Путешествие в Уссурийском крае. 1867-1869 гг.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Во время своего пребывания в Уссурийском крае я производил в течение пятнадцати месяцев метеорологические наблюдения, которые, конечно, не могут считаться совершенно точными при постоянных передвижениях с места на место, но, тем не менее, дают хотя приблизительное понятие о климате этой интересной страны [197]. Более точные данные я могу сообщить лишь относительно весны в Ханкайском бассейне, которую я наблюдал там два года сряду и оба раза на одном и том же месте. Во всяком случае, не вдаваясь в подробности, более или менее подверженные случайностям и приобретающие достоверность через долгий ряд наблюдений, в настоящем рассказе я ограничусь указанием только главных черт климата Уссурийского края и тех причин, которые обусловливают его особенный характер [198].

Начну с того, что, несмотря на довольно южное положение этого края - между 42 и 48° северной широты - здешний климат далеко не может сравниться с климатом соответствующих местностей Европы и в общем характеризуется гораздо большею суровостью. Таким образом, средние месячные цифры из наблюдений, мною произведенных, а равно средние выводы для зимы, весны, лета, осени и целого года, следующие:

Если для сравнения обратимся к различным местностям Европы, то увидим, что даже Архангельск, лежащий под 64° северной широты, имеет меньшую среднюю температуру зимы (-10,1°Р), между тем как средняя температура этого времени года для местностей, находящихся на одинаковой широте с Уссурийским краем, колеблется от -7,6°Р (Царицын 48° северной широты) до +5,7°Р (Пергошьян 42° северной широты).

Затем близко подходящую среднюю температуру весны в Европе имеют - Псков и Митава, лежащие на 8 или даже 9° севернее Уссурийского края и притом в восточной полосе европейского материка, где климатические условия, как известно, гораздо менее благоприятны, нежели в западной его части. Разница же в средней температуре весны различных пунктов Западной Европы с соответствующими по широте местами Уссурийского края простирается до +8,5°Р.

Относительно лета всего более встречается сходства между Уссурийским краем [199] и европейскими местностями, так как подобную же или близко подходящую среднюю температуру имеют в России - Тамбов (52° северной широты), Курск (51° северной широты) и Житомир (50° северной широты), а в Западной Европе - Фрейберг (50° северной широты), Дрезден (51° северной широты), Руан (49° северной широты) и др.

Осень Уссурийского края, подобно тому как весна и зима, имеет гораздо низшую температуру относительно соответствующих мест Европы, и эта разница доходит в восточной половине нашего материка до +7,5°Р (Севастополь 44° северной широты), а в западной - более чем +9,5°Р (Ним 43° северной широты).

Наконец, если возьмем среднюю температуру целого года (+2,1°Р), то увидим, что соответствующая ей изотерма (+2°Р) в Европе проходит севернее Вазы (63° северной широты), Петрозаводска (61° северной широты), Вологды (59° северной широты), Казани (55° северной широты) и южнее Уфы (54° северной широты). Таким образом, даже в восточной части европейского материка местности с среднею годовою температурою, равною таковой же температуре Уссурийского края, лежат в самом меньшем случае на 6°, а в самом большем случае - 15° севернее, нежели этот последний.

Но еще более, нежели подобные сравнения, об особенном характере климата Уссурийского края свидетельствуют те отдельные, в высшей степени интересные факты, которые мне удалось наблюдать.

Таким образом, даже странно сказать, что наибольший мороз, наблюдавшийся мною в этом крае, был равен - 28,8° Р [200] 2 января 1868 года при устье реки Дауби-хэ, под 45° северной широты. Затем, в феврале того же года наибольший мороз наблюдался 24-го числа этого месяца на реке Сунгаче и равнялся -26,6°; притом, в течение всей зимы 1867/68 года не было ни одной оттепели, так что морозы стояли день в день, изменяясь только в силе своей напряженности.

Затем обе весны, проведённые мною на озере Ханка (при истоке из него реки Сунгачи), характеризовались частыми иногда сильными холодами. Так, наибольший мороз в марте 1868 года, выпал 4-го числа и равнялся -21,3°Р, а в следующем году только с 23-го числа этого месяца в полдень термометр в тени показывал постоянно выше нуля [201], между тем как ночью в течение всего марта он постоянно падал ниже точки замерзания.

В апреле 1869 года из 30 дней этого месяца термометр minimum 23 раза [202] показывал мороз, доходивший до - 6°Р, и даже 4 мая он упал до - 0,9°Р, после чего уже всегда стоял выше нуля.

Вследствие таких сильных и постоянных холодов как в зимние, так и в первые весенние месяцы не только Уссури, но даже озеро Ханка покрыты льдом около пяти месяцев [203].

Относительно количества снега, выпадающего зимою в Уссурийском крае, можно сказать, что в один год выпадает его много, даже очень много, в другой же, наоборот, мало. Таким образом, в зиму 1867/68 года как на Уссури, так и в ханкайском бассейне снег лежал на три фута толщины [204] (в долинах между горами даже на четыре фута), между тем как в следующую, 1868/69 года зиму, он залегал везде только на 1-1 1/2 фута. Притом же в обе зимы снег был сухой, как песок [205], и таял очень медленно, так что весною 1868 года первые проталины и разливы показались только в конце марта [206].

Мне кажется, что малое количество зимнего снега вознаграждается, по крайней мере в ханкайском бассейне, весенними метелями, которые в 1869 году были особенно обильны в марте и частью в апреле¹, так что последняя из них, даже довольно сильная, случилась 18-го числа этого месяца [207]. Однако в то время, когда ночные морозы весною стоят в ханкайском бассейне до начала мая, прибыль дневного тепла в апреле происходит очень быстро², хотя также случается, что-после жаров снова наступают холода.

Обращаясь затем к лету Уссурийского края, мы находим в нём смесь и континентального и морского климата. Характер первого выражается в сильных жарах, наступающих уже с половины мая и доходящих в этом месяце до +23,4° Р в тени [208]; второй, т. е. приморский климат, заявляет в то же время о себе обилием водных осадков. Действительно, почти ежегодно во всем Уссурийском крае летом, обыкновенно в июле, реже в августе, идут сильные дожди, которые продолжаются около месяца и иногда льют суток по трое и более без перерыва [209]. Вследствие этих дождей реки выступают из своих берегов и затопляют долины, часто более чем на сажень глубины.

