Путешествие на "Щелье"

1

С приливом мы подошли к порту Каменка, стали на якорь у лесобиржи, на «Щельянке» переправились на берег. Сестра Буторина Августа работает здесь, на бирже. Разыскнвая ее, мы прошли километров пять вдоль высоких штабелей желтых, будто пропитанных медом досок, от которых веяло лесной свежестью.

Пообедали, втроем отправились к «Щепье». Когда спустилтись к реке, к Августе подбежала лайка. — Ваша собака? — спросил я.

Нет, ничья. Крутится возле нашего дома, я ее кормлю.

— Такая красавица и ничья. Как ее зовут?

— Я зову Пыжиком. У нас много таких, бездомных Разговаривая с Августой, я заметил, что Буторин роется в карманах, догадался — ищет какую–нибудь веревочку.

— Мы этого Пыжика заберем. — сказал он. прилаживая поводок к шее лайки.

— Забирайте. Вам веселее с ним будет.

Еще в Архангельске я говорил Буторину, что хорошо бы взять с собой собаку. Он мне сказал, что найдем в пути. Вот и нашли. Я поблагодарил Августу за подарок и обратился к Пыжику.

— Хватит тебе прозябать в поселке, стружки нюхать. Не пожалеешь, что попал на «Щелью». Тебя ждут удивительные приключения. Все собаки Каменки будут тебе завидовать. Увидишь тундру, белых медведей, песцов, куропаток, гусей. Вернешься сюда, будет о чем вспоминать. В «Правде Севера» про тебя напишут. Я вас сейчас сфотографирую…

Раньше я фотографией никогда не занимался. Но за несколько дней до выхода из Архангельска один приятель вручил мне «ФЭД‑2», дал кое–какие инструкции. я обещал высылать в «Правду Севера» пленки и… начал щелкать. Всего я выслал три непроявленные пленки, но ни одного снимка не получилось — сплошная «темная ночь». Об этом я узнал позднее. А в тот солнечный, ветреный день был уверен, что делаю чудесный снимок: на сером струящемся фоне Мезени — Буторин в светлом плаще, с прищуренными глазами, его сестра, такая же рослая, румяная. Пыжик, безмятежно развалившийся на траве у их ног, и «Щелья», взлетающая на волну, легкая, изящная, с беленькими буквами по черному борту…

Мы вышли с началом отлива при встречном ветре, рассчитывая за шесть часов дойти до устья реки Семжи. укрыться там и переждать прилив.

Из–за мощных приливно–отливных течений поморы называли Белое море «дышащим». На «вдох» и «выдох» — прилив и отлив — уходит двенадцать часов. Против ветра и приливного течения наш мотор не потянет, «Щелья» будет стоять на месте.

Ночью налетел шторм, море побелело. Ветер северный, ледяные волны бьют в лоб. Когда «Щелья» всплывает на гребень, от ее широких скул разлетаются брызги, клочья пены.

Злой, порывистый ветер грубо мнет водяные бугры, вокруг нас толчея, хаос. В бинокль видно, как буруны, разъярясь на отмели, долбят берег. Лучше, чем поморы, не скажешь — страшенная красота. Пыжика укачало, он вытянулся пластом на ящике у правого борта под опрокинутой «Щельянкой», глаза полны печали и. как мне кажется, упрека. Наверно, думает: «Обещали райскую жизнь, гусей, куропаток. Обманщики».

— Плохой из тебя мореход. Пыжик, — ворчит Буторин. — Придется обменять тебя на другого пса.

— Привыкнет, — говорю я. — Сколько баллов Дмитрий Андреевич?

— Шесть–семь…

Вот она, маленькая по сравнению с океаном, колыбель полярного мореплавания. Белое море. За крутой нрав поморы прозвали его, как и Баренцево, разбойным морем.

Но оно стало для них родным, потому что кормило круглый год. На льдинах — миллионы тюленей, на островах — лежбища моржей. А сколько рыбы — семги, трески, сельди, палтуса, камбалы… Хватило на тысячу

лет и еще осталось. В Белом море есть названия островов- Моржовец, Моржовый.

На беломорское стадо гренландского тюленя промысел сейчас прекращен.

«Щелья» легко скользила по склонам водяных холмов, словно сливалась с ними. Ее длина — шесть метров, ширина — два. Такое соотношение, три к одному, было у всех без исключения поморских судов. Осадка шестьдесят сантиметров, без груза — двадцать пять.

