Путешествие парижанки в Лхасу (с илл. В.Э.Брагинского)

Глава шестая

Сколько времени я проспала? Мне кажется, что я только что закрыла глаза.

— Пора уходить, — твердит человек, чей голос разбудил меня.

Внезапный свет режет мне глаза: докпа бросил охапку веток на красноватую золу; сухое дерево трещит, и пламя разгорается, освещая спящих, распростертых на полу. Некоторые из них что-то бормочут во сне и натягивают на себя одеяло.

Наши сборы длятся всего несколько мгновений: это время уходит на то, чтобы повязать пояса и натянуть сапоги. К тому же мы даже не развязывали свои котомки.

— Кале пеб, ле лама! — кричит непо на прощанье, не вылезая из-под бараньих шкур.

Луна, скрытая горой, слабо освещает долину; дует сильный ветер, и мороз пробирает нас до костей. Мои пальцы, которые я прячу в длинных рукавах тибетского одеяния, заледенели, и я с трудом удерживаю посох.

Мы с Йонгденом отказываемся от предложения докпа ехать верхом; сейчас слишком холодно, так что предпочтительнее идти пешком до восхода солнца.

Спустя несколько часов, в то время как мы проходим через высокогорные пастбища с пожелтевшей за зиму травой, занимается бледно-серая заря; из-за облаков робко выглядывает солнце.

Снег, скопившийся в ущельях, лежавших на нашем пути, уплотняется и становится все более глубоким. Наш проводник говорит, что гигантский белый холм, который мы видим слева от себя, возвышается там, где дорога раздваивается, и одно из ее ответвлений ведет к перевалу, полностью засыпанному снегом.

Теперь у меня не остается сомнений в том, что нас правильно информировали, и я понимаю, что не сумею взойти на гору, как бы мне ни хотелось.

Однако из-за устойчивой засухи, которая волнует этой зимой пастухов, можно без труда преодолеть перевал Айгни. Еще до полудня мы добираемся до латза, возведенного на его вершине.

Наш проводник передает нам вещи, которые он вез на лошади, и собирается с нами проститься.

Несмотря на то что нищенский наряд и забота о своей безопасности не позволяют нам проявить большую щедрость, я решила вознаградить доброго пастуха за его труды. Наставления Йонгдена о том, что человек, бесплатно прислуживающий ламам, приобретает особые заслуги, должны были убедить докпа в нашей бедности. Ночью, когда все спали, я шепотом сообщила Йонгдену о своем намерении, и он выполнил мой наказ.

И вот лама не спеша достает из своего кошелька две серебряные монеты и несколько щепоток сушеных листьев кипариса, хранящихся в бумажном пакетике.

— Эти деньги, — заявляет он торжественным тоном, — все мое богатство. Их пожертвовал мне пёнпо из Таши-цзе, которому я читал в дзонге Священное писание. Вы помогли нам обоим, моей матери и мне. Поэтому я дарю вам эти деньги, а также санг[115] из очень далекого святого места под названием Ха-Карпо.

Хотя плата за лошадь была незначительной, наш проводник должен быть доволен: докпа, совершающие торговые сделки путем обмена, редко видят деньги. Мы также были уверены, что он умолчит о полученных подарках из опасения, что кто-нибудь из соседей попытается украсть у него монеты. Таким образом, мы сможем одновременно проявить порядочность и соблюсти необходимую осторожность.

Йонгден добавляет также, что в тех краях, куда мы направляемся, нас ждут могущественные покровители. Наш проводник не преминет передать эти слова хозяину дома, где мы ночевали, и его соседям, и это, возможно, заставит призадуматься тех, кто собирается нас догнать и ограбить.

— Возьмите деньги, старший брат, — повторяет мой сын, — без всяких колебаний. Мы уже вступили во владения По жьялпо[116] и его амчё[117] — один из моих лучших друзей. Мы оба — из лхасского монастыря Сера. Если я буду в чем-то нуждаться, он попросит короля мне помочь.

— Конечно, он вам поможет, кушо[118], — почтительно соглашается докпа, показывая, насколько лама вырос в его глазах после упоминания о столь высоких покровителях, — но все же я возьму только санг. Это необычайно ценная вещь, раз вы принесли ее из святого места. Что касается денег, если я их приму, то не смогу совершить богоугодный поступок, оказав услугу ламе… Нет, благодарю вас, я предпочитаю приобрести заслуги. Они пригодятся мне и в будущих жизнях, и в этой тоже… Будьте добры, кушо, дайте мне ваше благословение. А теперь я должен поторопиться. Кале пеб, лама! Кале пеб, матушка!..

Он ушел очень довольный, унося с собой щепотку душистого порошка из высокогорных растений и веря в то, что посеял несколько зерен грядущего блаженства, которые взойдут и расцветут в этом или ином мире. Добрая и чистая душа! Я от всего сердца мысленно пожелала ему счастья.

Мы молча стояли возле латза — не крича Лха жьяло! как велит здешний обычай, не ощущая радостного возбуждения, которое неизменно заставляет путников после изнурительного подъема с воодушевлением приветствовать покоренную вершину. Мы уже привыкли к долгим походам, и недолгий путь показался нам сущей забавой. Впервые за время наших странствий мы не испытывали усталости, поднявшись на перевал, и, видимо, именно поэтому не ликовали.

— Лха жьяло! — наконец почти одновременно воскликнули мы, машинально повинуясь давней привычке. Наши крики прозвучали странно глухо и отрывисто, как шум падения птицы с перебитыми крыльями, и не вызвали никакого отклика на окрестных склонах.

— Скоро пойдет снег, — сказал Йонгден, впавший в необычную для него задумчивость.

— Да, пожалуй, — согласилась я, — солнце сегодня подернуто какой-то грустной дымкой. Но разве это произойдет сегодня? Неужели непо нечаянно разбросал зерна, которые мы ему дали, до назначенного срока?

Моя шутка нисколько не развеселила ламу.

— Надо спешить, — коротко бросил он.

Мне не нравилось его мрачное настроение.

— Вы помните, — сказала я, — нгагспа из Кукунора, который, по словам докпа, мог усилием воли вызывать дождь, снег и град либо предотвращать их? Он научил меня некоторым волшебным словам. Давайте заключим пари: вы вызвали снегопад, а я постараюсь не допустить его. Посмотрим, чья возьмет.

Юноша даже не улыбнулся.

— Эти бедные люди нуждаются в снеге для своих пастбищ, — произнес он, — позвольте им получить его.

И, ничего больше не сказав, начал спускаться по заснеженному склону.

Меня удивило странное поведение Йонгдена. Почему его так заботил снег? За время наших странствий было столько снегопадов, но они нисколько не пугали нас, особенно вблизи селений.

Как обычно покидая вершину, я сосредоточилась и пожелала счастья всем людям, а затем поспешила вслед за ламой, который шел размашистым шагом и был уже далеко.

Несмотря на мои усилия, Йонгден отдалялся все больше и больше. Чтобы его догнать, я решила двигаться не зигзагами, которые смягчали крутизну склона, но замедляли мой ход, а по прямой линии. И тут, как мне кажется, некая очаровательная незримая фея посочувствовала моему положению и, любезно решив оказать мне услугу, потянула меня за ногу. Я упала и покатилась вниз, как по санной трассе, с той лишь разницей, что я играла роль саней и спортсмена одновременно. К счастью, мне удалось ухватить свой посох за железный наконечник и кое-как с его помощью направить свое движение. Таким образом, я промчалась мимо своего изумленного спутника, как скорый поезд, и остановилась, оставив его далеко позади.

Йонгден понесся ко мне со всех ног, пока я отряхивалась и счищала снег со своей сумки. Убедившись, что я не ушиблась, он шутливо поздравил меня с мастерски, хотя и не по своей воле проделанным спуском. Во всяком случае, благодаря этому происшествию мой путь значительно сократился и, самое главное, к моему юному спутнику вернулось хорошее настроение. Что за смутное предчувствие омрачило на миг его всегда жизнерадостную и беспечную душу? Я умолчу об этом и скажу лишь, что вскоре нам предстояло пережить довольно драматические события.

