Пустая шкатулка и нулевая Мария 6

Сцена 4. Пирсинг в 15 лет (3)

95. Синий фон

96. Белый фон

97. Черный фон

98. Красный фон

♦♦♦ Дайя Омине – 11 сентября, пятница, 23.40 ♦♦♦

Я схожу с ума.

Происходящее на экране убивает все мои попытки думать и отправляет меня в прошлое, заставляя вспоминать прежнего себя. Мое мышление возвращается к тому, что было раньше. Я теряю чувство времени и места. Я в кресле? На экране? В прошлом? Меня это даже уже не волнует.

Я-на-экране, ученик средней школы, сидит, обхватив голову руками.

Он молчит, но я помню, что тогда творилось у меня в голове. И сейчас, вернувшись в прошлое, я повторяю те же мысли.

…Что я*[2] должен был делать?

…Что я* должен был делать?

…Что я* должен был делать?

Может, я сейчас и на пределе своих возможностей, но я по-прежнему помню свою цель. И буду упрямо цепляться за свою цель, так что реагировать на все буду автоматически, в каком бы хаосе ни пребывали мои чувства.

Кадзуки Хосино направляется сюда.

Я собираюсь победить его и вырвать Аю из его когтей.

А потом мы изменим мир.

И тут дверь открывается.

Мои глаза вновь обретают фокус и смотрят в одну точку.

– Такое чувство, будто мы сто лет не виделись.

Там стоит Кадзуки Хосино.

Я тоже встаю, сражаясь с бессилием, нагоняемым «Кинотеатром». В норме, думаю, встать мне было бы проблематично. Я трогаю серьгу, чтобы прибавить себе сил, и поворачиваюсь к Кадзу.

– Да, у меня такое же ощущение, – отвечает Кадзу с равнодушной улыбкой.

Он держит в руках простой пластиковый контейнер. Что еще он мне приготовил? Я решаю не тратить время на обдумывание: все равно у него есть главное оружие – способность уничтожать «шкатулки».

Невольно у меня возникает мысль о состоянии его такой сильной, но покрасневшей правой руки.

– Кадзу, что у тебя с рукой?

Его правая кисть перебинтована. И кровь проступает сквозь бинты.

– …Это символ, – коротко отвечает он и замолкает.

– Он вдруг ни с того ни с сего порезал себе руку ножом. Наверняка останется шрам… Честно, я понятия не имею, зачем Хосии это сделал, – вместо Кадзу объясняет Харуаки.

Я нарочно ничего ему не отвечаю и отвожу взгляд.

И вижу – Коконе Кирино.

…Скрип.

Ничего удивительного, что, едва я вижу ее, мое сердце начинает болеть – чуть не останавливается. Оно, бедное, и так уже натерпелось из-за того, что рядом со мной сидит фальшивая кукла Кири; так что моя реакция на нее настоящую вполне понятна.

Однако мои чувства значения не имеют.

– И что ты собираешься делать теперь, Кадзу? Победить ты уже не можешь, и ты это знаешь. Ая Отонаси стала моим [рабом], – говорю я, исходя из предположения, что Янаги держала его в курсе событий.

Кадзу отвечает, даже бровью не шевельнув:

– Твое бледное лицо само говорит, чего стоят твои заявления, Дайя.

Это может звучать как провокация, но на самом деле он так выражает жалость.

Кадзу делает шаг вперед.

Мы стоим лицом к лицу.

Аа…

Сомнений больше нет.

Сражение, начатое нами еще в «Игре бездельников», закончится здесь.

– Ладно, давай уточним наши позиции, идет?

Кадзу лишь молча смотрит на меня.

– Сперва я собираюсь уничтожить «Кинотеатр гибели желаний». А потом я заставлю Аю воспользоваться «Ущербным блаженством» и забыть тебя.

Сначала я использую силу самого Кадзу, чтобы раздавить «шкатулку» Кири, а потом использую на Кири «Ущербное блаженство».

– А ты что собираешься делать, Кадзу?

– Я раздавлю твою «Тень греха и возмездие» – либо силой, либо дождусь конца дня. И ту копию, что ты дал Марии, я тоже раздавлю, – заявляет он, вынудив Аю приподнять бровь. – А потом я заберу Марию.

Ая отвечает с непроницаемым лицом:

– Это невозможно. Что бы ни случилось, я к тебе не вернусь.

Кадзу на миг прикусывает губу, но его пристальный взгляд, устремленный на меня, остается таким же твердым.

– Я… – он сжимает свой кровоточащий бинт, – …не отступлю.

Его ненормальное поведение меня несколько тревожит. Однако, прежде чем я успеваю ответить, происходит нечто неожиданное.

– Кадзуки-сан! – с этим воплем Янаги вскакивает с места и бросается к Кадзу. Поспешно перебираясь через разделяющие их кресла, она продолжает: – Убей мою «Тень»!