Запас бензина‑270 литров, примерно на пятьсот километров пути.

Карбасы, ходившие в старину по северным морям, были больших размеров. Команду возглавлял обычно хозяин судна, его называли кормщиком, или карбасником. На таком маленьком судне, как наше, да еще вдвоем, поморы в Мангазею, конечно, не ходили.

Но у них не было моторов, не было на пути полярных станций и поселков.

На малом судне, как и на большом, должно быть все необходимое для успешного плавания, поэтому на «Щелье» было тесновато. Вся кормовая часть загромождена бидонами и канистрами разных размеров. Там же — запасной мотор. Вдоль правого борта — узкий ящик, в нем невод, сети, часть инструмента, картошка. Над ним нависает «Щельянка», она установлена кормой вперед, опирается на мачту. Вдоль бортов уложены свернутые паруса, три пары весел, шесты, багор. Под скамейкой возле мачты–запас дров, короткие кругляши. Вровень со скамейкой установлен большой ящик с инструментами и запасными частями. От носа до мачты натянут брезент–это наша каюта. Под брезентом клеенка. По бокам–узкие раздвижные койки, сделанные из кусков капронового трала. Два иллюминатора, по одному с каждой стороны каюты, в носовой части — треугольное окошечко. Под койками — оружие, чемоданы, посуда. Посредине–печка из листового железа.

Когда топится печь, в каюте жарко. Чуть приподнимешь дверцу — пламя гудит, печь раскаляется докрасна, можно вскипятить чайник, приготовить обед. Закроешь дверцу наглухо–дрова тлеют, одного–двух кругляшей лиственницы хватает на пять–шесть часов. От радиатора к каюте движется поток нагретого воздуха, между мотором и мачтой — зона микроклимата.

Спасательное средство одно — «Щельянка». За несколько секунд мы можем столкнуть ее на воду. Весит она сорок килограммов, можно унести на плече, на волне устойчива, но к ней надо приспособиться. Конструкцию этой лодочки Буторин выработал сам, когда жил на зимовьях «Щельянка» необходима нам для рыбалки, разведки, связи с берегом. Когда «Щелья» стоит на якоре, при необходимости в нее можно переложить часть груза.

Нас спрашивали: почему не взяли с собой рацию? А зачем, Сигнал бедствия мы подавать не собирались. Пользоваться рацией не умели, курсы радистов проходить было некогда. В некоторых газетных заметках, посвященных нашему путешествию, говорилось что мы хотели приблизить условия плавания на «Щелье» к тем, какие были у древних поморов, потому и не взяли рацию. Это неверно, даже в мыслях у нас не было ничего подобного. Два двигателя, винтовки, капроновые сети и невод — хороша «древность». И судно поморского типа мы не искали специально, нам просто повезло.

Запаса спиртных напитков на «Щелье» не было. Взяли двухлитровую алюминиевую флягу, рассчитывая в пути наполнить ее спиртом, но так и не наполнили, хотя такая возможность, конечно, была. Зато какой чай был на «Щелье»! О нем речь впереди.

Буторин хорошо разбирается в навигации, у него большой опыт, есть диплом судоводителя до двухсот регистровых тонн.

Вахту мы несли вдвоем, расписания не было: можно идти вперед — идем сутками, нельзя — отдыхаем. Буторин был одновременно капитаном, штурманом, мотористом и матросом, а я не очень квалифицированным его помощником. Иногда, вконец измучившись, он передавал мне руль и, не раздеваясь, ложился спать. Всегда наказывал:

— Разбуди через час.

Я не будил его. Он ложился отдохнуть только в хорошую погоду и на сравнительно безопасных участках, мне хотелось, чтобы он поспал подольше. Но ровно через час или раньше он вылезал из каюты. Я готовил еду, чай, вычерпывал воду, следил, чтобы у Буторина в любую минуту были под рукой компас, очки, карта, бинокль, боевая винтовка, «Белка». Урывками я делал записи в своем дневнике, обычно на остановках.

Навстречу шторму мы шли три часа и стали на якорь в устье Семжи. Сходили на гидрометеостанцию синоптики сказали нам, что сила ветра — шесть баллов, порывами до семи, что хуже не будет. На улице поселка мы увидели высокий крест из лиственницы м неразборчивыми надписями. Такие кресты служили поморам навигационными знаками, они строго ориентированы по солнцу.

