Путешествия и исследования в Африке

Глава I

Страна племени баквейнов. – Изучение языка. – Туземные представления о кометах. – Столкновение со львом. – Названия бечуанских племен. – Сечеле. – Его предки. – Его брак и управление. – Котла. – Полигамия. – Покупка земли в Чонуане. – Отношения с людьми. – Длительная засуха. – Охота посредством хопо

В 1840 г. я сел на корабль, отправляющийся в Африку, и после трехмесячного путешествия прибыл в Кейптаун [Кейптаун].[1] Пробыв там недолго, я отправился дальше, обходя кругом бухты Альгоа, и скоро перешел в глубь страны, в которой провел в безвозмездных медицинских и миссионерских трудах шестнадцать последующих лет моей жизни, с 1840 до 1856 г.

Моя жизнь в Африке не только не благоприятствовала усовершенствованию в литературном языке, вырабатываемом привычкой к письму, но, как раз наоборот, она сделала литературный труд скучным и утомительным. Я охотнее исходил бы снова весь континент из конца в конец, чем взялся бы написать новую книгу. Гораздо легче совершать путешествие, чем описывать его. Я намеревался по прибытии в Африку продолжать свои умственные занятия, но так как для меня было неприемлемым пользоваться готовыми плодами рук людей, среди которых мне предстояло жить, то, кроме преподавания, я принялся за плотничество и всякого рода ручной труд, утомлявший и делавший меня неспособным к умственному труду в вечерние часы. Недостаток времени для самообразования был единственным предметом сожаления во время моих путешествий по Африке. Помня об этом, читатель примет во внимание, что он имеет дело просто с ищущим света любителем науки, которому свойственна тщеславная мысль считать себя еще не слишком старым, чтобы учиться. В таком популярном произведении, как это, опущено много различных подробностей, но я надеюсь дать их в другом труде, предназначаемом для читателя-ученого.

Давид Ливингстон (1813–1873)

Основные инструкции, полученные мною от администрации Лондонского миссионерского общества, заставили меня, как только я доехал до Курумана, или Латакоо, самой отдаленной от Кейптауна миссионерской станции, устремить свои взоры на север. Не задерживаясь в Курумане дольше, чем это нужно было для отдыха быков, сильно утомившихся после продолжительного путешествия от бухты Альгоа, я, в обществе другого миссионера, отправился в страну, занимаемую баквейнами, где в то время находился вождь Сечеле с его племенем, живший тогда в Шокуане. Вскоре мы вернулись в Куруман, который является чем-то вроде главной станции в стране, и, пробыв там три месяца, уехали в Лепе-лоле [Литубаруба], на пятнадцать миль к югу от Шокуане. Здесь я почти на полгода порвал всякую связь с европейским обществом, с той целью, чтобы получить точное знание языка туземцев, и, благодаря такому тяжелому самоограничению, ближе и глубже узнал особенности, способы мышления, законы и язык баквейнов, принадлежащих к бечуанской народности. Это принесло мне неоценимую пользу в моих сношениях с ними.

В эту вторичную мою поездку в Лепелоле я начал приготовления к оседлому жительству, занявшись сооружением канала для проведения в сад воды из источника, в котором в то время было много воды, но который теперь совершенно высох. Успешно закончив эти приготовления, я отправился на север, чтобы посетить племена бакаа, бамангвато и макалака,[2] живущие между 22 и 23° ю. ш. До меня в горах Бакаа был какой-то торговец, который вместе со своими людьми погиб от лихорадки. Обходя северную часть базальтовых возвышенностей около Летлоче, я был всего только в десяти днях пути от нижнего течения р. Зоуги, название которой у туземцев было тождественным с названием оз. Нгами, и я мог бы тогда же (в 1842 г.) открыть это озеро, если бы это открытие было моей единственной целью. Большую часть путешествия я совершил пешком, потому что быки, на которых мы поехали, заболели.

Дорогой мне пришлось слышать, как некоторые из присоединившихся к нам попутчиков-туземцев, не знавших, что я немного понимаю их разговор, обсуждали мою наружность и физические качества: «Он – не сильный, он совсем тонкий и только кажется толстым, потому что вставляет себя в эти мешки (брюки); он скоро свалится с ног». Эти слова заставили заговорить во мне мою шотландскую кровь. Я постарался не уступать им в быстроте и шел целыми днями, совершенно презирая усталость, до тех пор, пока они не выразили надлежащего мнения о силе моих ног.

Когда я вернулся в Куруман для того, чтобы доставить свой багаж к намеченному месту поселения, то следом за мной пришло известие, что оказавшее мне весьма дружественный прием племя баквейнов изгнано из Лепелоле баролонгами, так что моим надеждам на устройство поселения пришел конец. Вспыхнула одна из тех периодически возникающих войн, которые с незапамятных времен случаются здесь из-за обладания скотом, и эта война так изменила отношения между племенами, что я вынужден был снова отправиться на поиски подходящего места для миссионерской станции.

Когда мы шли на север, то нашим взорам предстала яркая комета, возбудившая любопытство у всех туземцев, которых мы посещали по пути. Появление кометы 1836 г. сопровождалось внезапным вторжением матабеле, самых жестоких врагов бечуанского народа, и они поэтому думали, что и настоящая комета может предвещать такое же бедствие или может быть предзнаменованием смерти какого-нибудь великого вождя.

Так как в Куруман меня сопровождало несколько человек из племени бамангвато, то я должен был возвратить этих людей с их багажом к вождю Секоми. Возникла необходимость нового путешествия к месту пребывания этого вождя, и – первый раз в моей жизни – я проехал несколько сот миль верхом на быке.

На обратном пути в Куруман я облюбовал для миссионерской станции прелестную долину Мабоца (25° 14 ю. ш., 26°30 в. д.) и переехал туда в 1843 г. Здесь произошел случай, о котором меня часто расспрашивали в Англии и который я намеревался держать в запасе, чтобы, будучи уже в преклонных летах, рассказать о нем своим детям, но настойчивые просьбы моих друзей превозмогли это намерение. У бакат-ла, жителей деревни Мабоца, вызвали сильную тревогу львы, которые ночью ворвались в их скотный загон и уничтожили несколько коров. Львы нападали на стадо даже среди бела дня. Это было необыкновенное явление, и причиной его бакатла считали колдовство. «Мы отданы во власть львов соседним племенем», – говорили они. Они вышли один раз охотиться на львов, но, будучи в подобных случаях несколько трусливее бечуан, возвратились обратно, не убив ни одного.

Кейптаун времен Ливингстона

Гравюра середины XIX в.

Известно, что когда один из львов бывает убит, то все остальные, почуяв опасность, покидают эту местность. Поэтому, когда львы еще раз напали на стадо, я отправился вместе с туземцами на охоту, чтобы помочь им уничтожить хищника и тем избавиться от бедствия. Мы застали львов на небольшой, заросшей деревьями возвышенности, длиной около мили. Люди оцепили возвышенность кругом и, поднимаясь по ней, постепенно сблизились вплотную. Находясь внизу на равнине вместе с туземным учителем Мебальве, весьма замечательным человеком, я увидел одного льва, который сидел на скале внутри замкнувшегося теперь круга людей. Прежде чем я мог сделать выстрел, Мебальве уже выстрелил в него, и пуля ударилась о камень, на котором сидел зверь. Он сейчас же укусил то место, в которое ударилась пуля, как собака кусает палку или камень, брошенные в нее; затем, соскочив со скалы, он прорвался через раздавшийся перед ним круг людей и убежал невредимым. Люди боялись напасть на него, вероятно, вследствие своей веры в колдовство. Когда из людей был снова образован круг, мы увидели внутри его еще двух львов, но побоялись стрелять, чтобы не попасть в людей, и они дали уйти также и этим зверям. Если бы бакатла действовали по принятому обычаю, то они бросали бы свои колья в зверей в момент их попытки к бегству. Увидев теперь, что мы не можем добиться от этих людей, чтобы они убили одного льва, мы направились обратно в деревню, но, когда мы огибали конец возвышенности, я увидел, что один из хищников, как и прежде, сидит на скале, только на этот раз нас с ним разделяли кусты. Находясь приблизительно в 30 ярдах [27 м] от него, я хорошо прицелился через кусты и выстрелил. Люди сразу закричали: «Убит! Убит!» Другие кричали: «Тот человек [Мебальве] тоже убил его, пойдемте к нему!» Я не заметил, чтобы кто-нибудь еще, кроме меня, стрелял в зверя, но увидел, как там, за кустами, у льва поднялся от ярости хвост, и я, повернувшись к народу, сказал: «Подождите немного, пока я еще раз заряжу ружье». Когда я забивал шомполом пули, кто-то закричал. Вскочив и полуобернувшись, я увидел, что как раз в этот момент лев прыгнул на меня. Я стоял на небольшом возвышении; он схватил меня за плечо, и мы оба вместе покатились вниз. Свирепо рыча над самым моим ухом, он встряхнул меня, как терьер встряхивает крысу. Это встряхивание вызвало во мне оцепенение, по-видимому, подобное тому, какое наступает у мыши, когда ее первый раз встряхнет кошка. Это было какое-то полусонное состояние: не было ни чувства боли, ни ощущения страха, хотя я отдавал себе полный отчет в происходящем. Нечто подобное рассказывают о действии хлороформа больные, которые видят всю операцию, но не чувствуют ножа. Такое состояние не было результатом мыслительного процесса. Встряхивание уничтожило страх, и я, оглядываясь на зверя, не испытывал чувства ужаса. Вероятно, это особенное состояние переживают все животные, убиваемые хищником… Повертывая свою голову, чтобы освободиться от тяжести лапы, которую лев держал на моем затылке, я увидел, что его взгляд направлен на Мебальве, который, находясь в 10–15 ярдах [9—13 м] от нас, хотел выстрелить в него. Но его кремневое ружье дало осечку на оба курка, и лев мгновенно оставил меня и, бросившись на Ме-бальве, вцепился зубами в его бедро. В это время другой негр, которому я однажды спас жизнь, когда его вскинул на рога буйвол, хотел ударить льва копьем. Оставив Мебальве, лев вцепился негру в плечо, но в этот момент возымела действие пуля, попавшая в него, и он упал мертвым.

Все вышеописанное произошло в несколько мгновений и было последней вспышкой предсмертной агонии льва. Для того чтобы уничтожить связанные с ним магические чары, бакатла на следующий день сожгли его труп, который, по их словам, был крупнее всех виденных ими прежде. У меня, кроме раздробленной кости руки, осталось еще одиннадцать ран в мягких тканях плеча…

Названия различных бечуанских племен происходят от названий некоторых животных. Возможно, что это является остатком обоготворения животных в древние времена, как это было у египтян. Название «бакатла» означает «они обезьяньи», «бакуена» – «они крокодиловы», «батлапа» – «они рыбьи»; каждому племени свойствен какой-то суеверный страх перед животным, по имени которого оно названо. Для обозначения их племенной принадлежности ими употребляется при разговоре слово «бина» – «танцевать»; когда хотят узнать, к какому племени они принадлежат, то их спрашивают: «Что вы танцуете?» Танец в древности был, вероятно, частью религиозного культа. Ни одно племя никогда не употребляет в пищу мясо того животного, которое является его тезкой; у них существует специальное слово «ила», выражающее понятие ужаса или отвращения к убийству такого животного. В именах отдельных личностей сохранились следы существования в древности многих ныне вымерших племен, например, «батау» – «они львовы», «банога» – «они змеевы», хотя таких племен теперь не существует. В названиях африканских племен весьма часто встречается личное местоимение «они» (ба-ма, уа, ва, или ова, ам-ки и т. д.), причем слогом «мо» или «ло» обозначается отдельная личность. Так, «моквейна» – «единичная личность из племени баквейнов», а «локоа» – «единичный белый человек, англичанин», в то время как «макоа» – «англичане».

Я стал жить среди племени бакуена, или баквейнов, которые под управлением своего вождя Сечеле находились тогда в местности, называемой Шокуане. С первой же встречи с этим вождем я был поражен его умом и умением располагать к себе людей.

Когда Сечеле был еще мальчиком, его отец, Мочоазеле, был убит своими же людьми за то, что он отобрал себе жен у богатых князьков своего племени. Детей его не тронули, и их друзья призвали вождя макололо, Себитуане, который был тогда поблизости, прося его восстановить детей Мочо-азеле в их царственных правах. Себитуане ночью окружил город баквейнов, и, как только начался рассвет, его глашатай громко объявил, что они пришли отомстить за смерть Мочо-азеле. Вслед за этим люди Себитуане, осадившие город, произвели сильный шум, стуча своими щитами. Поднялась ужасная паника, и началась свалка, как во время пожара в театре. Макололо пускали в ход свои копья с такой ловкостью, с какой они только одни умели ими пользоваться. Себитуане отдал своим людям приказ сохранить жизнь детям погибшего вождя, и один из воинов, встретив Сечеле, спас ему жизнь, ударив его по голове так, что он потерял сознание. Сечеле, восстановленный в правах вождя, всей душой привязался к Себитуане.

Сечеле взял себе в жены дочерей у трех подвластных ему князьков своего племени, которые, вследствие своего кровного родства, оставались ему верными в дни его испытаний. Это – один из установившихся способов укреплять верность народа своему вождю. Управление у них – патриархальное, каждый, в силу отцовства, является естественным начальником для собственных детей. Дети строят свои хижины вокруг хижины отца, и чем больше у него детей, тем большим уважением он пользуется. Поэтому дети считаются величайшим благом и с ними хорошо обращаются. В каждом круге хижин около центра у костра находится место, называемое «котла»; здесь они работают, едят или сидят и толкуют о текущих новостях. Бедняк строится около «котла» богача и считается его сыном. У любого князька вокруг собственного семейного круга хижин имеется группа таких же кругов, а в множестве таких отдельных «котла» вокруг одного, самого большого, находящегося в непосредственно окружающих «котла» вождя, живут его жены и ближайшие родственники. Женитьбой на дочерях князьков самого вождя, как это было в случае с Сечеле или его братьями, он привязывает к себе князьков и делает их своими верноподданными. Негры любят быть в родстве со знатными семействами. Если вы встретитесь в пути с компанией незнакомых вам негров и если они не заявят вам с первого же слова, что главный среди них доводится родственником дяде такого-то вождя, то вы можете услышать, как он шепчет своим спутникам; «Скажите ему, кто я такой». За сим следует обычно перечисление по пальцам некоторой части родословного дерева, и это заканчивается многозначительным заключением, что глава данной компании приходится троюродным братом некоему известному вождю.

Родственное кафрам племя

Рисунок с натуры

Перехожу к краткому описанию нашего пребывания среди бакуена, или баквейнов. Когда мы [Ливингстон и его жена] приехали к ним с намерением поселиться среди них, то купили себе под сад небольшой участок земли, хотя совершать покупку в стране, где сама мысль о покупке вообще являлась новостью, едва ли было необходимо. Полагалось просто, чтобы мы попросили себе подходящее место и заняли его, как это делает всякий, принадлежащий к их племени. Но мы объяснили им, что хотели бы избежать споров из-за этого участка в будущем, когда он будет представлять собою ценность или когда у власти будет какой-нибудь неразумный вождь, который может заявить претензию на все здания, сооруженные нами с большим трудом и затратами. Эти аргументы были признаны удовлетворительными. За участок земли было отдано мануфактуры приблизительно на 5 фунтов стерлингов; кроме того, мы пришли к соглашению о предоставлении нам такого же участка земли во всяком другом месте, куда племя баквейнов может переселиться. Подробности этой сделки звучали весьма странно для слуха туземцев, но, несмотря на это, они охотно на все согласились.

По отношению к ним мы держали себя просто, как поселенцы, не проявляя никакого стремления к власти или контролю. Мы действовали на них только путем убеждения; занимаясь обучением их и в частной беседе и публично, я хотел, чтобы они поступили так, как подскажет им их собственная совесть. Мы никогда не хотели, чтобы они поступали правильно только в угоду нам, и не намеревались порицать их, если они поступали дурно, даже если мы сознавали всю неразумность такого отношения к ним. Мы убедились в том, что наше обучение благотворно действовало на людей, пробуждая в них новые и лучшие стремления. Мне положительно известно пять случаев, когда, благодаря нашему влиянию на общественное мнение, была предотвращена война; а когда в отдельных случаях мы не имели успеха, то эти люди поступали не хуже, чем до нашего прибытия в их страну. Подобно всем африканским народам, баквейны проявляют необычайную остроту и смышленность, когда дело идет об их житейских делах и интересах. Ко всему, что находится вне сферы их непосредственного наблюдения, их можно назвать индифферентными и тупыми, но в остальных вещах они обнаруживают больше понимания, чем его можно встретить у наших необразованных крестьян. Они необычайно хорошо знают все, что касается коров, овец, коз, и точно знают, какого рода корм нужен каждой породе скота; для посева различных злаков они с полным знанием дела выбирают строго соответствующие разновидности почвы. Они хорошо знакомы с особенностями диких животных. Они прекрасно осведомлены также в руководящих принципах своей текущей политики.

Место, на котором мы поселились среди баквейнов, называлось Чонуане. В первый же год нашей жизни там случилась такая засуха, которая время от времени случается даже в самых благоприятных местностях Африки.

Вера в способность или власть вызывания дождя посредством колдовства есть одно из наиболее укоренившихся верований в этой стране. Вождь Сечеле славился между туземцами как «дождевой доктор», и сам он слепо верил в это. Он часто уверял меня, что для него гораздо труднее отказаться от веры в это, чем во что-либо другое. Я сказал ему, что единственно возможным способом орошения садов было бы проведение канала от хорошей непересыхающей реки. Эта мысль была немедленно принята, и скоро весь народ двинулся к р. Колобенг за 40 миль. Канал был проведен. В течение первого года этот эксперимент дал блестящий результат. За мою помощь, оказанную баквейнам при постройке четырехугольного дома для их вождя, они соорудили канал и плотину. Под моим наблюдением они построили также собственную школу. Наш дом на р. Колобенг, давшей название поселку, был третьим по счету, сделанным моими руками. Один туземный кузнец научил меня сваривать железо, и, совершенствуясь в этом, так же как и в плотничестве и в садоводстве, – благодаря отрывочным сведениям в этой области, полученным мною от мистера Моффета, – я стал искусным почти во всех ремеслах, а так как моя жена могла делать свечи и мыло и шить одежду, то мы достигли почти всего, что можно считать необходимым для благоустройства семьи миссионера в Центральной Африке, именно, чтобы муж был мастером на все руки вне дома, а жена – тем же самым внутри дома.

Порт-Элизабет – исходный пункт первого путешествия Ливингстона

Гравюра середины XIX в.

На втором году снова не выпало ни одного дождя. На третий год последовала такая же необычная засуха. За два года не выпало 10 дюймов [25 см] осадков. Река Колобенг иссякла, погибло такое множество рыбы, что отовсюду сбежались на небывалое пиршество гиены, но они не в состоянии были уничтожить массы гниющей рыбы. Около берега в тине был найден среди своих жертв старый большой крокодил. Четвертый год был таким же неблагоприятным; для полевых посевов не было достаточно дождя. Хуже этого не могло быть ничего. Все глубже и глубже копали мы на дне реки по мере того, как вода в ней уходила дальше в землю; мы старались добыть хоть немного воды, чтобы спасти фруктовые деревья для лучших времен, но напрасно. Иглы, месяцами лежавшие на воздухе, не ржавели, и смесь серной кислоты с водой, употребляемая для батареи, вся испарялась в воздух, вместо того, чтобы впитывать воду в себя, как это происходило бы у нас в Англии. Все листья на туземных растениях поникли, стали вялыми и сморщились, хотя и не засохли, а листья мимозы в полдень оставались закрытыми, что бывает обычно только ночью. В разгаре этой ужасной засухи странно было видеть крошечных муравьев, снующих всюду с присущей им быстротой. В самый полдень я ввел шарик термометра в глубь почвы на 3 дюйма [7,5 см] и увидел, что ртуть стоит на 132–134° [49,7—50,4 °C]; если на поверхность почвы положить какого-нибудь жука, то он несколько секунд бегает туда-сюда и подыхает. Но этот ужасный зной только усилил энергию длинноногих черных муравьев; они никогда не утомляются; кажется, будто органы их движения одарены такой же неутомимостью, какую физиологи приписывают работающей без устали сердечной мышце человека. Где же эти муравьи достают себе влагу? Для того чтобы наш дом был недоступен для термитов, он был построен на твердом железистом конгломерате, но, несмотря на это, они все-таки появились; в эту знойную пору каждый из них был способен каким-то образом увлажнять почву и делать замазку для постройки своих галерей; это делается ими всегда ночью (чтобы их не могли заметить птицы в то время, когда они всюду снуют в поисках излюбленной ими растительной пищи). Когда мы вскрыли внутренность жилища термитов, то оно, к нашему удивлению, оказалось тоже увлажненным. И, однако, кругом нигде не было ни единой росинки, и у термитов не могло быть также подземного хода к речному руслу, находившемуся в 300 ярдах [275 м] от дома, так как дом был построен на камне.

Дождь все не выпадал. Поведение негров во время этой засухи было замечательным. Женщины расстались с большей частью своих украшений, чтобы купить на них зерно у более счастливых племен. Дети бродили всюду в поисках съедобных луковиц и корней, а мужчины занимались охотой. Около источников близ р. Колобенг собралось очень много диких животных – буйволов, зебр, жирафов, цессебе, кам, антилоп, носорогов и т. д., и для ловли их в прилегающих к источникам местностях были устроены специальные ловушки, называемые «хопо».

Хопо состоит из двух изгородей, поставленных одна к другой под углом в форме римской цифры V, причем ближе к суживающемуся углу эти изгороди делаются толще и выше. В самом углу они не соединяются вплотную, а образуют узкий проход длиною в 50 ярдов [45 м], заканчивающийся обрывом в яму; глубина ямы – 6–8 футов [до 2,5 м], а длина и ширина ее – 12–15 футов [до 4,5 м]. Края ямы покрываются настилом из бревен и особенно тщательно – ближе к проходу, там, где животные должны в нее падать, а также в дальнем конце, где они могут пытаться выбраться из ямы. Бревна, таким образом, образуют навес, частично закрывающий яму с краев, и благодаря этому навесу уйти из ямы почти невозможно. Зияние ямы тщательно маскируется зеленым тростником, что делает его совершенно незаметным. Изгороди нередко делаются около мили в длину; и приблизительно на столько же отстоят друг от друга их концы. Выходя на охоту, все племя образует кольцо вокруг местности, прилегающей к широкому проходу между концами обеих изгородей, и охотники, сближаясь друг с другом, обязательно оцепляют в замкнутом таким образом пространстве большое количество диких животных. Когда люди, образующие кольцо оцепления, сблизившись вплотную друг с другом, своими криками загоняют животных в узкую часть хопо, то другие, ранее укрывшиеся там охотники начинают кидать в перепуганных животных свои копья; животные бросаются к единственному выходу, образуемому суживающимися изгородями, и одно за другим падают в яму, пока она вся не наполнится живой массой. Некоторые животные выбираются из ямы по спинам других. Это – страшное зрелище. Приходя в дикий восторг, люди вонзают копья в грациозных животных; несчастные твари, загнанные в яму, задавленные тяжестью мертвых и умирающих своих сотоварищей, заставляют вздыматься время от времени всю эту массу, задыхающуюся в предсмертной агонии.

Яма, которой заканчивается хопо

Рисунок Д. Ливингстона

Баквейны часто убивали в нескольких хопо от 60 до 70 голов крупного скота в неделю. В охоте принимали участие все – и богатые, и бедняки. Мясо оказалось прекрасным противодействием по отношению к неприятным последствиям исключительно растительной пищи. Когда бедняки, у которых не было соли, были вынуждены питаться одними кореньями, они часто страдали от расстройства желудка. Впоследствии мы часто имели возможность наблюдать такие случаи. Когда в данной местности не бывает соли, то одни только богатые бывают в состоянии покупать ее. Туземные лекари, понимавшие причину болезни, обычно предписывали соль в виде составной части назначаемых ими лекарств. Так как у них лекарств не было, то бедные обратились за помощью к нам. Мы поняли суть дела и с этого времени лечили болезнь, давая по чайной ложке соли, минус все остальные лекарства. Такое же действие производят молоко и мясо, хотя и не так быстро, как соль. Спустя долгое время, когда у меня самого в течение четырех месяцев не было соли, я совсем не испытывал потребности в ней, но зато появилась мучительная потребность в мясе и молоке. Эта потребность ощущалась мною все время, пока я питался исключительно растительной пищей, а когда я достал себе мясное блюдо, то, хотя мясо было сварено в чистой дождевой воде, у него был такой приятно-солоноватый вкус, как будто оно слегка было пропитано солью. Весьма ничтожного количества молока и мяса оказалось достаточно, чтобы подавить в себе мучительное желание и мечту о жарком из жирной говядины и о большой кружке холодного густого молока, льющегося с бульканьем из большой шарообразной бутылки; и тогда я мог понять благодарность, так часто выражаемую мистрис Ливингстон со стороны бедных баквейнских женщин, находящихся в интересном положении, за небольшое количество того и другого.

Глава II

Буры. – Их обращение с туземцами. – Увод туземных детей в рабство. – Туземный шпионаж. – Сказка о пушке. – Буры угрожают Сечеле. – Они нападают на баквейнов. – Их способ вести войну. – Туземцы убиты, а школьники обращены в рабство. – Ведение домашнего хозяйства в Африке. – Как проводится день. – Саранча. – Съедобные лягушки. – Навозный жук. – Поездка на север. – Приготовления. – Пустыня Калахари. – Растительность. – Арбузы. – Обитатели. – Бушмены. – Их кочевой образ жизни. – Наружность. – Бакалахари. – Их любовь к земледелию и домашним животным. – Робкий характер. – Способ получения воды. – Женщины, высасывающие воду. – Пустыня. – Скрытая вода

Другой враждебной силой, с которой должна была бороться миссия, было соседство буров, живущих в Кашанских горах [Мегалисберг]. Этих буров не следует смешивать с кейптаунскими поселенцами, которых иногда также называют бурами. В целом они представляют собой трезвое, трудолюбивое и весьма гостеприимное крестьянство. Но те из них, которые по разным причинам спаслись бегством от английского суда и примкнули к дезертирам и ко всяким другим разновидностям дурных людей в их отдаленных убежищах, к сожалению, люди совершенно другого сорта.

Буры были и теперь являются большими противниками английского закона за то, что он не делает различия между черными и белыми людьми. Они обиделись за мнимый ущерб, причиненный им в результате освобождения порабощенных ими готтентотов, и решили создать свою республику, в которой без помехи могли бы «обходиться с черными надлежащим образом». Нет нужды добавлять, что «надлежащее обхождение» всегда заключало в себе существенный элемент рабства, именно принудительный и бесплатный труд.

Один из их отрядов под управлением покойного Гендрика Потжейтера проник вглубь до Кашанских гор, откуда известным кафром Дингааном был изгнан вождь зулусов, или кафров, Мозиликаце; бечуанские племена, которые только что избавились от жестокой власти этого вождя, оказали им радушный прием. Буры пришли с престижем белых людей и освободителей; но бечуаны скоро убедились в том, что «если Мозиликаце был жесток к своим врагам, то он был добр к побежденным, а буры, уничтожив своих врагов, сделали своих друзей рабами». Племена, которые все еще удерживают видимость независимости, вынуждены бесплатно выполнять для буров все полевые работы, удобрять почву, полоть, жать, строить плотины и каналы и в то же самое время должны были содержать самих себя. Я видел собственными глазами, как буры пришли в одну деревню и, по своему обыкновению, потребовали двадцать или тридцать женщин для прополки огородов; я видел, как эти женщины отправились выполнять бесплатно этот тяжелый труд, неся свою пищу на головах, детей – на спине и орудия своей работы – на плечах. Все буры, начиная с их начальников – Потжейтера и Джерта Кригера, хвалились своей гуманностью, проявившейся в создании справедливого порядка. «Мы заставляем их работать на нас на том основании, что мы разрешаем им жить в нашей стране».

У меня нет никакого предубеждения ни в пользу этих буров, ни против них. Во время нескольких поездок, совершенных мною к этим несчастным порабощенным туземным племенам, я никогда не избегал белых, но старался быть им полезным и давал их больным лекарства без денег и вообще без всякой платы. Воздавая им должное, я заявляю, что они относились ко мне с неизменным уважением. Но, к великому сожалению, это – совершенно опустившиеся люди, испытывающие отвращение к чернокожим из-за своего глупого предубеждения против окраски их кожи.

Этот новый вид рабства, сделавшийся у них обычаем, служит для возмещения недостатка рабочих рук на полевых работах. Домашних же слуг они добывают себе во время набегов на соседние племена. Португальцы могут рассказать о таких случаях, когда черные, благодаря своей страсти к крепким напиткам, настолько опускаются, что продают сами себя в рабство. Но никогда на памяти людей не было ни одного случая, чтобы бечуанский вождь продал кого-либо из своих людей или какой-нибудь бечуан – своего ребенка. Отсюда у буров необходимость в набегах для похищения детей. Даже те единичные буры, которые не хотели бы принимать в этом участие, редко могут устоять против искусной выдумки о подготовляющемся будто бы восстании среди обреченного работорговцами племени и против представляющейся возможности поживиться при разделе награбленного скота. Для человека любой цивилизованной страны трудно представить себе, чтобы люди, обладающие общечеловеческими свойствами (а буры нисколько не лишены лучших свойств нашей природы), осыпав ласками своих детей и жен, все, как один, отправлялись хладнокровно расстреливать мужчин и женщин, правда, другого цвета кожи, но таких же людей, которым свойственны чувства привязанности к своей семье. В домах буров я разговаривал с детьми, которые, по их словам и по словам их хозяев, были похищены, и в нескольких случаях я находил родителей этих несчастных детей, хотя по постановлению, одобренному предусмотрительными бюргерами, следовало уводить только таких маленьких детей, которые скоро забыли бы и родителей и родной свой язык. Это было задолго до того, как я мог поверить рассказам о кровопролитиях, передаваемым очевидцами из туземцев, и если бы у меня не было других доказательств, кроме их рассказов, то я, вероятно, и до настоящего дня продолжал бы скептически относиться к их сообщениям. Но когда я убедился в том, что сами буры – одни оплакивают и обвиняют, а другие – гордятся кровавыми подвигами, в которых они принимали деятельное участие, то я вынужден был допустить достоверность сообщений туземцев и постараться найти объяснение этой неестественной жестокости. Единственное объяснение ее заключается в следующем. Буры живут среди туземных племен, более многочисленных, чем они; селения буров расположены около источников, удаленных один от другого на много миль; ввиду этого они все время чувствуют неуверенность и непрочность своего положения. Первый вопрос, который они задают прохожему, это вопрос о том, спокойно ли вокруг них, и когда они получают от недовольных или завистливых туземцев донесения, направленные против какого-нибудь из соседних племен, то им представляется, будто бы это племя подготовляет восстание. Тогда суровые меры представляются неотложной необходимостью даже и более мягко настроенным среди них, и каким бы кровопролитным ни было последующее избиение, оно не вызывает у буров угрызений совести. Это – жестокая необходимость для водворения мира и порядка. Конечно, покойный Гендрик Потжейтер сам весьма искренно верил в то, что он является великим умиротворителем страны.

Но почему туземцы, во много раз превосходящие буров численностью, не восстанут и не уничтожат их? Потому, что буры живут среди бечуанов, а не кафров, хотя никто никогда не узнал бы от бура, в чем их различие. В истории нет ни одного случая, когда даже те из бечуанов, у которых есть огнестрельное оружие, напали бы на буров или на англичан. Когда на бечуанов нападали, они защищали себя, как это было в одном случае с Сечеле, но они никогда не начинали сами наступательной войны против европейцев. О кафрах же мы должны сказать совершенно иное, и разница между ними и бечуанами для граничащих с ними буров была всегда настолько очевидной, что с того времени, как эти «великолепные дикари» стали располагать огнестрельным оружием, ни один бур никогда не пытался поселиться в стране кафров или встретиться с ними лицом к лицу на поле боя. Буры вообще проявляли заметную антипатию ко всяким иным способам ведения войны, кроме использования дальнобойных орудий, и в своих передвижениях, подойдя бочком к женственным бечуанам, они предоставили англичанам улаживать споры их, буров, с кафрами и оплачивать английским золотом их войны.

Баквейны, живущие на Колобенге, имели перед своими взорами зрелище нескольких племен, обращенных бурами в рабство. Бакатла, батлокуа, баукенг, бамосетла и еще два других баквейнских племени стонали от гнета принудительного неоплачиваемого труда. Но бурами это считалось не столь великим злом, как то обстоятельство, что молодые люди этих племен, желая иметь собственный скот, – единственный способ достигнуть уважения и значения в глазах своих сородичей, – имели обыкновение уходить в поисках заработка в Кэпскую колонию. Проработав там три или четыре года на сооружении каменных запруд и плотин у голландских фермеров, указанные молодые люди бывают очень довольны, если к концу этого времени они могут вернуться к себе с тремя или четырьмя коровами. Подарив одну из своих коров вождю, они навсегда становятся в глазах своего племени людьми, достойными уважения. Эти добровольцы, называемые у голландцев мантатами, пользовались у них большим уважением. Им платили по шиллингу в день и выдавали по большому караваю хлеба на шесть человек ежедневно.

Многие из этих туземцев, которые раньше видели меня в двенадцати сотнях миль от Кэпа [Кейптаун], узнавали меня и приветствовали громким радостным смехом, когда я проезжал мимо них во время их работы в Рогевельде и Боккефельде, находящихся на расстоянии нескольких дней пути от Кейптауна. Я беседовал с ними и с людьми, для которых они работали, и нашел, что существующий порядок вполне удовлетворял обе стороны. Я не думаю, чтобы в области Ка-шан [Мегалисберг] нашелся хотя бы один бур, который отрицал бы, что ими в результате ухода рабочей силы в колонию был издан закон, лишающий таких рабочих скота, приобретенного тяжелым трудом, на том весьма убедительном основании, что если им нужна работа, то пусть работают на нас, своих хозяев, причем буры нагло заявляют, что платить им за труд они не будут. Я всегда питаю искреннюю благодарность судьбе за то, что я не был рожден в стране рабов. Никто не может представить, как отрицательно действует система рабства на самих рабовладельцев, которые были бы не хуже других людей, если бы не этот странный дефект, мешающий им почувствовать, как низко и неблагородно не платить за оказанные услуги. Жить обманом для них становится таким же естественным делом, как жить по средствам – для всех остальных людей.

Для читателей может оказаться небезынтересным краткое описание нашей хозяйственной жизни в Африке. Так как покупать все необходимое для нашего устройства было негде, то мы изготовляли сами непосредственно из сырья все, в чем нуждались. Вам нужен кирпич для постройки дома, – вы должны отправиться в лес, срубить дерево, выпилить из него дощечки и приготовить из них форму для кирпича; материал для окон и дверей тоже стоит в лесу; а если вы хотите, чтобы туземцы относились к вам с уважением, вы должны построить себе дом приличных размеров, что требует огромных физических усилий. Туземцы не могут быть для вас хорошими помощниками потому, что хотя баквейны и очень охотно работают за плату, но у них есть одна странная особенность: они не могут строить прямоугольных зданий. Как все бечуаны, они делают свои жилища круглыми. При постройке трех больших домов, сооруженных мною в разное время, я должен был класть своей правой рукой каждый кирпич или жердь, когда их нужно было положить под прямым углом.

Хижина кафров (племени зулу)

Рисунок XIX в.

Жена моя сама молола муку и пекла хлеб: для этого на месте муравейника была выкопана большая яма и сооружена импровизированная печь с каменной пластинкой вместо дверцы. Иногда устраивали на ровном месте хороший костер и когда вся земля на этом месте накаливалась, то клали тесто на маленькую сковородку с короткой ручкой или прямо на горячую золу. Над тестом ставили вверх дном какую-нибудь металлическую посуду, подгребали к ней кругом золу, а затем делали небольшой костер сверху. Из теста, смешанного с небольшим количеством закваски, оставленной от прежнего печения, и постоявшего час-другой на солнце, благодаря такому способу приготовления, получался превосходный хлеб. Пользуясь кувшином как маслобойкой, мы сами делали масло, сами изготовляли свечи, отливая их в формочке; мыло делали из золы растения соляк или из древесной золы, получая необходимую щелочь продолжительным кипячением ее.

Когда мы жили на Колобенге, то в отношении снабжения хлебом во время засухи всецело зависели от Курумана. Один раз наше положение ухудшилось до того, что мы питались отрубями; чтобы превратить отруби в муку, нужно было смолоть их последовательно до трех раз. Мы очень нуждались в мясном питании, которое, кажется, является более необходимым для жизни, чем считают вегетарианцы. Мы не могли надеяться на регулярное получение мяса. Сечеле, по праву вождя, получал грудину от каждого животного, убитого на его территории или за ее пределами, и он обязательно присылал нам каждый раз во все время нашей жизни там щедрую долю мяса. Но эти получки по необходимости были столь нерегулярными, что иногда мы вынуждены были питаться саранчой. Саранча является настоящим благодеянием для этой страны; заклинатели дождя предлагают иногда вызвать ее посредством своих заклинаний. По вкусу она вполне съедобна, но запах у нее неодинаковый в зависимости от растений, которыми она питается. Саранчу и мед следует есть вместе, это физиологически обосновано. Иногда ее высушивают на огне и толкут, и в таком виде, немного приправленная солью, она бывает очень вкусной. Сохраняется она месяцами. Вареная она невкусная, но жареную саранчу я предпочел бы креветкам, хотя, если бы было возможно, я уклонился бы и от того, и от другого.

Во время путешествий мы иногда очень страдали от недостатка мяса. Это было особенно чувствительно для моих детей, и туземцы, выражая свое сочувствие, часто давали им крупных гусениц, которые, кажется, были для них приятны; насекомые эти не могли быть вредными, потому что сами туземцы поглощали их в огромном количестве. Другой род пищи, которую наши дети ели с удовольствием, это необыкновенно крупные лягушки, называемые «матламетло». По представлению туземцев, эти огромные лягушки, которые, будучи приготовленными, выглядят как крупные цыплята, выпадают из грозовых туч, потому что после грозового ливня наполненные водой впадины моментально становятся заселенными этой громко квакающей и ворчливой живностью. Явление это имеет место в самых сухих местах пустыни, как раз там, где для неопытного взгляда не заметно никакого признака жизни. Будучи однажды застигнут ночью в Калахари в таком месте, где в продолжение двух суток у нас не было надежды достать воды для нашего скота, я был изумлен, услышав в прекрасный тихий вечер кваканье лягушек. Идя в направлении этих звуков до тех пор, пока я не убедился, что эти музыканты находятся между мной и нашим костром, я разочарованно констатировал, что их могла радовать единственно только надежда на дождь.

Впоследствии я узнал от бушменов, что матламетло устраивают себе норы около корней одного кустарника и укрываются в них во время засушливых месяцев. Так как они редко выходят из нор, то отверстия этих нор используются разными пауками, которые затягивают их своей паутиной. Лягушки обзаводятся, таким образом, окном и бесплатной занавеской. Никому, кроме бушменов, не пришло бы в голову искать лягушку под паутиной, сотканной пауком. В том случае, о котором я рассказываю, я совершенно не мог обнаружить лягушек. Когда они бросаются во впадины, наполняемые грозовым ливнем, то сразу, одновременно со всех сторон раздается пенье их хора, объявляющего о своем «схождении с облаков». Обнаружение в пустыне во время засухи матламетло вызвало скорее разочарование: я привык считать, что лягушки квакают только тогда, когда они сидят по горло в воде. В других местах, после долгого пути по безводной пустыне, эту музыку считают приятнейшим для слуха звуком, и я вполне могу понять симпатию, которую выразил к этим животным Эзоп, сам африканец, в своей басне о мальчиках и лягушках.

Навозный жук – самое полезное из всех насекомых, так как его вполне можно назвать жуком-санитаром. Где этих жуков много, как, например, в Курумане, там во всех деревнях и воздух и земля чисты; как только навоз появляется на земле, сейчас же слышится жужжание этих крылатых санитаров, привлеченных сюда запахом навоза. Они сразу же откатывают его во все стороны в виде шаровидных кусков, величиною с бильярдный шар; когда они достигают места, подходящего по своей влажности для откладывания яиц и для безопасности юного потомства, то они подкапывают под этим шаром землю до тех пор, пока не поместят его весь в образовавшуюся ямку и не забросают его сверху. Затем они откладывают в закопанную массу свои яички. Когда личинки растут, то, прежде чем они выйдут на поверхность земли и начнут самостоятельную жизнь, они съедают всю внутренность шара. Жуки с их гигантскими шарами выглядят как Атлант со вселенной на спине, только движутся они назад, толкая шар задними ножками, опустив голову вниз, так, как если бы мальчик, стоя на голове, катил снежный ком, толкая его ногами.

Бушмены Капской колонии

Рисунок по фотографии

Я давно задумал совершить путешествие к оз. Нгами через пустыню и начал собирать о ней сведения, какие только мог. Секоми, вождь племени бамангвато, знал дорогу к озеру, но он тщательно сохранял ее в тайне, потому что окрестности озера изобиловали слоновой костью и он периодически вывозил ее оттуда в большом количестве. Она обходилась ему самому необычайно дешево.

Сечеле, который высоко ценил все европейское и всегда ясно сознавал собственные выгоды, естественно, стремился обеспечить себе возможность воспользоваться выгодами, предоставляемыми этой заманчивой областью. По возрасту и происхождению Сечеле был старше и выше Секоми, потому что, когда единое первоначально племя распалось на мелкие племена бамангвато, бангвакеце и баквейнов, баквейны сохранили наследственное преемство вождей; поэтому их вождь Сечеле обладал преимуществом перед Секоми, вождем племени бамангвато. Когда они ездили вдвоем на охоту, то Сечеле по праву брал себе головы всех животных, которых убивал Секоми.

По моему совету Сечеле послал к Секоми людей с просьбой разрешить мне пройти по его дороге. Эта просьба сопровождалась предоставлением ему быка в качестве подарка от нас. Мать Секоми, которая имела большое влияние на сына, отказала мне в разрешении, потому что мы не задобрили ее подарком. Это вызвало вторичное посольство от нас; был послан самый знатный человек из племени баквейнов, который повел еще одного быка для Секоми и одного – для его матери. И это тоже было встречено отказом. Нам было сказано: «По дороге к озеру находятся матабеле, смертельные враги бечуанов, и если они убьют белого человека, то весь его народ будет обвинять в этом нас».

Точное местоположение оз. Нгами, по крайней мере за полстолетия, было указано туземцами, которые посещали его, когда в пустыне выпадали дожди, более обильные, чем теперь; было сделано много попыток дойти до него, проходя через пустыню в указанном направлении, но это оказалось невозможным даже для грикуа, которые, будучи близкими по крови к бушменам, вероятно, более способны переносить жажду, чем европейцы. Было ясно, что единственный шанс на успех заключался в том, чтобы обойти пустыню, а не идти через нее. Лучшим временем для такой попытки был бы конец дождливого сезона, март или апрель, потому что в это время нам, наверное, попадались бы болота, которые всегда пересыхают во время бездождного зимнего периода. О своем намерении я сообщил путешественнику, полковнику Стилу и маркизу Туидейлу, а маркиз поставил об этом в известность майора Вардона и Освелла. Все эти джентльмены увлекались охотой и исследованиями в Африке; первые двое из них, наверное, завидовали Освеллу, богатство которого позволило ему покинуть Индию, чтобы заново пережить радости и невзгоды жизни в пустыне.

Прежде чем рассказывать о событиях этого путешествия, я позволю себе дать читателям некоторое представление о великой пустыне Калахари, чтобы они могли в некоторой степени знать ее природу и понять те трудности, с которыми мы должны были встретиться.

Пространство от р. Оранжевой на юге, с широты 29°, простирающееся до оз. Нгами на север и приблизительно от 24° в. д. почти до западного побережья, названо пустыней просто потому, что на нем не имеется рек и очень мало воды в колодцах. Калахари отнюдь не лишена растительности и населения, так как она покрыта травой и многочисленными ползучими растениями; кроме того, местами в ней встречаются кустарник и даже деревья. Поверхность ее замечательно ровная, хотя в разных местах ее прорезают русла древних рек. По ее непроторенным равнинам бродят огромные стада антилоп, которым нужно лишь очень немного или совсем не нужно воды. Ее жители – бушмены, или бакалахари – занимаются охотой на животных, на бесчисленных грызунов и на немногочисленных представителей кошачьих пород, которые питаются грызунами. Почва ее состоит из мелкого блестящего песка, почти полностью кварцевого. Русла древних рек содержат много аллювиальных наносов, а так как под палящими лучами солнца почва сильно затвердела, то в некоторых из них, во впадинах, на несколько месяцев в году остается дождевая вода.

Трава в этой замечательной местности растет отдельными пучками, между которыми находятся голые промежутки, иногда занятые ползучими растениями, корни которых, залегающие глубоко в земле, делают для этих растений мало чувствительным вредоносное действие зноя. Количество растений, имеющих клубневые корни, очень велико; структура их корней имеет целью обеспечить растение питанием и влагой во время засушливых периодов, когда ни того, ни другого невозможно получить ниоткуда. Здесь мы встречаем растение, не принадлежащее к клубненосным видам, но сделавшееся таким в условиях, в которых клубень необходим в качестве источника, поддерживающего жизнедеятельность растения. То же самое происходит в Англии с одним видом винограда, корень которого снабжен клубнем для той же самой цели. Растение, о котором я говорю, принадлежит к тыквенным; оно дает маленькие, съедобные огурцы ярко-красного цвета.

Другое растение, называемое «лерошуа», является настоящим благодеянием для жителей пустыни. Оно небольшое; листья у него длинные и узкие, стебель – не толще, чем воронье перо. Раскапывая его корень, мы на глубине одно-го-полутора футов [30,5 см или 45 см] доходили до клубня величиной часто с голову маленького ребенка; сняв с него кожу, мы находили в нем массу ячеистой ткани, наполненную соком, напоминающим по вкусу сок молодой репы. Благодаря глубокому залеганию этих клубней в земле, их сок обладает приятной прохладой и свежестью.

В других частях этой страны, где длительный жар иссушает почву, можно встретить еще одно такое растение, называемое «мокури». Это ползучее травянистое растение откладывает под землей несколько клубней; некоторые из них бывают величиной с человеческую голову, клубни откладываются под землей горизонтально, на окружности в ярд [91,5 см] и больше. Туземцы ударяют камнем по земле в пределах этой окружности и по разнице звука определяют место, где под землей находится водоносный клубень. Затем они копают землю и на глубине около фута [30,5 см] находят его. Но самым удивительным растением в этой пустыне является «кенгве», или «кеме» (Cucumis caffer), кафрский арбуз. В те годы, когда дождей выпадает больше, чем обычно, пространства страны бывают буквально покрыты этими арбузами. Это случается обычно раз в 10–11 лет, и последние три раза такие годы совпадали с исключительно влажным сезоном. Тогда животные всевозможных пород и названий, в том числе и человек, вдоволь наслаждаются ими. Слон, истинный царь лесов, упивается тогда его соком, так же как и различные виды носорогов. С одинаковой жадностью поедают арбузы и разные породы антилоп, львы, гиены, шакалы и мыши; все они знают и высоко ценят этот благодетельный для всех дар. Однако не все из этих арбузов одинаково съедобны. Одни из них – сладкие, другие же – настолько горькие, что буры все их вообще называют «горькими арбузами». Туземцы отбирают их один за другим, ударяя по ним топориком и прикладываясь к разрезу кончиком языка. Таким образом они быстро отделяют сладкие от горьких. Горькие арбузы вредны, сладкие же очень полезны. Это свойство одного и того же растительного вида давать одновременно и горькие и сладкие плоды наблюдается также и у съедобного красного огурца, часто встречающегося в этой стране. Его плод имеет около 4 дюймов [10 см] в длину и около полутора дюймов [3,7 см] в толщину Зрелый плод имеет ярко-красный цвет. Многие из них – горькие, другие, наоборот, очень сладкие. Даже арбузы, посаженные в огороде, могут делаться горькими, если где-либо поблизости есть горькие «кенгве», потому что пчелы переносят пыльцу с одних на другие.

Население в этой области страны состоит из бушменов и бакалахари. Первые представляют собой, вероятно, аборигенов южной части континента, а последние – остатки ранее эмигрировавших бечуанов. Бушмены живут в пустыне по собственной воле, а бакалахари вынуждены к этому, но и тем и другим в огромной степени свойственна любовь к свободе. Бушмены по языку, расе, обычаям и по наружности являются исключением среди других негров; это – настоящий бродячий народ: они никогда не обрабатывают землю и не держат никаких домашних животных, за исключением никудышных собак. Бушмены так близко знакомы с особенностями и свойствами диких животных, что следуют за ними во время их передвижений и занимаются охотой на них, переходя, таким образом, с места на место и ограничивая размножение этих животных в такой же степени, как и хищные звери. Основным питанием бушменов является мясо диких животных, а собираемые женщинами коренья, бобы и плоды пустыни служат дополнением к нему. Те, кто живет на жарких, песчаных равнинах пустыни, имеют худощавое, сильное телосложение и способны выносить самые суровые лишения. Многие из них низкого роста, хотя и не карлики. Привезенные в Европу представители этого племени были подобраны все крайне отталкивающей наружности, подобно собакам уличных разносчиков; в результате у англичан сложилось такое же представление о всем племени в целом, какое произвели бы отдельные, наиболее отталкивающие типы англичан, если их показать в Африке с целью охарактеризовать всю английскую нацию. Что они похожи на бабуинов, это в известной степени верно, так как именно бабуины и другие обезьяноподобные в некоторых отношениях необыкновенно похожи на человека.

Бушмены

Рисунок Г. Фритча

О племени бакалахари давно сообщалось, что это – самое древнее из бечуанских племен. О них говорили, что они владели огромными стадами крупного рогатого скота, о чем упоминает Брус, пока не были ограблены и загнаны в пустыню новыми пришельцами, принадлежащими к их народности. Живя с тех пор на тех же равнинах, где живут и бушмены, подвергаясь воздействию того же климата, перенося также жажду и столетиями питаясь одинаковой с бушменами пищей, они представляют собой незыблемое доказательство того, что местность сама по себе не может объяснить расовых различий. Бакалахари упорно сохраняют любовь бечуанов к земледелию и к домашним животным. Каждый год они возделывают мотыгой землю под огороды, хотя часто все, на что они могут надеяться, это только арбузы и тыквы. Они заботливо выращивают небольшие стада коз, хотя, как я сам видел, им приходится с трудом доставать для них воду из маленьких колодцев, набирая ее в скорлупу страусовых яиц или просто черпая ложкой. Обыкновенно они сближаются с «влиятельными людьми» из живущих поблизости к пустыне разных бечуанских племен для того, чтобы доставать себе копья, ножи и табак в обмен на шкуры животных. Они добывают эти шкуры, охотясь на небольших хищников кошачьей породы, а также на шакалов двух видов – темного и золотистого; у первого, «мотлосе» (Megalotis capensis, или Cape fen-nec), – самый теплый из всех мехов, какие только есть в этой стране; из шкуры второго, «пукуйе» (Canis mesomelas и C. aureus), выделывают очень красивые плащи, называемые кароссами. Следующими по ценности являются: «ципа», или маленький оцелот (Felis nigripes), «туане», или рысь, дикая кошка, пятнистая кошка и другие мелкие животные. Добывают также во множестве шкуры «пути» (небольшая антилопа) и «пурухуру» (горный козел), не говоря о шкурах львов, леопардов, пантер и гиен.[3] За время моего пребывания среди бечуанов ими были сшиты кароссы более чем из 20 000 шкур; часть из них пошла на местных жителей, а часть была продана торговцам; многие из них, как я думаю, нашли дорогу в Китай. Баквейны покупали у восточных племен табак, а на него покупали у бакалахари шкуры, дубили их, шили из них кароссы и затем уходили на юг, чтобы купить на них телок. Мне часто задавали вопрос: «Много ли коров у королевы Виктории?»

Семья бушменов

Рисунок второй половины XIX в. с натуры

Одно бечуанское племя часто причиняет им обиды и наносит ущерб, вынуждая отдавать шкуры, которые они берегут, быть может, для своих друзей. Бакалахари – робкие люди и в физическом отношении похожи на аборигенов Австралии. У них тонкие ноги и руки и большой отвислый живот – следствие грубой и неудобоваримой пищи, которой они питаются. В глазах их детей вы не увидите блеска. Я никогда не видал, чтобы их дети играли. Несколько бечуанов могут прийти в деревню, где живут бакалахари, и безнаказанно распоряжаться всем; но когда эти же авантюристы встречаются с бушменами, они бывают вынуждены сменить высокомерно-деспотический тон на тон раболепной лести; бечуаны знают, что если они ответят отказом на требование от них табака, то бушмены, вольные дети пустыни, могут решить дело в свою пользу посредством отравленной стрелы.

Деревянный снаряд бушменов для вызывания дождя

Берлинский музей народоведения

Страх перед такими посещениями со стороны людей чужого бечуанского племени заставляет бакалахари избирать себе место жительства далеко от воды. Нередко они прячут в ямы запасы своего продовольствия, засыпают их песком, сделав над этим местом костер. Когда они хотят запасти питьевую воду, то их женщины отправляются за ней, неся на спине мешки или сетки с двадцатью или тридцатью сосудами. Эти сосуды состоят из цельной скорлупы страусовых яиц с отверстием на одном конце, в которое может войти палец. Каждая женщина берет стебель тростника длиною около 2 футов [около 60 см], привязывает к одному его концу пучок травы и опускает его в яму, выкопанную до такой глубины, как только может достать рука. Затем вокруг стебля тростника крепко утрамбовывается мокрый песок. Взяв в рот свободный конец стебля, женщина образует в зарытом пучке травы род вакуума, благодаря чему туда собирается вода и быстро поднимается по стеблю в рот. Рядом со стеблем на несколько дюймов [1 дюйм равен 2,54 см] ниже рта сосущей воду женщины кладется на землю яйцо. По мере того как она высасывает воду глоток за глотком, вода эта идет по соломинке в яйцо. Воду заставляют идти по наружной поверхности соломинки, а не внутри ее. Если бы кто-нибудь попытался пустить изо рта струю воды в бутылку, поместив ее несколько ниже рта, то он скоро понял бы мудрость этой выдумки бечуанской женщины, заключающуюся в том, что струя воды направляется в сосуд посредством соломинки. Вся вода проходит, таким образом, через рот женщины, как через насос, и когда воду приносят домой, то ее тщательно прячут.

Я был в их деревнях, где если бы мы действовали как власть имущие и обыскали бы каждую хижину, то ничего не нашли бы; но когда мы спокойно сидели и терпеливо ждали, то в конце концов у жителей деревни создавалось о нас всегда благоприятное мнение, и женщины обыкновенно приносили неизвестно откуда яйцо, полное драгоценной влаги.

Следует заметить, что так называемая пустыня[4] отнюдь не является бесполезным пространством. Помимо того что она поддерживает существование множества мелких и крупных животных, она кое-что поставляет на мировой рынок. Она доставила убежище многим беглецам и прежде всего целому поколению бакалахари, а за ними – другим бечуанам, когда их земля была опустошена настоящими кафрами, называемыми «матабеле». Баквейны, бангвакеце и бамангвато – все убежали в пустыню Калахари, а мародеры матабеле, которые пришли с богатого водой востока, при попытках гнаться за ними погибали там сотнями. Один из вождей бангвакеце, который был хитрее других, подослал к матабеле путеводителей, чтобы обманом завести их в местность, где на сотни миль невозможно найти ни капли воды, вследствие чего они погибли. Погибли также и многие баквейны, которые могли бы рассказать нам о прошлых временах.

Глава III

Отправление из Колобенга 1 июня 1849 г. – Спутники. – Наш путь. – Обилие травы. – Серотли, источник в пустыне. – Способ копать колодцы. – Южноафриканская антилопа. – Животные пустыни. – Гиена. – Вождь Секоми. – Опасности. – Заблудившийся проводник. – Медленное продвижение. – Недостаток воды. – Взятие в плен бушменки. – Соляное блюдце в Нчокоце. – Мираж. – Достигли реки Зоуги. – Открытие озера Нгами 1 августа 1849 г. – Его размеры. – Небольшая глубина воды. – Положение как резервуара великой речной системы. – Бамангвато. – Решение возвратиться в Кэп. – Берега реки Зоуги. – Деревья. – Слоны. – Новый вид антилопы. – Рыба в Зоуге

Такова была пустыня, через которую нам предстояло ехать, область, являвшаяся прежде для бечуанов предметом страха из-за большого количества змей, которые кишели в ней, питаясь разными видами мышей. Эта пустыня страшна также из-за неизбежной жажды, которую приходилось терпеть бечуанам, так как посуда для воды была у них слишком малоемкой для расстояний, которые нужно было им пройти, прежде чем достигнуть ближайшего колодца.

Как раз перед прибытием моих спутников на Колобенг с озера пришли несколько человек, заявляя о том, что они посланы вождем Лечулатебе просить меня посетить его страну. Они с таким жаром рассказывали об огромном количестве слоновой кости, которую можно там увидеть (загоны для скота, сделанные из огромных клыков слона, и т. д.), что наши путеводители баквейны возымели неудержимое стремление добраться до озера, что как раз и было для нас желательно. Приход послов Лечулатебе был весьма кстати, так как мы узнали, что дорога, по которой они пришли, была непроходимой для повозок.

В конце мая приехали Освелл и Меррей, и к 1 июня 1849 г. мы тронулись в неведомую нам область. Направляясь на север и проехав ряд покрытых лесом возвышенностей, тянущихся до Шокуане, где прежде жили баквейны, мы вскоре вышли на большую дорогу, ведущую к племени бамангвато; дорога эта шла большей частью по руслу одной древней реки, или вади, которая в свое время протекала, вероятно, с севера на юг. Прилегающая к ней местность – совершенно ровная, покрыта лесом, кустарником и густой травой; деревья по большей части принадлежат к одному виду акации, называемому «монато», который появляется немного южнее этой области и встречается всюду до Анголы. Листьями этого дерева питается по ночам крупная гусеница, называемая «нато», которая, чтобы избежать жгучих лучей солнца, спускается днем с дерева и зарывается в песок около его корней. Люди откапывают ее и очень любят есть в жареном виде; она – приятного вкуса, напоминающего вкус овощей. Когда она должна превратиться в куколку, то тоже зарывается в землю, но и тогда ее ищут для того, чтобы есть. Если она сохраняется нетронутой, то выходит из куколки на свет красивой бабочкой.

Почва в этих местах песчаная, и кое-где имеются следы, указывающие на то, что в некоторых местах, где теперь нет воды, прежде были колодцы и водопой для скота.

Боатланама, следующая наша остановка, – прелестное местечко среди сухой пустыни. Колодцы, из которых мы должны были доставать воду для скота, глубоки, но хорошо наполнены. Поблизости от них мы обнаружили несколько деревень, населенных бакалахари, и большое количество антилоп, газелей, цесарок и маленьких обезьян.

Затем следовала остановка в Лопепе. Это место представляет другое доказательство усыхания страны. Когда я проезжал там первый раз, Лопепе было большим болотом с вытекающей из него на юг рекой, но на сей раз мы могли лишь с большим трудом напоить здесь наш скот, копая на дне колодца.

В Машуе, где мы нашли в каменистой песчаниковой впадине неиссякающий запас чистой воды, мы сошли с дороги, ведущей к возвышенностям Бамангвато, и направились на север, в пустыню. Напоив свой скот у колодца, называемого Лоботани, находящегося к северо-западу от Бамангвато, мы отправились отсюда к источнику, называемому Серотли, находящемуся уже в Калахари. Местность вокруг него покрыта кустарником и деревьями из породы каких-то бобовых с лиловыми цветами. Почва состоит из мягкого белого песка, чрезвычайно утомляющего быков, потому что колеса увязают в нем и тащатся с трудом. В Серотли мы нашли несколько углублений, похожих на те, которые остаются после того, как буйволы или носорог вываляются в грязи. В углу одного из таких углублений показалась вода, которую наши собаки не замедлили бы вылакать, если бы мы не прогнали их. И все-таки это было несомненной поддержкой почти для восьмидесяти быков, двадцати лошадей и сорока человек. Наш путеводитель Рамотоби, который провел в пустыне всю свою молодость, заявил, что хотя мы и не видим ничего, но воды тут под рукой имеется вдоволь. Мы усомнились в этом и вынули лопаты, но наши проводники, презирая помощь этого нового для них оружия, начали весьма энергично разгребать песок руками. Единственный запас воды, который нам обещали на предстоящие семьдесят миль, т. е. на трехдневный путь, мы должны были добыть здесь. С помощью лопат и пальцев нами были вырыты две ямы в 6 футов [1,8 м] глубиной с диаметром почти такой же величины. Наши проводники особенно настойчиво требовали, чтобы мы не пробили твердого слоя песка, лежавшего на дне выкопанных ям: они знали, что если его пробить, то вода исчезнет. И они были совершенно правы, потому что вода находится, по-видимому, над этим слоем, состоящим из вновь формирующегося песчаника. Ценность этого совета была проверена в случае с одним англичанином, принадлежащим отнюдь не к самым блестящим умам, который, не придав значения предупреждению туземцев, разрыл насквозь этот песчаный слой в колодце у Моготлуани: вода сейчас же ушла вниз, и колодец стал бесполезным. Когда мы дошли до этого слоя, то увидели, что как раз на том уровне, где мягкий песок соприкасается с твердым слоем, со всех сторон сочится вода. Дождавшись, когда она наконец накопилась, мы могли в этот вечер напоить лошадей, но так как для быков воды не хватило, мы отослали их назад к Лоботани, где, промучившись жаждой целых четверо суток, они получили наконец вдоволь воды. Мы берегли лошадей, потому что они были необходимы для охоты на диких животных, мясом которых питалась наша многочисленная экспедиция. На следующее утро мы увидели, что вода в ямах просачивается быстрее, чем накануне, как это всегда бывает в таких источниках, потому что при просачивании расширяется проход для нее. Вместе с водой в колодец выносится песок, и запас воды, отвечавший вначале потребностям лишь нескольких человек, становится достаточным для всего нашего скота. В этих-то местах, где происходит просачивание воды, бакалахари достают ее для себя, а так как такие места находятся обыкновенно в руслах древних рек, то описанное явление происходит, вероятно, от скопления дождевой воды, стекающей в эти русла; в некоторых случаях эти подпочвенные воды могут быть настоящими источниками, которые прежде поддерживали течение реки, но теперь уже не выходят на поверхность.

Несмотря на то что добытой нами воды было совершенно недостаточно для антилоп, большое количество этих грациозных животных паслось вокруг нас; убитые антилопы оказались не только хорошо упитанными, но в желудках у них находилось порядочно воды. Я тщательно исследовал их пищевод, чтобы увидеть, нет ли в нем каких-нибудь особенностей, объясняющих, каким образом это животное может по целым месяцам обходиться без воды, но ничего не обнаружил. Другие животные, такие, как антилопа «дуйкер» (Cephalopus mergens), или пути [у бечуанов], горный козел (Fragulus rupestris), или пуру-хуру, каменный козел (Oryx capensis), или кукама, и дикобраз (Hystrix cristata), по временам бывают в состоянии по целым месяцам жить без воды, поддерживая свое существование луковицами и клубнями, содержащими влагу. С другой стороны, некоторых животных не увидишь нигде, как только поблизости к воде. Присутствие носорога, буйвола и гну (Catoblepas gnu), жирафы, зебры и одной разновидности антилопы, называемой «паллаг» (Antilope melampus), всегда является верным признаком воды, самое большее в 7 или 8 милях от того места, где их находишь; но можно видеть сотни антилоп южноафриканской породы (Boselaphus oreas), каменных козлов, толо, или вилорогих антилоп (Strepsiceros capensis), а также прыгунов, или южноафриканских газелей (Gazella euchore), без всякой гарантии для заключения о наличии воды в 30–40 милях от места их обнаружения. Действительно, вид упитанной, лоснящейся южноафриканской антилопы в пустыне не опроверг бы мысли о возможности для человека умереть там от жажды. Я думаю, однако, что эти животные могут существовать здесь только в том случае, когда в растениях, служащих им пищей, имеется влага, потому что в год необычайной засухи стада этих антилоп и страусов во множестве сбегались из пустыни к р. Зоуге, и на берегах этой реки было убито тогда много страусов. Пока в подножном корме имеется влага, они редко нуждаются в воде. Но если путешественник увидит следы носорога, буйвола или зебры, то он пойдет по ним с полной уверенностью, что, не пройдя нескольких миль, он придет к воде. Вечером на второй день нашего пребывания в Серотли одна гиена, внезапно показавшись в траве, подняла панику среди нашего скота. Такой коварный прием нападения является вполне рассчитанным, и это трусливое животное всегда пользуется им. Смелость гиены очень похожа на смелость индюка, который бросается на животное и хочет клюнуть его, если оно убегает, но останавливается, если животное спокойно стоит на месте. Семьдесят наших быков, перепуганные гиеной, убежали и попали прямо в руки Секоми, посетить которого мы не имели особенного желания, так как он недоброжелательно относился к нашим намерениям. Если бы в подобных обстоятельствах наш скот попал в руки кафров, они присвоили бы его, но здесь кража скота – явление небывалое. Секоми прислал нам обратно наших быков, настойчиво советуя отказаться от попытки проехать через пустыню: «Куда вы идете? Вы погибнете от зноя и жажды, и тогда все белые люди будут обвинять меня в том, что я не спас вас». Мы ответили посыльным, что белые люди припишут нашу смерть собственной нашей глупости и безрассудству (тлгого, э тсата), так как мы не намерены допустить, чтобы наши спутники и проводники вернулись раньше, чем положат нас в могилу. Мы послали Секоми хороший подарок и просили передать ему наше обещание, что, если он разрешит подчиненным ему бакалахари держать для нас колодцы открытыми, мы пошлем ему такой же подарок при нашем возвращении.

Истощив все свое красноречие в бесплодных стараниях убедить нас вернуться теперь же, князек, возглавлявший посольство, осведомился: «Кто ведет их?» Оглянувшись кругом, он с выражением непритворного презрения на лице воскликнул: «Это Рамотоби!» Наш проводник Рамотоби принадлежал к племени, управляемому Секоми, но перебежал от него к Сечеле. Так как в этой стране беглецов всегда хорошо принимают, и впоследствии они могут даже посетить свое племя, то Рамотоби не угрожала никакая опасность, если бы даже то, что он делал, было направлено непосредственно против интересов его вождя и его племени.

Местность вокруг Серотли – совершенно ровная, и почва состоит из мелкого белого песка. На безоблачном небе там исключительно ярко и ослепительно сияет солнце. Каждая отдельная группа деревьев и кустарника, отделенная от других открытой поляной, так похожа на всякую другую, что если вы отойдете в сторону от колодцев в любом направлении, хотя бы только на четверть мили, вам будет очень трудно вернуться к ним. Однажды Освелл и Меррей ушли охотиться на антилоп в сопровождении проводника-бакалахари. Совершенно однообразный характер местности заставил потерять дорогу даже этого сына пустыни. В результате между ними и проводником последовал совершенно озадачивающий разговор. Одна из наиболее употребительных у туземцев фраз – «киа итумела» – «спасибо тебе», или «я очень доволен»; джентльмены были хорошо знакомы с ней, а также со словом «меце» – «вода». Но есть выражение, очень похожее на него по звучанию – «киа тимела» – «я плутаю»; прошедшее время от него – «ки тимеце» – «я заблудился». Все трое бродили как потерянные, пока не зашло солнце; и вот, благодаря смешению глагола «заплутаться» с глаголом «быть благодарным» и словом «вода», между ними в течение всей этой ужасно холодной ночи несколько раз повторялась с перерывами приблизительно такая беседа: «Где наши повозки?»

Подлинный ответ: «Не знаю. Я заблудился. Я никогда не плутал прежде. Я совсем сбился с дороги».

Воспринятый ответ: «Не знаю. Я хочу воды, я вполне доволен. Я вам благодарен».

«Доведи нас до повозок, и у тебя будет вдоволь воды».

Подлинный ответ (проводник говорит с рассеянным видом, оглядываясь кругом): «Каким образом я заблудился? Может быть, колодец там, может быть, нет. Я не знаю. Я заблудился».

Воспринятый ответ: опять что-то насчет благодарности; он говорит, что очень доволен и опять упоминает о воде.

Недоуменный и блуждающий взгляд проводника-бакала-хари, напрягающего свою память, принимается за признак слабоумия, а повторное выражение им благодарности понимается как стремление смягчить их гнев.

«Ну и хорошую же шутку сыграл с нами Ливингстон, дав нам этого идиота. Не будем больше ему доверять. Что хочет сказать этот парень, толкуя все время только о благодарности да о воде? Эй, ты, идиот! Веди нас к повозкам, там получишь и мясо, и воду… Не отколотить ли его, чтобы вернуть ему сообразительность?» – «Нет, не стоит, тогда он совсем убежит, и нам будет еще хуже, чем теперь».

Охотники вернулись к повозкам на следующий день благодаря собственной сообразительности, которая от пребывания в пустыне делается изумительно быстрой, и мы весело смеялись, когда они рассказали о своих полуночных беседах. Подобные ошибки случаются часто. Кто-нибудь может попросить переводчика сказать, что он является членом семьи вождя белых людей. «Да ты говоришь, как вождь» – следует ответ, означающий, что вождь может сказать любую нелепость, на которую никто не осмелится возразить. Вероятно, они от того же самого переводчика узнали, что родственник вождя белых людей очень беден, едва ли имеет что-нибудь в своей повозке. Я иногда испытывал беспокойство по поводу невысокого мнения, которого туземцы были о моих друзьях-охотниках; так как я считал, что охота чрезвычайно благоприятствует выработке мужественного и благородного характера и что борьба с дикими животными весьма способствует воспитанию хладнокровия и присутствия духа в критических обстоятельствах, то я, естественно, заботился о том, чтобы у туземцев составилось о моих соотечественниках высокое мнение. «Неужели у этих охотников, которые приехали издалека и которые выполняют такой тяжелый труд, совсем нет дома мяса?» – «Напротив, это очень богатые люди, они всю свою жизнь могут ежедневно убивать быков». – «И все-таки они приехали сюда из-за этого сухого мяса, которое никогда не сравнится с говядиной!» – «Это так, но они делают это для игры» (понятие спорта неизвестно в их языке). Это объяснение вызывает смех и заключение: «Ах, тебе лучше знать», или просто – «Твои друзья – дураки».

Когда в колодцы, выкопанные нами, набежало наконец столько воды, что мы могли напоить весь наш скот, то во второй половине дня мы выехали из Серотли. Но так как солнце даже зимой всегда сильно жжет днем, – а в это время была зима, – то повозки наши весьма медленно тащились по глубокому вязкому песку, и до захода солнца мы продвинулись всего на 6 миль. Мы могли ехать только или вечером или утром, потому что даже один день езды под раскаленным солнцем по вязкому песку свалил бы с ног наших быков. На следующий день мы проехали мимо Пепачью (известковый туф); так называлась впадина, окаймленная туфом, в которой иногда бывает вода, но которая теперь высохла. Наш циклометр[5] показал, что мы отъехали от Серотли только на 25 миль.

Рамотоби был недоволен медленностью нашего передвижения и сказал нам, что, так как следующий запас воды находится впереди в трех днях пути, то, если мы будем ехать так медленно, мы никогда не доедем туда. Крайние усилия нашей прислуги, щелканье бичей, пронзительные крики и удары плетью выудили у несчастных животных только 19 миль. Так мы продвинулись от Серотли на 45 миль, и наши быки были изнурены ездой по мягкому грунту гораздо больше, чем если бы они проехали вдвое большее расстояние по твердой дороге и при наличии воды; а нам предстояло, насколько мы могли судить, еще 30 миль такого же изнурительного пути. В это время года трава так высыхает, что растирается руками в порошок; поэтому несчастные животные едва жевали ее, не проявляя никакого желания прикоснуться к такому корму, и жалобно мычали, чуя воду, которая была у нас в повозках. Но мы все решили достигнуть своей цели; поэтому попытались спасти лошадей, послав их с проводником вперед, чтобы прибегнуть к последнему средству, если бы у быков не хватило сил. Меррей поехал вперед с ними, а мы с Освеллом остались, чтобы ехать по их следам, пока быки были в состоянии тащить повозки, намереваясь затем послать вперед также и быков.

Лошади быстро уехали от нас; но на третий день утром, когда мы думали, что они, наверное, уже недалеко от воды, мы вдруг увидели их опять у самых наших повозок. Проводник, наехав на свежие следы нескольких бушменов, которые шли в направлении, противоположном тому, в каком мы должны были ехать, повернул следом за ними. Дело в том, что в ловушку, устроенную одним бушменом, попала антилопа. А Меррей весьма доверчиво последовал за Рамотоби по следу бушменов, хотя этот след уводил их от воды, которую все мы разыскивали. Он присутствовал при убиении антилопы, снятии шкуры, разделе мяса и затем, после целодневного блуждания, очутился у самых наших повозок!

В это утро мы шли вместе с Рамотоби, и он сказал мне: «Когда мы дойдем до ложбины, то нападем на большую дорогу Секоми, за которой находится река Мококо». После завтрака некоторые из людей, которые ушли вперед по узкой тропинке, ввиду того что на ней были обнаружены следы животных, особенно любящих воду, вернулись обратно с радостным известием о «меце», т. е. о воде, показывая в подтверждение достоверности этого известия грязь на своих коленях. Трогательно было видеть, как быки бросились в болото, полное превосходной дождевой воды. Глубже и глубже входили они в воду, пока не погрузились по самое горло, и тогда остановились, медленными глотками вбирая в рот освежающую влагу. Пили они так много, что их спавшиеся перед этим бока раздались, готовые лопнуть. Когда они вышли на берег, то по телу у них пробегала внезапная судорога, и вода часто извергалась у них обратно через рот; так как они по целым дням ничего не ели, то скоро они принялись щипать траву, а травы там всегда чрезвычайно много. Это болото называлось Мазулуани.

Дав скоту отдохнуть на этом месте, мы отправились по сухому руслу р. Мококо вниз. Название реки относится к водоносному пласту, о котором говорилось выше; в этом древнем русле он содержит достаточно воды, чтобы поддерживать в некоторых местах невысыхающие колодцы. Теперь Рамо-тоби заверил нас, что мы не будем больше страдать от жажды. В русле Мококо нам два раза попадалась дождевая вода, прежде чем мы достигли Мокаконияни, где вода, находящаяся в других местах под землей, выходит на поверхность туфа.

Прилегающая к Мококо местность вся покрыта низкорослым колючим кустарником, травой и кое-где группами терновника, называемого «подожди немножко» (Acacia detinens). Около другого источника, Лотлакани, тремя милями ниже, мы первый раз встретили пальмиры, которые видели в Южной Африке; я насчитал их двадцать шесть.

Древняя Мококо ниже, наверное, соединялась с другими реками, потому что она становится шире и превращается в большое озеро. То озеро, которое мы разыскивали, является лишь очень маленькой частью древнего озера. Мы заметили, что, где бы муравьед ни делал себе нору, он вместе с землей выбрасывает раковины, одинаковые с раковинами, находящимися в озере и теперь.

Когда мы оставили Мококо, то Рамотоби, кажется, в первый раз потерял дорогу и не знал, какое направление следует взять. Только один раз, будучи еще мальчиком, он ходил на запад от Мококо. Когда Освелл ехал верхом впереди повозок, то он случайно заметил бушменку, которая убегала, пригнувшись к земле, чтобы ее не увидели. Думая, что это – лев, он поскакал к ней галопом. Она решила, что ее хотят взять в плен, и стала отдавать нам все свое небольшое имущество, состоящее из веревочных капканов. Но когда я объяснил ей, что нам нужна только вода и что если она приведет нас к воде, то мы заплатим ей, она согласилась проводить нас к одному источнику. Было уже к вечеру, но она быстро шла впереди лошадей и через 8 миль указала нам воду – Нчокоцы. Доведя нас до воды, она хотела уйти домой, но так как было уже темно, то мы предложили ей остаться. Она все еще считала себя нашей пленницей. Думая, что она может убежать ночью и не желая, чтобы она унесла с собой представление о нас как о дурных людях, мы дали ей кусок мяса и нитку хороших больших бус. Увидев бусы, она рассмеялась, и все ее сомнения рассеялись.

Соляные блюдца

Гравюра середины XIX в.

У Нчокоцы нам первый раз попалось множество соляных блюдец, покрытых эффлоресценцией извести, вероятно, нитрата. Одно соляное блюдце, окружность которого равна 20 милям, совершенно скрыто от взоров, если подходить к нему с юго-востока, потому что кругом него находится полоса деревьев, называемых «мопане» (Bauhinia). Когда перед нашими взорами внезапно предстала поверхность блюдца, заходящее солнце набросило красивую голубую дымку на ее белую корку, отчего в целом она выглядела так, как будто бы это было озеро. При виде этого зрелища Освелл бросил свою шляпу вверх и крикнул «ура», что заставило бедную бушменку и баквейнов счесть его за сумасшедшего. Я был несколько позади него и обманулся так же, как он; но так как мы с ним прежде условились, что взглянем на озеро вместе, в одно и то же мгновение, то я был раздосадован тем, что он увидел его первым. Мы никак не думали, что долгожданное озеро находилось дальше чем в 300 милях от нас. Одной из причин нашей ошибки было то, что, говоря о р. Зоуге, ее часто называли так же, как и озеро, именно Нока еа Батлетли (река Батлетли). Мираж, представший перед нашими взорами на этих солончаках, был чудесным. Нигде, по моему мнению, он не может достигать такой степени очарования, как здесь, над солончаковой корой. Не нужно было ни капли воображения, чтобы создать самую точную картину огромных масс воды: волны колыхались одна за другой, и деревья так живо отражались на поверхности, что даже скот, который не был на привязи и жажда которого не была вполне удовлетворена солоноватой водой Нчокоцы, все – лошади, собаки, а с ними и готтентоты – устремились к обманчивой воде. Стадо зебр казалось в мираже таким похожим на слонов, что Освелл принялся седлать свою лошадь, чтобы охотиться на них; но внезапный прорыв в дымке сразу уничтожил эту иллюзию. Глядя на запад и северо-запад от Нчокоцы, мы видели поднимающиеся вверх столбы черного дыма, как от паровозов, и мы были уверены, что он поднимается от горящих камышей на Нока еа Батлетли.

Старый готтентот

Рисунок Г. Фритча

4 июля мы поехали на лошадях в ту сторону, где предполагали найти озеро, и нам все казалось, что мы видим его, но когда, наконец, мы подъехали к воде, то оказалось, что это р. Зоуга, текущая на северо-запад. На противоположном ее берегу находилась деревня племени бакуруце; люди этого племени живут среди племени батлетли, для языка которого является характерным особый щелкающий звук; батлетли владеют громадными стадами крупного рогатого скота. Они, кажется, родственны семейству готтентотов.

Лошадь Освелла, при его попытке переехать через реку, увязла в тинистом берегу. Двум баквейнам и мне удалось помочь ему выбраться, подойдя к нему вброд. Люди отнеслись к нам радушно и сообщили, что эта река выходит из оз. Нга-ми. Эти сведения обрадовали нас, потому что теперь мы почувствовали себя на верном пути к нашей цели. По их словам, для нашего пути понадобится четыре недели. Мы были уже на берегу Зоуги и, следуя по ней, сможем достичь озера.

Готтентотский крааль

Рисунок XIX в.

На следующий день, когда мы были в особенно хорошем расположении духа, к нашему костру подошли и подсели двое людей из племени бамангвато, которые были посланы Секоми с приказом прогонять с нашего пути всех бушменов и бакалахари, чтобы они не могли ни помогать нам, ни указывать дорогу. Мы все время видели на своем пути их свежие следы. Они следили за нашим медленным продвижением вперед и очень хотели узнать, как мы находили дорогу к воде, не прибегая к помощи бушменов. «Теперь вы дошли до реки», – сказали они. От сознания выигранной игры мы пришли в веселое настроение и не испытывали ни к кому недоброжелательных чувств. Казалось, что и у них не было никаких враждебных чувств к нам, но после дружелюбного по внешности разговора с нами они, однако, принялись выполнять до конца инструкции своего вождя. Поднимаясь впереди нас вверх по р. Зоуге, они распространяли всюду слухи, будто бы мы намеревались ограбить все племена, живущие по реке и в окрестностях озера. Но когда они прошли половину пути, главный из них заболел лихорадкой и умер. Его смерть имела хорошие последствия, потому что население деревень ставило ее в связь с клеветой, возводимой ими на нас. За слухами, распространяемыми вождем Секоми, они разгадали его желание, чтобы наше предприятие не удалось нам, и хотя первый раз они явились к нам с оружием в руках, но доброе и приветливое обращение с ними вызвало полнейшее доверие к нам с их стороны.

Старые готтентоты

Рисунок по фотографии, принадлежащей директору миссии Вангельману. Вторая половина XIX в.

Проехав вперед 96 миль [около 180 км], мы поднялись на берег этой красивой реки и узнали, что находимся довольно еще далеко от оз. Нгами. Тогда мы решили оставить в Нгабисане всех быков и все повозки, за исключением самой маленькой, принадлежащей Освеллу, в надежде на то, что быки ко времени нашего возвращения наберутся сил, а сами двинулись дальше. Бечуанский вождь этой области разослал всему населению приказ – оказывать нам содействие, и мы были радушно приняты людьми племени бакоба, родственными по языку северным племенам. Сами они называют себя байейе, т. е. люди, но бечуаны называют их бакоба, – это название заключает в себе, в известной степени, понятие рабства. Бакоба никогда не воюют. У них есть предание, что их предки при первых же испытаниях войны, которым они подверглись, заболели медвежьей болезнью, а когда она прекратилась, они отказались воевать навсегда. Они всегда покорялись власти любой шайки, которая овладевала местностью, прилегающей к рекам, где они особенно любят селиться.

Готтентотский начальник Ян-Африканер и его жена

Рисунок по фотографии второй половины XIX в., принадлежащей миссионерскому дому в Бармене

Они делают себе весьма примитивные челноки, выдолбленные из цельного ствола дерева с помощью железного скобеля; если дерево бывает кривое, то и челнок делается кривым. Мне нравился открытый нрав этих людей, и я предпочитал сидению в повозке место в одном из их челноков. Я обнаружил, что они смотрят на свои примитивные челноки, как араб на верблюда. Во время своих поездок по реке предпочитают спать в челноках, а не на берегу. «На земле у вас, – говорят они, – есть львы, змеи, гиены и другие враги, но в челноке за тростником ничто не причинит вам вреда». Свойственная им робость является причиной частых посещений их деревень голодными чужеземцами. Когда мы плыли по реке, у нас в челноке стоял на огне горшок с варевом, а приближаясь к деревням, мы съедали его. Я считал, что, насытившись вдоволь, мы можем теперь с совершенным благодушием смотреть на всяких незваных гостей и в доказательство того, что нами съедено все до последнего кусочка, показать им горшок.

Поднимаясь таким образом по реке, живописно окаймленной по берегам лесом, мы доехали до большого, впадающего в нее притока. Это была р. Тамунк'ле. Я спросил, откуда она течет. «Она течет из страны, где много рек, так много, что никто их не сосчитает, и в той стране много больших деревьев!» Это было первым подтверждением того, что я слышал прежде от баквейнов, а именно что эта далекая страна не была «большим песчаным плато», как думали некоторые. С того времени все сильнее и сильнее овладевала мною надежда на открытие водного пути в совершенно еще не исследованную и густо населенную область, и когда мы достигли озера, то эта мысль заняла такое огромное место в моих планах, что само открытие озера казалось делом маловажным. Когда в моей груди впервые пробудились чувства, вызванные перспективой открытия новой области, я писал, что эта перспектива «может возбудить во мне такой энтузиазм, без которого никогда не совершалось в мире ничего прекрасного и великого».

Озеро Нгами

Иллюстрация к первому английскому изданию произведений Д. Ливингстона

Спустя 12 дней после того, как мы оставили в Нгабисане свои повозки, мы подошли к северо-восточной оконечности оз. Нгами и 1 августа 1849 г. спустились к широкой его части. В первый раз прекрасное зрелище глади этого озера открылось взорам европейцев. Направление озера, как представлялось по компасу, было с северо-северо-востока на юго-юго-запад. Говорят, что южная его часть выпукло изгибается к западу и что у своей северо-западной оконечности оно принимает в себя с севера р. Таукхе. Когда мы смотрели на юго-юго-запад, то не могли обнаружить горизонта: мы не могли составить никакого представления о величине озера, иначе как только по сообщениям жителей его окрестностей. Поскольку, по их словам, его можно обойти кругом в три дня, то, считая по 25 миль [46 км] пути в день, длина его береговой линии равна 75 милям [около 140 км]. По другим догадкам, представлявшимся мне позже, величина его окружности колеблется в пределах между 70 и 100 милями [130–185 км]. Оно неглубокое, потому что я много раз видел, как один туземец плыл от его северо-восточной оконечности на своем плоскодонном челноке на протяжении 7 или 8 миль [около 13–15 км], отталкиваясь шестом; из-за мелководья оно никогда не будет иметь большого значения в качестве торгового пути. В период, предшествующий ежегодному приливу воды с севера, озеро так мельчает, что скот лишь с большим трудом может подойти к воде по его заросшим тростником тинистым берегам. Берега у него всюду низкие; на западе есть один участок берега, лишенный деревьев; это показывает, что вода сошла с него очень давно.[6] Это – одно из многих доказательств усыхания страны, встречающихся в ней повсюду. На том участке лежит много погибших деревьев; некоторые из них завязли в тине под водой. Байейе, которые живут на озере, рассказывали нам, что когда начинается ежегодное наводнение, то вода несет не только огромные деревья, но даже антилоп, газелей и цессебе; деревья постепенно гонит ветром на противоположную сторону, где они вязнут в тине.

Когда воды в озере много, она бывает совершенно свежая, но с падением ее уровня она становится солоноватой, а вода, которая идет вниз по р. Тамунк'ле, оказалась такой прозрачной, холодной и мягкой, что чем выше мы по ней поднимались, тем более нам приходила в голову мысль о тающем снеге. Мы обнаружили, что эта местность по сравнению с той, из которой мы приехали, является, несомненно, впадиной, самое низкое место которой занимает оз. Кума-дау; точка кипения воды, показанная гипсотермометром, находилась только между 207,5 и 206° [78,2 и 77,6 °C], допуская высоту не более 200 футов [около 70 м] над уровнем моря. Значит, придя сюда с Колобенга, мы спустились более чем на 200 футов [70 м]. Это – южная и самая низменная часть большой речной системы, большие русла которой ежегодно наполняются водой тропических дождей. Небольшая часть этой воды, которая производит наводнение в областях, находящихся далеко на севере, заходит на юг до 20–21 ° ю. ш. – широты северной оконечности озера, и, вместо того чтобы затопить местность, вливается в озеро, как в бассейн. Вода сходит по р. Ембхарраг, разделяющейся на две реки – Тзо и Таукхе. Река Тзо, в свою очередь, разделяется на Тамунк'ле и Мабабе. Тамунк'ле вливается в Зоугу, а Таукхе – в озеро. Наводнение начинается в марте или апреле, и стекающие вниз воды находят себе путь в руслах всех этих рек, высохших к этому времени на всем своем протяжении, за исключением лишь нескольких болотистых мест, чередующихся с длинными промежутками сухого дна. Само озеро очень низкое. Зоуга является только продолжением р. Тамунк'ле, и один рукав озера доходит до того места, где кончается одна и начинается другая. Тамунк'ле – узкая и мелкая река, тогда как Зоуга – широкая и глубокая. Никогда не наблюдалось, чтобы узкий рукав озера, который выглядит на карте продолжением Зоуги, принимал другое направление. Вода в нем – стоячая, как и в озере.

Таукхе и Тамунк'ле, будучи, по существу, одной и той же рекой и получая воду из одного источника (русло Ембхарраг или Варра), никогда не могут обогнать друг друга. Если бы это было возможно или если бы Таукхе могла наполнить озеро, чего никогда не случалось в Новейшее время, тогда этот маленький рукав оказался бы удобным спуском, препятствующим наводнению. Если озеро когда-нибудь окажется ниже дна Зоуги, то немного воды из Тамунк'ле может идти в него, вместо того чтобы стекать в Зоугу: тогда у нас была бы река, текущая по двум направлениям, – но здесь это никогда не наблюдалось, и сомнительно, чтобы это вообще могло произойти в данной местности. Когда Зоуга оставляет Тамунк'-ле, она – широка и глубока, но по мере того, как вы спускаетесь по ней на протяжении 200 миль [370 км], постепенно становится уже; затем она впадает в Кумадау – маленькое озеро, шириною в 3–4 мили [5,5–7,5 км] и длиной в 12 миль [22 км]. Подъем воды, которая выше начинает течь в апреле, в озере не замечается до конца июня. В сентябре реки перестают течь. Когда воды бывает гораздо больше, чем обычно, немного ее течет дальше Кумадау по руслу, впервые увиденному нами 4 июля; если бы ее было еще больше, то она могла бы идти и дальше в высохшее каменистое русло Зоуги, которое все еще можно видеть далее на восток. Наполнение этой части речной системы водой, как будет полнее объяснено ниже, происходит в руслах, выработанных для гораздо более обильного течения. Она напоминает заброшенный восточный сад, где можно видеть плотины и оросительные каналы, но где можно полить водой лишь небольшую часть сада, потому что главная плотина и шлюзы приведены в негодность. Что касается Зоуги, то русло у нее превосходное, но в него никогда не стекает столько воды, чтобы оно заполнилось, и прежде чем река находит себе путь за пределами Кумадау, течение сверху прекращается, и то, что осталось на месте, подвергается испарению. Верхние части ее русла более широки и вместительны, чем нижние, направленные к Кумадау. Вода не столько всасывается, сколько теряется, разливаясь по пустому руслу, из которого она исчезает под действием ветра и солнца. Я уверен, что здесь не бывает так, чтобы какая-нибудь река уходила в пески и терялась в них.

Главной целью моего прибытия на озеро было посещение Себитуане, великого вождя племени макололо; он жил, как мне сообщили, приблизительно на 200 миль дальше. Теперь мы должны были попасть к той ветви племени бамангвато, которая называется батауана. Вождем батауана был молодой человек по имени Лечулатебе. Себитуане покорил его отца, Мореми, и Лечулатебе получил воспитание, будучи пленником и находясь среди байейе. Его дядя, человек рассудительный, выкупил его из плена и, собрав вместе большое количество семейств, отказался от власти в пользу племянника. Как только Лечулатебе пришел к власти, он вообразил, что настоящий способ выказать свои способности заключается в том, чтобы поступать вопреки советам дяди. Когда мы пришли, дядя советовал ему оказать нам гостеприимство, – поэтому подающий надежды юноша презентовал нам только козла. По принятому обычаю следовало бы быка. Тогда я предложил своим спутникам развязать козла, пусть идет, в качестве живого намека, к своему хозяину. Однако они не захотели оскорбить его. Будучи знаком с туземцами и их обычаями лучше моих спутников, я знал, что этот ничтожный подарок являлся оскорблением для нас. Мы хотели купить себе несколько коз или быков. Лечулатебе предложил нам вместо них слоновые клыки. «Нет, мы не можем их есть, нам нужно чем-нибудь наполнить желудок». – «И я не могу их есть, но я слышал, что белые люди очень любят эти кости, поэтому я предлагаю их, а коз я хочу положить в собственный желудок». Один сопровождавший нас торговец покупал тогда слоновую кость; он брал десять крупных клыков за мушкет, стоивший 30 шиллингов. Клыки называли «костями». У меня на глазах было восемь случаев, когда клыкам сдохшего слона предоставляли гнить вместе со всеми другими костями. Батауана никогда до этого не бывали на рынке, но менее чем через два года после открытия нами озера среди них нельзя было найти ни одного человека, который не понимал бы огромной ценности этого товара.

На другой день после нашего прибытия на озеро я обратился к Лечулатебе с просьбой дать нам проводников к Себитуане. Так как Лечулатебе очень боялся этого вождя, то он отказал в этом, боясь, как бы другие белые люди не прошли туда и не дали Себитуане пушек. Лечулатебе хотел, чтобы торговцы шли только к нему; тогда обладание огнестрельным оружием доставило бы ему такое преимущество, что Себитуане боялся бы его. Напрасно было объяснять ему, что я хочу установить мир между ними, что Себитуане был отцом для него и для Сечеле, что Себитуане так же хотел видеть меня, как и он, Лечулатебе. Он предлагал мне сколько угодно слоновой кости, лишь бы я не ездил к Себитуане. Но когда я отказался от нее, он нехотя согласился дать мне проводников. Однако на следующий день, когда мы с Освеллом готовились к отъезду с одними только лошадьми, мы получили снова отказ. Подобно Секоми, который ставил нам преграды на нашем пути к озеру, Лечулатебе послал к байейе своих людей с приказом отказать нам в переезде через реку. Я употребил много усилий для того, чтобы соорудить плот в одном узком месте, и много часов проработал в воде, но сухой лес был так подточен червями, что плот не мог вынести тяжести и одного человека. Тогда я не знал еще, что в Зоуге очень много крокодилов и что, работая в воде, я мог бы стать жертвой их зубов. Сезон был в разгаре; и так как Освелл с присущим ему великодушием вызвался съездить в Кэп и привезти оттуда лодку, то мы решили опять отправиться на юг.

Спускаясь вниз по Зоуге, мы имели теперь время разглядеть ее берега. Берега эти очень красивы. Они состоят из мягкого известкового туфа, образующего дно всего этого бассейна. На одной стороне, о которую ударяются волны, они крутые, а другая сторона имеет пологий склон, заросший травой. На пологих склонах реки байейе устраивают западни для животных, которые приходят к реке пить воду. Эти западни представляют собой ямы от 7 до 8 футов [от 2 до 2,7 м] глубиной с отверстием в 3 или 4 фута [около 1 метра] шириной. Яма постепенно суживается вглубь до 1 фута [30 см] ширины на самом дне. Отверстие ямы имеет вид удлиненного квадрата (единственная вещь квадратной формы, которую могут делать бечуаны, все остальное у них – круглое). Длина наружного отверстия ямы приблизительно равна глубине. Яма суживается книзу для того, чтобы животное, вклинившись в яму и барахтаясь в ней, крепко увязло там благодаря собственной тяжести. Такие ямы делаются обыкновенно попарно. Между парой ям остается стенка толщиною в 1 фут [около 30 см] у самого верха. Благодаря этому, когда животное чувствует, что передняя часть его корпуса падает в яму, и оно, стараясь не упасть всем корпусом, делает сильный прыжок, отталкиваясь от земли задними ногами, то, прыгнув вперед, оно неизбежно попадает во вторую яму всем корпусом. Ямы эти весьма тщательно маскируются; вся выкопанная земля уносится на некоторое расстояние, чтобы у животных не могло возникнуть подозрений. Отверстие ямы закрывается сверху камышом и травой, которые засыпаются мокрым песком, чтобы это место по виду ничем не отличалось от окружающего пространства. В эти ямы не раз попадал кое-кто из наших товарищей даже тогда, когда специально отыскивали их, чтобы в них не попадал наш скот. Если бык видит яму, то он осторожно обходит ее. Старые слоны, идущие впереди стада, сметают с ям маскирующий их покров по обе стороны пути к воде. Мы слышали о таких случаях, когда старейшие из этих умных животных вынимали из такой западни попавших туда молодых.

Великолепные деревья украшают эти берега. Близ слияния реки с озером растут два огромных баобаба (Adansonia digitata), или мована. На этом месте мы определили широту (20°21 ю. ш.). Определить долготу озера мы были не в состоянии, так как наши часы не годились. Можно предполагать, что этот пункт находится между 22 и 23° в. д. Самый большой из двух баобабов имел в обхвате 76 футов [около 23 м]. Кое-где среди деревьев, не встречавшихся на юге, показывается пальмира.[7] Дерево мокучонг, или мошома, дает плоды посредственного вкуса, но само оно может служить чудесным образцом красоты в любой части света. Ствол его идет часто на изготовление челноков. Моцоури, дерево, дающее розовую сливу с приятным кисловатым соком, имеет темную вечнозеленую листву, похожую на листву апельсинового дерева, а по своей форме оно напоминает кипарис. Была зимняя пора, и мы не видели больше никакой флоры. Растения и кустарники были сухие. Но, как и на других обширных пространствах Африки, здесь было много индиго. Мальчики, которые красят его соком сделанные из соломы украшения, называют его могетоло, или «изменитель». В этой стране есть два вида хлопка; люди, принадлежащие к племени машона, делают из него материю и окрашивают ее соком могетоло в синий цвет.

Новые разновидности африканских антилоп (покур и лече), открытые Д. Ливингстоном и его спутниками

Рисунок Д. Ливингстона

На южном берегу мы обнаружили множество слонов. Они приходят пить ночью и, удовлетворив свою жажду (при этом они пускают воду вверх и обливаются ею, и слышно бывает, как они пронзительно визжат, наслаждаясь свежестью воды), уходят обратно в глушь гуськом, словно по ниточке, и никогда не расходятся в стороны раньше, чем пройдя 8– 10 миль, – так велик их страх перед этими ямами. Здешние слоны ниже ростом, чем на юге. На Лимпопо, например, они ростом в 12 футов [более 3,5 м], а здесь в 11 футов [3,5 м]; далее к северу мы видим их ростом только в 9 футов [немного более 2,5 м]. Вилорогая антилопа, или толо, оказалась здесь также меньше, чем те, которых мы привыкли видеть. Мы увидели здесь куабаоба, или пряморогого носорога (Rhinoceros oswelli), являющегося разновидностью белого носорога (Rhinoceros simus), и обнаружили, что направленный кзади его рог не нарушает его зрительной линии, вследствие чего этот вид проявляет больше осторожности, чем его родичи.

Мы открыли совершенно неизвестный прежде вид антилопы, называемой лече, или лечве. Это красивая «водяная» антилопа светлого коричневато-желтого цвета. Рога у нее такие же, как у Aigoceros ellipsiprimnus, водяного козла, или тумоги бечуанов, – они поднимаются от головы легким наклоном назад, затем изгибаются вперед. Грудь, живот и глазные орбиты у них почти белые, а передняя часть и лодыжки темно-коричневые. У самцов имеется небольшая грива такого же желтоватого цвета, как и вся остальная кожа, а на хвосте имеется пучок черных волос. Лече никогда не уходит от воды дальше, чем на милю. Излюбленным ее местом являются островки на болотах и реках; она совершенно неизвестна в центральном водном бассейне Африки. Обладая порядочной дозой любопытства, антилопа эта имеет очень благородный вид, когда, подняв голову, внимательно смотрит на приближающегося к ней незнакомца. Когда она решает удрать, то пригибает голову к шее и кладет на шею рога, затем начинает бежать, сначала рысцой вперевалку и кончая галопом и прыжками через кусты, подобно паллагу. Она непременно бежит к воде и пересекает ее последовательными прыжками, как будто при каждом прыжке она отталкивается ото дна. Сначала ее мясо нам нравилось, но потом надоело.

Каждый год с наступлением разлива вниз идут большие стада рыбы. Больше всего бывает кефали (Mugil africanus). Ее ловят сетями. Glanis siluris – крупная, широкоголовая рыба без чешуи, с колючками, называемая туземцами «мосала», достигает огромной величины и упитанности. Рыба эта так велика, что когда человек несет ее, взвалив себе на плечо, то ее хвост достает до земли. Она питается растениями и многими своими особенностями похожа на угря. Подобно большей части лофоидных рыб, она способна удерживать в какой-то части своей крупной головы большое количество воды, благодаря чему может оставлять реку и даже зарываться в тине высохших болот, не погибая от этого. Другая рыба, близко напоминающая эту и названная доктором Смитом Clarias capensis, широко распространена во всей Внутренней Африке и часто оставляет реки, чтобы питаться в болотах. Когда болота пересыхают, большое количество этой рыбы вылавливается людьми. Часто бывает видно, как плывет, подняв голову над водой, темно-коричневая водяная змея с желтыми пятнами на коже; она совершенно безвредна, и байейе употребляют ее в пищу.

Байейе называют до десяти видов рыб, которые водятся в их реке; в своих песнях, прославляющих Зоугу, они говорят: «Спешно отправленный посыльный всегда принужден проводить ночь в пути, благодаря обилию пищи, которую ты предлагаешь ему». Байейе живут больше рыбой, к которой бечуаны на юге относятся с отвращением; они помногу ловят ее посредством сетей, сплетенных из тонких, крепких волокон Hibiscus'a, который растет в изобилии во всех влажных местах. Лесы их удочек сделаны из «ифе», или, как его теперь называют, Sanseviere angolensis, растения с очень крепкими волокнами, в изобилии растущего всюду от Колобенга до Анголы; в качестве поплавков употребляются кусочки одного водяного растения, у которого в каждом сочленении имеются клапаны, задерживающие в клетках воздух. Сети плетут таким же способом, как и мы. Они также бьют рыбу специальными копьями с легкой рукояткой, которая хорошо плавает на поверхности воды. Очень ловко бьют они гарпуном гиппопотама; так как зазубренное лезвие гарпуна привязано к очень крепкой бечеве, сделанной из молодых листьев пальмы, то животное, соединенное с челноком этой бечевой, не может уйти от него иначе, как только разбив его вдребезги, что оно нередко и делает или прямо зубами, или ударом задней ноги.

По возвращении к бакуруце мы увидели, что лодки, в которых они ездят ловить рыбу, сделаны просто из связанных вместе больших пучков камыша. Такая лодочка могла бы быть готовым импровизированным понтоном для переправы через всякую реку.

Глава IV

Новый отъезд с реки Колобенг в страну Себитуане. – У Зоуги. – Цеце. – Охота Освелла на слонов. – Возвращение на Колобенг. – Третий старт отсюда. – У Нчокоцы. – Соляные блюдца. – Бушмены. – Наш проводник Шобо. – Укус, фатальный для домашних животных, но безвредный для диких животных и для человека. – Действие яда. – Макололо. – Себитуане. – Открытие реки Замбези в центре континента в июне 1851 г. – Ее величина. – Мамбари. – Работорговля. – Решение отослать семью в Англию. – Возвращение в Кэп в апреле 1852 г. – Помощь, оказанная мне королевским астрономом в Кэпе

Вернувшись на Колобенг, я оставался там до апреля 1850 г. и затем, в обществе мистрис Ливингстон, трех наших детей и вождя Сечеле, который купил себе собственную повозку, отправился, чтобы переехать Зоугу в нижнем конце, намереваясь следовать по северному ее берегу до Тамунк'ле, а затем подняться по этой реке, чтобы посетить на севере Себитуане. Секоми распорядился засыпать колодцы в Серотли, которые вырыли с таким трудом, поэтому мы избрали более восточное направление – через горы Бамангвато и мимо Летлоче. Секоми спросил, почему я миновал его в первую свою поездку Я ответил ему, что, зная о нежелательности для него моей поездки к озеру, я не хотел с ним ссориться. «Хорошо, – сказал он, – ты победил меня, и я доволен».

Мы расстались с Сечеле у брода, так как он очень хотел посетить Лечулатебе. С большим трудом ехали мы по северному лесистому берегу Зоуги. Для того чтобы можно было пробираться через лес, мы должны были срубать много деревьев. Нам пришлось понести большие потери в быках, попадавших в ямы-западни. Когда байейе узнали о нашем приближении, они с готовностью раскрыли эти ямы; но до этого мы не могли обвинять никого, зная, что это – установившийся обычай страны, как бы он ни расходился с нашими интересами.

Освелл посвятил остаток сезона охоте на слонов; туземцы повсюду объявили, что из всех охотников, когда-либо приезжавших сюда, он – наилучший. Охотился он без собак. Интересно, что слон – это благородное животное – в присутствии тявкающих дворняжек бывает так охвачен беспокойством, что в это время делается совершенно неспособным заметить человека. Слон делает неуклюжие попытки раздавить их, падая на колени, а иногда прислоняется лбом к небольшому дереву и, посмотрев сначала на одну, а потом на другую сторону дерева, толкает его вперед и вниз, как будто посредством этого он хочет задержать своих противников. Единственное, чего должен опасаться охотник, это как бы собаки не побежали к хозяину и тем самым не направили к нему слона. Всем было известно, что Освелл убивает ежедневно по четыре крупных слона. Мы имеем основание гордиться его успехами, потому что туземцы по нему составили высокое представление о мужестве англичан. Когда туземцы хотели польстить мне, они, бывало, говорили: «Если бы ты не был миссионером, то ты был бы таким же, как Освелл, ты тоже охотился бы без собак».

Приближаясь к месту слияния Зоуги с Тамунк'ле, мы получили сведения о том, что на берегах Тамунк'ле во множестве водится муха цеце. Таким образом, перед нами вырос барьер, которого никогда не ожидали встретить, и так как из-за этого наши повозки могли совсем остаться в пустыне и нам нечем было бы питать наших детей, то мы были вынуждены с сожалением переехать обратно через Зоугу и вернуться на Колобенг.

Вскоре к нам прибыли послы от вождя Себитуане, который слышал о наших попытках поехать к нему и прислал приглашение посетить его и его страну. Съездив по представившейся надобности в Куруман и собравшись снова в дорогу, мы еще раз тронулись в путь и добрались с помощью одного проводника до Нчокоцы, предоставленные дальше на некоторое время самим себе.

