Пусть всегда светит солнце

Илька

обственно говоря, ее звали Юлией, или просто Юлькой, а мне послышалось тогда — Илька. Я ее увидел сразу, как только с директором совхоза приехал на полевой стан принимать бригаду. Невысокая, гибкая, она так стремительно выскочила из вагончика, что столкнулась с директором.

— Ох, Афанасий Гаврилович! — испуганно вскрикнула она, отскакивая в сторону.

— Что, Афанасий Гаврилович? — добродушно пробасил директор. — Пятьдесят лет Афанасием кличут. Но зачем же на человека кидаться? Так можно и с ног сбить.

— Простите, Афанасий Гаврилович, я — нечаянно.

— Этого еще не хватало, чтобы — нарочно.

Юлька взглянула на директора и, лукаво улыбнувшись, сказала:

— Да вам все равно не опасно.

— Что не опасно?

— Да разве вас собьешь? Вы вон каким вымахали — с места не сдвинешь. Вот ежели на вас тетю Тонну выпустить…

Директор громко расхохотался, сотрясаясь всем своим огромным телом. Действительно, я редко встречал такого громадного мужчину. Уж на что, говорят, бог меня ростом не обидел, а ему был чуть выше плеча. Юльке же, несмотря на то что она стояла на крылечке, приходилось смотреть на него снизу вверх.

— Как, как? — переспросил Афанасий Гаврилович. Как ты ее назвала?

— Тетя Тонна, — с невозмутимым видом повторила Юлька, — а что, разве не похоже?

— «Тетя Тонна», — посмеиваясь, повторил директор. — А что, пожалуй, она пудов на десять-двенадцать потянет. Видал, повернулся ко мне Афанасий Гаврилович, — какие у тебя в бригаде девчата будут — задиристые, зубастые. Тетя Тоня у них тут поварихой работает. Так они со уже окрестили…

— Ой, так ото наш новый бригадир? — и на меня из-за плеча директора с любопытством глянули голубые Юлькины глаза. — Морячок…

— Моряк! — строго подтвердил директор. — Он у вас тут порядок наведет. На флоте его к дисциплине приучили.

— А мы его женим! — выпалила вдруг Юлька.

— Как так — женим? — даже немного растерялся Афанасий Гаврилович.

— А просто — невесту подыщем да свадьбу сыграем. Вот он и будет у нас шелковый.

Она хотела было отпустить еще какую-то шуточку по моему адресу. Это я сразу понял, увидев, как озорно заблестели ее глаза. Но в это время ее позвала подруга:

— Юлька, иди сюда скорее!

Юлька спрыгнула с крылечка и побежала к брезентовой палатке. Я невольно засмотрелся на нее — так легко и ловко она бежала.

Юлька! А мне тогда послышалось — Илька. Я еще удивился, какое странное имя — Илька. Но, вслушиваясь в него, подумал: «И необычное, красивое имя — Илька». Так я ее потом и звал. Конечно, не вслух, а про себя.

Очевидно, директор заметил, как я смотрел на Юльку, потому что он как-то странно крякнул и сказал:

— Вот чертовка! — И добавил совершенно неожиданно: — А что ты думаешь, брат, — и женят…

Но я не обратил тогда на это никакого внимания. Мысли мои были заняты другим.

Надо признаться, настроение у меня было тогда неважное. Уж больно скоро я оказался бригадиром. Это меня угнетало. Совсем недавно я демобилизовался и решил поехать на целину.

В совхоз прибыл летом, перед началом уборки. У конторы, на центральной усадьбе, стояло несколько грузовиков и легковушек, а из открытого настежь окна доносились возбужденные голоса. На ступеньках крыльца сидели несколько человек, видимо шоферов. Они курили, лениво переговаривались. Я поздоровался и спросил:

— Где мне директора найти?

— А вон, слышишь, заседают, — отозвался паренек в засаленном комбинезоне. Он взглянул на мой чемодан и спросил: — На работу?

— На работу, — подтвердил я. — Мне сказали, что вам рабочие нужны.

— Нужны-то нужны, — сказал паренек, — только мы теперь с разбором принимаем, с испытанием.

— С каким испытанием?

— А так. Придет наниматься кто — сперва месяц временно проработает, себя покажет. Если видим, что работник толковый — на постоянную оформляем, ссуды разные выдаем. У нас директор — мужик крутой, баловства не любит. Плохих работников не держим. Не хочешь работать — уходи на все четыре стороны. Да ты не робей, — подбодрил он меня, — топай прямо к директору. Он у нас мужик хороший.

— Там же заседают, — возразил я.

— А они, может, до вечера заседать будут. Что же тебе торчать тут? Давай иди смелее.

Секретарши не было, и я решился, приоткрыв дверь, заглянуть в кабинет. Там было человек пять. Густые клубы табачного дыма заволакивали потолок. На столе, в алюминиевом поршне, приспособленном под пепельницу, возвышалась груда окурков. Рядом стоял пустой графин. По всему было видно, что здесь говорили давно и серьезно.

Худощавый мужчина, как я потом узнал, инженер Иван Петрович Расин, размахивая руками, наскакивал на сидевшего за столом директора и кричал:

— Я требую! Я требую, чтобы в пятую бригаду немедленно назначили бригадира!

— Да пойми же ты, горячая голова, — устало останавливал его директор, — где же я вот так с бухты-барахты бригадира тебе возьму?

— Меня это не касается. У меня техника прибывает, поймите, техника… А кому я ее в пятой поручить могу? Кому?

Директор потянулся за портсигаром и увидел меня. Видимо обрадовавшись, что можно сделать передышку, он пробасил:

— Давай заходи, чего там в щелку подглядываешь.

Инженер, прерванный на полуслове, оторопело уставился на директора:

— В какую щелку?

— Да это я не тебе, — отозвался Афанасий Гаврилович, — это я моряку. Давай заходи.

Я вошел в комнату.

— Старшина первой статьи, — сказал директор, просматривая мои документы, — по специальности моторист, член партии с пятьдесят девятого года. Знаю, знаю. Секретарь райкома о тебе звонил. — Афанасий Гаврилович оглядел меня с ног до головы и спросил: — Так, значит, к нам решил податься?

— Если примете.

— Почему ж не принять? Примем! Нам хорошие люди всегда нужны. — Он повернулся к двери и громко крикнул: — Валюша!

В комнату вошла молодая девушка в легкой шелковой кофточке.

— Вот, пожалуйста, — сказал Афанасий Гаврилович, протягивая ей мои документы, — оформи в приказе Сергея Николаевича Боброва на должность бригадира пятой.

— Что вы, товарищ директор, — испугался я. — Какой же из меня бригадир? Я же в сельском хозяйстве плохо разбираюсь. Мне бы на трактор…

— Ничего, научишься, — возразил директор, — агроном и инженер помогут.

— Соглашайтесь, душечка, — подскочил ко мне Иван Петрович и взял за локоть, как бы боясь, что я могу уйти. — Соглашайтесь. Вы — моторист, двигатели знаете, а в сельской технике разберетесь, она не сложна.

— На флоте чем командовал? — спросил парторг.

— Отделением мотористов.

— Ну вот видите, значит, с людьми работать умеете. А это и в нашем деле главное.

— Все, вопрос решен! — Директор встал из-за стола. — Сейчас поедем принимать бригаду.

— Ну что? Сосватали? — спросил паренек в замызганном комбинезоне, когда я вышел на крыльцо.

— Сосватали, — неохотно ответил я.

— Куда?

— В пятую.

Паренек взглянул на меня, но ничего не сказал, только присвистнул.

