Путешествие парижанки в Лхасу (с илл. В.Э.Брагинского)

Предисловие

На двухстах или трехстах страницах невозможно рассказать о восьмимесячных странствиях, проходивших в непривычных условиях, главным образом по неизведанным краям. Подлинный путевой дневник занял бы несколько толстых томов. Поэтому вы найдете здесь лишь краткое изложение событий, которые, как мне кажется, могут наиболее заинтересовать читателя и дать представление о местах, куда я проникла в качестве тибетской странницы.

Впрочем, большая прогулка в Лхасу под видом нищей паломницы — не более чем эпизод в ряду долгих скитаний, которые удерживали меня на Востоке четырнадцать лет кряду. Было бы неуместно в этом предисловии говорить о том, что привело меня в Тибет, и все же, думаю, некоторые пояснения относительно мотивов, побудивших меня избрать столь странный наряд для путешествия в Лхасу, напрашиваются сами собой.

До этого я уже побывала в Азии; в 1910 году, стремясь вернуться в Индию, я выхлопотала командировку от министерства народного просвещения.

На следующий год, будучи неподалеку от Мадраса, я узнала, что правитель Тибета Далай-лама покинул свою страну, где в то время вспыхнуло восстание против господства Китая, и находится в Гималаях.

Тибет не был для меня совершенно неведомым краем. В Коллеж де Франс моим преподавателем был ученый-тибетолог профессор Э. Фуко, и я имела некоторое представление о тибетской литературе. Как вы понимаете, я не могла упустить этот уникальный случай — увидеть государя-ламу и его двор.

Добиться приема у Далай-ламы оказалось непросто, ибо он упорно отказывался предоставлять аудиенцию иностранным женщинам. Однако, предвидя трудности, я запаслась рекомендательными письмами от влиятельных лиц буддийского мира. Эти письма, переведенные для правителя Тибета, несомненно, заинтересовали его, ибо он тотчас же заявил, что был бы рад побеседовать со мной.

Я увидела государя-ламу, окруженного причудливой свитой священнослужителей в одеяниях из саржи темно-гранатового цвета, желтого атласа и золотой парчи, которые рассказывали невероятные истории и говорили о стране из волшебных сказок. Слушая их и благоразумно делая скидку на восточную склонность к преувеличениям, я инстинктивно чувствовала, что за лесистыми горами, которые возвышались передо мной, и далекими, вздымавшимися над ними заснеженными вершинами и в самом деле существует страна, непохожая на другие страны. Стоит ли говорить, что желание проникнуть туда тотчас же овладело мной.

Лишь в июне 1912 года, прожив долгое время среди обитателей тибетских Гималаев, я впервые увидела подлинный Тибет. Медленное восхождение к высокогорным перевалам было исполнено очарования; затем внезапно передо мной предстала великолепная необозримая панорама тибетских плоскогорий, окутанных вдали неким туманным видением, которое являло взору беспорядочное скопление сиреневых и оранжевых вершин, увенчанных снежными шапками.

Что за незабываемое зрелище! Должно быть, оно навеки очаровало меня.

Однако впечатление, которое произвела на меня эта страна, объяснялось не только внешним обликом Тибета. Она также притягивала меня как востоковеда.

Я принялась собирать библиотеку тибетских книг — оригинальных произведений, не фигурировавших в двух больших антологиях Хажиюра[1] и Тенжиюра, как известно, состоящих из переводов. Кроме того, я искала любую возможность побеседовать с учеными ламами, выдающимися мистиками и приверженцами эзотерического учения, и пожить поблизости от них.

Эти увлекательные изыскания заставили меня окунуться в мир, в тысячу раз более необычный, чем безлюдные высокогорья Тибета: мир аскетов и магов, тайная жизнь которых протекает в ущельях гор, среди снежных вершин.

Неверно думать, что Тибет всегда был запретной, строго охраняемой территорией, каким он стал в наши дни. Как это ни удивительно, размеры заповедной зоны продолжают возрастать. На дорогах, проложенных через Гималаи, которые были легкодоступными пятнадцать лет тому назад, ныне выставлены пикеты, ограждающие не только границу Тибета, но и подступы к ней на протяжении более пятидесяти километров. Туристы, желающие посетить Сикким, должны получить пропуск, в котором указано, что его обладатель «не имеет права находиться ни в Непале, ни в Бутане, ни в Тибете, не должен посещать ни единого пункта, путешествовать или пытаться путешествовать по какому-либо иному маршруту, нежели тот, что значится в его пропуске». Также следует подписать обязательство в том, что вы будете придерживаться этих правил.