Мы быстро ехали по суровой, совершенно плоской стране. Тонкий слой почвы, лежащей на известковом туфе на протяжении нескольких сот миль, позволяет расти мелкой, низкой, но приятной для взоров траве, а также деревьям баобабу и мопане. В некоторых местах этого пространства мы обнаружили большие соляные блюдца, одно из которых, Нтветве, имеет пятнадцать миль [28 км] в ширину и сто в длину [185 км]. На его горизонте можно определять широту так же хорошо, как на море.

Хотя эти любопытные места кажутся совершенно ровными, все они имеют слабый уклон к северо-востоку, куда медленно стекает дождевая вода, покрывающая иногда все это пространство. Следует напомнить, что как раз это и есть направление Зоуги. Таким путем вся растворенная в воде соль переносится в этом направлении к одному блюдцу, называемому Чуанца; на поверхности этого блюдца мы видели наслоение соли и извести толщиной в полтора дюйма [около 4 см]. На всех других блюдцах имеется эффлоресценция извести, а некоторые покрыты толстым слоем раковин. Раковины эти тождественны с раковинами моллюсков, находящихся в оз. Нгами и р. Зоуге.

В этой стране в каждом соляном блюдце на одной стороне имеется источник. Я не помню ни одного исключения из этого правила. Вода этих источников солоноватая и содержит нитрат соды. Однажды нам встретилось два источника, и в одном из них вода была более соленая, чем в другом. Если бы вода насыщалась солью, проходя через ее залежи, то ее невозможно было бы пить; в нескольких случаях, когда соль, содержащаяся в блюдце, в котором появляются эти источники, удалялась человеком, новых ее отложений не происходило. Поэтому вероятно, что отложения соли являются остатками древних, слегка солоноватых озер, большая часть которых должна была высохнуть в процессе общего усыхания. Примером этого может служить оз. Нгами, вода которого с падением ее уровня становится солоноватой, и этот взгляд находит себе подтверждение в том факте, что в самых глубоких впадинах или низменных долинах, из которых нет выхода, найдено огромное количество соли; в 30 милях [55 км] к югу от Бамангвато находится ключ, температура которого выше 100° [37,7 °C], и он не дает отложений соли, несмотря на то, что в сильной степени насыщен ею.

Когда на ровной поверхности этой страны – с преобладанием в ней туфа – попадаются отложения соли, то большие пространства ее бывают лишены растительности благодаря азотнокислым солям, растворяющим туф, что приводит почву в состояние, не благоприятствующее произрастанию растений.

В этом туфе мы обнаружили много колодцев. Одно место, называемое Матломаган-яна, или «цепи», является настоящей цепью таких непересыхающих источников. Так как они бывают наполнены водой даже в те периоды, когда не выпадает дождя, и напоминают в этом отношении реки, о которых говорилось выше, то они, вероятно, получают воду, благодаря ее просачиванию из речной системы отдаленной страны. Около этих источников мы нашли много бушменских семейств; в противоположность бушменам, живущим на равнине Калахари, которые отличаются низким ростом и светло-желтым цветом кожи, это – высокие, рослые парни, с темным цветом кожи. Один жар сам по себе не делает кожу черной, но жар вместе с влагой создает, кажется, самый прочный темный цвет.

Браслет бушменов, украшенный раковинами

Берлинский музей народоведения

Один из этих бушменов, по имени Шобо, согласился быть нашим проводником в пустыне между этими источниками и страной Себитуане. Шобо не подал нам никакой надежды на то, что мы встретим воду раньше чем через месяц. Однако гораздо раньше, чем мы ожидали, в одном месте нам попалась цепь болот, содержащих дождевую воду. Невозможно передать, в какое ужасное положение попали мы, оставив это место. Единственной растительностью был какой-то кустарник, растущий в глубоких песках; ни одна птица, ни одно насекомое не оживляли этой унылой картины; из всего, что мне приходилось когда-либо видеть, это, безусловно, было самое непривлекательное зрелище. В довершение всего наш проводник Шобо потерял дорогу на следующий же день. Вечером мы задобрили его, и он ходил по всем направлениям компаса, но находил только следы слонов, которые приходили сюда во время дождливого сезона; потом он сел на землю и прерывающимся голосом сказал: «Никакой воды, одна земля; Шобо спит, он терпит неудачу; одна земля», затем он прехладнокровно свернулся клубком и заснул. Наши быки страшно устали и изнывали от жажды; на утро четвертого дня Шобо, заявив, что он ничего не знает, исчез совсем. Мы поехали в том направлении, в каком видели его в последний раз, и около 11 часов увидели птиц, а затем след носорога. Тогда мы распрягли быков, и они, очевидно, угадав инстинктом, куда ведет этот след, бросились прямо по нему, а он вел к р. Мабабе, которая выходит из Тамунк'ле и тогда находилась к западу от нас. Почти весь запас воды в наших повозках был уничтожен одним из слуг, и к вечеру ее очень немного осталось для наших детей. Это была очень тревожная ночь, а утром чем меньше оставалось воды, тем больше хотелось пить нашим маленьким плутишкам. Мысль о том, что они могут погибнуть на наших глазах, была ужасна. Если бы я слышал упреки в том, что причина катастрофы заключается единственно во мне, это было бы для меня почти облегчением, но ни единого укора не сорвалось с губ их матери, хотя полные слез глаза без слов говорили о ее душевном состоянии. Но к вечеру пятого дня, к невыразимому нашему облегчению, несколько людей вернулись с запасом воды. До этого времени мы никогда не знали настоящей цены этой драгоценной влаги.

Рисунки бушменов, мелко врезанные на твердом камне

Венский этнографический музей

Бросившись по следу, ведущему к р. Мабабе, наш скот, вероятно, проходил через небольшой участок леса, в котором водилась цеце, насекомое, вскоре ставшее для нас истинным наказанием. Шобо нашел себе путь к байейе. Когда мы приехали на реку, он вдруг появился откуда-то во главе нескольких человек; желая показать своим друзьям, как много значит его персона, он с самоуверенным видом подошел к нам, приказал всей своей кавалькаде остановиться, разложить костер и вынуть табак, а сам хладнокровно сел и закурил трубку. Это был такой неподражаемо естественный способ пустить пыль в глаза, что мы все остановились, чтобы полюбоваться происходящим, и хотя перед этим он бросил нас в самом критическом положении, нам всем понравился этот Шобо, прекрасный образчик удивительного народа – бушменов.

На следующий день мы приехали в одну деревню, населенную банаджоа, племенем, территория которого простирается далеко на восток. Они жили по берегам болота, в котором оканчивается Мабабе. У них погиб урожай зерна (Holeus sorgnum), и они теперь питались исключительно корнем одного растения, которое они называют «цитла»; оно принадлежит к семейству ароидных; его корень содержит много сладкого на вкус крахмала. Высушенный, смолотый в муку и доведенный до брожения, он представляет собой неплохое блюдо. Женщины банаджоа полностью выстригают себе голову и кажутся темнее бечуан. Хижины их построены на сваях, и внизу по ночам устраивается костер для того, чтобы дым отгонял москитов, которых на Мабабе и Тамунк'ле гораздо больше, чем в других местах страны. Ночью мы должны были проезжать через другой район, где водится цеце, и поэтому, чтобы предохранить свой скот от падежа, перевели его на северный берег.

Здесь уместно будет сделать несколько замечаний о мухе цеце (Qlossina morsitans).[8] Она немного больше обыкновенной мухи и такого же коричневого цвета, как обыкновенная пчела; поперек задней части ее тела имеются три или четыре желтые полоски; крылья значительно выдаются в стороны. Муха эта необыкновенно проворна; при обыкновенной температуре она ловко увиливает при попытке поймать ее рукой, но на утреннем холоде и вечером бывает менее проворна. Путешественник, у которого единственным видом транспорта является скот, услышав один раз характерное жужжание этой мухи, никогда не может забыть его потом. Всем хорошо известно, что укус этого ядовитого насекомого – верная смерть для быка, лошади и собаки. Хотя во время этого путешествия на наш скот и не нападало очень много насекомых, однако мы потеряли тридцать три крупных, сильных быка.

Самая замечательная особенность укуса цеце заключается в совершенной его безвредности для человека и диких животных и даже для телят этих животных, пока они сосут маток. Мы лично никогда не испытывали от них ни малейшего вреда, хотя жили два месяца на месте их распространения, которое, в данном случае, как и в ряде других, было резко ограниченным, потому что они кишмя кишат на южном берегу р. Чобе, в то время как на северном берегу, куда был водворен наш скот, всего в 50 ярдах [около 45 м] от южного берега, не было ни одного экземпляра мухи. Это тем более бросалось в глаза, что мы часто видели, как туземцы перевозили на северный берег мясо, сплошь облепленное этими насекомыми. По-видимому, яд вводится не жалом и не с яичками, откладываемыми под кожу.

Если предоставить мухе свободно сидеть на руке, то можно видеть, как она впускает в глубь кожи средний из трех стержней, составляющих ее хоботок; затем она немного извлекает его, и он делается темно-красным, а ее жало начинает быстро двигаться. Опавший до этого живот разбухает, и если ее не потревожить, то, когда живот наполнится, она спокойно улетает. Последствием укуса бывает легкое зудящее раздражение, но не большее, чем после укуса комара. У быка такой укус не вызывает сразу никаких плохих последствий. Он не пугается этой мухи так, как пугается овода. Но через несколько дней этот укус вызывает следующие симптомы: взгляд быка становится блуждающим, животное все время шевелит ноздрями, шерсть на нем вздымается, как будто ему делается холодно, под челюстями появляется опухоль, а иногда такая же опухоль бывает около пупка; хотя животное продолжает хорошо щипать траву, оно худеет, причем мышцы его становятся очень вялыми; такое состояние длится часто месяцами; затем наступает понос, до крайности обессиливающий животное, так что оно не может есть и погибает в состоянии крайнего истощения. Часто бывает, что, еще не потеряв своей упитанности, животное скоро погибает при явлениях вертячки, по-видимому, от действия яда на мозг. Быстрая перемена температуры, вызванная тропическими дождями, ускоряет течение болезни, но обычно исхудание прогрессирует месяцами, и, что бы мы ни делали, животное погибало в мучениях.

Муха цеце

Рисунок

Мул, осел и коза обладают такой же невосприимчивостью к яду цеце, как человек и дикие животные. Из-за этого бича многие из племен, живущих по р. Замбези, не могут держать никаких домашних животных, кроме козы. Наши дети часто бывали укушены, но не чувствовали никакого вреда. Мы видели вокруг себя множество зебр, буйволов, кабанов, антилоп, спокойно пасущихся в местах наибольшего распространения цеце и не тревожимых ее укусами так же, как и быки, когда они в первый раз получают фатальный яд в свою кровь. Между лошадью и зеброй, между буйволом и быком, овцой и антилопой разница не так велика, чтобы можно было удовлетворительно объяснить это явление. Разве человек не в такой же степени домашнее животное, как собака?

Бушмен

Рисунок Г. Фритча

Макололо, которых мы нашли на р. Чобе, были рады нам, а так как их вождь Себитуане находился приблизительно на 20 миль ниже по течению реки, то мы с Освеллом отправились на челноках в его временную резиденцию. Как только он услышал, что белые люди ищут его, он приехал из города Нальеле в Сешеке и теперь проехал еще сто миль, чтобы приветствовать нас у себя. Он находился на одном из островов, окруженный своими князьками. Когда мы приехали, он занимался пением. Здешнее пение больше напоминало церковную музыку, чем звуки «ээээ», «аааа», обычные в песнях бечуанов на юге. Они продолжали петь несколько секунд после того, как мы подошли к ним. Мы рассказали Себитуане о трудностях, с которыми встретились в пути, сказали, как мы рады, что они наконец закончились теперь, когда мы доехали до него. Он выразил нам свою радость и добавил: «Ваш скот весь искусан цеце и, наверное, падет, но не беда; у меня есть быки, и я дам вам их столько, сколько вам нужно». По своему неведению мы тогда думали, что если мухи так мало кусали наш скот, то от этого не должно произойти для него вреда. Затем он преподнес нам в качестве угощения целого быка и кувшин меду и поручил нас заботам Магале, который возглавлял посольство от этого вождя к нам на Колобенг и который теперь хотел присвоить себе все, чем мы пользовались по праву гостей. Нам дали покрыться ночью выделанными бычачьими шкурами, не уступавшими по мягкости материи; так как, по обычаям туземцев, не полагалось ничего возвращать обратно вождю, то этими одеялами завладел Магале. Задолго до наступления дня пришел Себитуане и, сев у костра, который был разложен для нас около наших постелей, рассказал нам о своей жизни, о трудностях и невзгодах, которые пришлось испытать ему в молодости, когда он переходил через ту же самую пустыню, через которую много лет спустя прошли мы. Жизненный его путь весьма замечателен, и сам он является, несомненно, величайшим из людей этой страны. Высокий, стройный, крепкого сложения, с оливковым цветом кожи, немного лысый, он был спокоен и сосредоточен и при разговорах откровеннее всех других вождей, с которыми я встречался. Как воин он был величайшим из всех, о ком было слышно за пределами колонии. Вступить в общение с белыми людьми было мечтой всей его жизни. Себитуане не только подчинил своей власти все черные племена, живущие на необъятных пространствах страны, но заставил бояться себя даже грозного Мозиликаце. Он владел искусством привязать к себе и своих и чужих. Он был очень доволен доказательством нашего доверия, которое мы оказали ему, привезя с собой наших детей, и предлагал показать нам свою страну, чтобы мы сами могли выбрать место, где нам остановиться.

Однако, достигнув того, чего он так пламенно желал, – вступить в общение с белыми людьми, он заболел воспалением легких и вскоре умер. С его смертью власть перешла, как он хотел, к его дочери, Ма-Мочисане. Теперь нам предстояло увидеться с этой женщиной, которая жила в Нальеле, в 12 днях пути на север. Поэтому мы должны были оставаться на месте, ожидая от нее извещения, и, когда оно пришло, мы узнали, что нам предоставлено право совершенно свободно ехать в любое место, которое нам по душе. Итак, мы с Освеллом совершили путешествие, покрыв 130 миль [240 км] к северо-востоку до Сешеке, и в конце июня 1851 г. были вознаграждены, открыв в центре материка р. Замбези. Это было делом огромной важности, потому что о существовании этой реки в Центральной Африке прежде совсем не знали. Все португальские карты представляют ее поднимающейся на восток далеко от того места, где мы теперь находились.

Оружие бушменов

Стрелы; колчан из коры алоэ и кожи Берлинский музей народоведения

Мы увидели ее в конце сухого сезона, в то время, когда воды в реке бывает меньше всего, и все-таки это была глубокая река от 300 до 600 ярдов [приблизительно от 270 до 550 м] в ширину. Освелл сказал, что даже в Индии он никогда не видел такой красивой реки. В период ежегодного наводнения она поднимается на 20 футов [около 6 м] и заливает всю прилегающую к ней местность на 15–20 миль [27–37 км].

Страна, по которой мы ехали от Чобе, была совершенно плоской, кроме тех мест, где встречаются большие термитники или их остатки в виде возвышений в несколько футов высотой. Они обычно покрыты финиковыми и другими пальмами. Местами имеются целые леса, состоящие из мимоз и мопане. Страна между Чобе и Замбези иногда затопляется, и поблизости к Чобе и ее берегам встречаются большие болотистые участки.

Макололо живут между этими болотами, так как такие заросшие тростником глубокие реки представляют собой естественную защиту от врагов. До этого времени макололо будто бы никогда не слыхали о том, что людей продают и покупают. Они говорят, что относятся к этому неодобрительно, но мы убедились в том, что они занимаются работорговлей. Макололо очень любят оружие, и, когда при нас проезжие мамбари предложили им восемь старых ружей, макололо взяли их в обмен на большое число мальчиков; эти мальчики не были их собственными детьми, а пленниками, принадлежащими к разным покоренным ими племенам. Я не знал ни одного случая, чтобы в Африке отец продал свое дитя. Впоследствии макололо были подучены сделать набег на племена, живущие на востоке; мамбари условились с ними пустить самим в дело ружья для того, чтобы захватить пленных, а макололо должны были овладеть скотом. В этом году они продали по меньшей мере 200 рабов. Во время этого набега макололо встретились с арабами из Занзибара, которые подарили им три английских мушкета и получили взамен около 30 пленников.

Обсуждая это дело с моим спутником, мы пришли к мысли, что если снабжать невольничий рынок изделиями европейских фабрик путем законной торговли, то торговля рабами станет невозможной. Представлялось вполне осуществимым поставлять те товары, из-за которых люди расстаются теперь со своими слугами, в обмен на слоновую кость и другие произведения страны и, таким образом, пресекать работорговлю в самом начале. Это можно было бы осуществить, создав большую дорогу от побережья к центру страны.

Женщины бушменов с кароссом, амулетом и украшениями

Рисунок Г. Фритча

Так как у меня не было надежды на то, что буры позволят мне заниматься спокойно просвещением туземцев, я решил спасти свою семью от риска, связанного с проживанием в этой нездоровой местности, где всюду свирепствовала лихорадка, отправить их в Англию и вернуться одному, с целью исследовать страну в поисках здоровой местности, которая могла бы стать центром цивилизации, и сделать внутренность страны доступной каким-нибудь путем или с восточного, или с западного берега. Это решение привело меня обратно в Кэп в апреле 1852 г., когда в первый раз за 11 лет я увидел культурную жизнь.

Глава V

Отправление из Кэпа в июне 1852 г. в последнее и самое продолжительное путешествие. – Спутники. – Путешествие в повозках. – Физическое деление Африки. – Восточная, центральная и западная зоны. – Пустыня Калахари. – Ее растительность. – Наш путь. – Пустынный вид области. – Недостаток травы. – Виноград. – Животные. – Миграция южноафриканских газелей. – Осторожность животных. – Река Оранжевая. – Грикуа. – Одежда туземцев. – Неохота бечуанов к учению и их склонность к критике

В 1852 г., отослав свою семью на родину в Англию, я отправился из Кейптауна в последнее свое путешествие. Это путешествие продолжалось от южной оконечности материка до столицы Анголы Сан Паоло де Лоанда, находящейся на западном побережье, а оттуда – наискось, через южную часть Центральной Африки до Келимана на восточном ее побережье. Ехал я, как всегда, в неуклюжем, тяжеловесном кэпском фургоне, запряженном девятью быками; меня сопровождали баквейны, двое мужчин и две молоденькие девушки; последние приехали в Кэп в качестве нянь с нашими детьми и теперь возвращались обратно на Колобенг. Путешествие по Африке в повозке описывалось слишком часто, и мне не остается сказать ничего, кроме того, что оно представляет собой длительный пикник, полезный для здоровья и приятный для людей не слишком требовательных, довольствующихся лишь свежим воздухом.

Наша дорога на север шла почти посредине того конусообразного массива суши, который образует Кэпский мыс. Если мы разделим мысленно этот конус на три зоны, или продольные полосы, то найдем, что климат, ландшафт и население каждой из них имеют свои отличительные признаки. Это особенно заметно за пределами колонии. Местами кажется, что одна полоса является продолжением другой и переходит в нее, но в целом деление это подтверждается их несходством.

Крещеные кафры-хламбе

Рисунок XIX в.

В восточной зоне часто встречаются горы, покрытые всюду вечнозелеными деревьями, которым нисколько не вредят ни пожары, ни засуха (Strelitzia, Zamia horrida Portulacaria afra, Schotia speciosa, Euphorbias, Aloes arborescens). Склоны горных ущелий на побережье покрыты строевым лесом. Эта зона сравнительно хорошо орошается протекающими по ней реками и ручьями. Количество выпадающих за год дождей здесь значительно.

Жители, кафры, или зулусы, высокого роста, мускулисты и хорошо сложены; они отличаются энергией, смелостью и хитростью; в общем, они вполне оправдывают характеристику, данную им военным начальством белых: «великолепные дикари». Оставляя в стороне черную окраску их кожи и курчавые, как шерсть, волосы, они по красивому телосложению и форме черепа могли бы равняться с лучшими из европейцев.

Зулусский колдун

Рисунок XIX в.

Следующую зону, занимающую центр континента, едва ли можно назвать холмистой, потому что имеющиеся здесь холмы очень невысоки. Эта зона состоит из больших, слегка холмистых равнин. Здесь нет высоких гор, есть немного источников и еще меньше рек. Дождей здесь выпадает не так много, и засухи бывают по несколько лет. Без искусственного орошения здесь невозможно выращивать ни один из европейских злаков.

Жители этой зоны, бечуаны, по происхождению, очевидно, одной ветви с вышеупомянутыми племенами и очень похожи на них, будучи земледельческим и пастушеским племенем, но сравнительно с кафрами они более робки и ниже последних по своему физическому развитию.

Улица в бечуанском городе Курумане

Рисунок

Западная зона еще ровнее центральной и становится неровной только около побережья. Она заключает в себе огромную равнину пустыни Калахари, отличительной особенностью которой является чрезвычайная скудость водой и, несмотря на это, довольно обильная растительность.

Вероятная причина недостаточности дождевых осадков на этой обширной равнине заключается в том, что на большей части пространства внутри страны преобладают восточные ветры с легким уклоном на юг. Влага, воспринятая атмосферой с Индийского океана, отлагается на гористом восточном склоне материка; когда движущиеся массы воздуха доходят до самого высокого места, то это бывает как раз на границе великой равнины, или, поскольку речь идет о Калахари, на границе больших нагретых равнин внутри страны; там, встречаясь с разреженным воздухом этой раскаленной сухой поверхности, восходящее тепло еще более способствует удержанию в воздухе остатков влаги и, в соответствии с увеличением «гигрометрической» его силы, средняя и западная части страны могут получать лишь очень редкие ливни.

Бечуанский тростниковый танец в лунном свете

Иллюстрация к первому английскому изданию произведений Д. Ливингстона

Это же явление, имеющее здесь место в гигантском масштабе, наблюдается и на Тэйбл Маунтин («столовая гора») в Кэпе, где оно вызывает развертывание облачного слоя, или «скатерти». Юго-восточный ветер заставляет подниматься на высоту по меньшей мере 3000 футов [около 900 м] массу воздуха, равную диаметру горы; распространение воздушных масс наверху, вместе с сопутствующим ему холодом, сразу же создает образование на вершине горы облака; влага, находящаяся в воздушных массах, становится видимой; плавно поднимающиеся и сменяющиеся одни другими массы воздуха производят непрерывное образование облаков, причем верх этой массы паров, или «скатерть», является плоским и кажется недвижным, но на подветренной стороне клубы густого пара все время вздымаются и опускаются, и когда они достигают внизу того места, где большая плотность воздуха и более высокая его температура усиливают способность воздуха удерживать влагу, то там облака совершенно исчезают.

Вырезанные из дерева ложки и ковши кафров

Берлинский музей народоведения

И вот, если бы вместо впадины на подветренной стороне Тэйбл Маунтин у нас была приподнятая нагретая равнина, то облака, которые клубятся и исчезают над этой стороной, как это бывает в настоящее время при юго-восточном ветре, могли бы давать немного дождя при поднятии их с наветренной стороны и находясь вверху; но тогда жара усиливала бы то свойство воздуха, которое он теперь получает на более низком уровне при опускании на подветренную сторону, и вместо обширной страны с флорой, состоящей из Disa grandiflora, Gladiolus, тростников и лишаев, которые мы видим на Тэйбл Маунтин, у нас была бы только скудная растительность Калахари.

Почему на равнинах Калахари должно быть много растительности, можно объяснить, исходя из геологической структуры страны. Большая центральная равнина страны, которая, опускаясь внутрь, образует как бы чашу, окаймлена, как бахромой, поднятыми породами; ее дно составляют древнейшие силурийские породы. Эта впадина во многих местах растрескалась и заполнена изверженными траппами и брекчиями, и в их массах часто содержатся обнажившиеся участки более древних пород, как это видно по ископаемым, которые в них находятся. И вот, хотя огромные пространства равнины были так денудированы, что от первоначальных форм ее теперь остались лишь небольшие следы, все же весьма вероятно, что на этих огромных пространствах остается доминирующей форма впадины. И так как на тех склонах, на которые дождя выпадает больше всего, породы имеют наклон к центру, то они, вероятно, и проводят воду под равнины, мало орошаемые дождем. Существование источников со стоячей водой, которые, благодаря новому и более глубокому выходу, становятся неиссякаемыми ручьями, может подтвердить тот взгляд, согласно которому вода проходит на дно центральной котловины с ее окраин; и тот факт, что вызывающая у нас удивление северная речная система, которая, если верить туземцам, создает приток воды в источниках Матломаган-яна («звенья»), проявляет свое животворное действие и под равнинами Калахари, не выходит за пределы возможного.

Своеобразная структура поверхности страны может объяснить, почему между двадцатой и тридцатой параллелями в Южной Африке и теми же параллелями в Центральной Австралии существует такая разница в растительности. Недостаток растительности одинаково присущ некоторым местам как в центре Южной Африки, так и в Австралии; разница эта происходит, вероятно, вследствие влияния артезианских колодцев на огромные пространства Африки, которые не имеют населения только вследствие недостатка воды на самой их поверхности. По крайней мере, позволительно немного поразмышлять над причинами более обильной растительности в Африке, так как, от какой бы причины ни происходило это обилие, в нем для Южной Африки заключается надежда на ее будущее, которое для Центральной Австралии безнадежно.[9]

Дорога, по которой мы в это время следовали, шла или в середине или по краю вышеупомянутой западной зоны, пока мы не достигли широты оз. Нгами, где начинается совершенно иная местность. Она имеет безжизненный вид. Так как зиме предшествовала сильная засуха, то многие из фермеров потеряли две трети своего скота. Ландшафт здесь был непривлекательный; лишенные деревьев темно-бурые холмы и скудная растительность на равнинах заставили меня подумать, что эта местность больше заслуживает названия пустыни, чем Калахари. Говорят, что когда сюда впервые пришли европейцы, то она была сплошь покрыта зеленым ковром, но вместе с антилопами, которые паслись на нем, исчезла и сама трава, и ее место заняли культуры мезембри-антемума и крассула.

Интересно наблюдать, как в природе, в борьбе за существование, самые несходные организации всецело зависят одни от других. Распространение трав, которые прежде росли здесь, зависело от травоядных животных, разносивших всюду их семена. Когда, вследствие исчезновения антилоп, рассеивание семян прекратилось, то на эти сообщества растительности гибельно подействовали африканские засухи. Но, чтобы противостоять мертвящему действию засушливости, было уже наготове другое семейство растений. Это – мезем-бриантемумы. Пока почва продолжает оставаться нагретой и сухой, семенная коробка этих растений остается плотно закрытой и, таким образом, сохраняет невредимой способность семян к прорастанию в продолжение самого знойного периода; но как только выпадает дождь, семенная коробка раскрывается и высыпает свое содержимое как раз в момент наибольшей вероятности их прорастания. У других растений, наоборот, семенная коробка лопается, и семена высыпаются от действия на них жары и засухи.

Одно из растений этого семейства – Mesembryanthemum edule – съедобно; у другого имеется клубневый корень, который можно есть сырым; у всех растений этого рода толстые мясистые листья, поры которых обладают способностью поглощать и удерживать в листьях влагу из весьма сухой атмосферы и почвы; если в самый разгар засухи разломить лист, то в нем можно обнаружить большое количество сока. Растения, принадлежащие к этому семейству, находятся и дальше к северу, но там обилие трав мешает их распространению.

Деревянные сосуды и нож готтентотов. Резной сосуд бушменов

Рисунок XIX в.

Однако они всегда готовы и там заполнить собою всякое пустое пространство, которое может оказаться на месте преобладающей теперь растительности. Если бы там исчезла трава, то это не уничтожило бы животных, потому что им был бы обеспечен запас питания.

Так как в стране, где бывают засухи, это новое растение удобнее для скотоводства, чем трава, то буры уничтожают траву, подражая тому способу, каким антилопы рассевали ее семена. На ферму привозится несколько возов семян ме-зембриантемума, немного прикрытых сверху жесткой травой, и ставится в том месте, куда загоняют на ночь овец. Так как овцы каждый вечер понемногу едят эти семена, то места, где они пасутся, усыпаются семенами таким простым способом и с такой регулярностью, которую можно превзойти только ценой затраты неимоверных усилий. В течение нескольких лет такое место становится овцеводческой фермой, потому что на таком корме овцы достигают высшей степени упитанности. Как уже было сказано, некоторые растения из этого семейства снабжены дополнительными приспособлениями, позволяющими им легко переносить засуху, именно клубнями удлиненной формы, настолько глубоко сидящими в земле, что они бывают вполне защищены от действия солнечного зноя; клубни эти служат резервуарами влаги и питательных соков в продолжение тех периодов бездождья, которые постоянно повторяются даже в самых благоприятных по климату местах Африки. Я коснулся этой особенности растений потому, что она часто наблюдается вообще в растительном мире пустыни.

Медленное продвижение по колонии делало для нас интересным почти все встречающееся нам по пути. Прежде всего обращают на себя внимание различные названия местностей; эти названия указывают на то, что здесь когда-то были буйволы, южноафриканские антилопы и слоны, которые теперь находятся за сотни миль отсюда. Небольшое количество Blesbucks (Antilope pygarga), гну, каменных козлов и страусов (Struthio camelus) продолжают, подобно бушменам, поддерживать здесь свое существование и теперь, когда все другие животные уже исчезли. Услышав звуки выстрелов, первым из них удаляется всегда слон, самое умное из всех животных, а гну и страус, наиболее осторожные и вместе с тем самые глупые, уходят всегда последними. Когда здесь появились первые эмигранты, то готтентоты владели огромными стадами прекрасного скота, но у них не было ни лошадей, ни ослов, ни верблюдов. Туземный скот, наверное, был приведен на юг с северо-северо-востока, потому что туземцы повсюду указывают именно там исходный пункт своих передвижений. Оттуда они привели с собой овец, коров, коз и собак.

Не доезжая до р. Оранжевой, мы увидели остатки миграции южноафриканской газели (Gazella euchore) или цепе. Газели идут из пустыни Калахари. Когда мы первый раз увидели этих газелей за пределами колонии, то, говорят, их было больше сорока тысяч. Я не могу определить количество потому, что газелей видишь повсюду на обширных пространствах этой страны; когда они едят, ходят или грациозно вскидывают свои рога, то невольно любуешься их трепетными движениями. Питаются газели главным образом травой. И так как они уходят с севера в то время, когда травы там бывает больше, чем в другое время года, то их передвижение вызвано не скудостью корма. Недостаток воды тоже не может быть причиной миграции, потому что антилопа – одно из самых выносливых в этом отношении животных. По своей натуре они очень любят широкие поляны, поросшие низкой травой, откуда они могут видеть приближающихся к ним врагов. Бакалахари знают это и пользуются в своих целях их инстинктом; они выжигают большие участки высокой травы и кустарника для того, чтобы создать открытые участки, по которым любят бродить эти антилопы.

Охота на антилоп

Рисунок середины XIX в.

Инстинкт подобного рода обнаруживает не только южноафриканская антилопа. Когда обыкновенные наши быки попадают в местность, заросшую высокой травой, то у них усиливается пугливость. С увеличением возможности для их врагов притаиваться в травяном покрове, у них усиливается чувство опасности своего положения. Часто они в ужасе отскакивают от неясно вырисовывающегося силуэта другого быка. Южноафриканская антилопа, у которой этот инстинкт сильно развит и которая является стадным животным, становится очень беспокойной, когда трава в Калахари достигает высокого роста, поэтому естественно, что более редкая растительность бесплодного юга побуждает их стада повернуть в этом направлении. По мере продвижения вперед и увеличения их численности корм становится все более и более скудным. Чем дальше они идут, тем меньше находят корма, пока, наконец, в поисках средств к существованию они бывают вынуждены переплыть через реку Оранжевую и сделаться настоящим бичом для фермеров-овцеводов, потому что в этой местности для антилоп недостаточно излюбленного ими травяного корма. Если им попадется на пути поле пшеницы, то тучи саранчи не произведут такого полного опустошения, какое производят они. Является вопросом, возвращаются ли они когда-нибудь обратно, потому что никто никогда этого не видел. Многие из них погибают от недостатка корма, потому что страна, в которую они пришли, не в состоянии поддерживать их жизнь; остальные разбредаются по колонии, а в такой обширной стране места хватает на всех. Не лишено вероятия, что, несмотря на постоянное истребление их огнестрельным оружием, они еще долго будут здесь держаться.

Воины-зулусы

Рисунок

Переехав через р. Оранжевую, мы прибыли на независимую территорию, населенную племенами грикуа и бечуанами. Грикуа представляют собою помесь туземцев с европейцами. Те грикуа, о которых я говорю, голландского происхождения – через браки голландцев с готтентотками и бушменками. Первое поколение этой смешанной расы считает себя выше второго. Все они обладают в некоторой степени характерными чертами своих родителей.

Прежде грикуа и бечуаны одевались почти так же, как и кафры, если в данном случае можно вообще говорить об одежде. У женщин спереди висела на груди связка кожаных тесемок длиной приблизительно в 18 дюймов [около 45 см], а на плечи была накинута сзади выделанная кожа овцы или антилопы, оставляющая грудь и живот обнаженными. Мужчины носили кусок кожи величиной с тулью шляпы, который служил просто для приличия, и такой же плащ, как у женщин. Чтобы защитить свою кожу от действия солнечного зноя в дневное время и от холода во время ночи, они все тело намазывали смесью из жира с охрой, а голову – смешанной с жиром толченой синей сланцевой слюдой. Мелкие частички блестящей слюды, падающие на тело, на бусы, на медные кольца, считались лучшим украшением, удовлетворявшим вкус самого требовательного щеголя.

Глава VI

Куруман. – Его прекрасный источник. – Растительность области. – Остатки прежних лесов. – Растительный яд. – Позорное нападение буров на баквейнов. – Письмо от Сечеле. – Подробности нападения. – Большое число детей, уведенных в рабство. – Разрушение моего дома и имущества на Колобенге. – Буры поклялись отомстить мне. – Отправление в ноябре 1852 г. – Горячий ветер пустыни. – Насыщенность атмосферы электричеством. – Стая каменных стрижей. – Литубаруба. – Привязанность бечуанов к детям. – Здоровый климат

Прочное положение станции, называемой Куруманом, зависит всецело от прекрасного неиссякающего источника, имеющего это название. Источник выходит из-под траппа, и так как при выходе на поверхность он имеет температуру 72° по Фаренгейту [27,1 °C], то он выходит, вероятно, из древних силурийских сланцев, образующих первобытную равнину материка. За время моего пребывания здесь я никогда не мог заметить, чтобы сила, с которой бьет из-под земли вода этого источника, сколько-нибудь уменьшалась. В сорока милях за куруманскими полями указывают на другие места, где на памяти еще живущих теперь людей водились гиппопотамы и в болотах могли тонуть люди и скот. Убыль воды следует приписать главным образом общему усыханию страны, а частично и объему оросительных сооружений по обе стороны потока на этой миссионерской станции. Это последнее обстоятельство имело бы больше значения, если бы оно не совпадало с исчезновением множества источников на обширном пространстве страны.

Не входя в подробности этой черты здешнего климата, можно заметить, что район Курумана является примером усыхания южной местности, которая сравнительно была так же богата водой, как богаты ею в настоящее время места, лежащие к северу от оз. Нгами. Всюду встречаются русла старых рек и следы потоков, и везде можно видеть устья давно высохших источников; вода, которая целыми столетиями била из этих источников, придала овальную форму их узким выходным щелям.[10] По сторонам источников из этих древних вод в изобилии отложился туф. Многие из опустевших источников перестали давать воду потому, что край отверстия, поверх которого била вода, стал теперь слишком высоким, или оттого, что поднятие западной стороны этой области слишком повышает уровень поверхности над скоплениями воды, находящимися внизу; стоит только сделать скважину на более низком уровне, как вода потечет не переставая. Некоторые из древних источников около Курумана восстановлены бечуанами, которые иногда проявляют чувство самолюбия, работая по целым месяцам над глубоким бурением; однажды взявшись за дело, они считают уже долгом чести упорно добиваться своего, невзирая на слова одного миссионера, который сказал, что они никогда не могут заставить воду подняться на возвышенность.

Интересно отметить трудолюбие буров, живущих в этой области. Они проводят длинные и глубокие каналы, идущие с низкого места и поднимающиеся вверх к месту, лишенному малейшего намека на существование под ним воды, если не считать реденького камыша и особого вида жесткой травы красноватого цвета, растущей во впадине, которая в старину была, наверное, устьем источника, но теперь заполнена мягким туфом. В других случаях указанием на подземную воду является камыш, который растет не во впадине, а на длинном песчаном гребне в 1–2 фута [30–60 см] высотой. Глубокий поперечный разрез, сделанный через верхнюю часть такого гребня, вознаграждает затраченные на него усилия потоком бегущей из него воды. Причина, по которой поверхность почвы, скрывающая под собой воду, возвышается над общим уровнем местности, заключается в том, что по поверхности ветер всегда несет много пыли и мелкого песка, а изгороди, кустарники и деревья, естественно, задерживают их и заставляют отлагаться. Камыш в данном случае выполняет роль живой изгороди, а влага, оседающая в виде росы по ночам, прочно скрепляет песок между его корнями, и в результате вместо впадины образуется бугор. Говоря об этом, можно добавить, что в этой части страны нет других непересыхающих источников, кроме тех, которые выходят из подземного траппа, образующего наполнение древней долины. И поскольку основной фонд воды находится, по-видимому, над древними силурийскими сланцами, выстилающими дно котловины, то представляется в высшей степени вероятным, что в некоторых местах артезианские колодцы выполняли бы ту же роль, которую выполняют теперь эти глубинные прорезы.

Ландшафт этой части страны в продолжение большей части года имеет светло-желтую окраску, а в месяцы дождливого сезона – приятный для глаз зеленовато-желтый цвет. На западе виднеются возвышенности, а к востоку от них находятся сотни миль покрытых травой равнин. Большие участки на этих совершенно плоских равнинах покрыты известковым туфом, лежащим на совершенно горизонтальном слое траппа. Растительность здесь состоит из прекрасной травы; эта трава растет на туфе среди низкорослых кустов терновника, называемого «подожди немножко» (Acacia detinens), с его цепкими колючками, похожими на рыболовные крючки. Там, где эти породы не показываются наружу, поверхность состоит из желтого песка, на котором между ягодными кустами, называемыми моретлоа (Crewia flava) и мохатла (Tarchonanthus), всюду растет высокая жесткая трава. Древесина мохатлы, по виду совершенно зеленая, горит ярким огнем благодаря содержащемуся в ней ароматическому смолистому веществу. В менее открытых местах попадается отдельными группами мимоза (Acacia horrida и A. atom-phylla), а также много дикого шалфея (Salvia africana), различные стручковые (Ixia), а луковичные с большими цветками: Amaryllis toxicaria и A. brunsvigia multiflora (первая луковица – ядовитая) доставляют хороший материал в виде высохших мягких шелковистых чешуек для набивки матрацев.

Здесь мы всегда видели одно любопытное растение – нго-туане. Оно бывает сплошь усыпано красивыми желтыми цветами, обладающими таким сильным и приятным запахом, что весь воздух кажется наполненным их ароматом. Оно представляет собой замечательное исключение из общего правила, так как в сухих частях Африки почти все цветы не имеют запаха или же имеют неприятный запах. Кроме того, оно содержит в себе сильный яд: один француз, выпив глоток или два настоя из его цветов, внезапно лишился сил.

Когда Сечеле узнал, что мы не можем больше оставаться с ним на р. Колобенг, он отослал своих детей к мистеру Моф-фету в Куруман для обучения их всем наукам белых людей. Моффет очень охотно согласился на увеличение своей семьи, прибавив к ней пять человек.

Задержавшись в Курумане около двух недель вследствие поломки колеса у повозки, я не мог присутствовать при нападении, произведенном бурами на баквейнов. Известие об этом я получил в Масебеле, от жены Сечеле. Сама она с ребенком укрылась в расщелине скалы, с которой буры вели обстрел. Ребенок начал плакать, и она, опасаясь, как бы это не привлекло внимания буров, ружья которых при каждом залпе появлялись прямо над ее головой, сняла со своей руки браслеты, чтобы ими, как игрушками, успокоить дитя. Она привезла мистеру Моффету письмо, которое говорит само за себя; переведенное почти буквально, оно гласит следующее:

Описание это вполне согласуется с рассказом туземного учителя Мебальве и с сообщением, сделанным самими бурами в общественной прессе колонии. Баквейнов никогда не обвиняли в краже скота, о которой мы так часто слышали около страны кафров, и если бы за время моей жизни среди баквейнов когда-нибудь произошел хоть один случай кражи, то я, наверное, знал бы об этом. Единственным обвинением, выдвигаемым против них в газетах, было только то, что «Сечеле становится слишком дерзким». Предъявленного ему требования – подчиниться бурам и не пропускать на север английских торговцев – как будто и не существовало. Весть об этом разбойничьем набеге на баквейнов, усугубленная угрозами по моему адресу за то, что я как будто бы подучил их убить буров, вызвала по всей стране такую панику, что я не мог нанять себе ни одного человека для сопровождения меня на север. Я уже упоминал о способах ведения бурами войны; во всех предшествующих грабительских набегах их на туземцев убитые всегда бывали только на стороне последних; но когда именно то племя, среди которого жил англичанин, осмелилось, защищаясь, пролить также и их кровь, это было сочтено за несомненную улику против меня. На мою голову призывали месть, раздавались угрозы немедленно организовать погоню за мной в случае, если я осмелюсь поехать через их область, а так как к этому добавлялось еще, будто бы английское правительство предоставило их власти все туземные племена, то неудивительно, что я месяцами задерживался в Курумане из-за полной невозможности достать себе провожатых…

Наконец, мне удалось найти себе трех человек, осмелившихся ехать со мной на север. 20 ноября мы выехали из Курумана вместе с торговцами Джорджем Флеммингом и X. Е. Резерфордом. Чтобы избежать встречи с бурами, мы ехали по краю калахарской пустыни, а иногда и по самой пустыне. В 1852 г. выпало больше дождей, чем обычно, и это было завершением одиннадцати– или двенадцатилетнего цикла, в течение которого такое явление, как говорят, имело место три раза. Результатом этого был необычайно большой урожай арбузов. Мы имели удовольствие встретиться с Дж. Мэкейбом, возвращающимся с оз. Нгами. Он беспрепятственно дошел до озера от одного пункта, находящегося несколько южнее Колобенга, следуя прямо через пустыню. Этот энергичный путешественник полностью подтвердил сообщения об урожае арбузов; его скот более трех недель поддерживал соком арбузов свое существование, и когда им попалась наконец вода, то скот отнесся к ней совершенно равнодушно. Подойдя к оз. Нгами с юго-востока, этот путешественник переехал через р. Таукхе и обошел все озеро с севера, являясь единственным пока европейским путешественником, который действительно видел его все. Вычисленные им размеры озера больше, чем данные Освеллом и мною; по его расчетам, окружность озера равна приблизительно 90 или 100 милям [165–185 км].

Иногда во время сухого сезона, наступающего после зимы и предшествующего дождям, по пустыне дует с севера на юг горячий ветер. Когда он доходит сюда, то кажется, что идет из раскаленной печи. Он редко продолжается дольше трех дней. По оказываемому им действию он напоминает гарматан Северной Африки. Ветер настолько лишен влаги, что лучшие мои английские сундуки и вся утварь, сделанная из выдержанного дерева, перекоробились, так же как и все деревянные предметы, изготовленные не в Африке. Когда он дует, то воздух бывает так насыщен электричеством, что если держать против ветра пучок страусовых перьев, то этот пучок электризуется с такой же силой, как от электрической машины, и вызывает в протянутой руке сокращение мышц, сопровождаясь отчетливо слышным треском.

Когда дует этот горячий ветер, и даже в другое время, то благодаря сильной насыщенности атмосферы электричеством, при малейшем движении каросса, или плаща, который носят туземцы, на поверхности его вызывается целый поток маленьких искр. Я наблюдал это явление первый раз, когда однажды вместе со мной ехал в повозке один вождь. Увидев, что мех его плаща при каждой встряске повозки совершенно ясно светился, я провел рукой по нему и увидел, что он мгновенно испустил целый поток ярких искр, сопровождающихся отчетливым треском. «Неужели ты не видишь этого?» – спросил я вождя. «Нам показали это не белые люди, – ответил он. – Задолго до того, как белые люди пришли в нашу страну, это уже было у наших отцов известно в древности». К сожалению, я ни разу не осведомился о названии, которое они дают этому явлению, но я не сомневаюсь в том, что такое название в их языке имеется. Согласно Гумбольдту, Отто фон Герике первый наблюдал это явление в Европе, а оно, оказывается, столетиями было известно бечуанам. Но бечуаны смотрели на это явление глазами быка.

По отношению к физическим явлениям природы человеческий разум здесь по сей день остался таким же инертным, как это было когда-то в Англии. Здесь не получила развития ни одна наука. Туземцы очень мало рассуждают о вопросах, которые не связаны непосредственно с требованиями желудка.

Севернее Курумана мы видели над равнинами большие стаи каменных стрижей (Cypselus apus). В одной стае, когда она пролетала над нами к камышам, было около четырех тысяч птиц. Очень немногие из этих птиц выводятся и вырастают в этой стране. Я часто наблюдал их и установил, что спаривание у них, по-видимому, никогда не имеет здесь места; здесь никогда не наблюдается ни специфического преследования самки самцом, ни какой-нибудь характерной игры. Есть здесь также и другие птицы, которые всегда живут стаями и, как цыгане, передвигаются с места на место даже в период размножения, который в этой стране имеет место между холодным и жарким временем года; холод оказывает здесь почти такое же влияние, как животворящее весеннее тепло в Европе. Не те ли это перелетные птицы Европы, которые возвращаются сюда, чтобы вскармливать и растить здесь своих птенцов?

31 декабря 1852 г. мы доехали до г. Литубарубы, управляемого Сечеле и заимствовавшего свое название от той части хребта, на которой он расположен. Я никогда не видел баквейнов такими худыми и изможденными, как в этот раз. Буры угнали у них большую часть всех их коров и восемьдесят здоровых рабочих быков. Большой запас провизии, оставленный двумя офицерами, капитанами Годрингтоном и Уэббом, чтобы обеспечить себе обратную дорогу на юг, также был увезен бурами. По возвращении на это место, где они ожидали найти свое имущество, они нашли только трупы баквейнов. Весь хлеб, одежда и утварь баквейнов погибли в огне пожара, который буры зажгли в городе во время боя, пользуясь для этого услугами приведенных ими с собой туземцев из покоренных племен. Поэтому оставшиеся в живых обитатели города были совершенно истощены от голода.

Намереваясь поехать лично к английской королеве с жалобой на буров, Сечеле отдал приказ, чтобы, пока он ездит, никто не совершал мстительных действий, но несколько молодых людей осмелились напасть на группу буров, возвращавшихся с охоты; буры струсили и убежали, а молодые люди захватили их повозки и доставили их в Литубарубу. Это, по-видимому, привело верховное командование буров к догадкам, будто баквейны намерены начать против них партизанскую войну. Но эта «кафрская война» была на самом деле только в зародыше и не пошла дальше той стадии, на которой туземцы поняли, что самая выгодная и успешная система – это система игры в прятки.

Встревоженные буры из множества своих людей послали к баквейнам четырех уполномоченных просить о мире! Это было при мне, и я услышал условие, предъявленное вождем: «Дети Сечеле должны быть возвращены к нему». Никогда еще не видел я людей, которые столь нечаянно и всецело очутились в западне, как эти буры. Каждый проход и каждое ущелье в горах были заняты отрядами сильных вооруженных баквейнов; если бы уполномоченные не наобещали гораздо больше того, что они хотели выполнить, то этот день был бы для них последним. После набега дети Сечеле находились у коменданта Шольца, который хотел сделать их своими рабами. Я был в Литубарубе, когда маленький мальчик Хари, сын Сечеле, был возвращен своей матери. Его мать и другие женщины приняли его с потоком молчаливых слез.

Говорят, будто бы в некоторых местах к рабам относились мягко и добросердечно. Буры говорят о себе, что они – лучшие хозяева и что если бы готтентоты были рабами англичан, то англичане обращались бы с ними хуже буров; трудно представить себе, что могло бы быть хуже. Я записал имена нескольких десятков мальчиков и девочек, многих из которых я знал как своих школьников, но я не мог успокоить плачущих матерей надеждой на то, что их дети когда-нибудь вернутся из рабства.

Бечуаны вообще очень привязаны к детям. Маленький ребенок, ковыляющий на своих ножках около взрослых людей, когда они едят, обязательно получит горсть лакомства. Эта любовь к детям может объясняться патриархальным строем их жизни. Всякий маленький чужеземец, очутившийся на их территории, увеличивает собою собственность всего общества, и о нем сразу же докладывают вождю. Мальчики более желанны, чем девочки. Негры называют родителей по именам детей. Наш старший мальчик носил имя Роберта, поэтому после его рождения они назвали мистрис Ливингстон, Марию, – Ма-Роберт, т. е. мать Роберта.

Поля баквейнов с зернохранилищами

Рисунок XIX в.

Буры знают по опыту, что никакой закон о преследовании беглых рабов не может иметь силы в этой дикой стране, где для взрослых пленников так легко бежать; поэтому у них установился обычай увозить только маленьких детей, которые могут забыть своих родителей и остаться навсегда рабами. В домах буров я не один раз видел похищенных ими грудных детей; прежде этот факт отрицался ими.

Среди баквейнов наблюдается чрезвычайно мало болезней. У них совсем нет чахотки и золотухи, а психозы и водянка головы очень редки. Рак и холера совершенно неизвестны. Около двадцати лет назад по всей стране прошли черная оспа и корь, вызывая большие опустошения в населении. Хотя после этого на побережье произошла вторичная вспышка оспы, но с тех пор ни та, ни другая болезнь не посещали Внутреннюю Африку. В отношении оспы туземцы в некоторых местах применяли прививку из вакцины, смешанной со скотским навозом, делая эту прививку на лбу. Чтобы добыть материал для прививки, они в одной деревне использовали больного с необычайно бурно протекавшей инфекцией, когда почти вся деревня была опустошена злокачественной сливной формой этой болезни. Я не могу понять, как им пришла в голову сама мысль о прививке; такая прививка практиковалась баквейнами еще в то время, когда они не имели ни прямого, ни косвенного общения с южными миссионерами.

Негры никогда не позволяют подвергать исследованию труп умершего человека и тщательно скрывают место, где они хоронят покойника. В этом отношении я всегда должен был удовлетворяться лишь догадками. Баквейны часто хоронили своих покойников в той самой хижине, в которой они умерли, опасаясь, как бы колдуны (балои) не выкопали из земли их близких и не использовали в целях своего дьявольского искусства части трупа. Едва несчастный больной испускает последний свой вздох, как негры спешат его похоронить. Для того чтобы не трудиться над выкапыванием могилы, они часто превращают в могилу нору муравьеда. За время моего пребывания среди баквейнов было два случая, когда за таким поспешным погребением последовало возвращение домой покойников, которые, как оказалось, были похоронены живыми и очнулись в могиле от длительного обморока.

Когда при заболеваниях и несчастных случаях у туземцев мне приходилось оказывать им помощь, прибегая к хирургии, то все они, как мужчины, так и женщины, переносили операцию не поморщившись и без того крика, от которого, до введения в практику хлороформа, молодые студенты в операционной падали, бывало, в обморок. Женщины гордятся тем, что они способны выносить боль. Когда мне нужно было извлечь колючку из ноги одной маленькой девочки, ее мать обратилась к ней с такими словами: «Смотри, Ма, ты женщина, а женщина не плачет». Для мужчины слезы считаются позором. Когда мы проезжали однажды мимо одного из глубоких колодцев в пустыне Калахари, то один мальчик, игравший около самого колодца, упал в него и утонул. После того как выяснилось, что не было никакой надежды спасти его, отец его принялся горько плакать. Это было проявление безнадежного, беспросветного горя, и за все время это был единственный случай, когда я видел плачущего мужчину.

Все прилегающие к пустыне местности от Курумана до Колобенга или Литубарубы и дальше вплоть до широты оз. Нгами представляют замечательно благоприятные условия для здоровья. Не только туземцы, но и те из европейцев, здоровье которых было расстроено климатом Индии, находят эти места способными восстановить разрушенное здоровье и вообще благоприятствующими здоровью. Известны случаи, когда с побережья приходили сюда больные с жалобами, близко напоминающими жалобы чахоточных, и все они поправлялись здесь от одного только климата. Нужно всегда иметь в виду, что для лиц, жалующихся на легкие, климат побережья действительно хуже климата, не подверженного влиянию морского воздуха. Никто из посещавших эти местности не преминет с удовольствием вспомнить о дикой цыганской жизни в повозках во время путешествий, необычайно благотворно отражающейся на здоровье.

Освелл находит, что этот климат гораздо лучше, чем климат Перу. К сожалению, недостаток приборов помешал мне получить точные научные данные по этому предмету для медицинского мира. Если бы приезд сюда не был сопряжен с большими расходами, то я без колебаний рекомендовал бы всем, страдающим болезнями легких, эти окраины пустыни Калахари как самый лучший для них курорт. Это – полная противоположность нашему холодному, сырому английскому климату. Зима здесь совершенно сухая, а так как за время зимы, т. е. от начала мая до конца августа, не выпадает ни единой капли дождя, то сырость и холод никогда не бывают здесь одновременно. Каким бы жарким ни выдался день на Колобенге, термометр до выпадения дождей в самой прохладной части нашего дома поднимался до 96° [36,2 °C].

Это не вызывало у нас ни того ощущения горячей влажности, ни той расслабленности, которые так хорошо известны в Индии и на побережье самой Африки.

По вечерам воздух здесь становится восхитительно прохладным, и самый жаркий день сменяется приятной свежестью ночи. Самая сильная жара не действует так угнетающе, как сырой воздух. Сильное испарение, наступающее вслед за выпадением дождя, делает дождливый период самым приятным временем для путешествия. Нет ничего лучше этого ощущения мягкости, которое переживаешь каждое утро и каждый вечер в течение всего года; вам не хочется, чтобы температура менялась в ту или другую сторону, и вы можете до полуночи сидеть на воздухе, не думая ни о простуде, ни о ревматизме; вы можете ложиться спать на воздухе и смотреть на луну, пока не придет сон. В продолжение многих месяцев здесь едва ли когда выпадает роса.

Глава VII

Отъезд из страны баквейнов. – Большой черный муравей. – Наземные черепахи. – Трусливость львов. – Боязнь ловушки. – Рев льва похож на крик страуса. – Редко нападает на взрослых животных. – Буйволы и львы. – Мыши. – Змеи. – Наступил на змею. – Ядовитые и безвредные разновидности. – Гипноз. – Возвышенности Бамангвато. – Недостаток воды. – Страус. – Глупое поведение. – Шаг. – Яйца. – Пища

Оставаясь в течение пяти дней у несчастных баквейнов и увидев последствия войны, о которых, не видя их своими глазами, невозможно составить соответствующего представления, мы приготовились к отъезду и выехали от них 15 января 1853 г.

21 января мы доехали до колодцев Боатланамы и в первый раз нашли их пустыми. Лопепе, которую я раньше видел небольшой речушкой, вытекающей из большого, заросшего камышом болота, тоже высохла. Так как вода горячего соленого источника Серинана была непригодной для питья, то мы поспешили к Машуе из-за ее восхитительной воды. Во время поездки по этой местности здесь часто ощущается сильный и очень неприятный едкий запах. Запах этот порождается большим, черным как смоль муравьем, называемым «лешонья». Муравей имеет около дюйма [2,54 см] в длину. Когда его тревожат, он испускает едкий запах, как вонючка. Пахучее его выделение, должно быть, летучее, как эфир; если раздражать насекомое прутом даже в 6 футов [1,8 м] длиной, то сейчас же почувствуешь этот запах.

Нам попадались черепахи. Когда они не откладывают еще яиц, то представляют очень приятное блюдо. Множество их следов шло к соленому источнику, из-за такого необходимого для жизни продукта, как соль, они проходят очень большие расстояния. За отсутствием соли они часто едят древесную золу. Удивительно, как эти пресмыкающиеся держатся в этой стране. Когда их потревожишь, то они не могут убежать, и люди во множестве их истребляют. Молодых черепах берут из-за их щита. Женщины делают из этих маленьких щитов коробки, набивают их душистыми корнями и обвешивают ими себя. Более взрослые черепахи идут в пищу, а их щиты прямо как есть, необделанные, превращаются в посуду для пищи или для воды. При таких обстоятельствах черепахи продолжают существовать в этой стране и не переводятся исключительно из-за своей окраски. Желтая и темно-коричневая окраска их щита способствует тому, что, благодаря одинаковому цвету окружающей травы и валежника, они остаются незамеченными. Хотя они и предпринимают неуклюжие попытки к бегству, когда к ним приближается человек, но вся их надежда на спасение в конце концов заключается в костяном панцире, с которого безуспешно соскальзывают даже зубы гиены. Когда это долгожизненное существо хочет откладывать яйца, оно зарывается в землю, забрасывая ею кругом весь свой щит и оставляя на виду только самую верхушку его; затем черепаха зарывает яйца, и они остаются в земле до того времени, когда начнут выпадать дожди и появится свежая травка; тогда детеныши с совершенно мягкими еще щитами выползают наружу и без сопровождения и ухода матери начинают самостоятельную жизнь. Их пищей является нежная травка и одно растение, называемое тотона; местом их частых посещений бывают груды золы и пепла, и так же часто их можно видеть в тех местах, где на поверхности почвы имеются налеты азотнокислых солей. Они очень любят соль.

Я много расспрашивал бушменов и бакалахари, близко знакомых с особенностями и жизнью диких животных, и они рассказали мне много интересного, особенно о хищниках. Хищники, оказывается, бывают подвержены разным болезням, и, больные, они становятся просто жалкими. Львы, когда у них портятся зубы, худеют и погибают. Когда лев становится слишком старым, чтобы ловить добычу, он часто принимается за охоту на коз в деревнях; вышедшие ночью из хижины женщина или ребенок тоже становятся его жертвами. В старости это становится для него единственным способом поддерживать свое существование. Отсюда и возникло представление, будто бы лев, однажды отведавший человеческого мяса, предпочитает его всему. Но людоедом всегда оказывается старый лев, и когда он преодолевает свой страх перед человеком настолько, что приходит из-за коз в самую деревню, то люди говорят: «У него износились зубы, он скоро начнет умерщвлять людей». И они тут же признают необходимым немедленно действовать и решают уничтожить его. Когда лев живет далеко от людей или же, как бывает иногда, он испытывает непреодолимый страх перед бушменами и бакалахари, то, как только болезнь или старость берут над ним верх, он начинает ловить мышей и других мелких грызунов и даже есть траву; туземцы, увидев в его помете непережеванную растительную пищу, идут по его следам в полной уверенности, что они найдут его где-нибудь под деревом едва способным двигаться, и там без труда расправляются с ним. Быть может, лев ест траву в качестве лекарства, как собаки.

У хищников страх перед человеком бывает часто чрезвычайно сильным, что доказывают хорошо проверенные случаи, когда львицы, находясь около городов, – откуда пламенем костров безвозвратно изгнаны все крупные животные, – утоляли свой голод, пожирая своих маленьких львят. При этом нужно сказать, что достаточно бывает только одного запаха от следов человеческих ног, чтобы лев избегал близости к деревне, однако бывают и исключения: когда мы перевозились на Колобенг, то в Чонуане около наших наполовину опустевших домов бродило столько львов, что туземцы, оставшиеся с мистрис Ливингстон, боялись вечером показаться за дверь. Известно, что собаки здесь тоже повинны в чудовищно противоестественном пожирании своих щенков, вероятно, это вследствие громадной потребности в животной пище, которую испытывают также и жители деревень.

Если лев встречается днем, – обстоятельство, отнюдь не часто случающееся в здешних местах с путешественниками, – и если предвзятое мнение не заставляет их ожидать увидеть что-то «благородное» или «величественное», то они увидят перед собой животное немного побольше самой большой собаки, которую им приходилось видеть, и очень близко напоминающее своими чертами собаку. Его морда совсем не похожа на обычное изображение льва; нос у него несколько продолговатый, как у собаки, совсем не такой, каким изображают его наши художники, хотя они и могли бы получше изучить его в зоологических садах; свои представления о величественности льва художники обычно выражают тем, что рисуют морду льва похожей на старуху в ночном колпаке. Когда лев встречается с человеком в дневное время, то сначала он стоит секунду или две, пристально глядя на него, затем медленно поворачивается и так же медленно отходит шагов двенадцать, все время озираясь через плечо; затем он принимается бежать легкой рысцой, и когда думает, что его уже не видно, то убегает во всю прыть, как борзая собака. Днем и в светлую лунную ночь лев, как правило, ни в малейшей степени не опасен для человека, если последний сам не нападет на него, за исключением того времени, когда львом овладевает инстинкт размножения, который заставляет его смело идти навстречу любой опасности. Если в это время случится, что человек идет с той стороны, откуда дует ветер, то и лев и львица оба в ярости бросаются на него, как собака, когда она бывает со щенками. Это бывает не часто, и мне известны лишь два или три таких случая. В одном случае, когда ветер дул с той стороны, где проходил человек, лев набросился на него и укусил его раньше, чем он мог взобраться на дерево, а в другой раз при таких же обстоятельствах лев вцепился зубами в ногу человека, ехавшего на лошади. Однако при лунном свете уверенность в своей безопасности была у нас так велика, что мы в это время редко связывали своих быков, предоставляя им свободно лежать около повозок, но если в темную ненастную ночь поблизости есть лев, то можно быть почти уверенным, что он отважится утащить быка. Приближается он всегда крадучись, если только не ранен. Однако всегда бывает достаточно только видимости какой-нибудь ловушки, чтобы заставить его отказаться от намерения сделать последний решительный прыжок на облюбованную им жертву. Это – характерная черта всех кошачьих пород. Когда в Индии, с целью дать возможность охотнику ночью застрелить тигра, привязывают козу к колу, то, если кол вбит прямо на поляне, тигр так быстро сдергивает козу своей лапой, что никто не успевает прицелиться в него; чтобы он медлил, не осмеливаясь на решительные действия, выкапывают на поляне небольшую яму и привязывают козу к колу, водруженному в этой яме; в ухо козы вкладывают небольшой камень, заставляющий ее все время блеять. Когда тигр видит кажущуюся ему ловушку, то он только бродит вокруг ямы и позволяет охотнику, который лежит притаившись, сделать верный прицел.

Когда лев бывает очень голоден и лежит где-нибудь выжидая, то при появлении в поле его зрения какого-нибудь животного он начинает красться к нему. В одном случае, когда человек крадучись подползал к носорогу и случайно оглянулся назад, он, к своему ужасу, вдруг увидел, что за ним самим крадется лев; он избежал гибели только тем, что прыгнул, как кошка, на дерево. Однажды в Лопепе львица прыгнула на круп лошади Освелла, и когда мы подъехали к нему, то увидели на лошади следы когтей; рука Освелла была оцарапана. Лошадь, почувствовав на себе льва, поскакала, а всадник, зацепившись за терновый куст, был сброшен на землю и потерял сознание. Его спасли собаки. Другой английский джентльмен (капитан Годрингтон) был захвачен врасплох точно таким же образом, когда он не занимался охотой на львов; обернувшись назад, он наповал убил льва выстрелом в шею. Лошадь Годрингтона однажды нечаянно убежала, но, зацепившись в одном месте уздой за пень, простояла там два дня; когда ее нашли, то вся почва вокруг нее была покрыта следами львов. Очевидно, они побоялись напасть на взнузданную лошадь, опасаясь, что это ловушка. В другой раз ночью два льва подходили на 3 ярда [около 3 м] к быку, привязанному к повозке, и к барану, привязанному к дереву, и стояли рыча, но сделать прыжок побоялись. Был еще один случай в Машуе, когда ночью все люди, крайне утомленные трудами предыдущего дня, спали, и даже два сторожа свалились и крепко заснули около почти потухшего костра. Лев подошел на три ярда к костру и, вместо того чтобы прыгнуть, поднял рев; он не последовал голосу инстинкта и не доставил себе мясного блюда только потому, что быки были привязаны к кустам; потом он отошел на бугор, находившийся от нас на расстоянии 300 ярдов [270 м] и всю ночь громко ревел, и рев его все еще продолжался утром, когда мы все отправились в путь.

Из всего, что я когда-либо слышал о львах, нет ничего, что давало бы возможность приписывать ему свирепость или, наоборот, благородное великодушие, приписываемое им иными. Он не обладает благородством, свойственным породам ньюфаундленда или сенбернара. Что касается его огромной силы, то в ней не может быть сомнения. Масса мускулов вокруг его челюстей, плеч, передних лап свидетельствует действительно о чудовищной силе. Но сила их, кажется, уступает силе мускулов индийского тигра. В большинстве случаев проявления этой силы, которые я видел, когда, например, лев утащил быка, он не несет его в зубах, а тянет или волочит тушу по земле. Бывают случаи, когда львы прыгают на круп лошади, но никто никогда не видел их на шее жирафа. Они не прыгают на круп даже южноафриканской антилопы, но стараются свалить ее с ног, разрывая когтями. Освелл и Вардон однажды видели, как три льва пытались свалить с ног буйвола и в течение некоторого времени не были в состоянии сделать это, несмотря на то что буйвол был смертельно ранен пулей.

Лев, нападая на животное, всегда хватает его за бок ближе к задней ноге или прямо за горло, под челюстью. Интересно, пытается ли он когда-нибудь вцепиться животному в загривок? Бок – обычное место, в которое он впивается зубами, и этой частью туши он начинает лакомиться прежде всего. Туземцы очень сходятся со львами во вкусах при выборе наиболее лакомого куска. Кишки и покрытые жиром внутренности составляют полный обед даже для самого крупного льва. Иногда во время такого обеда, принюхиваясь, близко подходит шакал и частенько платится за свою отвагу жизнью от одного только удара львиной лапы. Наевшись до отвала, лев быстро засыпает, и тогда с ним легко разделаться. Охота на льва с собаками менее опасна, чем охота на тигра в Индии, потому что собаки, выгоняя льва из укрытия и заставляя его отчаянно защищаться, дают охотнику достаточно времени для обдуманного прицела и меткого выстрела.

Где больше диких животных, там и львы водятся в пропорционально большем количестве. Львов никогда не увидишь стаями. Но иногда шесть или восемь львов, вероятно, целое семейство, охотятся на добычу вместе. Когда человек ходит по улицам Лондона, то он скорее может быть раздавлен колесами экипажей, чем, находясь в Африке, будет съеден львами. Из всего, что я слышал о львах, ничто не может заставить людей, обладающих обыкновенной смелостью и предприимчивостью, отказаться от поездки в Африку.

То чувство, которое побудило современного художника изображать льва в утрированно искаженном виде, заставляет сентиментальных людей считать рев льва самым страшным из всех звуков в мире. Мы всегда слышим о «величественном реве царя зверей». Конечно, когда в этой стране вы слышите рев льва во время непроглядной черной ночи при страшных раскатах грома, когда каждая вспышка ослепительной молнии оставляет вас в еще большей темноте, а дождь при этом льет с такой силой, что ваш костер гаснет и вы не можете даже под деревом укрыться от ливня, когда вы не можете сделать выстрела, так как у вас подмочен порох, то тогда этот рев может вызвать страх. Но если вы находитесь в уютной комнате или даже в повозке, то это совсем другое дело; здесь вы его слышите без всякого страха или тревоги. Глупый страус ревет так же громко, как лев, и однако человек никогда не страшится этого звука. Разговоры о величественном реве льва – только величайшая болтовня. Когда несколько лет назад я говорил об этом, то к моим словам отнеслись с сомнением, и я с тех пор стал тщательно осведомляться у европейцев, которые слышали рев льва и крик страуса, – могли ли они обнаружить какую-нибудь разницу между тем и другим; мне всегда отвечали, что когда лев был на некотором расстоянии, то они не могли обнаружить никакой разницы. Туземцы утверждают, что существует разница между началом звука у того и у другого. Следует сказать при этом, что, конечно, есть значительная разница между певучим звуком голоса льва, когда он бывает сыт, и между его низким грубым рычанием, когда он голоден. Вообще кажется, что голос у льва имеет более грудной, а у страуса – более гортанный оттенок, но я по сей день могу с уверенностью различать их, только зная, что страус ревет днем, а лев – ночью.

Шерсть у африканского льва имеет рыжевато-коричневый цвет, как у некоторых мастифов [английских догов]. Самец имеет большую гриву, которая внушает мысль о сильной властности. У некоторых из них концы волос гривы – черные; этих львов называют черногривыми, хотя в целом волосы гривы желтого, рыжевато-коричневого цвета. Во время открытия оз. Нгами Освелл и Вардон застрелили два экземпляра другой разновидности льва. У одного из них, старого льва, от его зубов остались только обломки, и изношенные его когти совершенно затупились; у другого, убитого в самом расцвете сил, были превосходные, сверкавшие белизной зубы; оба были самцы, но ни у того, ни у другого совсем не было гривы. Живущие в окрестностях озера львы ревут реже, чем южноафриканские. Мы почти не слышали их рева.

Помимо человека, истребляющего львов, существует еще много препятствий, ограничивающих чрезмерное их размножение. Лев редко нападает на взрослых животных; часто, когда им бывает схвачен, например, теленок буйвола, мать всегда бросается на выручку, и ее удар часто бывает для льва смертельным. Один найденный нами мертвый лев был убит именно таким образом, а на р. Лиамбье (Замбези) у другого льва, издохшего близ Сешеке, были все признаки, показывающие, что он получил смертельный удар от буйвола. Интересно, нападает ли когда-нибудь лев один на один на буйвола? Необычайная сила львиного рева по ночам в тех случаях, когда бывает умерщвлен буйвол, показывает, по-видимому, что нападение в этих случаях производится не одним, а несколькими львами.

Был еще случай, когда на одной равнине стадо буйволов не допустило до своих телят большое количество львов; все самцы стада выступили вперед, нагнув головы и угрожая львам рогами, а телята с самками оставались позади. Один удар рогами может убить наповал самого сильного льва. Мне говорили, что в Индии даже домашние буйволы чувствуют свое превосходство над некоторыми дикими животными; видели, например, как буйволы загнали тигров на бугор с таким ревом, как будто они наслаждались этим спортом. К слонам львы никогда не подходят близко, разве только к маленьким, которые иногда становятся их добычей; завидя царственного слона, всякое животное удаляется; и все-таки взрослый слон может стать более легкой добычей, чем носорог. Лев всегда опрометью убегает при одном только появлении последнего.

В местности, прилегающей к Машуе, водится большое количество различных видов мышей. Почва там до того изрыта их норами, что нога на каждом шагу уходит в нее. Одной разновидностью этих маленьких тварей сделаны небольшие копны сена высотой около 2 футов [0,6 м] в высоту и несколько более в ширину. То же самое делается ими в областях, покрываемых ежегодно снегом, с очевидной целью, но догадаться о причинах такой заготовки сена в африканском климате очень трудно.

Где много мышей, там должно быть много змей, потому что змеи питаются мышами. Поэтому кошка является хорошим препятствием для проникновения в дом этих ядовитых пресмыкающихся. Иногда, впрочем, несмотря на все предосторожности, змеи находят себе дорогу в дом; но даже и самые ядовитые породы кусают только тогда, когда им самим угрожает явная опасность, например когда на них наступят или когда наступает период их спаривания. Находясь в этой стране, не испытываешь ничего похожего на тот страх и отвращение к змеям, которые мы можем переживать, сидя в уютной английской комнате и занимаясь чтением о них. И все-таки это отвратительные существа, и чувство отвращения к ним, по-видимому, инстинктивно. Когда я делал дверь для нашего дома в Мабоце, то случайно в нижнем ее углу осталось отверстие. Однажды рано утром ко мне пришел один человек за вещью, которую я ему обещал дать. Я сейчас же подошел к двери, – а было еще темно, – и наступил на змею. И в тот момент, когда я почувствовал, как вокруг моей ноги обвивается холодная чешуя змеиной кожи, во мне разом проснулся дремлющий инстинкт, и я подпрыгнул выше, чем прыгал когда-либо и чем могу надеяться сделать это когда-нибудь еще, и стряхнул змею с ноги. Вероятно, я наступил на нее близко к голове и тем помешал ей укусить меня.

Некоторые из змей особенно ядовиты. Одна змея темно-коричневого, почти черного цвета, убитая на Колобенге, имела в длину 8 футов 3 дюйма [2 м 53 см]. Этот вид (пикахолу) снабжен таким большим количеством яда, что когда на змею нападает много собак, то первая укушенная ею собака погибает моментально, вторая – приблизительно через пять минут, третья – через час, а четвертая может жить несколько часов. Таким же точно образом эта змея причиняет огромную убыль скота в скотных загонах. Одна из змей, убитых нами на Колобенге, продолжала целыми часами выделять из зубов прозрачный яд уже после того, как ее голова была отрублена. Это была, вероятно, та змея, которая известна под названием «плюющей змеи»; думают, что она может брызгать ядом в глаза, когда ветер благоприятствует ее усилиям. Все змеи имеют потребность в воде и в поисках ее проходят большое расстояние до Зоуги и других рек и болот. Есть здесь еще другая опасная змея – надутая гадюка и другие виды гадюк. Одна из них, называемая туземцами «нога пуцане», или «козья змея», издает ночью крик, совершенно одинаковый с блеяньем козленка. Я сам слышал однажды такой звук в таком месте, где никогда не могло быть никакого козленка. Туземцы думают, что этим блеяньем змея заманивает к себе путешественников. Некоторые разновидности змей, будучи встревожены, издают особый запах, по которому люди узнают об их присутствии в доме. Есть здесь также и кобры (Naia haje Смита) разных цветов и разновидностей. В раздражении они поднимают голову приблизительно на 1 фут [около 30 см] над землей и угрожающе надувают шею, очень быстро высовывая и втягивая обратно свой язык; неподвижно устремленные на вас ее стеклянные глаза сверкают гневом. Есть еще несколько видов из рода Dendrophis, как, например, Bucephalus viridis, или зеленый древолаз. В поисках птиц они взбираются на деревья, и тогда все находящиеся по соседству птицы скоро обнаруживают их присутствие, слетаются и поднимают тревожный крик. Их зубы приспособлены не столько для выделения яда, сколько для удержания в пасти животного или птицы, которыми они овладели. У Dasypeltis inornatus имеются небольшие зубы, устроенные так, что они могут пронзать яичную скорлупу, не раздавливая ее. Яйцо вбирается целым в пасть и втягивается в глотку дюйма на два [около 5 см] за голову. Находящиеся в этом месте пищевода особые зубы ломают скорлупу, не проливая содержимого, что неизбежно случилось бы, если бы передние зубы у этой змеи были большие; затем содержимое яйца высасывается. Есть здесь и безвредные и даже съедобные змеи. Из съедобных пород пользуется известностью большой питон, меце паллаг, или тари. Самые большие экземпляры этой породы имеют в длину 15 или 20 футов [4,5–6 м]; они совершенно безвредны и поддерживают свое существование мелкими животными, главным образом грызунами. Иногда их жертвами становятся горный козел и паллаг, которых они всасывают в свою сравнительно небольшую пасть по способу боа-констриктора. Одна застреленная нами змея этой породы имела в длину 11 футов 6 дюймов [около 3,5 м] и была толщиной в ногу человека. Когда пуля пробила ей позвоночник, она была еще в состоянии поднять голову футов на пять (метра на полтора) от земли и угрожающе открыть пасть, но все-таки была больше склонна уползти. Бушмены и бакалахари очень любят ее мясо; каждый из них уносит свою долю как бревна, на плечах.

Некоторые люди из племени байейе, с которыми мы встретились у потока Себитуане, заявляли, что они будто бы не терпят никакого вреда от укусов змей, и ловко показывали, как змеи, не имеющие ядовитых зубов, ранят их руки. С целью обратить на себя внимание они также глотают яд. Но доктор Эндрью Смит подверг испытанию их искренность, предложив им взять в руки действительно ядовитую змею и дать ей укусить себя, от чего они, конечно, отказались.

Возвышенности Бамангвато являются частью горного хребта, называемого Бакаа. Этот хребет поднимается над окружающими его равнинами приблизительно на 700 или 800 футов [около 215–245 м]; он состоит из больших масс черного базальта. Хребет представляет собой, вероятно, позднейшую серию вулканических пород в Южной Африке. На восточной оконечности этих возвышенностей имеются любопытные блюдообразные впадины такой величины, что они производят впечатление кратеров. Внутри впадины находятся призматические отдельности. Верхушки этих призм имеют вполне отчетливую шестиугольную форму как основание сотовой ячейки, но призмы не отделены друг от друга. Во многих местах можно увидеть потоки застывшей лавы. Когда мы сидели, бывало, вечером после жаркого дня, то всегда слышали, как базальтовые массы раскалываются и падают грудами обломков, сопровождая падение особым звенящим звуком, который заставляет людей думать, будто эта порода содержит много железа. Иногда огромные, нагретые солнцем массы этой породы, раскалываясь под действием внезапно наступающего холода, скатываются вниз по склонам возвышенностей и, ударяясь друг о друга, образуют выбоины, в которых люди из племени бакаа нашли себе убежище от врагов. Многочисленные трещины и расщелины, оставшиеся в этой породе, лишили врагов бакаа возможности выкурить их оттуда, как это было сделано бурами с народом манкопане.

Этот базальтовый массив длиной около 6 миль [11 км] приподнял горные породы как на востоке, так и на западе; смещенные пласты являются древними силурийскими сланцами, которые образовали дно великой первобытной котловины и, подобно всем позднейшим вулканическим породам этой страны, имеют по соседству горячий источник, называемый Серинане.

Это последние возвышенности, которые мы должны будем видеть месяцами. Далее страна состоит из больших участков туфа, на которых очень мало почвы и растительности, за исключением травы, растущей отдельными пучками, и терновника «подожди немножко»; участки туфа окружены обширными песчаными равнинами, заросшими травой. Эти равнины однообразного желтого цвета, поросшие травой и кустами моретлоа и махатла, образуют основную характерную черту страны. В продолжение большей части года преобладающим цветом ландшафта является желтый и светло-коричневый. Баквейнские возвышенности в этом отношении представляются единственным исключением на всей плоской поверхности, потому что они сверху донизу покрыты зелеными деревьями, и долины здесь тоже самого приятного зеленого цвета.

Деревья на возвышенностях – большие, и даже в долине страны баквейнов растет не кустарник, а деревья. Если вы посмотрите на север с возвышенностей, которые мы теперь оставляем, то вы увидите, что лежащая перед вами страна имеет одинаковый характер со страной баквейнов. Она представляется плоскостью, покрытой лесом; деревья, из которых состоит лес, – обыкновенной величины от 20 до 30 футов [6–9 м] в высоту; но когда вы поедете по этому лесу, то окажется, что он необычайно густой и ваша повозка может лишь с большим трудом проходить между деревьями.

Ни в одной части этой страны невозможно выращивать ни одну из европейских зерновых культур без искусственного орошения. Туземцы садят дурру, или сорго, кукурузу, тыквы, арбузы и различные сорта бобов, но урожай всецело зависит от дождя.

Единственным орудием для обработки земли у них является мотыга; весь труд обработки ложится только на женщин. В этом отношении бечуаны очень похожи на кафров. Мужчины у них занимаются охотой, доят коров, и на них лежит весь уход за скотом; они занимаются выделкой кожи, шьют одежду и во многих отношениях могут считаться классом портных.

28 января. По дороге к Летлоче, отъехав около двадцати миль за Бамангвато, мы нашли порядочный запас воды. В этой стране вода является такой насущной проблемой, что первое, о чем мы спрашивали прохожих, это – попадалась ли вам вода? Первое, о чем туземец осведомляется у своих соотечественников, это – есть ли где дождь? И хотя туземцы отнюдь не лживый народ, они всегда отвечают на это следующее: «Не знаю, нет дождя, мы убиты солнцем и голодом». Если у них спрашивают о новостях, они всегда начинают так: «Новостей нет, я слышал только одну ложь», и затем уже рассказывают все, что они знают.

Это место было самой дальней северной станцией мистера Гордона Кемминга. Наш дом на Колобенге находился в самой излюбленной охотниками стране; мимо нас иногда пробегали носороги и буйволы, и я однажды застрелил двух буйволов из двери своего дома. В настоящее время охотники не нашли бы там столько животных, потому что у туземцев появилось много огнестрельного оружия и все эти прекрасные животные исчезли, как снег весной. В более отдаленных областях, где нет огнестрельного оружия, диких животных можно найти в гораздо большем количестве, чем когда-либо на своем веку встретил их мистер Кемминг, наш знаменитый охотник. Однако цеце является непреодолимым барьером для охоты с лошадью, а европейцы не могут охотиться без лошади. Когда слон бросается на охотника, то шаг у слона при этом бывает хотя и не быстрый, но такой широкий, что скорость его бега равняется легкому галопу хорошей лошади. Как бы ловко ни охотился молодой спортсмен на фазанов и лисиц с гончими собаками, он хорошо сделал бы, если бы остановился, прежде чем решиться на явный риск такого страшного нападения. Когда слон бывает разъярен, то пронзительный крик или рев этого огромного зверя больше всего напоминает мощный рев паровозного гудка, услышанного в непосредственной близости к паровозу; непривыкшая к нему лошадь, вместо того чтобы умчать своего всадника от опасности, задрожав от ужаса, остается на месте как вкопанная. Часто ноги бедных лошадей так плохо слушались их, что они даже падали, предоставляя своим всадникам быть растоптанными насмерть, или бывало и так, что всадник, потеряв присутствие духа, предоставлял лошади ринуться вскачь под дерево и раскраивал себе череп о низко нависший крепкий сук.

Проехав дальше за Летлоче, мы увидели в одном месте, называемом Канне, несколько колодцев, тщательно обнесенных кругом изгородями. Это было сделано бакалахари, жителями находившейся поблизости деревни. А впереди нам предстояло ехать без воды 60 миль [около 110 км] по весьма утомительной для быков дороге, потому что большая часть этой дороги идет по глубокому сыпучему песку. Есть там одно топкое место, вокруг которого сошлось множество бушменок с посудой из страусовых яиц и тростинками. Мазулуане теперь был без воды, а в Мотлаце ее было слишком мало, поэтому мы послали своих быков далеко к глубокому колодцу Нкауане, и половина их потерялась в дороге. Когда их наконец нашли, то оказалось, что они целых пять дней были без воды. Как и всегда, нам встретилось много южноафриканских антилоп, несмотря на то что в этих местах они редко могут достать глоток воды. Многие равнины покрыты здесь на большом пространстве только одной травой без деревьев, но все же вы редко видите лишенный деревьев горизонт. На этих равнинах обыкновенно всегда видишь страуса, спокойно щиплющего траву в таких местах, где никто не может незаметно приблизиться к нему. Так как наша повозка движется в наветренную сторону, то страус, пасущийся на равнине, думает, что она намеревается обойти его, и он стремглав бросается с подветренной стороны и пробегает с милю или около того так близко к нашим передним быкам, что иногда глупую птицу настигает выстрел. Когда страус принимается бежать, то все дикие животные следуют его примеру. Я видел однажды, как туземцы при охоте на него пользовались его глупостью. Он мирно щипал траву, бродя по долине, открытой с двух сторон. Несколько человек принялись бежать по долине, делая вид, что они намереваются отрезать ему путь к отступлению в ту сторону, откуда дул ветер. И хотя он мог бы спастись, если бы бросился в обратную сторону, но он упрямо хотел пробежать мимо людей и поэтому был пронзен копьем. При бегстве он никогда не уклоняется в сторону от направления, которое однажды принято им, и только прибавляет шагу.

Когда страус мирно пасется, длина его шага равняется 20–22 дюймам [около 0,5 м]; когда он просто ходит, но не щиплет траву, она равняется 26 дюймам [66 см], но когда он бывает испуган, то длина шага достигает 13–14 футов [около 4 м]. По моему наблюдению, он делает в последнем случае тридцать шагов в десять секунд. При быстром беге страуса глаз едва может различать его ноги. Если принять средний его шаг при быстром беге в 12 футов [более 3,5 м], то мы имеем скорость в 26 миль [48 км] в час.

Самка страуса начинает класть яйца раньше, чем она найдет место для гнезда. Поэтому всюду можно видеть отдельные яйца, брошенные самкой на произвол судьбы; они часто становятся добычей шакалов; бечуаны называют эти яйца «лесетла». Гнездом, в котором высиживается большая часть откладываемых яиц, является простая ямка около 1 ярда [около 0,9 м] в диаметре и в несколько дюймов глубиной. Самка не всегда склонна идти на риск, связанный с приисканием себе гнезда, и часто откладывает яйца в чужом гнезде; в одном гнезде находят до сорока пяти ее яиц. Самец и самка помогают друг другу высиживать яйца, но так как число самок несравненно больше, то, вероятно, бывают случаи, когда самки выполняют эту обязанность до конца. Я несколько раз видел новый выводок под присмотром самца, который, для того чтобы отвлечь внимание преследующих от цыплят на себя, сделал очень удачную попытку казаться хромающим, как это всегда делает зуек. Когда цыплята еще слишком малы, чтобы убежать далеко от опасности, они приседают и остаются неподвижными на месте, но когда они вырастают приблизительно до величины курицы, то достигают изумительной быстроты ног. Пойманные живыми, страусы легко делаются ручными, но в прирученном состоянии они бесполезны.

Яйцо страуса обладает очень большой жизнеспособностью. Когда одно яйцо, хранившееся более трех месяцев в комнате при температуре в 60° [22,7 °C], разбилось, то обнаружилось, что в нем был живой цыпленок, частично уже развившийся. Бушмены, найдя гнездо страуса, тщательно избегают прикасаться к яйцам или оставлять около гнезда следы своих ног. Они идут к гнезду обязательно против ветра и, чтобы унести из него несколько яиц с собой, они удаляют их из гнезда при помощи длинной палки; устраняя этим у самки всякие подозрения, они предоставляют ей возможность месяцами продолжать высиживание остальных яиц, как мы делаем с домашней птицей.

Выслеживая страусов и охотясь на них, бушмены ползут на животе несколько миль, чтобы успешно подкрасться к этой птице; от них требуется исключительная ловкость. И все-таки количество добываемых ежегодно страусовых перьев показывает, что число убитых страусов должно быть весьма значительным, поскольку на крыльях и хвосте у этой птицы перьев очень немного. Самцы страусов черного как смоль цвета, а их перья, являющиеся предметом торговли, белого цвета. Нельзя представить себе лучшего приспособления к климату Калахари, где страус водится в изобилии, чем его пушистые перья, потому что они дают ему прекрасную тень со свободной вентиляцией под ними. Самка страуса темного коричневато-серого цвета, и такую же окраску имеют подрастающие самцы.

При нападении и опасности страус всегда ищет спасения в бегстве, но когда за ним гонятся собаки, то можно видеть, как он оборачивается к ним и с огромной силой наносит одной из них такой удар ногой, что иногда переламывает ей спину.

Глава VIII

Кислый творог. – Нчокоца. – Дикие животные страдают от жажды. – Напрасная жестокость охотников. – Нтветве. – Деревья мова-на. – Чрезвычайная их жизнеспособность. – Дерево мопане. – Красота страны около Унку. – Куст могононо. – Тяжелая работа прокладывания пути. – Бегство наших быков. – Как баквейны собирают их. – Бушмены. – Как они уничтожают львов. – Яды. – Одинокая возвышенность. – Красота страны. – Прибытие на реку Саншу-рех. – Затопленные степи. – Экспедиция на понтоне. – Река Чобе. – Прибытие в деревню Мореми. – Изумление макололо при нашем неожиданном появлении

Восьмого февраля 1853 г. из Мотлацы мы поехали вниз по Мококо, которая на памяти ныне живущих людей была настоящей рекой. Мы сами видели однажды, как сильный грозовой ливень заставил ее принять прежний вид настоящей реки, несущей свои воды на север.

В разных местах этого края бамангвато держат большие стада овец и коз. Где только встречается соль и растет кустарник, там эти животные достигают полной упитанности. Козье молоко, вследствие своей густоты, свертывается не так легко, как коровье, но туземцы открыли, что сок плода одного пасленового растения, толуане, будучи подмешан к молоку, производит быстрое его створаживание. Бечуаны наливают молоко в мешки, сделанные из недубленой кожи, из которой полностью удалена шерсть. Подвешенное на солнце, молоко в мешках скоро свертывается. Вынув внизу из мешка затычку, удаляют сыворотку и добавляют в мешок свежее молоко и так делают до тех пор, пока весь мешок не наполнится густым кислым творогом, который, когда к нему привыкают, кажется восхитительным. Богатые примешивают его к каше, в которую они превращают всякую пищу, и так как от такой прибавки каша становится питательным и укрепляющим блюдом, то иногда по адресу бедных и слабых физически людей слышится презрительная фраза: «Эти люди едят кашу на воде». Это блюдо у туземцев занимает место нашего ростбифа.

Дождливый сезон в этом году держался дольше обычного времени. У Нчокоцы термометр в самом прохладном тенистом месте показывал 96° [36,2 °C]. На Колобенге такая высокая температура была предвестником близости дождя. В Курумане дождь можно считать неизбежным, когда температура поднимается там выше 84° [31,7 °C], а на далеком севере, прежде чем можно ждать охлаждающего действия испарений от дождя, она поднимается выше 100° [37,7 °C]. Здесь шарик термометра на глубине 2 дюймов [около 5 см] в земле показывал 128° [48,2 °C]. Вся местность вокруг Нчокоцы выглядела выжженной, и на глаза очень утомительно действовал ослепительный блеск от белого налета соли, которым покрыты всюду встречающиеся здесь обширные блюдца.

На огромных равнинах, по которым мы ехали под ослепительными, палящими лучами солнца, всюду виднелись стада зебр, гну и иногда буйволов. Целыми днями стояли они около колодцев, глядя в них жадными взорами, мучаясь невыносимым желанием получить хоть каплю содержащейся в них тошнотворной воды. Пользоваться безвыходным положением этих бедных животных и убивать их из ружья одно за другим без малейшей мысли об использовании их мяса, шкуры и рогов является просто бессмысленной жестокостью. Когда в них стреляют ночью, то животные чаще бывают ранены, а не убиты. У раненых животных жажда настолько усиливается, что они в отчаянии медленно подходят к воде, которую вы достали из колодца, невзирая на опасность: «Хотя я умираю, мне нужно пить». А страус, даже когда он не ранен, при всей своей осторожности не может противиться крайнему желанию утолить палящую его жажду. Пользоваться его несчастным положением значило бы поступать подобно бушменам, которые получают именно таким путем большую часть добываемых ими страусовых перьев, но они при этом едят и мясо страуса и поэтому заслуживают оправдания.

Мы ехали по бесконечному блюдцу Нтветве, на котором, как на безбрежном море, можно было определять географическую широту. Поверхность огромных пространств этой страны состоит из известкового туфа с очень тонким почвенным покровом на нем. Повсюду на этой твердой, ровной поверхности в изобилии растут баобабы и деревья «мопане». Проехав около двух миль за северный край блюдца Нтветве, мы распрягли своих быков, сделав стоянку под широко раскинувшимися ветвями великолепного баобаба, который на языке бечуанов называется «мована». На высоте 3 футов [около 1 м] от земли окружность его ствола равнялась 85 футам [почти 26 м].

Деревья мована являются в этой стране самым поразительным примером живучести растений. Поэтому для нас было полной неожиданностью, когда в нескольких милях от места нашей стоянки мы напали на засохший баобаб. Из волокон, извлекаемых из коры баобаба, туземцы делают крепкие веревки. Часто со всего ствола снизу до высоты, достижимой для рук человека, бывает содрана вся кора, что оказалось бы гибельным для любого другого дерева, но на баобаб это не оказывает никакого действия, кроме того, что заставляет его посредством процесса грануляции выгнать новую кору. Обдирание коры туземцами производится часто, поэтому нередко можно видеть, что диаметр нижних 5–6 футов [1,5–2 м] ствола у баобаба немного меньше диаметра вышележащих его частей. Даже те оставшиеся на дереве куски коры, которые при обдирании ствола отделились от него внизу, но еще соединены с ним вверху, продолжают расти и очень напоминают метки, сделанные кафрами на шее у быков: кафры отдирают снизу лоскут кожи от тела, не отрывая его сверху и оставляя его свисать и болтаться. Никакое наружное повреждение, даже повреждение, причиняемое огнем, не может уничтожить баобаб, так же как невозможно причинить ему чувствительный вред изнутри. Баобаб всегда бывает внутри пустым, т. е. имеет дупло. Я видел одно дерево, внутри которого могли улечься и спать двадцать или тридцать человек, как в большой хижине. Порубка этого удивительного дерева не уничтожает его жизнедеятельности и живучести. В Анголе мне пришлось видеть ряд случаев, когда срубленное и лежащее на земле дерево продолжало и после этого расти в длину. Так обстоит дело с большей частью деревьев, растущих в этом климате.

Дерево мопане (Bauhinia) отличается тем, что его листья дают очень мало тени. Во время дневного зноя каждая пара листьев складывается вместе и стоит почти отвесно, так что тень от них ложится на землю в виде тонкой линии. На листьях мопане находятся маленькие личинки одного насекомого, покрытые сладким клейким веществом. Туземцы собирают их в большом количестве и употребляют в пищу. На этом же дереве водятся лопане, большие гусеницы в 3 дюйма [около 7,5 см] длиной, питающиеся его листьями; гусеницы тоже разделяют судьбу личинок.

Во время пути невольно приковывает к себе внимание мощь растений, пробивающих поверхность отложений туфа. Растущее в небольшой расщелине дерево мопане, увеличиваясь в размерах, разрывает и приподнимает вокруг себя большие куски породы, подвергая их расщепляющему действию атмосферы. Дерево это очень твердое, почему португальцы и называют его железным деревом. Оно красивого красного цвета.

Доехав до Рапеш, мы попали к нашим старым друзьям – бушменам, управляемым Горойе. Этот Горойе – типичный представитель своего племени; его сын Моканца и другие все были ростом по меньшей мере в 6 футов [1,8 м], и кожа у них более темная, чем у южных бушменов. У них всегда достаточно пищи и воды, и так как они посещают р. Зоугу так же часто, как дикие животные, среди которых они живут, то их жизнь резко отличается от жизни обитателей безводных равнин Калахари. В целом – это веселая, жизнерадостная компания, с которой приятно иметь дело. Они никогда не лгут.

Достигнув Унки, мы попали в местность, в которой задолго до нашего прибытия прошли освежающие дожди. Вся она была покрыта травой, и все деревья были в полном цвету. Вместо унылого ландшафта в окрестностях Кообе и Нчоко-цы нашим взорам открылось приятнейшее зрелище. Все водоемы были наполнены водой, воздух оглашался веселым щебетаньем птиц. Так как теперь дикие животные везде беспрепятственно находили воду, то они сделались снова очень осторожными и пугливыми, и их нельзя было обнаружить даже в их излюбленных местах.

Продолжая путь от Кама-Кама на север, мы въехали в густой кустарник могононо, через который можно было пробираться, только постоянно работая топором. В течение двух дней трое людей из нашей партии прокладывали нам дорогу, не выпуская из рук топора. У этого кустарника красивые серебристые листья и сладкая на вкус кора. Слон со своим изысканным вкусом любит его и много ест. Выехав из зарослей кустарника на равнину, мы увидели много бушменов, которые позже оказались очень полезными для нас. Выпавшие прежде дожди были очень обильными, но теперь большое количество водоемов уже высохло. В них в изобилии росли лотосы, а берега были покрыты каким-то низкорослым душистым растением. Иногда с этих высохших болот до нас доносился приятный освежающий ветерок, и с ним доходил какой-то приятный запах, вызывавший и у меня и у всех других чихание, а 10 марта (когда мы находились на 19°16 ю. ш. и 24°24 в. д.) мы вынуждены были сделать непредвиденную остановку вследствие того, что четверо людей из нашей партии заболели лихорадкой. Я видел раньше случаи этой болезни, но не мог сразу распознать именно африканскую лихорадку. Я думал, что это просто приступ желчной болезни, возникшей от обильного мясного питания, потому что у нас в пути всегда было много мяса крупных диких животных, но через несколько дней, помимо первых заболевших, которые скоро поправились, у нас слегли все люди, кроме одного баквейна и меня. Этот уцелевший баквейн управлялся с быками, а я ухаживал за больными и иногда уходил с бушменами охотиться на зебру или буйвола для того, чтобы у них не пропадало желание оставаться с нами.

Здесь первый раз за все время моего путешествия я располагал свободным временем, чтобы применить на практике любезные указания моего учителя мистера Маклира, и я определил несколько долгот по расстоянию луны от других светил. Сердечность, с которой этот знаменитый астроном и искренне расположенный ко мне человек обещал помочь в вычислениях и в проверке моей работы, более чем что-нибудь другое воодушевила меня к настойчивому проведению астрономических наблюдений во все время моего путешествия.

Трава здесь была такой высокой, что наши быки начали обнаруживать беспокойство, и однажды ночью появление гиены заставило их броситься от испуга в лес, находившийся к востоку от нас. Поднявшись утром 19 марта с постели, я узнал, что с ними убежал и мой юноша баквейн. Это часто бывает у людей его племени. Они бегут вместе со скотом, даже если скот бывает напуган львом. Молодые люди бегут опрометью вместе с животными по несколько миль через чащу кустарника, пока не обнаружат, что паника немного улеглась. Тогда они принимаются свистеть, созывая скот, как они делают, когда доят коров. Собрав и успокоив стадо, они остаются с ним до утра в качестве сторожей. Обыкновенно, когда они возвращаются домой, их голени бывают в сплошных ссадинах от колючек. Каждый молодой человек знает, что все его товарищи поступят так же, не думая ни о какой другой награде, кроме похвалы вождя. Наш парень Кибопечое побежал вслед за быками, но в своем стремительном беге сквозь густую чащу леса потерял их. Разыскивая быков, он оставался в лесу весь следующий день и всю ночь. Утром в воскресенье, когда я решил уже отправиться на поиски, то вдруг увидел его около повозки. Он нашел быков поздно вечером в субботу и был вынужден простоять около них всю ночь.

Самое удивительное во всем этом было то, как он ухитрился без компаса и в такой местности найти дорогу домой, пригнав около сорока быков.

Лес, через который мы теперь медленно и с трудом пробирались, становился с каждым днем все гуще, и мы на каждом шагу задерживались, расчищая себе дорогу топором; листва на деревьях была здесь гораздо гуще, чем дальше к югу. Листья больше всего перистой и полуперистой формы и представляются исключительно красивыми, когда их видишь на фоне неба. В этой части страны растет много видов мотыльковых.

До настоящего момента Флеминг все время помогал прокладывать путь для своей повозки, но к концу марта он совсем выбился из сил, так же как и его люди. Я не мог управляться один с двумя повозками, поэтому я поделил с Флемингом остаток воды, составлявший половину каски, и продолжал путь без него с намерением вернуться к нему, как только мы достигнем следующего водоема. Начался сильный дождь. Весь день я занимался валкой деревьев, и при каждом ударе топора мою спину обдавало градом крупных капель воды, что во время тяжелой работы, когда вода лилась со спины мне в ботинки, действовало весьма освежающе. К вечеру мы встретили нескольких бушменов, которые вызвались проводить нас к одному болоту. Кончив работу, я прошел с ними в поисках этого болота несколько миль. Когда сделалось темно, бушмены выказали себя очень любезными людьми, которыми могут быть не только цивилизованные люди: они шли впереди, предупредительно ломали нависавшие над дорогой и преграждавшие нам путь ветки и указывали на упавшие деревья, о которые можно споткнуться.

Так как в болоте, к которому они меня привели, вода высохла, то мы скоро вынуждены были снова двинуться на поиски. Один из бушменов вынул игральную кость и, метнув ее, сказал, что бог приказал ему идти домой. Он метнул ее и во второй раз с целью убедить меня в этом, но результат вышел противоположный, поэтому он остался и оказался мне очень нужным, так как мы снова потеряли быков, угнанных от нас львом на очень большое расстояние.

О львах в этих местах слышно не часто. Львы, кажется, испытывают полезное для бушменов чувство неизъяснимого страха перед ними. Когда бушмены обнаруживают, что лев совершенно сыт, они идут за ним по его следу и так тихо подходят к нему, что это не нарушает его сна. Подойдя ко льву близко, один из бушменов стреляет в него из лука за несколько шагов отравленной стрелой, а его товарищ в этот же самый момент набрасывает на голову зверя свой кожаный плащ. Неожиданность заставляет льва потерять присутствие духа, и он быстро отскакивает в сильнейшем смятении и страхе.

Наши друзья показали мне яд, которым они смазывают наконечники стрел. Это внутренности одной гусеницы, называемой «н'гва». Она всего полдюйма [немного более сантиметра] в длину. Бушмены выжимают из гусениц внутренности и высушивают их на солнце. После потрошения гусеницы они тщательно очищают ногти, потому что даже ничтожное количество яда, попавшее в царапину, оказывает действие, подобное действию трупного яда. Агония при этом бывает такой сильной, что человек режет самого себя, требует материнской груди, как будто становится снова грудным ребенком, или убегает от человеческого жилья в состоянии буйного помешательства. Действие яда на льва бывает столь же ужасным. Издали бывает слышно, как он громко стонет от боли; приходя в ярость от невыносимых страданий, он кусает деревья и землю.

Так как бушмены пользуются репутацией людей, умеющих лечить раны, отравленные этим ядом, то я спросил их, как они достигают излечения. Они сказали, что для этой цели они назначают самое гусеницу в комбинации с жиром. Они втирают в ранку также жир, утверждая, что гусенице н'гва требуется жир, и когда она не находит себе жира в теле человека, то она убивает человека; «мы даем ей то, что ей нужно, и она бывает довольна» – довод, который может понравиться и просвещенным людям.

Наиболее часто употребляемый для отравленных стрел яд представляет собой млечный сок дерева евфорбии (Euphorbia arborescens). Он особенно опасен для лошадиных пород. Если его примешать к воде какого-нибудь болота, то целое стадо зебр погибнет от действия этого яда, не отойдя и двух миль от болота. Но он не убивает быков или людей. На них он действует только как слабительное. Это средство употребляется во всей стране; в некоторых местах, чтобы усилить его отравляющее действие, добавляют еще змеиный яд и известную луковицу Amaryllis toxicaria.

В случае укуса змеи следует крепко прижать к ране маленький ключик так, чтобы отверстие ключа было наложено на самое место укола, и держать его до тех пор, пока можно будет получить от какого-нибудь туземца кровососную банку. Ключ от часов, крепко прижатый к месту, укушенному скорпионом, удаляет из ранки яд, а смесь из масла или жира с ипекакуаной успокаивает боль.

Бушмены, живущие в этих областях, большей частью красивые и хорошо сложенные люди. Они почти независимы ни от кого. Я заметил, что они очень любят клубни одного растения, напоминающего картофель, а также один вид ореха, который, по мнению Флеминга, близок к бетелю; это – красивое, большое, широко раскинувшееся дерево с лапчатыми листьями.

Судя по множеству ягод и обилию дичи в этих местах, туземцы едва ли могут когда-нибудь нуждаться здесь в пище. Так как я мог без особых затруднений хорошо снабжать их мясом и хотел, чтобы они остались со мной, то я предложил им взять с собой и своих жен, чтобы они тоже могли пользоваться мясом, но они ответили, что женщины всегда могут позаботиться о себе сами.

Продвигаясь, насколько возможно было, вперед, мы доехали до возвышенности Н'гва (18°27 2» ю. ш., 24°13 36» в. д.). Так как это была единственная возвышенность, которую мы увидели после Бамангвато, то мы почувствовали желание снять перед ней свои шляпы. Сплошь покрытая деревьями, она имеет в высоту 300 или 400 футов [приблизительно от 90 до 120 м]. Географическое ее положение установлено довольно точно. Могу сказать, что долина Кандеги, или Кандегай, прилегающая к ней с северной стороны, является самым живописным местом в этой части Африки. По открытой прогалине, окруженной лесными деревьями разнообразных оттенков, протекает небольшая речка, красиво извивающаяся в середине долины. На одной стороне реки около большого баобаба стояло стадо антилоп (паллаг) с их красновато окрашенной шерстью, в упор глядя на нас, готовое взбежать на возвышенность, а гну, цессебе и зебры в изумлении пристально смотрели на незваных гостей. Некоторые из них беспечно щипали траву, а другие приняли тот особенный вид неудовольствия, который появляется на их физиономии прежде, чем они решаются на бегство. Большой белый носорог вразвалку шел по самому низкому месту долины, не замечая нас; он выглядел так, как будто намеревался с наслаждением поваляться в грязи. На другой стороне реки, против антилоп, стояло несколько буйволов с их мрачными мордами.

В окрестностях этой долины все дикие звери очень смирные. Когда я ехал, то куду и жирафы таращили на меня глаза как на непонятное видение. Один раз на рассвете пришел лев и все ходил вокруг наших быков. Я мог иногда поглядывать на него из кузова моей повозки. Хотя нас разделяли всего 30 ярдов [около 27 метров], я не мог сделать выстрела. Затем он поднял рев во всю мощь своего голоса, но так как быки продолжали стоять спокойно, то он, раздосадованный этим, пошел прочь и долго еще продолжал подавать свой голос издали. Я не видел у него гривы. Если ее не было, то, значит, и лишенные гривы породы львов также могут реветь. Мы слышали, как ревели и другие львы; когда они убеждались, что не могут испугать наших быков, они тоже уходили рассерженными. Это чувствовалось по интонации их голоса.