Облик местности, представшей перед нами за перевалом Айгни, свидетельствовал, что мы вступаем в край, резко отличающийся от только что покинутого. Воздух стал влажным, почва — топкой и местами заболоченной. Повсюду лежал снег: большие пятна белели на жухлой траве, а в оврагах скопились целые сугробы. У докпа, пасших скот на здешних пастбищах, не было причин жаловаться на засуху, в отличие от их собратьев с другой стороны горы.

Вскоре мы вошли в лес; река, зарождавшаяся ниже перевала, продолжала спокойно струиться по узкой долине, переходившей в обширные высокогорные пастбища. За ними мы увидели вход в другую долину и без труда поняли, что она поднимается к перевалу, засыпанному снегом, о котором нам говорили докпа. Отсюда брал начало более крупный водный поток, чем тот, вдоль которого мы следовали, и две реки, слившись воедино, спускались по третьей долине к По-мед. Оттуда, вобрав в себя множество притоков, они устремляются в сторону Йесру-Цангпо, а затем понесут в Индийский океан растаявшие снега могучих горных хребтов, по которым мы шли.

Таким образом, мы добрались до истоков Полунг-Цангпо, верховья которой до сих пор не исследованы. Я только что видела, как рождалась эта река, и обнаружила место, где в нее вливается другой поток. Приходилось довольствоваться этим, так как необычные условия моего путешествия позволяли мне лишь поверхностно обследовать неизведанные края. Однако я испытывала большое желание продолжать двигаться в сторону открывшейся перед нами долины.

Не надеясь добраться по этому склону до вершины перевала, возвышавшегося над долиной, я хотела попытаться дойти до истока начинавшейся под ним реки или хотя бы до прилегающей к нему местности.

Решив снова подняться на гору, с которой мы спускались, я коротко изложила свой план Йонгдену.

Он был еще более немногословен и сказал только:

— Сейчас пойдет снег, а у нас почти нет съестных припасов.

Эти слова заслуживали того, чтобы к ним прислушаться.

Снег?.. Я его не боялась. Развязав котомки и проверив их содержимое, я согласилась с ламой, что еды нам хватит всего на три трапезы. Такое количество можно было растянуть на три дня. Мы пришли в эти пустынные просторы не для того, чтобы объедаться, и, кроме того, не собирались обосновываться в горах навсегда. Беглый осмотр местности удовлетворил бы мое любопытство и позволил бы собрать некоторые сведения для тех, кто заинтересуется неисследованными землями По-юл.

— Итак, вперед!

Снегопад начался на закате. Поначалу редкие снежинки, словно белые бабочки, порхали среди сумрачных деревьев, но мало-помалу снег усилился и стал падать большими мокрыми хлопьями отвесно и равномерно. Это был один из тех затяжных неторопливых снегопадов, что случаются в пору затишья; они окутывают высокие вершины белоснежными шапками и засыпают долины сугробами.

— Давай поставим палатку, — сказала я Йонгдену, — разведем внутри костер и приготовим чай.

Необходимо было подкрепиться: мы ничего не ели со вчерашнего дня.

Сухой древесины оказалось мало, и нам пришлось потратить много времени, чтобы собрать под деревьями достаточное количество хвороста. Торопливо проглотив свой скудный ужин, мы немедленно выбросили головешки наружу, так как от их тепла начал таять снег на тонкой хлопчатобумажной крыше палатки и на наши головы хлынул настоящий ливень.

Вскоре стало ясно, что посохи странников, которые мы использовали как подпорки, не смогут долго выдерживать тяжесть снега, быстро скапливавшегося на крыше. Эти палки были нам очень нужны, и мы не могли допустить, чтобы они сломались. Поэтому мы соорудили себе возле скалы укрытие из одной ткани, положив на края палатки несколько камней. Проделав это, мы залезли под нее и тут же уснули.

Я проснулась от невыносимой духоты и попыталась встать, но при первом же движении уткнулась головой в крышу. Сразу же стало ясно, что крыша прогнулась под тяжестью снега, грозя похоронить нас заживо.

Наше положение не было критическим, так как масса, давившая на палатку, не была еще слишком большой, но все же следовало поскорее выбраться наружу, пока укрытие окончательно нас не придавило.

Я растолкала Йонгдена, спавшего крепким сном. Он понял, что произошло, без моих разъяснений.

— Поворачиваемся осторожно на живот, — скомандовала я, — затем дружно встаем и толкаем палатку спинами… Вы готовы?.. Начали!..

Мы оказались на свободе, но чувствовали себя неуютно: снег продолжал падать, и нечего было даже пытаться создать себе новый кров, ибо нас тут же засыпало бы снова. Времени на отдых не было; мы снова двинулись в путь и шли весь остаток ночи и следующее утро, но далеко не продвинулись. Во-первых, рыхлый и уже глубокий снег затруднял движение, и, кроме того, под сугробами таился предательский лед, образовавшийся от первоначального слоя снега, который сначала частично растаял, а затем снова замерз. Мы скользили как по катку и после нескольких часов такой ходьбы почувствовали себя разбитыми.

Около полудня нам посчастливилось обнаружить са фуг[119], и это нас очень обрадовало.

Мы немедленно обосновались в пещере, а также развесили палатку как полог, зацепив ее за корни, торчавшие над нашими головами. Нам не из чего было развести костер, ибо редкие карликовые кусты, которые еще росли на этой высоте, стелясь по земле, скрылись под снегом. Мы съели несколько горстей тсампа, запивая снегом, который растапливали во рту, а затем провалились в сон, обессилев после двух почти бессонных ночей, и проспали до рассвета. Утром снег все еще продолжал идти. По сугробам, которые намело перед нашим доисторическим жилищем, было ясно, что он падал всю ночь.

Тем не менее я решила попытаться обследовать эту часть долины и подняться на гору, насколько возможно, оставив вещи в пещере, чтобы чувствовать себя свободнее. Мы забрали бы их на обратном пути, так как в любом случае нам пришлось бы вернуться назад, чтобы спуститься к селениям.

В этих пустынных краях, да еще на заметенных снегом дорогах, можно было не бояться воров.

Когда мы вышли из пещеры, снег медленно, но неумолимо кружился; в общей сложности снегопад продолжался уже более сорока часов. Мы наткнулись на непреодолимые препятствия наподобие тех, что я видела на обратной стороне склона; стало невозможно двигаться по низине. Тогда я забралась на соседний косогор, откуда разглядела сквозь зыбкую пелену белых хлопьев невысокие волнистые плоскогорья или очень пологие склоны, поднимавшиеся к вершинам. Однако я предположила, что снег выровнял почву и изменил облик местности. Все альпинисты знают, как зима искажает линии горных пейзажей, так что кряжи, которым снежный наряд придает округлые формы, летом являют взору острые выступы и неприступные пики.

Не без труда спустившись со своей наблюдательной вышки, я направилась туда, где, по моему мнению, на дне неглубокого ущелья прятался источник, впадающий в реку, протекавшую по главной долине. Я устремилась к этой цели, но внезапно за моей спиной послышался крик. Оказалось, что Йонгден решил сократить путь и упал в овраг. К счастью, яма была неглубокой, но с почти отвесными стенками, по которым было нелегко спуститься вниз. Прошло несколько минут, прежде чем я добралась до своего несчастного спутника.

Он лежал в потрепанном монашеском одеянии на снегу, где алели капельки крови, словно позируя для некой трагической картины.

— Ничего страшного, пустяки, — тотчас же произнес лама, желая меня утешить. — Видимо, я стукнулся головой о выступ скалы и содрал немного кожу, но, похоже, у меня нет серьезных повреждений, так что не пугайтесь. Удар лишь слегка оглушил меня.

Йонгден попытался встать, но у него вырвался стон; он побледнел и пробормотал, закрыв глаза:

— Ох! Моя нога!..

Он снова попробовал подняться, и снова ничего не вышло.

— Я не могу, — сказал Йонгден со слезами на глазах, видимо от боли, — я не могу держаться на ногах.

