Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах

Муравьев-Карсский, Николай Николаевич

Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах

Издание: Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах, гвардейского Генерального Штаба капитана Николая Муравьева, посланного в сии страны для переговоров. — М.: тип. Августа Семена, 1822.

Создатели электронной версии книги:

- OCR, правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)

- Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)

- Создание fb2 книги с разметкой примечаний и добавлением изображений и раздела "Об авторе": Вадим Вадимов

{1} Так помечены ссылки на примечания.

Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах, гвардейского Генерального Штаба капитана Николая Муравьева, посланного в сии страны для переговоров. — М.: типография Августа Семена, 1822.

О книге: Первый том сочинения Н. Н. Муравьева-Карсского представляет собой дневник путешествия в Туркмению и Хиву. Второй том — подробная аналитическая записка о состоянии Хивинского ханства и прилегающих к нему территорий в начале XIX века. — (Смолянин)

Содержание

Часть первая. Путешествие в Туркмению и Хиву

Предисловие

Глава I. Путешествие в прибережную Туркмению

Глава II. Путешествие в Хиву и пребывание в ханстве Хивинском

Глава III. Обратный путь

Часть вторая. Записки о Хиве

Глава I. Общее обозрение Хивы

Глава II. Междоусобная война в Хивинском ханстве, перемена прежнего правления, водворение самовластия, нрав властителя и нынешнее управление ханства

Глава III. Ходячие монеты, взымание податей, состояние финансов, общая промышленность и торговля хивинцев

Глава IV. Военное состояние Хивинского ханства

Глава V. Нравы, вероисповедание, обычаи и просвещение узбеков

Примечания

Печатать дозволяется с тем, чтобы по напечатании, до выпуска в публику, представлены были в Ценсурный Комитет: один экземпляр сей книги для Ценсурного Комитета, другой для Департамента Министерства Духовных дел и Народного Просвещения, два экземпляра для Императорской публичной библиотеки и один для Императорской Академии Наук Июня 27 дня, 1821 года.

Книгу сию рассматривал Адъюнкт Дмитрий Перевощиков.

ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ НИКОЛАЮ НИКОЛАЕВИЧУ МУРАВЬЕВУ.

ОСНОВАТЕЛЮ МОСКОВСКОГО УЧЕБНОГО ЗАВЕДЕНИЯ ДЛЯ РОССИЙСКОГО ЮНОШЕСТВА.

ГОСПОДИНУ ГЕНЕРАЛ-МАЙОРУ И КАВАЛЕРУ.

*

Желание исполнить долг мой одушевляло меня в трудном моем путешествии; Рука Провидения подала силы ослабевшему. И привязанность к Отечеству, и Веру в Небесное Покровительство внушило мне попечение родительское. Да будет же и слабый труд сей озарен именем почитаемого Отца и Соревнователя Просвещения.

Всепокорнейший сын Николай Муравьев.

Часть первая

Предисловие

Господину Главнокомандующему в Грузии Генералу от Инфантерии и Кавалеру Алексею Петровичу Ермолову, угодно было послать экспедицию к Восточным берегам Каспийского моря, дабы склонить Туркменов по оным обитающих к приязненным сношениям с Россией. Намерение Господина Главнокомандующего было, устроить на тех берегах пристань, в которой купеческие суда наши могли, бы лежать спокойно на якоре и безопасно складывать товары свои; почему и предполагал устроить для сего не большую крепость.

Поручение сие клонилось к исполнению видов Императора Петра Великого, который желал установить чрез обширные степи, называемые нами Татариею, постоянною торговлю с Индиею. Исполинское намерение сие рушилось тогда с умерщвлением князя Бековича ходившего с отрядом в Хиву, и погибшего там с войском. Нарушив договоры и клятвы, по коим Князь явился в лагерь к Хивинцам, они схватили его, принудили под предлогом недостатка в продовольствии на столь значительное количество войска расположить отряд по селениям и пользуясь таковым раздроблением сил его, перерезали всех и самого его умертвили мученически. Прочие войска, высаженные еще кроме того в трех местах на берег Каспийского моря, именно: в Мангышлаке, Александр Бае и Красноводск принуждены были отплыть обратно в Астрахань, оставив начатые ими укрепления. Несчастная участь Бековича показала хищнические и коварные расположения Хивинцев, и с тех пор правительство наше не возобновляло сего предприятия.

Для совершения оного должно было сперва завести связи с Туркменами народом кочевым, разбойническим, без промышленности, почти без нравственности, и по различию вероисповеданий, издревле не примиримым во вражде с Персиянами.

В 1813 году бывший Главнокомандующий в Грузии Господин Генерал от Инфантерии Николай Федорович Ртищев, посылал в Туркмению Дербентского купца Армянина Ивана Мурашова, которой прежде занимаясь торговлею с Астрабадом, имел знакомство в тех странах. Мурашов, передал предложения Николая Федоровича Ртищева некоему Султан Хану, которой в то время

предводительствуя племенами Туркменскими и ополчив оные, наносил Персиянам значительной вред. Султан Хан в надежде соделаться со временем законным повелителем необузданных Туркменов, был чрезвычайно порадован обещанному покровительству от нашего Главнокомандующего и послал к нему своих послов из людей почетных и старшин; испрашивая на первый случай милостивого только воззрения правительства нашего, на положение Туркменов. (коих Персияне наказывали за их воровства и грабежи.)

К несчастью его, послы Туркменские в числе коих был Киат Ага, (о котором в продолжении путешествия моего будет часто упомянуто) застали Главнокомандующего в Гюлистанском лагере что в Карабаге в то самое время, когда он заключал мирные договоры С Абул Гуссейн Ханом, полномочным и доверенным чиновником от Персидского двора. Абул Гуссейн Хан знавши сколь Туркмены поддержанные Россиею могут быть опасны для его отечества, требовал чтобы правительство наше не входило с ними ни в какие сношения. Главнокомандующий на сие согласился, и прилично подарив послов, отправил их обратно. Народ Туркменской был очень огорчен сею неудачею и не будучи более в силах противиться Персиянам, покорился им, дав залоги верности; те же из Туркменов, которые не хотели принять ига соседей, удалились к Балканскому заливу в места неприступные для Персиян, или в Хиву, где их принял нынешний

Магмед Рагим Хан, жесточайший враг Каджаров ;{1} Султан Хан к нему же удалился и до сих пор в Хиве находится.

Исполнение намерения своего вступить в дружеские сношения с Туркменами, Господин Главнокомандующий возложил на Елисаветпольского окружного Начальника Господина Майора Пономарева, а мне как офицеру Генерального Штаба поручено было, обозрев с ним вместе Восточные берега Каспийского моря, следовать в Хиву для сношения с владетелем оной и описания того края.

По сему поводу я был на берегах Туркменских и в Хиве. Записки сии были ведены мною тайно и для себя, в сохранении видимого памятника благости спасшего меня провидения.

Возвратясь в отечество, многие любопытствовали получить некоторые сведения как о стране мною посещенной, так и о приключениях моего странствования; записки мои были не в порядке и сделаны только для прочтения родным и малому числу друзей; но желание многих видеть записки сии напечатанными, заставили меня решиться издать их в свет; я излагаю просто все что видел и мог узнать, заключенному мало средств познавать край особенно среди подозрительного народа; я сделал все что мог, желание мое было быть полезным, виденное мною и сделанное описываю как было не желая делать книги; соотечественникам судить о моих действиях а моя обязанность посвятить им свои труды. Примечание. В продолжении сих записок, я часто называю, лица которые кажутся незначительными; но я почел себя обязанным сие сделать, дабы вперед облегчить пути нашего правительства в случае какого нибудь предприятия в сем краю; особы которых я называл имеют связи в той стране и знавши имена их и нрав, посланной будет уже несколько знаком с тамошними чиновниками, ибо большая часть из них занимают довольно значительные должности.

Глава первая.

Путешествие в прибрежную Туркмению.

Июня 17. 1819 года Июня 17 числа господин Главнокомандующий Грузинским отдельным корпусом Алексей Петрович Ермолов, снабдив нас всеми нужными бумагами, отправился на Кавказскую линию, куда призывали его военные действия против Чеченцов. К нам назначен был переводчиком Армянин Мурашов, который ездил во время Николая Федоровича Ртищева в Туркмению.

Того же дня, готовясь к отправлению мы отслужили в Тифлисской соборной церкви Сиона обедню, прося Всевышнего, о счастливом совершении возложенного на нас поручения.

Майор Пономарев имел особенное предписание, он принял также подарки назначенные для Туркменов. В предписании своем ко мне Господин Главнокомандующий, давая наставления, которыми надлежало мне руководствоваться в сношениях с Туркменами и Хивою, объяснялся между прочим следующим образом: «от ловкости в обхождении вашем можно обещать немалые успехи, и знание ваше в Татарском языке много способствовать вам будет. Не смотрите как Европеец на средства лести; между народами Азиатскими употребление оной обыкновенно, и вы имеете выгоду не страшиться быть расточительным в оном. Ваше Высокоблагородие можете сделать другие полезные исследования, к которым может дать повод ваше между ими пребывание, более нежели что могу я предписать, а паче о народе почти совершенно нам неизвестном. Я от способностей ваших и усердия могу себе обещать, что не останутся бесплодными делаемые усилия войти с Туркменским народом в приязненные сношения, и что доставленными сведениями облегчите вы пути к будущим Правительства предприятиям.»

Июня 18. Отправился я из Тифлиса. — Штабс-Капитан Ренненкамф провожал меня до половины дороги к Соганлугскому посту, где мы съехались с Пономаревым, отправившимся в путь за полчаса до меня; я прибыл на станцию Салаглы, где в то время располагался ночлегом сводной отряд войскового старшины Табунщикова в числе 250 ти казаков, он шел в Дагестан{2} против Лезгин{3}.

Июня 19. Я прибыл ночевать на Таузской пост. Ужасный проливный дождь не переставал во весь день.

Июня 20. День был несносно жарок. Я прибыл к вечеру в Елисаветополь, прекраснейший город, засаженный садами, ограды коих образуют улицы и площади, из за них мелькают довольно хорошие каменные домы и развалины. — Я остановился в предместье называемом Калиса кунт на правом берегу реки Ганжинки.

В Елисаветополе{4} жили мы до 1 го числа Июля; Пономарев занимался сдачей должности своей тамошнему Коменданту. Пред въездом в город со стороны Тифлиса возвышается древняя крепость; при Князе Цицианове Джавот Хан владел оною; орудия его еще и до ныне на башнях находятся. — Крепость приходит в разрушение, но внутри ее видны еще остатки пышных каменных домов. Под крепостью есть потаенные ходы, которые однако же совсем уже завалились; жители уверяют, что в них хранятся сокровища, свезенные во время приступа; главные же богатства бывшего Хана сокрыты, по рассказам их, в саду вне крепости, куда будто бы сын убитого Джавот Хана приезжал недавно, отрыл их и увез; но сказание сие по-видимому ложно{5}.

Я видел еще внутри крепости дерево, достойное замечания по своей толщине; оно имеет в окружности 4 1/2 сажени. — Мне приятно упомянуть здесь о гостеприимстве, которым семейство Пономарева славилось и которым я часто пользовался.

Июля 1. В вечеру отправились мы из Елисаветополя в бричке, которая поминутно ломалась, так что в этот вечер мы не могли доехать до Кургу-Лугая, и ночевали в поле на половине дороги; с восхождением месяца отправились опять в путь и к ночи 2 го числа Июля прибыли на Турганской пост. Целый день жар был несносный. В Мингичауре переправились мы через Куру на пароме. — Страна представлявшая до сих пор одну голую степь, покрытую кое где солончаками, принимает отсюда совсем иной вид. — Самые берега Куры уже прекрасны; они обросли с обеих сторон рощами и садами, в коих поселены Армяне. — Переправясь — мы постепенно отдалялись от реки. — С левой стороны были обнаженные горы; от них отражающиеся солнечные лучи палили нас зноем; с правой стороны простиралась плодороднейшая, обширная, населенная и обработанная равнина, в коей видны развалины бывшего города, называвшегося Аревша{6}.

Июля 3. Выехав из Тургана весьма рано, мы прибыли на ночлег в новую Шамаху. — Новая Шамаха недавно была столицею Мустафы Хана Ширванского, которого предки издревле жили в старой Шамахе; большая же часть народа почти всегда занимала равнину около новой Шамахи, где земли весьма плодородны. Мустафа Хан, оставив свою прежнюю столицу, построил город на сей равнине среди подданных своих, дабы удобнее содержать их в повиновении; но народ опять переселился в горы в Фитагу, и Хан принужден был снова перенести туда свою столицу. — В новой Шамахе остался теперь только один казачий пост, — на котором мы и ночевали.

Июля 4. Проехав верст 7 равниной, мы стали подыматься на крутые горы, отделяющие новую Шамаху от старой; — переезд был не велик, но лошади так пристали, что едва к вечеру мы прибыли на станцию. — Обширная и богатая сия равнина простиралась у подошвы гор за нами; горизонт ее сливался с небом; горы, на которые подымались, множество Армянских селений, разбросанных по ущельям и вершинам, — народ везде на жатве и селении, со всех сторон обставленные скирдами хлеба — представляли прелестную и богатую картину. Это та самая обширная и плодоносная равнина, которая славится своим Шамаханским шелком, в столь великом количестве по всюду развозимым.