Несмотря на то, что для Кадзу это наверняка неожиданность, он реагирует устрашающе быстро. Без тени колебаний он протягивает перебинтованную руку в сторону Янаги.

И вонзает ее Янаги в грудь.

– Мм… аа… АА! – стонет она.

Кадзу извлекает руку. Он сжимает очень колючую на вид, смахивающую на шипастый орех черную «шкатулку» размером с ладонь.

– Аааа… – Янаги теряет сознание и оседает на пол.

Кадзу смотрит на нее.

Его движения кажутся какими-то роботоподобными – запрограммированными.

Короткое молчание.

С запозданием до меня доходит, чего добивалась Янаги. Она хотела избавиться от «Тени греха и возмездия», чтобы я не мог [приказывать] ей. Она действовала быстро, чтобы дать Кадзу как можно большее преимущество.

Предвидеть ее действия я не мог; Янаги предположительно не должна была знать о новой способности Кадзу. Должно быть, она подслушала мой разговор с «О», но до сих пор скрывала свои знания.

Да, тут она меня сделала; впрочем, я все равно не собирался ее использовать. Ее поступок никак не повлиял на мои планы.

Однако, когда я увидел это, меня малость бросило в пот.

– Способность давить «шкатулки»…

Увидеть собственными глазами столь читерскую способность…

Есть колоссальная разница между тем, чтобы слышать о ней, и тем, чтобы реально наблюдать. Это как если бы он ткнул мне в лицо автоматом, держа палец на спусковом крючке.

Один неверный шаг – и моей «шкатулке» конец.

Но его невероятное умение действовать без колебаний, его безразличие, которое он демонстрирует после применения своей силы, вновь заставляет меня понять: Кадзу перестал быть тем моим другом, какого я знал когда-то. Идиотская рана, которую он нанес сам себе, доказывает, что он полностью изменился, что он переродился.

Как существо, разрушающее «шкатулки».

Как существо, противостоящее «О».

И именно поэтому он может улыбаться ровно так же, как улыбается «О».

Но, хотя свою силу он применил и глазом не моргнул, его лицо искажается, когда начинает говорить некая девушка.

– Что это за способность? – полный ужаса голос Аи. – Кадзуки Хосино, откуда у тебя такая – нет, это неважно. То, что я сейчас увидела, еще больше убедило меня, – и с горечью в голосе она выплевывает: – Ты враг.

Кадзу кусает губу.

Это, должно быть, больно – когда тебя называет врагом та, кого ты пытаешься спасти.

– Ая, мне необязательно говорить это тебе, но на всякий случай: держись от него подальше. Он уничтожит твою «Тень греха и возмездие» с легкостью.

– …Ты прав. Похоже, ему надо всего-навсего дотронуться до моей груди. «Ущербное блаженство» тоже в опасности.

– Нет, «Ущербное блаженство» Кадзу давить не станет. Он должен понимать, что если сделает это, то твое «я» развалится окончательно и бесповоротно, – судя по выражению лица Кадзу, я прав. – Конечно, и я не буду приближаться к нему.

Итак, я дал ему это понять. Теперь надо без единой ошибки перейти к следующей части плана.

– Кадзу, я требую, чтобы ты уничтожил «шкатулку» Кири.

– Дайя… – шепчет Коконе.

Я продолжаю излагать свой приказ, пока мои чувства не вырвались наружу:

– Ты ведь знаешь, что будет, если ты не подчинишься, да? Повторюсь: Ая Отонаси – мой [раб]. Я могу заставить ее сделать абсолютно все. Кадзу, даже и не думай выкинуть какой-нибудь фокус. Я назначаю крайний срок. Сейчас без двадцати двенадцать; «шкатулка» Кири должна быть уничтожена до без четверти!

– …

Кадзу молчит.

Его единственный выход – найти дыру в моей защите и уничтожить «Тень греха и возмездие».

Вот почему он взял с собой Коконе и Харуаки.

Он будет пытаться найти дыру, а я буду делать все, чтобы парировать эти попытки. Так наш бой и будет идти.

Его атака начинается.

– Дайян, давай уже прекратим это все. Я больше не могу на это смотреть.

Как я и ожидал, атака начинается с попытки Харуаки переубедить меня.

– Зачем ты все это делаешь? Кому от этого станет лучше? Тебе? Кири? Что за дерьмо – просто посмотри на себя! Если так и продолжишь, просто угробишь и себя, и Кири!

Но, хоть я и ожидал этого, хоть я и был готов к этому – слова Харуаки действуют; они ведь идут от самого сердца.

– Пожалуйста, прекрати! И ради Кири тоже!

Я не отвечаю.

– Пожалуйста… пожалуйста… – начинает плакать он, умоляя меня от всей души.

И снова я думаю…

Харуаки так сияет – я чувствую, что никогда не сравнюсь с ним.

