывают обыкновенно каждые семь лет. Огромная глыба, свалясь, засыпала ущелие на целую версту и запрудила Терек. Часовые, стоявшие ниже, слышали ужасный грохот и увидели, что река быстро мелела и в четверть часа совсем утихла и истощилась. Терек прорылся сквозь обвал не прежде, как через два часа. То-то был он ужасен!"

Gamba, т. II, стр. 24: "A deux verstes de Dariel nous vоmes а droite, de l'autre cфtй du Terek, des monceaux de glace, dйbris de la terrible avalanche, descendue du Kazbek en 1817: elle couvrit plus de deux verstos de pays, et arrкta le cours du Terek. Ce fleuve dйborda alors de tous cфtйs, et rendit, pendant deux ans, la route impraticable aux voitures. Il parait que cette catastrophe se renouvelle tous les sept ou huit ans. Le Kazbek se charge, pendant cet intervalle, d'une masse йnorme de neige et de glaces, dont l'accumulation finit par perdre son йquilibre, et qui couvre, par sa chute, une vaste йtendue de pays". (Перевод: "В двух верстах от Дарьяла мы увидели справа, на другой стороне Терека, ледяные глыбы остатки ужасной лавины, свалившиеся с Казбека в 1817 г.: она покрыла больше двух верст и остановила течение Терека. Река вышла из берегов и сделала дорогу непроходимою для повозок в течение двух лет. Кажется, эта катастрофа повторяется каждые семь или восемь лет. Казбек покрывается в это время огромными массами льда и снега, скопление которых кончается тем, что они теряют равновесие и, падая, покрывают громадные пространства").

Приведенное описание обвала позволяет установить происхождение пушкинской ошибки: как установил Е. Г. Вейденбаум, обвала в 1827 г. - дата, которую указывает Пушкин, - не было. По-видимому, дата, приводимая Гамба: 1817, была Пушкиным записана по памяти и превратилась в 1827. Описание Гамба, источник приведенного отрывка "Путешествия", является и сюжетом стихотворения "Обвал".

Отразилась на "Путешествии" и современная русская литература о Кавказе. Таково, например, суждение об "азиатской роскоши", которое восходит к подобному же рассуждению Марлинского.

"Путешествие в Арзрум", гл. V: "Не знаю выражения, которое было бы бессмысленнее слов: азиатская роскошь... Ныне можно сказать: азиатская бедность, азиатское свинство, и проч., но роскошь есть, конечно, принадлежность Европы".

Ср. А. Марлинский, "Военный антикварий" ("Из Арзерума 1829 года в октябре"): "Мужья, братцы, племянники ваши, проклиная во время походов несносную погоду и природу Азии, сгоревшие поля от зною, наши горы, непроездимые дороги, логовища, называемые деревнями, и кучи камней за зубчатыми стенами, величаемые городами, и в них смрадные улицы, комнаты без полов и окон, рядом с конюшнею, ковры, шевелящиеся от насекомых, подушки, набитые кислою шерстью, восточную гущу их кофе, и кругом дым кизяков, крик ослят и раздирающее уши пение азиятцев - теперь будут разливаться перед вами в пышных рассказах об азиатской роскоши, которой не видали мы ни блестки..."

Самый метод работы над "Путешествием в Арзрум", текст которого устанавливался на основании записок и книг через шесть лет после путешествия, не был методом регистрации непосредственных впечатлений.

Это доказывается, например, недавно установленным источником текста "грузинской песни" в гл. II: "Голос песен грузинских приятен; мне перевели одну из них слово в слово; она кажется сложена в новейшее время..." Далее приводится текст: "Душа, недавно рожденная в раю". Г. Леонидзе установил источник "песни" - это стихотворение Дим. Туманишвили; четвертый, пятый и седьмой куплеты стихотворения у Пушкина опущены, а приведены только первые три и шестой. *

* Георгий Леонидзе. Ал. Пушкин и Дим. Туманишвили. "Картули Мцерлоба". Тифлис, 1929, № 8-9, стр. 112-115.

Последовательность хода событий войны, вероятно, восстановлялась Пушкиным и по официальным реляциям Паскевича. Это отразилось и на некоторых подробностях.

Ср. подробности взятия Арзрума у Пушкина и в реляции Паскевича от 28 июня 1829 г. (Прибавление к № 90 "Северной пчелы").

"Путешествие в Арзрум", гл. IV: "С восточной стороны Арзрума, на высоте Топ-Дага, находилась турецкая батарея. Полки пошли к ней, отвечая на турецкую пальбу барабанным боем и музыкою".

Реляция: "Наши полки стройными колоннами с музыкою со всех сторон обходили Топ-Даг. . ."

"Путешествие в Арзрум", гл. IV: "...ядра полетели к Топ-Дагу. Несколько их пронеслись над головою графа Паскевича... Генералы подъехали к графу, прося позволения заставить молчать турецкие батареи. Арзрумские сановники, сидевшие под огнем своих же пушек, повторили ту же просьбу".

Реляция Паскевича: "...еще несколько ядер с городских батарей пронеслись мимо меня. Депутаты сами просили меня охнем наших орудий привести в покорность сих мятежников, кои в числе нескольких сотен противоборствовали общему голосу и возмущали народ".

Оставляя изложение фактической стороны событий без изменений, Пушкин значительно упрощает пышный стиль, а вместе и пышный смысл реляций.

"Депутаты", которые просят стрелять против "мятежников", превращаются у него в "сановников", которые боятся огня своих же пушек.

"Путешествие" поставило перед Пушкиным вопросы о методах российской колониальной политики. В записях 1829 г. по поводу черкесов находим такие высказывания: "Должно ждать, что приобретение важного края Черного моря, прекратив анапскую торговлю, принудит черкесов с нами сблизиться. Влияние роскоши может благоприятствовать их укрощению - самовар был бы важным. Есть наконец и проч."

Далее Пушкин развивает мысль о миссионерстве на Кавказе. "Самовар и христианство" - такова формула колониальной политики, предлагаемая им. Реальное столкновение с практикой колонизаторов заставило Пушкина подметить ее черные черты и со всею резкостью их описать. Таково, например, место в первой главе "Путешествия" о детях-амапатах: "Их держат в жалком положении. Они ходят в лохмотьях, полунагие и в отвратительной нечистоте. На иных видел я деревянные колодки. Вероятно, что аманаты, выпущенные на волю, не жалеют о своем пребывании во Владикавказе".

Интересно сравнить с картиной, нарисованной Пушкиным, цинический рассказ главного деятеля колониальной политики на Кавказе - Ермолова, впервые введшего там отвратительную практику детского аманатства (заложничества) : "Аманаты стоили прежде ужасно дорого; иной получал три рубля серебром в день. Я начал брать ребятишек, которые играли у меня в бабки, а родители приезжали наведываться. Я кормил их пряниками, и те были предовольны, расчищали мне просеки". *

* "А. П. Ермолов. Материалы для его биографии, собранные М. Погодиным", стр. 409.