— А что?

— В самую худую бригаду попал. Оттуда недавно бригадира за пьянку и всякие штучки-дрючки выгнали.

Я молча пожал плечами — не все ли равно, в какую мне бригаду идти, в плохую ли, в хорошую ли. Все едино я не справлюсь.

— С испытательным взяли? — не отставал паренек. Видимо, это было для него каким-то мерилом в отношении нового человека.

— Да нет, — с досадой отозвался я.

— Видать, ты нашему директору чем-то приглянулся, если без испытательного взял, — с уважением проговорил паренек.

— Еще бы, — усмехнулся я, — так приглянулся, что с места в карьер бригадиром назначил.

— Пятой? — с изумлением взглянул на меня паренек.

— Пятой.

— Значит, Афанасий Гаврилович вам доверяет, — вдруг переходя на «вы», сказал паренек.

— Ты чего, Виктор, нашего бригадира пугаешь? — спросил, выходя из конторы, директор. — Он и так уже напуганный. Давай заводи машину, поехали в пятую.

Наша машина ГАЗ-69, или, как ее называл Виктор, «бобик», весело бежит по бесконечной степной дороге, волоча за собой кудрявый пыльный хвост. Нещадно палит солнце. А вокруг — необозримые степные просторы — седоватая полынь вперемежку с колючим перекати-поле. При виде нашего «вездехода» рыжие тушканчики на мгновение замирают на задних лапках и, испуганно свистнув, исчезают в норах. Степные орлы и коршуны лениво слетают с придорожных камней и кочек и, сделав небольшой круг, опять опускаются на землю, уже позади машины.

Степи, беспредельные казахские степи, они наводят на меня грусть. Ни кустика, ни деревца. Кажется, можно ехать час, другой и никого не встретить, кроме тушканчиков и орлов…

Задумавшись, я не заметил, как кончилась степь и потянулись необозримые поля. Глянув в окно, я ахнул и попросил остановить машину. Мне приходилось видеть поля, но таких я, признаться, не видел никогда. Хлеб! Он всюду, куда ни посмотришь, на все четыре стороны уходят за горизонт пшеничные массивы. В небе, безоблачном и бездонном, летят журавли. Их нежное курлыканье еле слышно, так высоко они забрались. А я стою около машины, не в силах оторваться от золотистого моря пшеницы.

— Твое хозяйство, — говорит директор. — Пять тысяч гектаров.

— Сколько? — испуганно переспросил я.

— Пять тысяч.

— Да это же хозяйство целого колхоза! — воскликнул я, вспомнив, что в нашей артели меньше пахотной земли, чем здесь.

— А что ты думаешь, — засмеялся Афанасий Гаврилович, — у нас, брат, масштабы!

— И сколько же человек в бригаде?

— Постоянных пятьдесят, а на время уборки еще с сотню подкинем из города.

— А не мало? — усомнился я, припоминая, что у нас в колхозе работало около пятисот человек.

— Ничего, у нас техника.

Я опять попытался уговорить директора, чтобы он отменил свое решение. Но он только посмеивался:

— Не трусь, моряк, все будет в порядке. Ты думаешь, я сюда приехал из колхоза или совхоза? Нет, брат, я директором завода был — в сельском хозяйстве, как говорят, ни в зуб ногой. А партия послала — и поехал. И как видишь, работаю. И говорят, неплохо работаю.

— Отпустили бы вы меня, Афанасий Гаврилович, — сказал вдруг Виктор, с интересом прислушиваясь к нашему разговору.

— Куда отпустить? — грозно спросил директор. — Уборка на носу, а ты бежать надумал?

— Да нет, Афанасий Гаврилович, — рассмеялся Виктор, — вы меня не поняли. В какую-нибудь бригаду отпустите. А то сами говорите — скоро уборка начнется. Все работать будут, а я вас катать.

— Катать… — Афанасий Гаврилович рассмеялся и повернулся ко мне. — Видал? Хорош гусь? Все, видите ли, работают, а я с ним катаюсь.

— Что вы, Афанасий Гаврилович, — замялся Виктор, — это я вас катаю, а вы работаете.

— Так, значит, тебя отпустить, а самому пешком ходить? Хорош будет директор, ничего не скажешь.

— А мы вам старичка какого-нибудь подыщем. Правда, Афанасий Гаврилович?

— В пятую пойдешь?

— Пойду В любую.

— Ну что ж, Сергей, вот тебе и помощничек. Парень толковый, дельный и тракторист неплохой, в руках держать только надо.

— Вы уж скажете, Афанасий Гаврилович, — обиделся Виктор.

— И скажу. Избаловал я тебя. Ну ничего, Сергей к рукам приберет.

— Было б на пользу дела.

— В бригаде у тебя, — повернулся ко мне директор, — народ подобрался хороший, работящий…

— То-то на самом последнем месте плетутся, — сказал Виктор как бы между прочим, ни к кому не обращаясь и посматривая в боковое стекло.

— Понимать надо, — возразил Афанасий Гаврилович, — бригадир у них непутевый был.

Он посмотрел на Виктора, ожидая, скажет ли тот еще что-нибудь. Но Виктор промолчал, и директор продолжал:

— Народ хороший, работящий. К примеру, Василий Теплов. Один из лучших комбайнеров в области. Это, Сергей, твоя опора в бригаде.

— Хороша опора, — ехидно проговорил Сергей. — Не известно, кто кого подпирал, когда они со старым бригадиром пьянствовали.

— То дело прошлое, — возразил Афанасий Гаврилович, — а работать Теплов умеет. Недаром ему орден за прошлый сезон дали.

— Рвач он, — пробурчал Виктор, — за длинным рублем гонится. Еще не известно, как он орден заработал…

— Ох, Витька, Витька, — рассердился Афанасий Гаврилович, — и что ты такой поперечный!.. Смотри, дождешься ты у меня.

Так началось мое бригадирство. Ребята встретили меня хорошо. Расспрашивали, где служил, где учился. Рассказывали о себе. И только один — Василий Теплов, — знакомясь, криво усмехнулся и спросил:

— Бригадир, а что такое мотовило — знаешь?

— Брось, Василий, — остановили его ребята.

— А что бросать? — нагловато прищурился он. — Сажают нам на шею всяких… моряков. А здесь не море, здесь работать надо, хлеб растить.

— Что, по дружку своему горюешь? — спросил Виктор.

— По какому дружку?

— А какого за пьянку выгнали.

Ну и что?

— А то, не с кем стало шахер-махер делать, вот ты на нового бригадира и кидаешься.

— Ну ты, мелюзга! — угрожающе двинулся Василий к Виктору.

— Тихо! — поднял я руку. — К чему шум? Что такое мотовило, я знаю. Ясно? Есть еще вопросы? Нету? Тогда я спрошу. А ты, Теплов, что такое клотик, знаешь? Нет? Ну вот, видишь, я, оказывается, знаю немножко больше тебя.

Ребята засмеялись. Этого я и добивался. Впрочем, я не собирался скрывать, что агрономия и разные там сельхозмашины для меня — лес темный. Я, конечно, кое-что знал, как и любой деревенский парень, учившийся в десятилетке и в летнее время работавший в поле. Просто меня задел топ, каким все было сказано.

Но разбираться в отношениях было некогда. Приехал Иван Петрович проверять комбайны после ремонта. Он обнаружил много неполадок.

Когда он подошел и начал осматривать комбайн Теплова, Василий спросил:

— Иван Петрович, а когда новые комбайны прибудут?

— Новые? — переспросил инженер. — Да ты старый в порядок не привел. Как работать будешь?