Прилив хлынул на отмели шипящим валом и повернул Семжу вспять. Мы прогулялись по берегу моря, набрали дров. Опробовали запасной мотор–он был в полном порядке, заводился сразу, не то что старина «Л-12».

Один переход–до устья реки Чижи, и мы распростимся с Белым морем. Нам говорили, что озера, которые мы встретим на пути, еще покрыты льдом, но все же хотелось добраться до них поскорее.

Мы собирались выйти в море с началом отлива, несмотря на шторм, но упустили время. Тянули «Щелью» изо всех сил по мелководью, продвинули метра на полтора и застряли. Вода уходила на глазах, ноги вязли в липкой, плотной грязи. Вскоре мы поняли, что зря стараемся: «Щелья» угодила носом в выемку, уперлась- не сдвинуть. Чуть бы пораньше…

— Ждать двенадцать часов? — спросил я.

— Ну да, здесь так. Прозевал воду — не догонишь. Знаешь, как эта грязь называется по–здешнему? Няша.

— Черт бы ее побрал…

Следующий прилив мы встретили в полной боевой готовности. Шторм стал затихать, но по–прежнему дул северный ледяной ветер, низкие тучи, казалось, тяжело взмывали над «Щельей» и за кормой снова плюхались на гребни волн.

Пересекли Полярный круг. Вроде ничего не изменилось — это только на первый взгляд. Тучи тучами, а солнце и в полночь не уйдет с небосвода. Оставим «Щелью» без присмотра–никто не оттолкнет от берега. Привычные времена года, перенесенные из умеренных широт, кажутся здесь немного чуждыми, ими можно пользоваться лишь приближенно. Солнце за Полярным кругом предельно четко делит год на четыре части: утро, день, вечер, ночь.

Трехмесячное утро начинается в феврале, когда солнце впервые после долгой ночи показывается над горизонтом. Полярники пьют спирт и шампанское (они все язычники) — справляют праздник солнца.

Утро разгорается стремительно: день прибывает на два часа за неделю, на двадцать четыре часа за три месяца — не то, что на Большой земле.

Однажды в мае солнце впервые круглые сутки не опускается за горизонт — наступает лучезарный, дол–гий полярный день. Странное ночное солнце, заливающее безмолвную тундру каким–то грустно–нежным, призрачным светом, — незабываемое зрелище.

В августе начинается полярный вечер–солнце среди ночи ненадолго закатилось за горизонт.

Ноябрь. Блеснула заря, но солнце не взошло — начало полярной ночи. Гул пурги, шелест легящей во мраке свежной пыли, бесшумные, красочные вихри сияний в бездне, полной звезд, — что там украинская ночь! Неспроста говорят, что человек, побывавший однажды за Полярным кругом, будет стремиться туда всю жизнь. Там, как нигде, человек чувствует, что живет во Вселенной, а не на какой–нибудь улице.

Естественно, что коренные жители Крайнего Севера, если и покидают родные места, то ненадолго. Для Буторина Заполярье — родное «другое царство», он здесь дома, в своей стихии. А я гость. Я знаю, что рано или поздно вернусь на родной камский берег. Утром 21 мая мы вошли в устье реки Чижи, остановились в одноименном поселке. Карты Канинского полуострова у нас не было. Местные рыбаки сказали, что примерно через неделю мы сможем пройти в Баренцево море по воде, по рекам и озерам, без волоков, но при- дется подождать, когда вскроется самое большое Парусное озеро. Они только что вернулись оттуда. Там на берегу стоит их промысловая изба, но на «Щелье» до нее сейчас не добраться, помешает лед. Река Чижа, вытекающая из озера, в нескольких местах делает большие петли. Чтобы сократить путь, надо идти через маленькие каналы — «перекопы».

— Даже местные жители иногда не могут отыскать правильную дорогу, — предупредили нас. — Попадут в петлю и кружатся, как заколдованные, возвращаются к одному и тому же месту. И тупиков много. Без карты намучаетесь. Идти на ощупь не дело.