Мне стало страшно. Неужели он сломал ногу?.. Что же мы будем делать одни в этой глуши, без еды, и вдобавок снег продолжал прибывать с каждым часом.

Я сняла с юноши сапог и осмотрела его ногу. Оказалось, что кости целы. Мой спутник лишь вывихнул лодыжку и ушиб колено. Какой бы сильной ни была боль после несчастного случая, риска для жизни или здоровья пострадавшего я не видела. По крайней мере, в населенной местности ему ничто бы не угрожало, но здесь…

Йонгден, как и я, осознавал, в какое трудное положение мы попали.

— Постарайтесь выбраться из оврага с помощью коленей и рук… как сможете, — сказала я, — а я вас поддержу. Затем попытаюсь вас нести. Мы должны вернуться в са пуг, и там посмотрим, как быть дальше.

Несмотря на все мое желание, мне не удалось уйти далеко: у меня не хватало сил, чтобы двигаться с такой тяжелой ношей по снегу, под которым таились ямы и камни, о которые я спотыкалась на каждом шагу.

Йонгден неохотно подчинился моему решительному приказу и позволил себя нести. Затем он попробовал идти сам, опираясь на мое плечо и свой посох. Он едва волочил ноги, останавливаясь на каждом шагу, и капли пота стекали ему на лоб из-под ламаистской шапки. Мы добирались до пещеры несколько часов.

В пещере я растерла распухшую лодыжку бедного Йонгдена и перевязала ее его поясом. Больше я ничем не могла ему помочь.

Как и накануне, у нас не было огня, и мы дрожали, лежа на промерзшей земле. Снег, которым мы утоляли жажду во время пути, и ледяная вода, выпитая за обедом, усугубляли мучительное ощущение внутреннего холода. И все же, если бы не тревога за сына, наше незавидное положение показалось бы мне не лишенным прелести. Чары этой ночи в глубине девственных гор были настолько сильными, что я позабыла о своих опасениях, а также о физической усталости, которая начинала сказываться. Долго, почти до самого рассвета, я неподвижно сидела, наслаждаясь одиночеством среди полной тишины и покоя этого сказочного заснеженного края, отрешившись от всех забот и погрузившись в неизъяснимое блаженство.

Немного подремав, я открыла глаза и первым делом увидела Йонгдена. Он стоял на одной ноге, прислонившись спиной к земляной стене и опираясь на посох. Его поза напомнила мне некоторых духов, которых изображают на сводах даосских пагод, и при других обстоятельствах я бы рассмеялась, но бедный парень выглядел расстроенным.

— Я не могу идти, — произнес Йонгден, — я уже несколько раз пытался, но это невозможно.

Его щиколотка сильно распухла, и стопа была немного искривлена. Мы были вынуждены остаться.

В течение нескольких часов мы обсуждали свои дальнейшие действия. Я предложила Йонгдену остаться в пещере с вещами и питаться тсампа, которая еще была у нас в запасе, а я тем временем отправилась бы за помощью в деревню. Мой сын сомневался, что крестьяне захотят утруждать себя, чтобы прийти на выручку двоим нищим; кроме того, было опасно показывать им деньги и предлагать приличное вознаграждение за хлопоты — это могло бы привести к еще более досадным последствиям.

Возможно, Йонгден проявлял излишний пессимизм по отношению к жителям По, но он руководствовался не только этими соображениями. Мы не подозревали о том, какое расстояние отделяет нас от ближайшей деревни, и лишь приблизительно представляли дорогу, которая туда ведет. Несколько дней назад, спускаясь с перевала Айгни, мы заметили три тропы, но, скорее всего, теперь их засыпало снегом.

Что будет, вопрошал Йонгден, если я собьюсь с пути и мне придется блуждать среди снегов без пищи? А если вдобавок со мной произойдет несчастный случай, подобный тому, что сделал его неподвижным, и у меня не хватит сил, чтобы добраться до цели?

Как бы мой сын ни сгущал краски, нельзя было отрицать, что опасности, о которых он предупреждал, существуют. Меня охватывал неописуемый ужас при мысли, что я должна оставить своего бедного спутника одного в пещере, где ночью на него может напасть какой-нибудь голодный зверь: волк, медведь или леопард — и он совершенно беззащитен перед ними.

Время шло, а мы все продолжали строить планы, от которых тут же отказывались. В конце концов я решила спуститься в долину, чтобы убедиться, не зимуют ли там докпа, и вернуться в тот же вечер в пещеру, если пастухи не захотят перенести ламу к себе.

Я шагала целый день, встретила два опустевших стойбища, но там не оказалось ни души. Мне было жаль возвращаться со столь неутешительными известиями к сыну, который ждал меня, дрожа от холода.

Насколько лучше было бы нам в какой-нибудь хижине, где по крайней мере можно согреться у огня. Я обязана любой ценой найти что-нибудь, из чего мы сможем развести костер. Но как это осуществить? У меня не было ни сумки, ни тряпицы, куда положить сухой навоз, чтобы он не отсырел за время пути; для этого требовался кусок толстой шерсти. Я сняла с себя нижнюю юбку из плотной саржи тибетского производства, завернула в нее топливо, завязала узелок своим поясом и, взвалив его на спину, повернула обратно.

Возвращение было трудным. Снег шел непрерывно, и мое легкое китайское платье — единственная одежда, которая на мне осталась, — тотчас же промокло; мне казалось, что я принимаю ледяную ванну. Стало темнеть, а я находилась еще далеко от са пуг. Я не могла заблудиться, так как все время следовала вдоль реки, но в темноте трудно было разглядеть пещеру, расположенную на довольно большом расстоянии от берега. В конце концов я задумалась, следует ли продолжать подниматься по долине или пора поворачивать обратно. Я собиралась позвать Йонгдена, но тут заметила огонек чуть повыше того места, где остановилась, чтобы оглядеться, и поняла, что лама решил указать мне дорогу и зажег восковую свечу, которую мы хранили в одной из котомок.

— Я чуть не умер от страха, — сказал он, как только я вошла в пещеру. — Когда стемнело, а вас все не было, я стал воображать всякие ужасные вещи.

Огонь, который мы поспешили развести, и горячий чай, сдобренный тсампа, придали нам бодрости, хотя, в сущности, наше положение ухудшилось.

У нас оставалось лишь две-три чайные ложки тсампа и немного чая, а мы по-прежнему не знали, далеко ли до ближайшего селения и ведет ли туда прямая дорога; кроме того, Йонгден все еще был не в состоянии идти.

— Не беспокойтесь обо мне, жетсунема, — сказал мне лама, когда я обсушилась у огня. — Знаю, что смерть вас не пугает. Я тоже ее не боюсь. Я долго массажировал днем ногу и теперь собираюсь поставить горячие компрессы. Вероятно, завтра смогу двигаться, в противном случае вы уйдете одна и постараетесь спастись. Не вините себя за то, что со мной случилось; причина всего, что с нами происходит, таится в нас самих. Этот несчастный случай является следствием речей и поступков, совершенных мной, моим телом или духом[120] в этой жизни либо в предшествующих воплощениях. Ни боги, ни люди, ни демоны в этом не виноваты. Жалобы нам не помогут. Поэтому давайте спать…

И мы оба заснули крепким сном, а снег все валил и валил…

На следующее утро Йонгден смог держаться на ногах. Я связала наши котомки в один узел, взвалила его на спину и, поддерживая юношу, продолжила свой путь. Не стоит и говорить, что мы двигались со скоростью улиток. Когда мы вошли в лес, я срезала довольно прямую ветку, прикрепила к одному из ее концов кусочек дерева, обмотала его пустым мешком из-под продуктов и вручила этот самодельный костыль своему спутнику, чтобы он мог обходиться без моей помощи.

Обследовав накануне местность, я пришла к выводу, что долина постепенно сужается, и это вызвало у меня опасение, как бы в конце концов она не стала непроходимой. Тропа, поднимавшаяся по лесистому склону, которую я заметила, когда мы спускались с перевала Айгни, внушала мне больше доверия. Она удалялась в сторону от дороги, по которой мы шли через пастбища, и, как я полагала, вилась параллельно реке. Возможно, дорогу проложили гораздо выше уровня реки именно потому, что внизу не было прохода.