Он первый человек, на которого я когда-либо смотрел снизу верх. Не только из-за бейсбольных талантов – но за его прямой, искрений и решительный характер. Этот характер позволяет ему всегда выбирать то, что он считает правильным, – даже ценой своего шикарного будущего в бейсболе или девушки, которую он любит. Харуаки всегда обладал достоинствами, которые мне и не снились.

Вот почему я не смог заставить себя сделать его [рабом].

Эх, Харуаки… я уважаю тебя сильнее, чем ты можешь себе представить.

– Ну скажи же что-нибудь, Дайян!

Но все равно.

Я не могу отказаться от своего «желания».

– Кто-то должен действовать, – без колебаний отвечаю я. – Кто виноват в том, что произошло с Кири? Я? Сама Кири? Рино? Да, мы все виноваты, но корень проблемы в другом. И поэтому я собираюсь изменить мир. Это мой путь.

Харуаки запинается, потом все же возражает:

– Это просто нелепо. Даже со «шкатулкой» у тебя ничего не выйдет!

– Выйдет или нет – я просто сделаю это.

– Для чего тебе это, Дайян? Для чего тебе еще больше страдать?

– Я принял решение принести себя в жертву.

– А о моих чувствах ты подумал?! Я не хочу смотреть, как ты и Кири разваливаетесь на части! Эти чувства ты тоже решил принести в жертву, да, Дайян?!

Я отвечаю мгновенно.

– Да.

У Харуаки глаза на лоб лезут.

– Это и называется «приносить себя в жертву».

Я оставляю его в полной растерянности.

Да, это и называется «приносить себя в жертву». Я это прекрасно знаю.

Жертвовать приходится и чувствами других ко мне.

Вот почему я разорвал все связи с ними обоими – с Коконе и с Харуаки.

– Ты же это не серьезно… – бормочет он, сжимая дрожащие руки в кулаки. – Блин, ну ты же не можешь это серьезно… Дайян…

Похоже, атака Харуаки на этом заканчивается.

Я отворачиваюсь от него и мрачно смотрю на Кадзу.

– Кадзу, не тормози. Давай дави «Кинотеатр» побыстрее.

Я незаметно вытираю холодный пот со лба.

Хоть я и держусь спокойно и неприступно, на самом деле я понес урон.

Из-за откровенной мольбы Харуаки «тени греха» внутри меня начинают бушевать. Вот-вот они вырвутся из своих оков и разорвут мое тело в клочья.

Мой разум на краю пропасти. Одно-единственное слово может скинуть его за этот край.

Отшвырнуть все прочь – какая приятная мысль.

Но я –

Я смотрю на Аю Отонаси.

Я собираюсь умереть вместе со всеми этими «грехами».

Я жестко давлю на собственную разрывающуюся от боли грудь.

Я должен приготовиться…

Следующая атака уже на подходе. Он сожрет меня, стоит мне лишь на секунду расслабиться.

…к главной атаке.

– Дайя, спасибо тебе за мэйл.

Коконе Кирино.

Кири идет ко мне.

– Это была всего лишь ловушка, чтобы заманить тебя сюда. А ты попалась, – выдавливаю я, стискивая себе грудь.

– Я знала, что это ловушка.

– Я так и думал.

И все равно она пришла – ее привели невероятные чувства, которые она ко мне испытывает.

Шаг за шагом она подходит ближе.

И с каждым ее шагом все новые воспоминания о нашем прошлом мелькают у меня в голове.

4 года – в детском саду мы ссоримся из-за какой-то конфеты, и она начинает плакать. Я тоже начинаю плакать, когда воспитатель меня ругает.

7 лет – мы на море; я спасаю Кири, бросив ей спасательный круг. Она плачет, я утешаю ее.

9 лет – во время праздника я нахожу ее сжавшейся в комочек на обочине и плачущей в свою юкату, потому что она потерялась. Я беру ее за руку и отвожу домой.

11 лет – чтобы надо мной не издевались одноклассники, я говорю ей разные гадости, от которых она плачет; позже я прихожу к ней домой и извиняюсь.

12 лет – Кири начинает прогуливать уроки, когда я говорю ей, что мне разрешили поступать в знаменитую частную среднюю школу. Она плачет от облегчения, когда я сообщаю ей, что не пойду туда.

14 лет – мы впервые поцеловались. Сразу после этого она разревелась; я не знал, что делать, и потому лишь гладил ее по голове, пока она не перестала плакать.

Почему-то в каждом из этих воспоминаний она плакала. Мои самые сильные воспоминания о ней – те, где она на меня опиралась.

Аах, как же это больно.

Каждое из этих воспоминаний превращается в атаку, которая пытается приковать меня к нормальной жизни. Каждое из них добавляет веса на мои плечи.

Пока я мучаюсь, Коконе Кирино подходит ко мне и останавливается перед соседним с моим креслом – перед оболочкой самой себя, созданной «Кинотеатром гибели желаний».

Я вижу ее лицо в ее двойнике.

Настоящая Кири склоняет голову чуть набок и заглядывает мне в глаза.

– Дайя, позволь мне ответить на твой мэйл.