Нам посоветовали обратиться к старому рыбаку Василию Вокуеву, коми по национальности, который каждый год рыбачит на Парусном озере, хорошо знает здешние места. Он нас выручил: начертил путь от поселка Чижа до Чешской губы, отметил все тупики, перекопы, ориентиры.

Вечером нас попросили выступить в местной школе, рассказать ребятам о путешествии.

Буторина уговорить не смогли, я отправился встречу один.

Когда я вернулся на «Щелью», он засаливал в ведре селедку.

— Рыбаки пришли с моря. Попросил на уху, навалили целое ведро.

На другой день утром мы двинулись вверх по реке. Пригревало солнце, дул попутный ветер, но Чижа петляла по тундре, и паруса мы не поднимали. В полдень увидели ориентир. отмеченный Вокуевым на карте, маленькую, почерневшую от времени избушку. Она стояла на мысу, с трех сторое ее омывала вода. Где–то здесь — первый перкоп. Выключили мотор, я ухватился за прибрежный куст, осмотрелись. Если бы не самодельная карта, наверняка угодили бы в петлю.

По узенькому каналу протолкнули «Щелью» через перешеек и увидели на берегу среди ивового кустарника стаю крупных куликов.

— Здесь у них ток, — сказал Буторин. Придержи Пыжика.

Он подкрался с ружьем к полянке и одним выстрелом убил шесть куликов. Будет у нас хороший ужин.

Вечером подошли к озеру, уперлись в тающую зеленоватую кромку льда, уцепились за нее багром. Вдоль берегов кое–где видны разводья, снежная пелена, уходящая за горизонт, покрыта редкими трещинами. В бинокль видны две избушки одна на правом 6epегу озера, другая на левом. Расстояние до них примерно одинаковое. Решили вести «Щелью» по разводьям вдоль берега. Ледяные перемычки будем ломать.

— Там сарай какой- то, сказал Бугорки, указывая на левый берег. — справа настоящая изба. Будем пробиваться туда.

— Дмитрий Андреевич, не мог старик так ошибиться, — возразил я. — Когда он рисовал план, говорил что нам надо держаться левого берега.

— Не нижу я. что ли? Он напутал, это ясно. Несколько минут молча пьем чай. За избушками не

видно никаких разводий, больше половины озера по крыто сплошным льдом, так что смешить нам пока не куда. Успеем осмотреть обе избушки.

— Когда я был мальчишкой, — торжественно заговорил Бугорки, — мой отец мне наказывал: «Выслушивай всех, но решение принимай сам и поступай по–своему».

Вооружившись тяжелыми шестами, мы вышли на лед и за несколько часом продвинулись вдоль берега почти до самой избушки. Она до потолка была забита снегом. Окна без рам. Буторнн обошел се кругом.

— Следов не видно…

Мы наломали кустарника, сварили на костре суп из куликов, поужинали и вернулись на исходные позиции. Стали прокладывать дорогу «Щелье» вдоль левого беpeга, к утру пробились ко второй избушке. Дальше пути не было, разводья кончились.

На берегу стояли три бочки с соленой рыбой. Я заг лянул в них — налимы и щуки.

Рыбаки говорили, что мы можем пользоваться этими запасами и жить н избе, сколько захотим.

В пристройке- штабеля сухих дров, ружья. В небольшой комнате с одним окном — печь с или той, нары, постели из оленьих шкур. На видавшем виды столе — «Спидола».

Часами я бродил с Пыжиком по зеленой равнине, изрезанной ручьями и полосками снега. В кустарниках гнездились куропатки. Когда самец, сидящий ни страже, взлетал с недовольным, тревожным клекотом, Пыжик стрелой мчался за ним — просто так, ради игры.

Первого июня в избушку пришли рыбаки из Чижи Они установили ловушки в озере и в тот же день вернулись в поселок. Я отправил с бригадиром телеграмму в «Правду Севера»: «По Канину прошли сорок километров, осталось столько же. Задерживает озеро, покрытое льдом».

Не в честь ли поморских парусов получило озеро свое название? Когда–то здесь в эту пору круглые сутки не смолкали голоса людей, спешащих в Мангазею. Были и самые первые, открывшие этот путь, озера и реки, все побережье. Им светило незаходящее солнце…

Второго июня, помогая весне, мы сокрушили последние ледовые перемычки на Парусном озере и вывели «Щелью» в исток реки Чеша, которая впадает в Чешскую губу Баренцева моря. Спускаясь по течению, любовались веселой тундрой. Проплыли мимо озера, сплошь усеянного стаями птиц. Лебединые пары плавали вперемешку с гусями. Птицы играли, резвились, взмывали ввысь и снова опускались на воду. От сверкающих крыльев, брызг рябило в глазах.

