Путешествие в Завтра

Глава седьмая
НА ПРОТЯЖЕНИИ КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЬ
ПЕРЕСЕЧЕТ ШЕСТЬ МОРЕЙ

Дорогой друг, над моей головой ярко-синий шелк туркменского неба и раскаленное солнце юга. Оно стало совсем привычным. А под ногами у меня голубовато-белая палуба пассажирского глиссера. Не удивляйся, что, предпочтя самолету палубу судна, я выбрал этот, пожалуй, тихоходный, но, по-моему, отличный вид транспорта. Несколько свободных дней дали мне возможность совершить водное путешествие, вместо того чтобы вернуться домой по воздуху. Поверь мне, не одно желание отдохнуть привело меня на этот удивительно легкий корабль. Нет, меня влекла сюда в первую очередь не истребимая любознательность журналиста. Ты поймешь это чувство, мысленно представив себе хоть на одно мгновение голубую дорогу, по которой я плыву в Москву из самого сердца Средней Азии.

Позади остался утопающий в зелени порт Чарджоу. Невысокие берега Аму-Дарьи широко расступаются перед нашим стремительным судном.

Аму-Дарья!.. Эта полноводная река кажется в дрожащем мареве горячего среднеазиатского воздуха почти беспредельной. Она срывается где-то за сотни километров к югу отсюда с горных вершин и, питаемая тающими снегами и ледниками, течет, стремительная и мутная от песка и ила. Великая река… Свой 2,5-тысячекилометровый путь она не заканчивает теперь в Аральском море. Щедро раздавая живительную влагу окружающим землям, она по одному из искусственных рукавов течет еще свыше тысячи километров. Это и есть Главный Туркменский канал.

С палубы глиссера мне видны далекие берега. То и дело попадаются на пути насосные станции. Белые домики их четко выделяются на фоне темной зелени и хорошо видны с корабля. Насосные станции питаются электроэнергией от мощной Тахиа-Ташской гидростанции. Они подают воду в густую оросительную сеть, раскинувшуюся по обеим сторонам Аму-Дарьи, на плодородные земли, разогретые животворным солнцем юга.

Стремительно летит по воде наш корабль, оставляя пенный след на мутной от ила поверхности реки.

Через несколько часов мы будем в Турткуле, минуем Ургенч и приблизимся к знаменитой Тахиа-Ташской плотине. Бетонной стеной она перекроет нашу речную дорогу к Аральскому морю. Чтобы попасть туда, нам пришлось бы воспользоваться шлюзами. Но нам предстоит другая дорога. На запад тянется отсюда местами искусственное, а местами естественное русло Главного Туркменского канала. Он-то и станет нашим дальнейшим водным путем. Давненько — со времени начала стройки — я не был в этих краях. Знакомые черты проступают сквозь море зелени, встают за белыми контурами строений.

Как сказочно изменилось все вокруг!

Глиссер наш выходит на простор Тахиа-Ташского моря, поднятого плотиной. Тахиа-Таш — по-туркменски «каменная тюбетейка». Название это, такое необычное, пожалуй, даже случайное, прочно вошло в историю великого строительства.

Отсюда начинаются ворота величайшей в мире водной магистрали, построенной руками советских людей. Слева от нас — плотинный водозабор Главного Туркменского канала.

Бетонная громада перекрывает течение Аму-Дарьи. Стена длиной в несколько километров медленно вырастает у нас перед глазами. Каким маленьким в сравнении с нею кажется наш двухкилевой глиссер!

Я представляю себе, каким он должен казаться по ту сторону плотины — там, где уровень реки еще на много метров ниже, где плотина нависает почти над самой головой.

Вспоминаю, сколько трудностей встретили строители на своем пути, пока не заставили строптивую реку отдать добрую часть своей воды Туркменскому каналу. Колоссальное количество ила и песка несет быстрое течение реки. Если впустить в канал эти воды без предварительной их очистки, они увлекут за собою до пятидесяти миллионов кубометров наносного грунта в год. Постепенно оседая, ил засорит все русло канала.

Именно так тысячи лет тому назад, подобно огромной пробке, наносы ила Аму-Дарьи закрыли путь воде к Сарыкамышской впадине н Узбою, обрекая их на высыхание. Сейчас допустить это невозможно.

Необходимо было создать выход оседавшему илу, лишь бы он не проникал в канал. Наносы было решено периодически сбрасывать в основное русло реки, за плотину. Время от времени через специальные, устроенные в плотине отстойники для ила пропускается мощный поток воды. Создание целой цепи специальных отстойников с донными галереями осложнило в свое время постройку плотины, зато полностью устранило необходимость очистки канала. Теперь в канал поступает вода, несущая с собою только самые мельчайшие частицы ила — те частицы, которые, не забивая русла канала, увеличивают плодородие орошаемой земли.

Глиссер наш резко поворачивает влево и входит в головное сооружение канала. Острые обелиски, которые мы видели еще издалека, венчают собою ворота канала. Вот они проплывают рядом с нами и остаются позади.

Мы плывем по чуть мутноватой воде, как будто скользим по матовому стеклу, вправленному в ровные берега канала.

Этот участок нашего пути заново создан руками строителей. Вдалеке осталась гидростанция Тахиа-Таша. Поднимаясь в знойное небо, еще долго провожают наше судно решетчатые мачты распределительной станции. Как будто раскинув руки, стоят стальные гиганты высоковольтной линии передач. Это тянутся электрические магистрали южной ветви Единой высоковольтной сети. Они соединяют в кольцо все электростанции Средней Азии, тянутся в Сибирь и через Каспийское море к Баку. Мощность только одной Тахиа-Ташской гидростанции и двух Узбойских ГЭС превышает сто тысяч киловатт. Для Средней Азии это не маленькая величина.

Мы минуем бывший Ташаузский оазис — одно из самых богатейших мест Туркмении.

Оазис — это его прежнее название. Ташауз больше не окружен пустыней. Поля и сады тянутся вдоль всего канала, стирая грани оазисов, превращая их в сплошную цепь участков культурной и орошенной земли. Здесь трасса канала вступает в земли «Второй Дарьи» — так называемые Заунгузские Кара-Кумы.

Когда-то, давным-давно, здесь был главный центр хозяйства древнего государства Хорезм. Государство было разрушено и разграблено полчищами иноплеменцев.

Заглохли оросительные каналы. Остановилась жизнь. Пустыня за века почти стерла следы человеческой культуры. Но прошло тысячелетие, и человек вновь отвоевал у пустыни прекрасные земли, напоив их водой.

Нет, положительно невозможно даже представить себе все изменения, которые произошли здесь за несколько лет, прошедших со дня окончания строительства!

…Разрезая, как ножом, зеркальную гладь канала, наш глиссер мчится вперед. Канал как бы лежит в окружении сплошных зеленых лесов. Леса эти кажутся издали почти дикими. Но, присмотревшись к ним внимательнее, можно проследить интересную закономерность, с которой насажены все деревья, кустарники и травы.

Тополя и эвкалипты, подняв разросшиеся кроны, выстроились вдоль берега широким фронтом. За ними идет полоса кустарников. Подумать только, как сказочно разрослись посадки знаменитого черного бухарского саксаула — этого укротителя движущихся песков! Несколько лет тому назад его высадили по обоим берегам канала для защиты водной магистрали от наступавших из пустыни песков. Впиваясь корнями в песчаную, увлажненную водой канала землю, неприхотливый бухарский саксаул быстро раскинул свои ветвящиеся кроны. За несколько лет он создал непробиваемый заслон для наползавших из пустыни песков.

Но кустарники принимают на себя не первый напор пустыни. Если под их покрытием, простираясь на глубину двух с половиной километров, поднялся зеленый заслон лесов, охраняющий канал, то перед полосой кустарников раскинулась еще более широкая зона искусственно насаженных трав пустыни. Большое значение среди этих трав имеет так называемый сорго-гумаевый гибрид — неприхотливая трава с мощными корнями. Связывая сетью корней пески, травы эти не только сдерживают их наступление, но и служат отличным кормом для скота.

И здесь техника пришла на помощь природе. Чтобы остановить движение песков пустыни на дальних подступах к каналу, кроме высадки растений, были использованы новые химические средства. С помощью специальных машин — опрыскивателей — слой песка покрывается жидким химическим составом — эмульсией. Она пропитывает песок и застывает в виде прочной корки. Травы и кустарники свободно пробиваются через тонкую песчаную скорлупу, но ветер уже не властен над потоком песчинок. Они закреплены навсегда.