Редкий год не случается таких историй [210], и они составляют одну из главных причин, препятствующих развитию земледелия, в особенности на самой Уссури. Сверх того, побережная полоса подвержена действию морских туманов, которые господствуют здесь в июне и июле. Впрочем, эти туманы бывают только на восточном склоне Сихотэ-Алиня и редко показываются на западной его стороне.

Относительно осени я имею собственные наблюдения только для побережья Японского моря. Из этих наблюдений можно сказать, что осень здесь едва ли не самое лучшее время года, в которое погода стоит большею частью ясная и притом умеренно теплая [211]. Впрочем, нужно заметить, что береговая полоса, более подверженная влиянию моря, вероятно, имеет климат, значительно разнящийся от климата собственно Уссурийского края, т. е. страны, лежащей по западную сторону Сихотэ-Алиня, и более проявляющий морской характер.

Сообразив все сказанное о климате Уссурийского края по тем немногим и отрывочным данным, которые приведены выше, мы все-таки, как кажется, вправе заключить, что страна эта, несмотря на свое приморское положение, имеет гораздо более континентальный, нежели морской климат.

Долгая холодная зима, ясная осень и поздняя весна служат неоспоримыми доказательствами континентальности климата, в то же время как дождливое, хотя и довольно жаркое лето выражает собою климат приморских стран.

Такой особенный характер климата обусловливает и особенный склад природы Уссурийского края, представляющей, как мы уже видели, в растительном и в животном мире оригинальную смесь северных и южных форм.

Это явление в особенности замечательно относительно растений, которые, конечно, не могут, подобно животным, избегать неблагоприятных климатических условий посредством зимней спячки или перелёта в тёплые страны.

Произрастание южных травянистых однолетних растений в Уссурийском крае, где зима так много сурова, объясняется тем, что сумма тепла, доставляемого жарким летом этих местностей, вполне достаточна для их развития, между тем как зимою они сохраняются семенами, корневищами и клубнями в земле, под снегом или под водою, следовательно, избегают неблагоприятных условий климата. Но обращаясь за тем к южным формам древесных и кустарных растений, которые благополучно переносят здесь двадцатидевятиградусные морозы и долгую, вообще суровую зиму, мы встречаем весьма замечательный факт, указывающий, насколько гибка организация каждого растительного вида и насколько он может, конечно через ряд генераций, применяться к неблагоприятным физическим условиям.

Вместе с тем, мы находим здесь одно из бесчисленных подтверждений великой теории Дарвина, по которой «в борьбе за существование» право на успех всегда принадлежит более совершенному, лучше организованному типу. В те далекие времена, когда происходило здесь распространение южных растений, на границе полосы, где они сталкивались с неблагоприятными климатическими условиями севера, по всему вероятию, гибло множество этих растений, но сохранялись единичные экземпляры, имевшие в своей организации уклонения, выгодные для борьбы с враждебными влияниями внешней среды. Такие «выборные» индивидуумы передавали свои уклонения потомству, которое упрочивало и совершенствовало их в постоянной борьбе с теми же самыми неблагоприятными влияниями, и таким образом через ряд генераций выработался вид, способный произрастать при таких климатических условиях, при которых другие его собратья должны неминуемо погибнуть.

Особенный склад климата Уссурийского края обусловливается действием различных физических причин, заключающихся, главным образом, в следующем:

1. Влияние моря. В Уссурийском крае, как и везде, соседнее Японское море оказывает большое влияние на климат страны, но это влияние более вредное, чем полезное. Оно выражается в обилии водных осадков и в общем способствует понижению средней годовой температуры.

Подобное неблагоприятное действие Японского моря на климат прибрежной Маньчжурии зависит от направления двух главных течений, замечаемых в этом море. Первое из них - теплое, движется из Жёлтого моря, вдоль западных берегов Японских островов и даже вдоль южной части острова Сахалина, другое же - холодное, направляется из Охотского моря, через Амурский лиман в Татарский пролив, возле самого берега материка, и простирается до южной оконечности Кореи [212].

Понятно, что вследствие подобного распределения тёплого и холодного течений материковый берег далеко не пользуется тем климатом, какой мы находим на противоположном островном берегу. Действительно, холодное течение, изобилующее льдами даже позднею весною при постоянном господстве летом южных и юго-западных ветров, обусловливает на берегу материка обилие летних туманов и дождей, понижающих в свою очередь среднюю температуру этого времени года.

С другой стороны, постоянные северо-западные и западные ветры зимою парализуют то смягчающее влияние, какое могло бы иметь тогда незамерзающее море. Действию последнего в особенности подвержена береговая полоса, в которой изотермы сравнительно с внутренними частями Уссурийского края должны, по замечанию Максимовича, опускаться, по крайней мере, градуса на два к югу.

Вследствие тех же причин растительность береговой полосы позднее развивается весною и вообще беднее сравнительно с растительностью местностей, лежащих внутри страны под одинаковыми градусами широты.

2. Направление господствующих ветров. Другая важная причина, действующая, но опять-таки неблагоприятно, на климат Уссурийского края, заключается в господстве здесь осенью и зимой западных и северо-западных ветров, а весною и летом южных и юго-западных. Хотя, конечно, в них нет той правильной постоянности, какую мы встречаем в странах муссонов или пассатов, но все-таки выше названные направления воздушных течений значительно преобладают здесь над всеми прочими[213].

² Ветры с тройным обозначением, например, ЮЮЗ, отнесены в настоящей таблице к стороне большего склонения, т. е. в данном примере к югу.

³ Постоянное преобладание на стороне затишья происходит вследствие того, что из трёхкратных ежедневных наблюдений два раза приходилось на утро и вечер, когда ветер обыкновенно стихает.

Неблагоприятное их действие на климат Уссурийского края выражается в том, что южные ветры летом приносят огромное количество влаги и тем обусловливают ежегодные периодические дожди, которые, конечно, много уменьшают сумму летнего тепла. Наоборот, зимою западные и северо-западные ветры, дующие с материка, приносят сухость и ясность воздуха, но вместе с тем, будучи постоянно холодными, они понижают ещё более среднюю температуру этого времени года.

