Путешествия и исследования в Африке

Глава I Дельта Замбези

Экспедиция выехала из Англии 10 марта 1858 г. на принадлежащем ее величеству пароходе колониального обслуживания «Пэрл», которым командовал капитан Дункан. В Кейптауне мы воспользовались великодушным гостеприимством наших друзей, причем особенно обязателен и внимателен по отношению к нам был сэр Джордж Грей.[17] Здесь мы приняли на борт, в качестве топографа, офицера морской службы, мистера Фрэнсиса Скида. В мае экспедиция достигла восточного берега.

Нашей первоочередной задачей было исследование Замбези, ее устья и притоков с точки зрения возможности их использования в качестве путей для проникновения торговли и христианского учения в обширные районы Центральной Африки.

Когда мы находились на расстоянии 5 или 6 миль от земли, морская вода внезапно потеряла свой желтовато-зеленоватый оттенок и стала мутной, как в реке при разливе. Эти два цвета не смешивались; наоборот, та линия, где они соприкасались, была такой же резкой и определенной, как та, которая разделяет океан и сушу. Мы заметили, что под плавающим слоем водорослей, прутиков, листьев, даже под плавающими костями каракатиц скрывалось от зорких глаз хищных птиц и лучей палящего солнца множество мелкой рыбы.

Берег низкий, покрыт мангровыми болотами, которые перемежаются с песчаными участками, поросшими травой, ползучими растениями и низкорослыми пальмами. Тянется он почти на восток и на запад без каких-либо отличительных признаков, которыми мог бы руководствоваться мореплаватель, и распознать, где находится устье реки, затруднительно. Глубина становится менее и менее значительной, уменьшаясь примерно на морскую сажень на протяжении мили.

Один из рукавов Замбези вблизи Келимане

Фотография

Мы вошли сначала в реку Луауэ, ее устье настолько глубоко и дно такое ровное, что «Пэрл», имеющая осадку 9 футов 7 дюймов, вошла в него без предварительных промеров лотом с лодки. Небольшой пароходик, который был привезен на палубе «Пэрл» разобранным на три части, был собран и свинчен во время стоянки на якоре, и с его помощью началось исследование. Этот пароходик получил название «Ма-Роберт» в честь мистрис Ливингстон, которой туземцы, по своему обычаю, дали имя матери старшего сына.

Устье реки глубокое, его окружают мангровые болота; вода в нескольких милях вверх по течению пресная. Поднявшись вверх по реке на расстояние примерно в 70 миль, мы обнаружили, что она теряется в болотах, запруженная водорослями и сочными водяными растениями. Поскольку река Луауэ называется Западной Луабо, предполагалось, что она является рукавом реки Замбези, главное течение которой носит название Луабо или Восточная Луабо.

Затем «Ма-Роберт» и «Пэрл» отправились туда, где оказалось настоящее русло реки, которое мы искали.

Замбези впадает в океан четырьмя рукавами, а именно: Миламбе (самый западный), Конгоне, Луабо и Тимбве (или

Мусело). Когда река разливается, образуется естественный канал, который идет параллельно берегу, сильно извиваясь среди болот; он служит тайным путем для перевозки рабов из Келимане в бухты Массангано и Намеара или самое Замбези. Долго утверждали, что Кваква, или река Келимане, является главным входом в Замбези, – с целью, как уверяют теперь португальцы, заставить английские военные корабли следить за ложным устьем, в то время как рабы спокойно грузились на суда в настоящем. Как ни странно, эта ошибка получила в недавнее время еще большее распространение посредством карты, выпущенной португальским министерством колоний.

В результате обследования, проведенного нашим способным и энергичным топографом, Фрэнсисом Скидом из Королевского флота, наилучшим входом в Замбези была признана Конгоне. Громадное количество песка, принесенного в течение веков Замбези, образовало род мыса. Благодаря продолжительным волнениям на Индийском океане, вызываемым преобладающими там ветрами,[18] отложились мели, которые, задерживая воды дельты, могли повести к образованию боковых протоков. Одним из этих рукавов является Конгоне, и притом самым безопасным, поскольку отмель здесь и при низкой воде бывает покрыта водой на глубину двух морских саженей, а во время подъема воды при весеннем разливе – от 12 до 14 футов.

Отмель узкая, проход почти прямой, и если бы он был оборудован буйками, а на острове Пэрл горел сигнальный огонь, то по нему могли бы спокойно проходить пароходы. Когда ветер дует с востока или севера, – вода на отмели спокойная; если же ветер с юга или юго-востока, то на отмели возникает сильное волнение, и не следует пытаться переплывать ее, так как сильное течение, направляющееся на восток во время прилива и на запад во время отлива, может унести лодку или корабль на рифы. Если не уверен в долготе, на которой находится судно, и идешь на восток, то вскоре земля у Тимбве исчезнет на севере; а если двинуться опять к западу, то можно легко, благодаря ее величине, различить Восточную Луабо, а Конгоне находится за ней, в 7милях дальше к западу.

Отмель, находящаяся в устье Восточной Луабо, ровная, но длинная, и в устье входить можно только в том случае, если ветер восточный или северо-восточный. Иногда эту отмель называли «Барра Катрина», и ею пользовались для погрузки на суда рабов. Возможно, что именно Восточная Лу-або – «река добрых предвестий» Васко да Гама, поскольку ее устье более заметно с моря, чем другие, но отсутствие колонны, воздвигнутой этим мореплавателем и посвященной им св. Рафаэлю, оставляет этот вопрос под сомнением. На протяжении 80 миль от любого устья Замбези не живет ни один португалец.

Названия, данные туземцами, чаще относятся к суше, простирающейся по обеим сторонам водных потоков, чем к ним самим; таким образом, один берег Конгоне называется Нья-мисенга, другой – Ньянгалуле, а словом «Конгоне», которое является названием рыбы, обозначается один берег естественного канала, который ведет в собственно Замбези, или Куаму.

Когда уроженец умеренного севера попадает первый раз в тропики, его чувства и эмоции походят в некоторых отношениях на те, которые мог испытать первый человек, попав впервые в райские сады. Он попал в новый мир, перед ним открывается новая жизнь, все, что он видит, всякий звук, который ловит его ухо, имеют всю свежесть и прелесть новизны. Деревья и другие растения для него новы; цветы, плоды, животные, птицы и насекомые вызывают его любопытство и кажутся ему странными; даже самое небо, то сияющее яркими красками, то покрытое сверкающими созвездиями, ново для него: такого он никогда не видел на севере.

Конгоне находится на расстоянии пяти миль к востоку от Миламбе, или западного рукава, и на расстоянии семи миль от Восточной Луабо, которая, в свою очередь, удалена на пять миль от Тимбве. Мы видели лишь очень немного туземцев; и судя по тому, как эти немногие, едва завидя нас, покидали свои каноэ и скрывались в мангровой чаще, у них, безусловно, сложилось не слишком благоприятное мнение о белых людях. Это были, вероятно, убежавшие из португальского рабства.

В поросших высокой травой болотах изобиловали буйволы, кабаны и три породы антилоп, причем последних было нетрудно добывать. Несколько часов охоты обычно обеспечивали два десятка людей дичью на несколько дней.

Продвигаясь по рукаву Конгоне, мы убедились, что если держаться внутренней стороны извилин, сильно углубленных течением, то можно легко избегнуть мелей. На протяжении первых 20 миль протока остается прямой и глубокой; затем вправо отходит небольшой и довольно извилистый канал; на расстоянии пяти миль он оканчивается, соединяясь с широкой Замбези. При плавании по этому каналу лопасти колес парохода почти касаются плавучей травы по бокам канала. Остальная часть рукава Конгоне отделяется от главного течения значительно выше – в виде вытекающей из него протоки, которая называется Дото.

На протяжении первых 20 миль Конгоне течет по мангровым джунглям; некоторые деревья украшены красящими лишаями, которые, видимо, никогда не собирались. В лесу, состоящем из различных видов мангровых деревьев, попадаются гигантские папоротники, пальмовые кусты и иногда дикие финиковые пальмы. Гроздья ярко-желтых, едва ли съедобных плодов составляют красивый контраст с изящными зелеными листьями. Кое-где по берегу попадаются заросли милолы, тенистого гибиска с крупными желтыми цветами. Из его коры вырабатывается волокно, которое особенно ценно как материал для изготовления веревок. К веревке, сделанной из этого волокна, прикрепляется гарпун; с его помощью бьют бегемотов. Попадается также панданус, или винтовая пальма, из которой выделываются сахарные мешки на острове Маврикий. В месте соединения канала с Замбези эти пальмы такие большие, что на некотором расстоянии напоминают наши родные колокольни. Нам доставило большое удовольствие замечание одного старого моряка, который заявил, что «для полноты картины не хватает только одного, – а именно кабачка около церкви». Мы видели также несколько дикорастущих гуав и лимонных деревьев, плоды которых туземцы собирают. Темные леса оглашаются живым, ликующим пением птиц (На1суоп striolata), которые сидят высоко на деревьях. По мере того как пароход продвигается по извилистому каналу, на берегах взлетает то встревоженная хорошенькая маленькая цапля, то зимородок. Они пролетают вперед на небольшое расстояние, спокойно усаживаются снова на берегу, чтобы быть снова спугнутыми через несколько секунд нашим приближением. Великолепный ястреб (НаНае^и vocifer) сидит на вершине мангрового дерева, переваривая свой утренний завтрак, состоявший из свежей рыбы. У него явно нет ни малейшего желания сдвинуться с места, пока неминуемая опасность не заставляет его расправить для полета свои громадные крылья. Глянцевитый ибис, отличающийся замечательно острым слухом, улавливает необычный звук, производимый колесами, когда мы еще далеко, и, выбравшись из грязи, где спокойно пировала его семья, улетает, издавая свой громкий, резкий и недоверчивый крик – «ха! ха! ха!» задолго до приближения опасности.

Мангровые заросли остаются позади. За ними следуют обширные черноземные плодородные равнины, покрытые гигантской травой, – выше человеческого роста, – делающей охоту невозможной. Каждый год, начиная с июля, эта трава, высохнув, сгорает. Эти пожары мешают сколько-нибудь значительному росту лесов, так как лишь немногие породы деревьев, в том числе веерная пальма (Воганш) и железное дерево (Lignum vitае), могут уцелеть в море огня, который ежегодно свирепствует на равнинах.

Теперь на правом берегу из бананов и кокосовых пальм выглядывает несколько туземных хижин; они стоят на сваях, на высоте нескольких футов над низкой, сырой почвой; их хозяева входят в свои жилища при помощи лестниц-стремянок. Почва поразительно богата, и огороды действительно великолепны. В больших размерах культивируется рис; выращиваются также земляные груши, тыквы, помидоры, капуста, лук и сахарный тростник. Говорят, что если английский картофель посадить в Келимане на почве, похожей на эту, то он через два года принимает вкус земляных груш (СотоЬииш batatus) и напоминает наш подмороженный картофель. Весь плодородный район – от канала Конгоне и за Мазаро, – примерно 80 миль в длину и 50 миль в ширину, превосходен для разведения сахарного тростника; если бы этот район находился в руках наших друзей из Южной Африки, то он снабжал бы сахаром всю Европу.[19]

Те очень немногие люди, которых мы видели, казались довольно хорошо упитанными, но чувствовался острый недостаток одежды; все были черными и почти все португальскими «колонистами», или рабами. Они не проявляли никаких признаков страха при виде белых людей и стояли группами на берегу, с удивлением глядя на пароходы, особенно на «Пэрл», который сопровождал нас вверх по реке до самых этих мест. Один старик, поднявшийся на борт, заявил, что никогда не видел такого огромного судна, как «Пэрл»; это – настоящая деревня.

Все были страстными торговцами и скоро явились на судно в своих легких, быстроходных каноэ и привезли с собой все виды фруктов и продуктов питания, которые у них были; некоторые привезли мед и пчелиный воск, которые находят в большом количестве в мангровых лесах. Когда корабли отвалили, множество яростных продавцов бросилось вслед за ними по берегу, держа в руках домашнюю птицу, корзины с рисом и мукой и выкрикивая «малонда, малонда» – товары для продажи. Другие следовали за нами в каноэ, которые двигались по воде при помощи коротких широколопастных весел.

Глубокая протока Замбези, или Квете, как называли ее люди в каноэ, извилиста и узка по сравнению с большой шириной самой реки. Дно реки представляет собою, по-видимому, ряд следующих одна за другой обширных отмелей, покрытых при низком уровне всего 1–4 футами воды. Главная протока проходит на некотором протяжении между песчаной отмелью и берегом реки; глубина ее в сухое время года колеблется между 5 и 15 футами, а быстрота течения достигает почти двух узлов в час. Затем она поворачивает и проходит вдоль нижнего края песчаной отмели по диагонали через реку. Этот процесс повторяется; в течение дневного плавания приходится наблюдать, как эта протока, снова и снова извиваясь, пересекает реку, заставляя опытных мореплавателей чувствовать себя беспомощными и растерявшимися на реке. При пересечении реки протока становится особенно мелкой. Вообще она довольно хорошо заметна. Когда вода спокойная, на ней замечается особое кипение, вызываемое каким-то воздействием снизу. Когда дует легкий бриз, Квете покрывается характерной зыбью, а когда ветер свежеет и дует в направлении вверх по реке, как обычно бывает с мая до ноября, волнение на этой глубокой протоке сильнее, чем на остальной реке, и линия легкого волнореза обозначает край отмели.

Находя, что осадка «Пэрл» слишком велика для этой части реки, мы выгрузили имущество экспедиции на один из поросших травою островов, на расстоянии около 40 миль от входной отмели (Barra Catrina). Затем «Пэрл» покинула нас, и нам пришлось расстаться с нашими друзьями Дунканом и Скидом; первый отправился на Цейлон, а второй должен был вернуться к исполнению своих обязанностей правительственного топографа Южной Африки.

Из тех, кто продолжал работу экспедиции, большинство прониклось трезвым здравомыслием по отношению к предприятию, за которое мы взялись. Некоторые оставались на острове Экспедиции с 18 июня до 13 августа, в то время как пароход и катер перевозили имущество вверх до Шупанги и Сены.

Страна находилась в состоянии войны, наш багаж был в опасности. Почти все наши люди подвергались опасности заболеть, находясь в бездеятельности в дельте, где свирепствовала малярия. Некоторые тут впервые познакомились с африканской жизнью и лихорадкой. В безопасности были лишь те, кто активно работал на судах. Сознавая опасное положение своих товарищей, они напрягали все усилия, чтобы скорее закончить свою работу и увезти их. Были, конечно, и слабодушные, которые требовали воскресного отдыха и полных перерывов для принятия пищи. Но даже наш экипаж, состоявший из 12 человек племени кру¹⁵, хотя его и подбивали, проявил достаточно здравого смысла и добрых чувств и не поддержал эти требования.

Погода стояла восхитительная. Лишь изредка бывали ливни или холодные туманные утра. Оставшиеся на острове отдавали большую часть своего времени метеорологическим и магнитным наблюдениям, а также ботаническим, насколько это было возможно при высохшей растительности. Никто, по-видимому, особенно не полагался на «официальное донесение» двух командиров флота, которые, пробыв на Замбези две недели, торжественно заявили, что она «больше похожа на внутреннее море, чем на реку, с климатом, как в Италии, и гораздо более здоровым, чем на какой бы то ни было реке западного побережья». Каждый, по совету руководителя экспедиции, начал проверять и записывать свои наблюдения, не считая непогрешимым даже прежний опыт начальника.

Каждый день в различных пунктах на горизонте поднимались высокие столбы дыма, свидетельствовавшие о том, что туземцы сжигали огромные урожаи высокой травы, вредной здесь, как бы ни ценна была она в других местах. Часто наблюдали, что на вершине такого столба повисало белое облако, как будто жар пламени посылал вверх поток горячего влажного воздуха, и эта влага конденсировалась на самом верху. Но дождя за этим не следовало, хотя теоретики и воображали, что он должен был бы идти в таких случаях.

На острове изобиловала крупная дичь, буйволы и зебры, но людей видно не было. На материке, над правым берегом реки, мы часто наблюдали очень забавлявшие нас круговращательные движения и маневры стай мелких птиц, питающихся семенами. Они летали плотными колоннами с такой военной точностью, что создавалось впечатление, будто ими руководит начальник и указывает направление определенными сигналами. Затем летели стаями некоторые другие породы птиц и среди них крупные сенегальские ласточки. Присутствие этих птиц, явно совершавших перелет с севера, в то время как местная ласточка и коричневый коршун находились за экватором, позволяет сделать предположение, что возможны двойные перелеты, а именно птиц из жаркого климата в районы с более умеренным, как это имеет место сейчас, а также из районов с суровой зимой в солнечные. Однако такие перелетные птицы, как мы сами, не могли это проверить.

Достигнув Мазаро, устья узкой речки, которая во время разлива сообщается с рекой Келимане, мы узнали, что португальцы воюют с метисом Мариано, он же Матакенья, от которого они бежали и который, выстроив укрепление из частокола недалеко от устья Шире, владел всей страной между этой рекой и Мазаро. Мариано был более известен под своим туземным именем Матакенья, которое означает «дрожащий», или «трясущийся», как это бывает с деревьями во время бури. Он был смелым охотником за рабами и имел большую дружину, хорошо вооруженную мушкетами, которая делала набеги на беспомощные племена, живущие на северо-востоке. Похищенные жертвы привозились закованными в Келимане, где и продавались зятем Мариано, Крус Коимбра, и отправлялись в качестве «свободных переселенцев» на французский остров Бурбон.[20]

Пока Мариано ограничивался в своих грабежах и убийствах отдаленными туземными племенами, власти ему не мешали: но его люди, приученные во время набегов к насилию и кровопролитию, естественно, начали практиковать их и в отношении более близко живущего населения, хотя оно принадлежало португальцам, – даже в Сене, под дулами пушек форта. Весьма высокопоставленное лицо рассказывало нам, когда мы обедали у него в семье, что не являются редкостью такие случаи, когда в комнату врывается невольник, преследуемый кем-нибудь из людей Мариано, вооруженным копьем и грозящим его убить.

Злодеяния этого негодяя, которого бывший губернатор Келимане метко определил как «выдающегося грабителя и убийцу», с течением времени стали невыносимы. Все португальцы говорили о Мариано как о редком чудовище по бесчеловечию. Непонятно, почему метисы, как этот, более жестоки, чем португальцы, но это несомненно так.

Утверждали, что одним из его любимых способов производить впечатление в стране и заставлять бояться своего имени было закапывание пленных собственными руками. Говорят, что однажды он убил таким образом 40 несчастных, выстроенных перед ним в ряд. Сначала мы не верили этим рассказам, думая, что это просто преувеличения разъяренных португальцев, которые, естественно, были доведены до белого каления, так как он парализовал их торговлю и укрывал бежавших от них рабов. Но позднее мы узнали от туземцев, что рассказы португальцев не искажали истины и что Мариано был действительно таким большим мошенником, каким они его изображали. Казалось бы, владельцы рабов должны были обращаться со своим человеческим движимым имуществом так, как люди обращались с другими ценными животными; но, по-видимому, торговля рабами всегда порождает безрассудную жестокость, если не кровожадность.

Мариано была объявлена война; против него были посланы военные силы. Некоторое время он сопротивлялся. Однако, видя, что, по-видимому, ему придется плохо, и зная, что португальский губернатор получает маленькое жалованье и «склонен поэтому быть благоразумным», он отправился в Келимане, чтобы «уладить дело» с губернатором, как здесь говорят. Но полковник да Сильва посадил его в тюрьму и потом послал для суда в Мозамбик. Когда мы прибыли, люди Мариано сражались под начальством его брата Бонга. Война продолжалась 6 месяцев, и на это время приостановилась всякая торговля на реке. 15 июня мы впервые встретились с мятежниками. Они появились в Мазаро в виде толпы хорошо вооруженных и фантастически одетых людей. Когда мы объяснили им, что являемся англичанами, некоторые из них сейчас же поднялись на борт и крикнули оставшимся на берегу, что оружие можно отложить в сторону. Высадившись, мы заметили, что у многих из них были выжжены на груди клейма рабов. К нашим задачам они отнеслись с горячим одобрением и оказались хорошо осведомленными относительно особой точки зрения нашего государства на вопрос о рабовладении. Крики, которыми нас провожали, сильно отличались от подозрительных расспросов при нашем приближении. С этого времени обе стороны стали считать нас своими друзьями.

Однажды мы грузили дрова на расстоянии мили от театра военных действий, но густой туман мешал нам слышать шум боя, происходившего у Мазаро. Когда же мы непосредственно после этого прибыли туда, на берегу появилось много португальцев и туземцев.

Доктор Ливингстон, вышедший на берег, чтобы поздороваться с несколькими своими старыми друзьями среди последних, очутился в ужасной вони, среди изувеченных тел павших в бою. Его попросили отвезти губернатора, который тяжело болел лихорадкой, вверх по течению в Шупанггу. Как раз в тот момент, когда он давал свое согласие, мятежники возобновили сражение, и вокруг него во всех направлениях стали свистеть пули. Напрасно пытался он найти кого-нибудь, кто помог бы губернатору сесть на пароход. Не желая оставить его в такой опасности и поскольку офицер, посланный за нашими кру, не возвращался, Ливингстон вошел в хижину и потащил его превосходительство на корабль. Губернатор был очень высокого роста, и когда он, шатаясь из стороны в сторону от слабости, повисал на д-ре Ливингстоне, то казалось, будто один пьяный помогает другому.

Серебряное нагрудное украшение

Фотография

Некоторые из португальских белых солдат храбро сражались против врага в первых рядах, в то время как другие хладнокровно расстреливали своих собственных рабов за то, что те убегали к находившейся позади реке. Мятежники вскоре отступили, а португальцы отошли на песчаную мель на Замбези, а оттуда на остров, расположенный против Шупанги, где они пробыли несколько недель, глядя на мятежников, находившихся на материке против них. Португальцы не могли выйти из этого состояния бездеятельности, так как они израсходовали все свои патроны и с волнением ждали пополнения своего снаряжения; они, без сомнения, искренно надеялись, что враги могут и не узнать об отсутствии у них пороха. К счастью для них, эти надежды оправдались: мятежники дождались, пока пришло пополнение, и затем были отброшены после ожесточенного сражения, продолжавшегося три с половиной часа. Два месяца спустя частокол Мариано был сожжен, гарнизон бежал в панике. И поскольку Бонга заявил, что он не желает сражаться с губернатором, с которым он не ссорился, война вскоре окончилась.

Между тем его превосходительство, будучи последователем Распайля,[21] не принимал против лихорадки ничего, кроме небольшого количества камфары, и, после того как его привезли в Шупангу, впал в коматозное состояние. К его величайшему отвращению, его заставили принимать более сильнодействующие лекарства, и он скоро поправился. Полковник, который за ним ухаживал и которому губернатор этого никогда не простил, покровительствовал лечению. «Давайте ему, что нужно; не обращайте на него внимания, он очень непослушен», – и всю ночь полковник с каждым глотком воды давал ему хинин. К утру пациент был пропитан хинином насквозь, и ему стало лучше.

На протяжении 60 или 70 миль до Мазаро пейзаж однообразный и неинтересный. По обе стороны простираются необитаемые, покрытые травой равнины. Томительное однообразие лишь кое-где нарушается несколькими деревьями. Круглые зеленые вершины статных пальм выглядят издали, когда не виден их серый ствол, как бы висящими в воздухе. Множество стай хлопотливых береговых стрижей, которые живут оседло здесь и к югу до самой Оранжевой реки, пробуравили берега горизонтально на два-три фута, чтобы устроить там свои гнезда. Теперь они гоняются на своих неутомимых крыльях за мириадами тропических насекомых. На широкой реке много низших островов, на которых виднеются водяные птицы различных пород: гуси, колпики, цапли и фламинго. Отвратительные крокодилы, спящие и валяющиеся с открытыми пастями на солнце на низких берегах, быстро улавливают звук вращающихся лопастей и спокойно соскальзывают в реку. Бегемот, выбравши какой-нибудь спокойный уголок в реке, где он наслаждается утренним купаньем после ночных трудов, выпускает струю брызг из своих ноздрей, отряхивает воду с ушей, поднимает под прямым углом вверх свою громадную морду и зевает, посылая остальному стаду громкий предупреждающий крик, напоминающий звуки чудовищного фагота.

По мере приближения к Мазаро местность становится красивее. Мы видим простирающийся слева поросший богатыми лесами хребет Шупанга, а далеко впереди маячат в тумане синие холмы. Ниже Мазаро на Замбези нет никакой торговли. Все товары из Сены и Тете привозятся сюда на больших каноэ, отсюда их несут на головах за шесть миль, чтобы затем снова погрузить в каноэ на маленькой речке, впадающей в реку Кваква, или Келимане, которая совершенно не связана с Замбези. Только в редких случаях и во время самых больших разливов каноэ могут проходить из Замбези в реку Келимане через узкий естественный канал Муту.

Жители Маруру или района вокруг Мазаро (слово «Мазаро» означает «устье реки Муту») пользуются среди португальцев дурной славой. Говорят, что они – искусные воры, и торговцы иногда страдают от их ловкости, пока товары находятся на пути от одной реки к другой. В общем, они являются опытными водниками и водят многие из каноэ, которые идут отсюда в Сену и Тете. Оплачивают их низко. Они не доверяют торговцам и требуют всегда оплаты вперед, до отплытия. Африканцы так же способны приводить веские мотивы своего поведения, как и белые люди в более просвещенных странах. Возможно, что они добродушно объясняют, почему настаивают, чтобы им платили вперед, когда поют свою любимую песню, которой сопровождается плавание на каноэ: «Уачингере, Уачингере, Кале» – «Ты меня раз надул» или «Ты всегда вывернешься, всегда».

Воины-зулусы

Рисунок

Ландейцы, или зулусы,[22] являются хозяевами правого берега Замбези, и португальцы, уплачивая этому воинственному племени ежегодно довольно значительную дань, фактически признают это. Регулярно каждый год зулусы являются в Сену и Шупангу за данью, к которой они привыкли. Несколько богатых купцов в Сене стонут от этого, так как дань приходится главным образом с них. Они подчиняются и выплачивают ежегодно 200 отрезов мануфактуры по 16 ярдов каждый и, кроме того, бусы и медные товары, зная, что отказ повлечет за собой войну, которая может привести к потере всего их имущества. Зулусы, по-видимому, следят так же зорко за населением Сены и Шупанги, как землевладелец за арендатором: чем больше данники обрабатывают земли, тем большую должны платить дань. Мы спрашивали некоторых из них, почему они не пытаются выращивать некоторые очень ценные продукты; нам отвечали: «К чему нам возделывать больше земли, чем сейчас, – зулусы будут только требовать с нас большую дань».

Военные упражнения зулусов

Рисунок

В лесах Шупанги изобилует дерево мокунду-кунду; из его ярко-желтой древесины можно делать хорошие корабельные мачты, оно же дает сильнодействующее средство против лихорадки. Дерево гунда достигает огромных размеров; древесина его твердая, довольно свилеватая, содержащая большое количество кремнезема. Из этого дерева делаются большие каноэ, в которых можно перевозить 3–4 тонны. Португалец из Келимане платил зулусам за разрешение рубить эти деревья в 1858 г. 200 долларов в год, а его преемник платит ныне 300 долларов.

Путешествия Д. Ливингстона в Центральной и Южной Африке

В Шупанге, в красивейшем месте на берегу реки, стоит одноэтажный каменный дом. На склоне перед домом – газон, на южном конце которого находится прекрасный манговый фруктовый сад. Эта лужайка спускается вниз к широкой реке Замбези, зеленые острова которой покоятся на солнечном лоне ее тихих вод. Позади, к северу, простираются обширные поля и пальмовые и другие тропические леса; дальше поднимается к белым облакам мощная гора Муррум-бала; еще дальше виднеются на голубом горизонте более отдаленные горы. Этот так красиво расположенный дом вызывает грусть, так как он связан самым мрачным образом с историей двух английских экспедиций. В 1826 г. здесь умер от лихорадки бедный Киркпатрик, участник топографической экспедиции капитана Оуэна; здесь же и от этой же роковой болезни умерла в 1862 г. горячо любимая жена д-ра Ливингстона. Оба похоронены на расстоянии 100 ярдов к востоку от дома, под большим баобабом – далеко от родины.

Дом в Шупанге был главным штабом губернатора во время войны с Мариано. Он рассказал нам, что Мозамбикская провинция стоит правительству метрополии от 5 до 6 тысяч фунтов стерлингов в год и Восточная Африка ничем этого не компенсирует.

Мы встретили здесь нескольких других влиятельных португальцев. Все казались дружественно настроенными и выражали готовность помочь экспедиции всем, чем могут. Больше того: полковник Нуньес и майор Сикард претворили свои слова в действие, организовав рубку дров для парохода и послав людей помочь в разгрузке. Можно было заметить, что ни один из них не знал ничего об устье Конгоне: все думали, что мы прошли через Барра Катрина или Восточную Луабо.

Д-р Кэрк остался здесь на несколько недель, он не только обследовал небольшое озеро, расположенное в 20 милях к юго-западу, но и оказывал медицинскую помощь больным и раненым солдатам, за свои ценные услуги он получил благодарность от португальского правительства.

Мы нарубили здесь дров из африканского черного и железного деревьев; последнее достигает громадных размеров, иногда 4 футов в диаметре. Наш механик, зная, что стоят черное и железное деревья у нас на родине, заявил, что ему жаль жечь такие ценности. Хотя с точки зрения ботаники эти два дерева различны, все же они удивляют большим сходством, но черное дерево, растущее здесь в некоторых районах, выше по качеству, а железное дерево ниже, чем те же породы деревьев, привозимые из других стран. Каучуковое дерево[23] растет в больших количествах на материке за домом в Шупанге, в районе изобилуют коренья калумбы; индиго растет много по берегам реки и когда-то, вероятно, возделывалось искусственно, так как раньше вывозилось в обработанном виде. Из каучука делают мячи для игры, похожей на «пять», а коренья калумбы, говорят, употребляются для закрепления некоторых красок, но не как красители.

Мы вышли в Тете 17 августа 1858 г. Плавание было довольно трудным, так как Замбези на протяжении от Шупанги до Сены широка и изобилует островами; наш черный лоцман, Джон Сиссорс, невольник, иногда ошибался каналом и сажал нас на мель. Ничуть не смущаясь, он восклицал в таких случаях огорченным тоном: «Проход не здесь, а там». «Тогда почему же ты не повел нас туда?» – ворчали наши кру, которым приходилось выполнять работу по стаскиванию судна с мели. Когда они говорили грубо с бедным Сиссорсом, его слабость и раболепство проявлялись в жалобах: «Эти люди так ругаются, что я готов убежать». Такой способ кончать свои обязанности не является необычным на Замбези; за то время, что мы пробыли там, было несколько случаев, когда наемные команды сбегали с порученным им имуществом. Если торговец не может отплатить сам за нанесенный ему ущерб, ему приходится с потерей мириться. Зулусы не выдадут сбежавшего невольника даже его хозяину. Один невольник, принадлежавший м-ру Асеведо, убежал, и его вернули, только получив подарок, который значительно превышал стоимость беглеца.

Плохо сконструированные топки нашего парохода пожирали громадное количество дров. Их затапливали в два часа ночи, но пар мы редко получали раньше шести. Масса времени терялась на рубку дров. Большие, тяжело нагруженные каноэ могли почти не отставать от нас, а маленькие нас обгоняли, и гребцы с удивлением и жалостью оглядывались на медленно двигающийся и пыхтящий «Астматик». Для нас пар не был силой, экономящей труд, лодки или даже каноэ сделали бы для экспедиции все то, что делал он, с половиной затрат и труда.

Мы пристали к берегу, чтобы набрать дров, в Шимоара, как раз ниже впадения Шире. Кварцевые юры здесь покрыты деревьями и гигантской травой; в изобилии растет низкорослое лесное дерево буазе – род полигалы, его красивые гроздья розоватых душистых цветов наполняют воздух чудным ароматом; семена дают прекрасное масло, а кора более мелких веток – волокно, более тонкое и прочное, чем лен; туземцы делают из него сети для рыбной ловли.

Зулусский крааль

Рисунок

Бонга, брат мятежника Мариано, возглавлявший теперь восставших туземцев, явился повидать нас с несколькими своими старейшинами. Они отнеслись к нам вполне дружественно, хотя им и сказали, что мы перевезли больного губернатора в Шупангу и вылечили его от лихорадки. Когда мы ознакомили Бонга с целью нашей экспедиции, он сказал, что нам не придется терпеть в нашей полезной работе помех от его народа. Он прислал нам в подарок рису, двух овец и большое количество дров. Он никогда не пытался как бы то ни было использовать нас в борьбе, которую вел; другая сторона проявила к нам меньше доверия: нашему лоцману устроили настоящий допрос, добиваясь узнать, не продавали ли мы порох неприятелю. Однако нам удалось сохранить хорошие отношения и с восставшими, и с португальцами.

Так как подняться на пароходе по мелкому каналу, на котором стоит Сена, было невозможно, мы бросили якорь у Ньярука, небольшого негритянского селения, в 6 милях ниже по течению, и на следующее утро отправились в Сену пешком. Узкая извилистая тропинка, по которой мы должны были идти гуськом, проходила через огороды и лесные участки, причем самыми высокими деревьями были колючие акации. Небо было покрыто облаками, воздух прохладный и приятный, а маленькие птички радостно пели от полноты сердца странные сладкие песни, которые, хотя и походили на песни наших птиц в весеннее утро, все же, казалось, были на иностранном языке. По дороге мы встретили много туземцев. Большинство мужчин было вооружено копьями, луками со стрелами или старыми мушкетами; у женщин были железные заступы с короткими ручками, – они отправлялись работать в садах и огородах. Все они отходили в сторону, чтобы дать нам пройти, и вежливо нас приветствовали: мужчины – кланяясь, а женщины – приседая, даже если у них были тяжелые ноши на голове. Реверанс, который делают с голыми ногами, – это нечто потрясающее!

Сена построена на низкой равнине на правом берегу Замбези с несколькими отдельными холмами на заднем плане; она окружена частоколом из зеленых стволов для защиты обитателей от их неприятных и беспокойных соседей. Сена насчитывает несколько больших домов, развалины нескольких других и пострадавший от плохой погоды крест на том месте, где когда-то находилась церковь; насыпь показывает место, где стоял древний монастырь. Земляные укрепления около реки пришли в такое разрушение, что на них мирно пасутся коровы. Это не огорчает население деревни, так как ее черный гарнизон прятался за дверями при приближении врагов, предоставляя торговцам защищаться самим, как могут. Последние поэтому считают, что упадок, в который пришли укрепления, не делает их более беспомощными, чем они были раньше.

Немногие живущие в Сене торговцы высылают группы доверенных невольников внутрь страны для охоты на слонов из-за кости и покупки ее. На месте же нет почти никакой торговли. Это скучное место, очень располагающее ко сну.

Находясь в Сене, можно быть уверенным, что завтра заболеешь лихорадкой, если не заболел сегодня; но нет места, которое было бы плохим до конца. Сена обладает одним искупающим обстоятельством: это – родная деревня великодушного и гостеприимного синьора Х. А. Феррао. Его отец, человек высоких качеств характера, был раньше португальским губернатором Сены. Он приобрел на юге самым честным образом обширные и богатые земли, называющиеся Чирингома; но правительство потребовало, чтобы они были разделены. Наследнику оставили только две мили, а остальное было разбито на бесплатные участки для эмигрантов. Этот грабеж был обоснован следующим образом: «Не годится, чтобы подданный владел большим количеством земли, чем глава Португалии». Зулусы вскоре последовали этому примеру, завладели всем и ограбили грабителей.

Синьор Феррао встретил нас со своей обычной добротой и угостил прекрасным завтраком. В течение дня нас посетили наиболее видные жители городка. Все они были того мнения, что свободные туземцы возделывали бы в больших размерах хлопок, если бы могли найти покупателей. В прежние времена они вывозили много хлопка и тканей в Манику и даже Бразилию. «Туземцы готовы работать и торговать на своей собственной земле, – заявляли они, – если только это может быть для них выгодно: в своих интересах черные работают очень усердно». Позднее мы не раз замечали, что таково было мнение всех энергичных людей, а также что все поселенцы, обладающие активностью, предприимчивостью и трезвыми привычками, стали богатыми. Те же, которые больше всего любили лежать на боку и курить, неизменно жаловались на леность негров и были бедны, горды и презираемы.

Мы обедали с другим, очень видным португальцем, майором Тито Сикардом, который повторил общераспространенное мнение, что открытие д-ром Ливингстоном Конгонской отмели погубило Келимане, ибо правительство решило покинуть этот зараженный лихорадкой район и основать новый город в устье Конгоне. Тогда еще не было известно, что владельцы домов в старой деревне предпочтут лучше отказаться от всех своих должностей, чем переселиться. Майор очень хотел помочь д-ру Ливингстону в его предприятии и заявил, что, как только кончится война, он немедленно привезет наши товары в Тете на каноэ; позднее он так и сделал.

Возвращаясь в Ньярука, мы услышали в вечерней тишине нежное пение птицы, похожее на соловьиное.

На левом берегу, напротив Сены, начинается живописная цепь высоких холмов, тянущаяся в северном направлении, почти параллельно реке. Здесь мы в первый раз встретились с прекрасной породой антилоп куду (Antilope strepsiceros). В нескольких милях выше Сены находится остров Пита со значительным туземным населением, которое, по-видимому, было богато пищевыми продуктами.

К нам на борт явился метис, назвавшийся старшиной, и вручил нам несколько початков зеленой кукурузы в качестве подарка – «сегати». Это не является обыкновенным подарком: предполагается, что взамен дарящий должен получить что-либо, по меньшей мере ценнее вдвое. Если у скупого туземца есть маленькая жесткая курица или несколько початков кукурузы, – почти не имеющие цены, так как дюжина лучших кур стоит только два ярда ситца (когда-то по 3 пенса за ярд), а корзина кукурузы – только пол-ярда, – он преподносит это как «сегати». Его сердце переполняется при этом благодарностью, которую однажды определили как предвкушение грядущих милостей, и он бывает очень разочарован, если не получает взамен чего-либо, стоящего хотя бы вдвое больше. Мы вскоре научились не любить «сегати», преподносимых простым народом; но было бы напрасно говорить хитрому африканцу: «Продайте это нам, мы заплатим». – «О нет, сэр; это сегати, это не продается», – таков был неизменный ответ. Поскольку на это смотрят как на любезность, мы всегда подчинялись этому обычаю вежливости, когда имели дело со старшинами. Поступить иначе казалось нам равносильным плохим манерам в обращении богатого и занимающего высокое положение с бедным и униженным. Когда к этому приему пытались прибегнуть частные лица, мы уклонялись.

За Пита находится маленький остров Ньямотобси, где мы встретили небольшое племя охотников на бегемотов; они бежали со своего родного острова, лежащего напротив, вытесненные оттуда войной. Все были заняты работой; некоторые делали гигантские корзины для зерна, причем мужчины плели их изнутри. С обычной для них любезностью вождь приказал расстелить для нас под навесом циновку, а затем показал оружие, которым они пользуются для того, чтобы убивать бегемотов. Это – короткий железный гарпун, вставленный в отверстие длинного шеста, однако так, чтобы он мог от него отделиться, и прикрепленный к крепкой веревке из коры милолы или гибиска; эта веревка обкручивает шест во всю его длину и закреплена на другом конце. Двое мужчин подкрадываются бесшумно в быстроходном каноэ к спящему животному. Ближайший к носу гребец вонзает гарпун в ничего не подозревающую жертву. Проворный кормовой, действуя своим широким веслом, отталкивает легкое суденышко назад; сила внезапного толчка отделяет гарпун от его обмотанной веревкой рукоятки, которая, появившись на поверхности воды (иногда к ней прикрепляют надутый пузырь), указывает охотникам, где скрывается раненый зверь, пока они с ним не покончат.

Эти охотники на бегемотов являются особым народом, называемым комбуи, или маподзо. Мужчины этого племени редко вступают в брачный союз с женщинами других племен, а женщины, говорят, никогда не выходят замуж за иноплеменных мужчин. Причина их обособленности от определенных племен туземцев Замбези достаточно очевидна, поскольку эти племена питают такое же отвращение к мясу бегемота, как магометане – к свинине. К ним принадлежал наш лоцман Сиссорс: он не стал бы даже варить себе пищу в посуде, в которой было мясо бегемота, предпочитая голодать, пока не найдет другой еды; и в то же время он с увлечением занимался торговлей клыками этих животных и с большим удовольствием ел мясо питающегося падалью марабу. Эти охотники часто отправляются в далекие экспедиции, забирая в свои каноэ жен и детей, кухонные принадлежности и циновки, на которых они спят, Достигнув благоприятного для охоты района, они строят на берегу временные хижины и сушат там мясо убитых животных. Они довольно благообразны. Кожа их очень черная и гладкая, и они никогда не безобразят себя ужасными украшениями, как это делают другие племена.

Вождь комбуи отказался продать нам гарпун, так как из-за войны, которую вел Мариано, они не могли достать с побережья коры милолы. Он выразил некоторое сомнение относительно того, что мы дети того же «всемогущего отца», заметив: «Как бы мы ни мылись, мы не могли бы стать белыми». Мы подарили ему небольшой отрез материи, а он весьма великодушно дал нам взамен свежей рыбы и индийской ржи.

Калебас – сосуд из сушеной тыквы с выцарапанным на нем рисунком

Фотография

В течение августа погода становилась все более жаркой. Туманные утра стали редкостью. Каждую ночь вверх по реке дует сильный ветер, кончающийся бурей. Несколько недель назад он начинался после полудня, потом позднее, а теперь около полуночи; он заставляет распахиваться наши ветхие двери кают, но дует только в течение короткого времени и затем сменяется полным затишьем.

Дичь становится обильнее; поблизости от тех мест, где мы запасаемся дровами, нам случается видеть стада зебр, как горных, так и Бэрчеля, палл (порода антилоп – Antilope melampus), водяных коз и диких кабанов, а также следы буйволов и слонов.

Ширамба Дембе (на правом берегу) покинута; несколько старых железных пушек указывают место, где находились когда-то укрепления из частокола, воздвигнутые восставшими. Выше них, недалеко от реки, стоит великолепный баобаб, в котором выдолблена хижина порядочных размеров, причем он покрыт корой не только снаружи, но и внутри. Если старые дубы в Шервудском лесу становятся дуплистыми, их сердцевина отмирает или гниет; что касается баобаба, то если с него ободрать кору снаружи и выдолбить его внутри, он снова обрастет корой и по внешней, и по внутренней поверхности.

Части реки, называющиеся Шигого и Шипанга, окаймлены обширными болотистыми низменностями, на которых лишь изредка встречаются группы пальм и колючих акаций.

Сама река достигает здесь ширины до 3–4 миль; много островов, плавать между которыми трудно, кроме периода разлива. Впереди цепь высоких гор, идущая с северо-востока, преграждает ее и сжимает в узкий и глубокий проток, называемый Ущельем Лупата. Португальцы думали, что пароход не справится здесь с течением; но поскольку оно не превышало трех узлов и мы имели попутный ветер, мы легко его преодолели с помощью пара и парусов. Тяжело нагруженным каноэ нужно два дня, чтобы пройти это место. Течение огибает маленькие скалистые мысы Чифура и Кангомба, образуя водовороты, опасные для неуклюжих судов, которые протаскивают при помощи длинных веревок.

Гребцы оставляют на этих скалах мясо – умилостивительную жертву грозным божествам, которые, как они верят, владычествуют над этими местами, ставшими роковыми для многих больших каноэ. Нам очень хитро рассказали, что местные португальцы снимают шляпы перед этими речными богами и проходят это место реки в торжественном молчании; благополучно миновав мысы, они стреляют из мушкетов и угощают матросов каноэ грогом, что следовало бы сделать и нам.

Следы буйволов и слонов доказывают, что эти животные посещают Лупату в больших количествах, и – мы часто наблюдали эту связь – здесь вполне обычно встретить муху цеце. Из Келимане выслали в каноэ лошадь для губернатора Тете; чтобы спасти ее от опасности крушения на скалах Чифуры и Кангомбы, лошадь высадили на берег и отправили днем собственным ходом через ущелье. Конечно, ее укусила цеце, она вскоре издохла; считали, что ей был вреден воздух Тете.

Выше Лупаты течение быстрее, чем ниже ее; местность становится более живописной и гористой, более населенной. За несколько миль до Тете находятся многочисленные развалины каменных домов, уничтоженных несколько лет назад враждебными туземцами. Когда мы приближались к деревне, на берегу стали собираться толпы народа, преимущественно черных. Они с удивлением глядели на пароход и, размахивая руками, демонстрировали тем, кто был дальше, каким образом вращаются колеса.

Глава II Пороги Кебрабаса

Пароход стал на якорь на реке в виду Тете 8 сентября 1858 г., и д-р Ливингстон отправился в лодке на берег. Как только макололо[24] узнали его, они бросились к воде, выражая сильную радость по поводу того, что видят доктора снова. Некоторые спешили его обнять, но другие кричали им: «Не трогайте его, вы испортите его новую одежду!» Пять старейшин явились на борт и выслушали в грустном молчании историю бедного Секвебу, который умер на о-ве Св. Маврикия по пути в Англию. «Люди умирают повсюду», – заметили они и затем рассказали нам, что 30 человек из их числа умерли от оспы. Несчастных заколдовали жители Тете, завидуя им, так как в течение первого года никто из макололо не умер. Шесть молодых людей макололо, которым надоело рубить дрова за ничтожное вознаграждение, решили отправиться танцевать за плату перед некоторыми из соседних вождей. «Не ходите, – говорили другие, – мы не знаем людей этой страны». Но молодые люди все-таки отправились в путь и посетили, за несколько миль к северу, независимого вождя-метиса по имени Чизака, который несколько лет назад сжег все виллы португальцев на северном берегу реки. Потом молодые люди пошли к Бонге,[25] сыну другого вождя-полукровки, который не подчинялся властям в Тете и выстроил укрепление из частокола при слиянии Замбези и Луэньи в нескольких милях ниже этой деревни. Спросив макололо, откуда они пришли, Бонга добавил: «Почему вы приходите ко мне от моих врагов? Вы принесли с собой волшебные снадобья, чтобы убить меня?» Напрасно молодые люди уверяли, что они не являются местными жителями, а чужеземцами, и приехали сюда с одним англичанином. Суеверный дикарь убил их всех. «Мы не печалимся о тридцати жертвах оспы, – сказали их соплеменники, – которых взял к себе моримо (бог), но наши сердца болят за шестерых юношей, убитых Бонгой». О том, чтобы добиться возмездия убийце, не могло быть и речи.

Однажды Бонга взял в плен капитана португальской армии и заставил его толочь кукурузу в деревянной ступе. Это оскорбление осталось совершенно безнаказанным. Позднее лиссабонское правительство присвоило Бонге почетное звание капитана, надеясь, задобрив его, заставить признать свою власть; но он сохраняет до сих пор свой частокол.

Тете расположен на ряде низких песчаниковых хребтов, на правом берегу Замбези, которая достигает здесь ширины почти в 1000 ярдов (960 метров). Мелкие овраги, идущие параллельно реке, образуют улицы, а дома построены на хребтах. Вся площадь улиц, кроме узких пешеходных тропинок, заросла индиго-самосевкой; его можно было бы собирать тоннами. Между тем индиго, александрийский лист, страмоний и разновидности кассии являются здесь сорными травами, которые ежегодно выпалывают и сжигают.