Старая Шамаха или Когнашар (т. е. Кегнешеер, что значит древний город) величественно открывается взору; не далеко от оного видны обширные и великолепные развалины; бани, мечети, палаты, крепость еще и до сих пор внушают уважение к строителю сей древней столицы. Дворец Ханской лежит на высоте и возносится над сими памятниками древности. — Почтовой двор расположен в прекрасно выстроенном Керван — Сарае. — Цитадель находится в некотором отдалении от крепости; в ней поделаны глубокие пещеры, в которых, по преданиям стариков, погребена с богатыми сокровищами какая то Царь Девица Лютра строительница сей Цитадели. Уверяют, что Мустафа посылал людей своих отрывать оные, но будто бы Девица не допустила до сего. — Мне нельзя было идти в сии пещеры по причине позднего времени, но по возвращении своем намеревался непременно их посетить.

Июля 5. Мы выехали из старой Шамахи, и проехали две станции до глубокой балки (так называется казачий пост, расположенный в безводной и бесплодной степи) где мы ночевали. — Страна здесь принимает совершенно другой вид: степь, горы, изредка кочевья, представляются взору среди остатков селений, зданий и городов.

На другой день прибыли мы на Арбатской пост, расположенный в весьма исправной и хорошо выстроенной крепостце. — Мы застали на оном фуру свою с подарками, отправленную вперед из Елисаветполя, и нагнали опять войскового старшину Табунщикова, которой, минуя Баку,{7} шел прямо на Кубу.

Июля 6. Сделавши 30 верст, мы приехали в Баку. — Поднявшись на высоту, не доезжая города, увидели мы крепость, море и суда. — Город Баку окружен двойной крепостной стеной с башнями, амбразурами и орудиями. Он имеет вид величественный и обширен; окрестности оного гористы и совершенно голы, крепость нуждается в воде и дровах; вообще положение ее совсем не выгодно. — Улицы в ней узки, строения высоки, но довольно опрятны; жителей много, базар порядочный, Керван Сараи хороши. — Баку ведет значительную торговлю с Астраханью. — В пристани обыватели строят суда, которые однако же ходят не далее берегов Гинлянских. В Баку на берегу моря построена высокая башня называющаяся Девичьей ; по рассказам жителей она получила сие название от следующего происшествия: в древние времена один из владетельных Ханов Бакинских влюбившись в свою дочь, хотел на ней женится. Долго она ему сопротивлялась — но наконец дала притворное согласие, с тем чтобы отец ей выстроил высокую башню на берегу моря, в которой хотела сокрыть позор свой; Хан выстроил башню в весьма короткое время; дочь повела его на самой верх, и указывая ему вышину оной, когда он наклонился, свергнула его в море и сама за ним кинулась.

Суда наши уже давно были готовы, мы запаслись всем нужным и взяли с собой из Бакинского гарнизона 30 человек с офицером. Пономарев взял к себе в письмоводители Титулярного Советника Полетаева.

Мы познакомились с комендантом Бакинским Лейб-Гвардии Кирасирского полка Полковником П. М. Меликовым и с морскими офицерами, назначенными следовать с нами в море. Для экспедиции нашей изготовлено было два судна, из коих первое корвет Казань 18-ти пушечной, в 1818 м году пришедший в Баку из Астрахани; на нем прибыл Лейтенант А. В. Коробка, но при отправлении нашем поступил на место его Лейтенант Г. Г. Бассаргин. — Другое судно было Шкоут — купеческой Св. Поликарпа; он не был вооружен и назначен только для перевоза нашей команды и всей излишней тягости. Им начальствовал Лейтенант А. Ф. Остолопов. Общество морских чиновников нашего корвета состояло из Лейтенанта Бассаргина, двух Мичманов Юрьева и Иванова, Священника, Лекаря Формицына, Артиллерийского Лейтенанта Линицкого, Штурмана и Шкипера; всей команды на нем было 160 человек.

Июля 8. В вечеру морские офицеры пригласили нас на корвет, откуда поехали к домику, на берегу лежащему, называющемуся Морскими Банями.

Мы плыли мимо развалин большого Керван-Сарая скрытого под водой в расстоянии полуверсты от берега; из воды показываются только одне башни. Неизвестно, когда и как сие здание погрузилось в море; надобно полагать, что сие произошло от землетрясения. — Глубины в сем месте — до трех сажен; здесь замечено что каждые тридцать лет море переменяет свои берега значительною прибылью или убылью;{8} весь край сей заслуживает особенное внимание по горючему и нефтяному свойству земли и по большим развалинам зданий, коих везде много, и которые могут служить для исторических исследований.

Июля 13. В вечеру Шкоут Св. Поликарпа отправился на остров Сару с выездной командой для заготовления дров и воды.

Июля 17. Мы перебрались совершенно на корвет — и 18-го в 6 часу вечера снялись с якоря, направив путь свой к острову Сара. Ветер был N. и довольно свежий; плавание наше началось очень успешно. Сколько я не перемогался, но не мог избегнуть общего недуга садящихся в первый раз на морские суда. — Ночью ветер утих; мы штилевали, а к рассвету поднялся S. O. по которому 19 го числа весь день лавировали и подвинулись вперед очень мало.

Июля 20. Ночью сделался штиль и мы стояли 2 1/2 часа на якоре; по утру открылся нам остров Сара, и в 12 м часу мы бросили якорь в рейде. — Сошедши на берег, обедали у командира Эскадры Капитан Лейтенанта С. А. Николаева. — Остров Сара имеет вид полу месяца и простирается почти на 8 верст в длину; грунт его ракуша, на которой Русские поселились, обстроились и насадили ивняку; большая же часть острова покрыта камышем. — Прежде не было даже на Саре пресной воды и во всех колодезях вода отзывалась солью; но поселенцы поделали в них срубы и, от частого вычерпывания, оная очистилась.

Шкоут Поликарпа прибыл в Сару за два дни до нас; в нем оказалась довольно сильная течь.

Июля 21. Шкоут Поликарпа отправился в Ленкоран (крепость сия отстоит от Сары в 15 верстах) для запасения себя дровами. — До 24 го мы простояли на якоре; во все продолжение сего времени дождь не переставал.

Июля 24. В 7 часов утра мы снялись с якоря при свежем N. О. Плавание наше продолжалось почти до полуночи; мы шли очень скоро, так что с сим ветром могли бы надеяться на другой день увидеть Туркменский берег; но ветер совершенно утих, и мы не больше 1 1/2 и 2 узлов в час уходили (от 2 до 3 верст). Два дни сряду продолжалась тишина, но проливной дождь не переставал, на третьи только сутки к вечеру погода прояснилась, ночь была прекрасная, — зыбь совсем унялась и сделался штиль; мы подвигалися по ? узла в час.

Намерение наше было приплыть к серебряному бугру, о котором прежде слыхали, но никому из морских наших берега сии не были известны.

Июля 28. Мы увидели Туркменской берег, на котором возвышался бугор; мы приняли его за так называемый Белой или Ах-Тепе; он имеет вид продолговатый и направление к N. О; оконечность его, прилежащая к берегу, менее высока; мы легли на якоре верстах в 7 ми от берега на глубине 4 1/2 сажень. Смотря с Марса в зрительные трубы, нам казалось, что виденное нами были прибрежные кибитки Туркменов, и по сему предположили на другой день высадить меня на берег для обозрения страны, а Армянина Петровича отправить для приведения к нам жителей.

Июля 29. Спустили с Корвета 12-ти весельный баркас, вооружили его 13 фунтовой коронадой, двумя фальконетами и 6 ружейными матросами; всего нас было на баркасе 24 человека, и как мы полагали в тот же вечер возвратиться, то и взяли с собой сухарей и воды только на один день. — Проплыв на веслах часа полтора, мы бросили дрек саженях в 30 от берега по причине малой глубины, и перенесли на оной ружья и платья, на берегу саженях в 10 от воды были ветром нанесенные песчаные бугры, покрытые кустарником; взойдя на один из них, я увидел в трубу, что мнимой белой бугор есть целая гора, которая должна зависеть от другой цепи гор; она лежала верстах в 10 от нас, и казалась отделенною морем; и так мы полагали себя на острову.{9}

Я предполагал сперва идти от сего места к Северу для отыскания залива или култука, в котором скрываются Туркменские киржимы {10}; но по словам артиллерийского унтер-офицера Добрычева, Петровича и одного матроса Агеева, которые прежде здесь бывали, решился я искать залива сего Южнее, подвигаясь к Астрабаду, полагая также найти реку в той стороне; почему и пошел вдоль берега с четырьмя матросами и Петровичем, а Лейтенант Юрьев равнялся с нами на Баркасе, в котором находились остальные люди. — Однако прежде похода, вырыли мы на сем месте колодезь, коего вода оказалась соленою. Прошедши по берегу верст 15 по следам верблюжьим, конным и босых ног, увидели за кустами шест, на коем навязан был флюгерок, по сему признаку предполагал я, что здесь должен быть Туркменской Киржим и стал продираться к нему чрез кусты, но вместо того увидел песчаной бугор, на котором собрано было множество сухих прутьев и посреди их стоял высокой шест с флюгером; неудача сия меня очень огорчила, я безуспешно мучился целой день в песке на солнце. В три часа по полудни решился уже возвратиться на корвет, оставя Петровича на берегу для отыскания кочевья Туркменского. — Мы собрались, но вдруг сильный ветр поднялся с моря; отплыв с полверсты от берега, мы не могли идти далее, волна заливала нас, Юрьев предлагал воротиться; я решился и мы опять привалили к берегу на ночлег. Сильной ветер сей, или бурун меня очень беспокоил тем более, что он мог продлится целую неделю, а мы были без хлеба и без воды; к тому ж мы опасались внезапного нападения от Туркменов; — для чего вытащив оба фальконета на берег, заняли два бугра, обвелись цепью, и таким образом расположились ночевать. Песок засыпал нам глаза и уши; ночью мы очередовались с Юрьевым, обхаживая часовых, и развели большой огонь, чтобы дать о себе известие на корвет. Я вырыл еще два колодца, но вода в них была так солона, что невозможно было ее пить. — В вечеру Петрович возвратился к нам, не нашедши ни одной живой души. — Таким образом мы провели всю ночь в песках, усталые и томимые сильной жаждой.

Июля 30. Положение наше час от часу становилось неприятнее; бурун не уменьшался, сухари приходили к концу, жажда усиливалась, люди стали даже употреблять морскую воду, обмакивая в нее остальные сухари свои. — Мы были в крайности; — я решился идти в степь к виденным В дали буграм, в надежде найти кочевье или пресную воду. — Приказав Юрьеву передвинуть лагерь ближе к берегу, собраться более в кучу и оставить только один передовой пикет, я пошел, как вдруг увидели мы, что баркас наш совсем затопило; все бросились в волны, — каронада оставалась на баркасе, ее выбросили за борд, и судно с трудом встащили на берег; оно было несколько повреждено. — После сего я вооружился, и пошел в степь с Артиллерийским Унтер-Офицером, Петровичем, 4-ю ружейными матросами и двумя лопатниками, решившись достигнуть дальных берегов. Мы шли версты четыре сыпучими песками и измучились, как вдруг стали вязнуть и очутились по колено в черной иловатой земле среди обширного высохшего соленого озера. Тут я уверился в оптическом обмане производимом сими озерами; сколько раз казалось мне видеть вдали воду и людей на берегу ее, но приближившись встречал кусты и вязнул во мнимых заливах. — Должно было возвратиться, — на обратном пути я еще вырыл три колодезя, но вода везде была соленая. — Тут я испытал средство, слыханное мною в Персии, для скорейшего скопления воды в колодезях стрелять в оные; средство сие хорошо удалось; но недоставало желаемой пресной воды. Возвратившись к берегу, и не находя никаких более способов добыть воды, я решился сидеть у моря, и ждать погоды.

Наконец море начало утихать, и мы предположили в вечеру, облегчив баркас, отправить его к корвету с унтер-офицером и 13-ю гребцами.

Июля 31. С восхождением луны баркас был отправлен; — я написал записку к Пономареву, прося его прислать нам средства к продовольствию, прибавив, что в случае какого либо несчастья, отправимся пешком в Астрабад. — До полдня баркас возвратился, — нам прислали продовольствия только на один завтрак, и Пономарев чрез письмо просил меня возвратиться. — Море к тому времени стало тише, мы нагрузили баркас и по двух или трех часовом плавании прибыли к корвету.

По сделанным наблюдениям высоты солнца оказалось, что мы стояли под 37°-24’-37’. Северной широты. — По карте Графа Войновича, приложенной в описании его путешествия к сим берегам, должно было полагать, что мы точно перед белым бугром, а по карте, которой следуют мореходцы, мы стояли гораздо Севернее, и потому заключали, что находимся у зеленого бугра. — Нас более в сем последнем мнении удостоверяло то, что Астрабадских гор не было видно, почему и решились спускаться к Югу для отыскания белого бугра, и в тот же вечер снялись с якоря. — Ветер был почти противный и потому очень медленно подвигались.