Я гляжу на зеленый фронт растений, охраняющий канал. Высокоствольные исполины — эвкалипты стоят в непосредственной близости к каналу, выделяясь своими серебристыми кронами.

Да и самой пустыни уже нет, ее не встречает мой глаз. На богатейших поливных участках создано промышленное лесонасаждение — поднимаются искусственно высаженные леса, за ними видны изумрудные луга — отличные выпасы для скота. Там, где некогда клубился под ветром выжженный солнцем прах пустыни, я вижу стада черных каракульских овец. Они являются заслуженной гордостью Туркменистана. Я вижу, как они пасутся на обводненных землях, пускай непригодных для сельского хозяйства, но вполне подходящих для выращивания кормов. Табуны замечательных туркменских коней известной иомудской породы подходят порой вплотную к каналу. Вспугнутые шумом нашего глиссера, они мчатся в сторону.

Лениво поднимают голову бурые круторогие коровы. Это знаменитый скот красной южноукраинской породы, выведенной на Украине, в районе Аскания-Нова. Путем скрещивания домашнего скота с полудиким зебу ученые создали скот, превосходно приспособленный для южных районов страны. Это так называемый мясомолочный скот. Он отличается не только огромным живым весом, но и большим содержанием жира в молоке. Скот новой породы прекрасно акклиматизировался в зоне Главного Туркменского канала — здесь выпас обеспечен ему круглый год.

Наконец, я вижу под южным небом необычайные птицефермы. Наряду с домашней птицей здесь выращивают огромные стада страусов.

Гиганты мира пернатых стали промышленной птицей Средней Азии. Страусовые яйца «высиживаются» электрическими инкубаторами-автоматами. Нескладные страусята вырастают в птиц, живой вес которых достигает шестидесяти килограммов. Я слышал, что мясо домашних страусов годится в пищу. Мне рассказывали, что из одного страусового яйца, которое весит свыше двух с половиной килограммов, можно приготовить яичницу на десять человек.

С борта глиссера я видел сейчас своими глазами, каких успехов достигло животноводство и птицеводство на вновь освоенных землях.

Да, этими успехами можно гордиться…

Замечательные люди плывут вместе со мною на глиссере. Я постараюсь описать некоторых из них на протяжении нашего путешествия. Но сейчас я остановлю внимание лишь на одном. Это молодой инженер с бронзовым лицом — казах Хаким Давлитбеков. В ярком халате и тюбетейке — он очень любит национальную одежду, — Хаким, как и я, целые дни стоит на верхней палубе, не в силах оторвать глаза от проплывающих берегов.

У Хакима редкая профессия: он специалист по расслоению почв. Он сказал, что сойдет с глиссера в Красноводске, потому я тороплю его рассказать побольше о своей работе. А рассказывает он увлекательно и с таким вдохновением, что его стоит послушать. Даже пассажиры-домоседы, которых обычно и не вытащишь на палубу из прохлады искусственного климата кают-компании, часто выходят наверх, заслышав громкий голос Хакима.

— Вода — это только половина дела, — говорит он. — Нет воды — хлопок не посеешь, есть вода — хлопок тоже может не вырасти. Почему? — задает Хаким сам себе вопрос; и спрашивает он себя не своим, а чужим голосом воображаемого противника. — А вот почему! Местами в здешней земле содержится соль. Очень много соли. Если оросить эту землю обычным способом — заливным, — вода растворит соль и поднимет ее на поверхность почвы. Вода испаряется, а соль остается. На Узбое такой соляной пласт перед пуском воды в канал достигал местами трех метров. Все растения, за исключением солянки, на таких засолоненных почвах гибнут. Выходит, что, пустив воду на поля, можно иногда погубить землю, вызвав соли из глубин на поверхность…

Инженер подробно излагает всю теорию борьбы с подземным врагом — солью. Здесь и периодическая промывка засолоненных почв текучими водами, здесь и прокладка глубокого дренажа — канав, которые отводят из почвы соленые воды. Дренажные канавы делают значительно глубже оросительных. Поэтому соли не поднимаются вверх водой орошения, не губят высаженные растения.

На некоторых участках производится даже нейтрализация засолоненной почвы с помощью специальных химических присадок.

Химикалии добавляют в оросительную воду. Проникая в почву, они связывают соли, сдерживая их вредное воздействие.

Хаким говорит об изменении климата, об укрощении песков, о покорении солончаков и такыров — огромных, окаменевших, как кирпич, массивов выжженной глины, постепенно осваиваемых земледелием.

Хаким говорит обо всем этом как хозяин подвластной ему природы. Он вспоминает соленые берега, обнажившиеся после обмеления Аральского моря. На много десятков километров выступили они после того, как воды Аму-Дарьи частично повернули на запад. Шестьсот кубических метров воды стали уходить ежесекундно по трассе Главного Туркменского канала, вместо того чтобы попадать в Аральское море. И море отошло, обнажив берега. Плодородные земли, пропитанные речным илом, были рассолонены. На них раскинулись теперь новые хлопковые и рисовые поля.

Я вижу берега Сарыкамышского озера. В эту огромную, некогда сухую впадину, глубина которой доходила местами до девяноста метров, теперь через отдельную гидроэлектростанцию начали сбрасывать часть аму-дарьинской воды, поступающей по трассе Главного Туркменского канала. Озеро начало заполняться водой. По его берегам зацветают сады и виноградники, раскинулись новые селения и колхозные города.

Увлекательно рассказывает Хаким Давлитбеков. Он раскрывает перед нами замечательные перспективы своего края. Он говорит о недалеких днях, когда воды сибирских рек, повернутые властной рукой человека, придут на просторы Средней Азии. Он говорит о том замечательном времени, когда могучие потоки пресных вод, подступившие с востока по новым каналам, хлынут в русло Главного Туркменского канала и понесутся к обмелевшим берегам Каспия.

— Все это не за горами, — вдохновенно говорит Хаким, и бронзовое лицо его становится еще красивее от волнения.

Но его увлекают и более близкие задачи. Сейчас он едет рассолонять почвы в район мирабилитовых заводов Кара-Богаза — в самое сердце солончаковых мест. Он уверен в своем успехе. Здесь будут получать свыше восьмидесяти центнеров хлопка с каждого гектара рассолоненных почв! За этот урожай стоит бороться, теперь, когда в пустыню пришла вода.

А глиссер уже покидает искусственную трассу Туркменского канала. Здесь она проложена в обход Сарыкамышекой впадины. Мы вступаем в извилистое русло расчищенного механизмами Узбоя. Это древнее ложе каспийской ветви Аму-Дарьи тысячу лет было лишено воды. Узбой начинается на четырехсотом километре нашего пути от плотины Тахиа-Таш и составляет наиболее длинный участок всего канала.

Местами русло канала вплотную подходит к Усть-Урту — огромному горному плато, почти отвесной стеной нависшему над пустыней.

У подножия, оскалившегося «зубами дракона» — усть-уртского обрыва — разлилось широкое море. Оно образовано плотиной первой Узбойской гидростанции.

Отсюда мощные насосные станции подают воду вверх для орошения величайшего горного плато Туркестана. Здесь, на берегу Узбойского моря, находится мощный энергетический узел, прекрасный порт и новый социалистический город, утопающий в садах и парках.

Как много дали этому краю вода и труд тысяч людей, пришедших преобразовывать землю!

Отсюда же на юго-запад страны устремился грандиозный, четырехсоткилометровый водоотвод. Он минует горные ворота Малых Балхан и Копет-Дага и питает влагой богатейшие земли Прикаспийской равнины.

На этих землях могут расти сельскохозяйственные культуры тропиков. Здесь возникли совхозы, насадившие рощи финиковых пальм и гранатов. Под жарким небом плодоносят бананы. Раскинулись маслиновые плантации, сады лимонов и мандаринов. На склонах холмов зеленеют чайные кусты. Жизнь сочная и по-южному роскошная торжествует на богатых землях от Прикаспия до русла реки Атрек.

Пока наш глиссер проходит через шлюзы, я внимательно осматриваю замечательные здания гидростанций.

У всех этих зданий есть своя особенность: архитектура их гармонирует с роскошной природой юга. Здания лишены какого бы то ни было технического конструктивизма. Целевое их назначение вложено в красивые формы, радующие глаз.