Вокруг «Щельи» танцевала весна. Буторин был прав: не отставай от нее и почувствуешь себя богатырем. Теперь это ощущение казалось мне естественным, как солнечный свет и пение птиц.

2

Баренцево море встретило нас приветливо. Дул теплый южный ветер, с тихим шелестом катились вдаль прозрачные зеленые волны. В ожидании отлива стали на якорь. Буторин развернул карту Чешской губы.

— Если ветер не переменится, пойдем на север к мысу Микулкин. Там гидрометеостанция.

Будет благоприятный прогноз — махнем через губу на Индигу.

Теперь все зависело от ветра. Если задует с севера, придется повернуть на юг, идти вдоль берега, огибая весь этот огромный морской залив. До Индиги доберемся не скоро. Лучше бы, конечно, на–прямо, как поморы.

Ветер не переменился, только стал свежее, и мы пошли на север вдоль скалистого, заснеженного берега. Я наблюдал в бинокль, как беснуются буруны на прибрежных рифах. Это мыс Западный Лудоватый.

«Какие красивые скалы, — подумал я. — Подойти бы поближе, сфотографировать».

И вдруг заглох двигатель. Буторин пытался завести его, но не смог. Неуправляемую «Щелью» несло на красивые скалы.

— Опять, наверно, карбюратор, — сказал Буторин, оглядываясь. — Можно стать на якорь. Нет, лучше паруса вздернем.

У нас было два паруса, косой и прямой. Мы поставили оба, и «Щелья», похожая на жар–птицу, медленно поплыла вдоль грозного мыса. Я сфотографировал его несколько раз.

Прочистив карбюратор, Буторин завел мотор. К мысу Микулкин подошли около полуночи. Засмотрелись на живописную бухту, на метеостанцию и поплатились за это: заскрежетав обоими бортами, «Щелья» остановилась. Мы еле удержались на ногах, в корме лязгнули пустые бидоны.

В прозрачной воде хорошо были видны темно–бурые оплетенные зелеными водорослями камни. «Щелья» плотно сидела на них. Один камень даже выступал немного над водой в каких–нибудь пяти метрах от борта. А мы не заметили! Проход в бухту — левее, ближе к берегу.

Попробовали столкнуть «Щелью», упираясь в камни шестами, — даже не шелохнулась. Вот–вот начнется отлив, и она повиснет на каменных пиках. Налетит шторм…

— Спускаем «Щельянку», быстро, — сказал Буто–рин. — Переложим груз.

С большим трудом, напрягая все силы, спихнули облегченную «Щелью» с камней, выбрались на глубокое место. Долго не могли отдышаться.

— Чуть не пропороли брюхо, — сказал я. — Хорошо, что камни такие, как ладошки.

— Малым ходом шли. а то бы врезались… Работники станции истопили специально для нас

баню, дали веники из тундрового кустарника. Я залез на полку и чуть не задохнулся. А Буторин все поддавал пару. Крепился я минут десять, бросил веник, спустился вниз. — Не лазь туда, Дмитрий Андреевич, умрешь. Мы с начальником станции успели передать в «Правду Севера» репортаж о переходе через полуостров, а Буторин все еще блаженствовал в бане. Наконец явился измученный, розовый. Жена начальника принесла ему валенки, оказались малы. Принесла другие — тоже. — Это все детские, — проворчал Буторин. Хозяйка принесла огромные, тяжелые калоши с теплой подкладкой.

— Это мы на валенки надеваем зимой. Примерьте.

— Вот это да! — заулыбался Буторин. — В самый раз… Он влюбился в эти калоши. Когда укладывались спать, повертел их в руках, вздохнул:

— Мне бы такие. Стоять у мотора — красота. Как думаешь, Евгеньевич, удобно будет попросить, чтобы мне их уступили?

— Удобно–неудобно, а выклянчим, — ответил я решительно. — Мы им тоже сделаем какой–нибудь подарок. Утром хозяйка сама предложила калоши Буторину. Он был растроган.