И она…

– Я тоже тебя люблю.

…о б н и м а е т м е н я.

– Чт!..

Она же не может этого делать.

У нее не должно получаться заключать меня в объятия.

Когда она делает это, она тут же вспоминает ужасы своего прошлого, раны на спине и в конце концов сдается тошноте и рвоте.

И все же Кири обнимает меня.

Неужели она… сама справилась со своей травмой?

Однако Кири тут же отметает этот вариант.

– Знаешь, Дайя, я на самом деле совсем не поправилась. Я все равно чувствую себя уродиной и не знаю, что с этим делать.

Тогда – как же она меня обнимает?

– Но я поняла кое-что, – продолжает Кири. – Ты для меня все.

Ее шатает. Как она и сказала, она вовсе не справилась со своим прошлым; лишь терпя мучительную боль, которая грызет ее всю, она может держаться за меня.

Лишь так она способна меня обнимать.

– Я люблю тебя! Я люблю тебя! …Я… люблю тебя!

Да… чем мы ближе, тем сильнее раним друг друга.

Но что если бы мы смогли как-то пересилить наше прошлое, что если бы мы продолжали верить друг в друга?

Это было бы – то единственное, чего я желал бы превыше всего.

– Гг…

Еще одно воспоминание проплывает в моей голове – тот день, когда я решил изменить мир.

«Ты холодный».

Купаясь в вечернем солнце, паря в холодной красной реке, Кири отвергла меня. Я был беспомощен – даже обнять ее не мог; я был приговорен ощущать, как нашим телам становится все холоднее и холоднее.

Но если я могу обнимать ее…

Если я наконец-то, пусть с опозданием, могу согреть ее…

– У… гг…

К о к о н е.

Я* тоже хочу избавиться от этого груза!

Мне* правда можно просто быть самим собой? Я* сделаю для тебя все, К о к о н е. Я* ничего не пожалею, чтобы ты была счастлива.

К о к о н е продолжает.

– Я все для тебя сделаю, Дайя!

Наконец-то я беру себя в руки.

Хватаю ее за плечи и отталкиваю.

– Дайя?..

Кири готова сделать для меня все?

Я готов сделать все для Кири?

Оба утверждения верны.

И п о э т о м у - т о о н и н е и з л е ч и м о н е в е р н ы.

Они нездоровые – более того, аномальные.

Мы не всегда были такими; мы были нормальной парой; каждый из нас был совершено нормальным влюбленным, который не стал бы приносить себя в жертву и действовать исключительно ради другого.

Наше изменение – и есть доказательство того, что мы не смогли жить нормальной жизнью.

Мы продолжаем разрушать друг друга тем, что жертвуем собой друг ради друга. Такова наша реальность. Это тем более верно, если учесть ее заявление, что я для нее все.

Да. В конечном итоге – нам таки не вернуться.

Нам не вернуться в то время, когда наши отношения были чисты.

…У тебя есть желание?

Есть.

У меня есть желание.

Я хочу разнести этот богом проклятый мир, который запятнал все наши воспоминания.

В тот день, стоя в красной-красной воде, я поклялся:

«Я изменю этот мир».

Я не брошу моего нового себя.

Я не уберу эти серьги.

Вместо этого я выброшу те чувства, те воспоминания.

– Кири, – громко произношу я. – Научись жить в мире, в котором нет меня.

Таков мой ответ.

Слезы бегут по ее щекам.

Я отвожу глаза и хмуро смотрю на Кадзу.

…Я отбил его атаки. У него больше нет патронов.

Я гляжу на часы. Сейчас 23.44.

– Пора. Раздави «Кинотеатр» Кири. Иначе ты знаешь, что будет с Аей Отонаси.

– Какая жалость, – шепчет Кадзу. – Какая жалость, что все должно закончиться так.

На глазах у Кадзу тоже появляются слезы, он опускается на колени.

– Уу… гхх…

До Кири окончательно доходит, что заставить меня передумать невозможно. Она шатаясь отходит от меня к экрану.

Кадзу встает и направляется туда же.

Мой взгляд автоматически прыгает на экран.

«Я отдам все ради того, чтобы Дайя был счастлив, – с пустым лицом произносит Кири на экране. – Если я буду мешать тебе стать счастливым, тебе ведь будет легче отбросить меня, да?»

– Дайя, – произносит реальная Кири. Она стоит перед экраном посередине, заслоняя изображение. – Ты твердо решил уничтожить себя, да?

– Думаю, так. Мне скоро придет конец, – небрежно отвечаю я.

– И ты думаешь, я тебе позволю?

– А зачем мне твое –

– Н е п о з в о л ю!

С этим выкриком –

К и р и в т ы к а е т с е б е в ж и в о т н о ж.

Кровь брызжет на экран.

– Э? – только и могу выдавить я, точно придурок.

Стыдно признаться, но я в полной растерянности; я могу лишь смотреть, как ее кровь медленно стекает по экрану.