Обрамленная зеленью, украшенная скульптурными группами, мощная гидростанция кажется неотъемлемой частью богатой природы, еще более подчеркивая ее красоту.

Мы плывем по голубым водам канала, поднятым плотиной.

В прозрачном воздухе, оглашаемом птичьим гомоном — откуда только не налетели сюда эти беспокойные обитатели пресных вод! — поднимаются белые паруса яхт. Комсомольцы и молодежь городов, раскинувшихся по берегам водохранилища, вышли сегодня на водный праздник. Легкие яхты качаются на высокой волне, поднятой нашим глиссером. Смуглые девушки машут нам цветными среднеазиатскими платками. Шелковые платки, яркие, как куски солнца, развеваются на фоне белых парусов яхт.

Я думаю о том, что когда-то, давным-давно, в доисторические времена, здесь тоже текли воды Аму-Дарьи, пробиваясь сквозь пустыню к Каспию. По берегам Узбоя теплилась жизнь. Но разве могла эта жизнь в какой-либо степени сравниться с кипучей жизнью народа, вновь повернувшего великую реку по руслу, некогда отнятому у нее пустыней? Конечно, нет.

Навстречу нам плывут караваны грузовых судов и большие сигарообразные морские плоты строевой древесины. Они были изготовлены где-то в верховьях Камы и прибыли сюда, увлекаемые мощными буксирами. Чтобы не засорять воду канала нефтяными отбросами, буксиры эти приводятся в движение электрическим током. Они плывут, как речные троллейбусы. Небольшая тележка — токосъемник — автоматически скользит по электрическому рельсу, проложенному по берегу канала. Тележка идет со скоростью движения электробуксира. Гибкий кабель связывает ее с буксиром, подавая ток гребным электромоторам.

Изредка проплывают многоэтажные пассажирские гиганты — теплоэлектроходы, курсирующие между нижней Волгой и городами по Аму-Дарье. Они приспособлены для движения по морю, рекам и каналам.

От берега отходят стальные водонапорные трубы. Они подают воду от насосных станций канала на сотни километров в глубь пустынных районов. Полностью обеспечены водой серные заводы, расположенные в самом центре Кара-Кумов. А ведь когда-то вода привозилась сюда на самолетах!..

Все дальше и дальше плывем мы под небом Туркмении.

Глиссер вырывается на просторы Ясханского моря. Громадное водное пространство образовано второй Узбойской гидростанцией. На месте маленького, сохранившегося на Узбое с древнейших времен до дней строительства оазиса Ясхан встает теперь цветущий край хлопчатника и виноградников, край сочных садов и пастбищ. По берегам моря, спускаясь мраморными ступенями к самой воде, раскинулись санатории и дома отдыха. Рыбачьи лодки скользят по водному зеркалу. Особые рыбозаводы занимаются искусственным выведением рыбы на водных просторах моря.

Мощная гидроэлектростанция, возведенная у Ясханской плотины, питает энергией окрестные города и заводы. Высоковольтная линия тянется отсюда к Красноводску, обеспечивая электрическим током крупнейший порт Туркменского канала.

Далее высоковольтная сеть кабелем соединяется с тепловыми электростанциями Баку и гидростанциями Кавказа.

У хребта Большие Бадханы мы покидаем Узбой и входим в искусственное двухсоткилометровое русло, простирающееся к Каспию. Отсюда же прорывается сквозь горные ворота мощный трубопровод к Красноводску.

Хаким рассказывает мне о Красноводске. Туда пресную воду привозили через все Каспийское море из Баку или же получали ее перегонкой морской воды в испарительных установках. Получив свою воду, город неузнаваемо расцвел.

Климат всего этого района изменился. Природа берет здесь все лучшее от обилия солнечного тепла и влаги. И эти субтропики созданы руками человека!

В Красноводске я прощаюсь с Хакимом. Ему — в район Кара-Богаза, а мой путь лежит через Каспий.

— Вот и наш Каспий, — громко сказал Реза, обведя широким жестом голубое пространство воды и неба.

Оно открылось перед нами, когда, миновав последние шлюзы Главного Туркменского канала, мы вышли на морской простор.

Молодой инженер-нефтяник возвращается назад в Баку с нефтяных промыслов Небит-Дага. Он ездил туда в командировку для обмена техническим опытом по новым методам наклонного бурения глубинных нефтяных скважин. С Расулом Реза я познакомился вчера в речном порту Небит-Дага — белоснежного города нефти. Попав в зону великого канала, Небит-Даг совершенно преобразился.

Наш двухкилевой глиссер, наполовину оторвавшись от чешуйчатой поверхности вечно беспокойного Каспийского моря, мчится вперед, звонко шлепаясь килем о волны и оставляя за собою белый пенный след. Позади, словно плавая в кипучей зелени, остался Красноводск. А там, впереди, за голубовато-стальным горизонтом моря, лежит Бакинский порт. К нему мы должны будем пристать через несколько часов.

— Каспийское море… — мечтательно продолжает Расул. — Сколько богатств собрало оно на своей площади! Подумать только — четыреста тысяч квадратных километров! Вот там, севернее Красноводска, находится горловина Кара-Богаза. Сейчас эту горловину перекрыли. Плоский залив, подобно сковородке, выпаривает попавшую в него воду. По берегам залива установлены крупнейшие заводы по получению ценнейшего химического сырья — мирабилита. Запасы его колоссальны. Вода залива так перенасыщена солью, что ни одно живое существо не может в ней жить. «Мертвая вода» — так называли эту воду когда-то. Она стала теперь неиссякаемой сырьевой базой нашей полностью механизированной химической промышленности. А вон там, слева, несколько южнее нас, находится еще одно замечательное место Каспия. Это полуостров Челекен. Вы, конечно, слышали о нем. Там находятся огромные сырьевые запасы брома, йода, разных солей и чистейшего горного воска. На полуостров проложили несколько лет тому назад мощный трубопровод. Вода преобразила всю жизнь химических комбинатов. — Расул замолк. Его резко очерченный профиль четко выделяется на светлом фоне неба.

Прикрыв ладонью глаза от солнечных лучей, он напряженно всматривается вперед, как бы выискивая что-то. Я следую за ним взглядом и вижу над серебрящейся гладью воды какие-то белые предметы. Колонны цилиндрической формы поднимаются из воды в пепельно-голубое небо.

— Смотрите, — резко повернувшись ко мне, говорит Расул, — вот еще наше богатство. Под нами вода, а под водой земля. И земля эта еще богаче воды. Там нефть. Крупнейшие запасы нефти, Баку со всеми его промыслами — это только ступени, ведущие в подводную кладовую нефти. Главная сокровищница здесь, под нами. Не думайте, что белые колонны встают перед вами. Это автоматические нефтенасосные установки для выкачивания нефти из подводных скважин.

Глиссер проходит в непосредственной близости от одной из установок. Это плавающий стальной островок, и я прекрасно вижу его необычное устройство.

Представьте себе цилиндрическую цистерну. Она свободно плавает в море, установленная на якорях. Цистерна служит резервуаром для выкачиваемой из подводных недр нефти. В то же время она является плавучей базой для установки насосов и всех вспомогательных механизмов. Гибкий шланг проходит сквозь центр плавучего острова. Он соединен с подводной нефтяной скважиной. По шлангу нефть выкачивается насосом в тело острова — в цистерну. Насос же приводится в движение ветряным роторным двигателем, который я издали принял за белую колонну. Вблизи можно было заметить, как вращались белые колонны двигателей искусственных островов.

— Ветры дуют здесь постоянно, как по заказу, — поясняет мне Расул. — Они приводят в движение насосные установки и небольшие генераторы тока. Практически мы не нуждаемся ни в какой другой энергии, кроме ветра, для нормальной жизни наших островов нефти…

— Ну, а как же вы контролируете состояние нефтедобычи? Я не вижу на острове ни одного человека, — перебил я собеседника.

Он рассмеялся. Наивно полагать, что здесь живут люди.

— Вы знаете, наверное, об автоматических метеорологических станциях, которые устанавливаются даже в места, мало доступные человеку. Они автоматически сигнализируют о состоянии погоды по всей трассе движения воздушных кораблей. И человека около них нет и не бывает. Аппаратура наших плавающих островов построена по тому же принципу, но гораздо проще. Все показания радиопередатчиков с плавающих остро bob постоянно отмечаются в Баку на центральной карте управления морского нефтерайона.

Видите, вон там, справа, — нефтеналивное судно, подошедшее к острову.