Что касается китайско-тибетской границы, она совершенно не охраняется китайцами; однако районы, недавно выведенные из-под их контроля, стали запретной зоной. Теперь невозможно передвигаться там, где еще несколько лет назад путешественники могли разъезжать по своему усмотрению и где в более давние времена даже селились миссионеры.

Я упомяну в числе прочих нашего ученого соотечественника господина Бако, который посетил провинцию Царонг в 1909 году, английского капитана Ф. Кингдона Уорда[2], странствовавшего в той же местности в 1911 и 1914 годах, и капитана (ныне полковника) Бейли, тоже англичанина, примерно в 1911 году составившего карту части провинции Царонг. Попутно замечу, что в 1860 году парижское Общество иностранных миссий владело здесь недвижимостью, исключая провинцию Царонг.

Возможно, читателю будет интересно прочесть подробные сведения по этому поводу, предоставленные англичанином Эдмундом Кандлером[3], который участвовал в британской экспедиции в Лхасу в 1904 году:

Через несколько лет после моих первых странствий по плоскогорьям Южного Тибета я посетила в Шигадзе Таши-ламу, который принял меня очень радушно и призвал продолжить мое изучение Тибета. Чтобы облегчить мне эту задачу, он приютил меня поблизости от себя.

Мне было разрешено посещать библиотеки и заниматься там исследованиями с помощью ученых лам. Это единственный в своем роде случай, но мне не дали возможности им воспользоваться.

В результате моего визита к Таши-ламе жители деревни, расположенной примерно в девятнадцати километрах от скита, где я поселилась, были вынуждены немедленно заплатить британскому наместнику штраф в размере двухсот рупий за то, что не сообщили ему о моем отъезде. Наместник, который заставил их это сделать, не удосужился принять во внимание, что они никоим образом не могли узнать о моих передвижениях, ибо я отправилась к ламе из монастыря, находившегося на тибетской территории, на расстоянии трех четырехдневных переходов от их деревни. Горцы отомстили сообразно психологии невежественных дикарей, частично разграбив мое жилище. Любые жалобы не имели смысла. Мне было отказано в правосудии, а также предписано покинуть страну в течение двух недель.

Эти методы, недостойные цивилизованных людей, возбудили во мне желание взять реванш, но с остроумием, отвечающим национальному духу моего родного города Парижа. Однако необходимо было выждать.

Несколько лет спустя, когда я странствовала по местности Кхам (в Восточном Тибете), я заболела и решила отправиться в Батанг, где находится больница миссионеров, которой руководят английские и американские врачи.

Батанг — это крупный тибетский город, находящийся под китайским контролем, как и Канзе, вблизи которого я странствовала в то время.

Незадолго до этого лхасские войска захватили часть страны, простирающуюся между данными городами, и она стала недоступной для иностранцев.

Тибетский офицер с приграничной заставы прежде всего спросил меня, получила ли я разрешение английского консула — «большого человека» из Тачиенлу[8], как он его называл. По его словам, с этим пропуском я могла бы разгуливать по Тибету, куда мне вздумается, но без него он не мог пропустить меня через границу.

Тем не менее мне удалось продолжить путь, пока он отправлял гонца к своему начальнику за указаниями. Несколько дней спустя меня остановил другой офицер, и я снова услышала о «большом человеке» из Тачиенлу, новоявленном святом Петре — хранителе ключей от Страны Снегов.

Между тем моя болезнь обострилась. Я объяснила тибетцам, что со мной произошло, но, хотя они искренне мне сочувствовали, страх перед «большим человеком» не позволял запуганным чиновникам дать волю своей природной доброте, разрешив мне продолжать путь к больнице. Следовало оставить надежду попасть туда; тем не менее я отказалась вернуться обратно, к чему хотели меня принудить, и заявила, что, раз меня не пускают в Батанг, я отправлюсь в Жакиендо.