Деревня окружена стеной из камня и грязи, и туземное население живет в хижинах за ее пределами. Форт и церковь, находящиеся поблизости от реки, являются крепостью, так как туземцы испытывают страх перед пушками первого и суеверный ужас перед неведомой силой второй. Число белых обитателей деревни невелико; они являются в некотором роде избранным обществом, так как многие из них были деликатно высланы из Португалии «ради блага их родины». В обществе преобладает военный элемент; отбывающие наказание и «неисправимые» солдаты, получающие очень маленькое жалованье, в значительной степени зависят от продукции огородов своих черных жен. Можно представить себе моральное состояние населения в результате этого. Даже офицеры редко получают свое жалованье от правительства; однако, обладая предприимчивостью, они обеспечивают свое существование путем женитьбы на дочерях или вдовах богатых купцов, а также торговлей слоновой костью, которую они практикуют при помощи рабов, хозяевами которых таким образом становятся.

В Тете часто бывают засухи, от которых сильно страдают посевы. Это отчасти может происходить оттого, что город расположен между горными хребтами на юге и на севере; по-видимому, эти горы обладают притягательной силой для дождевых облаков. Часто бывает, что на этих горах идет дождь, а в Тете и капля не упадет. В первый раз мы попали сюда именно в засуху. Три раза напрасно засевали женщины свои огороды: как только семя прорастало, его убивала сухая жара. Четвертый посев постигла та же жестокая судьба, а потом некоторые сведущие люди открыли, что отгоняло облака: а именно наш несчастный дождемер в саду! Из-за этого дождемера о нас пошла худая слава; многие стали смотреть на нас как на злое предзнаменование. Макололо в свою очередь обвиняли в засухе жителей Тете: «Здесь живет много колдуний, которые не позволяют, чтобы шел дождь».

Вообще африканцы достаточно суеверны, а обитателям Тете можно отдать в этом отношении пальму первенства. Они являются представителями различных племен, и лучи отдельных суеверий сосредоточиваются в Тете, как в фокусе, выжигая здравый смысл из умов людей смешанного происхождения. Они верят, что в воздухе, в земле и в воде живет множество злых духов. Считается, что эти невидимые злобные существа приносят много страданий человеческому роду; но поскольку они отличаются слабостью к пиву и обжорством, от времени до времени их можно умилостивить, принося им в жертву мясо и напитки. Змея является предметом поклонения, и в хижинах больных и умирающих вешают ужасные маленькие изображения. Неиспорченные африканцы верят, что Морунго, великий дух, создавший все вещи, живет над звездами; но они никогда ему не молятся и не знают ничего о своем отношении к нему или о его интересе к ним. Духи их умерших предков, по их мнению, все являются добрыми и в некоторых случаях помогают им в их делах. Если мужчина обрезает волосы, он должен их обязательно сжечь или тайно закопать; иначе, если они попадут в руки человека с дурным глазом или колдуна, их могут использовать для того, чтобы наслать на него головную боль. Они верят также, что будут жить после смерти тела, но не знают ничего о том, как живут баримо (боги или духи умерших).

Манговое дерево великолепно растет выше Лупаты и дает благодетельную тень. Его чудные фрукты здесь лучше, чем на побережье. Туземцы, которым поручен уход за манговыми деревьями, целыми неделями питаются исключительно их плодами. Поскольку некоторые деревья плодоносят в ноябре, некоторые в марте, а главный урожай бывает между этими двумя сроками, плоды манго имеются в изобилии в течение четырех месяцев каждый год; но нельзя заставить ни одного туземца посадить манговое дерево: среди туземцев широко распространено суеверное убеждение, что всякий посадивший манговое дерево должен вскоре умереть. Макололо, как и другие туземцы, очень любили эти плоды; но когда им посоветовали взять несколько косточек манго с собой, чтобы посадить у себя на родине, они, также глубоко проникнувшись уверенностью, что это было бы актом самоубийства, ответили: «Мы не хотим умереть слишком скоро». Среди португальцев в Тете распространено суеверие, что если кто-либо посадит кофе, то он уже никогда больше не будет счастлив. Однако они пьют кофе и, по-видимому, это делает их более счастливыми.

Во время засухи 1858 г. соседний вождь, чтобы вызвать дождь, устроил моление, сопровождавшееся различными церемониями, но дождь все-таки не пошел. Священник Тете, чтобы удовлетворить своихсоотечественников, провел крестный ход и отслужил молебен святому Антонию с той же целью. Первая попытка не помогла, но когда в новолуние был устроен второй крестный ход, он окончился при таком дожде, что крыша резиденции не выдержала и провалилась. На следующей неделе изображение святого Антония было украшено золотым венцом стоимостью в 22 фунта за то, что он послал такой долгожданный и нужный дождь.

Листва большинства деревьев опадает в мае, когда начинается зима, и деревья остаются голыми до дождливого сезона, наступающего в ноябре. Есть несколько пород, отличающихся любопытной особенностью: они обычно как бы инстинктивно предчувствуют наступление дождей. В начале октября, когда сухое время года достигает своего кульминационного пункта и не падает даже и капли росы, на них начинают распускаться почки, через несколько дней они покрываются свежей листвой, а иногда и красивыми цветами. Как говорят, подобное же явление наблюдается в Арктике: деревья там предчувствуют наступление весны и покрываются свежими листьями, когда земля является еще промерзшей на большую глубину, чем та, которой достигают их корни.

У португальцев в Тете много рабов, которые страдают обычными пороками своего класса – среди них процветает воровство, ложь и разврат. Как правило, настоящие португальцы являются достаточно человечными хозяевами и редко обращаются с рабами жестоко; это может объясняться как природной добротой, так и страхом потерять своих рабов, если они сбегут. Покупая взрослого невольника, они одновременно, если это возможно, покупают и всех его родственников. Таким образом они стремятся привязать его к новому дому семейными узами. При таких обстоятельствах побег был бы предательством по отношению ко всем тем, для кого есть место в его сердце, ради того только, чтобы обрести свободу, которую он должен, по всей вероятности, снова потерять, попав в первую же туземную деревню, так как вождь может безнаказанно продать его снова в рабство.

До нашего сведения дошел один необыкновенный случай добровольного рабства: свободный чернокожий, умный и энергичный молодой парень по имени Чибанти, который был нашим лоцманом на реке, сказал нам, что он продался в рабство. Мы спросили его, почему он это сделал. Он ответил, что он совсем один на свете, у него нет ни отца, ни матери и никого другого, кто бы дал ему напиться, если бы он заболел, или накормил бы, когда он голоден. Поэтому он продался майору Сикарду, который был известен как исключительно добрый хозяин, невольникам у него не приходилось много работать и для них было всегда достаточно еды. «Сколько же ты получил?» – спросили мы. «Три 30-ярдовых отреза бумажной ткани, – ответил он, – и я сейчас же купил мужчину, женщину и ребенка, которые стоили мне два отреза, а один остался мне». Во всяком случае, это свидетельствовало о его холодном и расчетливом уме; позднее он купил еще несколько рабов, и через два года у него их было достаточно для того, чтобы составить команду большого каноэ. Через некоторое время хозяин стал поручать ему перевозку слоновой кости в Келимане и давал ему ткань для найма матросов в этих путешествиях. Он брал, конечно, своих собственных рабов, и дела его шли блестяще. Он был совершенно уверен, что совершил выгодную сделку, продав себя, так как, если бы ему случилось заболеть, его хозяин должен был бы его содержать.

Иногда некоторые свободные чернокожие добровольно становятся рабами, для чего совершают простую, но многозначительную церемонию, состоящую в том, что они ломают копье в присутствии будущего хозяина. Один португальский офицер, который теперь уже умер, убедил одного из макололо остаться в Тете, вместо того чтобы возвратиться на родину. Он пытался также заставить того переломить копье в своем присутствии в знак признания своим хозяином. Но макололо был слишком умен для этого. Он был великим «слоновым доктором», сопровождал охотников, указывал им, когда можно напасть на громадных зверей, и давал им снадобья, которые обеспечивали успех.

В противоположность настоящим португальцам многие полукровки являются беспощадными рабовладельцами; они прославились жестоким обращением со своими несчастными невольниками. Один человечный уроженец Португалии высказал по этому поводу следующее мнение: «Бог сотворил белых людей, и бог сотворил черных людей; но метисов сотворил дьявол».

Офицеры и купцы посылают отряды невольников, возглавляемые преданными им людьми, на охоту за слонами и для покупки слоновой кости. Им дается определенное количество мануфактуры, бусы и т. д., за что они должны сдать определенное же количество слоновой кости. Эти невольники считают большой удачей, если им удается убить слона около какой-либо деревни, так как ее обитатели дают им в обмен на некоторую часть слонового мяса муки и пива. На покупку каждого клыка затрачивается масса времени, разговоров и пива. Большинство африканцев – прирожденные торговцы; они любят торговлю больше из-за самого ее процесса, чем ради выгод, которые она им приносит. Один умный обитатель Тете рассказывал нам, что туземные торговцы часто приходят к нему, предлагая купить слоновый клык. Они обдумывают предложенную им цену, запрашивают больше, обсуждают ее, отходят, чтобы посоветоваться, и, наконец, уходят, не продав клыка; на другой день они отправляются к другому купцу, так же разговаривают, обдумывают предложенную цену, впадают в нерешительность и уходят, как и накануне. Они повторяют это ежедневно, пока не обойдут всех купцов в деревне, и, наконец, продают драгоценный клык даже за меньшую цену, чем им предлагал первый купец. Их любовь тянуть с заключением сделки порождается чувством сознания собственного достоинства, которое развивается благодаря тому, что они являются объектом лести и уговоров со стороны жадных купцов. Это чувство подавляет в них даже стремление к выгоде.

Медицинская профессия представлена достаточно хорошо среди местного населения. Кроме постоянно практикующих врачей, – они действительно являются полезными, так как обладают кое-какими познаниями по своей профессии и знают природу и действия некоторых лечебных средств, – есть и такие, которые отдают свои таланты какой-либо определенной специальности. Специалист по слонам приготовляет лекарство, считающееся необходимым для охотников при нападении на это благородное и умное животное; ни один охотник не решится выступить в путь, не заплатив некоторой суммы за это драгоценное средство. Специалист по крокодилам продает талисманы, которые считаются обладающими необыкновенной силой по защите их владельца от крокодилов. Находясь в Тете, мы неумышленно оскорбили местную крокодилью медицинскую школу, застрелив одно из этих гигантских пресмыкающихся, когда оно грелось на солнце. Разгневанные знахари явились к макололо, требуя ответа, почему белые застрелили их крокодила.

Однажды вечером мы насадили на крюк для ловли акул как приманку собаку: говорят, что крокодилы особенно любят собачье мясо; но знахари сняли приманку, – потому ли, что, чем больше крокодилов, тем больше спрос на их средства, или потому, что предпочли съесть собаку сами. Известно, что многие туземцы в этом районе, как и на южных морях, едят собак, не обращая внимания на то, чем они питаются. Гадальщик, или предсказатель, является важным членом общества, так как к нему обращаются за советом наряду с туземцами и португальцы. Работа гадальщиков носит отчасти характер детективный, так как их обязанность – разыскивать воров. Когда происходит кража, гадальщик идет туда, где находилось украденное, осматривает это место, кидает свои гадальные кости и ждет несколько дней; затем называет вора. Обычно он не ошибается, так как полагается не на одни только свои кости: у него имеются тайные агенты в деревне, благодаря расследованию которыми дела и сообщаемым ими данным он может найти виновного. Вместе с мушкетами появились и специалисты по огнестрельному оружию; они продают снадобья, которые, как они утверждают, помогают стать хорошими стрелками. Есть и доктора по дождю и т. д. Ряд школ торгует маленькими талисманами, которые вешаются на шею покупателю, чтобы отогнать от него зло. В некоторых из этих талисманов содержится какое-нибудь снадобье, другие его усиливают.

Индиго, как и александрийский лист, растет в изобилии на улицах Тете. Листья последнего невозможно отличить от тех, которые привозятся в Англию. Мы поручили макололо собрать образцы, но туземцы воспротивились этому, хотя сами не извлекают из растений никакой пользы. Местное население выращивает в небольшом количестве первосортный хлопок, который служит для изготовления грубой ткани. Прежде португальцы скупали ее по дешевке и пользовались ею, вместо ввозимого ныне коленкора, для обмена на золотой песок Маники.

Живущее по соседству племя возделывает сахарный тростник и производит немного сахару. Но они пользуются крайне примитивными деревянными катками и не умеют смешивать известь с выжатым соком, и поэтому их сахар крайне низкого качества.

Недалеко от Тете имеется много магнитной железной руды, а также угля; один отдельный пласт достигает 25 футов толщины. Оказалось, что он прекрасно горит в топке парохода, но в золе было много сланца. Предполагая причиной этого то, что этот уголь, близкий к поверхности, в течение веков подвергался воздействию погоды, мы пробили шахту глубиной около 30 футов и обнаружили, что чем глубже, тем уголь становится лучше. В руслах рек на расстоянии двухдневного пути от Тете моют золото. Туземцы прекрасно представляют себе его ценность, но редко его ищут и никогда не копают глубже 4–5 футов. Они боятся, что песок в русле реки может обвалиться и засыпать их. В прежние времена, когда промывка золота осуществлялась торговцами с помощью сотен рабов, добыча золота была значительна. Теперь же она ничтожна. Золотоносные земли всегда принадлежали свободным племенам. Здесь, по-видимому, никогда не разведывались глубокие овраги поблизости от истоков золотоносных рек, как это делается в Калифорнии и Австралии. Не применялись и машины, а только простые деревянные чаны для промывки.

Пороги Кебрабаса

Гравюра середины XIX в.

Наше любопытство было так возбуждено рассказами о порогах Кебрабаса, что мы решили их быстро осмотреть. Уровень Замбези был необычно низок, и мы ухватились за возможность ознакомиться с ними, когда они не покрыты водой. Мы достигли их 9 ноября. Между Тете и Панда Мокуа, где кончается навигация, местность по обоим берегам лесиста и гориста. Панда Мокуа – гора, находящаяся в двух милях ниже порогов. Она покрыта доломитом, содержащим медную руду.

Среди деревьев привлекает внимание, благодаря своим гигантским размерам и коре цвета египетского сиенита, баобаб; другие лесные деревья часто выглядят рядом с ним просто кустами. Тот баобаб с дуплом, о котором мы уже говорили, имеет 74 фута в окружности, другой 84, а на западном берегу находили и такие, которые имели окружность в 100 футов. Их громадные размеры заставили некоторых думать, что никакого ноева потопа не было. Тщательное исследование многих сотен этих деревьев в лесах и некоторых, выросших из пола старых каменных домов, убедили нас, исходя из числа концентрических кругов в разрезе, что даже самые крупные представители этого дерева, обладающего исключительно мягкой древесиной, не насчитывают 500 лет.

Высокий хребет Кебрабаса, состоящий преимущественно из конических гор, покрытых жидкими деревьями, пересекает Замбези и сжимает ее. Она протекает здесь по узкому, неровному и скалистому ущелью примерно в ⁴/ мили шириной; над ним, – его можно назвать руслом реки, – нагромождены в невообразимом беспорядке и в огромном количестве скалы. Они состоят преимущественно из сиенита, который местами имеет красивый голубой оттенок, как будто в нем растворена ляпис-лазурь; некоторые скалы – серые. Много также гранитных глыб розоватого оттенка. Они, вместе с метаморфическими породами, – искривленные, перекрученные и нагроможденные во всевозможных положениях, – представляют собою картину распада или напластований, которая пленила бы геолога. Но при высоком уровне воды этот неровный канал становится гладким, и тогда он хорошо гармонирует с протекающей ниже его рекой, имеющей здесь в ширину полмили.

Гигантский баобаб

Рисунок

В сухое время года река протекает по дну глубокой и узкой естественной выемки, стены которой отполированы и изрезаны бурной, кипучей водой разливов, как края древних вос точных колодцев канатами. Ширина выемки часто не превышает 40–60 ярдов. Она делает несколько раз резкие повороты, раздваивается, и на ней попадаются маленькие водопады. Когда мы поднимались вверх по течению, мачты нашей «Ма-Роберт» не достигали уровня того русла реки, по которому она течет во время разлива, несмотря на свою 30-футовую высоту. Промерщик глубины выкрикивал: «На глубине 10 морских саженей дна нет». По бокам прорыты водой громадные, не меньше колодцев, углубления. Они так глубоки, что, когда защищены от солнца нависающими утесами, вода в них остается прохладной. Некоторые из этих рытвин теперь совершенно размыты, осталась только стенка, примыкающая к скале. Стены же русла, по которому река течет во время разливов, так отполированы, как будто вышли из гранитной фабрики в Эбердине. Чтобы так их отполировать, давление воды должно было быть огромным. Река вклинила в щели и трещины породы круглые камешки так плотно, что, хотя они выглядят лежащими совершенно свободно, отбить их можно только молотком. Могучая сила воды, которую мы наблюдали здесь, дает представление о том, что происходит на тысячах водопадов в мире.

Вся информация, которую мы могли получить от наших португальских друзей, сводилась к тому, что в Кебрабасе из воды выступают три или четыре отдельные скалы; хотя они и опасны для неуклюжих туземных каноэ, пароход может миновать их легко, а если одно или два из этих препятствий взорвать при помощи пороха, то не представится больше никаких трудностей. Обследовав с трудом пороги на протяжении 7–8 миль, мы вернулись на судно, убедившись, что для одного обследования порогов нужно проделать гораздо большую работу, чем предполагали необходимым наши друзья для их удаления. Поэтому мы спустились вниз за свежими продуктами и подготовились к более серьезному обследованию этого района.

22 ноября мы выступили на обследование порогов Кебрабаса (туземцы произносят это слово «каорабаса», что значит «кончи или прерви работу»). 24 ноября мы снова достигли поздно вечером подножия гор и стали на якорь. Команды каноэ никогда не спят на реке, они всегда проводят ночь на берегу; поэтому правобережные туземцы, живущие в местности, называемой Шидима, баньяи, являющиеся, несмотря на незначительность расстояния от Тете, независимыми и даже привыкшими владычествовать над португальскими купцами, старались понять, с какой целью мы остались на судне; естественно, наше нарушение общего обыкновения вызывало у них подозрения.

Вечером они крикнули нам с берега: «Почему вы не сходите на берег и не устраиваетесь на ночлег, как другие люди?»

Ответ, полученный ими от макололо, которые чувствовали себя теперь такими же независимыми, как баньяи, гласил: «Мы прикреплены ко дну железом; вы видите, мы не похожи на ваших базунгу[26]».

Этот ответ спас нас от обычных вымогательств. Делать подарки приятно, но баньяи обычно лишают путника удовольствия, превращая подарок в штраф, причем требуют его так надменно, что стерпеть может только совсем запуганный торговец. Они часто отказываются прикоснуться к тому, что им дают, бросают на землю и не поднимают, издеваются над невольниками купца и отказываются его пропустить, пока дань не будет увеличена до крайних для него пределов.

На следующее утро, покинув пароход, мы отправились в путь пешком, сопровождаемые португальцем, местным уроженцем, с его людьми и дюжиной макололо, которые несли наш багаж. Утро было хорошее; горы справа давали до поры до времени восхитительную тень. Но вскоре тропа стала ужасно неровной, и горы перестали защищать нас от палящего солнца. Остатки тропы были едва заметны. Действительно, если бы наш проводник не уверил нас в противном, у нас не явилось бы и подозрения, что существует дорога через эти полосы мягкого песка, проваливавшегося под нашими шагами, и через громадные скалы, на которые мы карабкались с таким трудом. Эти скалы имеют необыкновенный вид: они разломаны и искривлены во всех направлениях и покрыты тонким черным налетом, как будто их отполировали и покрыли черным лаком. По-видимому, этот налет осаждается во время разлива, так как он порывает только те скалы, которые лежат между линией наивысшего уровня и другой, проходящей на высоте около четырех футов над линией самого низкого уровня. Путешественники, посетившие водопады на Ориноко и на Конго, говорят, что и там скалы имеют такой же вид; это приписывается особому осадку, который отлагается рекой только при быстром течении. Это может оказаться справедливым и для этих мест, так как подобный налет встречается только там, где узкая река сжата между массами скал, за которыми находятся высокие горы, и где течение самое сильное. Он отсутствует там, где скалы есть только на одном берегу, а напротив, за широкой рекой, простирается песчаный пляж. Горячие скалы жгли ноги, и мы скоро устали. По прямой мы прошли в первый день не более 4 миль и нашли это более чем достаточным.

В долинах мы видели немногочисленных жителей этого района, принадлежащих к племени, которое называют ба-дема. Они возделывают немного кукурузы, хлопка и табака в ложбинах, а на крутых склонах гор – род проса, который называют «мапира». В реке ловят сетями рыбу. Они ловят зебр, антилоп и других животных, загоняя их в овраги, узкий вход в которые с другой стороны загораживается крепкими сетями, сделанными из коры баобаба.

О состоянии неуверенности, в котором постоянно пребывает племя бадема, свидетельствует их привычка прятать свои продукты в горах, оставляя в хижинах лишь небольшое количество. Они обдирают имеющую горький вкус кору с определенной породы деревьев, к которой питают отвращение мыши и обезьяны, и, вывернув наизнанку, сшивают ее в цилиндрические сосуды для своего зерна, потом зарывают их в ямах и трещинах на лесистых склонах гор. Таким образом, если бы их и ограбила шайка мародеров, то они все же спасают основной запас зерна. Они «не могли дать нам никаких сведений, и у них не было продуктов; люди Чизака ограбили их несколько дней назад».

«Ничего, – сказал местный португалец, – они продадут вам сколько угодно, когда вы будете возвращаться; сейчас они боятся вас, так как еще не знают, кто вы».

Мы легли спать под деревьями – под открытым небом – и не страдали ни от москитов, ни от росы; не обеспокоил нас и бродячий зверь; однако однажды вечером во время нашего пребывания здесь один туземец, который сидел с несколькими другими на противоположном берегу, был убит леопардом.

Один невольник из Тете, который хотел прослыть за великого путешественника, рассказал нам однажды вечером, когда мы сидели вокруг костра, интересные вещи о странном племени людей, которых он видел внутри страны. Люди эти ростом всего в три фута, на головах у них рога; живут они в большом городе, и у них очень много пищи. Макололо отнеслись с презрением к этим рассказам и без обиняков заявили рассказчику, что он врет. «Мы пришли изнутри страны, – крикнул один высокий парень ростом в 6 футов 4 дм, – разве мы карлики, разве у нас есть рога?» Они презрительно высмеивали рассказчика, но тот стоял на своем. Он уверял, что он действительно видел этих маленьких людей и на самом деле был в их городе, таким образом он выступал в роли героя традиционного рассказа, который, со времен Геродота и даже догеродотовых, с поразительной стойкостью держится в умах туземцев.[27] Тот факт, что такие абсурдные представления продолжают существовать, даже несмотря на полное отсутствие литературы, придает значимость и религиозным воззрениям этих людей, как остаткам примитивной веры, уплывающей по реке времени.

Мы перешли вброд быструю реку Луиа, шириной около 40 ярдов. Вода достигала нам до пояса; она была в это время прозрачной, и мы немножко опасались, как бы не пришла какому-нибудь крокодилу фантазия пообедать белым человеком. На другой день один из наших людей подполз по черным скалам к спящему бегемоту и убил его выстрелом в голову. Так как погода была жаркая, туша всплыла через несколько часов, и некоторые из нас впервые попробовали мясо бегемота. Это волокнистое мясо, нечто среднее между свининой и говядиной, – прекрасная пища, когда ты голоден и не можешь достать ничего другого. Когда мы дошли до подножия горы, называющейся Чиперезива, бока которой, поднимающиеся перпендикулярно, покрыты разноцветными лишаями, наш спутник-португалец заявил, что дальше препятствий для плавания по реке нет, так как выше она течет по ровному месту; он там охотился и знает эти места хорошо.

Считая, что цель нашего путешествия достигнута, мы повернули назад; но два туземца, которые явились вечером к нам в лагерь, заверили нас, что впереди есть еще водопад, который называется Морумбва. Тогда д-р Ливингстон и д-р Кэрк решили отправиться с тремя макололо вперед и лично выяснить вопрос. Более трудного пути им еще в Африке проделывать не приходилось, притом, пройдя с трудом вперед на некоторое расстояние, проводники из племени бадема отказались идти дальше. «Баньяи, – заявили они, – будут сердиться, если мы покажем их страну белым; кроме того, к этому месту нет пути, до водопада не может добраться ни слон, ни бегемот, ни даже крокодил».

Склоны гор по обе стороны реки, – которая имела теперь в ширину не более 300 ярдов и не состояла больше из плоского русла времени разливов и выемки, – имели больше 3000 футов высоты. От линии горизонта до подножия они были покрыты или густым колючим кустарником, или громадными черными валунами. Это глубокое, похожее на желоб ущелье собирало лучи солнца, как в фокусе, и поверхность была так раскалена, что на ступнях макололо вздувались пузыри. Наша группа то обходила эти гигантские раскаленные глыбы, то карабкалась на них, то с них спускалась и продвигалась в час не больше чем на милю.

Напряжение мускулов в результате прыжков с утесов на валуны и огибания выступов ужасно истощали силы людей. Часто они были рады прикорнуть в тени нависшей скалы, опираясь друг на друга; в этом убежище ими овладевало необыкновенно сильное и непреодолимое стремление уснуть, которое иногда вызывается солнцем. Этот сон благодетелен, так как он спасает от того, что могло бы быть начальной стадией солнечного удара: при его первом нежном прикосновении в пылающем мозгу возникает сон. Людям снится, что они сошли с ума и принесли присягу, как члены клуба альпинистов; потом этот сон становится таким тяжелым, что начинает казаться, будто часть их жизни вырезана вон. Солнце в Африке исключительно палящее и его очень сильно чувствуешь; но – вероятно из-за большей сухости воздуха – здесь никогда не бывает солнечных ударов, которые так часты в Индии; мы не слышали ни об одном.

Макололо заявили д-ру Ливингстону: «Мы всегда думали, что у тебя есть сердце, но теперь верим, что его у тебя нет». Они старались убедить д-ра Кэрка вернуться на том основании, что его начальник, желая пройти туда, куда не ступала нога ни одного живого существа, проявлял определенные признаки сумасшествия. Однако все их усилия убедить д-ра Кэрка пропадали даром, так как он не научился еще их языку, а д-р Ливингстон, зная, что его спутник так же стремится разрешить вопрос о возможности навигации на реке, как он сам, не пытался вывести его из неведения.

В одном месте путь преграждала голая гора; ее пришлось обходить по опасной и кружной дороге, вдоль которой утесы были так горячи, что за них невозможно было держаться рукой столько времени, сколько необходимо для обеспечения безопасности перехода. Если бы шедший впереди сорвался, то он увлек бы за собой в реку у подножия мыса и всех остальных. Однако именно здесь, в этом диком месте, они, спустившись снова к реке, встретили рыбака, который закидывал ручные сети в бурлящие водовороты. Рыбак показал им водопад Морумбву: через час они уже пытались его измерить с нависшей над ним на высоте около 100 футов скалы. Стоя на северном берегу против водопада, вы видите, что он расположен на резком изгибе реки, которая образует короткую луку. Выше него река сжата между двумя горами в проход с перпендикулярными стенами меньше 50 ярдов ширины; один или два скалистых массива выдаются вперед, а затем начинается падение воды с наклоном около 20 футов на протяжении 30 ярдов. Этот водопад должен останавливать всякую навигацию, кроме того периода, когда вода достигает наиболее высокого уровня: по скалам было видно, что тогда вода поднимается вертикально вверх на 80 футов.

Оставаясь на том же месте против водопада, вы видите справа от него гору Морумбва в 2000 или 3000 футов высоты, которая дала название этому месту. Слева от водопада находится гора, которую можно назвать луковицеобразной; она отчасти является конической, но от нее отделился вогнутый слой, как часто бывает с гранитом, и осталась широкая, гладкая выпуклость, напоминающая луковицу. Подножия этих двух гор простираются примерно на полмили в северном направлении, и река на этом протяжении, все еще очень узкая, имеет ровное течение. Над ней поднимается только несколько отдельных скал, находящихся в ее русле.

Группа д-ра Ливингстона взобралась на нужную высоту по подножию горы Морумбва, находящейся у водопада.

На скалах было заметно действие воды: они были гладкие, с огромными рытвинами на высоте даже до 100 футов над низким уровнем воды. Когда позднее д-р Ливингстон и его спутники взобрались на подножие этой самой горы с северо-западной стороны, они сейчас же узнали знакомую форму луковицеобразной, расположенной напротив. Затем они закончили обмер Кебрабаса с одного конца до другого.

Они не стали пытаться вернуться той же дорогой, которой пришли сюда, а взобрались на северный склон горы. Им потребовалось три часа тяжелого труда, чтобы прорубить себе дорогу через колючий кустарник, которым был покрыт подъем. Уклон склона достигал часто 70°, однако их проводник Шокумбенла, подошвы ног которого были так жестки и покрыты ороговевшей кожей, что походили на слоновьи, доказал, что он привык к этой тяжелой работе. Почти все время, пока они взбирались, он нес для них горшок с водой.

Эту ночь они проспали у колодца на туфовой скале к северо-западу от Чиперезивы, и никогда сон их не был таким сладким.

Глава III Открытие озера Ширва

Во время нашего обратного пути однажды вечером к нам в лагерь явился оркестр туземных музыкантов. Они устроили нам концерт. Музыка их дикая, но не неприятная. Музыкальный инструмент – маримба – состоит из брусков твердого дерева различной ширины и толщины, прикрепленных к выдолбленным тыквам различного размера и настроенных по нотам. Несколько отрезов мануфактуры доставили им большое удовольствие, и они отправились дальше.

Как и говорил наш спутник, на нашем обратном пути население охотно продавало нам провизию. Когда мы вернулись в Тете, комендант сообщил нам, что вскоре после нашего ухода река поднялась на фут и стала мутной. Видя это, один португалец, местный уроженец, пришел к нему и с серьезным видом заявил: «Англичанин что-то делает с рекой». К сожалению, нужно сказать, что это весьма обычный пример невежества и суеверия местных уроженцев; иногда они разделяются и людьми, выросшими в Португалии. Когда мы были в Тете, в Мозамбике был посажен в тюрьму один капитан пехоты за то, что он подверг муаве, т. е. пыткам, заподозренное лицо и казнил его только на основании того, что он сказал во время пытки.

К концу жаркого времени года все становится сухим и пыльным; воздух полон синей мглой и очень душный. После начала дождей вид страны с поразительной быстротой меняется к лучшему. Хотя здесь воздух и не бывает похожим на оранжерейный, как на западном побережье, холмы и долины, которые еще недавно были обугленными и бурыми, быстро зеленеют. Воздух освобождается от дымоподобного тумана, и можно легко видеть на далекое расстояние. Пейзаж залит великолепным потоком света, и утром у человека создается восхитительное ощущение свежести, пока блеск не начнет утомлять глаза. Когда я однажды спросил одного бечуана, что он понимает под словом, равносильным «святости» (бойцефо), он ответил: «Когда ночью пройдет сильный дождь и все – и земля, и листья, и скот – вымыто начисто, и восходящее солнце блестит в капле росы на каждом стебельке травы, и воздух свеж, это – святость».

Молодая листва нескольких пород деревьев, особенно в более высоких местах, сначала бывает коричневой, светлокрасной или розовой, как осенние листья в Англии; по мере того как листья увеличиваются в размере, этот цвет сменяется приятным и свежим светло-зеленым.

Повсюду яркие цветы – белые, пунцовые, розовые и желтые; некоторые – темно-красного цвета, как, например, кигелия, придают теплоту краскам в саду природы. Многие деревья, например эритрина, привлекают глаз красотой своих цветов. Лес покрыт белыми, крупными цветами баобаба, которые иногда распускаются еще до дождей, и мелкими, нежными цветами других деревьев, собранными в богатые гроздья. Мириады диких пчел заняты работой с утра до вечера. Некоторые виды акации обладают особой привлекательностью для определенной породы жуков, на обширных листьях пальмы собираются другие. Теперь в полной силе всевозможные насекомые: яркие бабочки порхают с цветка на цветок; они, как и прелестные маленькие солнечные птички, которые являются здесь представителями колибри Америки и Вест-Индии, по-видимому, никогда не устают. Множество муравьев усиленно работает, добывая пищу или относя ее с торжеством домой. Зимние перелетные птицы, как желтая трясогузка и синий сорокопут, все улетели; вместо них прилетели новые: коричневый коршун, который свистит, как боцман в свой свисток, пятнистая кукушка, крик которой звучит как «пролетающая пуля». Все это делает африканское Рождество похожим на английский май. Некоторые птицы сбросили зимнюю одежду скромного коричневого цвета и появляются в веселых летних нарядах – пунцовых и черных как смоль; другие сменили зеленую на ярко-желтую с полосками, похожими на черный бархат. Певчие птицы живут не только в деревнях; но поскольку в Африке их так часто наблюдают собирающимися вокруг деревень, создается впечатление, что назначение их песен и красоты – радовать взор и слух человека, ибо, лишь приближаясь к человеческим жилищам, мы узнаем, что наступило время пения птиц. Раньше мы думали, что этих маленьких созданий привлекают к человеку только зерно и вода, пока не увидели покинутых деревень, все жители которых были уведены в рабство, где зерно текло рекой, – но птиц там не было. Черная птица-ткач с красной шейкой прилетает стаями немного позже, неся за собой длинный шлейф из великолепных перьев, который, по-видимому, ей сильно мешает, когда она охотится в высокой траве. Козодой (Cometornis vexillarius), длина которого от головы до хвоста составляет всего 10дм, также привлекает в ноябре взгляд двумя перьями 26 дм длины в середине каждого крыла, 9-е и 10-е от внешнего края. Они придают крыльям медленное волнистое движение и, по-видимому, мешают полету, так как в другое время эта птица летает так быстро, что мальчишки не могут попасть в нее камнем. Местные жители умеют убивать зайцев, бросая в них булаву, и хорошо стреляют на бегу, но ни одному не удалось попасть в козодоя, когда он в обычном оперении, хотя в сумерках козодой нередко садится почти у самых ног человека. Какова может быть цель замедлить полет самца, мы не знаем. Эти перья бывают только у самцов, и в течение короткого периода времени.

Кажется странным, что Рождество наступает в такое веселое и яркое время года: его с трудом узнаешь в весеннем уборе, с поющими птицами, прорастающими зернами и цветущими долинами, вместо зимней одежды минувших дней, когда холодный, бодрящий воздух и земля, одетая в снежную мантию, увеличивают вдвое уют семьи, собравшейся у камина. Ассоциации с прежней жизнью в северном климате предрасполагают нас смотреть на другие страны довольно узко, – как эскимосы, привезенные в Европу. Безрадостно смотреть на эту солнечную часть нашего прекрасного мира, нездоровую только из-за того, что необыкновенному плодородию, которым одарил ее Творец, чтобы она обильно кормила человека и животных, позволяют пропадать впустую. В связи с этим было уже давно замечено, что в Африке все происходит наоборот: «шерсть растет на головах людей, а волосы – на спинах овец». В виде слабого подражания этому изречению, позволим себе добавить, что мужчины здесь часто носят длинные волосы, а женщины почти никогда. Там, где есть скот, женщины возделывают землю, сажают хлебные злаки и строят хижины. Мужчины же остаются дома, чтобы шить, прясть, ткать, болтать и доить коров. Мужчины, кажется, платят выкуп за своих жен, вместо того чтобы получать с ними приданое. Европейские горцы считаются гостеприимными, щедрыми, смелыми. Горцы же этой части Африки слабы, малодушны и трусливы даже по сравнению с их собственными соотечественниками, живущими на равнинах. Некоторые европейцы считают, что и африканцы, и они сами произошли от обезьян. Некоторые африканцы верят, что души людей после их смерти вселяются в обезьян. Большинство писателей считает чернокожих дикарями; почти все чернокожие считают белых людоедами. У одних детский бука – черный, у других – белый. Не продолжая этого неразумного сравнения, мы не можем не улыбнуться при мысли о той массе бессмыслиц, которая была написана по поводу интеллекта негров.[28] Если для большего эффекта воспользоваться ломаным английским языком и глупыми фразами, якобы переводами замечаний, которые в девяти случаях из десяти никогда не делались, мы бессознательно представим в карикатурном виде самих себя, а не негров, ибо весьма любопытен факт, что европейцы, начиная говорить с туземцами, почти неизменно прибавляют буквы еи о к своим словам: «givee me corno, me givee you bisuito» или «Looko, looko, me wante beero muche». Наши матросы начали с этого, хотя раньше они черных никогда не видели. Казалось врожденной идеей, что они могут таким образом приспособить английский язык для народа, который говорит на красивом языке, не имеющем вульгарных жаргонов. Благодаря большой разнице очень мало европейцев приобретают точное знание африканских языков, если они не начали учиться совсем молодыми. Жалобы на бедность языка часто являются лишь верным доказательством недостаточных достижений жалующегося; даже те, которые имели самую большую практику в африканских языках, делают грубые ошибки. Однажды мы уловили слово вроде «сирия», которое было употреблено как название местности на другом берегу реки. На самом деле, надо было произнести «псидия», что означает только «другая сторона». Серьезный профессор привел в научной работе слово «кайя» как местное название одной ящерицы. А «кайя» просто значит «я не знаю» – ответ, который мы получили. С такой же младенческой невинностью это слово было дано как название одного горного хребта. Каждый может припомнить ошибки, воспоминание о которых заставляет краснеть спустя много лет. Вообще мнение умного миссионера, который усердно изучал язык, более ценно, чем любого путешественника. Тем, кто знает их язык, африканцы дают обычно такие же разумные, если не более уместные ответы, как и наши необразованные бедняки. Не следует забывать, что наши предки в Англии два столетия назад были такими же отсталыми, как африканцы сейчас.

Д-р Кэрк весьма удачно делит год на три сезона: холодный, жаркий и дождливый. Холодный продолжается в течение мая, июня и июля; жаркий – большею частью в течение августа, сентября и октября. Дождей можно ждать в продолжение остальных месяцев.

Дождливый сезон в Тете несколько отличается от такового в некоторых других тропических странах: количество дождей здесь значительно меньше. Он начинается в ноябре и кончается в апреле. Когда мы в первый раз проводили дождливый сезон в этом месте, осадков было только немного больше 19 дм. В среднем в урожайный год бывает до 35 дм. Выпадает много дней, когда дождь совсем не идет, и редко он идет целый день; иногда бывает только сильный ливень, которому предшествует и за которым следует жаркая солнечная погода. Случается, что в дождях наступает полный перерыв на неделю и даже на две, тогда посевы страдают от солнца. Такие частичные засухи бывают в декабре и январе. Создается впечатление, что жара здесь возрастает до определенной температуры в различных широтах, после чего необходима перемена погоды – подобно тому закону, который регулирует сильный холод в других странах. Здесь после нескольких дней все нарастающей жары (в самый жаркий день температура достигает, вероятно, 39° в тени) наступает перемена погоды, и гроза на время освежает воздух. В Курумане можно ожидать дождя, когда термометр показывает 29°; в Колобенге мы ждали бури при 35°.

Замбези разливается два раза в год: первое полноводье, частичное, достигает своего наивысшего уровня к концу декабря или началу января; второе, большее, наступает тогда, когда река уже зальет, подобно тому как это бывает при разливе Нила, внутреннюю часть страны; до Тете оно не доходит ранее марта. Португальцы утверждают, что наивысший уровень, которого разлив достигает в Тете, – 30 футов; и это бывает примерно только раз в четыре года. Однако, если дело не касается слоновой кости, их наблюдения никогда не бывают особенно точными; и в этом случае также они опираются только на свою память. Первый водомер был поставлен в Тете – и вообще на Замбези – по нашему совету; по его показаниям, первый разлив достиг наибольшей высоты в 13 футов 6 дм 17 января 1859 г.; потом вода постепенно спала на несколько футов, пока не последовал больший, мартовский разлив. Вода поднимается внезапно и становится очень грязной и мутной; во многих местах реки образуются отдельные течения со скоростью в четыре узла; но через день или два после начала разлива течение распределяется более равномерно по всему руслу реки и принимает свою обычную скорость в основном русле, хотя разлив реки продолжается.

В остальное время вода Замбези является почти химически чистой, и фотограф нашел бы, что она почти не хуже дистиллированной воды для раствора азотнокислого серебра.

В третий раз мы посетили Кебрабасу с целью выяснить доступность этой части реки для навигации во время разлива; наибольший интерес представлял, конечно, Морумбва. Мы нашли, что пороги, которые мы наблюдали при первом посещении, исчезли, но что, хотя они были теперь сглажены, в нескольких местах быстрота течения увеличилась. Так как во время нашего путешествия туда вода быстро падала, водопад Морумбва мало отличался по своей картине от того, что мы видели при его открытии. Несколько рыбаков уверяли нас, что, когда разлив достигает наибольшей высоты, его не бывает видно и что течение тогда не очень сильное.

На этот раз мы шли по правому берегу и нашли, что этот путь так же труден и утомителен, как и по левому берегу. Добавочные неудобства создавались к тому же дождем. Нашему продвижению вперед мешали мокрая трава и ветки, с которых беспрерывно капала вода, а также вызванная этими обстоятельствами лихорадка.

Во время первой части нашего путешествия мы наткнулись только на несколько покинутых селений; наконец, в красивой долине мы встретили несколько местных жителей, несчастных и голодных. Женщины собирали в лесах дикие плоды. Один молодой человек согласился за два ярда хлопчатобумажной ткани показать нам сокращенный путь к водопаду. Он довел нас вверх по горе до деревни, приютившейся на краю одной из пропастей. В этот момент разразилась гроза, старшина деревни пригласил нас переждать ее в его хижине. После того как наш проводник осведомил его о том, что, по его сведениям и мнению, составляло нашу цель, он получил длинный ответ в благозвучных белых стихах; при конце каждой строки проводник, слушавший с глубоким вниманием, отвечал старшине ворчащим звуком. Скоро это стало производить впечатление такой нелепости, что наши люди разразились смехом. Ни поэт, ни отвечавший ему проводник не обратили ни малейшего внимания на эту грубость, а продолжали в том же духе и с той же энергией, пока не кончили. Речь вождя или, что более вероятно, наши дурные манеры произвели некоторое впечатление на нашего проводника, так как он отказался, хотя мы предлагали ему двойную плату, идти дальше.

Мы привезли в Африку семена хлопка, не зная, что он здесь уже известен и по качеству равен среднему американскому или даже превосходит его. Мы предлагали эти семена всем португальцам и туземцам, которые решались его возделывать; но, хотя некоторые и пробовали заняться этим источником богатства, было ясно, что их вожделения не выходили за пределы черной «слоновой кости», как здесь называют рабов, слоновых клыков и небольшого количества золотого песка.

В марте и апреле начинает сильно свирепствовать лихорадка, – в марте в том случае, если наступают значительные перерывы между дождливыми днями, а в апреле – всегда, так как в это время действию жаркого солнца подвергаются обширные площади, покрытые грязью и гниющими растениями.[29] Обычно приступ продолжается недолго, но он быстро ослабляет человека; однако после того, как лихорадка прекращена, силы быстро восстанавливаются. Уже давно замечено, что те, которые долго остаются на одном месте и ведут сидячий образ жизни, страдают от лихорадки больше, чем те, которые передвигаются и у кого занято и тело, и голова. Но мы не могли все поместиться на маленьком судне, когда оно совершало свои поездки, во время которых перемена места и пейзажа оказывались такими полезными для здоровья; кроме того, некоторым из нас нужно было оставаться для охраны имущества экспедиции, совершая иногда небольшие второстепенные путешествия для обследования интересных вещей по соседству.

Каковы бы ни были причины лихорадки, мы наблюдали, что часто все заболевали ею в одно и то же время, как это бывает при малярии. Особенно часто это случалось при северном ветре. Сначала все считали, что если ежедневно принимать хинин, то это предохранит от приступа. В течение ряда месяцев наши люди, за исключением двух, принимали хинин каждое утро. Случалось, что лихорадка поражала поклонников хинина, в то время как не верующие в его профилактическую силу от нее ускользали. Принимали ли мы его каждый день или не принимали вовсе целыми месяцами, не составляло никакой разницы: лихорадка была беспристрастна и нападала на нас в дни приема хинина с такой же жестокостью и регулярностью, как и тогда, когда он спокойно лежал в аптечке. В конце концов, мы совершенно отказались от его употребления как профилактического средства. Наилучшее предупредительное средство против лихорадки – побольше интересной работы и достаточное количество здоровой пищи. Если человек имеет хорошее жилище и хорошую одежду и обладает этими преимуществами, лихорадка для него не страшнее, чем обыкновенная простуда; но если какое-нибудь из этих условий отсутствует, – если он ленив, или предается излишествам в еде или питье, или плохо питается, – то лихорадка, вероятно, окажется для него кое-чем более серьезным.

Лихорадка не так жестока в Тете, как в Келимане или на низменном побережье, и, поскольку в этой части Африки так же легко заболеть лихорадкой, как в Англии схватить простуду, приезжим следовало бы перебираться с побережья в более высоко расположенные районы, чтобы приступ, когда он наступит, был слабее. Эта точка зрения была высказана д-ром Кэрком, и португальские власти послушались его совета и послали следующий отряд солдат немедленно по прибытии в Тете. Этот отряд состоял из 80 человек, и, несмотря на отклонения от режима, – поскольку большинство из них принадлежало к категории «неисправимых», – в течение 3 лет из них умерли только 10, причем от лихорадки 5. Хотя и выяснилось, что хинин не предупреждает лихорадки, – если не считать его возможного тонического действия, благодаря чему весь организм становится более способным противостоять малярии, – он оказался неоценимым при лечении, как только появились первые симптомы заболевания: боли в спине и костях, головная боль, зевота, быстрый и иногда с перебоями пульс, заметная пульсация шейных вен, слезотечение, горячая кожа, обложенный язык.

На психику некоторых людей лихорадка оказывает очень любопытное влияние. Жизнерадостность пропадает, и сознание человека омрачается черными тучами тоски и грусти. Самая остроумная шутка не может вызвать и подобия улыбки. Выражение лица серьезное, глаза слезятся, и говорит такой человек мало и притом пищащим голосом, напоминающим плач маленького ребенка. Первым симптомом приближающейся лихорадки часто бывает раздражительность. В такие моменты человек чувствует себя дураком, если и не ведет себя как таковой. Ничто не по вкусу, ничто не нравится пораженной лихорадкой жертве. Он легко раздражается, склонен во всем видеть плохое и против всего возражать, считать себя обиженным, – одним словом, к нему вполне подходит определение, которое дал перед военным судом один морской врач ирландец пьяному: «человек, непригодный для общества». Если бы все члены экспедиции заболели малярией сразу, то жизнь ее начальнику определенно стала бы в тягость. Один может явиться к нему с вытянутым лицом и сказать, что будет в отчаянии, если экспедиция двинется дальше, приводя в качестве веского мотива этого своего состояния то обстоятельство, что он разбил портрет своей жены. Другой может заявить, что его ущемляют, так как не организованы специальные поиски «десяти пропавших колен» [намек на Библию. – Прим. перев.]. Такого иметь в составе экспедиции опасно, так как, разгневавшись, он может начать цитировать Писание (Библию) и утверждать, что эти «колена» должны обитать «за реками эфиопскими». Когда человек начинает считать, что все направлено ему во вред, то он или принимает дозу «возбудителя», или пишет в газеты, – в зависимости от того, в какой степени одарила его природа разумом.