— А у нас с Афанасием Гавриловичем договоренность, — лениво процедил Василий. — Как новые придут, мне один выделит. А на этой рухляди разве покажешь класс работы?

— «Рухляди»? — Иван Петрович даже задохнулся от возмущения и злости. — Ты эту «рухлядь» только в прошлом году новенькую, прямо с завода, получил.

— На то оно и железо, — сказал Василий, — не выдерживает темпов моей работы.

— Имей в виду, Теплов, — пригрозил инженер, — пока не приведешь комбайн в порядок, новый не получишь.

— А чего мне его приводить в порядок? — изумился Василий. — Я же на нем работать не буду. Что мне, для чужого дяди стараться?

— Как знаешь, — сухо проговорил Иван Петрович, — но нового комбайна не получишь. Это тебе я гарантирую.

— Иван Петрович, — взмолился Василий, видимо почувствовав, что дело оборачивается плохо, — комбайн в порядке. Это у него просто внешний вид такой. А ходовая и рабочая часть… так там мелочи…

— Вот мелочи и исправь, — сказал инженер и повернулся ко мне: — Завтра отправляй на станцию три дизеля — пригонишь комбайны.

— Сколько же нам выделили? — поинтересовался я.

— Пять штук.

— Вот хорошо, — обрадовался я, — мы на них молодых посадим. А то народ неопытный, по первому году работать на комбайнах будут.

— Правильно, — согласился Иван Петрович. — А старички пусть на старичках работают, — засмеялся он.

— А как же я? — всполошился Теплов.

Иван Петрович пожал плечами:

— Как бригадир решит, так и будет.

— Не дашь? — спросил меня Василий.

— Нет, — сказал я. — Пойми сам. Ты комбайнер опытный, неполадка какая — быстро исправишь. А с ними механик замучается.

— Ах так! — рассердился Теплов. — Поговорим у директора.

— Ну что ж, — согласился я, — поговорим.

Наутро меня вызвал Афанасий Гаврилович. В кабинете были Иван Петрович и Василий Васильевич — парторг.

— Что у тебя там с Тепловым произошло? — спросил меня Афанасий Гаврилович.

Я объяснил.

— Что ж, мысль правильная, — сказал Василий Васильевич.

— Не согласен, — ответил Афанасий Гаврилович. — На таких, как Теплов, вся уборка держится. Надо создавать им условия.

— «Условия», «условия»!.. — взорвался вдруг Иван Петрович. — Посмотрели бы вы, во что Теплов свой комбайн превратил. Еще сезон — и на свалку, в утиль списывать придется.

— Да, — в раздумье проговорил парторг, — уборка уборкой, а технику беречь надо.

— Нет, нет и нет, — замахал руками Афанасий Гаврилович, — и слушать ничего не хочу. Все равно не уговорите. Теплову надо дать новый комбайн. А то дойдет до райкома, обкома. Скажут, директор не создает условий передовым комбайнерам.

— В райкоме нас поймут и поддержат, — твердо сказал Василий Васильевич.

— Все равно не согласен!

Так мы и не уговорили директора. Пришлось выделить Теплову новый комбайн. Он быстро собрал его и ходил гоголем. Похлопывая ладонью по стенке бункера, говорил:

— Ну, держись, ребята. Теплов покажет класс работы.

А у большинства ребят дела шли неважно. Многие из них только зимой окончили трехмесячные курсы комбайнеров. Пришлось просить помощи у опытных «старичков». Все охотно согласились, и только Теплов отказался наотрез.

— Тебе же заплатят, — настаивал я.

— Копейки, — пренебрежительно протянул он. — Вот уборка начнется, тогда и подработаю. А пока отдохну, сил наберусь.

— Я вам приказываю, товарищ Теплов, — не сдержался я.

— Это вы другим приказывайте, товарищ бригадир, кто с ремонтом не справляется, — язвительно ответил Василий. — А я свое дело сделал, хоть сейчас в поле. А за других работать — нет уж, спасибо, дураков не найдете. Пусть бригадир помогает, это его забота, ему за это денежки платят, — в голосе Теплова звучала явная насмешка.

Я чуть было не вспылил, но вовремя спохватился, вспомнив слова своего командира капитан-лейтенанта Субботина: «Горячиться всегда вредно, только людей насмешишь, а дело не сделаешь».

«Ладно, — думаю, — посмотрим, Теплов, что дальше будет».

Отвел в сторону Виктора, который наш разговор слышал, и спрашиваю:

— Что же с ним делать?

— Пообещай завышенный наряд, тогда будет помогать.

— Как это завышенный наряд? — не понял я.

— А просто: проработает, скажем, он два часа, а наряд на оплату за четыре получит.

— Это же жульничество! — возмутился я.

Виктор только плечами пожал:

— Старый бригадир всегда так делал, когда срочная работа была.

— А я не буду. Заставлю работать и так, на нормальных условиях.

— Попробуй!

Я злился — дела шли неважно. А тут еще Юлька сюрприз преподнесла. Утром нам выдали получку, прямо на полевой стан привезли. А вечером, только я по рации с центральной усадьбой переговорил, Риту, нашу радистку, отпустил, заходит в вагончик Юлька и говорит:

— Вот тут девчата собрали…

И руку протягивает, а в кулаке деньги зажаты.

— Для чего собрали? — не понял я.

И вдруг Юлька, бойкая, никому не спускающая Юлька, начала краснеть. Я в изумлении уставился на нее. А она тихо говорит:

— Да так уж у нас заведено было, при старом бригадире.

— Что заведено?

— А с получки для бригадира собирать.

— Зачем?

— Хотите, девчата водки и закуски сюда принесут, хотите, сами в город съездите, в ресторане посидите.

— Черт те что! — взорвался я. — До чего додумались!

— А чего додумываться, — вдруг осмелела Юлька. — У нас всегда так было. Если не дашь, то на такую работу поставит, что и на обед не заработаешь.

— И чего же вы молчали?

— Да к нему не подкопаешься — сам не просил, а через дружков намекал.

Я посмотрел на Юльку, хотел было отругать ее, но махнул рукой и вышел на улицу. Солнце совсем недавно закатилось и только на горизонте горело огненно-красным заревом. Я присел на чурбачок и, стараясь успокоиться, закурил. Тихо подошла Юлька, постояла молча, потом нерешительно тронула меня за плечо.

— Ну что тебе? — в сердцах бросил я. — Еще какую пакость предложить хочешь?

— Не сердитесь, Сережа, — тихо сказала Юлька. — Я не хотела вас обидеть. Жребий мы тянули, вот и пришлось мне идти.

Она присела рядом со мной на траву.

— Эх, Илька, Илька, — вырвалось у меня.

Она быстро подняла голову и взглянула на меня. И было в ее взгляде что-то такое, что я в смущении отвел глаза.

Долго проговорили мы в тот вечер. Юлька рассказала о многих парнях и девчатах бригады, кто о чем думает, мечтает. Меня удивило, как верно она разбирается в людях, как метко определяет их характер. А мне-то казалось, что она немножко легкомысленна и вертушка. И я удивлялся, что такая маленькая и хрупкая на вид девушка работает трактористом.

Родители Юльки жили в Москве, там она закончила десятилетку и по путевке комсомола уехала на целину.

— Модная история, — пошутил я, — наверное, по конкурсу не прошла?

Как-то незаметно мы перешли на «ты».

— Нет, — улыбнулась Юлька, — школу я окончила с золотой медалью. Только вот, в какой институт поступить, так и не решила. Да и что я знала, живя под родительскими крылышками? Мечтала стать то артисткой, то журналистом…

— А теперь?