Кадзу действует без промедления. Он бросается к Кири.

Естественно, я решаю, что он хочет ее спасти, но тут он устраивает мне сюрприз…

– Мне действительно жаль, Дайя, что ты не оставил мне выбора!

…Он подбежал к Кири, чтобы заслонить ее собой.

– Я сделал то, что ты мне приказал. Э т о в е д ь у н и ч т о ж и т «К и н о т е а т р», н е т а к л и?

Он стоит в луже крови, вытекающей из Кири, и пальцем не шевелит, чтобы ей помочь.

– О чем… о чем, нахрен, ты таком говоришь?

– Итак, Дайя, – произносит Кадзу, пропуская мимо ушей мои слова. Резким движением смахивает слезы с лица и сверлит меня сердитым взглядом. – Е с л и т ы п о п ы т а е ш ь с я п о д о й т и к К о к о н е, я р а з д а в л ю т в о ю «Т е н ь г р е х а и в о з м е з д и е».

Он ставит рядом с собой пластиковый контейнер.

– Это аптечка. Коконе не умрет сразу же, но если ей не помочь в течение десяти минут, дальше будет поздно. Если ты воспользуешься аптечкой и остановишь кровь, у нее есть шансы выжить. Я очень точно проинструктировал Коконе, куда именно бить. Если ты придешь ей на помощь, она выживет, а если будешь просто стоять на месте, она умрет. До полуночи она не продержится, так что «Кинотеатр» будет уничтожен вовремя и ты сможешь сбежать. Когда ты выберешься из «Кинотеатра», ты наверняка найдешь кого-то, на ком Мария сможет применить «Ущербное блаженство». Н о К о к о н е у м р е т.

Кадзуки Хосино толкает речь на фоне забрызганного кровью экрана.

– Е с л и т ы х о ч е ш ь е е с п а с т и, п о д о й д и и п о з в о л ь м н е р а з д а в и т ь т в о ю «ш к а т у л к у».

Я уверен, он сам не сознает этого.

Но Кадзуки Хосино, существо, уничтожающее «шкатулки», улыбается такой же чарующей улыбкой, что и «О».

– Честно говоря, у меня есть сомнения, – тусклым голосом произносит он. – Ты заявляешь, что выбрал лучший мир без Коконе; но так ли это на самом деле?

Кинув взгляд на окровавленный бинт на своей руке, он продолжает:

– У т е б я е с т ь ш а н с э т о д о к а з а т ь!

– …

У меня отвалился язык.

Я понимаю, к чему он клонит, но я не понимаю его самого. Я в полнейшем замешательстве.

Я ошибался.

Я думал, что Кадзу ненормальный, и я думал, что его ненормальность со временем ухудшается.

Но я его катастрофически недооценил.

Все как сказала Ая: пока у него есть цель, он не сдастся. Он даже опускается до тактики, которая ни одному человеку в здравом уме просто в голову бы не пришла.

Гонясь за своей целью, Кадзу может даже отключить собственные чувства и действовать, как машина.

В каком-то смысле я стремлюсь к этому же. Идеальный способ существования для человека, судьба которого – исполнять чужие «желания».

Разглядывая его улыбку, я думаю:

Однако, хоть мне и хочется подражать Ае Отонаси, я с о в е р ш е н н о н е х о ч у с т а т ь т а к и м, к а к К а д з у.

Все молчат. Все, что я слышу, – беспощадно продолжающийся фильм и стоны Коконе.

Разбивает молчание Харуаки.

– Хосии… я об этом ничего не знал! Ты ничего этого мне не сказал!

– Прости, что не рассказал. Иначе ты бы меня остановил.

– Это, блин, точно! Это… ты просто псих! Я спасу Кири, даже если Дайя ничего не будет делать!

– Я добью ее, если ты попытаешься вмешаться.

– Что?!

– Я серьезно.

Да, он настроен серьезно. Иначе он в принципе не прибег бы к такому безумному способу. «Символ» его ненормальности, который он сам нанес себе на правую руку, доказывает, что его слова правдивы на 100%.

Харуаки, тоже осознав это, больше ничего не произносит. Но его плечи трясутся, а глаза распахнуты.

С моих губ сам собой слетает вопрос:

– Кадзу, и тебя устраивает, что ты оставляешь ее умирать?

– Странный вопрос, – отвечает он. – Конечно, это меня не устраивает.

Мне это напоминает ответ некоей девушки, которая потратила целую жизнь в попытках заменить кое-кого.

– Я буду сожалеть об этом до конца моих дней. Возможно, я не вынесу этого груза!

Но в одном отношении они различаются.

– Однако я сделал то, что сделал, держа это в уме.

В отличие от Аи, Кадзу не сделал выбор.

Скорее всего – о н п р о с т о н е м о ж е т в ы б р а т ь д р у г о й п у т ь.

Возможно, он сам не понимает, почему действует именно так, но по-другому действовать он просто не в состоянии. Такова его форма безумия.