Оно пришло сюда по вызову автоматического сигнала. Остров «сообщил» в диспетчерскую о том, что его цистерна близка к наполнению. За какие-нибудь два-три часа вся добытая нефть будет перекачена насосами в трюмы нефтеналивного корабля. Отсюда она без перегрузки поплывет через весь Каспий вверх по Волге, к промышленным центрам страны или на крекинг-заводы для дальнейшей переработки на бензин, керосин и смазочные масла…

Темнеет над Каспием.

Над свинцовой водой то справа, то слева от нас поднимаются вращающиеся колонны нефтяных островков. Сигнальные лампы горят на радиомачтах этих островков, созданных руками человека.

А где-то в Баку у карты нефтеносных разработок сидит диспетчер. Он смотрит на глубокую синеву Каспийского моря, в которой горят тысячи огоньков. Кажется, это Млечный путь отразился в море, так и оставив в нем свой отпечаток. Но нет. Огни вспыхивают и гаснут. Они призывно мигают, о чем-то сигнализируя диспетчеру.

В море электрического света на горизонте показывается Бакинский порт. Оставляя позади мигающие огоньки маяков, рой сигнальных огней искусственных островов, мы приближаемся к крупнейшему в нашей стране городу нефти.

Здесь нам придется распрощаться с Расулом. Он возвращается домой. Его ждет работа на нефтепромыслах, кипучая жизнь труженика.

С восточной страстностью он жмет мне руку.

Выключив моторы, наш глиссер пришвартовывается к бетонному пирсу. За бортом глухо разбиваются темные воды Каспия, а за пристанью шумит одетая в зелень столица Азербайджана.

Вот уже тают на фоне зеленовато-сизых гор светлые здания столицы Дагестана — Махач-Калы. Город широко раскинулся вдоль берега. У самой кромки воды поднимаются решетчатые руки замахнувшихся над бетонным пирсом портовых кранов. Возле них толпятся грузовые корабли и рыболовные суда. Кое-где по берегу видны острые пирамидальные нефтяные вышки, как бы сплетенные из стального кружева. Как разрослась за последние годы эта молодая промышленность Дагестана!

Наш магистральный глиссер набирает ход. Теперь он идет прямо на север, туда, где вода Каспия становится почти пресной, — к многорукавной дельте Волги.

Я гляжу на пенный след за кормой. Острым углом расходится он из-под обоих, сейчас почти скользящих по поверхности воды килей глиссера. На лицо мое, обдуваемое влажным морским ветром, летят мелкие брызги от волн, разбиваемых стремительным движением нашего корабля.

Рядом со мною, опираясь на перила, стоит старик. Он одет в светлый, слегка мешковатый костюм и широкополую белую и, пожалуй, старомодную шляпу. Если так можно говорить о стариках, его следовало бы отнести к разряду моложавых. Пышные усы и беленькая бородка только подчеркивают свежий овал чуть полноватого лица, розовые щеки пышут здоровьем, ясные глаза зорко всматриваются в зеленовато-синюю толщу моря.

— Глядите, глядите! — вдруг обращается он ко мне, протягивая руку вперед.

Я опускаю глаза и замираю от удивления: под бортом глиссера вспыхивает и переливается серебристым светом колеблющаяся лента. Она то пропадает, то вновь вырисовывается.

— Неужели вы не понимаете? Да ведь это же косяк сельдей! — кричит мне старик. — Вон как сверкает он на солнце!

Это всё чешуйчатые спинки рыб. Их здесь бесчисленное количество.

Я долго не могу оторваться от удивительного зрелища. Кажется, глиссер мчится по поверхности расплавленного серебра. И оно переливается сейчас всеми оттенками.

Только когда глиссер вновь вырвался на зеленовато-синюю толщу моря, старик нарушил молчание:

— Недурной косячок… Однажды, лет десять тому назад, мне пришлось видеть у берегов Апшеронского полуострова косяк сельди куда покрупнее. Он был свыше ста пятидесяти километров в длину и километров тридцать в ширину.

Увидев мое удивленное лицо, старик быстро промолвил:

— Бывает, но редко! — Затем он приветливо улыбнулся, приподнял шляпу и представился: — Николай Павлович Путянин, главный ихтиолог Каспийской рыбохозяйственной станции. Ихтиолог — это что-то вроде «рыбьего диспетчера», — пояснил он и рассмеялся.

Мы легко разговорились с Николаем Павловичем, и я нисколько не пожалел о нашем случайно состоявшемся знакомстве. Путянин оказался интереснейшим человеком. Всю свою жизнь он посвятил изучению рыбы, разведению ее и разработке новых методов промышленного рыбоводства.

— Не один десяток лет специально занимаюсь Каспием, — говорил он через несколько минут, сдвинув на затылок свою шляпу. — Северная часть Каспийского моря — одно из самых примечательных в мире мест. По своим рыбным богатствам равного ему нет. Вы обратите внимание на дельту Волги. Здесь рыбе особенно вольготно. Воды этой величайшей реки Европы несут с собою большое количество органических осадков — ими-то и питается рыба. Здесь водится свыше ста пятидесяти пород рыбы. Среди них такие, как белорыбица, осетр, белуга, севрюга. Вам ли говорить, что это лучшая в мире рыба!.. За последние годы, — продолжал Николай Павлович, — мы создали из Каспийского моря колоссальный рыбий садок. Он имеет чисто промышленное значение. Все производство рыбы здесь организованно. Мы разводим рыбу разных пород и руководим ее развитием. Рыба растет и размножается не стихийно, а по желанию человека…

— Каспий — замкнутый рыбий садок? — перебил я его. — А как же Волга со всеми своими искусственными морями, притоками, каналами? Как же Волго-Донской канал?

— Именно об этой системе я вам и говорю. Все водные бас сейны учитываются нами. Каспий вместе со Сталинградским, Куйбышевским, Горьковским, Щербаковским, Угличским и, наконец, Московским морями — все это и есть наша единая система. Говорят, новые моря отняли у сельского хозяйства некоторое количество земли, ранее занятой под пашни, выгоны, луга. Но разве это значит, что наша страна потеряет какую-нибудь часть производящей площади? Конечно, нет! Вместо сельхозпродуктов с этих же затопленных площадей земли мы получаем теперь другой продукт питания, также богатый белковыми веществами и не менее ценный, — рыбу. Гигантские водоемы стали источником рыбных богатств.

Николай Павлович сделал паузу, собрав в кулак свою небольшую седенькую бородку. Потом, разжав кулак, он продолжал с новым порывом волнения:

— Из двадцати тысяч существующих на планете пород рыбы мы, ученые, подбираем, выращиваем и акклиматизируем в новых условиях те породы рыбы, которые нам более всего выгодны. Здесь перед нами открыты самые широкие перспективы. Первые опыты по управлению развитием рыб начались еще до Великой Отечественной войны. В Каспийское море из Черного завезли в специальных аквариумах мальков кефали. Рыба отлично прижилась в новых условиях и стала обильной промысловой рыбой Каспия. Одновременно мы решали и проблему рыбьих кормов. Из Азовского моря завезли на Каспий так называемых нереисов — водяных червей. Они размножились на тысячах квадратных километров площади Каспия и стали основной пищей осетровых пород рыбы. Но дело не только в пересадке рыбы из одного водоема в другой. Это хорошо, когда рыба в новом водоеме имеет условия, сходные с теми, в которых она веками жила и размножалась. Нашим рыбоводам-мичуринцам пришлось искусственно вырастить новые, наиболее ценные и выносливые породы рыбы специально для вновь созданных водяных бассейнов. На рыбоводческих станциях в первую очередь были выращены пресноводные осетры и лососи.

Николай Павлович замолк, застегивая развевающиеся от встречного ветра полы своего мешковатого пиджака. Некоторое время мы стояли молча, всматриваясь в далекие очертания берега и цепочку судов, проходивших у самого горизонта.

— Однако трудностей у нас было много, — неожиданно вернулся к прежней теме Путянин. — Созданные на реках новые моря, плотины, гидростанции потребовали особого внимания к вопросам рыборазведения. Вы, вероятно, знаете, что для метания икры — для нереста — рыба из морей уходит в реки. Она преодолевает нередко огромные расстояния в тысячи километров. Я уж не говорю о таких удивительных случаях, когда, например, угорь из наших прибалтийских рек уходит метать икру… как вы думаете, куда?.. за восемь тысяч километров, в Саргассово море, что находится в Атлантическом океане. Именно там развиваются зародыши угря. Через несколько лет они проделывают головокружительное путешествие к устьям прибалтийских рек.