— Я уже подала в сельскохозяйственный институт на заочный факультет механизации.

— Не скучно здесь?

— Ой, нет. Здесь такой хороший народ собрался. Правда, — Юлька немножко помолчала и призналась со смущенной улыбкой: — По папе с мамой скучаю. Замечательные у меня старики. И по брату… по старшему брату. Олег пишет, что завидует мне, а я его жалею. Рано женился, и, кажется, неудачно. Не люблю его жену. Мещанка…

Да, тот вечер глубоко запал мне в сердце. Я понял, что Юлька мне нравится. Очень нравится.

Дела в бригаде налаживались. Ребята работали как черти, готовя комбайны к уборке. И только Василий Теплов сам не работал и другим мешал. Стоило ему появиться у какого-либо агрегата, как сразу устраивали перекур, сыпались шуточки, анекдоты. На это Теплов был мастер. Я махнул на него рукой — его время еще не пришло.

Но когда я увидел его стоящим около комбайна рядом с Юлькой, меня взорвало. Не замечая меня, они о чем-то оживленно разговаривали и смеялись. «Что же это такое? Еще вчера вечером она так плохо о нем отзывалась, а сейчас кокетничает?»

Не разбирая дороги, я побрел к вагончику. На глаза попался мотоцикл. Я вскочил на него и, с места набирая скорость, помчался по пыльной грейдерной дороге. «К черту, откажусь от всего!»

Я нырнул в лощину и на повороте чуть не упал, подняв облако пыли. Свернув в сторону, остановил мотоцикл и бросился на траву.

«А собственно, что случилось? — подумал я, успокаиваясь и закрывая глаза. — Что ты психуешь, Сергей Николаевич? Почему Юлька не может разговаривать с кем ей угодно? Уж не ревнуешь ли ты ее?»

Вдруг, завизжав тормозами, около меня остановился грузовик. С подножки соскочила Юлька и бросилась ко мне. Она упала на колени, обхватила меня за плечи и взволнованно спросила:

— Что с тобой? Ты расшибся?

Я приподнялся и с недоумением посмотрел на нее. А из кузова уже прыгали ребята и бежали к нам.

— Да ничего не случилось, просто прилег отдохнуть, подумать, — сказал я.

— Чертова Юлька, — проворчал Виктор, — такой переполох подняла!

Оказывается, Юлька, стоя на мостике комбайна, видела, как я спустился в лощину, как поднялось облачко пыли.

«Почему же он так долго не выезжает из лощины, — подумала она, — и почему не слышно мотора мотоцикла?»

И, уже не давая себе отчета, закричала:

— Ребята, бригадир расшибся!

Остальное было делом нескольких минут — завели машину, схватили санитарную сумку и помчались ко мне.

Я смотрел на встревоженные, разгоряченные лица ребят и девчат, и теплое чувство разливалось в груди, — значит, за это короткое время, что бригадирствую, я стал им дорог. Нет, никуда я не уйду от них.

«А Юлька? — подумал я. — Юлька как перепугалась! Неужели я ей не безразличен?».

Поискал глазами Юльку, но она уже с равнодушным видом шла к грузовику. Взобравшись в кузов, крикнула:

— Ну поехали, что ли! Работа не ждет!

«Нет, — усмехнулся я над своей радостной надеждой, — это, очевидно, простое человеческое чувство. Юлька так же волновалась бы, будь на моем месте любой».

Я встал и подошел к мотоциклу. Виктор, задержавшийся около меня, вдруг сказал, глядя куда-то в сторону:

— А Теплов за Ритой, нашей радисткой, приударяет.

— Ну и что?

— Так… ничего.

Я подозрительно посмотрел на Виктора, подумал: «Вот чертов парень, все-то он видит…»

Я завел мотоцикл, посадил на багажник Виктора и поехал на стан.

Привычный шум встретил нас. Стучали молотки, визжали напильники, громко переговаривались ребята. Да, дела в бригаде налаживались. Каждый вечер к нам приезжал Иван Петрович, проверял сделанное, советовал, учил. Учил он и меня: навез кучу учебников и придирчиво проверял — читаю ли я их.

Все было бы хорошо, если бы Василий Теплов не стал травить Костю Шилкина.

Набитый до отказа ожидающими, вокзал гудел словно улей. Станция была узловая — через нее поезда проходили во все концы страны.

Костя Шилкин бродил среди расположившихся на деревянных диванах, а то и просто на полу пассажиров. Уставший, голодный, он искоса поглядывал на них. А они занимались своими делами: кто спал, кто разговаривал с соседом, а кто, раздобыв кипятку, завтракал. Около таких Костя невольно замедлял шаг, чувствуя, как сосет под ложечкой — вот уже два дня он ничего не ел. Но, увидев, как настороженно они смотрят на него, на его грязный потрепанный костюм, проходил мимо.

— И чего ходит, чего ходит? — услышал он голос толстой, неопрятной тетки, разложившей на коленях обильную снедь.

— Известно что — уркаган. По всему видать — ищет, где что плохо лежит, — отозвался чей-то дребезжащий тенорок.

— Ах, боже мой, — засуетилась тетка, хватаясь за узлы и чемоданы. — И чего милиция смотрит?

С ее колен на пол посыпались вареные яйца, колбаса, булки. Она торопливо подбирала их, но, наклоняясь, роняла снова. В бешенстве погрозив в спину Кости кулаком, прошипела:

— У-у, ворюга! Житья от вас нету…

Костя почувствовал, как в груди закипает обида. «За что они на меня? Что я им сделал плохого? Ну ладно, раньше воровал, а сейчас? Я же ничего не сделал…»

Он подошел к питьевому бачку, подставил кружку под кран, но воды не было. Костя медленно вышел на платформу и направился к водокачке. Пил он жадно, много, стараясь притупить голод. Потом прилег на траву у забора, закрыл лицо кепкой. На душе было тоскливо, муторно.

Немилосердно припекало солнце, и казалось, все живое вокруг размякло, затаилось от жары — такая стояла тишина. Костя даже почувствовал, как у него звенит в ушах. Он так и не разобрал, то ли это от вязкой, гнетущей жары и тишины, то ли стрекочут в высохшей, пожухлой траве кузнечики.

Вспомнилось детство. Костя пацаном любил забраться в степь и, лежа на спине, любоваться бездонной синью неба, ленивым полетом орла, слушать стрекот кузнечиков. Хорошее было время. Со своими сверстниками он бегал на речку купаться, а когда подрос, ездил в ночное пасти лошадей. Сколько было рассказано всяческих историй у костра! А потом пришла беда — умер отец, а вскоре и мать. Костю направили в детский дом. Там он быстро сошелся с ребятами, хорошо учился. Когда перевели в седьмой класс, к ним в детдом пришел новенький. Беспокойный и непоседливый, он сразу перезнакомился со всеми, но подружился только с Костей. Длинными зимними вечерами Сенька рассказывал Косте о Черном море, об олеандрах и кипарисах, о перевалах и горных реках. И всегда заканчивал одним и тем же. Мечтательно вздыхая, говорил:

— Хорошо бы смотаться туда.

Он рассказывал так подробно, с такими деталями, что перед Костей возникало море — то тихое, ласковое, то в бешеной ярости бьющееся волнами о скалы. И Костя даже не подозревал, что Сенька никогда там не был, а все это вычитал в книгах.

Так зарождалась и крепла мечта. Даже во сне Костя видел море, чувствовал терпкий запах водорослей, слышал резкие крики чаек. И когда закончили восьмой класс, Сенька уговорил Костю.