Мы считали, что провести через Кебрабасу наш пароход, обладавший мощностью всего в 10 лошадиных сил, невозможно, и были уверены, что для преодоления этой стремнины во время разлива нужна гораздо большая мощность. Поэтому мы отправили соответствующую информацию правительству ее величества [королевы Виктории] и просили дать нам более подходящее судно. В ожидании же мы направили свое внимание на исследование реки Шире, северного притока Замбези, который впадает в последнюю примерно в 100 милях от моря. От португальцев мы не могли получить никаких удовлетворительных сведений об этом притоке: они утверждали, что никто по этой реке не поднимался; не могли они также сказать, где находятся ее истоки. Говорили тем не менее, что много лет назад португальская экспедиция пыталась подняться по Шире, но это ей не удалось из-за непроходимых плавучих водорослей.

Опираясь на это, многие утверждали, что даже каноэ не могли пройти через массу водяных растений, покрывающих ее поверхность. Однако другие намекали в частных беседах, что экспедицию остановили не водяные растения, а отравленные стрелы враждебно настроенных туземцев, которые отбросили португальцев с тяжелыми потерями.

Никто не посылал туземных торговцев вверх по Шире и не входил в сношения с коварными дикарями, которые жили на ее берегах. Купец из Сены рассказывал мне, что он однажды снарядил торговую экспедицию, которая поднялась на небольшое расстояние вверх по реке, но ее члены были ограблены и с трудом спаслись от смерти. Один комендант сказал: «Наше правительство прислало нам приказ помогать вам и охранять вас; но вы отправляетесь туда, куда мы не смеем за вами следовать, – как же мы можем вас оберегать?»

Мы не могли найти сведений в документах, что по Шире когда-либо поднимались европейцы. Поэтому, поскольку это касалось нас, мы должны были обследовать совершенно новые районы. Все португальцы считали манганджа храбрыми, но кровожадными дикарями, и, вернувшись, мы узнали, что вскоре после нашего отъезда распространился слух о роковых результатах нашей смелости. Д-р Ливингстон был будто бы убит, а д-р Кэрк смертельно ранен отравленными стрелами.

Первое путешествие по Шире мы совершили в январе 1859 г. На протяжении первых 25 миль вниз по реке плыло значительное количество водорослей, но недостаточное для того, чтобы помешать плыть каноэ или какому-либо другому судну. Почти вся масса этих водяных растений попадает в реку из болота на западе немного выше большой горы, носящей название горы Морамбала. Выше же их почти нет. Когда мы приближались к деревням, туземцы, вооруженные луками и отравленными стрелами, собирались большими группами на берегу. Некоторые из них, прячась за деревьями, прицеливались в нас, делая вид, что готовы выстрелить. Все женщины были отосланы, чтобы не мешать, и мужчины были, видимо, готовы сопротивляться нападению.

В деревне, где вождем был Тингане, собралось до 500 туземцев; нам приказали остановиться. Д-р Ливингстон сошел на берег; когда он объяснил, что мы англичане и не собираемся ни рабов брать, ни воевать, а хотим только проложить путь для наших соотечественников, чтобы они могли покупать у местных жителей хлопок и все другое, что у них оказалось бы для продажи, кроме рабов, Тингане стал немедленно совсем дружелюбным. Достижению этого результата, вероятно, помог пароход, так как он показывал, что мы совсем новые люди; нам было известно, что Тингане служит преградой для всяких сношений между португальскими черными торговцами и туземцами, живущими дальше, внутри страны. Никому не разрешалось пройти мимо ни в ту, ни в другую сторону. Тингане был пожилым, хорошо сложенным человеком, ростом больше 6 футов, с седой головой. Хотя наше присутствие и привело его в некоторое возбуждение, он с большой готовностью согласился созвать по нашей просьбе свой народ, чтобы все узнали, каковы наши цели.

Входя в сношения с какими бы то ни было людьми, мы почти всегда упоминали о ненависти англичан к рабству.[30] Большинство туземцев знает кое-что об усилиях англичан, направленных к прекращению торговли невольниками. И поскольку нашей задачей было побудить их возделывать и продавать хлопок, вместо того чтобы они продавали своих соотечественников, выполняемое нами поручение показалось им вполне естественным. Имея ясное представление о своих выгодах и являясь страстными торговцами, они тотчас же поняли разумность нашего предложения.

Язык этих туземцев очень похож на язык жителей Сены и Тете. Сначала мы понимали его достаточно лишь для проверки, передает ли наш переводчик наши слова или дает свою собственную версию. Он довольно точно переводил то, что мы ему говорили, но у него была непреодолимая склонность заканчивать свою речь сентенциями вроде: «В книге говорится, что вы должны сеять хлопок, а англичане – приезжать и покупать его», или какой-нибудь им самим сымпровизированной шуткой, что было бы смешно, если бы не так нас изводило.

Когда мы в первый раз поднимались по Шире, наше внимание было главным образом направлено на самую реку. Чтобы оценить то наслаждение, которое дает исследование на протяжении 200 миль извилин до того неведомой реки, надо его испытать. Мы выяснили, что в низовьях река имела не менее двух морских саженей глубины. Выше по течению она становилась мельче, так как множество отделяющихся от нее и снова с нею сливающихся рукавов уменьшает объем воды; но отсутствие мелей делает ее удобной для навигации.

Нам нужно было быть крайне осторожными, чтобы какой-нибудь наш поступок не был неправильно понят толпами туземцев, которые следили за нами.

Пройдя по прямой сто миль, – извилистость реки по меньшей мере удвоила это расстояние, – мы обнаружили, что дальше на пароходе двигаться не можем, так как на 15°55 южной широты нам преградил путь великолепный водопад, который мы назвали Мурчисон в честь того, чье имя приобрело уже мировую славу и за чью великодушную доброту мы никогда не сможем отплатить. Туземное название этого водопада Мамвира. Здесь в первый раз было приостановлено движение вперед нашего парохода. Угол падения воды этого водопада значительно меньше, чем пяти, расположенных выше по течению; действительно, он был настолько мал, что после открытия этих пяти он не был включен в их число.

Порог Мамвира, нижайший из Марчизонских порогов

Иллюстрация к первому английскому изданию произведений Д. Ливингстона

Мы провели здесь несколько дней, надеясь, что удастся засечь долготу, но большую часть времени шел дождь; если его не было, то небо было покрыто тяжелыми тучами. Было признано неосторожным отважиться на путешествие внутрь страны, пока туземцы так подозрительны, что держат на берегах сильную охрану и днем и ночью; погода также была неблагоприятна. Послав подарки и приветствия двум вождям, мы вернулись в Тете. Вниз по реке мы двигались быстро, так как нам помогало течение. Бегемоты никогда не попадали впросак и уходили с нашего пути. Менее умные крокодилы иногда весьма порывисто бросались на нас, думая, что мы громадное плывущее животное. Они держались под водой, примерно на фут от поверхности, но от движения их ног и тела получалась ясно видимая рябь в тех местах, по которым можно было видеть, как быстро двигались они вперед. Они поднимали голову только тогда, когда были на расстоянии нескольких ярдов от предполагаемого лакомства, – и тогда, увидев ошибку, камнем падали на дно, не прикоснувшись к пароходу.

В середине марта того же [1859]года мы отправились во второй раз в путешествие по Шире. Теперь туземцы относились к нам дружелюбно и охотно продавали рис, птицу и зерно. Мы вступили в дружеские отношения с вождем Чибисой, деревня которого находилась примерно в 10 милях ниже водопада. Когда мы были здесь в первый раз, он послал двух людей пригласить нас на пиво; но пароход последним показался таким страшилищем, что, прокричав свое приглашение, они прыгнули на берег, оставив свои каноэ на волю течения. Чибиса был исключительно умным человеком. Если не считать темного цвета кожи, он был вылитым портретом одного из наших знаменитейших лондонских артистов и далеко превосходил по своему уму всех остальных вождей этого района. Он рассказал нам, что ему пришлось много воевать, но начинали всегда другие; он всегда был прав, а виноваты были всегда они. Кроме того, он твердо верил в божественные права монархов. Он рассказывал, что был обыкновенным человеком; но, когда умер его отец, стал вождем. Как только он занял это высокое положение, то осознал могущество, которое вошло в его голову и спустилось по спине; он чувствовал, как оно в него вошло, и узнал, что он – вождь, облеченный властью и обладающий мудростью; тогда люди начали бояться его и стали преклоняться перед ним. Он говорил об этом, как о совершенно естественном факте, исключающем всякое сомнение. Его народ также верил в него: они купались в реке, абсолютно не боясь крокодилов, так как вождь бросил в нее могущественное средство, которое охраняло их от этих чудовищных пресмыкающихся.

Оставив судно против деревни Чибисы, д-р Ливингстон, д-р Кэрк и несколько макололо выступили пешком к озеру Ширва. Они шли по направлению к северу от гористой местности. Население относилось к ним далеко не хорошо; некоторые из проводников пытались сбить их с пути, и доверять им было нельзя. Масакаса, старшина макололо, подслушал несколько замечаний, которые убедили его, что проводник готовил им беду. Он молчал до того момента, пока они не оказались в пустынном месте; здесь он подошел к д-ру Ливингстону и сказал: «Это скверный человек, с ним мы попадем в беду; копье мое остро, и здесь никого нет, – не свалить ли мне его в высокую траву?» Если бы доктор выразил малейший знак согласия или даже только промолчал бы, этому проводнику никого больше уже водить не пришлось бы, ибо в мгновение ока он оказался бы там, «где злые перестают беспокоить». Позднее выяснилось, что в этом случае никакого предательства не было, а имелась только недостаточность знания нами языка и страны. Мы попросили отвести нас к Ньянья Мукулу, или «большому озеру», имея в виду озеро Ширва, а проводник повел нас по чрезвычайно труднопроходимой гористой местности, постепенно спускающейся к длинному болоту, которое было известно проводнику именно под названием Ньянья Мукулу, т. е. «большого озера». Мы видели на этом болоте столько слонов, что назвали его Слоновым болотом. Слово «ньянья», или «ньянца», может означать вообще болото, озеро, реку и даже ручей.

В конце концов экспедиция стала продвигаться вперед без проводников или с сумасшедшими проводниками. Как это ни странно, мы оказывались часто очень обязанными сумасшедшим из разных деревень: один из них почтил нас, когда мы спали под открытым небом, тем, что плясал и пел у наших ног всю ночь. Эти несчастные люди симпатизировали исследователям, считая, вероятно, что они – их поля ягоды. Общее мнение их соотечественников на них влияния не оказывало, они действительно жалели чужестранцев и хорошо к ним относились; часто они преданно провожали экспедицию с места на место, когда невозможно было никакими средствами нанять здорового человека.

Манганджа вели себя в это время очень независимо; это был разительный контраст с тем раболепством, которое они проявили позднее, когда великое бедствие – охота за рабами – постигло и их страну. Из деревень подавались сигналы барабанами, и ноты недоверия и запугивания звучали в ушах путешественников круглый день; иногда им приходилось бодрствовать всю ночь в ожидании внезапного нападения. Д-р Ливингстон и д-р Кэрк стремились, чтобы не произошло ничего такого, что заставило бы туземцев смотреть на них, как на врагов; Масакаса же стремился, со своей стороны, показать, что он мог бы сделать, подравшись с ман-ганджа.

Упорство экспедиции было в конце концов увенчано успехом: 18 апреля было открыто озеро Ширва, значительных размеров водоем с горькой водой, в котором водились пиявки, рыбы, крокодилы и бегемоты. Вода слегка солоновата, – вероятно потому, что не имеет выхода, – и производит впечатление глубокой. Над ее поверхностью, как холмы, поднимаются острова. Мы наблюдали озеро, находясь у подножия горы Пиримити, или Мопеупеу, на юго-юго-западной стороне. На севере перспектива заканчивалась морским горизонтом. Вдалеке виднелись два маленьких острова. Третий, побольше, похожий на вершину горы, покрытую деревьями, поднимался ближе, на переднем плане. На востоке виднелись горные цепи; а на западе стоит гора Чикала, которая, кажется, связана с большим горным массивом, называемым Зомба.

Берег, где мы провели две ночи, был покрыт зарослями камыша и папируса. Желая установить широту по естественному горизонту, мы прошли некоторое расстояние по воде, направляясь к тому, что предполагалось мелью. Но пиявки произвели на нас такое нападение, что мы еле смогли вернуться; одна женщина сказала, что мужчины заманили и нас в воду, чтобы убить.

Согласно собранным сведениям, это озеро не могло сравниться по своим размерам с другим, находящимся дальше к северу и отделенным от этого только узкой полосой земли. Северный конец озера Ширва увидеть не удалось, хотя мимо него и прошли. Это озеро имеет, вероятно, в длину от 60 до 80 миль и около 20 в ширину. Высота над уровнем моря 1800 футов. Вода напоминает по вкусу слабый раствор английской соли. Местность вокруг очень красивая, покрыта богатой растительностью; разбивающиеся и пенящиеся на скалах волны на юго-восточной стороне, – когда они были, – еще более увеличивали красоту картины. Недалеко от восточного берега вздымаются чрезвычайно высокие горы – до 8000 футов над уровнем моря. Они представляют величественный вид, когда их высокие и крутые вершины виднеются частью над облаками, частью под ними. Этот хребет называется Миландже; на западе находится гора Зомба, 7000 футов высоты и около двадцати миль длины.

Поскольку задачей экспедиции было больше постепенное завоевание доверия народа, чем исследование страны, было решено, что она на этот раз проникла достаточно далеко внутрь страны. Считая, что можно будет достигнуть поставленных целей, повторив посещение этой местности, как это было сделано с Шире, решили вернуться на судно, находившееся у острова Даканамойо. Но вместо того, чтобы возвращаться той же дорогой, прошли к югу у самой горы Чирадзу-ру, побывали у родственников Чибисы и оттуда спустились через перевал Зеди к Шире. И было хорошо, что мы вернулись на пароход именно в этот момент, так как наш превосходный каптенармус, Джон Уокер, на попечении которого было оставлено судно, тяжело болел лихорадкой в течение всего нашего отсутствия. Между тем те, которые карабкались 22 дня по горам и спали все ночи, кроме одной, под открытым небом, вернулись живыми и здоровыми. Товарищ Уокера Pay, которому была поручена аптечка, не давал ему никакого лекарства, так как не знал, чем он болен. Едва ли можно спутать лихорадку с чем-либо другим, если обратить внимание на вышеперечисленные симптомы или припомнить, что всякое заболевание в этой стране или является формой лихорадки, или осложнено малярией. Так как положение Уокера было очень серьезным, ему сейчас же дали большую дозу каломели.

Скоро каптенармус поправился; однако из-за продолжительности лихорадки его организм был потрясен гораздо больше, чем если бы лекарство ему дали сразу.

Кру нарубили во время нашего отсутствия много дров для парохода, и мы скоро отправились вниз по реке.

Пароход пришел в Тете 23 июня и после ремонта отправился в Конгоне, чтобы получить припасы с крейсеров ее величества. Нас очень обильно снабдили первосортными запасами, но нам не повезло, – мы потеряли значительную их часть и теперь должны были переносить лишения. На пути вниз по реке мы купили несколько гигантских кочнов капусты и тыкв в туземной деревне ниже Мазаро. Наши обеды состояли обычно из одного блюда; но на следующий день мы были поражены, когда наш черный повар из Сьерра-Леоне внес и второе. «Что это у тебя?» – спросили его с удивлением. «Торт, сэры». – «Торт! Из чего же он сделан?» – «Из капусты, сэры». Так как у нас не было сахара и мы не могли дополнить воображением недостающее, как в детстве, праздник, который устроил нам гениальный Том, нас не порадовал. Бриг ее величества «Персиэн», под командой лейтенанта Сомерза, зашел сюда по пути на мыс Доброй Надежды; хотя он сам терпел некоторый недостаток в продуктах, все же щедро уделил нам все, что мог. Тут мы расстались с нашими кру, так как из-за их неспособности к ходьбе мы не могли пользоваться ими во время сухопутных путешествий. Была набрана команда из макололо, которые, кроме того что являются хорошими ходоками, могут рубить дрова, работать на корабле и нуждаются только в туземной пище.

Во время пребывания в Конгоне было признано необходимым вытащить наш пароход на берег для ремонта. Он был построен из новоизобретенного сорта стальных пластин толщиной всего в -¹/^ дюйма, запатентованных, но, к несчастью, до сих пор никогда не подвергавшихся испытанию. Постройка судна для исследовательской экспедиции из неиспытанного материала была ошибкой. Какое-то химическое действие на этот препарат стали вызывало появление крошечной дырочки; от нее расходились во все стороны ветви, подобно лишаям или маленьким неровным звездам, – как те, которые мы иногда видим в тающем льду. Везде, где эти веточки изгибаются, делаются дырочки. Дно, покрытое массой маленьких дырочек, скоро стало похожим на решето и постоянно текло. Механик законопачивал более крупные дыры, но не успевали спустить судно на воду, как появлялись новые. Первой новостью по утрам было обычно неприятное сообщение о новой течи в переднем отсеке или в среднем, что было еще хуже.

В начале августа, во время нашего путешествия вверх по Замбези, часто шли проливные дожди. 8 августа выпало свыше 3 дм осадков. Такое большое их количество – больше чем выпадает когда-либо в Тете в день во время дождливого сезона – объясняется близостью к океану. Иногда каюта бывала почти затоплена: кроме течи снизу, проникал через крышу дождь. Если мы хотели писать, приходилось это делать под зонтиком.

Способ соединения отсеков был тоже новый; трение заднего отсека о средний накачивало речную воду, и она растекалась ручьями по полу и проникала в шкафы, где лежали подушки, выполнявшие двойную роль – стульев и постелей.

В большинстве случаев мы болели лихорадкой из-за того, что спали на этих мокрых подушках. Погибло или потребовало двойной работы по сушке множество ботанических образцов, которые усердно собирал и тщательно препарировал д-р Кэрк.

Когда мы стояли на якоре у одного острова в нескольких милях ниже Мазаро, владелец этого острова Поль, родственник мятежника Мариано, явился к нам в гости. Он только что вернулся из Мозамбика, где, как принято здесь говорить, «уладил дело» с властями. Он сказал нам, что генерал-губернатор д'Альмейда ничего не знал о Конгоне и считал, как и другие, что Замбези впадает в океан у Келимане. Его превосходительство расспрашивал Поля относительно правильности карты д-ра Ливингстона в этом отношении. Мы говорим об этом потому, что позднее португальцы серьезно пытались доказать, что Конгоне еще раньше была известна их работорговцам. Поль – человек смешанного происхождения, имеет цветущий вид; это единственный действительно толстый человек среди потомков португальцев в Восточной Африке. Жалко, что одна категория болезней, как наследственных, так и благоприобретенных, так распространилась между метисами, что нельзя сделать никакого заключения относительно их стойкости как расы.

Глава IV Река Шире

Около середины августа, запасшись дровами в Шамоаре, мы снова двинулись вверх по Шире, намереваясь лучше познакомиться с населением и совершить пешком более далекое путешествие на север от озера Ширва, чтобы найти озеро Ньяса, о котором мы уже получили некоторые сведения как об озере Ньиньеси («звезды»). Шире много уже, чем Замбези, но глубже, и плавать по ней легче. Она орошает низменную и чрезвычайно плодородную долину 15–20 миль ширины. С обеих сторон эту долину окаймляют поросшие лесом горы. На протяжении первых 20 миль они на левом берегу подступают вплотную к реке; дальше находится Морумбала (это название означает «большая сторожевая башня»), обособленная гора в 500 ярдах от берега реки. На западе склоны ее крутые; она достигает 4000 футов высоты и около 7 миль длины. Она покрыта лесом до самой верхушки и очень красива. Ее южная оконечность, виднеющаяся в отдалении, имеет красивый пологий склон; кажется, что подняться по нему было бы нетрудно. Но сторона, обращенная к Шире, крутая и скалистая, особенно в верхней своей части. Примерно на половине горы виднеется маленькая деревушка: она находится выше пределов досягаемости для москитов, и воздух в ней чистый и бодрящий. Климат и растительность на вершине очень отличаются от таковых в долине; но значительная часть жизни населения проходит среди облаков, которые во время дождливого сезона висят целыми днями на вершине излюбленной ими горы. Когда мы поднимались на гору в первый раз, ее обитатели встретили нас очень приветливо; перед нашим вторым посещением они почти все были уничтожены Мариано.

Д-р Кэрк нашел на этой и других горах свыше 30 сортов папоротников, даже большие папоротниковые деревья, хотя едва ли хоть один из этих видов встречается в долинах. Здесь растут дикие лимоны и апельсины; население сажает ананасы. Среди громадных деревьев, растущих у подножия горы, находит приют и пищу множество коршунов, обезьян, антилоп и носорогов.

В долине недалеко от южной оконечности горы бьет горячий источник. Вода прорывается из земли, прозрачная как хрусталь, в двух местах, на расстоянии нескольких ярдов одно от другого, и течет узкой горячей струей. Температура воды оказалась 79°; яйцо варилось в ней примерно столько времени, сколько нужно, чтобы сварить в обыкновенном кипятке. Наш проводник бросил в воду маленькую веточку, чтобы показать нам, как быстро она убивает листья. По-видимому, несчастные ящерицы и насекомые не понимают, что такое горячий источник, так как их останки лежат в большом количестве на дне. При нас на воду сел большой жук; он погиб прежде, чем успел свернуть свои крылышки.

Вода откладывает на камни осадок, имеющий запах серы. Примерно на расстоянии 100 футов от источника грязь еще такая горячая, что едва можно терпеть при прикосновении к ней. Купание в этой грязи прекрасно очищает кожу, причем грязь не пристает к телу; удивительно, что португальцы не используют этот источник для лечения многочисленных накожных болезней, которыми они так часто страдают.

На богатой равнине, образующей перемычку между реками Шире и Замбези, западнее Морумбалы виднеются несколько групп пальм и акаций. Это – хорошее место для всяких зверей. Работавшие на каноэ люди с Замбези боялись спать здесь, так как считали, что тут водятся львы; они предпочитали проводить ночи на острове. Несколько черных, которые сопровождали нас в качестве рабочих-добровольцев из Шупанги, крикнули однажды вечером, что на берегу лев. Было очень темно, и мы видели только два сверкающих огня, которые, как говорили, были глазами льва, смотревшего на нас; здесь, как и в других местах, считают, что глаза льва всегда горят ночью. Это были, вероятно, светящиеся червяки, так как они не двинулись с места, когда мы выстрелили в них.

За Морумбалой, извиваясь, через обширное болото протекает Шире. На много миль к северу простирается широкое море свежей зеленой травы; это место такое ровное, что им можно пользоваться для определения высоты солнца в полдень. В 10–15 милях к северу от Морумбалы находится имеющая форму купола гора Маканга, или Чиканда; далее тянется несколько других с вершинами, которые выглядят гранитными; они образуют восточную границу долины. Другой хребет, состоящий из метаморфических пород, начинается против Сены и окаймляет долину с запада.

Продвинувшись на некоторое расстояние по этому болоту на пароходе, мы подошли к широкому поясу из пальм и других деревьев, который пересекал прекрасную равнину на правом берегу. Здесь было много следов крупных диких зверей. Слоны кормились пальмовыми орехами, имеющими приятный вкус, напоминающий фрукты, и употребляемыми в пищу человеком. Мы заметили двух питонов, которые переплелись между собою и обвили своими кольцами ветви большого дерева; обоих мы застрелили. Больший из них, самка, имел в длину 10 футов. Они безвредны; говорят, что их можно есть и они имеют вкусное мясо.

Макололо подожгли траву в том месте, где рубили дрова; спасаясь от пожара, из травы выскочил одинокий бык и яростно напал на одного очень подвижного молодого парня, по имени Мантланьяне. Еще никогда не служили ему его проворные ноги такой службы, как в эти несколько секунд, когда он убегал от разъяренного животного. Когда он добежал до берега и спрыгнул в воду, взбешенный зверь находился от него на расстоянии едва 6 футов.

К вечеру, когда дневная работа по рубке леса была закончена, несколько человек отправились ловить рыбу. Они следовали общепринятому в Африке в таких случаях обычаю: забросив удочку, они сейчас же несколько раз резко ударяли удилищем по воде, чтобы привлечь внимание рыб к приманке. Они ничего не поймали и объясняли это так же, как рыболовы в Англии при аналогичных обстоятельствах, а именно утверждали, что «от ветра рыба озябла и не клюет».

Двигаясь дальше, мы видели на болотистых берегах много кукурузных полей и огородов, где росли тыквы и табак. Они принадлежат обитателям гор, которые во время сухого сезона спускаются вниз и обрабатывают те части берегов, которые бывают залиты водой в остальное время. Пока посадки растут, они занимаются рыбной ловлей; здесь ловится много рыбы. Рыба высушивается и затем служит для продажи или собственного потребления.

Поднимаясь вверх по течению, мы прошли мимо глубокой реки около 30 футов ширины, вытекающей из водоема, имеющего ширину в несколько миль. Множество людей работали в различных местах этого водоема, наполняя свои каноэ корнями лотоса, называемого «нийка», которые широко употребляются в пищу в Африке. Если их сварить или испечь – они напоминают наши каштаны. Именно из этого водоема и через эту реку попадают в Шире главным образом плавучие водоросли. Водоем называется Ньянья эа мотопе («озеро грязи»). Его называют также Ньянья пангоно («маленькое озеро»), в то время как болото, около которого водится много слонов, носит название Ньянья Мукулу («большое озеро»). На соседних холмах можно проследить еще линию берега; таким образом очевидно, что в действительности в древности это были озера. Сохранившиеся традиционные названия являются лишним подтверждением того общего высыхания, которое постигло Африку.

Никто бы не поверил, что географические познания португальцев никогда не распространялись дальше этого большого и малого Ньянья. Но виконт Са де Бандейра, воодушевленный патриотическим стремлением доказать, что не мы открыли озеро Ньяса, в своем официальном письме мозамбикскому губернатору фактически ссылается на единственные данные, которые можно было получить из древних архивов Лиссабона, – а именно, что жители Сены поддерживали торговые сношения с населением Морумбалы и, конечно, как он доказывает, должны были доплывать до малого и большого болот, о которых мы говорили выше. Как будто одно из них – Ньяса! Водопады на Шире совершенно неизвестны. Мы знаем, что об огромном водопаде Виктория (Моси оа Тунья) португальцы ничего не знали; но, пока мы не прочли ссылки его превосходительства на устные рассказы какого-то древнего автора, мы полагали, что пять больших водопадов Мерчисона, которые образуют спуск в 1200 футов и находятся всего на расстоянии 150 миль от Сены, должны были быть известны португальцам в прежние времена. Мы до сих пор склонны считать, что они были исследованы; но поскольку это открытие не было известно остальному миру, оно относится к той же категории, что и исследования неграмотных африканцев. Как ни печально, это факт, что милый виконт чувствует сейчас себя в неудобном положении в результате близорукой политики своих предков в географических делах; его потомки будут питать точно такие же чувства по отношению к нынешней торговой политике его соотечественников – политике «собаки на сене». Один иезуит сделал деловое предложение исследовать озеро Марави, но нет никаких следов, что оно было претворено в жизнь. К сожалению, к этому свелись все сведения, которые мы могли получить по этому поводу от португальцев. Если бы нам удалось узнать больше подробностей об их исследованиях, конечно, не стали бы сознательно их преуменьшать.

В конце первого дня плавания на пароходе, после того как мы покинули то место, где запаслись дровами, мы посетили деревню Чиканда Кадзе женщины-вождя, чтобы купить риса для наших людей. Но мы уже находились в благословенных местах, где время не имеет абсолютно никакого значения и где люди, если они устали, могут сесть и отдохнуть; поэтому они попросили нас подождать до завтра, обещая тогда продать нам некоторое количество пищевых продуктов. Но нашим 40 черным людям было совершенно нечего сварить себе на ужин; поэтому нам пришлось плыть дальше, чтобы достигнуть другой деревни в нескольких милях вверх по течению. Когда встречаешь таких людей, которым безразлично, купим мы у них их товар или нет, или которые считают, что спешить стоит только тогда, когда спасаешься от врага, наши представления о том, что время – деньги, и о могуществе кошелька терпят серьезный удар. К счастью, здесь совершенно незнакома та ожесточенная конкуренция, которая изнашивает в Англии и дух и тело. Обработанные места являются не более чем точками по сравнению с обширными пространствами богатой почвы, которая никогда не использовалась под пастбище и которую никогда не пахали. Жалко, что этими громадными ресурсами не пользуется большее число людей.

Жалкий пароходик не мог поднять всех нужных нам рабочих; чтобы облегчить его, мы поместили часть из них в лодки и взяли на буксир. В темноте одна лодка перевернулась, но нам удалось подобрать всех, кроме одного несчастного, который не умел плавать. Его гибель привела всех нас в мрачное состояние. Чувство огорчения по поводу того, как нас подвел с этим пароходом наш собственный соотечественник, которое мы и так часто испытывали, еще более усилилось. Мало найдется людей, которые поступили бы так непорядочно по отношению к нам: нас заверили, что пароход сможет поднимать 10–12 тонн и около 36 человек; оказалось же, что при такой нагрузке осадка была непомерно велика и пароходу грозила опасность затонуть. Поэтому нам приходилось прибегать к описанному выше способу передвижения с теми тяжелыми результатами, о которых мы говорили.

На другой день мы прибыли в деревню Милома (16°56 30 южной широты). Ее обитатели выращивают в большом количестве рис и любят торговать; рис продавался по поразительно низкой цене, и мы не могли закупить и десятой части того, что было вынесено на продажу.

Местный трубадур устроил нам вечером серенаду. Он исполнил несколько странных мелодий на музыкальном инструменте вроде однострунной скрипки, сопровождая их диким, но нельзя сказать, чтобы немузыкальным пением. Он сказал макололо, что намерен играть всю ночь в надежде получить от нас подарок. Ночи были холодные, – температура опускалась до 8°; иногда бывали туманы, – и его спросили, не боится ли он умереть от холода. Однако он ответил совершенно в духе итальянца-шарманщика: «О нет. Я проведу ночь с моими белыми друзьями на большом каноэ; я часто слышал о белых людях, но до сих пор никогда их не видел, и я должен для них хорошо петь и играть». Нам удалось от него откупиться при помощи небольшого куска материи, и он ушел в хорошем настроении.

На восходе солнца температура воды была 21°, т. е. на 13° выше температуры воздуха в это же время, и это было причиной тумана, который поднимался над рекой, как пар. В таких случаях не следует купаться по утрам, так как, вместо того чтобы при выходе из воды чувствовать себя согретым, ощущаешь озноб, можно простудиться из-за большой разницы в температуре воздуха и воды.

Глиняные сосуды, гребень и трещотка

Берлинский музей народоведения

Горный хребет, начинающийся против Сены, подходит на расстояние двух или трех миль к деревне Милома, а потом поворачивает на северо-запад; главная гора называется Малауз. На ее покрытых деревьями склонах много деревень. Среди прочих пород на поверхность выходят пласты угля. По мере подъема условия улучшаются: богатая долина становится менее болотистой и ее украшают деревья, растущие в большом количестве.

Оба берега испещрены западнями для бегемотов, устроенными на каждой дорожке, по которой эти животные поднимаются от реки, когда отправляются пастись в траве. Бегемоты питаются только травой и там, где им грозит какая-нибудь опасность, только ночью. Их огромные губы действуют, как жатки: на том месте, где бегемот ест траву, остается дорожка. Мы никогда не видели, чтобы бегемот ел водяные растения или водоросли. Клыки служат ему, по-видимому, как средством нападения, так и защиты. Ловушка для бегемотов состоит из бревна длиною в 5 или 6 футов, в конец которого вделан наконечник от копья или острие из твердого дерева; и то и другое смазывается ядом. Бревно прикрепляется веревкой к шесту с развилиной на конце; веревка спускается на тропинку, где ее держит особая защелка, устроенная так, что она высвобождает веревку, если животное на нее наступает. Бегемоты – животные осторожные; поэтому их еще много. Один из них испугался парохода, который шел у самого берега. Стремясь спастись от него, бегемот бросился на берег и прямо попал в ловушку. На его спину обрушилось тяжелое бревно, вогнав отравленный наконечник копья на целый фут в его мясо. В агонии он нырнул обратно в реку, где через несколько часов околел, дав возможность туземцам устроить пир. Яд на наконечнике копья не действует на мясо, кроме непосредственно прилегающего к ране места; эта часть выбрасывается.[31] В некоторых местах к падающему бревну прикрепляется еще груз из тяжелых камней, но здесь достаточно и твердого дерева.

В сумерках нас окликнул с берега властный голос: «Куда вы едете? Куда вы едете? Что это за шатанье?» – «Вы можете там спать, так и нечего волноваться» – таков был ответ наших макололо.

«Течь хуже, чем когда-либо, сэр, и в трюме на фут воды», – было первое, что мы услышали утром 20-го. Но мы уже привыкли к этим вещам и не удивляемся, когда бы ни услышали о новом «катаклизме». Пол каюты всегда мокрый, и воду приходится собирать тряпкой несколько раз в день, до некоторой степени подтверждая тем представление туземцев, что англичане живут на воде или в воде и у них нет домов, а только корабли.

Наша каюта стала излюбленным местом размножения москитов, и нам приходится содержать кровопийц как корабельного, так и берегового происхождения, из которых несколько видов оказывают нам раздражающее внимание. Большие коричневые москиты, которых португальцы называют mansos (ручные), летят прямо к своей жертве и немедленно принимаются за работу, как будто их пригласили. Некоторые из более мелких пород обладают необыкновенно острым жалом и очень сильным ядом. Что бы ели эти насекомые, если бы мы не проезжали здесь? – вот естественный вопрос, который у нас возникал.

Вероятно, естественной пищей для москитов являются сок растений и разлагающиеся в грязи овощи; кровь же для их существования не необходима. Они так обычны в малярийных местностях, что их присутствие могло бы служить указанием человеку о переселении в более здоровый район. На более высоких местах их нет, а на низких они кишат. Только самки обладают аппаратом для укуса, и они совершенно непомерно превосходят в числе самцов. Особенно москиты были невыносимы в тихие вечера, когда мы стояли на якоре; чем скорее мы спасались под наши противомоскитные сетки, тем было для нас лучше. Какой тяжелой может быть бессонная ночь, если хоть один москит заберется в сетку, так хорошо известно и так часто описывалось, что нет надобности говорить об этом здесь. Мы быстро научились на опыте, что единственное средство против этого испытания своего спокойствия и терпения – тщательно вытряхнуть сетку, прежде чем забраться под нее, так чтобы ни один из этих дьяволов не мог в ней спрятаться.

В нескольких милях выше Мбомы мы вновь попали в деревню (16°44 30» южной широты) вождя Тингане. Бой боевых барабанов Тингане может быстро собрать несколько сот вооруженных людей. Здесь луки и отравленные стрелы делаются искуснее, чем ниже по течению. Отряды охотников за невольниками, которые высылал Мариано, очень боялись этих стрел с бородками и долго обходили стороной деревни Тингане. Его народ отнесся к нам на этот раз довольно дружелюбно, и берег покрылся различными предметами для продажи.

Показалась на горизонте величественная гора Пироне, которую мы назвали горой Кларендон, а дальше к северо-востоку поднимается южная оконечность большого хребта Мландже, имеющего форму незаконченного сфинкса, глядящего вниз на озеро Ширва. Говорят, что исток Руо (16°31 0 южной широты) находится в горах Мландже, откуда она течет к северо-западу и впадает в Шире на некотором расстоянии вверх по течению от владений Тингане.

Недалеко за Руо расположено болото слонов, или Ньянья Мукулу, посещаемое громадными стадами этих животных. Кажется, один раз мы насчитали 800 слонов, которых видели одновременно. Выбрав эту твердыню, слоны показали свою обычную мудрость, так как ни один охотник не может подойти к ним через болота. Теперь они держатся далеко от парохода; но когда мы были здесь в первый раз, мы вошли прямо в середину стада и убили несколько животных с палубы. Одного урока было им достаточно, чтобы понять, что этого пыхтящего чудовища следует избегать. И теперь, лишь только слоны увидят пароход, они уходят на две-три мили в глубь болота, изрезанного во всех направлениях ответвлениями Шире.

Нам удалось поймать живым прекрасного молодого слона, когда он карабкался на берег, чтобы последовать за своей убегавшей матерью. Когда мы его поймали, он так закричал, что, во избежание визита разгневанной матки, мы пошли вперед, таща его в воде за хобот. Когда матросы держали его хобот над бортом, макололо Монге, храбрый охотник за слонами, бросился вперед и полоснул его ножом в ярости, которой обычно сопровождается охота на слонов. Рану искусно зашили, и молодое животное стало совсем ручным. К сожалению, дыхание мешало порезу зажить, и слон умер через несколько дней от потери крови. Если бы он остался в живых и нам удалось бы привезти его на родину, это был бы первый африканский слон в Англии.

Африканский слон-самец имеет в высоту от 10 до 11 с лишком футов; от азиатского он отличается главным образом более выпуклой формой лба и огромными ушами. В Азии многие самцы и все самки лишены клыков; в Африке ими вооружены оба пола. У африканских и азиатских слонов различен покров эмали на зубах. Зубы обладают следующей замечательной особенностью: у слона постоянно вырастают новые зубы в том месте, где у человека растут зубы мудрости; они напирают на более передние, пока самые передние не выпадают: таким образом коренные зубы, благодаря обновлению, остаются крепкими, пока животное не достигнет очень почтенного возраста. В сухих скалистых районах клыки у слонов гораздо плотнее и тяжелее, чем в сырых и болотистых, но последние достигают значительно больших размеров.

В болотах на Шире водится громадное количество всяких видов водяных птиц. Если провести час на верхушке мачты, то перед тобою открываются совершенно новые моменты в жизни африканского болота. У края болота и на стволе какого-нибудь излюбленного дерева сидят десятки плотусов и бакланов, которые вытягивают свои длинные змееподобные шеи и в немом изумлении поворачивают сначала один глаз, потом другой в сторону приближающегося чудовища. Вскоре более робкие начинают улетать или нырять в реку; несколько же более сильных или более спокойных остаются на месте, из предосторожности только развернув крылья, готовые немедленно взлететь в случае надобности. Взлетают хорошенькие ардетты (Herodias bubulcus) – светло-желтого цвета, когда они сидят на месте, но кажущиеся совершенно белыми в полете – и летят большой стаей над зеленой травой. Эти птички часто показывали нам, где находятся слоны и буйволы, садясь к ним на спину. Стаи уток – особенно распространен вид, называемый здесь «сорири» (Dendrocygna personata), – питающихся ночью, спокойно размышляют около маленьких лагун, пока их не напугает шум нашей паровой машины. Пеликаны скользят над самой водой и ловят рыбу, а скопус (Scopus umbretta) и большие цапли упорно смотрят в лужи. Большие черно-белые гуси с отростками на крыльях, которые постоянно грабят местные огороды, поднимаются в воздух и, покружившись, чтобы узнать, в чем причина беспокойства, садятся обратно, разбрызгивая воду.

Сотни линонголо (Anastomus lamelligerus) взлетают с клубков водорослей или низких деревьев (Eschinomena, из сердцевины которых делаются шляпы), на которых они вьют колониями свои гнезда, и быстро поднимаются высоко в воздух. Очаровательные маленькие желтые и красные ткачи (Ploceidoe) напоминают бабочек, когда они то прячутся в высокую траву, то снова из нее вылетают или висят у отверстия своих висячих гнезд, оживленно болтая на своем птичьем языке с сидящей в нем подругой. У них, по-видимому, «петушиные» гнезда, состоящие только из крыши с насестом под нею и с двумя выходами. Туземцы говорят, что птицы делают их для защиты от дождя. Хотя самец очень внимателен к своей подруге, мы видели, как самка разрывала гнездо своего супруга на куски, – неизвестно почему. Деловито летают над головой ястребы и коршуны, опускаясь на землю за своей излюбленной пищей – падалью, а имеющий важный вид величественно шагающий марабу, любящий дохлую рыбу и мертвых людей, медленно пробирается вдоль почти стоячих каналов. Группы мальчиков и взрослых мужчин усердно ищут в различных местах корни лотоса и других растений. Некоторые стоят в каноэ на покрытых водорослями прудках и бьют копьем рыбу; другие плавают в маленьких лодках по мелким переплетающимся речкам, осматривая свои опущенные в воду верши.

К вечеру видишь сотни хорошеньких ястребков (Erytropus vespertinus), летящих в южном направлении и поедающих стрекоз и цикад. Взлетают также стаи водорезов (Rhyncops). Они ищут пищу, прорезывая воду своими нижними челюстями, которые почти на полдюйма длиннее верхних.

У юго-восточного края болота и на расстоянии около трех миль от реки начинается большой пальмовый лес (Borassus aetiopium). Он простирается на много миль и в одном месте подходит близко к реке. Серые стволы и зеленые вершины этой громадной массы деревьев придают приятную красочность виду. Горный хребет, поднимающийся непосредственно за пальмами, весело зеленеет. На нем много деревьев, между которыми виднеются более светлые полосы, как будто там раньше были участки возделанной земли. Острые угловатые скалы и лощины на склонах выглядят осколками огромного куска хрусталя; в Африке это такое частое явление, что почти всегда можно угадать на взгляд, состоит ли хребет из древних кристаллических пород или нет. Пальма борассус, хотя и не дает масла, – полезное дерево. Волокнистая мякоть, покрывающая большие орехи, имеет приятный фруктовый вкус, и ее едят люди и слоны. Туземцы закапывают орехи и держат их в земле, пока ядро не начнет прорастать. Когда их выкапывают и разбивают, сердцевина бывает похожа на сырой картофель; она ценится в голодные времена как питательная пища. В течение нескольких месяцев в году из этих пальм добывается в большом количестве пальмовое вино, или сура. Этот очень приятный напиток, когда он свеж, немного напоминает шампанское и совсем не опьяняет; наоборот, простояв несколько часов, он становится очень опьяняющим. Сердцевина этой пальмы мягкая, а иногда под корой бывает пустота; сама же поверхность твердая. В бороздки на поверхности вбиваются палки, служащие лестницей; верхушка плодоносящего побега срезается, и сок, капающий из свежей раны, собирается в глиняный кувшин, который к нему подвешивается. Каждый раз, когда владелец поднимается на дерево, чтобы опорожнить кувшин, он снимает со среза тонкий слой, чтобы сок снова начинал течь. В лесу строятся временные хижины, и мужчины и юноши остаются у своих деревьев днем и ночью. Орехи, рыба и вино являются в это время их единственной пищей. Португальцы пользуются пальмовым вином в качестве дрожжей, и хлеб, испеченный на нем, так легок, что тает во рту, как пена.

За болотом местность становится более высокой, и население значительно гуще. Мы прошли по правобережной равнине мимо длинного ряда временных хижин; толпы мужчин и женщин были заняты здесь тяжелой работой, добывая соль. Они получают соль следующим образом: земля, которая здесь содержит много соли, смешивается с водой в горшке, имеющем маленькую дырочку; затем вытекающей воде дают испаряться на солнце. Судя по числу женщин, которых мы видели уносящими соль в мешках, мы вывели заключение, что на этих разработках приготовляются громадные количества соли. Следует отметить, что на почвах, как эта, содержащих соль, хлопок дает более длинное и тонкое волокно, чем в других местах. Мы видели большие пространства этой плодородной солоноватой почвы в долинах как Шире, так и Замбези; по всей вероятности, здесь должен хорошо расти хлопок южных островов. Единственный экземпляр его, выращенный майором Сикардом, процветал, хотя был посажен в Тете просто на улице, и давал длинное волокно того особого оттенка, которым знаменит этот сорт. Там тоже выступает на поверхность соль, вероятно в результате распада породы; местное население соскабливает ее и собирает для употребления в пищу.

Выше пальмового леса река усеяна целым рядом плодородных низких островов. Многие из них обрабатываются, и кукуруза на них растет круглый год: мы видели ее в различнейших стадиях роста, – на одних участках она уже поспела, на других выросла только наполовину, а на третьих – только пробивалась из земли. Часто заросшие тростником берега так заплетены вьюнком и другими вьющимися растениями, что являются совершенно непроходимыми. Они очень красивы: из прозрачной, как хрусталь, воды поднимается гладкая живая зеленая стена, украшенная прелестными цветами; но эта стена так плотна, что если бы здесь случилось упасть в воду, то вряд ли можно было бы добраться до берега.

На правом берегу находится большая деревня вождя Ман-кокуэ; ему принадлежит много плодородных островов. Говорят, он – рундо, т. е. верховный вождь большого района. Обладая, к несчастью, подозрительным характером, он не пожелал нас видеть. Поэтому мы сочли за лучшее продолжать наш путь, не теряя времени на то, чтобы снискать его благоволение.

25 августа мы достигли острова Даканомойо, расположенного против перпендикулярного обрыва, на котором находится деревня Чибисы. Сам Чибиса отправился вместе с большинством своего народа на Замбези, чтобы там поселиться; но оставленный им начальник был вежлив и обещал нам проводников и все другое, что нам понадобилось бы. Часть мужчин была занята очисткой, сортировкой и прядением хлопка, а также тканьем. Это обычная картина почти в каждой деревне; по-видимому, у каждой семьи есть свой участок под хлопком, как наши предки в Шотландии имели каждый свою полоску льна.

К вечеру сюда прилетела громадная стая очень крупных птиц-носорогов (Buceros cristatus), чтобы устроиться на ночлег на высоких деревьях, окаймляющих утес. Рано утром, часто до рассвета, они отправляются отсюда на те места, где кормятся; прилетают и улетают они парами. Птицы-носороги, по-видимому, обладают любящим характером и сильно привязываются друг к другу; самец всегда устраивается рядом со своей подругой. Испугавшись выстрела из ружья д-ра Кэрка, на землю упал прекрасный самец; его поймали и взяли на борт. Самка по утрам не улетала кормиться вместе с другими, а летала вокруг парохода, пытаясь своими тревожными и жалобными призывами побудить возлюбленного последовать за нею. По вечерам она прилетала опять, чтобы повторить свое приглашение. Несчастный безутешный пленник скоро перестал есть и через пять дней умер от горя, так как не мог быть вместе с ней. После его смерти не удалось обнаружить никакого внутреннего повреждения.

Чибиса и его жена, проявляя естественные родительские чувства, рассказали доктору во время его первого посещения, что несколько лет назад люди Чисаки похитили и продали его маленькую дочку, которая теперь была невольницей падре [католического священника. – Прим. перев. ] в Тете. Вернувшись в Тете, доктор очень старался выкупить девочку и вернуть ее родителям, предлагая за нее двойную цену; падре, по-видимому, готов был согласиться, но ее не могли найти. Этот падре был лучше, чем большинство местных жителей. Будучи всегда вежливым и обязательным, он, вероятно, вернул бы ее и бесплатно, но она была продана, – возможно живущему далеко племени базизулу или еще куда-нибудь; куда именно, он не знал. Привычка сделала его сердце черствым, и пришлось сказать Чибисе, что его ребенок никогда к нему не вернется. Именно эта потеря чувствительности ведет к тому, что некоторые из нас цитируют Писание в защиту рабства. Если бы мы могли двинуться вспять по пути цивилизации, то, возможно, среди нас оказались бы люди, готовые подобным же образом доказывать, что мормонство и другие чудовищные вещи – божественного происхождения.

Глава V Открытие озера Ньяса

Мы покинули пароход и отправились в путь 28 августа 1859 г. Нашей целью было найти озеро Ньяса. Всего наш отряд насчитывал 42 человека – четырех белых, тридцать шесть макололо и двух проводников. Нам не нужно было так много людей ни в качестве носильщиков, ни для нашей защиты. Но мы взяли их всех, считая, что поскольку человеческая природа везде одинакова, черные, так же как и белые, готовы обидеть слабого, но уважают сильного и будут с ним вежливы. Мы вооружили наших людей мушкетами; это придало нам важности, хотя и не увеличило особенно нашей мощи, так как большинство наших людей никогда не прикасались к курку и в случае какого-нибудь столкновения оказались бы, по всей вероятности, более опасными для нас, чем для врага.