По мере нашего продвижения к северу страна становилась все более и более красивой. Появилось много новых деревьев; трава была зеленая и часто выше наших повозок; виноградные лозы украшали деревья своими гирляндами. Среди деревьев появились: настоящий баньян (Ficus indica), дикий финик, пальмира и несколько других, неизвестных мне. В водоемах было много воды. Далее появились речные русла, в данное время похожие на настоящие небольшие реки в 20 ярдов [около 18 м] шириной и 4 фута [около 1,25 м] глубиной. Чем дальше мы ехали, тем шире и глубже становились эти реки. На дне их находилось много глубоких ям, вдавленных ногами слонов, когда они переходили эти реки вброд. Наши быки так отчаянно барахтались в этих ямах, что у нас сломалась оглобля, и нам пришлось три с половиной часа работать по грудь в воде; это, однако, обошлось для меня без последствий.

Наконец, мы подъехали к р. Саншурех, которая представляла собой непроходимую преграду на нашем пути. Поэтому мы сделали стоянку под великолепным баобабом (18°04 27 ю. ш. 24°06 20 в. д.) и решили исследовать реку в поисках брода. Огромная масса воды, через которую мы проходили, была частью ежегодного разлива р. Чобе, а эта река, казавшаяся большой и глубокой и заросшая во многих местах тростником, с гиппопотамами в ней, является только одним из рукавов, через который р. Чобе посылает на юго-восток излишки своей воды. От возвышенности Н'гва на северо-восток тянется край нагорья и ограничивает в этом направлении течение указанной реки. Совершенно не зная об этом, мы находились в долине, единственном месте во всей стране, которое было свободно от мухи цеце. Сопровождаемый бушменами, я исследовал берега Саншуреха к западу, пока нам не встретилась на той стороне цеце. Мы долго бродили среди тростника, идя по грудь в воде, и убедились, что перейти вброд эту широкую и глубокую реку невозможно.

Надеясь добраться до макололо, живущих на р. Чобе, мы сделали столько попыток переправиться через Саншурех и в восточном и в западном направлении от места нашей стоянки, что мои друзья бушмены совершенно обессилели. Посредством подарков я уговорил их остаться еще несколько дней, но в конце концов однажды ночью они просто удрали от меня, и я был вынужден взять с собой самого сильного из всех остальных моих все еще слабых спутников и переехать через реку на понтоне, подаренном мне капитаном Годрингтоном и Уэббом. Каждый из нас принес с собой к понтону провизию и одеяло и, в надежде добраться до р. Чобе, мы проплыли около двадцати миль к западу Река Чобе была гораздо ближе к нам в северном направлении, но мы тогда не знали этого. Равнина, поверх которой мы бултыхались весь первый день, была покрыта водой всего по щиколотку и заросла густой травой, которая доходила нам до колен. К вечеру этого дня мы доплыли до бесконечной стены из тростника высотой в 6 или 8 футов [приблизительно от 2 до 2,5 м], без всяких прогалин, по которым можно было бы пройти через тростник. Когда мы пытались войти в тростник, то вода всюду оказывалась такой глубокой, что все должны были отступать назад. Мы пришли к заключению, что находимся на берегу той самой реки, которую искали, и, увидев к югу от себя деревья, направились к ним, чтобы там заночевать и утром осмотреть все окрестности. Застрелив лече и разложив костер на славу, мы вскипятили себе чай и спокойно провели ночь. В этот вечер, во время поисков для костра сушняка, я нашел гнездо какой-то птицы, сделанное из свежих зеленых листьев, которые были сшиты вместе нитью из паутины. Ничто не могло превзойти тонкости этой прелестной и искусной выдумки. Нити были продеты сквозь маленькие проколы и утолщены в тех местах, где должен быть узел. К несчастью, я потерял его. Это было второе по счету гнездо, которое я сам видел. Оба они напоминают гнезда птицы-ткача в Индии.

На следующее утро, взобравшись на самое высокое дерево, мы увидели красивую чистую гладь воды, окруженную со всех сторон тем же самым непроходимым поясом из тростника. Это – широкая часть р. Чобе, называемая Забесой. Два покрытых деревьями острова, казалось, были гораздо ближе к ее воде, чем берег, на котором мы находились, поэтому сначала я сделал попытку доехать до них. Мы должны были пробираться не только через тростник; особая трава зубчатой формы, резавшая руку, как бритва, вместе с тростником и ползучим вьюнком, стебли которого были крепки, как бечева, образовывали одну сплошную массу. Мы чувствовали себя в ней пигмеями; единственный способ, которым могли продолжать путь, заключался в том, что мы оба упирались руками в эту массу и сгибали ее толчками вниз до тех пор, пока могли встать на нее. Пот катился с нас градом, и мы задыхались от жары. Солнце поднялось уже высоко, а среди тростника не было никакого движения воздуха. Вода, которая доходила нам до колен, была чувствительно прохладной. После нескольких часов мучительного труда мы добрались наконец до одного из островов. Здесь нашли старую знакомую – кусты куманики. Мои крепкие молескиновые брюки совершенно порвались на коленках, кожаные штаны моего спутника были разодраны, и ноги были все в крови. Разорвав пополам свой платок, я обвязал себе колени. Затем встретилось новое затруднение. Мы были все еще в 40 или 50 ярдах [в 36–45 м] от чистой воды, а теперь перед нами выросло еще новое препятствие в виде огромной массы папирусов, похожих на миниатюрные пальмы. Они имели 8—10 футов [2,3–3 м] в вышину и 1,5 дюйма [более 3,5 см] в диаметре. Крепко переплетенные вместе с обвивающим их вьюнком, они выдерживали тяжесть нас обоих, не прогибаясь до воды. Наконец все-таки нашли проход, сделанный гиппопотамом. Как только мы достигли острова, я, горя желанием рассмотреть реку, ступил на него и вдруг почувствовал, что очутился по горло в воде.

Вернувшись совершенно обессиленными, мы отправились назад, к месту своего отправления от рукава Саншурех, а затем в противоположном направлении, т. е. вниз по Чобе, хотя и с самых высоких деревьев мы не могли увидеть ничего, кроме обширного пространства, заросшего тростником и лишь кое-где с деревьями на островах. Это была тяжелая работа, на которую ушел весь день, и когда доехали до покинутой хижины какого-то байейе, сооруженной на месте термитника, мы не могли там найти ни одного куска дерева и ничего вообще, чтобы разжечь костер, кроме травы и жердей, из которых была сложена сама хижина. Я боялся «тампанов», южноафриканских клещей, которые всегда водятся в старых хижинах. Но снаружи были мириады комаров и начала падать холодная роса, так что нам пришлось все-таки вползти под крышу этой хижины.

Тростник был рядом, и мы могли слышать те странные звуки, которые в нем часто слышатся. Днем я видел, как кругом плавали водяные змеи, подняв свои головы над водой. Здесь было много выдр, которые, охотясь за рыбой, оставили повсюду на равнинах свои маленькие следы среди высокой травы. В гуще тростника прыгали и ныряли какие-то странные птицы. Слышны были их голоса, напоминающие звуки человеческого голоса, и еще какие-то ужасные звуки, сопровождаемые плеском, бульканьем и хлюпаньем. Один раз что-то близко подходило к нам с таким шумным плеском, как будто это была лодка или гиппопотам; думая, что это макололо, мы поднялись, прислушались и закричали, а потом дали несколько залпов из ружья, но шум продолжался, не прерываясь, около часу.

После сырой холодной ночи мы с самого раннего утра снова принялись за исследования, но оставили свой понтон для того, чтобы облегчить себе этот труд. Здесь очень высокие термитники, футов по 30 [метров по 9] вышиной, и с таким широким основанием, что на них растут деревья, а на земле, ежегодно заливаемой водой, не растет ничего, кроме травы. С вершины одного из этих термитников увидели проход, ведущий к р. Чобе. Вернувшись к своему понтону, мы спустились на нем в эту глубокую реку, ширина которой здесь была от 80 до 100 ярдов [75–90 м]. Я дал своему спутнику строгий наказ – крепко прильнуть к понтону в том случае, если бы нас увидел гиппопотам; предостережение это было нелишним, потому что один гиппопотам пришел на нашу сторону и с ужасной силой бултыхнулся в воду; но когда он нырнул, то благодаря волне, которую вызвал на поверхности воды, мы проехали над ним, и понтон ускользнул от него.

Мы гребли от полудня до захода солнца. На обоих берегах не было ничего, кроме сплошной стены из тростника, и нам предстояло провести ночь на нашем поплавке без ужина. Но как только начались короткие в этих местах сумерки, мы заметили на северном берегу деревню старшины Море-ми, одного из макололо, с которым я познакомился при первом нашем посещении и который находился теперь на о. Магонта (17°58 ю. ш. и 24°06 в. д.). Жители деревни смотрели на меня как на привидение и, следуя своей образной манере выражения, заявили: «Он упал к нам с облаков и приехал верхом на спине гиппопотама! Мы, макололо, думали, что никто не может переехать через Чобе, не расспросив нас, а вот он упал среди нас подобно птице».

На следующий день мы вернулись на челноках через залитые водой земли и узнали, что без нас, по недосмотру оставшихся людей, наш скот забрел в небольшой участок леса, где была цеце. Эта беспечность стоила мне десяти прекрасных, крупных быков. После нескольких дней нашего пребывания на месте из Линьянти пришли к нам несколько начальников макололо с большой партией людей, принадлежащих к племени бароце, чтобы перевезти всех нас через реку. Они превосходно выполнили это, плавая и ныряя между быками, похожие больше на крокодилов, чем на людей. Они разобрали наши повозки на части и перевезли их в нескольких челноках, связанных вместе. Теперь мы были среди друзей.

Таким образом, проехав около 30 миль к северу для того, чтобы избежать все еще затопленной земли севернее Чобе, мы повернули на запад, направляясь к Линьянти (18°17 20 ю. ш. и 23°50 09 в. д.), куда мы прибыли 23 мая 1853 г. Линьянти – главный город макололо; он находится на очень небольшом расстоянии от того места, где в 1851 г. стояли наши повозки (18°20 ю. ш. и 23°50 в. д.).

Глава IX

Заговор Мпепе. – Работорговцы. – Мамбари. – Внезапное их бегство. – Секелету едва избегает гибели. – Казнь Мпепе. – Суд. – Разбор тяжебных дел. – Распределение жен умершего вождя. – Женщины макололо. – Они работают очень немного. – Крепостничество. – Напиток, одежда и украшения женщины. – Подарки для Секелету

Во время моего пребывания в Линьянти туда явился человек, очень похожий на португальца. У него не было с собой никаких товаров, и он делал вид, что пришел только выяснить, «какого сорта товары необходимы для здешнего рынка». Мое присутствие, кажется, очень смутило его. Вождь макололо Секелету подарил ему слоновую кость и быка. Но когда этот «торговец» отошел на 50 миль к западу от Линьянти, то он угнал в рабство целую деревню, населенную бакалахари и принадлежащую макололо. С ним было много вооруженных рабов, и так как он угнал из деревни всех до одного ее жителей – мужчин, женщин и детей и об этом факте долго не знал никто, то осталось неизвестным, чем он достиг своей цели – насилием или лукавыми обещаниями. И в том и в другом случае участью этих несчастных людей было, конечно, рабство. Этого человека несли в гамаке, подвешенном на двух шестах, а так как гамак казался туземцам мешком, то они, говоря об этом человеке, называли его «отцом, который в мешке».

В этой стране работорговцы имели себе пособника в лице Мпепе, близкого родственника Секелету. Мпепе претендовал на власть вождя и дожидался удобного момента, чтобы поднять восстание против Секелету и занять его место. А работорговцы, как и во многих других местах, основывали свои надежды на успехе его восстания. Мое неожиданное для них появление на сцене было лишней тяжестью, положенной на чашку весов не в их пользу. В то время, когда я с огромным трудом пробирался по степям, лежащим к югу от р. Чобе, в Линьянти пришла большая партия людей из племени мамбари, занимающегося исключительно торговлей рабами. Когда до них дошло известие, что я нахожусь недалеко от них и следую тоже в Линьянти, то у них вытянулись лица; а когда макололо, которые помогали нам при переправе через реку, вернулись в Линьянти в шляпах, подаренных им мной, то мамбари опрометью бежали из этого города.

По принятому обычаю, посетители и приезжие не должны уезжать, не спросив у вождя формального разрешения на отъезд, но вид этих шляп заставил мамбари сразу уложить свои вещи в дорогу. Макололо осведомились у них о причине их странной поспешности, и мамбари сказали им, что если я застану их там, то отберу у них все имущество. И хотя Секелету уверял их, что я не грабитель, а человек мира, они все-таки убежали от него ночью, когда я был еще за шестьдесят миль от Линьянти. Они уехали на север, где жил мечтавший о восстании Мпепе, и, пользуясь его покровительством, соорудили там весьма вместительную стоккаду, служившую пересыльным пунктом для рабов, и под руководством португальцев вели свою гнусную торговлю, не обращаясь за разрешением к вождю, в страну которого они столь бесцеремонно заявились. В это же самое время Мпепе, занимавший пост хранителя стад Секелету и тайком поставлявший этим работорговцам мясо, решил при помощи их ружей поднять восстание и сделаться вождем макололо. Таков обычный способ, практикуемый всеми работорговцами: принимая участие в политических делах каждого племени и становясь всегда на сторону сильных, они получают в виде вознаграждения известное число пленников, забранных у более слабой стороны.

Между работорговцами и Мпепе происходили длительные тайные совещания, и ему казалось своевременным нанести теперь удар ненавистному противнику. Он заранее запасся маленьким военным топором, намереваясь зарубить Секелету сразу, как только произойдет их встреча.

Приехав в столицу этой страны, я имел целью исследовать страну для того, чтобы сначала найти в ней здоровую и пригодную для проживания местность, а потом попытаться проложить дорогу на восток или на запад. Я рассказал Секелету о своем намерении подняться вверх по великой реке, которую мы открыли в 1851 г., и предложил ему разработанный план экспедиции. Он вызвался сопровождать меня сам. Когда мы вместе с ним отъехали около шестидесяти миль по дороге к Сешеке, то встретили Мпепе с его людьми.

Хотя у макололо всегда очень много скота, но они никогда не пытались ездить верхом на быках до тех пор, пока в 1851 г. я не посоветовал им этого. К нашему удивлению, бечуаны тоже не догадывались делать так, пока к ним не приехали европейцы и не подали им мысль ездить верхом. Все свои путешествия они совершали прежде пешком. И вот теперь Секелету и его спутники были посажены на быков. Сначала – без седла и узды – они постоянно падали с них, но скоро освоились со своим новым положением. Мы ехали на быках, когда Мпепе со своим небольшим топором шел навстречу нам параллельно нашей дороге, на расстоянии четверти мили [около 0,5 км] от нашего пути. Увидев Секелету, он пустился бежать к нам, но Секелету, давно не питавший к нему доверия и остерегавшийся его, быстро повернул в ближайшую деревню. Здесь он куда-то исчез, пока не подъехала вся наша партия.

Мпепе заранее объявил своим людям, что он зарубит Секелету или сразу же при встрече, или когда их свидание будет кончаться. Так как первый вариант его замысла оказался теперь невыполнимым, то он решил поэтому выполнить свое намерение в конце их первого разговора. Случилось так, что когда они встретились в хижине и между ними началась беседа, я сел как раз между ними; утомленный верховой ездой на солнце в течение целого дня, я очень скоро спросил Секелету, где мне спать. Секелету ответил: «Пойдем, я тебе покажу». Когда мы оба поднялись, то я ненамеренно загородил его собой и тем самым помешал Мпепе осуществить свой тайный замысел и нанести удар. Я ничего не знал о заговоре, но с удивлением заметил тогда, что все люди

Мпепе продолжали держаться за оружие даже после того, как все мы сели, – вещь совершенно небывалая в присутствии вождя.

Когда Секелету показал мне хижину, в которой я должен был провести ночь, он сказал мне: «Этот человек хочет убить меня». После я узнал, что некоторые из спутников Мпепе выдали Секелету его тайну. А Секелету, которого его покойный отец, знаменитый вождь Себитуане, предостерегал против Мпепе, в ту же ночь казнил Мпепе. Это было сделано так тихо, что, хотя я спал в нескольких ярдах от места казни, я ничего не знал о ней до утра. Произошло это очень просто. К костру, около которого сидел Мпепе, подошел Но-куане, держа в руках нюхательный табак и делая вид, что он собирается присесть и угостить его табачком. Мпепе сказал ему «нсеписа» (вели мне взять щепотку) и протянул руку. Но-куане схватил протянутую руку, и в тот же момент один из присутствующих схватил другую. Отведя его с милю от костра, они закололи его. Это – обычный способ казни преступников. Им не разрешается говорить, хотя в одном случае приговоренный к казни человек, чувствуя боль в туго сжатом запястье, сказал: «Держите меня слабее, неужели нельзя иначе? Вас самих скоро поведут таким же образом». Люди Мпепе убежали к бароце, и так как для нас было бы неблагоразумно ехать туда во время смуты, последовавшей за смертью Мпепе, то мы вернулись в Линьянти.

Описанное происшествие дает полное представление об образе действий туземных вождей по отношению к важным политическим преступникам. В обыкновенных же случаях вожди действуют весьма рассудительно. Истец просит человека, против которого он думает возбудить дело, пойти вместе с ним к вождю. Отказа в этом никогда не бывает. Когда оба они являются в котла, то истец встает и, еще до того, как вожди со своими людьми соберутся там, начинает излагать свое дело. После того как он расскажет все, он продолжает стоять несколько секунд, вспоминая, не упустил ли он чего-нибудь. За ним встают свидетели, на которых он ссылался, и рассказывают все, что они видели или слышали лично, но не то, что слышали от других. Ответчик, выждав несколько минут, чтобы дать высказаться до конца противной стороне, медленно поднимается, завертывается в плащ, принимая деланно спокойный вид, нарочито позевывает, сморкается и начинает объяснять дело, отрицая обвинение или подтверждая его, в зависимости от обстоятельств.

Иногда, если жалобщик, раздраженный его замечаниями, выражает свой протест репликами с места, обвиняемый спокойно повертывается к нему и говорит: «Молчи, я сидел спокойно, пока ты говорил, не можешь ли и ты спокойно слушать? Неужели ты хочешь, чтобы все было только по-твоему?» Аудитория никогда не проявляет склонности поддерживать перебранку и всегда требует в таких случаях тишины, поэтому обвиняемый продолжает говорить до конца все, что он хочет сказать в свое оправдание. Если у него есть свидетели, подтверждающие действительность оправдывающих его фактов, то следом за ним выступают и они со своими показаниями.

Присяги никакой не существует, но иногда, если какое-нибудь утверждение кажется спорным, то человек говорит: «Клянусь моим отцом» или: «Клянусь вождем, что я говорю правду». Их правдивость в отношениях друг к другу достойна замечания. Европейцам нелегко понять систему их управления. Какой-нибудь бедняк может сказать в свою защиту против богатого: «Я с изумлением слышу, что такой знатный человек создает ложное обвинение»; ложь является чувствительным преступлением против всего общества, к чувствам которого, таким образом, апеллирует человек, зная, что общество поддержит его в этом отношении.

Если судебное дело не имеет важного значения, то вождь тут же решает его сам. За возбуждение пустячного дела он бранит жалобщика и прекращает дело, не дослушав его до конца, или позволяет ему продолжать объяснения, но не обращает на них никакого внимания. Так относится он к семейным ссорам, и тогда можно видеть, как жалобщик торопливо излагает дело и ни одна душа не слушает его. Но если тяжба происходит между знатными людьми или если подобное дело возбуждается князьками, то берут верх требования этикета.

Когда вождь не видит ясного пути к решению вопроса, то он молчит; тогда один за другим встают старшие и излагают свое мнение, чаще в форме совета, чем в форме решения, и когда вождь находит, что все сходятся во взгляде на дело, то, согласно общему взгляду, произносит свой приговор. Только один он говорит сидя, все другие при выступлениях стоят. Так как вождь распоряжается жизнью и смертью своих подданных и может заставить подчиниться любому своему требованию, которое является законом, то никто не отказывается согласиться с его решением.

Этой системы придерживаются и макололо и баквейны. Когда, впоследствии, мы были в Кассандже, то у моих людей произошла однажды между собой небольшая ссора, и они обратились ко мне, как к своему вождю, для суда. Недолго думая, я вышел из дома португальского торговца, в котором был гостем, сел и, по принятому у них обычаю, выслушал обе стороны. Когда я произнес свой приговор в форме увещания, то они ушли, по-видимому, удовлетворенными.

Некоторые из португальцев, с большим интересом наблюдавшие процедуру суда, выразили мне благодарность за хороший урок, преподанный им самим – как поступать в тяжебных делах; но я не мог отнести к себе их благодарности за способ производства дела, потому что сам перенял его в готовом виде.

Я узнал здесь, что Секелету, по принятому у бечуанов обычаю, стал после смерти своего отца хозяином всех его жен, и двух из них он сделал собственными женами. Дети, рожденные от него этими женщинами, считаются в таких случаях его братьями. Когда у кого-нибудь умирает старший брат, то их берет следующий по возрасту брат, как это делалось в древности у иудеев, и детей, которые могут родиться от этих женщин, он называет братьями. Таким образом он восстанавливает потомство своему умершему родственнику.

Дядя Секелету, который был младшим братом Себитуане, взял себе в жены главную жену Себитуане, которая считалась царицей; среди жен вождей бывает всегда одна, которая пользуется этим титулом. Ее хижину называют великим домом, и ее дети наследуют права вождя. Если она умирает, то на ее место избирается новая жена, которая пользуется такими же преимуществами, хотя бы она была моложе всех других жен.

После смерти Себитуане большинство его жен было роздано влиятельным князькам, и по поводу быстрого окончания ими вдовьего траура была сложена песня, в которой говорилось, что только одни мужчины почувствовали горестную утрату своего вождя Себитуане, а женщинам дали новых мужей так скоро, что их сердцу некогда было предаваться скорби.

В описываемое мною время у макололо вследствие смертоносной эпидемии сильно изменилось численное соотношение полов, и женщины жаловались, что их не ценят в той степени, какой они заслуживают. Большинство чистокровных макололо погибло от лихорадки. Те, которые выжили, являются лишь небольшим остатком народа, пришедшего вместе с Себитуане на север. Переселившись из очень здорового южного климата в эту долину, где мы застали их, они оказались более восприимчивыми к лихорадке, чем черные племена, которые были покорены ими здесь.

По сравнению с племенами бароце, батока и баньети кожа у макололо имеет какой-то болезненный оттенок. Она светлого коричневато-желтого цвета, а у названных племен очень темная, с легким оливковым оттенком. Все темнокожие племена считают светлый цвет кожи более красивым; их женщины, горя желанием иметь светлокожего ребенка, жуют с этой целью кору одного дерева в надежде на то, что это будет иметь желаемое действие.

Для моих глаз темный цвет кожи гораздо приятнее рыжевато-коричневого цвета кожи здешних людей, принадлежащих к смешанной, наполовину европейской, крови. Этот рыжевато-коричневый цвет близко напоминает цвет кожи женщин макололо. Последние обыкновенно не болеют лихорадкой, но они не обнаруживают и такой способности к деторождению, как прежде, и к их жалобам на то, что ввиду диспропорции полов их не ценят, теперь прибавляются жалобы на отсутствие детей, которых все они чрезвычайно любят.

Женщины макололо почти не работают. Семейства макололо разбросаны по всей стране по одному или по два в каждой деревне. Все они являются властителями и хозяевами покоренных ими племен, которых они называют в целом «макалака». Макалака принуждены оказывать им определенные услуги и помогать в обработке земли, но каждое покоренное племя имеет собственную землю для посева и в других отношениях является почти независимым.

Покоренные племена бывают очень довольны, если их называют «макололо», потому что название «макалака» употребляется в качестве презрительной клички для обозначения их подчиненности и низшего состояния. Такой вид порабощения можно определить как крепостничество. Хотя оно есть результат подчинения силе, но по необходимости проявляется в мягких формах. Тому, с кем плохо обращаются, бывает так легко перебежать к другим племенам, что макололо принуждены обращаться с ними как с детьми, а не как с рабами. Некоторые хозяева, которым, вследствие своего дурного характера или просто нежелания, не удалось привлечь к себе покоренных людей, часто остаются без единого слуги. Закона против беглых рабов не существует, и он невозможен. Люди, которые стали рабами добровольно, всегда охотно помогают беглецам переправиться через реку. Женщины макололо всегда щедро подают беглецам молоко и мясо и редко требуют за это какой-нибудь работы, за исключением работы по украшению их хижин и дворов.

Женщины пьют очень много боялоа, или о-ало («бузы» арабов), напитка, приготовляемого из толченого зерна сорго, или «дурасайфи»; он очень питателен и создает ту округлость форм, которая считается всеми красивой. Женщины не любят, когда лица другого пола видят, как они распивают боялоа.

Свои курчавые волосы женщины очень коротко обрезают. Им очень нравится, когда тело блестит от масла, которым они все мажутся. Одежду составляет короткая, до колен, юбка; она делается из кожи быка, выделанной до мягкости сукна. Когда женщина не занимается работой, то на ее плечи бывает наброшен мягкий кожаный плащ, но когда она работает, то сбрасывает с себя плащ и остается в одной юбке. Излюбленными их украшениями являются медные кольца толщиной в мизинец, которые они носят на ногах над лодыжками, и браслеты, сделанные из слоновой кости или меди; последние бывают часто шириной в дюйм [2,5 см]. Кольца бывают так тяжелы, что ноги растираются ими до волдырей. Но это – мода, и поэтому женщины носят тяжелые кольца с таким же воодушевлением, с каким наши дамы носят узкие корсеты и узкие туфли. На шее у женщин макололо обязательно висят бусы. Самые модные цвета бус – светло-зеленый и розовый, и за бусы этих цветов торговец получит здесь все, что ему угодно.

В качестве подарка я привез с собой улучшенные породы коз и кур и пару кошек. Для подарка лично Секелету мной был куплен превосходный бык, но мне пришлось бросить его, так как у него стерлись ноги. Макололо очень любят улучшать породы своего скота, и они остались довольны моим подбором. Я старался привести сюда быка, выполняя обещание, данное мной еще Себитуане. Восхищаясь теленком, который был тогда с нами, Себитуане предложил мне за него корову, стоившую по туземной расценке втрое дороже теленка. Я подарил ему тогда этого теленка и обещал привести другого, лучшего, чем этот, и Секелету был очень доволен моей попыткой сдержать слово, данное его отцу.

Глава X

Лихорадка. – Ее симптомы. – Средства туземных лекарей. – Гостеприимство Секелету и его народа. – Один из доводов в пользу полигамии. – Они много занимаются земледелием. – Макалака или покоренные племена. – Политика Себитуане в отношении их. – Их привязанность к нему. – Продукты почвы. – Орудия обработки. – Дань. – Военная демонстрация. – Провокации Лечулатебе. – Макололо решают наказать его. – Бечуаны. – Значение слова. – Три подразделения великого семейства Южной Африки

В мае у меня в первый раз в жизни произошел приступ лихорадки. Мы приехали в Линьянти 23 мая, в начале холодного сезона, и когда я сразу перешел от обычной своей напряженной деятельности к сравнительному бездействию, то у меня произошла внезапная остановка всех секреций, близко напоминающая обыкновенную простуду. Теплая ванна и горячее питье доставили мне облегчение, и я счел, что моя болезнь была последствием простуды, схваченной мной однажды вечером, когда я вышел из своей теплой повозки на холод. Но повторившийся приступ болезни показал окружающим меня макололо, которые знали о моем заболевании, что эта болезнь была не чем иным, как лихорадкой. С этого времени я познакомился с ней более близко. В мае всегда дует холодный восточный ветер, и так как движущиеся массы воздуха проходят в указанное время над обширными равнинами, затопленными разливом р. Чобе, и над теми областями, где теперь высыхали болота, то воздух был, наверное, насыщен водяными испарениями и болотными миазмами, вызывающими малярию, вследствие чего в это время было много случаев лихорадки. В начале этого заболевания появляются обычные симптомы, вызываемые остановкой секреции, т. е. дрожь и озноб, хотя кожа на ощупь бывает горяча. Температура в подмышечной области была у меня 100° [37,7 °C], а на позвоночнике и под затылком 103° [38,8 °C]. Деятельность всех внутренних органов, кроме печени и почек, остановилась; печень, усиливаясь освободить кровь от вредных частиц, выделяет огромное количество желчи. Сильно ломило позвоночник, болела голова, главным образом лоб. Желая узнать, располагают ли туземцы какими-нибудь не известными нам лекарственными средствами, я обратился за помощью к одному из лекарей Секелету. Положив в горшок с водой какие-то корни и прокипятив их, он поставил мне этот горшок под одеяло. Никакого действия не последовало. Тогда он взял несколько кусков древесины от разных лекарственных деревьев и сжег их в черепке, и, когда зола от них продолжала еще дымиться, он положил под одеяло этот черепок. Тем и другим средством он хотел вызвать у меня пот. Моя надежда на то, что он располагает более сильными средствами, чем наша медицина, оказалась напрасной. После того как я пропотел в этой паровой ванне и пропитался дымом, как копченая селедка, получив облегчение вторичным путем (secundem artem), я пришел к выводу, что могу лечить лихорадку с большим успехом, чем они. Если мы прибавим к туземным способам влажную простыню и легкое слабительное в комбинации с хинином, то они окажут более существенную помощь при лечении лихорадки, потому что производят такое же стимулирующее действие на пищеварительный тракт, какое туземные средства производят на кожу. Слабительные средства, общие кровопускания и всякие сильные средства, конечно, вредны.

Поселение Линьянти

Фотография

Когда я уезжал в Кэп, то макололо посадили для меня кукурузу, для того чтобы мне было чем питаться по возвращении моем к ним. Женщины истолкли эту кукурузу в муку. Они толкут ее в больших ступках, точное изображение которых можно видеть на египетских памятниках. К большому запасу этой муки Секелету добавил еще двенадцать кувшинов меду, вмещавших по два галлона [более 9 л]. Всякий раз, когда облагаемые данью племена привозили ее в Линьянти, Секелету присылал нам много земляных орехов (Arachis hipo-goea); каждую неделю для нас резали быка. Кроме того, Секелету распорядился, чтобы для нас ежедневно доили двух специально выделенных коров. Это вполне соответствовало повсеместно принятому обычаю, согласно которому вождь должен обеспечить питанием и кровом в своем котла всех чужих, приезжающих к нему по какому-нибудь делу. За такое гостеприимство отплачивают обычно каким-нибудь подарком, но сами туземцы никогда не требуют себе ничего.

У пришельцев бывают часто свои знакомые среди князьков, и они пользуются у последних таким же гостеприимством, как и гости вождя. Обычай этот является настолько общепринятым, что он служит одним из наиболее убедительных аргументов в пользу многоженства. Имея только одну жену, знатный человек был бы не в состоянии принимать гостей так, как требует его положение. Такой аргумент имеет особенный вес там, где обработкой земли занимаются только женщины и где они вообще ведают продовольствием, как, например, на Колобенге. Путешественники-бедняки, которым негде бывает остановиться, часто страдают от голода, и сердечное отношение, проявляемое со стороны покойного Себитуане ко всем таким прохожим, было одной из причин его огромной популярности в этой стране.

Макололо обрабатывают обширные участки земли вокруг своих деревень. Те из них, которые принадлежат к племени базуто, ходят работать на поля вместе со своими женами, – положение вещей, никогда не виданное на Колобенге, среди бечуанов и кафров. Великий вождь базуто Мошеш каждый год сам брал в руки мотыгу, подавая пример своему народу, и когда необходимо было работать всем обществом, то он трудился вместе со всеми до поту. Его подданные, базуто, принадлежат к тому же семейству, что и макололо. Молодые макололо, привыкшие с детства чувствовать себя господами побежденных макалака, к несчастью, не имеют желания следовать земледельческим наклонностям своих отцов, уверенные в том, что их подданные выполнят для них всю физическую работу. Макололо являются в этой стране аристократами. Власть их над вассалами была некогда безграничной. Но их привилегии были значительно ограничены самим Себитуане.

Я уже говорил, что все племена, которые Себитуане покорил в этой большой стране, называются в целом макалака. Как сами макололо, так и эти негры Центральной Африки являются разноплеменными народами, основным ядром которого были базуто. Это племя пришло вместе с Себитуане из сравнительно холодной и гористой южной области. Когда Себитуане покорил бечуанские племена баквейнов, бангвакеце, бамангвато, батауна и другие, то он взял у них детей и включил этих детей в состав своего племени. Впоследствии, из-за лихорадки и вызванной ею смертности, численность его народа сильно уменьшилась, и он снова мудро использовал в широких размерах то же самое мероприятие, введя в свое племя детей макалака. Поэтому даже дети вождей бароце были сильно привязаны к нему, и они до сего дня говорят, что если бы их отец Себитуане умер не своей смертью, а от насилия, то каждый из них не пожалел бы своей жизни, защищая его. Одной из причин их крепкой привязанности к Себитуане была свобода, предоставленная им по его приказу. Приказ этот основывался на том, что все они являются детьми вождя.

Первое место среди выращиваемых племенами макалака культур принадлежит Holcus sorghum, или «дурра»; затем идут кукуруза, два сорта бобов, земляные орехи [Arachis hypogoea], тыквы, арбузы и огурцы. Урожай всецело зависит здесь от дождя. Те, кто живет в долине бароце, возделывают, кроме того, сахарный тростник, сладкий картофель и маниок (Jatropha manihot). Но там климат теплее, чем в Линьянти. Макалака повышают урожайность своих культур примитивными попытками искусственного орошения.

Орудием обработки земли повсеместно является только мотыга. Железо для изготовления мотыг племена батока и баньети добывают, подвергая плавлению железную руду. О количестве ежегодно переплавляемого ими железа можно судить по тому факту, что большая часть мотыг, которыми пользуются в Линьянти, поставляется туда кузнецами этих покоренных племен в качестве дани.

Основные типы африканских луков

Лук бангалов (коллекция Шютт. Берлинский музей народоведения). Лук бакубов с плетеными ротанговыми утолщениями (коллекция Висмана. Берлинский музей народоведения). Лук из внутренней страны Того (коллекция Циммерера. Мюнхенский этнографический музей). Лук из Уги (коллекция П. Рейхарда. Берлинский музей народоведения). Лук гариев, обвитый железной полосой (коллекция Пнаджии. Берлинский музей народоведения)

Секелету получает от множества подвластных ему племен дань просом (по-туземному – «дурра»), земляными орехами, мотыгами, копьями, медом, челнами, веслами, табаком, коноплей, или «мутоку-ане» (Cannabis sativa), всевозможными дикими плодами, выделанными шкурами и слоновой костью. Все это привозится в его котла, и Секелету принадлежит честь делить все это между бездельниками, проводящими свое время в праздности; все они собираются к этому времени в котла. В его личный запас поступает небольшая часть дани. Слоновая кость номинально принадлежит ему одному, но это только маневр, к которому прибегают для справедливого распределения прибыли. Продавать слоновую кость вождь может только с ведома и одобрения своих советников, и доход с нее должен распределяться на открытом собрании. Вождю принадлежит право выбирать себе все, что ему понравится, но если он берет себе больше, чем дает другим, то он теряет популярность. И здесь и в других местах мне известны случаи, когда лица, считающие себя обиженными и обойденными, убегали к другим вождям. Один из таких недовольных убежал к вождю Лечулатебе. Последний подговорил его отправиться на р. Чо (или Цо) в деревню Бапалленг, находившуюся во владениях Секелету, и отобрать у жителей деревни слоновую кость, которая предназначалась для дани Секелету. Этот поступок его привел в ярость всех макололо, потому что всему их обществу был причинен чувствительный ущерб. Когда после этого в Линьянти пришла от Лечулатебе партия его людей, то перед ними была специально произведена демонстрация: около пятисот вооруженных макололо изобразили перед ними сцену грозного нападения. Главные воины делали вид, будто они поражают невидимого врага ударами копьев, направляя их в ту сторону, где жил Лечулатебе. При каждом ударе все остальные люди громко кричали: «Гоо!» А каждый удар копьев в землю, означавший неминуемую гибель врага, вызывал единодушный крик: «Гезз!» Подобные демонстрации были сигналом, по которому все способные носить оружие, даже старики, должны были явиться в ряды войск.

Девушка из племени зулу

Рисунок с натуры

Тяжесть преступления, совершенного Лечулатебе, увеличивалась его повторением, и особенно после того, как в его городе пели сопровождавшуюся пляской песню, в словах которой выражалась радость по поводу смерти Себитуане. Себитуане в свое время советовал своему народу всегда жить в мире с племенами, живущими около озера, и Секелету был склонен следовать его совету, но в настоящее время Лечулатебе владел огнестрельным оружием и считал себя сильнее макололо. В свое время Себитуане лишил отца Лечулатебе всего скота, и последний теперь считал себя вправе возвратить себе все, что он мог. Так как я пользовался большим влиянием на макололо, то я убеждал их, что если они хотят спокойной жизни, то прежде всего должны сохранять мирные отношения с другими, и что они никогда не достигнут этого, если не позабудут о старых распрях. Им очень трудно внушить, что пролитие человеческой крови есть великое преступление. Конечно, они не могут не знать, что это – великое зло, но, привыкнув с детства проливать кровь, не чувствуют всей чудовищности убийства.

В то же самое время я послал Лечулатебе письмо, советуя ему отказаться от принятого им образа действий и особенно от их песни, потому что хотя Себитуане и умер, но войска, которые он сам водил в бой, еще существовали и были огромной силой.

Секелету, желая следовать завещанию отца и укреплять мирные отношения со всеми племенами, послал Лечулатебе десять коров для обмена на овец; в тех местностях, где кустарника много, как, например, в окрестностях озера, овцы хорошо откармливаются, но к северу от р. Чобе, на степных равнинах, раскинувшихся среди сети рек, овцы почти не водятся. Люди, которые повели коров, взяли с собой несколько мотыг, чтобы обменять их на коз лично для себя. Лечулатебе взял коров и послал Секелету десять овец, а согласно относительной стоимости овец и коров в этой местности, он должен был послать шестьдесят или восемьдесят овец.

Один из людей, у которых были с собой мотыги, пытался без формального разрешения Лечулатебе купить себе на них в одной деревне овец. Узнав об этом, Лечулатебе наказал его, заставив просидеть несколько часов на раскаленном песке, температура которого была по меньшей мере 130° (48,9 °C). Этот поступок вконец разрушил дружеские отношения между обоими племенами. Таким образом, это очень маленькое племя, руководимое слабым и неразумным вождем, располагавшее огнестрельным оружием, чувствовало себя в состоянии бороться с многочисленным и воинственным народом. Но очень редко случается, чтобы два племени, оба владеющие ружьями, вступали между собой в войну. Так как почти все взаимные распри между племенами, – по крайней мере на юге, – происходят всегда из-за обладания скотом, то самый риск, связанный со стрельбой на большом расстоянии, препятствует набегам.

Во время моего пребывания у макололо мне удалось уговорить их сохранять мир с Лечулатебе, но легко можно было заметить, что общественное мнение было против мира с бечуанами, к которым макололо относились с самым высокомерным презрением. Молодые люди, бывало, говорили: «Лечулатебе теперь пасет наших коров для нас; пойдемте, сбавим цену на его овец».

Так как макололо являются самым северным из всех бечуанских племен, то, прежде чем мы перейдем к той ветви семейства негров, которой макололо дали название «макалака», мы можем бросить взгляд на это семейство африканцев. Название «бечуана» происходит, по-видимому, от слова «чу-ана» – «похожий» или «одинаковый», соединенного с приставкой «ба», которая является личным местоимением «они». Все слово означает «товарищи» или «равные». Некоторые предполагают, что название это возникло от ошибки одного путешественника, который, расспрашивая бечуанов о племенах, живущих дальше них, получил в ответ: «бачуана», «они одинаковые», т. е. «они такие же, как и мы», и что будто бы этот безыменный путешественник, никогда не написавший о бечуанах ни единого слова, сумел ошибочно понятое им слово сделать родовым именем народности, населяющей все пространство от р. Оранжевой до 18° ю. ш. Так как это название уже употреблялось теми, кто никогда не имел общения с европейцами, то мы должны думать, что неизвестный путешественник знал туземный язык настолько хорошо, чтобы задать такой вопрос, но не настолько хорошо, чтобы понять ответ. Нужно добавить, что смысл, в котором они сами употребляют это слово, не допускает, по-видимому, фантастических толкований. Когда к ним обращаются с выражением презрения, то они отвечают: «Мы – бачуана», т. е. «равные, мы ничуть не ниже всех других среди нашей нации», совершенно в том же смысле, в каком при подобных обстоятельствах ответили бы ирландцы или шотландцы: «мы – британцы» или «мы – англичане».

Большинство других племен, как кафры, готтентоты или бушмены, известны под названиями, применяемыми к ним только иностранцами. Одни только бечуаны сами называют себя бечуанами, употребляя это название в качестве родового для всего народа. Они сумели дать также выразительное название белым, именно «макоа», хотя и не могут объяснить происхождение этого слова. Судя по тому, что они употребляют это слово, когда хотят сказать о красоте, оно означает, по-видимому, «красивый», но существует также слово, очень похожее на это, которое значит «немощный» или «слабый», и поэтому догадка Берчелла, вероятно, более правильна. «Различные племена готтентотов, – говорит он, – были известны под названиями, оканчивающимися на «куа»; слово «куа» означает «человек», и бечуаны просто присоединили к этому слову приставку «ма», являющуюся обозначением нации; сами они первоначально были известны как «брикуа», или «люди-козлы». Язык бечуанов называется ими «сичуана», а язык белых (или макоа) называется «секоа».

Макололо, или базуто, далеко распространили свою объединяющую власть, благодаря чему определились три подразделения этого великого семейства южных африканцев: 1) матабеле (матебеле), или маконкобе, – семейство кафров, живущее в восточной части страны; 2) бакони, или базуто, и 3) бакалахари, или бечуана, живущие в центральных областях; сюда же входят племена, живущие в пустыне Калахари и прилегающих к ней местностях.

Танец воинов зулу

Старинная гравюра

1) Кафры сами делятся на несколько мелких подразделений, как амакоса, амапанда и др. Слово «кафр» считается ими оскорбительным.

К тому же семейству принадлежат и зулусы Наталя; они славятся своей честностью в такой же степени, в какой их братья, живущие около границы нашей колонии, пользуются славой угонщиков скота. Главный судья Наталя заявил, что в истории не было еще другого примера, когда люди пользовались бы такой безопасностью жизни и сохранностью своего имущества, какой пользовались во все время английской оккупации десять тысяч колонистов среди сотен тысяч зулусов.

К этому же семейству принадлежат еще матабеле, живущие несколько к югу от Замбези и управляемые вождем Мосиликаце, и другие племена, живущие южнее Тете и Сенны. Севернее Замбези они неизвестны. Замбези являлась границей продвижения бечуанов на север до тех пор, пока Себитуане не продвинул свои завоевания дальше нее.

2) В подразделение бакони, или базуто, входят все те племена, которые признают своим верховным вождем Мошеша;

среди них мы находим батау, бапути, маколокуе и некоторых горцев, обитателей горного хребта Малути, которые, по мнению вполне объективных и добросовестных исследователей, были одно время виновны в людоедстве. Это вызывало сомнения, но песни, которые они распевают по сей день, подтверждают это. Прекращение ими отвратительной охоты на людей приписывалось тому факту, что вождь Мо-шеш дал им скот. Остальные базуто (макатла, баманакана, матлапатлапа и т. д.) называют этих горцев «маримо» или «маябазу», т. е. людоедами.

К семейству бакони, живущему севернее базуто, относится еще целый ряд племен; существованию всех этих племен благоприятствуют обильные дожди, и они, имея склонность к земледелию, выращивают очень много культур. Пользуясь плодами их трудолюбия, буры бражничают, бездельничают, совершают набеги, уводят в рабство людей и отнимают скот. Базуто, подвластные вождю Мошешу, тоже любят земледелие. Основная работа по разрыхлению почвы, отпугиванию птиц, жатва и веяние зерна ложится на плечи женщин.

3) Бакалахари являются западной частью этого семейства, состоящего из множества мелких племен.

Глава XI

Отъезд из Линьянти в Сешеке. – Ровный характер поверхности. – Термитники. – Дикие финиковые деревья. – Вид процессии наших слуг в пути. – Личная охрана вождя. – Они пытаются ездить верхом на быках. – Обширные стада новых видов антилоп, лече и на-конгов. – Как туземцы охотятся на них. – Прием в деревнях. – Пиво и молоко в качестве подарков. – Едят рукой. – Артельность в еде. – Сахарный тростник. – Новый способ определять характер по Секелету. – Чистота хижин у макололо. – Их конструкция и вид. – Постели. – Переправа через Лиамбье. – Вид этой части страны. – Маленькая антилопа тианьяне, неизвестная на юге. – Охота пешком. – Южноафриканская антилопа

Пробыв месяц в Линьянти (18°17 20» ю. ш., 23°50 09» в. д.), мы снова отправились в путь, намереваясь подняться от Сешеке (17°31 38» ю. ш., 25°13 в. д.) вверх по реке. Я ехал в обществе Секелету и ста шестидесяти его спутников. Наш путь лежал в страну бароце, главным городом которой был Нарьеле, или Нальеле (15°24 17 ю. ш., 23°05 54 в. д.). Спутниками нашими были большей частью молодые люди и кроме них много князьков. Поверхность страны между Линьянти и Сешеке совершенно ровная, за исключением некоторых участков, приподнятых на несколько футов над окружающей равниной. На равнине имеется много пологих холмов, на которых находятся гигантские термитники. Сами холмы являются, очевидно, тоже результатом работы термитов. Тот, кто никогда не видел гигантских сооружений термитов, не может иметь представления о чрезвычайном трудолюбии этих маленьких работников. Они, по-видимому, делают плодородной ту землю, которая прошла через их рот, поэтому макололо считают термитники лучшими местами для выращивания ранних сортов кукурузы, табака и всех излюбленных ими культур. В тех местах, где мы ехали, эти холмы обросли дикими финиковыми деревьями; ягоды на этих деревьях очень небольшие. Финиковым деревьям не дают расти долго; макололо, у которых много всякой пищи, не имеют обыкновения беречь дикие фруктовые деревья; как только ягоды созреют, то они скорее срубят дерево, чем дадут себе труд лезть на него. На других, более возвышенных местах страны имеется верблюжий терновник (Acacia giraffae), мимоза с белыми шипами (Acacia horrida) и баобабы. В песчаных местах встречаются пальмиры, сходные с индийскими, но с более мелкими плодами. Повсюду на этой равнине почва состоит из жирного, вязкого, темного суглинка, известного в Индии под названием «ватной земли»; она покрыта густым ковром жесткой травы, встречающейся обыкновенно во всех местах этой страны, богатых влагой. Вправо от нас была р. Чобе с ее тростниками, тянущимися на десятки миль вплоть до самого горизонта. Едучи дорогой, приятно было оглядываться на длинную, растянувшуюся далеко позади линию идущих один за другим наших спутников, когда она извивалась змеей по тропе, поднималась на холмы или выходила из-за них. Страусовые перья, украшавшие головы людей, трепетали от ветра; некоторые люди, подобно нашим гусарам, носили на голове белые концы бычачьих хвостов, а другие – пучки черных страусовых перьев или шлемы, сделанные из львиной гривы. На некоторых были надеты красивые солдатские мундиры или куски разноцветного ситца, купленного вождем у Флеминга. Простые люди несли поклажу; знатные люди шли с дубинками, сделанными из рогов носорога, а слуги несли за каждым из них его щит. Так называемые «мачака», или воины, шли с топорами и другим оружием. Последних иногда посылали за сотни миль с каким-нибудь поручением, и тогда они обязаны были всю дорогу бежать.

Секелету всегда сопровождает его собственный «мопато», большой отряд молодых людей его возраста. Когда он садится, они толпятся вокруг него. Те, кто стоит ближе всех к нему, едят с ним из одного блюда. Вожди макололо гордятся тем, что они едят вместе со своими людьми. Поев немного сам, вождь кивком головы приглашает соседей принять участие. Когда они окончат, тогда он также кивком подзывает к себе кого-нибудь из тех, кто стоит в отдалении; тот стремглав бросается к нему, хватает горшок и уносит к товарищам. Секелету ехал верхом на моей старой лошади; желая подражать ему, его товарищи вскакивали на спину быков, когда те бежали, но, не имея ни седла, ни узды, постоянно падали с них на потеху другим. Показались стада лече, или, как их называют, «лечве», которые беспечно щипали траву на этой равнине. Они живут здесь большими стадами, хотя их ежегодно убивают очень много. И лече, и другое животное – «наконг» являются разновидностями антилопы; и та, и другая живут всегда поблизости к воде, а когда земли, по которым мы ехали, затопляются разливом рек, то эти антилопы уходят на холмы, о которых я говорил выше. Макалака, умеющие хорошо управлять своими маленькими тонкими, узкими челноками, тихо подплывают в это время к ним; несмотря на то, что ширина челнока не превышает 15 или 18 дюймов [38–47 см], а в длину он имеет около 15 футов [4,5 м], люди стоят в них во весь рост. Их весла в 10 футов [около 3 м] длиной, сделанные из дерева «молом-пи», очень легки и по своей эластичности напоминают весла, сделанные из ясеня. Макалака или отталкиваются ими от дна, или гребут, в зависимости от глубины. Когда, приближаясь к холму, они замечают, что антилопы начинают метаться, они увеличивают скорость и преследуют животных с замечательной быстротой; от бортов челнока летят только брызги; хотя лече при бегстве делает огромные прыжки, едва касаясь земли своими копытами, макалака ухитряются убивать копьем большое количество их.

Наконги тоже разделяют участь лече. Этот новый вид несколько мельче последних, но живот у него больше, чем у всех других антилоп. Бег наконга напоминает бег утомленной собаки. Шерсть у него длинная, но редкая и никогда поэтому не лоснится. Цвет шерсти серовато-коричневый. Рога у него завиваются, как у куду, но много меньше размером; вокруг каждого рога извивается двойная борозда.

Наконг живет по болотам. След его ноги имеет около фута [30 см] в длину, потому что между концом передней части его копыта и дополнительными копытами – очень большое расстояние. Пасется он ночью, а днем лежит в тростнике или камышах; когда его преследуют, он всегда бросается в заросли осоки и погружается в воду, оставляя на поверхности концы рогов и высовывая только кончик носа. Чтобы выгнать его из укрытия, охотники выжигают большие участки болотных зарослей; но когда наконг видит себя окруженным своими врагами в их челноках, то он скорее даст сгореть рогам, чем покинет свое убежище.

Когда мы подъезжали к какой-нибудь деревне, то все женщины выходили с песнями навстречу своему вождю. Их пронзительные голоса, вибрирующие благодаря быстрым движениям языка, громко трезвонили: «Великий лев!», «Великий вождь!», «Спи, мой господин!» и т. д. В таких же выражениях приветствовали его и мужчины, а Секелету принимал все приветствия с деланным равнодушием. После пятиминутного разговора и сообщения вождю текущих новостей старшина деревни, почти всегда макололо, поднимался и приносил в больших горшках пиво. В качестве бокалов раздавали тыквы, имеющие форму бутылок; их расхватывали с такой жадностью, что при этом едва не раздавливали.

Приносилось также молоко в больших горшках и чашках; некоторые из этих больших сосудов вмещают по 6 или 8 галлонов [по 25–30 л]. Каждый горшок ставится перед тем лицом, которое пользуется правом делить его с кем ему угодно. Это право принадлежит обыкновенно лицу, возглавляющему то или другое подразделение племени. Так как ложки у них не употребляются, то они подносят молоко к губам согнутой ладонью. Я часто дарил своим друзьям железные ложки, и любопытно было видеть, как сильна была у них привычка есть непосредственно рукой, несмотря на то что они восхищались ложками: они брали пищу ложкой, перекладывали в левую ладонь и ели рукой.

Горшечник на пути к рынку

Фотография

Так как у макололо много скота и вождь должен кормить всех своих спутников, то он выбирает для этого одного или двух собственных быков в ближайшем принадлежащем ему загоне, которых у него много в разных местах страны, или же старшины посещаемых ими деревень поставляют ему в качестве дани столько голов, сколько ему нужно. Быков закалывают, вонзая в сердце маленькое копье, намеренно делая небольшую ранку, чтобы не терялось много крови. Кровь и внутренности отдаются в виде вознаграждения тем, кто режет быка; поэтому все стремятся оказать свои услуги в этом отношении. После того как туши разрублены на части, их кладут перед Секелету, и он распределяет их главным лицам всей партии. Полученная каждым из последних часть делится между их спутниками, разрезается на длинные куски, которые затем бросаются прямо в огонь костров в таком множестве, что костры почти гаснут.

Полусырое, обжигающее рот мясо быстро раздается по рукам. Каждый набивает свой рот, но никто, кроме вождя, не имеет времени прожевать откушенный кусок. Они думают не о наслаждении едой, а только о том, чтобы набить как можно больше свой желудок за то короткое время, пока другие торопливо делают то же самое, потому что никто не может сделать больше ни одного глотка после того, как другие уже кончили есть. В отношении еды у них изумительно развито чувство артельности, и они с презрением относятся ко всякому, кто ест отдельно. Поэтому, когда я садился есть, то всегда наливал две чашки кофе, чтобы вождь или кто-нибудь из главных людей племени мог разделить со мной мой стол.

Всем макололо скоро начинает нравиться кофе. Некоторые племена приписывают усиление плодовитости ежедневному употреблению этого напитка. Им хорошо известен сахарный тростник, так как его возделывают в стране бароце, но они ничего не знали о приготовлении из него сахара. Они только жуют этот тростник. Секелету, с удовольствием отведав сладкого кофе с бисквитами, которые еще были у меня тогда в запасе, сказал: «Я узнал, что твое сердце любит меня, потому что мое сердце согрето твоей пищей». Когда я уезжал в Кэп, без меня у него были несколько торговцев вместе с грикуа, и «их кофе не было даже наполовину таким вкусным, как твое, потому что они любят слоновую кость, а не меня». Это, конечно, весьма оригинальный способ определять разницу между людьми.

Как у Секелету, так и у меня была небольшая цыганская палатка для сна. Хижины у макололо содержатся в чистоте, но у макалака они кишат паразитами. Чистота у первых обязана существованию обычая покрывать пол в хижине замазкой, сделанной из коровьего помета, смешанного с землей. В некоторых деревнях, когда мы ложились спать в палатке, по нашим лицам бегали мыши, не давая нам спать, или голодные бродячие собаки пожирали наши ботинки, оставляя нам одни подошвы. Когда они совершили это, а также и другие преступления, мы сняли себе хижину.

Лучшие хижины макололо состоят из трех круглых стен с небольшими отверстиями вместо дверей, как в собачьей конуре; для того чтобы проникнуть внутрь хижины, нужно, даже вползая туда на четвереньках, пригнуться очень низко к земле. Крыша хижины, напоминающая по форме шляпу китайца, делается из тростника или прямых жердей, связанных крепкими волокнами из лубка мимозы. Когда крыша бывает готова, ее поднимают и насаживают на стену так, чтобы ее края покоились на двойном ряде кольев, уставленных в форме круга, а между этими рядами кольев сооружается еще третья стена. Крышу покрывают сверху мелкой травой, которая прикрепляется к ней тем же самым материалом, каким связаны жерди. Так как края крыши выступают далеко за стены, находясь на высоте 4 футов [около 1,2 м] от земли, то тень от них – самая лучшая, какую только можно найти в этой жаркой стране. Эти хижины дают прохладу и в самый знойный день, но они тесны, и ночью им недостает вентиляции.

Постелью служит рогожа, сделанная из камыша, скрепленного веревками. На этой жесткой ровной рогоже скоро начинают болеть бедра, так как на полу хижины нельзя сделать ямку для выступающей части бедра, как мы делаем всегда, когда спим на траве или на песке.

Мы направлялись в это время в местность, находившуюся выше Сешеке, называемую Катонга. Река здесь несколько шире, чем в Сешеке, и, наверное, не меньше 300 ярдов [около 275 м]. Направляясь на восток, она идет сначала очень медленно. Когда из Секхоси прибыли челноки для нашей переправы, то один из товарищей покойного Себитуане встал и, глядя на Секелету, закричал: «У хозяина старшие всегда командуют в бою». Это было сразу понято: Секелету со своими молодыми людьми был вынужден предоставить старикам почетное право оставаться на южном берегу и наблюдать, чтобы все садились в челноки по порядку. Перевоз такой большой партии людей занял много времени, потому что даже при быстрой работе веслом на переезд челнока от одного берега до другого требовалось 6–8 минут.

Несколько дней ушло у нас на то, чтобы собрать нужное количество челноков в разных деревнях, расположенных по берегам реки, которая, как мы узнали, называется у бароце Льямбай или Лиамбье. В первую нашу поездку мы не могли установить этого и поэтому назвали реку по имени города Сешеке. Слово «сешеке» означает «белые песчаные берега». В этой местности много песку. А слово «Лиамбье» значит «большая река». В разных местах ее называют различно. Это та самая река, которая известна нам под названием Замбези. Все названия ее имеют одно и то же значение и выражают представление туземцев об этом величественном потоке, являющемся главным водостоком всей страны.

Для того чтобы помочь в снабжении наших людей продовольствием и в то же время для того, чтобы рассмотреть прилегающую местность, я во время нашей стоянки в деревне Башубья (17°29 38 ю. ш., 24°33 в. д.) несколько раз ездил к северу от нее на охоту. Местность здесь покрыта группами прекрасных деревьев, между которыми по всем направлениям идут красивые открытые прогалины; во время разлива реки эти прогалины затопляются; здесь гораздо больше возвышенных, заросших деревьями мест, чем между Чобе и Лиамбье. Почва состоит здесь из темного суглинка, как и во всех местах, которые затопляются во время разлива, а между деревьями она песчаная и не так густо зарастает травой. Границей наводнения на севере является песчаный гребень, заросший деревьями, тянувшийся параллельно реке в восьми милях от нее; в том направлении имеется много участков леса, который растет на песчаной почве, а дальше вы попадаете опять на другие обширные пространства с аллювиальным покровом, на котором растет мало деревьев. Такая почва находится всегда по соседству с реками, которые каждый год выходят из берегов теперь или выходили прежде. Дожди выпадают здесь в достаточном количестве, и люди, пользуясь этим, с успехом выращивают зерновые культуры и земляные орехи.

Новая разновидность южноафриканской антилопы, обнаруженная Д. Ливингстоном к северу от Сешеке (Шешеке)

Рисунок Д. Ливингстона

В этой области водится много маленьких антилоп, называемых «тианьяне», неизвестных на юге. Ростом тианьяне всего около 18 дюймов [46 см]. Движения ее очень грациозны. Крик, издаваемый ею в случае тревоги, имеет нечто общее с кудахтаньем наших кур. Бока и спина у нее коричневато-красного цвета, а живот и конец хвоста – белого. Она очень боязлива, но материнское чувство, которое это маленькое существо испытывает по отношению к своему детенышу, заставляет ее часто вступать в бой даже с человеком, который подходит близко к ней. Когда в таких случаях детеныш бывает еще слишком слаб, чтобы бежать с матерью, она ставит ему свою ногу на костный выступ около седьмого шейного позвонка, т. е. на загривок: инстинкт детеныша дает ему почувствовать, что от него требуют встать на колени и оставаться неподвижным во все время, пока он слышит блеяние своей матери. Если вы видите, что самка, всегда находящаяся в других случаях в стаде, отделилась от него и бродит отдельно, то вы можете быть уверены, что она уложила своего детеныша спать в каком-нибудь укромном местечке. Цвет шерсти у детенышей ближе к цвету почвы и более незаметен на ней, чем окраска взрослых животных, которым нет необходимости скрываться от птиц, выслеживающих добычу.

На равнинах, где мы теперь находились, безмятежно паслось великое множество буйволов, зебр, цессебе, тагеци и южноафриканских антилоп, и поэтому требовалось очень мало усилий для того, чтобы обеспечить порядочный запас мяса для нашей партии на время нашей вынужденной стоянки. Конечно, охота без лошади очень тяжелый труд, что подтвердят все в этой стране. Даже и в зимнее время солнечная жара днем так сильна, что если бы я мог возложить лежавшую на мне задачу на кого-нибудь другого, то он, наверное, с радостью предпочел бы ей всякий самый трудный спорт. Но макололо стреляли так плохо, что я должен был идти на охоту сам, чтобы не истратить напрасно порох.

Мы застрелили красивую самку южноафриканской антилопы, которая стояла в тени небольшого дерева. Было несомненно, что ее теленка совсем недавно умертвил лев. С обеих сторон сзади у нее было пять глубоких длинных царапин. Она бросилась, наверное, спасать теленка, и лев, оставив его, напал на нее, но не мог ее повалить. Молоко, вытекающее из ее полного вымени, показывало, что она, наверное, искала тени, вследствие болезни, вызванной застоем молока. Это было очень красивое животное, принадлежащее к новой, еще не описанной разновидности этой великолепной антилопы. Она отличалась от других известных пород узкими белыми поперечными полосами, такими же, как у куду, и на наружной стороне передней ноги у нее было черное пятно величиной с ладонь.

Глава XII

Получение челноков и поднятие по Лиамбье. – Красивые острова. – Зимний ландшафт. – Трудолюбие и мастерство баньети. – Быстрины. – Водопад Гонье. – Предание. – Ежегодные наводнения. – Плодородие великой равнины племени бароце. – Столица Нальеле, построенная на искусственной насыпи. – Сантуру, великий охотник. – Способ бароце увековечивать достопамятные события. – Лучшее обращение с женщинами. – Огороды. – Рыбы, фрукты и дичь. – Путешествие до границ страны бароце. – Секелету дает мне гребцов и герольда. – Река и окрестности. – Охотники за гиппопотамами. – Отсутствие здоровой местности. – Решение ехать в Лоанду. – Буйволы, южноафриканские антилопы и львы выше Либонты. – Прибытие в город Ма Секелету. – Радость народа при первом прибытии к ним вождя. – Возвращение в Сешеке

Когда мы получили наконец достаточное количество челноков, то начали подниматься вверх по реке. Я мог сам выбрать для себя челнок и выбрал лучший из них, хотя и не самый большой. Он имел 34 фута [около 10 м] в длину и 20 дюймов [0,5 м] в ширину У меня было шесть гребцов, а в большом челноке Секелету – десять. Гребцы стоят в челноке во весь рост и ударяют веслами с большой точностью, меняя сторону сообразно принимаемому направлению. На носу и на корме стоят самые сильные и самые опытные гребцы.

Так как дно у челноков плоское, то они могут плыть и по самой мелкой воде; как только гребцы чувствуют, что дно реки близко, они начинают пользоваться своими длинными веслами как шестами, отталкиваясь ими ото дна. Длина их весел – около 8 футов [2,5 м]. Наша флотилия состояла из 33 челноков и 160 людей. Когда челноки неслись по воде, быстро наверстывая потерянное нами время, то этим зрелищем можно было залюбоваться. На суше макалака боятся макололо; но на воде макололо боятся их и не могут помешать их соревнованию друг с другом в скорости; челны их несутся по реке стрелой, рассекая воду и развивая наивысшую скорость, подвергающую риску жизнь пловцов. Если челн перевернется, то макололо идут камнем на дно. Такой случай произошел в первый же день нашего пути по реке. Ветер, дующий обыкновенно с востока, поднимает на Лиамбье очень большие волны. Благодаря этим огромным волнам, челнок одного старого лекаря-макололо наполнился водой, и так как этот лекарь совсем не умел плавать, то он погиб, а бароце, находившиеся в одной с ним лодке, умели плавать, и все спаслись. Они очень боялись, что вечером их ожидает казнь за то, что они не спасли также и лекаря, и, будь этот лекарь более влиятельным лицом, они действительно были бы казнены.

Мы быстро продвигались вверх по реке, и я имел счастье видеть страну, которую никогда до этого не видел ни один европеец. Замбези действительно величественная река; она часто имеет более мили [1,8 км] в ширину. Ее красоту увеличивают разбросанные по ней многочисленные острова от 3 до 5 миль [5,5–9,2 км] длиной. Как острова, так и берега покрыты лесом, и большая часть деревьев, растущих по обрывам над самой водой, выпускает вниз корни непосредственно от своих ветвей, подобно баньяну или Ficus indica. С небольшого расстояния острова кажутся округленными массами растительности, склонившимися над глубоким величественным потоком. На некоторых островах красота этого зрелища усиливается благодаря финиковым пальмам и их грациозно изгибающимся листьям и приятному светло-зеленому цвету у самого основания созерцаемой картины, а также благодаря необычайно высоким пальмирам, перистая листва которых устремляется в безоблачную глубину неба.

Так как была зима, то берега реки имели ту особенную окраску, которую африканский ландшафт принимает в это время во многих местностях.

Примыкающая к берегам местность – каменистая, и поверхность ее имеет неровный характер; здесь в изобилии водятся слоны и все другие крупные животные, за исключением лече и наконга, которые вообще, кажется, избегают каменистых мест. Почва имеет здесь красноватый оттенок; она очень плодородна, что доказывается ежегодно большими урожаями зерновых культур, выращиваемых живущими здесь племенами баньети. По обоим берегам реки расположено очень много деревень, населенных этими бедными и очень трудолюбивыми людьми. Баньети – очень опытные охотники; они охотятся на гиппопотама и на других животных; кроме того, они проявляют большое мастерство в изготовлении разных изделий из дерева и железа. Вследствие того что эта местность буквально кишит мухами цеце, баньети не в состоянии иметь у себя скот. Возможно, что именно этому обстоятельству они обязаны своим мастерством в ремеслах. Они изготовляют большую деревянную посуду с весьма изящными крышками и деревянные чашки всевозможных размеров, а с тех пор, как умами макололо овладела мысль пользоваться для сидения стульями, баньети выказали очень большой вкус в разнообразных формах, придаваемых ими ножкам этой мебели. Другие баньети, или, как их еще называют, маньети, делают из расщепленных корней одного растения изящные и прочные корзины, а некоторые обнаруживают большое мастерство в горшечном и железоделательном производствах.

Я не могу сказать, чтобы они отличались когда-нибудь воинственностью. В центре страны, где не существовало работорговли, войны вообще редко возникали из-за чего-нибудь другого, кроме скота. По этой именно причине некоторые племена не хотят держать скот, потому что скот вызывает у других стремление к набегам и грабежу Несмотря на это, они без возражений едят мясо, когда его предлагают им, и нужно думать, что их страна богата мясом. Я слышал только об одной войне, случившейся по другой причине. Три брата из племени баролонгов вели войну между собой за обладание женщиной, которая считалась достойной борьбы, и с тех пор все племя разделилось навсегда.

От того места, где река поворачивает на север и которое называется Катима-Молело («Я потушил огонь»), русло реки становится каменистым и течение быстрым. Быстрины и водопады следуют одни за другими, создавая препятствия для постоянной навигации в период падения воды. Когда река бывает полноводной, то ее быстрины незаметны, но водопады Нгамбве, Бомбее и Кале должны быть всегда опасными. В каждом из них вода падает вниз на 4–6 футов [1,2–1,8 м]. Водопад Гонье представляет более серьезное препятствие для плавания. Не доезжая до него, мы вынуждены были втащить челны на берег и нести их на руках по суше больше чем милю. Высота этого водопада около 30 футов [9 м]. Когда вода бывает низкая, то главная масса ее, которая переливается через край обрыва, скапливается перед самым местом падения на пространстве шириной в 70 или 80 ярдов [65–75 м], и ее стремительный поток ударяется с ревом в скалистую массу, вызывая необычайно сильный шум.

Одно предание рассказывает о погибших здесь двух охотниках, которые, увлекшись преследованием раненных ими двух гиппопотамов, погибли в этой страшной пучине вместе с настигаемой ими добычей. Существует также предание об одном, очевидно, очень умном человеке, который оставил своих соотечественников бароце, переселился ниже по реке и воспользовался водопадом для ирригации, отведя часть его воды. Время от времени в этих местах, так же как и в нашей стране, появляются люди такого высокого ума. Не зная письменности, они не оставили по себе никакой памяти. В огороде, оставшемся после этого человека, мы нашли одну из низших разновидностей картофеля (сисиньяне), которая, будучи однажды посажена, никогда уже не вымирает. Хотя эту разновидность картофеля и возделывают здесь, но клубни у нее горькие и восковидные. Картофель этот не цвел при мне, поэтому я не могу сказать, принадлежит ли он к пасленовым или нет.

В Африке никогда не найдешь могилы или камня, воздвигнутого в качестве памятника.

Здесь породы немые, в них очень мало ископаемых. Преобладающей породой является красноватый, пестрый затвердевший песчаник с мадрепоровыми выемками в нем. Песчаник, а также толстый горизонтальный пласт траппа протяжением иногда на сотни миль, с черным кремнистым веществом около дюйма [2,5 см] толщиной на каждом его слое, как будто это вещество всплывало здесь в свое время еще в расплавленном состоянии, образуют большую часть дна этой центральной долины. Эти породы, особенно в южной части страны, часто бывают покрыты мягким известковым туфом толщиной в 12 или 15 футов [3,6–4,5 м].

В Бомбве мы имеем тот же самый трапп с лучистым цеолитом, и он снова появляется значительно ниже, в месте слияния Лиамбье с Чобе.

Когда мы плыли вверх по реке, то из всех встречавшихся по пути деревень к нам выходили баньети, чтобы представить Секелету в качестве дани пищу и шкуры животных. Секелету потребовал от жителей одной большой деревни, расположенной около водопада Гонье, чтобы они помогли макололо перенести челны на руках за водопад. Цеце нападала здесь на нас даже на самой середине реки. Чтобы сократить себе долгий путь по излучинам реки, мы два раза переезжали ее поперек. Среди скал течение реки замечательно прямое, а река здесь мельче, потому что она покрывает очень широкую площадь. Когда мы доехали до 16°16 ю. ш., то высокие берега как будто удалились от реки и цеце больше не появлялась.

Берега реки, рассматриваемые с водной глади заросшего тростником бассейна, по которому она там идет, приняли вид заросших лесом хребтов высотой в 200–300 футов [60–90 м] и разбегающихся в обе стороны далеко на северо-северо-восток и северо-северо-запад, пока расстояние между ними не дошло до двадцати или тридцати миль. Пространство, заключенное между этими хребтами, тянущееся почти на сто миль в длину, с мягко извивающейся среди него р. Лиамбье и представляет собой самое долину племени бароце. Она имеет большое сходство с нильской долиной и каждый год затопляется разливом р. Лиамбье, совершенно так же, как Нижний Египет затопляется ежегодно водой Нила. Хижины бароце построены на холмах. Некоторые из холмов, как говорят, являются искусственными насыпями, сделанными вождем бароце по имени Сантуру. Во время наводнения вся долина принимает вид большого озера с разбросанными по нему островами, на которых стоят деревни, так же как это бывает в Египте с деревнями феллахов. Некоторая часть воды, затопляющей долину, подходит к ней с северо-запада, где тоже бывает большое наводнение, но больше всего воды приходит с севера и северо-востока от самой р. Лиамбье. В этой долине очень мало деревьев; те деревья, которые растут на холмах, почти все были пересажены вождем Санту-ру ради доставляемой ими тени. Почва долины отличается чрезвычайным плодородием, и у людей здесь никогда не бывает недостатка в питании, потому что, пользуясь влажностью почвы, они могут собирать каждый год два урожая зерновых культур. Бароце сильно привязаны к своей плодородной долине. Они говорят: «Голод здесь неизвестен». Кроме зерна, человек может найти здесь себе много всякой другой пищи. Неудивительно, если бароце бегут из Линьянти, чтобы вернуться на свои места.

Эта великая долина не приносит и десятой части той пользы, которую она могла бы приносить. Она покрыта крупной, сочной травой, которая представляет собой самый полноценный корм для больших стад скота; скот достигает на нем удивительной степени упитанности и дает своим владельцам много молока. Когда происходит наводнение и вся долина затопляется водой, то скот принужден оставлять ее и уходить на высокие берега. В новых условиях упитанность его пропадает. Возвращение скота домой бывает для всех праздником. Трудно решить вопрос, может ли в этой долине, содержащей так много влаги, расти пшеница, как в нильской долине? Почва долины, вероятно, слишком жирна для нее, вся сила растущей пшеницы уходила бы, наверное, в солому. Я видел в долине один вид травы со стеблем толщиной в большой палец, он достигал высоты в 12 футов [более 3,5 м]. В настоящее время, несмотря на то что макололо владеют огромными стадами скота, травяной корм никогда полностью не поедается им.

Там нет больших городов; холмы, на которых построены деревни и города, невелики, и люди из-за множества скота сами хотят жить порознь.

Секелету сам только в первый раз посетил эти места. Когда мы приехали в город отца Мпепе, то те, кто принимал участие в заговоре Мпепе, естественно, были в большом страхе; так как отец казненного вместе с другим человеком советовали в свое время преемнице Себитуане Мамочисане казнить Секелету и самой выйти замуж за Мпепе, то их обоих вывели к реке и сбросили в нее. Нокуане снова был одним из исполнителей казни. Когда я запротестовал против того, что человеческая кровь проливается в порядке простой расправы, как принято у них вообще, то советники Секелету оправдывали свои действия свидетельскими показаниями самой Мамочисане.

Мпепе разрешил работорговцам мамбари вести торговлю во всех деревнях, находящихся к востоку отсюда, в которых жили племена батока и башукуломпо. Он дал работорговцам скот, слоновую кость и детей, в обмен на что получил от них большую бомбарду, которую хотел установить в качестве пушки. Когда весь заговор Мпепе расстроился благодаря тому обстоятельству, что я закрыл вождя от удара собственным телом, то мамбари с их стоккадой оказались в очень неприятном положении. Сначала предполагалось сделать на них нападение и изгнать их из этой местности, но я настойчиво указывал на трудности такого курса, опасаясь, что это вызовет начало серьезных военных действий, и доказывал, что стоккада, защищаемая хотя бы сорока мушкетами, может оказаться очень серьезной вещью. «Для этого достаточно силен голод, – сказал один князек, – он очень большой приятель». Они думали взять мамбари измором, но так как в этом случае больше всего пострадали бы их несчастные рабы, скованные по нескольку человек вместе, то я вступился за них, и результатом моего посредничества, о котором мам-бари не знали, было то, что им дали спокойно уйти.

Нальеле, столица бароце, была построена на искусственном холме и первоначально являлась житницей вождя Сан-туру, а тогдашняя собственная его столица стояла приблизительно в 500 ярдах [450 м] к югу от нынешнего русла реки. Все, что осталось теперь в долине от самого большого холма, который в свое время стоил всему народу многих лет работы, – это несколько кубических ярдов земли. То же самое произошло с другим старым участком города, Линанджело, находившимся на левом берегу реки. Поэтому казалось, что в этой части долины река должна была поворачивать на восток. Для того чтобы затопить долину, не требуется очень высокого подъема воды; подъем ее на 10 футов [3 м] выше теперешнего уровня самой низкой воды достиг бы самого высшего предела, которого он вообще когда-либо достигает, как это видно по знакам, оставленным водой на берегу, на котором стояла старая столица Сантуру, а повышение подъема еще на 2–3 фута [0,6–1 м] могло бы привести к затоплению всех деревень. Этого никогда не случается, хотя вода иногда подходит так близко к основанию хижин, что люди не могут выйти далее густых зарослей тростника, окружающих их деревни. Когда река около Гонье бывает зажата между высокими скалистыми берегами, она поднимается по отвесной линии на 60 футов [более 18 м].

Влияние частых препятствий, с которыми на своем пути встречается здесь река, ясно видно из того факта, что севернее 16° ю. ш. течение ее становится более извилистым, а когда поднявшаяся река заходит за Катима-Молело, то она, направляясь к Сешеке, растекается по земле обоих своих берегов.

Сантуру, в старой житнице которого мы остановились, был знаменитый охотник и очень любил приручать диких животных. Его подданные, зная об этой его склонности, приводили к нему каждую пойманную ими молодую антилопу и среди других зверей привели однажды двух маленьких гиппопотамов. Эти животные днем резвились в реке, но никогда не забывали являться в Нальеле за своим ужином, состоявшим из молока и муки. Они были дивом для всей страны до тех пор, пока один из чужеземцев, который пришел посетить Сантуру, случайно увидев, как гиппопотамы лежали на солнце, не заколол копьем одного из них, думая, что он дикий. Такое же несчастье случилось с одной из кошек, которую я привез Секелету. Один чужеземец, увидев это животное, которого он никогда прежде не видел, убил его и с гордостью принес свой трофей вождю, думая, что он сделал замечательное открытие, а мы утратили кошку, в которой очень нуждались для борьбы с мышами.

Наведя справки, имевшие целью установить, посещали ли когда-нибудь белые люди вождя Сантуру, я не мог обнаружить никаких следов подобных посещений; не существует никаких доказательств, чтобы кто-нибудь из людей Сантуру видел белого человека до прибытия меня и Освелла в 1851 г. Правда, у туземцев нет записей, но каждое замечательное событие всегда оставляет свой след в туземных названиях и именах, как это наблюдалось Парком в странах, через которые он проезжал. Год нашего прибытия был удостоен названия года, в который приехали белые люди, или года, в который умер Себитуане. Они предпочитают первое название, всегда избегая, если возможно, упоминания о мертвых. После приезда моей жены многие дети у них были названы Ма-Роберт или мать Роберта, старшего сына; другим давались имена: Ружье, Лошадь, Повозка и т. д. Но хотя они переняли наши имена и названия, однако не существует ни малейшего следа, ни малейшего указания на то, чтобы у бароце прежде случалось что-нибудь подобное нашему приезду; прибытие белого человека является таким замечательным событием, что если бы оно имело место за последние триста лет, то об этом осталось бы какое-нибудь предание.

Сантуру однажды посетили мамбари, и об этом посещении сохранились ясные воспоминания. Они приходили для покупки рабов, но как Сантуру, так и его советники отказались разрешить им покупать людей. Говоря о мамбари, макололо упоминали об этом происшествии и сказали, что они, макололо, будучи теперь полными хозяевами этой страны, имеют полное право изгнать из нее мамбари, как в свое время поступил Сантуру. Мамбари живут около Биге под управлением вождя Кангомбе, из племени амбонда. Они заявляют, что пользуются рабским трудом только в домашнем хозяйстве.

Когда мы были в Нальеле, то к нам приходили некоторые мамбари. Они принадлежат к семейству амбонда, которое живет южнее Анголы, и говорят на наречии бунда, принадлежащем к тому же семейству языков, к какому принадлежит язык бароце, байейе и т. д., или тех черных племен, которых знают под общим названием макалака. Мамбари заплетают свои волосы в три косы и аккуратно укладывают их вокруг головы. Они такие же темнокожие, как и бароце, но среди них есть некоторое число людей смешанной крови, с их особым, желтым, болезненным оттенком кожи. Наблюдая их здесь, можно составить некоторое представление об их жизни и обычаях их страны. Несмотря на то что здесь в большом обилии водится крупная дичь, они откапывали и употребляли в пищу кротов и мышей, которыми кишит эта местность.

Будучи в Нальеле, я ходил в Катонго (15°16 33 ю. ш.) на край плато, который ограничивает долину бароце в этом направлении, и обнаружил, что он весь покрыт деревьями. Здесь начинались земли, которые никогда не затопляются водой. Их постепенное отлогое поднятие от мертвой плоскости долины напоминает окраину пустыни в нильской долине. Но у баньети здесь прекрасные поля и огороды, которые дают хороший урожай кукурузы, проса и туземной зерновой культуры [Holcus sorghum] с крупными семенами красивого белого цвета. Баньети возделывают также ямс, сахарный тростник, египетский аронник, сладкий картофель [Convolvulus batata], два сорта маниока, или кассавы [[atrophia manihot и J. utilissima], разновидность, без сомнения, не ядовитую и, кроме того, тыкву, арбузы, бобы и земляные орехи. Все это вместе с обилием рыбы в реке, в ее рукавах и заливах, с дикими фруктами, с речными дикими птицами заставляет всех считать страну бароце богатой.

Зрелище, открывающееся с края плато на эту страну, необычайно красиво. В тот пасмурный день, когда я посетил стоккаду, нельзя было рассмотреть западную сторону долины, но мы могли видеть сверкающую местами великую реку и большие стада прекрасного скота, спокойно пасущегося на сочной зеленой траве среди многочисленных загонов и деревень, которыми усеян весь ландшафт. Рядом с домашним скотом сотнями паслись в совершенной безопасности лече; они научились здесь не подпускать к себе человека на расстояние полета стрелы, т. е. на 200 ярдов [около 180 м]. Когда сюда доходят ружья, то животные скоро узнают, что дистанция их действия больше, и, завидя охотника еще за 500 ярдов [около полукилометра], уже обращаются в бегство. Мне казалось, что несколько приподнятая местность Катонго может быть здоровой и пригодной для проживания в ней, но, по словам знающих эту местность, оказалось, что ни одна ее часть не свободна от лихорадки. Когда вода в долине начинает отступать, то под раскаленные лучи солнца попадает такая масса гниющей растительности и грязи, что даже туземцы начинают страдать от жестоких приступов лихорадки. Трава начинает разрастаться так бурно, что совсем не дает видеть на дне этого большого, периодически затопляемого водой озера его черную аллювиальную почву. Даже зимой, когда трава засыхает или просто падает от собственной тяжести, приходится при ходьбе все время высоко поднимать ноги, чтобы не путаться в ней, и от такого хождения сильно утомляешься. Самки лече укрывают в траве своих детенышей, юноши макололо, наши спутники, жалуются на то, что они не могут бегать в такой траве. В этой стране, очевидно, нет здоровой местности, а так как река идет со скоростью приблизительно 4,5 мили [8,3 км] в час, т. е. около 150 ярдов [140 м] в минуту, то я подумал, что мы могли бы найти то, что мне нужно, в более высоких местах, откуда, по-видимому, идет река. Поэтому, прежде чем прийти к окончательному выводу, я решил сначала проехать до пределов страны бароце.

Катонго было в ней лучшим из всех виденных нами мест. Но для того чтобы исследовать ее до конца, я оставил Секелету в Нальеле и поднялся вверх по реке без него. Кроме гребцов, Секелету дал мне еще людей и среди них своего герольда, для того чтобы я мог входить в деревни с подобающим мне, по их понятиям, почетом. При входе в каждую деревню герольд провозглашал во весь свой голос: «Вот идет господин! Великий лев!» Последние слова на их языке, «тау е тона», герольд выговаривал не особенно ясно, как «сау е тона» и это было так похоже на «Великая свинья», что я не мог принимать такую почесть с деланной важностью, как требовал обычай, и был вынужден умолять его замолкнуть, к великому неудовольствию своей свиты.

На нашем пути мы посетили много деревень макололо, и нас всегда принимали с сердечным радушием как вестников мира, идею которого они выражают на своем языке словом «спать».

Берега здесь такие же низкие и так же лишены деревьев, как и раньше на протяжении от 16°16 ю. ш., вплоть до Либонты (15°49 ю. ш.). Через двадцать миль от Либонты мы увидели спускающийся к самой воде лес, и нам стала попадаться цеце. Отсюда я вернулся было обратно, потому что европейцы не могут жить ни в одной местности, где существует этот бич, но когда я узнал, что мы находимся недалеко от слияния Лиамбье с р. Лонда, или Лунда, называемой также Лееба или Лойба, и что вожди той страны, по словам туземцев, дружелюбно встречают иностранцев и поэтому, вероятно, могут быть полезными для меня при моем возвращении с западного берега, то я продолжал поспешно продвигаться дальше 14°11 03» ю. ш. Река Лиамбье принимает здесь название Кабомпо; издали кажется, что она идет с востока. Это красивая, большая река, около 300 ярдов [275 м] шириной, а Лееба – около 250 [190 м].

С западо-северо-запада через покрытую травой равнину, называемую Манго, идет р. Лоэти, рукав которой называется Лангебонго; ширина ее – около 100 ярдов [90 м]; она впадает в Лиамбье с востока. Вода в Лоэти прозрачная, а в Леебе – темного мшистого цвета. После соединения Лоэти с Лиамбье их различно окрашенные воды текут некоторое время рядом, не смешиваясь друг с другом.

Прежде чем мы достигли Лоэти, нам встретилось много людей, жителей области Лобале, которые охотились на гиппопотамов. Как только эти люди увидели макололо, они опрометью убежали, оставив свои челны, посуду и одежду. Сопровождающие меня макалака, которые всюду, куда бы они ни приходили, принимались за грабеж, как разъяренные фурии бросились за ними, совершенно не обращая внимания на мои крики. Так как это происшествие могло совершенно испортить мою репутацию в Лобале, то, когда мои люди вернулись, я взял на себя роль начальника и заставил их положить все похищенное ими на берегу, оставив эти вещи их законным владельцам.

Теперь для меня стало очевидным, что здесь не существовало ни одного места, в котором макололо могли бы пользоваться спокойной жизнью. И если бы я, основываясь на этом, счел за лучшее вернуться домой и сказать, что «двери закрыты», то я заслуживал бы извинения. Но, считая своим долгом посвятить некоторую часть своей жизни этим необычайно доверчивым и привязчивым (по крайней мере, лично ко мне) макололо, я решил следовать второй части своего плана, если мне не удалось выполнить первую. Лееба идет, по-видимому, с севера или северо-северо-запада; поэтому, имея в руках старую португальскую карту, которая показывала, что р. Коанза берет начало в средней части континента с 9° ю. ш., я счел вероятным, что когда мы поднимемся по Леебе (с 14°11 ю. ш.) на два или три градуса, то мы будем в 120 милях [220 км] от Коанзы и без затруднений сможем следовать по ней вниз к побережью до Лоанды. Расчет этот логически был обоснован, но как часто бывает со многими правдоподобными теориями, одна из предпосылок оказалась совершенно неверной. Как мы после узнали, Коанза не берет начало нигде близко к центру страны.

Выше Либонты в огромном количестве водятся крупные животные, и они оказались замечательно смирными. Однажды вечером мимо нашего костра на расстоянии выстрела медленным шагом продефилировало стадо, насчитывавшее восемьдесят одного буйвола, а днем в 200 ярдах [180 м] от нас стояли без всякого страха стада великолепных южноафриканских антилоп. Все они принадлежали к полосатой разновидности; с их пятнами на передних ногах, большим подгрудком и лоснящимся гладким мехом они представляли очень красивое зрелище. Львиный рев слышится здесь чаще, чем в окрестностях рек Зоуги и Чобе. Однажды вечером мы слышали самый сильный рев, на какой только способен лев. Мы устроили себе постели на просторном песчаном берегу, и нас легко можно было видеть со всех сторон; и вот на противоположном берегу лев часами развлекал себя таким оглушительным ревом, какой только он мог издавать, пригнув, как всегда, свою морду к земле, чтобы его голос усиливался благодаря отражению звука от земли. Река была слишком широка, чтобы пуля могла долететь до него, поэтому мы предоставили ему услаждать самого себя, вполне уверенные в том, что он не отважится на наглые действия, как это было в стране бушменов. Где крупные животные водятся в изобилии, там всегда водятся в соответствующей пропорции и львы. Здесь их можно было видеть часто. Два из них, самых больших, каких я только видел вообще, были, кажется, такого же роста, как обыкновенные ослы; их тело кажется больше только благодаря гриве.

В это время здесь была партия арабов из Занзибара. Прежде чем мы вернулись с севера, Секелету уехал из Налье-ле в город своей матери, но он оставил для нас быка и просил следовать в тот же город. Мы направились вниз по рукаву Лиамбье, называемому Мариле, который отделяется от главного русла на 15°15 43 ю. ш. и представляет собой красивый глубокий поток около 60 ярдов [55 м] шириной. Благодаря ему вся местность около Нальеле имеет вид острова. Когда мы спали в одной деревне, находящейся на той же широте, на которой стоит Нальеле, то в деревню прибыли двое из вышеупомянутых арабов. У них такая же темная кожа, как и у макололо, но так как головы у них были обриты, то я не мог сравнить их волосы с волосами туземцев. Когда мы собирались уезжать, они пришли проститься, но я попросил их остаться и помочь нам есть нашего быка. Зная, что они очень разборчивы относительно употребления в пищу мяса, убитого не по их способу, я убедил их, сказав, что сам придерживаюсь их мнения относительно выпускания крови. Они между прочим заявили о своей антипатии к португальцам, «потому что те едят свинину», и о том, что «англичане им не нравятся, так как они бьют арабов за торговлю рабами». Относительно свинины я промолчал; хотя если бы они видели меня два дня назад около гиппопотама, то они отвернулись бы от меня, как от еретика, но я осмелился сказать им, что я согласен с англичанами, что лучше предоставить детям расти дома и покоить старость своих матерей, чем уводить их и продавать за море. Арабы никогда не пытаются оправдать этого, «они хотят только, чтобы негры обрабатывали землю, и они заботятся о неграх, как о собственных детях». Это обычная старая басня, оправдывающая зло под предлогом заботы об отсталых людях, которые не могут позаботиться о самих себе, и рекомендующая делать зло для того, чтобы получилось добро.

Расставшись со своими друзьями-арабами, мы продолжали ехать вниз по Мариле до тех пор, пока снова не вошли в Лиамбье и доехали до города Ма-Секелету («мать Секелету»), находящегося против о. Лойела. Секелету всегда щедро снабжал меня пищей, и как только я приехал, он сразу преподнес мне горшок вареного мяса, а его мать дала мне большой кувшин масла, которое все они делают в большом количестве для смазывания своего тела.

Так как Секелету приехал в эту часть своих владений первый раз, то это событие было для многих настоящим праздником. Старшины в каждой деревне поставляли ему быков, молоко и пиво, и всем этим могло бы объедаться гораздо большее число людей, чем толпа его спутников, хотя их прожорливость иногда просто удивительна.

Жители деревень обычно выражают свою радость песнями и плясками. Обычный у здешних жителей танец состоит в том, что мужчины, почти обнаженные, держа в руках дубины или маленькие военные топоры, образуют круг, и каждый из них кричит как можно громче, причем все они одновременно поднимают одну ногу, сильно топают ею два раза, затем поднимают другую ногу и топают ею один раз; только это одно движение и выполняется ими все время; руки и головы их находятся все время в движении. Во все время танца непрерывно поддерживается оглушительный, невообразимый рев. От постоянного топанья поднимаются облака пыли, и когда танцоры останавливаются, то на земле остаются глубокие следы. Если бы подобное зрелище наблюдалось в сумасшедшем доме, то в этом не было бы ничего необыкновенного, наоборот, это было бы даже в порядке вещей и способствовало бы разряжению крайнего возбуждения мозга, но в этом принимали участие седовласые мужчины, и притом с не меньшим жаром, чем и другие, юность которых может быть извинением для их усердного старания гнать из себя ручьями пот.

Мотибе спросил меня, что я думаю о танце макололо. Я ответил: «Это очень тяжелый труд, и он приносит мало пользы». – «Да, – возразил он, – но это очень красиво, и Секелету даст нам быка за то, что мы танцуем для него». Когда танцующие оканчивают свою работу, то Секелету обыкновенно убивает для них быка.

Во время танца женщины стоят рядом, хлопая в ладоши, и иногда одна из них входит в круг, состоящий из сотен мужчин, проделывает несколько движений и удаляется. Так как я никогда не делал попыток войти в дух этих вещей и неспособен к этому, то я не могу рекомендовать танцующим макололо нашу польку, но у меня есть не менее авторитетный голос, чем голос такого лица, как Мотибе, тестя Секелету, который сказал: «Это красиво». Меня часто спрашивали, танцуют ли белые люди. Я подумал о болезни, называемой пляской св. Витта, но не мог сказать, чтобы все наши танцоры были одержимы ею, и дал ответ, который, – мне стыдно в этом признаться, – отнюдь не возвысил некоторых из наших юных соотечественниц в глазах макололо.

Так как Секелету задержался у своей матери, дожидаясь только меня, то сейчас же по моем приезде мы все уехали из города и направились вниз по реке. Скорость нашего продвижения по течению была более быстрой, потому что мы проехали за один день расстояние от Литофе до Гонье, составляющее 44 мили [81 км] по прямой, а если прибавим к этому изгибы реки, то промежуток по длине будет не меньше чем 60 географических миль. При такой скорости мы быстро достигли Сешеке, а затем и города Линьянти.

Глава XIII

Предварительные приготовления к путешествию. – Пичо. – Двадцать семь человек назначено сопровождать меня на запад. – Сильные желания макололо завязать торговые отношения с побережьем. – Снаряжение для путешествия. – Отъезд из Линьянти 11 ноября 1853 г. и посадка на челноки в Чобе. – Опасность от гиппопотамов. – Берега Чобе. – Деревья. – Течение реки. – Остров Мпария у места слияния Чобе с Лиамбье. – Происшествие. – Поднятие по Лиамбье. – Мать макалака игнорирует власть старшины. – Наказание воров. – Наблюдение нового месяца. – Продолжение пути вверх по реке. – Плод, доставляющий стрихнин. – Другие фрукты. – Быстрины. – Птицы. – Рыбы. – Гиппопотамы и их детеныши

Линьянти, сентябрь 1853 г. По моему предложению для исследования западной части страны были посланы люди, чтобы увидеть, можно ли найти в ней какую-нибудь зону, свободную от цеце и позволяющую нам выехать отсюда. Поиски оказались безрезультатными. Город и область Линьянти окружены лесами, кишащими этими ядовитыми насекомыми, за исключением очень немногих мест; к их числу принадлежат те, через которые мы вышли на Саншурех, или, например, окрестности Сешеке. Местности, лежащие к востоку и к западу от долины бароце, свободны от этого бича, но там нам испортили дорогу работорговцы; никто не пошел бы по ней, не будучи вооруженным с ног до головы. Мамбари сообщили мне, что в Лоанде живет много англичан, поэтому я решил ехать туда. Перспектива свидания с соотечественниками брала верх над трудностями предстоящего долгого пути.

Для обсуждения необходимых мероприятий был создан пичо. На всех таких собраниях допускается полная свобода слова. На этом собрании один из старых прорицателей сказал: «Куда он берет вас? Белый человек губит вас. Ваши одежды уже пахнут кровью». Любопытно видеть, как много везде одинакового в мире. Этот человек был заядлым пессимистом. Во всяком задуманном предприятии он всегда видел что-то страшное; он был убежден, например, в том, что какое-нибудь затмение или комета означают во время войны своевременность и необходимость отступления. Но Себитуане еще раньше смотрел на его предчувствия как на проявление трусости, и Секелету в данном случае только высмеял его. Общий голос был в мою пользу.

Для сопровождения меня на запад Секелету назначил двадцать семь человек. Они не были наняты, а просто посланы, чтобы дать мне возможность выполнить предприятие, в котором я был заинтересован столько же, сколько сам вождь и большинство его людей. Они страстно желали завести свободную и выгодную для них торговлю с белыми людьми. Так как цены, которые могли дать им торговцы Кэпа после больших издержек на утомительную поездку в Кэп, были очень низкими, то для туземцев едва ли было выгодно поставлять продукцию на кэпский рынок, а мамбари, которые давали им по несколько кусков ситца или байки за слоновую кость, стоившую гораздо больше фунтов стерлингов, чем отмериваемые ими ярды материи, создали у туземцев мнение, что торговать с ними значило просто выбрасывать слоновую кость на ветер. Желание макололо завести торговлю непосредственно с побережьем совершенно совпадало с моим собственным убеждением в том, что без торговли невозможно достигнуть прогресса и процветания народа.

Последствием лихорадки у меня была сильная физическая слабость и какое-то странное головокружение, возникающее в те моменты, когда я переводил свой взгляд вверх; мне при этом казалось, что все устремляется влево, и если я не останавливал сейчас же свой взгляд на каком-либо предмете, то моментально падал на землю; кроме того, если я внезапно повертывался ночью, то у меня бывали приступы, напоминающие разлитие желчи.

Макололо поставили мне вопрос: «Не будут ли белые люди в случае твоей смерти бранить нас за то, что мы позволили тебе уйти в нездоровую и неведомую страну, полную врагов?» Я ответил, что никто из моих друзей не будет бранить их, потому что на тот случай, если бы я не вернулся, я оставляю Секелету книгу, которую он отошлет мистеру Моффету, и эта книга объяснит ему все, что случилось со мной со времени моего отъезда. Эта книга была моим дневником. Впоследствии я задержался в Лоанде дольше, чем рассчитывал, и Секелету передал мою книгу и письмо одному торговцу; поэтому я не имел возможности после разыскать ее. Об этом я очень жалею теперь, так как в книге находились ценные заметки о жизни диких животных. Письмо заключало в себе просьбу переслать дневник моей семье. Таким образом, передо мной предстала в довольно простой прозаической форме перспектива исчезнуть из этого прекрасного мира. Возможность расстаться навсегда с женой и детьми, порвать все узы, связывающие меня с землей, и перейти в неизведанное состояние небытия казалась мне очень серьезным делом. Я написал письмо своему брату, поручая его заботам свою маленькую дочь, так как твердо решил «или достигнуть цели, или умереть» при своей попытке открыть эту часть Африки. Буры, завладев всем моим имуществом, избавили меня от труда составлять завещание, а принимая во внимание ту свободу и отсутствие тягостных забот, которые я почувствовал в своей душе после потери имущества, я решил, что лучше быть потерпевшей стороной, чем одним из грабителей.

Когда я поручил макололо свою повозку и остающееся на месте имущество, они убрали все это в одну из хижин. Два воина, Понуане и Масале, привели двух телочек. Проделав несколько таинственных телодвижений, они попросили вождя скрепить заключенное между ними соглашение о том, что этих обеих телочек должен получить тот из них, кто первым убьет воина матабеле при защите моей повозки.

У меня было три мушкета для моих людей и один карабин и двуствольное ружье для себя самого; увидев во время поездки по Леебе множество животных, я думал, что буду легко удовлетворять потребность нашего отряда в питании. Желая также предотвратить тот упадок духа, который естественно может возникнуть у моих спутников при встрече их со всякими трудностями, если им придется нести очень большой груз, я взял с собой немного бисквитов, несколько фунтов чая и сахара, около двадцати фунтов кофе, которое, по мнению арабов, весьма укрепляет и освежает силы после утомительного знойного пути, даже если употреблять его без молока и сахара. Мы взяли с собой также квадратную оловянную коробку около 15 дюймов [около 40 см] в длину и ширину, набитую бельем, брюками и ботинками, чтобы мне было во что одеться, когда мы достигнем тех мест, где существует цивилизованная жизнь, затем – мешок с другой одеждой, которая предназначалась для ношения в дороге, и одну коробку с медикаментами; третья коробка вмещала в себе весь запас моих книг, состоявший из морского календаря, логарифмических таблиц Томсона и Библии; в четвертом ящике находился волшебный фонарь, который оказался очень полезным для нас. Секстант, искусственный горизонт, термометр и компасы несли особо. Порох был разложен частями во всем багаже так, что, если бы с одной его частью случилось что-нибудь, у нас оставалось бы чем стрелять. Главные наши виды на питание заключались в порохе, но на случай недостатка в нем я взял с собой 20 фунтов бус ценою в 40 шиллингов, которые оставались у меня от запаса, привезенного из Кейптауна; взял я с собою также небольшую цыганскую палатку, в которой можно было только спать, плащ из овчины, служивший одеялом, и в качестве постели – лошадиную попону. Так как я всегда считал, что для успешного путешествия нужно брать с собой как можно меньше груза и не забывать брать с собой свой рассудок, то взятое нами снаряжение было весьма скромным, причем имелось в виду, что к концу нашего путешествия по воде оно будет еще меньше. Другие, быть может, нашли бы безрассудным приниматься за дело таким образом, но я был убежден в том, что если не достигну цели, то это произойдет не от недостатка в безделушках, рекомендуемых рекламой для путешественников, но от недостатка мужества или оттого, что огромный багаж вызовет вожделение у туземцев при проезде через их области.

Я вез с собой не много инструментов, но все они были лучшего качества. Секстант был изготовлен знаменитыми мастерами Троутоном и Симсом на Флит-стрит, часы-хроно-метр с рычажком для остановки секундной стрелки (изумительное изобретение, дающее возможность при наблюдениях точно определять время) были сконструированы Дентом из Стренда для Королевского Географического общества и были одобрены президентом этого общества адмиралом

Смайтом, суждениям и любезности которого я чувствую себя глубоко обязанным в этом и в других делах. По мнению мистера Маклира, они не уступают имеющимся хронометрам. Кроме этих инструментов, у меня был термометр, изготовленный Доллондом, компас из обсерватории Кэпа и в дополнение к нему еще один небольшой карманный компас и хорошая небольшая подзорная труба с подставкой; трубу можно было привинчивать к дереву.

11 ноября 1853 г., сопровождаемые Секелету и его главными людьми, мы уехали из Линьянти, чтобы сделать посадку в челноки на р. Чобе. Вождь поехал с нами с целью лично убедиться в том, что наше отплытие произойдет в порядке. Прежде чем достигнуть нового русла реки, нам пришлось пересечь пять ее рукавов. Эти ее разветвления были, наверное, причиной того, что она в 1851 г. показалась нам с Освеллом такой маленькой. Когда все ее разветвления соединяются снова, то она становится большой, глубокой рекой. Местом, где произошла наша посадка в челноки, был тот самый остров, на котором мы встретились с Себитуане; остров назывался Маунку, по имени одной из жен Себитуане. Вождь одолжил мне свой собственный челн, и так как этот челн был шире других, то мне было в нем просторно.

Река Чобе кишит гиппопотамами. Когда самцы гиппопотамы становятся старыми, то их изгоняют из стада, и они делаются такими озлобленными и такими мизантропами, что нападают на каждый челн, плывущий близко к ним. Стадо никогда не бывает опасным, кроме тех случаев, когда все гиппопотамы спят и от испуга могут толкнуть челн. Чтобы избежать этого, рекомендуют днем плыть ближе к берегу, а ночью – по самой середине реки. Эти животные, завидев человека, как правило, обращаются в бегство. Но гиппопотамы-одиночки, или «отшельники», подобно свирепым слонам, живущим отдельно от стада, чрезвычайно опасны. Нам встретился в то время челн, вдребезги разбитый ударом задней ноги гиппопотама. Спутники мои сказали мне, что в случае подобного нападения на наши лодки лучше всего было бы нырнуть на дно и продержаться там несколько секунд, потому что, разбив лодку, гиппопотам всегда ищет людей на поверхности воды, и если не находит никого, то быстро удаляется. Я видел несколько глубоких страшных ранна ногах людей, имевших несчастье подвергнуться нападению гиппопотама и не умевших нырять. Орудием нападения у этого животного являются его зубы, несмотря на то что оно принадлежит к травоядным. Один из таких «холостяков», живущих близ слияния всех рукавов р. Чобе, вышел однажды из своего логовища и, опустив голову, бросился на наших людей, которые с большой поспешностью скрылись от него.

Гиппопотам опрокидывает лодку

Рисунок Д. Ливингстона

Часть р. Чобе, называемая Забеса или Забенза, раздается вширь, подобно небольшому озеру, окруженному со всех сторон густой массой высокого тростника. Ниже этого места она имеет от 100 до 120 ярдов [90—110 м] в ширину, очень глубокая и никогда не пересыхает настолько, чтобы ее можно было перейти вброд. В некоторых местах, где отсутствие тростника позволяет видеть противоположный берег, макололо построили деревни для наблюдения за своими врагами матабеле. Мы побывали последовательно во всех этих деревнях и обнаружили, что здесь, как и везде в стране макололо, нашему приезду предшествовал приказ, который буквально гласил: «Нельзя допускать, чтобы наке (доктор) был голодным».

Берега Чобе, как и берега Зоуги, состоят из мягкого известкового туфа, и река пробила себе в нем глубокое русло с отвесными берегами. Там, где берега поднимаются высоко, как, например, около стоянки наших повозок в 1851 г., они покрыты великолепными деревьями – местом обитания цеце и убежищем для различных антилоп, диких свиней, зебр, буйволов и слонов.

Среди деревьев здесь можно видеть несколько видов Ficus indica, светло-зеленых акаций, роскошных моцинцел и вечнозеленых моцоуори, похожих на кипарис. Плоды этого последнего дерева теперь созрели, и жители деревень угощали нас множеством блюд, приготовленных из его красивых розовых слив; больше всего их употребляют в форме приятного кислого напитка. Моцинцела – очень высокое дерево; оно является прекрасным материалом для челноков; его плоды питательны и вкусны, но, как и у многих диких плодов этой страны, следовало бы путем культивирования дерева увеличить мясистую часть плода, потому что большую часть плода занимает косточка.

Течение Чобе было настолько извилистым, что каждые 12 миль [22 км] она несла нас по всем направлениям компаса. От одного изгиба реки, на котором стоит д. Мореми, некоторые из нас прошли пешком до другой деревни почти прямым путем, что заняло около шести часов, в то время как челны, плывущие с удвоенной скоростью, покрыли то же самое расстояние в двенадцать часов. И хотя река при самом низком уровне воды имеет в глубину от 13 до 15 футов [4–4,5 м] и достаточно широка, чтобы по ней мог плавать пароход, внезапность, с которой появляются ее извилины и повороты, являлась бы серьезным препятствием для навигации. Если бы эта страна стала когда-нибудь цивилизованной, то р. Чобе могла бы быть удобным естественным каналом. Чтобы проехать от Линьянти до места слияния Чобе с Лиамбье, мы потратили сорок два с половиной часа, работая веслами и плывя со скоростью 5 миль [9 км] в час; там мы обнаружили дайку амигдалоида [dyke of amygdaloid], лежащую поперек Лиамбье.