На станции пять человек, мы у них первые гости в этом году. Уговаривали пожить недельку. Но мы уже прикинули по карте–напрямую через губу до устья реки Индиги около ста километров. Погода — как по заказу. Начальник станции Юрий Степанов пожаловался: — Живем без лодки. На рыбалку или за нерпой — на плоту. Не только у нас, на всех гидрометеостанциях то же самое. Начальство опасается несчастных случаев.

— На берегу моря без лодки! — удивился я. — Это не жизнь.

— Да, скучно, что говорить… Продайте нам «Шельяночку», а? Дмитрий Андреевич?

— Без маленькой лодки нам никак нельзя. А что за посудина у вас на берегу?

— Была когда–то шлюпка. Мы уже думали. Дырявая вся.

— Пойдем поглядим…

Он осмотрел старую посудину и сказал, что ее можно привести в порядок: надо проконопатить и залить щели гудроном. Где его взять? У нас целое ведро — можем уделить. Лодка будет хоть куда.

На прощанье мы подарили работникам станции пачку патронов и полбутылки спирта, наш неприкосновенный запас. Отходили в час ночи, но провожать «Щелью» вышли все, даже трехлетняя полярница, дочь начальника станции Светлана.

Переход через Чешскую губу был спокойным для нас и беспокойным для Пыжика: Буторин поместил его на «Щельянку», которую мы вели на буксире, он слезно, до хрипоты лаял, не спуская глаз со «Щельи», ему казалось, наверно, что она убегает от него. «Щельянку» после этого перехода он стал презирать.

Короткая остановка в устье Индиги (взяли на метеостанции прогноз погоды–неважный), и снова в путь.

— Пойдем к Святому Носу, — решил Буторин. — В случае чего, убежим обратно в Индигу.

Святой Нос, узкий белокаменный мыс, по форме напоминающий копье, издавна пользуется у моряков дурной славой из–за мощных течений, водоворотов и длинной гряды подводных камней. Удобной стоянки здесь нет.

Издалека мы увидели маяк — высокую каменную башню, опоясанную черными и желтыми кольцами. Стали на якорь и втроем, считая Пыжика, отправились в гости. Поднялись на каменистый обрыв, увидели чистый, нарядный поселочек — новые одноэтажные дома, служебные постройки. А поодаль–древняя, сказочно кривая избушка.

Местный начальник Василий Бондарь, молодой чернобровый украинец, не поверил сначала, что мы пришли из Архангельска.

— Я думал, из Индиги, — сказал он, внимательно изучив наши документы. — Ужинать! Хозяйство покажу завтра, оно у нас образцовое, первое место в соревновании. А сегодня — гуси и настоящее украинское сало. Здесь все охотники, и Роза, моя жена, так научилась гусей готовить — объеденье. Сначала не получалось, но я ее научил!

Ужин затянулся до полуночи. Утром пошли осматривать служебные помещения. Всюду порядок, чисто–та, чувствовалась рука опытного хозяина. — Благородный вид у вашего маяка, — сказал я. — Шекспировские цвета.

— Жена красила. Одна! Рабочих взять негде. А в этом году не хочет.

— Ой–ой–ой, такую махину…

— Высота тридцать семь метров. Свет виден за пятьдесят километров. Сейчас, в светлое время, не включаем.

По винтовой каменной лестнице мы поднялись на площадку маяка. Дул порывистый ветер, по небосводу струилась белесая мгла. С трех сторон — измученное море, покрытое седыми космами пены и тумана. Продолжая мыс, на север протянулась полоса бурунов.

— Придется вам обходить, — сказал, указывая на нее, Бондарь, — километра за два, чем дальше, тем лучше. Страшное место.

Надвигался шторм. Ветер встречный, синоптики обещали восемь баллов — Святой Нос не хотел пропускать «Щелью». Поморы в старину иногда не огибали его — перетаскивали суда волоком через перешеек в самом узком месте у основания мыса.

— Пора на корабль, — сказал Буторин. — Оставаться здесь опасно. Не найдем укромного места поблизости, уйдем в Индигу.

Я договорился с Бондарем, когда «Щелья» обогне Святой Нос, он сообщит об этом в «Правду Севера) До Индиги мы не дошли, стали на якорь в небольшцо излучине. Только успели все закрепить, укрыть брезентом — повалил мокрый снег.