— У тебя уже четвертый разряд слесаря, — убеждал он. — Да к тому же ты трактор знаешь. Не пропадем. Работу везде найдем. А зато у моря жить будем.

И они убежали из детского дома. С тех пор и начались мытарства Кости. На полпути к Черному морю, на одной из станций, Сенька отстал от поезда и потерялся навсегда. Неопытный, непрактичный в жизни, Костя побоялся ехать дальше «зайцем» один. Попытался устроиться на работу. Низкорослый, щуплый, он казался моложе своих лет. Его поднимали на смех:

— Мал еще, тоже работничек.

— А паспорт у тебя есть?

Какой тут паспорт, когда Косте шел только шестнадцатый год.

Так, перебиваясь случайной работой, подкармливаемый сердобольными хозяйками, Костя упорно шел к Черному морю. Он был уверен, что там обязательно разыщет Сеньку и они заживут радостно и хорошо на самом берегу моря…

От выпитой холодной воды желудок на какое-то время успокоился, но потом голод почувствовался еще сильнее. Перед глазами вдруг выплыла толстая неопрятная тетка, се лоснящиеся от жира пальцы, которыми она хватала куски сала и колбасы, ломала хлеб, чистила яйца. И обида нахлынула на Костю с новой силой. Он ощутил такой прилив ненависти, бешеной злобы, как это было с ним несколько лет назад, во время «путешествия» к морю. Тогда он брел стенной дорогой к городу, голодный, измученный. Навстречу, возвращаясь с базара, катили брички, автомашины, велосипедисты. Ехали веселые, довольные люди, распевающие песни, а Косте от этого становилось грустно. До слез, до спазм в горле почувствовал он свое одиночество. Он брел, низко опустив голову и волоча ноги по пыльной дороге. Хотелось пить, губы потрескались и спеклись. Вдруг он увидел на обочине кочан капусты. Очевидно, его кто-то обронил с воза, спеша на базар.

Костя подобрал кочан и, усевшись на краю кювета, достав перочинный ножик, стал есть. Мимо на бричке проезжал здоровенный парень. Он сидел, свесив ноги, и лениво лузгал семечки. Поравнявшись с Костей, вдруг ни с того ни с сего полоснул его по спине кнутом. От неожиданности и боли Костя выронил нож и глянул на парня. Тот, откинувшись чуть назад, громко хохотал, держась за живот. А кони медленно тащили бричку прочь.

И тут Костя почувствовал приступ бешенства. В ярости, ничего не видя, кроме толстого, жирного лица и разинутого в хохоте рта, он кинулся вслед за парнем. И наверное, у него было такое выражение, что здоровенный парень вдруг испуганно закрыл рот, заморгал глазами и, вскочив на ноги, стоя принялся настегивать коней, то и дело в страхе оглядываясь назад на бегущего вдогонку Костю.

Кони вскачь уносили бричку, а Костя все бежал и бежал, пока, обессилевший, не упал в придорожную траву. Слезы, отчаяние, злость душили его.

— А здорово ты его шуганул.

Раздавшийся голос заставил Костю поднять голову. Рядом сидели два паренька и дымили папиросами.

— Портки поехал менять, — рассмеялся один из них, чубатый, курносый, и весело подмигнул Косте. — Это точно. За что он тебя?

— А кто его знает…

— А ты, видать, не из пугливых, — сказал другой. — Откуда будешь?

То ли от участия, которое слышалось в голосах ребят, то ли после нервного напряжения наступила разрядка, но Костя разговорился и рассказал о себе все.

Ребята переглянулись, потом чубатый раскрыл небольшой чемоданчик, достал хлеб, колбасу и протянул Косте:

— Ешь.

— Смотри, Клещ ругаться будет, — предупредил другой.

— Не будет, — засмеялся чубатый, — такому парню он обрадуется.

Так судьба свела Костю с «теплой» компанией. Они одели его. Чубатый взял к себе в комнату. Благодарный Костя готов был сделать для них все. Но они сначала требовали немногого:

— Постой на углу, кто пойдет — свистни.

— А ну, загороди меня, чтобы эта мадам не видела.

Дальше — больше. Чужие карманы, сумочки, квартиры.

Обычно после удачного «дела» собирались у Чубатого — и начиналась попойка. Клещ, толстенький, плешивый мужчина, напившись, часто поучал Костю:

— Держись меня — не пропадешь. А людям не верь — каждый о своем брюхе печется.

Кто-то, очевидно Чубатый, рассказал ему о Костиной мечте — побывать на Черном море.

— Ну и что ж, — сказал Клещ, — и побываем. Всей компанией побываем. Да и не так, как какой-нибудь пижон-курортник, который над каждой копейкой трясется. Погуляем что надо…

Но Черного моря Костя так и не увидел. После ограбления одной квартиры их арестовали.

Отсидев свой срок, Костя вышел из лагеря с твердым намерением устроиться на работу и жить честно. Но это оказалось не так-то просто. Родных у Кости не было, знакомых тоже. Правда, Клещ на прощание дал несколько адресов, многозначительно сказав, что там, мол, приютят. Но Костя туда не хотел ехать.

В первом же городе, где Костя остановился, бродя по улицам, он увидел доску объявлений. Паровозоремонтному заводу требовались токари, ученики слесарей. Костя пошел туда.

— Заходи, заходи, — приветливо встретил его начальник отдела кадров. — Работу ищешь? Небось десятилетку кончил, а в институт по конкурсу не прошел? А? Угадал? Нет? Так, может, ты и специальность имеешь? Ага, слесарь… Ну что ж, молодому пополнению мы всегда рады…

Но, узнав, что у Кости есть судимость, он поморщился, сразу сделался каким-то кислым.

— Знаешь, зайди денька через два, посмотрим, может, что и подберем.

Но эти два денька растянулись на десять. И надо же было так случиться, что Костя с первого раза попал на такого перестраховщика! Он отчаялся, решив, что его нигде на постоянную работу с таким «клеймом» не примут. Деньги у него кончились, от ночевок где попало костюм загрязнился, пообтрепался, и, увидев себя в большом зеркало парикмахерской, Костя с грустью подумал, что в таком виде к другим начальникам отдела кадров являться нет смысла. И вот он уже два дня бродит по городу в поисках какой-либо работы. В надежде, что, может быть, понадобятся рабочие для разгрузки вагонов, зашел на станцию. Но и тут ничего не подвернулось.

…Солнце уже скрылось за горизонтом. На платформе зажглись фонари. Прибывали и отходили поезда, а Костя все думал свою нерадостную думу.

Похолодало, стал накрапывать дождик. Костя нехотя встал, поднял воротник пиджака, надвинул на лоб кепку и, засунув руки в карманы, пошел в вокзал. «Видно, прав был Клещ, — мрачно размышлял он, — что каждому своя шкура дороже. Придется мне поехать по его адресу…»

Толстой тетки уже не было, а на ее месте сидел мужчина в морской форменке без погон. Он спал.

«Демобилизованный», — равнодушно подумал Костя, скользнув по нему взглядом. Он было пошел дальше, разыскивая местечко, где можно было бы устроиться на ночь, и вдруг остановился. Моряк во сне зашевелился, откинулся назад, на спинку дивана, и отодвинулся от чемоданчика.

У Кости лихорадочно забегали мысли: «Демобилизованный, наверное, продовольственный паек получил…» Он быстро оглядел окружающих. Все спали.