Августа 1. В Воскресенье поутру во время обедни сказали нам, что три киржима Туркменских показались около берегов; мы вышли на палубу и увидели их 10, они плыли на парусах к Северу. — Нам надобно было хотя один из них остановить, и потому сделали холостой выстрел из коронады: но они, не поняв нашего знака спешили уплыть; по ним пустили два ядра, которые не долетели, наконец спустили шестерку с вооруженными людьми, и Петровичем; шестерка едва успела отрезать дорогу последнему Киржиму, которой, видя себя захваченным, привалил к берегу. Народ находившийся на оном, в числе 5 мужчин и 3 женщин разбежался в кусты; наши выбрались на берег; Петрович остановил одного Туркменца, и уверил его в дружеских наших расположениях; народ возвратился из кустов и просил помилования; их уверили, что им нечего опасаться, и, отпустив прочих, взяли с собою одного только хозяина Киржима, он назывался Девлет Али; шестидесятилетний старик сей был из почетного сословия. Сколько мы ни старались обласкать и угостить его, но он не доверял нам, полагая себя в плену, был грустен и ожидал несчастной участи. По сделанным расспросам оказалось, что мы прибыли точно к белому бугру, и что серебряной бугор лежит несколько Южнее. —

Кочевье сих Туркменов находится между двумя вышеупомянутыми буграми на берегу моря; оно называется Гассан Кули {11}, и в оном живет сам старшина Киат Ага, бывший в 1813 году посланником у Генерала от Инфантерии Ртищева. Стада Туркменов пасутся около серебренного бугра; не взирая на отдаленность пастбищ, они избрали сие место для кочевья своего по удобству для Киржимов, на коих основана вся их промышленность; водой же довольствуются из реки Гюрген чай {12}, впадающей у серебряного бугра в море; она течет в расстоянии полсуток езды от их селения. От Гюрген чая до Астрабада один день езды; на сем расстоянии находится еще одна речка Кодже Нефес {13}. — Девлет Али говорил мне о многих развалинах больших городов, лежащих в Туркмении, между прочим об одном при серебряном бугре, коего построение Туркмены приписывают Искендеру или Александру Македонскому.{14} Султан Хан или Джадукяр{15}, о котором Петрович нам часто говорил, находился уже в Хиве, куда он бежал от Персиян по прекращении войны в 1813 году. По ответам Девлет Али мне казалось, что Туркмены не имеют общего верховного владетеля; но что они разделены на поколения, из коих каждое имеет своего старшину.

Девлет Али не мог назвать мне более 5 таковых старшин, а говорил, что их в Туркмении много. — Он уверял меня, что Хивинцы были всегда в большой дружбе и в частых сношениях с ними, — и что от них до Хивы конному человеку 15 дней езды. Более сведений мы не могли от него отобрать. — Он чрезвычайно беспокоился, видя себя среди чужих, и желал скорее выйти на берег, обещаясь прислать Киат Агу; сие понудило нас бросить якорь против того места, где по словам его, находилось кочевье. Малая глубина заставила нас остановиться так далеко от берега, что нельзя было видеть твердой земли.

В вечеру на общем совете Пономарев положил высадить на берег Девлет Али с Петровичем и ожидать против серебряного бугра прибытия их с Киатом. У сего бугра, мы надеялись запастись водою, ближе стать к берегу, и следственно иметь удобнейшие сношения с Туркменами, и отыскать место для построения предполагаемом пристани.

Мы простояли до вечера на якоре, ожидая тихой погоды для отправления Петровича с Девлет Алием; но перед вечером решились идти к серебренному бугру, откуда я намеревался уже отправиться в Хиву.

Ночью видели мы два зарева, которые по словам Девлет Али, происходили от горящей сухой травы. — Мы легли на якорь в ожидании утра.

Августа 3. Снявшись с якоря прибыли в 7 часов утра к серебряному бугру. — Шкоут, отправившийся прежде нас из Сары, находился там уже три дни. — Командир оного Лейтенант Остолопов, немедленно прибыл к нам, и привез с собою Назар Мергена, старшину кочевья, расположенного при сем бугре. Наружность его приятна, но, кажется, нрав его несоответствует оной. По сделанным нами расспросам, узнали, что в сем Ауле{16} заключается до 200 Туркменских кибиток, которые имеют здесь постоянное пребывание. Они занимаются земледелием, и, кажется, живут в довольстве. Мы угостили Назар Мергена, он взялся доставить Петровича к Киат Аге, находившемуся в то время на ярмарке, или на торгах с Персиянами. — Киат весьма значительная особа у Туркменов; ему повинуются несколько старшин; (когда им вздумается повиноваться ибо они говорят что Бог один их начальник, и питают непримиримую вражду к Персиянам).

Вскоре наехало к нам человек восемь гостей, — которых мы накормили пловом и старались угостить; но когда дело дошло до отправления Петровича к Киату, то Назар Мерген, согласившийся прежде проводить его за три червонца, стал отказываться, и просил пять а наконец и десять; Пономарев, выведенный из терпения; отослал всех С Корвета кроме Назар Мергена, который однако же не согласился сего исполнить, ссылаясь на Девлет Али. — Девлет же Али охотно взялся; ему сделали ничтожный подарок, возбудивший зависть в Назаре; — последнему после подарили 2 кремня и фунт пороху — и в тот же вечер Петрович отправился. Вообще простота нравов Туркменов не соответствует привязанности их к деньгам.

Серебряной бугор имеет вид небольшого возвышения, на котором, как говорят Туркмены, еще видны развалины бывшего города; они называют его Гюшим-Тепе. — По сделанному мною наблюдению я нашел широту сего бугра 37°-5’-22», 82.

Августа 4. Поутру я поехал на Шкоут; откуда отправился на бударке с Остолоповым для исследования и обозрения реки Гюрген чая, коей устье находится верстах в 3-х южнее серебряного бугра. Шкоутская лодка, вооруженная двумя фальконетами, пушкой и десятью солдатами, следовала за мной; не доходя версты или двух до берега, лодка принуждена была остановится за недостатком глубины, а бударку накренили и матросы притащили на себе почти до самого берега; тут мы пересели в обывательской кулас, (или выдолбленное дерево), которой также люди на себе привезли в устье реки и на нем поднялись около двух верст вверх по оной.

Речка Гюрген окружена болотами, дно ее вязко, ширина от трех до шести сажен, берега низки, топь продолжается далеко в обе стороны и заросла травою, имеющею аршина полтора вышины; вкус воды несколько солон, запах болотной, течение очень слабое, летом часто пересыхает, но никогда не бывает совершенно без воды. Поднявшись по ней около двух верст, я нашел Бакчу или поле Туркменов. В сем месте речка имеет более сажени глубины, берега ее по выше и сухи; но сухобрегий перешеек сей не имеет более ста или двух сот сажен, далее речка опять течет болотом. — В сем месте есть брод, чрез которой жители перегоняют стада свои на пастбище, и ездят в Астрабад. — Отсюда серебряный бугор был хорошо виден, он лежал на 33° N. W. в трех верстах от брода. — Продолжив свои исследования сообразно с целью поездки,… нашел я около сего места несколько Туркменов, с которыми около двух часов разговаривал; они звали меня в Аул, но я отложил посещение до другого дня. — Они изъявили мне общее желание соотечественников своих, чтобы Русские возобновили разоренную крепость на серебряном бугре, «и тогда» говорили они — «мы Персиянам отомстим за их грабежи; наши Туркменские головы глупы, мы хотели бы сами построить крепость, но не умеем; — по общему зову у нас войска собирается больше 10,000; тогда мы бьем Персиян; пять лет тому назад мы разбили их Сардарей {17} неподалеку, от сего месяца, и много набрали скота.» Не желаете ли вы иметь орудия от нас? спросил я, они очень обрадовались, и смотря друг на друга щелкали языком, изъявляя удовольствие. С Хивой они имеют частые сношения и уверяют что пять или шесть человек вместе безопасно могут туда ездить. — Хива, по словам их, обширный город, коего владетельный Хан имеет большия сокровища.

Туркмены в сем месте обрабатывают землю, которая очень хлебородна, скотоводство у них очень значительно. Они сами делают пороха и, кажется, нуждаются только в изделиях искусственных. — Лес лежит от речки верстах в пятнадцати, и далее простирается к Астрабаду. — По словам их он обширен и годен к строению.

Они сказали мне, что на кануне видели Петровича, отправившегося к Киату на Киржиме в сопровождении Девлет Али и двух жителей их Аула. — Проведши с ними около двух часов, я приказал втащить бударку в верх по речью и в вечеру на ней возвратился к корвету.

Августа 6. По утру была послана с Шкаута лодка за Назар Мергеном и главнейшими особами Аула. — К обеду на ней прибыли к Корвету один из старшин по имени Девлет Али Хан. — Назар Мерген старался отклонить нас, чтобы за ним не посылали во ожидании получить подарок назначенный для него. — Хан же сказал, что он для того прежде ни приехал, чтобы не нарушить обычая, запрещающего Ханам ездить в гости без зову; настоящая же причина та, что он не смел вступить в сношение с нами, опасаясь Персиян, от которых был жалован Ханом. — Девлет Али Хан умнее других Туркменов, он служил в войске Ага Магомед Хана, и был на разграблении Тифлиса.{18} Ныне он оставил Фат Али Шаха{19} и был принят в своей, родине Старшиною. — Впрочем мы от него не много более нежели от других узнали; он также не признает особой власти над Туркменами, и, кажется, более расположен к Персиянам нежели к Русским. — Он назвал еще несколько главных старшин, в числе коих поместил себя, Киат Агу из Аула Гассан Кули, Таган Кулидж Хана из селения Гирей, Тепе Мирза Хана из того же селения, Коджам Кулибая и Таган Кази из кочевья Атрека.

Река Атрек течет в двух милях Севернее, Аулы расположены по сим двум рекам; на Гюргене по всему течению видны развалины городов и крепостей. — Пономарев написал к помянутым особам пригласительные письма, и, подарив Хану кусок парчи, вручил их ему для доставления; Назар же Мерген остался залогом на Корвете. — Он между тем пересказал нам слова Девлет Али Хана, что Туркмены полагают, будто бы к нынешней осени прибудет сюда множество кораблей наших с войском и пушками, чего они очень боятся.

Того же числа прибыл к нам Петрович с Киат Агою. — Он умнее соотечественников своих и также не признает никакой верховной власти. Туркменами управлял некоторое время Султан Хан, бежавший после в Хиву, опасаясь Персиян; он впрочем не имел никаких особенных прав на управление, и начальствовал ими потому, что был умнее прочих. — Он, кажется, был родом с пределов Китая или Индии, и занимался Магиею, почему и называли его Джадукяром.

Киат Ага сначала не доверял нам, и когда Пономарев объяснил ему цель нашего Правительства, он долго противился, но наконец сказал: «Есть ли намерения ваши искренни, я опять готов служить вам; но вы гораздо более успеете в Челекенях {20}; там есть у меня родственники, и место на берегу удобнее для предполагаемого вами построения; оттуда до Хивы 15 дней езды; там и люди Султан Хана, с в которыми отправлю вашего Чиновника в Хиву; я сам готов с вами в Челекени ехать.» — Я поехал на берег к серебряному бугру, а оттуда пошел в Аул к Девлет Али Хану в гости, и увидел, что предполагаемой нами бугор есть ни что иное, как стена большого здания, с Восточной стороны от степи песком занесенная, от чего и кажется издали бугром.

На сем наносном песке у жителей разведена не большая бакча. От стены к морю видны, еще развалины многих строений. — От сего места до Аула более полуверсты: я оставил прикрытие свое из 12 человек состоящее за селением, а сам пошел к Хану, которой меня принял очень ласково. Множество народа собралось в его кибитку, жена его тут же присутствовала; он угощал меня кислым верблюжьим молоком и хлебом, просил ввести солдат в Аул, я удовлетворил его желание.

Мирза Хан, к которому Пономарев послал письмо, был уже в Ауле, он навестил меня у Девлет Али Хана, и хотел со мной ехать на Корвет; но после раздумал, говоря что дождется прибытия прочих трех званых особ. — Хан просил меня показать ему как наши солдаты ружьями играют. «Мы слыхали от стариков, говорил народ, что Русские так выучены, что когда один топнет ногой, то и 300 человек разом топнут, и желали бы сие видеть.» — Я сделал маленькое ученье с пальбою, которому они чрезвычайно удивлялись.

Кибитки Туркменов сделаны на подобие Татарских в Грузии, жерди или чубухи обводятся камышевым плетнем, и покрываются войлоками. — Женщины их не скрываются; черты лица их приятны и довольно нежны, одежда их состоит из цветных шаровар, длинной красной рубашки и головного убора, подобного Русским кокошникам, только вдвое или втрое выше. Кокошники убраны, по состоянию мужа, золотом или серебром, волоса на лбу видны, расчесаны очень опрятно на две стороны и заплетены сзади в длинную косу.

Августа 7. Поутру я отправился опять к серебряному бугру с заступами, ломами и рабочими людьми; мне хотелось найти в развалинах какую-нибудь монету, по которой бы мог заключить о древности бывшего Города. — Надобно было отвести внимание Туркменов; для чего я и высадил на берег не большую команду, с Офицером и барабанщиком, — которая пошла в Аул учиться, а сам я начал свои изыскания.

До сих пор еще не могу себе точно объяснить сих развалин; серебряной бугор; как выше сказано, есть наружная стена большого здания или крепости, занесенная песком с Восточной стороны; но в самой сей стене я нашел могилы и отрыл несколько остовов человеческих, похороненных по мусульманскому обряду; то есть: положенных боком, и головой к Северо-Востоку. Я полагаю, что тела сии позднейшего времени и похоронены Туркменами. — Стена, о которой я упоминал, имеет около 100 сажен в длину и 2 в вышину, она построена из хорошего жженого кирпича, в стене после каждых трех рядов кирпичей похожих на Грузинские{21}, находится ряд из кирпичей на подобие употребляемых в России; под стеной нашел я не большой свод, в котором рылся; но кроме разбитого посудного стекла и уголья ничего не отыскал.

От сей стены сажень на 70 в море вдается мыс, которой кажется мне, исскуственной; ибо в некоторых местах нашел я стены домов, круглых башен и площадки, выложенные весьма правильно из большого квадратного кирпича, имеющего в боке поларшина. Место сие завалено обломками кирпичей, которые простираются даже по дну моря на расстоянии 30 или 40 сажен; но меня удивило, что остатки сии не имеют вида развалин; стены ни мало не возвышаются над горизонтом, и одна другой не выше, но как будто бы ровно срезаны, и потому я заключил, что здания сии провалились от землетрясения, на подобие Керван Сарая, находящегося в Бакинском Рейде, и что я ходил не по низу их, а по крышке. — Жители находили тут много серебряных и золотых монет, и говорят что будто бы крепость сия построена Русскими{22}, которые прежде владычествовали на сем берегу. — Я разрывал внутренность одной из круглых, башен, но не нашел ничего, кроме множества битой стеклянной и каменной посуды; — форма одного штофа, коего нашли горлышко с плечами, совсем не похожа на форму Русских штофов. Я бы продолжал поиски свои, и дорылся бы до основания сей башни; если б сильной жар не утомил работников.