Наш путь пролегал через долину в северо-восточном направлении, вверх по течению красивой речки. Во многих огородах рос прекрасный хлопок. После часа ходьбы мы подошли к подножию гор Манганджа, на которые надо было взбираться по трудной дороге.

Характер растительности скоро изменился; по мере нашего подъема появился бамбук, потом новые деревья и другие растения. Это дало столько работы д-ру Кэрку, что он прошел это расстояние по крайней мере три раза. Во впадинах по течению ручьев хорошо растут замечательные деревья; одно из них имеет маслянистые семена и принадлежит к породам красного дерева.

Подъем стал очень утомительным, и мы были рады отдохнуть. Мы посмотрели вниз с высоты 1000 футов, и перед нами открылся прелестный вид. Глаз охватывал сразу находящуюся внизу долину и многочисленные извилины протекающей по ней серебристой реки Макубула, или Кубвула, начиная от тенистых гор, где она появляется и, вся покрытая пеной, стремится вперед до того места, где, не торопясь, сливается со спокойной Шире. Затем видишь самую Шире – на много миль вверх и вниз от селения Чибисы – и обширную равнину вокруг, с ее многочисленными зелеными рощами. На западе и северо-западе картина замыкается массами остроконечных и имеющих форму купола синих гор, окаймляющих плоскогорье страны Марави.

После утомительного перехода мы остановились в Маколонгуэ, деревне Читимбы. Она стоит в лесистой ложбине на первой из трех террас гор Манганджа и, как и другие здешние деревни, окружена непроходимой изгородью из ядовитого молочая. Это дерево бросает густую тень; оно мешает стрелкам из лука прицеливаться в жителей деревни, находящихся за изгородью. Трава под молочаем не растет; возможно, именно поэтому им везде и пользуются для постройки изгородей, так как высохшая трава была бы хорошим проводником огня к хижинам при поджоге. Кроме того, изгородь служит решеткой, предохраняющей от летящих искр.

Как полагается чужестранцам, мы уселись под прекрасными деревьями недалеко от входа в деревню. Для белых людей расстелили несколько сплетенных из тростника циновок, а старшина вынес сегати, или подарок, – небольшую козу и корзину муки. Взамен ему вручили их полную стоимость в виде бус и хлопчатобумажной ткани. Он измерил ткань, сложил ее и снова измерил. Бусы подверглись тщательному рассматриванию: он никогда не видел раньше бус такого цвета и хотел бы посоветоваться с товарищами, прежде чем их принять; после нескольких осмотров и долгих тревожных совещаний он решился их принять. Затем были вынесены на продажу мука и горох. Мы достали отрез синей бумажной ткани, из которого можно было сделать полную одежду для женщины и мужчины. Старшина наших макололо, считая, что за муку достаточно дать часть его, хотел оторвать кусок. Тогда Читимба заметил, что жалко резать такую прекрасную ткань, из которой выйдет платье для его жены; лучше он принесет еще муки. «Хорошо, – сказал Сининьяне, – но, погляди, – ткань очень широкая; смотри, чтобы корзина, в которой ты принесешь муку, была тоже широкой, да добавь петуха, чтобы кушанье у нас было повкуснее». Тотчас же завязался оживленный торг, – каждый хотел получить такие же чудные вещи, как его сосед, – и все пришли в хорошее настроение. Женщины и девушки принялись растирать и молоть муку, мужчины и мальчики гоняться по деревне за орущей птицей, пока им не удавалось изловить намеченную жертву. Через несколько часов рынок был полон всеми видами местных пищевых продуктов; однако цены особенно не падали, так как владельцы товаров легко могли съесть то, что им не удалось бы продать.

Мы легли спать под деревьями, так как на воздухе было приятно и в горах нет москитов. Согласно обычному распорядку наших походов, на рассвете наш лагерь был уже в движении. Выпив чашку кофе и съев по сухарю, мы двинулись в путь. Воздух был восхитительно прохладным, и тропа несколько легче, чем накануне. Мы миновали ряд деревень, расположенных в очень живописных местах на горах, и через несколько часов достигли верхней террасы на высоте 3000 футов над уровнем моря. Это плато находится к западу от гор Миландже, и его северо-восточный край спускается к озеру Ширва. Мы были очарованы этой великолепной местностью и с неизменным восхищением смотрели на плодородные равнины, многочисленные холмы и величественные горы. В некоторых ущельях мы видели куманику; множество других цветов, хотя и очень красивых, не могли так напомнить нам нашу молодость и родину, как неказистая, колючая куманика.

У нас ушла неделя на то, чтобы пересечь плоскогорье в северном направлении; потом мы спустились в долину верхней Шире, находящуюся на высоте почти 1200 футов над уровнем моря. Эта долина замечательно плодородна и густо населена. Южная часть плоскогорья довольно плоская, за ней – самая высокая вершина хребта Зомба, Нджонгоне, вдоль северного подножия которой течет прелестная речка.

У оконечности хребта нам пришлось задержаться на несколько дней, так как один из наших людей заболел лихорадкой и слег. Однажды ночью нас вдруг разбудили буйволы, которые пронеслись у самого ложа больного. Мы расположились лагерем у леска на краю болота; однако, несмотря на это неблагоприятное место и плохие условия, наш больной скоро поправился.

Страна племени манганджа прекрасно обеспечена водой. Очень многочисленны прозрачные, прохладные, с быстрым течением речки. Один раз мы видели в течение одного только часа семь красивых ручьев и один источник, – и это в конце сухого времени года! С гор Зомба, 7000 или 8000 футов высоты, стекает красивая речка. Она протекает через зеленую долину и впадает в озеро Ширва. На высоких местах много леса, и по течению различных рек и ручьев растет много деревьев, замечательных по своей высоте и древесине. «Хорош ли этот район для скота?» – спросили мы пастуха из племени макололо с большим опытом в своем деле. «Конечно, – ответил он, – разве вы не видите, сколько здесь травы, которую скот любит и на которой он жиреет». Однако местное население имеет лишь небольшое количество коз и еще меньшее овец. За исключением изредка встречающегося леопарда, здесь нет хищных зверей, которые могли бы тревожить домашних животных. Тонкорунным овцам было бы, несомненно, прекрасно на этих плоскогорьях.

Манганджа живут обычно в деревнях; в каждой из них есть вождь, иногда он правит несколькими соседними деревнями. На население деревень смотрят как на его детей. Все мелкие вожди отдельных частей страны подчиняются некоторым образом верховному вождю, называемому рондо, или рундо. Они должны платить ему ежегодно небольшую дань и отдавать один из клыков каждого убитого слона, он со своей стороны обязан за это помогать им и защищать их в случае нападения врагов. Манкокуэ – верховный вождь южной части плоскогорья, но он – тупица, редко посещает их и не помогает им, как это делал его отец, и поэтому дань ему платят редко. Однако все признают его своим верховным вождем и соглашаются, что нехорошо не платить ему дани, хотя так же нехорошо, что он не помогает им, когда они находятся в затруднительном положении. Верховным вождем части долины верхней Шире является женщина по имени Ньянго; в ее владениях женщины имеют более высокое положение и пользуются большим уважением, чем их сестры в горах.

Вождь горных племен Монгази позвал свою жену, чтобы она взяла подарок, который мы ему преподнесли. Перед тем как взять из рук своего господина подарок, она упала на колени, почтительно сложив руки; то же она проделала после того, как приняла от него подарок. Тяжело было смотреть на отвратительный обычай, который заставлял женщин горных племен падать на колени, когда мы проходили мимо. В стране же Ньянго мы увидели совсем другое. Старшина первой из ее деревень, хотя ему и сказали, что население трех деревень отказалось впустить нас, сказал: «Неважно, они могут переночевать у меня». Потом он попросил разрешить его жене прийти посмотреть на часы, компас и другие редкости. Она пришла вместе с другими женщинами и произвела впечатление скромного и умного человека. Муж всегда советовался с нею, прежде чем заключить какую-либо сделку, и, видимо, считался с ее мнением.

Места для деревень были выбраны здесь разумно и со вкусом: они всегда стоят поблизости от реки, и вокруг них растут тенистые деревья. Во многих случаях эти деревья бывали посажены самим старшиной. Боало, или общественная площадка, находится большею частью на одном из концов деревни; эта площадка бывает обычно в поперечнике 20– 30ярдов, ровная и чистая, под баньяном или другим деревом, распространяющим над нею благодетельную тень. Здесь в течение дня мужчины сидят с различной работой и курят табак или высушенные конопляные стебли и листья; здесь же в чудные, ясные лунные ночи они поют, танцуют и пьют пиво.

Войдя в деревню, мы немедленно отправлялись, как делают все чужестранцы, на боало; обычно для нас там расстилали тростниковые или бамбуковые циновки. Затем наши проводники говорили мужчинам, которые там находились, кто мы, откуда пришли, куда хотим идти и каковы наши цели. Эти сведения, как подобает, передавались вождю, который, если он был умным человеком, приходил немедленно. Если же он был труслив и подозрителен, то не приходил, пока не погадает и пока его воины не успеют собраться из отдаленных поселков. Когда он появляется, все начинают бить в унисон в ладоши; это продолжается до тех пор, пока он не сядет против нас. Его советники занимают места рядом с ним.

Вождь делает одно или два замечания, потом несколько минут молчит. Тогда наши проводники садятся против вождя и его советников; те и другие наклоняются друг к другу и серьезно смотрят друг на друга. Вождь повторяет слово, например «амбуйату» («наш отец» или «владыка») или «мойо» («жизнь»), все хлопают в ладоши. Второму слову хлопают два раза, третьему – еще больше, причем каждый прикасается к земле соединенными руками. Потом все встают и наклоняются вперед с размеренными рукоплесканиями, потом опять садятся, продолжая хлопать – хлоп, хлоп, хлоп, все слабее и слабее, пока не замрут последние хлопки или вождь не положит им конец, сильно хлопнув руками. Они прекрасно соблюдают такт в этой своеобразной придворной церемонии. Наши проводники говорят теперь вождю, часто белыми стихами, все, что они уже сказали его народу, добавляя, возможно, свои собственные подозрения относительно пришельцев. Вождь задает несколько вопросов, потом вступает с нами в беседу через проводников.

Непосредственное общение вождя с главой чужестранцев является необычным. Приблизившись, они часто спрашивают, кто будет нашим представителем, и представитель вождя обращается только к нему. При этом с большой педантичностью соблюдается то, что считается здесь хорошими манерами. Вежливо и по особому церемониалу совершается обмен подарками. Наконец, наши люди, усталые и проголодавшиеся, начинают кричать: «Англичане не покупают рабов, они покупают пищу», – и тогда выносится на продажу мука, кукуруза, домашняя птица, бататы, ямс, бобы и пиво.

Манганджа – трудолюбивый народ. Занимаясь обработкой железа, хлопка и плетением корзин, они также возделывают много земли. Все население деревни выходит работать на поля. Вполне обычная картина, когда все – мужчины, женщины, дети – усердно работают в поле, а рядом под тенистым кустом лежит младенец. Когда нужно расчистить под пашню лесной участок, они поступают точно так, как американские фермеры. Деревья срубаются местными маленькими топорами из вырабатываемого здесь мягкого железа; стволы и ветви сваливаются в кучу и сжигаются, а зола рассыпается по земле. Пни оставляются и продолжают стоять, пока не сгниют; зерно сеется между ними. Когда под пашню расчищается участок, покрытый травой, земледелец собирает и связывает траву в пучки такой толщины, чтобы он мог держать их без особого труда. Затем он окапывает такой пучок заступом, чтобы отделить от корней, и продолжает эту работу до тех пор, пока весь участок не примет вид поля, покрытого маленькими копнами, – как при уборке хлеба. Незадолго до начала дождей эти травяные копны собираются в небольшие кучи, покрываются землей и сжигаются; зола и перегоревшая земля используются для удобрения почвы. Снимаются большие урожаи мапиры, или египетского дурро (Holcus sorghum), проса, бобов и земляных орехов; отводятся также участки под ямс, рис, тыквы, огурцы, кассаву, сладкий картофель,[32] табак и коноплю (Cannabis sativa). Кукуруза растет круглый год. Хлопок возделывается почти в каждой деревне. Мы обнаружили здесь три разновидности хлопка: две привозные и одну местную. Тонье ман-га, или иностранный хлопок, как показывает название, – привозного происхождения; он прекрасного качества, и в Манчестере его считают почти равноценным лучшему новоорлеанскому. Это – многолетнее растение, но его надо пересаживать каждые три года. Этот вид выращивается в значительном количестве в долинах верхней и нижней Шире. Каждая порядочная семья имеет участок, засеянный хлопком; судя по отсутствию сорняков, обрабатывают их очень тщательно. Большинство этих участков маленькие; во время нашего путешествия мы не видели ни одного, который был бы больше полуакра; однако во время предыдущих путешествий мы встречали и вдвое большие участки.

Тонье каджа, или местный хлопок, имеет более короткое волокно; на ощупь он производит впечатление шерсти. На высоких местах этот сорт надо сажать каждый год. Несмотря на это, многие предпочитают его чужестранному, так как ткань из него выходит более прочная. Третьей разновидности здесь не встречается. Мы часто говорили многим жителям района озерка Шире, немного ближе к Ньясе: «Вам следовало бы возделывать побольше хлопка, и тогда, вероятно, англичане приезжали и покупали бы его у вас». – «Верно, – говорил много путешествовавший торговец из племени ба-биса своим товарищам, – страна полна хлопка, и если эти люди будут приезжать покупать его, то мы разбогатеем».[33] Наши собственные наблюдения убедили нас, что эти слова были не пустой похвальбой, а соответствовали действительности. Хлопок мы встречали повсюду. Почти всегда, войдя в деревню, мы заставали много мужчин за его очисткой, прядением и тканьем. Сначала семена отделяются от волокон пальцами или железным катком на небольшом деревянном бруске, и волокно без скручивания скрепляется в длинные мягкие нити. Потом нити подвергают первому скручиванию на веретене, причем оно приобретает толщину грубого свечного фитиля. Его снимают и сматывают в большие клубки, сучат в последний раз и затем прядут снова на веретене, пока не получится плотный початок. Все процессы совершаются крайне медленно.

Ткач, раскуривающий трубку

Рисунок

Железная руда добывается в горах. Ее обработка – основной промысел населения на южных плоскогорьях. В каждой деревне есть своя плавильня, свои угольщики и кузнецы. Они производят хорошие топоры, копья, иголки, наконечники для стрел, ножные и ручные браслеты. Все это продается по ценам, которые следует считать поразительно низкими, если учесть полное отсутствие машин. Например, мотыга весом больше двух фунтов обменивается на кусок коленкора, стоящий около четырех пенсов.

Железоплавильная печь

Рисунок

Жители деревень, расположенных в окрестностях озера Ширва, а также и других районов, занимаются часто изготовлением глиняной посуды. Они делают ручным способом посуду для стряпни, воды и хранения зерна, причем украшают ее при помощи графита, который встречается в горах. Некоторые занимаются плетением красивых корзин из расщепленного бамбука, другие собирают волокна буазе, в изобилии растущего в горах, и делают из него сети для рыбной ловли. Этими сетями они или пользуются сами, или обменивают их у рыбаков на реке или озерах на сушеную рыбу и соль. Между деревнями ведется оживленная торговля табаком, солью, сушеной рыбой, шкурами и железом.

Многие мужчины производят впечатление умных людей; у них хорошо сформированные головы, приятные лица, высокие лбы. Мы скоро приучились забывать о цвете кожи и часто встречали людей, похожих на наших белых знакомых в Англии; тогда перед нами живо вставали позабытые образы. Мужчины уделяют много внимания прическе, красотой которой они гордятся; стили ее и разновидности чрезвычайно разнообразны. Один до тех пор работает над своими длинными локонами, пока они не примут вид буйволовых рогов; такой головной убор вызывает восхищение. Другой предпочитает, чтобы его волосы висели толстой спиралью вдоль спины, вроде хвоста того же животного. Третьи скручивают их в шнурки, которым придается твердость при помощи ленточек, сделанных из внутренней коры дерева; каждый локон обвертывается спиралью из этой ленточки, и потом они торчат вокруг головы во всех направлениях. Есть и такие, у кого локоны обильно рассыпаются по плечам; некоторые же их вообще сбривают. Многие выбривают на голове для украшения различные рисунки; цирюльники дают в этом случае полную волю своей фантазии.

Женские украшения: на лице рубцы для красоты, в верхней губе специальный диск

Рисунок середины XIX в.

Среди черных не меньше франтов, чем среди белых. Ман-ганджа очень любят украшать свое тело: они носят кольца на всех пальцах, не исключая большого, ожерелья и браслеты на руках и щиколотках. Эти украшения делаются из меди, бронзы и железа. Но самое поразительное украшение – это пелеле, или кольцо, которое носят женщины на верхней губе. Еще у девочек протыкают верхнюю губу около носовой перегородки и вставляют небольшую булавку, чтобы прокол не зарос. Когда ранка зарастет, булавку вынимают и заменяют ее другой – большего размера. Это повторяется из недели в неделю, из месяца в месяц и из года в год. Процесс увеличения отверстия на губе продолжается до тех пор, пока в него можно будет легко ввести кольцо диаметром в два дюйма. Все женщины горных районов носят пелеле; оно является обычным украшением также в районе верхней и нижней Шире. Бедные делают пелеле из дерева или прочного бамбука, более богатые – из слоновой кости или жести. Жестяное пелеле часто делается в форме маленькой тарелочки. Пелеле из слоновой кости напоминает кольцо для салфетки. Ни одна женщина не появляется вне дома без пелеле, кроме того времени, когда она в трауре. Верхняя губа, выступающая на два дюйма вперед по отношению к кончику носа, – ужасно безобразное зрелище. Когда женщина, долго носящая полое бамбуковое кольцо, улыбается, действием скуловых мускулов кольцо и верхняя губа подбрасываются вверх выше бровей. Нос тогда виден в середине кольца, зубы обнажены; видишь, что они старательно обточены, чтобы иметь форму кошачьих или крокодильих. Пелеле одной старой дамы, Чиканда Кадзе, женщины-вождя, примерно в 20 милях от Морумбалы, висело ниже подбородка, окаймленное частью верхней губы. Губные звуки при этом украшении правильно произносить невозможно; вся работа выпадает тут на долю нижней губы, прикасающейся к верхним зубам и деснам. Когда говоришь им, что это уродливо и лучше бы им было отказаться от этого «украшения», они отвечают: «Коди! (Ну, конечно!) Так носят!» Как появилась эта ужасная мода – загадка. Может быть, считались красивыми толстые губы и результатом явился этот способ их искусственного увеличения? Молодые женщины постоянно вертят пелеле языком; это невольно наводит на мысль, что его назначение – невинно занять этот маленький орган человеческого тела. «Почему носят женщины эти штуки?» – спросили мы старого вождя Чинсунсе. Видимо, удивленный таким глупым вопросом, он отвечал: «Для красоты, конечно! У мужчин есть бороды и усы, а у женщин нет; на что же была бы похожа женщина без усов и без пелеле? У нее был бы рот, как у мужчины, но без бороды. Вот смех!» Позднее, в Ровуме, мы встретили мужчин, носивших пелеле наряду с женщинами.

Результаты легкого, но постоянного давления на верхние десны и зубы, которые мы наблюдали, навели нас на одну мысль, – предоставляем нашим братьям-медикам судить о ее ценности. Часто верхние передние зубы, вместо того чтобы, как обычно, быть выгнутыми вперед, так прижаты назад, что линия альвеол становится вогнутой, – это получается вследствие легкого давления пелеле назад. Люди со слишком выступающими вперед зубами могли бы посредством легкого, но продолжительного давления какого-то приспособления, такой же эластичности, как губа, добиться вдавливания верхних десен и зубов легче, чем это обычно думают, особенно если начать это делать в юности. Давление должно оказываться больше на верхние десны, чем на зубы.

Манганджа – не трезвенники: они варят много пива и очень его любят. У них нет хмеля или каких-нибудь других средств, которые задерживали бы брожение; поэтому они должны выпивать все сваренное пиво в несколько дней, иначе оно станет негодным для употребления. В этих случаях царит большое веселье, пьют, бьют в барабаны и танцуют день и ночь, пока пиво не кончится. Пересекая горы, мы иногда видели целые деревни, население которых веселилось таким образом.

Ветеран нашей группы заметил, что никогда не видал такого пьянства за все 16 лет, проведенные им в Африке. Однажды мы вошли в одну деревню после полудня. Не видно было ни одного мужчины; но несколько женщин пили пиво под деревом. Через несколько минут из своей хижины вышел, шатаясь, местный «доктор», один из тех невинных людей, которые не являются врагами никому, кроме себя самих. На шее у него болтался его рог, служащий сосудом для питья. Он принялся бранить нас за нарушение этикета: «Что это за манера – являться в деревню, не предупредив о своем приходе?» Наши люди скоро утихомирили пьяного, но добродушного медика, и он, войдя в свой пивной погреб, позвал двух из них, чтобы помочь вынести большой кувшин пива, который он щедро преподнес нам. Пока «практикующий врач» проявлял таким образом свое гостеприимство, вождь проснулся в страхе и стал кричать женщинам, чтобы они убегали, иначе их всех убьют. Дамы захохотали: их рассмешила мысль, что они способны убежать, – и они остались около пивных кувшинов. Мы выбрали место для лагеря, наши люди, как обычно, приготовили обед, и мы как раз спокойно сидели за едой, когда в деревню вдруг ворвались десятки вооруженных людей, обливавшихся потом. Они посмотрели на нас, посмотрели друг на друга, потом стали бранить вождя за то, что он совершенно напрасно послал за ними. «Это мирные люди, – сказали они, – они нас не обидят, а ты упился до потери сознания». Затем они отправились домой.

Местное пиво – розоватого цвета и такой густоты, как жидкая каша. Зерну дают прорасти, затем высушивают его на солнце, толкут, пока оно не превратится в муку, потом варят на медленном огне. Когда этому пиву только день или два, оно сладкое, с легким кисловатым привкусом; это – замечательный напиток для жаркого климата или в тех случаях, когда лихорадка вызывает жажду и хочется чего-нибудь кислого. Один глоток немедленно утоляет жажду. Опьянеть можно только в том случае, если выпить его много и пить долго. Поскольку зерно здесь находится в размельченном состоянии, это – хороший способ поглощения его, тем более что напиток является очень питательным. В Тете кувшин пива обменивался на кувшин зерна того же размера. Это пиво, которое действовало так освежающе на наших темнокожих товарищей, преподносили нам почти в каждой деревне.

По-видимому, обильное употребление пива в горных районах не ведет к болезни и сокращению жизни. Мы никогда раньше не видели столько седоголовых мужчин и женщин; опираясь на свои посохи, они приходили вместе с другими посмотреть на белых людей. Старому вождю Муата Манга вряд ли могло быть меньше 90 лет; его почтенная наружность поразила макололо. «Он старик, – сказали они, – глубокий старик; кожа у него в морщинах, – совсем как у слона на бедрах». Мы спросили его: «Тобой никогда не овладевало желание путешествовать, желание увидеть другие страны и другие народы?» Нет, он никогда не испытывал этого желания и никогда не отлучался далеко от дома. Своим долголетием они обязаны во всяком случае не частым омовениям. Один старик рассказал нам, что, как он помнит, он мылся один раз в жизни; но это было так давно, что он забыл, какое при этом испытывал чувство. «Почему вы моетесь? – спрашивали женщины Чинсунсе макололо. – Наши мужчины никогда не моются».

В долине верхней Шире к нам после нескольких странных замечаний географического характера пристал как-то один человек. Он очень раздражал макололо, так как при нашем входе в какую-нибудь деревню непременно заявлял: «Эти люди заблудились; они не знают, куда идут». Напрасно макололо ругали и гнали его. Как только мы выступали в путь, он был тут как тут со своим небольшим мешком, в котором заключалось все его земное достояние. Никак не удавалось прогнать его, пока, наконец, нам не пришла в голову счастливая мысль: мы пригрозили выкупать его в реке. Он сейчас же удрал, и больше мы его не видели.

Среди манганджа распространены кожные болезни. У многих были язвы на конечностях; самым тяжелым заболеванием, какое нам случилось видеть, является безболезненная, почти неизлечимая язва. Некоторые мужчины были покрыты белыми пятнами, как будто выпачкались известью; были и страдавшие капской проказой. Часто даже у домашней птицы ноги деформированы особым утолщением кожи. Мы заметили также у нескольких мужчин следы оспы и спросили вождя, не знает ли он, откуда она к ним пришла – с берега или изнутри страны. Находясь, по обыкновению, в состоянии приятного опьянения и желая оказать нам любезность, он вежливо ответил, что не знает, но полагает, что они получили ее от англичан.

Здесь существует следующая, основанная на суеверии, пытка. Если человек подозревается в каком-нибудь преступлении, ему дают выпить ядовитого муаве. Если желудок извергнет яд, обвиняемый признается невиновным; если нет, его вина считается доказанной. Они так верят в чудесную силу этого средства, что предполагаемый преступник сам предлагает выпить муаве; не делается исключения даже для вождей. Чибиса, полагаясь на его действенность, пил его несколько раз, чтобы себя реабилитировать. Когда он рассказывал нам, что все войны, которые он вел, были справедливыми, ему намекнули, что, поскольку каждый вождь говорит одно и то же о своей невиновности, мы воздержимся от осуждения. «Если вы сомневаетесь в моих словах, – сказал он, – дайте мне выпить муаве». Вождь в районе подножия горы Зомба прошел с успехом через это испытание накануне нашего прихода в деревню; его подданные демонстрировали свою радость по этому поводу питьем пива, танцами и барабанным боем в течение двух суток. Возможно, что туземный врач, приготовляющий ядовитую смесь, может спасти того, кого он считает невиновным; но заставить туземцев говорить на эту тему трудно, и никто не хочет говорить, из чего состоит яд муаве. Нам показывали деревья, которые, как нам говорили, служат для его приготовления; но у нас всегда были основания сомневаться в правдивости наших осведомителей. Однажды мы нашли в одной деревне дерево, родственное танджена, или тангина, – мадагаскарскому дереву, которое дает яд для таких испытаний. С этого дерева была во многих местах содрана кора, но мы не могли узнать никаких подробностей. Признанных виновными в колдовстве отравляют муаве.

Женщины оплакивают умерших в течение двух дней. Сидя на земле, они произносят нараспев несколько жалобных слов и заканчивают каждый стих протяжным звуком а-а-а, или о-о-о, или эа-эа-эа-а. Если в доме умершего есть пиво, его выливают на землю, а также выбрасывают всю еду и бьют всю посуду, – как для воды, так и для приготовления пищи, – как больше не нужную. И мужчины, и женщины носят по своим умершим родственникам траур. Он состоит из узких полосок из пальмовых листьев, которыми обвертывают голову, руки, ноги, шею и грудь и носят до тех пор, пока они, сгнив, не свалятся. Они верят в существование высшего существа, которое они называют мпамбе, или морунго, и в потустороннюю жизнь. «Мы живем здесь только несколько дней, – сказал старый Чинсунсе, – но мы продолжаем жить после смерти. Мы не знаем, где или в каких условиях и с кем, так как мертвые никогда не возвращаются, чтобы рассказать нам. Иногда мертвые возвращаются и являются нам во сне; но они никогда не говорят и не открывают нам, куда они ушли и как они живут».

Наш путь пролегал вдоль течения Шире выше водопадов. В этом месте – это широкая и глубокая река со слабым течением. В одном месте она образует небольшое озеро, 10–12 миль в длину и 5–6 в ширину. Оно называется Памаломбе, и в нем водится масса прекрасной рыбы. Берега его низкие и окаймлены плотной стеной из папируса. На его западном берегу поднимается горная цепь, продолжающаяся в направлении на север.

Когда мы пришли в деревню вождя Муана-Моэси и были, таким образом, на расстоянии примерно дня пути от Ньясы, нам сказали, что здесь никогда и не слышали ни о каком озере; что река Шире продолжается, оставаясь такой, какой мы здесь ее видим, еще на протяжении «двух месяцев», а потом выходит из перпендикулярных скал, поднимающихся к небу. Наши люди были очень смущены, услышав эту новость, и сказали:

«Давайте, вернемся на корабль; нет смысла стараться найти это озеро». – «Мы пойдем и посмотрим на эти замечательные скалы, – сказал доктор. «А когда вы их увидите, – возразил Масакаса, – вы захотите увидеть еще что-нибудь. Но все же озеро есть, – добавил он, – потому что об этом написано в книге».

Масакаса, питая непоколебимую веру во все написанное в книге, пошел к туземцам и стал бранить их за то, что они сказали ему неправду «Озеро есть, – сказал он, – как могли иначе белые написать о нем в книге, если бы его не было?»

Тогда туземцы признались, что на расстоянии нескольких миль действительно есть озеро. Из последующих расспросов выяснилась вероятность, что, говоря о «перпендикулярных скалах», туземцы могли иметь в виду трещину, известную как им, так и арабам в северо-восточной части озера. Ее стены поднимаются так высоко, что тропинку на дне считают подземной. Вероятно, эта трещина подобна той, которая вызвала образование водопада Виктория и долины Шире.

Вечером вождь принес нам в подарок немного муки и посидел с нами несколько минут. Расставаясь с нами, он пожелал нам хорошо выспаться. Едва он ушел, как с реки донесся дикий крик, сопровождаемый пронзительными воплями женщин. Крокодил утащил его главную жену, когда она купалась. Макололо схватили оружие и бросились к реке, но было уже поздно. Плач женщин продолжался всю ночь, и наутро мы увидели женщин из других деревень, которые пришли сюда, чтобы принять участие в оплакивании. Горе их, по-видимому, было искренним, так как по щекам у них текли слезы. Рассказывая о своем несчастии соседям, Муана-Мо-эси сказал: «В деревню пришли белые люди; они стали мыться в том месте, где моя жена брала воду и купалась; они натирались белым снадобьем (мылом), и когда потом пошла купаться моя жена, ее утащил крокодил; из-за этого снадобья или нет, неизвестно». Против этого мы возражать не могли.

Когда мы возвращались, нас встретили с ужасом, и при нашем приближении все мужчины убежали, женщины же остались. Один из наших людей разъяснил это следующим образом: «У женщин то преимущество перед мужчинами, что им не надо бояться копья». Наше первое знакомство с народом Чинсунсе заставило нас думать, что купание неизвестно туземцам; после мы узнали, что купание совершенно обычное явление в других частях страны манганджа.

Мы открыли озеро Ньяса немного раньше полудня 16 сентября 1859 г. Его южная оконечность находится на 14°25 южной широты и 35°30 восточной долготы. В этом месте долина достигает около 12 миль ширины. По обе стороны озера есть горы, но дым от горевшей травы помешал нам в тот раз видеть далеко. Спустя много времени после нашего возвращения с Ньясы, мы получили письмо от капитана Р. Б. Олдфилда, тогда командовавшего кораблем ее величества «Лира». Он писал, что д-р Рошер, предприимчивый немец, который, к несчастью, пал жертвой своего исследовательского пыла, также достиг озера Ньяса, но 19 ноября, т. е. после нашего открытия. Когда он прибыл к озеру, туземцы сообщили ему, что южную его оконечность посетила экспедиция белых людей. Из сравнения дат (16 сентября и 19 ноября) следует, что мы опередили д-ра Рошера больше чем на два месяца. Подобное же сообщение было опубликовано в газетах Капа в виде письма губернатору, сэру Джорджу Грею, от полковника Ригби, консула и политического резидента ее величества в Занзибаре. Эти сведения он получил из показаний слуг д-ра Рошера, которые добрались до побережья.

Неизвестно, где д-р Рошер впервые увидел воды озера Ньяса, так как точное местоположение Нуссеевы, где он жил некоторое время на берегу озера, не выяснено. Он был на расстоянии трех дней пути от Нуссеевы на арабской дороге, на пути к обычной переправе через Ровуму, когда его убили. Убийцы были пойманы одним из вождей, отосланы в Занзибар и казнены. Д-р Рошер скрывал свои открытия, намереваясь опубликовать их в Европе все сразу в прекрасной книге, описывающей его путешествие. Поэтому мы можем только предполагать, что, раз он шел по арабской дороге из Кильвы (Килоа), то вышел к озеру у арабской переправы Нгомбо, поблизости от Ценги, или, может быть, против Кота-Кота-бея. В связи с этим мы ощутили регулярное опубликование наших писем Королевским Географическим обществом как настоящее благодеяние. Благодаря этому устанавливались даты открытий и открытия увековечивались.

Вождь деревни, расположенной недалеко от впадения в озеро реки Шире, старик по имени Мосаука, услышав, что мы сидим под деревом, пришел к нам и любезно пригласил нас к себе в деревню. Он привел нас к великолепному баньяновому дереву, которым, видимо, гордился. Корни дерева образовали над землей род огромного кресла без сиденья. Четверо из нас спали между его подлокотниками. Мосаука принес нам в подарок козу и корзину муки, – «чтобы порадовать наши сердца». Он сказал, что недалеко расположилась лагерем большая партия невольников, которых вели арабы. Эти арабы были в прошлом году в стране Казембе, а теперь возвращались с большим количеством рабов, слоновой кости и малахита. Через несколько минут нас пришли проведать человек шесть начальников этой партии. Они были вооружены большими мушкетами и, на наш взгляд, выглядели порядочными негодяями. По-видимому, они составили себе такое же мнение о нас, так как предложили нам купить нескольких детей. Когда же мы им сказали, что мы англичане, они испугались и ночью ушли. Вернувшись в Конгоне, мы узнали, что корабль ее величества «Рысь» поймал несколько рабов из этой партии, перевозимых на одномачтовом судне; одна женщина сказала нам, что она в первый раз видела нас в деревне Мосаука и что арабы бежали, испугавшись таинственных базунгу.

Это один из главных путей работорговцев изнутри страны. Другие пересекают Шире немного ниже, а некоторые – самое озеро. Мы могли освободить этих рабов, но не знали, что делать с ними дальше. Когда мы встречали людей, которых вели привязанными к палкам, доктору приходилось выслушивать упреки макололо, которые никогда не становятся рабами: «Да, ты называешь нас плохими, но у нас нет желтого сердца, как у этих людей, почему ты не позволяешь нам их передушить».

Веер из перьев

Фотография

Освободить их и оставить принесло бы мало пользы, так как жители окрестных деревень быстро поймали бы их и продали бы опять в рабство. Вожди племени ман-ганджа продают своих собственных подданных: мы встречали аджава и работорговцев в нескольких высокогорных деревнях; несомненно, их пригласили сюда за рабами. Вожди всегда старались создавать впечатление, что они стыдятся этой торговли, и старались оправдаться: «Мы не продаем много народу: мы продаем только тех, кто совершил преступление».

Как правило, товар для этой торговли составляют низшие слои населения и преступники; поэтому невольники так безобразны. Кроме преступников, продаются, вероятно, и другие, например обвиняемые в колдовстве. Внезапно исчезают иногда сироты, не имеющие друзей, и никто не интересуется, что с ними случилось. Искушение продавать своих подданных особенно велико потому, что в горных районах мало слоновой кости, и часто вождь может купить заграничные товары только на человеческое мясо. Аджава предлагают взамен ткань, медные кольца, посуду и иногда красивых молодых женщин и согласны подвергнуться неприятностям, связанным с тем, чтобы увести ночью тех, кого указал им вождь. Они дают четыре ярда хлопчатобумажной ткани за мужчину, три за женщину и два за мальчика или девочку. Они увозят их к португальцам в Мозамбик, Ибо и Келимане.

Другой источник поставки рабов, – жертвами становятся представители всех слоев населения, но преимущественно простой народ, – часто открывается тогда, когда одна часть племени, побуждаемая жаждой наживы, начинает красть и продавать своих соплеменников. Этим зло не ограничивается. Начинается междоусобная борьба. Более слабая часть племени изгоняется, делается бродячей и так разлагается, что живет грабежом и продажей своих пленников и даже друг друга без зазрения совести. Именно в таком положении находилась часть племени аджава, которую мы встретили первой.

Манганджа оказались более подозрительными и менее гостеприимными, чем племена на Замбези. Им не верилось, что мы действительно пришли в их страну с теми целями, о которых мы им говорили. Они, естественно, судили нас, исходя из тех мотивов, которыми руководствуются сами. Один вождь в долине верхней Шире, испуганный вид которого побудил наших людей окрестить его Китлабовала («меня убьют»), сказал, что и раньше к ним приходили отряды с не менее правдоподобными историями, чем наша, а потом, через несколько дней, набрасывались на них и уводили много людей в рабство. В некоторые деревни в долине нас не впускали, и население не хотело даже продавать нам пищевые продукты. Например, люди вождя Зимики стояли у входа в изгороди из молочая и заявили, что мы не войдем в их пределы. Молодой парень произнес гневную речь, танцуя со своим луком и отравленными стрелами и свирепо жестикулируя перед нашими лицами. Посредине речи его остановил старик, который приказал ему сесть и не говорить таким образом с чужестранцами. Он неохотно повиновался, недоверчиво ворча и весьма многозначительно выставлял вперед свои толстые губы. Мы видели, что женщины покидают деревню. Опасаясь недоразумений, мы, к великому неудовольствию наших людей, решили продолжать наш путь. Макололо были очень злы на туземцев за их негостеприимный прием, а также и на нас, так как мы не позволяли им «задать этим негодяям перцу». «Вот что получается из-за того, что идешь с белыми, – ворчали они. – Если бы мы были с нашим вождем, то ели бы сегодня их коз, а завтра кое-кто из них нес бы наш багаж».

Когда мы возвращались по дороге, которая оставляла в стороне его деревню, Зимика прислал к нам своих людей, чтобы извиниться. Он передавал, что «в то время был болен и его не было в деревне; нас не приняли не по его приказу; его народ не знал, что мы миролюбивые люди».

Спеша обратно к нашим людям, оставленным на судне, мы не могли задерживаться в деревнях, принадлежавших этому вождю; но местные жители следовали за нами с различными товарами для продажи и приглашали нас остановиться и провести с ними ночь. «Неужели нам придется терпеть, чтобы о нас говорили, что белые люди прошли через нашу страну, а мы их и не видели», – говорили они.

Мы остановились у ручейка, чтобы удовлетворить этих любителей редкостей. Мы показались им скорее красными, чем белыми. Наша одежда делала нас в их глазах неуклюжими. Голубые глаза кажутся им дикими, а рыжая борода – ужасной.

Судя по количеству стариков, которых мы видели в высоких районах, а также по тому, что мы чувствовали себя здесь сильнее и в умственном, и в физическом отношении, чем на низменности, мы сделали вывод, что климат здесь здоровый, и наши соотечественники могли бы вести здесь здоровую жизнь. Жизнь здесь могла бы быть для них и выгодной, если бы они побудили массы трудолюбивых местных жителей возделывать хлопок, буазе, сахар и другие ценные продукты для обмена их на товары европейского производства, одновременно внушая им, как поучением, так и примером, великие истины нашей святой веры.

Наше пребывание на озере было по необходимости кратким. Мы нашли, что наилучший способ успокоить всякие подозрения, которые могут возникнуть в умах людей, привыкших к одним работорговцам, – это пробыть недолго в новом месте, а потом на время его покинуть, дав таким образом возможность населению прийти к убеждению, что, хотя наше поведение так отличается от поведения других, мы не опасны и скорее настроены дружески. У нас были также люди на судне, и малейшая некорректность с их стороны могла оказаться роковой для экспедиции.

Торговый путь из страны Казембе и Катанга, а также из других районов внутри страны пересекает Ньясу и Шире, направляясь к арабскому порту Кильва и португальским портам Ибо и Мозамбик. В настоящее время предметами торговли являются невольники, слоновая кость и малахит. Согласно сведениям, собранным полковником Ригби в Занзибаре, а также полученным из других источников, почти все невольники, отправляемые из вышепоименованных портов, происходят из района Ньясы.

Около порогов Ровумы (Рувумы)

Иллюстрация к первому английскому изданию произведений Д. Ливингстона

Можно было бы сделать всю торговлю невольниками в этом районе невыгодной, если бы завести небольшой пароход, который закупал бы слоновую кость на озере и на реке выше водопадов (они вместе имеют береговую линию длиной по крайней мере в 600 миль). Дело в том, что рабы только потому не съедают всей прибыли, что несут слоновую кость. Можно было бы оказывать влияние на огромный район, так как мазита, живущие у северной оконечности озера, не позволяют работорговцам проходить через их страну. Они были бы деятельными союзниками англичан и сами могли бы много выиграть от общения с ними. При существующем положении туземным торговцам слоновой костью и малахитом приходится подчиняться тяжелым требованиям, и если бы мы могли платить им на месте те же цены, которые теперь они получают за свой товар, доставив его за 300 миль на побережье, это могло бы побудить их возвращаться, не продолжая пути. Только прекратив поступление живого товара изнутри страны, мы можем пресечь торговлю невольниками на побережье. Предлагаемый план позволил бы приостановить торговлю рабами, с одной стороны, на Замбези и, с другой – в Кильве. Тогда нашим судам пришлось бы следить только за португальским портом Ингамбане на юге и частью владений занзибарского султана на севере.

Население района озера выращивает в изобилии хлопок для собственного потребления и может продавать его по пенни за фунт и даже дешевле. Водным путем, по Шире и Замбези, можно пользоваться почти на всем расстоянии до Анголы. Единственным исключением является отрезок примерно в 35 миль в обход водопада Мёрчисона, где придется пользоваться носильщиками. Здесь можно построить дорогу меньше чем в 40 миль длиною, что потребовало бы незначительных издержек. Кажется вполне вероятным, что законная и выгодная торговля в короткое время вытеснила бы нынешнюю незаконную.

Полковник Ригби, капитаны Вильсон, Олдфилд и Чап-мэн, а также все умные офицеры побережья единодушно высказывали убеждение, что, имея на озере небольшое судно, можно сделать больше для подавления работорговли, чем с помощью шести военных судов на океане. Разумные мероприятия, проводимые в небольшом масштабе внутри страны, потребовали бы лишь небольших расходов, и английская политика по борьбе с работорговлей имела бы на востоке не меньшие шансы на успех, чем на западном побережье.

Глава VI Португальцы на Замбези

После сорокадневного сухопутного путешествия 5 октября 1859 г. мы вернулись на судно. Мы были истомлены, не столько из-за усталости, обычной при таком путешествии, сколько в результате своеобразного отравления. У нас было с собой немного концентрата пряного супа, чтобы использовать его, когда не будет времени приготовить что-нибудь другое. Однажды, после необычного большого перехода, мы пришли в Микену, недалеко от подножия горы Нджонгоне, к северу от Зомбы. Повару было приказано положить в суп две ложки этого концентрата, а он развел целый горшок. Суп показался нам слишком острым; но мы прибавили в него риса и так как были очень голодны, то съели помногу. В результате все серьезно заболели и должны были задержаться на несколько дней; несколько человек так и не могли поправиться до нашего возвращения на судно.

Причина нашей болезни могла быть отчасти и другая. Есть род кассавы (Jatropha maligna), ядовитой в сыром виде; но если прокипятить ее хорошенько в двух водах, сливая их, то яд выходит, кассава становится годной для употребления в пищу. Узнать ядовитый сорт нетрудно: надо только содрать кусочек кожи с корня и прикоснуться языком. Горький вкус свидетельствует о ядовитости; возможно, однако, что и сладкий сорт не безвреден. Сок кассавы вреден, как сок нашего картофеля; но в Вест-Индии его употребляют для предохранения от порчи мяса. Говорят, что если налить этого сока в глиняную посуду, добавить немного воды и чилийского перца и погрузить в этот раствор мясо, то его можно сохранить от порчи очень надолго, – даже на несколько лет. Раствор не должен соприкасаться ни с железом, ни со сталью, иначе он прокиснет. Этот «перичный горшок», о котором мы впервые слышали от покойного архиепископа Уэтли, является очень экономным средством сохранения мяса в жарком климате. Если добавить в раствор немного свежего сока кассавы (кэссерип) и положить в него остатки от обеда – говядину, баранину, свинину или птицу, – то мясо прекрасно сохраняется, хотя в ином случае оно испортилось бы из-за жары или из-за мух.

Наш повар варил корни кассавы так, как он привык варить мясо, – а именно накладывал полный горшок, потом наливал воду и держал на огне, пока она вся не впитывалась в корни и не выкипала. При этом способе ядовитые свойства корня сохранялись, и он не становился полезным для здоровья. Несмотря на то что мы всегда были осторожны и покупали только безвредный сорт, все же иногда страдали от его действия. Только перед самым концом нашего путешествия мы обнаружили опасный способ такого приготовления.

При подъеме на 3000 футов с низменности на высокие места или при спуске в низменную долину Шире перемена климата весьма ощутительна. Внизу была угнетающая жара, – термометр показывал от 29 до 40° в тени, и настроение у нас было вялое и апатичное; наоборот, на высотах, где температура была градусов на 11 ниже, мы были очень оживленными. Вода в реке достигала иногда 29° и даже больше; в горных же речках ее температура никогда не превышала 18°.

Оказалось необходимым послать двух из нас с Шире в Тете; в путь отправился д-р Кэрк с проводниками, которых дал Чибиса, и в сопровождении нашего механика м-ра Рэ. Мы видели, что местность к северу и востоку очень богата водой, и поэтому не ожидали никаких затруднений в этом отношении для наших путников в их менее чем стомильном переходе. Однако им пришлось сильно страдать от недостатка воды. То небольшое количество, которое можно получить в это время года, разрывая русла высохших речек и ручьев, было настолько соленым, что только увеличивало жажду. Действительно, некоторые туземцы добывают из этой воды соль. А когда изредка удавалось найти не такую соленую воду, она оказывалась тошнотворной и мутной из-за частых посещений этих мест крупными зверями. Изобиловала цеце.

Местность была ровная; большие пространства были покрыты бокаутовым лесом; листья этого дерева дают так мало тени сожженной земле, что на ней не растет даже трава. Солнце жгло так, что люди соскакивали с тропинки, напрасно надеясь охладить на мгновение свои обожженные ноги под почти не дающими тени кустами. Туземец, который нес запас соленой свинины, заблудился и пришел в Тете через два дня после остальной группы. У него в мешке остались от мяса только волокна, а жир, растопленный палящим солнцем, стек вниз по его спине.

Эта тропа вскоре была превращена комендантом, капитаном Рапосо, в столбовую дорогу для отрядов работорговцев. Путешествие по этой дороге чуть не убило наших двух молодых и деятельных друзей; невозможно себе представить, что пришлось вытерпеть на ней потом невольникам. По-видимому, рабовладение невозможно осуществлять без огромных страданий и высокой смертности.