А вот вам примеры и с волго-каспийской рыбой. Они не могут быть обойдены ихтиологией. Вековые повадки рыбы должны учитываться техникой новых строительств на некоторых участках водной системы. К примеру, знаменитые каспийские сельди — пузанок, залом и астраханка, — зимуя в южной части моря, у иранских берегов, икру свою мечут за тысячи километров к северу. Нерест астраханки происходит в районе Сталинграда. Залом поднимается для метания икры еще выше: по Волге — до устья Камы и дальше по Каме — до города Чистополя.

Как видите, рыбьи привычки, сложившиеся тысячелетиями, поставили сложнейшие вопросы не только перед нами, ихтиологами, но и перед строителями плотин, перегородивших течение рек. Ведь мы не можем шлюзовать рыбу подобно кораблям — пропуская ее через плотины. А отучить рыбу от ее трудных привычек сразу мы тоже не можем. В последнее время мы занимаемся этим вопросом, искусственно размножая мальков в особых, специально созданных для этой цели затонах.

Поэтому на некоторых крупных гидростанциях созданы специальные электрорыбоходы. Рыба преодолевает плотину высотою в несколько десятков метров, постепенно поднимаясь со ступени на ступень по специальной длинной водяной лестнице. Но чтобы заставить рыбу идти именно по этой лестнице, необходимо искусственно подвести косяк к горловине рыбохода. Для этих целей возле каждой плотины создается специальный электростимулятор для рыбы. Опущенные в воду электроды создают в воде слабое электрическое поле. Попав в зону этого поля, рыбий косяк, если можно так сказать, теряет управление и сразу же отдает себя в наши руки.

Управляя движением электрического поля, мы управляем и движением рыбы. Она стремится уйти от воздействия электрического поля, которое ее раздражает. Мы подгоняем рыбу постепенным переключением тока от одного электрода к другому. Уходя от поля, рыба идет туда, куда нам нужно.

— Это что-то вроде рыбьих пастухов получается, — рассмеялся я. — А как же вы собираете потом свое разогнанное током стадо?

Николай Павлович вместо ответа молча указал мне на далекие контуры рыболовных судов. Я присмотрелся к ним и не увидел ничего особенного. Суда как суда.

Через несколько минут наш глиссер проходил невдалеке от одного из кораблей. И тут только я заметил легкие металлические стрелы, отброшенные в обе стороны от бортов корабля.

Подтянутые стальными расчалами, стрелы почти лежали, словно тонкие весла, на неровной поверхности воды.

— Это электрорыболовная флотилия. Она собирает разрозненное рыбье стадо и действует безошибочно, подобно хорошо налаженному механизму. Когда приближается период так называемого «рунного хода» рыбы, во время которого вылавливается до трех четвертей всей годовой добычи, в море вылетают рыболовецкие вертолеты-корректировщики.

Они обнаруживают рыбные косяки, устанавливают направление и скорость их движения, а затем вызывают по радио рыболовные суда.

Быстроходные суда выискивают косяки рыбы с помощью гидрофонов.

При своем движении рыбий косяк, например, включающий миллионы движущихся рыб, производит под водой шум, подобный шуршанью листвы под ветром. И этот шум передается по воде с огромной скоростью — в пять раз быстрее, чем по воздуху: тысяча пятьсот метров в секунду. По уловленному шуму и ориентируются гидрофоны электрорыболовов.

Я с увлечением слушал рассказ об электрическом неводе рыболовного судна.

Таким образом, судно приближается к косяку не только по указанию вертолета — разведчика, но и «по слуху».

На легких мачтах, которые видны с обоих бортов судна, укреплены специальные поплавки. Это не что иное, как электроды. К ним подводится один из полюсов генератора постоянного тока. Он имеет значительное напряжение и установлен на судне.

Второй полюс генератора подведен к электроду в подводной части судна. Этот электрод представляет собой металлический раструб, похожий на огромную граммофонную трубу. Он соединен с мощным рыбонасосом. Обычно рыба идет против течения, так что при работе насоса в раструб она не пойдет. Но, попав в сильное электрическое поле, образующееся между электродами, рыба впадает в состояние так называемого электротаксиса. Она как бы полуоглушена. И вот теперь с рыбой происходит весьма странное явление. Она изменяет направление своего движения, перемещаясь по строго определенному закону от отрицательного электрода к положительному. Таким образом, рыба неотвратимо плывет к положительно заряженному центральному электроду — к раструбу рыбонасоса. Насос захватывает приглушенную рыбу и выкачивает ее вместе с водой в трюм корабля.

Путянин громко рассмеялся простоте своего объяснения, но продолжал в том же духе:

— Ни сетей, ни рыбаков! Плавучим рыбозаводом управляют несколько человек. Завод полностью автоматизирован. Он имеет холодильные установки, консервные цехи, промышленные отделения, цех искусственных удобрений, получаемых из рыбьих костей, и многое, многое другое. Даже разделка рыбы производится специальными рыборазделочными автоматами.

— Да, но таким оснащенным промыслом можно в несколько лет извести все хозяйство Каспия, — не вытерпел я, мысленно подсчитывая количество кораблей, вышедших на путину.

— Полноте! — остановил меня Николай Павлович. — Во-первых, период рыбного лова строго определяется указаниями ихтиологов. А потом, подобно неводу с крупной и мелкой сеткой, мы в состоянии регулировать размер вылавливаемой рыбы. При определенном электрическом поле в рыбонасос поступает рыба тех или иных пород, того или иного размера. На рыбу разных пород и возраста ток действует по-разному. Этим-то мы и пользуемся.

Наш глиссер подходит к ветвистой дельте Волги. Широкий 65-километровый канал соединяет Астрахань с Каспийским морем. Было время, когда здесь приходилось из-за малой глубины дельты перегружать товары с морских кораблей на речные. Теперь морские суда проходят беспрепятственно через все волжские моря и по всему течению реки.

Новая трасса искусственного канала подводит наш глиссер к крупнейшему южному порту Волги — Астрахани. Рыбный центр Каспия встречает нас холодильниками и рыбозаводами, отлично оборудованным морским портом и шумной, беспокойной суетой, характерной для всех южных портов. Здесь кипит обычная трудовая жизнь.

Вот рыболовецкие суда вплотную подходят к бетонным пристаням. Мощные шланги опускаются в их трюмы, и я вижу зеркальный водопад рыбы, падающий по наклонным лоткам пристани. Это рыбонасосные установки перекачивают серебряный урожай морских полей в ледяные чрева холодильников. Чайки — верные спутники рыбаков — кружат над живым потоком свежепойманной рыбы, оглашая воздух резкими криками.

Белый, прекрасный город проходит у нас перед глазами. Легкие парусные лодки, речные трамваи и быстроходные катера оживляют широкое русло реки.

Астрахань стоит как гостеприимно раскрытые ворота великой водной магистрали. Мы торжественно проплываем сквозь этот парадный ход Волги к ее морям, плотинам и гидростанциям.

Отсюда нам предстоит подняться вверх против течения реки, вдоль преображенных земель, ограниченных руслом Волги и ее протока Ахтубы.

Бесполезно заливавшиеся весенней пойменной водой и пересыхавшие в летний зной земли Ахтубы ныне напоены постоянным притоком свежей воды. Ахтубский канал простирается почти от самого Сталинграда. Плодороднейшие земли больше не заливаются весенним паводком и не выжигаются летним солнцем. Они стали огородной житницей нижней Волги. Здесь выращиваются лучшие сорта субтропических и южных овощей.

Я стою на палубе глиссера и мечтаю со старым рыбоводом о сказочном преобразовании Ахтубской поймы, проходящей у нас перед глазами.

Николаю Павловичу плыть до самого Цимлянского водохранилища на Дону. Старик едет туда экспертом по разведению аральского шипа и ладожского рипуса. Эти легко приживающиеся породы пресноводных рыб становятся промысловыми в новом море.

В Донское море мы попадем через водяную лестницу шлюзов знаменитого Волго-Донского канала. Путь до него совсем уже не долог.