– Кадзуки Хосино… ты сошел с ума! – Ая закусывает губу. – То, что ты делаешь, даже методом нельзя назвать. Ни одному нормальному человеку такая идея даже в голову бы не пришла. Тем, что ты так делаешь… гнусно пользуешься иррациональной слабостью Кирино в том, что касается Омине… ты сам полностью уничтожаешь повседневную жизнь, которую ты так рвался защищать. Ты ведь и сам это понимаешь, верно? Это и доказывает, что ты сошел с ума.

Конечно же.

– Ты не тот Кадзуки Хосино, которого я знала. Во что ты превратился? Ты что, одержим демоном?

Кадзу отвечает отчетливо и печально:

– Я твой рыцарь.

– Мой что?

– Я всегда приду к тебе на помощь, даже если весь мир будет против. Я одолею и убью всех, кто встанет на моем пути.

– Мне это никогда не нужно было! И уж во всяком случае – не от такого демона, как ты!

– Твои слова значения не имеют, – отрезает он, и Ая теряет дар речи.

Кадзу смотрит на меня.

– Кстати, а чего ты ждешь?

Ему легко говорить!

– Не можешь решить, да? – произносит он, а потом добавляет нечто абсолютно неожиданное: – Ч т о ж, т а к т о ж е г о д и т с я.

– Что? – я не могу скрыть изумления. – Так тоже годится, говоришь? Ты так спокоен, хотя она умирает из-за моей нерешительности? Твой план ведь удастся, только если я спасу ее, так?

– Дайя. Ты ведь знаешь, ради кого я все это делаю, правда? – задает он встречный вопрос, игнорируя мой.

Еще бы не знать. Все это ради Аи.

– Мария сейчас обладает «Тенью греха и возмездием» и собирается сделать мир немного лучше, так?

Кадзу поднимает правую руку на уровень лица и сжимает в кулак, словно убедившись в чем-то.

– Я ее раздавлю. Марии не нужна такая тупая «шкатулка».

Наконец-то до меня доходит.

– Неужели…

Он приподнимает уголок рта.

– Похоже, ты наконец понял. Я уже сказал, что сомневаюсь насчет твоей решимости, но решимость Марии я понимаю. Я провел с ней целую жизнь. Я не могу ошибаться.

Ая Отонаси посвятила себя счастью других, поэтому она не приемлет жертвы.

А прямо сейчас человек умирает у нее на глазах.

Значит –

– А я с п а с е т К и р и, б у д у я ч т о - т о д е л а т ь и л и н е т.

Понятно. Я-то думал, он поставил эту ловушку на меня.

Я ошибался.

Он поставил эту ловушку на меня и одновременно на Аю.

Ая с горечью в голосе соглашается:

– Да, я собираюсь спасти Кирино. Мне придется сдаться силе Хосино.

– Ая!.. Но ведь это та самая «шкатулка», которую ты столько искала!

– Да. На поиски этой «шкатулки» я потратила больше времени, чем любой другой. Возможно, она бы выполнила самое заветное мое желание. Возможно, у меня никогда больше не будет такого шанса. Я знаю… я знаю… но… – она сжимает кулак. – Но!

Да.

Таков жизненный принцип Аи Отонаси.

И Кадзу бессовестно этим пользуется.

Ая собирается спасти Кири, и Кадзу раздавит ее экземпляр «Тени греха и возмездия». Благодаря помощи Аи Кири выживет. «Пирсинг в 15 лет» закончится, после чего включится последний эффект «Кинотеатра», и моя «шкатулка» будет уничтожена.

Наши «желания» превратятся в ничто.

У меня есть встречная мера.

Ая Отонаси – мой [раб]; я могу [приказать] ей оставаться на месте.

Но,

но…

– Дайя, – произносит Кадзу. – Надеюсь, ты не думаешь отдать [приказ], который убьет Коконе?

Точно. Все так и есть, как он говорит.

Но разве я не пришел к выводу, что его необходимо остановить любой ценой?

Разве я не решил это с полной убежденностью?

Значит – я отдам Ае [приказ] позволить Кири умереть? Я убью Кири?

Какого?..

Какого?..

Какого ХРЕНА?!

– Аа, гх…

Кири кашляет кровью.

Потом, наклонив голову мне навстречу, шепчет:

– Пожалуйста…

– Даже если мне придется умереть…

– Пусть Дайя обретет истинное счастье.

Слезы текут по ее щекам.

Как и во всех моих воспоминаниях, где она опиралась на меня.

– К о к о н е.

Все.

Все фильмы, что я увидел в «Кинотеатре гибели желаний», за долю секунды проносятся перед моими глазами.