Чарльз Ливингстон провел на озере Даканомойо ряд магнитных наблюдений для определения склонения и наклонения магнитной стрелки подобно тем, которые были сделаны раньше на острове Экспедиции и в Тете. Затем пароход пошел в Конгоне. Мы израсходовали все свои запасы, кроме чая и соленой свинины; но у туземцев можно было покупать птицу, бобы и мапиру. Однако эта пища не подходит для европейского желудка; для того чтобы быть здоровым, белому человеку необходима в Африке, в том или ином виде, пшеничная мука. Наш изобретательный главный кочегар Роу готовил хлеб из мапиры многими способами: сначала он просто пек ее в чистом виде; потом попробовал добавлять немного подливки от свиного жаркого; после этого стал примешивать бананы; наконец, бананы и чеснок. Но как он ни пек этот ужасный широкий хлеб, результаты оставались те же: мы ощущали ужасную изжогу в течение всего процесса пищеварения. Поэтому следует рекомендовать миссионерам и купцам, чтобы они обеспечивали себя постоянно запасом пшеницы; это легко могут делать и они, и португальцы, – надо только выбрать подходящее время года для ее посева. Апрель и май, начало холодного времени года, являются месяцами, когда не приходится ожидать дождя; нужно прибегать к искусственному орошению, как это делается в Кэпе; возможностей здесь для этого вполне достаточно. Если сеять пшеницу в дождливый сезон, не получается ничего, кроме соломы.

Манкокуэ прислал сказать нам, что он просит нас остановиться у него в деревне на нашем пути вниз по реке. Когда мы туда прибыли, он явился на судно с щедрым подарком. Он сказал, что молодежь отговорила его побывать у нас в наш первый приезд; но теперь он твердо решил увидеть то, что видели все другие. Лысый человек с квадратной головой, который был его первым министром в наш прошлый приезд, теперь был не у дел, и вождя сопровождал другой старик, занявший этот пост.

Проходя мимо Слонового болота, мы видели девять больших стад слонов; иногда они образовывали линию длиною в две мили.

26 октября разразилась сильная гроза и пошел крупный град. Это очень удивило тех наших людей, которые были родом из Сены; они до сих пор никогда не видели крупного града, хотя он не является необычным дальше в глубине страны. В Курумане был такой страшный ливень, что им были убиты козы, домашняя птица и антилопы; в Колобенге ливень оказался гибельным для стекол в доме миссии.

2 ноября мы стали на якорь у Шемоары и послали лодку в Сену за галетами и другими продуктами. Сеньор Федоао, со своей обычной щедростью, прислал нам в подарок каноэ буйвола. Желая узнать, не пригодится ли нам второй булвол, он, справившись в своем португальско-английском словаре, спросил нашего матроса, не возьмет ли он и другого (another). Но Джэк, не поняв португальское произношение букв th, ответил: «О нет, сэр, спасибо. Я не хочу брать в лодку выдру (otter), они так кусаются».

Каждую ночь нам приходилось вытаскивать пароход на песчаную отмель. Течь была так сильна, что в глубокой воде он потонул бы; насос должен был работать весь день непрерывно, чтобы удержать его на поверхности. Ежедневно шел сильный дождь, оказывавший обычное разрушительное действие на нашу каюту. Не в силах дожидаться дольше наших товарищей, которые отправились сухим путем в Тете, мы спустились в Конгоне и вытащили пароход на берег для ремонта. Вскоре пришел корабль ее величества «Рысь», под командой лейтенанта Беркли, с запасами для нас. До этого вода на отмели в течение некоторого времени была совершенно спокойной, а теперь на ней было довольно сильное волнение, и таким образом они могли встретиться с нами только через два или три дня. Две лодки пытались добраться до берега на второй день; одна из них, не найдя прохода, была опрокинута громадными волнами в виду острова. Мистер Хэнт, офицер-артиллерист, который командовал второй шлюпкой, повел себя чрезвычайно благородно, и благодаря его искусству и смелости была спасена вся команда первой шлюпки. Конечно, вещи, которые они нам везли, погибли, но мы были благодарны за спасение людей. Мы тяжело переживали потерю почтовых мешков, в которых были правительственные депеши и письма наших друзей за последний год, – так как собирались отправиться внутрь страны, в экспедицию, на которую должно было потребоваться 8 или 9 месяцев. А оставаться в течение 20 месяцев без известий о своих друзьях и семье тяжело. Лейтенант Беркли любезно и существенно помог нам в ремонте нашего сумасшедшего судна, и 16 декабря мы могли отправиться в Тете.

На пути вверх по реке мы встретили келиманского губернатора, который ехал в лодке вниз. Он сказал, что лиссабонское правительство поручило ему выбрать, после личного обследования, наилучшую гавань для захода судов и наиболее удобное место для разгрузки товаров. Он выразил уверенность, что португальцы, живущие в его собственном округе, знают устье, откуда они вывозят невольников, но не хотят говорить ему, где оно находится, и поэтому он обращается к нам. К несчастью, на другое утро его превосходительство заболел лихорадкой и вернулся обратно, не достигнув устья реки. Позднее португальское правительство послало морского офицера для обследования различных входов в реку. Тот не обследовал, а только посмотрел, а потом представил доклад, в котором использовал опубликованные нами промеры без указания источника. Его собственные соотечественники посмеивались над глупым тщеславием, с которым их правительство старалось таким образом приобрести сведения, в то же время делая вид, что все это было ему известно раньше.

Когда мы поравнялись с островом Экспедиции, сломался порог топки нашего парохода, как это не раз случалось и прежде. К счастью, это произошло в благоприятном для охоты месте, так что у нас было буйволовое и оленье мясо все время, пока продолжался ремонт.

31 декабря мы достигли Шупанги, где должны были пробыть 8 дней, ожидая прибытия хлопчатобумажной ткани из Келимане. Обычной валютой в Восточной Африке является серый коленкор и простынная ткань; запас того и другого должен был служить нам в качестве денег во время нашей экспедиции внутрь страны. Губернатор и две его взрослые красивые дочери находились в губернаторской резиденции в Шупанге. Португальцы редко проявляют отвращение к тому, чтобы их обслуживали чернокожие; но он предпочитал, чтобы о нем заботились его дочери, и они исполняли свои обязанности с грациозной непринужденностью. Еще приятнее это было для нас, тем более что в этих краях редко встречаешь за столом португальских дам. Губернатор совсем не конфиденциально, а вполне откровенно сказал нам (здесь вообще принято говорить о горьких истинах), что здешние португальцы – жалкие подонки общества, совершенно опустившиеся из-за пьянства и лишенные какой бы то ни было предприимчивости. Если бы у нескольких крупных рабовладельцев оставалось сколько-нибудь энергии, они могли бы послать каждый 50 или 100 невольников в Кэп, на остров Маврикия и в Англию, чтобы те научились там производству сахара и различным ремеслам. Затем можно было бы выделывать здесь собственную ткань из хлопка, выращенного на месте, а также варить собственный сахар, вместо того чтобы привозить его из-за границы. Он считал даже, что непонятно, почему давно не построили железную дорогу через материк в Анголу.

Замечания губернатора свидетельствовали о недостатке, часто встречающемся у португальцев, а иногда и у наших соотечественников, которые, как дураки, находят удовлетворение своей гордости в осуждении всего английского. Если судить по нашим впечатлениям, то чужестранцы, услышав, что человек заканчивает свои тирады припевом: «Мне ужасно стыдно, что я родился португальцем» (как это часто приходилось слышать нам), или жалеют его, или испытывают к нему чувство презрения.

Он высказывал замечательные идеи при полнейшем пренебрежении к простой деловитости и трудолюбию. У его ног в изобилии росло индиго 6 футов высоты; на расстоянии мили можно было найти первосортный хлопок, который распространился здесь, несмотря на то что в течение ряда лет сжигался; говорят, что в большей части дельты Замбези легко возделывать сахарный тростник. Но вместо того, чтобы извлекать практическую пользу из этих очевидных преимуществ, наши друзья, погружаясь в великолепные мечты о создании английскими капиталистами в Восточной Африке второй Ост-Индской компании, все время усердно вывозили рабочую силу на остров Бурбон. Программа работ этой английской компании, тщательно составленная королевским министром в Лиссабоне, предусматривает с похвальной строгостью постройку школ и мостов, проведение дорог и углубление портов, с условием, что все это должно быть отдано португальцам по прошествии 20 лет!

Губернатор упомянул об общеизвестном факте, что португальское правительство тратит на содержание колоний в Восточной Африке ежегодно 5000 фунтов; товаров оттуда в Лиссабон поступает мало или совсем не поступает, и ни один португалец не нажил себе здесь состояния и не вернулся на родину его тратить. Нельзя действительно не пожалеть, что государственные деятели, просвещенные люди, судя по издаваемым ими законам, являются посредниками в распространении такой нищеты в этой производящей рабов стране, на господство в которой они претендуют и не допускают туда другие нации, когда сами не могут сделать ничего хорошего. Не является ли это слишком дорогой ценой за возможность чваниться в Европе, вызывая к себе ненависть всего христианского мира тем, что португальцы были первыми, начавшими заокеанскую торговлю рабами, и будут последними среди тех, кто ее оставил.

Один работорговец, истощенный, тяжело больной и почти слепой, часто откровенно и искренно рассказывал нам о важных моментах в своей карьере. Было очевидно, что он смотрит на рабство иначе, чем мы. Все его соотечественники знали, что, взывая к его гуманности, было легче всего добиться от него щедрости; и действительно, по отношению к нам он был очень щедр и обязателен. Когда мы выразили свое удивление по поводу того, что такой гуманный человек мог быть повинен в тех ужасных жестокостях, которые связаны с вывозом невольников, он стал с возмущением отрицать, чтобы когда-нибудь отрывал рабов от их домашних очагов. Он вывозил только brutos do mato, «диких зверей», т. е. еще диких туземцев или недавно пойманных во время набегов. Эта точка зрения позволила ему серьезно рассказать нам, что, когда умерла его жена, он, чтобы притупить свое горе, сделал набег на племена, живущие поблизости от устья Шире, и взял много пленных. Он начал заниматься работорговлей в Анголе и несколько раз наживал состояние, но каким-то образом умудрился растратить все во время короткого пребывания в Рио-де-Жанейро, где он вел беспорядочную жизнь. «Деньги, которые человек наживает торговлей невольниками, – говорил он, – плохие деньги и скоро идут к черту».

Приблизительно 12 лет назад он отправился из Келимане с грузом слоновой кости, но судно было задержано, как ведущее торговлю невольниками, и отведено в Кэп. Другие его суда были также захвачены нашими крейсерами. Он против этого не возражал, – это было правильно и справедливо, они действительно служили для работорговли. Но он считал неправильным, что англичане забрали этот его корабль, который совершал законный рейс. Английские офицеры были того же мнения и хотели вернуть ему судно, так как они были джентльменами, но его собственный негодяй-соотечественник выступил против него, и корабль был конфискован. Спустя много лет морской офицер, который был на крейсере, забравшем его судно, сопровождал нас вверх по реке. Узнав нашего приятеля, он тут же сообщил ему, что британское правительство, удостоверившись позднее, что захват его судна был незаконным, выплатило португальскому правительству полную стоимость и корабля, и груза.

Сеньор Вианна, переселенец, только что купил себе ферму размером в 3 кв. мили; за весь участок он должен был уплатить 900 долларов, или 180 фунтов, в течение трех лет. Он также взял в аренду у правительства 40 кв. миль поместья Мариано на Шире и Замбези. Мистер Асеведо много лет арендовал в восточной части Мазаро 80 кв. миль. Рента в несколько сот долларов составляется из взносов колонистов или рабов, которые сдают фермеру ежегодно мешок или два зерна и несут известные обязанности, напоминающие те, которые существовали у нас при оброке.

Ландейцы, или зулусы, живущие на противоположном, южном, берегу, явились в Вианна за своей данью, но он послал им небольшой подарок и просил не торопить его, пока не уедет губернатор. Между тем он переправил все свои товары на противоположный берег и уехал с губернатором, не уплатив дани зулусам. Зулусам платят налог главным образом для того, чтобы получить разрешение рубить огромные деревья гунда на расстоянии около 20 миль внутри страны. Гунда используются для постройки больших каноэ, обычных на Замбези. Нарубив леса у себя в имении, он обеспечил себя каноэ на десять лет и был уверен, что о его мошенничестве забудут задолго до истечения этого срока. Несмотря на это, он с горечью жаловался на непочтительность, которую проявляли туземцы по отношению к губернатору и к нему самому.

Когда мы были в Шупанге, мимо провезли на каноэ взятого в плен Поля Мариано. Его везли в Сену. Он обвинялся в убийстве нескольких несчастных чернокожих, в том числе плотника, принадлежавшего хорошо известному сеньору Асеведо. На Мариано ночью напали офицер и несколько солдат и взяли его в плен. Сестра Мариано пришла к губернатору и спросила его напрямик, в присутствии нескольких джентльменов, сколько надо ему заплатить за освобождение ее брата. Конечно, губернатор был возмущен такой смелостью и отчитал женщину; однако, как это ни странно, через несколько дней Поль бежал и вернулся на свой остров, где его больше и не беспокоили. Когда мы еще не знали, куда он отправился, мы спросили одного джентльмена, хорошо знакомого с местными обычаями, куда, по его мнению, бежал Поль. «Что? К себе домой, конечно», – ответил он.

И действительно, так оно и было.

Теперь часто шли дожди и уровень реки сильно поднялся. Мы двигались вверх по реке так медленно, что можно было прийти в отчаяние. Тете мы достигли только 2 февраля 1860 г. В этот же день вернулся из геологической экскурсии м-р Торнтон; некоторые португальцы ожидали, что он откроет снова богатейшие залежи серебра. Здесь существует легенда, что раньше иезуитам были известны громадные залежи в Чикове и что они их разрабатывали. М-р Торнтон побывал за Зумбо в обществе «цветного» торговца. Вскоре после этого он покинул Замбези и, присоединившись к экспедиции барона ван дер Деккена, занялся исследованием покрытой снегом горы Килиманджаро, к северо-западу от Занзибара. Спутник м-ра Торнтона, торговец, привез много слоновой кости; в тех местах ее было много и стоила она дешево. Однако ему пришлось платить большие подати баньяи и другим племенам на территории, которую в Европе хладнокровно называют португальской. Во время этого шестимесячного путешествия было уплачено различным вождям за право прохода через их владения 200 кусков хлопчатобумажной ткани в 16 ярдов каждый, не считая бус и медной проволоки; в дополнение к этим достаточно тяжелым требованиям туземцы этого доминиона привыкли накладывать штрафы за миландо, или преступления, которые могут совершить непреднамеренно люди купца. Однако купцы предпочитают подчиняться этим требованиям, не рискуя вступать в борьбу. Слоновая кость достаточно дешево им достается, чтобы они могли выдержать все эти платежи. Говорят, каждый купец в Тете должен платить за содержание определенного количества солдат гарнизона. Этот купец, только что вернувшийся изнутри страны, должен был содержать пять солдат, хотя ему не оказывалось никаких услуг.

Обычно слоновую кость везут из Зумбо вниз до Чиковы в каноэ; здесь каноэ оставляют и переправляют кость сухим путем мимо Кебрабасы. Этот купец нанял баньяи, чтобы перенести свою слоновую кость за пороги. Они согласились сначала получать по 3 ярда ткани за каждый рейс, но несколько раз бросали свою ношу, требуя прибавки, пока не довели цену за переноску до 10 ярдов. «Я мог подраться с ними и разбить их при помощи моих людей, – сказал купец, – но когда я прибыл бы в Тете, губернатор оштрафовал бы меня за нарушение мира в стране. Баньяи ограбили бы тех людей из моей партии, которые шли сзади, и отняли бы у них слоновую кость; а все удовлетворение, которое я мог бы получить от наших властей, состояло бы только в обидном сознании, что они послали людей к баньяи перекупить по дешевой цене мою слоновую кость».

Старшим офицером здесь был (теперь его уже нет в живых) временно исполняющий обязанности коменданта Тете. Это был своеобразный правитель. Вскоре после своего вступления в должность он издал ограничивающий прибыли закон, которым устанавливались рыночные цены на туземные продукты. В связи с опустошающими войнами, имевшими место в течение трех последних лет, цены на продукты возросли почти втрое по сравнению с прежними. Губернатор решил снизить цены до их прежнего уровня и объявил, что за два ярда коленкора должны продаваться 24 штуки домашней птицы вместо восьми и что цены на овец, коз и растительное масло должны быть снижены в соответствующей пропорции. Первый туземец, явившийся на рынок, отказался продавать своих кур по правительственной цене. Он был немедленно представлен пред лицо разгневанного коменданта, который за неподчинение присудил его к следующему наказанию: провинившегося должны были целый день водить по улице с повешенным ему на шею кудахчущим товаром, а затем он был послан на ночь в тюрьму. Другой несчастный вынес на продажу кувшин орехового масла; за отказ продавать его по установленной законом цене он был принужден выпить значительную его часть. Единственное затруднение, которое встретил комендант в проведении своей реформы, состояло в том, что туземцы отказались продавать свои продукты, пока эти новые законы не будут отменены.

Однообразие жизни в Тете нарушается иногда смертью или свадьбой. Когда умерший является важным лицом, его рабам разрешается израсходовать колоссальное количество пороха. Эти расходы, в соответствии с их средствами, похожи на те, которые делаются в Англии, чтобы устроить похороны, пышные до глупости. Во время нашего пребывания в Тете мы всегда, воодушевленные сочувствием, старались своим присутствием при отдании последнего долга покойным смягчить горе переживших их родственников. Мы уверены, что так же поступили бы и они, если бы потерял близких кто-либо из нас. Нам никогда не приходилось жаловаться на недостаток гостеприимства. Доброта, проявлявшаяся по отношению к нам теми, о ком мы часто говорили, не изгладится никогда из нашей памяти. Об их недостатках мы говорим с горем, а не с гневом. То, что они торгуют рабами, – ужасная ошибка. Португальское правительство ставит их в ложное положение, отрезая их от остального мира; об этом они всегда говорят с горечью, которая могла бы заставить лиссабонских государственных деятелей изменить тон, если бы она дошла до них. Но здесь нет ни печати, ни книжных магазинов и едва ли есть школьный учитель. Дрожишь, когда подумаешь, что было бы, если бы мы родились в таких неблагоприятных обстоятельствах!

Свадьбы празднуются здесь так же весело, как и везде. Мы присутствовали на одной – в доме нашего друга падре. Выходила замуж его крестница, и он любезно пригласил нас принять участие в общем веселье. На этой свадьбе мы познакомились с доньей Евгенией, которая была уже замужем и имела детей, когда невольников привозили из Кассандже. Это было до того, как кто-либо из нас родился на свет. Все празднество проходило под знаком хорошего вкуса и приличия.

Во время свадебной процессии невесту и жениха несут в прикрепленных к шестам гамаках, называемых мачилья. Невольницы, одетые в свои лучшие наряды, радуются счастью своих хозяев. Невольники-мужчины несут мачильи или проявляют свою радость выстрелами из мушкетов. Друзья молодой пары, обычно в черных костюмах и с высокими, похожими на печную трубу шляпами на голове (которые здесь нам, чужеземным зрителям, казались более ужасными, чем когда-либо на родине), составляют часть процессии позади мачилий. Женщины, напоминающие изображения на гравюрах, стоят и любуются нарядами своих соседей, грациозно удерживая в равновесии на голове свои кувшины с водой. Все приглашенные гости начинают смывать пыль, поднятую толпой, обильными омовениями, за которыми следует пир, танцы и общее веселье.

Почти единственной интересной вещью в окрестностях Тете является уголь в нескольких милях к северу. Он там выходит на поверхность в районе притоков реки Ревубуэ. Толщина пластов от 4 до 7 футов; один, измеренный нами, имел толщину в 25 футов. Выходящий на поверхность уголь содержит много сланца; мы пробили горизонтальную шахту на протяжении 25 или 30 футов; там уголь оказался лучшего качества. Наличие вкрапленных в него корней растений свидетельствовало о его древнем происхождении. Он залегает под грубым серым песчаником, часто с волнистым рисунком и отпечатками растений и окаменевшего дерева на поверхности. Во многих реках к югу от Тете находят золото; но пока рабство будет оставаться в полной силе, ни уголь, ни золото разрабатываться не будут и сохранятся для грядущих поколений.

Узнав, что за Кебрабасой нам было бы трудно доставать пищевые продукты до нового урожая, и зная, как трудно добывать пищу охотой во время дождливого сезона для такого большого количества людей, мы решили не отправляться внутрь страны до мая, а за это время съездить в Конгоне еще раз. Мы надеялись получить там письма и депеши с военного корабля, который должен был прибыть в марте. Мы покинули Тете 10-го и в Сене услыхали, что наша почта была подобрана на берегу к западу от Миламбе туземцами. Она была отвезена в Келимане, оттуда отправлена в Сену и затем в Тете. Мы разминулись с ней где-то на реке. В Шупанге губернатор сказал нам, что это была очень большая почта; слабое утешение, принимая во внимание, что она удалялась от нас вверх по реке.

В гавани москиты были исключительно назойливы, особенно когда дул с севера над мангровыми деревьями легкий ветерок. Несколько недель мы прожили в маленьких хижинах, построенных нашими людьми. Те, которые занимались охотой, постоянно промокали и заболевали лихорадкой, но обычно поправлялись вовремя, т. е. до того, как мясо было съедено, и могли снова за ним отправляться.

Никакой корабль не появлялся, и мы отплыли 15 марта обратно. Мы остановились, чтобы запастись дровами в Лу-або, недалеко от лагеря охотников на бегемотов. Опять нашим людям рассказывали, что отсюда есть доступный для каноэ путь в Келимане; но показать его не хотели. Губернатор Келимане уже жаловался, что португальцы его района скрывают этот путь в интересах работорговли и не открывают даже ему.

Масакаса был уверен, что он выпытает этот секрет у охотников на бегемотов при помощи своей дипломатии, – как он выразился, – со сладким языком можно их съесть, а грубый язык их прогонит. Но охотники снялись с места ночью. Позднее мы удостоверились, что войти в этот канал можно через естественную протоку, называющуюся Кусишоне, в 2,5–3 милях выше канала Конгоне, но на другой стороне Замбези. Впрочем, этот канал большого значения не имеет, так как временами по нему могут плавать только маленькие каноэ.

В Мазаро мы нашли нашего друга майора Сикарда – с лопатами, мотыгами, ломами, заступами и рабами. Он явился сюда, чтобы построить в Конгоне форт и таможню. Поскольку у нас не только не было оснований для того, чтобы скрывать найденную нами гавань, но, наоборот, мы были заинтересованы в осведомлении о ней, мы снабдили его картой извилистых рукавов, которые, протекая по мангровому лесу, затрудняют поиски. Мы дали ему также указания, которые должны были дать ему возможность найти путь к реке. Он привез спасенные остатки нашей почты, – и было большим разочарованием убедиться, что пропало все, за исключением связки старых газет, двух фотографий и трех писем, написанных еще до нашего отъезда из Англии.

В Шупанге Сининьяне обменялся именем с одним зулусом, и, когда мы его позвали на следующее утро, не ответил; не обратил он внимания и на наш второй и третий призыв. Наконец, один из его людей сказал: «Он теперь не Сининьяне, а Мошошома»; когда мы назвали Сининьяне Мошошомой, тот быстро ответил.

Обмен именами с представителями других племен не является необычным явлением. Обменявшиеся считают друг друга близкими друзьями, несущими определенные обязанности по отношению друг к другу в течение последующей жизни. Если один из них случайно посетит деревню другого, он рассчитывает получить у своего побратима пищу, кров и всякие дружеские услуги. Когда Чарльз Ливингстон был в Кебрабасе во время дождливого сезона, он приобрел себе друга на всю жизнь не посредством обмена именами, а дав голодному, дрожавшему туземцу немного пищи и одежды. Через 18 месяцев, во время нашего путешествия внутрь страны, в наш лагерь явился человек с богатыми подарками в виде риса, муки, пива и домашней птицы. Он напомнил нам о том, что было для него сделано (о чем Чарльз Ливингстон совершенно забыл), и сказал, что, увидев нас в пути, «не захотел, чтобы мы легли спать, испытывая голод или жажду». Кое-кто из наших людей, – как это делают некоторые и у нас на родине, – отказывались от собственных имен и принимали имена вождей; другие шли еще дальше – принимали имена гор, водопадов, которые встречались нам во время наших путешествий. Так, у нас были Чибиса, Морамбала, Зомба и Кебрабаса, – и они продолжали называться этими именами даже тогда, когда вернулись к себе домой.

«Ма-Роберт», или «Астматик», доставлял нам столько неприятностей и помех, что читатель, – хотя мы не рассказали ему и о десятой их части, – может счесть, что об этом было сказано более чем достаточно. Человек, из-за которого нам было главным образом навязано это несчастное судно, умер, и с его кончиной всякая горечь покинула наши сердца. Однако мы испытывали глубокое сожаление, что человек ради несправедливой наживы мог совершить поступки, о которых нельзя было говорить после его смерти. На родине у нас еще оставался глубоко уважаемый и благородный друг, ныне покойный адмирал Вашингтон, который мог проследить, чтобы мы опять не пострадали. Но перспектива провести нашу громадную работу на озере Ньяса при помощи судна, построенного так, чтобы его можно было развинтить и перенести в обход водопадов, была чрезвычайно привлекательна. Действительно, если бы она была осуществлена, это обещало бы полностью изменить порочную систему, которая была проклятием этой страны в течение веков. Поэтому, для того чтобы обеспечить надлежащее сооружение судна, мы послали нашего механика, мистера Рэ, на родину, чтобы он наблюдал там за постройкой. На «Астматике» он не мог принести больше никакой пользы, так как помочь пароходу уже было нельзя. Мы послали также несколько ящиков образцов растений, тщательно собранных и препарированных д-ром Кэрком. К нашему великому сожалению и ущербу, пять из них так и не дошли никогда до Кью Гарден [Ботанический сад в Лондоне]. Мы все проводили пешком нашего механика до небольшой речки, впадающей в Кваква, или реку Келимане, когда он отправился туда в порт, чтобы оттуда отплыть в Англию.

Расстояние от Мазаро, на берегу Замбези, до Кваква и Нтерры составляет около 6 миль. Почва на этом протяжении черноземовидная, очень жирная. Мы провели ночь в длинном сарае, построенном в Нтерре на берегу реки того же названия для путников, которым часто приходится ждать каноэ по нескольку дней. Мы пробовали спать, но москиты и крысы так нам надоедали, что это было невозможно. Местные крысы, или, вернее, довольно крупные мыши, очень похожие на Mus pumilio (Смис), любят шутить; обладая большим чувством юмора, они часто смеются от всего сердца. Они снова и снова будили нас, пробегая по нашим лицам и потом разражаясь громким смехом – хе, хе, хе – от радости, что им удалось проделать этот трюк. Чувство смешного развито у них, по-видимому, до совершенства: попытки обеспокоенных и рассерженных людей положить в темноте конец их несвоевременному веселью вызывали у них смех, доходивший до визга. Не в пример своим осторожным европейским родичам, о которых говорят, что они покидают тонущий корабль, отряд этих мышей поселился на нашем текущем и грозившем затонуть судне. Спокойные и невидимые днем, они появлялись ночью и принимались за свои фокусы. Не успевали мы все заснуть, как они бросались через сундуки и наши лица к дверям каюты, где все разражались громким хохотом – хе, хе, хе, демонстрируя, какое наслаждение доставляла им эта шутка. Потом с таким же увлечением они бросались вперед на людей. Каждый день они посещали как нос, так и корму, беспрестанно будили своими лапками всех спящих и хохотали, издевались над бесцельными ударами, ворчанием и вскакиваниями оскорбленного человечества. В другом месте нам случалось наблюдать род крупной мыши, очень близкой к Euryotis unisulcatus (Ф.Кювье), которая убегала по неровной и не совсем отвесной стене, причем шесть детенышей (они уже были покрыты волосами) крепко держались за ее промежность. Мы не могли выяснить – не действовали ли здесь непроизвольно какие-нибудь мускулы? Судя по весу детенышей, мускулы их челюстей должны были находиться в некотором роде каталептического состояния, чтобы они могли держаться.

Нередко с дровами попадали на судно скорпионы, сороконожки и ядовитые пауки; иногда они забирались к нам в постели. Однако, к счастью, нам всегда удавалось найти и уничтожить их до того, как они могли нам чем-нибудь повредить. Морские офицеры этого побережья утверждают, что, когда скорпионы и сороконожки попадают таким образом на судно, их яд почти перестает действовать; однако мы это не проверили. С дровами попадали иногда на судно и змеи; но чаще они подплывали к нам по реке и легко взбирались на борт по якорной цепи; несколько раз мы ловили ядовитых змей в каюте. Зеленая змея прожила с нами несколько недель, скрываясь днем за обшивкой рубки. Если в темноте тебя будит пятифутовая зеленая змея, скользящая по твоему лицу, то это довольно неприятно, как бы быстро она ни двигалась. Судно наводняли миллиарды тараканов двух пород. Они не только объедали нам пальцы вокруг ногтей, но и пожирали и загрязняли нашу пищу, одежду и обувь. Все усилия истребить этих ужасных насекомых были напрасны: как говорят моряки, если вы убиваете одного, сотня является на его похороны.

Приехав в Сену, мы узнали, что туда явились в большом количестве зулусы за своей ежегодной данью. Эти люди отличаются строгой дисциплинированностью и никогда не воруют у местного населения. Зулусы требуют дани как победители, так как в прежние времена они совершенно подавили население Сены и загнали его на острова Замбези. При этом было убито 54 португальца, и, несмотря на земляные укрепления, это селение не могло обрести больше свою былую власть.

Теперь здесь свирепствовала лихорадка и ею болели многие португальцы.

В деревне много вонючих луж, наполненных зеленой зловонной грязью, в которой валяются с наслаждением ужасные длиннорылые, похожие на собак, свиньи. Большая часть окруженного частоколом пространства, с холмиками, на которых когда-то стояли церкви и монастыри, имеет продолговатую форму, приблизительно 1000 на 500 ярдов; покрыта высокими растениями – индиго, кассией – и кустами. Свободного движения воздуха нет, поэтому неудивительно, что люди здесь страдают от лихорадки. Невозможно описать, как отвратительно кормление свиней; но они сами являются любимейшим продуктом питания, и как здесь, так и в Тете нередко можно услышать, как местные жители сзывают их ласкательными именами: «Джоаньо, Маноэль, кудя, кудя (есть, есть), Антонио!» Среди этих неинтересных животных мы встретили любопытную разновидность. В потомстве одной свиньи детеныши были покрыты красивыми чередующимися желтовато-коричневыми и белыми полосами, причем эти полосы, около дюйма шириной, были расположены не поперек, как у зебры, а горизонтально, вдоль туловища. Иногда можно наблюдать такие полосы у мулов и лошадей; предполагается, что они свидетельствуют о возвращении к первоначальной дикой породе, – подобно тому как чистокровнейшие домашние голуби иногда проявляют тенденцию вернуться к оперению горного голубя с его черной полосой поперек хвоста. Эти полосатые поросята, возможно, свидетельствовали о родственности их первобытной дикой свинье, детеныши которой имеют отчетливые полосы, бледнеющие, однако, по мере того, как животное вырастает.

Чтобы хорошенько обозреть окрестности, мы взобрались на гору Барамуана, находящуюся за деревней. Нас предупреждали о возможности подвергнуться приступу лихорадки из-за растения, которое растет недалеко от вершины. Д-р Кэрк открыл, что это – Poedevia foetida, которая, если ее понюхать, действительно вызывает головную боль и лихорадку. Это – тот случай, когда лихорадка и отвратительный запах совпадают. В большем же количестве случаев неприятный запах и лихорадка оказываются, по-видимому, не связанными между собой.

Благодаря обильным дождям урожай в районе Сены был богатый; это было большим счастьем после частичного неурожая в два последних года.

Только 25 апреля 1860 г. мы достигли Тете; урожай здесь тоже был великолепный; местные жители говорили, что такого обильного урожая они не видели с 1856 г., когда д-р Ливингстон путешествовал вниз по реке. Того, кто видел ирригационные сооружения в других странах, например в Кэпе и Египте, поражает, что здесь никогда не делалось попыток отвести воду или из Замбези, или из одного из ее притоков; никогда не прибегали ни к каким машинам для подачи ее даже из речек; к засухе и голоду относятся так, как если бы они были неизбежны.

Наши друзья в Тете, пренебрегая очевидными преимуществами, которые с радостью использовали бы другие народы, вышли на первое место во всем мире в одной отрасли хозяйства. Является некоторой аномалией, что животное, наиболее близкое человеку по строению своего тела и функциям, больше всех других отличается от него в отношении к труду или преданной дружбе. Но здесь характер обезьян употреблен на пользу. Обезьяну заставляют работать, охотиться за некоторыми «бескрылыми насекомыми, более известными, чем уважаемыми». Поскольку нас пригласили ознакомиться с этой отраслью хозяйства Тете, мы можем засвидетельствовать, что обезьяны занимаются ею охотно, и, по-видимому, выгоды извлекают обе стороны.

Глава VII От Тете до порогов Кебрабасы

Считая долгом обеспечить возвращение домой тех, кто был верными товарищами д-ра Ливингстона в 1856 г. и благодаря охране и услугам которых удалось совершить путешествие, провозглашенное заранее невозможным португальцами, жителями Тете, мы предприняли шаги в этом направлении.

Мы пришвартовали пароход у острова Каниймое, против Тете. Прежде чем отправиться в землю макололо, мы получили небольшой участок земли под огород для двух англичан-моряков, которым было поручено судно на время нашего отсутствия. Мы снабдили их запасом семян, и они принялись за работу с усердием, безусловно заслуживающим успеха. Однако их первая попытка заняться огородным делом в Африке потерпела неудачу по совершенно неожиданной причине: мыши выкопали все семена и выгрызли из них середину.

«Да, – сказал один старый туземец на другое утро, увидев шелуху, – так всегда бывает в этом месяце, так как это мышиный месяц; надо было сеять в прошлом месяце, когда я это сделал».

Однако моряки посеяли на другой день снова, решив перехитрить мышей, покрыв на этот раз грядки травой. Лук и другие огородные растения, которые разводят здесь португальцы, сажают обычно в начале апреля, чтобы использовать холодное время года; пшеницу немного позже – по той же причине. Если ее посеять в ноябре, т. е. в начале сезона дождей, не получается ничего, кроме соломы, как мы уже говорили. Поскольку в мае дожди почти кончаются, местное население использует для посева участки, которые были затоплены рекой во время разлива. В мокрой земле делают мотыгой ямку, бросают в нее несколько семян и заравнивают ногой. Если не проходят дожди или, ниже по реке, не бывает густых туманов, то воду подносят в глиняных кувшинах и поливают корни пшеницы. Из Тете пшеницу вывозят, как наилучшую из выращиваемой в стране; однако низменность поблизости от Маруру, недалеко от Мазаро, находящаяся на уровне моря, о чем свидетельствует высота прилива, всего в несколько дюймов, также дает очень хорошие урожаи.

На подготовку нашего путешествия ушло порядочно времени: ткани, бусы и медная проволока были зашиты в старую холстину, и на каждом тюке было написано имя того, кто должен был его нести. Всем макололо, которые работали для экспедиции, уплатили за их службу. Кроме того, каждый, пришедший с доктором изнутри страны, получил подарок, состоявший из ткани и украшений. Это было сделано для того, чтобы они могли защититься от холода в своей стране, где климат более суровый, а также чтобы показать, что они потрудились не даром. Хотя из вежливости мы называли макололо их всех, так как они гордятся этим названием, фактически Каньята, их главный начальник, был среди них единственным настоящим макололо. В силу своих прирожденных прав он стал вождем после смерти Секвебу. Остальные принадлежали к побежденным макололо племенам батока, башубиа, баселеа и бароце. Некоторые из этих людей только добавили к собственным порокам пороки рабов Тете; другим, благодаря работе на каноэ в течение первых двух лет и охоте на слонов, часто удавалось скопить кое-что, но им приходилось отдавать свои сбережения, чтобы поддержать своих товарищей во время голодовки, и в последнее время они заразились беззаботностью местных невольников и стали тратить избыток своего заработка на пиво и водку.

15 мая все было готово, и в два часа мы выступили в путь из деревни, где жили макололо. Многие уходили совсем не так охотно, как того можно было ожидать на основании их разговоров в течение предыдущих месяцев. Некоторые двинулись в путь после того, как им было сказано, что они вовсе не обязаны идти, если им не хочется; другие вообще отказались двинуться с места. Многие из них вступили в связь с местными невольницами, которым они помогали возделывать огороды и потреблять плоды совместных трудов. У них родилось человек четырнадцать детей; в результате, так как теперь не было вождя, который мог бы им приказывать или требовать от них службы, они считали, что здесь им примерно так же хорошо, как и на родине. Они знали, что не могут назвать ни жен, ни детей своими, так как и теми, и другими владели рабовладельцы, и жалели об этом, но естественные чувства привязывали их к этому новому дому. Согласно португальскому закону, все окрещенные дети невольниц являются свободными, но на Замбези действует обычно право, не признающее этого закона. Когда ссылаются на этот закон, должностные лица смеются и говорят: «Эти лиссабонские законы очень строгие, но почему-то здесь – может быть, из-за жары – они теряют всякую силу».

К нашему отряду присоединилась только одна женщина – жена одного туземца из племени батока: ее подарил ему, в награду за искусство в танцах, вождь Чизака. Один купец послал с нами трех своих людей с подарками Секелету; майор Сикард также предоставил нам трех людей, которые должны были помогать нам на обратном пути, а два португальца любезно дали нам на время пару ослов.

Мы заночевали в 4 милях выше Тете. Узнав, что баньяи, которые облагают тяжелой пошлиной португальских купцов, живут главным образом на правом берегу, мы перешли на левый, так как не могли полностью положиться на наших людей. Если бы баньяи приблизились к нам с угрожающими намерениями, наши спутники, возможно, могли бы, чувствуя, что они удаляются от дома, бросить свои тюки и убежать. Действительно, двое из них здесь решили не идти дальше и вернулись в Тете. Третий, Монга, из племени батока, был в большой нерешительности и не знал, что ему делать, так как три года назад он ранил копьем начальника Каньяту. Среди макололо это считается преступлением, караемым смертью, и он боялся, что по возвращении его убьют. Напрасно старался он утешиться тем, что у него нет ни отца, ни матери, ни сестер, ни братьев, которые горевали бы о нем, и что умереть он может только раз. Он был хорошим, – значит, он поднимется к звездам, Иисус возьмет его к себе, и, значит, ему нечего бояться смерти. Однако, несмотря на все эти рассуждения, он оставался в очень подавленном состоянии, пока Каньята не уверил его, что никогда не скажет вождю о его поступке. Действительно, он не говорил об этом даже доктору, что, несомненно, сделал бы, если бы это его заботило. Мы были очень довольны, что Монга был с нами: он был веселым парнем, с хорошим характером, и его гибкая мужественная фигура всегда была впереди в минуты опасности; так как он был левшой, его легко было узнать во время охоты на слонов.

В течение нескольких первых дней мы делали короткие переходы и шли не торопясь, пока не привыкли к ходьбе. Это так важно, что, мы думаем, от солдат можно было бы добиться гораздо большего, если бы в первые дни переходы были легкими и продолжительность их и быстрота нарастали бы постепенно.

Ночи были холодные, с обильной росой, а иногда и ливнями, и среди нас было несколько случаев заболевания лихорадкой. Каждую ночь кто-нибудь дезертировал, и мы были вполне готовы к тому, что все, имеющие детей, могут предпочесть вернуться в Тете. Известно ведь, что отцовские узы – самые тесные, даже среди рабов. Напрасно было говорить им, что, если они хотят вернуться, им достаточно прийти к нам и сказать об этом: мы не стали бы сердиться на них за то, что они предпочитают Тете своей родине. Общение с невольниками уничтожило у них чувство чести: они не уходили днем, а сбегали ночью. Только в одном случае они унесли наше имущество, но в двух других они обокрали своих товарищей. К тому времени, когда мы углубились в горы Кебрабасы, вернулось обратно 30 человек, почти треть нашей партии. Стало ясно, что, если за ними последуют еще многие, некому будет нести товары Секелету. Наконец, когда мы избавились от негодных элементов, дезертирство прекратилось.

Однажды после полудня мы остановились в одной деревне Кебрабасы. Нас пришел приветствовать человек, который претендовал на то, что может превратиться в льва. Он понюхал ружье, из которого стреляли, почувствовал запах пороха и отошел в сторону так, чтобы ветер не доносил к нему запах пороха, и принялся артистически дрожать, впрочем явно переигрывая. Макололо объяснили нам, что он – пондоро, т. е. человек, который может по желанию менять свой вид, и добавили, что он дрожит, когда чувствует запах пороха. «Разве вы не видите, как он сейчас дрожит?» Мы предложили им попросить его тут же превратиться в льва, за что мы дали бы ему ткани. «О, нет, – ответили те, – если мы это ему скажем, он может оборотиться в льва, прийти к нам, когда мы будем спать, и убивать нас». Так как такие суеверия распространены у макололо дома, они так же легко поверили в пондоро-оборотня, как и туземцы этой деревни. Нам рассказали, что он оборачивается в льва и остается в лесу целыми днями; один раз он отсутствовал даже целый месяц. Его внимательная жена построила для него хижину или берлогу, куда она носила пищу и пиво для своего господина-оборотня, – превращение в льва не влияет на его человеческий аппетит. В эту хижину никогда не входит никто, кроме пондоро и его жены; ни одному чужестранцу не разрешается даже прислонить свое ружье к растущему рядом с ней баобабу. Мфумо, т. е. старшина другой маленькой деревни, хотел оштрафовать наших людей за то, что они прислонили свои мушкеты к старой полуразрушенной хижине, – оказалось, что она принадлежала пондоро. Иногда пондоро использует приобретаемую им путем превращения силу на пользу деревни. После того как он отсутствует день или два, его жена чует льва, относит в лес известное снадобье и быстро уходит, чтобы лев не убил даже ее. Это снадобье дает пондоро возможность снова превратиться в человека и вернуться в деревню, где он заявляет: «Идите и заберите добычу, которую я убил для вас». Конечно, они идут в лес и приносят домой антилопу или буйвола, убитых им, когда он был львом, или, вернее, когда он терпеливо бродил по лесу, обманывая их. В другой деревне мы видели пондоро, фантастически разодетого и обвешанного многочисленными амулетами; за ним следовала стая мальчишек, которые чествовали его пронзительными криками.

Существует поверье, что души умерших вождей вселяются в львов и делают их священными. Однажды, когда мы застрелили буйвола на тропинке за Кафуэ, голодный лев, привлеченный, вероятно, запахом мяса, подошел совсем близко к нашему лагерю и поднял всех на ноги своим ревом. Туба Мокоро, зараженный широко распространенным суеверием, что лев – это «переодетый» вождь, в течение коротких промежутков молчания строго пробирал его: «Ты вождь, а?

Ты называешь себя вождем, не так ли? Что это за вождь, который подкрадывается в темноте, пытаясь стащить наше буйволовое мясо! Неужели тебе не стыдно? Ничего себе, хорошенький вождь: ты похож на навозного жука и думаешь только о себе. Разве у тебя сердце вождя? Почему ты не убиваешь себе быков сам? На самом деле у тебя, наверное, в груди камень и нет вовсе никакого сердца!» Увещивания Туба Мокоро не произвели никакого впечатления на превращенного вождя. Тогда за дело взялся другой, самый уравновешенный из наших людей, который почти никогда не говорил. Он попробовал другой прием – стал увещевать льва в свойственном ему спокойном тоне и не торопясь, указывая на неприличие такого поведения по отношению к чужеземцам, которые никогда не сделали ему ничего плохого. «Мы мирно путешествуем по этой стране, возвращаясь к своему вождю. Мы никого не убили и ничего не украли. Буйволовое мясо – наше, и не подобает такому великому вождю, как он, бродить вокруг в темноте, стараясь, подобно гиене, украсть мясо у чужестранцев. Ты можешь пойти на охоту сам, ведь в лесу очень много дичи». Однако пондоро оставался глух к убеждениям и рычал только все громче. Тогда люди рассердились и стали угрожать, что будут стрелять в него, если он не уйдет. Они схватились за ружья, чтобы застрелить его, но лев осторожно держался в темноте, вне светлого круга, который образовали наши лагерные огни. Выйти же в темноту они не отваживались. Мы положили немного стрихнину в кусок мяса и бросили его льву. После этого он скоро ушел, и мы больше ничего не слышали о величественном воришке.

Население Кебрабасы было теперь более упитанным и вообще находилось в лучшем состоянии, чем во время нашего первого посещения: урожай был обильный, у них было достаточно и еды, и питья, и они наслаждались жизнью в меру своих возможностей. Все мужчины разрисовывают себе лицо, делая поперек носа и посередине лба короткие горизонтальные полоски или шрамы; они также носят, подобно древним египтянам, одну медную серьгу трех дюймов в диаметре. Некоторые носят длинные волосы, как древние ассирийцы и египтяне; у небольшого числа глаза с косым разрезом, как у китайцев.

Перейдя вброд быструю Луию, мы покинули нашу тропу, которая шла по берегу Замбези, и двинулись в северо-западном направлении за один из горных хребтов. Южная оконечность этого хребта называется Монгуа – в честь встречающейся здесь акации с чрезвычайно сильным и неприятным запахом. Наша тропа извивалась по долине вдоль небольшой почти высохшей горной речки, а потом пересекала скалистые отроги больших гор. В данное время здесь было очень сухо, воды почти не было, – только иногда встречались ручейки и небольшое количество колодцев, вырытых в руслах водных потоков. Население было бедно и старалось убедить в этом путешественников. Мужчины, в противоположность жителям долин, проводили много времени на охоте, может быть, вследствие того, что на склонах гор очень мало земли, пригодной для огородов, а если они сеют что-нибудь в долинах, то очень мало шансов, что их посевы успеют созреть.

В селении к востоку от Чиперизивы, где мы остановились на ночь, вовсе не оказалось женщин. Недалеко от деревни, в долине, мы два раза стреляли в дичь; из-за этих выстрелов женщины убежали в лес, а мужчины явились узнать, не означают ли они войну. После того как они услышали, что намерения у нас мирные, кое-кто из стариков вернулся. Местный начальник Камбира извинился, что у него не приготовлен для нас подарок. Позднее он принес немного муки, жареного кролика (Нугах capensis) и кувшин пива: он хотел, чтобы мы сочли его бедным. Пиво он будто бы получил издалека, – собственного у него нет. Как и манганджа, эти люди здороваются, хлопая в ладоши. Если мужчина приходит в какое-нибудь место, где сидят другие, он хлопает последовательно в ладоши перед каждым, и они отвечают ему тем же. Если он что-нибудь говорит, то и говорящий и слушающий хлопают в ладоши после каждого абзаца и потом более сильно в заключение, – когда речь окончена. Проводник, которого дал нам вождь, приветствовал таким образом каждого из своих товарищей, прежде чем отправиться с нами. Разница в языках здесь так незначительна, что можно считать все здешние племена принадлежащими к одному семейству.

Мы пошли дальше в том же направлении и за весь день миновали только два маленьких селения. За исключением шума, который производили наши люди при ходьбе, кругом было совсем тихо; птиц мы видели мало. Мы видели «райскую вдовушку» и убедились, что она еще не потеряла своих длинных перьев. На пути мы видели громадное количество черного дерева и Lignum vitae, а также того дерева, из очень гладкой и горькой коры которого делаются хранилища для зерна. В общем местность покрыта лесом, состоящим из деревьев обычного размера. Мы ночевали в маленькой деревне недалеко от Синдабуэ, где нашим людям удалось купить много пива, и они были необычайно шумны весь вечер.

На следующее утро мы позавтракали под зелеными дикими финиковыми пальмами, на берегу красивой и поросшей цветами речки, которая протекает через прелестную долину Зиба. Теперь гора Чиперизива находилась между нами и частью реки поблизости от Морумбвы; таким образом, нам фактически пришлось уклониться к северу, чтобы избежать трудностей нашего прежнего пути. Здесь нас покинул на французский манер, не прощаясь, последний из наших дезертиров, известный вор. Он оставил тюк с тканью, который нес, на тропе, на расстоянии 100 ярдов от нашего привала, но унес с собой мушкет и все медные кольца и бусы своего товарища Ширимбы, который доверчиво поручил их его попечению.