Мы наверняка сумели бы отыскать тропу, не возвращаясь окольными путями на то место, где я ее обнаружила, но Йонгден не мог карабкаться по крутым склонам и пробираться через чащу — ему было трудно шагать даже по ровной дороге.

Поэтому нам пришлось вернуться назад и пройти большое расстояние, прежде чем мы отыскали тропу, отчетливо видневшуюся между деревьями.

Погода наконец прояснилась, и, если бы не сугробы, которые намело за двое с половиной суток, и мои переживания за Йонгдена, старавшегося идти из последних сил, эта прогулка показалась бы мне восхитительной.

Местность радовала взор прекрасными высокогорными пейзажами; по-видимому, здесь было особенно чудесно весной и в конце лета, после сезона дождей. К сожалению, новая неприятность помешала мне полностью погрузиться в созерцание окружающих красот. Утром, выходя из пещеры, я обнаружила дыру в подошве своего сапога. За несколько часов дыра сильно расширилась и уподобилась зияющей пасти сказочного чудовища, челюсти которого то открывались, то смыкались при ходьбе. Второй сапог был отнюдь не в лучшем состоянии[121], и каждый шаг причинял мне ужасные страдания. Недавно выпавший снег обжигает тело, отчего образуются язвы, и тибетские горцы, чью кожу трудно назвать нежной, всячески пытаются избежать соприкосновения с ним.

Вечерело, но нигде не было видно ни возделанных полей, ни домашних животных, и надежда добраться до какой-либо деревни до наступления ночи стала совсем призрачной. Мы приготовились провести ночь под открытым небом, так как тщетно искали хижины докпа, которые, по словам недавно приютивших нас крестьян, стоят на обочине тропы, ведущей в обжитые долины. Возможно, мы не заметили их под снегом. Остались ли они позади, или же мы, на свою беду, сбились с пути?

Мы говорили мало и все время возвращались к этой теме, однако решили не спрашивать друг друга об усталости и страданиях, выпавших на долю каждого из нас, понимая, что ничем не можем помочь друг другу и всякие разговоры по этому поводу были бы напрасными. Вскоре мы также перестали обмениваться своими предположениями относительно становищ докпа и гадать насчет того, не сбились ли мы с пути.

Ночью снова начался снегопад. Тогда же иссиня-черное небо и все вокруг озарилось странным светом. Казалось, что от белоснежной земли исходит неясный, бледный, сумрачный свет, который преобразил заснеженные деревья и превратил лес в царство теней. Усыпанные снегом с головы до ног, мы продолжали брести по этой призрачной местности подобно двум привидениям, спешащим на зов тибетского колдуна, или жалким слугам нищего Деда Мороза.

Дед Мороз!.. В самом деле, ведь стоял декабрь! Но в то время я пользовалась уже много лет китайско-тибетским календарем, не соответствующим григорианскому, и позабыла, как высчитать нужное мне число. Я пообещала себе свериться на досуге с китайским почтовым календарем, лежавшим в моей сумке, где указаны рядом даты обоих летосчислений.

Мало-помалу Йонгден стал отставать. Я продолжала свой путь одна, без всякой цели, в некоем душевном оцепенении. Ни селений, ни хижин не было видно… Значит, нам не найти пристанища, но и спать на снегу тоже невозможно… Что же делать?..

Внезапно я наткнулась на что-то твердое, и удар вывел меня из забытья. Ощупав предмет, я убедилась, что это деревянная доска, торчавшая из грубо сколоченной изгороди. Изгородь! Значит, летнее стойбище пастухов где-то рядом… То самое, о котором нам говорили… Мы на правильном пути, и скоро у нас будет где укрыться ночью!

Я с трудом верила в такую удачу и продолжала водить рукой по шершавым доскам, словно опасаясь, что изгородь сейчас исчезнет или рассыплется у меня на глазах. Затем я подошла к барьеру, преграждавшему доступ в загон для животных; оттуда были смутно видны большая четырехугольная приземистая хижина и какие-то крыши, по-видимому крыши хлевов.

Я закричала, чтобы сообщить ламе хорошую новость:

— Диру! Диру! Хампа чиг дуг![122]

Не дожидаясь его, я вошла в становище. Рядом с жилищем пастухов располагался загон для лошадей. Я оставила там свою ношу и принялась разгребать снег перед входом в хижину. Вскоре подошел Йонгден.

Мы нашли под навесом во дворе довольно большое количество навоза и сухих дров, зажгли несколько веток, чтобы осветить себе путь, и, когда они разгорелись, отнесли их в помещение. В хижине был сложен очаг и сооружен пол, чтобы спать не на голой земле. Еще больше мы обрадовались, найдя здесь дополнительный запас топлива.

Вскоре мы с Йонгденом уселись по обе стороны от пылавшего очага. Тепло показалось мне восхитительным после ночей, проведенных в ледяной пещере. Закрыв глаза, я молча наслаждалась уютом, слушая со снисходительной улыбкой, как во мне стонет от удовольствия эпикуреец, неизменно таящийся в человеческой плоти, даже в телах самых суровых аскетов.

Перед тем как лечь, мы выпили по чашке горячей воды, сдобренной горстью тсампа, чтобы сберечь остатки чая на утро, а Йонгден обмотал свою ногу теплым компрессом. Я сверилась с календарем: было 22 декабря.

На следующий день опухоль на ноге моего сына стала гораздо меньше, и хотя юноша по-прежнему должен был опираться на костыль, он уже не так сильно страдал и готов был двинуться в путь. К несчастью, теперь я стала калекой, получив накануне ожоги от снега и наполовину отморозив пальцы на ногах, которые покрылись волдырями и кровоточащими ранами. Длительная ходьба в таком состоянии, почти босиком, по снегу могла привести к печальным последствиям. Необходимо было заменить подошвы на моих сапогах.

Всякий раз, когда лама выполнял работу сапожника, которой его не учили в монастыре, на это уходило много времени. Я же проявила позорную бездарность в этом деле и могла разве что отпороть куски кожи со старых подметок.

Мои сапоги были готовы только в час пополудни. Мы не решились выходить так поздно. Летнее стойбище, затерянное в глуши, говорило о том, что до места, где постоянно живут люди, еще далеко и нам не добраться туда до наступления темноты. В таком случае, вероятно, пришлось бы снова совершать долгий переход, весьма утомительный для тех, кто вынужден поститься не по своей воле. С другой стороны, отложить выход до следующего утра означало голодать еще один день. Было трудно выбирать между этими двумя вариантами, ни один из которых не сулил нам радости. В конце концов огонь, пылавший в очаге, одержал верх: мы решили провести ночь в теплом доме и двинуться в путь на рассвете.

Весь день шел снег. Незадолго до захода солнца Йонгден, которому не терпелось проверить, насколько улучшилось состояние его лодыжки, сходил в другое стойбище докпа, расположенное поблизости, и рассказал мне, что видел там дорогу, по которой надо идти дальше.

Когда было еще темно, мы снова развели огонь и принялись трясти над котелком мешочком из-под чая, тщетно надеясь, что на дне его затерялось несколько драгоценных крупинок. После завтрака, состоявшего из одной жидкости, мы направились к месту, где накануне Йонгден заметил дорогу. Еще не рассвело, и валил густой снег; тропа показалась мне более узкой, чем та, по которой мы спускались днем раньше, но ширина и облик тибетских дорог меняются в зависимости от здешних своенравных лесов.

Мы с трудом волочили ноги до полудня, когда непроходимые чащи и крутые горы преградили нам путь. Тропа исчезла из вида: мы избрали неверное направление.

Быть может, сначала мы были на правильном пути, а затем отклонились в сторону? Я сомневалась в этом. Скорее всего, покинув хижину, мы пошли по тропе, проложенной летом домашними животными, блуждавшими по лесу: подобные тропы всегда можно встретить поблизости от стойбищ. Было неразумно пытаться найти нужную дорогу, не представляя, где ее следует искать. Предприняв такую попытку, мы бы лишь окончательно заблудились.