3. Невыгодное расположение горных хребтов по окраинам всего амурского бассейна. Если обратимся к географическому положению всего амурского бассейна, то увидим, что в общем своём очертании он. представляет форму квадрата, обставленного со всех сторон горными хребтами. На севере Становой хребет отделяет его от бассейна Лены;, на востоке Сихотэ-Алинь ограждает берег Японского моря; на юге стоит высокою стеною Чан-бо-шань; наконец, на западе Хинган разделяет Маньчжурию от Монголии.

Такое расположение хребтов по окраинам оказывает большое влияние на климат всего Амурского, а вместе с тем, конечно, и Уссурийского края. В особенности важно положение Станового хребта и Чан-бо-шаня, из которых первый имеет около 5 000 футов [1 525 м], между тем как последний поднимается вдвое выше.

Понятно, какие невыгодные условия вытекают из такой разницы в высоте северного и южного хребтов. Невысокие Становые горы почти не защищают Амурский край от действия страшных холодов Северной Сибири, между тем как Чан-бо-шань заслоняет собою благоприятное влияние тёплой китайской низменности и Жёлтого моря, а через то, конечно, способствует более суровому климату стран, к северу от него лежащих.

Из двух других хребтов - Хингана и Сихотэ-Алиня - последний оказывает несравненно большее и притом благотворное влияние тем, что много защищает собою Амурский край от неблагоприятного действия холодного тока Японского моря. В особенности сильно выказывается значение берегового хребта на низовьях Амура, где местности, лежащие недалеко друг от друга [214], но только по западную или восточную его сторону, представляют большую разницу в климате и в самом характере растительности.

4. Невозделанность страны. Наконец, последняя из главных причин, влияющих на климат Уссурийского края, есть невозделанность самой страны, покрытой болотами и дремучими лесами. Это обстоятельство оказывает весьма важное действие на климат, так как леса при своей способности задерживать и хранить влагу способствуют обилию летних дождей.

С другой стороны, большое количество этих лесов задерживает таяние снега весною, а через то постоянно возвращающимися холодами останавливает развитие растительности, которая в ханкайском бассейне с половины апреля едва начинает оживать. Но зато, лишь только с наступлением мая окончатся здесь ночные заморозки и погода сделается равномерно тёплою, как вся растительность станет вдруг развиваться необыкновенно быстро и через неделю, много две, является во всем блеске обновлённой юности.

Таким образом, и в этом случае, мы видим полное указание на континентальный характер климата, обусловливаемый совокупным действием вышеизложенных физических причин.

Оканчивая рассказ об Уссурийском крае, скажем теперь несколько слов об его освоении, от более или менее рационального способа которого, без сомнения, зависит вся будущность молодой страны.

Из предыдущих глав настоящей книги читатель уже видел, что население в этом крае состоит: во-первых, из казаков, поселённых на Уссури; во-вторых, из крестьян, осевших в Южноуссурийском крае, а также частью на побережье Японского моря; наконец, в-третьих, из корейцев, бежавших в наши пределы и поселённых вблизи залива Посьета.

Каждое из этих трёх родов населения имеет свои характерные особенности, а потому начнём по порядку.

Из беглого очерка во II главе мы видели, что положение уссурийских казаков крайне бедственное, что голод и нищета с различными пороками, всегда им сопутствующими, довели это население до полного морального упадка, заставили его махнуть на всё рукой и апатично покориться своей злосчастной участи. Правда, уже при самом переселении из Забайкалья новые колонисты имели слишком мало задатков к будущему преуспеянию, но, тем не менее, существуют и другие причины, которые поставили уссурийских казаков в такое неутешительное положение.

Эти причины, мне кажется, следующие:

1. Обязательное переселение. Выше было уже сказано, что уссурийские казаки выбирались по жребию в Забайкалье, что богатым был дозволен наём вместо себя охотников и что казаки с первого шага стали враждебно смотреть на новый край, куда явились не по собственному желанию, а по приказу начальства. Притом же большая часть из них лишилась во время трудной дороги и последнего имущества, которое они забрали было с собою. Скот передох во время плавания на баржах вниз по Амуру, хлеб и семена подмокли или совсем потонули на тех же самых баржах, много добра пропало при перегрузках или просто без вести на казённых транспортах; одним словом, казаки явились на Уссури в полном смысле голышами.

К такому населению подбавлено было ещё в следующие годы около 700 штрафованных солдат [215], которые зачислены в казачье сословие и живут или отдельными дворами [216], или большею частью между другими казаками.

Мало можно сказать хорошего и про казаков-то, а про этих солдат решительно ничего, кроме дурного. Это самые грязные подонки общества, сброд людей со всевозможными пороками, приведенных из России и поселенных здесь на вечные времена. Даже сами казаки не дружелюбно смотрят на этих солдат, которые известны на Уссури под общим именем «гольтипаков».

Между ними много типичных и весьма интересных личностей. Здесь можно видеть и лакея прежних времен, сданного барином в солдаты за какие-нибудь художества, а на службе опять накуралесившего, и мастерового с казённого завода, и поляка, пытавшегося дезертировать за границу, но пойманного на дороге, проворовавшегося жида, петербургского мазурика, недоучившегося семинариста и т. д., словом, между этими солдатами встречается всевозможный сброд.

Понятно, что эти люди всего менее способны сделаться хорошими земледельцами, тем более в стране дикой, нетронутой, где всякое хозяйское обзаведение требует самого прилежного и постоянного труда. Только как исключительную редкость можно встретить между ними человека, хоть сколько-нибудь работающего; остальные же живут как придётся и шатаются по разным местам не только на Уссури, но даже по Амуру до Николаевска.

Однако от гольтипаков есть и небольшая польза в том, что между ними встречаются разные мастеровые, которые полезны здесь своими знаниями. Но, во всяком случае, эта малая выгода далеко не искупает зла, которое внёс с собою в уссурийское население этот люд.

2. Недостаток рабочих рук. Если обратимся к цифрам статистической таблицы в приложении, то увидим, что среди уссурийского населения число совершеннолетних мужского пола, т. е. таких, которым свыше 18 лет, равняется 1 812. Однако эта цифра далеко не выражает собою количества здоровых работников, каковыми можно считать тех, которые признаются годными на службу и имеют не более 50 лет от роду. Число таких казаков (940) равняется только половине общей суммы совершеннолетних и ясно говорит о той сравнительно весьма малой рабочей силе, которую может доставить население Уссурийского края. Вследствие же ежегодного наряда на службу эта цифра сокращается ещё более, так как поступающие в наряд казаки исполняют служебные обязанности по станицам и в штабе батальона [217] и по истечении годичного срока возвращаются домой.