Читая путешествие Российской Эскадры под командою Графа Войновича в Астрабад и по Восточному берегу Каспийского моря в 1782 году, я нашел описание серебренного бугра, совершенно несогласным с тем — что сам видел; там сказано что серебряный бугор есть остров: — острова нет. — Не должно ли думать, что так как в сем море берега часто изменяются от прибавления или уменьшения воды, то и сия перемена от сего же случилась с 1782 года. Серебряный бугор, по словам Киата и других Туркменов, точно был остров, и не более пяти или шести лет соединился с твердой землей.

Августа 11. Я отправился рано поутру на берег с Киатом для произведения съемки на серебряном бугре, снял, сколько возможно, компасом от бугра до реки Гюргена; и, поднявшись несколько вверх по оной, нашел другую речку, текущую с Севера, и впадающую в первую; вторая речка обросла с берегов камышем, и, по словам Киата, течет по тому месту, где прежде был рукав морской, отделявший серебряный бугор от твердой земли. — Киат предупредил меня, чтобы люди наши отправляющиеся за водой, были осторожнее, и не расходились; потому что Персияне подкупили Туркменов других Аулов стрелять по нас из за камышей.

Жар был несносный и я, кончив съемку свою часу во втором после полдня, пошел отдыхать в Аул; Девлет Али Хан и потом Назар Мерген приняли меня очень ласково.

Киат сказывал мне, что белой бугор, хотя и называется на Турецком языке Ах-Тепе но настоящее название его Ах-Бартлаун, что значит белое топкое место; название сие происходит от имени болотной травы, называющейся и по Русски Бартлауном. — На горе сей, или белом бугре, есть колодезь т.е. природная яма, в которой вечно кипит с большим шумом соленая вода.

Собрались на Корвете Киат, Девлет Али Хан, и Коджам Кули-Бай главной старшина, а Мирза Хан и Таган Колидж Хан не прибыли, они присылали своих людей просить нас, чтобы их подождали, им хотелось избрать для сего удобнейшее время, дабы не навести подозрения Персиян, которые за ними наблюдали{23}.

Однако же Пономарев, не дождавшись их, приступил к делу: он предложил сим трем старшинам отправить Киата послом к Главнокомандующему, дав ему полную доверенность и снабдив его письмами{24}.

Они с радостью приняли наше предложение и хотели склонить к сему всех старшин и самого Кази или верховную духовную особу, которого, судя по словам их, они почитают за Царя всего Иомудского поколения.

Августа 17. Киат взялся согласить на наши предложения прочих старшин Туркменского народа поколения Иомуд, в чем он надеялся успеть в течении четырех дней.

И так мы решились, высадя его на берег, отплыть в Гассан Кули; дождавшись там его возвращения, идти в Красноводский залив, что в Балкане, пригласить тамошних старшин к подписке означенных бумаг и заняться моим отправлением в Хиву.

Власть Ханов у Туркменов не есть наследственная; — они жалованы Персиянами и народ иногда повинуется им из уважения к их уму или поведению. — Рабов — единоземцов они не имеют, а земли их обрабатываются невольниками, купленными, или захваченными в плен. — Власть Ах Сахкалов (белобрадых) или старшин, избранных народом, кажется, значительнее Ханской, и сохраняется в роде ежели родственники умершего старшины своим добрым поведением заслужили общую доверенность.

Августа 24. Я ездил на берег и распростившись с Девлет Али Ханом, которой уже в четвертой раз предлагал нам в подарок жеребца (в принятии которого отказались за невозможностью вести) возвратился опять на Корвет, привезши с собой Колидж Бека и еще одного родственника Киата. — Корвет между тем снялся с якоря. — Им сделали подарки. Родственник Киата сказал нам, что Туркмены, поселившиеся в соседстве Персиян повинуются им; — живущие же на Атреке и далее к Северу, не признают их власти: вообще нельзя разобрать, кто у них главным. Отправивши родственника Киата на берег, мы приказали ему ехать немедленно в Гассан Кули и известить Киата, о скором прибытии нашем.

Туркмены не имеют той строгости и правоты в праве, которыми столько отличаются Кавказские народы от прочих; — нищий сей народ не имеет понятия о гостеприимстве; он алчен к деньгам, и из безделицы готов сделать всякого рода низости. Повиновения они не знают; если же сыщется между ими кто по умнее и отважнее, (каков был Султан Хан) то они слушаются его, не заботясь о его праве. — И по сему всякой Русской может легко над ними одержать верх. — Можно даже безопасно быть одному среди их без оружия, кричать на них, бранить, я думаю, даже и бить за дело. Об общей пользе и стыде они понятия не имеют; — всякой, желая что нибудь получить, называет себя старшиной; сосед же его не признает сего звания, и в свою очередь называет себя Ахсахкалом.

Туркмены говорят Турецким языком, сходным в Казанским. — Грамотных у них кроме Муллов никого нет. — Закона они Магометанского исповедания Омара, соблюдают с точностью время молитв и все обряды; но о догматах закона своего не имеют ясного понятия.

Они роста высокого и широкоплечи, волосы на бороде короткие, оклад лица, большею частью калмыковатой, одежда Персидская. Женщины расчесывают свои волосы со тщанием, сплетая их косой со множеством серебряных гремушек. Когда я нечаянно входил в Аул{25}, то находил их одетых очень просто, при выходе же сидящих у своих кибиток в полном наряде.

Таковы Туркмены серебряного бугра; здесь они уже приняли некоторые обычаи Персиян; вероятно живущие Севернее с ними не сходствуют.

Августа 25. Мы лавировали к Северу и прошли очень мало; ветр был N. W. — Шкоут стоял на якоре. — К ночи ветр совсем утих, мы также стали на якорь на глубине пяти сажен.

Августа 26. Мы прибыли против Гассан Кули; но по недостатку глубины, принуждены были остановится так далеко, что берега простым глазом не видно было, в трубу же можно было видеть множество Киржимов. По сделанному мною наблюдению широта здешнего места 37°-27’-51» 06.

Пономарев поехал со мной на берег, взявши с собою довольное количество подарков, мы ехали более двух часов, и когда уже привалили; поднялся ветр с моря, продолжавшийся несколько дней; почему и не могли возвратиться прежде 31 числа. — По времени езды нашей я полагаю, что корвет наш стоял верстах в 12 верстах от берега. По причине отмелей мы не могли даже с лодкою подойти ближе 150 саженей к твердой земле. Киат встретил нас в сопровождении всех жителей Аула; для приема приготовлена была особая кибитка, убранная порядочными коврами.

В Гассан Кули считается до 150 кибиток, тут строятся Киржимы для которых лес привозится из-за серебряного бугра.

Мы видели здесь следы окопа, сделанного за несколько лет пред сим Киатом для обороны от нападения Кекленов{26} которых Иомуды по видимому очень опасаются.

Название Гассан Кули происходит от имени предка сих Туркменов издревле поселившегося на сем месте.

Место сие прежде было островом; но ныне, соединившись с Северной стороны с твердой землей, образует полуостров, отделенной от оной с Восточной стороны заливом, имеющим в ширину 6, а в длину до 12 верст, направление залива и полуострова с Севера на Юг. Последний имеет в ширину не более полуверсты а в длину версты три.

Против селения по направлению O. S. O., за заливом впадает в него речка Атрек на которой находится много кочевых селений Туркменских того же поколения Иомуд. — Из сей речки жители Гассан Кули довольствуются водою.

Киат старался занять нас играми Туркменов: — Стреляли в цель из пищалей и из луков, боролись, бегали в запуски; все сие делалось за деньги, которых Пономарев не щадил, и жители бросались с большим рвением. — Оружие их бедно и не исправно, порох слабый, стреляют не искусно; — многие из них одеваются однако же очень порядочно. — Жизнь ведут довольно праздную, — и потому полагать должно, что единственный их промысел, доставление нефти и соли в Персию, приносит им большия выгоды; — они ежегодно продают до 2000 пудов оной. — Соляная ломка и нефтяной промысл принадлежат однако же преимущественно Балканским жителям, которые добывают то и другое с нефтяного острова, а жители Гассан Кули покупая только от них сии запасы берут большой барыш за одно доставление их в Персию; для чего и имеют довольное количество Киржимов. — К промыслам жителей Гассан Кули можно присоединить еще делание довольно хороших ковров. — Они вообще искусны в разных работах, и имеют даже серебряных дел мастеров, которые чеканят разные монеты, служащие украшением для женщин. Музыка их состоит из двух струнной балалайки, сходной с нашей Русской, и настроивается в кварту. Они пашут земли и пасут стада свои вверх по реке Атреку и Гюргену, но своего хлеба им недостаточно и они прикупают еще в Персии. — Полуостров ничего не производит кроме Арбузов. — Рыбная ловля с некоторого времени в половину уменьшилась; зимой ловят они лебедей доставляющих им большое количество пуху. — На берегу бывает во всякое время множество куликов, которых называют Чилук и Кым-Кайдак. — Звери, водящиеся в степи и камышах Атрека суть: — волки, лисицы, Джейраны,{27} кабаны, шакалы и проч. Ветры здесь по большой части господствуют со стороны моря, и потому сообщение с берегом бывает затруднительно.

Желательно было бы исследовать и промерить залив при Гассан Кули; нельзя на верное полагать, чтобы оной удобен был для якорных стоянок больших судов; но для мелких он без сомнения хорош. — Снять план со всего мыса было бы полезно; место сие крепко положением своим, будучи окружено морем с трех сторон; но время мне сего не позволило — пресную же воду можно из Атрека добывать.

В числе старшин Гассан Кулинского Аула считаются Ил Магмед, Хан-Гельди и Девлет Али; старшины сии признаны Киатом; впрочем есть и другие, с коими Киат в ссоре; и потому в Ауле сем владычествуют две стороны, из коих Киатова сильнейшая.-

Августа 28. Ввечеру прибыл из Атрека Петрович, отправленный на кануне, и привез с собою Кази, и Коджам-Кули-Бая, которые у Туркменов в уважении. — Кази хотя и молод; но всеми чтим потому, что звание его наследственное и отец пользовался общею доверенностью.

Подарки ему сделанные весьма хорошо расположили его к нам. Хотя предложенные нами бумаги и были скреплены печатью главнейших особ; — но Пономарев хотел непременно получить общее согласие всех Туркменов для назначения Киата Послом к нашему Правительству; почему и собрал всех старшин в присутствии Кази и самого Киата, которые в собрании 29 числа Августа общим согласием утвердили сего последнего Послом. За сим начались подарки: — Киату неприятно было, что без совета его составлены были списки почетным людям Туркменским и что сделаны были подарки Мир-Сейду, Хаджи Магмеду и Тангри Кули (прозванным Сардарем по храбрости); он более оскорбился сим потому, что, повидимому, прежде нашего назначения многим обещал оные доставить; почему желая показать нам свое неудовольствие и власть над старшинами, уговорил преданных ему Иль Магмета и Хана Гельди ничего не принимать, даже и не ходить к нам; после, когда мы с ним объяснились и согласились одарить избранных им, один из них отказался от подарка, которой показался ему недостаточным, Пономарев переменил его; — сие подало другим повод требовать лучших, даже какой то оборванный Мулла осмелился нам с неудовольствием свой возвратить.

Вышедший из терпения, Пономарев вынужден был бранью укротить их ропот; они тотчас присмирели; все в Ауле утихло и порядок восстановился по прежнему.{28}

Августа 30. Ветр несколько утих, и мы достигли Корвета уже ввечеру после четырех часового плавания. — С нами приехал Киат, который никому не позволял разделять трудов своих, или лучше сказать, быть участником в награждениях и доверенности, которых ожидал от нашего Начальства.

Августа 31. Мы снялись с якоря и целый день лавировали. От Киата узнал я между прочим, что Туркменский народ обитающий от Балканского залива к Югу по берегу моря и внутри степи разделяется на три поколения: — Иомуд, Теке и Кеклен. Племена Кеклен хищнее прочих; часто нападают на Иомудов и грабят их. — Два поколения сии с давних времен находятся во вражде; они были в мире только во время Султан Хана. — Хищные Теке были усмирены 1813 году Хивинским Ханом, проходившим чрез их земли с 30,000 войска на войну против Персиян{29}.

Название поколения Иомуд происходит от имени одного предка, называвшегося Иомудом, у коего было три жены: от первой родились два сына.: Чуни и Шереб от второй Куджук а от третей Байрим-Ша ; от сих четырех сыновей Иомуда произошли четыре поколения Иомудского народа, носящие, названия своих родоначальников.

Сии четыре поколения живут в самом тесном союзе и защищают друг друга; но особенное согласие господствует между двумя первыми. В первом считается до 15,000 дымов, во втором столько же, в третьем 8,000 и в четвертом до 14,000.

Поколения сии все перемешаны; но с Хивой поколения Байрам Ша в больших сношениях. Всякое из них имеет главного старшину и Кази, у Шербов главный старшина Коджам Кули-Бай; а Кази — Магмед Таган: он в особенном уважении у всех Иомудов, как по древности рода, так и потому, что праотцы его всегда занимали сие место.

Иомуды переносят кочевье свое на лето к речкам Атреку и Гюргену; а на зиму собираются около белого бугра и далее внутрь степи.

Главный старшина у Чуни называется Надыр-Хан, он живет в Ата-Бае, где также имеет пребывание свое Кази их Девлет Мурат.