С замиранием сердца Костя осторожно подошел к моряку и, протянув руку к чемодану, вдруг отдернул ее. Ему показалось, что веки у моряка дрогнули. «Что это я», — рассердился Костя и, решительно взяв чемодан, пошел к выходу.

Огибая деревянный диван, он оглянулся. Сидевшая напротив женщина проснулась и в изумлении смотрела на Костю. Потом у нее в глазах промелькнул страх, и она приоткрыла рот, собираясь крикнуть. Костя в бешенстве шагнул к ней. Очевидно, лицо в этот момент у него было страшное, как у загнанного волка. Женщина в испуге откинулась назад и нервно, часто-часто замахала ладонью, словно отгоняя от себя осу. Костя повернулся и быстро вышел из вокзала. Завернув за угол, исчез в полумраке ночной улицы.

Отойдя подальше от вокзала, Костя присел на груде бревен, лежащих около забора, и при свете, падавшем из окон дома, раскрыл чемоданчик. Белье, книги, умывальные принадлежности. «Не то, не то, — Костя нетерпеливо ворошил вещи. — Ага, вот — продукты». Он схватил колбасу, отломил кусок хлеба и с жадностью накинулся на еду…

Я проснулся оттого, что какая-то женщина трясла меня за плечо и тихо шептала:

— Моряк, моряк, проснись… чемодан украли…

Я не сразу сообразил, где я и о каком чемодане толкует эта женщина.

Ах да, я ведь в командировке, еду в Павлодар. А чемодан? Чемодана действительно нет.

— Парень такой, в сером костюме, в кепочке, — сказала женщина. — Только что из вокзала вышел.

— Ах, черт! — я разозлился и вскочил с дивана. Парня этого я приметил еще раньше, когда он бесцельно шатался по залу.

Выбежав из здания вокзала, я остановился: улица вела к центру города и на окраину. «Куда же он пошел? К центру? Едва ли. Наверное, сюда». И я быстро побежал по темной улице. Прохладный ветерок немного успокоил меня, а когда я увидел, как паренек, сидя на бревнах, жадно ест, ничего не замечая вокруг, злость моя окончательно пропала.

— Что, проголодался? — спросил я и положил ему руку на плечо. Паренек рванулся, хотел было вскочить, но я прижал его к месту: — Ешь, ешь, чего перепугался!

Вид у пария был испуганный и растерянный. Он словно ждал, что я сейчас скажу: «А ну, пошли в милицию!»

Я присел рядом и заглянул ему в лицо. В глазах у него стояли слезы.

— Что, братишка, попал в переплет? — спросил я. И хотя я снял руку с его плеча, он не убегал. Мы познакомились, и Костя рассказал мне свою историю. Он даже не скрыл от меня, что уже собрался поехать к знакомым Клеща.

— Ты не отчаивайся, — успокоил я его. — Это дело поправимое.

Не знаю почему, но я ему поверил. Написав записку Афанасию Гавриловичу, я вручил ее Косте:

— Вот тебе письмо к директору совхоза, он тебя возьмет на работу в мою бригаду. Держи деньги на дорогу и бывай здоров. В совхозе встретимся, и следом за тобой денька через три приеду. Бери, бери! — прикрикнул я, видя, что он не решается взять деньги. — Целиннику «зайцем» ездить не полагается. Да ты не стесняйся, заработаешь — отдашь.

Я сделал несколько бутербродов, завернул их в газету и сунул Косте в карман пиджака, подхватил чемоданчик и пошел по улице. На углу я обернулся. Костя стоял около бревен, зажав в руке деньги, и вряд ли верил тому, что с ним приключилось. Я помахал ему рукой:

— Жди меня в совхозе!

Приближалось время прибытия моего поезда. Я закомпостировал свой билет и вернулся в зал ожидания. Там что-то произошло, я это почувствовал сразу, едва переступил порог входной двери. В углу толпились люди. Громкий говор, возгласы возмущения и сочувствия. Я протолкался сквозь толпу и увидел женщину. Она сидела на скамейке, прижав к груди ребенка, и слезы текли по ее лицу.

— Что случилось? — спросил я.

— Да вот, сумочку украли, — ответили мне, — ни билета, ни денег не осталось, а путь дальний.

И вдруг в толпе я увидел Костю. «Неужели это его работа?» — обожгла неожиданная догадка. Но, присмотревшись к нему, я с облегчением вздохнул. Костя стоял бледный. Очевидно, он в первый раз видел жертву воровства и подумал: «Сколько же горя и слез я раньше причинял людям…»

Костя пододвинулся к женщине, глянул в ее заплаканные глаза и что-то протянул ей. Деньги! Те самые деньги, которые я ему дал на дорогу… Нет, в нем я не обманулся!

Женщина схватила Костю за руку, благодарила и спрашивала фамилию и адрес, куда выслать деньги. Костя, смущенный, раскрасневшийся, бормотал что-то невразумительное, мол, не стоит, чепуха. Но какой-то мужчина прикрикнул на него:

— Чего не стоит? Раз спрашивают, отвечай! — И сам полез в карман за бумажником.

Русские люди — отзывчивы. По рублю, по два мы накидали женщине столько, что она, улыбаясь сквозь слезы, испуганно взмолилась, замахав руками:

— Хватит, хватит… Куда мне столько?

Кто-то из мужчин собрал и сосчитал деньги.

— Это много, — проговорила женщина. — Мне столько не надо.

— Не раздавать же обратно, — засмеялся мужчина. — Берите, в дороге пригодятся.

Все повеселели, посыпались шутки. Люди были довольны, что сделали хорошее дело.

— А этот парень, — нерешительно проговорила женщина и, разжав ладонь, показала десять рублей. — Он же мне, наверное, все свои деньги отдал.

— Правильно, — поддержал мужчина, — ему надо вернуть.

Начали искать Костю. Но его и след простыл. Я обошел весь вокзал, разыскивая его. Хотя денег у меня было в обрез, только-только доехать до Павлодара и вернуться в совхоз, я решил дать ему еще. «Как-нибудь доберусь, — подумал я. — В Павлодаре в управлении займу». Но Кости нигде не было.

В конторе совхоза, перед дверью в кабинет директора, за маленьким столиком сидела девушка в голубой кофточке. Она старательно и медленно, двумя пальцами, что-то печатала на машинке и так была увлечена этим, что не сразу заметила пошедшего Костю.

— Мне бы директора, — нерешительно проговорил Костя, — письмо у меня к нему.

Девушка подняла голову и с любопытством посмотрела на Костю. А Костя оторопел — такие лучистые, синие-синие были у девушки глаза.

Она встала, приоткрыла дверь и сказала:

— Афанасий Гаврилович, тут к вам пришли. Можно?

— Можно, можно, — послышался басовитый голос.

Костя вошел в кабинет. Директор, усадив Костю на стул, прочитал письмо, внимательно посмотрел на гостя, спросил:

— Давно Сергея Боброва знаешь?

— Боброва? — переспросил Костя. — Нет, всего один раз видел.

— Так, так, — улыбнулся Афанасий Гаврилович, — узнаю Сергея. Горяч, напорист, а людей любит.

Он открыл дверь и сказал девушке:

— Рита, вот познакомься, новый товарищ к нам прибыл. — И пояснил Косте: — Она временно здесь сидит, Валя заболела. А так она в вашей бригаде радистом работает.

Костя радостно отметил, что Афанасий Гаврилович сказал «в вашей бригаде», значит, уже считает за своего. А директор продолжал:

— Пожалуйста, Рита, оформи Костю, в бухгалтерии скажи, чтобы аванс выдали. Да проведи его к коменданту, пусть койку выделит и все, что полагается, выдаст.