С верхней палубы глиссера нетрудно рассмотреть начало Волго-Донского канала. Он начинается в Сарептском затоне, там, где далеко выступающий в реку полуостров защищает горловину канала от бурного течения и от весеннего ледохода на Волге. Слева от канала, на самом краю полуострова, возвышается монументальное сооружение — гранитный маяк. Он служит не только для навигации. Одновременно это величественный памятник исторических битв нашего народа, происходивших на этой земле.

Входной шлюз канала представляет собой грандиозную триумфальную арку.

Монументальные скульптуры, архитектурные ансамбли водных сооружений посвящены замечательным эпизодам величайших сражений.

От Сарептского затона мы плывем уже по трассе канала. Минуем долину разлившейся речки Сарпы. идем вдоль сарпинских озер, а затем по долине реки Солянки.

Искусственный канал, на берегах которого раскинулись молодые леса, цветущие кустарники и луга, иногда вливается в просторные водохранилища. От них отходят водозаборы для орошения прилегающих земель. Скользят рыбачьи лодки, спортивные яхты. Берега канала то далеко расступаются в стороны, почти теряясь у горизонта, то вновь сходятся через некоторое время и выступают перед нами закованными в гранит и бетон.

Так мы подплываем к величайшей водяной лестнице Волго-Дона. Девять ступеней ее должны поднять судно вверх на восемьдесят восемь метров.

Уже давно пассажиры высыпали на палубу. И те, кто впервые видит сооружения шлюзов, полные красоты и гармонии, уже не в силах сдержать возгласы восторга и удивления.

Сквозь раскрытые металлические двери высотою не менее, чем в трехэтажный дом наш глиссер входит в колоссальную бетонную коробку шлюза. Стены его нависают над нами, так что мы видим лишь синее небо над головою да на влажной глади стен цветные картины, нарисованные смелой рукой художника.

Медленно, с необыкновенной торжественностью смыкаются стальные створки шлюзных ворот, закрывая последний выход из этой необыкновенной картинной галереи. Каждое «полотно», созданное на бетоне, в десятки раз превышает размеры нашего далеко не маленького глиссера. Несколько кораблей покрупнее застыли в камере рядом с нами.

Но вот диспетчер, стоящий в стеклянном зале, высоко поднятом над головным сооружением шлюза, дает сигнал к поднятию. Я не замечаю, как врывается вода в нашу камеру, но по тому, как медленно начинают подрезаться светящиеся картины на стене шлюза, я понимаю, что вода прибывает. Мы поднимаемся вверх.

— Водица-то донская, — поясняет мне штурман глиссера, веселый молодой парень, с которым я сдружился в дороге. — Видите ли, вся вода, с помощью которой происходит подъем судов на Волго-Доне, поступает в шлюзы из Дона. Три мощные насосные станции сооружены на канале. Они питаются электроэнергией от Цимлянской гидростанции, и каждая из них в состоянии перекачать в секунду сорок пять кубических метров воды.

— Да, это действительно колоссальное количество, — соглашаюсь я, представив па мгновение, как в каждую секунду насос подает объем воды, который свободно мог бы заполнить мою комнату.

— Сейчас я вам поясню, что здесь происходит, — продолжает штурман. — Трудность создания канала заключалась не только в том, что уровень Дона в зоне соединения с Волгой на сорок четыре метра выше Волги. Дело еще и в том, что между обеими реками находится узкий водораздел, который на восемьдесят восемь метров поднимается над волжской водой и на сорок четыре метра — над водной поверхностью Дона. Четыре десятиметровых шлюза устроены со стороны Дона и девять — со стороны Волги. Естественно, что для того чтобы питать все эти шлюзы водой, ее забирают со стороны Дона, где вода поближе к водоразделу…

— Но ведь почти стокилометровая трасса канала, — перебиваю я штурмана, — пересекается несколькими речками!

— Да, вы правы, но от всех этих речек остались, пожалуй, только одни названия, — шутит штурман. — Сарпа — по эту сторону водораздела, Карповка и Червленная — по ту сторону перевальной точки. Они были так мелководны, что всей их воды нахватало для заполнения действующих шлюзов. Здесь без насосов никак не обойтись. Тремя каскадами накачивают они донскую воду в верхнюю точку канала. Отсюда вода самотеком идет на питание шлюзов.

Разговаривая, мы не заметили, как наша маленькая флотилия медленно поднялась до верхней отметки шлюза. Корабли свободно прошли под каменной аркой следующей камеры. Вновь раскрылись, теперь уже другие, железные ворота, и, словно стайка рыб из садка, корабли нырнули во второй шлюз, опять поднявший над нами свои пятиадцатиметровые стены.

Шли минуты, часы… Непрерывно повторялись одни и те же операции. И с каждым разом все выше и выше поднимались мы по десятиметровым ступеням этой необычной водяной лестницы.

— Ну вот, наконец-то мы на высшей точке водораздела, — пояснил мне штурман, когда я вышел из уютной столовой глиссера. — Сейчас пойдем на спуск, теперь уже в сторону Дона. Здесь только четыре ступени шлюзования — и прекрасный путь по каналу. Мы поплывем по бывшим долинам рек Червленной и Карповки — это уже притоки Дона. Отсюда недалек путь в Донское море — Цимлянское водохранилище. Держитесь, там нас и закачать может, на морской-то волне…

Перед нами новое море, созданное советскими людьми.

Я молча гляжу на чудесные сооружения, оросительные каналы, леса, пашни, луга и думаю о великой созидательной мощи нашего трудолюбивого народа. Вот уже шесть замечательных арочных мостов проплыли у нас над головами. Как чудесное стальное кружево, переброшенное с одного берега канала на другое, повисли они в воздухе. По ним проносятся автомашины, проходят электрические поезда. Но не этот вид транспорта представляется мне сейчас значительным и самым важным. На ровной глади канала я вижу тяжелые грузовые пароходы. Они буксируются навстречу мне по каналу с помощью специальных электробуксиров, питаемых от электросети. Вот они, сухогрузные баржи, — речные колоссы, нагруженные углем. Из молодого, но уже огромного порта, раскинувшегося в месте впадения Северного Донца в Дон, они идут в Волгу и в поднятое плотинами нижнее течение Дона.

Отсюда на предприятия и химические комбинаты идет основная масса угля, добываемого в Донбассе. Самоходные баржи плывут через Цимлянское водохранилище на Волгу, а по ней — почти во все промышленные районы Европейской части страны. Сюда же, в район «всесоюзной кочегарки», спускаются через

Каму и Волгу большие потоки северного леса, необходимого угольным шахтам.

Наш быстроходный глиссер на просторных водохранилищах легко обгоняет медленно ползущие по воде громады плотов дальнего следования. Они имеют обтекаемую форму и плывут за буксирами, подобно колоссальным сигарам, связанным стальными цепями.

«Куда пойдет их дальнейший путь? — думаю я. — К берегам ли Крыма или же к Черноморскому побережью Кавказа? А может быть, они идут еще дальше, через Азовское и Черное моря, в страны народной демократии, так же, как и мы строящие новую жизнь? Где, в каких верховьях Камы или Чусовой валили лесорубы эти строевые сосны и ели? Чьи смелые руки провели эти плоты через излучины многих рек, через шлюзы и плотины на простор Донского моря? Кто построил эти ослепительные белые пассажирские электроходы, которые проплывают по каналу со скоростью курьерского поезда?»

Я задаю себе эти вопросы и не жду на них ответа. Я знаю, что эти комфортабельные суда, которые уже не раз попадались на нашем пути, были созданы рабочим коллективом знаменитого Сормовского завода в городе Горьком на Волге.

И для того чтобы улыбающиеся, счастливые люди, плывущие из Ленинграда в Сочи, могли спокойно жить, отдыхать на борту прекрасного белого корабля, десятки конструкторов думали о них. Они проектировали комфортабельные каюты, прохладные гостиные и кинозалы, бассейны для плаванья и спортивные площадки на палубе электроходов.

С борта глиссера, следующего через великий водный путь, особенно ясно чувствуешь его грандиозное значение. Ощущаешь его коммунистическую основу, которая заключается в первую очередь в комплексном решении всех задач — энергетики, орошения, судоходности.

Полный незабываемых впечатлений о новой жизни, созданной на Дону, о потрясающих преобразованиях земли, природы и климата, я возвращаюсь к Сталинграду.

Попрощавшись в порту Донского моря с милым ихтиологом Николаем Павловичем Путяниным, я возвращаюсь назад. Мне предстоит продолжить путь вверх по Волге.