Этот амигдалоид вместе с аналами (analami) и мезотипом содержит в себе кристаллы, которые непрерывно вымываются водой и растворяются в ней, отчего камень имеет такой вид, как будто он весь источен червями. Любопытно наблюдать, как вода, бегущая по камням, поглощает хотя и ничтожную, но заметную часть минералов, содержащихся в них. До этого места вода в Чобе имеет темный, мшистый цвет, но здесь она сразу делается светлой. Всюду, где только наблюдается это просветление воды, которое является признаком большого количества растворенных в ней минералов, одновременно отмечается и почти полное отсутствие комаров. В таких местах комаров никогда не бывает так много, чтобы они причиняли кому-нибудь серьезное беспокойство, кроме крайне раздражительных людей.

В месте слияния Чобе и Лиамбье стоит большой остров, называемый Мпария. Он состоит из траппа (зеолит, вероятно, мезотип), имеющего более молодой возраст, чем глубокий пласт туфа, в котором Чобе проложила себе русло, потому что на месте их соединения туф преобразован в сахароидный известняк.

Действительное место слияния этих двух рек, Чобе и Лиамбье, определить трудно, потому что каждая из них в этом месте разветвляется на несколько рукавов. Когда вся масса воды собирается затем в одно русло, то для того, кто провел много лет на безводном юге, она является необычайно красивым зрелищем. Даже острый взгляд туземца не может различить с берега, являются ли те два больших острова, которые находятся в нескольких милях к востоку от места соединения рек, противоположным берегом или чем-нибудь другим. В давние годы, когда нынешний вождь Секоми был еще грудным ребенком, вождь макалака с о. Мпария обманом разлучил мужчин племени бамангвато с их женами, заманив мужчин на один из этих островов будто бы для того, чтобы перевезти их через р. Лиамбье. После того как жены на глазах у мужей были взяты в плен этими жестокими властителями Лиамбье, мужчины были предоставлены гибели, и Секоми обязан своей жизнью состраданию, проявленному одним из байейе, который из жалости к маленькому вождю дал возможность его матери убежать ночью.

Проведя одну ночь на о. Мпария в деревне макололо, мы оставили Чобе и начали подниматься по Лиамбье; 19 ноября мы во второй раз приехали в Сешеке. Этот город стоит на северном берегу реки и населен множеством макалака, подвластных Морьянцане, шурину покойного Себитуане. В нем живут люди разных племен, и люди каждого племени имеют своего старшину, но всеми ими в целом управляет несколько человек макололо. Их по существу деспотическая власть значительно смягчается рядом обычаев и законов.

Один из макалака заколол копьем быка, принадлежавшего одному из макололо, и, будучи не в состоянии извлечь копье из раны, тем самым был уличен в преступном деянии. Он имел целью поживиться мясом при разделе убитого быка, потому что Морьянцане был известен своей щедростью при разделе всякой пищи, попадавшей в его руки. Чтобы принудить обвиняемого уплатить штраф, его связали по рукам и по ногам и выставили на солнце, но он продолжал отрицать свою вину. Тогда его мать, убежденная в невиновности своего сына, выступила вперед с мотыгой в руках и, грозя уничтожить всякого, кто осмелился бы помешать ей, развязала веревки, которыми он был связан, и взяла его домой. И Морьянцане не обиделся на этот открытый вызов его власти; он отослал обвиняемого к Секелету в Линьянти.

Когда я был здесь вместе с Секелету, то произошел случай, показывающий, что макололо до сих пор не могли додуматься сами до простого способа наказания преступников, заключающегося в том, чтобы заставить преступника возместить причиненный им ущерб.

В Сешеке пришел один чужеземец для меновой торговли, и один из макалака похитил у него большую часть товара. Когда вор был найден и схвачен, то он признался в краже и сказал, что отдал украденные им вещи одному человеку, который уже скрылся из города. Макололо пришли в ярость от мысли, что из-за такого поступка с чужеземцем пострадает их репутация. Обычное наказание, применяемое ими в таких случаях, заключается в том, что преступника сбрасывают в реку. Но так как это не возместило бы торговцу утраченной им собственности, то они ломали себе голову, как поступить. Дело было передано мне, и я разрешил их затруднение, лично уплатив торговцу за утраченное им, а вору вынес приговор, обязывающий его оплатить эту сумму, работая мотыгой в поле. Этот способ наказания был немедленно введен ими в практику, и теперь ворам всегда выносят приговоры – вырастить такое количество зерна, которые равнялось бы цене украденного. Если женщина баквейнов совершила кражу в огороде другой, то она должна расстаться со своим; ее огород становится собственностью той, которой она причинила ущерб.

В этой части страны у людей не существует общего дня отдыха, за исключением дня, который следует за появлением на небе нового месяца; в этот день люди воздерживаются от работы на полях.

У черных племен, живущих за пределами страны бечуанов, существует любопытный обычай, которого нет у последних. Народы этих племен очень терпеливо выжидают появления нового месяца, и когда после захода солнца они замечают на небе слабые очертания его, то испускают громкий крик: «Куа!» и громкими, пронзительными голосами молятся месяцу. Мои люди, например, кричали в этом случае: «Да будет успешным наше путешествие с белым человеком! Да погибнут наши враги, а дети наке да будут богаты! Пусть у него будет много мяса во время пути!» и т. д.

Несколько оправившись от жестокого приступа лихорадки, все еще продолжавшей мучить меня со времени проезда через Мореми, я приготовился к путешествию вверх по реке, отправив в расположенные впереди нас деревни посыльных для обеспечения нам питания. Мы взяли с собой четыре слоновых бивня, принадлежащих Секелету, чтобы для туземцев стала очевидной разница между ценами на рынке португальцев, до которых мы надеялись доехать, и ценами у белых торговцев на юге. Морьянцане хорошо снабдил нас медом, молоком и мясом.

В этой области только что начались дожди, которые лишь прибили пыль. Пока незаметно было никакого влияния их на количество воды в реке. Несмотря на это, ширина глубокого потока нигде не была меньше 300 ярдов [около 275 м].

Продвижение наше вверх было очень медленным, потому что мы ожидали продовольствия из деревень, расположенных на противоположном берегу. Деревни баньети поставляли нам большое количество ярко-красных стручков, называемых «мосибе». Они растут на большом дереве. Мякоть внутри этих стручков, в которой находятся семена, немного толще красной вафли, и едят именно эту мякоть. Для того чтобы она была вкуснее, к ней нужно добавить меду.

К этим стручкам добавлялось еще большое количество плодов одной разновидности Nux vomica, из которой мы извлекаем сильный яд – стрихнин. Мякоть плода, в которой сидят орешки, является съедобной. Она очень сочная и сладкая, со слегка кисловатым привкусом. Сам плод очень похож на большой желтый апельсин, но кожа его очень твердая, и в ней, так же как и в косточках, содержится много смертельного яда. Эти ядовитые части – очень горького вкуса. Нечаянно проглоченные косточки вызывают сильную боль в желудке, но не причиняют смерти. Чтобы избежать этой неприятной случайности, мякоть высушивают на огне, и тогда она легко освобождается от ядовитых косточек.

Нас снабжали также плодами, называемыми «мобола», которые лучше вышеописанных. У этих плодов довольно большая косточка, а мякоти столько же, сколько у обыкновенного финика; ее сдирают с косточек и сохраняют в мешках, как поступают и с финиками. Мобола – сладкого вкуса, имеет запах земляники, слегка, пожалуй, приторный. Мы везли с собой эти плоды в засушенном виде более 300 миль.

Из всех здешних фруктов самый лучший – «мамошо» (мать утра). Величиной он приблизительно с грецкий орех, и, в противоположность большинству других диких плодов, косточка у него небольшая, не больше, чем у финика. Мясистая часть плода – очень сочная и немного напоминает яблоко, отличаясь от него приятным кисловатым привкусом. Плоды мамошо растут здесь на деревьях, а в пустыне Калахари – на травянистых растениях. Есть несколько других таких же примеров.

По мере того как едешь с юга на север, растения, известные на юге в виде кустов, в более северных местностях принимают вид деревьев; с уменьшением широты постепенно происходит перемена от травянистого растения до кустика, от кустика до куста и от куста до маленьких, а затем и до больших деревьев. Но в отношении мамошо, мобола и ма-ва возникает вопрос, идентичны ли они в форме кустов и в форме деревьев; плоды тех и других близко напоминают друг друга. Вопрос этот возникает потому, что я находил как карликовые растения, так и большие деревья на одной и той же широте; различие существует не только в их величине, но и в том, что они покрываются листьями в разные сезоны.

К описываемому времени берега реки приняли более приятный вид, чем прежде. Хотя еще не выпало достаточно дождя, но многие деревья уже оделись зеленой листвой. Их свежая зелень представляла приятный контраст с темно-зелеными моцоуори или мойела, осыпанными небольшими розовыми сливами величиной с вишню.

Так как воды в реке стало меньше, то быстрины сильно затрудняли наше продвижение. Никогда нельзя допускать, чтобы лодка наскочила бортом на бурную струю; плоскодонный челн может сразу перевернуться, и все, что находится в нем, может погибнуть. Люди замечательно работают веслами и никогда не утрачивают хорошего расположения духа. Без малейшего колебания они прыгают в воду, чтобы челнок не захватило водоворотом или чтобы не разбило о камни. Во многих местах было очень мелко, и для того, чтобы удержать равновесие и не попасть на подводные камни, которые лежали близко к поверхности воды, требовались огромная сила и ловкость. Ближе к середине реки было, конечно, глубже, но лодочники предпочитали держаться ближе к берегу, потому что опасались гиппопотамов.

Река раскинулась здесь более чем на милю [более 1,8 км] в ширину, и вода идет по каменистому дну очень быстро. Очень глубока только средняя полоса реки шириной в 300 ярдов [275 м], и в узких пределах этой средней части идет огромная масса воды, которая, растекаясь в стороны по более обширной поверхности, становится мелкой в быстринах. Имея, однако, в виду, что это было в конце сухого сезона, когда такие реки, как Оранжевая, не содержат в себе и пятой части воды, находящейся в Чобе, нельзя не видеть очевидной разницы между северными и южными реками.

Быстрины создаются подводными камнями, состоящими из темно-коричневого траппа или твердого песчаника, которые расположены поперек течения. В некоторых местах эти породы составляют целые мили каменистого плоского дна с островками, которые сплошь заросли деревьями. В водопадах, которые нанесены на карты, вода падает вниз на 4–6 футов [1,2–1,8 м]; когда гребут к водопаду, то нос челнока идет некоторое время под водой, зачерпывая воду, пока челн не дойдет до самого края водопада. Во время таких подъемов на гребни водопадов мы испортили много бисквитов.

Поверхность этих камней покрыта короткими жесткими водорослями; после спада воды камни обнажаются, и водоросли становятся сухими, ломкими и хрустят под ногами, как будто их ткани содержат в себе каменистое вещество. Камни, вероятно, постепенно разрушаются водорослями, потому что в тех местах, где они находятся выше воды и не могут подвергаться ее действию или влиянию растительности, они покрыты тонким слоем черной глазури.

Плывя вдоль берегов под нависшими над рекой деревьями, мы часто видели хорошеньких горлиц, спокойно сидящих в своих гнездах над шумным потоком. Ибисы устраивают себе жилище на высоком пне. Тому, кто плавал по рекам севернее 20° ю. ш., невозможно забыть громкий и резкий крик ибиса «ца-ца-ца» и пронзительный писк ястреба-рыболова. Когда вы ходите по берегу, то вас все время преследует летающая над вами Charadrius caruncula – вид зуйка-ржанки, самый неприятный сорт «общительного индивидуума». Она делает настойчивые попытки громко предостеречь всех животных, какие только могут ее слышать, о приближающейся к ним опасности. Тревожный сигнал «тинк-тинк-тинк», издаваемый другой разновидностью того же семейства [Pluvianus armatus Берчелла], так сильно напоминает звон металла, что эту птицу называют здесь «сетула-ципи», или «стучащее железо». На плечах у нее имеются острые шпоры, похожие на шпоры петуха длиной с полдюйма [1,3 см]. Нередко можно видеть, как эта птица преследует белошейного ворона с полным сознанием своего превосходства, заставляя огромную птицу испускать крики ужаса. Эта последняя разновидность зуйка и есть та самая птица, которая известна своей дружбой с нильским крокодилом. Мистер С. Джон видел своими глазами, как она чистила зубы отвратительного пресмыкающегося. Ее часто видят на тех же песчаных берегах, на которых находятся и крокодилы, и иногда кажется, будто она сидит на спине пресмыкающегося. Лично мне никогда не представлялось удобного случая быть свидетелем сцены, описанной не только С. Джоном, но также Геродотом.

Как бы то ни было, ни один из этих авторов не знал того, что известно было главному моему лодочнику Машауана, который остановил челн, чтобы сообщить нам, что водяная черепаха, пытавшаяся взобраться на крутой берег для откладывания яиц, сорвалась с крутизны и упала в воду, перевернувшись при этом на спину, и что это является для нас несомненным предзнаменованием удачного путешествия.

В лесах, которые тянутся вдоль скалистых берегов Лиамбье, можно было видеть несколько новых птиц. Среди них есть певчие, их пение было приятно для слуха, чего нельзя, однако, сказать о пронзительных криках маленьких зеленых попугаев с желтыми крыльями. Есть там также много птиц-ткачей блестящего черного цвета с желтовато-коричневой полоской на крыльях.

Здесь же мы впервые увидели небольшую прелестную птичку темно-синего цвета, крылья и хвост которой окрашены в шоколадный цвет. Из ее хвоста выходят два больших пера длиной более 6 дюймов [15 см] каждое. Видели мы также маленьких белых и черных птичек, которые держатся всегда стайками по шести или по восьми особей. Было много и разных других птиц, но, вследствие недостатка в необходимых справочниках, я не мог решить, были ли они известны прежде науке.

По берегам реки в изобилии водятся лесные куропатки и цесарки. На каждом засохшем дереве или камнях можно видеть одну или две разновидности птиц, имеющих на ногах перепонки и относящихся к виду Plotus, или анхинг. Большую часть дня они сидят на самом солнце над водой, иногда вставая во весь рост и махая крыльями; иногда можно видеть, как они ныряют в воду и ловят рыбу. Быстро носясь то туда, то сюда, они уходят всем корпусом в воду так, что видна бывает небольшая часть шеи. Они добывают себе питание в ночное время, и, когда солнце начинает склоняться к западу, целыми стаями слетаются со своих насестов на берег для ловли рыбы. Если эта птица подбита, то ее необычайно трудно поймать. Она очень хорошо ныряет и то уходит в воду, то неожиданно всплывает снова в разных местах с такой ловкостью, что и самые опытные в управлении челноком гребцы редко могут настигнуть ее. Задок у анхинги сильно удлинен и сгибается так, что она может пользоваться им то как рулем во время плавания, то как рычагом, позволяющим ей настолько подниматься над водой, чтобы сделать возможным свободный размах крыльев. Посредством этого придатка она может в любой момент оторваться от воды.

Часто можно здесь видеть на деревьях красивого ястреба-рыболова с белой головой, белой шеей и красноватошоколадным оперением всего корпуса и тут же на берегу мертвую рыбу, ставшую жертвой его когтей. Одна рыба, чаще других попадающая ему в когти, сама является хищником, питающимся рыбами. Она 15 или 18 дюймов [38–45 см] в длину, светло-желтого цвета, испещренная яркими пятнами и полосами. Внушительное количество шипов, которыми она вооружена, и острые зубы, выступающие у нее наружу, являются для рыболовов предметом страха, потому что она умело пользуется ими. Одна из этих крупных рыб, которую мы подобрали мертвой, погубила сама себя, заглатывая другую.

Ястреб-рыболов убивает всегда больше добычи, чем может пожрать. Он обычно поедает заднюю часть рыбы, предоставляя доканчивать остальное бароце, которые, завидев на другом берегу покинутый птицей кусок, часто переезжают за ним через реку. Однако ястреб не всегда бывает таким щедрым, потому что, как я сам видел на р. Зоуге, он иногда грабит желудок пеликана. Паря в воздухе и видя, как эта большая и глупая птица ловит внизу рыбу, он выжидает, пока к пеликану не попадет в мошну порядочная рыба; тогда он снижается, не слишком быстро, но производя при этом крыльями сильный шум; пеликан поднимает голову, чтобы разглядеть, что происходит там вверху; увидя приближающегося к нему ястреба и решив, что его сейчас убьют, он разевает рот и орет во все горло: «караул!» Широко открытый рот пеликана позволяет ястребу мгновенно вытащить рыбу из его утробы, и пеликан не летит в погоню, а начинает снова ловить рыбу; от испуга он, вероятно, забывает, что у него уже было что-то в желудке.

Одна рыба величиной с пескаря часто пролетает несколько метров по поверхности воды, чтобы ускользнуть от плывущего человека. Как и все летающие рыбы, она пользуется для этого грудными плавниками, но никогда не поднимается над водой. Это скорее ряд прыжков по поверхности воды, производимых с помощью боковых плавников. Эта рыба никогда не достигает большой величины.

На ветках, свисающих с деревьев над водой, сидит много игуан, греясь на солнце, и при нашем приближении они громко бултыхаются в воду. Как предмет питания они очень ценятся, так как у них нежное студенистое мясо. Главный лодочник, помещающийся на носу челнока, всегда имеет под рукой для этого случая легкое копье, чтобы пронзить их, если они не успеют ускользнуть от него. Эти игуаны, а также крупные крокодилы, грузно сползавшие в воду, когда наши челноки внезапно появлялись в излучине реки, попадались нам на каждом шагу.

Плавание по быстринам на участке реки между Катима-Молело и Наметой облегчалось для нас тем, что там есть несколько плесов с глубокой водой от 15 до 20 миль [28–37 км] длиной каждый. В этих плесах находились большие стада гиппопотамов. Мы замечали всюду на берегах глубокие впадины, которые оставлялись на песке гиппопотамами, когда они выходили к ночи из воды, чтобы пастись на берегу. При отыскании обратного пути к реке они руководствуются обонянием, поэтому после продолжительных дождей не могут определить, в каком направлении находится река, и тогда часто подолгу стоят на одном месте, совершенно сбитые с толку. В таких случаях охотники пользуются их беспомощностью в своих целях.

О численности гиппопотамов в стаде судить невозможно, потому что днем они почти всегда держатся под водой, но так как им бывает необходимо показываться для дыхания через каждые несколько минут, то, по мере того, как их головы одна за другой высовываются, можно все же составить приблизительное представление о величине стада. Гиппопотамы предпочитают спокойные плесы, потому что в более быстрых местах течение уносит их вниз, и им нужно затратить много сил, чтобы вернуться обратно, а частое повторение таких усилий мешает им отдаваться обычной сонной дремоте. Днем они всегда остаются в сонном состоянии, и, хотя глаза у них в это время бывают открыты, животные обращают очень мало внимания на все, что далеко от них. Хрюканье их самцов бывает слышно за целую милю. Когда однажды мой челнок плыл по воде над раненым гиппопотамом, то я отчетливо слышал, как он захрюкал, хотя весь был под водой.

Когда детеныши гиппопотамов слишком малы, то они стоят у матери на шее и маленькая голова раньше всех поднимается над водой. Пока детеныш предоставлен всецело уходу матери, то она, зная о необходимости для него в дыхании, показывается на поверхности воды чаще обычного. В реках Лунды, где гиппопотамам угрожает опасность от выстрелов больше, чем здесь, они благодаря опыту становятся весьма сообразительными: в то время как гиппопотамы, живущие по р. Замбези, высоко поднимают свою голову над водой для выдыхания воздуха, гиппопотамы Лунды предпочитают держать свой нос среди водяных растений и дышать так тихо, что об их присутствии в реке даже и не думаешь, если только не увидишь на берегу следов их ног.

Глава XIV

Страна становится еще красивее. – Как мы проводили свой день. – Люди и водопад Гонье. – Учтивость и щедрость населения. – Дожди. – Пчелоеды и другие птицы. – Пресноводные губки. – Течение. – Смерть от укуса льва в Либонте. – Устройство ночлега во время путешествия. – Приготовление пищи. – Обилие мяса. – Различные виды птиц. – Водяные птицы. – Египетские гуси. – Крокодилы. – Один из моих людей едва избежал гибели. – Суеверное чувство в отношении крокодила. – Крупные дикие животные. – Лекарство, гарантирующее меткую стрельбу из ружья. – Воскресенье. – Певчие птицы. – Дикие плоды. – Зеленые голуби. – Мелководная рыба. – Гиппопотамы

У водопада Гонье. 30 ноября 1853 г. Здесь очень жарко, потому что не было дождя. Деревья одеты в самую яркую зелень, множество цветов украшает ландшафт, но жара так велика, что от недостатка влаги все листья в полдень поникают и кажутся увядшими. Если впереди природа будет такой же красивой, какой она была за последние четыре градуса широты, то это будет действительно прелестная местность.

Все мы были сильно утомлены путешествием. Как пасмурная, так и солнечная погода действовали на нас одинаково угнетающе. Испарение от реки было, наверное, очень сильным; у меня было такое чувство, как будто все соки организма тоже захвачены общим током устремившегося вверх испарения; для возмещения их потери нужно пить неимоверное количество воды.

Обычный наш день имеет такой распорядок: мы встаем еще до пяти часов, когда только начинает светать. Пока я одеваюсь, кофе бывает готово. Наполнив им свою жестяную кружку, отдаю остальное своим спутникам, которые с большим удовольствием пьют со мной этот укрепляющий напиток. Пока начальники отряда распивают кофе, слуги грузят поклажу в челноки, и, наскоро покончив с завтраком, мы все садимся в них. Следующие два часа являются самыми приятными часами за весь день плавания по реке.

Люди гребут очень энергично. У бароце, привычных гребцов, широкая, хорошо сложенная грудная клетка и могучие плечи, но нижние конечности – посредственные. Чтобы облегчить себе скучную, однообразную работу, гребцы часто принимаются громко перебраниваться друг с другом. Около одиннадцати часов мы выходим на берег и едим мясо, которое остается иногда от предшествующего ужина, или бисквиты с медом, запивая их водой.

Отдохнув с часок, мы снова садимся в лодки, сгибаясь под зонтом. Жара действует угнетающе. Ничем не защищенные от солнца люди обливаются потом и во второй половине дня начинают по временам останавливаться, как будто поджидая челноки, которые остались позади. До места ночлега мы доезжаем часа за два до захода солнца и, совершенно обессиленные, с радостью выходим на берег. Вечернее наше меню снова составляет кофе с бисквитами или кусок черствого хлеба из кукурузной муки, если на наше счастье нам не удается что-нибудь убить; в последнем случае мы варим себе полный котел мяса. Мясо разрезается на длинные полосы и заливается водой. Когда вода в котле выкипит, оно считается готовым.

В Гонье, чтобы обойти водопад, люди переносят челноки на руках по суше, подвешивая их к шестам, сложенным в форме косого креста. Они кладут шесты на плечи и, двигаясь бодрым шагом, быстро выполняют свою задачу. Самая ничтожная шутка вызывает у этой компании неудержимый хохот.

Водопад в Гонье создается накоплением воды позади него, как в Ниагарском; он имеет форму расселины. Ниже водопада река на много миль заключена в узкое пространство шириной не более сотни ярдов [90 м]. По нему с шумом бежит вода, создавая представление об огромных, вновь и вновь набегающих массах ее; и самый опытный пловец нашел бы трудной задачей держаться на поверхности бурного течения этой реки. Во время разлива река поднимается в этом месте по отвесной линии на 50 или 60 футов [15–18 м]. Острова, расположенные выше водопада, покрыты необычайно красивой зеленью. Это зрелище было самым красивым из всего, что я видел прежде.

В каждой деревне нас очень щедро снабжали продуктами, поставляя нам, кроме быков, так много масла и молока, что мы были не в состоянии погрузить все это в свои челноки. Коровы в этой долине дают гораздо больше молока, чем его может потреблять население, и все они, и мужчины и женщины, поставляют нам масло в таком количестве, что, когда мы поедем дальше, я буду в состоянии поддерживать силы всех моих людей. Смазывание кожи маслом препятствует чрезмерному испарению и как на солнце, так и в прохладное время производит такое же действие, как одежда. Жители здешних деревень преподносят свои подарки всегда в очень деликатной форме. Когда они дарят, например, быка, то его владелец обычно говорит: «Вот вам маленький кусочек хлеба!» Это было очень приятно слышать, потому что я привык к бечуанам, которые, преподнося в подарок какого-нибудь козла, напыщенно восклицают: «Вот вам бык!» Женщины здесь упорно преследовали своими песнями, восхваляя меня на все лады своими пронзительными голосами. Это у них называется «убаюкиванием». И хотя я часто просил их переменить титулование меня «Великим господином» или «Великим львом» на более скромное, они столь очевидно желали почтить меня, что пожелание нам успеха, выражаемое этими бедными существами, не могло не быть мне приятным.

Когда мы доехали до Нальеле, там начались дожди. Это было гораздо позже, чем всегда; но хотя в долине бароце дождь тоже был необходим, ее население никогда не испытывает недостатка в питании. Эти ливни производят освежающее действие, но атмосфера все-таки продолжает оставаться жаркой и душной. Термометр в прохладной хижине показывал 84° [31,7 °C], но приток воздуха в хижину снаружи сразу поднимал температуру выше 90° [34 °C].

Оставив Нальеле, сопровождаемые пожеланиями успеха нашей экспедиции и выражениями надежды на то, что мы вернемся к ним обратно с белыми торговцами, мы снова начали подниматься вверх по реке. Вода в реке начала теперь прибывать, хотя дожди в долине только что начались. Берега у реки низкие, но совершенно отвесные и редко поднимаются отлого. Во время самой низкой воды они поднимаются от 4 до 8 футов [от 1,5 до 2,5 м] над водой, благодаря чему река по своему виду очень похожа на канал. В некоторых местах эти берега состоят из беловатого, вязкого ила со слоями примешанной к нему черной глины и из черного суглинка с песком или из напластований чистого песка. По мере того как вода в реке поднимается, она размывает берега то на одной, то на другой стороне и образует новые обрывы. Часто, когда мы плывем вдоль берега, подмытые его части падают в воду, производя такой же шум, какой производят крокодилы, бросающиеся в реку.

Эти отвесные берега представляют излюбленное место обитания хорошенького пчелоеда (Merops apiaster и М. bul-lockoides Смита), птицы, которая любит жить семействами. Поверхность песчаного берега испещрена сотнями отверстий, ведущих в их гнезда; отверстия эти отстоят на фут [30 см] одно от другого. Когда мы плывем мимо них, то пчелоеды покидают свои убежища и стаями кружатся над нами.

Почти через каждые 100 ярдов [90 м] видишь зимородка, который делает себе гнезда в таких же местах. Его гнезда, из-за находящихся там птенцов, привлекают к себе внимание мальчиков, пасущих стада. Везде на берегах можно видеть, как эта птица, а также другая ее разновидность, прелестная птичка в сине-оранжевом оперении, с быстротой пули бросается с берега вниз и ныряет за добычей в воду.

Есть еще третий вид зимородка величиной с голубя, аспидного цвета, но он встречается реже первых двух.

Другим обитателем этих берегов является стриж, который тоже любит выращивать свою семью, живя в сообществе подобных себе птиц. Стрижи никогда не покидают этой части страны. Самой глубокой осенью, как раз в то время, когда ласточки, о которых речь будет впереди, совершают зимний перелет, можно наблюдать, как стрижи флиртуют. Я видел береговых стрижей на р. Оранжевой в период зимних холодов. Отсюда вполне вероятно, что они никогда не улетают даже из этих мест.

В камышах, окаймляющих кое-где эти берега, имеются пресноводные губки. Твердые и ломкие, они располагаются обыкновенно кругом стебля ближе к поверхности воды. В них находится множество мелких круглых зерен.

Типичный вид реки на западном побережье Африки

Рисунок Д. Ливингстона

Скорость течения здесь равнялась 5 милям [до 9 км] в час. На поверхности воды плыли пучки тростника и гниющих растений, и, однако, вода не меняла своего цвета, хотя у нее был все-таки желтовато-зеленый оттенок, чуть-чуть темнее ее обычного цвета. Этот оттенок зависел от большого количества песка, который уносился прибывающей водой с отмелей, ежегодно переносимых с одного места на другое, а также от падающих в нее с подмытых берегов огромных глыб. Когда речной воде дают отстояться в стеклянной посуде, то достаточно нескольких секунд, чтобы на дне получился осадок.

Этот сезон считается нездоровым. Когда мы однажды долго дожидались отставших челноков и у меня не было ни малейшего желания выйти из челнока на берег, то главный мой лодочник Машауана сказал мне, чтобы я никогда не оставался на борту в такое время, когда течение уносит вниз так много растений.

17 декабря. В Либонте. Согласно распоряжению вождя Секелету, мы собирали дань жиром и маслом, которые предназначались в подарок вождям балонда, поэтому мы задержались здесь на несколько дней. Как бывает всегда перед началом дождей, свирепствовала лихорадка и распространялась глазная болезнь. Некоторым из моих людей, так же как и жителям Либонты, понадобилась медицинская помощь.

Много неприятностей причинил здесь населению лев. Во время нападения на него два человека были тяжело ранены: у одного была совершенно переломана берцовая кость, – доказательство огромной силы челюстей льва.

Для другого из пострадавших воспаление, вызванное укусами, оказалось смертельным.

Либонта – последний городок макололо; впереди оставалось немного скотных загонов и окраинных деревушек, а за ними вплоть до самой Лонды, или Лунды, шла незаселенная область. Подобно остальным деревням бароце, Либонта расположена на холме, но здесь склоны долины, покрытые деревьями, приближались уже к реке.

Прежде чем нам расстаться совсем с этими деревнями, можно еще сказать немного и о том, как мы проводили вечера. Как только, бывало, высаживались на берег, некоторые из людей принимались резать для моей постели низкорослую траву, а Машауана устанавливал шесты для палатки. На этих шестах днем носят поклажу, как и туземцы Индии, с той только разницей, что здесь груз не подвешивается на длинных веревках, а привязывается ближе к концам шестов. Вот готова постель. По обеим сторонам ее устанавливают в ряд ящики, а затем над ними разбивается палатка. В четырех или пяти футах от нее устраивается центральное место или костер котла; дрова для костра заготовляются человеком, исполняющим обязанности герольда, который берет себе в качестве платы за это головы всех убиваемых для нас быков и диких животных.

Как во время еды, так и во время сна каждый человек должен занимать у костра строго определенное место, сообразно своему рангу. Двое макололо всегда занимают места один справа, а другой слева от меня. Как только я ухожу к себе в палатку, мой главный лодочник Машауана устраивает себе постель у входа в палатку, а остальные, разделившись по племенной принадлежности на несколько небольших групп, устраивают кругом костра шалаши, оставляя впереди них пространство в виде подковы, для того чтобы расставить в нем скот. Люди стараются всю ночь поддерживать огонь, потому что он создает у быков чувство безопасности.

Шалаши устраивают так: сначала устанавливают в наклонном положении два прочных шеста с рогульками на концах, а на них сверху в горизонтальном положении укладывается третий. Затем в землю втыкают множество веток и их концы подтягиваются к верхнему горизонтальному шесту и привязываются к нему полосками содранной с них коры. Поверх веток кладется столько травы, чтобы она могла отводить дождевую воду в сторону, – и тогда шалаш готов. Каждый шалаш открыт к костру, находящемуся перед ним, и сзади защищен от зверей. Меньше чем через час мы всегда находились уже под кровлей.

В продолжение всего путешествия у нас никогда не было недостатка в траве. Когда ночью луна, которая в Африке бывает особенно яркая, бросает свой свет на спящие кругом фигуры, то один взгляд на все эти разнообразные позы и положения спящих людей и животных, выражающие состояние глубокого покоя, представляет весьма живописную картину. В такую ночь можно совершенно не бояться диких зверей, поэтому огня не поддерживают и костер почти тухнет, а так как нет оснований опасаться и того, как бы голодные собаки, пройдя по спящим, не уничтожили запасы питания или не съели бы преспокойно одеял (представляющих собою, в лучшем случае, грязные шкуры), что иногда случается в деревнях, то вся эта картина внушает чувство ничем невозмутимого покоя.

Варка пищи производится всегда по туземному способу. В этом нет ничего плохого, так как туземцы, прежде чем приступить к приготовлению ее, всегда тщательно моют блюда, котелки и свои руки. Иногда по моему настоянию в способе варки производятся некоторые изменения, и тогда туземцы считают, что они умеют стряпать, как белые люди.

За приготовление пищи они всегда получают то, что остается в котелке, поэтому все стремятся быть поварами.

Я научил некоторых из них стирать мои рубашки, и они делали это очень хорошо, хотя их учитель сам никогда этому не учился. Частая смена белья и проветривание одеяла на солнце позволяли мне ехать с большими удобствами, чем можно было ожидать. Я убежден в том, что воспринятые мною в детстве строгие внушения матери о тщательном соблюдении чистоты помогли мне поддерживать в этих людях то уважение, которое они питают к европейским обычаям. Является большим вопросом, уважают ли они того европейца, который сам опускается до степени дикаря.

Когда мы оказались за пределами обитаемой местности, то обнаружили, что страна изобилует всевозможными видами животных. На самой реке встречается до тридцати видов птиц. Вместе с прибывающей водой по Лиамбье, как это бывает и на Ниле, плывут вниз сотни ибисов [Ibis religiosa]; затем летят стаями, по три сотни птиц в каждой, большие белые пеликаны, следуя друг за другом длинной, далеко уходящей вдаль линией; за ними прилетают тучами черные птицы, называемые «линонголо» (Anastomus lamelligerus), которые питаются раковинами; кроме них, прилетает несчетное число зуйков, бекасов, больших кроншнепов и цапель.

Помимо всех этих обыкновенных птиц, здесь встречаются еще некоторые любопытные виды пернатых. Часто можно видеть стаи хорошеньких белых «ардетта» (Ardetta), которые всегда поселяются поблизости к большим стадам буйволов, и когда последние уходят в другое место, то птицы летят вслед за ними. Птица «кала» (Textor erythrorynchus) является превосходным наездником, потому что, когда животное бежит во всю прыть, она прочно сидит у него на загривке.

Затем идет любопытная порода птиц с клювом-ножница-ми. Сидя днем на песчаных берегах, эти птицы с их черным как смоль оперением, белоснежной грудью и красным клювом представляют картину полного довольства и покоя. Гнездами им служат небольшие углубления, сделанные в песке по берегам, без всякой попытки замаскировать их. Эти птицы строго охраняют свои гнезда, отгоняя от яиц марабу и ворон; при этом они делают вид, будто намереваются клюнуть своих врагов в голову. Когда к их гнезду приближается человек, то они изменяют тактику и притворяются, будто хромают на одну ногу, свешивая вниз крыло, как поступают в подобном случае ибис и страус.

Имеется здесь также много величавых и красивых фламинго и нумидийских журавлей. Когда некоторые из этих журавлей, прирученных при Доме правительства в Кейптауне, взлетают на колонну, то они являются прелестнейшим украшением этого благородного здания. Кроме нумидийских журавлей, есть еще две их разновидности, одна – светло-синего цвета, а другая тоже синего цвета, но с белой шеей. Здесь много также чаек (Procellaria) разной величины.

У шилоноски, прелестной болотной птицы, ноги такие длинные, что кажется, будто она стоит на ходулях; клюв у нее кажется изогнутым вбок или вверх. Она всегда бродит по мелким местам, вытаскивая со дна мелких скользких насекомых. Особенная форма ее клюва позволяет ей легко отыскивать их в песке. Чтобы схватить насекомое на дне, она во время поисков пищи опускает голову в воду, быстро поднимает ее и проворно ест, глотая насекомое или извивающегося червя.

По поверхности воды, как будто прогуливаясь, бегает туда и сюда Parra africana и тоже хватает насекомых. У нее очень длинные, тонкие ноги и чрезвычайно длинные пальцы, благодаря которым она может стоять на плывущих по воде листьях лотоса и других водяных растений. Когда она стоит на листе лотоса диаметром в 5 дюймов [12 см], то площадь, занимаемая ее длинными пальцами, действует по принципу лыж, благодаря чему она никогда не тонет.

У тех водяных птиц, у которых добывание пищи требует некоторого нацеливания или движения в одном направлении, как, например, у цапли или у бекаса, клюв имеет совершенно прямую форму, а у тех из них, клюв которых должен иметь дело с твердым веществом, например, при разбивании раковин, он слегка искривлен для того, чтобы удар не передавался мозгу.

В долине, где живут бароце, есть много черных гусей (Anser leucogaster и A. melanogaster). Они медленно прохаживаются всюду, отыскивая себе пищу. На плече у них имеется твердый черный отросток, как у зуйка, и такой же острый, как шпора у петуха. Гуси никогда, однако, не пользуются им, кроме тех случаев, когда бывает необходимо защищать своих птенцов. Для своих гнезд гуси выбирают термитники. Когда они несутся, то бароце истребляют огромное количество их яиц. Имеются еще две разновидности гусей несколько меньшей величины, но лучшего вкуса, чем первые. Одна из этих разновидностей – египетский гусь, или Vulpanser, не может подниматься в воздух с воды, и их очень много убивают во время разлива реки, гоняясь за ними по воде в челноках. У третьей разновидности на клюве имеется особая шишка. Эти гуси вместе с тремя разновидностями уток мириадами кишат всюду на Лиамбье. Один раз наш челнок подошел близко к берегу, на котором сидела большая стая этих птиц. Всего только двух выстрелов было достаточно, чтобы обеспечить ужином всю нашу партию, потому что мы подобрали семьдесят уток и гусей. Неудивительно, что бароце очень любят свою страну. Беднейшие из них так хорошо обеспечены продуктами своих огородов, плодами лесных деревьев и рыбой, что их дети, взятые в услужение к макололо, которые едят один раз в день, становятся быстро совершенно истощенными.

Некоторые из наших людей ехали вдоль берега верхом на быках, а другие следовали водой в челноках, но результаты продвижения определялись скоростью следования по суше. Продвижение весьма затруднялось тем, что идущим по суше нужно было отходить от основного русла, идти вдоль рукава реки и снова возвращаться к нему. Они должны были или ждать, пока мы переправим их через него водой, или обходить рукав по берегу.

Здесь очень много крокодилов, и в этой реке они более свирепы, чем в других. В Сешеке и в других городах, расположенных по ней, крокодилы каждый год уносят много детей, потому что когда дети спускаются с берега за водой, то им обязательно нужно поиграть около воды, невзирая на опасность. Туземцы говорят, что пресмыкающееся всегда сначала ударяет свою жертву хвостом, потом втаскивает ее в воду и топит. Когда крокодилы лежат в воде, следя за добычей, то они никогда не показываются на поверхности. От них погибает также много телят, и редко бывает, чтобы стадо коров могло переплыть реку около Сешеке без потерь. После того как один из наших людей был схвачен крокодилом за бедро и утащен в воду, я не мог никогда без содрогания смотреть, как люди пускаются вплавь через рукава реки. Этот человек сохранил, правда, как почти все туземцы в критических обстоятельствах, полное присутствие духа, и когда крокодил тащил его на дно, то он, имея при себе маленькое копье с зазубренным лезвием, вонзил его пресмыкающемуся под лопатку. Скорчившись от боли, крокодил оставил его, и он выплыл с глубокими следами зубов на своем бедре.

У здешних туземцев не создается антипатии к людям, с которыми случается такое несчастье, как это имеет место у бамангвато и у баквейнов. Если человек, живущий среди бамангвато или баквейнов, был укушен этим пресмыкающимся или крокодил обдал его брызгами воды, ударив по ней хвостом, то такого человека изгоняют из племени. Когда мы были на Зоуге, мы видели одного из бамангвато, который жил среди байейе; он имел несчастье быть укушенным крокодилом и вследствие этого был изгнан из своего племени. Боясь, что я буду смотреть на него с таким же отвращением, какое обнаруживают к нему его сородичи, он не хотел сказать мне о причине своего изгнания, но байейе сообщили мне ее. На его бедре были видны рубцы от зубов животного. Если баквейны случайно подходят близко к крокодилу, то они всегда плюют на землю и дают знать о его присутствии словами: «болео ки бо», что значит: «здесь – грех». Они думают, что один взгляд на него причиняет воспаление глаз.

Хотя баквейны без колебаний едят мясо зебры, но если зебра укусит какого-нибудь человека, то его изгоняют вместе с женой и детьми в пустыню Калахари. У макололо почти не существует этих любопытных следов обоготворения животных, имевшего место в прежние времена.

Бароце, кажется, любят охотиться на крокодилов и есть их мясо. Однажды мы проходили мимо юношей бароце, один из которых вонзил в крокодила острогу, и они стояли, ожидая, когда он снова всплывет на поверхность воды. Мясо крокодила имеет сильный запах мускуса; для человека, который не испытывает большого голода, этот запах не слишком приятен.

После Либонты мы пользовались, пожалуй, роскошным столом, потому что макололо хорошо снабдили нас продуктами и кругом паслись огромные стада диких животных. Было очень жаль, что приходилось стрелять в таких прекрасных и кротких существ. Для того чтобы подкрасться к ним на 50 или 60 ярдов [45–55 м], не нужно быть очень опытным охотником. Я лежал на таком расстоянии от них, рассматривая прелестные формы и грациозные движения Pocus`ов, лече и других антилоп, и, любуясь ими, часто так долго задерживался там, что мои люди, удивляясь, почему я долго не возвращаюсь, подходили ко мне, чтобы узнать, в чем дело, и вспугивали животных. Если бы мы были голодны, я убивал бы их без малейшего колебания. Каким образом животные узнают о грозящей им опасности? Несколько раз, когда я подходил очень близко к стаду, то, лежа за термитником, в тени растущих на нем деревьев, я видел, как они сильно настораживались и очень скоро обнаруживали признаки настоящего беспокойства. Они не могли распознать опасность по запаху, доносившемуся до них ветром, потому что ветер дул от них в мою сторону. Чувство опасности, неизменно возникавшее у них, несмотря на то что они не знали, откуда она исходила, вызывало у меня удивление и так и осталось для меня неразрешенным вопросом.

Антилопы, частично приспособленные по своему телосложению к условиям земноводных животных, и ряд других животных этого класса, гораздо более живучи, чем наземные животные. Большинство антилоп, находясь в безвыходном положении, бросаются всегда в воду. Если лече ранена навылет без повреждения костей, то можно быть почти уверенным в том, что она убежит, в то время как зебра, будучи и не так сильно ранена, упадет мертвой. Я видел, как один носорог, который стоял и жевал жвачку, упал мертвым от пули, попавшей ему в желудок, в то время как другие, получившие сквозное ранение легких и желудка, скрылись, как будто были легко ранены. Если тихо подкрасться к черному или белому носорогу на 20 ярдов [18 м], подбрасывая время от времени щепотку пыли, чтобы узнать, не к наветренной ли стороне привело его стремление укрыться в кустарнике, затем сесть, упершись локтями в колени, и прицелиться несколько вкось и вверх в темное пятно позади его плеч, то он сразу рухнет на землю мертвым.

Южноафриканская антилопа, будучи ранена, может погибнуть, если даже эта рана незначительна. Известно, что когда хорошая лошадь нагоняет жирафу, то последняя падает мертвой на дистанции в 200 или 300 ярдов [180–270 м] от лошади, без единого выстрела в нее. Когда южноафриканская антилопа или жирафа бегут во всю прыть, то они быстро устают, и охотники, зная об этом, стараются довести их преследованием до упадка сил; охотники знают, что нужно очень недолго скакать за ними на лошади, чтобы эти животные попали в их руки. Старые спортсмены стараются в этом случае не подходить слишком близко к упавшей жирафе. Это животное может взмахнуть своей задней ногой с такой силой, что между ударом его копыта и ударом крыла ветряной мельницы будет очень мало разницы.

У моих людей прежде никогда не было в руках ружья, и в самый момент вспышки огня на полке им было так трудно удерживать мушку неподвижной, что они просили меня дать им «ружейное лекарство», без которого, по их мнению, никто не может метко стрелять. Когда я приехал к макололо, то у них насчет этого «лекарства» возникли большие ожидания, но так как я всегда отказывался обманывать их, как некоторые делали ради выгоды, то мои люди решили, что теперь я, наконец, соглашусь дать им требуемое «лекарство», чтобы этим способом избавить самого себя от трудностей, связанных с охотой, и после надлежащего их «лечения» пользоваться их услугами. Я очень хотел бы сделать это, если бы это действительно было возможно.

Будучи по своему душевному складу почти чуждым охотничьей страсти, я всегда предпочитал есть дичь, убитую другими.

Сера у негров пользуется славой наилучшего средства для удачной охоты; я помню, как Сечеле предлагал мне большую сумму за небольшой кусочек серы. За другое средство, которое будто бы должно сделать его неуязвимым от пули, он предлагал мне несколько бивней слона, стоивших 30 ф. ст. Так как я неизменно предлагал им проверить такие вещи опытом, то требуемым средством был смазан теленок, привязанный к дереву, и в него был сделан выстрел. Средство, конечно, оказалось недейственным. И все-таки Сечеле сказал мне, что приятнее обманываться, чем разочаровываться. Я предложил своим людям проделать такой же опыт и с серой, но мое предложение было отвергнуто.

Я объяснил своим людям устройство ружья и пытался обучить их стрельбе, но они скоро извели понапрасну чуть не весь запас моего пороха. С той поры я был вынужден всегда ходить на охоту сам. Их неспособность к стрельбе была для меня несчастьем; моей левой руке, кость которой раздроблена зубами льва, приходилось работать слишком рано, вследствие чего срастание кости замедлялось. Помимо этого, постоянная ручная работа и неоднократные падения со спины быка вызвали растяжение сухожилия, и у меня образовался ложный сустав. Мне было больно, я не мог устойчиво держать карабин и был вынужден прикладывать его к левому плечу. Мне недоставало неподвижности взятого прицела. Всегда получалось так, что чем более голодны были люди, тем чаще я делал промахи.

Было воскресенье, когда мы добрались до места слияния рек Леебы и Лиамбье. Перед нашим прибытием здесь выпали дожди, и деревья оделись в самый яркий наряд. Всюду распустились очень красивые цветы всевозможных форм. И цветы, и деревья здесь не похожи на южные. Листья у многих деревьев лапчатые и очень большие; стволы покрыты лишаями. Обилие папоротников, которые появились в лесах, показывало, что мы находились теперь в более влажном климате, чем к югу от долины, населенной бароце. Почва здесь кишела насекомыми. Небосвод оглашался многоголосым пением птиц, которое, впрочем, было не так приятно для слуха, как пение наших отечественных певуний.

Весь день люди бродили по окрестности и принесли разные дикие плоды, которых я до сих пор не видал. Один из этих плодов, называемый «могамеца», представляет собою боб, окруженный мякотью, напоминающей по вкусу бисквит. На низких кустах растет здесь другой плод, «мава». Почти всюду имеется множество ягод и съедобных луковиц. Около нашего лагеря мы находили «мамошо», или «машомошо», и «мило» (мушмула). Обе эти ягоды очень хороши, если вообще можно быть беспристрастным судьей, когда чувствуешь склонность вынести благоприятный приговор любому съедобному плоду. Многие сорта здешних плодов вкуснее нашего дикого яблока или ягоды терновника, и если бы заняться их культивированием и уходом за ними, хотя бы наполовину меньше, чем за нашими дикими сортами, то они заняли бы высокое место среди фруктов всего мира. Но все, что по этому поводу думали сами африканцы, сводилось только к пользованию готовыми. Когда я сажал иногда в землю семена финиковой пальмы и говорил туземцам, что сам не имею надежды увидеть когда-нибудь их плоды, то это представлялось им тем же, чем представляются нам действия островитян южного моря, посадивших в своих огородах железные гвозди, полученные ими от капитана Кука.

Около места слияния рек Лоэти и Лиамбье и ниже его я видел один вид пальмы, который никогда не встречался мне прежде; ее семена, вероятно, занесены сюда течением Лоэти. Она почти такая же высокая, как пальмира, но плод у нее крупнее: длина его – 4 дюйма [около 10 см], косточка окружена нежной желтой мякотью. Зрелый плод – сочный и волокнистый, как плод дерева манго, но на вкус не очень приятен.

До места слияния Леебы с Лиамбье мы плыли вдоль берегов, возвышающихся на 20 футов [6 м] над водой и состоящих из мергелистого песчаника. Берега покрыты деревьями, и на левом берегу водятся муха цеце и слоны. Я полагаю, что существует какая-то связь между этой мухой и слонами. Португальцы, живущие в районе Тете, думают, по-видимому, так же, потому что они называют эту муху Mussa da elephant (слоновая муха).

Во время наводнения вода покрывает даже эти высокие берега, но не остается на них долго; этим объясняется произрастание на них деревьев. Там, где вода застаивается долго, деревья расти не могут. На правом берегу, по которому течет Лоэти, есть большая ровная страна, называемая Манга; она покрыта травой, но нет высоких деревьев.

По мере того как мы плыли вдоль берегов, с деревьев поднимались стаи зеленых голубей, и голоса множества птиц говорили нам о том, что мы находимся среди незнакомых нам пернатых пород. Красивый Trogon с ярко-красной грудью и черной спиной издавал особый звук, который, как мы читали, издает статуя Мемнона, – звук, напоминающий мелодичный аккомпанемент лиры. Лодочники отвечали на него криком: «нама! нама!» – «мясо! мясо!» Они думали, что повторение этого звука, издаваемого птицей, будет предзнаменованием удачной охоты. Попадалось много и более интересных птиц, но я не мог заняться созданием коллекции, так как намеренно избегал увеличения нашего багажа, чтобы не вызвать алчных вожделений у туземцев при проезде через их страны.

С подъемом воды в Лиамбье вниз по течению шли большие стаи рыбы, как это наблюдалось и в Зоуге. Вероятно, к этому передвижению их вынуждала увеличивающаяся скорость течения, уносившего их со старых мест, находившихся выше. Насекомые составляют лишь небольшую часть пищи многих рыб. Рыбы жадно поедают мелкие растения, как, например, растущий на дне реки нежный мох. Уносимые силой течения из главного русла реки, эти рыбы находят себе обильный корм на затопленных равнинах и там бродят беспорядочными стаями.

В долине племени бароце в таком количестве размножаются Mosala [Claras capensis и Glanis siluris], кефаль, голавль [Mugil africanus] и другие рыбы, что после спада воды все люди ловят, потрошат и высушивают эту рыбу на солнце. Количество рыбы всегда превышает потребность в ней. Как рассказывают, в некоторых местах трудно бывает дышать от невыносимо противного запаха. Местность, по которой протекает Замбези, всегда отличается обилием животной пищи в воде, над водой и на берегах.

Мы плыли мимо больших стад гиппопотамов. В тех местах реки, где на них никогда не охотятся, их очень много. Самцы имеют темную окраску самки – желтовато-коричневую. У них нет того полного разобщения между полами, какое наблюдается у слонов. Большую часть времени гиппопотамы проводят в воде в ленивом, апатичном и сонливом состоянии. Когда с наступлением ночи они выходят из реки, то поедают в ее окрестностях всю мягкую, сочную траву. Находясь в воде и высовывая по временам свою голову для дыхания, они пускают вверх струю воды в 3 фута [около метра] вышиной.

Глава XV

Посольство к Масико, вождю бароце. – Насколько судоходна река Лиамбье. – Что может дать эта область. – Лееба. – Цветы и пчелы. – Охота на буйвола. – Поле исследования для ботаника. – Молодые крокодилы, их свирепость. – Подозрительность балонда. – Туземец с двумя женами. – Охотники. – Посольство от женщины-вождя Маненко. – Торговцы из племени мамбари. – Сказка. – Шеакондо и его люди. – Спиленные зубы. – Просьба дать масла. – Беседа с Нямоаной, другой женщиной-вождем. – Придворный этикет. – Волосы и шерсть. – Усиление суеверий. – Прибытие Маненко. – Ее наружность. – Ее муж. – Способ приветствия. – Украшения ног. – Посольство от Масико с подарками от него. – Маненко – самая сварливая баба. – Она заставляет нас ждать. – Неудачная охота на зебру

У места слияния Леебы с Лиамбье (14°10 52» ю. ш., 23°35 40» в. д.) мы были 27 декабря. Почти прямо к востоку от этого места жил Масико, вождь бароце. Мы послали к нему вместе с его товарищами Мосанту, человека, принадлежавшего к племени батока. Ему было поручено передать Масико, что если последнему необходимо знать мои намерения, то он должен прислать какого-нибудь толкового человека для беседы об этом в город племени балонда, куда я намеревался приехать.

Мы перевезли Мосанту с его товарищами на левый берег Леебы. На его путешествие требовалось пять дней, но оно могло совершаться не быстрее, чем по 10 или 12 миль [18–22 км] в день, потому что с ним было двое детей в возрасте 7 и 8 лет, неспособных идти быстро в знойный день.

Предоставив Мосанту идти своим путем, мы теперь бросим беглый взгляд на нижнее течение реки, которую собираемся оставить. В этом месте река идет с востока, а наш путь должен направляться на северо-восток, так как мы намереваемся ехать к Луанде. Ниже места слияния обеих рек, у которого мы теперь находимся, река по направлению к Мосье-атунья имеет много длинных плесов, по которым могли бы свободно плавать пароходы. Река здесь бывает столь же широкой, как у Лондонского моста, но без точного измерения ее глубины нельзя сказать, в которой из этих рек больше воды. Для постоянной навигации здесь имеется много серьезных препятствий. Приблизительно в десяти милях, например, книзу от места слияния с Лоэти, в реке имеется много больших отмелей, а дальше до р. Симах перед вами сотни миль водного пути, по которому во все времена года могли бы ходить такие же пароходы, какие ходят по Темзе, но в промежутке между Симахом и Катима-Молело снова возникает препятствие в виде пяти или шести порогов с водопадами, а через водопад Гонье никогда нельзя переправиться иначе, как только обойдя его по суше. Между порогами имеются плесы со спокойной, глубокой водой, по несколько миль длиной. А далее за Катима-Молело до слияния с Чобе перед вами снова почти сотня миль реки, которая может быть судоходной.

Я глубоко убежден, что указанная часть страны может поддерживать существование миллионов жителей, как сейчас она поддерживает тысячи их. Трава, растущая в долине, где живут бароце, представляет собой настолько густую, переплетенную массу растений, что когда она «ложится», то по ней ходишь, как по стогам сена. В ней укрываются и рожают своих детенышей лече. Если бы почва, которая производит эту траву, была использована под пашню, то она давала бы достаточно хлеба для множества людей.

Теперь мы начали подниматься вверх по Леебе. По сравнению с водой главной реки, которая здесь принимает название Кабомпо, вода в Леебе имеет черный цвет; она течет тихо и, в противоположность главной реке, принимает в себя с обеих сторон множество небольших притоков. Она медленно извивается по прелестнейшим лугам; на каждом лугу в центре имеется или заросший осокой водоем или небольшой ручеек. Деревья теперь покрыты густой свежей листвой и расположены такими прекрасными, такими живописными группами, что никакое искусство не могло бы придать им большей красоты. Выжженная солнцем трава теперь, после дождей, вырастала вновь. Весь вид этой местности напоминает парк, за которым старательно ухаживают опытные руки. С трудом верится, что окружающая природа предоставлена самой себе. Я предполагаю, что эти ровные луга ежегодно затопляются водой разлива, потому что места, на которых растут деревья, возвышаются над ними на 3–4 фута [до 1,2 м]. Различная форма этих возвышений придает необычайное разнообразие очертаний этим рощам, похожим на парки. Во всех этих долинах на поверхности почвы разбросано множество пресноводных раковин. Почва на возвышениях, как я заметил это и в других местах, состоит из мягкого песка, а на лугах – из жирного аллювиального суглинка.

На лугах много красивых цветов, вокруг которых летает множество пчел, собирающих с них нектар. В лесах мы находили много меду и видели помосты, на которых балонда сушат мясо; последние приходят сюда охотиться и собирать продукцию диких пчел. В одном месте мы встретили группу высоких деревьев, прямых, как мачты; с их ветвей свисали гирлянды ползучего растения. В засушливой стране юга совсем нет этого эпифита, употребляемого в качестве красителя. Он предпочитает более влажный климат местностей, близких к западному побережью.

Я ранил большого буйвола. Теряя много крови, он убежал в чащу леса. За ним по следу бросились молодые люди, и, хотя растительность в лесу была так густа, что никто не мог пробежать сразу больше нескольких футов, большинство из них быстро шли вперед; по пути они собирали плоды «мпонко», напоминающие дыню, и лакомились ими. Как только буйвол слышал близко их шаги, он убегал, каждый раз меняя свое укрытие и очень искусно запутывая свой след. Мне говорили, что иногда они поворачивают назад и на несколько футов в сторону от своей тропы и ложатся в какую-нибудь яму, выжидая, когда охотник подойдет вплотную. Хотя животное это выглядит очень грузным и неповоротливым, нападение его всегда бывает молниеносным и грозным. Буйволы и черные носороги причиняют больше несчастных случаев, чем львы. Хотя все знают о том, что раненый буйвол становится крайне свирепым, наши молодые люди, не задумываясь, шли за ним. Туземцы никогда не теряют присутствия духа. Когда буйвол нападает на них в лесу сзади, они ловким движением бросаются в сторону за дерево и, бегая вокруг этого дерева, закалывают буйвола, гоняющегося за ними.

Одно цветущее дерево напомнило мне своим приятным ароматом, листьями, цветами и ягодами наш боярышник, только цветы здесь были величиной с цветы шиповника и ягоды крупнее. Все цветы вообще пахнут здесь очень приятно, в то время как на юге они или совсем лишены аромата, или издают какой-то тошнотворный запах. Ботаник нашел бы на берегах Леебы богатую жатву, и данное время было бы для него самым лучшим, потому что семена всех растений созревают очень быстро, а затем на свет появляются разнообразные насекомые и поедают их. Ползучие растения обнаруживают здесь огромную силу роста; у них не только стебель, но и сам кончик его бывает толстым, как у быстро растущей спаржи.

В данное время в этих местностях повсюду до самой Анголы в изобилии появляется растение, называемое «мароро», или «малоло». Это низкорослый куст с желтыми съедобными плодами, которые на вкус весьма сладкие и внутри полны семечек.

28-го мы заночевали на правом берегу, с которого только что ушли два выводка крокодилов. Когда мы подошли вплотную к берегу, то увидели много их детенышей; значит, это было как раз то время, когда они выводятся и выходят из гнезд, потому что мы видели, как они грелись на солнце, лежа на отмели вместе со старыми. На месте одного из опустевших гнезд, которых на берегу было очень много и в которых оставалась разбитая скорлупа яиц, мы развели костер. На Зоуге только в одном таком гнезде мы насчитали шестьдесят яиц.

Яйца крокодилов по величине почти равны гусиным, но оба конца их имеют одинаковый диаметр, и белая скорлупа несколько эластичнее, потому что внутри нее имеется крепкая пленка, а в самой оболочке мало извести. Гнездо находилось приблизительно в 200 футах [60 м] от воды, и все говорило за то, что это место употреблялось для той же цели и в прежние годы. От воды к гнезду вела широкая тропа. По словам моих спутников, самка, отложившая яйца, зарывает их и возвращается впоследствии к гнезду, чтобы помочь детенышам освободиться от тюремного заключения и вылупиться из яиц. Затем она подводит их к воде и предоставляет им самим ловить небольших рыбок. Помощь при вылупливании бывает действительно необходима, потому что, кроме крепкой пленки яйца, над выводком имеется еще 4 дюйма [10 см] земли. Для своего питания детеныши не нуждаются в немедленной помощи; вылупившись из яйца, они удерживают в своей брюшине в качестве питательного запаса часть желтка, равную по объему куриному яйцу, который идет на питание, пока они не начнут существовать самостоятельно ловлей рыбы.

Основной пищей и маленьких и взрослых крокодилов является рыба. При ловле рыбы им много помогает их широкий, покрытый чешуей хвост. Иногда, завидев с противоположного берега человека, находящегося в воде, крокодил с изумительной быстротой бросается в реку, и его можно заметить тогда только по высокой ряби, вызываемой на поверхности воды его быстрым движением по дну, но обычно, как только крокодилы увидят человека, они уходят и действуют исподтишка. Они редко оставляют воду для ловли добычи, но часто выходят из воды, чтобы наслаждаться солнечным теплом.

Однажды, когда я гулял по берегу р. Зоуги, то один маленький крокодил, приблизительно в 3 фута [1 м] длиной, внезапно с силою ударил меня своим хвостом по ногам и заставил быстро отскочить в сторону, но это был из ряда вон выходящий случай, потому что я никогда не слышал о подобном происшествии.

В долине племени бароце раненая лече, загнанная в реку, или человек, или собака, которые входят в воду, почти наверное будут схвачены крокодилом, несмотря на то что он может и не показаться на поверхности. Когда крокодилы бывают заняты поисками пищи, то их не видно, они ловят рыбу, главным образом ночью. Когда они едят, то производят громкий чавкающий звук. Если его услышишь хотя бы один раз, то никогда не забудешь.

В тот вечер, когда мы остановились на берегу на ночлег, детеныши крокодила, вышедшие из своих гнезд, не обнаруживали осторожности. Они были около 10 дюймов [25 см] длиной, глаза у них были желтые, с зрачками в виде щели. Кожа была испещрена бледно-зелеными и коричневыми полосами шириной приблизительно в полдюйма [1,2 см]. Когда их кололи копьем, то, хотя зубы у них были еще не вполне развиты, они в ярости кусали оружие, испуская пронзительный визг, напоминающий лай щенка, когда он в первый раз начинает подавать голос. Я не мог установить, действительно ли самка пожирает детенышей, как мне говорили, и пользуется ли здесь ихневмон такой же репутацией, как в Египте. Бароце и байейе, кажется, не хотят видеть в ихневмоне своего благодетеля; они предпочитают сами есть яйца крокодила и быть ихневмонами для самих себя. Белок яйца крокодила не свертывается, но желток свертывается, и едят только его. С увеличением населения число крокодилов будет уменьшаться, потому что их гнезда чаще будут обнаруживаться; главным препятствием для необычайного их размножения является, по-видимому, человек. В Лиамбье они более дики и причиняют больше вреда, чем в любой другой реке. В лунные ночи, после продолжительной пляски, молодые люди, прежде чем идти спать, сбегают с берега к воде, чтобы смыть с себя пыль и освежиться, и их часто уносят крокодилы. Туземцы так же мало думают в этом случае о грозящей опасности, как заяц, когда за ним не гонится собака. При случайных встречах с крокодилами, когда людям удается уйти от них невредимыми, им некогда бывает пугаться, а после они только смеются. Туземцам недостает спокойного размышления. При мысли об опасностях, грозивших во многих случаях лично мне и которых я избежал, я испытываю теперь больше страха, чем в то время, когда это происходило.

Когда мы достигли той части реки, где начиналась территория, управляемая вождем-женщиной по имени Маненко, было бы нетактичным проехать мимо нее, как и любого другого вождя, не проявив минимального уважения. Выразить свое уважение к ней значило посетить ее и объяснить цель, с которой мы проезжали через ее страну. Поэтому я отправил к ней посыльных и целых два дня ожидал на месте их возвращения, а так как я не мог ускорить хода событий, то отправился в прилегающую к берегу местность на поиски мяса для лагеря.

Эта страна богата лесом, но местами в нем попадаются покрытые травой лужайки; трава растет на них не пучками, как на юге, а таким сплошным ковром, что под ним невозможно рассмотреть почву. Мы встретили мужчину с двумя его женами и детьми, которые жгли сухой тростник и ветки цитлы, растущей на солончаковом болоте, чтобы извлечь из золы что-то вроде соли. Для этой цели делают из древесных ветвей форму воронки и скрепляют ее несколько раз веревкой, сделанной из травы, пока она не примет вид опрокинутой крышки улья. Затем наливают водой тыкву, а в нее насыпают золу и после этого дают воде просачиваться через маленькое отверстие, сделанное на дне тыквы, и через траву воронки. Профильтрованный таким образом раствор выпаривается на солнце; после выпаривания остается соль, которой бывает вполне достаточно для того, чтобы приправлять ею пищу. При нашем появлении женщины и дети сразу скрылись, а мы сели на некотором расстоянии и дали мужчине время набраться смелости и заговорить с нами. Но при виде нас он затрясся от страха, и только тогда, когда мы объяснили ему, что нашей целью является охота на дичь, а не на людей, он успокоился и позвал своих жен. У него был лук около 6 футов длиной и стрелы с железными наконечниками длиной приблизительно в 30 дюймов [75 см], были также деревянные стрелы с зазубринами, предназначавшиеся для стрельбы в тех случаях, когда он не мог быть уверен, что вернет стрелу обратно. Вскоре мы убили зебру и дали нашим знакомым такую щедрую долю, что быстро стали друзьями.

На предложение, сделанное нами вождю-женщине Маненко, посетить ее и объяснить ей лично цель нашей поездки, мы получили ответ, что должны оставаться на месте, пока она сама не посетит нас. Она прислала нам с нашими посыльными корзину, полную корней маниока. Через два дня от нее прибыли другие послы с приказанием приехать к ней мне. После этих затяжных переговоров и четырехдневных дождей я совсем отказался от поездки к ней и отправился вверх по реке к маленькой речке Макондо [13°23 12» ю. ш. ], которая впадает в Леебу с востока и имеет в ширину от 20 до 30 ярдов [от 20 до 25 м].

1 января 1854 г. Почти весь день шел ливень. Несомненно, начался дождливый сезон. Жители деревень часто приносили нам темно-красные фрукты, называемые «мава», мы давали им за это кусочки мяса.

Переезжая через реку в месте слияния Леебы с Макондо, мы узнали, что здесь ездят мамбари, ведущие торговлю с местными племенами. Мамбари – весьма предприимчивые торговцы. Они доставляли манчестерскую мануфактуру в самое сердце Африки. Макололо не могли поверить, что эти хлопчатобумажные ткани, вызывающие у них удивление, являются произведением рук обыкновенного человека. Африканцам наши хлопчатобумажные ткани кажутся сказкой. «Как могут железные вещи прясть, ткать и набивать так красиво?» Наша страна представляется им каким-то чудесным царством света, откуда идут жемчуг, кисея и павлины. Попытка объяснить процесс фабрикации вызывает у них восклицание: «Верно! Вы просто боги!»

Когда мы оставили Макондо, то целое утро лил дождь. Около 11 часов мы подплыли к одной деревне, где старшиной был некий Шеакондо. Мы известили этого старшину о своем приезде, и он скоро явился к нам со своими двумя женами, которые принесли нам в подарок маниоки. Население здесь принадлежит к племени балонда. Шеакондо мог хорошо говорить на языке бароце, на котором мы и повели с ним беседу. Он не обнаруживал перед нами страха и был во всем откровенен. Балонда занимаются больше всего разведением маниока; они садят также дурру, земляные орехи, бобы, кукурузу, сладкий картофель, или бататы, называемые здесь «лекото».

У людей, которые пришли к нашему бивуаку вместе с Шеакондо, многие зубы были спилены до самого основания, а те, которые оставались нетронутыми, сверкали яркой белизной. На разных частях тела у этих туземцев была татуировка. На коже живота у них имеются небольшие вздувшиеся рубцы около полудюйма [1,2 см] в длину и четверти дюйма [немного более 0,5 см] в ширину; рубцы располагаются в виде звезды или образуют другой какой-нибудь узор. Сквозь любое красящее вещество, наложенное ими на тело, всегда просвечивает темный цвет кожи. Они очень любят смазывать всю поверхность кожи маслом, придающим ей приятный глянец. Не имея других возможностей, они пользуются для этого маслом из семян клещевины, т. е. касторовым, но чрезвычайно любят также коровье масло или сало. Старшая жена Шеакондо преподнесла мне в подарок корни маниока и сейчас же учтиво потребовала, чтобы ее смазали коровьим маслом; будучи щедро снабжен им во время своего путешествия по территории макололо, я дал ей столько, сколько требовалось, и так как на них почти нет одежды, то я охотно готов допустить, что благодаря этому она почувствовала себя более удобно. Другая любимая жена Шеакондо тоже пожелала масла. Она носила на нижней части голени много медных колец с привязанными к ним железными пластинками для того, чтобы они звенели на ходу, когда она быстро, по-африкански, семенит своими ногами.

Вследствие непрерывных дождей и пасмурного неба я в течение двух недель не мог сделать ни одного наблюдения для определения долготы и широты. Лееба все еще не обнаруживает признаков большого подъема воды. Благодаря множеству впадающих в нее ручейков, поросших мхом, вода в ней выглядит почти черной.

Здесь заметно меньше птиц и рыбы, в то время как Лиамбье кишит ими. Следует отметить, что здешние крокодилы больше боятся человека, чем на Лиамбье. Отравленные стрелы здешних туземцев, балонда, приучили крокодилов не показываться на глаза. Мы не видели здесь ни разу, чтобы хоть один крокодил грелся на солнце.

Балонда расставляют так много ловушек для птиц, что птицы редко показываются здесь. Однако на берегах Леебы я наблюдал много новых для меня мелких певчих птиц.

На востоке дождя выпало больше, чем здесь, потому что вода в Лиамбье быстро прибывала и так сильно размывала песчаные берега, что цвет ее воды принял желтоватый оттенок.

Один из наших людей был укушен неядовитой змеей и, конечно, не потерпел от укуса никакого вреда. Бароце приписали это тому, что в тот момент вокруг укушенного было много людей, которые смотрели на эту змею. Они думают, что взгляд человека обладает магическим действием и может уничтожить яд.

6 января мы достигли одной деревни, находящейся во владении другой женщины-вождя – Нямоаны, сестры Шинте, самого могущественного вождя племени балонда в этой части страны. Ее люди только недавно поселились на этом месте, построив здесь всего двенадцать хижин. Ее муж, Са-моана, был одет в короткую юбку из байки зеленого и красного цвета, носил копье и широкий старинный меч около 18 дюймов [45 см] в длину и 3 дюймов [7,5 см] в ширину.

Вождь и ее супруг сидели на шкурах, находившихся в центре круга диаметром в тридцать шагов и несколько возвышающегося над уровнем почвы. Это возвышение было окружено канавой. За пределами канавы перед возвышением сидело около тридцати человек всевозможных возрастов обоего пола. Мужчины были вооружены луками, стрелами, копьями и широкими мечами. Около мужа вождя сидела еще одна, несколько пожилая женщина, с неприятным косящим кнаружи левым глазом. Приблизительно в 40 ярдах [35 м] от них мы положили свое оружие на землю, и я, подойдя к центральному седалищу, приветствовал по-туземному, захлопав в ладоши, сначала мужа. Он показал мне на свою жену, желая сказать этим, что первенство чести принадлежит ей. Я приветствовал ее тем же способом. Принесли циновку, и я сел перед ними на корточки. Затем они позвали специально уполномоченного для переговоров человека и спросили меня, кто будет говорить от моего имени. Я указал на Колимботу, который был лучше других знаком с их диалектом, и тогда начались переговоры по всей форме. Я объяснил им свои действительные цели, без малейшей попытки окутать их таинственностью или представить в ином виде, чем они были для меня самого; я всегда был убежден в том, что когда имеешь дело с людьми нецивилизованными, то наилучшим путем в отношениях с ними является, без сомнения, искренность. Колимбота передавал уполномоченному Нямоаны то, что я говорил ему. Тот передавал все сказанное дословно ее супругу, который снова повторял все ей. Таким образом, все это пересказывалось четыре раза и так громко, чтобы все присутствующие могли слышать. Ответ возвращался ко мне таким же круговым путем, начинаясь от леди к ее супругу и так далее.

Для того чтобы вызвать к себе доверие, я между прочим показал им на свои волосы, на которые во всех этих местах смотрят как на диковинку. Они спросили: «Неужели это волосы? Это львиная грива, а вовсе не волосы». Некоторые думали, что я сделал себе парик из львиной гривы, как они сами делают себе иногда парики из волокон Ife, окрашивая их в черный цвет и скручивая их так, чтобы они напоминали курчавую массу их волос. Я не мог возразить им в виде шутки, что у них самих не волосы, а овечья шерсть, потому что в этой стране совсем не было овец. Поэтому я довольствовался утверждением, что у меня настоящие, неподдельные волосы, какие могли бы быть и у них, если бы у них они не были опалены и скручены солнцем. Как пример того, что может сделать солнце, я сравнил свое бронзовое лицо и руки, которые к этому времени были у меня приблизительно такого же цвета, как светлоокрашенная кожа макололо, с белой кожей на своей же груди. Они охотно поверили тому, что мы с ними имеем в конце концов общее происхождение. Здесь, как и повсюду, где одновременно бывает и жара и влажность, кожа у людей очень темного, хотя и не вполне черного цвета. Я показал им свои часы и карманный компас, на которые они смотрят, как на диковину, но хотя муж и позвал леди посмотреть на все эти вещи, ее нельзя было уговорить подойти ко мне так близко.

Этот народ более суеверен, чем те племена, которые я видел прежде. Только еще начав строить свою деревню, они уже нашли время соорудить два навеса для горшков с волшебными снадобьями. Когда их спросили, что за средства находятся в этих горшках, то они ответили: «Талисманы для баримо» [духов]. Здесь же мы увидели первое доказательство существования идолопоклонства: оно заключалось в остатках старинного идола в одной заброшенной деревне. Это была вырезанная из куска дерева человеческая голова.

Так как мне все еще казалось, что Лееба идет оттуда, куда мы намеревались ехать, то я хотел продолжать наш путь водой, но Нямоане очень хотелось, чтобы ее люди проводили нас к ее брату Шинте, а когда я объяснил ей преимущества водного пути, то она заявила, что ее брат живет в стороне от реки и что, кроме того, впереди находится водопад, переправиться через который на челноках было бы очень трудно. Она боялась также, как бы нас не убили люди племени балобале, страна которых находится к западу от реки и которые не знали о целях нашей поездки. Я возразил ей на это, что всякий раз, когда я посещал незнакомое племя, мне очень часто угрожала смерть и теперь я больше боюсь сам убить кого-нибудь, чем быть убитым. Она ответила, что балобале убьют не меня, а их жертвами падут сопровождающие меня макололо, их давние враги. Это произвело на моих спутников большое впечатление и заставило их склониться на предложение Нямоаны – поехать в город ее брата, а не подниматься по Леебе. Появление на сцене вождя Маненко прибавило на их чашку весов такую тяжесть, что я был вынужден уступить им в этом.

Маненко была высокая стройная женщина лет двадцати, отличавшаяся множеством украшений и амулетов, висевших вокруг ее особы; амулеты, как полагают, имеют волшебную силу. Все ее тело было намазано для защиты от непогоды жиром, смешанным с красной охрой; предосторожность необходимая, потому что иначе она, как и большинство дам из племени балонда, была бы в состоянии полной наготы. Это происходило не от недостатка одежды, потому что она, как вождь, могла быть одетой так же хорошо, как любой из ее подданных, но от особых ее понятий об элегантности наряда. Когда она подошла со своим мужем по имени Сам-банза, то они некоторое время прислушивались к заявлениям, которые я делал людям Нямоаны, после чего муж, действуя как уполномоченный Маненко, начал торжественную речь, излагая причины их прибытия. Каждые две-три секунды во время своей речи он брал песок и тер им верхнюю часть своих рук и грудь. В Лунде это обычный способ приветствия. Когда туземцы хотят быть особенно учтивыми, то они приносят на куске кожи золу или белую глину и, взяв ее в горсть, натирают ею свою грудь и верхнюю часть рук. Другие в виде приветствия бьют себя локтями в ребра; есть и такие, которые в этом случае прикладываются к земле сначала одной, а потом другой щекой и затем хлопают в ладоши. Этикет требует, чтобы вожди делали только вид, будто они берут с земли песок и трут им грудь. Когда Самбанза окончил свою торжественную речь, то он встал и показал свои ноги, украшенные множеством медных колец. У некоторых вождей на ногах бывает так много колец, что они, благодаря своей величине и весу, вынуждают вождя широко расставлять при ходьбе ноги. Тяжесть колец причиняет им серьезные неудобства. Знатные люди, подобные Самбанзе, желая подражать лучшим людям своего круга, тоже широко расставляют ноги при ходьбе. Когда я смеялся над походкой Самбанзы, то люди говорили: «Таким способом в этих местах показывают свою знатность».

По нашему совету Маненко окончательно решила принять политику дружбы с макололо, и для скрепления уз дружбы она и ее советники предложили нашему спутнику Колимботе взять себе здесь жену. Благодаря этому они надеялись заручиться его дружбой и располагать в будущем точной информацией о замыслах макололо. Маненко думала, что Колимбота будет впоследствии чаще посещать племя балонда, чтобы проведать свою жену, а макололо, конечно, никогда не нападут на жителей деревень, среди которых живет человек, близкий одному из их сородичей. Колимбота, как я узнал, принял это предложение благосклонно, и оно впоследствии заставило его покинуть нас.

Вечером того дня, когда прибыла Маненко, мы имели удовольствие увидеть нашего посыльного Мосанту, возвратившегося вместе с внушительным посольством от вождя Масико, состоявшим из всех его князьков. Они преподнесли мне в качестве подарка от своего вождя хороший бивень слона, две наполненные медом тыквы и большой кусок синей байки. Последним подарком имелось, быть может, в виду показать мне, что Масико, у которого были под рукой такие запасы товаров белых людей и который был в состоянии дарить их другим, является действительно великим вождем. Когда мы устраивали себе в деревне шалаш для ночлега, то Маненко набросилась на наших друзей, прибывших от Масико, употребляя при этом самые отборные выражения, не оставлявшие у нас ни малейшего сомнения в том, что она была совершеннейшим образцом сварливой бабы. В объяснение этого следует сказать, что несколько раньше Масико посылал к Самоане, мужу Нямоаны, за материей – это обычный их способ поддерживать связь – и, получив просимую материю, отослал ее обратно, потому что она имела на себе следы колдовства; это было большим оскорблением, и Маненко имела теперь полное основание сорвать свою злобу на его послах, посетивших ее деревню и вкушавших сон под сенью одной хижины без ее на то разрешения. Если ее родных подозревали в колдовстве, то почему нельзя считать послов Масико виновными в том, что и они оставят в ее хижине то же самое? Маненко, как самый заправский оратор, то наступала на них, то пятилась назад, причем от нее доставалось и ее собственным слугам за то, что они допустили такое оскорбление. Как это всегда бывает, когда даже цивилизованные женщины читают свои наставления, она наклонилась над объектами своего гнева и пронзительно визгливым голосом перечислила все их недостатки и проступки, совершенные ими с самого их рождения, категорически заявляя о полном отсутствии у нее надежды на то, что они сделаются лучшими прежде, чем их пожрет крокодил. Все люди Масико последовали единодушному решению встретить бурный поток ее оскорблений молчанием. Утром они расстались с нами.

В это утро Маненко прислала нам корней маниока и решила доставить наш багаж своему дяде Кабомпо, или Шинте. Все мы уже слышали лично, на что способен был ее язык, и так как ни я, ни мои люди не были расположены выслушивать брань этой чернокожей мистрис Кодль, то мы уложили свои вещи, готовясь к отбытию, как вдруг явилась Маненко и сказала нам, что люди, которых она назначила сопровождать нас, еще не прибыли и что они будут здесь только завтра. Дела с питанием у нас к этому времени стали очень плохи, поэтому, раздосадованный такой задержкой, я отдал распоряжение уложить немедля багаж в челноки, чтобы отправиться вверх по реке без ее слуг. Но Маненко была не из тех, кого можно легко обойти. Она снова явилась со своими людьми и сказала, что если она не примет участия в отправке слоновой кости и товаров вождя Секелету, то ее дядя очень рассердится на нее. Она забрала весь багаж и заявила, что отправит его сама, не спрашивая меня. Мои люди уступили этому правительству в юбке скорее, чем я был склонен сделать это, и на моей стороне не осталось силы. Не имея желания попасть ей на язык, я собирался было ретироваться к челнокам, как вдруг она, положив мне руку на плечо и взглянув на меня нежным взором, сказала мне: «Ну, мой одинокий, мужественный человек, поступи и ты так же, как сделали все остальные». Чувство досады у меня, конечно, сразу исчезло, и я ушел на охоту, чтобы попытаться добыть мяса.

Ступки

Рисунок XIX в.

Единственные животные, которых можно было найти в этих местах, были зебра, куалата или тагеци (Aidoceros equina), кама (Bubalus caama), буйволы и маленькая антилопа гакитенве (Philantomba).

Животных можно видеть, только пройдя много миль по их следам. Мучимые голодом, мы шли по следу нескольких зебр большую часть дня, пока, наконец, в густой чаще леса я не увидел одну из них в 50 ярдах [45 м] от себя, но, к моему безграничному разочарованию, ружье дало осечку, и она убежала.

Вследствие ежедневных ливней воздух был так насыщен влагой, что весь порох у меня отсырел. Любопытна сообразительность диких животных: в тех областях, где их беспокоит огнестрельное оружие, они держатся на более открытых местах, чтобы успеть убежать от вооруженного человека. Когда я был без ружья, они всегда подпускали меня ближе к себе, но если в руках у меня было ружье, то это случалось очень редко. Я думаю, что они знают разницу между безопасностью и угрозой жизни в обоих случаях. Но здесь, где им опасны стрелы туземцев балонда, они предпочитают в качестве более безопасного места чащу леса, где из лука стрелять нелегко. Эта разница в выборе животными своего местопребывания на дневное время, может, зависит также и от солнечной жары, потому что здесь жара бывает особенно сильной. Как бы то ни было, здесь дикие животные предпочитают днем лес, в то время как дальше к югу они большей частью избегают леса, и я в нескольких случаях видел, что солнечные лучи не заставляют их непременно искать тени.

Глава XVI

Амулеты. – Выносливость Маненко. – Идол. – Оружие балонда. – Дождь. – Голод. – Палисадники. – Густой лес. – Ульи. – Грибы. – Жители деревень дают нам крыши от своих хижин. – Ворожба и идолы. – Капризы Маненко. – Ночная тревога. – Послы и подарок от Шинте. – Как мы подходили к деревне. – Обитатель морских глубин. – Вход в город Шинте; его вид. – Балонда – настоящие негры. – Торжественный прием у Шинте. – Его котла. – Церемония нашего представления ему. – Ораторы-женщины. – Музыканты и музыкальные инструменты. – Неприятное требование. – Беседа с Шинте. – Дарю ему быка. – Плодородие почвы. – Новая хижина Маненко. – Разговор с Шинте. – Балонда пунктуально соблюдают требования этикета. – Торговля детьми. – Похищение детей. – Шинте предлагает мне рабыню. – Задержка. – Самбанза возвращается пьяным. – Последнее и самое большое доказательство дружбы Шинте

Утром 11 января 1854 г. мы должны были переехать на челноке через речку, находившуюся позади деревни, принадлежащей Нямоане. Прежде чем Маненко решилась сесть в челнок, знахарь обвешал ее всю амулетами и она взяла еще несколько амулетов в руку. Один из моих людей, стоя около корзины этого знахаря, говорил с кем-то очень громко. Знахарь сделал ему за это выговор и сам разговаривал только шепотом, оглядываясь все время на свою корзину, как будто он боялся, чтобы кто-то, находящийся в ней, не услышал его.

На юге люди не были такими суеверными. Я упоминаю об этом случае для того, чтобы указать на разницу, существовавшую в сознании и мировоззрении этих людей, с одной стороны, и кафров и бечуанов – с другой.

Маненко ехала в сопровождении своего мужа и барабанщика; последний все время бил изо всей силы в свой барабан, пока не пал густой туман с дождем и не заставил его прекратить бой. Муж Маненко попытался разогнать дождь воплями и заклинаниями, но дождь лил не переставая, и наша амазонка, одетая в самую легкую походную форму, продолжала ехать с такой скоростью, с какой мало кто мог ехать. Следуя верхом на быке, я держался довольно близко к нашей предводительнице и, осведомившись у нее, почему она не оделась в такой ливень, узнал, что вождю неприлично казаться подобным женщине. Он или она всегда должны казаться молодыми и сильными и переносить все неприятности, не показывая виду. Мои люди восхищались ее выносливостью и часто говорили: «Маненко – настоящий воин». Все мы, насквозь промокшие и продрогшие, были рады-радехоньки, когда она предложила, наконец, остановиться и приготовить ночлег на берегу одной небольшой реки.

Уганда. Барабанщик ганда

Рисунок XIX в.

Страна, по которой мы ехали, представляла собою, как и прежде, постоянное чередование леса с открытыми полянами. Почти все деревья принадлежат к вечнозеленым и достигают порядочной, хотя и не гигантской высоты. Поляны покрыты очень густой травой. Мы проехали мимо двух деревушек, окруженных насаждениями кукурузы и маниока, и около одной из деревень я в первый раз увидел безобразного идола, постоянно встречающегося в Лунде, сделанного из глины в виде фигуры, напоминающей крокодила. Остов его был сделан из травы, облепленной сверху глиной; вместо глаз вставлены две раковины, около шеи натыкано много толстой щетины, взятой из хвоста слона. Если бы нам не сказали, что эту фигуру называют львом, то можно было подумать, что это крокодил. Он стоит под навесом, и балонда молятся ему, а если у них кто-нибудь заболеет, то они целую ночь бьют перед ним в барабан.

У некоторых из спутников Маненко были щиты прямоугольной формы около 5 футов [1,5 м] в длину и 3 футов [около метра] в ширину, очень искусно сплетенные из тростника. Эти воины, со своими щитами, короткими и широкими мечами, со связками остроконечных стрел, казались с виду, пожалуй, свирепыми. Но обычай постоянно носить с собой оружие есть, вероятно, только замена храбрости, которой они отнюдь не отличаются. Когда мы подходили, бывало, к деревне, то, прежде чем войти в нее, мы всегда клали и оставляли на земле свое огнестрельное оружие и копья, в то время как балонда, посещая нас в нашем лагере, всегда приходили к нам в полном вооружении, пока, наконец, мы не потребовали от них, чтобы они складывали свое оружие или не подходили близко к нам.

На следующий день мы ехали по такому густому лесу, что по нему невозможно было пробираться без топора. Лес затоплен, но не разливом реки, а ежедневными ливнями, и это обстоятельство сильно задерживало продвижение тех из нас, на ком промокла одежда. В этом лесу я ощутил сильный запах сероводорода, который прежде часто ощущал и в других местах.

11-го и 12-го мы были снова задержаны на месте дождем, который шел не переставая; на юге я никогда не видел таких ливней.

Мы миновали несколько больших деревень. Каждая хижина в них была обнесена плотным частоколом. Сама дверь в хижину являлась просто рядом плотно вбитых в землю кольев. Дверь никогда не бывает открыта; когда хозяину нужно войти в хижину, он вынимает два-три кола, пролезает через образовавшуюся щель внутрь и затем снова втыкает колья на место так, чтобы для врага, подошедшего к хижине ночью, трудно было обнаружить, где находится вход. Эти частоколы говорят о чувстве неуверенности в своей безопасности; очевидно, здесь никто не считает себя и свое имущество гарантированным от покушений со стороны своих сограждан. Диких животных, которые могли бы беспокоить людей, здесь нет. В уничтожении хищников луки и стрелы оказались здесь столь же эффективными, как ружья на юге. Но для нас отсутствие диких животных было большим разочарованием: мы ожидали, что на севере везде полно дичи, как действительно и было, когда мы дошли до слияния Ле-ебы с Лиамбье.

В этих местах в изобилии растет один вид серебристого дерева, который есть и в Кэпе (Leucodendron argenteum). В Кэпе оно растет на Тэйбл Маунтин на высоте от 2000 до 3000 футов [от 600 до 900 м] над уровнем моря, а на северном склоне гор Кашана и здесь – значительно выше – 4000 футов [более 1200 м]. Когда-то я считал быстрое течение Лиамбье доказательством сильного поднятия поверхности страны в той местности, откуда она идет, но теперь по точке кипения воды я нашел, что это мнение было ошибочным.[11]

По мере того как мы пробирались на север, лес становился гуще. Мы ехали больше во мраке леса, чем под открытым небом. Продвигаться можно было только по очень узкому проходу, проделанному в лесной чаще с помощью топора. Вокруг стволов и ветвей гигантских деревьев обвивались, подобно боа-констрикторам, толстые ползучие растения. Эти растения действительно душат деревья, благодаря которым они растут, а задушив их, сами становятся прямыми. Кора одного очень красивого дерева, растущего здесь в изобилии и называемого «мотуя», употребляется племенем бароце на изготовление лес и сетей для ловли рыбы. В большом изобилии растет здесь также дерево «моломп», которое по своей легкости и эластичности незаменимо для изготовления весел.

Встречались здесь и другие деревья, совершенно неизвестные моим спутникам, достигающие 50 футов [15 м] высоты; они имеют одинаковую толщину снизу доверху и совершенно лишены ветвей.

В этих лесах нам впервые встретились ульи, сделанные руками человека. Они встречаются здесь на всем пути вплоть до самой Анголы. Длина улья – 5 футов [1,5 м]. Изготовляют их следующим образом. На дереве делают два поперечных кольцевых разреза коры на расстоянии 5 футов [1,5 м] один от другого; затем между ними делается еще один по длине дерева; после этого кора по обе стороны продольного разреза приподнимается и отделяется от ствола, причем все время тщательно следят, чтобы не нарушалась целость коры, пока она не сойдет, наконец, со ствола вся. Снятая кора, в силу своей эластичности, принимает ту же самую форму, которую она имела на дереве; щель зашивается или зашпиливается деревянными шпильками, а с обоих концов вставляются кружки, сделанные из крученой травы. В центре одного из этих кружков делается леток для пчел, и улей готов.

Ульи укладываются на высоких деревьях в горизонтальном положении. Таким именно образом и собирается весь воск, экспортируемый из Бентвелы и Лоанды. Он целиком является продуктом свободного труда. К стволу дерева, на котором находится улей, всегда привязывается какой-нибудь амулет, и этот амулет оказывается достаточной защитой от воров. Туземцы очень редко крадут друг у друга; все они верят в то, что волшебные средства могут навлечь на них болезнь и смерть. Считая, что такие средства известны очень немногим, они на деле предпочитают руководствоваться той мыслью, что самое лучшее – никого не трогать. Мрак, царящий в этих лесах, усиливает у людей суеверные чувства.

Так как теперь был сезон дождей, то нам попадалось очень много грибов. Мои спутники ели эти грибы с большим наслаждением. Съедобные виды грибов растут всегда на термитниках; шляпка у них достигает размеров тульи шляпы; они белого цвета и очень вкусны, даже если есть их сырыми. Некоторые несъедобные грибы имеют ярко-красный цвет, а другие – синий.

Несмотря на дождь и возобновившуюся у меня лихорадку, зрелище этих новых мест доставляло мне большое удовольствие. Глубокий мрак, царивший здесь, представлял сильный контраст с ослепительным блеском солнца и полным отсутствием тени в пустыне Калахари, оставившими у меня неизгладимое впечатление. По временам мы выходили из лесного мрака в какую-нибудь маленькую прелестную долину с водоемом в середине, который теперь был наполнен водой, а в другое время является просто колодцем.

Мы переехали на челноках через одну небольшую, никогда не пересыхающую речку, носящую название Лефудже («быстрина»). Она течет с высокой красивой горы, называемой Монакадзи («женщина»), которая, по мере того как вырастала перед нашими взорами в двадцати или тридцати милях на восток от нашей дороги, представляла собой приятное и услаждающее взоры зрелище. Эта гора имеет удлиненную форму и возвышается над окружающей ее равниной по меньшей мере на 800 футов [около 240 м].

Название реки Лефудже происходит, вероятно, от быстрого течения на всем ее коротком пути, который она должна проходить от горы Монакадзи до Леебы.

Около долины встречаются всегда небольшие деревушки. В некоторых из них мы отдыхали. Когда мы решали остановиться в какой-нибудь деревне на ночь, то жители ее предоставляли нам для устройства ночлега крыши своих хижин, похожие по форме на шляпу китайца. Крыши при желании можно снимать со стен. Хозяева хижин снимали крыши и приносили их к тому месту, которое мы выбирали для ночлега, и мои люди устанавливали их на колья, после чего мы спокойно устраивались под ними на ночь. Всякий, кто приходил приветствовать Маненко или нас, тер золой верхнюю часть своих рук и груди, согласно существующему здесь обычаю, а кто хотел показать более глубокое уважение, растирал золу также и на лице.

Около каждой деревни мы видели всегда идола. В стране, населенной племенем балонда, этот обычай распространен повсюду. Когда нам попадался в лесу идол, то мы всегда знали, что находимся в пятнадцати минутах ходьбы от человеческого жилья. Однажды нам попался чрезвычайно безобразный идол, установленный на бревне, укрепленном на двух подпорках. К бревну были привязаны две веревки для подвешивания жертв. Когда я заметил своим спутникам, что хотя у этих идолов есть уши, но они не могут слышать, то узнал, что балонда и даже бароце верят, будто бы посредством этих чурбанов, сделанных из дерева и глины, могут совершаться предсказания и что хотя само дерево не может слышать, но у его владельцев есть волшебные средства, с помощью которых можно заставить идола слышать и давать ответы на вопросы, так что если к деревне приближается какой-нибудь враг, то ее жители всегда располагают сведениями об этом.

14 января день выдался удивительно прекрасный, и солнце так сияло и грело, что мы могли обсушить свое платье; многие вещи от продолжительной сырости заплесневели и гнили. Несмотря на то что ружья каждый вечер смазывались маслом, они совсем заржавели.

Однажды ночью мы все были разбужены отчаянным криком одной из спутниц Маненко. Она визжала так громко и так долго, что мы все решили, что ее схватил лев; мои люди, проснувшись, схватились за оружие. Они всегда кладут оружие так, чтобы при первой тревоге быть сразу готовыми бежать на выручку. Но, как оказалось, причиной всей шумихи был один из наших быков, который просунул свою морду в хижину, где спала эта дама, и обнюхивал ее, а она, коснувшись рукой его холодного мокрого носа, решила, что пришел ее конец.

В воскресенье после полудня прибыли послы от Шинте. Он выражал одобрение намерениям, которыми мы руководствовались, совершая наше путешествие, и передал нам, что он очень рад иметь возможность увидеть белых людей. Благосклонность, с которой меня везде принимали, была в значительной мере обязана тому обстоятельству, что, прежде чем входить в каждый город или в деревню, я всегда посылал посыльных, чтобы объяснить цель своего приезда. Когда мы подходили к какой-нибудь деревне настолько близко, что нас могли оттуда видеть, мы садились в тени дерева и посылали вперед человека, чтобы сообщить жителям деревни, кто мы такие и с какими намерениями к ним идем. В ответ на это старшина деревни присылал наиболее уважаемых в деревне людей, чтобы приветствовать нас и указать дерево, под которым нам можно спать.

Прежде чем я мог извлечь для себя пользу из очень утомительных уроков, преподанных мне Маненко, я иногда входил в деревню без предупреждения и создавал там тревогу. Ее жители в этом случае относились к нам все время подозрительно.

Ашанти. Королевское сиденье из дерева

Британский музей. Лондон

Мне сказали, что Шинте будет иметь высокую честь принять в своем городе сразу троих белых людей. Двое других белых известили его о своем приближении с запада. Как приятно было бы встретиться с европейцами так далеко от родины! Под наплывом нахлынувших на меня мыслей я почти забыл о жестоко мучившей меня лихорадке.

«Они такого же цвета, как ты?» – «Да, точно такого же». – «И у них такие же волосы». – «А разве это волосы? Мы думали, что это парик; мы никогда не видели прежде таких волос; этот человек должен быть из тех, кто живет в море». С этих пор мои люди всегда громко рекомендовали меня как подлинный образчик разновидности белых людей, которые живут в морской воде. «Вы посмотрите только на его волосы, они образованы морскими волнами».

Вновь и вновь объяснял я им, что выражение «мы приехали из-за моря» вовсе не означает, будто бы мы появились из-под воды, но, несмотря на это, во Внутренней Африке укоренилось и широко распространилось мнение, будто настоящие белые люди живут в море, и этот миф был слишком хорош, чтобы мои спутники не воспользовались им в своих целях. Я имею основание думать, что, когда я не мог их слышать, то они, невзирая на мои приказы, всегда хвастливо заявляли, будто бы их ведет настоящий обитатель морских глубин. «Вы посмотрите только на его волосы!» Если я возвращался к ним после короткой прогулки, то они всегда говорили мне, что людям, с которыми они перед этим вели беседу, очень хочется посмотреть на мои волосы. (Относительно двух других белых людей впоследствии оказалось, что это были не европейцы, а африканцы смешанной крови.)

16 января. Пройдя очень немного пути, мы подошли к прелестнейшей долине, которая имела полторы мили в ширину и тянулась к востоку вплоть до постепенно снижавшейся горы Монакадзи. Сбегая вниз, к центру этой прекрасной зеленой долины, извивалась небольшая река, а около небольшого потока, который впадает в эту реку с запада, стоит город (12°37 35 ю. ш., 22°47 в. д.) вождя Кабомпо, или, как он предпочитает называться, Шинте. Когда солнце поднялось настолько высоко, что наше вступление в город, по мнению Маненко, должно быть удачным для нас, мы тронулись в путь и увидели этот город в глубокой тени бананов и других густолиственных тропических деревьев. Улицы в нем прямые и представляют полный контраст с извилистыми улицами бечуанских городов. Здесь мы впервые увидели туземные хижины с квадратными стенами и круглыми крышами. Дворы вокруг хижин обнесены прямыми изгородями, сделанными из вертикально поставленных жердей с промежутками в несколько дюймов между ними и из переплетенной с ними жесткой травы или веток кустарника. Внутри двора за этими плетнями сажают табак, небольшое растение из семейства пасленовых, которое балонда употребляют в качестве приправы к пище, а также сахарный тростник и бананы. Многие из жердей изгороди начинают снова расти и давать побеги. Для того чтобы было больше тени, вокруг изгороди сажают деревья, принадлежащие к семейству Ficus indica. К этому дереву все туземцы относятся с каким-то благоговением. Они считают, что оно одарено волшебными свойствами. Всюду бродят козы, ощипывая молодые побеги. Когда мы появились в городе, к нам кинулась толпа негров в полном вооружении, как будто намереваясь уничтожить нас; у некоторых из них были ружья, но было видно, что их владельцы привыкли больше владеть луком, чем европейским оружием. Окружив нас, они в течение часа разглядывали нас, затем разошлись.

Мунза (правитель) на троне

Рисунок XIX в.

Балонда являются настоящими неграми. Их курчавая шевелюра гораздо гуще, и вообще они более волосаты, чем бечуаны и кафры. Кожа у них очень темная, хотя среди них встречаются люди и с более светлым оттенком кожи. Голова у них несколько вытянута кзади и кверху, губы толстые, нос сплющенный, но попадаются также и приятные на вид, с хорошо сложенной головой и фигурой.

17-е, вторник. Около одиннадцати часов вождем Шинте нам был оказан торжественный прием. Котла, или место аудиенции, было обширной площадью приблизительно в 100 кв. ярдов [около 80 кв. м]. На одном конце этой площади стояло два красивых дерева из породы баньяна; под одним из них на своеобразном троне, покрытом шкурой леопарда, восседал Шинте. На нем была надета какая-то клетчатая куртка и короткая юбочка из ярко-красной байки с зеленой каймой; на шее у него висело несколько ожерелий из крупных бус, а на руках и на ногах надето было множество медных браслетов и колец; на голове красовался шлем, искусно сплетенный из бус и увенчанный большим пучком гусиных перьев. Рядом с Шинте сидели трое молодых людей с большими связками стрел и луками на плечах.

Когда мы подошли к котла, то все люди, прибывшие вместе с Маненко, захлопали в ладоши, а ее муж, Самбанза, выразил почтение растиранием золы по своей груди и рукам. Под вторым деревом место было свободно, и поэтому в поисках тени я отправился туда, а за мной и все мои люди. Мы находились приблизительно в 50 ярдах [45 м] от вождя и могли видеть всю церемонию. Сначала по площадке прошли различные подразделения племени, и старшина каждого из них приветствовал вождя обычным растиранием золы, которую он нес для этой цели с собой; затем явились вооруженные до зубов воины, которые с обнаженными мечами в руках бросились с криками в нашу сторону, стараясь придать своим лицам самое свирепое выражение, как будто они хотели заставить нас обратиться в бегство. Так как мы не убежали, а спокойно оставались на месте, то они повернулись к Шинте и приветствовали его, а затем удалились. После этого перед нами были продемонстрированы любопытные воинские упражнения. На середину площади выскочил человек и начал воспроизводить ряд боевых поз и телодвижений, которые бывают необходимы в действительном бою. Он делал вид, будто бросает свое копье во врага и в то же время отражает щитом удар на себя, отскакивал в сторону, чтобы избежать другого удара, бросался то назад, то вперед, делая огромные прыжки во все стороны, и так далее.

Прием в миссии Шинте

Иллюстрация к первому английскому изданию произведений Д. Ливингстона

Когда это окончилось, то Самбанза и представитель Ня-моаны, горделиво выступая, подошли к Шинте и громким голосом объявили во всеуслышание все то, что они знали обо мне, о моих спутниках, о моем прошлом, о моем желании открыть путь в эту страну для торговли и о желании белого человека, чтобы все племена жили в мире друг с другом; может быть, белый человек лжет, может быть, нет; они скорее склонны думать, что он говорит правду; но так как у людей балонда сердце доброе, а Шинте никогда не делал никому вреда, то ему следует хорошо принять белого человека и предоставить ему идти дальше своим путем.

Позади Шинте сидело около сотни женщин, одетых в лучшие свои платья, которые у всех у них случайно оказались из одной и той же красной байки. Впереди них сидела главная жена Шинте, которая была из племени матабеле или зулусов; на голове у нее была надета красная шапка какой-то причудливой формы. В антрактах между выступлениями эти дамы пели какие-то заунывные песни; невозможно было понять, в честь кого пелись эти песни, – оратора, Шинте или в честь самих себя. Здесь я в первый раз увидел женщин, присутствующих на общественном собрании. На юге женщинам не разрешается приходить в котла, а здесь они выражали свое одобрение ораторам, хлопая в ладоши и встречая их радостным смехом. Шинте часто оборачивался и говорил с ними.

Замбези. Маримба – доска с многочисленными резонирующими тыквами («калебасовое фортепиано»)

Британский музей. Лондон

Вокруг котла несколько раз обходила партия музыкантов в составе трех барабанщиков и четырех исполнителей игры на туземном фортепиано, услаждая наш слух своей музыкой. На барабаны, вырезанные из дерева, натягивают кожу антилопы. Чтобы она была тугой, ее подносят близко к огню, и она сжимается. При игре на барабанах пользуются палками.

Туземное фортепиано, называемое «маримба», состоит из двух узких деревянных полос, положенных параллельно друг другу; у балонда эти полосы делаются совершенно прямыми, в то время как на юге их делают изогнутыми, напоминающими по форме половину колесного обода. Поперек этих параллельных полос к ним прикрепляются около пятнадцати деревянных клавиш от 2 до 3 дюймов [от 5 до 7,5 см] шириной и от 15 до 18 дюймов [от 40 до 45 см] длиной. Толщина их зависит от высоты желаемого тона. Под каждым клавишем прикрепляется тыква. Ближе к концам каждого клавиша вырезаются выемки для насаживания их на продольные полосы и образования резонирующей пустоты. Выемки делаются тоже разной величины в зависимости от высоты требуемого звука. Музыкальные звуки извлекаются из клавишей ударами барабанных палочек. Музыка эта приятна для слуха. Особенное восхищение у туземцев вызывает быстрый темп игры. В Анголе даже португальцы танцуют под звуки маримбы.

Женщины с горшками для воды, слушающие музыку маримбы, сансы и свирели

Иллюстрация к первому английскому изданию произведений Д. Ливингстона

Когда девять ораторов один за другим произнесли приветственные речи, Шинте встал, а за ним встали и все. Во время этой церемонии он держался с достоинством. Мои люди заметили, что он бросал иногда свой взгляд в мою сторону. На площади, по моему подсчету, присутствовало около тысячи человек простого народа и триста воинов.

18-е. Ночью нас разбудил посыльный от Шинте, с приказанием, чтобы я шел к нему в такой неурочный час. Я был в поту после очередного приступа лихорадки, а тропа к городу шла через сырую долину, поэтому я отказался идти. Колимбота, который хорошо знал требования местного этикета, настаивал, чтобы я шел. Но, независимо от болезни, я считал, что мы вправе поступать, как нам угодно, чем рассердил Колимботу. Как бы то ни было, утром в 10 часов мы пошли к Шинте. Нас провели к его двору, высокие изгороди которого были сделаны из прутьев, искусно сплетенных между собой. Внутри двора вдоль изгороди было много деревьев, дававших приятную тень. Деревья эти были специально посажены здесь. Вокруг них была насажена трава с целью защиты почвы от зноя. На улицах города пустые места засаживаются сахарным тростником и бананами, большие ярко-зеленые листья которых всюду поднимаются над изгородями.

У индийского фикуса, под которым мы теперь сели, были очень крупные листья; дерево обнаруживало свое родство с индийским баньяном, потому что оно выпускало свои ветки вниз, к земле. Скоро к нам подошел Шинте. По наружности это был человек лет двадцати пяти, среднего роста, с искренним, открытым выражением лица. Он был, по-видимому, в хорошем настроении. Оказывается, он ожидал вчера, что я подойду к нему поближе и буду беседовать с ним. Когда я шел вчера на этот торжественный прием, то я и сам хотел иметь с ним личную беседу, но когда мы пришли на площадь и нагляделись на все их устрашающие приготовления, когда увидели, что даже его люди держатся от него по крайней мере на сорок ярдов, то я уступил просьбам своих людей и оставался все время под деревом против Шинте. Его упрек укрепил во мне прежнее убеждение в том, что самое лучшее средство завоевать симпатию африканцев состоит в том, чтобы быть с ними совершенно откровенным и безбоязненным. Теперь я лично изложил ему цель своей поездки, и на все, что я ему говорил, вождь выражал свое согласие и одобрение, хлопая в ладоши. Он отвечал мне через уполномоченное лицо. В заключение нашей беседы с ним все присутствовавшие при ней также захлопали в ладоши.