Двигаясь по этой красивой долине дальше на юго-запад, мы примерно через час достигли деревни вождя Сандиа. Нам сказали, что вождь на охоте и неизвестно, когда вернется. Этот ответ на вопрос о вожде настолько обычен, что, по-видимому, следует полагать, что туземцы просто хотят узнать о намерениях чужестранца, прежде чем подвергнуть опасности своего начальника. Некоторые из наших людей были больны, и поэтому мы остановились здесь. Люди Сан-диа были с нами очень вежливы: его родственник пришел к нам вечером с большим кувшином пива; ему неприятно было видеть, что мы едим, ничем не запивая, и вот он принес нам подарок.

На некотором расстоянии от районов, затронутых работорговлей, в нравах туземцев, в их манере говорить наблюдается много патриархального. Население Зиба принадлежит к племени бадема; они богаче, чем племена, которые мы встречали до того, у них больше тканей, украшений, пищи и предметов роскоши. На продажу в большом количестве предлагались яйца, домашняя птица, сахарный тростник, земляные груши и земляные орехи, помидоры, чеснок, красный перец, рис, мапира (вид проса) и кукуруза. Мапиру можно назвать местной пшеницей. На юге и западе она известна под названием гвинейского, или кафрского, проса, в Египте – как дурро и в Индии – как баджери; зерно ее – круглое и белое или красновато-белое, размера примерно канареечного семени. Несколько сот зерен образуют массивный колос на стебле толщиной в обычную трость и имеющий от 8 до 18 футов в высоту. Местное население, как и все народы Кебрабасы, возделывает также табак, коноплю и хлопок. Здесь почти в каждой деревне, как и в горах Манганджа, мужчины занимаются прядением и тканьем превосходного хлопка.

На следующее утро, так как мы не могли двинуться дальше, шесть человек из числа нашей молодежи, стремясь испробовать свои мушкеты, отправились охотиться на слонов. В течение нескольких часов им ничего не попадалось; тогда некоторые из них, устав, предложили пойти в деревню и купить еды. «Нет! – заявил Мантланьяне. – Мы пошли охотиться, так давайте и будем этим заниматься». Вскоре они встретили стадо слонов с детенышами. Как только первая слониха увидела охотников на скалах над собой, она, движимая настоящим материнским инстинктом, поставила своего слоненка между своими передними ногами. Люди хотели стрелять в стадо без разбора. «Это не годится, – крикнул Мантланьяне, – давайте все стрелять в эту». В бедное животное попал целый залп; оно побежало вниз в долину, где один выстрел его прикончил; слоненок же убежал со стадом. Наши люди пришли в дикий восторг и принялись с громкими криками и ликующими песнями плясать вокруг павшей королевы лесов. Они вернулись к нам, неся в качестве трофеев хвост и часть хобота, и в лагерь вошли с выправкой настоящих солдат; они, по-видимому, считали, что их рост сильно увеличился по сравнению с тем, каким он был утром.

Как и надлежало, об их успехах была уведомлена жена Сандиа, так как здешний закон гласит, что половина слона принадлежит вождю, на земле которого он убит. Португальские торговцы всегда покорно платят этот налог, и если бы он был местного происхождения, его вряд ли можно было бы считать несправедливым. У вождя должен быть какой-нибудь источник дохода, а поскольку многие из них не могут рассчитывать ни на какие другие доходы, кроме слоновой кости и рабов, этот налог заслуживает меньше возражений, чем любой другой, который мог бы установить черный канцлер или министр финансов. Кажется, однако, что он был принесен самими португальцами, а потом распространился и между соседними племенами.

Губернаторы зорко следят за всеми слонами, которые могли бы быть убиты на государственных землях, и требуют от своих вассалов один клык с каждого слона. За пределами районов, где бывают португальские торговцы или которые являются сферой арабов, подражающих португальцам в торговых обычаях, мы не встретили ни одного племени, у которого действовал бы этот закон. В 1855 г. в Кафуэ вожди купили мясо убитого нами животного и не потребовали ничего в качестве своей доли; так же обстояло и во время наших посещений Шире. Вероятно, распространению этого закона способствуют рабы португальцев, которых хозяева посылают охотиться на слонов. Они стараются установить хорошие отношения с вождями тех районов, куда приходят охотиться, и поэтому советуют им требовать половину каждого убитого слона. За этот совет им хорошо платят пивом.

Когда мы узнали, что этот закон поддерживают португальцы, мы заявили туземцам, что они могут требовать клыки у последних, а англичане – это другое дело: они предпочитают чисто местные обычаи. Как нам после сказали, это заставило Сандиа призадуматься; но мы решили не настаивать на исключении в нашу пользу в случае, где соблюдение этого обычая можно было признать справедливым.

Плетеный сосуд для питья, пропитанный смолой

Рисунок XIX в.

Жена Сандиа сказала, что она послала гонца к своему супругу в день нашего прихода и скоро ждет его возвращения; что утром несколько его людей пойдут вместе с нашими и примут то, что мы захотим им дать. Мы отправились вместе с нашими охотниками через холмы к населенной слонами долине севернее Зибы. Это оказалась красивая долина, покрытая высокой травой, которую слоны спокойно ели в момент нападения. Мы нашли тушу нетронутой, – это была настоящая гора мяса.

Разделка слона – совершенно необыкновенное зрелище. Мужчины стоят вокруг слона в полном молчании; начальник путешествующей группы объявляет, что голова и правая задняя нога принадлежат тому, кто убил животное, т. е. тому, кто нанес первую рану; левая передняя нога – тому, кто нанес вторую рану или первый прикоснулся к животному после того, как оно упало. Мясо вокруг глаз – англичанам или начальнику путешествующих, а различные части – начальникам отдельных огней или групп, из которых состоит лагерь. При этом он не упускает из виду отметить, что жир и кишки сохраняются для второго распределения. Когда эта речь окончена, туземцы начинают быстро приходить в возбуждение и дико визжат, отрезая от туши куски копьями, длинные рукоятки которых дрожат в воздухе над их головами. Это возбуждение все увеличивается и увеличивается и достигает своего кульминационного пункта, когда, – о чем свидетельствует рев газа, – громадная туша оказывается вспоротой. Некоторые впрыгивают внутрь и катаются там, с жадностью стараясь овладеть драгоценным жиром; другие в это время отбегают с кусками кровавого мяса, бросают его на траву и бегут обратно, чтобы захватить еще; при этом все говорят и кричат пронзительнейшим образом. Иногда двое или трое, вопреки всем законам, хватают один и тот же кусок мяса, и между ними завязывается короткий спор. Иногда раздается страшный крик, и из движущейся массы, состоящей из мертвого слона и барахтающихся людей, выскакивает туземец с раной на руке: его сильно порезал копьем возбужденный друг или сосед; тогда требуется тряпка и несколько утешительных слов, чтобы у него не образовалось «плохой крови». В невероятно короткое время срезаются и складываются в кучи тонны мяса.

Вскоре после того как туша была разделана, прибыл Сан-диа; он оказался пожилым человеком в парике, сделанном из волокна Sanseviera, окрашенного в черный цвет и очень блестящего. Это растение родственно алоэ, и его толстые мясистые листья, по форме несколько напоминающие нашу осоку, если их растереть, дают в большом количестве тонкое, крепкое волокно, из которого делают веревки, сети и парики. Оно легко принимает краску и может стать хорошим предметом торговли. Как мы позднее убедились, парики из Sanseviera не являются необычными в этих местах, хотя, может быть, и не так распространены, как волосяные у нас дома. Мосамала, или маленькая резная деревянная подушка, точно такая же, как у древних египтян, висела сзади у него на шее; туземцы, отправляясь на охоту, обычно носят на себе эту подушку и спальную циновку. Вождь обошел все огни нашего лагеря и принял от каждого в подарок мясо. Однако он сказал, что хочет съесть его вместе со своими старейшинами, так как желает посоветоваться с ними, должен ли он принять половину слона от англичан. Его совет министров, не видя достаточных оснований для отказа от установленного обычая, пришел к заключению, что лучше всего полностью приравнять белых налогоплательщиков к черным и принять половину слона, причитающуюся правительству Сандиа. После полудня вождь вернулся со своими советниками, в сопровождении своей жены и нескольких других женщин, которые несли 5 кувшинов пива: три кувшина, как он объяснил, были подарком белым людям, а два предназначались для продажи. Женщины держались исключительно прямо: вероятно потому, что они привыкли с детства носить на голове тяжелые кувшины с водой. Это заставляет работать все спинные мускулы, и, вероятно, оказалось бы полезным упражнением у нас на родине для тех, кто страдает слабостью спины. На голову под кувшин кладется кусок дерева, – возможно, для красоты.

Мы приготовили для себя переднюю ногу слона по туземному способу. В земле выкопали большую яму и в ней разложили огонь: когда ее внутренность хорошенько нагрелась, в нее была положена нога целиком и прикрыта золой и землей, сверху был разложен новый костер, который поддерживался в течение всей ночи. Таким образом окорок оказался готовым к завтраку на другой день, и мы нашли его превосходным. Он превратился в беловатую массу, слегка клейкую и сладкую, похожую на мозги. После того как поешь приготовленного таким образом слонового окорока, следует предпринять длинную прогулку, – это будет разумной профилактической мерой для предупреждения разлития желчи. Слоновьи хобот и язык тоже хороши; после продолжительного тушения первый напоминает буйволовый затылок, а второй – говяжий язык. Все же остальные части мяса жесткие и их, благодаря специфическому запаху, может есть только голодный. Наши люди поедали потрясающее количество мяса. Они варили в своих горшках столько мяса, сколько в них влезало, и ели до тех пор, пока не могли уже больше впихнуть в себя ни кусочка. За этим следует шумный танец, сопровождаемый громогласным пением. Как только они переварят это первое блюдо и смоют пот и пыль, которые покрывают их в результате последующих упражнений, они снова принимаются жарить мясо, затем немножко спят и снова встают и начинают все сначала; так продолжается всю ночь: варят и едят, жарят и пожирают, перемежая эти занятия короткими промежутками сна. Эти люди могут терпеть голод гораздо дольше, чем племена, питающиеся только растительной пищей. Наши люди умеют так хорошо готовить мясо, что лучшего ни один разумный путешественник и пожелать не может. Приготовленное в глиняных горшках, подобных индийскому кувшину, оно гораздо вкуснее, чем сваренное в металлических кастрюлях.

Но их каша никуда не годится, особенно для шотландского пищеварения, пострадавшего от лихорадки. Как только вода согреется, они бросают в нее быстро, одну за другой, пригоршни крупы, пока каша не станет такой густой, что ее невозможно мешать. Тогда ее снимают с огня и ставят на землю; помощник держит горшок, а повар, держа палку обеими руками, напрягает все свои силы для того, чтобы размешать ее и не дать ей пригореть. Потом ее подают нам, причем повар оставляет себе свой законный процент – то, что осталось на палке, когда он вынимал ее из горшка. Таким образом, крупа только смачивается и согревается, но не варится; поскольку значительная ее часть остается сырой, она всегда вызывает изжогу. Это единственный известный туземцам способ приготовлять крупу мапиры. Они очень редко, – если не сказать никогда, – пекут из нее что-нибудь, как из овсяной муки; хотя эта крупа мелко смолота и совершенно белая, но она плохо связывается. Кукурузную муку легче превратить в тесто, но и она для печения хуже пшеничной муки и даже овсяной. Было довольно трудно убедить людей варить для нас кашу с большим терпением. Они начинали острить и посмеиваться над нами, сравнивая нас с женщинами, когда слабость или лихорадка заставляла нас обращать некоторое внимание на приготовление пищи. По-видимому, они считали, что опускаться до таких вещей ниже достоинства белых людей. Они смотрят на состоящую из муки и воды кашу черных племен, как англичане смотрели на французских лягушек, и называют тех, кто ею питается, «настоящими кашниками», в то время как молочную кашу макололо можно приравнять к английскому ростбифу.

Африканский слон

Рисунок

Пороги Кебрабаса

Фотография

Сандиа дал нам двух проводников, и 4 июня мы покинули Слоновую долину, направляясь к западу. Перебравшись через несколько хребтов, мы вошли в долину Чингерере, или Пагуругуру, по которой в дождливое время года протекает речка Паджодзе. Наши проводники сказали нам, что находящиеся слева от нас между нами и Замбези горы носят то же название, что и долина, а гора, возвышающаяся у впадения Паджодзе, называется Морумбва. Мы достигли реки меньше чем в полумиле севернее водопада Морумбва. Взобравшись на подножие этой горы у Паджодзе, мы убедились, что мы отделены от водопада только ее диаметром. Когда мы измеряли водопад, то находились у его южного края; теперь мы находились у северного и сразу узнали луковицеобразную гору, называемую здесь Закавума, выпуклая, гладкая поверхность которой возвышается над бушующей водой. С этого пункта мы завершили свое обследование всей Кебрабасы и увидели то, чего еще никогда не видел ни один европеец, судя по имеющимся записям.

Согласно показаниям барометра, разница в уровне между Паджодзе и Тете составляет около 160 футов; однако следует принять во внимание, что одновременного наблюдения на двух станциях не производилось. Закавума, имеющая до некоторой степени коническую форму и стоящая справа, и Морумбва, напоминающая замок, слева, образуют теснину, в которой находится водопад. Нижние части створок этих естественных ворот, все более сближающиеся по направлению к северу, образуют узкий желоб с отвесными стенами на всем протяжении от водопада до Паджодзе. В этом желобе извивается между массивными и угловатыми черными скалами глубокая зеленая река. Выше, до самой Чикоа, русло Замбези и глубокая размытая водою выемка такие же, как поблизости от нижней оконечности Кебрабасы, но русло здесь всего 200–300 ярдов ширины, и река в этой части выемки местами украшена белой пеной, так как здесь много небольших порогов. Наблюдая по часам движение кусков дерева, которые мы бросали в воду, определили быстроту течения в 3,3–4,1 узла в час.

Мы позавтракали немного выше Паджодзе. Еще выше, там, где Замбези имеет сравнительно плавное течение и называется Мовузи и где торговцы иногда переправляются с южного берега на северный, к нам явился один вождь из племени баньяи с дюжиной вооруженных людей и нагло потребовал уплаты за разрешение продолжать наш путь. Это не было дружеской просьбой о подарке; поэтому наши люди заявили ему, что не в обычаях англичан платить штрафы ни за что ни про что. Не добившись ничего, баньяи спокойно удалились.

Одного вождя баньяи на противоположном берегу зовут Зуда; португальцы перекрестили его за алчность в Иуду. Говоря о нас с одним из людей нашего отряда, он заявил: «Эти люди прошли на своем пути мимо меня и ничего мне не дали; английские ткани хороши, и я пришел за тем, чтобы они меня одели теперь, на обратном пути». Его посланец пришел к нам, бесцеремонно уселся среди нас, когда мы еще не кончили завтракать, и начал разглагольствовать, обращаясь не к нам, а к своему спутнику. Это разъярило макололо, и они ответили: «Английские ткани действительно хороши, и англичане заплатили за все, что съели. Теперь они мирно проходят по божьей земле, не причиняя никакого вреда ни стране, ни огородам, хотя английские ружья имеют шесть стволов и английские пули летят далеко и бьют больно». Впрочем, продолжая держаться левого берега, мы избежали столкновения с этими беспокойными и требовательными баньяи.

В остальной своей части, до Чикоа, кебрабасская тропа проходит вплотную к реке, сжатой скалами. С северо-запада тянутся цепи высоких покрытых деревьями гор, с глубокими, узкими долинами вдоль высохших русел рек или вдоль ручейков. По ту сторону реки эти цепи тянутся дальше в юго-восточном направлении.

Вид отсюда на Кебрабасу великолепный. Выделяющиеся своей формой и крутизной, вырисовываются двое гигантских ворот водопада. Обширные леса еще были одеты в свой зелено-желто-красно-коричневый осенний наряд; эти яркие краски оттенялись серым цветом коры стволов на заднем плане. Среди различных деревьев некоторые выделялись своим новым убором из свежих светло-зеленых листьев, как будто зима была для них весной. Яркое солнечное освещение этих горных лесов и постоянно меняющиеся формы теней, отбрасываемых скользящими местами по небу облаками, еще увеличивают красоту пейзажа, который прекрасен и так.

Согласно нашим наблюдениям, скалы и пороги Кебрабасы должны быть препятствием для навигации при низком уровне воды в реке. Но поскольку вода в ущелье поднимается во время разлива перпендикулярно на 80 футов, возможно, что в это время здесь можно провести пароход в верхнюю Замбези, когда все пороги покрыты водой. Самый большой водопад, Морумбва, имеет высоту падения воды всего в 20 футов на протяжении 30 ярдов; он должен совершенно исчезать, когда вода поднимается на 80 футов. Макололо, работавшие на пароходе, не жалели, что мы его оставили внизу, так как им страшно надоело рубить дрова для ненасытных топок нашего «Астматика». Мбиа, который был несколько ленив, воскликнул на ломаном английском языке: «О, Кебрабаса хорошая, очень хорошая: она не пропускает судов к Секелету, а то пришлось бы очень много работать, рубить дрова; Кебрабаса очень хорошая!»

Рассказывают – и считают это достоверным, – что однажды португалец по имени Хосе Педра, которого туземцы называли Ньяматимбира, начальник или капитан Зумбо, предприимчивый и не отличавшийся человечностью, желая убедиться, является ли Кебрабаса доступной для навигации, привязал двух невольников к каноэ и пустил каноэ из Чикоа на Кебрабасу. Поскольку ни рабов, ни каноэ никто больше никогда не видел, его превосходительство решил, что Кебрабаса недоступна для навигации. Однако однажды у одного купца внезапно разлившаяся река унесла большое каноэ, которое было найдено позднее ниже по течению. Больше же всего нас удовлетворило сообщение старого Сандиа, который заявил, что во время разлива Кебрабаса становится совершенно гладкой, и он часто видел ее такой.

Глава VIII Равнина Чикоа

7 июня 1860 г. мы вышли из тянущихся на расстояние в 35–40 миль Кебрабасских гор на равнины Чикоа. Переходы мы делали все время короткие. Из-за холодных ночей многие из наших людей стали сильно кашлять, а простуда в этих местах почти неизбежно переходит в лихорадку.

У Чикоа Замбези внезапно разливается и принимает такие размеры и вид, как у Тете. На левом берегу, недалеко от этого места, мы обнаружили большую угольную жилу, выходящую на поверхность.

На своем пути мы встречали иногда путников-туземцев. Отправляющиеся в далекое путешествие несут с собой спальную циновку и деревянную подушку, горшок для приготовления пищи и мешок с мукой, трубку и кисет с табаком, лук со стрелами и две небольшие палки, длиной в 2–3 фута, для разведения огня в случае, если придется заночевать вдали от человеческого жилья. Сухое дерево всегда имеется в изобилии, а огонь они добывают следующим образом. В одной из палок делается прорез (эта палка должна иметь несколько трухлявую сердцевину). Затем продырявленная палка кладется горизонтально на землю на лезвие ножа. Разводящий огонь садится на корточки; большими пальцами ног он упирается в концы палки, чтобы удерживать ее неподвижно. Затем он берет другую палку, которая должна быть из очень твердого дерева и с тупым концом, вставляет ее в дырку под прямым углом и начинает вертеть эту вертикально стоящую палку, двигая взад и вперед ладонями, подобно тому, как это делается при сверлении, нажимая в то же время вниз. Примерно через минуту от трения загораются частицы трухи в пробуравленной палке. Они скатываются подобно горящим уголькам на лезвие ножа, а потом их подносят к щепотке сухой травы. Огонь осторожно раздувают, размахивая травой в воздухе. Добывать огонь таким способом – тяжелая работа для рук, так как от вращения палки с одновременным нажимом вниз на мягких ладонях быстро делаются мозоли.

К этому времени мы оказались в местах, где изобилуют львы, и наши люди стали более тщательно устраивать наш лагерь на ночь. Белых людей они помещают в центре лагеря, как привыкли делать это в отношении вождей; Каньята, его люди и два осла располагаются справа от нас; отряд Туба Мокоро, состоящий из уроженцев башубиа, помещается впереди; Масакаса и люди Сининьяне из племени батока – слева, а сзади разводят свои огни шесть человек из Тете. При расположении своих костров они следят за тем, чтобы дым их не доносился ветром нам в лицо. Как только мы останавливаемся, они выбирают место для нас, а потом располагаются сами в обычном порядке и складывают свои грузы. Люди попеременно нарезают сухой травы и устраивают для нас из нее постели, причем или выбирают для них ровное место или выравнивают его мотыгой. Затем те, в обязанности которых входит нести наши постельные принадлежности, приносят наши ковры и подушки и кладут три ковра в ряд на траве: в середине – для д-ра Ливингстона, справа для д-ра Кэрка и слева – для Чарльза Ливингстона. У изголовья аккуратно кладутся наши чемоданы, винтовки и револьверы, а у наших ног разводится огонь. У нас нет ни палатки, ни каких-либо других покровов, кроме ветвей дерева, если нам случалось лечь под деревом. Листья и ветки дерева образуют очень красивый рисунок на фоне покрытого звездами и освещенного луною неба.

Звезды первой величины имеют названия, заключающие одно и то же понятие в очень многих странах. Венеру здесь при ее восходе вечером называют Нтанда – старшая или перворожденная, – а в другое время – Манджика, что значит «перворожденная утра»; ее блеск, когда она сияет одна, настолько силен, что она бросает тени. Сириус здесь называют Куэуа Усико – «ведущий ночь», так как считается, что он ведет за собою всю ночь. Насколько нам известно, луне в этих местах злого влияния не приписывается. Мы лежали и смотрели на нее до тех пор, пока сладкий сон не смежит наши веки, и это не приносило нам никакого вреда. Четыре или пять наших людей заболели в Тете лунной слепотой, хотя и не спали там под открытым небом. Они были настолько слепы, что товарищи должны были подносить их руку к общему котлу за едой. У них на родине это заболевание неизвестно. Когда наши потомки узнают, что именно, кроме запаха гнили, вызывает лихорадку и что, кроме луны, вызывает лунный удар, они будут испытывать к нам сожаление по поводу нашей тупости.

Наши люди нарезали для себя травы очень немного. Они спят в фумбах, или спальных мешках из пальмовых листьев 6 футов длины и четырех ширины, зашитых с трех сторон; одна сторона оставляется открытой. Ими пользуются для защиты от холода, сырости и москитов. Влезают в них так, как это делали бы мы, если бы одеяло было прибито к изголовью, ногам и одной стороне кровати. Когда они заберутся в свои фумбы, у костров ничего не видно, кроме мешков. Иногда двое людей спят в одном мешке, который оказывается тогда набитым очень плотно.

Матонга, один из наших людей, вызвался всегда заботиться о нашем костре; за свои услуги, как здесь принято, он должен получать головы и шеи всех убитых нами животных. Таким образом, кроме тех дней, когда не удается застрелить ничего, кроме цесарок, он имеет обильную пищу. Он терпеливо переносит нашу «дичную» диету в течение нескольких дней, но потом, если мы все еще не убиваем никакого крупного животного, приходит к нам и принимается увещевать нас так же серьезно, как он увещевал льва, польстившегося на наше буйволовое мясо: «Морена, господин мой, голодный человек не может наполнить свой желудок головой птицы; из-за отсутствия мяса голод его убивает, и скоро он не будет в состоянии, от слабости, носить дрова для костра; ему необходимо дать целую птицу, чтобы спасти его от голодной смерти». Поскольку его требование является разумным, а цесарки водятся здесь в изобилии, то, конечно, его желание выполняется.

Очень хорошо, что во время сухого сезона на Замбези много дичи. Ежедневно прилетают к реке пить собирающиеся в большие стаи цесарки. На ночь они располагаются в ветвях растущих на берегах акаций. За дневной переход мы обычно встречаем две-три стаи, причем птицы оказываются жирными и в хорошем состоянии. В некоторых местах, например в Шупанге, встречается другая порода цесарок с хорошеньким черным хохолком из перьев. Эти птицы гораздо красивее; туземное их название «ханга торе», а натуралисты называют эту породу Numida cristata.

В лагере разводится каждую ночь около дюжины костров. Они поддерживаются до утра людьми, которые время от времени просыпаются от холода. Доставать сухое дерево нетрудно, и оно прекрасно горит. После того как серьезное дело – приготовление пищи и еда – окончено, все садятся вокруг лагерных костров и начинают разговаривать или петь. Каждый вечер кто-нибудь из батока играет на санса до поздней ночи. При этом поются песни, в которых рассказывается о всех их делах с тех пор, как они покинули родину. Время от времени возникает политический спор; при этом льются целые потоки красноречия. Оживляется весь лагерь, люди, сидящие вокруг отдельных костров, начинают перекликаться между собою; некоторые, никогда не говорящие на другие темы, тут вдруг разражаются страстными речами. Неистощимой темой являются недостатки правительственной деятельности вождей. «Мы сами лучше бы собой управляли, – кричат они, – так на что же нам вообще вожди? Ведь они не работают. Вождь жиреет себе, у него много жен, а мы тяжело работаем, голодаем, имеем только по одной жене, а то и вовсе не имеем. Это плохо, несправедливо и неправильно». В ответ на это все громко кричат: «Эхэ!», что равносильно нашему «Слушайте, слушайте!». Затем начальник наших людей, Каньята, и Туба, известный своим громким голосом, начинают распространяться на эту тему: «Вождь – отец народа; разве может существовать народ без отца? Вождя создал бог. Кто говорит, что вождь не мудр? Он мудр; это его дети – дураки». Туба продолжает обычно до тех пор, пока не заставит замолчать своих оппонентов; если его доводы и не всегда основательны, зато голос у него самый громкий, и за ним наверняка останется последнее слово.

Опишем для примера один из наших дней. Мы встаем в пять часов или как только рассветет, выпиваем чашку чая и съедаем кусочек сухаря. Слуги складывают одеяла и укладывают их в мешки, которые они должны нести. Другие привязывают свои фумбы и горшки для стряпни к шестам, на которых они носят поклажу на плечах; повар собирает посуду, и на восходе солнца мы уже трогаемся в путь. Около девяти, если удается найти удобное место, мы останавливаемся для завтрака. В целях экономии времени завтрак обычно приготовляется накануне вечером, и теперь его нужно только разогреть. После завтрака мы снова отправляемся в путь, отдыхаем немного в середине дня, потом снова выступаем в дорогу. Нам удается покрывать в час по прямой 2–2¹/₂ мили, и мы редко находимся действительно в движении больше 5–6 часов в день. В таком жарком климате человек не может пройти больше без утомления, а мы всегда старались, чтобы наше путешествие было для нас удовольствием, а не тяжелым трудом. Лететь на всех парах, погонять своих спутников-туземцев и свирепо глядеть на них только для того, чтобы похвастаться, как быстро было покрыто данное расстояние, – соединение глупости с бессмыслием. Наоборот, если считаться с чувствами чернокожих, любоваться пейзажем, подвигаясь вперед обыкновенным шагом, и разделять со своими товарищами восхитительный отдых, то путешествие делается громадным удовольствием. Однако, хотя мы и не спешили, мы с некоторым удивлением убедились, что утомляем наших людей. Даже начальник нашего отряда, который нес немногим больше, чем мы, и никогда, как это часто делали мы, не охотился в послеполуденные часы, выглядел не лучше своих товарищей. Из нашего опыта можно вывести, по-видимому, заключение, что организм европейца более вынослив, даже в тропиках, чем организм самых сильных, питающихся мясом, африканцев.

После того как лагерь разбит, кто-нибудь из нас, один или вдвоем, больше из необходимости, чем ради удовольствия, – так как для наших людей, как и для нас самих, нужно мясо, – отправляется на охоту. Мы предпочитаем с собой брать кого-нибудь из отряда, чтобы он отнес мясо в лагерь или мог привести других к тому месту, где находится добыча. Однако часто они ворчат и жалуются на утомление, и мы не особенно возражаем против того, чтобы идти одним. Однако из-за этого нам приходится совершать двойной путь, чтобы показать людям, где находится животное. Если оно убито на расстоянии нескольких миль, то ходить два раза туда и обратно довольно утомительно, – особенно в те дни, когда мы отправляемся на охоту вместо отдыха, исключительно для того, чтобы удовлетворить их потребности. Подобно тем, кто совершает добрые дела на родине, усталый охотник испытывает сильное искушение принести мяса только для трех белых и отправить таким образом «ленивых и неблагодарных бедняков» спать без ужина.

Почва равнин в районе Чикоа черноземовидная и очень плодородная; раньше она кормила многочисленное население, но опустошительные войны и работорговля истребили большинство жителей. Несмотря на засилье сорняков, в покинутых огородах разоренных деревень еще растет хлопок.

Низменность отделена от Чикоа и обработанной равнины, где расположены деревни вождя Читоры, густыми зарослями мимозы, черного дерева и терновника, носящего название «подожди немножко». Читора принес нам в подарок пищу и напиток, потому что, как он заявил с врожденной любезностью африканцев, не хотел, «чтобы мы легли спать голодными».

Он слышал о докторе, когда тот проходил мимо в первый раз, и очень хотел его увидеть и побеседовать с ним. Но тогда он был лишь ребенком и не имел права говорить в присутствии великого человека. Он был рад, что увидел англичан в этот раз, и жалел, что его людей не было на месте, так как он заставил бы их приготовить для нас пищу. Его последующее поведение доказало, что он был искренен.

Многие африканские женщины предъявляют очень высокие требования к воде, которой они пользуются для питья и приготовления пищи, и предпочитают профильтрованную песком. Для этого они выкапывают ямы в песчаных отмелях у реки и пользуются водой, которая медленно в них набирается, вместо того чтобы брать ее из реки, хотя и там вода чистая и прозрачная. Так поступают и на Замбези, Рову-ме и на озере Ньяса. Некоторые португальцы в Тете придерживаются этого туземного обычая и посылают каноэ за водой на низкий остров, находящийся посередине реки. Люди Читоры также брали воду из мелких колодцев в песчаном русле маленькой речки недалеко от деревни. Этот обычай мог возникнуть вот почему: в течение почти 9 месяцев вокруг бесчисленных деревень, расположенных в районе, орошаемом Замбези, скапливаются нечистоты и отбросы. Когда начинаются сильные дожди, вода смывает все эти зловонные накопления в реку, и вода заражается нечистотами, а следовательно, становится вредной для здоровья, в чем туземцы могли убедиться благодаря многолетним наблюдениям. Действительно, если бы они не принимали этой предосторожности, то показали бы себя такими же не брезгливыми, как те жители Лондона, которые пьют ужасную жидкость, вливаемую в Темзу Редингом и Оксфордом. Нет ничего удивительного, что моряки так сильно страдали от лихорадки после того, как пили африканскую речную воду, – до того как во флоте была принята нынешняя превосходная система ее конденсирования.

В наружности белых должно быть нечто невероятно отвратительное для неискушенных опытом африканцев. Если мы, входя в деревню, где еще не бывали европейцы, встречали ребенка, который, спокойно и ничего не подозревая, приближался к нам, то стоило ему поднять на нас глаза и увидеть людей в «мешках», как он в ужасе бросался бежать со всех ног. Видимо, он испытывал чувство, подобное тому, которое могли бы испытать мы, встретив ожившую египетскую мумию у входа в Британский музей. Встревоженная дикими криками ребенка, из хижины выскакивает мать и немедленно бросается обратно, едва взглянув на это страшное явление. Собаки поджимают хвосты и убегают в страхе, а куры, покидая своих цыплят, взлетают с громким кудахтаньем на крыши домов. Только что бывшая такой мирной деревня наполняется суматохой и шумом голосов. Это продолжается до тех пор, пока наши люди не заверят встревоженное население, что белые люди не едят черных. В Африке эта шутка часто производит более сильное впечатление, чем торжественные заявления и увещания. Некоторым из наших молодых франтов, войдя в африканскую деревню, пришлось бы отказаться от своего самомнения, увидев, что хорошенькие девушки удирают от них, как от людоедов, или убедившись, как это случилось с нами, что белые являются здесь пугалами: матери отталкивают от себя непослушных детей и говорят: «Веди себя хорошо, или я позову белого, чтобы он тебя укусил».

Запах человека очень страшен для всех родов дичи, – вероятно, больше, чем его вид. Однажды мы проходили по извилистой тропинке мимо стада антилоп, которое было на расстоянии от нас около 100 ярдов. Животные смотрели на нас и несколько робели, но оставались на месте, пока мимо них не прошла половина нашей вереницы. Но как только ветер донес до них запах тех, кто прошел мимо, они стремительно убежали. На охоте успех зависит от того, сумеет ли охотник подойти к животному с наветренной стороны, так как африканские животные не выносят даже отдаленного запаха человека. Этого запаха боятся все дикие животные вообще. Лев, залегший в ожидании добычи, может броситься на человека, как на всякое другое проходящее мимо животное, кроме носорога или слона; львица со львятами, испугавшись за своих детенышей, может напасть на человека, который проходит мимо нее с подветренной стороны; буйволы и другие животные могут наброситься на вереницу путников, боясь, что их окружат; но, как правило, ни зверь, ни змея не нападают на человека, не будучи раненными, или они делают это по ошибке. Если нераненые гориллы идут на бой с человеком, колотя себя кулаками в широкую грудь в знак вызова, то они являются исключением из всех известных нам диких зверей. Судя по тому, как убегает слон при первом взгляде на человека, можно предположить, что это громадное животное, хотя оно и действительно является царем зверей, убежало бы даже от ребенка.

Наши два осла вызывали такие же чувства, как трое белых. Велико было удивление, когда один из ослов начал кричать. Более робкие подпрыгнули выше, чем если бы рядом с ними заревел лев. Все были поражены и в немом изумлении смотрели на животное с таким страшным голосом, пока оно не замолчало. Потом, когда их уверили, что тут нет ничего особенного, они посмотрели друг на друга и разразились громким смехом. Когда рев одного осла соблазнял и другого испробовать свои голосовые средства, интерес, испытывавшийся зрителями, можно сравнить с тем, который проявляла толпа лондонцев, впервые увидевших бегемота.

Глава IX На пути к Зумбо

Перейдя пограничную речку Ньяматарара, мы покинули Чикоа и оказались среди песчаниковых скал, подобных тем, которые преобладают между Лупатой и Кебрабасой. В ущелье последней, как мы уже говорили, на вулканические и сиенитовые породы оказало воздействие какое-то великое потрясение природы: пласты их перекручены и перепутаны. В Кебрабасе уголь, конечно, исчез, но в Чикоа появляется снова. В окрестностях Синджере часто встречается серый песчаник, как в Тете. Если на нем есть ископаемое дерево, то внизу залегает уголь. В Чикоа некоторые пласты выходят на поверхность на берегах Замбези.

К югу простирается открытая равнина, а также леса; в отдалении виднеются отдельные холмы и горы, но туземцы не знают их названий, ибо они, по их словам, находятся слишком далеко. Если смотреть вверх по течению, то главные горы с правой стороны находятся на расстоянии от 6 до 12 миль; отроги их иногда доходят до самой реки, и по узким долинам протекают ручейки. Берега Замбези состоят из двух ярко выраженных террас: первая, или нижняя, обычно узкая и очень плодородная, а верхняя – сухая равнина, поросшая травой, зарослями колючих кустарников или лесами мопане (Bauhinia). Одна из этих равнин, недалеко от Кафуэ, покрыта большими пнями и стволами окаменевших деревьев.

Мы остановились на несколько дней у прелестной реки Синджере, которая вытекает из гор Чироби-роби, находящихся на расстоянии 80 миль к северу. В ее русле много кусков угля, принесенных быстрым течением. По-видимому, туземцы никогда ничего не знали о том, что он может гореть. Когда им об этом говорили, они качали головами, недоверчиво улыбались и спрашивали: «Коди?» (В самом деле?), – считая это пустыми россказнями путников. Они были поражены, когда увидели, что он действительно горит на дровах в наших кострах. Они рассказали нам, что в горах много угля. Однако мы уже давно знали, что находимся в угольном районе, и поэтому дальнейшими изысканиями заниматься не стали. Уголь был обнаружен к югу от этого места в 1850 г., и на реке Ревубуэ было обследовано несколько залежей (в нескольких милях от Тете). Это, видимо, было продолжение этого же самого угольного района, но там уголь был с большей примесью сланцев. На открытом огне он пузырится и выделяет газ, как наш хороший отечественный уголь.

Недалеко от устья Синджере реку пересекает гряда черных базальтовых скал; однако в ней есть два прохода 60–80 ярдов ширины, и эти проходы очень глубоки.

На отмели под грядой лежало, воображая себя в безопасности, стадо бегемотов. Маленькие играли друг с другом, как щенки, влезая на спины своих матерей, стараясь поймать друг друга челюстями и скатываясь в реку. Один из макололо, Мбиа, подкрался по воде к дремавшим животным и с расстояния примерно в 12 ярдов застрелил вожака. Бегемот был очень жирен и поэтому скоро всплыл. Его доставили в деревню, находившуюся ниже по течению. Староста деревни явился к нам с визитом, когда мы завтракали. На нем был черный парик из растительных волокон и цветная рубашка. Помолчав немного, он сказал Масакасе: «Вы путешествуете с белыми людьми; почему же вы не скажете им, чтобы они дали мне ткани?» – «Мы чужестранцы, – ответил Масака-са, – почему же вы не принесли нам еды?» Тот понял этот откровенный намек и принес двух кур, чтобы мы не рассказывали, что он не дал нам никакой еды; как обычно, мы дали ему за это ткани.

Наши люди наедались мясом бегемота в течение двух дней; кроме того, они нарезали из него много длинных узких полос, которые наполовину высушили, наполовину зажарили, натянув на деревянные рамы над огнем.

В этих местах ловят много дичи западнями. В дно ямы вбиваются острые колья, на которые падает и натыкается дичь. Туземцы заботливо предупреждают чужестранцев относительно этих ям и отравленных бревен, которые подвешиваются к высоким деревьям, чтобы убивать слонов и бегемотов. Распознать западню нетрудно, раз на нее обращено ваше внимание. Но в тех местах, где туземцы предусмотрительно относят землю на некоторое расстояние, а ты не думаешь об этих ловушках, внезапное падение на глубину в 9 футов – переживание, которое путешественник легко не забудет. Впечатления человека, внезапно поглощенного землей, весьма своеобразны. После нескольких секунд бессознательного состояния он слышит шуршащий звук, производимый падающим в яму потоком песка и сухой травы. В полуостолбенении он начинает думать о том, где находится и как он очутился в темноте. Разум его просыпается и говорит ему, что он, должно быть, провалился через небольшое отверстие у него над головой, через которое проникает дневной свет, и что теперь он находится там, где следовало бы быть бегемоту. Спуститься в предназначенную для бегемота яму вовсе не трудно, но вот выбраться из нее – дело нелегкое. Стены ямы предательски гладки и ровны, а образующие покрышку ямы положенные поперек жерди обламываются, когда он пытается выбраться, ухватившись за них. Крики из этой глубины не достигают слуха окружающих, и из ямы удается вылезти на свет божий только после продолжительных и отчаянных усилий. В Тете нам рассказывали о белом охотнике очень маленького роста, который упал в такую яму, охотясь за цесарками. На то, чтобы выбраться из ямы, ушло целое утро, и он как раз поздравлял себя с благополучным избавлением и стряхивал глину со своей одежды, когда провалился в другую яму, вырытую, как это часто делают, рядом с первой. Из этой он выбрался только вечером.

Слоны и буйволы так напуганы этим человеческим изобретением, что они редко возвращаются к реке по одной и той же дороге две ночи подряд. Старый слон идет впереди стада и открывает хоботом ямы, чтобы остальные могли видеть отверстия и шли бы только по твердой почве. Жертвами являются большей частью самки. Более робкие по своей природе и движимые материнской тревогой за своих детенышей, они обычно ходят с поднятыми хоботами, принюхиваясь к воздуху в страхе перед воображаемой опасностью, между тем как действительная опасность у них под ногами. Самец, не такой боязливый, идет с опущенным хоботом и, предупрежденный заблаговременно этим замечательно чувствительным органом, избегает опасности.

На Синджере мы расположились лагерем под развесистым диким фиговым деревом. Из различных разновидностей этой породы фиговое, или баньяновое, дерево, по-видимому, считается в Африке священным с древнейших времен. Земля кишела белыми муравьями. Построенные ими туннели и трубы из глины, назначение которых – защищать их от глаз птиц, покрывают землю и поднимаются вверх по стволам и ветвям деревьев. Маленькие архитекторы, строя эти свои сооружения, удаляют сгнившее или уже неживое дерево. Их туннели на земле часто сохраняют форму ветвей, хотя внутри нет ни кусочка дерева. В первую ночь, которую мы здесь провели, эти насекомые-разрушители проели наши травяные постели, совершили нападение на наши одеяла, и некоторые – более крупные, красноголовые, – покусали нас.

В иные дни не увидишь ни одного муравья, а в другие – и в определенные часы – они появляются в неисчислимом количестве и работают с необыкновенным усердием и энергией, нося кусочки сухой травы в свои гнезда. Этими приступами деятельности пользуются ящерицы и птицы и устраивают настоящий пир за счет тысяч несчастных тружеников. Туземцы тоже собирают их в это время в большом количестве и жарят. Говорят, что, приготовленные таким образом, они похожи на зерна разваренного риса, поджаренного в восхитительном растительном масле.

Сильный отряд черных муравьев-грабителей напал на гнездо белых недалеко от нашего лагеря. Бой состоялся под землей, и мы его наблюдать не могли, но вскоре стало ясно, что победу одержали черные и разграбили город белых, так как они возвратились с триумфом, неся яйца и самые лакомые части тел своих побежденных врагов. Муравьи не совсем лишены дара речи, если часть их строений разрушена, является начальник и тщательно обследует повреждения; потом он издает несколько ясных и отчетливых звуков, и толпа рабочих немедленно принимается за ремонт. Когда работа окончена, отдается новый приказ, и рабочие удаляются. В этом можно убедиться, если удалить только что построенную часть. Однажды в дождливую ночь мы попытались спать в туземной хижине, но это оказалось невозможно из-за атак воинственных батальонов очень мелких муравьев – не более ¹/₁₆ дюйма в длину. Мы скоро обнаружили, что они подчинялись определенной дисциплине и даже старались выполнять сложные планы какого-то выдающегося полководца. Первым объектом нападения были наши руки и шеи. Громадные массы этих маленьких вредителей собирались в молчании вокруг намеченного места атаки. Мы могли слышать резкие и пронзительные слова команды, хотя до тех пор не верили в дар речи у муравьев. Мгновение спустя мы чувствовали, как нападающие бросались на наши головы и шеи, кусали нежную кожу и вцеплялись мертвой хваткой в волосы. Они предпочитали расстаться со своими челюстями, чем выпустить добычу. Когда мы ложились снова, в надежде, что прогнали их, тушили свет и все затихало, маневр повторялся снова. Раздавалась четкая и отчетливая команда, и нападение возобновлялось. В этой хижине спать было не легче, чем в траншеях под Севастополем.[34]

Белые муравьи питаются только растительной пищей и кожей, которая, путем дубления, пропитывается растительными соками. «Человек может быть богачом сегодня и стать нищим завтра из-за белых муравьев, – сказал один португальский купец. – Если он заболевает и оказывается не в состоянии следить за своими товарами, невольники начинают относиться к ним небрежно, и их быстро уничтожают эти белые насекомые». Красноватые муравьи попадались на нашем пути ежедневно. Они передвигаются плотными колоннами шириною в дюйм и по своей воинственности превосходят как человека, так и всех зверей. Достаточно к ним приблизиться, хотя бы и случайно, чтобы это было поводом для войны. Некоторые выходят из рядов и стоят с открытыми мандибулами или, вытянув свои челюсти, бросаются вперед и кусаются с дикой свирепостью. Мы часто сталкивались с ними во время охоты. Когда все наше внимание было сосредоточено на преследуемой дичи и мы совершенно не думали о муравьях, они спокойно покрывали нас с ног до головы и начинали кусаться в один и тот же момент. При этом, ухватив частицу кожи своими сильными челюстями, они начинали вертеться вокруг, как будто бы решили вырвать ее. Их укусы так болезненны, что даже самые стойкие люди убегали и раздевались догола, чтобы снять тех, которые вцепились в кожу, как стальными клещами. Эта порода муравьев изобилует в сырых местах, обычно на берегах рек. Мы не слышали, чтобы они убивали каких-нибудь животных, кроме удавов, и то только тогда, когда последние наедятся и находятся в летаргическом состоянии; но они быстро уничтожают всякую падаль: по-видимому, это их основное питание. В этом состоит их полезная роль в природе.

12 июня мы выступили из Синджере. Наши люди несли с собой мясо бегемота для личного употребления в будущем и для продажи. Завтракать мы остановились против гряды Какололэ, которая преграждает русло к западу от горы Маньерере. Когда мы подходили к одному огороду, из него, не торопясь, вышла шаловливая очень жирная ручная обезьяна. Такой большой мы еще не видели. В этих местах обезьяна является священным животным, и ей никогда не причиняют никакого вреда и не убивают. Здешнее население верит, что души их предков живут в этих низших существах, в которые и они сами должны превратиться раньше или позже.

Огороды отделены один от другого рядом небольших камней, несколькими охапками сухой травы или неглубокой канавой, вырытой мотыгой. Некоторые окружены камышовой изгородью, очень непрочной, но достаточной для того, чтобы защищать огороды от осторожных бегемотов, которые боятся ловушек. Этой их крайней осторожностью пользуются женщины, которые вешают, в качестве миниатюрной ловушки с бревном, плод кигелии с воткнутой в него палкой. Это защищает кукурузу, которую обожают бегемоты.

Женщины здесь привыкли вести свои дела самостоятельно. Они сопровождают мужчин в лагерь, продают свои собственные товары и производят впечатление честных коммерсантов и скромных, умных людей. В других местах они приносят предметы, предназначенные для продажи, на головах и, став на колени на почтительном расстоянии, ждут, пока их мужья или отцы, которые идут дальше вперед, не соблаговолят вернуться, взять эти товары и обменять их. Возможно, что в этом отношении здешние женщины по своему положению представляют золотую середину между горными племенами манганджа и северными джагга, живущими на горных вершинах поблизости от Килиманджаро. Говорят, что тамошние женщины совершают все торговые операции, имеют настоящие рынки и не позволяют мужчинам даже ступить на рыночную площадь.

Некоторые из наших людей объелись мясом бегемота и заболели, поэтому наши переходы должны были укоротиться. 13 июня после трехчасового путешествия, мы остановились на весь остаток дня в деревне Часирибера, которая расположена на речке, текущей в северном направлении по красивой долине, окаймленной великолепными горными хребтами.

16 июня мы пришли в цветущую деревню Сенга вождя Маньяме; она расположена у подножия горы Мотемуа. Почти все горы этого района покрыты негустым лесом и травой, то зеленой, то желтой, в зависимости от времени года. Многие горы достигают высоты в две и три тысячи футов; линия горизонта окаймлена деревьями. Породы выходят на поверхность как раз достаточно для того, чтобы можно было наблюдать их наслоения или образующий их гранит. Хотя они не покрыты густыми зарослями вьющихся растений, как горы более сырых восточных районов, все-таки создается впечатление, что их крутые склоны являются в своей большей части плодородными. Они совсем не выглядят голыми, как склоны северных гор, которые кажутся костями земли, вылезающими из ее кожи.