Костыль, на который по-прежнему опирался лама, и состояние моих ног не позволяли нам двигаться быстро. Однако нас беспокоила не столько длина пути, сколько время, необходимое для того, чтобы вернуться обратно. Допущенная ошибка была чревата опасными последствиями для людей, голодавших уже несколько дней.

Было нелегко отыскать наши следы. Утром снег продолжал идти, и отпечатки шагов в начале пути исчезли. Кроме того, Йонгден нуждался в частых передышках, и это также нас задерживало.

Вернувшись в хижину докпа, мы подкрепили силы горячей водой. Мне хотелось поскорее отправиться на поиски дороги, чтобы не блуждать на следующий день. У каждого из нас уже начинала кружиться голова, и нам мерещился странный колокольный звон; хотя мы не особенно страдали от голода, было ясно, что, если голодовка продлится еще немного, у нас не хватит сил, чтобы добраться до места, где живут люди.

Йонгден настаивал на том, чтобы я осталась у костра, а он отправился на разведку один, и я уступила его ласковым просьбам; бедный юноша снова побрел по снегу, опираясь на костыль и посох.

Отсутствие продуктов избавляло нас от необходимости заниматься стряпней — достаточно было лишь растопить снег и вскипятить воду. Зато я могла лечь и вдоволь подумать.

Я представила кое-кого из знакомых на своем месте: одни из них стали бы метаться, браниться, проклинать Бога, дьявола, а заодно себя и своих спутников, другие бы плакали, став на колени, и молились. Я знала, что и те и другие осудили бы мою безмятежность и веселый интерес, с которым я следила за ходом нашего приключения. Строка одного старого стихотворения нежно зазвучала в моей памяти:

«Поистине, мы счастливо живем среди людей, снедаемых тревогой».

Йонгден вернулся уже под вечер. Он преодолел большое расстояние, исследовав тропу, и нашел единственно правильный путь.

Я обрадовалась, услышав эту приятную весть, но мне не понравился вид юноши. Йонгден был очень бледен, и его глаза лихорадочно блестели. Он осушил залпом две чашки горячей воды и тут же заснул.

Я наблюдала за ним еще некоторое время. Он был возбужден и стонал во сне, но постепенно успокоился и затих. Я тоже уснула.

Меня разбудили звуки шагов, шаркающих по полу, и невнятное бормотание. Я увидела ламу, освещенного слабым светом затухающего костра. Он направлялся к двери неверной походкой, с посохом в руке. Я вскочила и бросилась к нему.

— Что с вами? — спросила я. — Вы заболели?

— Снег увеличивается… он растет и растет… — ответил лама странным голосом, как во сне. — Мы спим, а он все идет… Пора в путь, а то скоро будет слишком поздно…

Вероятно, он еще до конца не проснулся и видит какой-то кошмар. Я попробовала снова уложить его, но он не слушал меня и продолжал настаивать на своем: надо уходить, причем немедленно. Его лицо и руки горели. Я поняла, что у него сильный жар и он бредит. Неожиданно Йонгден оттолкнул меня, устремился к двери и открыл ее.

— Смотрите, — сказал он, — идет снег. — В самом деле, сильный снегопад продолжался, и в хижину проникла струя ледяного воздуха.

— Не стойте там, — приказала я, — вы больны, и холод вам повредит.

— Надо уходить, немедленно уходить, — упрямо повторял Йонгден. — Жетсунема, вы скоро умрете. Пойдемте, пойдемте скорее…

Он старался увлечь меня за собой, плакал, что-то невнятно бормотал, все время повторяя слово «снег».

Я ударила его, и это заставило юношу отодвинуться назад. Я закрыла дверь ногой и попыталась снова уложить его у огня. Но он сопротивлялся и отбивался от меня. Из-за жара и навязчивой идеи спасти мне жизнь сила крепкого парня возросла; он покачивался, опираясь на больную ногу, и, видимо, не ощущал боли, которую должен был испытывать.

Что будет, если Йонгден сумеет вырваться и убежать?.. Мне стало страшно, когда я вспомнила, что распаханное плоскогорье, где было расположено стойбище, заканчивается крутым обрывом и пропастью в нескольких метрах от нашей хижины.

Наконец мне удалось бросить в огонь несколько тонких веток, и яркий свет, внезапно озаривший комнату, положил конец бреду ламы.

— Что случилось?.. Что это?.. — вопрошал он, озираясь по сторонам, и наконец позволил уложить себя на пол, заменявший нам постель.

Затем я положила на лоб юноши немного снега, и Йонгден почти сразу же уснул, но я больше не рисковала оставлять его без присмотра и просидела остаток ночи, не сводя с него глаз.

Вероятно, в конце концов, вопреки моей воле, меня ненадолго сморил сон. Мне почудилось, что откуда-то снизу доносится легкий звон колокольчика[123]. Но кто же мог ехать на лошади по снегу в столь поздний час?.. Я прислушивалась, опасаясь незваного гостя, но вскоре звуки стали удаляться и в конце концов затихли.

Так я встретила Рождество в местности По.

Я не решилась разбудить своего спутника, когда рассвело. Во многих случаях сон — это лучшее из лекарств, и я верила в него больше, чем в средства, которые были в моем распоряжении.

Йонгден открыл глаза, когда уже темнело. Я поняла, что ему стало лучше; у него остались смутные воспоминания о событиях минувшей ночи, и он думал, что видел сон.

Я вскипятила воду, растопив снег, который в очередной раз заменил нам завтрак. Если бы у нас была крупица масла или две-три щепотки тсампа, мы бросили бы их в котелок, и напиток создал бы иллюзию насыщения, но безвкусная, даже очень горячая вода внушала отвращение нашим желудкам.

Я выразила свои чувства вслух, пожелав в шутку, чтобы какой-нибудь горный дух сжалился над нами и принес нам кусочек масла или жира величиной с орех. Йонгден пристально посмотрел на меня, и его взгляд показался мне странным.

— В чем дело? — спросила я.

— Что же! — нерешительно ответил он. — Если вы не будете предъявлять слишком много требований к качеству жира, я, вероятно, смогу сыграть роль «горного духа».

— Каким образом?

Он рассмеялся.

— Жетсунема, — сказал лама, — вы уже почти ничем не отличаетесь от тибетских женщин во многих отношениях, и все же вам чего-то не хватает, чтобы вести себя подобно истинным тибетцам.

— Продолжайте… Неужели в вашей сумке завалялось что-то съедобное?

— Да, — насмешливо произнес он, — маленький кусочек свиного сала, которым я натирал подошвы наших сапог, чтобы они не промокали, и обрезки кожи из новых подметок, которые я пришивал позавчера[124].

— Бросайте все это в котелок и добавьте немного соли, если у вас хоть что-то осталось! — весело воскликнула я, чувствуя, как во мне пробуждается настоящая тибетская душа.

Йонгден так и сделал, и полчаса спустя мы отведали мутную похлебку с сомнительным вкусом, но по крайней мере это варево немного заполнило наши пустые желудки.

Рождественские сюрпризы продолжались.

Сразу же после того, как мы покинули хижину, небо прояснилось и солнце ненадолго показалось на бесцветном небе. По мере того как мы спускались, снег становился менее глубоким, и темп нашей ходьбы ускорился, но ничто не предвещало, что вскоре мы выйдем из густого леса. Нам встретилось еще одно летнее стойбище, указывавшее на то, что мы все еще находимся далеко от обжитых мест. Чуть ниже протекала речка, которая берет начало у подножия перевала По-Готза. Этот небольшой водный поток струится по крутым склонам и впадает в реку, образовавшуюся от слияния талых вод двух долин, которые я недавно обследовала.

Таким образом, несмотря на явно неблагоприятные условия, сопутствовавшие моей короткой экспедиции, я смогла убедиться, что у большой реки Полунг-Цангпо, протекающей через местность По-мед, существует несколько притоков помимо Нагонга, а также я отметила ряд особенностей этого неизведанного края. Следовательно, не было потеряно время и мои труды не напрасны.