К вечеру шторм утих. Около полуночи 7 июня мы обогнули Святой Нос. Вслед нам долго мигал маяк — прощальный привет.

— Река Вельт. Избушка Никольского, — прочитал я на карте. — Что за избушка?

— Остановимся, поглядим. Надо походить по тундре, должны быть гусиные гнезда, может быть, наберем яиц.

Осматриваю в бинокль устье реки, песчаные дюны поросшие редким кустарником. Ищу избушку. Вот он: — низкая, одинокая, с темными дырами вместо окон.

Причаливаем. Бревенчатые стены изнутри и снаружи наполовину засыпаны песком. Давно не струится дым над хижиной, не выходит навстречу гостям радушны! хозяин, полярный Робинзон, окруженный собаками… Как всякое заброшенное жилье, избушка словно излучает невидимые волны печали.

— Иди в ту сторону, — Буторин указал на далекое озеро, — а я в эту.

С полчаса брожу по бывшим владениям Никольского. Когда–то и его взгляд скользил по этим холмам. Пыжик мечется из стороны в сторону, ловит мышей — это его любимое занятие.

Может быть, какой–нибудь матрос выбрался на этот берег после кораблекрушения? Отчаянно цеплялся за жизнь и не думал, что его имя останется на карте.

Мы дошли до озера и повернули обратно. По пути я подобрал на берегу несколько лиственничных кругляшей для печки.

Показался Буторин, в руках у него был какой–то предмет, похожий на большое оранжевое яйцо. Оказалось — пластмассовый буй.

— Угадай, куда я эту штуку хочу приспособить?

— Я думал, ты нашел яйцо динозавра. Красивый буек. По–моему, нам ни к чему, только место будет занимать.

— У нас один молочный бидон без крышки, так? Теперь мы его сможем использовать под бензин. Переходы впереди большие. А буй — вместо крышки. Пропустим через дужки веревку, притянем, надежная будет затычка, в самый раз.

— И с парусами будет гармонировать. Оперяется наша «Щелья».

Мы уже сутки в пути, но решили идти дальше. Ветер восточный, встречный, но не сильный: три балла. Отдыхать в такую погоду грешно. Отчалили, развернули карту. Впереди Сенгейский Шар, пролив между большим одноименным островом и материком. Дальше — давно обжитый поселок Тобседа.

— Проскочим Шаром, если лед вынесло, — сказал Буторин, — сократим путь. В Тобседе удобная бухта.

Когда подходили к острову, заметили в море какой–то темный предмет. Посмотрели в бинокль–среди волн болталась лодка, людей не видно.

— Сделаем доброе дело, — сказал Буторин, разворачивая «Щелью», — спасем им лодку. Видимо, унесло ветром.

Так оно и оказалось. Работники станции не знали как нас благодарить.

Пролив покрыт льдом, пришлось огибать остров с севера. На подходе к Тобседе мы встретили первые плавучие льды. «Щелья» шла зигзагами, не сбавляя хода.

— Если в бухте лед, плохо дело, — сказал Буторин. — Погода портится.

Ветер усиливался, с востока надвигались черные тучи. В бухту мы вошли, хотя к берегу льды нас не пустили. Бьша ночь, поселок спал. Приткнулись к большой льдине, примерзшей к берегу, врубили в нее якорь. На ужин — жареная селедка и чай с сухарями. Согрелись, откинули полог.

На возвышенности — ряды одноэтажных домов, утопающих в снегу, радиомачта–типичный полярный поселок.

Многие дома построены из леса–плавника — каждую весну тысячи добротных бревен выносится в море из Северной Двины и Печоры. Как говорится, нет худа без добра. Ежегодно в полярные поселки доставляются с Большой земли разборные благоустроенные дома, а в крупных населенных пунктах в последние годы появились и каменные здания.

— Еще в одном населенном пункте открыли навигацию, — глядя на тихие дома, с довольной улыбкой сказал Буторин. — А жители не подозревают.

— Вот удивятся завтра — корабль на рейде!

— Готовь телеграмму в «Правду Севера»: от Святого Носа сто восемьдесят километров с остановками прошли за двое суток.

Значит, за кормой «Щельи» — первая тысяча километров.

Все было хорошо, но еще на мысе Микулкин я почувствовал боль в правой стороне груди, решил, что простудился после бани. Боль усиливалась с каждым днем, я с трудом поднимал руку.