Жители деревни сообщили нам, что мы идем по следам португальца-метиса, который недавно пытался купить в Сен-ге слоновую кость. Но так как он убил близ Зумбо одного вождя и двадцать его людей, местное население отказалось вести с ним торговлю. Он пригрозил, что заберет слоновую кость силой, если они ее не продадут; но в ту же ночь и слоновая кость, и женщины были убраны из деревни, и в ней остался только большой отряд вооруженных людей. Купец, видя, что, если дело дойдет до драки, он может пострадать, немедленно удалился.

Верховным вождем этой местности, на протяжении около 50 миль по северному берегу Замбези, является Чикуанитсела, или Секуананджила. Он живет на противоположном, или южном, берегу реки, и здесь его территория еще более обширна. Мы послали ему из Сенги подарок, и на другое утро его посланец сообщил нам, что он кашляет и не может прийти повидать нас. «А что, его подарок тоже кашляет? – заметил кто-то из нашего отряда. – Мы что-то его тоже не видим. Так-то ваш вождь обращается с чужестранцами: принимает их подарки и не посылает взамен никаких продуктов!» Наши люди сочли Чикуанитсела необыкновенно скупым человеком. Однако, поскольку некоторым из них, возможно, пришлось бы возвращаться этим же путем, они не стали ругать его больше; впрочем, и этого было достаточно.

Мужчины и женщины были заняты подготовкой почвы к ноябрьскому посеву. Здесь было много крупной дичи; стада слонов и буйволов по ночам приходили к реке, но днем держались на большом расстоянии. Они быстро приобретают эту привычку в тех местах, где на них охотятся.

Равнина, по которой мы путешествуем, постоянно меняет свою ширину, – в зависимости от того, подходят ли к реке или отходят от нее поросшие лесом и изрезанные оврагами горы. На юге видна гора Бунгуэ и длинный, ровный, лесистый хребет Ньянгомбэ, первый из ряда горных цепей, образующих дугу в направлении с юго-востока на северо-запад и проходящих мимо Замбези. Мы застрелили старого палла. Оказалось, что он страдал большим количеством немощей, чем обычно выпадает на долю животного. Он был совершенно слеп на оба глаза, у него было несколько опухолей и сломана нога, которая, видимо, не собиралась срастись. Дикие животные иногда сильно страдают от болезней и влачат жалкое существование, пока их не прикончит какой-нибудь хищник. Однажды мы отогнали безгривого льва и львицу от мертвого буйвола, который находился до своей гибели в последней степени упадка. Лев и львица проследили, когда он спускался к реке напиться, и набросились на него, когда он вползал на берег. Один схватил его за горло, а другой – за сильно выступающий спинной хребет, который и был сломан мощными львиными клыками. Борьба, – если она вообще имела место, – должна была быть короткой. Когда мы их отогнали, они успели съесть еще только внутренности.

Любопытно, что не только дикие звери всегда начинают с этого, но внутренности являются также лакомством для наших людей. Если бы не было мудрым, что род должны продолжать только наиболее сильные самцы, нельзя было бы не пожалеть одинокого буйвола, изгнанного из стада из-за какого-нибудь физического недостатка или из-за старческой слабости. Лишенный смягчающего влияния «женского» общества, он, естественно, становится мрачным и диким; настороженность, необходимая для защиты от врагов, больше не разделяется другими; возмущенный, он вступает в хроническую войну со всеми наслаждающимися жизнью, и чем скорее после этого изгнания им насытится лев или шакалы, тем лучше и для него, и для спокойствия в стране. Хотя мы и не склонны к дидактике, перед нами встает образ раздражительного старого холостяка или сварливого мужа – этого человека-буйвола, приближения которого его жена, дети и бедные родственники ждут, затаив дыхание от ужаса. И такие люди не вызывают у нас ни капли сожаления, так как, находясь среди равных себе, они всегда вежливы и проявляют свои тиранские наклонности только в отношении тех, кто не может дать им сдачи.

20 июня мы расположились лагерем в том месте, где д-р Ливингстон во время своего путешествия с западного берега на восточный подвергся угрозам местного вождя по имени Мпенде. Его ничем не обидели, но у него было огнестрельное оружие, и, чтобы показать свою силу, он пригрозил, что нападет на чужестранцев. Однако советники Мпенде выяснили, что д-р Ливингстон принадлежит к племени, о котором они слышали как о «любящем черных и не обращающем в рабство». Поведение Мпенде моментально изменилось, он стал доброжелательным, – возможно, это было и лучше для него, так как место для защиты было выбрано очень хорошо. К нам явились три его советника, которым мы вручили хороший подарок для их вождя. Сам он пришел к нам на следующее утро и поднес нам козу, корзину вареной кукурузы и корзину вики. В нескольких милях выше старшина деревни Ньямасуса, Чилонда, просил у нас извинения в том, что в прошлый раз не предоставил нам каноэ: «он был в отлучке, и его дети провинились, не сообщив ему, когда доктор проходил мимо; он не отказывался дать каноэ».

Район озера Бангвеулу. Женщины племени батва в кожаной одежде с орнаментом

Фотография

Вид наших людей, вооруженных теперь мушкетами, производил сильное впечатление. Огнестрельное оружие внушало уважение без всяких угроз, и люди, которые при других обстоятельствах могли бы нас беспокоить, становились благоразумными. Однако, за исключением инцидента с Мпенде, наше путешествие в 1856 г. было как нельзя более мирным. Тогда у нас не было ничего, что могло бы возбудить алчность населения, и наши люди поддерживали свое существование или продажей слонового мяса, или исполнением неизвестных здесь танцев. Большею частью люди относились к нам дружелюбно и великодушно; но баньяи, поближе к Тете, остановили нас угрожающей боевой пляской. Приведенный ею в ужас, один из людей нашего отряда сбежал, сойдя, как мы думали, с ума, и мы не могли найти его в течение трех дней, несмотря на тщательные поиски. Баньяи, очевидно, тронутые нашим отчаянием, разрешили нам идти дальше. Позже мы узнали от одного человека, которого оставили на одном острове немного ниже владений Мпенде, что бедный Монахенг бежал туда, и его там убил местный вождь – без всякой другой причины, кроме той, что он был беззащитен. После этого этот вождь стал отвратителен своим соотечественникам, и они его убили.

Наш путь часто проходит по обширным безлюдным пространствам; в воздухе стоит странная тишина; не раздается ни звука, производимого птицей, животным или другим живым существом, нет поблизости ни одного селения. Земля и небо как бы отдыхают, и, подобно одинокому кораблю на пустынном океане, движется по знойной равнине под палящим солнцем извивающаяся цепочка усталых путников. Мы обнаруживаем, что мы не одни в этой дикой местности: вокруг нас есть другие существа, которые следят любопытными глазами за всеми нашими движениями. Когда мы вступаем в лесистую местность, перед нами внезапно появляется стадо палла, или водяных козлов. Они стоят так тихо и спокойно, как будто составляют часть пейзажа. Или мы проходим мимо густых зарослей терновника и видим через кусты призрачные тени буйволов, которые стоят с опущенными головами и смотрят на нас дикими, свирепыми глазами. Еще один крутой поворот, – и мы сталкиваемся с туземцем, который увидел нас издали и подошел неслышными шагами, чтобы посмотреть на нас поближе.

23 июня мы вошли в главное селение вождя Панголы, которое расположено на расстоянии мили от реки. Развалины глиняной стены свидетельствовали о попытке подражать португальцам в их архитектурном стиле. Мы расположились под высоким фиговым деревом, вокруг ствола которого были навешаны амулеты, чтобы защитить от воров мед диких пчел, устроивших свой улей в одном из сучьев. Это является распространенным обычаем. Амулет, или лекарство, покупается у колдуна и состоит из чем-то намазанной полоски пальмового листа, украшенной несколькими кусочками травы, дерева или кореньев. Этот амулет привязывают к дереву, веря, что он навлечет болезнь или смерть вора, который через него перелезет. Таким образом, на некоторых стадиях человеческого общества суеверие не бесполезно; оно предупреждает многие преступления и проступки, которые имели бы место без вызываемого им спасительного страха.

Пришел Пангола навеселе и в болтливом настроении. «Мы – друзья, большие друзья; я принес вам корзину зеленой кукурузы, вот она!» Мы поблагодарили и вручили ему две морские сажени хлопчатобумажной ткани, что превышало рыночную цену его подарка в четыре раза. Однако он заявил, что не возьмет такой незначительный подарок: он хочет получить двуствольную винтовку, одну из лучших диксоновских. «Мы друзья, вы же знаете, мы все друзья». Хотя мы были готовы с этим согласиться, но не могли отдать ему нашу лучшую винтовку, и он ушел возмущенный. Рано утром на другой день Пангола вернулся трезвый, когда мы начали богослужение. Мы объяснили ему, что хотим молиться, и предложили ему остаться; но он, по-видимому, испугался и ушел. Однако после службы он стал снова приставать и просить винтовку. Напрасно было говорить ему, что нам предстоит далекое путешествие, и она нужна нам, чтобы убивать для еды дичь. «Ему тоже нужно добывать мясо для себя и своего народа, так как иногда они голодают». Потом он рассердился, и его люди отказались продавать нам продукты или требовали за них непомерные цены. Они знали, что нам есть нечего, и надеялись голодом заставить нас покориться. Но двое из наших молодых людей, ушедшие на рассвете, вернулись с прекрасным водяным козлом, и цены на рынке сразу упали до самого низкого уровня. Теперь они стремились продавать, но наши люди, рассердившись на них, не хотели покупать. Черные переборщили в своей жадности, как это часто случается и в мире белых; не в первый раз африканцы напоминали нам об англичанах. Нельзя сказать, что у всех течет в венах одна и та же кровь или что все произошли от одного предка, но у путешественника не может быть сомнения, что практически и белые, и черные мошенники – одного поля ягода.

Пангола – сын, или вассал, Мпенде. Мпенде и Сандиа – единственные независимые вожди от Кебрабасы до Зумбо и принадлежат к племени манганджа.

Местность к северу от гор, которые видны здесь с Замбези, называется Сенга, а ее жители – осенга, или басенга, но все они, по-видимому, принадлежат к одному семейству племен, как и остальные манганджа и марави. Раньше все манганджа были объединены под властью своего великого вождя Унди, царство которого простиралось от озера Ширва до реки Луангвы. Но после смерти Унди оно распалось, и значительную часть его, расположенную на Замбези, захватили их могущественные южные соседи, баньяи. Такова была судьба всех африканских государств с незапамятных времен. Появляется вождь со способностями, превышающими обычные, и, покорив своих менее могущественных соседей, основывает государство, которым он управляет более или менее мудро, пока не умрет. Его преемник, не обладая талантами победителя, не может удержать власть, некоторые из более способных подчиненных ему вождей завоевывают самостоятельность, и через несколько лет от этого государства остается одно воспоминание. Это обстоятельство, которое можно считать нормальным для африканского общества, порождает частые и опустошительные войны, и народ напрасно жаждет власти, которая позволила бы всем жить в мире и спокойствии. С этой точки зрения европейская колония рассматривалась бы туземцами как благодеяние по сравнению с Внутренней тропической Африкой. Вокруг нее охотно поселились бы тысячи трудолюбивых туземцев и стали бы мирно заниматься сельским хозяйством и торговлей, которые они так любят.

Манганджа на Замбези, как и их соотечественники на Шире, любят сельское хозяйство; кроме обычных пищевых продуктов, они производят табак и хлопок в количествах, превышающих их потребности. На вопрос: «Станут ли они работать на европейцев?» – может быть получен утвердительный ответ, если европейцы будут принадлежать к классу, могущему платить за труд соответствующую цену, а не будут авантюристами, которые сами ищут работы. Все население, начиная от владений Сандиа и до владений Панголы, хорошо одето; мы заметили, что все ткани – местного изготовления, продукт их собственных ткацких станков. В Сенге добывается из руды много железа, которое очень искусно обрабатывается.

Как обычно во время посещения деревни вооруженными чужестранцами, Пангола ночевал это время в одном из отдаленных селений. Никто никогда не знает или, по крайней мере, не скажет, где спит вождь. На другое утро он не пришел, и мы тронулись в путь. Но через несколько минут мы увидели жаждущего винтовки вождя с несколькими вооруженными людьми. Прежде чем встретиться с нами, он сошел с тропы и выстроил свою «свиту» под деревом, надеясь, что мы остановимся и таким образом дадим ему возможность снова приставать к нам. Но нам все это надоело, и мы продолжали свой путь, не останавливаясь. Он был, по-видимому, ошеломлен этим и едва верил своим глазам. Несколько секунд он молчал, потом опомнился настолько, что мог произнести: «Вы проходите мимо Панголы; разве вы не видите Панголу?» В это время мимо него проходил со своим ослом Мбиа. Он очень гордился своим небольшим запасом английских слов и всегда готов был его проверить; поэтому он крикнул в ответ: «Ладно! Так проходи!» Этот Пангола приставал бы к торговцу и мучил бы его угрозами до тех пор, пока не добился бы своего.

26 июня мы позавтракали в Зумбо, на левом берегу Луангвы, недалеко от развалин нескольких древних португальских домов. Луангва была слишком глубока для того, чтобы перейти через нее вброд, а каноэ на нашей стороне не было. Увидев на противоположном берегу около недавно построенных хижин двух метисов из Тете два небольших каноэ, мы остановились в ожидании перевозчиков. Судя по их движениям, они были мертвецки пьяны. У нас было непромокаемое пальто, из которого, надув его, можно было сделать маленькую лодку; в ней мы послали Мантланьяне на противоположный берег. Тогда трое полупьяных невольников привели нам утлые каноэ, которые мы поручили нашим собственным людям, образовав из них команды. Сразу можно было перевезти только пять человек; после четырех путешествий невольники стали требовать выпивки. Не получив желаемого, так как у нас спиртного не было, они стали нахальны и заявили, что больше ни один человек сегодня не переправится. Сининьяне как раз уговаривал их, когда один из этого трио прицелился в него из мушкета. Ружье было моментально выбито у него из рук, на его спину обрушился град ударов, и он невольно нырнул в реку. На берег он выбрался печальным и трезвым человеком, и все трое с быстротою молнии сменили свою нахальную важность на рабскую покорность. Оказалось, что в мушкете был громадный заряд, и нашего человека разнесло бы на куски, если бы не проворство его товарищей, с которым они свершили правосудие в этой беззаконной стране. К восьми часам вечера мы все были благополучно переправлены на тот берег.

Два метиса, которым принадлежали эти люди, являются хорошей иллюстрацией того, что происходит там, где отсутствует правительство и закон. Они покинули Тете с 400 рабами, вооруженными старыми синайскими ружьями Brown Bess, чтобы охотиться на слонов и скупать слоновую кость. Идя сюда, мы слышали от туземцев об их беззаконных деяниях; слышали о них и на обратном пути, в том числе и об их главном преступлении; и все рассказы сходились в своих существенных чертах. Это – печальная история. Достигнув Зумбо, один из метисов, которого туземцы называли Секваша, сговорился со свергнутым вождем Намакусуру убить вождя Мпангуэ, чтобы Намакусуру мог снова стать вождем. Секваша с отборным отрядом вооруженных невольников явился в гости к Мпангуэ, который принял его любезно и оказал ему почести и гостеприимство, как то подобает по отношению к почтенным чужестранцам. Женщины принялись готовить пир из своих наилучших продуктов. Метис ел и пил с большим аппетитом. Затем он попросил у Мпангуэ разрешения для своих людей пострелять для забавы из ружей. Не подозревая никакого предательства и стремясь услышать звуки выстрелов, Мпангуэ немедленно дал это разрешение. Невольники поднялись и всадили залп в веселую группу доверчивых зрителей. Вождь и двадцать человек его подданных были убиты. Оставшиеся в живых убежали в ужасе. Дети и молодые женщины были захвачены и обращены в рабство, а деревня разграблена.

Глава X От Луангвы до Кафуэ

Мы провели целый день у развалин Зумбо. Первые купцы, которыми, вероятно, руководили миссионеры-иезуиты, должны были обладать и хорошим вкусом, и практическим умом. Для своего селения они выбрали самое прелестное и живописное место в стране и имели основание надеяться, что оно вскоре станет богатым, благодаря выгодной торговле, поскольку Замбези подходит сюда с севера и Луангва с запада, а с юга, из страны Маника, обеспечен приток золота и слоновой кости. Нынешние португальцы, несомненно, имеют основания гордиться предприимчивостью своих предков.

От часовни, недалеко от которой лежит разбитый церковный колокол, открывается чудесный вид на обе прекрасные реки, на зеленые поля, на волнующийся лес, на красивые холмы и великолепные горы в отдалении. Теперь здесь остались одни развалины, и это место производит мрачное впечатление. Дикие птицы, обеспокоенные непривычным шумом шагов, взлетают с пронзительным криком. Все кругом покрыто терновым кустарником, поврежденным белыми муравьями, травой с колючими семенами и сорняками. Трудно смотреть без печали на полное запустение этого места, куда люди сходились для молитвы. Странное суеверие заставляет туземцев бояться этого места, как чумы, и они никогда к нему не приближаются. Кроме развалин, здесь нет ничего, что напоминало бы о пребывании здесь купцов-христиан.

Нынешние туземцы – точно такие же, какими были их отцы, когда португальцы впервые явились сюда. Их язык до сих пор не имеет письменности, – если она не похоронена в недрах Ватикана. От чужестранцев туземцы не научились ни одному ремеслу, кроме очистки спирта при помощи пушечного дула. И если бы все потомство белых должно было покинуть страну, единственной памятью о них явились бы развалины нескольких каменных и земляных стен и это проклятое наследие – работорговля: вера, что человек имеет право продавать своего брата-человека.

Это убеждение – не местного происхождения, ибо оно не встречается там, где не проходили португальцы.

28 июня мы снова выступили в путь. Дичи было очень много; также было много львов. Мбиа отогнал одного, который пожирал дикую свинью, и забрал себе то, что от нее осталось. Львы особенно любят мясо диких свиней и зебр и убивают много этих животных.

После полудня мы пришли в деревню, где вождем была женщина Ма-Мбурума, но сама она жила в это время на другом берегу реки. Несколько человек из ее подданных посетили нас и рассказали, что она, напуганная Секваша, который убил ее сына и других детей, бежала на другой берег. Когда же ее сердце исцелится, она вернется и будет жить в своей деревне, среди своего народа. Она постоянно расспрашивала черных торговцев, не слышали ли они чего-нибудь о белом человеке, который проходил здесь с волами. «Он спустился к морю, – отвечали ей, – но мы принадлежим к тому же народу». – «О, нет, не говорите мне этого: он не берет невольников и хочет мира; вы не принадлежите к его племени». Неодобрительное отношение к рабовладению вызывает такое всеобщее внимание, что безусловно ни один миссионер, закрывающий на него глаза, не может произвести хорошее впечатление на туземцев.

Здесь мы покинули реку и стали подниматься по долине, которая ведет к перевалу Мбурума, или Моханго. Ночи были холодные, и 30 июня на рассвете термометр показывал 4°. Мы прошли через состоявшую из 20 больших хижин деревню, на которую напал Секваша, возвращаясь после убийства вождя Мпангуэ. Он захватил, обратил в рабство женщин и детей и унес все пищевые продукты, кроме громадной корзины отрубей, которые туземцы имеют обыкновение сберегать на случай голода. Его рабы разбили все кувшины для воды и жернова для помола муки.

На холмах встречаются деревья буазе и бамбук, но джуд-жубе, или сизифова дерева, ввезенного, видимо, из Индии, за рекой не попадается. Мы ели его плоды, называемые португальцами масаанс, похожие по вкусу на яблоки, все время, как ушли из Тете. Здесь они крупнее, чем где бы то ни было; далее масаанс исчезают. Не попадаются дальше этого места и манговые деревья, так как португальцы никогда не селились нигде дальше Зумбо. Мух цеце здесь больше, и они сильнее нас беспокоили, чем где-либо до сих пор. Цеце сопровождают нас, когда мы идем, и часто жужжат вокруг наших голов, как рои пчел. Они очень хитры и, когда собираются укусить, садятся так осторожно, что их присутствия не замечаешь, пока они не ужалят. Боль от их укусов острая, но быстро проходит; она сменяется легким, но неприятным зудом, подобным тому, какой вызывается укусами москитов. Эта муха убивает всех домашних животных, кроме коз и ослов; для человека и диких зверей она не опасна. Мухи цеце сильно искусали как нас, так и наших ослов во время этого перехода, но их укусы не имели никаких последствий.

На перевале Мбурума воды мало, за исключением дождливого периода. Однако мы остановились у прекрасных источников в русле пересохшей в это время речки Подебоде, которая спускается до конца перевала; кое-где в ямах осталась вода. Здесь мы оставались несколько дней, так как д-р Кэрк серьезно заболел. У него было несколько приступов лихорадки; он заметил, что, когда мы находились в более высоких и прохладных местах, он чувствовал себя хорошо; когда же мы спускались ниже, он начинал чувствовать озноб, хотя температура воздуха была на 14° выше. Он испробовал несколько лекарств, которые считаются действенными, стараясь выяснить, не окажутся ли другие комбинации лучше, чем тот препарат, которым мы обычно пользовались. Когда мы остановились здесь у воды, он внезапно ослеп и не мог держаться на ногах от слабости. Наши люди быстро приготовили травяную постель. Мы уложили на нее нашего товарища с опасениями, которые может понять только тот, кто ухаживал за больными в дикой стране. Мы боялись, что он отравился во время своих экспериментов; но все-таки дали ему дозу наших обычных пилюль, и на третий день он уже ехал на одном из наших ослов, который позволил себя оседлать, а через шесть – шагал так же, как любой из нас. Мы рассказываем об этом, чтобы проиллюстрировать то, что мы часто наблюдали, а именно: перевозка больного в другое место чрезвычайно способствует выздоровлению, и чем сильнее человек духом, чем он меньше поддается болезни, тем меньше у него шансов умереть.

Запасшись водой в колодцах Подебоде, мы снова вернулись к Замбези в то место, где в нее впадает эта речка. Когда туземный охотник проходит через засушливый район, он узнает, где найти воду, по животным. Присутствие, например, газелей и слонов не свидетельствует о наличии воды, так как эти животные передвигаются на большие расстояния и могут удаляться от нее на расстояние в 20 миль. Но следы зебры, палла, буйволов и бегемотов указывают, что вода недалеко, так как они никогда далеко от нее не уходят. Когда в торжественной тишине леса раздается радостное пение птиц, можно быть уверенным, что ты у самой воды. Находясь здесь под высоким тамариндовым деревом, мы услышали много новых и приятных песен странных маленьких птичек; в их пении звучали любовные ноты, как в ворковании голубей; они сидели в ветвях деревьев, осеняющих эти животворящие источники.

Охотясь, наши люди встретили большое стадо буйволов, спокойно отдыхавшее в высокой сухой траве, и яростно напали на удивленных животных. В своем возбуждении некоторые забыли зарядить ружья пулями (они привыкли охотиться с копьями) и, стреляя одним порохом, удивлялись, что буйволы не падали. Убивший молодого слона всадил свои четыре пули в четырех буйволов, а потом выстрелил три раза зарядами дроби № 1, служившей для стрельбы по цесаркам. Веселые замечания и смех, которые вызывали эти маленькие приключения, казались слушателям похожими на приятный детский лепет. Однако Мбиа и Мантланьяне убили каждый по буйволу; оба животных были в прекрасном состоянии, мясо их было подобно прекрасной говядине с легким привкусом оленины. Видимо, стая голодных воющих гиен тоже нашла запах этого мяса соблазнительным: они всю ночь бродили вокруг лагеря, стремясь принять участие в пиршестве. К счастью, они трусливы и никогда не нападают ни на человека, ни на животных, кроме тех случаев, когда им удается застать их спящими, больными или в других неблагоприятных условиях. Когда у ног горит яркий костер, их присутствие беспокойства не вызывает. Туземцы вешают на дерево кусок мяса, достаточно высоко для того, чтобы побудить гиену прыгнуть за ним, внизу же под ним вкапывается в землю рукоятка копья – этим способом гиену побуждают к самоубийству.

Медовая кукушка – необыкновенная птица: каким образом представители этой породы узнают, что все люди, как белые, так и черные, любят мед? Как только эта птичка видит человека, она спешит приветствовать его сердечным приглашением, – согласно переводу Мбиа, – пойти к пчелиному улью и взять меду. Она летит в нужном направлении, садится на дерево и смотрит, следуете ли вы за нею, потом перелетает на другое и еще на другое, пока не приведет к улью. Если вы не последуете ее первому приглашению, она будет летать за вами и приставать, так же стремясь заманить человека к улью, как другие птицы стараются увести его от своих гнезд. Кроме тех случаев, когда мы были в пути, наши люди были всегда готовы последовать этому приглашению и отвечали на него особым свистом, который, по их словам, означает: «Ну, хорошо, лети вперед, мы идем». Птица никогда их не обманывала и всегда приводила к улью; правда, иногда в нем оказывалось очень мало меду. Что действует на эту птичку – дружба к человеку, подобная привязанности собак, или надежда поживиться за счет остатков, падающих на землю. В большинстве случаев движущей силой является собственная заинтересованность, заставляющая помогать другим животным избежать опасности, как это имеет место в отношении птиц, охраняющих буйволов и носорогов. Трава бывает часто такой густой и высокой, что к этим животным можно подойти совершенно незаметно, но птица-сторож, сидящая на животном, видит приближение опасности, взлетает с криком, хлопая крыльями, и ее неуклюжий подопечный бросается бежать от врага, которого он не видел и не слышал. В награду маленький бдительный сторож имеет право собирать паразитов на своем жирном друге. Иногда предупреждение об опасности дается жертве самим нападающим животным: так, гремучая змея, собираясь напасть, не может не греметь своими погремушками, равно как кошка не может не вертеть хвостом, когда готовится напасть на мышь, или кобра раздувает кожу на шее, когда собирается вонзить в жертву свои ядовитые жала.

В некоторых частях перевала было много змей; они грелись на солнце, но скрывались, шурша в листьях, при нашем приближении. Однажды утром мы увидели одну змею, называемую какона, яд которой смертелен. Она висела на кусте у дороги в горизонтальном положении, отдыхая и переваривая ящерицу, которой она закусила на завтрак. Хотя она была совершенно на виду, но по цвету и изгибам так походила на веточку, что некоторые из нас не могли ее заметить, хотя их и спрашивали, не видят ли они чего-нибудь на кусте. Один из нас видел здесь также змею другой породы, которую удается увидеть очень редко. Ее молниеносные движения вошли в пословицу: туземцы говорят, что человек, увидевший эту змею, должен разбогатеть.

Мы ночевали недалеко от разоренной деревни убитого вождя Мпангуэ. Это – красивое место: впереди протекает Замбези, сзади – обширные сады и огороды, окаймленные полукругом холмов, переходящих в высокие горы. Наша тропа проходила слева от этих гор и пересекала несколько речек, видимо, летом не пересыхающих; между прочим, Село-лэ, вероятно, протекает мимо высокого пика Чиарапела. На берегах этих речек часто попадаются человеческие жилища, но эти места едва ли можно назвать населенными.

Количество дичи возрастает с каждым днем. Чтобы показать, каких животных можно встретить там, где не живет человек и где нет огнестрельного оружия, перечислим то, что случалось нам видеть. Утром 3 июля на расстоянии 50 ярдов от того места, где мы спали, прошло стадо слонов, направлявшееся к реке по высохшему руслу. Выступив в путь немного раньше остальных, мы натолкнулись на большие стаи цесарок, – убили столько, сколько нужно на обед или завтра на завтрак, и оставляли на дороге, чтобы повар и его товарищи, следующие за нами, их подобрали. Дальше наш путь пересекли три породы куропаток, и взлетели с громким шумом крыльев сотни горлиц. Дикая птица представлена в этом районе цесарками, куропатками, утками, гусями и горлицами. На рассвете стадо палла, похожее на овечью отару, позволило головному нашей длинной вереницы подойти на расстояние 50 ярдов; так как у нас было мясо, мы позволили им спокойно отбежать рысцой без всякого урона. Вскоре мы натолкнулись на стадо водяных козлов, более темных, чем те, которые водятся в приморских районах, и с более сухим мясом. Они смотрели на нас, а мы на них; дальше мы встретили стадо антилоп-куду, возглавлявшееся самцом с великолепными рогами и спешившее к сухим склонам гор. Мы перестали убивать антилоп, так как наши люди ели так много мяса, что разжирели и избаловались. Они говорят, что не хотят больше есть оленину – она такая сухая и безвкусная, – и спрашивают нас, почему мы не даем им дроби для стрельбы по более сочным цесаркам.

Вечернее купание слонов

Рисунок середины XIX в.

Около 8 часов начали жужжать цеце; они больно кусали наши руки и шеи. Как раз когда мы начали думать о завтраке, мы увидели у тропы несколько пасущихся буйволов; но они убежали тяжелым галопом, заметив человека. Мы выстрелили; тяжело раненный вожак отделился от стада, и мы видели, как он остановился среди деревьев. Но преследовать раненого буйвола очень опасно, и мы продолжали наш путь.

После завтрака, который мы устроили около небольшого пруда, мы увидели на берегу двух слонов, а на почтительном расстоянии позади этих царей диких мест – табун зебр и стадо водяных козлов. Почувствовав наш запах, величественные животные немедленно удалились, а зебры остались на месте, пока наш головной не подошел к ним на расстояние 80 ярдов; тогда и старые, и молодые грациозно убежали. Зебры очень любопытны, и это качество часто оказывается для них роковым, так как они обычно останавливаются и смотрят на охотника. В этом отношении они являются полной противоположностью антилопам, которые, увидев или почуяв опасность, убегают с быстротой ветра и никогда не останавливаются, чтобы оглянуться. Иногда мы убиваем лучшую зебру в табуне, если у наших людей является фантазия отведать ее мяса, которое они считают «лучшим из хорошего мяса». На равнинах, поросших невысокой травой и расстилающихся между нами и рекой, спокойно пасутся или отдыхают антилопы разных пород. Часто встречаются дикие свиньи, которые бродят днем вокруг нас; но они так боязливы, что близко к себе не подпускают. Встревоженные, они поднимают свои гибкие хвосты и быстро убегают по прямой, причем их туловища остаются такими же неподвижными, как корпус железнодорожного паровоза. На расстоянии мили от пруда из леса вышли три буйволицы с телятами и прошли на равнину Стая молодых обезьян, резвившихся на опушке, заслышав громкое пение Сингелека, скрылась в глубине леса, а старые и сердитые самцы, завидев людей, послали по адресу последних ругательства, заливаясь громким и злым лаем. Мы расположились лагерем на сухом, более высоком месте; иногда приходилось перед остановкой предварительно прогонять слона.

Ночи теперь теплее и приносят почти столько же нового и интересного, как и дни. Просыпается и появляется новый мир, более многочисленный, если судить по производимому им шуму, чем дневной. Вокруг нас воют львы и гиены; иногда они подходят к нам так близко, что становится неприятно; однако они никогда не осмеливались прийти к нам. Одни неизвестные нам птицы поют сладкие песни, другие пронзительно кричат и издают резкие звуки, как будто от страха или раздражения. Ухо слышит восхитительные звуки, производимые насекомыми; например, один из них похож на гамму размеренных музыкальных ударов по наковальне (туземцы говорят, что его издают крупные жуки), другие вообще невозможно описать. Однажды мы видели, как маленький лемур скакал с ветки на ветку с ловкостью лягушки; он чирикал, как птица, и был не больше малиновки. Пресмыкающиеся, хотя их здесь и много, беспокоили нас в течение всего путешествия редко; от их укусов пострадали только два человека, да и то легко. Один из них считал, что его укусила змея, а другого ужалил скорпион.

Трава начала гореть, и воздух стал голубоватым и туманным, как в Америке во время бабьего лета. В Западной Африке его называют «дымами». Вечером пожар бушует на склонах гор на протяжении ряда миль, но ночью он потухает. Эти пожары образуют линию огненных зигзагов на фоне неба.

Ночь 6 июля мы провели на левом берегу Чонгве, которая вытекает из горной расселины справа от нас и имеет ширину в 20 ярдов. Недавно здесь поселилось небольшое племя базизулу с вождем Дуданга, пришедшее с юга. Они построили здесь деревню. Некоторые из их домов квадратные. По-видимому, с бакоа, которым принадлежит эта местность, они в хороших отношениях. Подобно другим туземцам, они возделывают хлопок, но другой породы, которой мы еще не видели в Африке, – с длинным волокном и коробочкой большего размера, чем обычно. Семена его связаны между собой, как у пернамбукского. Они принесли семена с собой с родины – с гор, которые видны в отдалении на юге и где и сейчас живут их соплеменники, богатые скотом и еще пользующиеся щитами. Этот народ утверждает, что они – дети великого верховного вождя Кваньякаромбе, о котором говорят, что он был царем всех базизулу. Географы, основываясь на информации, полученной от португальцев, знают это племя под названием моросуру, а об упомянутых горах говорят, что они были страной исторического вождя-воина Чангамира, к которому не осмеливался приблизиться ни один португалец. По слухам, базизулу должны быть храбрыми горцами. На равнине, ближе к реке, живут сидима, подобно тому как на северном берегу на высотах, на расстоянии примерно двух дней пути, живут бабимпе, а на реке или поблизости от нее – макоа. Вождь базизулу, у которых мы гостили, был гостеприимен и дружелюбен.

Через огороды прошло с громким топотом стадо буйволов и разбудило наших людей – это был подвиг, который не всегда удавался даже рычащим львам.

На другой день мы шли по верхней террасе сквозь густые и колючие джунгли. Всегда трудно путешествовать без тропы, но еще сложнее, если лес изрезан тропинками, протоптанными зверями. Здесь мы разделились. На д-ра Ливингстона, когда он наклонился, чтобы сорвать образец дикого плода морулы, набросился носорог. Как это ни странно, он остановился, когда находился от доктора на расстоянии менее своей длины, и дал ему время убежать. Когда доктор убегал, его часы зацепились за ветку и выскочили из кармана; повернувшись, чтобы схватить их, он увидел в отдалении напугавшего его носорога-самку и ее детеныша. Они все еще стояли на том же самом месте, как будто их остановила во время прыжка какая-то невидимая рука. Будучи от носорогов на расстоянии 50 ярдов и думая, что его спутники находятся непосредственно позади, д-р Ливингстон крикнул: «Эй вы там, берегись!» – и носороги бросились, громко храпя, убегать в другом направлении. До этого доктор обычно ходил без оружия, но теперь он перестал это делать.

Из джунглей донесся с одной стороны своеобразный лай. Чарльз Ливингстон обнаружил, что эти звуки издавала стая диких собак, дравшихся за останки буйвола, которого они убили и почти сожрали. У дикой собаки (Hyena venatica) большая голова и очень сильные челюсти, уши длинные, шкура черно-желтая, пятнами, кончик хвоста пушистый и белый. Они охотятся стаями и упорно преследуют раз намеченное животное, пока его не убьют. Говорят, что балала из пустыни Калахари раньше приручали их и пользовались ими для охоты. Один умный туземец в Колобенге помнил, что, будучи мальчиком, он видел стаю этих собак возвращающейся с охоты под наблюдением хозяев, которые гнали собак, как стадо коз. Для осторожности их держали в яме.

Д-р Кэрк застрелил в этот день прекрасную южноафриканскую антилопу (эланда), – это была первая антилопа этой породы, убитая нами. Она была в прекрасном состоянии и очень жирная; однако от ее мяса, которое выглядело таким соблазнительным, заболели все, кто поел его с аппетитом; особенно пострадали евшие жир. Туземцы, живущие в богатых дичью районах и хорошо знающие различные породы животных, питают предубеждение против жира эланда, пал-ла, зебры, гиппопотама и свиного. Они считают, что жир этих животных может вызвать язвы и заболевание проказой. Однако они никогда его не бросают, так как местный климат чрезвычайно усиливает потребность в животной пище.

Мы часто встречали семьи, переселявшиеся с места на место. Они, как и мы, шли вереницей. Во главе – отец и муж; он несет свой лук, стрелы, топорик и копье и почти ничего больше; за ним – его сын или сыновья, также вооруженные, но несущие и поклажу; позади сыновей – жена и дочери, несущие на головах большие тюки с домашней утварью. Встреча с нами не вызывает в них страха; не проявляют они и раболепства, столь распространенного ниже по реке, где твердо установлен институт рабства. Если нам удается убить какое-нибудь животное, мы охотно делимся мясом с этими путниками. У подножия или на ветках большого дикорастущего фигового дерева, на площади для собраний, в каждой деревне можно увидеть целую коллекцию великолепных рогов буйволов и антилоп – охотничьих трофеев. Здесь же мы видели великолепнейшие головы буйволов, с рогами, которые, описав полный круг, начинали образовывать второй. Коллекционер рогов нашел бы здесь богатую добычу.

9-го утром, миновав четыре деревни, мы позавтракали у нашего старого друга Томбаньяма. Он живет теперь на материке, предоставив поросший тростником остров, где мы его встретили первый раз, в полное распоряжение буйволов, которые пожирали его посевы и нападали на его людей. У него есть большая стая ручных голубей, а также несколько прекрасных жирных каплунов, одного из которых он преподнес нам вместе с корзиной муки. В этой части страны соль имеется в изобилии. Ее добывают обычным образом на равнине.

Мулат, партнер Секваша, с несколькими своими людьми находился неподалеку отсюда. Увидев нас, этот парень очень испугался и так дрожал во время разговора с нами, что это заметили наши макололо, а также туземцы. Его страх был вызван исключительно ощущением своей виновности; мы не сказали ничего, что могло бы его испугать, и не сделали ни одного намека на убийство; только за несколько минут до того, как снова выступить в путь, мы сказали ему, что, поскольку д-р Ливингстон был рекомендован убитому вождю, его долг – сообщить об убийстве, которого не одобрит даже португальское правительство. Он стал защищаться, говоря, что они сделали вождем того, кто имел на это право; убитый же был узурпатором. Вероятно, он испытал большое облегчение, когда мы удалились.

После полудня мы достигли одного отдаленного селения вождя Камбадзо; сам же вождь жил в деревне, находящейся на острове Ньямпунго, или Ньянгалуле, при впадении Кафуэ. Но в это время он как раз гостил в этом селении, и в честь его высочества было устроено большое празднество. Было много веселья, выпивки и плясок. Не только мужчины, но и женщины немного «переложили за воротник», но находились еще в стадии любезности и благодушия. Жена вождя, посмотрев на нас в течение нескольких секунд, крикнула другим: «И раньше приходили черные торговцы, которые называли себя базунгу, или белыми людьми, но теперь мы в первый раз в жизни видим настоящих базунгу». Вскоре появился и сам Камбадзо. Он выразил сожаление, что мы не пришли раньше, когда еще было пиво, и обещал пойти посмотреть, действительно ли оно все выпито и не остался ли где-нибудь хоть маленький кувшинчик.

Конечно, это говорилось только из вежливости, так как он прекрасно знал, что выпито было все до капли; поэтому мы двинулись дальше по направлению к Кафу, или Кафуэ, сопровождаемые самыми умными из его старейшин. С высокого хребта, находящегося у самого впадения Кафуэ, перед нами открылся великолепный вид на обе великие реки и на богатую страну, простирающуюся за ними. Дальше на севере и востоке – высокий горный хребет, вдоль подножия которого мы шли; весь он, даже высокие пики Чиарапела, Моринди и Чиава, покрыт лесом. У Чиавы хребет делает изгиб в западном направлении, и мы могли видеть вдалеке горы, где живет вождь Семалембуэ, завоевавший в 1856 г. наши сердца.

Глава XI От Кафуэ до водопада Виктория

Девятого июля мы попытались послать Семалембуэ подарок, но местные жители отказались взять на себя ответственность за его доставку. Мы, владея искусством письма, не можем даже осознать опасность, которой подвергается человек, взявшийся передать какие-либо товары от одного лица другому. Его могут обвинить в краже части этих товаров, а он не может доказать, что доставлено в целости все, ему порученное.

Наши люди отнеслись с возмущением к слухам о набеге, совершенном не то макололо, не то батока, которые будто бы дошли до самого раздвоения Кафуэ. Создавалось впечатление, что грабители хотели закрыть страну, которую сами они так старались открыть.

Ниже слияния реки, на большей отмели, лежало большое стадо бегемотов. Их тела выступали из воды, как черные скалы. На принадлежащем Камбадзо острове, называемом Ньян-галулэ (это название встречается также в устье Замбези), растет много прекрасных деревьев мотсикири (Trachelia) и четыре замечательных высоких пальмы, растущих из одного корня.

Кафуэ, протекающая между крутыми берегами с плодородной почвой, напоминает немного Шире. Однако эта река не такая большая, течение в ней не такое сильное.

Старшина деревни, неподалеку от которой мы остановились, принес нам в подарок муки, домашней птицы и земляных груш. Земляные груши у них есть и красные, и белые. За время нашего путешествия, питаясь мясом и туземной мукой, мы часто чувствовали потребность в овощах. Эта потребность становилась все сильнее; земляные груши немедленно ее удовлетворили. В этой части Африки овощей очень мало. Туземцы собирают в лесах некоторые разновидности диких растений и едят их, – несомненно, чтобы удовлетворить ту же потребность, которую испытывали мы.

Из-за сильного ветра и утлости каноэ нам удалось переправиться через Кафуэ только к вечеру 11-го числа. Теперь мы очутились в стране Бауэ. Мы заметили, что здешние крючки для ловли рыбы имеют бородку, как европейские; в других местах кончик их просто загнут к основному стержню крючка, с той же целью, что и бородка, – не дать рыбе сорваться.

Мы провели ночь в деревне, расположенной немного выше переправы.

По происхождению местное население относится к батока. Сами они называют себя батонга (независимые), или баленджи. Язык их только слегка отличается от языка бакоа, живущих между реками Кафуэ и Луангвой. Верховный вождь этого района живет к востоку от этого места. Его зовут Нчо-мокела – это наследственный титул. Место погребения членов этой семьи находится на небольшом холме поблизости от деревни, где мы остановились. Когда мы входили в деревни, женщины приветствовали нас, хлопая в ладоши и улюлюкая, а мужчины почтительно (как они думают) хлопали себя по бедрам.

Здесь выращиваются громадные урожаи мапиры (Holcus sorghum); стебель одной из ее разновидностей естественно образует изгиб, так что тяжелый колос висит вниз. Зерно, вместе с другими продуктами, лежит кучами на деревянных подмостках. Мужчины здесь – искусные охотники; они убивают слонов и буйволов при помощи длинных и тяжелых копий.

Утром 12 июля мы остановились на несколько минут против узкого острова Сикакоа, на нижнем конце которого расположена деревня. Здесь нам сказали, что город вождя Моселекатсе находится на расстоянии месяца пути. Однако местные жители слышали, будто к Моселекатсе пришли англичане и сказали ему, что нехорошо убивать людей. Он будто бы ответил, что рожден для того, чтобы убивать людей, но постарается от этого отвыкнуть и со времени прихода англичан посылает своих людей не для того, чтобы они убивали, а собирать дань в виде ткани и слоновой кости. Этот рассказ был связан с приездом из Курумана достопочтенного Р.Моффата, который, как мы позднее узнали, основал во владениях Моселекатсе миссию. Это – интересный случай. Он показывает, что, хотя и в неточном выражении, смысл учения миссионеров достиг за короткое время мест, находящихся на расстоянии свыше 300 миль. Мы не знаем, насколько далеко внутрь страны проникают сведения о действиях англичан на побережье.

Когда мы поравнялись с высоким лесистым островом Калаби, нам довелось столкнуться с одним из законов охоты здешних мест, происхождение которого уходит в глубокую древность. Старый буйвол пересек нам путь в нескольких ярдах расстояния; наш проводник бросил в него свое небольшое копье, которое попало буйволу в бедро, не причинив почти никакого вреда. Буйвол стал уходить, но его сбили три ружейные пули. «Он мой», – сказал проводник. Он первый его ранил, а туземный охотничий закон гласит, что животное принадлежит тому, кто первый заставил его пролить кровь; согласно тому же закону, нам должны были достаться обе ноги за то, что мы его убили. Этот буйвол был очень стар, слеп на один глаз и покрыт струпьями; рога, не достигавшие и фута длины, были просто обрубками; они, очевидно, атрофировались, когда он из-за старости потерял свою половую силу; не может быть, чтобы они укоротились на 18–20 дюймов в результате одного трения о деревья. На другой день мы видели много буйволов. Они спокойно стояли среди колючего кустарника, через который мы проходили. Они часто оставались на месте до тех пор, пока мы не подходили к ним на расстояние в 50—100 ярдов.

Перед нами все время виднелись на некотором расстоянии горы. Иногда мы перебирались через холмы, которые подходили близко к реке или пересекали ее, – как, например, гряда, называемая Мойо. Обычно они состоят из вулканических или метаморфических пород и глинистого сланца с примесью фарфоровой глины и цеолитов. Основной породой в центральной части страны, где не были вытолкнуты на поверхность вулканическими силами сиенит и гнейс, является, видимо, серый грубый песчаник, известный нам под названием тетевского песчаника. Громадные массы его еще залегают горизонтально или в слегка наклонном положении. При крупных сотрясениях земной коры он выпирался вверх под давлением извержения вулканических пород и поблизости от точки соприкосновения или затвердевал, или плавился. А уголь, который в других местах еще лежит под оставшимися в прежнем положении пластами, или кристаллизовался, или полностью сгорал. Вулканические породы часто образуют гряды, – как, например, та, которую называют Накабеле и которая, подобно плотине, пересекает западный вход в ущелье Кариба.

Поблизости от изверженных пород мы обычно встречали мягкий известковый туф, как будто после извержения массы горячих фонтанов откладывали в своей воде известь.

Возможно, однако, что до этого периода извержений и перемещения пластов песчаник образовывал дно огромных внутренних морей, на низких берегах которых росли обратившиеся ныне в уголь растения; по мере того как земля постепенно поднималась, их сменили деревья, которые ныне мы находим окремненными на поверхности. Последние могли быть залиты водой, когда поверхность снова понизилась под действием вулканических сил; таким образом, они подверглись воздействию, при высокой температуре, воды, содержавшей растворенный кремний. Так или иначе, остается фактом, что здесь существуют громадные угольные залежи, границы распространения которых неизвестны. Ведь уголь выходит на поверхность по соседству с лавой и базальтом, который является основной породой района водопада Виктория; затем, с некоторыми «недочетами», о которых мы упоминали, он распространяется до района восточнее Тете. Мы снова встретили его у Ровумы и с теми же характерными чертами – ископаемым деревом, залегающим на сером песчанике. Обилие прекрасной железной руды при наличии этих колоссальных угольных залежей позволяет предположить, что в будущем Африка будет играть важную роль в мировой экономике.

14 июля мы покинули реку у горного хребта, который, будучи расположен на обоих берегах реки – с северо-востока и юго-запада, образует ущелье Кариба. Недалеко от верхней оконечности порогов Кариба в Замбези с юга впадает река Саньяти; говорят, что у ее истоков Моселекатсе держит главные массы своего скота.

Наша тропа огибала северную оконечность гор, и мы расположились лагерем около деревни щедрого вождя Молои, который принес нам три громадных корзины мелко смолотой муки из мапиры, десять кур и два кувшина пива. Получив ответные подарки, он встал и, сделав несколько плясовых движений, сказал или пропел: «Мотота, мотота, мотота», что наши люди перевели как «спасибо». Он был у Моселекатсе за несколько месяцев до нашего приезда и видел английских миссионеров, которые жили в фургонах. «Они сказали Моселекатсе, – рассказывал он, – что они его родственники или друзья и будут возделывать землю и жить на собственные средства». Моселекатсе им ответил: «Земля перед вами. Я приду и посмотрю, как вы ее возделываете». В основном так и было, когда Моффат представил миссионеров своему старому другу. Это опять-таки доказывает, что туземцы не обязательно считают, что потеряют свою землю, допуская к себе иностранцев.