Коконе Кирино. Харуаки Усуй. Ая Отонаси. Миюки Карино. Кодай Камиути. Трагедии, трагедии, которые терзают меня. Картины опутывают меня, точно длинная кинопленка, и впечатываются в меня, причиняя боль. Отторжение, отторжение, отторжение, чересчур много отторжения для меня. Ни намека на нежность. Картина перед глазами становится мозаичной, потом цветной, потом цвета сепии, потом снова мозаичной. Эмоции в этих картинах вторгаются в меня, переписывают меня, стирают меня, оставляя лишь Коконе Кирино. Я хотел разнести этот мир на кусочки, потому что мне была нужна только ты, мне была нужна только ты, мне была нужна только ты.

Аа, и вот теперь «тени греха» во мне попируют. Они сожрут меня. Наконец-то они собираются вместе, хватают меня и принимаются пожирать. Боли нет. Черная кровь льется из ран, образованных их острыми когтями, и затапливает мир. Они поглощают все мое тело, ничего не оставляя. Я огромное болото черной крови. Болото неспособно думать.

Поэтому оно лишь пассивно вспоминает.

Холодный красный мир, пойманный в плен закатного солнца. Посреди этого пустого красного мира в одиночестве стоит девушка. Она заходит в холодную красную воду, ее спина постепенно уменьшается. Плеск воды. Обернись обернись обернись я хочу чтобы она обернулась. Я тянусь к ней. Я тянусь к ней и беру ее за руку.

Скажи это.

Я* изменю мир ради тебя.

Время выходит. Но теперь «нулевой момент» – это смерть Коконе, а не уничтожение «Кинотеатром» моей «шкатулки».

Время выходит.

– …Аах.

Я хотел изменить мир. Массовым производством «людей-собак» я хотел заставить людей осознать, что такое на самом деле вина. Я хотел избавить мир от безмозглых людей. Меня устраивало то, что сам я буду уничтожен, если только кто-нибудь подхватит знамя. Я думал, что Ироха Синдо сможет сделать это. Я был убежден, что Ая Отонаси сможет сделать это. Я решил создать теплый, стабильный мир, в котором никогда больше не будет трагедий, в котором никому не достанется наша судьба. Я был готов заплатить любую цену, даже собственную душу.

Теплый мир.

Справедливый мир.

Да, это было чистое и откровенное желание; и я сильнее, чем кто бы то ни было, старался воплотить его в жизнь.

Однако.

Однако.

Я* просто не могу стоять перед этой лужей крови и ничего не делать.

…Я знаю.

…Я знал.

Да,

на самом деле

все, чего я хотел,

когда взял тебя за руку

в том красном мире, –

чтобы ты обернулась.

Где я?

В красном кинотеатре. Да, в кинотеатре.

Это означает, что я смотрю фильм.

Я повторяю движения персонажа на экране.

– Я*…

«Я…»

Я падаю на колени.

Ученик средней школы падает на колени.

– Я* не думал о себе.

«Я не думал о себе».

Я закрываю руками залитое слезами лицо.

Школьник закрывает руками залитое слезами лицо.

– Я* только хотел, чтобы ты была счастлива.

«Я только хотел, чтобы ты была счастлива».

– Коконе…

И –

– Я спасу тебя!

…Я проиграл.

Я открываю глаза.

Они все время были открыты, но я открываю глаза.

Ая тянется к аптечке.

Ни секунды не колеблясь, Кадзу вонзает руку ей в грудь и извлекает «шкатулку». Это копия «Тени греха и возмездия», которую я ей дал.

Она имеет форму идеального куба.

Кадзу давит ее.

Ая, даже не дернувшись, продолжает оказывать Коконе помощь.

Я уже ничего не могу сделать.

Не могу двигаться. Не могу сопротивляться бессилию, которое наваливает на меня «кинотеатр».

Поэтому мне остается лишь стоять на коленях и смотреть концовку «Пирсинга в 15 лет».

Последняя сцена – в коридоре нашей средней школы.

Коконе смотрит на мое правое ухо и печально спрашивает:

«Ты сделал пирсинг?»

Я-на-экране уже с серебряными волосами. Он отвечает:

«Да, потому что я ненавижу пирсинг».

Сохраняя печальное лицо, она спрашивает:

«Это мольба о помощи, да?»

У кого-то начинает звонить будильник.

– Полночь, – вполголоса произносит Харуаки.

И тут же беспросветно черная дыра, бездна, бросается на меня и вонзается мне в грудь. Кинозал вокруг нас начинает затягивать в дыру; он уменьшается, искажается, превращается в сферу.

Меня окутывает абсолютная пустота, но кое-что я ощущаю.

Чувство потери.

И тут же я понимаю, что только что лишился «Тени греха и возмездия».

Кинотеатр полностью потерял форму, превратился в красный шар; а бездна растет и растет, окутывая все больше меня.

Однако внутри ее не чернота, но свет.

Свет.

И в этом море света кто-то кладет руку мне на плечо.

◊◊◊ Кадзуки Хосино – 12 сентября, суббота, 0.00 ◊◊◊

Мы стоим перед кинотеатром на третьем этаже торгового центра. Из «Кинотеатра гибели желаний» нас перенесло туда, откуда мы в него попали.