Жакиендо — маленький городок, расположенный на пути в Лхасу, за пределами захваченной зоны, все еще остающейся в ведении Китая. Я предполагала, что поход по территории, недавно перешедшей под контроль Лхасы, может оказаться интересным во многих отношениях.

Несколько дней мы героически вели переговоры. Офицеры располагались в юрте, перед которой развевался тибетский флаг темно-красного цвета, с вышитым львом.

Вокруг них размещалась охрана; среди солдат было двое музыкантов, «вооруженных» фиванскими трубами. Мои люди и я, лишенные флага и труб, заняли две юрты, установленные на некотором расстоянии от юрт тибетцев. Несчастные докпа[9], которых злая судьба забросила в этот уголок, оплачивали свое участие в разыгравшейся комедии баранами, маслом, молоком и сыром. Они кормили актеров. Так уж принято в Тибете. Речи следовали одна за другой на фоне романтического мирного пейзажа древнего королевства Диржи. Когда охрипшие, измученные ораторы умолкали, они тотчас же набрасывались на еду.

В конце концов, когда стало ясно, что помешать мне отправиться в Жакиендо можно, только убив меня, они смирились.

Мои надежды полностью оправдались: впоследствии я благословила судьбу, забросившую меня в Жакиендо, ибо благодаря пребыванию в этом месте мне представился случай совершить ряд удивительных путешествий.

В то время как я оставалась в Жакиендо, сюда прибыл некий датчанин, вернувшийся из Чанг-Наг-Чуха, где ему преградили путь, когда он отправлялся в Лхасу. Будучи не в состоянии достигнуть намеченной цели, путешественник хотел быстро вернуться в Шанхай, где его ждали дела. Туда вела прямая дорога, та самая, на которой я сражалась предыдущим летом. Прежде чем он добрался до запретной зоны, солдаты, которых поставили там в ожидании его появления, заставили датчанина вернуться обратно. Несчастный исследователь тщетно пытался объяснить, что отказался от мысли проникнуть в глубь Тибета, что он направляется в противоположную сторону и стремится лишь выйти на большую дорогу, чтобы вернуться в Китай, — его даже не стали слушать. Он был вынужден продолжать путь по дороге, ведущей на север, через пустыни, где разгуливали банды разбойников. Разумеется, ему пришлось взять караван для перевозки съестных припасов и вещей, ибо путешествие длилось целый месяц. По прошествии этого срока он снова оказался в Синине, значительно удалившись от места своего назначения, в провинции Кансу, откуда выехал несколько месяцев назад, надеясь добраться до Лхасы. После этого он потратил еще два месяца, пока не прибыл в Шанхай. Если бы ему не помешали следовать прямой дорогой, он ехал бы в носилках, ночевал бы в гостинице на каждой остановке и сократил бы время пути более чем наполовину.

Подобные случаи — это сущие провокации, направленные против путешественников, и я не могла оставаться безучастным свидетелем такого произвола. Оказавшись запертой в Жакиендо, подобно датскому путешественнику, я решила не возвращаться на север, а пробиться через запретную зону к берегам Салуина и посетить жаркие долины Царонга и Цаваронга.

Отправлюсь ли я оттуда в Лхасу? Это невозможно, но не исключено; я не решила ничего определенного на этот счет.

Я покинула Жакиендо в конце зимы в сопровождении одного-единственного слуги. Большинство перевалов были еще завалены снегом, и наше шествие по сугробам едва не закончилось трагедией. Мы с моим мальчиком благополучно преодолели физические преграды, миновали пограничную заставу прямо под окнами у чиновника, ведавшего ее охраной, и подошли к Салуину. Тут нас и задержали.

Это случилось не оттого, что нас узнали; причина моей неудачи заключалась в другом.

Я решила, что было бы неплохо во время путешествия по почти неизведанной стране не только вести личные изыскания, но и собрать материал, интересный для других.

Мой приемный сын лама Йонгден следовал за мной на расстоянии нескольких дневных переходов в сопровождении слуги, ведя за собой семь мулов. Мы должны были воссоединиться позднее. В тюках, которые он вез, лежали фотоаппараты, несколько приборов, бумага для гербария и т. д. Эти предметы привлекли внимание чиновника, осматривавшего багаж; зная о моем пребывании в Жакиендо, он догадался, что я нахожусь где-то неподалеку. Он запретил моему маленькому каравану двигаться дальше и приказал солдатам искать меня повсюду; они нашли меня, и, таким образом, моим приключениям пришел конец.