Пройдены шлюзы Волго-Дона, теперь уже в обратном порядке. Пройден приволжский отрезок канала, украшенный скульптурами героев Великой Отечественной войны. Вот уже остался позади разросшийся за последние годы город Красноармейск. Глиссер наш вновь качается на высокой волжской волне.

Впереди Сталинград. Прекрасные контуры города-героя поднимаются над водой. Утопающий в зелени, украшенный роскошными зданиями, почти полностью заново перестроенный, город спускается к Волге широким каскадом каменных лестниц. Они устремлены к величественному памятнику героям беспримерной защиты Сталинграда.

Перед нами встает славный город — волжская твердыня, где каждая улица, каждый дом является символом героизма нашего народа. Аллея Героев, площадь Павших Борцов, проспект имени Сталина… какой глубокий смысл вложен в эти простые, но прекрасные слова!

Разбрасывая пенные брызги, прыгая на волне встречных дизель-электроходов, глиссер наш подходит к Сталинградскому порту. Город этот, носящий имя великого Сталина, представляется мне сейчас как единый центр, соединяющий шесть морей нашей родины: Черное, Азовское, Каспийское, Аральское, Балтийское и Белое. Между этими природными морями, на голубых путях тысяч кораблей, зеркальными террасами раскинулись новые пресноводные моря. Они искусственно созданы человеком, символизируя его могущество. Гудят электростанции возле бетонных плотин, забирая энергию рек, растекаются каналы, питая возрожденные к жизни поля, расцветает мирная жизнь. И торжествуют победу ее творцы и защитники — советские труженики, строители нового.

— Вот уже несколько лет, как я плаваю по Волге, — рассказывает мне штурман нашего глиссера.

Только что миновав шлюз колоссальной железобетонной плотины Сталинградской ГЭС, оставшейся за нашей спиной, мы мчимся по синей глади Сталинградского моря. Поражают водные просторы буйно разлившейся реки. Противоположный берег тает в легкой синеватой дымке.

— Вы знаете, — продолжает разговор мой собеседник, — пожалуй, во всем мире нет другой такой полностью зарегулированной реки, какой является наша Волга.

— Странный термин, — улыбаюсь я: — «зарегулированной». Вот уж никак он не подходит к «матушке Волге»!

— Нет, именно так мы определяем состояние водной магистрали, сток воды которой регулируется по нашему желанию. Три типа воды различаем мы в реке, — рассказывает штурман. — Во-первых, это паводковая вода, образующаяся от таяния снега. Она по своему количеству составляет до восьмидесяти процентов всей воды, протекающей в реке за год. Затем идут дождевые воды. Они питают реку, стекая в нее с поверхности земли; их не так уж много. И, наконец, грунтовые воды — они составляют единственный зимний источник питания реки. Схлынув в море буквально за несколько дней, весенние воды в конце концов перестают питать реку. Дождевых и грунтовых вод бывает недостаточно, и в период летней навигации река обычно мелеет.

Задача регулирования стока реки заключается в том, чтобы удержать плотинами главную массу паводковых вод. Впоследствии, управляя их спуском, можно поддерживать более или менее постоянный уровень реки на протяжении длительного периода безводья.

В нашей стране свыше ста тысяч рек. Протяженность всех этих рек превышает два с половиной миллиона километров. Из них около ста тысяч километров судоходны. Реки — исключительное богатство, и это богатство нужно уметь использовать.

Наша «Большая Волга» показывает вам, чего можно добиться правильным уходом за режимом реки. На всем протяжении реки в три тысячи семьсот километров она представляет собой своеобразную водяную лестницу с семью колоссальными ступенями-площадками волжских морей…

— Значит, сейчас мы находимся на нижней ступени водного каскада? — перебил я штурмана.

— Да, конечно… Вы в состоянии наглядно убедиться, какую массу воды сдерживает Сталинградская плотина. Во-первых, учтите, что площадь Сталинградского моря превышает пять тысяч квадратных километров. Во-вторых, возьмите бинокль. Видите, там справа от нас начинается знаменитый Сталинградский оросительный канал. Вода поступает в него самотеком из этого моря и уходит на расстояние свыше шестисот километров.

Я подношу бинокль к глазам. В круглой рамке его я вижу голубую полосу канала, устремленную к синеющему горизонту. Начало канала отмечено гранитным порталом. Он украшен высокими статуями и огромными барельефами, врубленными в стену парадных сооружений.

Неужели вот отсюда и начинается величайшая в мире самотечная оросительная и транспортная магистраль, созданная руками человека? — думаю я. — Ведь, перерезав некогда засушливые полупустынные земли Прикаспия, канал упирается своим концом в реку Урал. Он разменивается по дороге на тысячи более мелких каналов-ответвлений, простершихся к югу до самых берегов Каспийского моря. Таким образом, Сталинградский оросительный канал, подобно водному стволу огромного оросительного дерева, как бы распластался на тысячи километров Прикаспийской низменности.

Видимо угадав мои мысли, штурман повернулся ко мне:

— Когда-то Волга вместе со всеми своими притоками охватывала площадь земли около миллиона трехсот восьмидесяти тысяч квадратных километров. Лишь в нижнем своем течении великая река не получала ни одного притока и без пользы несла свои тучные воды в Каспий. Свыше четырнадцати миллионов гектаров новых земель в низовьях реки обводняется и орошается волжской водой после строительства Сталинградского гидроузла. Вы представляете себе, как изменился за последнее время климат всего нижнего Поволжья! А объем проведенных работ! Сталинградский гидроузел совместно с магистральным каналом потребовали выемки около четырехсот тридцати миллионов кубометров грунта и укладки около пяти миллионов кубометров бетона. Эти цифры о чем-нибудь говорят!

— Еще бы! Однако давайте вернемся к прерванному разговору о водяной лестнице Волги, — попросил я штурмана, передавая ему бинокль.

— Если хотите, я перечислю вам все ступени, по которым нам еще предстоит подняться. За Сталинградским морем находится известное вам Куйбышевское море. Это самое крупное в мире искусственное водохранилище. Оно протянулось вверх по течению более чем на шестьсот километров. Как вы увидите, ширина этого моря достигает на некоторых участках сорока километров, а общая площадь составляет свыше шести тысяч квадратных километров. Выше располагается Горьковский гидроузел с мощной гидроэлектростанцией. Дальше находится величайшее искусственное море — Щербаковское водохранилище. По своим размерам оно лишь немногим уступает Куйбышевскому и Сталинградскому морям. Созданное ещё до Великой Отечественной войны, бывшее Рыбинское море по своей площади почти не отличается от древнего естественного Онежского озера. Воды этого моря регулируют Волгу на сотни километров вниз и вверх по течению. Выше Щербаковского гидроузла находятся хорошо известные вам Угличский гидроузел с гидроэлектростанцией и Иваньковская плотина — головное сооружение канала имени Москвы.

Пожалуй, для полноты картины, — продолжал штурман, — стоит упомянуть лишь о самом верхнем сооружении на Волге — о плотине, расположенной в ста двадцати шести километрах от истока реки. Возведенная на месте так называемого бейшлота, существовавшего на протяжении почти ста лет, новая плотина сдерживает свыше трех с половиной миллионов кубических метров воды, регулируя судоходство в верхнем течении. Вот вам и вся лестница «Большой Волги».

После небольшой паузы он снова заговорил:

— Не забывайте и о другой, не менее важной проблеме, которая разрешена полностью. Волга, став судоходной на всем своем протяжении, связала транспортным узлом разные хозяйственные зоны страны. Не буду перечислять всего, лишь напомню: с верховьев реки, с Урала, идет лес и металл, со средней полосы и Поволжья — хлеб, с юга и Каспия — нефть и рыба, с Донбасса — уголь, с Кавказа… Да разве все перечислишь!

Надо еще учесть возможности, которые открыли новые каналы, соединившие Волгу с Сибирью. Чего стоит один Уральский канал! Вы ведь слыхали о нем. Это воплощение очень далекой, но и очень жизненной идеи. Она тревожила умы многих поколений нашего народа, чуть ли не с начала прошлого столетия.

Волжская магистраль через Каму и Чусовую вплотную подходит к Уральскому хребту. В районе Свердловска Чусовая ближе всего подходит к Исети, притоку Тобола, протекающего уже по ту сторону Уральских гор.

Ныне канал, проложенный взрывной техникой через Урал, соединяет Чусовую с Исетью. Таким образом, водный путь в Сибирь открыт. Уже не покажется фантастикой плыть на корабле из Черного моря в Байкал!