У Куджук, старшина Ана Верди Хан, бежал в Хиву. — Кази их умер, и с тех пор никому не поручали сей должности.

У Байрам Ши старшиной Менг-Али Сердар, бежал в Хиву с большею частью своих единоплеменников.

Поколение Иомуд может выставить в случае нужды до 30,000 человек в поле, но из сего числа не более 1,000 которые бы в состоянии были сражаться и иметь хорошее оружие.

Я также спрашивал у Киата о Карабогазком {30} заливе, который будто поглощает воду Каспийского моря. — Он говорил мне, что мнение, сие согласно с предположениями Туркменов.

Сентября 1. По утру мы принуждены были, за неимением ветра, бросить якорь против зеленого бугра; но вскоре опять пустились в путь. Зеленый бугор имеет вид Конуса, коего поперечник основания в три раза более высоты. На нем такая же, как и на белом бугре яма с кипящей морской водой, испускающая сильной запах. — Он называется Туркменами Бартлауком, или Гес Бартлаук, что значит голубой или небесного цвета.

Несколько по Севернее бугра на самом берегу моря находится древняя мечеть, которая называется Мама Кыз или девичьи сосцы. От серебряного бугра до Гассан Кули 5 ? Немецких миль, от Гассан Кули до Белого бугра 3 1/2, а от сего до зеленого 4 1/4.

Сентября 2. Около полдня мы увидели Нефтяной остров; Огурчинской оставался у нас в левой стороне, мы его не видали по причине низменности берегов и отдаления. — Вьехавши в залив, находящийся на Юго Восточной стороне Нефтяного, я сделал наблюдение высоты солнца и нашел широту 39°-10’-20”,82. Остров Нефтяной как и вышеупомянутые бугры, виденные на Востоке, представляются издали большими возвышениями желтого цвета.

В описании обратного пути Эскадры Графа Войновича, острова сии довольно подробно и верно описаны, также и на карте хорошо означены, бЫВШИЙ Тогда остров Дервиш, лежавший на Юго-Западной оконечности Нефтяного или Челекени, 15 лет тому назад соединился с сим последним от сильных землетрясений.

После полудня мы легли на якорь в расстоянии пяти верст от Аула, находящегося на Южной стороне Нефтяного острова. Я ездил с Пономаревым в Аул — в нем не более 15-ти кибиток, которые издавна тут поселились; промышляют нефтью и озерной солью, за которою приезжают к ним Туркмены от Гассан Кули и серебряного бугра. Ключи нефтяные лежат за горами, где находится еще несколько семейств; по словам жителей, на сем острове считается до ста дымов; они все поколения Шереба, воду пьют изрядную, но солоноватую из колодцев, коих не более четырех.

В средине острова есть несколько пастбищ, но рогатого скота на нем не держат, а пасут только верблюдов и овец; на острове сем произрастает мелкой лес, годной для дров. Зима по словам их бывает очень холодная. Пристанище для Киржимов перед Аулом очень удобно, оно прикрыто косою, идущей параллельно с берегом по Восточной стороне; но и самый рейд для больших судов также удобен, якорные стоянки везде хорошие. Желательно было бы исследовать подробнее сии острова; но краткость времени не позволила, мне сего сделать.

Некоторые из жителей острова помнят еще Графа Войновича, которого называют Граф Ханом. Один из них имеет даже от него бумагу (вероятно охранный лист, которым воспрещается прибывающим Астраханским промышленникам обижать жителей. Они обещались нам принести лист сей в Красноводск).

Сентября 3. Мы снялись на рассвете с якоря и направили путь свой на SS. W. к проливу между островами Дервишем и Огурчинским и Айдан; ветр был противной, и потому мы принуждены были лавировать; глубина часто изменялась по причине кос, идущих от Дервиша; мы даже раз ударились килем об одну из оных. Когда сделали мы четыре галса, ночь наступила и мы легли на якорь. — Огурчинской остров был у нас в виду, на нем приметен в Северной стороне памятник.

По словам Киата, памятник сей состоит из четырех простирающихся в вышину до трех саженей деревьев, связанных вместе. Он воздвигнут лет 10 тому назад в честь одного Дервиша, которой на сем месте имел в прежние годы свое жилище, и ушел в Мекку. — Теперь Туркмены завели тут свое кладбище — памятник служит им маяком. — Летом остров Огурчинской не обитаем; на нем пасутся только овцы без пастухов, на зиму же несколько жителей туда перекочевывают. Воды пресной на нем нет; Туркмены заменяют ее морским льдом; вода происходящая от сего льду теряет горечь и солоноватость. Дров для отапливания их и варения пищи достаточно на острову. Мне говорили Туркмены, что степные Джейраны или дикие козы живут летом по два и по три месяца без воды; не знаю, можно ли верить сему, известно впрочем, что в степях сих нет ни пресных, ни соленых вод. Не должно ли полагать, что животные сии утоляют жажду свою утренними росами, которые бывают иногда очень сильны. — Мы хотели пройти чрез пролив между Огурчинским и Дервишем, но не могли по причине малой глубины, и так решились обойти Огурчинской остров или Айдан с Южной стороны; но едва успели поравняться с оконечностью оного, как поднялся сильной Северной ветр, принудивший нас лечь на якорь и не утихавший во всю ночь.

Сентября 5. Ветр был противной, и потому принуждены были целый день простоять на якоре.

Сентября 6. Поутру мы снялись с якоря и плыли по направлению к Красноводскому заливу. — Обошедши Огурчинской остров, в полночь мы легли на якорь в расстоянии 1 1/2 Немецкой мили от Нефтяного острова на глубине 11-ти сажен.

Сентября 7. С рассветом увидели Красноводские горы и снялись с якоря; поднялся сильной Восточной ветр, которой продержал нас в дрейфе, изорвал марсели и отнес далеко в море. — Ветр сей продолжался до полудни; мы держались еще в море, и после двух часов уже начали опять подыматься к Красноводску.

Сентября 8. Целый день лавировали, дабы попасть в Красноводской пролив, и к вечеру легли на якорь близь Северной оконечности Нефтяного острова на глубине 11-ти сажен.

Вступивши в пролив между Красноводским мысом и Челекенью, мы увидели горы, называющиеся Балканскими, по имени главной горы, лежащей в верховье залива.

Сия цепь гор продолжается по обеим сторонам оного. Ветр не позволял нам идти вдоль берега к Западу, дабы прибыть к скалам, называющимся Оог откуда мне должно было отправится в Хиву по предложению Киата и потому лавировали весь день и к вечеру только легли на якорь неподалеку от назначенного места.

Здесь также путеописание Графа Войновича, которое во всем справедливо, по той же причине отступает от верности; он упоминает об одной отмели, которая по его словам в иных местах не более двух футов под водой: мы однако же до самого почти берега приближались на глубине 3-х сажен. Перемена сия вероятно произошла от землетрясений, соединивших острова Челекен с Дервишем.

Северная часть Балканского залива представляется высокими горами желтого цвета, из которых выдаются две каменные горы, кажущиеся черными.

Сентября 10. Перед полуднем мы прибыли в Красноводской залив и легли против гор называющихся Оог, версты в полуторы от берега на глубине трех слишком сажен. — Здесь, по всему берегу кочевья и колодцы с хорошей пресной водою, также как и на Красноводской косе. — Коса сия закрывала нас со стороны моря. Северный берег Балканского залива возвышен и частью состоит из каменных гор; на косе есть несколько кочевьев. — Залив сей безопасен для судов, и, нет сомнения, что предполагаемому построению предстоит здесь гораздо более удобств, нежели в прочих местах, нами виденных. Лес для дров можно добывать с Челекени и Даржи {31} жители уверяют, что на горах при вершине Балканского залива есть и строевой лес.

Но приезде нашем Киат был послан на берег для приведения к нам человека, нужного для отправления со мною в Хиву.

Сентября 11. Мы все ходили на берег; вода здесь в колодце, высеченном в камне, очень хороша{32}.

Сентября 12. С рассветом я опять отправился на берег, пошел с ружьем в горы за куропатками. Охота была довольно счастлива. Горы, прилежащие в сем месте к берегу, круты и состоят из каменных скал, обламывающихся под ногами и потому всход на них очень труден; взобравшись однако же на оные, я мог довольно хорошо обозреть все местоположение.

Мы лежали на якоре против мыса, который перерезан двумя небольшими цепями каменных гор; за оными идет долина, которая простирается к Юго-Востоку до моря а к Юго-Западу до Красноводской косы, и не имеет никаких возвышений; — за сею опять начинается каменный обрыв, составляющий берег пространной степи, ведущей к Хиве. — На Красноводской косе есть хорошая пресная вода, и кочует 50 семейств Туркменов. Коса сия имеет до 4 х верст в поперечнике, и до трех часов хода в длину, я узнал о сем по расспросам у жителей.

Сентября 14. Собрались на Корвет главные старшины Туркменов, живущих на берегах Балканского залива; они были: Мулла Кайб, Геким Али-Бай, Ниаз Булат-Бай, Магмед Ниаз Мерген, Мир Сейд, (прибывший из Гассан Кули.) Таган Ниас и Кюль Яршик, (хозяин колодца на берегу против нашей якорной стоянки): они пробыли на Корвете целый день и ввечеру уже довольно поздно возвратились.

Пономарев съехал со мной на берег, где было приготовлено угощение старшинам; после того начались игры; борьба и стрельба. — В сей день старшинам ничего не предлагали; Киат склонял их только к исполнению видов наших. — Предложенный им Червидар {33} отказался везти меня, и Киат послал отыскать другого; сей последний, по имени Сеид, прибыл 15 го числа.

Сентября 15. Киат опять привез всех прежних старшин на корвет; вместо подписи они обмакивая пальцы в чернила, прикладывали их к бумаге. Мулла Каиб засвидетельствовал их согласие; после сего сделаны были им подарки. — Между тем я сторговался с Сеидом, которой хотел отправится 21 го числа Сентября в Хиву или, по их счислению, 12 го числа месяца зылхидже. Он подрядился везти меня туда и обратно за 40 червонцев, из коих половину я отдал ему в задаток. — Шкоут Поликарп везущий нам провиант еще сюда не прибыл. Мы полагали, что он воротился в Сару по причине течи, открывшейся в нем, и что мы останемся без продовольствия. Почему и думали, что корвет должен будет воротится в Баку, а мне по прибытии из Хивы, зимовать на берегу.

Сентября 17. Я сошел на берег чтобы купить лошадь для поездки в Хиву. Мне привели дурную, старую, маленькую, которая более 30-ти рублей ассигнациями не стоила и не перенесла бы двух переходов. — {34} За нее просили 125 реалов т. е. 250 рублей ассигнациями. Я не купил ее и решился ехать на верблюдах; того же числа Алеке проводник наш из Нефтяного острова, поехал на киродже отыскивать Шкоут. Приехавшая из Астрабада обывательская лодка не видала его, что нас еще более удостоверило в прежнем предположении.

Глава II.

Путешествие в Хиву и пребывание в ханстве Хивинском.

Сентября 17. Я провел в приготовлениях к поездке в Хиву, и имел два письма к Хану, одно от Его Высокопревосходительства Алексея Петровича Ермолова, а другое от Майора Пономарева; здесь оные прилагаются.

I. Копия с письма Алексея Петровича Ермолова к Хивинскому Магмед Рагим Хану.

Высокославный, могущественный и пресчастливейший Российской Империи Главнокомандующий, в Астрахани, в Грузии и над всеми народами обитающими от берегов Черного моря до пределов Каспийского, дружелюбно приветствуя Высокостепенного и знаменитейшего обладателя Хивинские земли, желаю многолетнего здравия и всех радостей.

Честь имею притом объявить, что торговля привлекающая Хивинцев в Астрахань, давно уже познакомила меня с подвластным вам народом, известным храбростью своею, великодушием и добронравием; — восхищенный же сверх того славою, повсюду распространяющеюся, о высоких достоинствах ваших, мудрости и отличающих особу вашу добродетелях, я с удовольствием пожелал войти в ближайшее с Вашим Высокостепенством знакомство и восстановить дружественные сношения. Почему через сие письмо, в благополучное время к вам писанное, открывая между нами двери дружбы и доброго согласия, весьма приятно мне надеяться, что чрез оные при взаимном соответствии вашем и моим искренним расположением, проложится счастливый путь для ваших подвластных к ближайшему достижению преимущественных выгод по торговле с Россиею и по вящему утверждению взаимной приязни основанной на доброй вере. — Податель сего письма имеющий от меня словесные к вам поручения, будет иметь честь лично удостоверить Ваше Высокостепенство в желании моем, из цветов сада дружбы сплести приятный узел соединения нашего неразрывною приязнью.

Он же обязан будет, по возвращении своем донести мне о приеме, коим от вас удостоен будет, и взаимных расположениях Вашего Высокостепенства, дабы я и на будущий год мог иметь удовольствие отправить к вам своего посланного с дружественным приветствием и с засвидетельствованием моего особливейшего почтения.

Впрочем прося Бога, да украсит дни жизни вашей, блистательною славою и неизменяемым благополучием, честь имею пребывать истинно вам усердный и доброжелательный.

Подлинное подписал: Генерал от Инфантерии Ермолов.

2. Копия с письма Майора Пономарева.

Высокостепенному, Высокопочтенному и знаменитейшему обладателю Хивинские земли желаю много лет здравствовать.