После того как окончилась деловая часть беседы, я спросил его, видел ли он когда-нибудь прежде белого человека.

Он ответил мне: «Никогда; ты – первый, у кого я вижу белую кожу и прямые волосы. Твоя одежда тоже отличается от всего, что я до сих пор видел».

Узнав от некоторых, что «у Шинте горько во рту, оттого что он не отведал говядины», я подарил ему, к великому его удовольствию, быка. Так как его страна представляет наилучшие условия для разведения скота, то я посоветовал ему купить у макололо коров. Эта мысль ему понравилась, и когда мы возвращались с морского берега обратно, то увидели, что он воспользовался данным ему советом, потому что к этому времени у него было уже три коровы, одна из которых оправдывала мое мнение об этой стране: по своей упитанности это была одна из тех коров, которые получают на выставках призы. После нашей беседы с ним Шинте прислал нам корзину вареной кукурузы, корзину маниоковой муки и небольшую птицу Здешняя кукуруза и маниоки очень крупны. Черноземная почва в долинах здесь чрезвычайно плодородна и не требует удобрений. Мы видели маниок 6 футов [почти 2 м] высотой, а это растение может вообще расти только на самой лучшей почве.

В продолжение этого времени Маненко со своими людьми была занята сооружением прелестной хижины, окруженной двором. Хижина была предназначена служить ей резиденцией на все время, пока здесь будут белые люди, которых она сюда привела. Когда она услышала, что мы подарили ее дяде быка, она явилась к нам с видом человека, обиженного нами, и разъяснила, что «этот белый человек принадлежит ей, она привела сюда белого человека, и поэтому бык принадлежит также ей, а не Шинте». Она приказала привести быка, заколоть его при ней и подарила своему дяде только ляжку. Шинте, кажется, был этим обижен.

19-е. Меня очень рано разбудил посыльный от Шинте, но так как у меня только что окончился очередной приступ лихорадки и я весь был в поту, то я сказал, что приду к нему через несколько часов. Но вслед за первым посыльным скоро явился другой: «Шинте желает сказать тебе сейчас же то, что ему нужно сказать». Это было слишком интригующее предложение, и поэтому мы тотчас же пошли к нему. Он ожидал нас, держа в руках курицу, а рядом с ним стояла корзина с мукой из маниока и тыква, наполненная медом. Относительно мучивших меня приступов болезни он сказал, что лихорадка – это единственное, что может помешать успешному окончанию моей поездки. У него есть люди, которые знают все дороги, ведущие к белым людям, и они могут быть нашими проводниками. Будучи молодым человеком, он сам совершал далекие путешествия. На мой вопрос, что он может посоветовать мне против лихорадки, он сказал: «Пей больше меду. Когда ты весь пропитаешься им, он прогонит лихорадку». Это очень хмельной напиток, и я подозреваю, что он очень любил это лекарство, хотя у него и не было лихорадки.

Когда мы проходили через деревню, то нас поразила приверженность балонда к установившемуся этикету. При встрече с высшими людьми на улице они падают на колени и растирают пыль на груди и руках, и пока эти люди высшего ранга продолжают идти, они все время хлопают в ладоши.

Мы видели несколько раз женщину, которая занимает у Шинте должность водоноски. Когда она идет с водой, то звонит в колокольчик, предупреждая всех, чтобы они сходили в сторону с дороги. Если бы кто-нибудь подошел к ней близко, то это считалось бы большим преступлением, потому что его близость может оказать вредное действие на воду, которую будет пить вождь. Я думаю, что самые ничтожные проступки такого рода используются в качестве предлога для того, чтобы продавать таких людей или их детей работорговцам из племени мамбари.

За время нашего пребывания у Шинте здесь произошел такой случай, который совершенно неизвестен на юге. Двое детей, один семи, а другой восьми лет, вышли из дома, чтобы набрать в лесу дров. Их дом находился на расстоянии четверти мили [около 0,5 км] от деревни. Когда они отошли недалеко от дома, то были схвачены и утащены, и их непредусмотрительные родители не могли найти их следов. Это было так близко к городу, что не может быть и мысли о нападении на детей хищного зверя. По нашим предположениям, в этом деянии должны быть повинны какие-нибудь люди высшего круга, близкие ко двору Шинте; они могли ночью продать детей.

Мамбари сооружают специальные большие хижины четырехугольной формы, в которых помещают украденных детей; детей кормят там хорошо, но выпускают на воздух только ночью. Частые похищения детей, имеющие место во всей этой области, сделали понятным мне, для чего около деревень существуют стоккады, которые мы так часто видели здесь. Родители не могут возбуждать дела, потому что и сам Шинте склонен, по-видимому, заниматься этими темными делами. Однажды он прислал за мной ночью, хотя я всегда заявлял ему, что предпочитаю действовать всегда открыто. Когда я пришел, то он подарил мне рабыню, девочку лет восьми; при этом сказал, что он всегда дарит своим посетителям ребенка. В ответ на выраженную мной благодарность и на мои слова, что я считаю дурным делом отнимать детей у их родителей и что я советую ему вообще отказаться от такого дела и начать вместо него торговлю слоновой костью и воском, он настаивал на том, чтобы подаренная мне девочка осталась у меня, «была бы моей дочерью и носила мне воду». Он убеждал меня в том, что у всякого знатного человека должен быть ребенок, который исполнял бы эту обязанность, а у меня совсем нет ребенка. Когда я отвечал ему, что у меня четверо детей и что я был бы огорчен, если бы мой вождь отобрал у меня мою маленькую девочку и подарил ее другим, и что поэтому я предпочитаю, чтобы подаренная мне девочка оставалась дома и носила воду для своей матери, то он решил, что я недоволен ростом ребенка и велел привести другую девочку, которая была на голову выше первой. После долгих моих разъяснений о том, как отвратителен сам факт продажи человека человеком, и о том, как ужасно причинить матери ребенка такое горе, я отказался также и от этой девочки.

Жернов

Рисунок XIX в.

От этих вождей невозможно было уехать скоро, они считают за честь для себя, когда иностранцы долго остаются в их деревнях. Кроме того, была еще одна причина нашей задержки: здесь часто шли дожди, не проходило суток, чтобы не было ливня. От сырости портится все. Хирургические инструменты покрываются ржавчиной, на одежде появляется плесень, обувь быстро рвется; моя палатка вся была в маленьких дырках, и при каждом сильном дожде на мое одеяло опускался густой туман из мелких брызг, заставляя меня прятать под одеяло свою голову. По утрам даже внутри палатки все было покрыто густой росой. Солнце показывалось только после полудня на самое короткое время, но даже это короткое прояснение неба прерывалось грозовыми ливнями, лишавшими нас возможности просушить наши постельные принадлежности.

Северный ветер всегда нагоняет густые тучи с дождем, а на юге проливные дожди всегда приходят с северо-востока или с востока. Когда нет солнца, то термометр падает до 72° [27,1 °C], а когда небо бывает ясное, то он и в тени поднимается до 82 [30,9 °C] даже по утрам и вечерам.

24 января. Мы думали отправиться в путь сегодня, но Сам-банза, который рано утром был послан за провожатыми, вернулся только в полдень без них и мертвецки пьяный. В этой местности мы в первый раз за все время увидели пьяного и услышали его бессвязное бормотание.

Боялоа, или пиво, изготовляемое в этой стране, оказывает скорее притупляющее, чем возбуждающее действие. Любители пива обычно быстро валятся с ног и засыпают мертвецким сном. Часто можно видеть их лежащими на земле вниз лицом, в состоянии глубокого сна.

Самбанза опьянел от меда, похожего на тот, которым нас угощал Шинте. Этот напиток крепче, чем боялоа. Насколько мы могли понять из бессвязной речи Самбанзы, Шинте сказал, что нам нельзя пускаться в путь в такой сильный дождь и что проводникам необходимо время для сборов в дорогу. Так как почти весь день лил дождь, то нам нетрудно было принять его совет и остаться. Самбанза, шатаясь, направился в хижину Маненко. Его супруга, которая никогда не давала торжественного обещания «любить, почитать и повиноваться ему», не питала против него гнева, поэтому она хладнокровно втащила его в хижину и уложила спать.

Желая доказать мне свою дружбу, Шинте сам пришел ко мне в мою палатку, которая с большим трудом могла вместить двоих людей, и с большим интересом осмотрел все новые для него и любопытные вещи: ртуть, зеркало, книги, расчески, гребешок, карманные часы и т. д. Затем он закрыл вход в палатку так, чтобы никто из его людей не мог быть свидетелем проявленной им безумной расточительности, в которой его могли обвинить, извлек из-под полы нитку бус и срезанный конец морской раковины, которая считается огромной ценностью в областях, далеких от моря. Он повесил мне бусы и раковину на шею и сказал: «Вот тебе доказательство моей дружбы».

Мои люди сказали мне, что раковина эта, в качестве почетного знака отличия, является в этой местности большой ценностью: за одну-две такие раковины можно купить раба, а пять раковин являются хорошей ценой за бивень слона, который на деньги стоит девять фунтов стерлингов. Во время нашего последнего разговора с Шинте он назначил главным проводником для нас Интемесе, человека лет пятидесяти. По словам Шинте, Интемесе приказано быть с нами до тех пор, пока мы не дойдем до самого моря. Шинте просил меня, чтобы отныне, если мне нужна будет какая-нибудь помощь, я обращался бы только к нему; он всегда будет рад помочь мне. Это была только вежливая форма, посредством которой выражалось пожелание успеха. Проводники, которые должны были помочь мне дойти до моря, на самом деле имели распоряжение дойти со мной до следующего вождя – Катемы.

Глава XVII

Отъезд из города Шинте. – Насаждения маниока. – Способ приготовления в пищу ядовитой разновидности. – Маниок – повседневная пища туземцев. – Щепетильность балонда. – Деревни за рекой Лонадже. – Казембе. – Ночные дожди. – Равнины, покрытые водой. – Привязанность людей балонда к матерям. – Ночь на острове. – Трава на равнинах. – Истоки рек. – Мы берем взаймы крыши от хижин. – Остановка. – Плодородие страны, по которой течет река Локалуедже. – Всеядная рыба. – Туземный способ ловли рыбы. – Приятный дом и семейство Мазинквы. – Прозрачная вода затопленных рек. – Посол от Катемы. – Деревня старшины Кведенде; его доброта. – Сбор шерсти. – Встреча с людьми из города Матиамво. – Беседа у костра. – Характер и поведение Матиамво. – Представление ко двору Катемы, его подарок, хороший ум и наружность. – Беседа на следующий день. – Скот. – Холодный ветер с севера. – Канарейки и другие певчие птицы. – Пауки, их гнезда и паутина. – Озеро Дилоло. – Ум муравьев

Оставив Шинте, сопровождаемые восемью его людьми, которые должны были помочь нам нести поклажу, мы поехали по прелестной долине, в которой находится город этого вождя, сначала на север, а затем повернули несколько на запад и въехали в лес, по которому сравнительно легко было ехать. Ночевали мы в этот день в деревне, жители которой принадлежат к племени балонда. Утром, когда мы поехали, справа от нас поднимался ряд покрытых зеленью возвышенностей, называемых Салоишо; нам сказали, что эти возвышенности густо заселены подданными Шинте, которые занимались выработкой железа. Возвышенности были богаты железной рудой.

Страна, через которую мы теперь ехали, имела в общем такой же ровный характер и также заросла лесом, как и раньше. Почва здесь черного цвета со слегка красноватым оттенком, в некоторых местах совершенно красная. Она производит впечатление очень плодородной. Во всех долинах находятся деревни, по двадцать—тридцать хижин каждая. Везде в огородах сажают маниок, который является здесь главным предметом питания. Для ухода за ним требуется очень мало усилий. Делают длинные грядки в 3 фута [немного менее метра] шириной и в 1 фут [30 см] вышиной. На этих грядках сажают черенки маниока, оставляя между ними промежутки в 4 фута [1¹/₄м], которые засаживаются бобами или земляными орехами; когда бобы снимут, то землю всегда тщательно очищают от сора. Через десять или восемнадцать месяцев после посадки, в зависимости от качества почвы, корни маниока бывают готовы для употребления в пищу. После того как женщина выкопает из земли корни, она втыкает на их место один или два черенка, взятых с верхушки растения, – так производится новая посадка. Маниок достигает 6 футов [почти 2 м] высоты. В пищу употребляются все части растения; листья можно готовить, как овощи. Корни бывают толщиной от 3 до 4 дюймов [7,5—10 см] и длиной от 12 до 18 дюймов [28–46 см].

Существуют две разновидности маниока, или кассавы: одна – сладкая и очень питательная, другая – горькая, содержащая яд. Последняя разновидность растет гораздо быстрее первой, благодаря чему ее всегда и везде много. Когда мы приехали в деревню Капенде, расположенную на берегу небольшой р. Лонадже, нам преподнесли в качестве подарка так много корней этой ядовитой разновидности, что мы принуждены были оставить их. Для того чтобы уничтожить заключающийся в корнях яд, их кладут на четыре дня в воду. Затем вынимают, снимают с них кожуру и выставляют на солнце. Когда они высохнут, то они легко перемалываются в очень тонкую белую муку, напоминающую крахмал. Для употребления в пищу муку засыпают в кипящую воду и помешивают; ее кладут столько, чтобы она только намокла. При этом один человек держит посуду, а другой мешает эту кашу изо всей силы. Каша из муки маниока является повседневным кушаньем во всей стране. Но мы, будучи даже голодными, с трудом заставляли себя есть ее, добавляя к ней немного меду, который я делил со своими людьми, пока он у меня был. Вкус у нее отвратительный, и, независимо от того, сколько ее съешь, через два часа все равно будешь чувствовать голод. Когда кашу делают более жидкой, то она имеет вид крахмала, употребляемого прачками, а если их крахмал сделан из испорченного картофеля, то можно создать себе некоторое представление о каше, которую едят балонда и которую нас вынудил есть только голод.

Мы имели случай убедиться в том, что наши проводники были более принципиальными людьми, чем люди далекого юга. Они доставляли нам пищу, но не принимали никакого участия в ее приготовлении, и сами никогда не ели в нашем присутствии. Когда мы приготовляли себе пищу, они всякий раз удалялись в лесную чащу и ели там свою кашу, потом вставали, хлопали в ладоши и благодарили за кашу Интемесе. Макололо, привыкшие к более простому и свободному обращению, протягивали пригоршни приготовленного ими кушанья находящимся поблизости балонда, но те отказывались даже притронуться к нему. Они очень щепетильны в отношениях друг с другом. У каждой их хижины свой отдельный костер, и когда он погасает, то они сами вновь добывают огонь, а не берут его у соседей. Я думаю, что это называется суеверным страхом.

Около каждой деревни в темной чаще леса, как я уже говорил, вы всегда увидите идолов, долженствующих изображать человеческую голову или фигуру льва и представляющих собой просто изогнутую палку, смазанную снадобьями; иногда вы видите просто небольшой горшок со снадобьями, поставленный под навесом или в миниатюрной хижине с небольшой насыпью из земли внутри этой хижины. В более глухих местах мы видели вырезанные на деревьях изображения человеческих лиц с бородой, весьма близко напоминающие изображения на египетских памятниках. Эти изображения все время попадаются на нашем пути. Около них на ветках кладутся жертвы в виде корней маниока или початков кукурузы. Через каждые несколько миль нам попадаются также кучи из палок, сложенных в форме пирамид; каждый прохожий бросает в эту кучу маленькую ветку.

Одежда мужчин балонда состоит из мягких выделанных шкур мелких животных, таких как шакал или дикая кошка. Шкуры вешаются на поясе сзади и спереди. Одежда женщин – неописуема; однако сами женщины отнюдь не были нескромными. Они стояли перед нами, нимало не сознавая непристойности своего костюма и чувствовали себя совершенно так же, как мы, когда бываем одеты. Но, не сознавая, что в их внешности чего-то недостает, женщины балонда не могли сохранять серьезности при виде моих людей, обнаженных сзади. Всякий раз, когда мои спутники повертывались к ним спиной, то, к их досаде, особенно заразительно смеялись молодые девушки.

Переправившись через Лонадже, мы подъехали к красивым деревням, окруженным, как все негритянские деревни, бананами, кустарником и маниоком. Мы расположились лагерем на берегу Леебы в месте, где было змеиное гнездо. Одного из наших людей укусила змея, но укус оказался совершенно безвредным.

К северо-востоку от города вождя Шинте находился город вождя Казембе, принадлежавшего тоже к племени балонда; туда шли люди из всей этой области покупать себе медные кольца для ног. Эти кольца изготовлялись в городе Казембе. До него, как говорили, было пять дней пути. Подданные вождя Казембе принадлежат к племени балонда, или балои, а его страну португальцы называют Лонда, Лунда или Луи.

31 января мы переправились через Леебу. Переправа заняла четыре часа. Лееба здесь значительно уже, чем в том месте, где мы оставили ее, здесь она имеет в ширину всего только 100 ярдов [около 90 м]. Вода ее имеет темно-мшистый цвет. Жители деревни одолжили нам для переправы свои челноки. Когда мы дошли до одной деревни, находившейся за рекой, в двух милях от нее, я с чувством удовлетворения произвел определение долготы и широты, для первой по расстоянию между планетой Сатурн и Луной, а для второй – по высоте меридиана Canopus'a: восточная долгота 22°57, южная широта 12°06 06».

Это был единственный удобный случай в этой части Лунды для точного определения места, где мы находились. Еще в пути я много раз вынимал свои приборы, но, как только наладишь все, звезды скрываются за облаками. Находясь на юге, я нигде не наблюдал такой сильной облачности, как здесь, а что касается дождя, то годы моей жизни на Колобенге не заставили бы мою палатку так изветшать и поредеть, как один месяц пути в Лунде. На юге я никогда не видел в ночное время и ранним утром таких проливных дождей, как в этой стране. Они часто продолжаются всю ночь и приблизительно за час до рассвета становятся еще сильнее. А когда вся ночь бывает ясной, то, как только должен наступить день, внезапно начинается бесшумный проливной дождь. Каждые пять дней из шести на рассвете обязательно начинался проливной дождь, и так было по целым месяцам. Дождь так изрешетил всю мою палатку, что мне на лицо падали мелкие брызги и в палатке все делалось мокрым. По временам, но не всегда дожди сопровождались сильными раскатами грома.

1 февраля. На той стороне реки, которую мы оставили, перед нашими взорами в этот день открылось красивое зрелище двух возвышенностей, называемых Пири, что значит «две». Страна, находящаяся там, называется Мокванква.

Мы с удивлением услышали, что английские хлопчатобумажные ткани здесь в большем спросе, чем бусы и украшения. Люди здесь больше нуждаются в одежде, чем бечуанские племена, живущие около пустыни Калахари, у которых для этой цели есть много шкур. Животные встречаются очень редко, и небольшой кусок миткаля ценится поэтому очень дорого.

2-го числа мы вышли на большую равнину, лежащую за Ле-ебой. Равнина имела в ширину по меньшей мере двадцать миль. Она была вся покрыта водой, доходившей в самых мелких местах до щиколоток. Для того чтобы не идти по равнинам Лабале (Лувал?), расположенным к западу и залитым водой гораздо больше, чем эта равнина, мы несколько отклонились от взятого нами северо-западного направления и большую часть этого дня шли, имея возвышенности Пири почти вправо от себя.

По словам проводников, равнины Лабале в настоящее время совершенно непроходимы, потому что вода на них доходит до пояса. Поверхность равнин, по которым теперь шел наш путь, была такой ровной, что вода выпавших дождей стояла на них по целым месяцам. Они были затоплены не разливом р. Леебы, потому что река еще не вышла из берегов. Там и сям поверхность залитых водой равнин была усеяна маленькими островками, на которых росли низкорослые финиковые пальмы и хилые деревья. Сами равнины покрыты густым травяным ковром, который скрывал от глаз воду; трава придает равнинам вид, напоминающий вид больших степей с их бледно-желтой окраской и открытым горизонтом, лишь кое-где скрывающимся за деревьями. Прозрачная дождевая вода, наверное, уже стояла некоторое время в траве, потому что было видно много лотосов в полном цвету; видны были также водяные черепахи, крабы и другие животные, которые питаются рыбой, находящей себе дорогу к этим равнинам.

Благодаря постоянным брызгам из-под ног вола, ноги у ездока, который сидит на нем, всегда были мокрые. Мои люди жаловались на то, что ороговевшие подошвы их ног от постоянного действия на них влаги стали мягкими. Вода покрывала все тропинки, по которым мы шли в Лунде. Единственным источником наших сведений об этой местности был проводник Интемесе, которого нам дал Шинте. Он все время называл нам различные места, по которым мы следовали, и между ними «Мокала а Мама», местожительство его матери. Очень интересно было слышать, как этот высокий седовласый человек вспоминал свое детство.

Дети племени макалака в разлуке со своей матерью или при переезде в другое место всегда сохраняют привязанность к ней. Это вовсе не говорит за их высокую нравственность в других отношениях. Интемесе, например, часто бесстыдно лгал и обманывал. Но уважение, с которым он говорил о матери, является отличительной чертой его племени. Бечуаны, наоборот, совершенно не заботятся о своих матерях, но привязаны к отцам, особенно если они имеют виды на получение от них по наследству скота. Один из наших проводников, баквейн Рачози, говорил мне, что его мать живет в стране Себитуане; несмотря на то что он был хорошим и примерным человеком среди бечуанов, мысль о том, чтобы предпринять путешествие от оз. Нгами на р. Чобе с единственной целью увидеться со своей матерью, вызывала у него только смех. Если бы на его месте был какой-нибудь макалака, то он никогда бы не расстался с ней.

Мы расположились на ночлег на одном из островков, но не могли достать на нем хорошего топлива для костра. Шалаши, сделанные моими спутниками, служили очень плохой защитой от дождя, который лил ручьями без перерыва до самого полудня. На этих равнинах нет никакого стока для такой массы воды, за исключением медленного просачивания ее в разные притоки Леебы и в самое Леебу. Благодаря густой растительности, вода не может избороздить равнины ручьями или «нуллаг'ами». Если бы поверхность не была такой ровной, то, несмотря на буйную и спутавшуюся растительность, потоки воды вызывали бы образование стока.

На этих обширных равнинах растет одна трава, и только на небольших островках попадаются чахлые деревья. В этой стране, где застаивается вода, деревья вообще не могут существовать. Отсутствие быстрого стока воды гибельно действует на них и препятствует росту тех деревьев, которые успели пустить корни на островках, потому что в почве здесь нет ни одного места, которое не было бы подвержено заболачиванию от застоявшейся воды. Как рассказывают, равнины Лабале, находящиеся к западу, гораздо обширнее тех равнин, которые мы видели, и растительность на них отличается теми же особенностями.

Когда стоячая дождевая вода впитывается землей, что должно происходить во время бездождных месяцев, то путешественники испытывают затруднения от недостатка воды. Так говорят туземцы, и я вполне могу верить им. Совершенно плоские равнины, на которых нигде не встречается ни скважин, ни оврагов, могут после сухого сезона представлять собой полную противоположность тому, что мы здесь видели. Копая землю, можно, конечно, всегда добыть воду, доказательство чему мы получили на обратном пути, когда лихорадка заставила нас остановиться на этих же самых равнинах. Копая землю в двенадцати милях от р. Касаи, мои люди достали вдоволь воды на глубине нескольких футов. На одном из островков мы видели огород, разбитый здесь каким-то человеком, который во время сухого сезона таким же образом доставал себе воду из вырытого им колодца. Пока существует принятая всюду у туземцев система обработки земли, на этих равнинах не будет жить никто. Население здесь вообще не настолько велико, чтобы испытывать нужду в земле. Для своих огородов люди находят достаточно земли на пологих берегах небольших рек. У них нет скота, который поедал бы миллионы акров прекрасной травы, сквозь которую мы теперь с трудом продирались.

Здесь я прошу у читателя особого внимания к факту периодического затопления водой этих равнин, потому что он оказывает очень сильное влияние на физическую географию огромной части этой страны. Равнины Лабале, лежащие к западу от описанных, дают начало множеству потоков, которые, соединяясь вместе, образуют глубокую непересыхающую р. Чобе. Такие же обширные равнины дают начало рекам Лоэти и Касаи, и, как мы увидим дальше, вообще все реки этой области обязаны своим происхождением не источникам, а медленному просачиванию воды из болот.

Покинув наш остров с прекращением дождя, мы продолжали свой путь, пока не дошли до какого-то гребня с сухой, но незаселенной землей на северо-запад. Местные жители, как и всюду, где мы были, одолжили нам несколько крыш от своих хижин, чтобы избавить людей от необходимости делать себе шалаши. Уходя из деревни, мы предоставляли самим жителям поставить на досуге эти крыши на прежнее их место. За пользование крышами они не требовали никакой платы. Ночью шел такой сильный дождь, что наши постели промокли снизу. С этого времени мы стали делать вокруг палатки или шалаша канаву, а из выкопанной земли делать холмик, чтобы поднять свои постели выше уровня поверхности земли. В сырую погоду мои люди работали очень охотно.

4-го и 5-го числа все время шел дождь, поэтому мы оставались на месте.

6-е. Отправившись в путь, мы скоро переехали на челноке через рукав р. Локалуедже, а после полудня переправились таким же образом и через самое реку. Этот рукав, как почти все рукава рек в этой стране, называется Нуана Калуедже («дитя Калуедже»). В Локалуедже водятся гиппопотамы, следовательно, можно думать, что она является непересыхающей рекой, что подтверждают и местные жители. Руководствуясь только тем, что мы видели, мы не можем судить о ее величине. Это был глубокий поток с очень быстрым течением в 40 ярдов [более 35 м] шириной, но в сухой сезон он бывает, вероятно, наполовину меньше.

Направляясь на северо-северо-запад, мы переезжали еще через много других притоков, и так как там не было челноков, то мы часто весь день были мокры до нитки. В некоторых местах наши быки держали над водой только голову, и поэтому наши одеяла, служившие нам вместо седел, промокли насквозь. Единственное безопасное место для моих карманных часов было под мышкой, потому что там они сохранялись и от дождя, лившего сверху, и от речной воды снизу. Люди переходили через эти лощины вброд, поднимая поклажу над головой.

Локалуедже, извиваясь с северо-востока по направлению на юго-запад, впадает в Леебу. Прилегающая к ее берегам страна с разбросанными по ней там и сям участками леса и группами великолепных деревьев чрезвычайно красива и плодородна. Жители деревень, через которые мы проезжали, весь год непрерывно сеют и снимают урожаи. Такие злаки, как кукуруза, лоца [Pennisetum typhoideum], локеш, или просо, можно видеть одновременно в разных стадиях роста: некоторые из них только что созрели, тогда как у макололо в это же время посев еще и наполовину не вырос. Мои спутники, которые прекрасно разбирались в качестве почвы, выражали свое восхищение богатейшей плодовитостью земли во всей Лунде и громко восхваляли ее пастбища. Они имеют точное представление о том, какие сорта травы соответствуют потребностям различных пород скота, и сетуют на то, что здесь совсем нет коров, которые могли бы откармливаться на этой сочной зелени, придающей ландшафту особую краску в это время года.

В воде, затопляющей равнины, широко распространена всеядная рыба Geanis siluris. Когда вода спадает, эта рыба пытается найти себе дорогу обратно к реке. Во время спада воды балонда устраивают поперек течения плотины и изгороди, оставляя для воды лишь небольшие промежутки, через которые стекает большая ее часть. В этих открытых промежутках они ставят верши, по виду похожие на наши, в которые рыба может войти, но не может выбраться обратно. Таким способом они налавливают большое количество рыбы и подвергают ее копчению. Копченая рыба представляет прекрасную приправу к их безвкусной пище. Кроме верши, они ловят рыбу удочкой. В качестве удочки употребляют железный крючок, не имеющий бородки; чтобы рыба не могла с него сорваться, острый конец крючка загибается внутрь. Сети здесь не в таком употреблении, как на Зоуге и Лиамбье. Туземцы убивают также большое количество рыбы, отравляя ее мелко истолченными листьями одного кустарника, который в этой стране можно видеть около каждой деревни.

7-го числа мы дошли до деревни Соана Молопо, а когда оставили ее, то в дороге разразился ливень. Пришлось остановиться и сделать себе шалаши около дома одного очень умного человека по имени Мозинкве, который был подданным вождя Катемы. Он встретил нас очень дружелюбно. У него был прекрасный большой сад, обнесенный прочной изгородью. Стены своего двора он сделал из ветвей баньяна, которые, пустив корни в землю, становятся живой изгородью вокруг двора. У жены Мозинкве вокруг ее помещения рос хлопок и другие растения, употребляемые в этих местах в качестве приправы к обычной очень невкусной каше. Жена Мозинкве выращивала также известное растение, из которого добывается касторовое масло, и одно более крупное растение [[atrophia curcas], которое тоже дает слабительное масло. Но здесь это масло употребляется только для смазывания головы и тела. В ее огороде мы видели также бататы и сладкий картофель. В самой середине двора находилась группа деревьев, в глубокой тени которых стояли хижины этой прекрасной семьи.

Дети Мозинкве – все от одной жены – были очень черными, но миловидными. Это была самая красивая из всех негритянских семей, которые я видел. Искреннее радушие и гостеприимство этого человека и его жены произвели на нас необычайно приятное впечатление. Жена Мозинкве просила меня привезти ей материи из страны белых людей, но, когда мы возвращались, она была в могиле, а ее муж по принятому обычаю бросил на произвол судьбы эти деревья, сад и хижины. Туземцы не могут оставаться на том месте, где умерла любимая жена, вероятно, потому, что они не могут выносить воспоминаний о счастливых днях, связанных с этим местом, или потому, что боятся места, которое посетила смерть. Если они когда-нибудь и посещают его, то только для того, чтобы молиться умершей или для принесения жертвы. Благодаря этому чувству, прочное существование деревни на одном постоянном месте становится невозможным.

Пятница, 10-е. Простившись с гостеприимным домом Мозинкве, мы переправились на челноках через другую речку, шириной около 40 ярдов [около 35 м]. Когда мы переезжали через нее, то к нам пришел посыльный от вождя Катемы по имени Шакатвала. Он был у своего вождя чем-то вроде управляющего делами или особенно доверенным лицом. У каждого вождя есть при себе такое лицо; большей частью они бывают из бедняков; но это всегда люди большого ума и очень одаренные. Во всех важных случаях они исполняют обязанности послов и обладают в высшем кругу большим авторитетом. Шакатвала сообщил нам, что Катема не имеет о нас точных сведений, но если у нас мирные намерения, то мы должны прибыть к нему, потому что он любит иностранцев. Мы сейчас же было отправились в путь, но наш друг Интемесе заставил нас свернуть в сторону, в деревню, управляемую Кведенде, тестем Катемы. Кведенде выразил свое удовольствие разделить с Катемой честь нашего посещения.

Волосы Кведенде представляли прекрасный образчик пышной курчавой шевелюры, которой отличаются негры, живущие в Лунде. Они разделялись у него на лбу пробором и двумя крупными прядями ниспадали за ушами до плеч. Остальные были собраны на затылке в узел. Кведенде был очень умным человеком, и мы беседовали с ним долго; он только что пришел с похорон одного из своих людей, и я узнал, что оглушительный барабанный бой, который всегда можно слышать в таких случаях, производится с целью усыпить баримо, т. е. духов. Барабан имеется в каждой деревне, и мы часто слышим барабанный бой от заката и до восхода солнца. Туземцы смотрят на умерших как на мстительные существа и испытывают к ним чувство, похожее скорее на страх, чем на любовь.

В этой части страны встречаются буйволы, южноафриканские антилопы, куду и другие виды антилоп, но нам не удалось убить ни одной из них, потому что они здесь слишком осторожны. Мы ехали таким же лесом и такими же лугами, как и прежде. Кое-где на них были разбросаны негритянские деревни. Будучи в хорошем физическом состоянии, мы могли наслаждаться прекрасным зеленым ландшафтом.

Нам встретились люди, которые шли из города вождя Матиамво (Муата Янво). Они были посланы объявить о смерти последнего вождя, носившего это имя. Название Матиамво есть титул, переходящий по наследству от отца к сыну, причем слово «муата» значит «господин», или «вождь». Последний Матиамво, по словам этих людей, был человеком сумасшедшим, потому что он по какому-то капризу отрубал иногда голову первому встречному, и у него была целая коллекция таких голов.

Объясняя такие действия, Матиамво говорил, что у него чересчур много людей, и ему необходимо уменьшить число населения. Власть его была абсолютной; он распоряжался жизнью и смертью своих подданных.

Мы спросили, совершаются ли все еще человеческие жертвоприношения, как было в Казембе во времена Перейры, и нам ответили, что эти жертвоприношения не были обычным явлением, как представлялось Перейре, но это случалось временами, когда вождю необходимо было убить человека для какого-то особенного колдовства. Человек, который давал нам эти объяснения, выразил надежду на то, что новый вождь не будет поступать подобно своему сумасшедшему предшественнику, а будет убивать только виновных в колдовстве или краже.

Посыльные были сильно удивлены той свободой, которой пользуются макололо, а когда они узнали, что у каждого из моих людей есть собственный скот, то сказали, что в их области было стадо только у одного Матиамво. Один из них, человек очень умный, задал вопрос: «Если бы я сделал челнок и отправил его вниз по реке в страну макололо, мог бы я приобрести там на него корову?» Это был очень важный вопрос; он доказывал, что люди знали о существовании водного пути из страны Матиамво в страну макололо и что река течет по плодородной стране, богатой строевым лесом. Макололо ответили на заданный вопрос утвердительно. Если племена будут иметь сношения друг с другом, то их вожди будут слышать, что думают об их поступках другие племена, и это будет производить на вождей хорошее действие. Макололо, постоянно совершавшие набеги, пользовались такой плохой репутацией, что в Лунде о них не знали ничего другого, кроме того, что они жестокие грабители. Люди в стране Матиамво покорно сносят всякий несправедливый поступок своих вождей, и ни один голос не может подняться против их жестокостей, потому что подданные Матиамво боятся бежать куда-нибудь.

Мы оставили деревню в обществе самого Кведенде и главного из послов Матиамво и после двух-трех миль пути в северо-западном направлении пришли к переправе через р. Лотембву, которая идет здесь на юг. У реки нас ожидал челнок. Переправа через Лотембву была очень утомительной, потому что хотя сама река имела всего 9 ярдов [около 8 м] в ширину, но вся долина около нее была затоплена водой, и, для того чтобы только дойти до реки, мы должны были шлепать по воде более полумили. Чтобы старик Кведенде мог согреться и посушить свой табак, мы развели костер. Туземцы срывают листья табака и высушивают у костра, держа их близко к огню, пока они не сделаются совсем сухими и ломкими; затем кладут в табакерку, которая вместе с пестиком служит своего рода мельницей для превращения листьев в тончайший порошок. Табак они нюхают. Когда мы сидели у костра, то послы Матиамво откровенно рассказывали о жестоких обычаях своего племени. Когда умирает их вождь, то убивают много слуг, чтобы они сопровождали его в другой мир. Такому же обычаю следовали и бароце. Эти обычаи доказывают, что туземцы являются настоящими неграми, хотя ни они, ни балонда не имеют близкого сходства с этим народом. Кведенде сказал, что если бы такой случай произошел при нем, то он спрятал бы своих людей так, чтобы их нельзя было найти и убить. По мере того как мы продвигались к северу, все больше и больше усиливались кровавые суеверия.

Нам сказали, что если бы покойному Матиамво сильно понравилось что-нибудь, например цепочка моих часов, которая была сделана из серебряной проволоки и была диковинной редкостью для туземцев, никогда не видевших крученого металла, то он отдал бы приказ поднять на ноги все население, чтобы купить такую вещь у иностранца.

Сделав восемь миль пути после переправы через р. Лотембву, мы подъехали к городу вождя Катемы (11°35 49» ю. ш., 22°27 в. д.). Это был скорее ряд деревень, чем город. Приблизительно в полумиле от него нам указали место, где мы могли сделать себе жилище, какое только можно сделать из деревьев и травы, а нашего проводника Интемесе Катема потребовал к себе, чтобы подвергнуть его обычному расспросу о нашей деятельности в прошлом и о наших намерениях. Вскоре после этого Катема прислал нам хорошее угощение.

На следующее утро состоялось наше формальное представление. Катема восседал на некотором подобии трона; вокруг него на земле сидело около трехсот мужчин, а позади него сидели тридцать женщин, которые, как сообщили нам, были его женами. Большинство людей сидело полукругом в 50 ярдах [около 45 м] от вождя. У каждой группы людей был свой старшина, который стоял впереди нее, и, когда вождь подзывал к себе кого-нибудь из них кивком головы, они подходили к нему в качестве его советников. Интемесе рассказал нашу историю, и Катема поставил перед нами шестнадцать больших корзин с мукой, полдюжины кур, дюжину яиц и выразил сожаление по поводу того, что накануне мы легли спать голодными, – он не хочет, чтобы иностранцы испытывали лишения в его городе. Затем он добавил: «Идите к себе, готовьте пищу и ешьте, и тогда вы будете в состоянии говорить со мной на приеме, который я устрою вам завтра». Катема – человек высокого роста, лет сорока. Его голова украшена каким-то колпаком из бус и перьев. На нем была зеленовато-коричневая куртка с широкими лентами из парчи на рукавах. В руке он держал большой бунчук, сделанный из кончиков хвоста нескольких гну. Это был его талисман, и он обвевал себя им все время, пока мы были там. Он несколько раз смеялся от души и был, по-видимому, в хорошем настроении. Когда мы встали, чтобы проститься, то вместе с нами встали и все, как было у Шинте.

Когда на следующее утро мы опять пришли к нему, Катема обратился ко мне с такой речью: «Я – великий моене (господин) Катема, товарищ вождя Матиамво. В этой стране нет никого, равного Матиамво и мне. Я всегда жил здесь, и мои предки тоже. Здесь дом, в котором жил мой отец. Там, где вы расположились, вы не нашли ни одного человеческого черепа. Я никогда не убивал торговцев; они все приезжают ко мне. Я – великий моене Катема, о котором вы слышали». Когда я объяснил ему свои намерения, он сразу выделил нам трех человек в провожатые и объяснил, что самой прямой дорогой была тропа, ведущая на северо-запад, что по ней ходят все торговцы, но что в настоящее время на равнинах везде стоит вода, доходящая до пояса, и поэтому он хочет направить нас более северным путем, по которому не ходил еще ни один торговец. Это более соответствовало нашим желаниям, потому что мы считали небезопасным идти по той дороге, которая проложена работорговцами.

Мы подарили Катеме несколько вещей, которые очень понравились ему: небольшой платок, бритву, три нитки бус, несколько пуговиц и рожок для пороха. Извиняясь за ничтожные подарки, я хотел узнать, что я мог бы привезти ему из Лоанды, если только это не крупная вещь, а что-нибудь небольшое. В ответ на это ограниченное условие он добродушно рассмеялся и ответил: «От белых людей все приятно, и он все принял бы с благодарностью, но куртка, которую он носил, была уже старой, и ему хотелось бы иметь другую». Я лестно отозвался о его коровах, и он с удовольствием выслушал мой совет о том, как нужно доить их. Коров у него было около тридцати голов, и это были действительно великолепные животные. Он развел их от двух коров, купленных им у людей племени балобале, когда он был еще совсем молодым. Почти все они белого цвета и совершенно дикие. Когда к ним приближается незнакомец, они бегут прочь с грациозной легкостью, как антилопы. Коровы вызвали у макололо безграничное восхищение. Упитанность их ясно показывала, что эта страна вполне подходила для скотоводства. Если Катеме необходимо бывает убить корову, то он стреляет в нее, как в буйвола. Говорят, что у Матиамво стадо находится в таком же состоянии. Я никогда не мог понять, почему в этой стране с такими роскошными пастбищами не все держат скот.

20-е. Мы были очень рады, что уехали и могли продолжать свой путь. Четыре или пять миль мы ехали в северо-северо-западном направлении, затем две мили – в западном и обошли кругом небольшой оконечности оз. Дилоло. Насколько мы могли судить, озеро было похоже на реку шириной в одну милю [1,8 км]. В нем очень много рыбы и водятся гиппопотамы. Самая широкая его часть, которой мы в этот раз не видели, имеет в ширину 3 мили [5,5 км], а длина его равняется 7 или 8 милям [от 13 до 15 км]. Если кому-нибудь показалось странным, что я не потрудился пройти несколько миль для того, чтобы увидеть самую широкую часть озера, куда, по словам Катемы, не заходил никто из торговцев, то нужно сказать, что в это время я целых два дня ничего не ел вследствие возобновившейся лихорадки и вместо того, чтобы спать, целыми ночами непрерывно пил воду. Я был очень рад, что могу продолжать свой путь.

Мы заметили, что здешние люди очень любят певчих птиц. Они часто держат в хижинах хорошенькую певчую птичку, называемую «кабазо» и являющуюся разновидностью канарейки. Их держат в искусно сделанных клетках, на верхушке которых имеется западня для ловли других, находящихся еще на свободе, товарищей этих пернатых пленниц. На мой вопрос, почему они держат этих птичек в заключении, мне ответили: «Потому что они сладко поют». Туземцы кормят их семенами лоца (Pennisetum typhoideum), которые они высевают в большом количестве для собственного питания; благодаря этому канарейки причиняют земледельцам много хлопот, так же как нам наши воробьи.

Мне было очень приятно услышать в лесу давно забытый мной звук тревоги, издаваемый испуганной канарейкой, и увидеть одну птичку, которая заливалась песней, подпрыгивая то в одну, то в другую сторону, как они это делают в клетке. Мы видели здесь также ручных голубей. Бароце, которые всегда стараются возвысить в наших глазах своего вождя Сантуру, рассказывали нам, что у этого вождя было много голубей и что он держал канареек, у которых, когда они становились взрослыми, головки были красного цвета. У тех канареек, которых мы видели теперь, грудка была обычного канареечного цвета с зеленоватым оттенком, а спинка желтовато-зеленая с более темными продольными полосами на ней, соединяющимися в середине спинки; от клюва до лба тоже имелась темная полоска.

По утрам певчие птицы составляют веселый дружный хор; около деревень их всегда бывает очень много. Некоторые птицы поют так же громко, как наш дрозд, а королевский охотник (Halcyon senegalensis) издает ясный громкий звук, похожий на звук свистка, в который вложена горошина. Во время дневного зноя все птицы молчат, укрывшись в самых тенистых уголках леса, но с наступлением вечерней прохлады они снова наполняют воздух приятным мелодическим пеньем. Замечательно, что певчие птицы живут именно здесь, где так мало других животных. Продвигаясь вперед, мы поражались сравнительным отсутствием крупных пород животных. В здешних реках очень мало рыбы. Обыкновенные мухи не беспокоят здесь в такой степени, как в местностях, где много коров. Кроме обыкновенных мух, здесь есть другие мухи одинаковой с ними величины и формы, но только у этих последних настолько маленькие ножки, что когда они садятся на вас, то вы их совсем не чувствуете. Комаров здесь редко бывает так много, чтобы они вызывали беспокойство у уставшего человека.

Хотя эта область и свободна от обычных надоедливых насекомых и от цеце, зато в ней есть другие. Однажды, когда я уже засыпал, я вдруг почувствовал, как что-то пробегает у меня по лбу. Я хотел смахнуть это насекомое рукой и был сильно укушен в руку и в лоб. Боль была очень сильная. Когда был зажжен свет, то мы увидели, что этот укус причинен белым пауком приблизительно в полдюйма [^/^см] длиной. Один из наших людей раздавил его пальцем, и у меня не было возможности исследовать, причинялась ли эта боль ядом, выпущенным из жала, или укусом челюстей насекомого. Я не применял никакого лекарства, и приблизительно через два часа боль успокоилась сама собой. Бечуаны уверяют, что в их стране есть какой-то маленький черный паук, укус которого будто бы смертелен. Мне лично не приходилось встречать такого случая, когда смерть могла бы быть приписана укусу этого насекомого, хотя я очень часто видел большого черного волосатого паука длиной в один дюйм с четвертью [более 3 см] и шириной в три четверти дюйма [почти 2 см], у которого на конце передних лапок имеется отросток, похожий на отросток в конце хвоста у скорпиона. Когда надавливают на расширенную часть этого отростка, то можно видеть, как из острого конца показывается капелька яда.

На юге мы видели пауков, которые хватают свою жертву, совершая при этом прыжок в несколько дюймов [дюйм = = 2,54 см]. Когда эти пауки бывают чем-нибудь испуганы, то они отскакивают приблизительно на фут [30 см] от предмета, испугавшего их. Имеется несколько разновидностей этого вида.

Один паук красноватого цвета (Myggale) предпочитает добывать себе пищу не терпеливым выжиданием в засаде и не внезапным прыжком на свою жертву, а другим способом. Он с огромной быстротой все время снует то туда, то сюда, то вбегает то выбегает, быстро исследуя в поисках пищи каждый предмет со всех сторон, и вызывает своей величиной и быстрыми движениями чувство ужаса в каждом, кто незнаком с ним. Я никогда не видел, чтобы он причинил какой-нибудь вред, за исключением испуга, создаваемого его появлением. Мне кажется, что немногие могли бы видеть его первый раз без чувства опасения за себя. Туземцы называют его «селали» и считают, что он делает у своего гнезда дверцу, поворачивающуюся на петлях. Вы действительно видите рядом с глубокой норкой дверцу величиной с шиллинг, соответственно диаметру норки. Внутренняя сторона отворенной дверцы, лежащая кверху и привлекающая ваше внимание, состоит из какого-то белого чистого шелковистого вещества, похожего на бумагу. Наружная же сторона дверцы покрыта той самой землей, в которой сделана норка. Если вы попытаетесь приподнять дверцу, то убедитесь в том, что она на одной стороне прикреплена петлей и что если дверцу повернуть на петле и наложить на отверстие норы, то она совершенно точно соответствует этому отверстию, и тогда, когда покрытая землей сторона дверцы будет наверху, место гнезда совершенно невозможно обнаружить.

В некоторых местах страны встречается много больших красивых пауков с желтыми пятнами, паутина которых бывает в ярд [около 0,9 м] диаметром. Нити, из которых соткана эта паутина, толщиной с суровую нитку, подвешены от одного дерева к другому, и они расходятся радиусами от центра, в котором сидит насекомое, ожидая свою жертву. Паутина висит отвесно, поэтому, когда идешь по лесу, она облепляет все лицо. Другой вид паука живет сообществами и делает так много паутины, попадающейся в каждом уголке леса, что за ней невозможно бывает увидеть ствол дерева. В хижинах у макололо можно видеть во множестве еще другого паука. Он круглый, пятнистый, коричневого цвета, в полдюйма [1,25 см] толщиной. Длина его лапок – полтора дюйма [около 4 см]. Этот паук делает для себя на стене гладкое место, покрывая его вышеупомянутым белым шелковистым веществом. Он целыми днями сидит на этом месте, и я никак не мог установить, чем он питается. У него нет паутины, есть только этот ковер, и он является совершенно безвредным, хотя и очень безобразным соседом.

Ливни помешали нам перейти через долину в прямом (северо-северо-западном) направлении за один день. У моих людей очень болели ноги от постоянного хождения по сырой спутанной траве. На равнине есть протоптанная тропа, но она ниже поверхности равнины и поэтому является самой глубокой частью ее. Избегая тропы, мои люди прокладывают себе рядом со старой новую. Узкая тропа при путешествии пешком представляет большое удобство, и всякий, кто путешествовал по Африке, согласится с этим. Поэтому отсутствие ее делает наше продвижение медленным и мучительным.

Муравьи умнее некоторых людей, потому что они извлекают для себя пользу из опыта. Они обосновались даже здесь, на этих равнинах, где вода каждый год застаивается так долго, что позволяет лотосу и другим водяным растениям вырасти и дать семена. Когда весь видимый муравьям горизонт погружается в воду на глубину одного фута [около 0,3 м], они ухитряются сохранить свою жизнь, поднимаясь в заранее приготовленные на стеблях травы маленькие жилища, слепленные ими из липкого черного суглинка. Эти жилища делаются ими на стеблях всегда выше уровня затопления. Такой факт может быть только результатом опыта; если бы они ждали, пока вода затопит их наземные жилища, они были бы не в состоянии достать материал для постройки своих воздушных квартир, иначе им пришлось бы нырять для этого на дно и каждый раз набирать там в рот глину. Некоторые из верхних их помещений бывают величиной с боб, а другие – с большой палец человека.

Глава XVIII

Водораздел между северными и южными реками. – Глубокая долина. – Деревенский мост. – Источники на склонах долины. – Река Касаи. – Отсутствие диких животных. – Необоснованное требование Катенде. – Большое оскорбление. – Владелец моста, взимающий пошлину. – Алчные проводники. – Затопленные долины. – Плаваем в Нуана Локе. – Мои люди мигом бросаются на помощь. – Замечания макололо о плодородных невозделанных долинах. – Разница в цвете кожи у африканцев. – Прибытие в деревню Чибокве. – Наглое требование старшины. – Окружают наш лагерь. – Требование. – Их вопрос. – Возможность боя. – Как он был предотвращен. – Изменение нашего пути. – Лето. – Лихорадка. – Ульи и проводник. – Инстинкт деревьев. – Ползучие растения. – Отсутствие шипов в лесу. – Растения, которые находят только в заброшенных садах. – Скверные проводники. – В осаде. – Еще беспокойство. – Задержаны Ионгой Панзой. – Его деревня. – Беда от торговцев бангала. – Мои люди упали духом. – Их решение и предосторожность

Когда мы 24 февраля доехали до не затопленной наводнением земли, находящейся за равниной, то узнали, что здешние деревни признавали власть вождя Катенде. Мы открыли, что та почти совершенно плоская равнина, которую мы проехали, образует водораздел между южными и северными реками, потому что мы вступили теперь в область, все реки которой текут в северном направлении, впадая в р. Касаи, или Локе. Мы находились теперь недалеко от этой реки, а все реки, через которые мы переезжали до сих пор, шли на юг.

Проводники, которых нам дал Катема, вернулись обратно, дойдя с нами только до первой деревни. Местные жители повели нас на северо-северо-запад, и мы впервые после Колобенга спустились в настоящую глубокую долину. На расстоянии 300 и 400 ярдов [275–365 м] от верхнего края равнины по дну долины бежал поток.

Мы перешли через этот поток по деревенскому мосту, который после дождей был весь скрыт под водой, доходившей нам до пояса. По обе стороны потока растет много высоких деревьев. Многие из них достигли 60 или 80 футов [18–24 м] в высоту; ковер из цветов украшал под ними землю. Поднявшись на противоположную сторону, мы подошли через два часа к другой, такой же красивой долине с журчащим потоком посредине. Может быть, кому-нибудь покажется, что, обращая особое внимание на такую маловажную вещь, как встречающиеся на пути долины, я занимаюсь пустяками, потому что в каждой-де стране много долин, но так как они были ветвями той, по которой течет Касаи, или Локе, и как сама эта река, так и все ее притоки берут воду со склонов этих самых долин, то мне можно извинить особое внимание к своеобразному характеру поверхности страны, изборожденной долинами.

По склонам долин то здесь, то там встречаются медленно просачивающиеся из земли источники, окруженные группами таких же вечнозеленых прямых деревьев с крупными листьями, какие мы видим по обе стороны потоков. Эти места покрыты сплошным ковром травянистой растительности и имеют характер скорее болот, чем источников. Их вода медленно стекает в поток. На берегах так много этих источников и болот, что они придают ландшафту местности особый характер.

Группы деревьев около источников имеют всегда мягко закругленную форму, и стволы у них высокие и прямые, в то время как деревья, растущие на равнинах, низкорослые и чахлые.

Едва ли можно сомневаться в том, что вода, застаивающаяся по целым месяцам на равнинах, впитывается в землю и находит себе путь к ручьям и рекам, выходя местами наружу в виде просачивающихся из земли болот; разница между деревьями, растущими в долинах и на равнинах, хотя те и другие – разных видов, может объясняться очень просто: деревья, растущие на равнинах, обязаны своим слабым развитием скорее тому, что они в продолжение года страдают больше от засухи, чем от избытка влаги.

К вечеру мы пришли в деревне Кабинжде. Утром 27-го числа старшина Кандженке охотно дал нам провожатых.

Мы бодро прошли небольшое расстояние, оставшееся до р. Касье, Касаи, или Локе. По приказу старшины нам было выделено два человека для переправы через реку. Касаи – необычайно красивая река, очень похожая на реку Клайд в Шотландии. Склон долины мягко спускается к реке на протяжении приблизительно 500 ярдов [около 460 м] и зарос прекрасным лесом. Сама река имеет около 100 ярдов [90 м] в ширину; мягко извиваясь, она протекает среди красивой узкой зеленой долины по направлению к северу и северо-востоку. И там, откуда она шла, и в той стороне, куда было направлено ее течение, всюду на ее пути растущий около нее лес чередовался с роскошными лугами, покрытыми высокой травой. Люди, переплывавшие со мной реку, указывая на ее течение, говорили: «Хотя бы вы плыли по ней месяцами, вы вернетесь назад, не увидев конца реки».

Место нашей переправы через реку находилось на 11°15 47» ю. ш., но нам не удалось определить долготу, так как погода была очень облачной.

Держа курс на запад в течение целого дня (29-го), мы дошли до одной деревни, находившейся во владениях Катенде, и убедились, что мы находимся в стране, где у нас не может быть никакой надежды на мясное питание, потому что один из наших проводников поймал себе крота, шерсть на котором была светло-голубого цвета, и двух мышей и приготовил себе из них ужин. Тщательность, с которой он завернул свою добычу в какой-то большой лист и подвесил на копье, показала нам, что здесь нам не придется рассчитывать на крупную дичь. Мы не видели никаких признаков существования здесь крупных животных. Проходя через деревни, попадавшиеся нам далее по пути, мы часто видели, как мальчики и девочки занимались откапыванием и ловлей этих крошечных четвероногих.

На следующий день после нашего прибытия Катенде прислал за мной, и я, имея сильное желание увидеться с ним, прошел с этой целью около трех миль в сторону от нашего лагеря. Когда мы приблизились к деревне, то в это время шел дождь, и мы, не ожидая формального разрешения на право входа в деревню, вошли в одну хижину. Спустя долгое время после того, как мы через посыльных дали знать о себе главе населения, нам было передано, что за разрешение на проезд через его страну ему, в качестве уплаты, нужно было дать или раба, или бивень слона, или бусы, или медные кольца, или дорогую раковину. Нам сказали, что без такого подарка никому не разрешалось не только проезжать, но даже увидеться лично с этим вождем. Мы спокойно объяснили им свои обстоятельства и велели передать ему, чтобы он не надеялся «схватить покорную корову за рога», как гласит туземная поговорка, соответствующая нашей пословице: «из камня не добудешь молока». В ответ на это Катенде прислал сказать нам, чтобы мы шли обратно и что он возобновит переговоры с нами на следующий день.

Я не мог удержаться от громкого смеха по поводу беззастенчивой наглости этого дикаря и, возвращаясь к себе под проливным дождем, не падал духом. Негостеприимное отношение к нам со стороны этого вождя подействовало на моих друзей удручающе, но, когда они завели беседу с одним из слуг Катенде, тот предложил им дать Катенде какую-нибудь небольшую вещь, чтобы попытаться сделать его сговорчивее. Перебрав все свои рубашки, я выбрал для подачки самую плохую из них и передал Катенде приглашение прийти и выбрать у меня что-нибудь еще, но добавил, что, когда я приеду к своему вождю голым и у меня спросят, где моя одежда, я буду вынужден признаться, что оставил ее у Катенде. Рубашка была отправлена к нему, и вместе с его слугой пошли некоторые из моих людей. Они скоро вернулись. Рубашка была принята, и нам обещали, что на следующий день пришлют проводников и провизию. Вождь выразил, кроме того, желание видеть меня на обратном пути. Мне сообщили, что он очень толстый.

Торговцы, которые приходят сюда, держат себя, по-видимому, очень робко и уступают каждому предъявленному к ним требованию. Мой человек, увидев, что один из местных жителей очень похож на его знакомого, назвал его в шутку по имени последнего, объяснив при этом, почему он так назвал его; это было сочтено за большое оскорбление, и с него потребовали большой штраф. Когда дело было доложено мне, то я не нашел, что наш человек причинил какой-нибудь вред, и сказал всем своим, чтобы они просто ничего не отвечали «оскорбленному». Тот был совершенно обезоружен этим, потому что туземцы чувствуют свою силу только в обстановке скандала, когда от слов, сказанных противником в запальчивости, разгораются страсти друзей будто бы обиженного человека. В данном случае, покричав немного, туземцы сказали нашему человеку, что все будет в порядке, если они выменяют у него что-нибудь, но тот не стал даже разговаривать с ними, и они ушли с вытянутыми физиономиями.

Я и мои люди были совершенно изумлены требованием платы за разрешение на проезд и полным пренебрежением вождя к общепринятым обычаям гостеприимства. Задержанные проливным дождем целых два дня на месте, мы почувствовали, что для путешествия по этой стране в дождливый период от нас требуется порядочный запас терпения.

Мы отправились в путь, не видевшись с Катенде, и, переправившись через небольшую речку Сенгко, около которой мы отдыхали, подошли через два часа к другой речке, Тотело, которая была побольше первой. Через нее был перекинут мост. На дальнем его конце стоял негр, который потребовал с нас плату за проход по мосту. Он сказал, что это его мост, его тропинка, что проводники – его дети и что если мы не заплатим ему, то он не пустит нас дальше.

Для меня было такой неожиданностью встретить в этих местах частицу цивилизации, что я несколько секунд стоял, уставившись на дерзкого взимателя пошлин, пока один из наших людей не снял с рук три медных браслета и не предложил их в уплату за всю партию людей. Негр был лучше, чем показалось нам с первого взгляда, потому что он сейчас же пошел в свой довольно большой сад и принес нам в подарок листья табака.

Когда мы ушли довольно далеко от деревень, то проводники, данные нам Кандженке, сели и сказали нам, что перед нами – три дороги и что если мы сейчас же не дадим им мануфактуры, то они предоставят нам самим выбирать лучший путь. Так как я нанял их только потому, что они знали все тропинки между деревнями, находившимися на нашем пути, и всегда возражал, когда они вели нас не в сторону Лоанды, то я предпочел, чтобы мои люди продолжали путь без проводников, предоставив самим себе избрать дорогу, которая должна была вести нас в правильном направлении. Но Ма-шауана, опасаясь, как бы мы не заблудились, попросил у меня разрешения отдать проводникам его собственную материю, и они снова пошли с нами вперед с радостными криками: «Аверие! Аверие!»

Во второй половине этого дня мы подошли к долине, которая была с милю шириной и наполнена прозрачной, бегущей по ней водой. Люди переходили ее вброд по горло в воде, а мы трое, переправляясь на быках, промокли до самого пояса, потому что наши грузные быки не могли плавать. Помимо всего этого случилась гроза, сопровождаемая сильнейшим ливнем; долину совсем затопило, земля набухла, повсюду появились глубокие лужи, похожие на небольшие озерки, и мы провели наступившую ночь в мокрых одеялах, дрожа от холода.

На следующий день нам встретилась другая долина, около полумили в ширину, с небольшой и в данное время глубокой и быстрой речкой посередине; течение ее было направлено на северо-восток к р. Касаи. В средней части этой речушки, где находилось русло протекающего здесь в обычное время ручья, течение было таким быстрым, что мы переходили через нее вброд, держась за быков. В остальных болотистых местах долины вода доходила нам до пояса. Каждый из нас с трудом волочил ноги по этой отвратительной трясине, держась за ремень, которым было привязано к быку одеяло, служившее седлом.

Эти болота, расположенные параллельно потоку, были самыми обширными из всех, виденных нами: они раскинулись на целые мили вдоль обоих берегов. Быстрота течения была здесь весьма значительной, густая трава на берегах потока полегла так плотно, что вода не могла размывать почву и не теряла поэтому своей прозрачности. Когда мы вышли на другой край долины, то увидели, что здесь местами на поверхность выступил железистый конгломерат, который образует покров, лежащий на других породах на огромном пространстве к югу и к северу от этого места. Наши быки кусали его зубами, как будто они были удивлены появлением камня в такой же степени, как и мы; быть может, конгломерат содержал в себе какой-нибудь минерал, в котором они нуждались. С тех пор как мы оставили Шинте, мы нигде не встречали камня. Поверхность страны покрыта здесь толстым слоем очень плодородной аллювиальной почвы черного цвета.

После полудня мы пришли к другой речке, Нуана Локе (или «дитя Локе»), через которую вел мост. Идя по этому затопленному водой мосту, люди заходили в воду по грудь и должны были пускаться дальше вплавь. Некоторые из них предпочитали идти до конца, держась за хвост быка. Я хотел сделать так же, как они, но когда мы дошли до глубокого места, то прежде чем я мог слезть с быка и взяться руками за руль, бык внезапно бросился вслед за своими товарищами и так глубоко ухнул в воду, что я не успел ухватиться за ремень; если бы я дернул узду, то бык скорее всего повернул бы назад. Поэтому я отправился на другую сторону один. Когда мои бедные товарищи увидели, что я остался один, они страшно встревожились, и двенадцать человек бросились ко мне вплавь на выручку, и, как только я добрался до берега, один из них схватил меня за руку, а другой подхватил всего меня.

Когда я встал, то было очень трогательно видеть, как они все наперебой хлопотали около меня. У некоторых из них, когда они побросались с моста в воду на помощь мне, унесло течением плащи. Когда я был уже вне опасности, то они достали со дна часть моего имущества, оброненного мной второпях. Они громко выразили свое удовольствие, увидев, что я могу так же плавать, как и они. Я испытываю глубокую благодарность им за ту готовность, с которой они кинулись в воду, чтобы спасти, как они думали, мою жизнь. Мне было очень тяжело плыть от намокшей и облипавшей меня одежды, а они, будучи нагими, могли плавать значительно быстрее. Плавают они по-собачьи, а не по-лягушачьи, как мы.

Вечером мы переправились через небольшой ручей Лозезе и дошли до деревень некоего Касаби, в которых мы могли достать себе маниок в обмен на бусы. Жители деревень пытались напугать нас рассказами о глубоких реках, через которые нам предстояло переправляться на нашем пути. Я сушил свою одежду, поворачиваясь кругом около костра. В ответ на попытки напугать нас рассказами о глубоких реках мои люди только смеялись: «Мы все можем плавать; кто переправил белого человека через реку, как не он сам!» Я гордился этой похвалой.

Суббота, 4 марта. Доехали до окраин территории вождя Чибокве. Мы переправились через речки Конде и Калузе. Первая представляет собой небольшой, но глубокий поток с бесполезным мостом через него. Долины, по которым текут обе эти речки, необыкновенно плодородны. Мои спутники постоянно выражали сожаление по поводу того, что эти долины не возделываются человеком: «Какая прекрасная страна для скота! Тяжело видеть, что эти плодородные долины остаются без посевов!» Когда замолкли эти слова, то я пришел к мысли, что вся причина, по которой у жителей такой прекрасной страны не было скота, заключается в деспотической власти управляющих ими вождей, не позволявших простому народу приобретать, держать и разводить домашних животных. Долгое размышление привело меня потом к предположению, что в богатой, плодородной стране Лоанды прежде, наверное, кишмя кишели цеце, но когда люди истребили диких животных, которыми эта муха существовала, то голод заставил ее улететь отсюда. Так как балонда, владея огнестрельным оружием, уже очистили большую часть страны от диких животных, то мы прибыли, наверное, как раз в то время, когда стало возможным разведение домашнего скота. Отсюда – большие успехи, которые удалось достигнуть в этом отношении Катемой, Шинте и Матиамво. Несмотря на то что ни тот, ни другой, ни третий не знают, как нужно по-настоящему обращаться со скотом, в их успехах нет ничего удивительного.

Количество населения в центральных частях страны можно считать большим только по сравнению с Кэпской колонией или страной бечуанов, а количество обрабатываемой земли по сравнению с той, которая еще ждет плуга, ничтожно. Страна изобилует потоками воды, которые в случае необходимости можно использовать для ирригации с самой минимальной затратой усилий. Целые мили плодородной земли лежат совершенно бесполезными, потому что здесь нет даже диких животных, которые поедали бы травяной корм и отдыхали бы в тени вечнозеленых рощ, попадавшихся нам по пути. Не у всех людей, живущих в центральной области, кожа одинаково черного цвета. У многих из них существует предрасположение к бронзовому цвету, а у других кожа имеет такой же светлый оттенок, как у бушменов, которые – напомню – представляют собой доказательство того, что одна жара сама по себе не может создавать черноту кожи. Только одновременное действие жары и влажности усиливает и закрепляет черный цвет. Где бы нам ни встречались люди, которые веками жили в жарких, влажных областях, они всегда бывают самого черного цвета. Но из этого очевидного правила имеются исключения, которые вызываются передвижениями как целых народов, так и отдельных людей. У макололо, например, среди племен центрального влажного бассейна кожа имеет какой-то болезненно-желтый оттенок по сравнению с цветом кожи коренных жителей этого бассейна. Те батока, которые живут на высоких местах, кажутся по цвету кожи настолько светлее своих соплеменников, живущих по рекам, что их можно принять за какое-нибудь другое племя, однако их язык и обычай удалять верхние передние зубы не оставляют места для сомнений в том, что это один и тот же народ.

Оставляя в стороне влияние местности, жары и влажности, я считаю, что туземное население южной части континента в отношении цвета кожи распределялось по пяти продольным полосам. У жителей морского побережья как на востоке, так и на западе она очень темная; затем идут две полосы с населением, имеющим более светлую кожу; каждая из этих полос находится приблизительно в трехстах милях от побережья; из них западная полоса, изгибаясь, охватывает пустыню Калахари и страну бечуанов; затем идет центральный бассейн, который имеет население снова с очень темным цветом кожи.

Мнение это приводится здесь отнюдь не в качестве абсолютно достоверного. Я привожу его только потому, что такое географическое распределение цвета кожи поразило меня самого, когда я проехал через всю страну. Если мое мнение неправильно, то единственно оттого, что миграция этих племен, согласно локализации наречий, на которых говорят разные племена, совершалась как раз вдоль этих линий, определяющих указанное деление.

Наречия, на которых говорят жители крайнего юга, готтентоты или кафры, имеют близкое родство с теми, на которых говорят племена, живущие непосредственно на северных их окраинах. Одно наречие незаметно переходит в другое, и родство их легко проследить и сразу распознать. Если наречия самых крайних пунктов юга и севера, как, например, кафров и племен, близких к экватору, легко поддаются сравнению, то гораздо труднее признать тот факт, что все они принадлежат только к двум семействам языков. Исследование корней, входящих в состав всех этих наречий, расположенных по географическому принципу, показывает, что они постепенно переходят одно в другое и между крайним востоком и крайним западом в этом отношении нет такой большой разницы, как между крайними пунктами севера и юга.

25 марта, достигнув деревни, управляемой Нджамби, одним из князьков племени чибокве, мы намеревались спокойно отдохнуть в воскресенье. К этому времени у нас вышла вся провизия, и я приказал убить одного из более слабых быков. Желая быть в хороших отношениях со всеми, мы послали Нджамби хребтину убитого быка с ребрами, сопровождая наш подарок пояснением, что в тех местах, откуда мы едем, это обычная дань вождям и что мы всегда оказывали честь людям его положения. Он прислал нам изъявление своей благодарности с наглым требованием: презрительно приняв присланное ему мясо, он потребовал, чтобы мы дали ему раба или быка, ружье, порох, мануфактуру или раковину, а в случае нашего отказа он объявил о своем намерении препятствовать нашему дальнейшему пути. Мы ответили, что если бы даже у нас и были требуемые им вещи, то никто не имеет права облагать данью проезжих людей, которые не занимаются торговлей рабами. Слуги, посланные им с таким поручением, сказали, что когда их посылали к мамбари, то они всегда получали от них для своего господина мануфактуру и что теперь они ждут от меня того же или чего-нибудь другого взамен нее.

Мы слышали, как некоторые из этих чибокве заметили: «У них всего только пять ружей». Около полудня Нджамби собрал всех своих людей и окружил наш лагерь. Они намеревались отобрать у нас все. Мои люди схватили свои копья и встали в оборонительную позицию, в то время как молодые люди чибокве извлекли мечи и яростно размахивали ими. Некоторые даже направляли на меня ружья и кивали друг другу головой, как бы желая сказать: «Вот как мы разделаемся с ним». Я сел на свой складной стул, держа на коленях двуствольное ружье, и пригласил сесть вождя. Когда он сел передо мной на землю вместе со своими советниками, я спросил его, какое преступление мы совершили, если он должен был прийти к нам с оружием. Он ответил, что когда один из моих людей Пицане сидел утром у костра и плюнул, то часть его слюны попала на ногу одного из его людей, и он хочет, чтобы мы уплатили ему за эту провинность, предоставив ему в качестве уплаты раба, быка или ружье. Пицане подтвердил, что слюна действительно попала на ногу одного из чибокве, и в доказательство того, что это была простая случайность, он прибавил, что как раз перед этим он дал этому человеку кусок мяса, желая с ним подружиться, и что он сам своей рукой вытер слюну, когда она попала на ногу этого человека. Относительно предъявленного к нам требования дать раба я заявил, что все мы готовы скорее умереть, чем сделать рабом кого-либо из наших спутников, что мои люди могли бы так же отдать меня в рабство, как я их, потому что все мы – свободные люди. «Тогда вы можете дать ружье, которым вы убили быка». Так как до нас и теперь донеслось замечание его людей, что мы располагаем только пятью ружьями, то мы отказались. Они намеревались ограбить нас. Отдав им ружье, мы тем самым помогли бы им в этом. Они отрицали, будто бы хотят нас ограбить, и сказали, что требуют только обычной дани. Я спросил их, по какому праву они требуют уплаты за разрешение ходить по земле. Если бы мы шли по их полям и огородам, мы платили бы за это, но за хождение по земле, которой не касались их руки, мы платить не будем. Они не пытались возражать на это, потому что мои доводы вполне соответствовали их собственным идеям, и снова возвратились к преступлению, совершенному Пицане. Мои люди стали просить меня уступить и дать что-нибудь Нджамби. Спросив вождя, действительно ли он считает преступлением этот нечаянный плевок, и получив утвердительный ответ, я дал ему одну из своих рубашек. Молодые люди чибокве были этим разочарованы и, размахивая мечами, начали громко кричать, требуя большой пени. Пи-цане, чувствовавший себя виновником этого неприятного происшествия, просил меня прибавить еще чего-нибудь. Я дал нитку бус, но на этот раз запротестовали советники

Нджамби, и мне пришлось добавить еще большой носовой платок. Чем больше я им уступал, тем больше возрастали их требования, и при каждом новом требовании с их стороны их вооруженные воины поднимали крик и принимались бегать вокруг нас, махая оружием. Один молодой человек вздумал инсценировать нападение на меня сзади, но я быстро повернул дуло своего ружья ему в лицо, и он удалился. Я указал на него вождю, который велел ему уйти в сторону.

Мне не хотелось, чтобы произошло кровопролитие. Для меня не подлежало сомнению, что хотя наши противники, хорошо вооруженные мечами и ружьями, были многочисленнее нас, но я со своими макололо, опытными бойцами, мог бы прогнать вдвое большее число врагов. Тем не менее я старался избежать кровавого столкновения. Мои люди были совершенно не подготовлены к такому зрелищу, но вели себя удивительно хладнокровно.

Вождь и его советники, приняв мое предложение сесть, попали, в сущности, в ловушку, потому что мои люди спокойно окружили их и дали почувствовать, что у них не оставалось ни одного шанса уйти от копий макололо. После этого я сказал, что если их не могло удовлетворить мое предложение им одной вещи за другой, то, очевидно, они хотят вступить с нами в бой, в то время как нам необходимо только спокойно пройти через их страну, что они первые должны начать бой и понести за это ответственность; мы не вступим в бой, если они не начнут сами. Сказав это, я некоторое время сидел молча. Это были минуты мучительного испытания; я знал, что чибокве будут целиться прежде всего в белого человека; стараясь скрыть свое волнение и имея четыре ружья, готовых к немедленному действию, я спокойно смотрел на дикую сцену вокруг себя.

Выражение лиц у чибокве, которых вообще нельзя назвать красивыми, нисколько не выигрывало от обычая спиливать свои зубы до самого корня. Поняв, что им грозила большая опасность, чем мне, вождь и его советники не пожелали последовать нашему предложению начать бой первыми и затем увидеть, что могли сделать мы. Возможно, что на них произвело сильное впечатление зрелище хладнокровно производимых моими людьми приготовлений в ожидании кровавого дела.

Чибокве наконец поставили вопрос таким образом: «Вы пришли к нам не так, как приходят все, и утверждаете, что вы имеете дружественные намерения. Как мы можем убедиться в вашем дружелюбии, если вы не дадите нам чего-нибудь из вашей пищи, а вы не возьмете нашей? Если вы дадите нам быка, мы дадим вам то, что вы пожелаете, и тогда мы будем друзьями». По настойчивым просьбам моих друзей я дал им быка, и когда они спросили меня, что я хотел бы получить от них, то я сказал, что нам больше всего необходима пища. К вечеру Нджамби прислал нам очень небольшую корзину муки и два или три фунта мяса от нашего же быка, прося извинения в том, что у него нет птицы и очень мало других продуктов. Но я был им благодарен, так как мы добились самого главного и могли идти дальше, не пролив ни одной капли человеческой крови.

В самый разгар скандала несколько чибокве украли мясо из шалашей, устроенных моими людьми. Могориси, один из макололо, смело вошел в их толпу и вырвал из рук одного из них мозговую кость. Немногие бывшие с нами батока перепугались, и если бы началась драка, они, наверно, убежали бы. Я считаю, что, в общем, мои люди вели себя замечательно. Мы действовали, руководствуясь принципом миролюбия, и описанное происшествие показывает, в каком свете рассматривалось наше поведение. Нас принимали за людей, подставляющих ногу другим и отбивающих у местных жителей их доход. Они привыкли получать от каждого из работорговцев, проезжавших через их местность, одного-двух рабов, и теперь наш спор об их праве на это с негодованием рассматривался ими как нарушение того, что считалось у них законом и долгом.

6 марта. Нам сказали, что людей, живущих к западу от чибокве, подвластных Нджамби, часто посещают работорговцы. По мнению наших проводников, данных нам Кандженке, у меня так часто будут требовать рабов, что я дойду до берега без единого человека; поэтому я решил изменить направление и пойти на северо-северо-восток, надеясь на то, что где-нибудь севернее я найду выход к португальскому поселению в Кассандже. Сначала мы двинулись прямо на север. Деревни Касаби были от нас направо, а Касаи – налево.

На протяжении 12 миль [22 км] мы переправились через несколько небольших, но в данное время переполненных водой потоков с их обычными болотистыми берегами. Где бы вода ни застаивалась долго, она всегда меняет свой цвет благодаря железной ржавчине. Однажды мы увидели антилопу «на-конг»; в этом краю это явление редкое. Долины украшались здесь не виданными мной до сих пор красивыми цветами.

На пути к северу мы могли наблюдать разницу между сезонами. В Курумане лето почти уже кончалось, а в Линьянти была вторая половина лета; здесь же мы были как в середине лета; фрукты, которые мы ели на Лиамбье, здесь были еще совершенно зелеными. А теперь мы приближались к области, обитатели которой пользуются преимуществами, предоставленными им двумя дождливыми сезонами и двумя урожаями, первый раз – когда солнце идет на юг, и второй – когда оно отступает назад на своем пути к северу, как это было в настоящее время.

8 марта. Один из моих людей забыл на месте ночлега одну или две унции пороха [30–60 г] и ходил за ними обратно несколько миль. Мне пришлось ждать его. Так как одежда на мне после переправы через поток вся промокла, то пассивное ожидание на месте вызвало у меня жестокий и продолжительный приступ лихорадки. Это причинило мне большое огорчение, потому что на следующий день, когда мы подъехали к ручью Чигуне, протекавшему по прелестной долине, то небо, к нашему удивлению, было совершенно ясное и светила луна, но мое физическое состояние создавало такую путаницу в мыслях, что, промаявшись несколько часов, я едва мог получить из наблюдений над луною нужные данные. Чигуне впадает в Лонге, а Лонге, в свою очередь, в Чигомбо, являющуюся притоком р. Касаи. Те, кому известны трудности определения высоты, времени и расстояний и вычисления их на бумаге, посочувствуют мне в этом и в других подобных случаях. Когда мы были около Чигуне, жители одной деревни принесли нам воск для продажи и, узнав, что мы хотим меду, ушли и скоро вернулись с целым ульем. Все пчелы в этой стране находятся во владении туземцев, которые ставят всюду ульи.

Мы все время едем то по открытым полянам, то по густому лесу. Интересно наблюдать у деревьев нечто похожее на вполне развившийся инстинкт. Одно дерево, выделяющее, когда оно бывает срублено, млечный сок, имеет вид обыкновенного дерева и не проявляет никаких признаков ползучих растений, если оно растет на лугу; когда оно растет в лесу, то сначала также бывает похоже на обыкновенное дерево, а затем выпускает одну ползучую ветвь, которая обвивается вокруг соседнего, поднимается по нему на 30 или 40 футов [9—12 м], т. е. до высоты окружающих деревьев, и тогда раскидывает собственную крону и использует полностью солнечные лучи. В тех частях леса, в которых деревья растут еще гуще, оно совсем превращается в ползучее растение и сразу же использует своего высокого соседа, обвивая его со всей энергией, присущей живому существу. Это растение не имеет такой энергии, как настоящие паразиты, но когда оно бывает вынуждено бороться за обладание местом, то его можно принять по ошибке за настоящее ползучее растение.

Тропы в этом лесу очень узкие, и масса гигантских ползучих растений, часто толщиной с человеческую ногу, препятствует езде по ним. Существует, наверное, какая-нибудь причина, по которой они в некоторых областях предпочитают обвиваться вокруг деревьев и ползти по ним в форме спиральной нити. Если встать лицом к дереву на одном берегу Чигуне, то можно видеть, что ползучее растение обвивается вокруг него слева направо, а на противоположном берегу, наоборот, – справа налево. Я думал, что это явление находится в связи с движением солнца, которое в один сезон находится к северу, а в другой – к югу от растения. Но на Лиамбье я видел, что ползучие растения обвивают стебель тростника одновременно с двух сторон, образуя на нем узор, подобный переплету сандалий.

Замечательной особенностью растительности в этих лесах является отсутствие колючек. Есть только два исключения из этого правила: орешник, близкий к виду Nux vomica, и низкорослый кустарник, очень похожий на сарсапариль, который, кроме колючек, осыпан также гроздьями желтых ягод. Отсутствие на кустах колючек особенно заметно для тех, кто был на юге, где их имеют многие растения и даже деревья. На юге колючки бывают всевозможной величины и формы: прямые, тонкие и длинные, короткие и толстые. Есть колючки и в форме крючка и притом такие твердые, что могут разрезать кожу, как ножом. Благодаря этому придатку происходит распространение семенных коробок. Плоская семенная коробка одного растения, похожая на монету, снабженная в центре двумя колючками, лежит на земле, готовая прицепиться к ноге какого-нибудь животного, которое на нее наступит и будет целыми днями носить ее. У семенной коробки другого растения [Uncaria procumbens] так много колючек в форме крючков, что когда животное случайно прикоснется к ней, то она обязательно крепко прицепится к нему.

Когда эта коробка случайно овладевает на целые месяцы боком быка, то он порою вскакивает и ревет от боли и чувства своей беспомощности.

Если какой-нибудь участок леса расчищается под сад и этот сад потом покидается его владельцем, то на месте сада обязательно вырастет растение, листья которого очень похожи на листья имбиря, и ведет упорную борьбу с массой папоротника за обладание почвой. Мы наблюдали это явление на всем пути до самой Анголы. Оно свидетельствует о громадной разнице в климате этих мест и страны бечуанов, в которой нигде не увидишь папоротников, за исключением одного или двух его засухоустойчивых видов. Вышеупомянутое растение цветет красивыми розовыми цветами, сидящими на нем очень близко к земле. Оно дает ярко-красные плоды, наполненные семенами; сок плодов имеет очень приятный кислый вкус.

После Чигуне мы переправились через Лонге, и так как был пасмурный день и солнца не было видно, то наши проводники, сбившись с пути в лесу, взяли направление на запад; идя в этом направлении, мы вышли к р. Чигомбо, которая шла на северо-северо-восток. В определении направления мои люди руководствовались только солнцем, и не видя его целый день, они решили, что мы идем обратно к Чибокве. Как часто бывает, сбитые с толку, они долго спорили между собой о том, где взойдет завтра солнце. На следующий день, как только дождь стал слабее, мы направились на северо-восток. Было бы лучше путешествовать только с помощью компаса, потому что проводники пользовались боязнью моих людей заблудиться в своих целях и угрожали бросить их, если не получат от них сейчас же подачки, а мои люди никогда не покидали пределов своей страны, разве только для грабежа и избиений. Когда они приезжали, бывало, в какую-нибудь деревню, то они избивали большую часть ее жителей и уводили с собой нескольких молодых людей, которые служили им в качестве проводников до следующих деревень. Наше путешествие было для них первым опытом противоположного образа действий. У них не было с собой щитов, и они чувствовали себя беззащитными среди алчных чибокве.

13-е. Мы прошли несколько миль, но были вынуждены сделать остановку на берегу одного из рукавов Лоаджимы, другого притока р. Касаи. У меня повторился сильный приступ лихорадки. До поздней ночи я находился почти в коматозном состоянии, и когда мне необходимо было выйти из своей палатки, то я был очень удивлен, увидев, что мои люди соорудили небольшую ограду, а у некоторых были в руках копья; они вели себя так, как часовые на посту. Я узнал, что мы окружены врагами. Несколько чибокве, после предъявления излюбленных требований – раба, быка, ружья или бивня слона, залегли недалеко от входа в ограду. Мои люди приготовились к защите на случай ночного нападения, и когда чибокве хотели узнать место, где я лежал больным, то мои люди отказали им в этом надлежащим образом. Утром я вышел к чибокве и заговорил с ними. Они учтиво беседовали со мною относительно намерений сделать эту страну доступной для торговли и т. д. Они считали, что перспектива дружбы с нами понравится их вождям; они хотели бы теперь только обменяться со мной знаками дружелюбия и поэтому предложили мне трех поросят, выражая надежду на то, что я не откажусь принять их. Здесь вообще имеют обыкновение преподнести подарок и затем потребовать себе то, что понравится. Нас предупредили об этом наши проводники. Поэтому я попытался отказаться от подарка, спросив их, не съедят ли они одного поросенка вместе с нами. Последовал ответ, что они не смеют согласиться на это. В надежде на то, что они не посмеют упрекнуть меня в недостатке дружеского чувства, я предложил им тогда в качестве подарка со своей стороны бритву, две нитки бус и двенадцать медных колец, собранных моими людьми. Они ушли сообщить об этом своему вождю. От сильной слабости и головокружения я не был в состоянии двигаться, и мы пробыли на этом месте до вечера вторника (14-го), когда чибокве вернулись от своего вождя с поручением, изложенным в очень ясных словах: он может принять от нас только человека, слоновую кость, ружье или даже быка; у него есть все, кроме быков; он, со своей стороны, даст мне с радостью все, что мне угодно. Так как все это было сказано очень вежливо, и если бы мы отказались, то не могли бы помочь себе ничем, кроме как кровопролитием, то я отдал им одного самого слабого быка. Я сказал своим людям, что жизнь любого из них мне дороже всех наших быков и что единственной причиной, которая заставила бы меня вступить в бой, могло быть только желание спасти жизнь и свободу большинства. Все они признали это правильным и сказали, что если бы чибокве первые задели нас, то вина пала бы на их головы.

Дожди помешали нам возобновить наше путешествие раньше четверга. Опасаясь неожиданного нападения на нас, мы шли, держась вплотную и не допуская никого отставать далеко позади других. Много миль прошли мы во мраке леса в полном молчании, но ничего тревожного не случилось. Попалась какая-то деревня, которая была совершенно пуста. Я чувствовал себя слишком больным, чтобы беспокоиться о том, нападут на нас или нет. Лил проливной дождь, но все торопились уйти как можно скорее от неприятного соседства, и поэтому мы не остановились в этой деревне. Мрак, царивший в лесу, мешал вовремя видеть свисающие сверху ползучие растения, и поэтому Пицане, Могориси и я, которые ехали верхом, часто зацеплялись и путались в них, а когда бык чувствует, что его всадник может слететь с него кувырком, то его никак нельзя остановить, и поэтому мы часто падали на землю. В добавление к этим злоключениям мой Синбад вдруг поскакал стремительным галопом, узда оборвалась, и я упал назад, ударившись теменем о землю. В самый момент падения Синбад успел еще лягнуть меня в ногу. Приступы лихорадки повторялись с таким упорством, что я стал худым, как скелет. Одеяло, служившее мне седлом на быке, было мокрым не только в дождь, но также и под знойными лучами солнца, и, благодаря разгоряченной шкуре быка, от непрерывной едкой испарины с меня сползла вся кожа, которая то подживала, то снова воспалялась.

В пятницу мы дошли до одной деревни, раскинувшейся на берегу р. Лаоджимы. Население ее оказалось вежливым. Весь день мы были мокрыми до нитки, потому что переправлялись через реку. Мост, который вел через нее, а также мост через другой поток, который мы переходили в полдень, были под водой, благодаря наводнению, вызванному дождями. Вода везде была совершенно прозрачная. У следующего перехода мы были встречены группой враждебно настроенных людей, которые отказались пропустить нас дальше. Я приказал своим людям продолжать идти своим путем, но наши враги с громкими криками развернулись перед нами фронтом. По численности наши силы были приблизительно равны, поэтому, став во главе своих людей, я двинулся с ними вперед. Тогда некоторые из наших врагов бросились бежать в свою деревню якобы за порохом, а другие принялись кричать, что к ним заезжают все торговцы, и мы тоже должны посетить их.

У этих людей было много стрел с железными наконечниками и несколько ружей. Когда мы дошли до края леса, я приказал своим людям сложить в середину всю поклажу и, если наши враги не откроют огня, срезать несколько молодых деревьев и как можно быстрее соорудить ограду для укрытия, ничего не делая неприятелю, если только они не нападут на нас. Затем я спешился и, выступив вперед по направлению к человеку, возглавлявшему наших противников, показал ему жестом, как я легко мог бы убить его, и сказал: «Я боюсь убивать». Он приложил руку к сердцу, указал вверх и сказал тоже: «Я боюсь убивать; но приди в нашу деревню, пожалуйста, приди!» При таком положении дела этот весьма почтенный негр Ионга Панза подошел ко мне вплотную, и я пригласил его и всех других сесть, чтобы обсудить все дело. Оказывается, эти люди, подобно всем другим племенам, живущим поблизости к португальским поселениям, считают, что они имеют право требовать плату от всех, кто проходит через их страну, и теперь, хотя Ионга Панза и не мог быть серьезным противником для моих людей, он все-таки решил не отказываться от своего права без борьбы. Довольный тем, что не произошло столкновения с противником, я перешел с людьми ближе к деревне.

Причина, по которой эти люди прониклись убеждением, будто бы они вправе требовать плату за проезд через их местность, заключается, вероятно, вот в чем: они совсем не видели никаких торговцев, кроме тех, которые занимаются работорговлей или имеют рабов. А работорговцы всегда находились в большой зависимости от благосклонного отношения к ним вождей, через земли которых они проходили: если бы вожди предоставили беглым рабам убежище, то от торговцев в любой момент могли бы убежать все их рабы, и они могли бы совсем лишиться своей собственности. Поэтому, чтобы обеспечить себе содействие вождей, торговцы принуждены заискивать перед ними. Торговцы пускают в ход все средства также и для того, чтобы побудить вождей расставаться со своими собственными людьми, и притом с теми, кто, по общему признанию, является главной основой их могущества. Когда торговец возвращается из Внутренней Африки с закованными в цепи рабами, то для каждого вождя, если бы он захотел, было бы так легко снять цепи с восьми или девяти беспомощных людей, что торговец, желая обеспечить доброжелательное отношение вождя к себе, вынужден задаривать последнего подарками. Независимые вожди, не понимая, почему так стараются добиться их благосклонности, становятся чересчур претенциозными и высокомерными в своих требованиях и с величайшим презрением относятся к белым людям.

Племя бангала, к территории которого мы теперь подошли, несколько лет назад дошло до того, что заставило португальских торговцев платить за воду, за лес и даже за траву; для того чтобы требовать уплаты штрафа, придумывались всевозможные предлоги. Торговцы терпеливо подчинялись этим требованиям. Мы неожиданно столкнулись с системой, совершенно неизвестной в той стране, откуда шли мои люди. Если бы не было работорговцев, то туземцам не пришла бы в голову мысль о требовании уплаты за прохождение через страну. Там, куда работорговцы еще не проникли, посещение иностранцев считается высокой честью.

Деревня старого Ионги Панзы (10°25 ю. ш., 20°15 в. д.) небольшая. Она окружена высокими вечнозелеными деревьями, увешанными красивыми гирляндами вьющихся растений. Ионга Панза прислал нам пищу, а вслед за этим – козла. Это считается хорошим подарком, потому что здесь очень мало домашних животных, несмотря на то что имеются все условия для их разведения. Я предполагаю, что эта страна, подобно стране Катемы и Шинте, была, наверное, областью распространения цеце, и лишь недавно, с проникновением сюда огнестрельного оружия и последующим истреблением диких животных, стало возможным держать здесь, кроме коз, и других домашних животных. Мы и португальцы не знали бы, наверное, ничего о существовании этого смертоносного насекомого, если бы не многочисленные передвижения пастушеских племен, которые имели место вследствие вторжения зулусов.

Во время вышеописанных волнующих сцен я все время забывал о своей лихорадке, но, как только почувствовал, что опасность для нас миновала, она вернулась ко мне. 20-го числа старый Ионга Панза предъявил нам такое же требование уплаты за проезд, какое было предъявлено прежде со стороны чибокве. Я предложил ему раковину, подаренную мне Шинте, но Ионга Панза сказал, что он слишком стар для украшений.

Мои люди пожертвовали всеми своими украшениями, и я предложил ему все свои бусы и рубашки. Хотя мы пришли в эту деревню против нашей воли, все-таки дело нельзя было уладить иначе, как отдав им быка и один из бивней слона. Все мы пали духом. Не было ничего удивительного в том, что туземным экспедициям из Внутренней Африки вообще не удавалось достигнуть берега. Мои люди так приуныли, что некоторые из них хотели возвращаться назад. Перспектива быть вынужденным вернуться назад теперь, когда мы находились уже у самого порога португальских поселений, была для меня чрезвычайно мучительной. Исчерпав все свои силы, чтобы убедить моих людей не возвращаться обратно, я заявил им, что если они возвратятся, то я пойду вперед один. После этих слов Могориси решил остаться со мной. Он сказал: «Мы никогда не бросим тебя. Не падай духом. Куда бы ты ни повел нас, мы пойдем за тобой. Мы были взволнованы только несправедливостью этих людей». Все остальные присоединились к нему и утешали меня неподражаемо простыми, безыскусственными, от души идущими словами: «Все мы – твои дети, мы не знаем никого, кроме нашего вождя Секелету и тебя, и мы умрем за тебя; мы не вступили в бой только потому, что ты не хотел этого; наши слова о возвращении назад вырвались у нас от крайней горечи и от сознания, что мы ничего не можем сделать; но если наши враги нападут на нас, ты увидишь, на что мы способны». Один из быков, которого мы предлагали чибокве, был ими отвергнут потому, что он утратил часть своего хвоста. Они думали, что мы отрубили эту часть и вложили в остаток хвоста какое-то магическое средство. Когда я предложил своим людям навлечь и на остальных быков такое же подозрение и тем обеспечить их от покушений на их целость, то мое предложение было встречено взрывом хохота. У четырех быков, остававшихся еще в нашем распоряжении, хвосты скоро оказались чрезвычайно короткими, и хотя никто никогда не спрашивал нас, было ли у них в культе магическое средство или нет, нас больше никто не беспокоил требованиями отдать быка!

Глава XIX

Проводникам уплачено вперед. – Челноки из древесной коры. – Покинуты проводниками. – Ошибки в отношении Коанзы. – Огороды и деревни. – Долина Кванго. – Бамбук. – Белые личинки, употребляемые в пищу. – Наглость башиндже. – Постановка вопроса. – Вождь Санса-ве. – Его враждебность. – Проходим невредимо мимо него. – Река Кванго. – Прическа вождя. – Оппозиция. – Чиприано и его помощь. – Его щедрое гостеприимство. – Банда грабителей гибнет в огне. – Прибытие в Кассандже. – Хороший ужин. – Доброта капитана Невеса. – Отсутствие предубеждения против цвета кожи. – Страна вокруг Кассандже. – Возвышенность Касала. – Деревня Тала Мунгонго. – Вежливость басонго. – Настоящие негры. – Поле пшеницы. – Носильщики. – Места для ночлега. – Лихорадка. – Вступление в область Амбака. – Тампан, его укус. – Оживляющее действие зрелища горной страны. – Область Голунго Альто. – Плодородие. – Бесплодный характер страны ближе к морю. – Комарье. – Боязнь макололо

Сыновья Ионги Панзы соглашались быть нашими проводниками до территории португальцев при условии, если я отдам им раковину, которую мне подарил Шинте. Я не был склонен соглашаться на это требование и особенно на то, чтобы отдать им эту раковину вперед, но уступил просьбам своих людей, которые просили меня сделать вид, что я вполне доверяю этим молодым людям. Сыновья Панзы просили меня отдать им раковину для того, чтобы они могли оставить ее своим женам в виде компенсации за предстоящее долгое отсутствие их мужей. Отдав им драгоценную раковину мы направились с ними на запад к р. Чикапа, которая здесь (10°22 ю. ш.) имеет 40 или 50 ярдов [35–45 м] в ширину. В настоящее время она была глубокой. В полумиле выше того места, где мы через нее переправлялись, вода с шумом бежала по каменистым остаткам размытого водопада. Нас перевезли через реку на челноке, сделанном из цельного куска древесной коры, сшитой на концах. Палочки, вставленные в нескольких местах, служили ребрами челнока. Слово «чикапа» означает кора или кожа; это единственная река, на которой мы видели такие челноки. Мы слышали, что в продолжение большей части года Чикапа мелеет настолько, что ее можно легко переходить вброд. Название ее происходит, вероятно, от этих челноков, изготовляемых из коры, которыми пользуются для переправы, когда река эта бывает полноводной. Мы очень жалели, что у нас нет с собой понтона, потому что люди, которым принадлежал челнок, заставили нас заплатить за переправу первый раз, как только мы сели в него, второй раз, когда мы были на середине реки, и еще третий раз, когда переехали все, кроме главного моего человека, Пицане, и меня самого. Макололо всегда перевозили своих посетителей бесплатно, и теперь они начали говорить, что они должны так же собирать с мамбари, как чибокве с нас. Все они резко осуждали низость такого рода действий, а когда я спросил их, как же они сами могут доходить до такой низости, то они ответили, что они будут поступать так из мести. Они любят приискивать благовидные извинения для низких поступков.

На следующее утро наши проводники прошли с нами только около полумили и заявили, что они вернутся домой. Когда, по просьбам макололо, совершенно не знающих чибокве, я уплачивал проводникам вперед, то я предвидел это. Несмотря на энергичные протесты, с которыми к ним обращались, проводники один за другим исчезли. Мои спутники пришли к заключению, что, поскольку мы теперь находились в местах, посещаемых работорговцами, проводники нам теперь не нужны; главная польза от проводников заключалась в том, что они помогали нам устранять у жителей деревень подозрения и неправильные представления о целях нашего путешествия. Я был очень рад услышать, что мои люди пришли к такому заключению. Местность имела здесь более холмистый характер, чем прежде. По глубоким лесистым долинам бежали небольшие красивые потоки. Деревья здесь высокие и прямые, а леса тенистые и богатые влагой. Почва на этих незаселенных местах сплошь покрыта желтым и бурым мхом, а стволы деревьев одеты яркими лишаями. Необычайно плодородная земля состоит из черного суглинка. Она покрыта массой густой, высокой травы. Мы миновали несколько деревень и теперь шли мимо них, не задерживаясь и не вступая в общение с их обитателями.

Мы держали курс на запад-северо-запад. Все реки, попадавшиеся нам на пути, шли на север и, по полученным нами сведениям, впадали в Касаи или Локе; у большинства из них были особенные, болотистые берега, как везде в этой стране. Предполагая, что мы находимся теперь на широте Коанзы, я был сильно удивлен тем, что никто из туземцев, живущих в этой местности, не знает об этой реке. Но тогда я и сам не знал того, что Коанза начинается значительно западнее этого места и что она течет от истоков и до устья на сравнительно коротком протяжении.

26-е. Мы провели воскресенье на берегу р. Квило, или Квелло. Это небольшой поток, шириной около 10 ярдов [9 м]. Он течет по узкой глубокой долине, склоны которой опускаются к потоку на протяжении почти 500 ярдов [около 475 м]. Склоны эти каменистые и состоят из твердого известкового туфа, лежащего на глинистом сланце и песчанике, с покровом из железистого конгломерата. Зрелище было очень приятным, но лихорадка лишила меня возможности чувствовать радости жизни. Ежедневно повторявшиеся жестокие приступы ее вызвали у меня сильную слабость и желание лежать.

Для того, кто видел тяжелую жизнь бедняков в старых цивилизованных странах, жизнь здешнего населения представляется состоянием восхитительной праздности. В стране масса маленьких деревень. Питание имеется в изобилии, и для его добывания требуется очень мало усилий. Почва здесь настолько жирная, что ее не нужно удобрять. Когда поле становится слишком истощенным, чтобы обеспечивать урожай кукурузы, проса и т. д., то его владелец передвигается к лесу, раскладывает костры вокруг крупных деревьев, чтобы уничтожить их, вырубает мелкие деревья, и таким образом бывает готова новая и плодородная почва. Такие поля имеют своеобразный вид: множество высоких погибших деревьев, лишенных коры, между которыми растет кукуруза. Но после того, как владелец поля перешел на новое место для посевов кукурузы и проса, старое поле продолжает годами давать маниок. Растительная пища имеется здесь в изобилии, но ощущается острый недостаток в соли и в мясной пище; поэтому в лесах Лунды всюду видишь бесчисленные ловушки для мышей. Исключительно растительное питание вызывает сильнейшую потребность в мясе.

Проходя по этой стране, можно наблюдать самые разнообразные характеры владельцев этих деревень и садов. Некоторые деревни являются образцом чистоты. Мы побывали и в других деревнях, сплошь заросших сорными травами, выраставшими до такой высоты, что, сидя верхом на быке, едва видишь одни верхушки хижин. Если мы входили в деревню в полдень, то жители ее подходили, бывало, ленивой походкой, с трубкой в руке, медленно попыхивая, в каком-то мечтательном оцепенении.

В некоторых деревнях сорнякам не дают расти; вокруг хижин рассаживаются хлопок, табак и разные растения, употребляемые в виде приправы к пище; в клетках держат птиц; поля и огороды представляют приятное зрелище зерновых и бобовых культур в разные периоды их роста.

В каждой деревне полно детей, которые высыпают на улицу, чтобы посмотреть на проходящего белого человека, и бегут за ним с криком и ужимками; некоторые из них карабкаются на деревья, чтобы лучше видеть меня. Дети отлично лазят по деревьям. В дружественных нам деревнях они провожали нас по несколько миль, быстро идя рядом с нами. Мы обыкновенно всегда делали вокруг наших шалашей небольшую изгородь; перед входом в нее всегда сходилась толпа женщин с детьми на спине и с длинными трубками во рту; они часами глазели на нас.

Той деревней на р. Квелло, в которой мы провели воскресенье, управлял старшина Сакандала, обходительный и живой старик, который не ставил никаких препятствий для нашего дальнейшего пути. Мы узнали, что скоро вступим на территорию племени башиндже (чиндже португальцев), которое смешано с другим племенем, называемым бангала; они находились в состоянии войны с бабинделе, т. е. португальцами.

Дожди и лихорадка, как обычно, задерживали наше продвижение до тех пор, пока один старшина, по имени Камбоела, не указал нам дорогу, которая ведет из Кассандже и Биге к Матиамво. Это была хорошо протоптанная тропа, и вскоре после того, как мы вступили на нее, встретили партию торговцев из Биге, принадлежащих к смешанной крови, которые подтвердили полученные нами сведения о том, что эта дорога ведет прямо в Кассандже.

Так как мы были теперь одни и знали достоверно, что находимся на верном пути, то продолжали бодро идти вперед.

30-го числа мы дошли до того места, где начинается внезапное понижение плато, изрытого узкими глубокими долинами, по которым мы недавно проходили. Общий уклон понижения настолько крутой, что спускаться вниз можно только кое-где, и даже в таких местах я должен был спешиваться, хотя был настолько слаб, что мои спутники должны были вести меня, иначе я полетел бы кувырком вниз. Меня очень удручало чувство беспомощности. Я никогда не любил видеть людей, все равно больных или здоровых, с готовностью опирающихся на других.

Внизу под нами расстилалась долина Кванго. Она имеет в ширину около сотни миль и вся покрыта темным лесом, только около самой р. Кванго, которая на своем пути к северу сверкает на солнце, то там, то здесь находятся обширные луга, покрытые ярко-зеленой травой.

Противоположная сторона этой огромной долины кажется издали цепью высоких гор. Спуск в долину тянется с милю; высота его по отвесной линии может быть от 1000 до 1200 футов [300–360 м]. Появившись сразу после глубокого мрака лесов Лунды, это величественное зрелище произвело на нас такое впечатление, как будто тяжелая завеса спала с наших глаз. Над самой серединой долины проходила туча, и до нас доносились раскаты грома, а наверху все было залито солнечным светом. Когда мы сошли вниз на то место, над которым проползла эта туча, то увидали, что здесь прошел сильный грозовой ливень. Дно долины, казавшееся сверху совершенно ровным, оказалось изборожденным множеством глубоко врезавшихся в него потоков. При взгляде снизу спуск, по которому мы шли в долину, представляется краем плато, сплошь изрезанным ложбинами и выдающимися уступами, придающими ему зубчатый вид. Как вершины, так и склоны «сьерры» покрыты деревьями, но там, где склон опускается отвесно, большие участки его остаются обнаженными и их поверхность имеет красный цвет, как выглядит вся вообще поверхность области, в которую мы теперь вступили.[12]

Эта впадина имеет полный геологический профиль данной части страны. На самом верху лежит пласт железистого конгломерата, о котором уже говорилось раньше. Основой является водная окись железа и гематит, и в нее включена обработанная водой песчаниковая и кварцевая галька. Так как эта порода залегает непосредственно под почвой на большей части Лунды, то ее выходу на поверхность должна была предшествовать денудация, произведенная рукавом моря, смывшим огромную массу требуемого материала, прежде чем долина Кассандже могла принять нынешнюю форму.

Все пласты, залегающие под конгломератом, состоят из красного глинистого сланца различной степени твердости; самым твердым является пласт, лежащий на дне. Сланец был причиной образования очень скользкой глинистой почвы.

Здесь мы увидели бамбук толщиной в человеческую руку и много новых деревьев. Другие деревья, которых не было совсем видно с тех пор, как мы оставили Шинте, теперь появились снова. Но ничто не поражало нас здесь так сильно, как тощий и хилый их вид. Деревья, которые оставались позади нас на плато, были высокими и прямыми, здесь же они все словно остановились в своем росте и не росли так тесно друг к другу. Но так как те и другие деревья принадлежали к разным видам, то я мог объяснить это явление только предположением, что большая высота плато более соответствовала природе росших на нем деревьев, чем низменность – деревьям, росшим внизу.

Воскресенье, 2 апреля. Мы расположились на отдых около небольшого потока. После того как расстались с Ионгой Панзой, мы жили только на одном маниоке и сильно страдали от голода, поэтому теперь закололи одного из остававшихся у нас четырех быков. Местное население испытывает, по-видимому, такую же огромную нужду в животной пище, как и мы, потому что они затрачивают много сил на выкапывание больших белых личинок из тинистой почвы на берегах потоков и употребляют их в качестве приправы к растительной пище. Башиндже отказывались продавать пищу за ничтожные украшения, которые предлагали им мои люди. Мы не могли достать ни муки, ни маниока; но все это было бы ничего, если бы их вождь Сансаве не докучал обычным требованием подарка. Туземные торговцы говорили нам, что, прежде чем они могли проехать через его владения, они должны были применить силу.

Сансаве, вождь одной части племени башиндже, предъявив нам формальное требование дать ему раба, быка или бивень слона, отверг с презрением предлагаемые нами вместо этого дешевые вещи. Мы сказали его посыльным, что слоновые бивни принадлежали Секелету. Все остальное у нас уже исчезло, оставались только мои инструменты, совершенно бесполезные для них. Один из башиндже попросил у нас мяса, и когда ему было отказано в этом, то он сказал моим людям: «Все равно мы возьмем у вас завтра, когда убьем вас». Чем мягче мы с ними говорили, тем наглее они становились.