Если возьмём цифру всей обработанной на Уссури земли 2 560 десятин [2 700 га], то увидим, что средним числом приходится только около 1/2 десятины на каждую душу - количество малое, в особенности, если принять во внимание, что большая половина этих пашен лежит на местностях затопляемых, где, следовательно, сбор хлеба подвержен весьма большим случайностям. Чтобы избежать таких случайностей, казаки должны обрабатывать землю на местах возвышенных, а такие местности везде покрыты здесь дремучими лесами, расчистка которых требует много времени и труда. Поэтому можно судить, насколько дорог для семьи каждый работник и насколько малое количество здоровых рабочих рук в среде уссурийского населения вредно отзывается на самом ходе здешнего земледелия.

3. Недостаток рабочего скота. Как относительно здоровых работников, так и относительно животно-рабочей силы казаки находятся в невыгодных условиях и число содержимого ими рабочего скота весьма не велико сравнительно с населением. Притом же есть много таких хозяев, которые не имеют ни одной скотины, следовательно, только руками могут обрабатывать землю.

Сверх того, гоньба почты и провоз проезжающих составляют весьма тяжёлое бремя для казаков, которые ради этой цели ведут очередь отдельно по станицам, и каждая смена стоит с своими лошадьми по одной неделе. Поэтому выходит, что в станицах, бедных лошадьми, при сильном разгоне казакам приходится ездить почти бессменно целую зиму, тогда как в станицах, где лошадей довольно, тяжесть почтовой гоньбы менее ощутительна.

За гоньбу почты казаки ничего не получают от казны, кроме прогонов, а каждый знает, как ничтожно такое вознаграждение, тем более в стране, где прокорм лошадей очень дорог, так как пуд овса стоит здесь обыкновенно около рубля, а иногда и того более. Притом даже прогоны казаки получают далеко не сполна: за провоз почты им выдают только квитанции, по которым еще ни разу не платили денег, по словам тех же самых казаков, а, во-вторых, так как лошади обыкновенно плохи, то казаки для облегчения запрягают под проезжающих одною лошадью более против числа, положенного законом. Из этого выходит, что, запрягая, например, трёх лошадей, они получают прогоны только за двух, а так как лошади берутся по одной у разных хозяев, то после дележа прогонной платы каждый из них получает только несколько десятков копеек. Между тем почтовая гоньба до того изнуряет лошадей, что большая часть из них к концу зимы, едва волочит ноги и не может быть употреблена для весенних работ.

Кроме того, почти ежегодно на Уссури бывают значительные падежи скота, всего чаще от бескормицы, и вообще скотоводство идет здесь весьма плохо. Причины этому заключаются: во 1-х в самом характере пастбищ, покрытых громадною, неудобною для корма травою, во 2-х в чрезвычайном обилии насекомых, от которых скот бежит, как сумасшедший, к дымокурам и не ест ничего, так что за лето худеет, а не отъедается, наконец в 3-х, главным образом, от небрежности самих казаков, которые всякое хозяйское дело ведут спустя рукава, и совершенно апатичны ко всякому труду. В подтверждение этих слов можно указать на то, что у китайцев, живущих рядом с казаками, скот превосходный, потому что китаец постоянно заботится, когда выгнать его на пастбище, когда загнать в хлев от насекомых, где разложить дымокуры и т. д., а наши казаки выгонят скотину в поле и, по русскому обыкновению, предоставляют ее на волю Божию.

4. Особенности климатических условий Уссурийского края. Одна из важных причин, не благоприятствующих развитию земледелия во всем Уссурийском крае, есть излишняя сырость климата, которая насколько способствует развитию богатой растительности, настолько же препятствует успехами земледелия. Проливные дожди идут здесь обыкновенно в июле, следовательно, в период сбора жатвы, так что хлеб гниёт на корню, и нет возможности убрать как следует. Кроме того, вода затопляет все долины, а вместе с ними и пашни, лежащие на низких местах.

Такие наводнения случались два раза на моих глазах, именно в июле 1867 и августе 1868 годов. В последнем случае вследствие проливных дождей вода прибывала чрезвычайно быстро, поднялась более чем на две сажени против своего обыкновенного уровня [218] и не только затопила большую часть казацких пашен, но даже и некоторые станицы, так что жители принуждены были в это время жить на чердаках. Притом вследствие излишней сырости в дождливый период появляется множество гусениц, которые поедают на корню хлеб, в особенности же огородные овощи.

Все эти истории повторяются из года в год то в большей, то в меньшей степени, и сильно тормозят развитие земледелия на Уссури, отбивая у казаков всякую охоту к труду, который часто не даёт никакого вознаграждения.

Однако, если поближе всмотреться в дело, то можно видеть, что неблагоприятные для земледелия климатические условия далеко не так страшны, как они кажутся с первого раза. Правда, всегдашние июльские дожди много мешают сбору поспевшего хлеба, но, мне кажется, нет никакой надобности сеять его так рано, чтобы созревание приходилось именно в дождливое время. Тем более, что в августе во всем Уссурийском крае по большей части стоит превосходная погода, которая вполне может благоприятствовать и созреванию и сбору хлеба. Поэтому весенний посев должен быть здесь производим с таким расчётом, чтобы во время дождей происходило не созревание, а только рост хлеба, которому эти дожди будут тогда скорее полезны, нежели вредны. Местные китайцы сумели примениться к таким условиям климата, засевают свои поля довольно поздно и получают превосходную жатву, которую собирают в сентябре, а в Южноуссурийском крае даже в начале октября. Затем вредные последствия наводнений, истребляющих большую часть казацких хлебов, не только можно, но даже должно устранить разработкою земли на местах возвышенных, на что, конечно, потребуется много труда, но зато этот труд принесёт уже не гадательные, а верные результаты.

5. Неудачные действия администрации. Кроме всех вышеизложенных причин, немалую долю влияния на настоящее грустное положение казаков имели ошибки тех деятелей, которые руководили как самым переселением, так и дальнейшею судьбою уссурийских казаков.