— Хорошо, Афанасий Гаврилович, — сказала Рита и приветливо взглянула на Костю, — устроим, не обидим.

— Вот, вот, возьми над ним шефство, пока не обвыкнет.

Так для Кости наступила новая пора в жизни. В бригаде его встретили хорошо, и все было б ладно, если бы не перекрестились из-за Риты его пути-дорожки с Василием Тепловым.

Еще когда Рита знакомила Костю с членами бригады, Теплов заметил, что она как-то очень приветливо, даже ласково поглядывает на Костю. «На меня она никогда так не смотрит», — ревностью обожгло Василия. Он давно ухаживал за Ритой и весьма своеобразно. Лишь увидит, что кто-нибудь слишком долго и оживленно разговаривает с девушкой или слишком часто приглашает ее на танцы, Василий отводит такого человека в сторону и делает «внушение». Был Теплов грубым, здоровенным, и ребята избегали с ним связываться.

— От этой дылды всего ожидать можно, — говорили они, — любой пакости.

Рита скоро узнала об ухаживании Теплова и всячески стала избегать его. А Василий, наоборот, искал с Ритой встреч и порой даже грубовато приставал к ней.

Ребята говорили мне об этом. И даже Юлька как-то попросила:

— Ты бы приструнил Теплова, житья Рите не дает.

— А что я могу сделать? — удивился я. — Это же их личные отношения.

— Ты, может быть, еще скажешь, что это не входит в обязанности бригадира? — спросила Юлька. — А как коммунист ты можешь смотреть на такое безобразие?

— Ну что я могу сделать? Морду ему, что ли, набить?

— Морду бить не надо. А поговори с ним как мужчина с мужчиной. До морды дело не дойдет. Василий побоится с тобой связываться. Он только с тем, кто слабее его, храбрый.

— Ладно, — пообещал я, — поговорю.

Но в горячке работы я как-то позабыл об этом, да и случая подходящего не подворачивалось.

Однажды увидел, как Рита в слезах выбежала из вагончика и уткнулась в колени тети Тони.

— Уйду, совсем из совхоза уйду, — прерывисто говорила она плача.

— Что случилось? — подошел я.

— Да известно, — проговорила тетя Тоня, — ирод этот… Совсем проходу не дает девчонке…

Из вагончика вышел Теплов. Постоял, посмотрел на Риту и тетю Тоню и пошел к комбайну.

Я догнал его:

— Слушай, Теплов, оставь Риту в покое.

— А что? Влюбился? — криво усмехнулся Теплов. — Мало тебе Юльки?

— Влюбился не влюбился, — спокойно ответил я, — а от Риты отстань.

— А что?

— А то!

Связываться со мной Теплов, видимо, не решился, хотя я и видел, что злость так и рвется из него. Скрипнув зубами, он ушел, но к Рите больше не приставал, продолжая исподтишка ревниво следить за ней. И тут появился Костя.

Рита с легкой руки Афанасия Гавриловича взяла вроде шефства над Костей. Да и он, еще не освоившись в бригаде, тянулся к ней. Их часто можно было видеть вместе.

Костю я определил штурвальным на комбайн Теплова. С первых же дней Василий стал помыкать им, придираться. Упаси боже, если у Кости случалась какая-нибудь, хотя бы минутная, заминка. Какой крик поднимал тогда Теплов!

— Посадили мне на шею жигана! — кричал он. — Он только по чужим карманам работничек, а комбайна ни черта не знает!

Ребята останавливали его.

— Как волка ни корми, — возражал Василий, — он все равно в лес смотрит. Этот жиган еще себя покажет. Как обчистит всех, тогда спохватитесь, да поздно будет.

Костя работал старательно, не обращая внимания на выходки Теплова. Все больше и больше укреплялась дружба с Ритой, и это бесило Василия. Косте передали, что он наговаривает на него Рите, убеждая не связываться с «арестантом». А когда Костя в день рождения подарил Рите часы, Теплов пустил слух, что они краденые. Костя вскипел, хотел было бежать и «набить Ваське морду», но я остановил его:

— Брось, не стоит рук марать. Всему свое время. Василий допляшется.

Бежали дни, напряженные дни уборки. Я как черт днем и ночью мотался на мотоцикле по полям, от агрегата к агрегату, от тока к центральной усадьбе. У меня работало около ста студентов. Надо было обеспечивать их продуктами, водой.

А в любую свободную минуту я усаживался за учебники. Каждый приезд директора, инженера или агронома старался использовать, чтобы разрешить неясные вопросы. Я все увереннее чувствовал себя на работе. Мои ребята становились опытнее, с каждым днем повышали темп уборки.

И тут произошел скандал. Как-то я увидел, что комбайн Теплова стоит. Вместе с Виктором подъехали к нему, смотрим: Теплов спит под бункером, а Костя с мрачным видом возится у комбайна.

— В чем дело? — спросил я.

Костя только рукой махнул, как-то отчаянно и зло. А Теплов вылез, потягиваясь, из-под комбайна и небрежно ответил:

— Да вот подшипники надо заливать.

— А тракторист где?

— На бригаду пошел.

Я завел мотор. Краешком глаза увидел, как Василий было дернулся, словно хотел помешать мне. «Здесь что-то нечисто», — подумал я, прислушиваясь к ровному рокоту мотора. Уж в чем, в чем, а в моторах я разбирался, мог дать сто очков вперед тому же Теплову.

Взяв один конец карандаша в зубы, а другой прислонив к крышке блока, я прослушал подшипники. Все было в порядке.

— Да чего ты слушаешь, — взорвался вдруг Костя, — врет он все! Никакой подшипник заливать не надо. Опохмелиться хочет, тракториста за водкой послал.

— Ну, ну, — высокомерно сказал Теплов, — ты, жиган, на меня не наговаривай, а то…

Но договорить он не успел, подошел тракторист. Заметив меня, растерялся, старательно прикрывал рукой бутылку, торчащую из кармана.

— Что это такое? — спросил я его. — Почему не работаете?

Тракторист залопотал что-то невразумительное, а Теплов стоял с таким видом, будто это его не касается и он даже огорчен, что у него такой недисциплинированный тракторист.

— Да ну его! — опять вмешался Костя. — Теплов всю ночь пропьянствовал. Меня за водкой посылал, я не пошел… И вообще, надо принимать какие-то меры, посмотри, во что комбайн превратился? Теплов даже техуход не проводит — гоняет и гоняет. А мне за него приходится отдуваться.

— Что, жиган? — криво усмехнулся Теплов. — Подсиживаешь, хочешь мое место запять? Не выйдет, молод еще.

— Кто тебя подсиживает? — с горечью проговорил Костя.

— Это ты сам Костю подсиживаешь, — вмешался Виктор. — Из-за Риты.

— А что Рита? — небрежно спросил Василий. — Рита здесь ни при чем.

— А вот и при чем, — возразил Виктор. — У них дело к свадьбе идет, по всему видно, а ты от злости локоть кусаешь, пьянствуешь.

— Ежели я, по-твоему, локоть кусаю, — с ехидной злостью проговорил Василий, — то жиган надкусанное яблочко подбирает.

— А ты это Рите в глаза скажи, — спокойно бросил Костя. — За спиной ты храбрый. Трепло!

— Кто? Я трепло? — И Василий двинулся на Костю с кулаками.

Мы встревожились, кинулись к ним, опасаясь, что Теплов изувечит Костю. Но не тут-то было. Как ни махал Василий кулаками, а избит был он. Костя хоть и был слабее его, но ловчее и гибче.