День клонился к вечеру. Было ясно, что нам не добраться до какого-нибудь селения засветло. Сколько же еще мы должны голодать?..

Внезапно ниже уровня тропы я заметила хижину, расположенную на частично распаханном пространстве, и подумала, не стоит ли здесь остановиться и воспользоваться этим кровом. До темноты оставалось недолго, и надо было успеть собрать достаточное количество хвороста для поддержания огня в течение всей ночи.

Было бессмысленно мечтать о еде; казалось, что вскоре эта тема окончательно перестанет нас волновать, как если бы мы превратились в духов из эфирных сфер, питающихся запахами и чистым воздухом.

Мы подошли к хижине и остолбенели, увидев мужчину, стоявшего на пороге. Это была наша первая встреча с коренным жителем По, и всяческие истории о разбойниках и людоедах, обитающих в здешних краях, тотчас же всплыли в моей памяти.

Разумеется, я не выказала ни малейшего признака тревоги и лишь любезно осведомилась:

— Кушо, можем ли мы войти и развести огонь?

— Входите, — коротко бросил мужчина.

Получив разрешение, мы свернули с тропы и спустились к хижине. Наше удивление возросло, когда мы увидели с десяток мужчин, восседающих у очага.

Что делали все эти люди посреди леса?

Нас приняли вежливо; когда же мы рассказали, что прошли через перевал Айгни, жители По выразили крайнее изумление и переглянулись с таинственным видом. Йонгден счел излишним распространяться о нашем походе в соседнюю долину и прочих дорожных приключениях; таким образом, наши хозяева решили, что мы спустились прямо с перевала.

— Без сомнения, — сказали они, — ваши По-лха и Мо-лха[125] — могущественные боги: без их помощи вы наверняка бы погибли, ведь перевал сейчас совсем завалило снегом.

Видя, что мы явно находимся под покровительством небесных сил, жители По прониклись к нам симпатией.

Ламе отвели почетное место у очага и предложили нам достать чашки из своих амбагов и выпить чая.

Мужчины извинились, что не могут дать нам тсампа, так как только что закончили трапезу. Однако наши желания не простирались столь далеко. Чай, щедро сдобренный маслом, показался нам восхитительным и без мучной добавки.

Расспросив о наших странствиях и о том, откуда мы родом, один из жителей По, по-видимому занимавший более высокое общественное положение, чем его спутники, поинтересовался, не сведущ ли Йонгден в искусстве гадания. Все очень обрадовались, когда мой сын подтвердил, что обладает пророческим даром.

И тут мы услышали любопытный красочный рассказ о внутренней политике тибетских властей.

Поскольку на Западе почти ничего не известно об истинном положении в Тибете, здесь необходимы кое-какие разъяснения.

Не следует думать, что тибетцы представляют собой однородную нацию с единым правительством. За исключением провинций Ю и Цанг, многочисленные племена, населяющие большую часть страны, всегда были свободными, и во главе их стояли вожди, высокопарно величавшие себя королями (жьялпо).

Когда Тибет входил в состав Китая, имперские чиновники спокойно мирились с этим давно заведенным порядком и довольствовались чисто формальной зависимостью местных вождей. Однако, когда лхасские войска одержали победу, лама-государь вознамерился распространить свою власть на всю тибетскую территорию, отвоеванную у китайцев.

Но племена, которые радовались изгнанию китайцев и полагали, что обрели полную независимость и отныне избавились от всяческих налогов, отнюдь не приветствовали новых хозяев-чиновников, присланных из Лхасы, чтобы диктовать им свои законы и собирать оброк, средства от продажи которого направлялись в столицу.

Конечно, все тибетцы, за очень редким исключением, почитают Далай-ламу как выдающуюся личность и наместника богов на земле, но, несмотря на то что некоторые благочестивые верующие молятся ему на коленях за сотни километров от Лхасы, большинство подданных Далай-ламы не терпят его вмешательства в свои личные дела.

Мы узнали от обитателей хижины, что жители Чё-дзонга просто-напросто забросали камнями высокопоставленного уполномоченного столичных властей, и когда злополучному вельможе удалось скрыться в дзонге, они принялись осаждать его.

Возмущенный и раздосадованный столь недостойным обращением, чиновник из Лхасы каким-то образом ухитрился отправить своего посланца к Калён-ламе, чтобы уведомить его о мятеже.

Калён-лама — это своего рода вице-король, который правит в Восточном Тибете; его резиденция расположена в Чамдо (провинция Кхам), и в его распоряжении находятся регулярные войска. Узнав об отъезде гонца с письмом, жители Чё-дзонга испугались возмездия и также разослали своих людей по всем дорогам, ведущим к перевалам на границе местности По. Этим доблестным патриотам было поручено перехватить письмо, адресованное Калён-ламе, и, как я поняла, несмотря на недомолвки, «устранить» гонца.

Люди, к которым мы попали по воле случая, были именитыми гражданами свободолюбивого селения, теми, кто забросал камнями приезжего начальника. Йонгдена попросили предсказать, будет ли перехвачен гонец.

На сей раз дело было нешуточным. Если бы пророчество не оправдалось, это могло бы плохо обернуться для предсказателя. Великаны, сидевшие у огня, явно не отличались кротким нравом. Мы с моим сыном, оба невысокого роста, напоминали рядом с ними Мальчика-с-пальчик в логове людоеда. Разница была лишь в том, что в хижине находилось четырнадцать «людоедов» — я их сосчитала, — и, хотя мы были уверены, что они не съедят заблудившихся путников, также было ясно, что они не позволят над собой насмехаться.

Лама забросал мужчин вопросами о дорогах, по которым гонец мог уехать из этой местности, и из их ответов я почерпнула немало географических сведений.

Так, я узнала, что всадник поднялся на перевал Айгни — вот чем объяснялся далекий звон колокольчика, который я слышала ночью. Затем он вернулся назад, убедившись по глубине снега, что к перевалу невозможно подобраться.

Поэтому жители По пришли в изумление, узнав, что мы явились, как они полагали, прямо из-за гор. Они снова принялись нас расспрашивать, чтобы выяснить, не видели ли мы каких-либо следов. Мы ничего не заметили: посланец чиновника наверняка поехал по другой дороге.

Йонгден довольно долго что-то бормотал, сопровождая свои слова таинственными жестами, и горцы наблюдали за ним с неослабным вниманием и интересом; затем лама изрек приблизительно следующее: «Если ваши люди поспешат, они догонят посланца пёнпо…» Разумеется, эта простая истина была изложена в туманных и торжественных выражениях и загадочных намеках, которые произвели на слушателей сильное впечатление.

Затем храбрецы из Чё-дзонга вежливо с нами простились и удалились, поручив Йонгдену передать тем, кто, возможно, заглянет в хижину, что «все они вернулись домой».

Мы снова остались одни и стали гадать, что делать дальше. По словам жителей По, мы находились неподалеку от деревушки под названием Чолог; впрочем, то, что могучие горцы называли коротким расстоянием, могло показаться измученным и израненным людям вроде нас долгой дорогой. Мы выпили по нескольку чашек масляного чая и получили небольшой кусочек масла и горсть чая; таким образом, жидкий завтрак на следующее утро был нам обеспечен, и лучше уж провести ночь под крышей.

Я сказала Йонгдену, что никто из жителей По наверняка не вернется, чтобы ограбить таких бедняков, как мы. Юноша разделял мое мнение, но хижина не казалась ему надежным укрытием. По его словам, слуги чиновника могли узнать, что их враги собрались в этом месте, и, полагая, что мятежники еще прячутся в лесу, они могут нагрянуть ночью в хижину, чтобы застичь их врасплох и убить. В результате нас обстреляют через дверь или отведут к пёнпо, где нам придется ответить на множество каверзных вопросов.

Наши страхи не были беспочвенны, но тем временем стало совсем темно, и, не зная дороги, мы рисковали стать жертвами несчастного случая, подобного тому, от последствий которого все еще страдал Йонгден. Кроме того, мы с таким же успехом могли угодить под пули в лесу, если слуги наместника стали бы прочесывать его в поисках повстанцев.