Однако взгляните. Из Ростова через Волго-Дон, Уральский канал и новый Обь-Енисейский канал водная магистраль протянется до самого Байкала. Отсюда возможен еще путь на север по Оби или Енисею к Северному Ледовитому океану. Но возможен и другой речной путь на север — с Волги на Каму, а оттуда через канал на Вычегду и Печору.

Это пути на восток и на север… Новые пути открылись и на запад. Мы можем с вами проплыть отсюда, например, до Днепра. Через Оку и приток ее речку Жиздру, поднятую плотинами, мы попадем в Окско-Днепровский канал. Таким образом, со всеми своими новыми морями и каналами каскад «Большого Днепра» соединяется с каскадом «Большой Волги».

Да, было, о чем задуматься, стоя на борту скоростного судна, мчавшегося по главному стволу величайшей водной магистрали Союза. По берегу Волги тянулись густые полосы зеленых насаждений. Изредка взгляд мой задерживался на монументальных зданиях насосных станций, почти вплотную прильнувших к берегу. Мощные электронасосы поднимали воду для питания каналов, орошавших земли Заволжья.

Шли навстречу суда, плоты. Над искристой гладью воды проносились легкие гидропланы и летающие лодки. Голубовато-белые пристани спускались к волжской воде возле населенных пунктов. Изредка плотная завеса зелени отступала от берега, обнажая поля и сады. Тогда взгляд мой в разрывах зелени ловил темные силуэты электрических комбайнов или радужные облачка водяных брызг, окутывавшие электродождевальные машины, поливавшие огороды.

А Волга несла нам навстречу свои разбившиеся воды — большая, могучая любимая река!

Видали ли вы когда-нибудь крупнейший гидроузел ночью?

Мы подплывали к плотине Куйбышевской гидростанции. Стояла тихая, спокойная летняя ночь. Крупные звезды сияли у нас над головой и таяли впереди, у водного горизонта. Звезды пропадали в ярком море электрического света, разлитого над плотиной, над зданием гидростанции. Свет этот вставал вначале колоссальным заревом, но чем ближе подплывали мы к нему, тем четче вырисовывались отдельные световые пятна ламп, прожекторов и сигнальных маяков.

Казалось, лавина света приближалась к нам, отражаясь в водной поверхности тысячами световых «дорожек». И только на высокой башне, удивительно напоминавшей Кремлевскую, сверкал огонь рубиново-красной звезды.

Вот он, живой памятник великому плану электрификации нашей страны! — думал я, прислушиваясь к глухому гулу воды, низвергавшейся вниз с водосброса высотой с многоэтажный дом. — Как шагнула вперед наша энергетика!

Глиссер проходит шлюзы самой мощной в мире гидроэлектростанции. Мощность ее равна двум миллионам киловатт. Она почти в четыре раза больше Днепрогэса. Энергия ее используется не только в близлежащих районах и городах — она передается за много километров к сердцу нашей родины — Москве.

От турбогенераторов, заключенных в бетонном теле сооружения, электрический ток напряжением в шестнадцать тысяч вольт поступает к специальным повысительным трансформаторам. Для того чтобы осуществить почти фантастический бросок энергии на расстояние в тысячи километров, необходимо повысить напряжение тока до четырехсот тысяч вольт.

Я вижу колоссальные мачты, подобные огромным решетчатым буквам «П». Уходя с повысительной подстанции в ночную даль, они несут на себе провода, находящиеся под напряжением, почти равным напряжению разряда молнии. Гирлянды изоляторов необычайного размера и длины поддерживают высоковольтные провода. Они слегка светятся, скрываясь в отступившей от плотины ночной темноте.

И провода эти через всю страну несут на себе сказочную силу электричества. Они являются одновременно живым каналом связи между центральным постом управления и командным пунктом электростанции. По высоковольтному проводу передается целый комплекс служебных сигналов и показаний. Эти показания защищены не только от чудовищного напряжения — они отфильтрованы от всех электрических помех.

Из далекого поста управления Единой высоковольтной сетью в Москве простым нажатием кнопки осуществляются запуск и остановка мощнейших агрегатов. Приборы показывают уровень воды и производят телеизмерение всех величин, необходимых для установления режима работы гидростанции.

И то, что управление всей этой титанической постройкой, бесконечно сложной, осуществляется только одним человеком, еще и еще раз указывает, каких вершин достиг человеческий разум.

Мы поднимаемся вверх по Куйбышевскому морю. Я вижу новые заводы и промышленные предприятия, раскинувшиеся по берегам великой водной дороги.

Заводы-сады, заводы-автоматы, телеуправляемые гиганты выросли по берегам Волги.

Я думаю о том, что бесконечно дешевая электроэнергия создала переворот не только в механизации, но и в металлургии, в изготовлении стройматериалов. Отличные транспортные условия волжской магистрали изменили весь ход промышленного обмена. Новые сырьевые источники сельского хозяйства, животноводства, полезных ископаемых — все это вызвало бурный промышленный подъем. И все это помогла сделать «Новая Волга» с ее гидростанциями и каналами.

Остались позади обрывистые берега Жигулей. Их невозможно забыть, если хоть раз они проплывут у тебя перед глазами. Теперь этот район дорог нам не только своими неповторимыми красотами — он стал богатейшей нефтяной базой средней Волги. Механизированные нефтяные вышки, насосные станции, нефтеперегонные заводы изменили пейзаж Жигулевских гор.

Мы минуем Ульяновск. Это первоклассный портовый город. Здесь прошли детские и юношеские годы Владимира Ильича Ленина. Вылитая из бронзы огромная фигура вождя революции стоит над полноводной рекой. Издалека видна она. И кажется, что Ильич с радостной улыбкой смотрит на водную гладь, на безбрежные просторы новой жизни.

Мы подплываем к Казани. Именно подплываем, потому что раньше город располагался в десяти километрах от реки. Теперь подпор плотины, вызвавший образование Куйбышевского моря, приблизил Волгу к стенам этого древнего города и сделал его портовым.

Все ближе, ближе к Москве устремляется наш глиссер. Вот перед глазами прошли шлюзы и плотины Горьковской электростанции. Я вижу пристани Горького с его верфями и заводами, расположившимися в месте слияния Волги с Окою. Именно здесь, на всемирно известных заводах Красного Сормова, создается флот «Большой Волги». Флот, который построен по особому принципу. Это уже не речные, а озерные корабли, приспособленные к штормам новых донских, волжских, днепровских морей. Это специальные ледокольные корабли, необходимые для продления периода осенней и весенней навигации на озерных водохранилищах. Это самоходные баржи-тяжеловозы. Это, наконец, мощные буксиры-тягачи, приспособленные для транспортировки сверхкрупных плотов.

Мы минуем Горький, Кострому, Ярославль и подходим к Щербаковскому морю. Нам не нужно пересекать его. Лишь одним краем, следуя некогда бывшей здесь излучиной Волги, мы продолжаем наш путь.

Велики водные просторы Щербаковского водохранилища. Оно пополняется водами рек Шексны, Мологи, Суды. Отсюда на север пролегает водный путь на Балтику и в Белое море через каналы старинной Мариинской системы и Беломорско-Балтийский канал. Нам не нужно плыть туда. Мы поворачиваем резко на юг, к Угличу. У Ивановской плотины, там, где разбившиеся воды образуют Московское море, мы вступаем в русло канала имени Москвы. Он заполнен водой той же «матушки Волги» и несет ее к столице. И мы мчимся по его сверкающей глади туда, где в небе уже виднеются высотные здания, поднявшиеся над тысячами заново отстроившихся московских крыш.

Высоко-высоко на Ленинских горах торжественно и просто вырисовывается над Москвой-рекой прекрасное здание Московского университета. За ним встают новые дома нового города.

Украшенные золотыми шпилями, ослепительно белые в своей керамиковой одежде, здания эти кажутся мне близкими маяками бесконечно родной Москвы.

Позади — горячий воздух над Аму-Дарьей, узбойские оазисы Главного Туркменского канала, беспокойная вода Каспия, волжские просторы, водяная лестница Волго-Дона. Позади — семь тысяч километров незабываемого пути наших мирных трудовых побед.

Впереди Москва — сердце и совесть нашей страны, город, в котором гениальный зодчий планирует будущее Земли — ее счастье, ее радость и процветание.

Глиссер наш уверенно приближается к столице.

Вперед, и только вперед!