Высокославной, могущественной и пресчастливейший Российской Империи Главнокомандующий, в Астрахани, в Грузии и над всеми народами обитающими от берегов Черного до пределов Каспийского моря Алексей Петрович Ермолов, желая с живущими при береге Каспийского моря Туркменами завести торговую связь послал меня к ним. — Связь сия тем более увеличится может, когда Ваше Высокостепенство соедините желание свое с намерением Главнокомандующего нашего, тогда совершенно осчастливите народ, заслуживающий толь высокого обоюдного покровительства; что всего легче учинить, когда чрез землю их позволите вашему народу провозить свои товары к Балканскому Заливу куда и Российские купцы приезжать будут. Чрез что караваны скорее доходить могут в Астрахань, но главное, избегнуть тех грабительств и притеснений какие претерпевали они, проходя Киргиз-Кайсацкие Орды. — Уже давно Российской народ знаком с вашим и всегда в связи дружеской находился, для того Главнокомандующий почел за нужное отправить к вам особого своего чиновника Николая Николаевича Муравьева засвидетельствовать толь знаменитому владетелю Хивинские земли свое искреннее уважение, а сверх того поручил ему и словесно от себя разные дела вам объявить. — Я радуясь сему случаю, поспешаю отправлением сего чиновника к вам; чрез которого свидетельствую Вашему Высокостепенству мое униженнейшее высокопочитание, желая искренно, дабы в благополучное время владения вашего, толико славное, взаимное дружеское сношение связалось цепью сплетенною из роз неувядаемых и восхвалено песнями громогласных соловьев из Царства всех утех и райских наслаждений. — Имею честь остаться вашим покорнейшим слугою.

Подлинное подписал: Майор Пономарев.

Сентября 18. Ввечеру когда уже все было готово к моему отъезде обрадованы мы были известием о Шкоуте Санкт Поликарпе, привезенным к нам через гребное судно с него прибывшее. — Шкоут оставался за противными ветрами близь островов Челекени и Огурчинского, и нуждался в пресной воде. Известие о Шкоуте переменило прежнее наше намерение и гребное судно было тотчас возвращено обратно, с двумя бочками воды и предписанием к Лейтенанту Остолопову не замедлить прибытием в Красноводск, — в тот же самый вечер я съехал на берег и ночевал в прибрежных двух кибитках у старика Кюл-Яршик Софи; — меня проводили на берег Священник наш, Лейтенант Линицкой и Мичман Юрьев.

Я имел весьма мало надежды возвратиться; но был довольно покоен, потому что уже сделал первой шаг к исполнению той трудной обязанности, которую на себя принимал и совершенно положился на благость Творца{35}.

Сентября 19. Я оставил берег. — Проводник мой Сеид жил в кочевье при колодцах Суджи Кабил; он прислал ко мне 4-х верблюдов с родственником своим Абул Гуссейном, — достали еще двух лошадей, и таким образом я отправился в степь. — При мне находились только переводчик Армянин Петрович, и денщик мой. Недостаток в людях заменил я добрым штуцером, пистолетом, большим кинжалом и шашкою, которые во всю дорогу с себя не снимал. Петрович был человек очень усердный, преданной мне и веселого нрава, — к сему имел довольно странную наружность и охоту забавлять других; шутливостью своею он не редко развеселял меня в самые грустные минуты.

Киат и Таган Ниас провожали меня до Сеидовой Обы. — Поднявшись на высокие скалы составляющие берег Балканского заливы, я увидел обширную степь, чрез которую лежал мой путь; она покрыта местами кустарником, местами же песчана; не в большом расстоянии от берега есть колодцы солоноватой воды, при которых находятся Туркменские кочевья. — Произрастений и трав совершенно никаких не видно; однако же по сим голым равнинам пасутся стада верблюдов и овец питающиеся сухими кустиками, растущими местами по степи. Беззаботливые и ленивые Туркмены кое как продовольствуют себя хлебом, покупаемым в Астрабаде или Хиве, и верблюжьим молоком. — Промысел их воровство; похищая людей из Астрабада, они продают их в Хиву и выручают за них большия деньги.

Поднявшись как выше сказано на скалу, я заехал к знакомому мне старшине Мулле Каибу, которой угостил меня верблюжьим молоком. — Отправившись от него, проехал мимо нескольких кочевьев, имея в стороне не большия возвышения, которые должны быть отрасли Балканской горы, и перед вечером прибыл в Обу Сеида, населенную Туркменским племенем Келте, поколения Джафар-Бай отрасли Шереб, происходящей от народа Иомудского составляющего одно из 11-ти главных Туркменских поколений{36}.

Сии Туркменские поколения рассыпаны по всей степи начиная от Каспийского моря почти до самых Китайских пределов. — Они разделяются на множество мелких отраслей, из коих в каждой есть избранный старшина, которому народ повинуется, или лучше сказать, которого народ уважает по старости лет, по разбойническим доблестям его, или по богатству.

В Обе Суджи Кабил в которую я прибыл считается до 50-ти дворов и три колодца с хорошей пресной водой. —

Море отстоит от оной к Западу на 3 агача. {37} Я остановился в кибитке Сеида., где был принят очень ласково; кочевье сие находится в 28 верстах на N. ten О. от Красноводской якорной стоянки нашей.

Сентября 20. Я дневал в Суджи Кабиле; по сказаниям Муллов Туркменских, мы должны были в путь отправиться 12 го числа лунного месяца Зилхидже, что соответствует 21 числу Сентября; — сей день у них считается счастливым для поездки, и проводники мои никак не хотели меня прежде сего времени везти.

В последствии узнал я, что старшина поколения Келте уговаривал Сеида не ехать со мной; причиною тому была дружба сего старшины с Геким-Али баем старшиной поколения Киринджик, коего брат сперва вызывался везти меня за 100 червонцев, по которому я отказал, и нанял Сеида за 40: несмотря на все его убеждения Сеид дав мне слово, не хотел изменить ему, и против желания всех единоплеменников принял меня к себе. — Редкой поступок сей несоответствующий бесчестным правилам коими руководствуются Туркмены, имел причиною внушения Киата, которой пользуясь доверенностью между Туркменами, и надеясь после счастливого возвращения моего успеть в видах своих относительно нашего правительства, уговорил Сеида ехать, и по прибытии моем в Суджи Кабил два раза ездил к вышеупомянутому старшине в кочевье. — Нрав Сеидов был может быть еще из лучших между Туркменами мне знакомыми; он был груб в обращении, не весьма дальновиден, но постоянен, решителен и отважен, притом же хороший наездник и славен разбоями производимыми им в Персии. — В течении сих записок видны будут некоторые прекрасные черты его нрава и между тем другие поступки столь противоречущие первым, что оных никак бы нельзя приписать тому же самому человеку. — О нем рассказывают следующее: Когда Сеиду было 16 лет, то поехал он однажды в поле с престарелым отцом за три дни езды от своей кибитки, и нечаянно встречен был толпою конницы поколения Теке им неприязненного. — Отец его ехал на добром коне, а Сеидова лошадь едва тащилась, — не имея надежды спастись старик слез, и отдавая лошадь свою сыну, говорил ему: Сеид я уже стар и довольно жил, ты молод, и можешь поддержать семейство наше, прощай спасайся, а я здесь останусь; Сеид отвечал старику обнажив саблю, что если он не хочет сам спасаться, то погубит их обеих и все семейство осиротеет, потому что он намерен в таком случае защищаться, и сам соскочил с лошади. — Краткость времени и приближающийся неприятель не позволили им более спорить, они решились спасаться всякой на своем коне; — наступившая ночь укрыла их от неприятеля и отец его сознавался в присутствии всех единоплеменников, что сын превзошел его в храбрости.

Я нашел однако же что нравы Туркменов в сей Обе гораздо лучше прибрежных; это полагаю происходит от того, что живущие далее в степи они не привыкли, столько к плутовству чрез обращение с промышленниками, приезжающими всякой год с разными товарами на Туркменской берег. — Киат однако же не оставил случая выпросить у меня подарков Геким-Али-баю и Ана-Дурде, старшинам которые вместе со мною ехали в Хиву по своим надобностям, — я также подарил некоторые безделицы жене Сеида и женам нанятых им для меня проводников.

Из Суджи Кабил я известил о себе письменно Майора Пономарева.

Сентября 21. С рассветом выехал я из Суджи Кабил на большом и толстом верблюде, на котором с трудом мог усидеть когда он подымался. — Мой керван состоял из 17-ти верблюдов принадлежащих 4 м хозяевам, бывшим у меня в проводниках и ехавшим в Хиву для покупки хлеба. — Из них старший был Сеид, второй родственник его Абул-Гуссейн, третий Кульчи и четвертый Ах-Нефес; — верблюды наши были все привязаны друг к другу и тянулись длинною цепью{38}.

Сентября 21. Проехав 20 верст мы остановились около полдня на час времени и соединились с другим керваном, коим предводительствовал Геким Али-бай. — По мере удаления нашего от берега керван наш все увеличивался из разбросанных по сторонам Туркменских кочевьев, так что на третий день, когда мы вступили уже совершенно в безлюдную степь, с нами было до 200 верблюдов и до 40 человек, которые все шли в Хиву для покупки хлеба.

Раздоры Геким Али-бая с моим Сеидом распространились и на меня; — мы шли особо, и на ночлегах останавливались порознь. — Керван мой был хорошо вооружен и если Геким-Али-бай, как я полагаю, имел намерение ограбить нас, то вероятно не решился на сие опасаясь оружия нашего. — Он никогда не кланялся мне и сидя у своего огня с своими товарищами всегда поносил нас; — мне удалось однако же посредством чая, до которого Туркмены большие охотники, переманить к себе несколько человек из его кервана. — Может быть Геким-Али-бай еще и для того убегал меня, что опасался за сие дурного приема от Хивинского Хана. — Как бы то ни было, я всегда брал предосторожности и во все 16 дней и ночей поездки нашей не снимал с себя оружия.

После полдня мы поднялись на небольшую высоту называющуюся Кизыл Айяг, {39} которая должна быть отрасль Балканских, гор. — Прошедши еще 20 верст перед вечером остановились на привал, оставя, позади в левой руке кочевье при колодцах Сюлмень{40}.

Во время переходов сих меня не столько мучили неприятное качание и непокойная езда на верблюде, как непреоборимая скука: — я был совершенно один, говорить было не с кем, счастлив еще тем, что жар хотя был довольно сильный, но сносный… — Степь представляла печальный вид, образ смерти, или следствие опустошения после какого нибудь сильного переворота в природе; — ни одного животного, ни одной птицы, никакой зелени ни травы не видно было, местами лишь встречались песчаные полосы, на которых росли маленькие кустики. — К тому еще мысль об удалении из отечества, для того может быть чтобы впасть в вечную неволю, меня очень тревожила. — Таковое мое положение продолжалось 16 суток.

Во все время поездки моей ходил я в Туркменском платье, и называл себя Турецким именем Мурад-бек; сие имело для меня значительную выгоду потому, что хотя меня и все в керване знали, но при встречах с чужими я часто слыл за Туркмена поколения Джафарбай, и тем избавлялся от вопросов любопытных.

В сей день направление наше было прямо на Восток.

Сию ночь было лунное затмение продолжавшееся более часа. — Туркменов оно очень беспокоило; они спрашивали у меня о причине сего явления, и между прочим утверждали, что луна померкает только при смерти какого нибудь великого Государя или Старшины их, что вероятно затмение сие предвещает дурной прием мой в Хиве. — Я должен был вывести их из заблужденья и вспомнил что какой то древний мудрец, решил в подобном случае вопрос накинув плащ свой на вопрошающего. — Я сделал сие с Сеидом и накинув на него Чуху {41}, спросил, видит ли он огонь которой перед ним горит? — Нет отвечал он. — Я приложил сие сравнение к движению тел небесных, заслоняющих друг друга в известные времена. — Туркмены не поняли меня, — думали, я говорил смело обо всех светилах, и наконец уверились они в моей мудрости. — Ты точно посланник, сказали они мне, ты человек избранный и знаешь не только что на земле делается, но даже что и на небесах происходит. — Я довершил удивление их, предсказав которой край луны начнет появляться.

Сентября 22. В час по полуночи мы поднялись, ночь была очень холодная, и роса, какой еще никогда не видал. — Пройдя 24 версты мы прибыли на рассвете к колодцам Сюйли, при которых было до 20 Туркменских кибиток. — Колодцы сии имеют 15 сажень глубины, вода в них не хороша однако пить можно, хотя и с отвращением. — При сем месте есть большее кладбище, — надгробные камни должны быть известковые; они довольно велики, хорошо обделаны и с некоторыми изваяниями, но работы не Туркменской; на многих видны следы раковин. — Жители говорят что кладбище сие очень древнее, и что камни такого свойства находятся на берегу моря. — От сюда я опять известил о себе Майора Пономарева через Туркмена Ашир-Магмед, провожавшего меня до сего места.

Напоив верблюдов мы прошли еще 4 версты и остановились на привале часа 11/2. — Потом прошли еще 8 верст и остановились перед вечером; направление наше было в целой день на Восток.

В правой стороне видны были Балканские горы, на покатостях коих по словам жителей есть хорошая пастбища и пресные воды; там пасутся конские табуны их.

Сентября 23. Около полуночи мы пустились в путь. За час до восхождения солнца отьехавши 18 верст, прибыли к колодцам Демурджем, которые{42} несколько в правой стороне от большой дороги; в сем месте кочует до 40 Туркменских семейств; — на дороге же против сего кочевья находятся колодцы Яссак-джем {43}, у которых керваны не останавливаются по причине солоноватости воды. — Колодцы Демурджем находятся на ровной низменности окруженной берегами, которая как кажется была дном бывшего в сем месте озера.