Без сомнения, слишком крутая уже сама по себе мера - вырвать человека из его родины и бросить в неизвестный край, но еще более непохвально деморализировать его вконец на новом месте жительства. С уссурийскими казаками случилось то и другое: по приказу велели им бросить родину, а затем, поселив на Уссури, целым рядом неудачных административных мер, иногда прямо одна другой противоположных, довели это население до того безысходного положения, в котором оно находится ныне.

Таким образом, с первого раза не было обращено достаточно строгого внимания на правильную систему земледелия, приноровленную к условиям новой страны, на разработку земли в местах незатопляемых, на снабжение казаков необходимыми земледельческими орудиями, семенами и рабочим скотом, который хотя многие из них взяли с собой из Забайкалья, но лишились его от различных случайностей во время трудного плавания на баржах вниз по Амуру.

Между тем при недостатке земледельческих орудий и животно-рабочей силы казаки, конечно, не могли заняться как следует трудной разработкой земли на новых местах своего поселения, а принимались пахать там, где было полегче, т. е. на лугах, где разлитие реки на первых же порах уничтожало иногда уже поспевшую жатву.

Такая неудача, с первого раза, охлаждала последнее рвение ленивого казака, который без того уже недружелюбно относился к новому краю, а теперь потерял всякую надежду на пригодность его для земледелия и вместо того, чтобы с усиленною энергиею работать вновь, выбирая места безопасные от наводнений, он предавался полной лени, хорошо зная, что за неимением собственного получит казенное продовольствие. Такое продовольствие выдавалось, заимообразно, из казенных складов, всем желающим казакам, которые, конечно, рады были лезть в долг по горло, лишь бы только не работать дома.

Подобная дармовая прокормка, производившаяся притом без всякого строгого разбора, действительно нуждающихся от ленивых, была одною из тех ошибочных мер, влияние которых иногда чувствуется очень далеко. Правда, в первые годы заселения, выдача казенного продовольствия для большей части казаков, пришедших сюда голышами и не успевших еще достаточно обзавестись хозяйством, являлась необходимостию, но такая выдача должна была производиться с самым строгим разбором, чтобы население видело в ней, не потворство своей лени, а только временную помощь действительной нужде.

Несколько лет сряду дела шли подобным образом: казаки работали мало, у казны брали очень много и перебивались через это с году на год.

Наконец, видя настоятельность подобного порядка, с 1866 года круто повернули в другую сторону. Везде по станицам был учрежден строгий надзор, требовали, чтобы каждый непременно работал, задавали даже работу по урокам, а за невыполнение их наказывали немилосердно. Такие суровые меры, правда, имели тот результат, что земли было разработано более против прежнего, но всё-таки они нисколько не улучшили положения казаков, которые большую часть своих заработков должны были отдавать теперь в уплату прежде сделанного долга.

Принудительная барщинная система и суровые меры, её сопровождавшие, достигли своего апогея в 1876 году. У казаков забирали не только хлеб, но даже продавали коров и лошадей, одним словом, «выбивали» казённый долг, как довольно метко они сами выражались. У многих брали хлеб еще в снопах, обмолачивали его обществом и отдавали в казну, так что иные казаки украдкою молотили свой хлеб на полях и потихоньку приносили его домой, следовательно, воровали у самих себя.

Подобные крайние меры, конечно, не могли выгодно отозваться ни на материальной, ни на нравственной стороне населения, среди которого в половине зимы 1867/68 года попрежнему оказалось более тысячи душ голодных и вдобавок появилась сильная возвратная горячка, так что казна, волей или неволей, должна была выдавать обратно забранный с осени хлеб.

Следующий, 1868 год прошёл для казаков не лучше прежних лет. Правда, прежние строгости и наказания были уничтожены, но в быте самого населения не произошло никаких благоприятных перемен. Сильные дожди и разливы уничтожили более чем наполовину собранный хлеб и сено, так что зимой на Уссури опять начался сильный голод, а вместе с ним в большой части станиц снова появилась возвратная горячка.

Чтобы избежать крайних последствий голодовки, беднейшим казакам попрежнему начали отпускать по 30 фунтов [12 кг] муки в месяц на каждую душу. Но всё это в долг и в долг! Когда же он будет выплачен? Если уссурийское население с самого своего появления не было в состоянии ни один круглый год прокормить самого себя, то каким же образом оно станет платить казённые долги? Или, быть может, всё еще надеются на лучшее будущее для казаков? Но увы! едва ли это будущее может быть лучшим. Без коренных изменений в самом устройстве населения нет никакой вероятности надеяться на что-либо более отрадное против настоящего. Десятилетний опыт убеждает в этом, как кажется, довольно сильно. Деморализованное, апатичное и развратное население не может воскреснуть вдруг, ни с того, ни с сего. Искусственные, временные средства не направят его на прямой путь. Худая закваска слишком сильна, и нужны слишком резкие меры чтобы повернуть дело в другую, лучшую сторону. Пусть не надеются местные администраторы, что новое поколение, выросшее в новой стране, будет лучше старого. Нет! оно растёт при тех же самых условиях, видит те же самые примеры разврата и всяких мерзостей, которые творят его отцы, и, воспитываясь в такой среде, конечно осуждено со временем быть ни чуть не лучше, если только не хуже того, которое сойдёт в могилу.

После всего вышесказанного является вопрос: какие же меры могут быть приняты, чтобы вывести уссурийское население из того безнадёжного положения, в котором оно находится в настоящее время? Окончательный ответ на подобный вопрос, конечно, весьма затруднителен, тем более, что для его решения должно быть принято в соображение множество побочных обстоятельств, недоступных или ускользнувших от частного наблюдателя. Поэтому, говоря о мерах, могущих способствовать улучшению или даже совершенному изменению настоящего положения уссурийских казаков, я выскажусь лишь в общих чертах.

1) Дозволить всем желающим казакам вернуться обратно в Забайкалье и перевезти их туда на казённый счет. Нет сомнения, что три четверти всего населения, если только не более, изъявят желание на обратное переселение. Если же по каким-либо соображениям или, наконец, из принципа обратное переселение не может быть допущено, то нельзя ли расселить желающих уссурийских казаков по наиболее зажиточным станицам амурской конной бригады. Несколько семейств таких казаков, приписанных к каждой станице; могли бы в случае нужды получить поддержку со стороны своих собратий без особенного отягощения для последних и, кроме того, имея постоянно добрый при мер перед глазами, быть может, исподволь сделались бы сами более энергичными и трудолюбивыми.