Однако я вовсе не считала себя побежденной. Мой принцип — никогда не мириться с поражением, какой бы характер оно ни носило и от кого бы ни исходило.

Именно тогда доселе смутное намерение отправиться в Лхасу превратилось в окончательное решение. Лучшего способа отыграться нельзя было придумать. Я хотела взять реванш любой ценой и поклялась в этом у пограничной заставы, куда меня снова привели.

Однако желание отомстить за свою неудачу было не единственной моей целью. Я хотела гораздо большего: привлечь внимание к странному в наше время явлению — к существованию мест, которые становятся запретными.

Речь идет не только о Лхасе. Бесконечный шлагбаум, прерывающий пути сообщения, простирается в Азии приблизительно между 78° и 99° долготы и между 27° и 30° широты.

Если бы я заговорила, потерпев ряд неудач, кое-кто мог бы подумать, что меня толкнула на это досада. Поэтому следовало прежде всего добиться успеха, добраться до самой Лхасы и таким образом устранить личную заинтересованность. Именно так я и поступила.

Хочу еще остановиться на тибетской орфографии. Я дала лишь фонетическую транскрипцию тибетских слов, чтобы читатели могли произносить их примерно так, как тибетцы. В виде исключения я иногда писала «ph», чтобы обозначить одно из трех «п» тибетского алфавита, как в слове «фи-линг», которое следует произносить «пи-линг». Звука «ф» в тибетском языке не существует. Третье «п» и третье «т» часто передавались звуками «б» и «д» в соответствии с правилом, принятым у востоковедов, хотя эти буквы звучат как «б» и «д» лишь тогда, когда им предшествует непроизносимая буква-приставка.

Очень сложная тибетская орфография неизбежно сбивает с толку тех, кто не может читать слова, написанные тибетскими буквами. Я приведу в качестве примера слово «налджор», которое пишется «рнал бьорз»; слово, произносимое как «дема», пишется «сгрольма» и т. д.

Что касается слова «Тибет», то, возможно, читателю будет интересно узнать, что оно неведомо жителям Тибета. Его происхождение остается неясным. Тибетцы называют свою страну «Пё-юл» либо поэтично именуют ее в книгах «Ганг-юл» (Страна Снегов), а себя — «пё-па».

Некоторые считают, что слово «Тибет» происходит от двух тибетских слов: «тод-бод» (они произносятся как «тёпе»). «Тод» значит «высокий, верхний». Название «верхний Тибет» порой распространяется на Центральный Тибет, в то время как восточные провинции именуют «нижним Тибетом». Однако данная точка зрения, согласно которой первый слог слова «Тибет» — «ти» — образован от «тод», предполагает нарушение порядка слов, традиционно закрепленного в тибетской грамматике за существительным и прилагательным. Согласно правилам, прилагательное стоит после существительного. Поэтому говорят: «бод-тод» («пё-тё») — «верхний Тибет» и «бод-мед» («пё-мед») — «нижний Тибет».

Прежде чем завершить предисловие, я хочу заверить своих многочисленных английских друзей, что, критикуя позицию их правительства в Тибете, я отнюдь не питаю чувства неприязни к английскому народу.

Напротив, со времен моего детства, каникул на берегах Кента, я невольно полюбила англичан с их обычаями. В ходе долгих странствий по Востоку моя симпатия к ним не просто возросла, к ней добавилась искренняя признательность за радушные приемы в многочисленных жилищах, очаровательные хозяйки которых старались, чтобы я чувствовала себя как дома.

В их стране, как и в моей или любой другой, политика правящих кругов неизменно отражает далеко не лучшие стороны характера ее граждан. Я предполагаю, не опасаясь далеко уйти от истины, что власть имущие Великобритании и доминионов пребывают в том же неведении, что и подданные всех держав, судя по тому, как изворотливо ведутся за кулисами министерств дела колоний и далеких земель, находящихся под протекторатом.

То, о чем я рассказала, несомненно, удивит людей и особенно христианских миссионеров, которые, возможно, будут задаваться вопросом, почему нация, именующая себя христианской, запрещает Евангелию и тем, кто его проповедует, доступ в страну, куда она вольна посылать свои войска и где продает оружие.