3

В Тобседе простояли неделю. Двое суток бушевала снежная буря, потом ветер переменился, подул с северо–запада. Выход из бухты был закрыт льдами, они тянулись до горизонта.

Побывал я в медпункте — фельдшер в отпуске. Договорились с Буториным, что, пользуясь вынужденной остановкой, я на попутном вертолете слетаю в Нарьян — Мар — до него 125 километров — покажусь врачу и вернусь на другой день рейсовым самолетом.

— Простудился первый раз в жизни, — сказал я. — Вдруг воспаление легких?

— Это не простуда, — ответил Буторин. — Когда налетели на камни, помнишь, как нас тряхнуло? Ты ударился грудью, в горячке не обратил внимания. У меня такой случай был. В море чувствую — болит что–то в груди. С трудом, но работал еще неделю, белуху промышляли. Пришли в Архангельск, врач посмотрел, говорит–ребро сломано, положили в больницу. И у тебя та же история.

— Нет, Дмитрий Андреевич, — рассмеялся я, — ребра у меня целы.

— Надавил грудь, когда снимались с камней, растянул мышцу. Вот увидишь.

— Если так, не страшно, пройдет само собой. Простуды боюсь.

В Нарьян — Мар я прилетел 14 июня, остановился у своего старого друга, редактора окружного радио Валентина Левчаткина. Он позвонил в больницу, врач принял меня без проволочек и успокоил — физическое перенапряжение, легкие в полном порядке, ничего страшного. Я телеграфировал Буторину, что его диагноз подтвердился, выступил по местному радио, поговорил с Архангельском.

— Жаль, что не увидим «Щелью»; в Нарьян — Маре, — сказал Левчаткнн. — Из губы лед не вынесло, вы еще постоите в Тобседе. Из каждого населенного пункта присылай короткие сообщения. Весь округ будет следить за вами. Если понадобится какая–нибудь помощь, немедленно телеграфируй мне или прямо в окружком партии. Пока вы в наших пределах…

— Хватит о делах! — приказала его жена Надежда Александровна, ставя на стол бутылку французского коньяка. — Выпьем за алые паруса…

На другой день я вернулся в Тобседу. Буторин без меня сделал борта и корму «Щельи» повыше, сантиметров на двадцать, набил доски.

— Могло залить при большой волне. Теперь в самый раз. Еше одна новость, читай, — он положил на стол телеграмму.

Редакция «Литературной газеты» просила меня высылать подробные репортажи о ходе путешествия, фотографии, быть их специальным корреспондентом на борту «Щельи». Это была приятная неожиданность.

— Ну что, Дмитрий Андреевич, надо сообщить, что согласен. Пошлю им сегодня авиапочтой начало путевых заметок. Если напечатают, о «Щелье» узнает весь мир.

— Думаешь, напечатают?

— Полной уверенности нет, конечно. У них там потеснее, чем на «Щелье»: авторов — тысячи.

Погода резко улучшилась: небо было безоблачным, неподвижные льды сияли — словно дразнили нас. Ветер менял направления, мы ждали, когда он освободит «Щелью» из плена. Познакомились с рыбаками Виктором Белугиным и его женой Диной, жили в их доме. Оба они — мастера рыбоприемного пункта Печорского рыбокомбината, не очень разговорчивые, но радушные светлые люди.

Население поселка — тридцать человек, но осенью и зимой оно увеличивается в пять раз — приезжают колхозные рыбаки на лов наваги и камбалы. Уловы здесь богатые.

Из Нарьян — Мара я привез две бутылки спирту. Одну подарили хозяину, другую определили в «неприкосновенный запас».

Ночью был шторм, к утру льды отошли от бухты, поредели. На почте мне вручили большую телеграмму из «Правды Севера». Редактор Иван Мартынович Стегачев и начальник штаба нашей экспедиции Евгений Салтыков сообщали неутешительные данные ледовой авиаразведки: «Печорская губа покрыта тяжелыми льдами. Сплошные льды и дальше к востоку. Предлагаем вам вернуться в Архангельск и повторить свою попытку позднее, в июле. По мнению специалистов, дальнейшее ваше продвижение невозможно…»

О возвращении в Архангельск не могло быть и речи. Наше ледовое плавание только еще начиналось.