После утомительных переговоров в течение целого дня с разными посыльными от Сансаве он оказал нам честь, явившись к нам лично. Он – совсем молодой человек, с приятным, пожалуй, выражением лица. Между действительными португальцами и этими людьми, по-видимому, не существует общения, даже здесь, так близко к р. Кванго, потому что Сансаве попросил меня показать ему мои волосы, объясняя свою просьбу тем, что хотя он и слышал о волосах белых людей и некоторые из них даже проходили через его страну, но он никогда еще не видел прежде прямых волос. Это вполне возможно, потому что большинство работорговцев – не португальцы, а люди смешанного происхождения. Разница между их похожей на шерсть шевелюрой и нашими волосами вызвала у него приступ неудержимого смеха. После этого я показал ему свои часы и хотел добиться беседой с ним доверия к себе, но когда я собирался показать ему карманный компас, он приказал мне не делать этого, потому что испугался всех этих чудесных вещей. Я сказал ему, что если бы он узнал мои намерения так, как знали их племена Внутренней Африки, то он с радостью остался бы у меня и посмотрел картины волшебного фонаря, но так как становилось уже темно, то он простился, и когда отошел немного от нас со своими людьми, то прислал за моим уполномоченным и сказал ему, что если мы не прибавим к предложенным нами в качестве подарка медным кольцам и нескольким фунтам мяса еще красную куртку и одного раба, то мы должны уйти той же дорогой, по которой пришли. Я сказал в ответ: «Мы обязательно пойдем завтра вперед, и если он начнет враждебные действия, вина падет на него»; а мой человек добавил еще от себя: «Сколько белых людей ты убил на этой дороге?» – вопрос, который можно передать так: «Ты никогда не убил ни одного белого человека, а ухитриться убить нашего белого человека труднее, чем ты думаешь». В этом выражалось то решение, о котором мы часто твердили друг другу, – скорее умереть, чем отдать в рабство хоть одного человека. Голод сильно действует на настроение. Столкнувшись с этой новой крупной неприятностью, мы почувствовали раздражение, и я не один раз уже слышал, как мои спутники говорили относительно угрожавшего нам нападения: «Нам только этого и нужно, попробуйте, начните» или, стиснув зубы, восклицали: «Эти подлые твари никогда не путешествовали и не знают, какие бывают люди». Овладевшее моими людьми тревожное состояние, которое я описываю очень слабыми чертами, оказало свое влияние и на меня. Туземцы видели, что нам нечего им дать. На нас сыпались оскорбление за оскорблением, и это воспламенило в нас воинственный дух. Насколько мы могли судить, на следующее утро нам предстояло пробить себе путь через страну башиндже.

3 апреля. Как только рассвело, мы были на ногах и, пустившись в путь под дождем, прошли очень близко от деревни. Весь пыл грабителей, вероятно, погас от дождя. Как бы то ни было, но мы ждали, что в нас будут стрелять из-за каждой группы деревьев или каменистых бугров, среди которых мы шли, и только после двухчасового марша мы начали дышать свободно.

Невзирая на дождь, мы продолжали свой путь по дну долины Кванго, которая была очень неровной от выступающих наружу глыб глинистого сланца, хотя он залегал в ней почти горизонтально. Когда я ехал верхом на быке среди травы, то она была почти на 2 фута [60 см] выше моей головы. Мокрая от дождя, она обдавала нас с одной стороны градом капель, как из душа, а несколько лощин, полных бесцветной воды, дополняли процесс охлаждения. Промокшие насквозь, мы прошли мимо многих деревень, у одной из которых было стадо овец, и через шесть часов пути сделали остановку около р. Кванго (9°53 ю. ш., 18°37 в. д.), которую можно назвать пределом португальской претензии на территорию на западе. У меня теперь не было ни одной смены одежды, и я укрылся под одеялом, ежась от холода.

4 апреля. Мы находились теперь на берегу р. Кванго, которая имеет 150 ярдов [около 135 м] в ширину. Она очень глубокая. Вода в ней была бесцветная – обстоятельство, не наблюдавшееся ни в одной из рек Лунды или страны макололо. Эта красивая река течет почти прямо на север среди обширных лугов, заросших гигантской травой и тростником.

Туземцы говорят, что в реке много ядовитых водяных змей, которые всегда собираются возле туши гиппопотама, когда его убивают в реке. Если это верно, то этим можно объяснить то, что все деревни, которые мы видели, расположены далеко от реки. Нам советовали не спать близко к воде; но очень хотелось поскорее переправиться на западный берег реки, и мы старались уговорить башиндже одолжить нам для этой цели челноки. Это вызвало появление на сцену вождя здешней области, и нам было заявлено, что все лодочники – его дети и без его распоряжения ничего нельзя делать. Затем он предъявил обычное требование дать раба, быка или ружье, добавляя, что иначе мы должны возвратиться в страну, из которой пришли сюда. Не веря в то, что этот человек может иметь власть над челноками на другой стороне, и думая, что если я отдам ему свое единственное одеяло, то он, в конце концов, поставит нас в безвыходное положение, я пытался убедить своих людей идти сразу же на берег на две мили в сторону и завладеть челноками прежде, чем мы отдадим одеяло; но мои люди думали, что если мы поступим так, то этот вождь может напасть на нас во время самой переправы. Вождь сам пришел в наш лагерь и повторил свое требование. Мои люди сняли с себя последние медные кольца и отдали ему; но он добивался, чтобы ему дали раба. Он, как и все другие, думал, что эти люди были моими рабами. Это был молодой человек с тщательно приглаженными курчавыми волосами, которые сзади были собраны в форме конуса около 8 дюймов [20 см] толщиной у основания, тщательно обмотанного красной и черной нитями. Я не соглашался отдать свое одеяло, пока они не перевезут нас на западный берег, поэтому вождь продолжал изводить нас своими требованиями, чрезвычайно утомив меня. Моя маленькая палатка была теперь вся изодрана; назади у нее была прореха размером больше, чем вход, и я напрасно старался скрыться в ней от назойливости наших посетителей. Мы находились на совершенно ровном, заросшем тростником берегу и не могли, как раньше, прибегнуть к сооружению небольшой стоккады, чтобы иметь время обдумать и составить план действий. Когда я пытался убедить своих людей отойти в сторону и овладеть челноками, перед нами появился молодой сержант милиции Чиприано ди Абру, человек смешанной, наполовину португальской, крови, и дал нам такой же совет. Он переехал через реку в поисках воска. Когда мы отошли от вождя, который просто измучил меня, его люди открыли в нас огонь из наших шалашей и продолжали непрерывно поддерживать его в том направлении, куда мы уходили, но ни одна пуля не настигла нас. Они, вероятно, ожидали, что обилие у них пороха заставит нас обратиться в бегство, но когда мы продолжали спокойно идти к переправе, они не двинулись дальше места нашего ночлега. Чиприано помог нам договориться с перевозчиками на более приемлемых условиях, чем отдача моего одеяла, а как только мы достигли другого берега, мы находились уже на территории племени бангала, которые являются подданными португальцев; их часто называют кассандже или кассанце. Теперь трудности нашего путешествия среди пограничных племен пришли к концу.

С облегченной душой пройдя по узкой тропинке среди высокой травы около трех миль на запад от реки, мы подошли к группе прямоугольных домов. Около них стояло много людей приличного вида смешанной, наполовину португальской, крови, которые приветствовали нас.

С наступлением темноты мы подошли к жилищу Чиприано, и я разбил перед этим домом свою маленькую палатку для ночлега. Здесь было много комаров. Они никогда не тревожили нас на берегах чистых потоков Лунды. Утром 5-го числа Чиприано любезно снабдил моих людей тыквами и кукурузой и затем пригласил меня к завтраку, который состоял из земляных орехов с жареной кукурузой; их сменили вареные корни маниока с земляными орехами; в качестве десерта были предложены гуавы с медом. Я был искренне благодарен ему за этот роскошный завтрак.

Чиприано угостил меня таким же обильным обедом, и к нам присоединилось еще несколько друзей, воздавших справедливость его гостеприимству. Прежде чем сесть за стол, всем гостям полили на руки воду, и рабыня мыла их. Один из гостей разрезал курицу с помощью ножа и вилки. При еде же не употреблялось ни ножей, ни вилок. Обед закончился также омовением рук.

Все эти люди могли свободно читать и писать. Я осведомился, какие у них есть книги, и обнаружил небольшой труд по медицине, энциклопедию и португальский словарь.

Любезный прием, оказанный мне здесь всюду, был, без сомнения, обязан лестным рекомендательным письмам, которые я привез от Шевалье дю Пра из Кэпа. Но я склонен думать, что мой друг Чиприано руководствовался также чувством присущей ему доброты, потому что он совершенно опустошил свой огород, предоставляя нам пищу в течение нескольких дней томительного ожидания, пока безоблачная погода не позволит мне сделать наблюдения для определения географического положения Кванго. Он заколол для нас быка и поручил своей матери и ее служанкам приготовить из маниока муку нам на дорогу на четыре или пять дней путешествия до Кассандже и не сделал даже намека на уплату. Мой жалкий вид возбуждал в нем, наверное, чувство сострадания.

Для приготовления из маниока муки корни хорошо промывают и затем скоблят их вплоть до мякоти. После этого их слегка обжаривают на металлическом блюде и в таком виде употребляют в пищу с мясом, как овощи. Приготовленная таким образом мука близко напоминает по виду древесные опилки, и поэтому ее называют «древесной» мукой. Она безвкусна, и ее употребляют для того, чтобы легче было слизывать с блюда остатки подливки.

Те, кто привык к ней, приправляют ею свою пищу по возвращении в Европу.

Маниок, выращиваемый здесь, принадлежит к сладкой разновидности; горький, к которому мы привыкли в Лунде, не пользуется широким распространением в этой долине. Май здесь является началом зимы, но многие жители занимались в это время посадкой кукурузы, а та кукуруза, которую мы ели, была посажена в начале февраля. Здешняя темно-красная почва чрезвычайно плодородна. Земля здесь покрыта такой густой и жесткой травой, что однажды, когда сюда явилась с целью грабежа группа людей из племени амбонда, бангала зажгли вокруг врагов со всех сторон траву и совершенно уничтожили их. Я вполне верю тому, что это сообщение, подтверждаемое португальцами, соответствует действительности, потому что стебли травы имеют толщину гусиного пера и по такой траве невозможно было убежать без тропинки ни в одном направлении. Вероятно, в упоминаемом здесь случае направление ветра было такое, что он перекидывал огонь через тропинки и перерезал дорогу бегущим по ним. В одном случае я сам едва не потерял свою повозку из-за пожара в долине, где трава была только около 3 футов [0,9 м] высотой. Мы были разбужены ревом как бы бурного потока; оказалось, что это был рев приближающегося к нам с наветренной стороны пожара. Я сейчас же зажег и пустил огонь в подветренную сторону, и мне хватило времени только на то, чтобы утащить повозку на оголенную огнем площадь, прежде чем идущее с наветренной стороны пламя дошло до места, на котором она стояла.

Дожди и желание определить географическое положение этого места задержали нас до понедельника, 10-го числа. Я установил только широту (9°53 ю. ш.) и после трехдневного, довольно тяжелого путешествия среди высокой травы, достиг Кассандже, самой дальней португальской станции внутри страны в Западной Африке. Мы переправились через несколько красивых небольших потоков, впадающих в р. Кванго. Трава все время была на 2 фута [60 см] выше наших голов и не давала нам видеть окружающую местность, а иногда нависала над тропинкой. Каждое утро один бок у нас промокал от росы, а когда шел дождь, я целый день был весь мокрым. По состоянию моей одежды я приехал к нашим союзникам португальцам совершенно опустившимся. Первый джентльмен, которого я встретил в деревне, спросил меня, есть ли у меня паспорт, и сказал, что меня необходимо взять и представить властям. Так как я находился в таком же состоянии духа, в каком находятся лица, совершившие небольшое преступление с целью получить в тюрьме кров и пищу, то я с радостью сопровождал его в дом коменданта, или шефа, синьора де Сильва Рего. Когда я показал этому джентльмену свой паспорт, он учтиво попросил меня отужинать, а так как до этого мы не ели ничего, кроме маниоковой муки, данной нам Чиприано на р. Кванго, то я полагаю, что я показался особенным обжорой всем другим джентльменам, сидящим за столом. Но они, кажется, довольно хорошо понимали мое положение, потому что сами совершили далекие путешествия. Если бы их не было здесь, то я, наверное, сунул бы себе кое-что в карман, чтобы есть ночью, потому что после лихорадки аппетит у меня чрезвычайно возрос, а маниок является одним из тех сортов пищи, которые не создают чувства сытости. Затем капитан Антонио Родригес Невес любезно пригласил меня остановиться в его доме. На следующее утро этот великодушный человек нарядил меня в приличный костюм и во все время пребывания у него обходился со мной так, как будто бы я был его родным братом. Я чувствую глубокую благодарность к нему за его бескорыстную доброту; он позаботился не только о моих нуждах, но бесплатно снабжал пищей также и всех моих заморенных голодом людей.

Деревня Кассандже (произносится Кассандже) состоит из тридцати или сорока домов, принадлежащих торговцам, дома беспорядочно разбросаны на плоском возвышенном месте в великой долине Кванго, или Кассандже. Они устроены из обмазанного плетня и окружены насаждениями маниока, кукурузы и т. д. Позади домов обычно находятся огороды, в которых растут обыкновенные европейские овощи, как картофель, горох, капуста, лук, помидоры и т. д. и т. д. По величине и обилию гуавовых и банановых деревьев можно считать, что они посажены здесь уже много лет назад, когда эта земля была еще во владении туземцев, но ананасы, апельсины и фиги являются недавней попыткой.

Ни у кого из здешних джентльменов нет жены своей национальности. Они обычно приезжают в Африку с тем, чтобы нажить немного денег и возвратиться в Лиссабон. Они редко привозят с собой своих жен и поэтому не могут быть хорошими колонистами. У них обычно бывает здесь семья от туземных женщин. Мне, который хорошо был знаком с глупым предубеждением против цвета кожи, было особенно приятно видеть широту взглядов и благожелательное отношение, проявляемое этими португальцами к людям другого цвета кожи. Здесь чрезвычайно редки такие случаи, которые так обычны на юге, когда люди бросают собственных детей, рожденных туземными женщинами. Они воспитывают и обеспечивают своих детей так же, как в Европе. Чернокожие клерки торговцев непринужденно сидят за одним столом со своими хозяевами.

Из деревни Кассандже мы могли хорошо рассмотреть окружающую страну. Это – слегка холмистая равнина, заросшая травой и местами лесом. Западный край долины Кванго за двадцать миль от него кажется цепью высоких гор. Его называют Тала Мунгонго – «Вот горная цепь». На старой португальской карте, доверяя которой, я составлял план своего пути, он обозначен как Тала Мунгонго, или «замок из скал», и в этом месте на карте указано начало Коанзы; но здесь я получил достоверные сведения о том, что Коанза начиналась около Биге далеко на юго-запад от этого места и что мы не увидим этой реки раньше, чем достигнем Пунго Андонго. Замечательно, что более точные сведения об этой стране не были опубликованы. Капитан Невес и другие имели правильные представления о направлении рек и откровенно делились своими знаниями, и все-таки около этого же времени в Европу были посланы из Англии карты, на которых Кванго и Коанза были представлены как одна и та же река, а Кассандже помещалась в сотне миль от ее действительного места. Еще большую путаницу вносит, вероятно, частое повторение одного и того же названия. Оказывается, я переезжал через Кванго несколько раз. Сбивает с толку также повторение излюбленных имен вождей, как, например, «Катенде», потому что одного Катенде можно принять по ошибке за другого. Чтобы избежать, насколько возможно, путаницы, я воздерживался от введения в свою книгу множества имен. По этой долине разбросано много деревень, но раньше, до португальской экспедиции 1850 г. с целью наказания племени бангала, их было больше.

Эта долина, как я заметил раньше, чрезвычайно плодородна. Мои люди не переставали восторгаться ее способностью давать богатые урожаи культуры Holcus sorghum и выражать свое презрение плохой обработке земли ее обитателями. Португальцы говорили мне, что здесь не требуется удобрений и что чем больше распахивать землю, тем больший урожай она дает. Девственная почва не дает такого богатого урожая, как старый огород, и, судя по величине кукурузы и маниока в старых огородах, я готов вполне поверить этому. Скот тоже хорошо упитан. Рассматривая эту долину в целом, можно сказать, что ее богатые земли и пастбища сейчас пустуют.

Комендант, мистер Рего, любезно предоставил мне молодого солдата, чтобы он проводил меня в Амбаку. Мои люди рассказали мне, что, по их мнению, им лучше вернуться отсюда обратно, так как они слышали от чернокожих людей, живущих в Кассандже, будто бы я веду их к берегу моря с целью продать их там и будто бы их возьмут на корабль, откормят и съедят, потому что белые люди – людоеды. Я спросил их, согласился ли я взять рабыню, которую мне подарил Шинте, и добавил, что если они теперь сомневаются в моих намерениях, то пусть они не идут на берег моря; но сам я, желая встретиться там со своими соотечественниками, решил продолжать путь. Они ответили, что считали только своим долгом сообщить мне все, что слышали, но что они не намерены покидать меня и последуют за мной, по какому бы пути я их ни повел.

Кассандже, крайняя восточная станция португальцев в Западной Африке, стоит на 9°37 30» ю. ш. и 17°49 в. д. Следовательно, мы должны были пройти еще 300 миль [около 560 км], прежде чем достигнуть морского берега. Оставив Кассандже 21-го числа, мы прошли через оставшуюся часть этой чрезвычайно плодородной долины до основания Тала Мунгонго. 22-го мы переправились через небольшой проток, называемый Луи, а 24-го – через другой, называемый Луаре, и ночевали у подножия одной возвышенности высотой от 1000 до 1500 футов [300–450 м]. Над долиной плыли облака и падали дождем, доходя до склонов возвышенности. Трава была очень мокрая от дождя, и если не загораживать от нее лица рукой или палкой, то она хлестала по нему, и нельзя сказать, чтобы это было очень приятно. Этот склон долины был совершенно такой же, как и противоположный. Уступы и расселины придавали красному поднимающемуся склону тот самый зубчатый вид, какой мы наблюдали, спускаясь в долину с плоскогорья Лунды.

В целом вся эта долина была стерта денудацией, потому что куски плато стоят в ней еще и до сих пор; когда-то они заполняли пустое теперь место, являясь по своей структуре такими же красными, горизонтально лежащими пластами и на той же высоте, как и пласты откоса, по которому мы хотели подняться. Одна из этих одиноко стоящих масс, называемая Касала, простиралась на восток-юго-восток от того места, где мы вышли из долины, и приблизительно на десять миль к западу-юго-западу от деревни Кассандже. Она замечательна своими отвесными сторонами. Даже туземцы находят чрезвычайно трудным, почти невозможным достигнуть ее верха, несмотря на то что существует большой соблазн, создаваемый гнездами и перьями марабу, которые очень высоко ценятся. Говорят, что на южном ее конце находится небольшое озеро и что во время дождливого сезона вокруг дна образуется род естественного рва. Какой находкой было бы такое место во времена феодализма в Англии!

Мы не получили еще ясного представления о природе Тала Мунгонго. Один джентльмен в Кассандже описывал Тала Мунгонго как цепь очень высоких гор, на которые нужно взбираться часами. Поэтому, хотя мы ужасно промокли от дождя и от путешествия в траве и к тому же от ночных исследований географического положения Кассандже со мной был жестокий приступ лихорадки, тем не менее я с жаром приступил к восхождению. Дорога была крутой и скользкой. По ту и по другую сторону от нее появились узкие ущелья, дающие возможность путешественнику пробираться только по узкой тропинке, ведущей по ряду уступов сьерры. Но мы совершили восхождение за один час и там обнаружили, что мы вышли на такое же плато, которое оставили, когда сошли в долину Кванго. Мы снова шли среди высоких деревьев. Одно дерево приносило большие плоды весом в несколько фунтов. Его называют мононга-замби.

Мы окинули взглядом долину, которая равняется по плодородию долине Миссисипи, думая о том, какое громадное количество материала было снято и унесено при ее образовании. Это естественно привело меня к мысли о бесчисленных веках, требовавшихся для предшествующего образования и отложения того же материала (глинистого сланца), а затем о породах, абразия которых образовала этот материал. В конце концов, пытаясь взойти по ступеням, ведущим от вечности до человека, я дошел просто до головокружения. Различные геологические эпохи подобны только вехам в этом безбрежном океане.

В нескольких милях от края долины мы нашли деревню Тала Мунгонго. Нам любезно предоставили дом для ночлега, что было весьма приятно, потому что мы и промокли и продрогли. Большая высота местности и приближение зимы, сильно снижая температуру, заставляли моих людей жестоко страдать от простуды. На этой, так же как и на других станциях, португальцами были предусмотрительно устроены дома для путешественников по тому же принципу, как ханы и караван-сараи на Востоке. Они обычно сделаны из обмазанного плетня; в них имеются плетеные скамьи, на которых путники могут сделать себе постели, стулья, стол и большой кувшин с водой. Эти скамьи, хоть и далеко не похожие на удобные кушетки, были лучше, чем земля под гнилыми лоскутами моей палатки, потому что иногда все еще были ливни и роса была очень густой. Так как лохмотья моей палатки все-таки служили мне некоторой защитой, то я продолжал пользоваться ими до тех пор, пока не убедился, что они служили также жилищем для некоторых неприятных сопостельников.

27-го. Через пять часов приятной езды по полям и лугам, напоминающим леса и луга Лунды, мы приехали в деревню, населенную басонго; это племя было подчинено португальцам. Мы переехали через несколько небольших потоков, которые идут в западном направлении и, соединяясь вместе, образуют р. Квизе, приток Коанзы. Наш путь лежал на запад. Басонго очень вежливый народ, как, впрочем, и все племена, покоренные португальцами. Но басонго и бангала покорены еще только частично. Чем дальше мы едем на запад, тем менее независимо туземное население, пока мы не достигаем соседства Лоанды, где свободные туземцы чувствуют себя почти так же, как рабы.

Всех жителей этой области, так же как и жителей Лунды, можно назвать настоящими неграми, если только помнить сделанные ранее ограничения. У всех здешних жителей черный цвет кожи, уплощенный толстый нос, удлиненные кзади и кверху головы, покрытые курчавыми волосами, и другие особенности негров. Но если эти типичные особенности заставляют причислять их к семейству настоящих негров, то читатель, думающий, будто бы все эти черты встречаются часто в одном индивидууме, имеет явно неправильное представление. Некоторое утолщение и выступание губ вперед у всех, но в каждой деревне встречается много людей, у которых эта толщина и выступание выражены не больше, чем у европейцев. Все они чернокожие, но цвет кожи у разных лиц имеет оттенки от самого черного до светло-желтого. Когда мы едем на запад, то видим, что светлый оттенок преобладает над темным, а затем, когда мы попадаем в область воздействия влажного морского воздуха, то опять находим, что кожа у людей делается более темной, доходя до совершенно черного цвета у прибрежного населения. Характерная форма головы с ее курчавыми волосами хотя и обычна, но не повсеместна. У племен, живущих на восточной стороне континента, как, например, у кафров, головы сложены красиво и вполне европейского типа. Примеры такого рода можно видеть очень часто. Когда я познакомился с чернокожими людьми настолько близко, что, глядя на лицо, забывал о цвете кожи, то я был поражен полным сходством некоторых туземцев с известными нашими европейскими знаменитостями. Исключением являются готтентоты и бушмены, потому что у них особенная и форма головы, и волосы; последние, например, выходят у них из кожи прямо пучками с голыми промежутками между ними, и когда эти пучки бывают короткими, то они напоминают сидящие на коже черные зерна перца, очень непохожие на густую массу вьющихся волос у балонда и марави. С полной готовностью воздать должное уважение мнениям тех, кто посвятил себя специальному изучению этнологии, я чувствую для себя невозможным признать, будто преувеличенно подчеркнутые черты, которые обычно считаются типичными для негров, характерны для большинства какой-нибудь народности на юге Центральной Африки. Мне кажется, что памятники Древнего Египта лучше воплощают в себе идеал жителей Лунды, чем изображения, находящиеся в любой из работ по этнологии.

На нашем пути к Санзе через прекрасную, плодородную и хорошо населенную страну мы снова соприкоснулись с р. Квизе, и здесь мы имели удовольствие видеть поле роскошной пшеницы, растущей без искусственного орошения. Ее колосья были почти 4 дюймов [10 см] длиной. Они вызывали большое любопытство у моих спутников, которые отведали моего хлеба в Линьянти, но никогда не видели прежде пшеницы на корню. Это небольшое поле было обработано португальским торговцем Миландом. Его поле было интересным как показатель того, что могла производить земля на этом возвышении; на поле, кроме пшеницы, мы видели великолепные европейские овощи; после мы узнали, что в некоторых местах этой области распространялось само по себе кофейное дерево. Его можно видеть на возвышенностях Тала Мунгонго, т. е. почти в 33 милях от западного берега, где оно было введено впервые миссионерами-иезуитами.

Воскресенье 30 апреля мы провели в Нгио, близ переправы через р. Квизе, так как она пересекает нашу дорогу до своего впадения в Коанзу. Страна делается все более и более открытой, но все еще обладает необычайным плодородием, она покрыта густой, сочной травой от 2 до 3футов [60–90 см] вышиной. В ней много деревьев, и она хорошо орошается. Ландшафт усеян деревнями басонго, и нередко рядом с ними стоит прямоугольная мазанка, принадлежащая какому-нибудь туземцу португальской крови, занимающемуся торговлей. Здесь у людей есть коровы и свиньи. Через каждые восемь или десять миль на нашем пути встречается группа шалашей, сделанных из палок и травы. Это – места для ночлега путников. По дороге непрерывным потоком идут люди, одни к берегу, другие – оттуда. Они носят товары в особого рода корзине, прикрепленной к концам двух палок длиной до 5–6 футов [от 1,5 до 1,8 м], называемых мотете; корзину ставят или на голову, или на одно плечо. Когда корзина помещается на голове, палки выступают вперед горизонтально, и когда носильщик хочет отдохнуть, он ставит палки на землю, а груз прислоняет к дереву, так что ему не нужно поднимать его снова с земли на голову. Груз стоит прислоненный к дереву, подпираемый на этом уровне палками. Часто носильщик просто ставит палки на землю и стоит, придерживая груз, пока не отдышится, избегая таким образом труда опускания корзины на землю и поднятия ее снова на голову.

Когда компания таких носильщиков или наша собственная партия доходит до одного из упомянутых мест ночлега, она немедленно завладевает шалашами. Те, кто приходит позже и находит все занятым, должны тогда сооружать для себя другие шалаши, а это нетрудно, потому что здесь нет недостатка в длинной траве. Как только на месте ночлега покажутся какие-нибудь прохожие, то из деревень сейчас же появляются женщины с корзинами маниоковой муки, корнями маниока, земляными орехами, мясом, перцем и чесноком на продажу.

Миткаль, которого мы захватили немного с собой из Кассандже, является главным средством обмена. Женщины все очень учтивы; по их словоохотливости и смеху, с которым они торговались, было видно, что они наслаждаются своим занятием. Для того чтобы быть в состоянии удовлетворить спрос прохожих на продукты, они должны усиленно заниматься возделыванием земли. Те, которые живут поблизости к большой дороге, покупают ради барыша много продуктов в более отдаленных деревнях.

У Пицане и других моих людей были жестокие приступы лихорадки, и в этом не было ничего удивительного, потому что было очень сыро и от земли шло сильное испарение. Когда я пытался иногда делать наблюдение над какой-нибудь звездой и желоб с ртутью ставил на землю, то на стеклянной крышке, находящейся над ртутью, скапливалось внутри так много влаги, что отражение звезды можно было увидеть лишь с большим трудом. Когда желоб ставился на ящик для того, чтобы влага не проникала в него снизу, то он покрывался росой снаружи, и скоро становилось необходимым вытирать стекло, чтобы отчетливо видеть. Это не имело бы большого значения само по себе, но, подвергаясь самому непродолжительному охлаждающему действию росы, можно было с такой уверенностью ждать возобновления лихорадки, что я был вынужден совсем отказаться от ночных наблюдений. Внутри единственного убежища, которое у меня было для ночлега, я не чувствовал себя лучше, но под одеялом дрожь пробирала все-таки не так, как на росе.

По прибытии в область, называемую Амбака, мы увидели, что ландшафт здесь сильно оживлялся зрелищем высоких гор вдали. Трава была сравнительно низкая, а вся страна в целом имела очень веселый вид. Слева от себя мы увидели скалы, одинаковые со скалами Пунго Андонго, которые близко напоминают группу Стоунхендже на Салисберийской равнине, только скалы здесь имеют гигантскую величину. Вся эта удивительно плодородная местность славится скотоводством и дешевизной сельскохозяйственных продуктов. В почве так много железа, что она почти всюду имеет красный оттенок. Она орошается множеством мелких потоков, которые соединяются в р. Лукаллу. Эта река является водостоком области Амбака и затем впадает на юго-западе у Массангано в Коанзу. Мы переехали через р. Лукаллу на больших челноках. За Лукаллой в нескольких милях находилась деревня Амбака, которая в прежние времена была важным местом, но теперь это маленькая деревушка, красиво расположенная на небольшом возвышении на площади, окруженной со всех сторон высокими горами.

Мы были чрезвычайно любезно приняты комендантом Амбаки, Арсенио де Карпо, который немного говорил по-английски. Когда я спал в его доме, меня укусило в ногу насекомое, хорошо известное в южной стране под названием тампан. Это род клеща. Излюбленным местом, избираемым им для укуса, являются складки между пальцами рук и ног. Он бывает величиной от булавочной головки до горошины и обычно встречается во всех туземных хижинах той страны. Тампан сосет кровь, пока не наполнится ею, и делается тогда темно-синим, а кожа его становится такой упругой, что его совершенно невозможно бывает раздавить пальцами. В прежние годы я испытал последствия его укуса и после этого всегда избегал туземных хижин, но так как теперь я подвергся его укусу в европейском доме, я опишу подробно его последствия. Сначала на месте укуса наступает зудящее ощущение с болью, которая вместе с воспринятым ядом постепенно начинает распространяться выше, пока не дойдет до живота, вызывая жестокую рвоту и послабление. Там, где не бывает таких последствий, наступает лихорадка; один интеллигентный португалец уверял меня, что такая лихорадка причиняет иногда смерть. Беспокойство моих друзей в Тете, старавшихся не допустить, чтобы мои люди могли соприкоснуться в деревне с тампанами, делало очевидным, что они имели причину страшиться этого ничтожного насекомого. Единственная неприятность, которую я испытал теперь после укуса, заключалась в зуде на укушенном месте, продолжавшемся около недели.

Воскресенье, 14 мая, мы провели в Кабинде, которая является одной из станций для помощников коменданта. Кабинда расположена в красивой, узкой долине; она окружена плантациями бананов и маниока. Чем дальше мы ехали на запад, тем более живописной становилась страна. Ряды высоких голубых гор Либолло, которые мы видели, находясь на пути к Амбаке, в тридцати или сорока милях к югу, теперь были скрыты от наших глаз другими, находящимися близко горами, а серые ряды гор Кагенце и Киве, которые, когда мы были в Амбаке, стояли, отчетливо вырисовываясь в восьми или десяти милях от нас к северу, были теперь очень близко направо от нас. Когда мы смотрели назад, по направлению к богатой пастбищами стране Амбака, то нам казалось, будто обширные зеленые, слегка волнистые ее равнины, окруженные со всех сторон массивными горами, находятся в какой-то впадине, а идя дальше на запад, мы вошли в совершенно дикую по виду гористую область, называемую Голунго Альто.

Человек, в жилах которого течет шотландская кровь, так оживает, находясь поблизости гор или в самих горах, что, когда мы шли среди высоких покрытых деревьями масс слюдистых сланцев, образующих плато вокруг романтической резиденции шефа Голунго Альто (9°8 30,4» ю. ш., 15°2 в. д.), то я забыл о своей лихорадке. Это чрезвычайно красивая область. Все возвышенности покрыты деревьями, и среди них поднимается грациозная пальма, которая дает масло [Eloeis guinensis], идущее на изготовление мыла, и опьяняющий напиток «тодди». Некоторые группы холмов похожи на морские волны, загнанные ветром в узкий открытый залив и принявшие такую форму, как будто они были разрезаны сверху донизу и сразу застыли в таком положении. Хижины туземцев, поставленные всюду на вершинах холмов, выглядели так, как будто их хозяева смотрели на все под углом зрения романтики; но они, по всей вероятности, руководствовались просто желанием иметь перед глазами свои огороды и беречь свои семьи от малярии, которая, как полагают, преобладает по берегам многочисленных небольших потоков, протекающих между холмами.

Голунго Альто находится под 9°8 30 ю. ш. и 15°2 в. д. Несколько дней отдыха в резиденции коменданта, замечательного молодого человека, позволили мне хорошо восстановить свои силы, и я мог с наслаждением смотреть на великолепное зрелище, открывавшееся перед дверями его дома. Мы были совершенно затеряны среди зеленых возвышенностей, многие из которых были сплошь засажены до самой вершины маниоком, кофе, хлопком, земляными орехами, бананами, ананасами, питангами, дынными деревьями, гуавами, яблонями, джамбо, фруктами, которые привезли сюда из Южной Америки первые миссионеры. Высокие холмы, со всех сторон окружающие нас, и поднимающиеся на них во многих местах пальмы делали эту местность похожей на залив Рио-де-Жанейро в миниатюре.

Плодородие этой местности приводило всех в изумление. Но я сохраню дальнейшие замечания об этой области до нашего возвращения из Лоанды.

Мы оставили Голунго Альто 24 мая, когда в этих местах была уже зима. Каждый вечер с запада катятся огромные массы туч, и в продолжение ночи или ранним утром выпадает дождь, сопровождающийся раскатами оглушительного грома. Тучи остаются над холмами почти все утро, так что мы свыклись с утренними туманами, которых мы никогда не видели на Колобенге. Термометр днем показывает 80° (30,2 °C), а ночью опускается до 70 (28,7 °C).

На нашем пути на запад мы переправились через несколько красивых небольших бурных потоков, которые никогда не пересыхают. Соединяясь вместе, они образуют реки Луинью и Лукаллу. На них имеются небольшие водопады, которые легко могут быть использованы для хозяйственных целей, но ими не пользуются, и потоки воды бесплодно бегут в океан.

Все фруктовые деревья и виноград приносят здесь плоды два раза в год без применения какого-нибудь труда по уходу за ними. Зерновые культуры и овощи тоже дают урожай два раза в год, и если воспользоваться зимними туманами, то можно было бы снимать три урожая стручковых овощей. Я не знаю, делались ли здесь опыты с пшеницей, но видел, что фиги и виноград привились здесь хорошо. Все виды продуктов здесь исключительно дешевы.

Луанда (Лоанда), куда в 1854 г. прибыл Ливингстон

Фотография

Продолжая наш путь дальше, мы оставили горную страну, и, по мере того как спускались к западному берегу, местность принимала более бесплодный и непривлекательный вид. Направо от нас была р. Сенза, которая ближе к морю принимает название Венго. Она имеет в ширину около 50 ярдов [45 м], по ней можно плавать на челноках. Низменные равнины, прилегающие к ее берегам, защищены от наводнения плотинами. Население всецело занято выращиванием зерновых культур, овощей и фруктов и вывозит их на челноках в Лоанду. Берега ее кишат мириадами самых ужасных комаров, каких только мне приходилось встречать. Ни один человек из нашей партии не мог сомкнуть ночью глаз. Меня взяли в один португальский дом, но я очень скоро был рад убежать оттуда и лечь около костра на подветренную сторону, где меня окутывал дым. Мой хозяин дивился на недостаток у меня вкуса, а я на недостаток у него чувствительности, потому что он, к нашему удивлению, вместе со всеми семейными действительно привык к тому, что можно сравнить с гвоздями в сапоге, вонзающимися вам в пятку, или с зубной болью.

Так как мы приближались теперь к морю, то мои спутники смотрели на все в более мрачном свете. Один из них спросил меня, все ли мы будем нести службу по охране друг друга в Лоанде: «Положим, что один из нас пошел за водой, будут ли все наблюдать, чтобы его не похитили?» Я ответил: «Я вижу, к чему ты клонишь: если у вас есть подозрения против меня, то вы можете вернуться, потому что я не знаю Лоанды так же, как и вы; но с вами не случится ничего, кроме того, что случится со мной. До сих пор мы стояли друг за друга и будем стоять до конца». Прилегающие к Лоанде равнины несколько возвышенны и сравнительно бесплодны. Проходя через них, мы в первый раз увидели море: мои спутники с благоговейным ужасом смотрели на безбрежный океан. Описывая впоследствии свои чувства, они говорили, что «мы шли с нашим отцом, уверившись в полной истине старых людей, которые говорили нам, что мир не имеет конца; но все мы без исключения сказали сразу себе: «Я кончен, меня больше не существует!» Они всегда думали прежде, что мир представляет собой огромную равнину, не имеющую конца.

Глава XX

Упорная болезнь. – Гостеприимство мистера Габриеля. – Серьезное настроение макололо. – Они посещают военные корабли. – Вежливость офицеров и моряков. – Город Сент Поль де Лоанда. – Гавань. – Подарок от торговцев Секелету. – Сборы в дорогу. – Отъезд из Лоанды 20 сентября 1854 г. – Геология этой части страны. – Женщины прядут хлопок. – Туземные ткачи. – Казенго; его кофейные плантации. – Южноамериканские деревья. – Развалины железолитейного завода. – Туземные рудокопы. – Берега Лукаллы. – Хижины и мостки. – Табак. – Город Массангано. – Сахар и рис. – Превосходная область для хлопка. – Форт с его старинными пушками. – Выстрелы. – Племя кисама. – Особая разновидность домашней птицы. – Кофейные плантации. – Возвращение в Голунго Альто. – Самодовольство макололо. – Лихорадка

Я приехал в Лоанду совершенно больной. Среди населения, насчитывающего двенадцать тысяч жителей, был только один англичанин – мистер Габриель, член парламентской комиссии, уполномоченный по борьбе с работорговлей. Увидев, что я болен, он предложил мне свою постель и свой дом. Я никогда не забуду огромного удовольствия, пережитого мной, когда я после шестимесячного спанья на земле очутился на хорошей английской кушетке. Я скоро заснул. А мистер Габриель, войдя после этого в комнату, радовался моему крепкому сну.

Надеясь на то, что, пользуясь некоторое время великодушным гостеприимством мистера Габриеля, я восстановлю свои силы, я оставался под его кровлей, но так как моя болезнь вызывалась непрерывным воздействием сырости и охлаждения, которым я подвергался во все время нашего пути, то лихорадка мучила меня теперь – во время моего отдыха – гораздо сильнее, чем прежде.

Вскоре в порт прибыли крейсеры ее величества. Увидев полное истощение, до которого довела меня болезнь, мне предложили уехать на о. Св. Елены или домой. Но теперь, когда я добрался до берега, я увидел, что в такой лесистой, бездорожной стране, полной рек и болот, не было никакой возможности беспрепятственно ездить в повозках; я убедился в том, что племена, живущие поблизости к португальским поселениям, настроены весьма недружелюбно к моим людям, которым было совершенно немыслимо возвращаться одним. Поэтому я решил отклонить соблазнительные предложения своих друзей-моряков и доставить моих спутников макололо к их вождю с мыслью сделать одновременно попытку найти дорогу из его страны к морскому берегу по великой реке Замбези или Лиамбье.

Я с радостью воспользовался медицинской помощью мистера Коккина, судового врача крейсера «Полифем», предложенной командиром судна капитаном Филипсом. Лечение мистера Коккина, сопровождаемое участием офицеров флота и неустанными заботами моего гостеприимного хозяина, мистера Габриеля, скоро восстановило мое здоровье и силы. Мистер Габриель подарил всем моим людям полосатые бумажные костюмы и головные уборы. Как глава временного правительства, он устроил нам прием в большом зале дворца. Относительно макололо он задал мне много очень умных вопросов и затем дал макололо разрешение свободно приезжать в Лоанду, когда им угодно. Эта беседа чрезвычайно понравилась всем моим спутникам.

Все обратили внимание на то, что настроение у моих макололо стало очень серьезным. Они с благоговейным ужасом смотрели на большие каменные дома и на церкви, стоящие на берегу огромного океана. До сих пор они не понимали, как могут существовать двухэтажные дома. Это было выше их разумения. Пытаясь объяснить им, что такое двухэтажные здания, я всегда был вынужден употреблять слово хижина, а так как хижины строятся из жердей, вбитых в землю, то они никогда не могли понять, как жерди одной хижины могут находиться на крыше другой или как люди могут жить в верхнем этаже, когда на нижней хижине находится крыша конусообразной формы и она, видимо, в таком случае, помещается внутри верхней хижины. Макололо, которые бывали в моем небольшом доме на Колобенге, пытаясь описать его своим соотечественникам в Линьянти, говорили: «Это не хижина, это гора с несколькими пещерами внутри нее».

Командующий эскадрой Бедингфельд и капитан Скин пригласили их посетить корабли «Плутон» и «Филомел». Зная об опасениях, волновавших моих спутников, я сказал им, что если они питают хотя бы малейшее подозрение в вероломном обмане, то приглашение вовсе не обязывает их идти. Однако почти все они пошли. Когда мы взошли на палубу, то я показал на матросов и сказал: «Вот мои соотечественники, посланные королевой для того, чтобы запретить торговлю тем, которые покупают и продают чернокожих людей». Макололо ответили мне: «Это верно! Они очень похожи на тебя!» Все их опасения разом рассеялись, потому что они сейчас же пошли вместе с веселыми матросами, которые угостили их хлебом и говядиной. Командир разрешил матросам сделать выстрел из пушки, макололо были очень высокого мнения о силе пушки и поэтому остались довольны, когда я им сказал: «Этот выстрел уничтожил торговлю рабами». Они были поражены величиной брига: «Это совсем не челнок, это целый город!»

Действие, произведенное на макололо учтивостью офицеров и матросов, было самым благотворным. Всю дорогу от Линьянти они сердечно относились ко мне, а теперь я вырос в их глазах; что бы они ни думали обо мне до сих пор, они увидели, каким уважением пользовался я среди своих соотечественников, и после этого всегда обращались со мной самым почтительным образом.

Сент Поль де Лоанда был очень значительным городом, но теперь он находится в состоянии упадка. В нем живет около двенадцати тысяч жителей, большинство которых – чернокожие. В городе много памятников былого величия. Три его форта находятся в очень хорошем состоянии. В нем много больших каменных домов. Туземное население живет в мазанках.

По всему городу посажены деревья, дающие необходимую тень. Когда смотришь на город с моря, то он производит очень сильное впечатление.

Гавань образована низменным песчаным островом Лоандой, на котором живет около 1300 душ населения; около 600 человек из них – трудолюбивые туземные рыбаки, которые ежедневно снабжают город большим количеством рыбы. Пространство между островом и городом служит стоянкой для кораблей. Когда дует сильный юго-западный ветер, то волны океана, перекатываясь через часть острова, гонят большое количество песка, постепенно наполняя им гавань. В дождливый сезон с высоких мест, находящихся над городом, смывается также большое количество почвы, так что порт, в котором когда-то было много воды, позволявшей подплывать близко к таможне самым большим кораблям, бывает теперь во время отлива совсем без воды. Корабли принуждены вставать на якорь на милю севернее их прежней стоянки.

Сент Поль де Лоанда; направо – форт Сант Минело

Рисунок Д. Ливингстона

Почти вся вода, потребляемая населением Лоанды, доставляется в челноках из речки Бенге. Единственным источником воды, которым располагает сам город, являются несколько глубоких колодцев, но вода в них солоноватая. Чтобы провести воду из реки Коанзы к городу, правительство несколько раз пыталось закончить сооружение канала, который проводили прежде голландцы.

В газетах Анголы было опубликовано о моих целях, которые я имел в виду, намереваясь открыть путь во Внутреннюю

Африку. Эти цели говорили сами за себя, и Совет общественных работ послал со мной хороший подарок для Секелету. Он состоял из полной формы полковника и коня для вождя и из комплектов мужских костюмов для всех, кто меня сопровождал. Торговцы тоже сделали от себя подарок по подписке, состоявшей из прекрасно подобранных товаров и двух ослов, с целью введения этой породы, которой цеце не причиняет вреда. Эти подарки сопровождались письмами. Кроме того, меня снабдили рекомендательными письмами к португальским властям в Восточной Африке.

Я взял с собой порядочный запас бумажных материй, пороха и бус и дал своим людям по мушкету. Так как мои спутники набрали порядочно товаров, то они не могли нести мой груз, но меня снабдили здесь двенадцатью носильщиками, и всем комендантам областей, через которые мы должны были проезжать, были наперед разосланы приказы оказывать мне всякое содействие. Мои друзья, которые находились на борту «Филомены», снабдили меня новой хорошей палаткой, и 20 сентября 1854 г. мы выехали из Лоанды и поехали морем к устью р. Бенго. Поднимаясь по этой реке, мы приехали в Икколо и Бенго, в котором живут 6530 чернокожих, 172 мулата и 11 белых людей. Этот город был резиденцией первого туземного короля. Рабы составляют в этом городе только 3,38 % всего его населения.

Вода в р. Бенго – мутная. Наблюдается, что на таких реках бывает гораздо больше комаров, чем на реках с прозрачной водой. Мы заметили здесь, что этих насекомых гораздо больше в период новолуния, чем в другое время; во всяком случае мы были рады, что избежали р. Сензы с ее ужасным бичом, каким являются комары.

В целом эта часть страны состоит из мергелистого туфа, содержащего в себе тот же самый род раковин, который и по сию пору живет в морях. Когда мы продвинулись на восток и поднялись в более высокое место, мы обнаружили траппы, которые вынесли на поверхность огромные массы слюдистых и песчаниковых сланцев. Слюдистые сланцы почти везде понижаются по направлению к центру страны, образуя те грядки, о которых мы уже говорили, что они придают характер плато области Голунго Альто. Иногда траппы выступали через трещины, образовавшиеся в смещенных породах, и в местах контакта изверженных пород с более древними имеется огромное количество магнитной руды.

Глинистая почва, образовавшаяся в результате измельчения слюдистых сланцев и траппов, является излюбленной для кофейного дерева, и именно на склонах этих и других гор, где почва состоит из такой же красной глины, это дерево привилось и широко распространилось. Луговые земли, прилегающие к рекам Сензе и Коанзе, под которыми залегает мергелистый туф, тянущийся до самого берега и содержащий в себе те же раковины, показывают, что до поднятия этой части страны на этом месте было несколько глубоких заливов.

28 сентября, Калунгвембо. Мы были на той же дороге, по которой пришли сюда, и, так как комаров теперь не было, мы могли больше наслаждаться окружающим нас ландшафтом. Обе стороны нашей дороги заняты рядами возвышенностей, а прекрасная ровная дорога украшена растущими на ней красивыми красными цветами. Множество женщин хорошо снабжают места ночлега продуктами. Каждую женщину видишь непременно с веретеном и прялкой. Они все здесь занимаются прядением хлопка. Их веретена и прялки напоминают те, которые были в употреблении у древних египтян. Здесь почти не видно женщин, идущих в поле с горшком на голове, с ребенком на спине и с мотыгой на плечах, они занимаются исключительно прядением.

Около мест ночлега мы видели буйно разросшийся от случайно оброненных семян хлопчатник. Его можно видеть также около туземных хижин, и, насколько я мог узнать, это был американский хлопок, который в здешнем климате растет круглый год. На дороге встречались туземцы с пучками головок хлопка или с веретенами, обмотанными хлопчатобумажной нитью; они несли нитки в другие места, где из них ткут материю. Прядением занимаются женщины, а ткут мужчины. Каждый кусок вытканной материи имеет приблизительно 5 футов [1,5 м] в длину и 15–18 дюймов [38–45 см] в ширину.

Стремясь получить больше знаний об этой интересной стране, чем мне позволяла дорога, по которой мы ехали, я решил заехать в город Массангано, который находится южнее Голунго Альто при слиянии рек Лукаллы и Коанзы.

Это заставило меня проехать через область Казенго, которая славится обилием и отличным качеством кофе. На склонах высоких гор, составляющих эту область, существуют обширные плантации кофейного дерева. Плантации эти не были делом рук португальцев. Известно, что лучшие семена старого сорта мокко были привезены сюда иезуитами и другими миссионерами, после которых этот сорт распространился очень широко. Некоторые утверждали, что поскольку здесь постоянно находят кофейные деревья в новых местах, а это случилось даже во время моего визита, то они – туземного происхождения, но тот факт, что я сам находил ананасы, бананы, ямс, апельсиновые деревья, «сметанное» яблоко, питанги, гуавы и другие южноамериканские деревья в тех самых местах, где недавно были открыты кофейные деревья, по-видимому, показывает, что все эти чужеземные растения, наверное, завезены сюда теми же самыми миссионерами.

Можно способствовать широкому распространению кофейного дерева на надлежащей глинистой почве, используя следующее обстоятельство: если зерно кофе попадает в глубь почвы, то оно обыкновенно погибает, а зерно, просто брошенное на поверхность ее и не покрытое ничем, кроме тени от деревьев, быстро прорастает. Обычным посредником при естественном распространении и рассеивании зерен кофе является птица, которая склевывает его кожицу и бросает само зерно на землю. Кофейное дерево не может выносить прямых лучей солнца, поэтому, когда их находят в лесу, то необходимо расчистить вокруг них кустарник и оставить столько высоких деревьев, чтобы они отбрасывали вниз достаточно тени. Тогда человек, которому посчастливилось найти такие деревья, будет обладать превосходной плантацией.

Какой бы малой ни была эта область с населением в 13 882 человека, среди которых только десять белых, она доставляет португальскому правительству ежегодную дань, состоящую из тринадцати тысяч кусков материи местного изделия из собственных насаждений хлопка.

Я плыл в челноке вниз по р. Лукалле к городу Массангано в сопровождении коменданта Казенго, который был хорошо знаком с этой частью страны. Река Лукалла имеет в ширину приблизительно 85 ярдов [около 75 м]. От места ее соединения с Коанзой и до того места, которое находится приблизительно на шесть миль выше пункта впадения в нее Луинье, по ней можно плавать на челноках. Поблизости к этому пункту находятся крепкие массивные развалины железо-литейного завода, построенного в давние времена (1768 г.) по приказу знаменитого маркиза Помбаля. В целом здания завода были построены из камня, скрепленного цементом, состоящим из масла с известью. Из того же материала для получения гидроэнергии была сооружена плотина высотой в 27 футов [более 8 м]. Она была прорвана во время наводнения, и потоком воды были унесены огромные глыбы камня в несколько ярдов длиной, что является примером огромной силы воды. По виду этой местности в ней не было ничего, что указывало бы на нездоровые условия; однако привезенные сюда для обучения туземцев литейному делу восемь испанских и шведских рабочих скоро все стали жертвами болезни. Таким образом, старания маркиза усовершенствовать способ литья оказались напрасными.

Целая партия туземных рудокопов и кузнецов все еще работает для правительства и, переплавляя богатую железом магнитную руду, производит каждый месяц от 480 до 500 брусков хорошего ковкого железа. Рабочие питаются маленькой пресноводной рыбой, называемой «какузу», которую получают в виде платы за свою работу. Эту рыбу так любят по всей стране, что тот, кто не хочет есть сам, легко может превратить ее в деньги. Комендант округа Сасангано имеет право получать каждое утро триста этих рыбок в счет своего жалованья. Рыбаки на р. Коанзе все обязаны поставлять эту рыбу в качестве выплачиваемой ими подати.

Берега р. Лукаллы очень красивы; они засажены апельсиновыми деревьями, бананами и масличными пальмами, которые дают коммерческое масло. Вдоль обоих берегов можно видеть большие плантации кукурузы, маниока и табака. Плантации оживляются видом туземных домов, окруженных густыми тенистыми рощами, и играющими около них детьми. Берега реки – крутые; она выбила себе русло в темно-красной аллювиальной почве. На берегу реки перед каждой хижиной сделаны небольшие мостки, с которых берут из реки воду, не опасаясь крокодилов. Для большей безопасности от этих пресмыкающихся некоторые мостки обнесены, кроме того, изгородью. Некоторые жители пользуются скорлупой плода баобаба, прикрепленной к шесту футов в десять [3 м] длиной, которой можно доставать воду, стоя на высоком берегу.

Множество вьющихся растений обвивает высокие шелковые и хлопковые деревья и баобабы и гирляндами спускают с их ветвей красивые цветы. По мере нашего приближения к Массангано берега Лукаллы становятся более ровными; на многих местах после ежегодного разлива остаются болота, но земля везде очень плодородна. В качестве иллюстрации я могу привести пример. Мы видели около места слияния рек в одном саду табак высотой в 8 футов [почти 2,5 м], и на каждом стебле было по тридцати шести листьев в 18 дюймов [45 см] длиной и от 6 до 8 [15–20 см] шириной. Эта местность – не скотоводческий район. Когда мы спускались вниз по реке, то нам попадалась цеце, следовательно, у людей не могло быть никакого домашнего скота, кроме коз.

Город Массангано расположен на косе, образованной левым берегом Лукаллы и правым берегом Коанзы. В нем живет более тысячи жителей; во всем округе их насчитывается 28 063, и среди них только 315 рабов. Город стоит на возвышении, сложенном известковым туфом, в котором находится много ископаемых раковин, а среди последних более молодые напоминают раковины, находящиеся в мергелистом туфе близ морского берега. На южной стороне города, на высоком отвесном берегу, нависшем над Коанзой, стоит форт. Эта река представляет собой величественный поток около полутора сотен ярдов [приблизительно 135 м] шириной. От бара в ее устье и до Камбамбе, находящегося в тридцати милях выше города Массангано, по ней можно плавать в больших челноках. Препятствием к дальнейшему подъему является находящийся в этом месте красивый водопад. Каждый день мимо Массангано проходит десять—двенадцать больших челноков, груженных деревенскими продуктами.

Округ Массангано весьма подходящ для плантаций сахарного тростника и риса, а Камбамбе является превосходной местностью для произрастания хлопка. Но наносы песка в устье Коанзы не дадут пароходу войти в эту желанную область, хотя по реке и плавает небольшой пароходик. Весьма вероятно, что целью людей, пытавшихся соорудить канал от Калумбо до Лоанды, было не только снабжение города водой, но и создание удобного транспорта. Остатки канала показывают, что он был спроектирован в масштабе, допускающем плавание больших челноков. В 1811 г. португальцы начали сооружение другого канала, меньшего масштаба, но после трех лет работы они вырыли только 6000 ярдов [около 5500 м].

Винтовая пальма, оплетенная вьющимися растениями

Рисунок середины XIX в. с натуры

Массангано находится на 9°37 6» ю. ш., т. е. почти на одной широте с Кассандже. Местность между Лоандой и этим пунктом сравнительно ровная. Она остается такой же по северному берегу Коанзы до края бассейна Кассандже.

Форт Массангано небольшой, но в хорошем состоянии. Он располагает старинными пушками, которые заряжаются из казенной части и в свое время были, наверное, страшными орудиями. Жителям этой страны свойственен особенный страх перед большими пушками, и это в сильной степени способствует прочности власти португальцев. Туземцы очень боятся пушек, хотя лафеты у них пришли в такую негодность, что рассыпались бы при первом же выстреле. Форт Пунго Андонго обеспечивает безопасность благодаря пушке, опирающейся только на деревянные козлы.

Мы оставались здесь в течение четырех дней, надеясь иметь возможность провести наблюдения для определения долготы, но в это время года небо почти все время бывает закрыто густыми облаками мутно-молочного цвета, и это продолжается до тех пор, пока не начнется дождливый сезон.

Земли на северном берегу Коанзы принадлежат независимому племени кисама; португальцы не были в состоянии покорить его. Немногие люди этого племени, которых мне приходилось видеть, обладают чертами, присущими племенам бушменов и готтентотов. В качестве одежды они носят полосы мягкой коры, спускающиеся от талии до колен. Их страна богата солью, которой они торгуют. Кисама приносят соль для продажи в крупных кристаллах. В Анголе солью торгуют повсюду.

Кисама – храбрый народ. Когда португальская армия загнала их в леса, они поставили захватчиков в безвыходное положение, выпустив всю воду из резервуаров, которыми служили им огромные баобабы, превращенные в цистерны. Так как в стране, где живут кисама, трудно доставать воду другим путем, то португальцы скоро вынуждены были удалиться.

Страна эта около Массангано низменная и болотистая, но далее становится более возвышенной, а за ней расположены высокие горные цепи Либолла, где живет могущественный и независимый народ, носящий название либолла.

Около Массангано я видел явление, которое было, по-видимому, своеобразным усилием природы произвести разновидность домашних птиц, более способную переносить солнечную жару, чем обычные птицы. Это была самка с цыплятами, у которых все перья закручивались вверх, давая телу естественную тень и не увеличивая жара. Туземцы называют этих кур «кисафу» и дают за них хорошую цену, а португальцы называют эту разновидность «аррипьяда», или «дрожь».

Поднявшись по р. Лукалле, мы вернулись в Казенго, где имели случай посетить несколько превосходных плантаций кофейного дерева. Все женщины здесь занимаются прядением хлопка и обработкой земли; единственным орудием обработки является у них мотыга с двумя рукоятками, которой они не только ударяют, но и бороздят землю. Многие мужчины занимаются ткацким делом. Здешние ткачи менее трудолюбивы, чем те, о которых говорилось выше; для того чтобы изготовить один кусок ткани, им требуется целый месяц.

По возвращении в Голунго Альто я узнал, что некоторых из моих людей свалила с ног лихорадка. Одной из причин, по которой я оставлял их там, было желание, чтобы они могли отдохнуть после путешествия из Лоанды, которое оказалось для них более чувствительным, чем сотни миль пути, пройденного на запад. В своей собственной, хорошо орошаемой стране они привыкли к влаге, но в Лоанде ее было чересчур много. Дорога от Лоанды до Голунго Альто была, однако, твердая и сухая, и в результате они жестоко страдали; несмотря на это, они слагали песни, которые собирались петь по возвращении домой. Аргонавты – ничто перед ними. Они с жаром говорили мне: «Хорошо, что ты пошел с макололо, потому что ни одно племя не могло бы сделать того, что свершили мы, идя в страну белого человека; мы – настоящие люди, которые могут рассказывать чудесные вещи». У двоих из них была лихорадка в затяжной форме, лица их пожелтели, а внутренняя поверхность глазных век сделалась желтой, как шафран; у третьего было бредовое состояние.

Глава XXI

Деление туземного общества. – Как наказывают воров. – Пальмовый сок «тодди»; его неприятные последствия. – Свадьбы и похороны. – Затмение солнца. – Насекомые, выделяющие воду. – Эксперименты над ними. – Нездоровый сезон. – Посещение Пунго Андонго. – Его прекрасные пастбища, посевы, фрукты и т. д. – Форт и скала. – Пунго Андонго. – Здоровая местность. – Мальчик, едва избежавший гибели от крокодила. – Древние места погребения. – Пренебрежительное отношение к земледелию в Ангол. – Маниок – основной продукт питания

В ожидании выздоровления своих людей я в обществе своего друга, мистера Канто, посетил заброшенный монастырь Св. Илария, находящийся в Банго, в нескольких милях к северо-западу от Голунго Альто. Город Банго стоит в великолепной долине; он насчитывает 4000 домов. Здесь живет сова, вождь племени банго, который все еще находится у власти, хотя и подчинен португальцам. Он построил себе близ монастыря большой двухэтажный дом, но суеверный страх препятствует ему спать в этом доме.

Португальцы используют в своих целях все сословия и подразделения, на которые делится туземное общество. Этот человек, например, все еще остается совой, или вождем, имеет собственных советников и занимает то же самое положение, которое он занимал, когда его страна была независимой. Когда кто-нибудь из его людей бывает уличен в краже, то вождь сейчас же уплачивает наличными стоимость похищенного имущества и с таким усердием вознаграждает себя за счет имущества укравшего, что получает на этом деле даже прибыль.

Южная Ангола. Танцовщица в маске

Фотография

Его подчиненные делятся на несколько классов. Выше всех – его советники, которые являются старшинами деревень. Носильщики – самый низший класс свободных людей. Класс выше этого последнего обладает привилегией носить за известную плату обувь; другой класс – солдаты или милиция – платят за преимущество своего положения, заключающееся в том, что их не принуждают быть носильщиками. Они делятся, в свою очередь, на господ и маленьких господ; будучи чернокожими, они именуют себя белыми людьми, а о других, которые не носят обуви, они говорят как о «черных». Заботу о питании мужчины всех классов предоставляют своим женам, а сами все время распивают пальмовое вино «тодди». «Тодди» приготовляется из сока пальмы. Когда этот сок сбивают, то получается сладкая прозрачная жидкость; в свежем виде она не слишком сильно опьяняет, но когда ей дают постоять полдня, то она производит сильное опьянение и доводит людей до исступления. «Тодди», называемое также «малова», является настоящим проклятием страны. К комендантам постоянно приводят обвиняемых в убийстве, совершенном под влиянием опьянения. Нередко люди приходят с проломленными черепами.

Здесь существует своего рода братство, именуемое «Эльпа-кассейрос», в которое принимаются только опытные охотники, умеющие хорошо стрелять из ружья. Их отличительным знаком является лента из кожи буйвола, обвязанная вокруг головы. Во всех случаях, когда требуется курьер, ими пользуются как посыльными. Они очень добросовестны и образуют на действительной службе самые отборные туземные войска португальцев.

Милиция в качестве солдат не имеет никакой ценности, но она ничего не стоит правительству, потому что милиционеров содержат жены. На обязанности милиции лежит главным образом охрана резиденции коменданта и полицейские функции.

Главным развлечением туземцев Анголы являются свадьбы и похороны. Когда молодую девушку собираются выдавать замуж, то ее помещают в отдельную хижину, мажут разными снадобьями, сопровождая это заклинаниями, имеющими целью сделать невесту богатой и плодовитой. Через несколько дней невесту берут в другую хижину и надевают на нее самое нарядное платье и украшения. Затем ее выставляют перед публикой, и все приветствуют ее, как госпожу; знакомые подносят ей подарки, которые кладутся около. После этого ее уводят туда, где живет муж и где теперь у нее есть собственная хижина; она становится одной из многих его жен. Полигамия здесь общее явление. Танцы, пирование, угощение вином продолжаются в случае свадьбы несколько дней. Если супруги разводятся, то женщина возвращается в семью своего отца, и муж получает обратно все то, что он ей подарил. Муж почти во всех случаях уплачивает за невесту, как бы покупая ее у родных.

Ангола. Фигурная резьба по дереву. Уокве

Фотография

Здесь, так же как и везде на юге, благосостоянием считается рождение сыновей. Если у женщин родятся одни только девочки, то они бросают своих мужей. Когда кто-нибудь из женщин хочет высмеять другую, то во время танцев под аккомпанемент музыки все поют один куплет: «У такой-то нет детей, их никогда не видеть ей». Объект насмешки всегда очень остро переживает это оскорбление. Бывают нередко случаи, когда она убегает и убивает себя.

Когда кто-нибудь умирает, то тело умершего несколько дней держат в хижине, и между мужчинами и женщинами происходит настоящее соревнование в барабанном бое, плясках и пьянстве, сопровождающих пиршества, соответствующие средствам родственников. Чернокожие обитатели Анголы очень любят устраивать своим друзьям дорогостоящие похороны.

Когда кого-нибудь просят продать свинью, то владелец ее часто дает такой ответ: «Я берегу свинью на случай смерти кого-нибудь из друзей». Свинью убивают и едят в последний день погребальных обрядов, а голову от нее бросают в ближайший поток или реку. Если туземца в таком случае увидят пьяным и упрекают в неумеренности, то он отвечает: «Ну так что же! У меня ведь умерла мать!», это считают достаточным оправданием пьянства. Расходы на похороны бывают всегда так огромны, что часто проходят целые годы, прежде чем люди бывают в состоянии оплатить их.

Талантливый немецкий натуралист доктор Вельвейч, продолжающий здесь свои труды, сообщил нам, что из пятидесяти восьми видов трав, найденных им в Лоанде, здесь имеются только два-три вида, и притом наиболее мелких. Существующие в Голунго Альто двадцать четыре вида трав почти все – гигантской величины. Всю растительность этой местности составляют гигантские травы, ползучие растения, кустарник и деревья.

20 ноября. Сегодня утром произошло солнечное затмение, которое мне очень хотелось наблюдать с целью определения долготы, но как часто бывает в этом влажном климате, за четыре минуты до начала затмения тучи закрыли солнце. Когда оно показалось снова, то на него уже надвигалась темная окружность луны, а за несколько минут до того, как затмение должно было (согласно моим вычислениям) окончиться, солнце снова скрылось за тучами. Для того чтобы определить положение солнца во время дождливого сезона, требуется огромное терпение.

Прежде чем уехать отсюда, я имел случай наблюдать любопытное насекомое, которое живет на деревьях, принадлежащих семейству фиговых [Ficus]. Имеется до двадцати видов этого насекомого. Семь или восемь таких насекомых сидят обыкновенно кучкой на одной из небольших ветвей и непрерывно производят выделение какой-то прозрачной жидкости, которая, падая каплями вниз, образует на земле небольшую лужу. Если вечером поставить под ними какой-нибудь сосуд, то к утру в нем будет 3 или 4 пинты [1,7–2,2 л] жидкости. Туземцы говорят, что достаточно одной капле этой жидкости попасть в глаз, чтобы вызвать воспаление. На вопрос, откуда берется эта жидкость, люди отвечают, что насекомые высасывают ее из дерева, и такой же ответ дают наши натуралисты. Я никогда не видел отверстия, которое проделывается насекомыми, но едва ли возможно, чтобы дерево могло давать столько жидкости. Я делал такой опыт: найдя колонию этих насекомых на ветке растения Ricinus communis, из которого приготовляется касторовое масло, я содрал со ствола около 20 дюймов [150 см] коры на той стороне, на которой сидели насекомые, и удалил лубок, чтобы уничтожить сосуды, доставляющие сок вверх. Затем я вырезал сбоку на ветке глубокую выемку до самой середины и удалил сердцевину с находящимися в ней внутренними сосудами. После этого выделение насекомыми жидкости продолжалось со скоростью одной капли каждые 67 секунд, или около 2 унций 5,5 драхмы [около 76 г] в сутки. На следующее утро, несмотря на эту попытку прекратить доступ сока в ветку, выделение жидкости увеличилось до одной капли в каждые 5 секунд, или 12 капель в минуту, что составляет целую пинту [около 0,5 л] жидкости в сутки. Тогда я прорезал ветку настолько глубоко, что она днем надломилась, но, несмотря на это, насекомые продолжали выделять жидкость со скоростью одной капли в 5 секунд, в то время как другая колония насекомых на другой ветке того же самого куста давала только по одной капле каждые 17 секунд, или почти по 10 унций 4⁴/5 драхмы [около 300 г] в сутки. Наконец, я совсем отрезал ветку, но это оказалось слишком большим испытанием для терпения насекомых, потому что они моментально убежали, как бегут все насекомые с мертвых растений или животных. Усиление влажности воздуха увеличивало выделительную способность этих насекомых. Периодом наивысшей выделительной их деятельности было утро, когда воздух и все кругом бывает насыщено влагой.

Имея в своем распоряжении только один день для этого эксперимента, я нашел еще, что другая колония насекомых, находившаяся на ветке, лишенной коры, давала по одной капле в каждые две секунды, или 4 пинты 10 унций [2,5 л] за сутки, в то время как колония, облепившая нетронутую ветку, давала по капле за 11 секунд, или 16 унций 2[13]/20 драхмы [457 г] в сутки. Я очень жалел о недостатке времени для производства другого эксперимента, именно: я хотел отрезать ветку и поставить ее в воду, чтобы сохранить ее жизнеспособность, и затем посмотреть, происходило ли в сосуде уменьшение количества воды. Только этого эксперимента и недоставало для того, чтобы установить, что эти насекомые действительно извлекают воду непосредственно из атмосферы. Я думаю, что они действительно обладают этой неизвестной нам способностью. В связи с этим насекомым читатель вспомнит, наверное, то, что было сказано в свое время о термитах.

14 декабря. Как я, так и мои люди оправились после жестоких приступов лихорадки, и мы оставили гостеприимный кров мистера Канто для того, чтобы продолжать свой путь до Амбаки (9°16 35» ю. ш. и 15°23 в. д.). Ввиду слабости больных мы могли покрывать лишь небольшие расстояния. Три с половиной часа пути привели нас к берегам небольшого потока Калои, впадающего в р. Сензу. Это одна из тех местностей, которые считаются нефтеносными, но так как геологической формацией являются здесь слюдистые сланцы, понижающиеся к востоку, то у нас не могло быть надежды найти ее. Наш гостеприимный друг, мистер Меллот, проводил нас до другой реки, называемой Кванго, где я видел двух прекрасных мальчиков, сыновей помощника коменданта, шести– и девятилетнего возраста, которые страдали от лихорадки. Мы продолжали наш путь при ярком свете солнца; вся страна после дождей выглядела такой свежей и нарядной, и все так радовало взоры, что можно было только удивляться тому, что в этой местности свирепствует лихорадка.

Скалы в Пунго Андонго

Рисунок Д. Ливингстона

Оставив за собой Амбаку и переехав через Лукаллу, мы отклонились на юг, чтобы увидеть знаменитые скалы Пунго Ан-донго. Как только мы переправились через ручей Лотете, то увидели, что характер растительности заметно изменился. Здесь нам встретились такие же деревья, какие мы видели южнее р. Чобе. Трава растет тоже пучками; туземцы считают этот сорт травы самым лучшим кормом для скота. Откормленные коровы свидетельствуют о прекрасном качестве местных пастбищ.

В этой области в изобилии встречаются два вида винограда. Когда я прежде расспрашивал о растительных продуктах

Анголы, мне неизменно указывали на Пунго Андонго. «У вас растет пшеница?» – «Растет в Пунго Андонго». – «Есть ли у вас виноград, фиговые, персиковые деревья?» – «Есть в Пунго Андонго». – «Делаете ли вы масло, сыр и т. д.?» На все следовал один и тот же ответ: «О да, всего этого много в Пунго Андонго». Но когда мы приехали в Пунго Андонго, то обнаружили, что все это относилось к деятельности только одного человека – полковника Мануэля Антонио Пиреса. Существование дикого винограда показывает, что здесь можно было с успехом разводить настоящий виноград, и всякий, кто отведал масла и сыра за столом полковника Пиреса, предпочтет их несвежим продуктам ирландской сыроварни.

Форт Пунго Андонго (9°42 14 ю. ш., 15°30 в. д.) расположен среди группы любопытных скал; каждая из них имеет форму колонны приблизительно в 300 футов [более 90 м] высоты. Они состоят из конгломерата, образованного из множества закругленных камней, скрепленных темно-красным песчаником. Скалы стоят на толстом пласте этого песчаника, в котором находится очень небольшое количество гальки. В этом песчанике найдена ископаемая пальма; если эта пальма имеет одинаковый возраст с той, которая найдена на восточной стороне континента, где они растут еще и теперь, то под этим пластом может залегать уголь, как в Тете.

Нефтяные источники, существование которых в Данде и около Камбамбе подтвердилось, указывают, по-видимому, на наличие и этого полезного ископаемого, хотя я не знаю никого, кто действительно видел бы в Анголе пласт угля, вышедшего на поверхность, как в Тете. Гигантские колоннообразные скалы Пунго Андонго образованы морским течением, шедшим с юго-юго-востока, потому что, если смотреть на них с их вершин, то видно, что они слагались в этом направлении. В какой-то период истории нашего мира, когда отношения суши и моря были совершенно отличными от современных нам, об эти скалы разбивались волны океана. В конгломерате находятся куски гнейса, глинистого, слюдистого и песчаникового сланца, траппов и порфира; судя по величине этих кусков, можно думать, что скалы являются единственными следами обширных первобытных берегов, состоявших из галечника. Между этими скалами протекают несколько небольших потоков; в центральной части стоит деревня, окруженная со всех сторон тесным рядом этих неприступных громад. При таком положении подступы к деревне могут быть защищены небольшим отрядом войска против целой армии. Долгое время скалы служили крепостью племени джинга, которое первоначально владело всей страной.

В прежние времена португальцы считали, что некоторые части этой местности вредны для здоровья и изгнание в область черных скал Пунго Андонго считалось судьями более суровым приговором, чем ссылка в другую часть побережья, но теперь все знают, что эта местность является самой здоровой во всей Анголе. Вода здесь замечательно чистая; вся местность мягко снижается к р. Коанзе, находящейся на расстоянии нескольких миль от скал, и имеет открытый волнообразный характер. Эта река является южной границей португальской территории; на юге и юго-западе мы видим за рекой высокие горы Либолло.

На юго-западе находится гористая страна, населенная племенем кимбонда, или амбонда; по словам полковника Пи-реса, амбонда являются отважными и независимыми и вместе с тем гостеприимными и честными людьми. У них много скота; их страна производит много воска, который тщательно собирается и привозится к португальцам; амбонда находятся в хороших отношениях с португальцами. У полковника Пиреса, в доме которого я остановился, была другая резиденция, находящаяся приблизительно в шести милях от скал, и, для разнообразия, я посещал их вместе с ним раз в неделю.

Разница в температуре, вызываемая понижением местности, сказывалась на яблонях «кешью»: в то время как поблизости к скалам на этих яблонях цветы только распускались, внизу на таких же деревьях уже созревали плоды. Какао и бананы, растущие внизу на берегах Коанзы, дают прекрасный урожай бобов и фруктов, но наверху у скал не дают ничего или очень мало. Разница в температуре составляла 7°. Около скал обычная утренняя температура была 67° [25,3 °C], в полдень 74° [27,9 °C] и вечером 72° [27,2 °C].

Один мальчик из рабов, принадлежащих полковнику Пи-ресу, наелся вечером лимонов, украденных им из сада полковника, и, чтобы не быть уличенным в краже по запаху изо рта, пошел на реку выполоскать себе рот. Его схватил крокодил и утащил на остров, находившийся на середине реки; там мальчик ухватился за тростник и одержал верх над усилиями пресмыкающегося оттащить его от тростника; товарищи мальчика, услышав его крики, поплыли к нему на челноке на выручку. Крокодил сразу оставил жертву, потому что вне своей собственной стихии он очень труслив. На животе и бедре мальчика было много знаков от зубов крокодила, а на руках и на ногах следы его когтей.

Близ этой станции находилось много древних мест погребения, в которых племя джинга хоронило умерших. Это были большие груды камней с поставленной на них грубой глиняной посудой для пищи и питья. Некоторые из них имеют круглую форму, как копны сена, с диаметром в 2 или 3 ярда [ярд = 91,44 см]. Никаких следов надписей не существует. Туземцы Анголы держатся странного обычая погребать своих покойников по сторонам дороги, по которой люди больше всего ходят, но особенно любят хоронить покойников на перекрестках дорог. На могилах и вокруг них посажены деревья из вида молочайных и другие. На самой могиле кладутся посуда для воды и для варки пищи, сломанные трубки, а иногда маленькие лук и стрела. Португальское правительство, желая искоренить этот обычай, отвело в каждой деревне специальные места под кладбища и установило штраф за погребение около дороги, но, несмотря на строгость закона, народ упорно следует своему древнему обычаю.

Местность между Коанзой и Пунго Андонго покрыта низкими деревьями, кустарником и прекрасными лугами. Мы имели удовольствие видеть на этих лугах наших старых знакомых – яркие гладиолусы, амариллисы, гимантусы и другие луковичные.

Удивительно, что здесь так мало сделано в отношении земледелия. Никто никогда не пытался выращивать пшеницу при помощи ирригации; плуг не употребляется, и туземная мотыга в руках рабов продолжает оставаться единственным орудием обработки земли. Главной культурой является маниок, который сам по себе не настолько питателен, чтобы поддерживать физические силы людей. Люди смешанной, наполовину португальской крови физически слабее своих отцов. Они живут главным образом маниоком; маниок никогда не приедается скоро, едят ли его корни сырыми, жареными или вареными, или сначала дадут им бродить в воде и затем обжарят, или после брожения высушат и пекут в виде мелких стружек, или сделают из них кондитерские изделия, смешивая их с маслом и сахаром. Вареные листья маниока являются превосходным овощным блюдом; когда их едят козы, то последние дают очень много молока. Древесина его представляет собой прекрасное топливо и доставляет большое количество поташа. Когда маниок бывает посажен в сухую землю, то для полного его созревания необходимо два года, и за это время он не требует никакого ухода, кроме прополки. Он хорошо переносит засуху и при отсутствии дождя никогда не засыхает, как другие растения. Когда он посажен на низменных местах в аллювиальную почву или хорошо орошаемую дождем, то для его созревания бывает достаточно года или десяти месяцев. Если корни маниока в сыром виде натереть, положить на материю и растирать руками, поливая на растираемую массу воду, то от нее отделяется клейкое крахмалистое вещество; когда это вещество осядет на дне сосуда, то воду удаляют и ставят на солнце. Высохшая масса образует тапиоку. Высушивание завершается подогреванием и помешиванием на легком огне; совершенно высушенная тапиока имеет вид маленьких шариков. Долгоносик никогда не вредит растущему маниоку.

Кобамбе, пункт, до которого по Коанзе могут ходить челноки, находится, как говорят, на 30 лье [около 145 км] ниже Пунго Андонго. Препятствием для дальнейшей навигации является большой водопад; выше, у слияния с р. Ломбе (9°41 26 ю. ш. и около 16° в. д.) есть другой водопад. В этот водопад иногда уносит даже гиппопотамов и слонов, которые при этом, конечно, гибнут. Течение реки между водопадами очень быстрое, а дно между ними каменистое. Истоки р. Коанзы находятся, по словам туземцев, на юго-западе или юго-юго-западе от слияния ее с Ломбе, около Биге. Местоположение Биге достаточно хорошо известно. Когда мы находились в Санзе, нам говорили, что Биге находится почти к югу от этого места в восьми днях пути от него. Это как будто подтверждалось и людьми, которые шли из Биге в Матиамво и в Лоанду. Обе партии людей вышли на Коанзу, а затем пошли в разные стороны, одна на восток, а другая на запад. Таким образом, истоки Коанзы находятся, вероятно, недалеко от Санзы.

Глава XXII

Отъезд из Пунго Андонго. – Как далеко простирается власть португальцев. – Красные муравьи; их яростное нападение, полезность, многочисленность. – Спуск с вершины Тала Мунгонго. – Фруктовые деревья в долине Кассандже. – Съедобный моллюск. – Птицы. – Красота утренних сцен. – Переправа через Кванго. – Моды женщин башиндже. – Скорость продвижения. – Женщины-рабыни. – Обращение с рабами. – Притоки Конго, или Заире. – Переправа через Лоаджиму. – Наружность людей; модные прически

Я уехал из Пунго Андонго 1 января 1855 г. Наш путь шел по правому берегу Коанзы. Берег состоит из тех же самых пород песчаника с галькой, которые образуют основу этой страны. Земля здесь ровная, много леса и хороших лугов, представляющих лучшие пастбища.

Достигнув места слияния Коанзы с р. Ломбе, мы оставили Коанзу и пошли в северо-восточном направлении по красивой и открытой зеленой местности к деревне Маландже, откуда вышли на прежнюю дорогу. В нескольких милях к востоку от деревни начинается дорога в новую область, называемую Браганза. Эта дорога пересекает р. Лукаллу и некоторые из ее притоков. Орошаемая ими страна в целом чрезвычайно плодородна.

Территория Браганзы, как говорят, очень гориста, покрыта деревьями и хорошо орошается; она изобилует дикими кофейными деревьями, и люди там строят даже хижины из кофейного дерева.

Говорят, что реки Данде, Санза и Лукалла берут свое начало на одном горном хребте.

Северная часть этой страны заселена множеством независимых племен. Власть португальцев простирается главным образом на те племена, через земли которых мы проходили.

Можно сказать, что она утверждена только между реками Данде и Коанзой. В глубь материка она простирается приблизительно на триста миль до р. Кванго.

Оставив деревню Маландже, мы быстро пошли по той же самой дороге, по которой пришли на запад, не отклоняясь никуда в сторону На Санзе (9°37 46 ю. ш. и 16°59 в. д.) мы думали достать семян пшеницы, но теперь в Анголе ее невозможно было найти. Тот же самый песчаник, о котором мы говорили, является породой, подстилающей почву всей этой местности; но чем дальше мы идем на восток, тем зерна песчаника постепенно становятся меньше и меньше и в нем теперь встречается немного слюды.

В Тала Мунгонго (9°42 37 ю. ш., 17°27 в. д.) мы попадаем на глинистые сланцы, которые имеют небольшой наклон к западу. Общей геологической структурой местности является широкая кайма из слюдистых и песчаниковых сланцев (около 15° в. д.), понижающихся по направлению к центру страны под этими горизонтально расположенными и осадочными породами более позднего времени, образующими внутренний бассейн страны. Сильно расчлененный край плато, будучи старейшим по возрасту, занимает, однако, не самое высокое место.

Во время остановки в Тала Мунгонго наше внимание привлек к себе один вид красного муравья, которых очень много в разных местах этой страны. Они чрезвычайно любят мясо. Комендант одной деревни зарезал корову, и, для того чтобы муравьи не съели большую часть мяса, его рабы должны были сидеть целую ночь и жечь вокруг туши солому.

Эти муравьи попадаются часто в огромном количестве, напоминая по своему виду маленькую армию. Масса ползущих муравьев на небольшом расстоянии представляется в виде коричневато-красной полосы в два-три дюйма [5–7,5 см] шириной, тянущейся поперек тропинки; все они быстро ползут в одном направлении. Если кто-нибудь случайно наступит на них, то они взбегают ему на ноги и очень больно кусаются. Первый раз я встретил этого «противника» в Кассандже. Когда я был занят рассматриванием отдаленного ландшафта, то случайно наступил на одно из их гнезд. Не прошло, кажется, и секунды, как началась одновременная атака муравьев на все незащищенные места моих ног. Муравьи оказались у меня на груди и даже на шее. Укусы этих фурий были похожи на огненные искры, попадавшие на кожу, и от них некуда было бежать. Секунду или две я прыгал туда и сюда, а затем в отчаянии сорвал с себя всю одежду и как можно быстрее снимал их с себя по одному. Уф! Они могли бы, кажется, поднять на ноги человека, находящегося в состоянии летаргии. К счастью, никто не видел этого сражения, иначе по деревне пронеслась бы весть, что я сошел с ума.

Однажды они напали на меня таким же образом, когда я спал крепким сном в своей палатке, и я освободился от них только тем, что подержал свое одеяло над огнем. Поистине изумительно, сколько злобы в этих маленьких существах. Они не только кусают, но после того, как вонзят в кожу свои челюсти, стараются еще больше разорвать рану и увеличить боль. Часто, когда я сидел верхом на быке и его нога случайно ступала недалеко от ползущей ленты муравьев, они взбирались по его ногам на всадника и скоро давали ему почувствовать, что он расстроил их поход. Для них не существует страха; и на самое большое и на самое маленькое существо они нападают с одинаковой свирепостью. Когда кто-нибудь перепрыгнет через их живую ленту, то многие из них покидают свои ряды и бросаются по тропе, горя желанием вступить в бой. Но они очень полезны, потому что освобождают землю от мертвых животных; посещая человеческое жилье, они полностью очищают его от разрушителей-термитов и других вредителей. Они уничтожают многих вредных насекомых и пресмыкающихся. Вследствие их множества сила, с которой они нападают, бывает огромной; жертвами их бешеной атаки падают крысы, мыши, ящерицы и даже удавы [Pythun natalensis], когда они переваривают свою добычу. Эти муравьи никогда не возводят таких высоких холмов, как термиты. Их гнезда находятся на небольшой глубине под землей. Иногда, для того чтобы обезопасить себя во время своих разбойничьих экспедиций от солнечной жары, они строят галереи над своей дорогой, ведущей к кельям термитов.

15 января 1855 г. Мы спустились с высот Тала Мунгонго за один час. Я считал число шагов, сделанных при спуске вниз, и насчитал шестьсот, что равнялось бы по отвесной линии 1200–1500 футам [365–450 м]. В Тала Мунгонго температура воздуха в тени была 72° [27,2 °C], а у основания склона – 94° [35,5 °C]. В продолжение дня в самой прохладной тени температура была от 94 [35,5 °C] до 97° [36,6 °C].

Ручьи, прорезавшие долину Кассандже, теперь высохли, только Луи и Луаре были наполнены довольно соленой водой. На берегах возвышались ряды пальм, диких финиковых деревьев, много гуав, на которых теперь созревали плоды. В изобилии встречается здесь одно дерево, очень похожее на манговое, но оно не приносит плодов.

Реки полны съедобных моллюсков, раковины которых попадаются во всех аллювиальных руслах древних рек до Курумана. Вероятно, здесь они могут жить благодаря соленой воде. На открытых, заросших травой лужайках встречается один вид жаворонка черного цвета, с желтыми плечиками. Над высокой травой носится птица в черном оперении с длинным хвостом [Centropus senegalensis], держа свой хвост перпендикулярно корпусу. Она любит самые высокие места, и ее часто ловят птичьим клеем. Черные перья ее хвоста ценятся туземцами. Мы часто видели здесь также «ле-гутуту» [Tragopan leadbeaterii], черную птицу, сильно напоминающую индюка; на земле она кажется черной, но когда летает, то наружная половина ее крыльев бывает белого цвета. Она убивает змей, ловко нанося им удар клювом позади головы. Туземное ее название происходит от звука, который она издает. Эта птица встречается даже на Колобенге.

Есть еще другая птица, похожая на нее, которая называется абиссинским клюворогом.

20 февраля. В день нашего отбытия из Кассандже дул сильный западный ветер, а на следующий день мы должны были сделать остановку, потому что несколько человек из нашей партии заболели лихорадкой. Эта болезнь – единственный серьезный недостаток Анголы. Во всех других отношениях Ангола чрезвычайно приятная страна; в ней есть все условия для того, чтобы она давала в изобилии продукты тропического климата всему остальному миру.

Дорогой мы узнали, что от д. Чиприано до истоков р. Кванго, находящихся на юге от этой деревни, восемь дней пути, т. е. около ста миль, и что она начинается в стране племени басонго на горном хребте, называемом Мозамбе.

Из этого мы можем заключить, что на плато имеется своего рода трещина, которая тянется до Тала Мунгонго, и по ней протекает река.

Во время своего путешествия по этой стране я всегда любовался ее красотой. Как часто – в тишине утра, когда все дышало спокойствием и в воздухе разливалась приятная теплота, – я видел сцены, полные непередаваемой красоты! В то же время самое легкое движение воздуха вызывало ощущение приятной свежести, как от веера!

Луга с их зеленой травой, пасущийся на них скот, козы, ощипывающие траву, весело прыгающие козлята и живописные группы мальчиков, пасущих стада, вооруженные своими миниатюрными стрелами и копьями, женщины, идущие к реке с посудой для воды, поставленной на голове, мужчины, склонившиеся над шитьем в тени бананов, старые седовласые отцы, сидящие на земле с посохом в руках, внимательно слушающие утренние новости, в то время как другие носят деревья или ветви для починки своих изгородей, – все это, залитое лучами яркого африканского солнца, и птицы, заливающиеся пеньем до наступления жары, – все вместе образует незабываемую картину.

На восточном берегу р. Кванго мы вступили в страну племени башиндже, которое и по характеру, и по наружности кажется ниже балонда или басонго; у всех башиндже черная кожа имеет какой-то грязноватый оттенок, лбы низкие и суженные; носы плоские и сильно искривлены, хотя это вызывается в некоторой степени обычаем вставлять палочки в носовой хрящ, благодаря чему крылья носа заходят у них слишком далеко на щеки; зубы у них обезображены тем, что они спиливают их до корня; губы у всех большие. Их тип приближается к обычному нашему представлению о неграх больше, чем все племена, которые я видел.

Они возделывают довольно много земли и на свои земледельческие продукты покупают у племени бангала соль, мясо, табак и все прочее. Одежда их состоит из кусков кожи, свободно свисающих с пояса спереди и сзади. Заплетая свои волосы, они придают им самые фантастические формы. Мы видели одну женщину, прическа которой имела форму надетой на голову европейской шляпы, и только на близком расстоянии можно было разглядеть, что это особая форма прически. Другие собирают волосы в пучки, стягивая каждый пучок у основания тройной нитью, а третьи следуют обычаю древних египтян, заплетая массу своих курчавых волос в косы, спадающие на плечи. Последний обычай и характерное выражение лица людей, которое бросилось мне в глаза и в других местах Лунды, сильно напомнили мне древнеегипетские изображения, находящиеся в Британском музее.

Теперь ежедневно шел дождь, и небо редко было таким безоблачным и ясным, как в засушливых местностях юга. Оно часто бывает покрыто огромными массами белых облаков, которые часами остаются неподвижными, а промежутки между облаками заполнены ровной дымкой мутно-молочного цвета.

Несмотря на эти неблагоприятные обстоятельства, я все-таки сделал нужные наблюдения на обеих сторонах р. Кванго для определения долготы этого важного пункта и установил, что в этом месте река находится на 9°50 ю. ш. и 18°33 в. д. Пройдя нашу прежнюю остановку около деревни вождя Сансаве, мы поднялись по откосу, который ограничивает с востока долину Кассандже, очень отлого поднимающуюся вверх от р. Кванго. Хотя этот последний подъем кажется не таким высоким, как подъем на Тала Мунгонго, на самом деле он много выше его. Вершина его выше уровня моря на 5000 футов [1500 м], а основание – на 3500 футов [более 1000 м]. Температура воздуха наверху 96° [36,3 °C], а у основания – 75° [28,3 °C].

Теперь мы достигли западного выступающего края плато и начали спускаться к центру страны, надеясь скоро уйти с территории чибокве, на которую мы вступили, когда вышли из долины Кассандже, но 19 апреля меня опять затрепала лихорадка. Ее возобновление было вызвано вынужденным ночлегом на равнинах, залитых водой.

Дождь лил беспрерывно; устроив на земле холмики и наложив на них сверху травы, мы сделали себе постели. Так как дождь совсем затоплял нас, то мы не могли двинуться дальше целых два дня. Как только небо прояснилось, мы опять двинулись в поход. Роса на высокой траве была такая густая и такая холодная, что нас пробирала дрожь, и это заставило меня слечь надолго. Только после двадцатидвухдневного лечения в ближайшей деревне я мог двинуться со своими людьми дальше. Теперь мы ехали уже лесом и ночевали всегда в какой-нибудь деревне. Ввиду моей слабости мы ехали со скоростью двух географических миль в час. Дорога занимала у нас в среднем три с половиной часа в день. Таким образом, за день мы делали только 7 миль [12,9 км]. Две трети месяца уходило на остановки, и только десять дней проходили в дороге. Остановки вызывались приступами болезни и необходимостью задерживаться в разных местах для покупки пищи, а также тем, что, когда один из носильщиков заболевал, остальные отказывались нести его груз.

По одной дороге с нами шла из Кассандже партия туземных торговцев, которых называют «помбейрос». Один из них вел на цепи восемь миловидных женщин. Он шел в страну Матиамво, чтобы продать их там на слоновую кость. Когда я случайно подходил близко к этим женщинам, то из-за унизительности своего положения они чувствовали себя очень стеснительно. Я думаю, что они были захвачены в плен при подавлении восстания в Кассандже.

С рабами говорят всегда очень грубо. В Анголе обычным обращением к ним является «о дьябло» (черт) или «бруту» (скотина). Вполне обычно слышать, как какой-нибудь джентльмен требует: «Эй, ты, черт, принеси огня». В Восточной Африке, говоря о рабах, употребляют слово «бичо» (животное). Там вы можете услышать фразу: «Скажи этому животному, чтобы он сделал то или это». Рабовладельцы не видят в рабах людей и говорят о них как о «собачьей» породе.

Мы перешли через глубокий поток Лоандже по перекинутому через него мосту. Ниже этого места поток становится шире, и в нем водятся гиппопотамы. Лоандже является западной границей Лунды. Нам пришлось заночевать на берегах потока Пэзо, в то время наполненного водой, и мы не могли не восхищаться богатыми возможностями, которые этот поток представлял для ирригации. 25 марта мы достигли р. Чикапа [10°10'ю. ш, 19°42'в. д. ], которая имеет от 50 до 60 ярдов [45–50 м] в ширину и идет на восток-северо-восток к р. Касаи. Прилегающая к ней местность имеет такой же ровный характер, как уже описанная часть Лунды, но, зайдя на восток дальше, чем мы шли здесь в первый раз, мы обнаружили, что все реки промыли для себя более глубокие долины, чем в тех местах, где мы переходили через них прежде.

Окруженные со всех сторон обширными дремучими лесами, жители этих мест имеют более туманное представление о географии своей страны, чем жители гористых местностей. Только после долгих и терпеливых расспросов я мог вполне убедиться в том, что р. Квило впадает в Чикапу. Так как мы переправились через них значительно ниже и находились гораздо восточнее нашей первой дороги, нельзя было сомневаться в том, что эти и другие реки – все идут в Касаи. Когда мне говорили, будто та или другая из них идет на запад, меня вводили в заблуждение. Только теперь я начал замечать, что все западные притоки Касаи, за исключением Кванго, идут сначала с запада к центру страны, а затем постепенно поворачивают вместе с самой Касаи на север, а после слияния Касаи с Кванго огромная масса воды, собравшаяся со всех этих разветвлений, находит себе путь через р. Конго, или Заире, на западный берег океана. После Чикапы мы переправились через небольшой, но глубокий поток Камауе, несущий воду с юго-юго-запада и впадающий в Чикапу. 30 апреля мы достигли Лоаджимы и, чтобы перебраться через нее, должны были сделать мост. Это оказалось не таким трудным делом, как можно думать, потому что поперек потока росло в горизонтальном положении дерево, а так как не было недостатка в крепких ползучих растениях, из которых можно плести канаты, то мост был сооружен очень скоро. Лоаджима была здесь около 25 ярдов [22 м] шириной, но гораздо глубже, чем в том месте, где я перебирался через нее на плечах Машауаны.

28 июня выпал последний дождь этого сезона, и за ним последовало резкое снижение температуры.

Люди в этих местах были более слабого телосложения, и их кожа имела слегка оливковый оттенок. Способ прически пышной массы курчавых волос, доходящих до плеч, вместе с общими характерными их чертами снова напомнил мне древних египтян. У некоторых из туземцев наружный угол глаза направлен вверх, но это не было их общей чертой. Некоторые из женщин следовали любопытному обычаю прикреплять волосы к обручу, окружающему голову в виде ореола, а некоторые делают из волос настоящий орнамент и носят кожаные кокошники, украшенные бусами. Иногда они прибавляют к прическе волосы из хвоста буйвола. Иные из них укладывают свои заплетенные волосы на куски кожи, сделанные в форме рогов буйвола, или делают один такой рог на лбу.

Многие из обитателей Лунды татуируют свое тело, вводя под кожу красящее вещество, отчего на коже остаются приподнятые рубцы длиной около полудюйма [1,3 см]. Эти рубцы располагаются на коже в форме звезд или других фигур, не представляющих особой красоты.

Глава XXIII

Отклонение к югу от пути. – Особенности жителей. – Почти полное отсутствие животных. – Леса. – Геологическая структура страны. – Похороны в Кабанго. – Туземные сведения относительно Касаи и Кванго. – Водосток Лунды. – Как балонда проводят свое время. – Неверный проводник. – Зима внутри Африки. – Весна на Колобенге. – Термиты. – «Никогда не мог бы желать ничего лучшего». – Свежая трава и животные. – Долина Лоембве. – Белый человек. – Пугало. – Прим р ссоры. – Огромный спрос на миткаль. – Нужда в од жд у люд й Кававы. – Похороны. – Н приятно расставани. – Кавава пытается помешать нашей переправе через Касаи. – Мы перехитрили

Для того чтобы достать себе провизии на более дешевом рынке, мы несколько отклонились от своего пути на юг. Идя вдоль ручья, называемого Тамба, мы нашли очень застенчивых и тихих людей, которых работорговцы посещали не так часто, как других. Очень приятно было попасть в среду неиспорченных туземцев, во взгляде которых на нас нет выражения надменности и презрения, столь неприятного и столь обычного у туземцев, живущих на проторенной дороге.

У этих людей преобладал тот же оливковый оттенок кожи. Зубы они спиливают до основания, отчего улыбка женщин напоминает оскал пасти крокодила. Внешность жителей этой страны обнаруживает самые разнообразные вкусы. Многие из мужчин являются большими щеголями: плечи у них блестят от масла, капающего с обильно смазанных волос. Эти туземцы вообще любят всячески украшать себя.

Некоторые из жителей целый день бренчат на каком-нибудь инструменте и, даже просыпаясь ночью, принимаются за свою музыку. Многие музыканты слишком бедны для того, чтобы иметь железные клавиши для инструментов; они делают их сами из бамбука. Другие туземцы напускают на себя воинственный вид и никогда не выходят из своих хижин иначе, как только со стрелами и луком или с ружьем, украшенным полоской кожи какого-нибудь убитого ими зверя; третьи носят в руках клетку с канарейкой. Можно иногда видеть, как здешние дамы нежно ухаживают за своими собачками, которых они впоследствии будут есть.

Туземцы строят деревни всегда в лесу. Эти деревни состоят из групп в беспорядке поставленных хижин с посаженными вокруг них бананами, хлопком и табаком. У каждой хижины имеется помост для высушивания корней маниока или для клеток с домашней птицей. На тростниковых крышах хижин лежат круглые корзины. Когда в деревню приходят путники, то в эти корзины кладут домашних птиц, и все туземцы – мужчины, женщины и дети – принимаются зазывать к себе путников и громко торговаться с ними; все их действия сопровождаются добродушными и веселыми шутками.

Основной фон окружающего нас ландшафта зеленый с желтоватым оттенком. Трава здесь высокая. Тропинки имеют около фута [30 см] в ширину. Когда при ходьбе по тропинке задеваешь головой или ногами за высокую траву, то вспугиваешь мышей, ящериц, а иногда и змею. Птиц здесь немного. Животных ловят капканами. Капканы расставлены по обе стороны тропинки через каждые 10–15 ярдов [9– 12 м] на целые мили. Если бы время и труд, уходящие на выкапывание кротов и мышей, отдать на возделывание земли, это доставило бы питание для любого количества домашних птиц или свиней; но свиней здесь можно встретить редко.

Мы шли лесом, в котором было чрезвычайно много ползучих растений; многие из них такие крепкие, что впереди нас должен идти человек с топором в руках. Когда эти растения задевают за груз, который несут носильщики, то последние должны перегрызать их своими зубами, потому что руками их не разорвешь. Тропинки в лесах идут такими зигзагами, что по ним проходишь 30 миль [около 56 км] там, где напрямик не будет и 15 [28 км].

7 мая мы достигли реки Моамбы (9°38 ю. ш., 20°13 24» в. д.), представляющей собой поток в 30 ярдов [27 м] шириной. В нем, как в Квило, Лоандже, Чикапе и Лоаджиме, водятся крокодилы и гиппопотамы. Мы переехали через него на челноках. Здесь, как и на склонах, спускающихся к рекам Квило и Чикапе, мы имели удобный случай видеть геологическую структуру страны. Вверху находится покров из железистого конгломерата, который в некоторых местах выглядит так, как будто он расплавлен, потому что круглые конкреции похожи на массы шлака и на их поверхности имеется корка; по всей вероятности, это водные отложения, потому что конгломерат содержит обработанную водой гальку всех сортов, и главным образом мелкую. Под массами конгломерата лежит твердый бледно-красный песчаник, а под ним – базальтовые породы. В самом низу лежит крупнозернистый песчаник, содержащий много гальки; иногда попадается связанная с ним белая известковая порода, а также отложения круглой кварцевой гальки.

Везде на склонах потоков мы находим такие же болота, какие описывались нами раньше, окруженные группами высоких прямых, вечнозеленых деревьев, которые выглядят очень красиво на фоне желтоватой травы. В некоторых из болот вода, просачивающаяся из почвы, содержит раствор окиси железа, потому что поверхность воды отливает всеми цветами радуги. Ровные плато, находящиеся между реками как на восток, так и на запад от Моамбы, были менее лесистыми, чем узкие речные долины. Деревья на них чахлые и отстоят далеко друг от друга. На плато есть также обширные пространства, заросшие травой и кое-где кустарниками. На этих однообразных, нагоняющих тоску пространствах между реками совсем не было животных, не видно было и никаких птиц, кроме появляющихся время от времени синиц из вида Sylviadae и Drymoica, а также черной птицы [Dicrurus ludwigii Смита], обитающей в этой стране повсюду. Певчие птицы услаждали наш слух пеньем только по берегам рек, но и там их тоже немного. На своем пути мы видели попавшего в ловушку сорокопута. Здесь не много даже мелких животных, потому что на них ведется усиленная охота. Мало также насекомых, за исключением муравьев. Мух почти не видно, а комары здесь нас никогда не беспокоили.

В воздухе тихо, жарко и душно; вечнозеленые кроны лесных деревьев залиты необычайно ярким солнечным светом. Когда тропинка входит в тень, то все испытывают чувство радостного облегчения. Отсутствие здесь животных вызвало у меня сильное желание снова попасть на берега Замбези и увидеть грациозных обыкновенных антилоп, пасущихся рядом с мрачными буйволами и южноафриканскими антилопами, на которых лоснится шерсть. О присутствии здесь гиппопотамов узнаешь только по их следам на берегах. Никогда не увидишь, чтобы они пускали вверх струю воды или высовывали из воды голову. Они научились дышать бесшумно и скрываться от взоров. Мы никогда не слышали здесь их хрюканья.

Прежде чем достигнуть деревни Кабанго, расположенной на берегу р. Чигомбе, мы переправились через два небольших потока, Канеси и Фомбеджи. По мере нашего продвижения вперед страна становилась более населенной, но по сравнению с тем, сколько населения она могла бы поддерживать, можно сказать, что его здесь почти нет. Главной растительной пищей населения является маниок и мука из лоцы. В этих растениях очень много крахмала, и когда долго питаются только ими, то появляется невыносимая изжога.

На пути к деревне Кабанго мы увидели первый раз в этой стране свежие следы южноафриканской антилопы. В Кабанго (9°31 ю. ш. и 32° в. д.) живет Муанзанза, один из вождей, подчиненных Матиамво. Его деревня состоит приблизительно из двухсот хижин и десяти или двенадцати четырехугольных домов, построенных из плетня. Холод по утрам в данное время был очень чувствителен, термометр показывал от 58 до 60° [от 23,6 до 24 °C], хотя в помещении в то же самое время температура была 64° [25,4 °C]. Когда солнце поднималось высоко, то температура поднималась до 80° [30,2 °C], а вечером снижалась до 78° [29,5 °C].

В этой деревне кто-то умер, и поэтому мы не могли быть приняты ее вождем до окончания погребальных церемоний. Церемонии эти продолжаются около четырех часов и состоят из плясок, сменяющихся причитаниями, а затем пиршеством. Днем туземцы стреляют из ружей, а ночью бьют в барабаны, и все родственники умершего в фантастических головных уборах совершают всевозможные обряды с воодушевлением, соответствующим количеству выпитого ими пива.

В деревне в это время находилось несколько туземных торговцев, которые совершили путешествие в страну Лубу, находящуюся далеко к северу отсюда; было здесь также несколько путников, которые побывали в городе Маи, расположенном на нижнем течении р. Касаи. Я собрал у них сведения об этих отдаленных местах.

По дороге к городу Маи путешественники переезжали только через две большие реки, Лоаджиму и Чигомбо. Касаи протекает несколько к востоку от этого города; поблизости от него есть большой водопад. Эти путники рассказывали, что р. Касаи там очень широка и изгибается кругом на запад. Я попросил старого человека, который собирался возвращаться к своему вождю в Маи, вообразить, что он стоит дома, и указать место слияния Кванго и Касаи. Он сейчас же повернулся и, указывая на запад, сказал: «Когда мы идем пять дней (35 или 40 миль) в этом направлении, то мы приходим к месту слияния». Он заявил также, что у Касаи есть еще приток, Лубилам. У балонда относительно Кванго и Касаи существует только одно мнение. Они неизменно говорят, что Кванго впадает в Касаи и что далее места слияния Касаи принимает название Заире или Зерезере. До места слияния Касаи гораздо шире, чем Кванго, благодаря своим многочисленным притокам.

Кроме тех рек, которые мы уже пересекли, около деревни Кабанго была еще р. Чигомбо, а в 42 милях [79 км] за ней на востоке протекает сама Касаи; в 14 милях [26 км] за Касаи – Каунгвоси, а затем в 42 милях [79 км], еще восточнее протекает р. Лолуа. Кроме всех этих рек, еще есть множество мелких притоков, которые приносят свою дань в полноводную Касаи.

Приблизительно в 34 милях [63 км] к востоку от р. Лолуга, или в 132 милях [244 км] на восток-северо-восток от Кабанго, стоит город Матиамво, столица всех балонда. Город Маи указывают на северо-северо-запад от Кабанго в тридцати двух днях пути, или в 224 милях [315 км] расстояния, т. е. около 5°45 ю. ш. В том же направлении в восьми днях пути дальше, т. е. на 4°50 ю. ш., находится город другого независимого вождя, называемый Лубо. Судя по наружности людей, которые пришли из города Маи, их племя на севере находится в таком же нецивилизованном состоянии, как балонда. Они прикрыты своеобразной материей, сделанной из мочала.