2) Удалить из края всех до единого штрафованных солдат. Поселённые как земледельцы между казаками, эти солдаты вносят только одни пороки, и без того проявляющиеся во всевозможных формах среди уссурийского населения.

3) Простить вое казённые долги, которые и без того никогда не получатся, а между тем даже прилежные казаки работают не охотно, зная, что если будет лишний хлеб, то его возьмут в счёт прежде забранного.

4) Всем бедным, оставшимся здесь казакам дать вспомоществование лошадьми, рогатым скотом, семенами, земледельческими орудиями и притом объявить, чтобы они впредь: не ожидали никакой помощи от казны, а заботились бы сами о себе.

5) Так как безопасность прочного владения нами Уссурийским краем уже достаточно установилась, то, мне кажется, нет никакой необходимости заселять Уссури непременно казачьим населением; тем более, что здесь граница вполне обеспечена безлюдностью и непроходимостью прилежащих частей Маньчжурии. Опыт 1868 года показал, что, если и может нам грозить какая-либо опасность, то всего скорее в пространстве между озером Ханка и заливом Посьета, где наша граница везде удободоступна и совершенно открыта. Притом же с учреждением конной казачьей сотни, которая будет постоянно содержать разъезды в Южноуссурийском крае, подобная безопасность и здесь уже достаточно гарантирована.

Принимая в соображение все эти обстоятельства, мне кажется возможным обратить в крестьян тех казаков, которые пожелают остаться на Уссури и которые, будучи, таким образом, освобождены от всякой службы и всякого военного значения, могут успешнее сделаться хорошими земледельцами.

Наконец, 6) стараться привлечь на Уссури крестьянское население, конечно, более пригодное, нежели казаки, к первоначальной колонизации страны. Пусть оно расселится между оставшимися станицами, займёт места где угодно и своим добрым примером внесёт благие зачатки туда, где в настоящее время процветают одни пороки и апатия ко всякому честному труду.

Обращаясь затем к крестьянским колониям, мы видим из таблицы, находящейся в приложении, что во всех тринадцати поселениях [219], расположенных в Южноуссурийском крае и на побережье Японского моря, живут 214 семейств в числе 1 259 душ обоего пола. В этом общем счёте собственно крестьян 1 150 (633 мужского и 517 женского пола), поселенцев 54 (27 мужчин и 27 женщин); наконец, отставных солдат и матросов 34 с 21 женщиной [220].

Из деревень самые лучшие по своему благосостоянию Турий Рог и Астраханская; затем хороши, несмотря на недавнее существование, Троицкая и Никольская с Суйфунским поселением [221], а также деревня Новинки возле гавани Св. Ольги. Остальные же - Шкотова на реке Цыму-хэ, Александровская и Владимировская на Сучане, Фудин, Арзамазовка и Пермская возле гавани Св. Ольги - плохи, частью по недавнему заселению и неудобству местности, более же всего по беспечности своих обитателей, в особенности поселенцев и отставных солдат.

Все крестьяне, живущие в вышеназванных деревнях, пришли сюда в различное время (в период 1860-1868 годов) и из различных губерний, преимущественно Астраханской, Воронежской, Тамбовской, Пермской и Вятской: Некоторые из них прямо попали на свои настоящие места, другие же, как, например, жители Турьего Рога и Троицкой, Владимировки на Сучане и деревень возле гавани Св. Ольги, жили первоначально несколько лет на Амуре, а потом уже перекочевали в Южноуссурийский край.

Дальняя дорога из России, продолжавшаяся обыкновенно от двух до трёх лет, весьма сильно отозвалась на материальных средствах крестьян, но еще более разорились те из них, которые были первоначально поселены на Амуре, обзавелись там кое-каким хозяйством, но потом должны были бросить всё это вследствие того, что места, им отведённые, оказались неудобными частью по своей почве, частью же потому, что были подвержены наводнениям.

Вспомоществование, даваемое заимообразно от казны всем первоначально приходящим как на Амур, так и в Уссурийский край крестьянам (деньгами по сто рублей на каждое семейство и продовольствием в течение первого года [222]), как нельзя более необходимо: оно помогло многим из них; обзавестись хозяйством и зажить довольно порядочно, даже хорошо. Правда, некоторые деревни еще не оправились до сих пор, но в этом виноваты частью сами их обитатели, частью же невыгодные условия местностей, на которых они поселились.

Таким образом, во всех деревнях, расположенных на побережье Японского моря, сильные летние туманы, обыкновенно господствующие здесь в июле, вместе с дождями, много вредят созреванию ранних хлебов. Впрочем, такие туманы всего сильнее бывают в самой береговой полосе, заметно слабеют с удалением внутрь страны и ещё реже показываются на западном склоне Сихотэ-Алиня.

Количество и всей обработанной собственно крестьянами земли составляет 962 десятины [1 082 га], следовательно около 0,8 десятины на каждую душу вообще. Хотя, конечно, такое число ничтожно в сравнении с громадным пространством целого края, но это задатки будущей культуры, которая широко может развиться, в особенности на степной полосе Южноуссурийского края. Во всяком случае, вся будущность его. как страны Земледельческой заключается, насколько уже показывает опыт, не в поселённых там казаках или, тем менее, инородцах, а исключительно в крестьянах, от большего или меньшего прилива которых из России будет зависеть и самый ход колонизации.

Но для привлечения таких переселенцев, мне кажется, прежде всего следует улучшить самый способ передвижения их с родины на новые места. В настоящее время крестьяне, идущие из России на Амур, бывают в пути обыкновенно два, даже три года, терпят всевозможные невзгоды и, уже окончательно истощившись в своих материальных средствах, являются, наконец, на избранные местности. Между тем, если бы доставка на Амур этих переселенцев происходила путём водным, т. е. кругом света, то на переезд тратилось бы только шесть или семь месяцев, так как судно, выходящее из Кронштадта в сентябре, или октябре, является сюда обыкновенно в мае. Притом же все пожитки, забранные с собою крестьянами, могли. бы благополучнее достигать нового места, а вместе с тем переселенцы сохранили бы значительное количество собственных денег, которые они теперь тратят на продовольствие во время пути, так как отпускаемых от казны порционов [223] не везде бывает достаточно.