Я слышу поблизости звук сирен; я вызвал «скорую» заранее. Она вот-вот будет здесь. Та точка, куда я сказал Коконе ударить себя ножом, не настолько фатальна, как я расписал Дайе; уж во всяком случае, за десять минут она бы не умерла. Кроме того, Мария обладает достаточными познаниями в медицине, чтобы правильно оказать первую помощь. Так что при минимальном везении Коконе выживет. Если она полностью восстановится, можно будет считать, что мой план удался на 100%. Но даже в этом случае…

…Прости, Коконе. Мне правда очень жаль.

Не в силах смотреть на нее, я оглядываюсь по сторонам.

Сейчас, когда торговый центр пуст, он производит жутковатое впечатление. Я помню – когда-то мы вчетвером сюда приходили. Хотя меня вынудили тогда одеться в платье, для меня это все равно хорошее воспоминание. Но сейчас мои воспоминания об этом месте заляпаны кровью, и это уже навсегда.

Моя повседневная жизнь разваливается на мелкие кусочки.

Я перевожу взгляд. Рядом со мной п я т ь человек. Харуаки, сжимающий кулаки; Коконе, лежащая на полу; Мария, ухаживающая за ней; и –

Дайя, выпучив глаза, смотрит на человека, только что положившего руку ему на плечо.

– Да, Дайя, – говорю я ему. – Ты облажался с самого начала; ты изначально проиграл.

Я смотрю на человека, который нам помог, и продолжаю:

– «Владельцем» «Кинотеатра гибели желаний» была Миюки Карино.

Миюки Карино.

Одетая в форму женской старшей школы, она печально смотрит на Дайю.

Все началось, когда я узнал, что Карино-сан заполучила «шкатулку». «Владельцы» могут чувствовать чужие «шкатулки», и я тоже приобрел сходную чувствительность благодаря постоянному соседству с ними.

Ее «шкатулка» была всецело посвящена Дайе. Когда я это понял, я решил воспользоваться ей и отказался от идеи самому стать «владельцем».

– Если бы ты как следует проанализировал самого себя, ты наверняка заметил бы Карино-сан. И понял бы, что она и есть «владелец». Но ты этого не сделал.

Дайя молча смотрит на меня.

– Ты старательно вычеркивал ее из своей памяти.

Карино-сан молча отходит на несколько шагов. Хоть она и приготовила «шкатулку» для Дайи, ей сейчас нечего ему сказать.

– Ее «желание» было – чтобы ты принадлежал ей одной. Но «шкатулки» воплощают в жизнь и отрицательные чувства, которые прячутся под «желаниями»: хоть ты и очень дорог ей, одновременно она ненавидит тебя за то, что ты не дал ее душе мира. А главное – она понимает, что не может заставить тебя принадлежать только ей.

Вот почему «Кинотеатр гибели желаний» терзал Дайю воспоминаниями прошлого и пытался отобрать у него его заветное «желание»… и это длилось целый день.

– Не я, не Коконе. Только Карино-сан могла создать такую искаженную «шкатулку». Ты бы понял это, если бы как следует подумал о самом себе, – но посмотри, что получилось в результате.

Дайя убедил себя, что Коконе – «владелец», и остановился на этом.

Потому что, лишь ослепив себя, он мог идти навстречу своему «желанию».

– Поскольку я знал, кто на самом деле «владелец», я понял, что все твои громкие слова о твоей вере и решимости – полная фигня; они казались осмысленными только потому, что ты перестал понимать самого себя. Знаешь, ты так бросаешься навстречу собственной гибели – мне всегда казалось…

Мой голос вдруг начинает дрожать.

Чувства, до сих пор наглухо запечатанные внутри меня, теперь, когда я смотрю на Дайю, начинают выплескиваться.

Я гляжу на измазанную в крови Коконе.

Что я наделал?

Ранив Коконе и обманув Харуаки, я не вернусь уже к своей повседневной жизни. Эти шрамы никогда не пройдут. Моя дружба с Харуаки осталась в прошлом.

Во что я превратился?

Но у меня не было выбора – после того как я заполучил «Пустую шкатулку».

– Мне всегда казалось…

Я не могу сдержать слез.

– Что ты молишь о помощи.

В итоге у меня не осталось выбора – мне пришлось загнать в безвыходное положение друга, который молил о помощи.

– Хватит, – шепчет Дайя, глядя в пол. – Плевать.

Произнеся эти слова, он шатаясь идет к Коконе.

– К о к о н е, – говорит он, глядя на нее сверху вниз; она дышит часто и прерывисто.

Дайя притрагивается к одной из серег в правом ухе – к самой первой, которую он вставил.

И вырывает ее.

Кровь начинает капать с уха, но он словно не ощущает боли. С ласковым выражением лица он берет Коконе за руку.

– Коконе, – повторяет он. – Я* люблю тебя.

Его лицо сейчас похоже на то, какое я видел только на экране.