Из этих и из других сведений, которые я мог собрать, для меня стало очевидным, что водосток Лунды понижается сначала к северу, а затем идет на запад. Местности, где находятся Луба и Маи, очевидно, ниже этой, и высота этой страны все-таки не так велика – вероятно, не более 3500 футов [1350 м] над уровнем моря. Я получил здесь довольно достоверную информацию по вопросу, которым я сильно интересовался, именно, что по р. Касаи благодаря большому водопаду около города Маи суда от морского побережья ходить не могут и что в области, находящейся за этой рекой между ней и экватором, нет никакого крупного государства; теперь я очень хотел бы посетить Матиамво.

Как балонда, так и туземные торговцы утверждали, что одна из значительных ветвей Замбези берет начало в стране, лежащей на восток от города Матиамво, и течет на юг. Все эти сведения заимствованы мной из показаний туземцев и предлагаются читателям с чувством неуверенности, так как нуждаются в проверке.

Люди племен каника, или каньека, живущие по берегам этой реки, многочисленны и приветливы, но Матиамво ни за что не позволит ни одному белому человеку прийти к ним, потому что он получает от них почти всю слоновую кость.

Полагая, что по этой ветви Замбези мы могли бы спуститься к Масико, а оттуда к бароце, я чувствовал сильную склонность сделать такую попытку. Но выводы из всего, что я слышал о Матиамво, были неутешительными: не могло быть ни одного шанса за то, что я получу от него разрешение на проезд через его страну.

Я счел самым лучшим отправиться на юго-восток от Кабанго к нашему старому другу Катеме; я попросил у Муанзан-зы дать нам проводника; он согласился выделить мне для этой цели одного из своих людей.

Балонда, живущие в этой части страны, очень мне понравились. Они имеют более приятный вид, чем обитатели побережья. Женщины их предоставляют своим зубам оставаться ослепительно белыми; они были бы миловидными, если бы не их обычай вставлять в носовую перегородку кусочки тростника. Настроение у этих женщин, по-видимому, всегда приподнятое; они проводят время в непрестанных разговорах, погребальных и свадебных церемониях.

Мы были вынуждены заплатить нашему проводнику вперед, и хотя он обещал нас проводить до вождя Катемы, но прошел с нами только один день. Он нисколько не стыдился того, что нарушил договор. Если бы такой поступок был совершен среди баквейнов, то человек, совершивший его, был бы наказан.

Причина, по которой нам обязательно нужен был проводник, заключалась в необходимости идти по удобной тропе. Тропы здесь очень узкие, но идти по ним удобнее, чем пробираться в прямом направлении через густой лес с его спутанной тропической растительностью. Даже в случае необходимости отклониться от своего пути мы знали общее направление, которого нам нужно было держаться, но для того, чтобы избежать непроходимых лесов и болот и знать, где переправляться через реки, мы всегда старались достать проводника.

Оставив Кабанго 21-го числа, мы переправились через несколько небольших потоков, впадающих в Чигомбо слева от нас, и в одном из них, – первый раз в Африке, – я увидел древовидные папоротники (Cyathea dregei). Ствол у них был около 4 футов [1,2 м] высотой и 10 дюймов [25 см] толщиной. Мы видели также две разновидности травяных деревьев, которые во влажных местах достигали 40 футов [12 м] высоты. При переправе через Чигомбо в 12 милях [22 км] за Кабанго мы обнаружили, что она была всего по грудь глубиной, но течение ее было очень быстрое. Мы с удовольствием увидели на берегу доказательства присутствия буйволов и гиппопотамов. Здесь мы нашли себе другого проводника, более пожилого человека из племени балонда.

Небольшие потоки в этой части страны не слишком глубоки, и гигантские травы, которые нам надоели, пока мы шли до д. Кабанго, не причиняли нам неприятностей по склонам потока. Страна здесь абсолютно ровная; люди в ней занимаются возделыванием маниока. Здесь не увидишь больших населенных пунктов, потому что туземцы предпочитают жить в небольших деревнях. Теперь мы снова пришли в местность, где водятся крупные животные, но они настолько робки, что нам не пришлось еще увидеть ни одного из них.

В данное время страна покрыта желтоватой, совершенно засохшей травой. Некоторые из деревьев и кустарников еще зеленые, а другие совсем утратили листву, потому что пробивающиеся молодые почки сбросили вниз старые листья. Деревья, которые на юге в течение зимних месяцев стоят оголенными, очень недолго остаются здесь без листвы. Однако иногда холодный северный ветер доходит даже до Кабанго, и тогда, подвергаясь действию холода, растительность принимает вид, свойственный ей во время зимы. Нежные ростки вечнозеленых деревьев на южной стороне выглядят как обожженные; листья маниока, тыквы и других южных растений гибнут, в то время как те же самые растения, защищенные от ветра лесом, продолжают зеленеть круглый год.

Во внутренней части Южной Африки зима имеет различные степени холода, сообразно широте. В центральной части колонии Кэпа земля покрывается снегом, и зима бывает часто очень суровой. В Курумане снег выпадает не часто, но мороз бывает сильным. Даже на р. Чобе иногда случается мороз. Частично зима наблюдается даже в долине племени бароце. Но за р. Оранжевой холод и сырость никогда не бывают одновременно. Дождь там редко выпадает во время зимы или не выпадает совсем; отсюда – благотворное действие климата страны бечуанов на здоровье. Сомнительно, чтобы севернее долины бароце были когда-нибудь морозы, но в период преобладания южных ветров термометр падает там до 42° [15,8 °C], что и производит впечатление сильного холода.

Нет ничего красивее того вида, который принимает местность около Колобенга при наступлении весны. Перед началом дождей днем дует всегда сильный восточный ветер, стихая к ночи. На небе скопляются нарастающие массы облаков, смягчая нестерпимо яркий свет южного солнца. Ветер высушивает все, а когда он усиливается, то становится горячим и поднимает облака пыли. Днем температура поднимается выше 96° [36,2 °C]. После этого наступают ливни, и когда почва хорошо пропитается влагой, то вызванная этим перемена бывает поистине чудесной. За один или два дня весь ландшафт принимает заметный легкий зеленоватый оттенок; распустившиеся в пять-шесть дней свежие листья и вырастающая молодая трава создают весенний вид. Птицы, которые в продолжение знойного ветреного периода молчали, теперь принимаются весело щебетать, петь и деятельно занимаются устройством гнезд.

Некоторые из них выводят птенцов несколько раз в год. Земля кишит мириадами быстро появляющихся насекомых.

В разных местах страны выходят из укрытий сотни многоножек и жуков, а вечером земля кишит тысячами термитов. Потоками выбегают они из своих жилищ и, слетав на одну или две сотни ярдов [90—180 м], опускаются обратно под землю. Ничто не может сравниться с той энергией, с какой термиты в надлежащее время выходят на свет. Иногда это бывает в доме, и тогда, чтобы они не заполнили все углы дома, над отверстием раскладывают огонь, но они без колебаний проходят даже через него. Когда вечером они роем высыпают из-под земли, то кажется, будто крупные комья снега плавают в воздухе, и тогда собаки, кошки, ястребы и почти все птицы спешат уничтожать их. Туземцы тоже пользуются случаем и торопливо собирают их для употребления в пищу. Термиты имеют около полудюйма [1,25 см] в длину; толщиной они – с воронье перо. Они бывают очень жирные. Говорят, что жареные термиты очень вкусны. Их вкус несколько напоминает вареный рис. Нас однажды посетил на берегу Зоуги вождь племени байейе Палаки, мы в это время ели, и я дал ему кусок хлеба и консервированных абрикосов. Ему, по-видимому, необыкновенно понравились абрикосы, и я спросил его, ел ли он в своей стране что-нибудь подобное. Он сказал: «А пробовал ли ты когда-нибудь термитов?» И так как я никогда их не ел, то он прибавил: «Если бы ты отведал их, ты никогда не захотел бы ничего лучшего». Термитов ловят, раскапывая термитник и ожидая выхода его «населения» для починки причиненного повреждения; тогда их быстро заметают в какую-нибудь посуду.

Благодаря выпавшему дождю скот выглядит здесь бодрым и чистым. Мужчины и женщины весело идут на свои уже разрыхленные поля и сеют семена. Крупные животные покидают места, на которых они были вынуждены собираться из-за воды, и становятся более дикими. Стада буйволов или антилоп узнают иногда чутьем издали, где выпал дождь, и уходят, направляясь к тому месту по прямой линии, но иногда они ошибаются и вынуждены возвращаться к воде, которую оставили.

30 мая. Мы оставили Банго и продолжали путь к р. Лоембве, которая идет в северо-северо-восточном направлении. В ней много гиппопотамов. Ширина ее равна приблизительно 60 ярдам [около 55 м], а глубина – 4 футам [1,2 м], так как теперь на ней устроены рыбачьи запруды, но обычно воды в ней бывает еще меньше. Как у всех африканских рек в этой части страны, у нее болотистые берега. Если смотреть с плато на долину, по которой вьется река, то последняя имеет чрезвычайно красивый вид. Ширина долины около мили [около 0,5 км].

Можно легко представить себе, какими прекрасными сельскохозяйственными участками могли бы быть некоторые места в ней и сколько населения могло бы жить здесь.

Деревни здесь отстоят очень далеко друг от друга, и доступ к ним затруднителен, потому что все тропинки, ведущие к ним, заросли очень высокой травой; даже бык с трудом пробирается по ним. Трава режет людям ноги, и все же нам встретились среди травы женщина с маленьким ребенком и девочка, несущие маниок.

Вид белого человека всегда вызывал трепет в их груди. В таких случаях они испытывали, по-видимому, большое облегчение, когда я не останавливался и спокойно проезжал мимо. В деревнях при моем появлении убегали даже собаки, поджав хвост, как будто завидев льва. Когда белый человек проезжает мимо хижин, то женщины подглядывают в щели изгороди и быстро убегают. Находясь среди бечуанов, я был вынужден останавливать женщин, которые пугали детей, угрожая послать за белым человеком, чтобы он покусал их.

Миновав Лоембве, мы вступили в открытую местность, в которой часто встречались небольшие долины с ручейками, протекающими в середине болота. Через ручей всегда было трудно переходить, а так как их было много, то ноги у меня были все время мокрые. На пути нам часто попадались жертвы, приносимые туземцами по обету баримо (духам). В каждой заброшенной деревне обязательно стоял идол и небольшие навесы с волшебными снадобьями под ними. Однажды мы проезжали мимо одного полуразвалившегося дома, в котором находилась голова быка, служившая предметом поклонения. Однообразие мрачного леса и открытых равнин должно было производить гнетущее действие на душу народа.

За все время нашего пути мы только один раз были свидетелями крупной ссоры. Около нашего лагеря одна старая женщина целыми часами непрерывно молотила своим языком, обрушившись за что-то на молодого человека приятной наружности. Выведенный в конце концов из себя, молодой человек высказал овладевшее им нетерпение, и тут на него с криком наскочил другой человек: «Как ты смеешь проклинать мою маму?» Они схватились и начали толкать и волочить друг друга. Возникла борьба. Старая женщина, которая явилась причиной драки, просила нас, чтобы мы вмешались, и сами дерущиеся надеялись на это, но мы предпочитали оставаться нейтральными и предоставили им самим довести борьбу до конца. Она кончилась тем, что один из них повалил другого на землю. В результате борьбы оба были совершенно нагими. Подобрав одежду, они разбежались в разные стороны, угрожая друг другу явиться с ружьем и покончить свою размолвку битвой не на жизнь, а на смерть. Но вернулся только один из них, а старая женщина продолжала браниться до тех пор, пока мои люди, которым она порядочно надоела, не прогнали ее. Этот ничтожный инцидент был для меня интересным потому, что за все время моего пребывания в стране бечуанов я никогда не видел, чтобы люди вступали в рукопашную. Их споры между собой сопровождались всегда бесконечными словопрениями и клятвами, но всегда оканчивались тем, что обе стороны разражались смехом.

В каждой деревне делались попытки оставить нас на ночлег. Иногда нас пытались склонить к этому, принося нам в виде угощения большие горшки с пивом. Часто старшина деревни просто приказывал нам остановиться под деревом, которое он указывал. Иногда, надеясь заставить нас вернуться в деревню и остановиться в ней, молодые люди вызывались проводить нас и намеренно заводили к непроходимому болоту. Все это вызывалось сильным желанием продать нам или купить у нас что-нибудь. За один заряд пороха можно было купить у них хорошую птицу. Каждый туземец, у которого есть ружье, носит с собой мерку, вмещающую заряд пороха.

Женщины в этой стране ходят почти обнаженными. Их одеждой является лишь необычайно узкий лоскут ткани без всяких оборок; они осаждали нас просьбами продать им куски миткаля. Самые большие куски миткаля, которыми мы располагали, по 2 фута [60 см] длиной приводили их в восторг, но запас материи подходил у нас уже к концу, и нам пришлось отказывать им. Тогда многие женщины с истинно материнским чувством поднимали своих маленьких голых детей, умоляя продать маленький лоскуток для малюток. Они говорили нам, что огонь является ночью единственной одеждой их детей, и малыши согреваются, только тесно прижавшись к родителям. Женщины сплетают из мочала пояс шириной в 4 дюйма [10 см], и этот пояс, перекинутый через плечо, позволяет им носить ребенка в сидячем положении то на одном, то на другом боку.

Страна их чрезвычайно плодородна. Они собирают большие урожаи земляных орехов и маниока. Я не видел здесь хлопка и никаких домашних животных, кроме птиц и маленьких собак. У вождя было несколько коз, и я никогда не мог найти достаточной причины, почему люди не занимаются здесь разведением скота.

Вечером 2 июня мы подошли к деревне одного очень важного в этих местах человека по имени Кавава. Его деревня стоит среди леса, в ней сорок или пятьдесят хижин. Накануне здесь умер человек, и над его телом били в барабан, а у двери его хижины жалобно причитали женщины, обращаясь к умершему, как к живому. Всю ночь бил барабан. Утром мы видели, как один человек, украшенный множеством перьев, среди плясок и причитаний отделился от всех и ушел в лес; он вернулся только вечером к самому погребению: он представлял одного из баримо (духов).

Утром следующего дня у нас была приятная беседа с Кававой; он пришел к нам, и мы почти весь день говорили с ним и с его людьми. После этого мы пришли к нему. Его дом, имеющий форму улья, был очень хорошо построен.

Здесь мы имели случай слушать судебное дело. Один бедный туземец вместе с женой обвинялись в том, что они околдовали умершего человека, по которому в деревне теперь справлялись поминки. Кавава, даже не выслушав еще защиты, заявил обвиняемым: «Вы убили одного из моих детей. Приведите ко мне всех своих детей, чтобы я мог выбрать вместо него одного из ваших». Жена красноречиво защищала себя, но это было бесполезно, потому что вожди прибегают к такого рода обвинениям для того, чтобы было кого продавать в рабство. Он, вероятно, думал, что я пришел с целью покупки рабов, хотя я уже достаточно ясно объяснил свои цели как ему, так и его народу.

Вечером мы показывали картины волшебного фонаря, и все, кроме Кававы, с удовольствием смотрели их. Он обнаруживал признаки страха и несколько раз вскакивал, собираясь убежать, но ему мешала толпа, находившаяся позади него. Некоторые из более смышленых туземцев хорошо поняли все мои объяснения и красноречиво распространялись потом о них менее понятливым людям.

Весь этот день между нами царила атмосфера взаимной сердечности, но Кавава, который слышал, что чибокве заставили нас отдать им быка, задумал сделать то же самое. Поэтому, когда на следующее утро я поставил его в известность о том, что мы готовимся в путь, он ответил мне очень выразительно: «Если какой-нибудь бык забрел к человеку, не вправе ли этот человек съесть быка? Ты дал быка чибокве и должен дать его и мне вместе с ружьем, порохом и черной одеждой; если ты откажешься дать быка, то должен дать мне одного из твоих людей и книгу, по которой я могу видеть состояние сердца Матиамво и его отношение ко мне и которая предупредит меня, если Матиамво когда-нибудь захочет отрубить мне голову». После того как Кавава прислал передать мне это, он с деланно спокойным видом пришел сам в наш лагерь и сказал мне, что он должен получить все требуемое им, потому что р. Касаи находится в его распоряжении и она преградит нам путь, если мы не заплатим ему дани. Я ответил, что имущество принадлежит мне, а не ему, что я никогда не признавал, будто белый человек должен платить дань черным, и что я переправлюсь через Касаи вопреки его желанию. Он приказал своим людям взяться за оружие, и когда некоторые из моих людей увидели, что жители деревни побежали за стрелами и копьями, то ими овладело паническое чувство. Я приказал им двинуться в путь и не стрелять, если только люди Кававы не нападут на них. Встав во главе, я ожидал, что они последуют за мной, как они делали всегда, но многие из них остались позади. Когда я узнал об этом, я соскочил на землю и бросился к ним с револьвером в руке. Кавава тотчас же убежал вместе со своими людьми, а мои люди погнались за ним. Я крикнул своим, чтобы они взяли поклажу и шли за мной; все они проворно бросились исполнять мое распоряжение, но один из них отказался и приготовился стрелять в Кававу; тогда я ударил его по голове пистолетом и заставил тоже идти. Я чувствовал, что в такие моменты нужно всеми средствами держать людей в подчинении.

Мы двинулись в лес, а люди Кававы стояли в 100 ярдах [91 м] от нас, тараща глаза, но не делая выстрела ни из ружья, ни из лука.

Чрезвычайно неприятно расставаться с правителями таким образом, проведя день или два в самой дружеской беседе с ними, и в такой стране, где народ вообще очень мирный. Этот Кавава не является, однако, типичным образцом вождей балонда и известен соседям своей глупостью. Он, по слухам, имел основание думать, что Матиамво когда-нибудь отрубит ему голову.

Кавава был не из тех, от кого легко можно было отделаться; когда мы через десять миль подошли к переправе через Касаи, то узнали, что он послал к лодочникам четырех человек с приказом отказать нам в переправе. Нас здесь уведомили в надлежащей форме, что мы должны исполнить предъявленные нам раньше требования и дать, кроме того, одного человека. Требование выдачи одного из нашей партии всегда вызывало волнение у каждого из моих людей. Челноки были убраны с наших глаз, и люди Кававы думали, что без челноков мы беспомощны. Река, имеющая в ширину 100 ярдов [91 м], была очень глубокой. Стоя на берегу, Пицане с деланным равнодушием смотрел на воду, думая о том, в каком месте камышей могут быть спрятаны челноки. Перевозчики пренебрежительно спросили одного из моих батока, есть ли в их стране реки, и он правдиво ответил им: «У нас нет ни одной реки». Тогда люди Кававы решили, что мы не можем переправиться через Касаи. Когда они ушли, я подумал о переправе вплавь, но после наступления темноты мы, не спросив разрешения, взяли у них взаймы один из спрятанных челноков и очень скоро уютно расположились бивуаком на южном берегу Касаи. Я оставил перевозчикам несколько ниток бус в челноке, который был отправлен обратно на их берег.

Когда мы приготовились утром отправляться в путь, то на противоположном высоком берегу появились люди Кававы. Увидев, что мы готовимся уходить, они едва могли поверить собственным глазам. Наконец один из них закричал: «Ах вы злодеи!» На что Пицане с товарищами отвечали: «А! А вы очень добрые?! Мы благодарны вам за взятый у вас напрокат челн!» Мы потом обстоятельно объяснили все вождю Катеме и другим вождям, и все они были согласны в том, что в данном случае мы были совершенно правы и что Матиамво не одобрит действий Кававы. Когда между ними происходят какие-нибудь неприятности, которые могут иметь неблагоприятные последствия, то они всегда посылают друг другу объяснения. Это препятствует проявлениям самодурства, потому что даже и у них существует общественное мнение.

Глава XXIV

Равнины. – Стервятники и другие птицы. – Цветы одного вида, но различной окраски. – Росянка. – Двадцать семь приступов лихорадки. – Река, которая идет в двух разных направлениях. – Положение пород. – Объяснение Родерика Мурчисона. – Характерные особенности дождливых сезонов в связи с разливами Замбези и Нила. – Вероятная причина разницы в количестве осадков к югу и к северу от экватора. – Сообщения арабов о местности, находящейся к востоку от Лунды. – Вероятный водораздел между Замбези и Нилом. – Озеро Дилоло. – Прибытие в город Катемы; его гостеприимство; желание походить на белого человека. – Галки. – Переправа через южную в твь оз ра Дилоло. – Мал нькая рыба. – С рд чный при м, оказанный нам Шинте. – Вниз по Леебе. – Стада диких животных на ее берегах. – Лягушки. – Извещение Маненко о нашем прибытии. – Прибытие ее мужа Самбанзе. – Церемония, называемая «касенди». – Хитрость охотников мамбов. – Водяны ч р пахи. – Напад ни буйвола. – При м, оказанный нам в Либонт

Перебравшись через Касаи, мы вступили на обширные равнины, которые недавно были залиты водой. Они не вполне высохли, потому что в некоторых впадинах все еще оставалась вода. В воздухе парили грифы, показывая, что где-то есть падаль. И действительно, мы видели несколько павших крупных животных, но они были в таком состоянии, что к ним невозможно было подойти. По стеблям травы ползали во множестве гусеницы. Несмотря на то что была зима, появилось много стрекоз и бабочек. Стаи козодоев, каменных стрижей, ласточек и огненно-красных пчелоедов показывали, что и самая низкая температура не вредит здесь насекомым, которыми питались эти птицы. Черные жаворонки с их желтыми плечиками оживляли своими песнями утро, но они не могут так долго и так высоко парить в воздухе, как наши жаворонки. Мы видели водяных птиц, которые летели над невысохшими еще местами, а иногда – диких уток. Последних было немного, и они напоминали нам о том, что мы приближались к Замбези, где все водяные птицы чувствуют себя дома.

На этих бесконечных равнинах глаз с удовольствием останавливается на одном маленьком цветке, которого здесь так много, что он окрашивает в свой цвет всю почву. Мы идем по обширному желтому ковру. При взгляде на этот золотистый ковер видишь все оттенки желтого цвета, начиная с бледно-лимонного и кончая густо-оранжевым. Пройдя полосу желтых цветов шириной в 100 ярдов [91 м], мы попадаем на другую широкую полосу тех же самых цветов, только синих, и этот цвет имеет тоже все оттенки от самого светлого до темно-синего и даже пурпурового.

Я видел этот цветок и раньше, но в разных местностях он имел разный цвет. Даже цвет оперения у птиц менялся с областью, которую мы проходили, но никогда прежде не приходилось мне видеть на одних и тех же равнинах такого резкого изменения, как перемена с желтого цвета на синий, все время сменяющие друг друга. Другое растение так сильно заинтересовало меня, что я спешился для того, чтобы лучше рассмотреть его. К великому моему удовольствию, оно оказалось старым домашним знакомым из вида Drosera, близко напоминая нашу собственную росянку (Drosera anglia). Стебель цветка никогда не поднимается у нее выше чем на 2 или 3 дюйма [5–7,5 см]. Листья ее покрыты красноватыми волосками, на конце которых выступает капелька клейкой жидкости, благодаря чему весь лист кажется усеянным блестящими алмазами. Первый раз я заметил этот цветок утром и думал, что это роса сверкает в солнечных лучах, но так как блеск не пропадал и в самую жару, то я исследовал причину этого и увидел, что концы волосков выделяют прозрачную жидкость.

На второй день нашего путешествия по равнинам у меня двадцать седьмой раз повторился приступ лихорадки. На поверхности земли нигде не было воды. Мы не считали необходимым нести с собой воду, и теперь, когда я был не в состоянии двигаться дальше, мои люди все-таки скоро нашли ее на глубине нескольких футов, копая землю палками. Таким образом, у нас оказался удобный случай наблюдать эти замечательные равнины и в другое время года. На следующий день мы продолжали свой путь и 8 июня вышли на нашу первоначальную дорогу.

Лотембва имеет здесь около мили [1,8 км] в ширину и 3фута [около 1 м] в глубину. В ней было много лотосов, папируса, аронника и других водяных растений. Переправляясь через нее, я не обратил внимания, в какую сторону она идет, но, заметив, что на другой стороне озера Дилоло она идет в южном направлении, я решил, что это было продолжение той же реки, которая была за озером Дилоло, и что она поднималась в этих обширных болотах, чего мы не видели, когда шли на северо-запад. Но когда мы подошли к южной Лотембве, то Шакатвала сообщил нам, что река, через которую мы переправились в противоположном направлении, впадала не в Дилоло, а в Касаи.

Тот факт, что одна и та же река шла в противоположные стороны, поразил даже и его ум; и хотя я не наблюдал за течением, думая, что оно направлено в сторону озера, я не сомневаюсь, что его заявление, подтверждаемое и другими, правильно и Дилоло на самом деле является водоразделом между речными системами, направленными одна на восток, а другая на запад.

Для того чтобы исследовать более тщательно это интереснейшее место, я хотел вернуться к нему, но мои ноги были так простужены при переправе через северную Лотембву, что я опять заболел и к тому же не находил причин для сомнений в показаниях туземцев. Расстояние между оз. Дилоло и между долинами, ведущими в долину Касаи, не больше 15 миль [28 км], а равнины между ними представляют совершенную плоскость. Если бы я вернулся, то нашел бы только, что это небольшое озеро, изливая часть воды с одной стороны в р. Касаи, а с другой – в Замбези, распределяет свою воду между Индийским и Атлантическим океанами. Я устанавливаю этот факт совершенно точно, как он представляется мне самому, потому что только теперь я понял настоящую форму речных систем и континента. Я видел, что реки этой страны, находящиеся на западной ее стороне, текут с краев к центру, и получил от туземцев и арабов сведения о том, что большинство рек, находящихся на восточной стороне той же самой огромной области, принимают до некоторой степени то же самое направление от поднятия той стороны; все они соединяются в два главных водостока, один – идущий на север, а другой – на юг; северный водосток нашел себе выход на запад через р. Конго, а южный – на восток через р. Замбези.

Таким образом, я находился на водоразделе, т. е. самом высоком месте между этими двумя великими системами, но не выше 4000 футов [около 1200 м] над уровнем моря, на 1000 футов [около 300 м] ниже вершины западного поднятия, через которое мы уже прошли. Но все-таки вместо высоких гор со снежными вершинами, вид которых подтверждал бы умозрительные догадки, у нас перед глазами были обширные равнины, по которым можно идти целый месяц, не видя никаких высот, кроме вершин термитников или деревьев. Прежде не знали, что центр Африки представляет форму невысокого плато.

Я заметил, что древние сланцевые породы, находящиеся на краях этого плато, понижаются по направлению к центру страны и что простирание их пластов соответствовало широтной оси континента; где бы на центральном плато ни выходили плоские слоистые массы недавно изверженных траппов, в их массах имеются угловатые обломки более древних пород. Я пришел к заключению, что в древние времена не более чем в трехстах милях от моря имела место сильная вулканическая деятельность, происходившая вдоль обеих сторон континента, которая вынесла породы на поверхность, придав им тот вид, который они имеют теперь. Огромная сила и более растянутая линия вулканической деятельности в те отдаленные периоды, когда происходило образование Африки, придали ей ее нынешние очертания.

Породы траппов, заполняющих теперь великое плато, приводили меня в недоумение до тех пор, пока Родерик Мурчисон не объяснил первобытной формы континента, потому что тогда я мог ясно увидеть, почему эти траппы, занимающие обширную площадь и лежащие в горизонтальном положении, заключают в себе угловатые обломки, содержащие водоросли древних сланцев, которые образуют дно первобытного озерного бассейна; прорываясь через сланцы, траппы оторвали и сохранили их. В центральных частях есть, кроме того, цепи возвышенностей, состоящие из глинистых и песчаниковых сланцев с ясно заметной рябью, в которых не видно ископаемых; но так как они обычно вынесены из горизонтально лежащих масс траппов, то, вероятно, они тоже составляли часть первобытного дна и, может быть, в них еще найдут ископаемые.

Характерные особенности дождливого сезона в этой удивительно влажной области могут до некоторой степени объяснить периодические наводнения Замбези и, может быть, Нила. Дожди выпадают, по-видимому, в связи с передвижением солнца в октябре и ноябре, когда оно проходит над этой зоной на своем пути к югу. По достижении им в декабре тропика Козерога наступает сухой сезон: декабрь и январь являются месяцами, в которые около этого тропика (от Колобенга до Линьянти) царит засуха. Когда солнце в феврале, марте и апреле снова возвращается на север, здесь бывают самые сильные дожди, и равнины, которые были в октябре и ноябре хорошо увлажнены и пропитались дождем, как губки, становятся пересыщенными водой и разливают дальше ее прозрачные потоки, которые заполняют берега Замбези. Такое же явление вызывают, вероятно, периодические наводнения на Ниле. Обе реки берут начало в одной и той же области; разница существует только в периоде наводнения, может быть, оттого, что обе реки находятся на противоположных сторонах экватора. Говорят, что воды Нила становятся мутными в июне, а наводнение достигает наивысшего подъема в августе, т. е. в тот период, когда, по нашим предположениям, происходит перенасыщение. Вопрос этот заслуживает внимания тех, кто изучает область между экватором и 10° ю. ш., потому что когда солнце бывает на самом дальнем пункте севера, т. е. на тропике Рака, то Нил не обнаруживает сильного увеличения, что имеет место во время возвращения солнца к экватору, точно так же, как в другом случае, когда оно бывает на тропике Козерога и Замбези начинает проявлять признаки подъема воды.[14]

Согласно сведениям, полученным мной от занзибарских арабов, с которыми я встретился в Нальеле, область, находящаяся к востоку от Лунды, где мы путешествовали, напоминает по своему ландшафту местность Лунды. Арабы сообщают о болотистых степях и о том, что на некоторых из них нет деревьев. Они указывают в том направлении большое неглубокое озеро, называемое Танганьика, которое можно переехать на челноках в три дня. Оно соединено с оз. Калагве (Карагуе?), находящемся дальше на север.

Из последнего выходит много небольших потоков, собирающихся в р. Лоапулу, восточный приток Замбези, который, идя с северо-востока, протекает за городом Казембе.

Южная оконечность этого озера находится на расстоянии десяти дней пути к северо-востоку отгорода Казембе, а так как город Казембе находится, вероятно, более чем в пяти днях пути от Шинте, то от нас до него не ближе 150 миль [280 км].

Переправившись через северную Лотембву, мы продолжали путь к оз. Дилоло. Это красивая водная гладь в 6 или 8 миль [11–15 км] длиной и в 1 или 2 мили [1,8–3,7 км] шириной. Озеро имеет почти треугольную форму. От одного из углов озера отходит ответвление, которое идет в южную Лотембву. После унылой и однообразной равнины и лесного мрака вид этих синих вод и ударяющихся о берег волн производит особенно отрадное впечатление. Душа истосковалась по оживляющим впечатлениям, которые всегда вызывались у меня видом широкого пространства огромного старого океана. В этом есть жизнь, а однообразная плоскость, по которой мы брели, вызывала такое чувство, как будто я был заживо погребен.

Моене Дилоло («господин озера») был толстый веселый парень. Он сетовал на то, что когда у них не бывает иностранцев, то бывает много пива, а когда иностранцы приходят, то пива не бывает. Жители окрестностей охотились в это время на антилоп, чтобы послать вождю Матиамво их шкуры в качестве дани.

В озере ловится много рыбы; в камышах много гнезд с новыми выводками водяных птиц. Озеро Дилоло находится на 11°32 ю. ш. и 22°27 в. д.

14 июня мы дошли до деревень с беспорядочно настроенными хижинами. Этими деревнями управляет Катема. Катемы в данный момент тоже не было, он добывал шкуры для Матиамво. Очень было приятно видеть опять знакомые лица.

15 июня Катема услышал о моем прибытии и вернулся с охоты домой. Он очень хотел, чтобы я отдыхал и побольше ел, и предоставил мне все для отдыха. Люди в этих местах чрезвычайно гостеприимны, и Катема был не последним из них. Когда он пришел к нам в лагерь, то я, согласно обещанию, которое дал ему на пути в Лоанду, подарил ему плащ из красной байки, украшенный золотыми блестками, бусы и порох. Катема спросил меня, не могу ли я сделать для него такое же платье, какое ношу сам, чтобы при посещениях его чужеземцами он мог иметь вид белого человека. Уходя от нас и желая следовать домой наиболее достойным его особы способом, он сел на плечи своего уполномоченного. Уполномоченный был слабым человеком, а вождь – ростом в 6 футов [более 1,8 м] и очень плотной комплекции; если бы уполномоченный не привык носить его, они полетели бы кувырком.

На следующий день Катема подарил нам корову. Большинство его коров были очень красивые животные белого цвета. Здесь мы видели стаю галок (в Лунде это большая редкость); разгребая землю, они клевали червей, которых здесь едят также и люди.

19-го числа, оставив город Катемы и пройдя четыре мили на восток, мы перешли вброд южное ответвление оз. Дилоло. Оно имело в ширину милю с четвертью [2,3 км]; поскольку по этому ответвлению вода идет в Лотембву, озеро является, по-видимому, водостоком окружающих плоских равнин. При переходе его вброд вода была нам по грудь. Мы с большим трудом пробирались сквозь заросли аронника и тростника. Пройдя около трех миль на восток, мы подошли к южной Лотембве, протекающей по долине; ширина долины равнялась 2 милям [3,7 км]. Ширина Лотембвы равнялась здесь 80 или 90 ярдам [до 80 м]; на ней много островов, покрытых густой лесной растительностью. В дождливый сезон долина затопляется, и когда вода высыхает, то местные жители вылавливают огромное количество рыбы. На каждом шагу здесь видишь верши. Одной маленькой рыбы величиной с пескаря налавливают полные мешки и сушат на солнце. Эта рыба горьковата на вкус и имеет острый запах. Моим людям она очень понравилась, несмотря на то что прежде им не встречалась. После затопления на многих тропинках остается какая-то отвратительная слизь от разлагающейся растительности, и благодаря этому в период высыхания происходит много заболеваний.

Мы прошли через обширную равнину, находящуюся на северном берегу Леебы, и переправились через эту реку у Каньенке, которая находится в 20 милях [37 км] к западу от возвышенности Пири, места нашей прежней переправы.

Так как была зима, то можно упомянуть о том, что температура воды по утрам была 47° [17,7 °C], а температура воздуха 50° [18,8 °C]; воздух, насыщенный влагой, был холодным, но днем на солнце становилось очень жарко, и температура в самых прохладных местах доходила до 88–90° [33,3—34 °C], а вечером до 76–78° [28,7—29,5 °C].

Мы добрались до нашего друга Шинте и были радушно приняты этим приветливым человеком. Его город стоит на 12°37 35» ю. ш. и 22°27 в. д. У него мы оставались до 6 июля. Нам предстояло теперь плыть по Леебе. После того как я видел Коанзу около Массангано, я считал, что Лееба больше Коанзы по крайней мере на одну треть. Во время последнего наводнения уровень воды в ней поднимался почти на 40 футов [12 м] по отвесной линии, но этот подъем был, вероятно, выше обычного, потому что количество выпавшего дождя было выше среднего. Мои спутники купили у балонда много небольших челноков, в которых можно было сидеть только по два человека. Они были очень тонкие и легкие. На них охотятся по воде за животными.

Спускаясь по Леебе, мы видели много диких животных, особенно тагеци (Aegoceros eguina) и одну великолепную антилопу путокуане (Antilope niger) и двух прекрасных львов. В одной деревне нас очень просили убить буйволов, которые каждую ночь опустошали огороды ее жителей и уничтожали маниок. Так как мы не имели успехов в стрельбе по той дичи, которая нам попадалась, и нам очень хотелось мяса, то мы отправились по следам старых буйволов. Эти животные проявляют большую осторожность, выбирая для своих дневных стоянок или отдыха самую густую чащу леса. Мы несколько раз подходили к ним на 6 ярдов [5 м], прежде чем узнавали, что они находятся так близко, и слышали только треск веток под ногами промелькнувших животных.

Когда мы, осторожно крадучись, ступали по сухим листьям, нас охватывало волнующее чувство, потому что мы могли каждый момент подвергнуться внезапному нападению этих очень опасных зверей.

Послав извещение о своем прибытии нашему другу Маненко, мы ждали день, остановившись против ее деревни, которая находилась в 15 милях [28 км] от реки. Она сейчас же послала нам в подарок много продуктов. Сама она не могла приехать, так как обожгла себе ногу. На следующий день для скрепления дружбы между балонда и макололо была совершена церемония, называемая «касенди». Она выполняется таким образом: обе стороны, заключающие союз дружбы (в данном случае Пицане и Самбанзе, муж Маненко), соединяют свои руки. Затем на сжатых руках обоих людей, на правой щеке и на лбу каждого из них делаются небольшие надрезы и берется немного крови. Кровь от одного лица опускается и подмешивается в один горшок с пивом, а от другого – в другой; затем каждый из них пьет пиво с кровью другого, и с этого момента считается, что они навеки стали друзьями или даже родными. Пока они пьют, все присутствующие ударяют по земле короткими дубинками и произносят изречения, утверждающие договор. Оставшееся пиво допивают все присутствующие. Главные лица, выполнявшие «касенди», с этого времени считаются кровными родными и обязаны предупреждать друг друга, если кому-нибудь из них угрожает опасность. Если бы Секелету решил напасть на племя балонда, то долгом Пицане было бы предупредить Сам-банзу, чтобы он мог убежать, и такой же долг лежал бы при подобных обстоятельствах на Самбанзе. Закончив обряд «касенди», побратавшиеся сделали друг другу самые дорогие подарки. Самбанзе ушел одетый в костюм Пицане, сшитый из зеленой байки, отделанной красным, а Пицане, кроме множества продуктов, получил две такие же раковины, какую подарил мне Шинте.

Нам встретилось много охотников из племени мамбове, подвластных вождю Масико. Они сушили мясо гиппопотама, буйволов и крокодилов. На охоте они подкрадываются к этим животным, маскируясь шкурой лече (антилопы) или головой покуса, на которой еще есть рога, или же выставляя из травы верхнюю часть белого журавля, называемого ими жабиру (Муcteru senegalensis), с его длинной шеей и клювом наверху. Накрытые сверху этим чучелом, охотники ползут по траве: они легко могут поднимать голову, чтобы разглядывать свою добычу, оставаясь сами невидимыми, пока не подползут к животным на расстояние выстрела из лука. Они преподнесли мне в подарок трех водяных черепах. В одной из них, когда она была приготовлена в пищу, оказалось сорок яиц. Скорлупа у яиц была мягкая. Оба конца яйца черепахи одинаковой величины, как у яйца крокодила. Мясо черепахи, особенно печенка, превосходного вкуса.

Хотя на нашем пути попадалось очень много диких животных, но я стал плохим стрелком и постоянно делал промахи. Однажды я поехал на охоту, решив подойти к зебре так близко, чтобы не промахнуться. Мы плыли в маленьком челноке вдоль берега одного из рукавов реки, и двое людей тихо гребли, нагнувшись как можно ниже, направляя челнок к свободной от тростника площадке, около которой паслись стада зебр и покусов. Когда я выглядывал из-за борта челнока, то эта площадка походила по виду на скользкий, увлажненный клочок земли, какие встречаются по берегам рек. Только находясь уже в нескольких ярдах от него, мы по стремительному движению пресмыкающегося, нырнувшего в воду, поняли, что это был не клочок мокрой земли, а большой крокодил. Хотя я старался подплыть к животным как можно ближе, я ранил только одну зебру в заднюю ногу. Мои люди погнались за ней, но ранение задней ноги не помешало этому животному бежать во всю прыть. Когда я медленно шел за людьми по обширной равнине, густо заросшей травой, то увидел, что на меня мчался буйвол, который был потревожен остальными нашими людьми. Я оглянулся кругом: единственное дерево на всей равнине находилось в 100 ярдах [90 м] от меня; бежать мне было некуда. Намереваясь сделать выстрел прямо в лоб буйволу, когда он будет в 3 или 4 ярдах [около 3–4 м] от меня, я взвел курок своего карабина. В голове моей пронеслась мысль: «Что, если ружье даст осечку?» Когда буйвол, не уменьшая скорости, приближался ко мне, я приложил карабин к плечу. Небольшой куст и пучок травы, находившиеся в 15 ярдах [13 м] от меня, заставили буйвола немного отклониться в сторону, выставив вперед плечо. Я услышал, как моя пуля ударила ему в плечо. Боль заставила буйвола отказаться от своего намерения напасть на меня, он отскочил от меня и побежал к воде, около которой упал мертвым.

27 июля. Мы достигли города Либонты и были встречены с такой радостью, какой я нигде не видел до сих пор.

Нас вышли встречать женщины. Приплясывая на ходу, они пели в честь нас песни. Некоторые из них держали в руках рогожу и палку, изображающие щит и копье. Другие бросались вперед и восторженно целовали руки и щеки своих знакомых, поднимая при этом такую страшную пыль, что, только дойдя до котла, на котором собрались и торжественно сидели мужчины, я мог легко дышать. На нас смотрели как на людей, воскресших из мертвых, потому что их прорицатели заявили им, что мы давно погибли.

Глава XXV

Птицы линкололо. – Деревня Читлане. – Мои спутники узнают, что их жены вышли замуж за других. – Челнок едва не опрокинут гиппопотамом. – Гонье. – Вид деревьев в конце зимы. – Пасмурное небо. – Удивительное множество живых существ. – Шершни. – Пакет, присланный мистером Моффетом. – Утверждение, что Р.Мурчисон распознал действительную структуру Африканского континента. – Прибытие в Линьянти. – Большое собрание. – Секелету в своем мундире. – Сообщения о стране, находящейся на северо-востоке. – Совещание о пути к восточному побережью. – Решение спускаться по северному берегу Замбези. – Ожидание дождливого сезона. – Как туземцы проводят время в самую жаркую пору дня. – Бен Хабиб желает жениться. – Выбор одной девушки. – Ослы. – Впечатления туземцев. – «Пища, приличествующая вождю»

Мы расстались со своими друзьями, живущими в Либонте, 31 июля. У деревни Читлане наловили подраставших птенцов линкололо (Anastomus lamalligerus), длинноногой черной птицы, которая по величине немного крупнее вороны. Эта птица питается раковинами (Ampullaria) и живет большими стаями в тростниках. Места их обитания хорошо известны; эти птицы из года в год занимают одни и те же места, которые считаются принадлежащими вождям. В определенное время года вожди занимаются вылавливанием птенцов этих птиц из тростника. Результат сбора этого «урожая», как они сами называют ловлю, составлял 175 неоперившихся птиц, преподнесенных мне в подарок. Взрослые птицы появляются большими стаями по Лиамбье и выглядят тощими и хилыми. Птенцы, наоборот, очень жирные и в жареном виде составляют лакомое блюдо бароце.

Подобно другим деревням, населенным бароце, деревня Читлане расположена на возвышении, которое при разливе реки не затопляется водой. Но в нынешнем году вода затопила почти всю долину. Такого наводнения не помнит никто из ее обитателей.

В этой деревне есть настоящий индийский баньян, который, выпуская корни из своих ветвей, разросся на большой площади. Его называют «деревом с ногами» (море оа маоту). Любопытно, что на это дерево здесь все смотрят с благоговением; на всем пространстве от области бароце до Лоанды ему приписывают свойство охранять от несчастья.

Мы прибыли в Нальеле [Нарьеле] 1 августа. Мои люди были в восторге от сердечного приема, который нам оказывали всюду; но их ожидали большие огорчения там, где они не думали их встретить.

Во время нашего двухлетнего отсутствия многие из их жен вышли замуж за других. Среди прочих была жена Маша-уаны, которая родила ему двух детей. Он хотел сделать вид, что это его не особенно трогает, и сказал по этому поводу: «Ну что же, жен на свете столько, сколько травы, и я могу взять себе другую; пусть уходит, – но тут же добавил: – Если бы только мне попался этот парень, я дал бы ему по уху». Так как у всех у них было по несколько жен, то я старался утешить их тем, что это больше, чем у меня; у них все-таки кое-что оставалось. Но это только раздражало их. «В то время, когда мы так мучились, – говорили они, – другие поедали наш хлеб». Некоторые из жен встретили их с грудными детьми на руках. Это обстоятельство не вызывало, однако, у моих людей неудовольствия. О некоторых из спутников, у которых было только по одной жене, я должен был говорить с вождем, чтобы он вернул им законных жен.

Среди живущих здесь бароце есть очень много стариков, которые были товарищами знаменитого вождя Сантуру. Замечательно, что здесь нигде не сохранилось предания о том, что в этой местности происходило землетрясение. Быстрое восприятие и понимание ими всего, что непосредственно действует на чувство, и хорошая их память позволяют считать вероятным, что по крайней мере за два последних столетия в центре континента между 7 и 27° ю. ш. совсем не имели места заметные сдвиги земли. В центре страны не видно никаких признаков недавней дислокации, кроме водопада Гонье. Нет также никаких следов ураганов или преданий о них.

Я уехал из Нальеле 13 августа. Когда мы плыли в полдень вдоль берега, то один гиппопотам толкнул головой наш челнок, приподнял над водой одну его половину и почти опрокинул. От этого сильного и неожиданного толчка Машауана свалился в реку, а все остальные бросились на берег, который был всего в 10 ярдах [9 м] от нас. Оглянувшись назад, я увидел, что гиппопотам выплыл на поверхность недалеко от нас как бы для того, чтобы посмотреть, большой ли вред причинен им челноку. Это была самка, детеныш которой был за день до того заколот пикой. Никакого вреда этот толчок нам не причинил, только одежда и вся поклажа промокли. Это было такое необыкновенное происшествие, – принимая во внимание, что мы держались около самого берега, – что мои люди закричали: «Гиппопотам сошел с ума!» В этот момент в челноке нас было восемь человек, и толчок, полученный челноком, свидетельствует о громадной силе гиппопотама в воде.

Мы снова у водопада Гонье. Скалы здесь состоят из красновато-серого песчаника, лежащего почти горизонтально и источенного мадрапорами. Углубления сделаны в камне насекомыми в разных направлениях. Сама порода насыщена железом и благодаря затвердевшему на поверхности железу выглядит глянцевитой, – особенность, свойственная многим породам в этой области.

22 августа. Конец зимы. Деревья, окаймляющие берега, начинают пускать почки и цвести; распускающиеся почки, окрашенные в яркий оранжевый цвет, сгоняют с веток старую листву. Оранжевая окраска молоденьких листьев настолько ярка, что я ошибочно принял их за массу распускающихся цветов. Желтый цвет листьев имеет всевозможные оттенки: чисто желтый, пурпуровый, медный, коричневато-красный и даже черный, как чернила.

Мы ехали водой по направлению к Сешеке, и величественная река, по которой мы плыли, произвела на нас такое же сильное впечатление, как и тогда, когда мы увидели ее в первый раз.

Несмотря на то что погода была пасмурной, зрелище было чудесное.

Находясь на Колобенге, я каждую зиму наблюдал особенный дымчатый оттенок, свойственный там зимнему небу; это же наблюдал я теперь и здесь, в Лоанде подобного явления не было. Прежде я всегда думал, что это действительно дым, поднимающийся от травы, сжигаемой туземцами на огромных пространствах, в результате чего ежегодно уничтожались сотни квадратных миль прекрасных пастбищ. А так как на севере, где зимой совсем не наблюдается этого дымчатого оттенка неба, травы сжигается больше, чем на юге, то, значит, причину следует искать в другом. Иногда я думал, что падение температуры, которое происходит зимой, делает видимыми пары в верхних воздушных течениях, и это придает небу такой вид, будто оно просвечивает сквозь дым.

Кругом удивительно много жизни! Когда на реке начинается подъем воды, то по ней плывут вниз стаи ибисов и других водяных птиц. Песчаниковые берега кажутся днем совершенно белыми от сидящих на них пеликанов, – однажды я насчитал их три сотни; кое-где берега кажутся сплошь коричневыми от уток (Anas histrionica), которые там сидели, – одним выстрелом я убил их четырнадцать штук; в других местах было много Querquedula hottentota Смита и других видов. Над поверхностью воды летало много чаек (Procellaria turtur Смита). Огромное количество маленьких птичек, питающихся насекомыми, показывает, что река кишела также всякой мелкой живностью. Когда мы ходили около берега по кустарнику, то нас иногда жалил шершень, который делает себе гнезда, висящие на ветках деревьев, как это делает наша оса. Родительское чувство в этом насекомом так сильно, что если вы заденете за куст где-нибудь поблизости от его гнезда, то оно будет преследовать вас 20 или 30 ярдов [20–25 м]. Шершень старается ужалить всегда ближе к глазу; действие его жала очень похоже на разряд электричества или на сильный удар. Яд его жала производит сразу потерю чувствительности, за которой следует необычайно острая боль. Но в отдалении от гнезда это насекомое бывает очень робким. Бечуаны называют его муротуани.

В Сешеке меня ожидал пакет, присланный с юга мистером Моффетом. Новости, содержащиеся в письме, были уже довольно старыми и утратили свой интерес, но я узнал, между прочим, что мой друг Родерик Мурчисон в своем труде, изданном в Лондоне, пришел к тому же самому заключению относительно структуры Африканского континента, к которому недавно пришел и я, что, внимательно изучая геологическую карту мистера Бейна и другие материалы, в частности открытия, сделанные Освеллом и мною, он в своей речи, произнесенной в 1852 г. в Географическом обществе, не только дал ясную формулировку особенностей этой структуры, но даже самоуверенно выслал мне копию речи для сведения. Сидя в своем вольтеровском кресле, он опередил меня на три года, в то время как я, страдая от лихорадки, с трудом пробирался через лесные дебри и болота. Для меня все стало ясным около оз. Дилоло. Я лелеял тогда надежду, что буду первым, кто создаст представление о Внутренней Африке как об орошаемом водою плато, поверхность которого несколько ниже окаймляющих его возвышенностей. Эта надежда оказалась теперь тщетной.

Подождав несколько дней в Сешеке, пока нам не доставили из Линьянти наших лошадей, остававшихся там, мы поехали в этот город и нашли в целости мою повозку и все имущество, оставленное там в ноябре 1853 г. Для доклада о нашем путешествии был созван весь народ, и мы передали им все вещи, посланные губернатором и торговцами Лоанды. Я объяснил им, что это – не мое имущество, что это прислано им с целью показать дружелюбные чувства, которые питают к ним белые люди, и сказал об огромном желании с их стороны завести с макололо торговые отношения. Затем я предоставил своим спутникам сделать подробный доклад обо всем, что они лично видели и пережили. Ими не было упущено ни одно обстоятельство. Кульминационным пунктом всех их выступлений было утверждение, что они дошли до самого конца вселенной и вернулись назад только тогда, когда впереди не было больше никакой земли. Один бойкий старик спросил: «Значит, вы доехали до Ма-Роберт (мистрис Ливингстон)?» Они должны были признаться, что она живет немного дальше конца вселенной! Секелету, одетый в мундир полковника, произвел на всех большое впечатление.

Вскоре я получил много предложений от добровольцев, желающих сопровождать меня в моем путешествии на восточный берег Африки. Они говорили, что хотят иметь возможность вернуться и рассказать по возвращении такие же интересные вещи, какие рассказывали мои недавние спутники.

Передо мной теперь встал вопрос, к какому именно месту восточного берега направить свой путь. Занзибарские арабы пришли сюда через мирную страну. Они уверяли меня, что могущественные вожди Моатуто, Моароро и Моголо, возглавляющие племена батуту, бароро и багого, которые живут на северо-восток от Казембе, не будут возражать против моего проезда через их страну. Они рассказывали, что туземцы там, подобно балонда, живут небольшими деревнями и что среди них не испытываешь в пути никаких затруднений. Арабы говорили также, что после десяти дней пути за Казембе дорога изгибается вокруг оконечности оз. Танганьика, а когда они достигают одного места, находящегося к северо-западу от южной оконечности озера, то без труда находят челноки для переезда через него.

На ночлег они располагаются на островах, потому что на переезд через озеро требуется три дня; значит, ширина озера может быть от 40 до 50 миль [около 70–90 км]. Весь этот путь они совершают, отталкиваясь веслами от дна, потому что озеро очень мелко.

На пути к озеру встречается много небольших потоков и только три большие реки. Этот путь показался мне тогда самым надежным, но так как настоящей моей целью было нахождение водного пути, а не сухопутной дороги, то эта дорога не была такой заманчивой, как путешествие по Замбези, или, как еще называют эту реку, Лиамбье.

Макололо, которые в прежние времена жили близ слияния рек Кафуе и Замбези, знали всю страну, лежащую на восток до р. Кафуе, и все они советовали мне этот путь предпочтительно перед дорогой на Занзибар. Они уверяли меня, что единственным препятствием на этом пути был водопад Виктория. Некоторые из них рекомендовали мне поехать в Сешеке и, пройдя оттуда в северо-восточном направлении до р. Кафуе, отстоящей от Сешеке на расстоянии шестидневного пути, спуститься по этой реке в Замбези. Другие рекомендовали продолжать путь по южному берегу Замбези и, пройдя водопад, достать челноки, чтобы следовать вниз по самой реке.

Все в один голос говорили о трудностях путешествия по северному берегу Замбези вследствие неровного и скалистого характера этого берега. А когда Понуане предложил нести челноки по северному берегу до того места, где Лиамбье снова становится широкой и спокойной, то другие заявили, что трудности такой экспедиции заставили бы всех моих спутников покинуть меня. Другое возражение против путешествия по тому и другому берегу заключалось в том, что на них было много цеце, вследствие чего жители берегов не могли держать никаких домашних животных, кроме коз.

Сложности и трудности путешествия в середине XIX в. по Южной Африке

Рисунок середины XIX в.

Дорога на Занзибар была бы, конечно, самой легкой, потому что живущие по ней племена были дружественно настроены, в то время как племена, живущие по Замбези, были враждебными, а мне предстояло возглавлять и вести партию людей, на которых батока, жители той страны, смотрят как на захватчиков. Но так как именно здесь открывались перспективы постоянного водного пути, то я решил совершить путешествие вниз по Замбези, держась северного берега, потому что Тете, самая дальняя португальская станция в стране, была ошибочно поставлена на карте Баудича на этой стороне реки.

Был конец сентября; можно было ожидать ежедневных дождей; шли тучи, и дул сильный восточный ветер, но стояла чрезвычайная жара. Все макололо сильно настаивали на том, чтобы я оставался на месте, пока земля не охладится от дождей. Если бы я начал путешествие теперь же, то мог бы заболеть опять лихорадкой, поэтому я решил обождать.

Об октябрьской жаре можно составить некоторое представление по тому факту, что термометр в тени моей повозки показывал в течение всего дня 100° [37,7 °C]. Не защищенный от ветра термометр показывал 110° [41,4 °C], а после наступления темноты – 89° [33,7 °C], в 10 часов – 80° [30,2 °C] и затем температура постепенно падала до восхода солнца до 70° [26,4 °C]. Самым холодным временем суток бывает время, предшествующее восходу солнца. В самое жаркое время дня туземцы держатся в хижинах, в которых царит приятная прохлада, но ночью в этих хижинах бывает очень душно. Те, кто побогаче, сидят и тянут боялоа, т. е. туземное пиво. Пот, вызываемый необъятным количеством выпиваемого пива, доставляет, по-видимому, приятное ощущение, потому что он производит охлаждение.

1 октября. Перед своим отправлением в Лоанду арабский торговец Бен Хабиб предложил руку дочери покойного вождя Себитуане. Этот способ применяется арабами для того, чтобы пользоваться влиянием среди данного племени. Дочери Себитуане, которую звали Манчуньяне, было около двадцати лет. Так как я пользовался большой дружбой покойного Себитуане, то спросили моего совета. Я возражал против того, чтобы ее взяли неизвестно куда, откуда мы можем никогда не дождаться ее вновь. Она была такой же светлокожей, как арабы, и черты ее лица были совершенно арабского типа, но я не сомневался в том, что Бен Хабиб хотел добиться ее благосклонности по некоторым другим причинам.

При заключении подобных браков редко спрашивают согласия самих молодых женщин. Как раз в это самое время пять молодых людей домогались руки одной девушки, служанки Секелету, которая, по мнению всех макололо, была красавицей. Когда один из этих молодых людей обратился с просьбой к Секелету дать согласие на его предложение, Секелету приказал всем пяти соискателям руки девушки выстроиться перед ней в ряд, чтобы она могла сделать выбор сама. Двое молодых людей не решились встать в ряд, – мысль об отказе была для них, по-видимому, невыносимой. Трое других щеголеватых парней выступили вперед, и девушка без колебаний решила выйти замуж за одного из них, который действительно был красивее всех. Забавно было видеть разочарование, отразившееся на черных лицах неудачливых кандидатов, когда зрители встретили их дружеским смехом.

Всех макололо приводили в восхищение ослы, которых мы привезли из Лоанды. Мы убедились в том, что укус цеце был для ослов безвредным, и, таким образом, имелась полная надежда на разведение здесь этой породы. Было очень приятно, что попытка привести их в эту страну оказалась удачной. Ослы резво бежали всю дорогу от Лоанды до начала спуска по Лиамбье. Здесь было так много переплетающихся между собой рукавов реки, и нам пришлось тащить ослов через такие густые заросли водяных растений, что мы едва не утопили их и должны были оставить их в Нальеле в состоянии крайнего истощения. Ослы вызвали бесконечный восторг моих людей проявляемым ими знанием различных растений, которых эти животные никогда прежде не видели в своей стране. Когда ослы позволяли себе услаждаться музыкой своих голосов, то туземцы пугались их больше, чем львов.

27 октября 1855 г. начался первый затяжной дождь сезона, продолжавшийся всю ночь. Ветер дул с северо-востока, как было всегда в подобных случаях на Колобенге. Таким образом, дождливый сезон начался, и я приготовился к отъезду. Мать Секелету приготовила мне в дорогу мешок земляных орехов, изжаренных в сливках с небольшим количеством соли. Это считается у туземцев пищей, приличествующей вождю. Другие истолкли кукурузу, собранную с моего поля.

Секелету выделил двух людей, Секвебу и Каньянту, которые должны были возглавлять партию моих спутников. Секвебу, будучи мальчиком, был в плену у матабеле; племя, в котором он был пленником, переселилось в страну, лежащую близко к Тете. Он несколько раз совершал путешествия по обоим берегам Замбези и хорошо знал наречия, на которых там говорили. Я убедился в том, что это очень разумный человек, обладающий здравым смыслом. Он сразу посоветовал мне держаться подальше от реки из-за цеце и каменистой местности, приводя в качестве довода также и то, что Лиамбье за водопадом поворачивает кругом на северо-северо-восток.

Глава XXVI

Отъезд из Линьянти. – Гроза. – Проявление искренней доброты. – Второй раз снаряжены в путь племенем макололо. – Вниз по Лиамбье в челноках. – Котла вождя Секоте и человеческие черепа. – Его могила украшена бивнями слонов. – Водопад Виктория. – Туземные названия – Столбы пара. – Гигантская трещина. – Разрушения пород. – Второе посещение водопада. – Сад на острове. – Прощание с Секелету – Путешествие ночью. – Река Леконе. – Древние пресноводные озера. – Образование озера Нгами. – Водосток великой долины. – Карты. – Деревня Мояры. – «Колодец радости». – Вышибание зубов. – Шуточное объяснение. – Низкое развитие батока. – Состав нашей партии. – Переправа через Унгвеси. – Геологическое строение. – Развалины старого города. – Обилие фруктов

Мы простились со своими друзьями в Линьянти 3 ноября и уехали в сопровождении Секелету и около 200 спутников. Все мы питались за счет вождя Секелету, и он брал для этой цели скот на каждой остановке. Среди наших спутников были также главные люди макололо.

Через участок, изобилующий цеце, мы проходили ночью. Большинство людей продолжали путь днем, чтобы приготовить нам ночлег. Мы с Секелету и с нами около сорока молодых людей ожидали в стороне от цеце наступления темноты и затем двигались вперед. Около 10 часов стало так темно, что и лошади и люди в темноте ничего не разбирали. Часто вспыхивала молния, образуя одновременно восемь или десять ослепительных разветвлений и напоминая своими очертаниями настоящее дерево. Вспышки молнии позволяли по временам видеть всю окружающую нас местность, но в промежутках между вспышками делалось так темно, что это наводило на мысль о действительной слепоте. Лошади дрожали, в темноте раздавалось их тревожное ржание, они повертывались кругом, как будто ища друг друга. С каждой новой вспышкой обнаруживалось, что люди принимали разные направления, наталкиваясь со смехом друг на друга. Гром гремел с такой оглушительной силой, с какой его можно слышать только в тропических странах. По словам моих друзей, побывавших в Индии, в Африке гром бывает сильнее, чем где бы то ни было. Затем полил проливной дождь, который еще больше увеличил сумятицу.

После сильной дневной жары мы скоро почувствовали ужасный холод и свернули в сторону к костру, который увидели издали. Он был разложен путниками; на этой дороге редко не бывает путников, которые непрерывно идут – одни в столицу, другие – из нее. Так как у меня при себе не было одеяла, которое унесли вперед, то я лег прямо на холодную землю, приготовившись провести неприятную ночь. Но Секелету любезно накрыл меня собственным одеялом, а сам лег непокрытым. Я был очень тронут этим проявлением его искренней доброты.

Во второй уже раз макололо снарядили меня и отправили на восточный берег. Теперь я зависел всецело от их материальных ресурсов и расположения, а также от расположения к себе и всех остальных обитателей Африки от Линьянти до восточного побережья; я испытываю к ним глубокую благодарность.

13 ноября мы сели в челноки. Одни из нас поплыли до места слияния Замбези с Чобе, а другие вели по берегу скот. Одну ночь мы провели на о. Мпария, находящемся около места слияния с Чобе. Остров сложен траппами с кристаллами кварца. Траппы покрыты сверху слоем медной руды зеленого цвета.

На следующий день, когда мы попытались двинуться дальше, нас задержал на несколько часов на месте сильный восточный ветер, поднимавший такие большие волны, что они угрожали потопить наши челноки. Река в этом месте очень широка и глубока. Здесь на ней имеются два больших острова, которые с каждого берега кажутся соединенными с противоположными берегами.

Проехав вниз около десяти миль, мы подплыли к о. Нам-пене; с этого места начинаются быстрины. Здесь мы были вынуждены оставить челноки и продолжать путь пешком по берегу. На следующий вечер мы ночевали против о. Чондо, а затем, переправившись через Лекопе, или Леквине, были утром следующего дня на острове вождя Секоте, называемом Калаи. Секоте был последним из вождей батока.

Берега острова каменистые, русла реки по его сторонам очень глубокие. Остров достаточно велик для того, чтобы на нем существовал целый город. На северной стороне острова я нашел котла старого вождя Секоте, которое было украшено множеством человеческих черепов, насаженных на колья.

На одной стороне котла были сложены черепа гиппопотамов и стояли бивни слона, тронутые временем. Под деревьями на небольшом расстоянии от котла мы увидели могилу Секоте, украшенную семьюдесятью бивнями слонов, водруженными в землю кругом могилы, и, кроме них, было еще тридцать бивней на могилах его родственников. Бивни разрушались от действия солнечных лучей и перемен погоды, но те, которые находились в тени, были в хорошем состоянии. У меня было желание взять один экземпляр клыка гиппопотама, потому что эти клыки были самыми крупными из всех виденных мной, но я побоялся, как бы мои спутники не стали смотреть на меня косо и не сочли любое неприятное происшествие, которое может случиться впоследствии, наказанием за святотатство.

Так как это был пункт, от которого мы намеревались отправиться на северо-восток, то я решил посетить на следующий день водопад Виктория, называемый туземцами Моси-оатунья или, по-старинному, Шонгве. Об этом водопаде мы много раз слышали со времени своего приезда в эту страну. Одним из вопросов, которые задал мне Себитуане, был следующий: «Есть ли в вашей стране пары, которые производят шум?» Туземцы не подходят к водопаду близко и не исследуют его, они смотрят на него издали с каким-то благоговейным ужасом. Относительно поднимающегося от него пара они говорят: «Моси оа тунья» («здесь пар издает шум»). Прежде водопад назывался Шонгве. Я не мог установить значения этого названия, но оно напоминает слово, означающее «горшок», и может значить «кипящий котел»; однако я не уверен в этом. Будучи убежден в том, что мы с Освеллом были первыми из европейцев, посетившими Замбези в центре страны и что водопад является связующим звеном между известной и неизвестной частями этой реки, я решил воспользоваться такой же свободой, какой пользовались макололо, и дал водопаду единственное английское название, сделав это один только раз.

Секелету намеревался сопровождать меня, но так как вместо двух челноков, заказанных им, был доставлен только один, то он уступил его мне. После двенадцатиминутного пути от Калаи по воде перед нашими взорами предстало зрелище огромных столбов пара, поднимающихся вверх на расстоянии 5 или 6 миль [9—11 км] от нас. Пар поднимался пятью столбами и, отклоняясь в направлении ветра, имел такой вид, как будто бы эти столбы касались низкого обрыва, покрытого лесом. На таком расстоянии нам казалось, что вверху столбы смешиваются с облаками. Внизу они были белыми, а выше становились темными, как дым. Вся эта картина была чрезвычайно красива.

Берега и острова, которыми была усеяна река, украшены лесной растительностью всевозможных форм и красок. В тот период, когда мы посетили водопад, деревья были усыпаны цветами. У каждого дерева свой особенный вид. Вот, возвышаясь над всем, стоит огромный баобаб; каждая из его огромных ветвей могла бы быть стволом большого дерева. Рядом с ним стоит группа грациозных пальм, которые со своими перистыми листьями, рисующимися на фоне неба, придают необычайную красоту всей картине.

Когда видишь пальмы, то от них невозможно оторвать взгляд, смотришь ли на них на картине или в расстилающемся перед вами натуральном пейзаже. Серебристый могоно-но, который в тропических странах напоминает ливанские кедры, составляет приятный контраст с темным цветом мо-цоури. Последнее дерево, с его ярко-красными плодами, очень похожее на кипарис, видно на этой картине всюду. Некоторые деревья похожи на большой раскинувшийся дуб, другие напоминают наши вязы и каштаны, но все-таки никто не может себе представить красоту всей этой страны. До сих пор глаза европейца никогда не видели ее. В этой картине недостает только на заднем плане гор.

Водопад с трех сторон ограничен обрывами в 300 или 400футов [90—120 м] высотой, которые покрыты лесом. Между деревьями проглядывает красная почва. Когда мы были приблизительно в полумиле расстояния от водопада, то я оставил челнок, в котором приплыл сюда, и пересел в другой, более легкий, с людьми, хорошо знавшими быстрины. Эти гребцы, проведя челнок в среднюю часть потока среди водоворотов, образованных множеством выступавших камней, доставили меня на остров, расположенный в самой середине реки, и привели на край выступа, поверх которого переливалась вода. Когда мы плыли туда, то при высокой воде нам угрожала бы опасность быть унесенными вниз бурным течением реки около самых берегов острова; но теперь уровень воды в реке был низким, и мы плыли там без особых затруднений. Несмотря на то что водопад был очень близко, мы не могли определить, куда идет эта огромная масса воды; казалось, что она уходит в землю, так как противоположный выступ трещины, у которого исчезала вода, находился всего только в 80 футах [около 27 м] от нас. По крайней мере, я не мог понять этого до тех пор, пока не подполз со страхом к самому краю и не взглянул вниз в огромную расселину, которая тянулась от одного до другого берега во всю ширину Замбези, и пока не увидел, что поток воды в 1000 ярдов [более 900 м] шириной, низвергаясь на 100 футов [30 м][15] вниз, сразу оказывался зажатым в узком пространстве в 15 или 20 ярдов [13–18 м].

Весь водопад является просто щелью, образовавшейся от правого до левого берега Замбези в твердой базальтовой породе и продолжающейся от левого берега на протяжении тридцати или сорока миль между возвышенностями.

Глядя в глубь расселины, направо от острова, я не видел ничего, кроме густого белого облака, на котором в это время были две яркие радуги. Из этого облака вырывалась огромная струя пара, поднимаясь вверх на 200 или 300 футов [60–90 м]; сгущаясь наверху, пар изменял свой цвет, становясь темным, как дым, и шел назад градом мелких брызг, которые скоро не оставили на нас ни одной сухой нитки. Этот ливень падает главным образом на противоположной стороне расселины; в нескольких ярдах от края обрыва там стоят стеной вечнозеленые деревья, листья которых всегда мокрые. От корней этих деревьев бежит обратно в расселину множество ручьев. Но когда они стекают по крутой стене обрыва, то столб пара, устремляясь вверх, начисто смывает эти ручьи со скалы и снова уносит их вверх. Таким образом, ручьи постоянно бегут вниз, но никогда не достигают дна.

Налево от острова мы видим на дне воду; она кажется белой катящейся массой, убегающей дальше в расселину, за левый берег реки. С левой стороны от острова отвалилась глыба камня; внизу она выступает над водой; по ней я заключил, что вода падает вниз приблизительно на 100 футов [30 м]. Стены этой гигантской расселины спускаются отвесно вниз; они состоят из однородной породы. Край той стороны, с которой падает вода, размыт на 2 или 3 фута [0,6–0,9 м]; от него отвалились отдельные куски, придавая ему несколько зубчатый вид. Противоположный край совершенно ровный, только в левом углу его видна трещина, и кажется, что кусок породы скоро отвалится.

В целом расселина находится почти в том же состоянии, в котором она была в период своего образования. Порода, в которой она образовалась, имеет темно-коричневую окраску, но около 10 футов [3 м] снизу она обесцвечена ежегодным подъемом воды.

С левой стороны острова открывается прекрасный вид на массу воды, от которой поднимается один из столбов пара; совершенно прозрачная, она низвергается со скалы и образует вид густой сплошной массы пены до самого дна. Ее белизна вызывала у меня представление о снеге. Когда вода разбивалась (если можно употребить это слово) на куски, устремившиеся в одном направлении, то каждый из них выбрасывал пену, как горящие в кислороде куски стали выбрасывают снопы искр. Белоснежная пелена этой массы казалась похожей на мириады маленьких комет, устремившихся в одном направлении, и каждая из них оставляла за своим ядром хвост из пены. Я никогда не видел такой картины. Она создавалась, по-видимому, массой воды, сразу отскакивающей от камня и постепенно разбивающейся на мелкие брызги.

Я уже сказал, что мы видели пять столбов пара, поднимающихся из этой любопытной бездны. Они образуются, очевидно, от сжатия, производимого силой падения воды, низвергавшейся в воронкообразное пространство. Из пяти столбов пара самыми большими были два на правой и один на левой стороне острова.

В это время на Лиамбье был период низкой воды; насколько я могу предполагать, ширина потока воды, идущего к водопаду, равнялась 500 или 600 ярдам [450–550 м], а глубина его у водопада равнялась 3 футам [около 1 м]. Я надеюсь, что это место посетят другие, более меня способные судить о размерах издали, а я просто описываю впечатление, произведенное на меня в то время видом водопада. Я считал и считаю, что ширина реки выше водопада равна 1000 ярдов [900 м], но я плохо определяю расстояния на воде; будучи в Лоанде, в разговоре с одним моряком я узнал, что определяемое мной в 400 ярдов [360 м] расстояние в заливе Лоанды на самом деле равнялось 900 ярдам [830 м].

Водопад Виктория на реке Замбези

Рисунок середины XIX в.

Я пытался измерить ширину Лиамбье крепкой бечевой – единственным, что было в моем распоряжении, но когда гребцы отъехали от берега на две или три сотни ярдов [180–270 м], они занялись разговором и не слышали, когда мы кричали им с берега, что веревка запуталась. Все еще продолжая плыть, они совсем оборвали ее; их унесло течением вниз, а бечева потерялась, зацепившись за что-то под водой. Однако потом мне удалось произвести это измерение ниже водопада, и я узнал, что португальцы измеряли ширину реки около Тете. Она оказалась немного больше 1000 ярдов [900 м]. У водопада ширина такая же, как в Тете, если не больше.

По словам макололо, дальше на восток расселина становится гораздо глубже. Там есть одно место, где берега настолько отлоги, что привычные люди могут спускаться по ним в сидячем положении.

Период, в который на месте водопада раскололась базальтовая порода, относится не к очень отдаленному геологическому прошлому. Я очень сожалел о том, что не мог точно определить ширину расселины на месте водопада; если бы я определил ее точно, то в будущем можно было бы установить, продолжается ли процесс раскалывания в настоящее время. Тогда мне казалось, что над этой расселиной можно было уложить пальму.

Насладившись как можно дольше описанным зрелищем, я вернулся к своим друзьям и когда сказал Секелету, что в его стране нет зрелища, красивее этого, то он захотел посетить водопад на следующий же день. Я снова возвратился на остров с намерением провести на нем наблюдения над луной, но этому помешала облачность, поэтому мои наблюдения относятся к Калаи (17°5Т54» ю. ш., 25°41 в. д.). При возвращении на остров я имел в виду еще другую цель. Я заметил, что на нем растут деревья, семена которых приносятся, вероятно, течением с отдаленного севера; некоторых деревьев, которые растут на острове, я не видел больше нигде. Ветер часто гонит на остров сгущенные пары, благодаря чему почва на нем вся пропитана влагой и покрыта зеленой травой.

Выбрав местечко, не слишком близкое к расселине, – потому что там от постоянных осадков влаги развилось множество мясистых полипов, похожих на грибы, – я устроил там небольшой сад, посадив около сотни персиковых и абрикосовых косточек и несколько семян кофе. При мысли о судьбе сада я опасаюсь только гиппопотамов, следы которых видел на острове. Когда я окончил посадку, то вырезал на одном дереве свои инициалы и дату 1855 г. Если бы там не было гиппопотамов, то я не сомневался бы в том, что мой сад разрастется. Затем мы вернулись в Калаи.

Говорят, что когда река бывает полноводной, то столбы пара можно видеть за 10 миль [более 18 км] и шум водопада бывает отчетливо слышен за Калаи. Но в это время никто не может подплыть к острову.

20 ноября. Проводив меня за водопад и оставив со мной 114 человек, которые должны были доставить на восточный берег слоновую кость, Секелету со своими людьми отправился обратно. Мы распрощались с макололо и отправились на север к р. Леконе. Страна, находящаяся вокруг нас, очень красива и когда-то была заселена племенем батока, владевшим огромными стадами скота.

Когда Себитуане пришел сюда с небольшим, но испытанным в боях отрядом, все батока поднялись, чтобы уничтожить его, но его обычный успех сопутствовал ему и здесь. Рассеяв батока, макололо получили так много коров, что не могли уже обращать внимания на стада овец и коз.

В некоторые местности, в которых прежде было много скота, буйволы занесли цеце. Это заставило нас делать первые переходы ночью. При тусклом свете луны мы не могли хорошо проследить характерные черты местности; дорога вела, по-видимому, по высокому краю долины, которая до образования трещины в базальте была, наверное, древним руслом Замбези. Теперь в этой долине вьется р. Леконе, идущая в направлении, обратном тому, в котором в древности должна была идти Замбези.

Как Леконе, так и Унгвеси идут назад по направлению к центру страны. Их направление противоположно направлению главного потока. Было ясно, что чем дальше мы шли на восток, тем больше мы поднимались. Уровень нижней части р. Леконе почти на 200 ярдов [более 180 м] выше уровня Замбези у водопада и значительно выше ее уровня у Линьянти; следовательно, когда р. Замбези шла по этому древнему руслу, вместо того чтобы идти по расселине, то вся страна между этим местом и уступом, находящимся за Либебе на западе, между оз. Нгами и Зоугой на юге и на восток за Нчоко-цу, была одним огромным пресноводным озером.

На пространстве между указанными долготами и между 17 и 21° ю. ш. имеется много признаков существования огромного озера. Все это пространство вымощено слоем более или менее мягкого туфа, в зависимости от того, покрыт он почвой или предоставлен воздействию атмосферных влияний. Где только на этом древнем дне муравьед ни делает теперь своих нор, он всегда выбрасывает вместе с землей пресноводные раковины, одинаковые с существующими ныне в оз. Нгами и в Замбези.

Долина племени бароце была в древности другим озером такого же характера. Одно такое озеро существовало также за страной масико, а еще одно – поблизости к р. Оранжевой. Благодаря смещению пород вода этих озер ушла через расселины и трещины, образованные в расчлененных краях плато.

Трещина, образовавшаяся у водопада Виктория, выпустила воду из этой огромной долины и оставила лишь небольшую ее часть, которая была, вероятно, самым глубоким местом и теперь называется оз. Нгами. Водопад Гонье дал выход озеру, находившемуся в долине племени бароце, так же обстояло дело с другими большими озерами в те отдаленные времена.

Реки Конго и Оранжевая находят себе путь к морю через узкие расселины на западе, а разрывы, образовавшиеся на восточном краю, вроде водопада Виктория и водопадов, находящихся к востоку от оз. Танганьика, позволили находящимся в центре водам стекать на восток.

Все известные нам африканские озера мелководны; они являются только остатками древних огромных скоплений воды.

Не может быть никаких сомнений в том, что в прежние времена этот континент имел на своей поверхности несравненно больше воды, чем в настоящее время. Естественный процесс образования водостока продолжался веками. Глубокие трещины образовались, вероятно, благодаря поднятию страны, доказательство чему можно видеть в современных нам раковинах, находимых в мергелистом туфе вдоль всей береговой линии. С такой ли быстротой происходит процесс усыхания на всем континенте, как в стране бечуанов, говорить не мне. Хотя и существует смутное предание о том, что когда-то через низкие возвышенности, расположенные южнее бароце, прорвалась вода, но не существует ни одного предания о внезапном землетрясении, сопровождающемся сдвигами земной коры. Хотя сведения о замечательных событиях часто запечатлеваются и передаются в туземных именах, здесь во всей стране не найдешь такого имени, как Том Землетрясение или Сэм Землешатание.

Если мы бросим взгляд на великую долину, то форма, которую приняли реки, наводит на мысль об озере, из которого медленно вытекает вода. Реки проделали себе точно такие же русла, какие можно видеть после дождя в мягкой грязи, когда вода уходит из лужи через какую-нибудь борозду. Это обстоятельство, вероятно, не обратит на себя внимания человека, приехавшего в Африку в первый раз, но широкое ознакомление с речной системой произведет на него именно такое впечатление.

В долине Лиамбье ни одна из рек не имеет мягко спускающихся к ней склонов. Для того чтобы затопить прилегающие к ней луга, Лиамбье должна подняться на 20 или 30 футов [6–9 м]. У каждой реки для низкой воды – одно русло; оно представляет собой борозду, прорезанную в известковом туфе, который окаймлял древнее озеро; для разлива реки имеют другие русла. Когда последние бывают заполнены, то реки принимают такой вид, как будто это целые цепи озер.

Многие реки имеют очень извилистое течение, в особенности Чобе и Симах; согласно сообщениям туземцев, они образуют то, что анатомы называют «анастомозом», или речной сетью. Туземцы, например, уверяли меня, что если они поднимутся на челноке по р. Симах, то могут войти в Чобе и спуститься по этой реке в Лиамбье, или что они могут подняться по Каме и спуститься по р. Симах. Так же обстоит дело и с р. Кафуе. О ней известно, что на севере она соединяется таким же образом с Лиамбье и что она отделяется от Лоангвы; макололо переезжали из одной в другую на челноках. Если даже переплетение рек между собой имеет место и не в такой степени, как утверждают туземцы, то поверхность этой страны настолько ровная, а реки настолько извилисты, что здесь мы имеем дело с речной сетью совершенно особого характера.

Основание, по которому я расположен дать место некоторому доверию туземным сообщениям, заключается в следующем: когда мы с Освеллом в 1851 г. открыли в центре континента р. Замбези, не имея в то время возможности подняться по ней, мы использовали туземцев, чтобы нарисовать карту, основанную на их представлениях об этой реке. После этого мы послали туземную карту домой с той целью, чтобы она помогла другим в их дальнейших изысканиях. Когда я потом поднялся по реке до 14° ю.ш. и затем спустился по ней, то после самой тщательной проверки оказалось, что изменения, которые я мог внести в первоначальную туземную карту, были очень незначительными. Общее представление, которое давала их карта, было весьма точным.

24– е. Мы оставались целый день в деревне, главным лицом в которой был Мояра. Долина, по которой протекает р. Леконе, отклоняется здесь на восток, а наш путь лежал на северо-восток. Местность здесь каменистая и неровная. Почва состоит из красного песка. Среди растительности много красивых зеленых деревьев, которые дают обильный урожай диких фруктов.

Отец Мояры был могущественным вождем, но его сын живет теперь среди развалин города с несколькими женами и с очень немногими людьми. В его деревушке наставлено много кольев с насаженными на них человеческими черепами; я насчитал их двадцать четыре. Это черепа матабеле, злостных врагов Мояры, которых он уничтожил в борьбе.

25– го мы оставили эту деревню и поехали до Нмиланги, или «колодца радости». Это – небольшой колодец, выкопанный под огромным фиговым деревом. Благодаря тени от дерева вода в колодце восхитительно холодная. В течение всего дня температура в тени была 110° [39,2 °C], а после захода солнца – 94° [35,5 °C], но в воздухе не было душно.

В прежнее время отряды туземцев, возвращаясь после очередного набега на соседей, располагались здесь на отдых и услаждали себя пивом – боялоа и песнями женщин, приходивших чествовать их из соседних городов. Отсюда – название колодца.

Окружающая местность имела когда-то много населения, но теперь пустынна и спокойна.

Я давно обратил внимание на один любопытный обычай племени батока: с наступлением половой зрелости они выбивают себе верхние зубы. Это делают и мужчины и женщины. Нижние зубы, не стирающиеся верхними, делаются у них длиннее и несколько наклоняются вперед, вследствие чего нижняя губа неприятно оттопыривается. Несмотря на это, ни одна молодая женщина не считает себя красивой, если она не освободилась от верхних резцов. Этот обычай придает всем батока отталкивающий вид. Улыбка делает их лицо просто отвратительным. Они так держатся за этот обычай, что даже Себитуане не был в состоянии искоренить его. Он издал приказ, чтобы никто из подвластных ему детей не подвергался этой операции; неповиновение этому приказу влекло за собой жестокое наказание, но, несмотря на это, на улицах опять появлялись дети, лишенные верхних резцов, и никто не признавал себя виновным в этом преступлении. Когда мы спрашивали людей батока о смысле этого обычая, то они отвечали, что они хотят быть похожими на быков; тех, кто оставляет у себя верхние зубы, они считают похожими на зебру. В этом ли заключается действительная причина обычая или нет, сказать трудно; но следует заметить, что почитание быков, свойственное многим племенам, связывается здесь с ненавистью к зебрам. Выбивание зубов выполняется в том же самом возрасте, в каком у других племен совершается обрезание; последнее здесь неизвестно. Обычай этот настолько укоренился, что человек, у которого все зубы целы, считается безобразным. Некоторые макололо дают шутливое объяснение этому обычаю: жена одного вождя, поссорившись с мужем, укусила его руку, и он, в виде мести, приказал выбить ей передние зубы, а все остальные люди решили быть похожими на жену вождя.

Батока, живущие по Замбези, имеют очень темный цвет кожи; по своему развитию они ниже других племен, а по внешним чертам приближаются к чисто негритянскому типу. Цвет кожи батока, живущих на плато, к которому мы теперь поднимались, напоминает цвет кофе с молоком. В партии следующих с нами людей было много батока, посланных Секелету в качестве носильщиков клади. Их низшее развитие есть, вероятно, результат деспотического отношения к ним их вождей – островных варваров. Руководить ими было гораздо труднее, чем всеми остальными моими спутниками; они менее разумны и более впечатлительны, чем другие.

Были в нашей партии также некоторые банаджоа и небольшая группа людей из племени башуиа и бароце, которые были назначены к нам Секелету, как хорошие пловцы. Они несли с собой весла. Когда мы разбивали лагерь, то каждая партия всегда занимала свое особое место.

26 ноября. Наши быки могли идти только ночью, так как мы боялись, что буйволы занесли в эту местность цеце. Поэтому я совершал дневной переход пешком, а некоторые из людей следовали за нами на быках в ночное время. Дойдя до деревни, управляемой старшиной Маримбой, мы переправились через ручей Унгвеси, который, подобно р. Леконе, бежал назад. Он впадает в Лиамбье несколько выше того места, где начинаются быстрины. Напластования гнейса, лежащие под почвой на большой части пространства этой страны, понижаются в направлении к центру континента. На гнейсе в самых разнообразных положениях лежат траппы с авгитом. Общее простирание – с севера на юг; когда гнейс попался нам первый раз поблизости к базальту водопада, то простирание его было с запада на восток, но понижался он на север, как будто его привела в такое положение эруптивная сила базальта.

Мы прошли мимо развалин одного очень большого города, в котором люди жили, наверное, очень долгое время. Я видел жернова из гнейса, траппа и кварца, которые стерлись на 21¹/ дюйма [около 7 см]. Памятники из бивней слона, оставшиеся на могилах, скоро совсем сгниют.

Местность вокруг нас заросла лесом, но здесь много также и открытых лугов, и, по мере того как мы поднимались выше, трава на них становилась более низкой и совершенно не похожей на перепутанную гигантскую траву долины бароце.

Интересно, что нам попадались здесь те же самые деревья, которые мы видели, спускаясь к западному берегу. Здесь достигают хорошего развития один вид Sterculia – самое обычное дерево в Лоанде – и баобаб; а дерево, называемое мошука, которое мы нашли около Тала Мунгонго, в ноябре было усыпано плодами, похожими на маленькие яблоки. Люди принесли нам очень много этих яблок, напоминающих своим вкусом грушу. У этих плодов грубая кожа, и внутри имеются четыре больших семечка. Много их попадалось нам и дальше. Дерево мошука достигает от 15 до 20 футов [4,5–6 м] высоты. Листья у него твердые и глянцевитые, величиною с кисть человека. Оно никогда не растет на низких местах.

Дожди выпали только кое-где. Во многих местах земля была совершенно сухая, и листья на деревьях печально поникли, но фруктовые деревья не были затронуты засухой.

Она вредит им только во время их цветения. Батока, шедшие с нами, заявили, что здесь никто никогда не умирает от голода. Нам принесли полные корзины манеко. Это очень любопытный плод величиной с грецкий орех. У него твердая кожа; он раскалывается на пять долей, наполненных вкусным клейким веществом, сладким, как сахар. Семена его покрыты желтой шелковистой оболочкой. Много здесь также моцоури и мамошо. Батока едят бобы, называемые инджу, которые находятся в больших стручках квадратной формы. В другое время года созревают другие плоды, как, например, моцикири, дающие масло; они растут на великолепном дереве, одетом густой массой темной вечнозеленой листвы. Судя по обилию плодов, можно вполне поверить вышеприведенному заявлению батока.

Мы видели здесь деревья, место которым в садах, и батока садят их у себя, что не практиковалось больше нигде. Здесь в изобилии растет один вид левкодендрона. Когда это дерево попадалось нам на таком месте, где не выпадало еще дождя, то мы видели, что у молодых деревьев во время дневной жары листья скручиваются и становятся ребром к солнцу. В подобном же случае акация, а также мопане (Bauhinia) складывают вместе свои листья и подставляют солнцу лишь самую незначительную их поверхность, напоминая этим австралийские эвкалипты.

Глава XXVII

Черные муравьи; их каннибализм. – Штукатур и его хлороформ. – Термиты; их полезность. – Курение мутокване; его действие. – Пограничная территория. – Геологическая формация. – Цикады. – Деревья. – Цветы. – Река Каломо. – Физическая форма страны. – Края плато. – Помощь буйволов своему раненому товарищу. – Буйволова птица. – Носорогова птица. – Вожаки стад. – Белая гора. – Река Мозума. – Пища слона. – Термитники. – Дружественные батока. – Презрение к одежде. – Способ приветствия. – Деревня Монзе. – Вид страны. – Друж ств нны чувства народа к б лому ч лов ку. – Плодородие почвы. – Способ носить волосы у племени башукуломбо. – Растит льность. – Птицы и дождь

Здесь много пальм, но совсем нет той, из которой добывают масло. Она встречается, вероятно, только на морском берегу. Много также цветов луковичных растений, только еще показывающихся из земли. Неровная поверхность этой области прорезана оврагами. Хотя страна иссушена солнцем, но по ее виду нельзя сказать этого, потому что еще до начала дождей на многих деревьях распустились свежие зеленые листья. Среди других деревьев красуется дерево мола, с его темными коричневато-зелеными листьями, широко раскинувшее ветви. В отдалении видны ряды низких возвышенностей. Один ряд возвышенностей, называемый Канджеле, находится к северу от нас, а на востоке видна такая же цепь, называемая Каонка; завтра мы направимся к ней. Руководствуясь желанием избежать цеце и посетить местных жителей, мы значительно отклонились к северу.

Люди, живущие в Каонке, – последние батока, которых мы должны встретить на своем пути и которые дружественно настроены к макололо.

Гуляя по лесу, я наблюдал много армий черных муравьев, возвращающихся со своих разбойничьих экспедиций. Я часто замечал их в различных местах страны, и так как мы имели на Колобенге много удобных случаев наблюдать их жизнь, то я могу немного сказать о них. Цвет их – черный, с легким серым оттенком; длина муравья – около полдюйма [1,25 см]. Они ходят всегда строем по три или по четыре в ряд. Если их потревожить, то они издают ясный звук шипения. Они следуют за несколькими вожаками, которые никогда не носят никакого груза. Кажется, что они распознают направление по запаху, оставляемому их вожаками на пути следования. Однажды, когда я одевался, я случайно плеснул воду из чашки за куст; вода попала на дорогу, по которой прошла их армия еще до того, как я начал свой туалет, и когда они возвращались, то совершенно сбились с дороги, хотя все продолжали искать ее в течение получаса. Они нашли ее только тогда, когда один из них далеко обошел залитое водой место. Если бросить горсть земли в самую середину их армии, то те из них, кто оказывается позади брошенной земли, совершенно теряют дальнейшее направление. Чем бы муравьи ни руководствовались, они, кажется, знают только то, что не должны возвращаться обратно. Они подходят вплотную к брошенной земле, но не решаются пройти через нее, хотя высота не превышает и одной четверти дюйма [6 мм]. Они описывают на месте круги и снова возвращаются на прежнее место, но никогда не думают о возвращении в муравейник или, если в это время направлялись домой, о возвращении к месту их разбойничьего набега.

После того как они около четверти часа с шипением покружатся на месте, один из них огибает далеко землю, держась на фут [30 см] от нее, и скоро все следуют по этому обходному пути. Когда они приближаются к жилищу термитов, намереваясь напасть на них, то можно наблюдать, как термиты в панике бросаются от них в разные стороны. Черные вожаки, отличающиеся от остальных муравьев большей величиной, особенно в области жала, хватают термитов одного за другим и вонзают в них свое жало, по-видимому вспрыскивая при этом жидкость, напоминающую по своему действию хлороформ: не убивая термитов, она лишает их чувствительности. Ужаленные термиты способны только шевелить одной или двумя передними ножками. Вожаки бросают термитов в сторону, а рядовые муравьи хватают их и уносят.

Однажды утром я увидел партию муравьев, которую можно было назвать экспедицией за рабами. Они подошли к прутику, который был вставлен в подземную галерею термитов. Но я был очень удивлен тем, что черные солдаты проходили мимо, не трогая галереи. Я приподнял прутик, сломал часть галереи и положил этот прутик в самую середину марширующего полка. Оказавшись без крова, термиты поразительно быстро разбежались, стараясь спрятаться под листьями, но черные мародеры почти не обращали на них внимания, пока один из вожаков не начал хватать их; пуская в ход свое жало, он клал термитов в сторону; последние находились в состоянии оцепенения; остальные муравьи быстро хватали их и стремительно убегали.

При первых наблюдениях над этими насекомыми-мародерами на Колобенге у меня возникла мысль, что они хватали термитов с целью сделать их рабами. Но, освободив несколько пленников и положив их в сторону, я увидел, что они остаются в том же состоянии нечувствительности, в котором были брошены вожаками муравьев. Тогда я предположил, что эта нечувствительность происходила от слишком сильного сдавливания шеи термитов челюстями муравьев, потому что последние хватают их за шею. Но даже личинки термитов, которых я отнял у рядовых муравьев, никогда не развивались, хотя я помещал их в благоприятные температурные условия. Добавлю к этому, что если кто-нибудь исследует отверстие, через которое черные муравьи входят в свои казармы, то он всегда найдет там много твердых голов и ног термитов; значит, эти черные головорезы на одну ступень ниже охотников за рабами и являются просто каннибалами. В другом месте я видел их отряд, занимавшийся переноской яиц с того места, где их, по всей вероятности, затопляло водой. Я сосчитал муравьев. Их было 1260. Некоторое время они несли яйцо, затем клали его на землю; тогда его брали другие и несли дальше. Каждый из них без исключения деятельно трудился над этой нелегкой задачей, и между ними не было видно ни одного раба-термита. В одно холодное утро я наблюдал тянувшихся длинной полосой черных муравьев другого вида. Каждый из них возвращался с пленником; в их каннибальских наклонностях не могло быть никакого сомнения, потому что жестокие солдаты уже лишили термитов их ног. Жидкость, заключенная в жале этого вида, очень кислого вкуса.

Я и раньше замечал, что вспрыскивание жидкости из жала некоторых насекомых вызывает состояние оцепенения. Это особенно наблюдается у одного перепончатокрылого насекомого, называемого «штукатур» (Pelopaeus eckloni), который напоминает своими особенностями пчелу-каменщика. Это насекомое почти черного цвета, имеет около дюйма с четвертью [около 3 см] в длину. Можно видеть, как штукатур вползает в дом, держа в передних лапках мягкий шарик замазки величиной с горошину. Укрепив этот шарик на месте, подходящем для жилища насекомого, штукатур делает из замазки камеру, соответствующую длине своего тела, вылепляя стенки ее так, чтобы они были совершенно тонкими и гладкими внутри. Когда он окончит работу, оставив в камере круглое отверстие, то приносит семь или восемь гусениц или пауков, которые благодаря действию жидкости, впущенной его жалом, приведены в состояние нечувствительности, но не убиты. Насекомое складывает их в камеру, а затем кладет туда одну из своих личинок, которая, таким образом, находит себе готовую, совершенно свежую пищу. Ужаленные насекомые находятся в коматозном состоянии, но продолжающаяся жизнедеятельность их организма препятствует порче тканей или высыханию; последнее обязательно имело бы место в таком климате. До того времени, когда личинка превратится в молодое насекомое и у него разовьются крылья, оно имеет готовую пищу. После этого оно разрушает стенку своей камеры в том месте, где был вход в нее, вылетает и начинает собственную жизнь.

Штукатур – самое полезное насекомое, потому что его деятельность служит препятствием для безграничного размножения гусениц и пауков. Часто его можно бывает видеть с гусеницей или даже сверчком, которые по величине больше его, но после инъекции «хлороформа» лежат не двигаясь, а штукатур, обхватывая всеми лапками тело жертвы, пускает в ход и лапки и крылья, волоча ее в свое гнездо.

Без черных муравьев страна была бы переполнена термитами. Последние чрезвычайно плодовиты. Энергию, с которой они работают, нельзя сравнить ни с чем. Термиты выполняют очень важную задачу, утаскивая под землю остатки растений с такой быстротой, с какой красный муравей очищает поверхность земли от мертвых животных. Термиты обычно скрываются от взоров и делают свои галереи в ночное время, чтобы их не видели птицы. Но по какому-то сигналу (я не мог установить – по какому) они сотнями выбегают из своих жилищ, и сквозь листву деревьев можно слышать звук их челюстей, режущих траву, подобный тихому шелесту ветра. Они тащат срезанную траву к дверям своих жилищ и бросают работу после нескольких часов упорного труда.

Около отверстия, ведущего внутрь их жилища, можно видеть много кусочков травы. После этого они не показываются оттуда, может быть, с месяц, но никогда не остаются без дела. Один раз для моей постели на совершенно гладкое и лишенное растительности место была положена охапка травы. Термиты сразу получили об этом сигнал, и я всю ночь слышал, как они отгрызали и уносили ее; они продолжали эту работу с неослабевающей энергией весь следующий день и следующую ночь. Около этой травы они провели, таким образом, тридцать шесть часов и казались такими же неутомимыми, как и всегда. В течение дня они пожрали всю траву, находившуюся под моей циновкой.

При некоторых своих работах они проявляют любопытное умение отбивать такт. Занимаясь сооружением своего метрополитена, они хотят, чтобы он был гладко утрамбован; и вот, точно по сигналу, они все в одно и то же время делают четыре удара по вылепленным из замазки стенкам туннеля. Получается звук, который слышишь, когда крупные капли дождя падают с куста на землю.

В результате деятельности этих насекомых образуется очень плодородная почва. Если бы не их деятельность, то тропические леса, находящиеся из-за свалившихся деревьев в очень запущенном состоянии, были бы в тысячу раз хуже. Заваленные грудами погибшей растительности, они были бы совершенно непроходимыми, а воздух в них был бы отравлен вредными миазмами в большей степени, чем теперь.

Термитник

Рисунок с натуры

Батока, живущие в этих местах, имеют вид настоящих дегенератов и едва ли могут стать выше как физически, так и в умственном отношении, потому что все они предаются курению мутокуане (Cannabis sativa). Им очень нравится его наркотическое действие, несмотря на мучительный приступ кашля, следующий за первыми двумя затяжками дымом. Вобрав в рот воды, они выпускают ее струей вместе с дымом и начинают нанизывать одну бессвязную фразу на другую; смысл этих фраз заключается обычно в самовосхвалении. Такое употребление этого ядовитого растения широко распространено у всех племен Внутренней Африки. Оно вызывает своего рода бешенство. Воины Себитуане садились на виду у своих врагов и затягивались опьяняющим дымом этого растения для того, чтобы их атака была эффективной. Я был бессилен повлиять на Секелету и молодых макололо, чтобы они оставили эту привычку. Никогда не испытав действия подобного курения лично, я не могу сказать ничего о приятных переживаниях, будто бы вызываемых им, кроме того, что гашиш, употребляемый турками, есть экстракт того же самого растения. При его курении все представляется в чрезвычайно увеличенном виде, и опьяненный им человек, переступая через соломинку, поднимает ногу так высоко, как будто он переступает через бревно.

28 ноября. После Каонки мы шли по населенной, слегка холмистой и чрезвычайно красивой местности, являвшейся пограничной областью между племенами, признававшими власть макололо, и племенами, не подчинявшимися им. Поверхность земли имеет здесь волнообразный вид. Рек нет, хотя во впадинах встречается стоячая вода.

Теперь мы пришли в страну, которую все мои люди восхваляют как настоящий рай. Себитуане был отогнан отсюда грозными матабеле. Эта страна привлекала его обилием скота, хлеба и наилучшими условиями для здоровья. Почва здесь сухая; она состоит большей частью из красноватого песка. Деревьев вообще мало, кроме тех мест, где прежде были города; эти места усеяны красивыми тенистыми деревьями. Я измерил окружность одного дерева из семейства фиговых: она равнялась 40 футам [12 м]. Середина дерева была сожжена, и оно служило кому-то жилищем, потому что мы видели внутри его постель и костер.

С увеличением высоты местности вид открытых пространств производил на нас бодрящее впечатление. Здесь много диких животных. Мы видели буйволов, южноафриканских антилоп, гну и слонов. Здесь их никто не тревожит, поэтому они не пугливы. Вокруг нас раздавался львиный рев. Львы всегда есть там, где много других животных, но они были не опасны для нас, потому что теперь были лунные ночи. Только раз вечером, несмотря на то что было еще светло, один лев, стоя на гранитной глыбе, начал рычать на меня.

В воздухе чувствовалась приятная свежесть, потому что во многих местах выпали дожди. Небо было затянуто облаками, и производить наблюдения было невозможно. Температура утром была 79° [26,4 °C], в полдень – 90° [34 °C], вечером – 84° [31,7 °C]. Такая температура на плато, где в воздухе мало влаги, очень приятна.

Различные породы, находившиеся к западу от Каонки, – тальковые гнейсы и белые слюдистые сланцы обычно понижаются в западном направлении. Около Каонки начинают появляться большие округленные массы гранита, содержащего черную слюду. Наружная кора сходит с них, и на обнаженной поверхности их выступают большие кристаллы.

Когда мы проходим по тем местам, где выпало много дождя, то нас совершенно оглушают пронзительно-скрипучие звуки, издаваемые цикадами; к этому хору присоединяется резкий звук, производимый желтовато-серым сверчком. Я не могу понять, каким образом такое маленькое существо может производить столь сильный звук; казалось, что этот звук заставлял вибрировать почву. Когда цикады, сверчки и лягушки объединяются в один хор, то их пение бывает слышно за четверть мили от них.

Мое внимание привлек к себе один новый вид дерева. Его листья похожи на листья акации, но концы ветвей, на которых они росли, были очень похожи на удлиненные еловые шишки. Кругом было необычайно много мака. Многие деревья, цветочные луковицы и растения были совершенно те же, что в Пунго Андонго. Начинают показываться цветы, белые, как подснежники; сияя своей белизной, они заполняют целые луга. Каждое утро они раскрывают свои головки, но если день облачный, то распускаются только к полудню. Эти цветы цветут всего два дня. Туземцы называют их «тлаку еа пице», т. е. «копыто зебры».

30-го мы переправились через р. Каломо. Ее ширина равна приблизительно 50 ярдам [45 м]. На этом поднятии Каломо – единственный, никогда не пересыхающий поток. Течение его, направленное на юг, очень быстрое; он присоединяется к Замбези несколько ниже водопада. Унгвеси и Леконе со своими притоками идут на запад, эта река – на юг, а все те, к которым мы подходим, принимают восточное направление. Таким образом, мы находились на вершине гряды.

Поскольку точка кипения воды была здесь 202° [76 °C], высота гряды над уровнем моря равнялась 5000 футов [более 1500 м]. Здесь снова выходят на поверхность большие округленные массы гранита, которые изменяют направление пород гнейса и слюдистого сланца, понижающихся теперь уже не в западном, а в восточном направлении. Я упоминал о глинистых сланцах при описании нашего перехода через западный край плато, разрез которого имеется в долине Кванго, – слои его лежат там почти горизонтально. Но на этом краю активно действующей силой, вызвавшей поднятие, был, по-видимому, гранит, потому что породы, находящиеся как к востоку, так и к западу от него, налегают на него.

Западный и восточный края плато известны как сравнительно здоровые местности и в этом отношении, так же, как и в отношении общего вида, напоминают самый лучший из всех здоровых климатов, именно климат Внутренней Южной Африки поблизости к пустыне. На этом краю нет ни одного источника и ни одного болота; к востоку от р. Каломо мы видим безлесные холмистые равнины, покрытые низкой травой. Этот край, или удлиненная гряда, направляется от места, находящегося поблизости к большому водопаду, на северо-восток, где снова появляются безлесные возвышенные равнины. Говорят, что затем гряда снова направляется от водопада на юго-восток в страну племени машона, или, вернее, к их горам.

Расстояние между вершинами уступов (западного и восточного) может равняться 10 градусам долготы. Я не слышал о возвышенностях на том и на другом краю, и едва ли они имеются также на пространстве, заключенном между ними. Самой высокой горой является Монакадзе, но она поднимается над окружающей ее плоской равниной не больше, чем на 1000 футов [300 м]. Вследствие этого недостатка в возвышенностях в той части страны, волнообразная поверхность которой незаметно поднимается до высоты в 5000 футов [1500 м] над уровнем моря, я принял термин гряды, употребительный в сельском хозяйстве, потому что они по своему характеру напоминают удлиненные гигантские грядки. Мы увидим, что горы, которые встречаются за этими грядами, являются только низкой каймой и что вершины гор не выше, чем дно высокой центральной долины.

Если мы оставим без внимания большую ширину центрального бассейна в других частях и будем говорить только о сравнительно узкой части, образованной изгибом восточной гряды на запад, то мы можем сказать, что эта область по своей форме является широкой «бороздой» между двумя приподнятыми грядами, около 200 миль шириной каждая. За этими грядами поверхность имеет форму склонов, опускающихся к морю. Если я прав, то направление, в котором простирание пластов склоняется на северо-северо-восток, может показывать, что такая же геологическая структура преобладает далее на север и два или три озера, находящиеся в этом направлении, могут быть сходны с оз. Нгами, будучи уменьшены до нынешних размеров действием сил, образовавших водопад Виктория.

Возвращение с охоты

Фотография

На р. Каломо мы встретили слона, у которого не было бивней. Это такая же редкость в Африке, как слоны с бивнями на Цейлоне. Как только слон увидел нас, он сейчас же скрылся. Здесь много буйволов; мы видели днем целые стада их, пасущиеся во всех направлениях. Когда их сильно беспокоит человек, то они уходят в самую чащу леса и выходят пастись только ночью. Подкравшись близко к их стаду, мы убили одного быка; когда раздался выстрел и он упал, то остальные буйволы, не видя своего врага, внимательно смотрели по сторонам, не понимая, где находится опасность. Другие буйволы подошли к раненому товарищу, и когда мы появились, то они, к немалому изумлению моих спутников, подняли убитого буйвола рогами и, окружив его тесным кольцом, унесли. Все дикие животные обычно бодают рогами своего раненого товарища и выгоняют его из стада; даже зебры кусают и лягают ту, которая имела несчастье быть раненой. Так же поступают они и с больными. Такой инстинкт имеет своей целью размножение вида только самыми полноценными и здоровыми особями. В настоящем случае буйволы хотели забодать раненого, но наше появление заставило их обратиться в бегство. Когда они перед этим, окружив раненого, некоторое время бодали его, это произвело на моих спутников ложное впечатление, будто они хотят помочь ему уйти. Пуля прошла буйволу между четвертым и пятым ребрами; пробив насквозь оба легких и ребро на противоположном боку, она остановилась под кожей. Но, несмотря на то что пуля весила 8 унций [226 г], буйвол все-таки отбежал на некоторое расстояние и был окончательно добит людьми, которые загнали его в болото и закололи копьями. Стадо убежало в направлении нашего лагеря и вернулось, бешено мчась на нас сзади. Мы нашли спасение на большом термитнике, и когда они стремительно, во весь опор, мчались мимо нас, я имел удобный случай заметить, что вожаком стада, состоящего приблизительно из шестидесяти голов, была старая корова; она выдавалась вперед других на половину корпуса. На ее загривке сидело около двадцати буйволовых птиц (Textor erythrorhynchus Смита), которые играют по отношению к буйволам роль гениев-хранителей. Когда буйвол спокойно пасется, то эта птица прыгает по земле, клюет свою пищу или, сидя на спине буйвола, ищет у него насекомых, которыми иногда бывает полна его шерсть. Так как эта птица обладает более острым зрением, чем буйвол, то при появлении какой-нибудь опасности она проявляет беспокойство и улетает; тогда буйволы сразу поднимают свои головы, чтобы узнать причину, которая побудила их хранителей к бегству. Иногда эти птицы сопровождают убегающих буйволов, пользуясь крыльями, а иногда сидят при этом у них на шее.