Наконец, если по каким бы то ни было соображениям о морской перевозке не может быть и речи, то следует, по крайней мере, хотя на Амуре иметь пароход, специально предназначенный для буксировки, барж с переселенцами, от города, Сретенска вдоль по Амуру и Уссури на озеро, Ханка. Правда, в настоящее время, переселенцы также возятся здесь на пароходах, но при отсутствии правильных рейсов они часто подолгу ждут то в одном, то в другом месте и тратят на переезд от Сретенска на озере Ханка почти целое лето. Притом же, явившись сюда осенью, они не имеют уже времени ни распахать земли для посева, ни заготовить сена для корма скота в наступающую зиму, а через это обыкновенно бывают поставлены в самое затруднительное положение. Между тем, если, бы имели на Амуре пароход, специально предназначенный для перевозки переселенцев, то они совершали бы весь свой переезд менее чем в месяц и отправляясь из Сретенска, например, в начале мая, в июне были бы уже на месте, следовательно, могли бы тотчас же приступить к различным работам.

Вместе с крестьянами в деревнях нашего Южноуссурийского края живут ещё как земледельцы, так называемые поселенцы, т. е. каторжники, выслуживавшие срок своих работ, и отставные солдаты или матросы, оставшиеся здесь добровольно на вечные времена. Число первых, т. е. поселенцев, равняется 54 [224]. Они живут особою деревнею Александровкою на Сучане и между крестьянами в деревнях Шкотова, Новинки и Пермская.

Немного можно сказать утешительного про этих людей вообще. Будучи по большей части нравственно-испорченными, привыкшие, в течение долгих лет своей ссылки, к самому строгому присмотру и требованиям, но, увидав теперь себя свободными, они, обыкновенно, дают полный простор своим порочным склонностям и, за весьма немногими исключениями, делаются теми же, какими были прежде.

Разумеется, при таких условиях невозможно быть хорошим земледельцем, и, действительно, между всеми поселенцами очень редко можно встретить хотя сколько-нибудь трудолюбивого человека; большая же часть из них перебивается кое-как и весьма мало заботится о_; завтрашнем дне.

Не лучший отзыв можно сделать и об отставных солдатах или матросах, добровольно оставшихся на жительство в этом крае и поселившихся частью во Владивостоке, гаванях Новогородской и Св. Ольги, частью же между крестьянами в деревнях: Турий Рог, Никольская, Шкотова, Фудин, Арзамазовка и на посту Камень-Рыболов. К счастью, число солдат; живущих между крестьянами, невелико, всего 34 человека [225], да и из этого числа только 18 живут отдельными дворами, остальные же или нанимаются в работники, или просто шатаются без всякой определенной цели.

Хотя законом и положено, чтобы ближайшие начальники ручались за поведение остающихся на жительство солдат, но такой закон - одна мертвая буква, которая никогда не исполняется, потому что из числа этих солдат, по крайней мере, две трети - отъявленные негодяи, оставшиеся здесь только затем, чтобы получить и промотать 130 рублей, которые выдают всем им, на первоначальное обзаведение хозяйством [226]. Многие из них, тотчас же по получении, проматывают эти деньги до последней копейки, являются на избранное место жительства нищими и, таким образом, вносят один развратный пролетариат в наши, только что начинающие возникать, колонии.

Что же касается до способности отставных солдат к земледелию, то об этом, конечно, нечего и распространяться. Дело слишком ясно само по себе. Скажу только, что за исключением четырёх или пяти хотя сколько-нибудь прилежных солдатских семейств остальные возделывают обыкновенно по одной десятине земли или даже того менее, в некоторые не имеют ни одного распаханного клочка «по непривычке к такой работе», как они сами выражаются.

Из числа солдат, живущих вне деревень, более всего обитает во Владивостоке [227]. Немногие из них занимаются различным мастерством, большая же часть ничего не делает и ничуть не лучше своих собратий, поселившихся в деревнях. Таким образом, на посту в гавани Св. Ольги находится пять солдатских дворов (четыре с 1862 года и один с 1864 года), обитатели которых поселились как земледельцы, но всеми ими к 1-му января 1868 года было разработано только 3/4 десятины земли.

Такие факты, мне кажется, ясно указывают, что поселение отставных солдат в крае приносит для него одно зло, но никак не пользу, тем более, что оно дорого стоит правительству, выдающему, как сказано выше, 130 руб. каждому остающемуся здесь солдату. Можно утвердительно сказать, что когда выдача денег прекратится, то гораздо меньше будет оставаться здесь солдат на жительство, но зато если в данном случае правительство проиграет в количестве, так наверное выиграет в качестве, потому что будут оставаться только люди, действительно желающие трудиться и заработать себе кусок хлеба. Пособие им можно давать не деньгами, а различными предметами, необходимыми для первоначального обзаведения хозяйством, как то: скотом, семенами, земледельческими орудиями, или, наконец, выдавать те же самые деньги, но только в виде премии за разработку известного количества земли, за усердное занятие каким-либо промыслом или мастерством и т. п.

Притом же есть ещё одна весьма важная вещь, препятствующая благосостоянию многих солдат и поселенцев, - это их бессемейная жизнь. Действительно, может ли хорошо итти хозяйство у человека одинокого, даже при всем желании с его стороны?

Кроме того, семейная жизнь всегда благодетельно действует и на нравственную сторону человека. Придя с тяжелой работы домой, семьянин может свободно вздохнуть в кругу жены и детей, любовь к которым заставляет его трудиться целые дни. Одинокий же солдат или поселенец не знает ничего этого: не для кого ему особенно трудиться, нет у него семейства, с которым он мог бы поделить радость или горе, и поневоле бросается такой горемыка в крайность, из которой для него уже нет возврата. Жениться же здесь при большом недостатке женщин весьма трудно, да притом крестьянин и не отдаст свою дочь за человека, пользующегося в его глазах самой дурной репутацией.

Третий и последний род колоний, существующих в Уссурийском крае, составляют поселения корейцев, бежавших из своей родины в наши пределы. Общее число их равняется 1 800 душ обоего пола, и они поселены в трёх деревнях, из которых две самые большие лежат вблизи Посьета.

Конечно, в настоящее время, когда корейские колонии существуют так недавно, еще нельзя дать о них определённого мнения, но, мне кажется, следует на время приостановить дальнейший приём корейцев в наши пределы, по крайней мере до тех пор, пока хотя сколько-нибудь выяснятся результаты, которых можно ожидать от этих колонистов.