С другой стороны, крошечная хижина, затерянная в глуши, великаны-заговорщики, одетые как опереточные разбойники, и волнующее ожидание развязки драматических событий — во всем этом была своя прелесть. Я решила остаться и увидеть продолжение спектакля… если только оно последует.

Когда мы сделали свой выбор, Йонгден отправился на опушку леса, чтобы нарубить дров, а я принялась собирать сухие ветки, валявшиеся вокруг хижины. Закончив работу, я присела к огню, как вдруг чья-то голова показалась над низкой дверью, закрывавшей проем лишь на три четверти.

Какой-то субъект заглянул внутрь, что-то невнятно пробормотал и скрылся так быстро, что я не успела попросить его повторить, чего он хочет. На всякий случай я прокричала ему вслед: «Они все ушли!» — как просили жители По. Но никто не отозвался.

Было ясно, что нам не дадут спокойно провести этот вечер. Вскоре Йонгден вернулся с вязанкой дров, и мы собрались ложиться спать, но тут под деревьями послышались чьи-то шаги. Сухие листья шуршали и тонкие сучья хрустели под ногами ночного гостя, который, судя по производимому шуму, был немалого роста.

Лама вышел на порог и крикнул на манер жителей Амдо:

— Арро! Арро! (Товарищи!) Вы можете войти!

Никто не откликнулся на его зов. Я стала склоняться к мысли, что по лесу бродят дикие звери. Мы обследовали поляну, бросая камни в ту сторону, откуда доносился шум, чтобы отогнать невидимого полуночника, который продолжал расхаживать в темноте, не обращая внимания на наши действия; это только подтвердило догадку Йонгдена, что пришелец принадлежит к человеческому роду.

Как бы то ни было, никто на нас не покушался, и мы оставили пришельца в покое. Мы забаррикадировали дверь хижины, как смогли, притушили огонь и улеглись в разных углах, где нас нелегко было заметить и поразить, если бы стали стрелять через отверстие над дверью.

Приняв максимальные меры предосторожности и рассудив, что больше ничего сделать нельзя и не стоит тревожиться понапрасну, мы уснули крепким сном, а когда проснулись, солнце было уже высоко.

Мы с удовольствием выпили по большой чашке чая с маслом, но наши желудки настоятельно требовали более существенной пищи. Вынужденный пост продолжался уже шестой день, и мы могли признаться, что умираем с голода, не рискуя прослыть обжорами.

Чолог — первое селение По, в которое мы попали, — находился не настолько близко от хижины, как утверждали накануне богатыри из Чё-дзонга. Мы добрались туда лишь к полудню.

Наконец-то мы с Йонгденом оказались среди тех самых таинственных обитателей По, о которых так давно говорили. До сих пор наше путешествие протекало благополучно, и мы надеялись, что и впредь удача нам не изменит.

Уединенное селение, расположенное в глубине узкой долины, обрамленной красивыми горами, выглядело совершенно затерянным. Мы чувствовали себя здесь страшно заброшенными, отрезанными от всякой цивилизации. Впрочем, ни облик скромных хижин, из которых состояла деревня, ни лица ее обитателей, изредка попадавшихся на пути, не могли внушить нам страх.

Казалось, что отныне ничто больше не грозит моему инкогнито. В этих краях никогда не бывал ни один чужеземец, и никому не пришло бы в голову, что какая-то пилинг отважилась проникнуть сюда, перебравшись через пустынные горы. Почувствовав себя в безопасности, я избавилась от постоянного напряжения, что позволяло мне безмятежно наслаждаться своим рискованным путешествием и восхитительной вольготной жизнью бродяги.

Мы решили, что лучше всего для начала обойти деревню и собрать милостыню: это соответствовало бы нашим ролям и в то же время отвечало бы нашим нуждам. Поэтому мы остановились у первого же дома, бормоча принятые в таких случаях слова.

Хозяйка прежде всего задала нам традиционный вопрос: «Откуда вы пришли?» Когда мы ответили, что спустились с перевала Айгни, женщина разразилась громкими удивленными возгласами, на которые сбежалось несколько ее соседей.

Как же мы сумели преодолеть снежные завалы? Это просто чудо! Жители деревни также признали, что мы явно находимся под покровительством своих По-лха и Мо-лха.

Нас пригласили к столу, и хозяйка хижины наполнила наши миски супом. Я не могла бы сказать, какой у него был вкус. Меня охватило странное чувство: казалось, что из недр моей плоти поднимаются какие-то существа, которые бросаются к моему рту, чтобы завладеть густой похлебкой, которую я жадно глотала.

Другие добрые люди принесли нам немного тсампа и масла, а затем мы обошли деревню с котомками в руках. Быстро собрав подаяние, мы обеспечили себе пропитание на два дня. Теперь в обжитых местах, где довольно просто доставать еду, незачем было обременять себя тяжелой ношей. Не мешкая, мы покинули гостеприимное селение и продолжили путь вниз по долине.

Десять минут спустя мне пришла в голову странная мысль: суп, который мы съели холодным, прежде чем немо успела подогреть его на огне, стоял в углу кухни, на полу, за открытой дверью. Почему горшок с супом поместили в такое место?.. Неужели… Нет, все во мне противилось этой мысли. И все же… на полу, в углу…

Я повернулась к своему спутнику:

— Желонг лаге, — вежливо обратилась я к нему. — Мне кажется, что мы съели собачий суп.

Лама безмятежно переваривал угощение, охваченный приятным блаженством. Мои слова заставили его вздрогнуть.

— Что вы говорите?.. Какой собачий суп? — удивился он.

Я очень спокойно объяснила ему, на чем основаны мои подозрения. Йонгден побелел, напомнив мне выражением своего лица гримасы пассажиров океанских пароходов во время шторма.

Оживляя в памяти подробности нашей трапезы, я внезапно припомнила, что немо черпала и разливала суп по нашим мискам половником, висевшим возле очага на кухне среди прочей утвари. Ни одна тибетская женщина ни за что на свете не опустила бы кухонную ложку в горшок с едой для животных. Теперь я знала: похлебка была предназначена для людей. Я поспешила успокоить взволнованного ламу.

— Как вы меня напугали! — рассмеялся он.

— Какой же вы глупый! — отвечала я. — Даже если это был суп для животных, вы им насытились, так стоит ли переживать?

— Я очень боюсь, жетсунема, — возразил мой спутник, — что под руководством ваших многочисленных учителей — отшельников, налджорпа и других — вы слишком преуспели в тюл шуг[126]. Впредь буду тщательно осматривать содержимое котелка, когда вы готовите.

— В свою очередь очень надеюсь, что мне не придется варить похлебку из кожаных подметок сапог, что вы недавно делали, — парировала я.

Суп, на который я возводила напраслину, постоянно служил предметом наших шуток.

Чуть позже к нам подошли трое красивых, роскошно одетых мужчин. Эти жители По в шубах, суконных жилетах гранатового и изумрудного цвета, с распущенными волосами, ниспадавшими им на плечи, и саблями с ножнами, отделанными серебром и драгоценными камнями, которые они носили за поясом, слегка напоминали рыцарей минувших веков с картин старых фламандских мастеров.

Они вежливо заговорили с Йонгденом и попросили его погадать им по поводу того же дела, о котором нам рассказывали в лесу.

Лама ответил, что уже спрашивал об этом богов и не следует больше надоедать им, чтобы не навлечь на себя их гнева, а также повторил, что, согласно предыдущему мо, все уладится как нельзя лучше. «Рыцари» были удовлетворены таким ответом и, поклонившись моему спутнику, вернулись в свои дома с величавым достоинством.

Не успели мы сделать несколько шагов, как еще один селянин снова остановил Йонгдена с просьбой погадать по личному вопросу. В то время как мой оракул собирался снизойти к его просьбе, к нам подъехал некий лама, который также стал добиваться аудиенции у своего собрата-бродяги.