Другая африканская птица, Bufaga africana, сопровождает с такой же целью носорога. На бечуанском языке она называется «кала». Когда бечуаны хотят подчеркнуть свою независимость от другого, то они, обращаясь к нему, называют его «мой носорог», как будто они сами были птицами. Обычно так называют сателлитов вождя. Нельзя сказать, чтобы эта птица существовала исключительно насекомыми, живущими на шкуре носорога, потому что его твердая, лишенная волос шкура сама по себе является защитой от всех насекомых, кроме пятнистых клещей; но она, по-видимому, привязана к этому животному в некоторой степени так же, как домашняя собака к человеку. В то время как буйвол испытывает тревогу, когда его часовой покидает свой пост, носорог, не обладающий острым зрением, но имея острый слух, предупреждается об опасности криком своего крылатого союзника Bufaga africana.

Носорог пасется в ночное время, и утром часто слышат, как его часовой, разыскивающий своего огромного товарища, издает хорошо знакомый ему звук призыва. У одного вида этой птицы, наблюдаемого в Анголе, клюв имеет форму ложки или щипцов, которыми раскалывают орехи, как будто для того, чтобы отрывать насекомых от кожи носорога. Когти у этой птицы острые, как иглы; они позволяют ей вцепляться в ороговевший, почти нечувствительный верхний слой шкуры носорога, не раздражая чувствительных нервов настоящей кожи, совершенно так же, как колючки, попадающие в кожу человеческой руки. Но как Bufaga africana, так и Textor erythrorhynchus пользуются еще другой пищей, потому что я видел стаи этих птиц в тростниках, где не было никаких животных.

Вожаком стада диких животных является обыкновенно самое осторожное из них. Когда оно бывает убито, то другие не знают, что предпринять, и стоят, сбитые с толку. Однажды я случайно застрелил вожака, молодую зебру, которая когда-то, будучи укушена в заднюю ногу хищным животным, стала чрезвычайно осторожной и вследствие этого сделалась вожаком стада. Если дикие животные видят, что собственное стадо или даже другие животные обращаются в бегство, то они обязательно побегут. Таким образом, наиболее робкие из них ведут за собой всех остальных. Усиление чувства осторожности, которое имеет место, когда самки рождают детенышей, приводит к тому, что в это время вожаками бывают самки.

3 декабря 1855 г., проходя через красивую холмистую местность, мы перешли через р. Моцума. К югу и несколько к востоку от этой местности стоит возвышенность Таба Чью, или «белая гора». На вершине ее виднелась какая-то порода белого цвета, вероятно, доломит. Ни одна возвышенность не достигает здесь большой высоты. Когда мне описывали эту гору в Линьянти, то я думал, что ее белая вершина может быть снежным покровом; люди, рассказывавшие мне о ней, с жаром уверяли меня в том, что эта гора имеет огромные размеры. Мои осведомители были людьми, привыкшими к равнинам, и не знали ничего о настоящих высоких горах. Когда я спросил их, что за белое вещество находится на вершине, они сразу ответили, что это какой-то камень. Я думал побывать на ней, но нам необходимо было скорее идти на северо-восток.

Сообщения туземцев о том, что на вершине горы находится порода белого цвета, несомненно, правильны. Отдаленные ряды возвышенностей, окаймляющих берега Замбези на юго-востоке, и ландшафт, который позволяет глазу охватывать сразу пространство на двадцать или тридцать миль, с низкорослой травой под ногами, – все это было видом, который действовал особенно освежающе на людей, путешествующих целыми месяцами по глухим лесам.

Моцума была первой рекой, которая показывала, что мы теперь находились на склонах, направленных к восточному берегу. В ней не было воды, но я открыл на ее берегах то, что доставило мне тогда огромное удовольствие: это были куски бурого угля, или лигнита, указывающие, может быть, на существование здесь каменного угля, об отсутствии которого в центральной долине я всегда очень сожалел.

Вновь и вновь встречались нам развалины больших городов, содержавших единственные иероглифы этой страны в виде истертых жерновов с большими кварцевыми кусками, посредством которых производился размол зерен. Такие куски кварца лежали повсюду в большом количестве, показывая, что опустошение этих городов явилось результатом войны; если бы жители удалились отсюда мирно, то они, конечно, забрали бы их с собой.

Ближайшую ночь мы спали около небольшой деревни, называемой Чизамена. Она расположена у основания цепи низких возвышенностей. Страна здесь более лесиста, чем плато, которое мы оставили, но деревья невелики. Очень много их переломано слонами, большей частью на фут или два [30–60 см] от земли.

Пища слонов состоит из луковиц, клубней, корней и ветвей деревьев. Там, где они пасутся, всегда можно видеть или переломанные, или перекрученные внизу деревья толщиной с человеческую голову. Они делают так для того, чтобы употреблять в пищу нежные зеленые побеги с верхушек этих деревьев. Говорят, что они иногда сваливают соединенными усилиями очень большие стволы. Туземцы Внутренней Африки думают, что слон никогда не трогает траву, и, пока мы не подошли близко к Тете, я никогда не видел ни одного признака, указывающего на то, что он щиплет траву: в Тете слон питался только семенами трав; эти семена содержат так много мучнистого вещества, что туземцы собирают их для собственного питания.

В этой части страны очень много термитников. В открытых местах поверхность усеяна ими так же, как луга – копнами сена во время сенокоса или поле – кучами навоза весной; это скорее портит, чем украшает ландшафт. В лесах термитники бывают такой же величины, как стог сена. Их диаметр у основания равен 40 или 50 футам [12–15 м]. Вещество, из которого сделаны эти лесные термитники, представляет собой более плодородную почву, чем все остальные термитники страны, и здесь ими больше всего пользуются для посадки кукурузы, тыкв или табака.

Когда мы проходили мимо окраинных деревень, жители которых считают себя в состоянии войны с макололо, то эти батока, или батонга, как они себя здесь называют, встретили нас очень дружелюбно. Они во множестве вышли к нам из окружающих деревень с подарками, состоящими из кукурузы и масуки, и выразили большую радость, увидев в первый раз белого человека, вестника мира, который должен быть заключен между племенами.

Их женщины одеваются лучше, чем балонда, но мужчины ходят совершенно голыми и гуляют в таком виде, не проявляя ни малейшего чувства стыда. Они утратили даже традицию «фигового листка». Я спросил у одного красивого полного старика, не думает ли он, что было бы лучше прикрыть чем-нибудь наготу. Он посмотрел на меня искоса с сожалением и засмеялся от удивления, что я считаю его наружность неприличной; очевидно, он считал себя выше такого ничтожного предрассудка. Я сказал им, что на обратном пути буду со своей семьей и чтобы никто не подходил тогда близко к нам в таком виде. «Что надеть? У нас нет одежды!» Когда я сказал им, что если у них нет ничего другого, то они должны прикрыться пучком травы, они сочли мои слова за шутку.

Чем дальше мы шли, тем больше встречалось нам населения. Жители толпами приходили посмотреть на белого человека – зрелище, которого они никогда до этого не видели. Они всегда приносят в подарок кукурузу и масуку. Способ приветствия у них совершенно исключительный. Выражая приветствие или благодарность, они бросаются на землю спиной и катаются с боку на бок, шлепая себя по наружной поверхности бедер, и кричат при этом: «Кина бомба!» Этот способ приветствия был мне очень неприятен, и я его терпеть не мог. Я всегда кричал им: «Стой, стой! Я не хочу этого!», но они, думая, что я недоволен, еще усерднее катались по земле и изо всех сил хлестали себя по бедрам. Так как мужчины были совершенно голыми, то эта сцена давала мне чувствовать с особенной силой крайнюю степень их некультурности.

Мои спутники, принадлежавшие к племени батока, были гораздо ниже и более беспринципны, чем бароце. Мы должны были все время держаться настороже, чтобы они не украли чего-нибудь у местных жителей, в стране которых и во власти которых мы теперь находились. Мы должны были также следить за их языком, потому что некоторые из них, когда их могли слышать жители деревень, говорили: «Я разбил в этой деревне все горшки» или «Я убил здесь одного человека». Они, захлебываясь, рассказывали о своих военных подвигах, совершенных ими в прежнее время, когда они были в союзе с макололо. Своими громкими восклицаниями они могли создавать для нас опасность. Я созвал их всех и говорил с ними о неразумности такого поведения, дав им ясно понять, что буду настаивать на таком же полном их подчинении, какого я достиг в прошлое мое путешествие, так как подчинение необходимо для нашей общей безопасности. К счастью, мне никогда не приходилось прибегать ни к каким другим мерам; все они были уверены в том, что я заставил бы их подчиниться.

Очень большая часть этой местности покрыта деревьями масука, и земля была так усыпана их замечательными плодами, что мои люди все время не переставая ели их во время пути. Мы видели также другой вид этого дерева, немного ниже первого, – его называют молондо. У небольших плодов этого вида очень нежная кожица. На вкус они очень сладкие, со слегка кисловатым привкусом.

Воскресенье 10-го мы провели в деревне, подвластной Монзе, который считается вождем всех батока, встречавшихся нам на пути. Он живет около возвышенности Кисеки-се, с которой видна, по меньшей мере на тридцать миль, окружающая волнообразная открытая местность. Почва этой области была покрыта низкой травой, и на ней было очень мало деревьев. Эти открытые луга могли бы быть прекрасными пастбищами, но здешние люди не держат никакого скота, кроме коз и домашних птиц.

Их маленькие деревни разбросаны по всей стране, и они обрабатывают много земли. В прежнее время они жили в больших городах, но теперь намеренно расселились маленькими деревнями для того, чтобы легче создавать тревогу при появлении врага.

Издали на юго-востоке мы видели ряды темных гор, окаймляющих берега Замбези. Нам сказали, что там есть быстрина, называемая Кансала, которая, по словам здешних людей, препятствует навигации. Они говорят, что выше этого места и до территории Симнане, одного из вождей батока, река имеет спокойное течение.

Кансала – единственная быстрина в реке на всем пути до Кебрабасы, находящейся в двадцати или тридцати милях выше Тете. На севере на горизонте появляются горы, которые, как говорят, расположены на берегах р. Кафуе.

В этой местности нет постоянных рек. Я не видел ни одного потока, который можно было бы использовать для ирригации. Здесь очень немного леса; вы видите кое-где отдельные большие деревья или небольшие группы вечнозеленых деревьев, но обилие кукурузы и земляных орехов показывает, что здесь выпадает больше дождя, чем в стране бечуанов, потому что там выращивают кукурузу только во влажных впадинах по берегам рек. Пастбища здесь хороши одинаково и для коров, и для овец. Мои люди, которые знают эту страну, заявляют, что она вся – сплошное поле и что нежные зерновые культуры, требующие более жирной почвы, не нуждаются здесь в уходе. Почва редко бывает каменистой.

К нашему лагерю пришли люди из какой-то деревни. В способе прически эти люди следуют обычаю племени башукуломбо. Мы имели удобный случай видеть эти прически. Все волосы собираются наверху, сплетаются и вбираются в конусообразную шапочку 8 или 10 дюймов [20–25 см] высотой. Диаметр круга волос у основания конуса равен 8 дюймам [20 см] и более. Конусообразная шапочка имеет тупую верхушку; в некоторых случаях она изгибается вперед, что придает ей вид шлема. Некоторые носят одну конусообразную шапочку, не покрывающую головы, диаметром 4 или 5 дюймов [9—12 см] у основания. Говорят, что к собственным волосам они прибавляют еще волосы животных. Старшина этой деревни носил острую конусообразную шапочку, которая заканчивалась длинным прутом, возвышавшимся над его головой на целый ярд [почти на метр]. На лбу, за ушами и назади волосы выстригаются. Когда волосы заплетаются и скручиваются в конус, то это, говорят, бывает больно, потому что их очень туго стягивают. Монзе сообщил мне, что прежде весь его народ следовал этой моде, но он вывел ее.

Я высказал пожелание, чтобы он вывел также и практикуемое его племенем вышибание себе зубов, но на это он только улыбнулся; борьба с этой модой была ему не по силам.

Монзе пришел к нам в понедельник утром и на прощанье принес нам мясо буйвола, который накануне был загрызен львом. Мы перешли через ручей Макое, который бежит на запад и впадает в Кафуе, и пошли на север, чтобы посетить Семалембуе, влиятельного вождя этих мест.

Ночевали мы в деревне, подчиненной сестре Монзе. У его сестры очень женственный вид, обезображенный только, как и у Монзе, глупым обычаем вышибать верхние передние зубы.

12 декабря. С утра тучи шли с севера; дождь шел не переставая. Казалось, что ему не будет конца. Я в первый раз видел так далеко на юге дождь, принесенный северным ветром. В стране бечуанов продолжительные дожди всегда бывают с северо-востока или с востока, в то время как в Лунде и в Анголе они всегда приходят с севера. В Пунго Андонго, например, дождь всегда смывает известку на северной стене.

Около полудня небо прояснилось, и выглянуло солнце.

Впереди нас были покрытые деревьями ряды возвышенностей, называемые Чамаи. Мы перешли ручей, называемый Накачинта, который шел на запад к р. Кафуе, и затем пошли по грядам, состоящим из тех самых слюдистых сланцев, которых так много в Голунго Альто. Возвышенности увенчивались красноватыми порфирами и песком из тонкослойного полевого шпата с траппами.

Близко к Замбези, как будет отмечено в дальнейшем, происходит коренное изменение понижения. Возвышенности, окаймляющие эту реку, появились теперь направо от нас в виде высокого темного хребта, в то время как возвышенности, подходящие близко к Кафуе, имеют вид низкой цепи синего цвета, с просветами между ними. Мы перешли еще через два ручья, впадающих тоже в Кафуе.

Страна эта очень плодородна, но не богата растительностью. Точка кипения воды 204° (79 °C) показывала, что мы спустились не ниже того уровня, на котором стоит Линьянти. Но деревья масука и многие другие, с которыми мы познакомились, остались уже позади. Начали появляться черты, общие для этой местности с Анголой и Бенгвелой, именно: ползучие растения, лишаи на деревьях и мох на земле. Но ни в какой местности восточного склона мы не видели такого обилия папоротников, как в Анголе. Ползучие растения и мох попадались тоже не часто.

Проходя по лесам, я в первый раз в жизни услышал, как кричит птица, называемая моква реза (Micropogon sulphuratus?). Туземцам кажется, что она кричит: «пула, пула!» (дождь, дождь). Говорят, что она кричит так только перед сильным дождем. Это, может быть, какая-нибудь разновидность кукушки, потому что она, как утверждают, выбрасывает из гнезда яйца сенегальской белохвостой вороны и откладывает на их место свои. Эта птица пользуется благосклонностью туземцев, а ворона, наоборот, имеет такую плохую репутацию, что если дождя долго не бывает, то туземцы разыскивают ее гнезда и разоряют их для того, чтобы уничтожить ее чары, из-за которых, по мнению туземцев, закрыты небесные окна. В данное время все птицы каждое утро объединяются в общий хор, и по крайней мере у двух из них приятные голоса.

Глава XXVIII

Прекрасная долина. – Буйвол. – Молодые люди убивают двух слонов. – Охота. – Изысканный вкус слона. – Прическа здешних туземцев. – Способ приветствия. – Переправа через Кафуе. – Гиппопотамы. – Возвышенности и деревни. – Геологическое строение. – Огромное количество диких животных. – Дожди. – Обилие животных на реке Замбези. – Цвет воды в реке. – Остров с буйволами и людьми на нем. – Как туземцы убивают слонов. – Женщины, которые делают свои губы «похожими на клюв уток»

Страна становится все более и более красивой. Она изборождена глубокими долинами; подстилающие вулканические породы произвели плодородную почву. Здесь много диких животных. Буйволы выбирают для своих дневных стоянок открытые места, часто даже возвышенности.

Мы перешли через р. Мбаи и нашли в ее русле розовый мрамор. Несколько небольших возвышенностей, находящихся поблизости к этой реке, покрыты красивым белоснежным мрамором; под ним лежат изверженные породы. Во время сильных ливней в ручьях и реках создаются такие бурные потоки, что когда пятеро из наших людей ушли однажды на другую сторону за топливом, то обратно они должны были возвращаться вплавь.

Благодаря ежедневным дождям значительно снизилась температура воздуха. Несколько раз при восходе солнца термометр показывал 68° [25,7 °C], а при заходе – 74° [27,9 °C]. Обычно же он показывал от 72 до 74° [27,1—27,9 °C] при восходе солнца, от 90 до 96° [34–36 °C] в полдень и от 80 до 84° [30,2—31,7 °C] при заходе солнца. Эта температура, как я уже заметил раньше, не была здесь неприятной.

14-е. Мы вошли в прекрасную долину, в которой было много крупных диких животных. Увидев лежащего на лугу буйвола, я отправился туда с целью убить его на мясо. Три пули не могли прикончить его, и так как он повернулся, как будто намереваясь броситься на нас, то мы побежали, чтобы укрыться за камнями. Прежде чем мы добежали до них, мы увидели, что нам отрезали путь три слона, привлеченные, вероятно, необычайным шумом; но они быстро повернули назад и дали нам добраться до камней. Буйвол убежал. Для того чтобы не упустить случая, я попытался выстрелить издали в последнего из уходивших слонов. К великой радости моих людей, пуля перебила ему переднюю ногу. Они скоро поставили его в безвыходное положение, и выстрел в голову свалил его с ног. Я был необычайно рад видеть удовольствие, с каким был встречен моими спутниками такой обильный запас мяса.

На следующий день, когда мои люди резали слона, из деревень пришло много жителей, чтобы принять участие в готовившемся пиршестве. Мы стояли лагерем на одной стороне зеленой долины, в которой то здесь, то там росли деревья и которая была прорезана многочисленными ручьями.

Я ушел от шума, чтобы произвести наблюдения среди скал, состоявших из тонко напластованного грубого песчаника, как вдруг увидел в конце долины в двух милях от себя самку слона с детенышем. Слоненок катался в грязи, а матка стояла, обвевая себя своими большими ушами. Пока я смотрел на них в свою подзорную трубу, сзади них появилась длинная цепь моих людей. Ко мне подошел Секвебу и сказал мне, что наши люди ушли со словами: «Наш отец сегодня увидит, какого сорта людей он взял с собой». Для того чтобы отчетливо видеть, как они будут охотиться, я вышел из долины на более высокое место.

Пока слоненок сосал матку, это благородное животное, не зная о приближении опасности, некоторое время стояло спокойно. Слоненку было, по-видимому, около двух лет. Затем оба они сошли во впадину, в которой была грязь, и вымазали себя ею; слоненок все время весело резвился около матки, хлопал ушами, беспрерывно качаясь всем корпусом, как делают все слоны. Она продолжала хлопать ушами и махать хвостом, находясь как будто на вершине блаженства. Вдруг раздался оглушительный свист: это свистели ее враги. Одни дули в трубки, другие – в сложенные руки; третьи кричали: «О вождь, вождь! Мы пришли убить тебя. О вождь, вождь! Много еще погибнет, кроме тебя» и т. д.

Оба животных вытянули уши и прислушались, а затем оставили свою ванну, так как толпа бросилась к ним. Слоненок побежал вперед по направлению к концу долины, но, увидев там людей, вернулся к матери. Она загородила его собой и все время проводила своим хоботом по его спине, словно успокаивая его. При этом она часто оглядывалась на людей, которые непрерывно поддерживали крик, пение и свист; затем она взглянула на детеныша и побежала за ним, иногда поворачиваясь боком, как будто она боролась между чувством тревоги за своего отпрыска и желанием отомстить своим преследователям. Люди держались в 100 ярдах [90 м] позади нее, а некоторые на таком же расстоянии с боков и гнали ее до ручья, через который она должна была перебраться. Пока она спускалась вниз и поднималась на противоположный берег, люди подбежали к краю берега и бросили в нее свои копья с дистанции приблизительно в 20 ярдов [18 м]. Она появилась на другом берегу с залитыми кровью боками и начала бежать, спасая свою жизнь и уже не думая, по-видимому, о слоненке. Еще раньше я послал к охотникам Секвебу с приказом пощадить слоненка. И слоненок, и его мать бежали очень быстро, но ни молодые, ни старые слоны никогда не переходят при беге в галоп; самый быстрый их бег есть не что иное, как скорый шаг. Но прежде чем Секвебу догнал охотников, слоненок был убит.

Шаг матки делался все медленнее и медленнее. Она повернулась и с криком ярости бросилась на людей. Они разбежались под прямым углом к взятому ею направлению, и так как она бежала прямо, то прошла мимо всех и напала только на одного человека, у которого на плечах был кусок яркой ткани. Яркие материи подвергают человека в таких случаях большой опасности. Она нападала на людей три или четыре раза и ни разу не пробегала больше 100 ярдов [90 м]. После того как она перешла через ручей и повернулась лицом к врагам, она часто останавливалась, несмотря на то что в нее летели все новые копья. Она была убита благодаря сыпавшемуся на нее граду копий и вызванной ими огромной потере крови. Сделав еще одну попытку напасть на врагов, она зашаталась и тяжело рухнула на колени. Меня отвлекло от них то обстоятельство, что облака разошлись, и на ясном, безоблачном небе одновременно были и солнце и луна, поэтому я не видел охоты до конца.

Самка слона, преследуемая охотниками, защищает детеныша

Рисунок Д. Ливингстона

Я отвернулся от зрелища гибели благородного животного с тяжелым чувством, и мне было не легче от мысли, что его бивни теперь принадлежат мне, но факт совершился. Я очень жалел, что они были убиты, особенно жаль мне было слоненка, тем более что мы в это время совсем не нуждались в мясе.

При вычислении количества пищи, необходимого для этого и для других крупных животных, не обращалось достаточного внимания на предпочтение, оказываемое животными различным родам пищи. У слона, например, самый изысканный вкус, он особенно любит некоторые сладкие на вкус деревья и плоды. Он отдает предпочтение могононо, мимозе и другим деревьям, которые содержат много сахаристых веществ, слизи и клейковины. Мы часто видели, как слон, упершись головой в высокую пальмиру, раскачивал ее, чтобы стряхнуть с нее плоды, а затем подбирал их и ел. Видели также, как он стоял около других фруктовых деревьев и срывал с них один за другим их сладкие плоды. Он раскапывает также луковицы и корнеплоды. Предпочтение, отдаваемое слонами тем родам пищи, которые содержат большое количество клейковины, хорошо объясняет тот факт, что стада слонов мало портят растительность страны. Они предпочитают качество количеству. Жители Африки высоко ценят слоновое мясо вследствие большого количества жира в его внутренностях; они употребляют этот жир и в пищу, и для смазывания своего тела.

Оставив долину, мы шли дальше по очень красивой, но малонаселенной местности. Породами, непосредственно лежащими под почвой, являются здесь траппы и тальковый гнейс. Траппы часто бывают выворочены и стоят ребром или имеют слегка наклонное положение в сторону севера или юга. Простирание пластов большей частью направлено на северо-восток, куда мы идем. Около Лосито траппы уступили место сланцам из роговой обманки и разным шерловым породам. Мы вступили теперь в область, в которой сам вид пород создает впечатление огромных сил, действовавших когда-то вдоль русла Замбези. Увидев, каким образом были сдвинуты породы на обеих сторонах ее русла, я пришел к мысли, что силы, образовавшие трещину водопада, дали направление реке и ниже этого места и проложили для нее русло на всем пути ее от водопада до ущелья Лупаты.

Пройдя ручей Лосито и ряд возвышенностей, мы дошли 18-го до резиденции вождя Семалембуе. Его деревня расположена у основания возвышенностей, через которые находит себе путь р. Кафуе, недалеко от ее берегов. Река Кафуе, называемая иногда Башукуломпо, имеет здесь почти 200 ярдов [180 м] в ширину. В ней много гиппопотамов. В реке можно часто видеть детенышей, сидящих на шее у матки. В этом месте мы находились почти на том же уровне, на каком находится Линьянти. Вскоре после нашего прибытия Семалембуе в сопровождении сорока очень дородных людей посетил наш лагерь. У всех этих людей пышная курчавая шевелюра, которая вся подбирается вверх и завязывается в большой конусообразный пучок. На лбу и около ушей волосы сбриваются вплоть до самого пучка. Иногда они стягиваются на одну сторону и заплетаются в небольшие косички.

Приветствовать друг друга здесь принято хлопаньем в ладоши. Из окружающих деревень приходили группами женщины, чтобы посмотреть на белого человека, но все были очень боязливыми. Страх, который мне редко удавалось успокоить, заставлял их хлопать в ладоши с удвоенной силой.

Река Кафуе у деревни Семалембуе входит в узкое ущелье (15°48 19» ю. ш., 28°22 в. д.). Место переправы через Кафуе находилось среди возвышенностей, в одной миле к югу от деревни. Ширина реки в этом месте равнялась 250 футам [почти 230 м], но она была каменистая и мелкая. Переправившись через нее в челноке, мы пошли по левому берегу и были совершенно заперты среди высоких возвышенностей.

Туземцы обрабатывают каждый свободный клочок земли между рекой и возвышенностями. Чтобы защитить свои насаждения от гиппопотамов, они вынуждены устраивать здесь западни. Так как эти животные не были еще напуганы ружейными выстрелами, то они были замечательно спокойными и не обращали на нас никакого внимания, когда мы проходили мимо них. Мы снова увидели много их детенышей, величиной не более терьеров. Они сидели на шее у маток, высовывая из воды веселые и любопытные головы между ушами матери. Когда они немного подрастают, то сидят на загривке. Испытывая нужду в мясе, мы застрелили одну взрослую самку. Ее мясо очень похоже на свинину. Высота ее равнялась 10 футам [более 3 м]. Гиппопотамы очень драчливы, поэтому как самцы, так и самки их всегда бывают покрыты рубцами. Старые самцы часто убивают молодых. Мы видели такой случай около водопада.

Пока люди занимались свежеванием туши гиппопотама, я взошел на возвышенность, называемую Мабуе асула («Камни скверно пахнут»). По своему виду она была не самой высокой. Точка кипения воды показывала, что она была на 900 футов [около 275 м] выше реки, т. е. как раз на уровне Линьянти. Моим людям, привыкшим видеть только термитники, эти возвышенности казались необычайно высокими. Упоминание о горах, которые поднимаются выше облаков, заставляло их затаивать дыхание и прижимать руки к губам. Эти возвышенности выглядят очень высокими оттого, что у них очень крутые склоны. Но по точке кипения воды я узнал, что их высота значительно ниже той гряды, которую мы оставили. На деле они представляют собой нечто вроде низкого окаймления наружной стороны восточного края, совершенно так же, как высокие горы Анголы (Голунго Альто) образуют наружное низкое окаймление западного края плато. Меня поразило одинаковое устройство и одинаковый состав пород на обеих сторонах континента. Но существует разница в структуре расчлененных уступов.

С этой возвышенности мы можем отчетливо видеть пять горных цепей: самая западная из них – Боленго, самая восточная – Команга. Вторая называется Секонкамена, а третья – Фунзе. Среди них видно много возвышенностей, имеющих форму конуса; они, по большей части, покрыты деревьями. На вершине их находится прекрасная белая кварцевая порода, а некоторые покрыты доломитом. На склонах второй и третьей цепей имеется магнитная руда и круглые куски железной руды, тоже магнитной, содержащей очень высокий процент металла. Склоны эти обрывисты, и между цепями находится много ручьев, в которых вода бывает не всегда. Многие из этих возвышенностей подняты гранитом, как возвышенности Каломо. Можно видеть, как гранитные дайки сдвинули огромные массы кварца, слюдистых и песчаниковых сланцев, заставив пласты перегнуться над собой, как белье на веревке. На самом верху всегда находится слой доломита или блестящего белого кварца.

Мы хотели снова выйти на Замбези и с этой целью решили пройти через возвышенности к месту слияния Замбези с р. Кафуе. Расстояние это, очень небольшое по прямой линии, заняло три дня. Между возвышенностями мы увидели очень много слонов. Мои люди побежали в ту сторону и убили трех из них.

Когда мы поднялись на самый верх наружной цепи возвышенностей, то перед нами открылся великолепный вид. На недалеком расстоянии от нас мы увидели внизу Кафуе, убегающую по заросшей лесом равнине к месту слияния с Замбези, а на другой стороне Замбези чернела длинная цепь возвышенностей. По левую сторону р. Кафуе, на равнине, находившейся под ними, было гораздо больше крупных диких животных, чем в любом другом месте Африки. Сотни буйволов и зебр паслись на открытом пространстве, и там же гордо стояли слоны, шевеля только хоботом. Я хотел бы заснять эту редкую сцену, которая с увеличением количества огнестрельного оружия исчезнет с лица земли. Когда мы спустились, то увидели, что все животные здесь замечательно смирные. Слоны так спокойно стояли под деревьями, обвевая себя своими длинными ушами, как будто бы они совсем не видели нас, хотя мы находились на расстоянии 200 или 300 ярдов [180–275 м] от них. Здесь можно точно представить себе картину того времени, когда мегатерии спокойно паслись в первобытных лесах. Мы видели множество свиней красноватого цвета (Potamochoerus), которые стояли, с удивлением рассматривая нас. На возвышенностях живут люди, но, не имея ружей, они редко тревожат животных.

Продолжительный дождь задержал нас на некоторое время на берегах р. Чипонги. Эти дожди приносились восточным ветром, и на возвышенностях можно было видеть слои облаков совершенно такие же, как «скатерть» на Тэйбл Маунтин. Теперь, когда мы видели приближающуюся бурю с ливнем, мы всегда останавливались и пережидали. Люди быстро набирали достаточно травы, чтобы, покрыв какой-нибудь куст, чувствовать себя под ним, как в шалаше, а я, имея походный стул и зонт, с охапкой травы под ногами, оставался совершенно сухим. Мы раскладывали также большие костры, и люди совсем не зябли от воды, лившейся ручьями по их телу. Когда дождь проходил, они обогревались около огня, и мы продолжали путешествие.

Оставив берег Чипонги 30-го числа, мы пошли вдоль цепи возвышенностей, находившихся слева от нас и состоявших из слюдистых и глинистых сланцев. Количество животных здесь было изумительно. Я не видел таких смирных слонов, как на Чипонге. Они стояли у самой нашей дороги, не проявляя ни малейшего страха. Это совершенно не похоже на их поведение в тех местах, где они знакомы с ружьями, потому что там они начинают проявлять беспокойство, завидев человека за целую милю. Мы ночевали около баобаба, пустого внутри, в котором могло помещаться до двадцати человек. Дупло его служило жилищем людям из племени бабиса.

Когда мы подошли ближе к Замбези, появилось много густо разросшегося кустарника с широкими листьями. Мы должны были несколько раз кричать слонам, чтобы они дали нам дорогу. На одном открытом месте к нам подошло вплотную стадо буйволов, привлеченных видом наших быков; выстрел, сделанный мною, заставил их отойти. Их мясо очень напоминает говядину, пожалуй, даже еще вкуснее. Единственной опасностью, создавшей действительную угрозу для нас, была встреча с самкой слона, у которой было три детеныша. Напав на наших людей в самой середине растянувшейся линии пешеходов, она заставила их побросать свою поклажу и бежать, но получила смертельный удар копьем за свою безрассудную отвагу. До этого я никогда не видел у матки больше одного детеныша.

По большому количеству попадавшихся нам водяных птиц мы узнали, что снова находимся близко от Замбези. Я никогда не видел реки, около которой и в которой было бы так много животных. Бароце говорят: «Ее рыбы и птицы всегда жирные». Когда ее широкая гладь предстала наконец перед нашими радостными взорами, то мы нашли, что здесь она была гораздо шире, чем выше водопада. Напрасно было бы пытаться кричать так, чтобы быть услышанным на другом берегу. Течение реки было здесь быстрее, чем у Сешеке. Скорость течения равняется часто 4,5 мили в час. Вода коричневато-красного цвета.

Прилегающая к Замбези с севера местность очень ровная, и ее почва, заросшая густой травой, не размывается, но на восточном краю плато положение иное: трава там низкая, и поднятие значительное, поэтому почва смывается и уносится потоками вниз. То же самое наблюдается на западном краю плато. Там в р. Кванго сносится много земли с западного склона плато, совершенно так же, как эта часть Замбези получает свой ил с восточного края плато. Вниз по течению уносилось значительное количество погибшего тростника, веток и даже целых деревьев.

На Замбези много островов. Мы находились против о. Менье макаба, который был около полутора-двух миль длиной и почти в четверть мили шириной. Кроме людей, на нем живут буйволы, которые там никогда не переводятся. Я насчитал издали около шестидесяти животных. Люди и звери на острове понимают друг друга; когда люди считают, что следует отомстить зверям за бесцеремонность, с которой те опустошают их огороды, то вожаки зверей смело выходят к ним навстречу, чтобы дать бой. Островитяне сказали нам, что они могут уменьшить число буйволов только во время половодья, когда часть острова затопляется. Тогда люди нападают на зверей на своих челноках. Сравнительно небольшое пространство, в котором буйволы заключили себя, показывает, как этот остров богат растительностью, потому что если бы буйволам не хватало пастбищ, то они легко могли бы уйти отсюда; они могут хорошо плавать, а расстояние от острова до берега не превышает 200 ярдов.

Мне кажется, что цепи возвышенностей идут параллельно Замбези. Жителями того берега являются батонга, а на южном берегу живут баньяи. Среди возвышенностей водится много буйволов и порядочно слонов. Последних жители обоих берегов убивают много. Они сооружают на деревьях над тропинками, по которым ходят слоны, специальные помосты и, для того чтобы убить животное, пользуются большими копьями, рукоятка которых имеет толщину запястья руки, а длина равна 4 или 5 футам [1,3–1,5 м]. Когда проходит внизу слон, они бросают сверху копье, и если оно попадает между ребер, то, так как лезвие имеет в длину по меньшей мере 20 дюймов [0,5 м] и 2 дюйма [5 см] в ширину, оно наносит страшно глубокую рану и причиняет быструю смерть.

Благодаря непрерывным дождям мы оставались на этом острове несколько дней. Тучи, идущие с востока, задерживались на вершинах возвышенностей, а затем проливались сильным дождем на долины, находившиеся под ними. Перебравшись на берег, мы увидели, что он был окаймлен роскошной растительностью. Кусты так переплетались между собой, что было очень трудно двигаться вперед. Единственными дорогами были тропинки, протоптанные дикими животными, потому что главным путем людей был путь по воде на челноках. Мы следовали все время по этим тропам, в которых недостатка не было. Здесь водятся в изобилии буйволы, зебры, пеллаги и водяные козлы, а также много диких свиней, куду и черных антилоп. Мы застрелили одного буйвола, когда он купался в грязном болоте.

Нас поразило то обстоятельство, что, как только мы пошли между рядами возвышенностей, которые окаймляют Замбези, дожди стали теплыми. При восходе солнца температура была от 82 до 86° (30,9—32,4 °C); в полдень в самой прохладной тени, т. е. в моей маленькой палатке, – от 90 до 98° (36,2—37,0 °C), а на закате солнца – 86° (32,4 °C). Эта температура значительно отличается от той, которая бывает внутри страны, потому что дождь заставляет ее понижаться до 72 и даже до 68° (27,1—25,7 °C).

6 января 1856 г. Каждая деревня, через которую мы проходили, давала нам двух людей, чтобы проводить нас до следующей. Проводники были полезны тем, что они вели нас по более удобной дороге, где заросли были не так густы. Когда мы подходили близко к деревне, то видели, что все мужчины, женщины и дети заняты работой на огородах. Здешние жители любят земледелие. У большинства мужчин прекрасная мускулатура. Кожа у них имеет различные оттенки от очень темного до светло-оливкового, как у жителей Лунды. Хотя у всех у них толстые губы и сплющенные носы, но лишь очень немногие среди них обладают некрасивой негритянской физиономией.

Здешние женщины имеют обыкновение прокалывать верхнюю губу и постепенно расширяют отверстие до тех пор, пока в него войдет раковина. Губа выдается тогда под острым углом к носу и придает их лицу самый непривлекательный вид. Секвебу заметил: «Эти женщины хотят, чтобы их рот был похож на клюв утки». Такой обычай господствует среди женщин племени марави. Всякий, кто их видел, говорил, что мода никогда не доходила у женщин до более безумного каприза.

Дожди теперь шли каждый день, и небо было покрыто тучами, но сквозь них часто прорывалось солнце и сильно жгло. Все мои люди тогда кричали: «Солнце! Значит, опять будет дождь». Следует заметить, что когда мои спутники были на плато, то они никогда не жаловались на жару, но когда мы спустились в свое время в низменную местность Анголы, то они начали страдать от жары. Я сам болезненно ощущал удушливую влажность атмосферы, чего я не испытывал, находясь на плато.

В почве, которая была очень плодородной, повсюду виднелись здесь блестки слюды. Во всех долинах земля обрабатывалась. Кукуруза уже созревала, ее можно было есть. Цепи возвышенностей, которые тянутся выше обоих берегов, теперь подходят близко к берегам и образуют узкое ущелье, которое называется Мпата. Около реки остается узкая тропинка, но мы предпочли идти по более широкому проходу между возвышенностями, ведущему на восток. Они поднимаются до высоты в 800—1000 футов [240–300 м], и все покрыты деревьями. Породами, из которых они состоят, являются различно окрашенные слюдистые сланцы. Параллельно р. Замбези лежит широкая полоса гнейса с гранитами в нем. Гнейс стоял ребром, и его прорезали в некоторых местах базальтовые дайки с доломитом.

Слонов было все еще необычайно много, но они были более дикими, и, как только мы появились невдалеке, они быстро убежали. Местность становилась более холмистой, и идти по ней было трудно. Мы не могли делать больше десяти миль в день.

Глава XXIX

Слияние Лоангвы с Замбези. – Переправа через реку. – Буйвол подбросил вверх одного из моих людей. – Узнаем о войне между португальцами и туземцами. – Террасы на берегах реки. – Прекрасная страна. – Враждебность Мпенде. – Заклинание. – Ожидание боя. – Храбрость и замечания моих людей. – Визит двух советников Мпенде. – Их мнение об англичанах. – Мпенде решает не нападать на нас. – Он помогает нам переправиться через реку – Сладкий картофель. – Далама {золото). – Законы относительно охоты. – Соль из песка. – Плодородие почвы. – Пятнистая гиена. – Дождь и ветер теперь с противоположной стороны. – Недостаток топлива. – Оставляем реку. – Чикова, ее геологические черты. – Небольшая быстрина около Тете. – Нет серебра

Места слияния Лоангвы с Замбези мы достигли 14-го. Здешние жители относились к нам с таким подозрением, что, хотя с нами были проводники, данные нам вождем Мбурумбой, мы не были уверены в том, что при переправе через Лоангву не подвергнемся нападению. Туземцы собирались здесь большими толпами, и хотя заявляли о своем дружественном отношении к нам, но держались поодаль от нашего лагеря. Несмотря на то что у них было много челноков, они отказывались одолжить нам более двух.

15-е. Сегодня утром вокруг нас собрались с оружием в руках туземцы окружающей страны. Женщинам и детям был отдан приказ уйти. Нам дали только один челнок, хотя около берега было привязано еще два. Та часть реки, через которую мы переправлялись, отстояла на милю от места слияния с Замбези, и, так как она в настоящее время была полноводной, ее ширина равнялась половине мили [0,9 км]. Сначала мы переправили все свое имущество, затем перевезли скот и остававшихся людей; занимая пост чести, я, как обычно, должен был войти в челнок последним. Пока мы перевозились, вокруг нас все время стояла толпа вооруженных туземцев. Я поблагодарил их за их любезность и пожелал им мира. В конце концов, они, может быть, хотели не быть застигнутыми врасплох, если бы мы обманули их доверие; у них были основания бояться белых.

На следующий день мы шли вдоль подножия возвышенности, называемой Мазанзве. Оглядываясь назад, мы видели массу высоких темных гор, покрытых деревьями; рядом с ними поднималась красивая возвышенность Мазанзве, которая простирается к северу вдоль левого берега Лоангвы; на юго-востоке лежит открытая страна с небольшой круглой возвышенностью, называемой Тофуло. Торговцы восточного побережья ездят от этого места в трех направлениях, именно: от Лоангвы на северо-северо-запад, по р. Кафуе – на запад и по Замбези – на юго-запад.

Когда мы оставили Лоангву, то думали, что не увидим больше возвышенностей, но в пяти или шести милях позади Мазанзве их имеется еще несколько. Когда мы шли здесь среди высокого и очень густого кустарника, то вдруг из кустов в самую середину нашего шествия бросились три буйвола. Оказалось, что ветер дул на них с нашей стороны; думая, очевидно, что они окружены нами, они бросились на нас, чтобы прорваться через массу людей. Мой бык пустился вскачь, и когда я мог остановить его, чтобы оглянуться назад, то увидел, что буйвол подбросил вверх одного из людей и помчался дальше; из бока буйвола ручьем лилась кровь. Я подъехал к несчастному парню; оказалось, что он упал на землю вниз лицом. Прежде чем вскинуть его вверх, буйвол пронес его на рогах около 20 ярдов [около 18 м]. Несмотря на это, у парня были целы все кости и даже кожа не была продавлена. При внезапном появлении зверей этот человек бросил свою поклажу и нанес буйволу удар копьем в бок. Буйвол сразу повернулся к нему и, прежде чем этот человек мог отскочить к дереву, подхватил его на рога. Мы сделали пострадавшему хороший массаж и затем продолжали путь; приблизительно через неделю этот человек мог снова ходить на охоту.

В Зумбо мы вступили на древний серый песчаник, содержащий гальку; пласты его падали на юг, образуя дно реки. Замбези здесь очень широкая, и на ней много безлюдных островов. 16-го мы ночевали против о. Шибанги. Ночи теперь теплые, и температура никогда не падает ниже 80° [30,2 °C]; даже на закате солнца термометр показывал 91° [34,7 °C]. Охладить воду, обвертывая мокрым полотенцем посуду, невозможно, а жара заставляет нас поглощать неимоверное количество воды.

На листьях кустарника мы часто видели большие комки какого-то пенистого вещества и не могли объяснить этого явления.

Утром 17-го числа мы имели удовольствие увидеть человека, который явился с о. Шибанги. На нем была надета куртка, и на голове у него была шляпа. Он был чернокожий, но шел с португальского поселения в Тете, или Ньюнгве. Теперь мы впервые узнали, что португальское поселение находилось на другой стороне реки и что португальцы в продолжение последних двух лет вели с туземцами войну. Таким образом, мы попали, можно сказать, на самый фронт, не имея особенного желания быть на чьей-либо из воюющих сторон. Этот человек посоветовал нам сразу переправиться на другую сторону реки, потому что на этой стороне жил враждебный португальцам вождь Мпенде. Нас и раньше предостерегали против него. Нам сказали, что если нам удастся миновать Мпенде, то мы дойдем до белых людей: Мпенде решил, что в его страну не вступит ни один белый.

Желая последовать совету этого человека, мы попросили его одолжить нам его челнок, но он отказал нам в этом, боясь навлечь на себя гнев здешних вождей. В результате мы должны были оставаться на этой стороне, где жили враждебно настроенные к нам люди.

Страна, прилегающая к реке, вся покрыта густым и сплетшимся кустарником; идти через него можно только или все время нагибаясь, или дожидаясь, пока люди не отведут в сторону его ветви. Трава здесь роскошная; но она не такая высокая и не такая густая, как в Анголе. По реке попадаются иногда низкие берега, усеянные деревнями и садами. Затем встречается вторая терраса, на которой растут в изобилии деревья и кустарники. Дорога идет то по одну, то по другую сторону этих речных террас.

18-е. Вчера мы отдыхали под широко раскинувшимся фиговым деревом. На лугах спокойно паслись большие стада буйволов и водяных антилоп; очевидно, у людей здесь нет ружей или нет пороха, иначе животные не были бы такими спокойными. Когда мы шли по этой местности, то я не мог не любоваться ею. Конечно, в этой плодородной долине обрабатывается лишь незначительная часть земли, но я невольно сравнивал эти места с р. Колобенг, где мы по целым месяцам тщетно ждали дождя и где случались только грозовые ливни. Я никогда не забуду сухих горячих восточных ветров той области, ее желтоватого, знойного, безоблачного неба, поникшую от засухи траву, обессилевший скот, доведенных до отчаяния людей. Среди ночной тишины мы часто слышали там пронзительный свист какого-нибудь заклинателя, напрасно пытающегося вызвать дождь своими заклинаниями, в то время как здесь мы слышали ночью приближающуюся грозу и видели днем покрытые водой долины, полные изобилия и красоты. Дожди бывали почти ежедневно, и зелень всегда выглядит свежей.

Я переживал то, что переживают все люди, приближающиеся после долгого путешествия к морскому берегу – в открывающемся передо мной ландшафте я был склонен видеть одно только прекрасное. Возвышенности, на которых часто видишь длинную полосу кудреватых облаков, покрыты деревьями и чрезвычайно красивы. Не находя никого, кто помог бы нам переправиться через реку, мы направились к деревне вождя Мпенде. На северо-северо-востоке перед нами появилась красивая большая возвышенность конической формы – самая высокая из всех, какие я видел в этих местах. Издали иногда кажется, что она состоит из двух конусов, соединенных вместе, причем северный конус ниже южного. На северо-востоке на той же стороне реки стоит другая большая возвышенность. Так как на вершине она имеет форму топора, то ее называют Мотемва. Возвышенности, находящиеся на южном берегу, называются Камоенджа.

23-е. Сегодня утром на восходе солнца к нашему лагерю подошла партия людей Мпенде, крича и размахивая чем-то красным. Затем они разложили костер, сожгли на огне какие-то волшебные снадобья и ушли с такими же ужасными воплями, с какими появились. Все это имело целью обессилить и, вероятно, запугать нас. Еще с самого рассвета было видно, как отовсюду собирались отряды вооруженных людей. Если бы мы двинулись в путь сейчас же, то это было бы сочтено за проявление страха. Я не сомневаюсь, что в случае столкновения, мы вышли бы победителями; мои люди, знакомые с военным делом гораздо лучше людей, живущих по Замбези, лелеяли даже надежду набрать пленных и заставить их нести вместо себя слоновые бивни. «Теперь, – говорили они, – мы достанем себе много хлеба и одежды».

К этому времени они находились в очень бедственном положении: их кожаная одежда от постоянных дождей превратилась в лохмотья, и упитанные, хорошо одетые замбезийцы смотрели на них с презрением. Но мои спутники вместе с тем были опытными мародерами, и их главари, вместо того чтобы испугаться волшебных чар Мпенде, делали мне весьма прозрачные намеки на то, чтобы я позволил им взять у Мпенде его жен. Молодые люди говорили мне: «Ты видел, как мы охотились на слонов, но ты еще не знаешь, что мы можем сделать с людьми». Я уверен в том, что если бы Мпенде первый нанес нам удар, то он вскоре почувствовал бы, что он никогда в своей жизни не делал большей ошибки.

Приблизительно в полумиле [0,9 км] от нас собралось все его племя. Так как вся местность была покрыта деревьями, то мы не видели их, но около нас все время ходило несколько человек в качестве шпионов. На наши вопросы они не отвечали. Я вручил двум из этих людей окорок быка и попросил их передать его Мпенде. После долгого ожидания появились двое старых людей и сказали, что они пришли узнать, кто я такой. Я ответил: «Я – лекоа (англичанин)». Они сказали: «Мы не знаем этого племени. Мы думали, что ты принадлежишь к племени мозунга, с которыми мы ведем войну». Я не знал, что слово «мозунга» означает «португальцы», и думал, что они называют так людей смешанной крови; поэтому я показал им на свои волосы и на свою грудь и спросил их, похожи ли волосы мозунга и их кожа на мои? Благодаря тому, что все португальцы коротко стригут волосы и цвет кожи у них несколько темней нашей, послы Мпенде ответили: «Нет, мы никогда не видели такой белой кожи, как у тебя» и затем прибавили: «Ах! Ты, наверное, из того племени, которое любит чернокожих людей». Разумеется, я рад был ответить на это утвердительно. Они возвратились в деревню; после мы слышали, что между Мпенде и его советниками происходила долгая дискуссия. Благодаря тому факту, что я принадлежал к «дружественному белому племени», советники убедили Мпенде разрешить мне пройти через его страну.

24-е. Мпенде прислал двух из своих главных людей, чтобы приказать жителям острова, находившегося ниже по реке, перевезти нас на другую сторону реки. Замбези здесь очень широкая, и, несмотря на то что мои люди умели хорошо управлять челноками, мы не могли перевезти всех до наступления темноты. Расстояние от одного берега до другого равняется 1200 ярдам [почти 1100 м]. Полоса глубокой воды в середине реки, идущая со скоростью 3³/₄ мили в час, имеет в ширину от 700 до 800 ярдов [640–730 м]. Мы переехали сначала на остров, а затем, чтобы наши друзья не обманули нас, подтащили челноки к своему бивуаку и ночевали в них. На следующее утро мы благополучно высадились на другой берег.

Местность, находящаяся к северу от цепи возвышенностей, расположенной налево от нас, называется Сенга. Она населена племенем басенга, которое, как говорят, занимается обработкой железа, потому что у них много прекрасной железной руды. В ее кусках находят много чистого металла. Железо выплавилось само в естественной лаборатории природы. За областью Сенги находится горная цепь, называемая Машинга; в первое время португальцы приходили туда с целью добычи золота. За этими горами живет много племен, которых в целом называют марави. На северо-востоке лежат обширные равнины, совсем лишенные деревьев, но покрытые травой; в некоторых местах эти равнины болотисты. Страна, лежащая на север от Замбези, по словам туземцев, гораздо более плодородна, чем местности, находящиеся к югу от нее. Марави, например, выращивают сладкий картофель необычайной величины, но когда его садят на южном берегу, то он скоро вырождается. Корень этого растения (Convolvulus batat) не сохраняется больше двух-трех дней, если его не нарезать тонкими ломтями и не высушить на солнце, но марави ухитряются сохранять его месяцами; они выкапывают яму и закладывают корни древесной золой. К несчастью, марави и все племена, живущие на той стороне реки, находятся во враждебных отношениях с португальцами, и так как они применяют при ведении войны ночные атаки, то путешествовать среди них опасно.

29-е. Следующий остров, к которому мы подошли, управлялся неким Мазинквой. Непрерывные дожди задержали нас здесь на несколько дней, и моя палатка опять начала портиться. Мы узнали, что теперь находимся среди людей, привыкших к работорговле. К нам приходили люди, которые бывали в Тете, или Ньюнгве, и сказали, что мы находимся только в десяти днях пути от этого форта.

Один человек вызвался проводить нас дальше, но, когда мы должны были отправиться в путь, он пришел и сказал нам, что его жена не разрешает ему идти с нами; чтобы подтвердить это решение, она явилась сама. Здешние женщины прокалывают верхнюю губу и вставляют в прокол небольшую оловянную пуговицу. Прокол производится постепенно: губа с обоих концов зажимается концами металлического полукольца, и эти концы постепенно сжимаются, пока они не сойдутся вместе; постоянное давление на мягкие ткани заставляет их рассасываться, и в результате получается отверстие. Здесь часто видишь детей с таким кольцом на губе, которая еще не проколота насквозь. Олово туземцы покупают у португальцев. Хотя говорят, что в этом округе в прежние времена было найдено серебро, здесь никто не может отличить олово от серебра. Но золото они знают, и я здесь в первый раз услышал слово «золото» («далама») на туземном языке. Внутри Африки это слово совершенно неизвестно, так же как и сам металл.

1 февраля. Мы дошли до р. Зингези, протекающей по песчаной местности (15°38 34» ю. ш., 31°1 в. д.). Она имела 60 или 70 ярдов [55–65 м] в ширину и была по пояс в глубину Подобно всем таким рекам, она большую часть года бывает сухой, но, копая на ее дне, можно на глубине нескольких футов найти воду, которая стоит в русле на слое глины. Это явление получило название «подземной реки». При попытке перейти ее вброд я почувствовал, как тысячи частиц крупного песка вдавливаются в кожу ног, оставляющих на дне глубокие следы. Такие реки уносят массу камней, прежде чем они превратятся в мелкий песок. Град мелких частиц и камней, ударявшийся о мои ноги, навел меня на мысль о том, какое громадное количество материала увлекается вниз с каждым половодьем большинством рек, несущих вниз размытые породы; нырнув на дно, можно услышать, как стучат, ударяясь друг о друга, тысячи камней. Трение камней один о другой, непрерывно совершающееся во многих реках на протяжении сотен миль, должно давать больший результат, чем песты, ступки и дробилки всего мира.

Типы женщин с побережья Восточной Африки

Рисунок с натуры

Когда мы были против деревни, которой управляет старшина Мосуса, то на острове, где она стоит, мы увидели слонов; это были два больших самца и третий не вполне взрослый величиной почти с самку. Я впервые видел такого молодого слона со взрослыми самцами; подрастающие слоны остаются обыкновенно в стаде самок, пока не сравняются по размерам с матками. Местным жителям очень хотелось, чтобы мои люди напали на слонов, потому что они заявляются на огороды и сильно портят их. Мои люди пошли, но слоны убежали на противоположный конец острова и поплыли к берегу, подняв вверх хоботы. Так как поблизости не было челноков, то им удалось убежать. Они очень хорошо плавают, поднимая над водой хобот. Земля каждого вождя имеет строго определенные границы, отмечаемые главным образом руслами ручьев, которые во множестве впадают в Замбези с обеих сторон. Если слон ранен на земле одного вождя, а погибает на земле другого, то хозяин требует себе почти половину туши убитого животного. Закон этот соблюдается так строго, что охотник не может сразу резать своего слона, он должен дать знать вождю земли, на которой лежит убитое им животное, и ждать, пока вождь не пришлет уполномоченное лицо, чтобы произвести раздел добычи, требуемый законом. Если охотник начнет резать тушу, не дожидаясь, пока прибудет представитель от владельца земли, то он может лишиться и бивней и всего мяса. Человеку, на земле которого пасся убитый охотником буйвол, должен быть предоставлен окорок буйвола, а если это южноафриканская антилопа, то требуется отдать еще больше.

Как здесь, так и по всей стране мясо южноафриканской антилопы по праву считается королевским блюдом. В стране, находящейся выше Зумбо, мы не находили и следа такого закона. Во Внутренней Африке владельцем животного считается человек, который нанес животному первую рану, хотя бы это была только царапина; нанесший вторую рану получает четвертую часть задней половины, а нанесший третий удар имеет право на переднюю ногу животного. Вожди обычно имеют право получить себе в качестве дани особую долю. В одних местах этой долей является грудина, в других – все ребра и передняя нога.

Когда мы были около д. Мосусы, то перешли через ручей, называемый Чове, по которому шла дождевая вода. Местные жители извлекают из сухого песка немного соли, и все люди из прилегающей страны приходят к ним покупать ее. После того как мы расстались с Анголой, это было первое место, где мы встретили соль, потому что она не встречается в странах, где живут балонда и бароце. Мы только слышали о соляных блюдцах, находящихся в двух неделях пути к западу от Нальеле.

Жирная красновато-коричневая почва, по которой шел наш путь, была очень вязкой, и идти по ней было очень трудно. Но она чрезвычайно плодородна, и здешние жители собирают изумительные урожаи зерновых культур, кукурузы, проса, земляных орехов, тыкв и огурцов. Мы заметили, что когда посадка не дает желанных результатов в одном месте, то туземцы пересаживают растения в другое. Они выращивают также большое количество молодых растений на островах, где этому благоприятствует речная влага, и теперь люди переносили их с острова на берег. Это обстоятельство показывает, что здесь выпадает меньше дождя, чем в Лунде, потому что там мы видим зерновые злаки во всех стадиях их роста в одно и то же время.

Люди строят здесь свои хижины в садах на высоком помосте. Это является необходимостью вследствие опасности, которую представляет для людей пятнистая гиена, известная своей свирепостью. Высокие хижины являются защитой также от львов и слонов. Гиена – очень трусливое животное, но она может подойти близко к спящему человеку и изуродовать ему лицо. Мозинква потерял таким образом верхнюю губу. Я слышал о людях, которых гиена загрызла насмерть; иногда она уносит детей. Хотя она настолько труслива, что, услышав человеческий голос, сразу убегает, но когда она уже вонзила свои зубы в мясо, то будет упорно продолжать работать ими, обнаруживая изумительную силу челюстей. Она очень легко перегрызает кости ног быка.

4 февраля. Мы были надолго задержаны дождями. Каждый день на рассвете начинался сильный ливень без ветра. После него часто прояснялось, что позволяло нам пройти несколько миль, но затем дождь принимался лить непрерывно. До сих пор ветер был все время с востока, но теперь и дождь и ветер были обыкновенно с запада, т. е. со стороны, противоположной их направлению во Внутренней Африке. Страна, прилегающая к реке, изобилует крупными деревьями, но населения здесь так много, что очень трудно достать сухого топлива. Здесь много тамариндовых деревьев и грецкого ореха, который очень любят слоны.

Благодаря наводнению и река, и все многочисленные ручьи, впадающие в нее, были теперь полны водой, и, идя по берегу Замбези, мы теряли очень много времени на поиски брода в каждом небольшом ручье; найдя какой-нибудь брод по грудь глубиной, мы возвращались опять к Замбези. На это уходило так много времени, что я решил совсем оставить реку и направиться прямо на юго-восток. Находясь напротив возвышенности Пинкве (15°39 11 ю. ш. и 31°48 в. д.), мы направились отсюда в страну Мопане. В дупле одного из деревьев Мопане я увидел запас семян, покрытый сверху множеством свежих листьев. Такие запасы делает всегда белка (Sciurus cepapi). Белки собирают запасы семян не на период холодной зимы, а наоборот, на период жары, когда на деревьях их обычно не бывает.

Так как мы были теперь в области Чиковы, то я с большим интересом исследовал геологическую структуру страны, потому что когда-то здесь существовали серебряные рудники. Главной породой является уже упомянутый мной серый мягкий песчаник, но у ручья Бангуе мы напали на базальтовую дайку в 6 ярдов [5,5 м] шириной, которая шла на юг и на север. Когда мы прошли через нее, то нам попалось несколько других; некоторые из них шли на восток. Песчаник в этих местах потревожен; у одного ручья, называемого Наке, он оказался вывороченным. На разрезе на самом верху здесь виден крупнозернистый песчаник, затем песчаниковый плитняк и сланец и, наконец, тонкий слой каменного угля. Разрез был виден только на коротком протяжении и затем терялся благодаря разрыву, произведенному базальтовой дайкой, которая шла на восток-северо-восток в направлении Чиковы.

Чикова представляет собой ровную страну, часть которой затопляется ежегодно разливом Замбези; она представляет наилучшие условия для выращивания зерновых культур. Я был очень доволен, открыв здесь небольшой образчик такого драгоценного минерала, как каменный уголь. Никаких указаний на серебро я здесь не увидел; если туземцы когда-нибудь добывали его, то очень интересно, что они совершенно утратили память об этом и не могут отличить серебра от олова. В связи с базальтовыми дайками нужно упомянуть о том, что когда я достиг Тете, то мне сообщили о существовании на реке небольших порогов около Чиковы; если бы я знал об этом раньше, я, наверное, не оставил бы реку, не занявшись исследованием этих порогов. Они называются Кебрабаса; их описывают как ряд скал, выступающих со дна поперек потока. У меня нет сомнения в том, что они образованы такими же базальтовыми дайками, какие мы увидели теперь, потому что они обыкновенно шли в этом направлении.

Оставить реку меня побудило отчасти желание избежать в том направлении некоторых вождей, которые облагают огромными налогами людей, следующих по реке через их владения. Наш путь некоторое время шел по руслу Наке, потому что заросли на его берегах представляли собой совершенно непроходимую чащу. Деревень здесь немного, и в них нас встречали очень приветливо. Жители их называли себя бам-бири; их племя известно обычно под именем баньяи. Страна вокруг Наке имеет холмистый характер, и ее долины заросли непроходимой, густо переплетшейся растительностью. Туземцы отвоевали места для своих насаждений у леса, и почва их огородов чрезвычайно плодородна.

Наке идет сначала в северном направлении, а затем на восток. Ее ширина равна 50 или 60 ярдам [45–55 м], и большую часть года она остается сухой; воду в ней достают, только раскапывая ее дно. На дне этой реки мы нашли массу вулканической породы, одинаковой с теми породами, которые можно видеть в Адене.

Глава XXX

Охота на слона. – Пиршество. – Смех гиены. – Множество насекомых. – Странные звуки, издаваемые певчими птицами. – Гусеницы. – Бабочки. – Кремнезем. – Плод мокоронга и слоны. – Птицы корве. – Ее гнездо. – Настоящее заключение. – Суеверное почитание льва. – Медленное путешествие. – Река Тангве. – Температура. – Цвет лица у баньяи и их волосы. – Грибы. – Клубни мокури. – Лицо страны. – Рытвины. – Разбужены отрядом солдат

Извилистая тропа привела нас 14-го к Молиндже, другой реке, которая впадает в Наке. Когда мы оставили за собой густые непроходимые заросли, покрывавшие берега этих ручьев, то мы вступили в страну Мопане, где идти было очень легко. После нескольких часов пути мои люди заметили слона и погнались за ним. Все последнее время у них не было мяса, и им приходилось питаться только кукурузой. Потребность в мясной пище удвоила их силы, и, хотя это был старый самец, они скоро убили его. Здешние жители никогда не видели прежде таких отчаянных головорезов. Один из охотников подбежал к слону, когда он еще стоял, и ударом топора подсек ему поджилок.

Несмотря на то что труп убитого слона, пролежавший целый день невскрытым, довольно сильно попортился, мои люди устроили себе пир горой. Вокруг нас собралось неимоверное множество гиен, и их громкий смех раздавался в продолжение двух ночей. Некоторые из них очень хорошо имитируют хохот человека. Так как мои люди признают за животными известную долю ума, то я спросил их, над чем смеются гиены; по мнению людей, гиены смеялись над тем, что мы не могли воспользоваться всей тушей слона, благодаря чему у них было столько же мяса, сколько у нас.

К месту, где лежал убитый слон, мы шли среди такой высокой травы, что я невольно вспомнил о долине Кассандже. После того как начались дожди, появилось бесчисленное множество насекомых. Находясь около слона, я заметил много каких-то мелких насекомых, величиной с маленькую песчинку, ползущих по поверхности моего ящика. Рассматривая этих насекомых через увеличительное стекло, я установил четыре их вида: у одних насекомых были зеленые крылышки, отливавшие на солнце металлическим блеском, другие были прозрачными, как кристалл, третьи были ярко-красного, а четвертые – черного цвета. Это, вероятно, те насекомые, которые уничтожают семена растений. Почти каждое растение имеет свой особый вид насекомого; когда дожди кончаются, то очень мало семян остается нетронутыми ими. Семена даже самых ядовитых растений, конгване и евфорбии, поедаются насекомыми; конгване, в частности, – каким-то ярко-красным насекомым. Я заметил, что здесь, как и во многих других областях, очень много сороконожек. Они – ярко-красного цвета, а ножки у них – синие. Хотя они не причиняют никакого вреда, но вид их возбуждает у человека чувство отвращения. Может быть, на слона и других животных вид человека производит такое же впечатление. Там, где животных сильно беспокоят, они, конечно, смотрят на нас как на ужасных двуногих животных, которые нарушают их покой.

О птицах тропических стран обыкновенно писалось, что среди них нет певчих. Я думаю, что это не относится ко многим местностям Лунды, хотя там птицы вообще редки. Здесь птичий хор немногим меньше, чем в Англии. Правда, пение здешних птиц не очень гармонично. Пение некоторых из них напоминает жаворонка, и действительно, здесь существует несколько разновидностей этого семейства. Голоса двух птиц немного напоминают голос нашего дрозда. Одна птица напоминает мне зяблика, другая – малиновку, но к их пению примешиваются какие-то странные резкие звуки, не похожие на пение наших птиц. Одна птица неторопливо выговаривает: «пик-пак-пок», другая все время повторяет один и тот же звук, напоминающий звук удара по струне скрипки. Когда моквареза бывает встревожена, то она издает ряд пронзительных звуков – как наш черный дрозд, когда он бывает встревожен, и заключает их звуком, который туземцы называют «пула, пула» (дождь, дождь), но этот звук похож скорее на «цип, цип, цип». Затем здесь можно слышать громкий крик куропаток: «пумпуру, пумпуру», воркованье горлиц и крик медовеста (птица, по крику которой туземцы узнают о близости меда): «чиккен, чиккен, чик, чур, чур». Иногда около деревни слышишь многоголосого пересмешника, имитирующего крики домашних птиц. В знойную, засушливую пору или в полдень, когда солнце сильно жжет, все птицы молчат, но, как только прольет хороший дождь, все сразу принимаются весело петь. Раннее утро и прохладный ветер являются излюбленным временем для пения. Яркое оперение имеют сравнительно немногие птицы; в этом отношении они совершенно не похожи на птиц Бразилии. У большинства здешних птиц оперение темное, хотя собиратели коллекций, выбирая обыкновенно самых ярких из них, как наиболее ценных, создали представление, будто бы большая часть тропических птиц обладает ярким оперением.

15-е. Некоторые из моих людей были укушены пауками и другими насекомыми, но это не вызывало никаких последствий, кроме боли. Часто встречается здесь большая гусеница, называемая лезунтабуеа. Она покрыта длинными серыми волосами, и так как тело у нее темное, то она напоминает дикобраза в миниатюре. Если ее трогают, то ее волосы впиваются в кожу руки, вызывая чувство резкой боли. Есть и другие гусеницы, имеющие такое же орудие защиты. Много здесь и бабочек. Одна интересная бабочка летает почти как ласточка. Бабочки в этих местах не отличаются яркостью расцветки своих крыльев.

На своем пути мы перешли через возвышенности Вунгуе и Мвунгве, которые состоят по преимуществу из разных изверженных пород. Возвышенность Вунгуе образует водораздел между теми ручьями, которые идут на северо-восток, и теми, которые идут на юг, как Капопо, Уе и Дуе, впадающие в р. Лую.

Мы узнали, что слоны очень любят плоды, называемые мокоронга. Это слива черного цвета с пурпурным соком. Мы все много ели этой сливы, потому что она была очень вкусной. Единственным ее недостатком является слишком большая величина косточки по сравнению с количеством мякоти. Это главный недостаток всех вообще диких плодов. Мокоронга растет в изобилии по всей этой части страны, и туземцы очень любят этот плод, потому что он необычайно питателен; туземцы говорят о нем, что «это чистый жир», а жир считается ими лучшей пищей. Хотя кусты мокоронго немного меньше вишни, но мы видели, что около одного только куста слон провел целый час, терпеливо обрывая с него одну сливу за другой. Мы заметили следы ног самки черного носорога (Rhinoceros bicornus) с ее теленком. К северу от Замбези черный носорог встречается крайне редко. Белый носорог (Rhinoceros simus Берчелла), или могогу бечуанов, совершенно вымер здесь и скоро будет неизвестен в стране, лежащей к югу отсюда. Питается белый носорог почти исключительно травой. Он робкого и неподозрительного нрава, что делает его очень легкой добычей, и с введением огнестрельного оружия он подвергается безжалостному истреблению. У черного носорога нрав более дикий. Благодаря своей свирепости и большей осторожности он держится гораздо дольше своего более робкого и более упитанного соседа.

Мы шли по обширным пространствам страны Мопане. Мои спутники наловили в гнездах много птиц, называемых «корве» (Tockus erythrorhynchus). Их гнезда находятся в дуплах деревьев Мопане: 19-го числа мы напали на одно свежеприготовленное гнездо; его отверстие было залеплено с обеих сторон; оставлен был лишь небольшой проход, соответствующий величине и форме птицы. Проход внутри дупла во всех случаях продолжается на некоторое расстояние вверх; когда птицу ловят, то она взлетает в полое пространство вверх. В одном гнезде мы нашли белое яйцо, похожее на яйцо голубя. Захваченная в данный момент птица снесла второе яйцо. Кроме того, у нее в яичнике оказалось еще четыре яйца. Первый раз я увидел эту птицу на Колобенге, когда ходил однажды в лес за строевым материалом. Один туземец, стоявший около дерева, вдруг воскликнул: «Здесь гнездо корве!» Я посмотрел и увидел только щель в полдюйма шириной и в 3–4 дюйма [7,5—10 см] длиной. Думая, что слово «корве» означает какое-нибудь маленькое животное, я с интересом ожидал, что он извлечет из дупла. Он сломал глину, которой была окружена щель, сунул в образовавшуюся дырку руку и вынул оттуда Tockus'a, или красноклювого криворога, которого тут же убил. Он сказал мне, что когда самка несется, то она подвергается полному заключению. Самец замазывает вход в гнездо, оставляя только узкую щель, чтобы кормить через нее свою подругу. Щель точно соответствует форме его клюва. Самка делает в дупле гнездо из собственных перьев, откладывает яйца, высиживает их и остается с птенцами до тех пор, пока они не оперятся. В продолжение этого времени, которое длится, как говорят, два или три месяца, самец продолжает кормить ее и все юное семейство. Пленница становится всегда очень жирной и считается у туземцев лакомым блюдом, а бедный, рабски преданный ей супруг в этот период так худеет, что во время резкого падения температуры после выпавшего дождя он коченеет, падает на землю и подыхает. Мне никогда не представлялось случая установить действительную продолжительность заключения, которому подвергается самка, но когда я через два дня после описанного случая проходил мимо дерева, в котором было открыто гнездо, то отверстие было уже снова замазано глиной, как будто за такое короткое время неутешный супруг достал себе другую жену. Это был как раз тот месяц, когда клюворог несется. Здешние жители рассказывают об этой птице то же самое, что рассказывают туземцы на Колобенге. Самка вылетает из гнезда только тогда, когда птенцы вполне оперятся; это бывает в период созревания зерновых культур. Ее вылет из гнезда вместе с выводком является действительно одним из признаков, по которым туземцы узнают, что урожай готов. Так как они снимают урожай в апреле, то, значит, период заключения самки клюво-рога длится от двух до трех месяцев. Говорят, что иногда птенцы вылупляются из яиц не в одно время; когда двое ранее вылупившихся птенцов уже вполне оперятся, двое других только еще выходят из своей скорлупы; тогда самка покидает гнездо со старшими птенцами, а отверстие замазывается снова, и самец вместе с самкой обслуживают нужды оставшихся в гнезде юных птенцов.

Несмотря на то что мы приближаемся к португальским селениям, страна все еще полна диких животных. Нам встретилось стадо буйволов, и мои люди убили шесть телят. Обилие буйволов и антилоп показывает, что для уменьшения количества этих животных лука и стрел недостаточно. Здесь очень много также львов и гиен. Для размножения львов не существует никакой преграды; туземцы верят в то, что души их вождей переходят в львов, и никогда не делают попыток убивать их; они верят даже в то, что вождь может превратиться в льва, убить кого ему угодно и снова принять вид человека; поэтому, когда они видят льва, то принимаются хлопать в ладоши, что является здесь знаком приветствия. В результате этого здесь развелось столько львов и гиен, что местным жителям приходилось строить специальные небольшие хижины между деревьями около своих полей, чтобы ночевать в них, если ночь застанет их в поле. Многие мои люди во время пути часто оставляли тропу, по которой мы все шли, для того, чтобы достать птицу корве из ее гнезда или последовать за птицей медовестом, чем они очень удивляли наших проводников, постоянно предупреждавших их об опасности, угрожающей им от львов. Поэтому я часто оказывался далеко впереди всех моих людей и должен был через каждый час-два останавливаться, чему я, впрочем, был рад, потому что солнце жестоко палило, и у меня было основание сделать отдых. Десять—двенадцать миль в день составляли порядочный переход для моих людей и для меня.

Мы перешли через ручьи Капопо и Уе; в данное время в них бежала вода, но обыкновенно они бывают сухими. В этой части страны растет много дикого винограда; на берегах Замбези его вообще много. В стране батока есть разновидность винограда, которая дает черную, довольно сладкую ягоду. Большие и шероховатые листья его способны выдерживать сильную солнечную жару; но у обычных разновидностей очень крупные семечки, которые сильно вяжут рот и поэтому делают ягоду неприятной. Туземцы, однако, едят эти ягоды.

Дожди еще не вполне кончились, но многие водоемы уже высыхали, земля заросла во многих местах небольшими зелеными бесцветковыми растениями, благодаря которым почва казалась покрытой плесенью. От них шел крепкий запах. Ручей Уе протекал среди высоких берегов, состоящих из мягкого красного песчаника с белыми прожилками и из кусков туфа. Рассыпающийся песчаник, очевидно, аллювиальный. В этой местности встречаются рытвины в 6 футов [около 2 м] глубиной с диаметром в 3 или 4 фута [около метра или немного более]. Иногда эти рытвины образуют удобные колодцы; в других случаях они бывают наполнены землей; в некоторых из них люди сделали могилы своих вождей.

20-го числа мы дошли до деревни Монины (около р. Тангве, 16°13 38» ю. ш., 32°32 в. д.). Оставив эту деревню, мы пошли по руслу Тангве, которая имела четверть мили в ширину. Ходьба по песку почти так же утомляет, как ходьба в снегу. Окружающая местность, покрытая низкими деревьями, была очень ровной; в отдалении видны были высокие холмы. Несколько к югу находятся возвышенности Лоболе. В этой области так много львов, что люди никогда не ходят в лес одни. Однажды, в самый полдень, когда я случайно повернул в сторону от тропы и проехал немного пути по высокой траве, которая была несколько выше меня, какое-то животное прыгнуло в сторону от меня, но я не успел рассмотреть, был ли это лев или гиена. Мы видели здесь также много следов черных носорогов, буйволов и зебр.

Птицы поют здесь очень приятно, и мне показалось, что я слышу канарейку, как в Лунде. Был сильный ливень, и я заметил, что через час после ливня температура понизилась на 14°. Начиная с февраля, температура падала очень чувствительно. В январе на восходе солнца самая низкая температура была 75° [28,2 °C]; средняя температура в тот же самый час была 79° [29,9 °C], в три часа пополудни – 90° [34 °C], а при заходе солнца – 82° [30,9 °C]. В феврале она падала в течение ночи до 70° [26,4 °C], а средняя месячная равнялась 88° [33,1 °C]. Только один раз она поднялась до 99° [37,4 °C], и вслед за этим повышением последовала гроза с бурей; но жара здесь была мучительнее, чем в более высоких местностях и при более высокой температуре.

Делая отклонения в сторону от своего пути, мы заходили иногда в деревни. В одном месте увидели труп льва, убитого буйволом, и рога путокване (черной антилопы), самой красивой из всех антилоп. Ее умертвил, конечно, лев. Барабанный бой, производившийся в течение целой ночи в деревне, около которой мы ночевали, показывал, что кто-то из ее обитателей окончил свой жизненный путь.

У многих из баньяи кожа имеет цвет кофе с молоком; этот цвет считается самым красивым во всей стране. Белый цвет лица и у туземцев считается мерилом красоты. Когда они обматывают тонкие пряди своих волос в один фут [30 см] длиной полосками тонкой внутренней коры одного дерева, окрашенными в красноватый цвет, то многие из них напоминают мне древних египтян. Густая масса волос, причесанных таким образом, падает им до плеч. Когда они намереваются идти в путь, они стягивают все волосы в пучок и завязывают его узлом на темени. В своей повседневной жизни они очень чистоплотны.

Когда вследствие болезни одного из наших спутников мы не заходили в хижины туземцев, то я имел случай наблюдать, к каким способам прибегали иногда наши люди для того, чтобы доставать себе пищу. На термитниках они находят большие белые съедобные и очень вкусные грибы. Стуча камнями о землю, они по звуку находят клубень мокури, которого в стране Мопане очень много. Таким же способом они добывают другой клубень, величиной приблизительно с репу, который называется «бонга». Прекрасным питательным средством является также плод, называемый у макололо «ндонго», а у бамбири – «донголо»; по виду он похож на небольшую сливу; зрелая слива – черного цвета; косточки у нее очень маленькие.

Вся страна сплошь покрыта галькой и гравием из гранита, гнейса, с большим количеством талька в нем, слюдистого сланца и других пород, которые мы видели in situ между реками Кафуе и Лоангвой. Здесь имеются большие скопления мягкого, красного, слабо скрепленного песка, который легко крошится рукой. Все реки имеют песчаное русло. Мы проходили большие участки этих рек, в которых во время сухого сезона совсем не бывает воды. Близко к нам с южной стороны высоко поднимаются возвышенности Локоле, а за ними протекает р. Мазое со своими золотоносными песками.

Нам удавалось избегать деревень. Одну ночь мы ночевали на склонах возвышенности Зимики, на которых было большое количество глубоких рытвин, наполненных прекрасной дождевой водой. Здесь в первый раз мы увидели возвышенности с оголенными, гладкими каменистыми вершинами. Мы прошли через широкие дайки из гнейса и сиенитового порфира; направление их простирания было северо-южное.

Затем мы шли через очень неровную каменистую страну, где уже не было никакой травы. Вечером 2 марта, будучи очень утомленным, я остановился в восьми милях от Тете. Мои люди просили меня продолжать путь, но я чувствовал себя слишком усталым и, послав к коменданту рекомендательное письмо, которое мне любезно дали в Анголе, лег отдохнуть. Так как у нас вышли все запасы пищи, то мои люди в последнее время существовали только кореньями и медом. Около 2 часов утра 3 марта мы были разбужены двумя офицерами и отрядом солдат, которые были присланы комендантом со всеми материалами для культурного завтрака и с приказом доставить меня в Тете.

Глава XXXI

Любезный прием, оказанный комендантом. – Его щедрость по отношению к моим людям. – Деревня Тете. – Население. – Пласты каменного угля. – Горячий источник. – Живописная страна. – Туземцы выращивают пшеницу. – Географическая информация, данная сеньором Кондидо. – Землетрясения. – Железо, его качество

В Тете я был очень любезно принят комендантом Тито Аугус-то д'Арауджо Сикардом, который сделал все, что было в его власти, для восстановления моих сил и здоровья. Так как в Килимане еще продолжался нездоровый период, то он посоветовал мне остаться у него до следующего месяца. Он великодушно снабдил и моих людей большим запасом проса, предоставив им жить в одном из домов, находившихся в его распоряжении, пока они не построят себе собственных хижин; этим он предохранил их от укусов тампанов, которых здесь называют «карпатос» [ядовитый паук]. Будучи среди баньяи, мы слышали много страшного об этом насекомом, а майор Сикард говорил мне, что укус тампана особенно опасен для иностранцев. Нашим друзьям гомеопатам, может быть, приятно будет узнать, что при лечении укуса тампана туземцы принимают в качестве лекарства само насекомое, истолченное в порошок.

Деревня Тете построена на широком склоне, спускающемся к реке. Под почвой лежит здесь серый песчаник. За вершиной склона находится большая долина, а за ней – продолговатая возвышенность, называемая Кардейра. Вся прилегающая страна камениста и неровна, но в ней возделывается каждый клочок земли. Каменные дома в Тете цементированы вместо извести илом и покрыты тростником и травой. Дожди, вымывая ил из промежутков между камнями, придают всем домам неопрятный вид, словно они недоделаны. Португальцы, очевидно, ничего не знают о белом и розовом мраморе, который я нашел в ручьях Мбаи и Ингвеси; они не знали ничего и о доломите, который находится так близко к Зумбо. В Тете около тридцати европейских домов; остальные, туземные дома, представляют собой мазанки. Во всей деревне около 1200 хижин, что вместе с европейскими хозяйствами составляет около 4500 человек населения. Число португальцев, живущих в Тете, очень небольшое; если не считать милиции, то их не больше двадцати человек.

Когда в разговоре с комендантом я упомянул о том, что открыл небольшой пласт каменного угля, то он заявил, что португальцы знают девять таких пластов и пять из них находятся на противоположном берегу реки. Как только я почувствовал, что отдохнул, то отправился исследовать их. Мы поехали в лодке к устью р. Лофубу, или Ревубу, находящемуся в двух милях ниже Тете, а оттуда на противоположный, или северный, берег. Поднимаясь по реке против очень быстрого ее течения, мы высадились на берегу около небольшого водопада и прошли около двух миль до угольного пласта, который мы нашли в одном из притоков Лофубу, называемом Маутизе или Могузе. Пласт находится в отвесном берегу и понижается к ручью, т. е. в северном направлении. На разрезе имеется прежде всего пласт угля в 10 дюймов [более 25 см] толщиной, затем идет слой глинистого сланца, под которым снова находится другой угольный пласт, 58 дюймов [почти 1,5 м] которого находится на виду, и так как остальное скрыто под водой, то он может оказаться еще толще. Эта часть пласта имеет в длину около 30 ярдов [27 м]. Затем идет сброс. Выше этого места, приблизительно в 100 ярдах [90 м] от него, виден черный пузырчатый трапп, проникающий тонкими прожилками в глинистый сланец страны, придавая ему фарфоровидную структуру и частично мета-морфизируя уголь, с которым он соприкоснулся. На правом берегу Лофубу есть другой приток, впадающий в эту реку около ее слияния с Маутизе, называемый Моронгози, и в этом притоке имеется обнажение другого, более мощного пласта угля. Выше по р. Лофубу в ручьях Иньяву и Макаре есть еще другие пласты. Есть также несколько мест в стране марави, где каменный уголь выступает наружу. Он, очевидно, выдвинут на поверхность вулканической деятельностью, имевшей место после образования угля.[16]

Я поднялся по Замбези еще раз, чтобы увидеть горячий источник, называемый Ньямборонде. Он находится в русле небольшого ручья Ньяондо, обнаруживающего признаки того, что вулканическая деятельность еще не угасла здесь. Мы вышли на берег около небольшого ручья Мокорози, затем прошли милю или две на восток и там, у подножия невысокой возвышенности, нашли горячий источник. Этот небольшой источник находится на одной стороне ручья Ньяондо. От окружающей его почвы поднимается густой едкий дым. Площадь около источника, составляющая приблизительно 12 кв. футов [более 3,5 кв. м], так горяча, что мои спутники не могли стоять на ней голыми ногами. На этой площадке имеется несколько небольших отверстий, из которых струйками течет вода; сам источник находится в углублении, диаметр которого равен футу [30 см]; приблизительно такова же его глубина. На поверхность источника постоянно поднимается множество пузырей. Газ, поднимающийся от источника, ест горло. Я держал над лопающимися пузырями пучок горящей травы, но газ не воспламенялся. Когда в кипящую воду в глубине источника был опущен термометр, то он сразу поднялся до 158° [59,6 °C], но после нескольких секунд он остановился на 160° [60,2 °C] и выше не поднимался. Даже та вода, которая растекается из источника по камням, слишком горяча для рук. Эти камни покрыты корками солей. Вода имеет соленый вкус. Источник расположен среди широких даек из сиенитового порфира и гнейса, опрокинутых на ребро и имеющих северо-южное простирание. Там имеется много образчиков полуоформленной пемзы с диоритом и лавы. Некоторые из пластов песчаника смещены породой роговой обманки и базальтом, а песчаник, находившийся в непосредственной близости к базальту, превратился в кварц.

Окружающая страна, как, впрочем, все области, лежащие к северу и к северо-западу от Тете, холмиста, а так как все возвышенности на ней покрыты деревьями, то она представляет собой очень красивую картину. Почва в ее долинах очень плодородна и хорошо обрабатывается.

Вся обработка земли производится туземным способом, одной только мотыгой, и этим примитивным способом выращиваются значительные количества Holcus sorghum, кукурузы, Pennisetum typhoi-deum, или, как называют балонда, – лоцы, проса, риса и пшеницы, а также различных сортов бобовых. На низменных местах, затопляемых ежегодным разливом Замбези, сеют пшеницу. Когда вода уходит, то женщины бросают несколько зерен пшеницы в ямку, сделанную при помощи мотыги, затем придвигают ногой землю и закрывают ямки. После этого, кроме прополки поля, никакой работы не требуется. Через четыре месяца после посадки бывает готов прекрасный урожай. Здесь нет необходимости в ирригации, потому что зимой здесь бывает очень мелкий дождь – почти как туман, который здесь называют «пшеничным дождем». Такие дожди совсем неизвестны внутри Африки, где зимой они вообще не выпадают. Хотя ветры в Тете дуют преимущественно с юго-юго-востока, дожди приносятся туда всегда с востока.

Кафр (матабеле)

Так как мне было необходимо оставить здесь большую часть своих людей, то майор Сикард дал им землю для обработки и щедро снабдил их зерном для посева. Он сказал также, что молодые люди могут охотиться на слонов вместе с его слугами. Люди были в восторге от его щедрости, и вскоре шестьдесят или семьдесят человек отправились на охоту.

В день моего прибытия ко мне пришли все европейцы, живущие в Тете. Ни один из них не имел представления о том, где начинается Замбези. Они послали за туземцами, которые много путешествовали, но никто из них не знал реку в ее верхнем течении, даже у Кансалы. Один из них был далеко на юго-западе и даже слышал о посещении мной оз. Нгами, но он, как и все другие, тоже не знал о том, что Замбези протекает в центре страны. Но они знали больше меня о стране, находившейся к северу от Тете. Один человек, который ходил до Казембе, утверждал, что он видел р. Луапулу, или Лоапулу, которая впадает в Лиамбье за г. Казембе, но он думал, что Лиамбье находит себе путь в Анголу. Тот факт, что иногда наблюдаются реки, которые идут к центру страны, заставил географов предполагать, что будто бы Внутренняя Африка состоит из высоких песчаных равнин, в которых теряются идущие туда реки.

Один из присутствовавших при нашей беседе европейцев, сеньор Кандидо, посетил озеро, находящееся в 45 милях пути на северо-запад от Тете, которое, вероятно, является оз. Марави, потому что на пути к нему находится племя, называемое тоже марави. Обитатели южного побережья называются шива; а те, которые находятся на севере, – муджао; они называют озеро словом «Ньянджа», или «Ньяндже», что означает просто «большая вода» или «русло большой реки». В середине его стоит большая гора, называемая Муромбо или Муромболо. Она населена племенем, у которого много скота. Он говорил, что переезжал через оз. Ньянджа в узкой его части, и этот переезд занял 36 часов. Они плыли, все время отталкиваясь веслами от дна. Если принять, что челноки продвигались таким образом по две мили в час, то его ширина может равняться шестидесяти или семидесяти милям. Страна вокруг озера состоит из равнин, покрытых травой; когда они шли к озеру, то за семь или восемь дней пути до него им совсем не попадалось деревьев; они готовили себе пищу, делая костер из травы и стеблей кукурузы. Из южной оконечности озера вытекают две реки: одна, носящая то же название Ньянджа, несет свои воды в море на восточном берегу, где она принимает другое название, и р. Шире, которая впадает в Замбези немного ниже Сены. Шире протекает по низменной, ровной, болотистой, но хорошо населенной стране.

Сеньор Кандидо утверждал, что в стране племени марави на небольшом расстоянии от Тете несколько раз были небольшие землетрясения. Толчок исходил, по-видимому, с восточной стороны и никогда не продолжался больше нескольких секунд. На языке марави землетрясение называется «шиво». Эти сведения соответствуют тому, что имело место на Мозамбикском побережье, – несколько мягких толчков короткой длительности, которые шли как будто с востока. На Сене также несколько раз ощущались единичные толчки. Как на Сене, так и у Тете есть в соседстве горячие источники, но толчки земли, по-видимому, шли не от них, а с востока и направлялись на запад. Они связаны, вероятно, с действующими вулканами на о. Бурбон.

Деревянные сосуды и ложка. Южная Африка. Тсвана

Фотография

Эта страна чрезвычайно богата железом превосходного качества. В некоторых местах его получают из руды, которую называют зеркальной железной рудой, а также из черной окиси. Последняя хорошо прокалилась в естественной лаборатории природы и содержит очень большой процент металла. Окись находят обычно в виде круглых кусков. Когда она находится в руслах рек, то туземцы узнают о ее существовании по количеству водной окиси железа на поверхности и без труда выкапывают ее заостренными палками.

Железная руда существует здесь в изобилии, но я не нашел в непосредственном соседстве с ней известняка. Насколько я знаю, здесь нет ни меди, ни серебра; попадается немного драгоценных камней. В некоторых местах есть много агата.

Когда я отдохнул и набрался сил, то я приготовился к путешествию вниз по Замбези. Из моих людей я взял с собой шестнадцать человек, которые умеют хорошо управлять челноками. У нас было три больших челнока, которые недавно прибыли с товарами из Сенны. Они очень большие, гораздо больше тех, которые мы видели внутри страны, и сделаны очень прочно. Гребцы сидят в них на корме. В челноке делается обычно небольшой навес для защиты от солнца. Лодка, в которую я сел, была снабжена таким навесом, поэтому я уселся в ней с комфортом.

Глава XXXII

Отъезд из Тете и продолжение пути вниз по реке. – Ущелье Лупата. – Ширина реки. – Острова. – Барабанный бой в Ширамбе. – Прибытие в Сену. – Страна вокруг Сены. – Наш отъезд. – Растения альфацинья и нджефу у слияния с рекой Шире. – Любезный прием, оказанный мне в Килимане полковником Нунесом. – Деревня Килимане. – Нездоровые условия. – Прибытие брига «Фролик». – Страстное желание одного из моих людей ехать в Англию. – Буря. – Тревога Секвебу. – Отплытие на остров Маврикия. – Секвебу на борту; он сходит с ума. – Прибыти домой

Мы уехали из Тете 22-го. 24-го числа достигли небольшого острова, находящегося у западного входа в ущелье Лупата, где, как говорят, доктор Ласерда производил астрономические наблюдения и дал этому острову название Мозамбик, потому что он, по его мнению, находился на широте одноименного города, т. е. на 15°1. Я хотел проверить действительное положение острова и остался на нем на ночь; сведения, которыми я располагал, были, наверное, ошибочными; я нашел, что о. Мозамбик стоит на 16°34 46 ю. ш. и 33°51 в. д.

Некоторые португальские писатели утверждали, будто бы горная цепь, получившая свое название от ущелья, настолько высока, что на ней круглый год лежит снег и что она состоит из мрамора. Но она не столь высока, как кажется. Западный ее край имеет крутой обрыв и действительно вызывает представление об огромной высоте, потому что он поднимается из воды отвесно на 600 или 700 футов [180–200 м]. Породой, из которой он состоит, является кремнистый тонкослойный сланец слегка красноватого цвета; остров, на котором мы ночевали, выглядит так, как будто он оторван от противоположной стороны ущелья, потому что пласты пород разорваны и изогнуты во всех направлениях. Восточная сторона цепи более отлога, чем западная; она покрыта деревьями и не вызывает впечатления такой высоты, как западная. Она простирается на значительное расстояние в страну Маганджа на севере и затем снова изгибается кругом по направлению к реке, заканчиваясь против Сены высокой горой Морумбала.

Проезд через ущелье занял у нас два часа. Оно очень извилистое. Ширина его равна 200–300 ярдов [180–275 м]. Говорят, что река здесь всегда чрезвычайно глубокая. У восточного входа в пролив стоят две возвышенности конической формы; они состоят из порфира, в массах которого находятся большие кристаллы кубической формы. Эти возвышенности называются Моенда ен Гома, что значит «след дикого животного». На противоположном берегу находится другая возвышенность тоже конической формы, с оголенной вершиной, называемая Касиси.

Мы быстро плыли вниз по течению. Река раскинулась здесь более чем на две мили в ширину, но на ней много островов, заросших густым тростником. До войны между португальцами и туземцами эти острова были довольно сильно заселены и давали большие урожаи зерновых культур.

Мы высадились на берегу только для того, чтобы приготовить себе завтрак, и затем быстро продолжали путь. В данное время пространство между островами было вполне достаточным для того, чтобы парусные суда могли разворачиваться и принимать другой галс. Но я жалел, что приехал сюда, когда вода в реке достигла самого высокого уровня, а не тогда, когда она была низкой. Португальцы утверждают, что высокая вода в реке бывает в течение пяти месяцев в году и что после ее спада всегда остается канал с очень глубокой водой. Но этот канал очень извилист, а так как река сносит одни острова и образует другие, то направление его часто меняется. Я полагаю, что точная карта канала, сделанная в настоящем году, была бы неверной в следующем году. Недавно, когда вода была низкая, португальцы измеряли ширину реки. Она оказалась равной 1050 ярдам [около 950 м]. Весь правый берег за Лупатой очень низменный и ровный. На севере видны цепи возвышенностей с темной линией под ними. Я только предполагаю, что сейчас река имеет в ширину две мили, она, вероятно, даже шире.

На следующий день, проехав от Лупаты восемь с половиной часов, мы высаживались для завтрака в Ширамбе. Когда мы завтракали, туземцы начали бить в большой барабан. С нами был лейтенант Миранде с небольшим отрядом, хорошо знавший обычаи страны. Как только туземцы забили тревогу, он вскочил и поставил под ружье своих солдат. Затем он спросил туземцев, почему они забили в барабан в то время, когда мы находились здесь. Они дали уклончивый ответ. Так как они пользуются барабанным боем тогда, когда хотят созвать своих соседей для ограбления проезжих, то наша бдительность воспрепятствовала, вероятно, их дальнейшим действиям.

Ночь 26-го числа мы провели на о. Нкуеси, находящемся против замечательной горы, которая имеет форму седла. Остров находится на 17-й параллели южной широты. Плыть по реке было очень хорошо. Температура стала низкой, и это приятно было чувствовать, но так как берега были плоские и находились далеко от нас, то вид был неинтересный.

Во второй половине дня 27-го числа мы прибыли в Сену (17°27 1» ю. ш., 35°10 в. д.). От Тете до Сены мы плыли двадцать три с половиной часа. Плыть по течению было очень хорошо; навстречу нам попадались большие партии людей в челноках, которые с большим трудом преодолевали силу течения. Они тянут лодки канатами с берега. Путь, который занял у нас около четырех дней, занимает у них, при восхождении вверх по реке, около двадцати. Деревня Сена стоит на правом берегу Замбези. Перед ней на реке находится много островов, заросших тростником, а в прилегающей к ней местности много кустарника. Почва здесь плодородная, но место очень нездоровое, потому что кругом имеется много водоемов со стоячей водой. Подстилающие породы прорваны траппами, принявшими форму конических возвышенностей. Одна из этих возвышенностей, называемая Барамуана, стоит в полумиле на запад от деревни, позади нее стоит другая; отсюда значение названия Барамуана – «носит на спине ребенка». Высота ее 300 или 400 футов [90—120 м]. Вид, открывающийся с вершины Барамуаны, очень красив: внизу на востоке протекает Замбези, и на ее берегу стоит деревня Сена; в двадцати или тридцати милях стоит высокая гора Морумбала; ее высота равна, вероятно, 3000 или 4000 футов [900—1200 м]. Она имеет удлиненную форму, и, судя по ее виду, когда она бывает освещена с запада солнцем, она, очевидно, состоит из вулканических пород. На северной ее оконечности есть сернистый источник. На горе имеется население, у которого много земли, пригодной для насаждений. На вершине горы есть проточная вода. Севернее Морумбалы открывается красивый вид на горы Магандже. Они подходят здесь близко к реке и оканчиваются Морумбалой. Многие из них – конической формы. Говорят, что р. Шире течет среди них и идет около Морумбалы, а затем впадает в Замбези. Когда я увидел место слияния этих рек около цепи низких возвышенностей за Морумбалой, то я испытывал сомнения в правильности этих сведений, потому что Шире в таком случае должна протекать параллельно Замбези, от которой Морумбала отстоит, по-видимому, на двадцать или тридцать миль. Лежащая на юго-восток страна имеет характер плоской равнины и покрыта лесом, а около Сены этот вид оживляется множеством небольших возвышенностей конической формы. На севере и на западе страна представляет тоже равнину, заросшую лесом, который придает ей мрачный вид.

11 мая все жители Сены с комендантом во главе проводили нас до реки. Приблизительно в тридцати милях ниже Сены мы проплыли мимо устья р. Зангве, находившегося направо от нас, а еще через пять миль, слева от нас, около окончания низкой цепи, в которую уходит г. Морумбала, мы пересекли устье р. Шире, которая была здесь около 200 ярдов [около 180 м] в ширину.

При переезде через устье р. Шире мы видели огромное количество растения альфацинья, о котором уже говорилось выше. Оно массами плыло из устья Шире в Замбези. Это, вероятно, не что иное, как Pistis stratiotes, или гигантская ряска. Она была смешана с другим водяным растением, которое бароце называют «нджефу» и у которого в черешке листа находится орех очень приятного вкуса. Покойный вождь макололо, Себитуане, так любил эти орехи, что подвластные ему племена должны были поставлять их ему в виде дани. Доктор Гукер любезно сообщает мне, что нджефу есть, вероятно, одна из разновидностей тгара, водяного ореха, который едят на юге Европы и в Индии. Такое обилие этого растения в р. Шире может говорить о том, что река вытекает из больших скоплений спокойной воды. Мы видели это растение во всех ответвлениях Лиамбье, где течение очень медленное, и во всех ее лагунах на далеком севере; там нам попадалось также красивое маленькое плавающее растение Azolla nilotica, которое можно видеть в верхнем Ниле. Через несколько миль после Шире все возвышенности кончились, и мы плыли теперь среди обширных равнин. Видневшиеся издали берега реки покрыты деревьями. Мы ночевали на большом безлюдном острове и затем доехали до р. Муту (18°03 37 ю. ш., 35°46 в. д.). В этом месте Замбези имеет величественный вид. Ширина ее здесь больше полумили, и на ней совсем нет островов. Противоположный берег покрыт прекрасным строевым лесом. Отсюда начинается дельта, которая является огромной плоскостью, заросшей высокой жесткой травой, тростником и кое-где манговыми деревьями и деревьями какао.

Когда мы доплыли до р. Муту, то у меня вновь начались приступы лихорадки. Несмотря на это, я продолжал плыть еще пятнадцать миль вдоль правого берега Муту на северо-северо-восток и на восток. Болезнь моя чрезвычайно обострилась ввиду постоянного воздействия солнечных лучей. В Интерре мы встретили сеньора Азеведо, человека, хорошо известного всем, побывавшим в Келимане. Он тотчас же предложил мне свой баркас, на корме которого находился домик. Пересев на баркас, я сразу попал в очень благоприятные условия, потому что он становился на якорь в самой середине потока, где меня совершенно не тревожили москиты. Таким образом, пользуясь всеми удобствами, я доехал на этом баркасе 20 мая 1856 г. до Келимане (17°53 08 ю. ш., 36°40 в. д.) почти через четыре года после того, как я отправился в это путешествие из Кейптауна.

Здесь я был принят в дом полковника Гальдино Джозе Нунеса, одного из лучших людей в этой стране. Я никогда не забуду его радушного приема и гостеприимства.

Если читатель сопровождал меня так далеко, то, может быть, он будет расположен заинтересоваться целями, которые я ставлю себе, если на мою долю выпадет честь сделать что-нибудь для Африки. Так как плато на краях центрального бассейна является сравнительно здоровым местом, то первой целью представляется мне обеспечить туда постоянную дорогу так, чтобы европейцы могли как можно быстрее миновать нездоровые местности, находящиеся ближе к берегу. Река еще не вполне исследована, но когда я ехал вниз, то в ней было очень много воды для большого судна, и такое положение длится в течение четырех или пяти месяцев в году. Во время низкой воды по ней могут плавать баркасы; по ее глубокому каналу могли бы в это время свободно курсировать пароходы, которые плавают по Темзе.

От морского берега до небольшой быстрины, находящейся в 30 милях выше Тете, мы имеем 300 миль судоходной реки. Выше этой быстрины река может быть судоходной еще на 300 миль, подходя к восточному краю плато. Но, хотя я прошел среди племен, с которыми португальцы были в состоянии войны, из этого не следует, что такое путешествие было бы совершенно безопасным для других, товары которых будут сильным соблазном для туземцев. Однако когда мы пройдем это враждебное население, то мы встретим совершенно другой народ, и на этом народе основаны все мои надежды. Они хотят завести торговлю с европейцами, и их страна представляет хорошие условия для разведения хлопка.

Деревня Келимане стоит на большом илистом берегу и окружена обширными болотами и рисовыми полями. Берега реки окаймлены мангровыми кустами. Топкие болота и корни растений подвергаются попеременно действию приливов и солнечной жары. В любом месте деревни вода находится на глубине 2–3 футов [меньше 1 м]. Поэтому стены зданий, построенных на этом илистом берегу, постепенно дают осадку. Нет надобности говорить о том, что это очень нездоровое место.

После шести недель ожидания, проведенных на этом неблагоприятном для здоровья месте, я узнал, что в семи милях от входа в порт стоит на якоре прибывший в Келимане двухмачтовый бриг «Фролик», на котором я должен был возвратиться на родину. Теперь из всех моих спутников со мной оставались только Секвебу и один слуга. Секвебу был очень умным человеком и чрезвычайно полезным мне; если бы не его здравый смысл, такт и знание языка тех племен, среди которых мы проходили, то мы едва ли дошли бы благополучно до берега. Естественно, я чувствовал себя благодарным ему, а так как его вождь хотел, чтобы все мои спутники поехали со мной в Англию и, вероятно, был бы очень огорчен, если бы никто из них не поехал, то я думал, что знакомство с плодами цивилизации, о которых Секвебу мог потом рассказать своим соотечественникам, благотворно подействовало бы на него самого; кроме того, я хотел также вознаградить его за очень важные услуги, оказанные им мне. Другие тоже просили меня взять их с собой, но я объяснил им опасность, которую представляет для них перемена климата и пищи, и мне стоило больших трудов уговорить их остаться. Один из этих людей очень сильно умолял меня взять его с собой на борт корабля, и я теперь весьма жалею, что недостаток средств помешал мне уступить его желанию. Я сказал ему: «Если ты поедешь в такую холодную страну, как моя, то ты умрешь». – «Ничего, – сказал он мне на это, – пусть я умру у твоих ног».

Когда мы расстались со своими друзьями, море за устьем реки было страшным даже для моряков. Секвебу в первый раз увидел настоящее море. Была буря, и ветер поднимал очень высокие волны. Когда мы ехали с берега в лодке и она опускалась с гребня волны вниз, то создавалось такое впечатление, что мы падаем в бездну и она поглотит нас. Бедный Секвебу посмотрел на меня и спросил: «Мы так поедем? Мы так поедем?» Я улыбнулся и сказал: «Конечно, разве ты не видишь?» и попытался ободрить его. Он был хорошо знаком с челноками, но никогда не видел ничего подобного этой буре. Когда мы подплыли к кораблю, красивому большому бригу с шестьюдесятью пушками и экипажем, состоящим из ста тридцати человек, то бриг так качало, что мы могли частично видеть его дно. Для людей, привыкших к суше, так трудно ухватиться за канат и вскарабкаться по нему наверх, что вниз был спущен стул, и нас подняли, как поднимают обычно дам. Капитан Пейтон и все находящиеся на палубе встретили нас так сердечно, что я сразу почувствовал себя во всех отношениях как дома.

Путешествия Д. Ливингстона по Южной Африке в 1840–1856 гг.

Карта

Мы оставили Келимане 12 июля и достигли о. Маврикий 12 августа 1856 г. Секвебу учился английским словам и стал любимцем как матросов, так и офицеров. Он казался немного растерянным. На борту военного корабля все для него было ново и странно. Несколько раз он говорил мне: «Твои соотечественники – очень приятные люди» или: «Какая необычайная это страна – кругом только одна вода». Он сказал также, что теперь он понимает, почему я пользовался секстантом. Когда мы приплыли к о. Маврикий, то к нам навстречу вышел пароход, чтобы буксировать нас в гавань. Постоянное напряжение, в котором теперь находился примитивный ум Секвебу, достигло к этому времени своего апогея. Он сошел с ума… Я думал сначала, что он пьяный. Он спустился в лодку, и когда я попытался спуститься за ними и вернуть его на корабль, то он убежал на корму и сказал: «Нет, нет! Достаточно того, что я умираю один. Ты не должен погибнуть; если ты подойдешь ко мне, то я брошусь в воду». Заметив у него признаки помешательства, я сказал: «Секвебу, ведь мы едем к Ма-Роберт!» Это задело в его сердце чувствительную струнку, и он сказал: «О, да! Где она и где Роберт?» – и снова казался нормальным. Я попытался днем взять его с собой на берег, но он отказался. Вечером с ним произошел второй припадок безумия, – он попытался заколоть одного из команды, затем прыгнул за борт, скрестив на груди руки. Тело его мы не нашли.

12 декабря я снова был в своей родной старой Англии.