Я разнял их:

— Хороши, ничего не скажешь! Петухи.

Василий, размазывая кровь по лицу, сыпал угрозами по Костиному адресу. Ребята тихо посмеивались:

— Хорошо он тебя проучил, будешь знать.

— Чтоб больше твоей ноги около комбайна не было! — кричал Теплов.

— Ну ладно, — сказал я. — Хватит шуметь. С комбайна я тебя снимаю. Шилкин, будешь за комбайнера!

— А-а-а, — завопил Василий, — дружка своего выгораживаешь!..

Но я не стал его слушать и уехал.

Вечером на стане появился директор.

— Что у тебя там с Тепловым опять приключилось? — пробасил он, едва переступив порог вагончика. — Жалуется, что самовольничаешь, работать ему не даешь.

Я рассказал, как было дело.

— Да, жаль, — в раздумье проговорил Афанасий Гаврилович, — свихнулся парень. А комбайнер он хороший… Может, попугал, и хватит?

— Нет, Афанасий Гаврилович, — твердо ответил я. — Пожалуйста, если хочет работать, пусть идет на прицеп или на ток. А доверить ему агрегат, не будучи уверенным, что это не повторится, я не могу. За комбайн не только Теплов отвечает, но и я, как бригадир. И если он его приведет в такое же состояние, что и прошлогодний, с меня спросят.

— Что ж, ладно, — согласился директор. — Ты бригадир, тебе виднее, поступай, как знаешь. Только кто же вместо Теплова работать будет?

— Есть у нас штурвальные, не хуже Теплова комбайнерами будут. Хотя бы Шилкин.

— Да, насчет Шилкина, — сказал директор. — Мне Теплов заявление написал. Что, Костя, избил его, что ли?

Я рассказал и об этом.

— Ладно, — проговорил Афанасий Гаврилович, — товарищеский суд разберется.

И разобрались. Теплов не ожидал, что у Кости найдется столько защитников. Ребята крепко ругали Василия. Припомнилось ему и то, как он отказался помогать молодым комбайнерам в ремонте, как рвачески убирал хлеб — лишь бы гектары нагнать, а о машине не заботился. Суд объявил Теплову общественное порицание.

Когда все закончилось, встал Афанасий Гаврилович и сказал:

— Тут на мое имя письмо пришло. Одна женщина благодарит нашего товарища, который помог ей в трудную минуту.

Ребята заволновались, зашептались, поглядывая друг на друга — о ком, мол, речь идет?

А директор продолжал:

— У нее украли деньги, и он ей отдал свои. А некоторые говорят, что он в лес смотрит.

— Да это же Костя! — крикнул я.

— Правильно, Костя, — подтвердил директор. Сойдя со сцены, он подошел к Косте и пожал ему руку.

Зал вдруг словно взорвался — ребята закричали, захлопали в ладоши. Смущенный Костя покраснел, опустил голову.

Три дня Василий, мрачный, насупленный, работал на соломокопнителе.

«Попросится назад или нет? — думал я. — Если у него настоящая душа механизатора — должен попроситься».

К вечеру по рации Афанасий Гаврилович сообщил, что для нашей бригады выделен еще один комбайн из пришедшей партии. Я поехал по участкам, раздумывая, кого же послать за комбайном.

Вернулся на стан, увидел вставший на техуход комбайн. Вместе со всеми около него возился и Василий.

«Ну что ж, — подумал я, — теперь его можно поставить на старое место».

Я подошел к комбайну. Увидев меня, Теплов отвернулся и пошел в сторону.

— Товарищ Теплов, — позвал я, стараясь говорить как можно официальное. — Возьмите завтра с утра дизель и поезжайте на центральную — получите там новый комбайн.

Теплов даже растерялся от неожиданности, недоверчиво посмотрел на меня, потом подбежал и взволнованно заговорил:

— А может быть, мы сейчас отправимся, зачем же ждать до утра — время дорого.

Прошло еще несколько дней, таких же напряженных, горячих. Как-то, едва отужинала дневная смена, на полевой стаи приехали директор с парторгом и с ними какой-то незнакомый товарищ.

— Проведем маленькое совещаньице, товарищи, — сказал Афанасий Гаврилович. — Уборку вы ведете неплохо, от других не отстаете… — Он помолчал, хитро оглядел всех, а потом вдруг улыбнулся: — Да чего там говорить! В общем, за последнюю пятидневку вы вышли по уборке на первое место в совхозе.

Что тут поднялось! Ребята и девчата окружили директора, сразу все заговорили, засмеялись. Наверное, будь он чуточку поменьше, обязательно качать бы стали за такую радостную весть. А Афанасий Гаврилович над всеми на целую голову возвышается и басит:

— Минуточку, товарищи, есть тут одна неувязочка, прошу тишины.

Кое-как угомонились. Директор и продолжает:

— Есть у меня к вам большие претензии — тут у вас уже семьи появились, а в загсе еще не расписались. Нехорошо, товарищи. Вот ты, Андрей, — это он к нашему учетчику обращается, — разве с Наташей расписаться не хочешь?

— Да я с полным удовольствием, — отвечает Андрей, — только все некогда. Вот уборку кончим, на центральную переберемся, тогда и в загс поедем. А то до сельсовета сто пятьдесят километров — это же целый день потеряешь.

— Добро, — говорит Афанасий Гаврилович, а я вижу, что у него глаза этак хитренько поблескивают. — И ты, Саша, такого же мнения?

— И я!

— И ты, Степан?

— Да чего там спрашивать, все такого мнения.

— Ну что ж, — продолжает директор, — мы тут с парторгом подумали и решили: действительно, вы правы. Далековато до сельсовета. Взяли махнули туда — и к вам председателя привезли. Так что желающих расписаться прошу вставать в очередь, — пошутил Афанасий Гаврилович.

— Эх, была не была, — подхватил шутку Андрей. — Прощай, молодость. Наташа, где ты? Тащи паспорта. Жаль только, шампанского нет, отметить нечем.

— Шампанское найдется, — опять говорит директор. — Виктор, тащи-ка быстренько из машины. А свадьбы уж после уборки сыграем. И скажу вам по секрету, всем семейным квартиры дадим.

Юлька около меня подпрыгивает, в ладоши хлопает:

— Ух ты, как хорошо получилось! Молодец, Афанасий Гаврилович, что придумал…

А Афанасий Гаврилович на нас с Юлькой взглянул и опять хитро так прищурился:

— Гляжу я, наш бригадир тоже не прочь свадьбу сыграть. Да и невесту вроде подобрал. А? Сергей?

Вспыхнула Юлька, за спину мою спряталась…

Вечером мы бродили по степи. Юлька говорила и говорила, не давая мне рта раскрыть.

— А когда ты полюбил меня? Я — когда ты в первый раз с директором приехал. А поняла это, помнишь, когда ты меня Илькой назвал. Ой, как я не хотела к тебе с деньгами от девчат идти… стыдно было. А как я перепугалась, когда подумала, что ты с мотоцикла упал!..

Над нами сияло усыпанное звездами небо. Тянул прохладный ветерок. Я распахнул бушлат и прикрыл полой Юлькины плечи. Она доверчиво прижалась ко мне.

— А с Василием как кокетничала, помнишь? — шутливо спросил я.

— Глупенький, — провела по моей щеке рукой Юлька, — так это ж я, чтобы девчата не говорили, что в бригадира влюбилась.

Мы остановились на небольшом холме. Далеко-далеко плыли в ночи цепочки огней: работали комбайны.

Я наклонился к девушке и тихо сказал:

— Илька, моя Илька!..