Нам поднесли немного тсампа и масла в качестве вознаграждения ньёншеса. Поистине наши первые шаги в краю грозных разбойников были многообещающими.

Вскоре мы вступили в ущелье и, прельстившись продуктами, лежавшими в наших сумках, присели на поваленное дерево, решив слегка перекусить, но тут появился какой-то человек. Он посоветовал нам не задерживаться в этом месте. По его словам, до ближайшей деревни еще далеко и дорога отнюдь не безопасна: грабители бродят в округе даже днем, и еще больше их следует бояться с наступлением темноты.

Эти сведения полностью совпадали с предупреждениями о том, что в По-юл надо соблюдать осторожность. Поэтому мы отказались от трапезы и тотчас же двинулись дальше, пряча свои револьверы под одеждой и держа их наготове.

Мы добрались до края ущелья после захода солнца. Ущелье выходило на простор, где встречались сразу три долины. Вокруг раскинулись большей частью возделанные поля; селения и отдельные усадьбы виднелись по другую сторону реки, насколько хватал глаз. Желая обрести ночлег, мы перешли через реку по широкому мосту, который связывал главную дорогу, пролегающую вдоль реки По, с дорогой, ведущей в Чё-дзонг, где находился большой монастырь. Именно там местные жители забросали камнями правительственного чиновника из Лхасы.

Крестьяне разрешили нам переночевать в их доме, в помещении, где стоял мельничный жернов.

За исключением крупных населенных пунктов, где производят большое количество муки для торговли, всякая деревенская семья в Тибете мелет зерно сама, по мере своих нужд, с помощью небольшого ручного жернова. Чаще всего эта операция производится в особом помещении, которое содержится в абсолютной чистоте и куда обычно допускаются лишь члены семьи и слуги, чтобы присутствие посторонних не осквернило это место[127].

Хозяева принесли нам немного сухого навоза, для того чтобы развести костер, но отказались дать или продать достаточное количество топлива, дабы мы могли сварить себе еду. Мне пришлось снова отправиться к реке за хворостом, который течение выносит на берег во время паводка, хотя уже сгущались сумерки и стало почти совсем темно.

Вернувшись в дом, я застала у Йонгдена нескольких посетителей, которых по-прежнему интересовала судьба гонца чиновника и людей, посланных за ним в погоню.

Вслед за ними появились другие крестьяне. Они пришли за зерном, чтобы накормить еще одну ватагу мятежников. Нам не назвали места, где они собрались, и не посвятили нас в дальнейшие планы патриотов. Очевидно, восстание разрасталось. Наутро отряд вооруженных людей явился к ламе с требованием провести еще один сеанс мо. Ситуация изменилась: чиновник сумел бежать из Чё-дзонга и укрылся в другом монастыре, расположенном в Сунг-дзонге.

Когда повстанцы ушли, мы стали совещаться. Йонгден считал, что следует отказаться от намеченного похода в Чё-дзонг, который лежал в стороне от нашего пути.

Как водится в Тибете, по всей местности, должно быть, рыскали шпионы обеих сторон. Крестьяне и приближенные начальников были начеку; они могли принять нас за лазутчиков либо взять на подозрение и так или иначе навлечь на нас неприятности. Поэтому мы решили воздержаться от посещения Чё-дзонга, дабы не ставить под угрозу свое дальнейшее путешествие, снова перебрались через реку и, прибавив шагу, постарались поскорее миновать Сунг-дзонг и территорию, охваченную восстанием.

Превосходное мнение о жителях По, сложившееся у нас после предыдущих встреч, сохранялось не более дня.

В тот же вечер, выйдя из длинного ущелья, мы вновь оказались в очень открытой местности. Горы неожиданно отодвинулись далеко от реки, и между ними образовалось пустое пространство, заселенное местными крестьянами. В полях виднелись фермы, разбросанные там и сям. Мы заметили также два-три разрушенных дома, стоявших почти у обочины дороги, и я подумала, не заночевать ли нам в одном из них. Но Йонгден возразил, что огонь, который мы зажжем, привлечет внимание здешних жителей и ночью к нам могут нагрянуть незваные гости.

Я уступила, признав его правоту. Раз нельзя было разбить лагерь отдельно, поблизости от людей, оставалось попросить у кого-нибудь приюта. Тут-то мы лучше познакомились с гостеприимством обитателей По.

Когда мы подошли к ближайшей усадьбе, нас увидел юный пастух. Он тотчас же бросил своих животных и помчался к дому, чтобы предупредить хозяев о нашем приближении. В тот же миг двери и окна захлопнулись, как по мановению волшебной палочки, и никто не ответил на наши призывы. Вся эта сцена была разыграна столь стремительно и от нее веяло таким простодушием, что я едва удержалась от смеха. Однако моему персонажу не пристало веселиться при подобных обстоятельствах, поэтому я состроила огорченную мину и направилась к другой усадьбе.

— Мы напрасно выбрали такой убогий дом, — сказал мне Йонгден, когда мы отошли от усадьбы. — Наверное, живущие в нем люди сами недоедают и боятся нищих, потому что не могут ничего им дать. Но они делают вид, что не слышат просьб о помощи, ибо тот, кто отказывает странствующему ламе в подаянии, совершает очень дурной поступок. Вы заметили, как ловко они закрыли двери и ставни, даже не выглянув на улицу? Возможно, один из них сказал другим: «Ба, вот еще один бездельник из тех, кто подделывается под лам-нескорпа, чтобы обмануть слишком доверчивых хозяев».

Таким образом эти хитрецы надеялись избежать греха. Разве они не ведали, что настоящий лама стучится в их дверь? Какая великолепная уловка!

Мы решили попытать счастья в другом месте.

В доме шугпо[128] не стали закрывать двери и окна, но пять больших собак окружили нас с яростным лаем, показывая клыки. В то время как я удерживала их на расстоянии при помощи своей палки, окованной железом, Йонгден взывал к милосердию, стараясь перекричать лай собак.

Сначала никто не отозвался, затем на плоской крыше стойла показалась молодая женщина и задала нам множество вопросов, даже не подумав унять собак. Йонгден отвечал ей с ангельским терпением, а я продолжала сражаться с животными. Наконец, удовлетворив свое любопытство, женщина вернулась в жилые покои на втором этаже, чтобы передать нашу просьбу хозяину. Десять минут спустя она снова вышла к нам с отрицательным ответом: непо отказался впустить нас в дом.

Тибетцам, как и большинству людей во всех странах, присуще стадное чувство. Путник, которому один крестьянин отказал в приюте, может быть уверен, что и другие жители деревни, узнав об этом, захлопнут перед ним дверь. Нам не следовало рассчитывать на удачу по соседству с домом хозяина сторожевых собак.

Итак, мы смирились с тем, что придется идти еще час или два и провести ночь в лесу, но, проходя мимо последней усадьбы красивого вида, расположенной на краю возделанных полей, мы увидели женщину, которая стояла у двери хлева и следила за тем, как животные возвращаются в стойло. Воспользовавшись удобным случаем, Йонгден попросил разрешения переночевать в ее доме. Пока он говорил, в одном из окон над нашей головой показалась другая женщина, и мой сын возобновил свои мольбы.

Как и в других местах, требовалось согласие непо, и крестьянка заявила, что сейчас спросит у хозяина.

Последовало новое ожидание. Затем та же женщина вышла на порог с тарелкой, полной тсампа. Крестьянин посылал нам угощение, но не хотел нас принять.

Я не настаивала, но Йонгден заупрямился.

— Мы не нуждаемся в тсампа, — пояснил он, — а лишь просим приютить нас. Мы будем есть свои припасы и не станем никому докучать просьбами о подаянии. Предоставьте нам только нестсанг[129].

Женщина снова поднялась на второй этаж, унося тсампа, и то, что мы отказались от милостыни, видимо, произвело хорошее впечатление на непо, ибо нам разрешили войти. Нас провели в богато обставленную, очень чистую комнату, что характерно лишь для домов зажиточных тибетцев. Служанка развела огонь и положила большую вязанку дров у очага.

Наше мнение о жителях По, упавшее до предела, снова несколько поднялось.