С другой стороны, поселение пришедших к нам корейцев в такой близи от их границы есть немалая ошибка. Как ни тяжка была жизнь на родине, но все-таки с нею связаны для них воспоминания, самые дорогие для каждого человека. Слишком крут был переход к настоящему от прошедшего для того, чтобы они могли его сразу позабыть. Для успешного достижения подобной цели необходимо окружить их такою обстановкой, которая нисколько не напоминала бы о прошлом, но заставляла бы мало-помалу и совсем его позабыть.

В настоящее время для корейцев нет и тени ничего этого. Они живут отдельной своей общиной на расстоянии, по крайней мере, двухсот вёрст от наших крестьян, про которых разве слышали, а видеть, наверно, не видали. Притом же близость границы даёт им возможность знать и интересоваться тем, что делается на родине, даже самый вид родных гор, синеющих вдали за берегами Туманги, - все это сильно напоминает им о былом и устраняет возможность всякого активного влияния с нашей стороны.

Другое дело, если бы эти корейцы были поселены где-нибудь подальше, например на среднем Амуре или даже хотя в степной полосе между озером Ханка и рекой Суйфуном. Здесь бы они жили вдали от родины и притом среди наших крестьян, от которых исподволь стали бы проникать к ним русский язык и русские обычаи.

Другое дело, если бы эти корейцы были поселены где-нибудь подальше, напр. на среднем Амуре, или даже хотя в степной полосе между оз. Ханка и р. Суйфуномъ. Здесь бы они жили вдали от родины и при том среди наших крестьян, от которых, исподволь, стали бы проникать к ним русский язык и русские обычаи.

Важным деятелем подобного перерождения и обрусения как корейцев, так и прочих инородцев нашего Уссурийского края, должна явиться православная пропаганда, которая, к сожалению, далеко не может похвалиться здесь своими представителями. На все огромное протяжение края есть только два миссионера - один монах и один священник - да и те не отличаются особенным рвением и безукоризненно жизнью.

При таких условиях, дело обращения в христианство инородцев идет весьма туго, и далеко не может быть сравнено с успехами в других странах иноверческой пропаганды, представители которой люди с широким образованием и при том люди, до фанатизма преданные своему делу.

Бескорыстное служение на подобном поприще есть дело честное, святое и не даром миссионерские общества хранят, как святыню, портреты миссионеров, погибших во время их проповедей. Эти люди, бросающие свою родину и с нею все что есть для них дорогого, бесстрашно идущие к народам диким и варварским, проповедовать им слово Божие и, большею частию, мученическою смертию запечатлевающие там оное поприще - эти люди достойны полного уважения каждого человека, каковы бы ни были его личные воззрения. Понятно, что и успех дела, при таких условиях, громадный. На человека неразвитого всегда более действует внешность, чем внутреннее содержание, а потому-то пример строгой жизни и бесстрашное служение своему делу суть самые сильные мотивы, обусловливающие собою успех иноверческой пропаганды.

Можно ли же найти хотя тень всего этого у наших миссионеров Уссурийского края? К сожалению, ответ на подобный вопрос будет только отрицательный. Утвердительно же можно сказать лишь то, что доколе личности, подобные настоящим, будут вести там православную пропаганду, дотоле успех ее будет больше чем сомнительный, в особенности среди таких грубых и закоснелых в невежестве народов, каковы корейцы и китайцы.

В заключение, обращаясь к местностям, удобным для будущих поселений, я могу сказать, что в этом отношении на первом плане должны стоять Ханкайские степи и Сучанская долина.

Первые, т. е. степи между озером Ханка и рекой Суйфуном, раскинулись более чем на сотню вёрст в длину и от двадцати пяти до сорока в ширину, имеют чрезвычайно плодородную почву, покрытую богатой травяной растительностью, так что здесь рядом с земледелием может развиться обширное скотоводство. Правда, есть один недостаток этих степей, о котором уже было говорено в III главе, - это малое количество воды, но его можно устранить, копая колодцы или запрудив небольшие, летом пересыхающие ручейки в лощинах и через то образовать там озеро.

Долина Сучана по своему плодородию едва ли не превосходит степную полосу. Эта долина имеет вёрст шестьдесят в длину при средней ширине 2-4 версты и почву чернозёмную, чрезвычайно плодородную. Однако и у ней есть недостаток, общий, впрочем, всему морскому побережью, - обилие летних туманов, препятствующих правильному вызреванию ранних хлебов, так что земледелие более успешно может здесь итти в верхнем и среднем течении реки, где вред от туманов гораздо менее ощутителен.

Что же касается до других местностей, удобных для заселения, то хотя долины береговых рек Японского моря, каковы: Сидеми, Ман-гугай, Суйфун, Цыму-хэ, Та-гуху, Пхусун и Тазуши, имеют почву весьма плодородную, но, за исключением только немногих, более возвышенных пространств, эти долины подвержены затоплению в период сильных дождей, так что для значительных поселений они негодньь Здесь могут быть раскинуты со временем только небольшие деревни, подобно тому как и ныне стоят то в одиночку, то по нескольку вместе земледельческие фанзы китайцев. Впрочем, в окрестностях залива Посьета есть много мест, пригодных и для больших поселений.

Внутри Уссурийского края, кроме самой Уссури, удобные для заселения местности лежат разбросанные оазисами по долинам Лифудина, Сандогу, Ула-хэ, Суду-хэ, а ещё более по Дабу-хэ на обширных пологих скатах, окаймляющих эту реку слева и не подверженных затоплению даже в самую высокую воду. Кроме того, хорошие для земледелия места находятся, как говорят, по нижнему течению Има, Бикина и Пора, т. е. больших правых притоков Уссури.

Конечно, при дальнейшем заселении и лучшем исследовании Уссурийского края, может быть найдется много и других благоприятных местностей, но, во всяком случае, нынешние поселения должны оседаться на местах, уже изведанных относительно своей пригодности для земледелия.

Такими местностями следует считать прежде всего Ханкайские степи, с их широким простором и благодатной почвой. Много тысяч семейств уместится здесь совершенно свободно, и если только новые поселенцы примутся за устройство своего житья-бытья, то можно ручаться, что через несколько лет они станут жить в полном довольстве и не пожалеют о том, что рискнули бросить свою долину.