Не спавши почти двое суток я слез с верблюда, и пока их поили около часа уснул мертвым сном. — Мне представилось что я прощался навсегда со старшим братом своим и что ехал на верную погибель, в вечную неволю; — проснувшись увидел себя окруженным женщинами и детьми, которые обступили и внимательно рассматривали меня. Переход сей был столь быстр, что мне трудно было постигнуть его; но голос Сеида, которой уговаривал меня скорее вставать напомнил мне, что я уже в руках Туркменов, и может быть на кануне предвиденной неволи. — Я не верил снам, но этот занимал мысль мою несколько дней; для развлечения я решился сидя на верблюде читать; — сначала чтение было трудно, но после я привык. — Оно довольно развлекало меня чтобы неутомиться единообразием природы, в которой один только движущейся предмет мог меня занимать, днем восходящее и заходящее солнце а ночью прелестная луна. — Светила сии поручая меня обоюдно друг другу означали кервану время отдыха, а мне приближение той минуты, когда свершится долг мой.

Напоив верблюдов мы поехали далее, потому что на дне сего озера нет даже ни одного кустика, и сделали привал в 6-ти верстах от Демурджема. — Во всю дорогу травы не было; но верблюды также хорошо переносят недостаток в пище как и в воде, они едят прутья, и все что попадается в степи; в летнее же время могут, пробыть 20-ть дней без воды. — Так как мы отправлялись на несколько безводных переходов, то и налили Тулуки {44} свои водой из Демурджема. — Керван наш еще умножился.

Отдохнув часа два мы пустились в дорогу и прошли 30 верст до захождения солнца, направление наше было ONO ? О. — Из Демурджема я послал с одним Туркменом на корвет записку, прося Майора Пономарева иметь под надзором семейство Геким Али-Бая, которого подозревал в худых на мой счет намерениях.

Переход сей мы шли все по днам высохших озер; в 10-ти верстах от Демурджема, в правой руке видно было кочевье при колодце Геройдан, вода в нем не очень хороша. — Довольно странно что земля сия не везде имеет воду одного свойства, подле копани с соленой водой, показывается пресная. Иные колодцы имеют до 40 сажень глубины и обделаны срубами; жители не знают даже кем они были вырыты.

Перед полночью мы пустились в путь, прошли 28 верст по направлению О ten N. и сделали привал прежде восхождения солнца.

В левой стороне верстах в 5-ти от дороги видно было большее озеро, называемое Туркменами Кули Дерия (море слуги) или Аджи Куюси (горькой колодезь); оно имеет 10 миль с Севера на Юг и соединяется с Карабогазским заливом.

Кажется что сие обширное озеро неизвестно нашим Землеописателям, также и Карабогазской залив, в котором жители полагают водоворот не был еще осмотрен нашими мореплавателями. — Хотя Киржимы обывательские и ходят без всякой опасности по берегам части залива сего на ловлю тюленей, но никогда еще не дерзали пускаться в самую оконечность Кули-Дерьи — и рассказывают о нем с таинственным видом.

Какая нужда в сие озеро заезжать, говорили они, все животные убегают его, степные звери боятся пить из оного воду, она необыкновенна горька и смертельна, даже ни одной рыбы не водится в водах его. — Они полагают что упомянутое озеро поглощает воду Каспийского моря, поточу что течение из оного в пролив Карабогазской необыкновенно сильно. — Озеро же Кули-Дерия по видимому уменьшается, следы берегов его очень далеко еще видны в степи. Северный берег оного утесистой. — В народе носится молва, что даже птицы перелетающие через сей залив слепнут. Близь привала нашего отделялась на лево вдоль берега озера дорога, ведущая в Мангышлак; при соединении сих дорог находится большое кладбище, надгробные камни такого же рода как и в Сюйли. — По словам жителей памятники сии поставлены в честь Иомудов убиенных на сем месте во время нападений Киргиз Кайсаков или как они говорят (Кыргыз Казахов).

Сентября 24. С восхождением солнца мы поднялись и прошедши 30 верст остановились почти на вершине цепи гор Саре-Баба {45} направление оных от Севера на Юг.

В начале сего перехода мы переезжали глубокие рытвины или овраги составленные потоками бывших речек, впадающих в Кули-Дерия, место сие называется Белгерингри — дорога была очень дурна и слой земли известковой. — С половины перехода мы начали подниматься на горы Саре-Баба давно уже видные; подъем сей весьма полог, но очень продолжителен, — вечерней привал наш был очень беспокоен — сильный ветер заносил нас песком, и холод был довольно ощутителен, притом мы с трудом могли, по степи собрать несколько прутьев для разведения огня.

Того же числа перед полночью мы пошли далее, и скоро спустились с сих гор — спуск сей довольно крут хотя и не высок, но дорога так хороша, что можно почти принять ее за искусственную. — На самой вершине оных есть небольшой бугор называющийся Кыр {46} на котором непрестанно свирепствует сильной ветр. — На сем бугре поставлен памятник в честь родоначальника поколения Туркменского Ер Саре Баба {47}. Многочисленное поколение сие прежде обитавшее около Балканского залива, теперь перешло к Бухарии. — Ер Саре Баба по словам жителей жил в давние времена, и был уважаем по добродетелям своим и многочадству. — Он пожелал быть похороненным на вершине сей горы близь дороги, дабы всякий проезжий молился за него, — почему и горы сии названы его именем. — Надгробной памятник его состоит из шеста к коему привешено несколько разноцветных тряпок, обваленного каменьями, оленьими рогами и разбитыми черепками горшков. — Сии приношения делают ему проезжающие Туркмены хотя бы и другого поколения были — никто из них не смеет коснуться до сей могилы, близь которой видно еще древнее кладбище.

Спустившись с горы казалось, что мы перешли совсем в другой климат, наступила тихая и теплая погода, мы шли сыпучими песками, по коим росли однако же кусты, — наконец 25 числа к 3 часам утра сделавши 25 верст прибыли к колодцам Туер, — направление наше было O ten N. — Не далеко от оных вправо от дороги есть небольшее кочевье поколения Ата, оно прежде было у самых колодцев — народ сей не силен и часто обижаемой соседями; прибегает к покровительству Хивинского Хана. Ата редко дерзают разбойничать, потому что слишком рассеяны; но когда верный случай представляется, то хищнее еще других в грабежах. — Одежда их а особливо лица различествуют от прочих Туркменов, также и образ жизни их и нравы — всего числом их не более 1000 кибиток, должно полагать что народ сей получил начало свое не от тех поколений, которые населяют всю называемую нами Татариею.

В Туере находится 6 колодцев с хорошей водой, но земля в сем месте совершенно голая, зелени во всю дорогу не видно, а здесь и сухого прутика не было.

Неподалеку от сих колодцев находится каменной памятник довольно хорошо сложенной в честь Туркмена Джафар Бая, одного из родоначальников поколения Иомудов, он оставил название свое храбрейшему и многочисленнейшему из племен поколения Иомуда, их считается до 2000 кибиток, — они имеют некоторое первенство над прочими. Проводник мой Сеид был сего поколения и гордился им как и прочие единоплеменники его.

Из Туера идут две дороги в Хиву — настоящая ведет прямо, но представляет два неудобства, первое то, что по оной недостает колодезной воды, а второе что лежит недалеко от Туркменских кочевьев поколения Теке, самого хищного и находящегося в вечной ссоре с соседями; взаимной грабеж между ними никогда почти не прекращался, и нередко случается, что Теке разбивают керваны Иомудов. Первое неудобство отвращается для керванов идущих зимою потому, что тогда снег заменяет недостаток в воде — конные же и летом по ней ездят.

Вторая дорога идет влево отклоняясь к Северо-Востоку, она двумя сутками езды длиннее первой, но имеет более воды и безопаснее; однако Сеид зарядил в Туере ружье советуя мне приготовить и свое.

Напоив верблюдов мы пошли далее и после 20 верст сделали небольшой привал, а к вечеру, перешедши еще 20 верст остановились. — Направление наше было N ten О. — Степь на сем переходе имела в стороны некоторое возвышение.

Геким Али-Бай продолжал вести себя очень грубо против меня, — несмотря на опасность в сем месте он никогда не дожидался нас чтобы вместе ехать, я его также о сем не просил, и видя из поступков его, что в случае нападения; на него надежды мало, я стал сам далее от него останавливаться, и брал по ночам все нужные предосторожности; тюки свои всегда складывал в виде равелина, и имел оружие в готовности. — Один раз приходили из кервана его люди и советовали мне для безопасности соединиться, я отвечал, что могут сами присоединится ко мне если боятся, — и они не сказав ни слова ушли. — Однако же один из его сопутников, которому весьма хотелось чаю, перешел ко мне с 16-тью верблюдами и одним работником, и следовал со мною во всю дорогу в надежде получить богатые подарки; но он ошибся. — Мне удалось поссорить его также как и своих проводников с Геким Али-Баем; я сделал сие дабы иметь хороших лазутчиков в Хиве, узнавать замыслы его и доносы на меня Хивинскому Хану, которые мог бы он сделать дабы выслужиться у Хана и отмстить Сеиду. — Он приметил, что я вел записки дорогой, и первый распустил о сем в Хиве слух.

Сентября 25. Прежде полуночи поднялись мы опять в путь. — Местоположение было несколько гористо; после 23-х верст хода мы прибыли перед рассветом 26 го числа к колодцу Дирин {48}. Колодезь сей находился в глубокой балке, и обделан камнем, вода в нем вонючая и солоноватая; — однако мы принуждены были налить ею бурдюки свои, потому что отправлялись из сего места в совершенно безводную степь.

Дирин можно назвать границею приморских Туркменов: верстах в 11/2 от сего колодца влево находится последнее кочевье Иомудов поколения Бага, содержащее до 50-ти дымов. — От сего места должно тянуться совершенною пустынею 5 или 6 суток до колодцев Беш Дишик, которые можно принять за прежние границы Хивинского владения. Сей переезд самый трудный из всей дороги от Балкана до Хивы. — Балка Дирин имеет крутые берега и представляет русло прежней реки текшей от Севера на Юг в старинное логовище ныне сухой Амудерьи{49}, о которой будет ниже упомянуто. — Недостает воды и зелени, чтобы оживить место сие прекрасно расположенное; но здесь природа мертвая и кажется никогда жизнь не посетит сих мест населенных звероподобными людьми.

В сем месте Геким Али Бай столкнувшись с моим керваном, сделал ныне первое приветствие. — Искренность моя не на языке сказал он мне, так как у окружающих вас, но она в сердце моем. — Я отворотился и оставил его без ответа.

Здесь явилось ко мне много охотников ехать вперед к Хивинскому Хану вестниками о моем прибытии; но зная вероломство их, я отказал.

Сентября 26. В 10 часов утра мы пустились в дорогу, шли ровною степью и после 23 верст остановились. — Того же числа ввечеру опять тронулись и 27 с восхождением солнца остановились после 34 верстного перехода. В течении сих двух переходов мы шли по трем направлениям — сперва NO, после О, а наконец O ten N.

Дорогой мы встретились с небольшим керваном идущим из Хивы; я дал записку к Майору Пономареву Туркмену Магомед Ниасу ехавшему с оным, в которой извещая его о благополучной езде своей, просил захватить сына Геким Али-Бая если со мною что неприятное случится.

Сентября 27. В 8 часов утра пустились в путь, и проехав 31 версту ввечеру остановились. — В правой руке верстах в 10 был у нас колодезь Казагли коего вода очень солона, и негодна к употреблению.

С 27 числа вечера до вечера 28 мы прошли без остановки в целые сутки 67 верст — так как совершенно ничего мне не представлялось в течении всего перехода, то и не о чем более упомянуть как о смертельной скуке, которую ощущал. — Отдохнув часа два, опять пустились в путь и после 27 верст хода по направлению O ten N. остановились на рассвете; 29 числа холод был довольно сильной.

Сентября 29. Ввечеру пройдя еще 34 версты, наконец остановились мы ночевать при колодцах Беш-Дишик или пяти отверстий. — Направление наше было O ten N. В колодцах сих была хорошая пресная вода.

Я утешался тем, что почти две трети сего трудного пути были совершены и что я достиг уже земли Хивинской, но еще более радовался тому, что здесь назначен был ночлег, — десять дней в дороге я то качался на верблюде, то шел пешком, и в продолжении всего этого времени почти совсем не спал. — Туркмены находили средство растягиваться на верблюдах, но я сего делать никак не умел, изредка только дремал и несколько раз едва не падал с высокого верблюжьего горба. — Я здесь уснул как еще во всю дорогу не удавалось, — переменил платье, в которое набилось множество пыли и песку, умылся, напился чаю из пресной воды, и первой раз ел вареное кушанье, ибо вся пища моя дорогой состояла из черных сухарей и солоноватой воды, — словом я здесь отдохнул и ожил — и успел еще сделать некоторые замечания, которые ниже излагаю.

Последний переход сей, мы ехали почти все сыпучими песками — вдали перед нами виден был отвесной высокой утес с большими трещинами, которой по словам сопутников моих был прежний берег моря, о котором будет ниже упомянуто. — Не доезжая 10 верст до колодцев мы приехали к высохшему руслу большой реки, которая имеет до 100 сажень ширины, а глубины почти 15. — Берега оного очень круты, и обросли так как и дно кустами — направление его от Северо Востока к Юго Западу, — нам следовало переехать чрез оное, но сего нельзя было сделать за крутизною берегов и обвалами; почему и принуждены были поворотить на лево и следовать вдоль берега иссохшей сей реки, между песчаными буграми нанесенными ветром в виде морской зыби вышиной сажени в две; прошедши таким образом версты три остановился я на короткое время для написания записки Майору Пономареву, которую послал со встретившимся керваном на отдыхе, против колодца Саре Камыш {50}, находящийся на дне сего русла. — Мы продолжали свей путь вдоль берега еще 7 верст; и наконец спустились на дно реки, расположились ночевать у вышеупомянутых колодцев Беш Дишик близко от большого кервана. — Виденной мной называемой морской берег шел в параллель реки в 3 верстах расстояния от оной.

Так как вид сего высохшего потока среди ровной степи не изменился, а имел еще изгибы на подобие реки, — я заключил что оное есть древнее русло Аму-Дерьи, об отыскании которой Государь Петр Великий столь много старался. Проводники мои в том еще более удостоверили меня сказав, что сие есть сухое логовище реки, называющееся Усбой, в старину же по оному протекающая река называлась Амин Дерия, и впадала в Балканской залив, течение свое она переменила уже с давних времен и теперь из Хивинского Ханства идем в сторону Демур Казыка (железного кола) т. е. на Север по направлению полярной звезды{51}.

По возвращении моем из Хивы я узнал от Киата, что устье сей реки хотя и занесено песком но еще приметно, и что на берегу оного построена деревянная изба на подобие Русской, о построении коей даже и старики не имеют никакого предания; окрестные же жители по сию пору не смеют ломать оной, имея к ней таинственной страх и почтение. — Удивительно, что изба сия так долго держится. — Впрочем ежели она была построена Русскими, то конечно не могло сие быть прежде времен Петра Великого в Экспедицию Князя Бековича посланную для отыскания золотого песка. — До сих пор могла она простоять потому, что в тех странах дождей очень мало. — У нынешних же жителей Балкана никаких преданий о ней не сохранилось вероятно потому, что страна сия населена была иными Туркменскими поколениями.

Дно сухой Аму-Дерьи в местах не занесенным песком совершенно различной почвы с степью. — Ибо местами по оному видна зелень, растут деревья и есть колодцы с хорошей пресной водой. — В упомянутом колодце Саре Камыш вода даже выступивши из сруба течет ручьем по сухому дну реки, подле же сего колодца есть другой с солоноватой водой. — На месте ночлега нашего на сухом дне реки было 6 колодцев пресной воды. — От сего места почти до самых настоящих границ Хивинского Ханства находится по дороге довольное количество кустарника, нельзя сказать чтобы и до сих пор мы нуждались в оном, исключая 6 или 7 привалов.

Я очень удивился на сем ночлеге Геким-Али-бай, и брат его Таган-Али встретили меня, развьючили моих верблюдов и составили тюки. — Первой даже подошед просил извинения в том, что во всю дорогу от меня отстранялся, уверяя что желает загладить свой проступок, стараться будет мне сколько может служить, он даже просил меня считать на него как на самого верного из моих служителей, — я принял его снисходительно и напоил чаем, однакож не вверился ему, и в сию ночь был еще осторожнее. — Причиною столь внезапной перемены полагать можно, что если он имел в самом деле дурные замыслы, то будучи не в состоянии их исполнить и видя, что я беспрепятственно достиг почти до самого Ханства; может быть рассчитывал, что гораздо выгоднее быть покорным мне, полагая что Хан меня хорошо примет, и что в таком случае я могу доставить ему некоторые выгоды. — К тому же он узнал от встретившегося с нами кервана, что в Хиве носится слух о скором прибытии Российского посла, и что Владелец оного Магмед Рагим с большим нетерпением ожидает моего прибытия для получения четырех верблюжьих вьюков с червонцами, которые будто бы к нему везу от Ах Падишаха или белого Царя. — Слух о моем скором прибытии дошел до Хивы чрез Туркменов приехавших с Гюргена и Атрека, которые в бытность нашу на их берегах, слышали что я расспрашивал о дороге в Хиву, и догадывались о моем намерении, которого я и не скрывал. — От сего ночлега нам опять предстояло идти несколько дней без воды.

Сентября 30. Мы поднялись с рассветом и прошедши 25 верст остановились при закате солнца. — Переход этот был довольно занимателен. — Вышедши на другой берег сухой — Амин-Дерьи мы шли недалеко от оной, в левой стороне оставался высокой отвесной берег предполагаемого Туркменами моря, о котором выше упоминал, берег сей коего пределы теряются вдали, имеет везде одинаковой вид, и вышины до 20 сажень. — Находящаяся за оным возвышенная часть степи, также равна как и нижняя, по которой мы шли. — Мы следовали версты три вдоль сего берега и забавлялись гулом повторяющим очень чисто все слова. — Тут дорога уклоняется в право и видны в берегу очень правильно высеченные пять отверстий, имеющих вид дверей или входа в какое нибудь жилище, — к таким необыкновенностям непременно должна быть вымышлена и сказка. — Вот что мне проводники мои рассказали: сии пять входов называются Беш Дишик или пять отверстий, по ним названы и колодцы при которых мы ночевали, по всему нашему Туркменскому кочевью известно что отверстия сии ведут в огромнейшие чертоги, в которых с давних времен живет Царь с большим семейством, богатыми сокровищами и дочерьми красавицами; что некоторые любопытные дерзали в оные заходить, но в пещерах невидимой силой были связаны и там погибли. — Дабы оставить сказку сию в своей силе, я не спросил у Туркменов от кого они сие знают, если никто оттуда не возвращался. — После сего рассказа пошли разные суждения, это не может быть сказал один, — ты не веришь? отвечал другой, — а кто нас передразнивал, когда мы разговаривали и ехали подле горы. — Он сим так затруднил неверившего, что тот принужден был замолчать после столь ясного доказательства{52}.

Несмотря па несообразность повествования мне не хотелось проехать мимо сего очарованного места не посетив старого Царя и не посмотрев на его дочерей красавиц, или не увидеть места в котором может быть прежде скрывалась разбойничья шайка. — Я полез с одним из моих Туркменов, к сим бывшим жильям: они более нежели на полвысоте берега. — Под входами в оные выдается уступ составляющий род галереи длиною сажень до 100 — рыхлая земля осыпалась под нами, я лез между берегом и отвалившейся с верху скалы в тесной ущелине. — Над головой моей висел ужасной величины камень, которой угрожал падением, и надобно было еще проползти чрез тесное отверстие им составленное, дабы выйти на вышеупомянутый уступ, с которого казалось уже легко было пройти в необитаемые пещеры.

Туркмен мой шел впереди и пробрался чрез оное, но вошед на галерею не мог далее идти потому, что в сем месте она перерывается на расстоянии 2 сажень, если бы мы только сие пространство перешли, то непременно были бы в пещерах до коих оставалось несколько шагов. -Я превозмог бы сие затруднение с помощью веревок, но керван уже далеко ушел, и я поспешил его нагнать. — Мне казалось что и прежде настоящий ход в пещеры был с сего места, но что его нарочно завалили сказанным камнем.

Я не знаю что заключить о сей гряде утесов, мне кажется вероятным предположить их берегам бывшего моря, или большого озера, коего обширность с одной точки необозрима.

В некотором расстоянии от Беш-Дишика перешел на другой берег Амин-Дерьи, я переезжал чрез многие водопроводы, в коих хотя и не было уже воды, но следы оной еще ясно видны. — Направление наше было O ten N.

В ночи с 30 Сентября на 1 Октября мы прошли еще 33 версты по направлению SO. На сем переходе оставался в правой стороне противоположной берег предполагаемого моря. — На берегу оного видны развалины залива Утин Кала {53}. — Упомянутые водопроводы и развалины не суть ли ясные доказательства прежней населенности сего края и что ныне сухое русло Ус бой прежде вмещало в себе воды торговой реки Амин Дерьи, или Окса.

Октября 1. Мы прошли после привала до вечера 34 версты по направлению SO переезжая часто через сухие водопроводы между кустарником, и остановились на отдых.

В ночи с 1-го на 2-ое Октября мы прошли 31 версту, и остановились после рассвета; неподалеку от сего места есть кусты ядовитого свойства. — Проводники мои опасались оных для верблюдов.

Перед рассветом встретились мы с большим керваном Туркменов, поколения Чодвур племени Игдыр, — верблюдов было до 1000 а людей до 200. Они шли с большим шумом, пели, хохотали, кричали, — обрадовавшись что выехали из Хивинского Ханства, закупя благополучно хлеб; — они шли на Мангышлак. Геким Али-Бай с своим керваном был впереди и я оставался только с 6-ью Туркменами. Так как мы сошлись в тесном месте между кустами, то и принуждены были ждать пока весь тот большой керван пройдет. Игдыры расспрашивая наших Туркменов об их поколении, столпились около нас, и узнали по шапке Петровича что он не Туркмен.

Они смотрели на нас с любопытством и спрашивали у проводников, что мы за люди, — это пленные Русские отвечали наши; нынче пришли суда их к берегу, мы поймали трех и везем продавать. — Везите, везите их проклятых неверных отвечали Игдыры с злобной усмешкою, мы сами трех Русских теперь продали в Хиве, и за хорошие деньги.

Октября 2. Мы прошли 33 версты по направлению SO. — Встречались со многими керванами, идущими из Хивы с хлебом. — Они сказывали нам что ныне Хан наложил по полу тиллу (2 руб. сереб.) подати на Туркменов, с каждого приходящего верблюда; что так как Туркмены не хотели сей подати платить, а просили отменения оной, то Хан приказал удержать прибывшие керваны, обещаясь сам приехать в крепость Ах Сарай {54} для личного свидания с их старшинами, выслушания их просьб и принятия от них подарков. Что несмотря на то многие керваны бежали, что Хан уже вероятно выехал из Хивы, и что мы с ним непременно встретимся в Ах-Сарае. — Известия сии были довольно приятны для меня потому, что предвещали скорейший конец моему поручению. — Я изготовил даже речь для первого свидания с Ханом и давши ее перевести Петровичу, приказал ему выучить наизусть; но как сильно ошибся!

С вечернего привала нашего, расходились дороги во все стороны в разные кочевья и селения Хивинского Ханства; большой керван Геким-Али-Бая весь разошелся за покупкой хлеба, и мы остались одни. По сторонам были видны огни, выезжающих в степь на Арбах {55} за дровами и для заготовления уголья; тут бывают очень частые разбои, однако никто к нам не подходил. — Я обрадовался увидев следы колес, и утешался тем что достигнувши населенной страны опять соединюсь с людьми, и не полагал чтобы могли со мною так дурно поступить, как в последствии оказалось.

Октября 3. В ночи со 2-го на 3-ье мы прошли 29 верст по направлению OSO довольно частым кустарником, сбились было с дороги, но после двух или трех часов, опять попали на настоящую. — По утру сделали привал, после которого прошедши 10 верст OSO пришли к водопроводу, ни имев воды четверо суток.

Водопровод сей выведен из нынешней Амин-Дерьи, которая истекает из гор лежащих на Севере от Индии, протекает через Бухарию, по Восточную сторону города Хивы и впадает в Аральское море. — Множество таких водопроводов идут через все Ханство, которое в иных местах имеет до 150 верст в поперечнике.

На первом водопроводе у которого мы остановились для напоения верблюдов, жили в кибитках Туркмены многих различных поколений. — Они поселились в окрестностях городов Хивинских, и обрабатывают землю; по уборке же хлеба ездят на разбой в Персию и продают в Хиве привезенных ими невольников.

Селения в Хивинском Ханстве расположены по водопроводам, между которыми заключаются песчаные степи. — Земля при оных обрабатывается частью обывателями, частью же невольниками и представляет вид совершенного изобилия.

Плодородие удивительное. — Поля засеваются сарачинским пшеном, пшеницею, кунджутом из которого делают масло, и джеганом дающим круглое зерно поменьше горошины, белого цвета, и растущим толстыми колосьями на подобие кукурузы. — Джоган служит для прокормления лошадей, а иногда и самих жителей.

Октября 2. В стране Хивинской, есть также овощи и плоды многих родов, — из последних отличны дыни и арбузы. — Дыни сии бывают величиною в три четверти аршина и отменно сладкого вкуса.

Скотоводство у них очень значительно; домашние животные суть: верблюды, рогатой скот и овцы, из коих некоторые необыкновенной величины.

Лошади в Хиве отличной доброты, но лучшими однакож почитаются приводимые Туркменами с Гюргена и Атрека; — они выносят труды неимоверные. — Хивинцы и Туркмены отправляющиеся на разбой в Персию, обыкновенно ездят 8 дней сряду по 120 верст в сутки по безводным степям; лошади их бывают по 4 дни без воды, и другой пищи не имеют кроме 5-ти или 6-ти пригоршен джогану, которого запас на себе везут для всей дороги{56}.

Октября 3. Поднявшись по утру с привала, мы продолжали свой путь; — вдали был виден густой туман занимавший весь горизонт. — Я тщетно ожидал восхождения солнца; — когда же прибыл к вышеупомянутому водопроводу, то увидел что казавшийся мне туман происходит от песчаного вихря, которой продолжался без остановки целой день. — Я принужден был чрез оной ехать, и от водопровода до ночлега сделал еще 10 верст; — уши, глаза, нос, рот и волосы засыпало мне песком, лице же резало жесточее самой метели.

Верблюды наши отворачивались от ветра; — песчаной туман сей был столь густ, что в некотором расстоянии нельзя было различить предметов. — Часа за два до вечера, Сеид остановил керван, и пошел в сторону для отыскания пристанища в виденных им кибитках. Проходив с час, он с трудом нас отыскал и повел к кибиткам. Там жили Туркмены поколения Куджук Татар из Иомудов племени Кырык, коего старшина Атан-Ниас-Мерген тут же находился.

Из Туркменов которых я видел и знал, сей старшина мне более всех понравился. — Переселившись в Хивинские владения он вступил в службу Ханскую, и считался у него наездником; ходил всякую неделю на поклон к Хану и перед моим приездом только что возвратился из Хивы. — Кочевье его было расположено на водопроводе Даш-Гоус {57}. Он принял меня к себе со всем гостеприимством, показывающим человека бескорыстного и честного, что весьма редко между Туркменами, и прилагал всевозможное старание доставить мне покой; он заколол для меня лучшего барана, подал умыться, сварил пищу, И прогнал всех любопытных сбежавшихся смотреть меня.