Можно было бы предполагать, что поскольку язычникам неизвестны механические силы и почти чудесное действие машин, открытия современной науки и искусства или такое воплощение поразительной мощи, каким, например, является броненосец, то все это должно было бы производить на туземцев впечатление, подобное тому, которое когда-то связывалось с чудесами, поражая их и повергая в благоговейный ужас. Но, хотя нам и приходилось слышать восхищенные восклицания туземцев при виде даже незначительных достижений науки: «Вы боги, а не люди!» – сердце их остается незатронутым. Стараясь поднять их нравственный уровень, всегда целесообразно приходить к ним без всяких механических сил, которые могли бы возбудить у них зависть или страх. Язычники, которым еще незнакомы жадность и ненависть, слишком часто сопутствующие наступающей волне эмиграции, с большим вниманием прислушиваются к божественному слову, когда его приносят к ним люди, по-видимому разделяющие с ними их человеческие чувства. Вождю, которому первому удается принять иностранцев в своем селении, даже завидуют. Недоверие к иностранцам свойственно больше арабам, чем африканцам, и если путешественник не трогает женщин, ему не грозит опасность ни от кого, кроме племен, занимающихся работорговлей, а часто не грозит и от них.

Мы увидели здесь большие стаи красивых нумидийских журавлей; цесарок здесь еще много, но они боязливее, так как туземцы убивают их при помощи стрел и искусного метания булавы. Мамбо (так здесь называют вождей) острова Мо-чуэ послал вслед за нами своего брата и своих «первых» людей, чтобы вручить нам подарок и «услышать слова, которые должны принести стране мир». Мы извинились, что прошли мимо, не зайдя к нему, оправдываясь тем, что чужеземцы не знают, каковы те люди, мимо владений которых они проходят. Брат вождя предложил послать с нами депутацию к Секелету, чтобы восстановить дружеские отношения прежних лет, нарушенные в последнее время грабежами и войной. Однако доктор сказал, что он не знает, является ли Секелету мудрым правителем или же прислушивается к советам старых воинов, которые хотят, чтобы он шел по стопам своего воинственного отца, Себитуане.

Вечером, когда мы остановились против Мочуэ, к нам пришло несколько человек туземцев. Они играли на мирам-бе и аккомпанировали, ударяя палками по буйволовым рогам. Однако наши люди, зная, что мы скоро устаем от их монотонных напевов и неуклюжих танцев, приказали им уйти.

На островах и левом берегу Замбези, на всем протяжении от реки Кафуэ, местность густо населена; правый берег так же плодороден, но пустынен, так как Моселекатсе не позволяет жить здесь никому, кто мог бы поднять тревогу, когда он посылает отряды в набеги за пределы этой местности.

Вверх от деревни старшины Молои местные жители, хотя принадлежат к батока, называются бауэ или баселеа.

На речке Лосито производится много соли, которая продается в больших количествах и очень дешево.

Мы шли по плодородной, покрытой негустым лесом местности, сопровождаемые дружелюбными бауэ. Они очень гостеприимны. Между собой они часто называют себя «ходящими голышом» (паэнда пези), так как единственное, чем они покрывают свое тело, – это слой красной охры. Если нам случалось останавливаться в их деревнях, нас приветствовали, как это подобает, и угощали сладким молодым пивом; так как оно еще не перебродило, то опьяняющего действия не имело. На этой стадии его называют литинг, или маконде. Некоторые мужчины носят большие щиты из буйволовой шкуры, у всех есть тяжелые копья. В окрестностях деревень лес обычно вырублен и возделываются большие участки земли; но нигде местность здесь нельзя назвать густонаселенной. В каждой деревне построены помосты, на которых лежит кучами еще не обмолоченное местное зерно; обмолоченное зерно упаковано в продолговатые пакеты, сделанные из сухой травы, прикрепленной к деревянным рамам.

На своем пути мы пересекли несколько речек, как, например, Мандора Лофиа, Манзайя (с солоноватой водой), Римбе, Чибуэ, Чезиа, Чилола (с обломками угля в ложе). Остров и пороги Накансало, о которых мы слышали раньше, не представляют собою ничего замечательного: пороги всего в полмили длиной и находятся с одной стороны острова. Остров Калузи отмечен нами тем, что это было одно из многочисленных мест, где делались астрономические наблюдения; у Мозии нас покинул добровольно следовавший за нами поэт; острова Мочениа и Мпанде знаменательны тем, что около них, при впадении речки Зангуэ, мы покинули Замбези.

Находясь с гостеприимными «голышами», мы пытались выяснить, не является ли нагота признаком принадлежности к определенному ордену; но они говорили только об обычае. Некоторым из них нравилось ходить так без всякой особой причины: стыда они, по-видимому, не ощущали, и его не вызывали даже наш смех и шутки по поводу их вида. Как видно, они чувствовали себя столь же приличными, как и мы в нашей одежде. Однако, что бы ни говорили в пользу наготы, нас поразило, что человек в своем природном виде является крайне неуклюжим животным. Если бы нам случилось увидеть в таком виде нескольких представителей наших низших классов, то они, не будучи черными, что каким-то образом создает впечатление одетости, выглядели бы еще хуже.

При ссорах между собой бауэ стараются не убивать друг друга; но если одна деревня начинает воевать с другой, они делаются не столь строгими в этом отношении. Говорят, что победившая сторона разрезает на части тела своих убитых противников и совершает над этими частями тела определенные церемонии. Побежденные просят победителей поделиться с ними; эта просьба исполняется, они выполняют те же церемонии и оплакивают убитого товарища, после чего бывшие враги могут спокойно встречаться друг с другом. Иногда голова убитого зарывается в муравейник и оставляется там, пока муравьи не съедят все мясо; тогда убивший носит нижнюю челюсть как трофей. Однако мы этого никогда не видели, а передаем рассказ переводчика.

Перед водопадом Виктория Замбези разветвляется на два рукава

Рисунок середины XIX в.

Мы оставили Замбези в том месте, где в нее впадает речка Зангуэ (или Мозама, или Дела), и пошли вверх по ее течению, сначала в западном, а потом в северо-западном направлении. На протяжении первых 8 или 10 миль воды в русле Зангуэ не было. Однако на ее берегах росли ивы, и вскоре во впадинах начала попадаться вода; еще на несколько миль выше это была уже красивая река с восхитительно холодной водой. На берегах этой реки, как и многих других от Чикоа до Синамане, выходят на поверхность уголь и сланцы; мы здесь обнаружили также крупные корни стигмарии и родственных ей растений.

Мы шли по течению Зангуэ до подножия плоскогорья Батока, затем карабкались по крутым и неровным склонам этого плоскогорья, пока не достигли высоты в 3000 футов. Очутившись здесь, в прохладной и бодрящей атмосфере высот, и глядя на расстилающуюся внизу котловину, покрытую горячей и душной мглой, мы почувствовали восхитительный физический и умственный подъем. Теперь, когда мы находились в этом мягком сиянии наверху, даже эта котловина не казалась нам неприятной. Перед нами открывался вид благородной долины, по которой течет Замбези. Возделанные участки так незначительны по сравнению с остальной частью местности, что долина кажется вся покрытой лесом, с небольшими полянами, поросшими травой.

Ночь 28 июля мы провели высоко над уровнем моря, у речки Тиотио, недалеко от Табачеу, или Чиребуечина (оба эти слова означают «белая гора»). Утром земля была покрыта инеем, а вода в лужах затянулась ледком. Обогнув южный склон Табачеу, мы вскоре вышли из гор на обширное плоскогорье, называемое Матаба. Отсюда видна была вся местность – от долины Замбези до высокого хребта на расстоянии примерно 30 миль, который, начинаясь от Машоны, на юго-востоке, тянется на северо-запад, чтобы соединиться с другим хребтом в том месте, где находится водопад Виктория, а оттуда поворачивает к северо-востоку. Всего несколько лет назад эти обширные плоскогорья были населены батока; многочисленные стада рогатого скота давали в изобилии молоко, а земля возмещала сторицей земледельцу его труд. Теперь на этих великолепных пастбищах жиреют стада буйволов, зебр и антилоп, и там, где жило так много народу, не видно ни одного человека. С утра понедельника и до вечера субботы, на всем пути от Табачеу до Моачембы, которая находится на расстоянии всего 21 мили от водопада Виктория, мы постоянно проходили мимо разоренных и покинутых деревень батока и не встретили ни души. Батока были вытеснены из своей прекрасной страны набегами Моселекатсе и Себитуане. Несколько племен бечуанов и базуто, спасаясь от вождя зулусов, или матабеле, Моселекатсе, достигли Замбези выше водопада. Так как они происходили из района, где рек нет, то никто из них не умел плавать. Племя бамангвато захотело переправиться через Замбези, и один из вождей батока перевез их, но мужчин – на один остров, а женщин – на другой. Мужчин оставили умирать голодной смертью, а женщин забрал себе владелец переправы и его родственники. Секоми, нынешнему вождю бамангвато, который был тогда маленьким ребенком, удалось бежать, благодаря доброте одного незнатного батока. По-видимому, этот факт произвел неизгладимое впечатление на Секоми, так как он, хотя вообще отличается каменным сердцем, никогда не забывает справиться, как поживает его благодетель.

Ловкий Себитуане перехитрил предательских батока, настояв самым вежливым образом, чтобы их вождь оставался около него, пока все люди и скот не были благополучно переправлены. Затем вождь был щедро вознагражден как скотом, так и медными кольцами, снятыми Себитуане с собственных жен. Но как только макололо переправились, перед ними оказалось все племя батока. Макололо по сей день с гордостью показывают место на Леконе, недалеко откуда они стояли лагерем. Здесь Себитуане с воинами, которые были горсточкой по сравнению с окружающими их полчищами, стоял в ожидании нападения. Воины построились в небольшую плотную колонну, женщины и дети сторожили скот. Конечно, батока отступили перед этими людьми, которые закалялись годами в постоянной борьбе.

Свои последующие завоевания в этой стране Себитуане всегда оправдывал тем, что батока выступили против человека, спасавшего свою жизнь, который никогда не сделал им ничего плохого. По-видимому, батока никогда не были воинственным народом. Проходя по их стране, мы увидели однажды большую каменную пирамиду, и наш проводник рассказал нам о ней следующее:

«Когда-то давно-давно наши прародители решили напасть на другое племя. Здесь они остановились и сели отдохнуть. После долгого совещания они пришли к единодушному заключению, что вместо того, чтобы воевать и убивать своих соседей, – а может быть, и самим быть убитыми, – будет гораздо более достойным мужчин воздвигнуть этот каменный памятник в знак протеста против зла, причиненного им другим племенем. Сделав это, они спокойно возвратились домой».

Такие мирные люди не могли устоять перед макололо, ни тем более перед более воинственными матабеле, которые пришли сюда позднее и изгнали из страны даже макололо, победителей батока. Однако Себитуане, использовав тактику, которой он научился от батока, заманил крупные силы этого нового врага на другой остров и после того как они изголодались, расправился с ними. Тогда явилась значительно более сильная «собственная Моселекатсе» армия с каноэ, но Себитуане их снова перехитрил. Он собрал весь свой народ и скот на одном острове и так организовал его охрану, что никто не мог к нему приблизиться. Обескураженные, изнуренные голодом и лихорадкой, матабеле вернулись к водопаду и все, кроме пяти, были зарезаны.

Однако батока, никогда не проявляющие особой склонности к борьбе с людьми, – храбрые охотники на буйволов и слонов. Они бесстрашно подходят вплотную к этим огромным животным и убивают их большими копьями. Баньяи, долго терроризировавшие всех португальцев, были поражены смелостью и храбростью батока, которые решаются подходить так близко к слону.

Восставший против португальцев Чисака, уговорив предварительно группу представителей этого племени присоединиться к нему, разграбил все португальские виллы вокруг Тете. Португальцы заманили однажды двух человек из нашего отряда, Сининьяне и Матенгу, в экспедицию против Мариано, сказав им, что приехал доктор (Ливингстон) и послал за ними, приглашая их приехать в Сену. Узнав, что их обманули для того, чтобы заставить принять участие в вооруженной борьбе, они ушли из отряда.

Батока стоят на более высокой ступени цивилизации, чем другие племена: они сажают и охраняют различные плодовые и масличные деревья. Ни одно другое племя не сажает фруктовых деревьев и не воздерживается от их вырубания; здесь же мы видели эти деревья, посаженные правильными рядами, со стволами, достигающими до 2 футов в диаметре. Большому старому мосибе – дереву, дающему бобы с тонкой красной кожицей, которые считаются очень питательными, должно быть не менее 200 лет. Д-р Кэрк нашел, что мосибе является здесь единственной в своем роде породой, родственной только встречающимся в Вест-Индин. Мотсикири, которое иногда называют мафута, дает масло, вывозящееся из Инхамбане.

Рассказывают, что в древности два путешествовавших батока дошли до самой Лоангвы и, застав дерево макаан (Jujube or zisyphus) плодоносящим, взяли его семена и принесли к водопаду, чтобы посадить их. Два из этих деревьев можно еще здесь увидеть – это единственные деревья макаан в этом районе.

Батока и в другом отношении приблизились к обычаям более цивилизованных народов. У них есть постоянные кладбища – или на склонах гор, которые в силу этого становятся священными, или под старыми, большими, тенистыми деревьями. Они почитают могилы своих предков и водружают в изголовье могил самые большие слоновые клыки, а то и окружают их самой прекрасной слоновой костью. Некоторые другие племена бросают трупы в реку на съедение крокодилам, или, зашив в циновки, кладут на ветки баобаба, или бросают в каком-нибудь уединенном, мрачном месте, окруженном густой тропической растительностью, где их пожирают гиены. Но батока благоговейно хоронят своих покойников и потом считают это место священным. Батока, как и другие племена, признают испытание ядом муаве, но место предполагаемого колдуна часто занимает петух.

Недалеко от впадения Кафуэ к нам, на место нашей ночевки, явился мамбо, или вождь, с несколькими своими старейшинами и принес нам подарки. Лбы у всех них были вымазаны мукой, и они держались с необычной серьезностью. Незадолго до нашего прихода они были обвинены в колдовстве; уверенные в своей невинности, они согласились пройти испытание и выпить ядовитый напиток. Поэтому они совершили паломничество к священной горе Нчомокела, где покоятся останки их предков. Они торжественно обратились к невидимым духам, моля их засвидетельствовать невинность своих детей, и проглотили муаве. Их вырвало, и этим их невинность была доказана. Очевидно, они верят, что жизнь души продолжается после смерти, что души умерших знают все о делах тех, кого они оставили на земле, и бывают довольны или недовольны, в зависимости от того, являются ли деяния живущих хорошими или плохими. В это верят везде. Владелец большого каноэ отказался продать его нам, так как оно принадлежало духу его отца, помогавшему ему убивать бегемотов. Другой, когда мы почти уже договорились с ним о продаже его каноэ, отказался все же совершить эту сделку, увидев на дереве над своей головой большую змею: он заявил, что это дух его отца явился протестовать против продажи.

Некоторые из вождей батока, должно быть, были весьма предприимчивыми людьми. Землю одного из них, в западной части страны, с юга защищала Замбези, а с севера и востока ее окаймляло непроходимое, поросшее тростником болото, где вода держалась круглый год. Таким образом, вторжение в его владения могло быть совершено только через западную границу. У него явилась мысль, которую он и осуществил: прорыть широкий и глубокий канал, около мили в длину, от тростникового болота до Замбези. Таким образом образовался большой остров, на котором в полной безопасности от грабителей пасся его скот и созревали урожаи зерна.

Другой вождь, давно умерший, считал, что он нашел средство, излечивающее скот, который покусала муха цеце. Его сын Мойяра показал нам растение, неизвестное нашему ботанику, а также рассказал, как приготовлялось это лекарство: кора корня и (это должно понравиться нашим друзьям-гомеопатам) штук двенадцать цеце высушивались, а потом вместе растирались в мелкий порошок. Эта смесь дается скоту внутрь; потом скот обкуривают, сжигая под животными остатки собранного растения. Лечение должно продолжаться несколько недель, когда бы ни проявились признаки заболевания. Однако сын изобретателя этого средства откровенно признался, что не весь скот вылечивается при его помощи. «Ибо, – сказал он, – скот, как и люди, умирает, несмотря на лекарство. Однако, если стадо случайно попадает в зараженный цеце район и цеце его кусают, благодаря этому лекарству моего отца, Кампа-кампа, можно спасти часть его, а иначе погибает все стадо». Он поставил нам условие не показывать это лекарство другим; если бы оно понадобилось нам в этом районе, мы должны обращаться к нему; если бы мы были в этот момент далеко, то могли бы приготовить его сами и, видя, что скот от него выздоравливает, вспомнить о нем и послать ему подарок.

Наши люди везде рассказывали, что мы хотим, чтобы племена жили в мире, и что мы употребим свое влияние с целью заставить Секелету не допускать взаимных набегов батока, подвластных Мошоботуане, и младших вождей макололо: их районы уже достаточно пострадали; увещания же своего соплеменника Мошоботуане вызывали всегда один и тот же ответ: «Макололо вручили мне копье; так почему же мне его не использовать». Действительно, именно он, благодаря своей замечательной быстроходности, вел макололо, когда они впервые завоевывали страну.

В качестве миротворцев мы пользовались везде широким гостеприимством; от Кафуэ до водопада никому из нас не пришлось быть голодным. Туземцы посылали нам, когда мы располагались на ночлег, щедрые подарки, состоявшие из мельчайшей белой муки, чтобы мы могли приготовить из нее более вкусное кушанье, жирных каплунов, а также большие кувшины пива, «чтобы веселить наши сердца», тыквы, бобы и табак, «чтобы нам не пришлось спать ни будучи голодными, ни испытывая жажду».

На пути от Кафуэ до Зангуэ мы часто проходили за день мимо нескольких деревень. А вечером из деревень, где мы не могли остановиться на ночлег, являлись делегации с богатыми дарами в виде всякого продовольствия. Их огорчило бы, если бы чужестранцы прошли мимо, не воспользовавшись их гостеприимством. Нас часто окликали из хижин и просили остановиться и выпить немножко пива, которое быстро нам выносилось. Наше продвижение походило на триумфальный марш. Мы входили в деревни и выходили из них под звуки приветствий их жителей: мужчины рукоплескали, а женщины улюлюкали; это сопровождалось пронзительными криками: «Да снизойдет на вас сон» или «Мир!» Когда мы однажды проходили через одно селение, наш проводник спросил: «Почему вы не рукоплещете и не приветствуете тех, кто хочет принести мир нашей земле?» Когда мы останавливались на ночь, нередко местные жители по собственной инициативе устраивали наш лагерь: одни быстро выравнивали мотыгами почву для наших постелей, другие приносили сухую траву и аккуратно ее раскладывали, третьи быстро строили при помощи своих маленьких топоров изгородь из кустарника для защиты от ветра. Если же оказывалось, что вода находится в некотором отдалении, то они спешили принести ее, а также дрова для приготовления нами пищи.

Это – трудолюбивый народ, с большой охотой занимающийся земледелием. Нам случалось по нескольку часов идти через ничем не прерываемые обширные поля, засеянные мапирой, или местной рожью; однако невозможно представить себе обширность обрабатываемой земли, сравнивая с Европой. Страна так обширна, что самые большие обработанные поля, если рассматривать их как часть широкого пейзажа, сокращаются до простых точек. Однако, если исходить из потребностей населения, количество возделываемых растений делает честь его трудолюбию.

Здесь строят большие амбары, благодаря которым создается впечатление, будто деревни большие; когда вода Замбези спадает, жители складывают большие количества зерна, уложенного в корзины, сплетенные из сухой травы и обмазанные глиной, на низкие песчаные острова, чтобы предохранить зерно от покушений мышей и людей. Из-за долгоносика местное зерно трудно сохранить даже до следующего урожая. Сколько бы они его ни посеяли и как бы обилен ни был урожай, все должно быть съедено в течение года. Этим объясняется, что они варят так много пива. Пиво, которое варят эти батока, или бауэ, не похоже на кислое и опьяняющее боала, или помбе, которое приготовляют некоторые другие племена. Оно очень питательное и сладкое, с небольшой кислинкой, – ровно настолько, насколько нужно, чтобы сделать напиток приятным.

Все местные жители хорошо упитаны и находятся в хорошем состоянии. Мы ни разу не видели среди них ни одного пьяного, хотя все они пьют много этого сладкого пива. Как мужчины, так и мальчики охотно брались за работу при самой минимальной оплате. Наши люди могли нанять сколько угодно народу, с тем чтобы они несли их поклажу за несколько бусинок. У нашего скупого и грязного бывшего повара была пара брюк, которые кто-то ему дал; после того как он долго носил их сам, он нанял за одну находившуюся в очень плохом состоянии штанину человека, который должен был нести его очень тяжелый груз в течение целого дня. На другой день другой человек нес его поклажу за другую штанину, а третий на следующий день – за то, что еще оставалось от брюк, причем даже без пуговиц.

Как и среди других представителей рода человеческого, среди африканцев появляются время от времени замечательно одаренные люди. Некоторые привлекали к себе внимание и вызывали восхищение целых больших районов своей мудростью. Другие прославились у своего поколения даром чревовещания или необыкновенной ловкостью в стрельбе из лука или метании копья. Однако полное отсутствие письменности ведет к забвению прошлого опыта, и он не доходит до потомков. Есть у них и менестрели, но одно предание не может сохранить их творений. Один из них, по-видимому, настоящий поэт, сопровождал в течение нескольких дней наш отряд. Когда мы останавливались на привал, он пел нам хвалу перед местными жителями. Песни его были плавны и гармоничны. Это был род белых стихов, причем каждый стих состоял из пяти слогов. Вначале его песня была короткой, но с каждым днем, по мере того как он больше с нами знакомился, он делал добавления к своей поэме, пока его хвала не приняла вид оды внушающей почтение длины. Когда слишком большое расстояние от родных мест заставило его вернуться, он выразил свое сожаление по поводу разлуки с нами; мы, конечно, уплатили ему за его полезную и приятную лесть. Другим, хотя и менее одаренным певцом был один батока из нашей партии. Каждый вечер, когда другие готовили пищу, или болтали, или спали, он репетировал свои песни, в которых рассказывалось обо всем, что он видел в земле белых людей и на обратном пути. Сочиняя экспромтом какое-нибудь новое произведение, он никогда не испытывал затруднений: если ему не приходило в голову нужное слово, он не останавливался, а добавлял особый ничего не означающий музыкальный звук и таким образом не нарушал размера. Он аккомпанировал своей декламации на «сансе». Это вырезанный из дерева инструмент с девятью железными клавишами, на которых играют при помощи больших пальцев, а остальными пальцами держат инструмент сзади. Инструмент держат так, что его полый конец и украшения направлены к груди играющего. Лица с музыкальными наклонностями, слишком бедные для того, чтобы купить «сансу», иногда играют на инструменте, состоящем из сшитых вместе стеблей соломы, подобно раме «сансы», с клавишами, сделанными из бамбука. Звук получается очень слабый, но, по-видимому, доставляющий удовольствие самому играющему. Когда при игре на этом инструменте употребляют в качестве резонатора «калабаш», то звук получается более громкий. Кроме того, добавляются пластинки, состоящие из раковин и кусочков жести, чтобы получить аккомпанемент из звенящих звуков. Калабаш покрывается украшениями.

Размышляя над своеобразным обычаем, называемым «ба-энда пези» (ходить голышом), мы решили, что придерживающиеся его, возможно, принадлежат к ордену, подобному масонскому. Однако среди природных африканцев не удалось обнаружить никакого тайного общества. В Анголе существует род братства, которое португальцы называют «Emacasseiros», но оно только дает право взаимно питаться в хижинах друг у друга; право на вхождение в это общество дает способность стрелять enipacasso (буйвола или гну). Это очень похоже на общества, которые образуются после обрезания из молодых макололо. С этого момента и навсегда они считают себя совершенно равными друг другу, обязанными поддерживать дисциплину в своем отряде и налагать наказания в случаях проявления трусости. Насколько мы могли убедиться, знакомство с масонством не могло бы принести добра никому в этой стране.

Однажды нас посетил благородный представитель ордена баэнда пези. Он завоевал наше уважение, хотя весь его костюм состоял из трубки с чубуком в 2 фута длиной, обложенным полированным железом. Он принес нам щедрый подарок. «Бог сотворил меня голым, – сказал он, – и поэтому я никогда не носил никакой одежды». Философия этого джентльмена весьма напоминала философию известных нам неопрятных людей, которые, чтобы оправдать свой недостаток утонченности, говорили: «Пальцы были сотворены раньше вилок». Рано утром на другой день у нас была другая беседа с нашим нагим приятелем, который пришел к нам на этот раз в сопровождении своей жены и дочери. Они принесли два больших кувшина пива, чтобы мы освежились им перед выступлением в путь. Обе женщины, не менее миловидные и скромные, чем какие-либо другие, встреченные нами в Африке, были вполне одеты и на них были обычные украшения. Некоторые носят жестяные серьги вокруг всего уха, до девяти в каждом. Мужчины намазывают свое тело красной охрой. Некоторые сплетают сетку 2 дюймов ширины из внутренней коры деревьев, сбривают волосы с нижней части головы, так что голова остается голой на дюйм над ушами; волосы на верхней части головы основательно промазываются красной охрой и растительным маслом, а затем к ним прикрепляется сетка. Создается впечатление, что на голову надета аккуратная бескозырка. Всю одежду самых франтоватых молодых людей, принадлежащих к баэнда пе-зи, составляют несколько ниток грубых бус, немного полированной железной проволоки на руках, пара небольших щипцов, чтобы брать горящий уголь, и неизменная трубка. Все их другие способности казались достаточно развитыми; но поскольку ни насмешки, ни шутки не могли пробудить у них чувство стыда, следует предположить, что это может сделать только одежда. В миссию в Колобенге брали иногда девочек восьми—десяти лет, которые ходили почти голыми. Их одевали и поручали им уход за детьми. Через две недели они поспешно прикрывали грудь, даже если кто-нибудь просто проходил через комнату, где они спали. Что касается зулусов, то чем меньше на них надето, тем больший стыд они испытывают, если случайно обнажится прикрытая часть тела.

На более низком берегу Замбези в течение зимних месяцев выращивается в громадном количестве табак, и здешнее население является, возможно, наиболее завзятыми курильщиками в мире. Они редко выпускают трубку изо рта и при этом являются чрезвычайно вежливыми курильщиками. Приходя к нам с дарами, они, хотя мы находились в их собственной стране, всегда спрашивали нашего разрешения, прежде чем зажечь трубку. Конечно, у нас никогда не было возражений против этого. Они считают, что изобрели усовершенствованный метод курения: описание его может заинтересовать наших отечественных курильщиков. Они затягиваются, выпускают большой клуб дыма, а потом, путем внезапного вдыхания, ухитряются поймать и проглотить то, что, по их словам, является существом, истинным духом табака и при обычном способе курения совершенно теряется. Табак батока славится здесь своей крепостью; действительно, он и очень крепок, и очень дешев: за несколько ниток бус можно купить столько, что благоразумному человеку этого хватит на полгода. Из-за своей крепости он вызывал головные боли у единственного среди нас курильщика; но именно это качество заставляет туземцев приходить за ним издалека.

У народов, живущих выше Карибы, никогда не бывали чужестранцы. Когда мы спросили вождя Кобы, не существует ли предания, рассказывающего о посещении страны чужеземцами, он ответил: «Никакого; все наши умершие отцы никогда не рассказывали нам, чтобы им пришлось видеть таких людей, как вы. Я в восторге, что вижу то, чего они никогда не видели». Другие, намекая на привычку стариков рассказывать чудеса, говорили: «Вот мы-то и есть старики; увидев вас, мы увидели более странные вещи, чем видел кто бы то ни было из наших предков». Единственная легенда о посещении страны белыми людьми рассказывает, что Симоэнс поднялся до Саньяти у ущелья Кариба. Судя по тому, что нам рассказывало местное население, и по тому, что сказал нам спутник этого разбойника, это был такой же грабительский налет, как тот, который совершил Секваша. Как буры и другие известные нам лица, этот человек, стараясь представить свои победы в наилучшем свете, сказал нам, что народом, подвергшимся их нападению, были матабеле. Когда ему сказали, что это были бауэ, одно из племен батока, он ответил: «Ну а мы думали, что это матабеле (ландейцы), так как они были голыми». Набрав много слоновой кости и забрав много невольников при помощи своих людей, вооруженных огнестрельным оружием, которого местное население до того никогда не видало, Симоэнс, в конце концов, потерял всю свою добычу и жизнь благодаря заговору вождей под руководством Чисаки. Это произошло у ручья Зингеси, недалеко от Мпенде.

Однако после того как здесь побывали мы, партия рабов, принадлежавших двум португальцам, местным уроженцам, которые убили вождя Мпангуэ и завладели его землями в Зумбо, последовала за нами и явилась сюда. Объявив себя нашими «детьми», они закупили здесь у бауэ много слоновой кости, уплачивая по нескольку грубых бус за бивень. Они также купили десять больших новых каноэ, за которые платили или шесть ниток красных или белых бус, или две морские сажени серого коленкора. По такой же дешевой цене купили они и несколько хорошеньких девушек.

Уже задолго до того мы были уверены, что лиссабонское правительство было повинно в двурушничестве, – возможно ненамеренном. Как мы уже говорили, всем местным должностным лицам были посланы из Португалии инструкции, предлагавшие оказывать нам всю возможную помощь, но их следовало понимать с большими ограничениями. Из того, что мы видели, было ясно, что наравне с этими официальными инструкциями были получены и другие – препятствовать нам. Возможно, что этими конфиденциальными инструкциями предлагалось только следить за нами. Однако там, где все, от губернатора до высланного солдата, являются заядлыми работорговцами, такой приказ мог означать только одно, а именно: «Смотрите, чтобы ваша работорговля шла за ними по пятам – и как можно ближе к ним». Теперь мы были так убеждены, что, открывая страны, через которые до сих пор не проходил ни один португалец, мы становились невольным орудием работорговли, что если бы не обязательство вернуться с макололо к ним на родину, мы оставили бы Замбези и отправились бы к Ровуме или в какой-нибудь другой пункт, который мог бы служить воротами внутрь страны. С тяжелым горем видели мы, что добро, которое могли мы сделать, превращалось в зло.

Позднее мы узнали, что, как только возник вопрос о нашем путешествии к Ровуме, генерал-губернатор д'Альмейда поспешил в Занзибар и старался уговорить султана сделать эту реку границей между его и португальскими владениями. К счастью, этот его демарш, в результате инструкций, данных после того как была получена наша информация в письмах, зачитанных на собраниях Географического общества в Лондоне, потерпел неудачу благодаря усилиям полковника Рэгби. Генерал-губернатору пришлось удовлетвориться мысом Дельгадо как северным пределом португальских владений.

Укрепляющие ветерки, дующие на высотах, где живет племя батока, располагали нас слушать с удовольствием пение птиц. Возможно, из-за того, что здесь холоднее, в их щебетанье можно различить больше нот, чем у африканских птиц в других местах. Хорошенькая черная маленькая птичка, с черными плечами, – вероятно, ткач, но мы ее не видели больше нигде, – сидела на самых верхних ветках гигантского дерева, распевая так, как будто ее радовало появление человеческих лиц в покинутых деревнях. Она перелетала с ветки на ветку и пела на лету, хотя и не поднималась так высоко в воздух, как жаворонок. Эта птичка переносит мороз и была бы интересным приобретением для любителя птиц или Общества акклиматизации. К человеку привязана не только медовая кукушка. «Райскую вдовушку» и водяную трясогузку туземцы считают священными птицами, и поэтому последние спокойно приближаются к человеку. Если бы у нас в Англии мальчишки не преследовали так маленьких птиц, они были бы более привязаны к человеку.

Сэабензо, вождь, которого мы встретили на ручье Тьотьо, провожал нас некоторое время по волнистой высокогорной равнине. Так как и ему, и нам было нужно мясо, мы убили слона. На убийство слонов нельзя смотреть без сожаления, и его можно оправдать только в том случае, когда людям действительно нужно мясо или они охотятся за слоновой костью. Мы боимся, что этим благородным животным, которые могут быть так полезны человеку, если их приручить, суждено исчезнуть в недалеком будущем с лица земли. Однако в возбуждении охоты и это, и многое другое было забыто, и мы принимали в нападении на слона такое же деятельное участие, как те, кто думал только о его жирном и сочном мясе.

В работах Гарриса и Гордона Кэмминга содержатся такие полные и отвратительные подробности о поголовном истреблении диких животных, что удивляешься, если видишь посвященную Африке книгу, которая не является хотя бы слабым подражанием сказкам этих великих охотников. В некоторых они рассказывают о спасении в положениях, которые, при нашем знакомстве с характером этих животных, совершенно невозможны, – даже во сне; в других – о подвигах, заставляющих сделать заключение, что число «прирожденных мясников» среди населения так же велико, как процент содержателей трактиров в Глазго.

Количество слоновой кости, появляющееся ежегодно на рынке, свидетельствует, что в год убивают около 30 000 слонов. Судя по большой величине ушей слонов, изображенных на древних римских монетах, весьма вероятно, что слоны, которыми пользовался этот народ, были африканского, а не азиатского происхождения. Значит, негры Центральной Африки умели их приручать. Это наиболее вероятная гипотеза, тем более что нет никаких сведений о приручении этих животных древними европейцами. Со времен Рима и Карфагена африканского слона никогда не приручали, хотя и считают, что он гораздо умнее азиатского.

Мы встретили небольшое стадо слоних с детенышами поблизости от пояса редкого леса около Мотунты. В тело ближайшей было всажено три заряда, в том числе один Джэко-ба; детеныш бросился было на нас, но потом, видя такое множество врагов, остановился и убежал с другими. Стадо останавливалось два раза, поджидая раненое животное, которое не могло за ним угнаться. Слониху предоставили ее судьбе только тогда, когда этого настоятельно потребовал инстинкт самосохранения. Это заставило нас предположить, что, возможно, она была маткой стада. Она пробежала полторы мили, потом остановилась, прислонившись к дереву. Несколько наших людей подошли к ней и выстрелили в нее залпом. Она сделала несколько шагов, потрясла своим хоботом, осторожно преклонила одно колено, потом другое; постепенно согнулись и ее задние ноги, и она упала.

Крик радости вырвался у наших людей. Они бросились вперед и принялись танцевать вокруг упавшего животного с торжествующими криками. Когда мы приблизились, Туба Мокоро подошел к доктору, джэкобовская пуля которого нанесла животному смертельную рану за ухом, и с большим самодовольством заявил: «Вы видите, это сделано благодаря быстроте – моей быстроте. Я бежал и бежал, когда другие отстали, хотя я упал и ушиб колено. Вы ведь дадите мне ткани, не правда ли?»

Наши люди, которые не ели мяса уже три или четыре дня, думали, что могут съесть всего слона сами, и не хотели давать ничего Сэабензо и его народу. Но после того как они ели всю ночь и поворчали на англичан, у которых так мало здравого смысла, что они могут убить слона, а потом не хотят подождать, пока он не будет съеден, они отдали Сэабен-зо больше трех четвертей мяса. Мы же подарили ему клыки. Хобот африканского слона там, где он смыкается с верхней частью морды, так толст, что кажется, будто у животного очень выпуклый лоб. Если отрезать хобот у самой кости, то он так тяжел, что, как заявили наши спутники, его могут поднять только два или три человека их племени.

Слоновое стадо жестоко расправляется с деревьями, которые только местами покрывают эту высокую местность.

Слоны обламывают большие ветви с такой же легкостью, как мы – ростки сельдерея. Часто они ломают деревья порядочного размера просто от избытка силы.

Во время нашего пребывания у Мотунты мы видели великолепный метеор, осветивший все небо. Наблюдавший его человек стоял к нему спиной, но, обернувшись, в течение нескольких секунд мог видеть светящийся след на его пути. Обычно это явление объясняют сохранением впечатления, произведенного на сетчатую оболочку глаза светящимся предметом. Однако это не так: в данном случае метеора человек в действительности не видел, а его светящийся след видел совершенно ясно. Лучеиспускание планет и звезд также требует другого объяснения, а не того, которое ему обычно дают.

Фруктовые деревья, гигантские дикие фиговые деревья и каменные круги, на которые помещались хранилища для зерна, вместе с носящими на себе следы долговременной работы жерновами указывают места, где когда-то стояли селения. В настоящее время единственной причиной такого безотрадного состояния этой прекрасной страны является страх перед новыми набегами матабеле.

Теперь местность постепенно понижается по направлению к западу, переходя в долину Макололо. На расстоянии двух дней пути от ближайшей к высокогорному району деревни батока мы встретили нескольких охотников, которые жгли сухую траву, с целью привлечь дичь свежим зеленым покровом, который быстро снова появляется на месте пожарища. Здешняя трава, как мы уже говорили, превосходна для скота. Мы заметили, что наши люди ели одну из ее разновидностей – с листьями красно-коричневого цвета и со слегка зазубренными краями. Она имеет точно такой же вкус, как лакричный корень, и называется кезу-кезу. Цеце (которая известна батока под названием ндока) здесь нет, хотя буйволы и слоны водятся в изобилии.

Обычно первым признаком того, что мы приближаемся к деревне, является маленькая ловушка на тропе для ловли пятнистых кошек (Felis genetta) c мышью в качестве приманки. Когда же мы слышим звуки толчения зерна, пение петухов, веселые крики играющих детей, – мы знаем, что деревня находится от нас на расстоянии всего нескольких ярдов, хотя и скрыта деревьями. 4 августа мы достигли Моачембы, первого из селений батока, подчинившихся Секелету. Отсюда мы могли видеть невооруженным глазом в большой долине, расстилавшейся перед нами, столбы пара, поднимавшиеся над водопадом Виктория, хотя мы были еще от него на расстоянии 20 миль.

Нам сообщили, что из-за отсутствия дождей в этом году большая часть зерновых посевов погибла. Население от Шешеке до Линьянти жило в нужде и даже голодало.

Здесь подтвердились сведения, которые наши люди получили относительно своих семей от батока на горах. Жена Такеланга была убита вождем района водопада Машотлане по обычному обвинению в колдовстве. Обе жены Инчиколы, считая его умершим, вышли замуж за других. Масака-са был крайне недоволен, услышав, что два года назад его друзья, на основании слуха о его смерти, перебросили его щит за водопад, убили весь его скот и устроили в его память нечто вроде ирландских поминок. Он сказал, что решил от них отказаться и сказать им, когда они явятся его приветствовать: «Я умер. Меня здесь нет. Я принадлежу к другому миру и стал бы издавать зловоние, если бы оказался среди вас».

Здесь полностью подтвердилось все то, что мы слышали о печальных результатах попытки партии миссионеров, под руководством достопочтенного Хельмора, распространить священное учение в Линьянти. Несколько миссионеров и их помощников туземцев погибли от лихорадки, а оставшиеся в живых покинули эти места незадолго до нашего прихода.

Весь день 7-го числа мы провели около деревни старого вождя батока, Мошоботуане, самого толстого человека, какого нам когда-либо приходилось видеть в Африке. Причиной нашей задержки был жестокий приступ лихорадки у Чарльза Ливингстона. Он принял дозу наших противолихорадочных пилюль; 8-го ему стало лучше, и он шел в течение 3 часов; 9-го он уже прошел 8 миль до великого водопада и провел остаток дня, предаваясь утомительному занятию осмотра достопримечательностей. Мы были в той же самой долине, где находится Линьянти; здесь была та же самая лихорадка, которая, при лечении только небольшим количеством дуврского порошка, оказалась роковой для бедного Хельмора; симптомы ее также были идентичны тем, которые после нам описали не имеющие отношения к медицине люди как признаки отравления.

Мы поднесли Мошоботуане подарок, а также откровенно высказали ему все, что думаем о его кровавых набегах на своих братьев – батока. Проборка приносит больше всего пользы, когда она сопровождается какой-нибудь любезностью. Действительно, он на нас не обиделся, судя по тому, чем он нас отдарил, – большим количеством муки, молоком и быком. Он владеет большим стадом и участком прекрасного пастбища по течению красивой реки Леконе. Когда видишь скот, мирно пасущийся на лугу, чувствуешь себя дома даже в глубине Африки. Цеце живет на деревьях, окаймляющих пастбище с запада; таким образом, если бы пастуху случилось забыть свои обязанности, весь отбившийся скот мог бы погибнуть.

Женщин в этой деревне больше, чем мужчин. Это результат набегов вождя.

Жена Сима, принадлежащая к племени батока, пришла сюда от водопада, чтобы приветствовать своего вернувшегося супруга, и принесла лучшие местные фрукты. Ее муж был единственным из нашего отряда, который привел с собой из Тете жену, – а именно девушку, полученную им от Чисаки в награду за свое искусство в танцах. Согласно нашим взглядам, его первая жена вряд ли могла быть довольна, увидев вторую, и притом более молодую; но она все-таки увела ее с собой домой, а муж ее остался с нами.

Спускаясь к находившейся у водопада деревне, мы встретили несколько настоящих макололо. Цвет их кожи коричневый, приятного оттенка, светлее, чем у других племен. Говорят они медленно и осторожно, отчетливо произнося каждое слово. Достигнув деревни против Калаи, мы встретились с вождем макололо, Машотлане. Он пришел в сарай, где мы сидели; впереди него шел маленький мальчик, несший трехногую скамейку, на которую Машотлане и уселся с подобающей торжественностью. Несколько секунд он смотрел по сторонам, потом взглянул на нас и приветствовал нас, произнося: «Румела» (что значит «доброго утра» или «привет»). Затем он дал нам немного мяса бегемота, взял кусок сам и подал остальное своей свите, члены которой быстро его съели. Машотлане оправдывал свои набеги тем, что, когда он пришел собирать дань, батока напали на него и убили нескольких из его спутников. Местные вожди часто приводят в оправдание своих мелких войн те же доводы, что и Цезарь в своих «Комментариях». Лишь немногие признаются, как старый Мошоботуане, что они начали войну, так как были сильны и имели достаточные шансы на победу. Мы встретили здесь Пицане, который провожал доктора в Сен Поль де Луанда. Секелету послал его купить трех лошадей у торговцев из Курумана, которые требовали за каждую находящуюся в весьма жалком состоянии лошадь девять слоновьих бивней.

Вечером, когда все было тихо, один из наших людей, Такеленг, выстрелил из мушкета и воскликнул: «Я оплакиваю мою жену; мой двор опустел, у меня нет дома!» – и затем издал долгий, тоскливый стон.

Глава XII Водопад Виктория

На другой день мы отправились посмотреть на водопад Виктория. Его название на языке макололо – Моси оа Тунья, что значит «гремящий дым»; более древнее название – Сеонго, или Чонгуэ, что значит «радуга», или «место радуги». Мы сели в каноэ, принадлежащее Туба Мокоро – «разбивателю каноэ»; несмотря на это зловещее имя, он, по-видимому, был единственным, знавшим «средство» против кораблекрушения на порогах над водопадом. На протяжении нескольких миль течение реки было плавным и спокойным, и мы приятно скользили по воде, прозрачной, как хрусталь, мимо красивых островов, покрытых густой тропической растительностью. Среди деревьев обращали на себя внимание: высокие пальмы Hyphaene Borassus, грациозные дикорастущие финиковые пальмы, с плодами в золотой оболочке, и тенистые моконга, из породы кипарисов, с темно-зелеными листьями и пунцовыми плодами. У самого берега виднелось много цветов; некоторые из них были для нас совсем новы, другие, как, например, вьюнок, являлись старыми знакомыми.

Но наше внимание было скоро отвлечено от очаровательных островов к опасным порогам, куда нас мог нечаянно завлечь Туба. Сказать правду, грозный вид этих ревущих порогов вряд ли мог не вызвать неприятное чувство у всякого новичка. Только при очень низком стоянии воды в реке, как это было в данный момент, вообще кто-либо решается отправиться на тот остров, куда мы держали путь. Если бы кто-нибудь отважился отправиться туда во время разлива и счастливо достиг бы острова, ему пришлось бы оставаться на нем, пока не спадет вода, – если бы ему удалось выжить. Известны случаи, когда бегемоты и слоны уносились водопадом и, конечно, превращались в бесформенную массу.

Перед тем как мы вступили в дико несущуюся воду, нам предложили замолчать, так как считается, что звук человеческой речи может уменьшить действие «средства»; и никому, имея перед глазами кипучую кружащуюся в водоворотах воду на порогах, не пришло бы в голову ослушаться приказа «Раз-бивателя каноэ». Вскоре стало ясно, что это требование Туба было обоснованным, хотя причина была совершенно не похожа на ту, которую привел управлявший каноэ человек из Шешеке, попросивший нас не свистеть, так как свист привлекает ветер. Дело в том, что человек, находящийся на носу, должен был смотреть вперед и выбирать надлежащий курс и, когда он видел скалу или какое-нибудь другое препятствие, оповещать об этом рулевого. Несомненно, Туба считал, что разговоры на борту могут отвлечь внимание рулевого в тот момент, когда пренебрежение к распоряжению или легкая ошибка неизбежно привели бы к тому, что мы очутились бы в бушующей реке. Были места, где только при крайнем напряжении со стороны обоих мужчин можно было заставить каноэ пройти в единственном безопасном пункте порогов и не допустить, чтобы его снесло вниз, где мы в мгновение ока оказались бы барахтающимися среди чаек, которые охотились, ныряя, за мелкой рыбешкой. Иногда казалось, что уже ничто не спасет нас от удара о скалы, которые теперь, когда уровень воды в реке был низкий, выступали из воды; но в самый критический момент Туба отдавал распоряжение рулевому, потом шестом, который он держал наготове, направлял лодку немного в сторону, и мы быстро скользили мимо только что угрожавшей нам опасности… Никто никогда еще не вел каноэ так замечательно.

По-видимому, «средство» не подействовало только один раз. Мы быстро неслись вниз, прямо перед нами была черная скала, покрытая белой пеной. Туба так же быстро, как и в других случаях, уперся в нее шестом, но тот соскользнул как раз в тот момент, когда Туба налег на него, чтобы отвести нос. Удар был сильный, и в секунду лодка была наполовину полна водой; но Туба оправился с такой же быстротой, оттолкнул нос и направил каноэ на спокойное мелкое место.

Здесь нам дали понять, что дело было не в «средстве», – оно-то не потеряло своей силы; все произошло исключительно из-за того, что Туба отправился в путь, не позавтракав. Надо ли говорить, что мы никогда больше не допускали, чтобы Туба отправлялся в путь, не закусив.

Мы пристали к Гарден Айленду («садовому острову»), который лежит посередине реки, на самом краю водопада. Когда мы достигли этого края и посмотрели вниз с головокружительной высоты, перед нами открылось чудесное и необыкновенное зрелище величественного водопада.

Пытаться описать его словами – безнадежное занятие. Даже самый большой художник, сделав несколько пейзажей, мог бы только дать слабое отражение этого величественного зрелища. Может быть, вероятный способ его образования может помочь понять его своеобразную форму. Ниагара образовалась благодаря размыву скал, с которых падает вода; в течение долгих лет она все отступала постепенно назад, оставляя впереди широкий, глубокий и почти прямой желоб. Он продолжает размываться и может еще спустить воду из озер, откуда вытекает образующая его река св. Лаврентия. А водопад Виктория образовался благодаря тому, что поперек реки треснула твердая, черная базальтовая порода, образующая русло Замбези. Края этой трещины остаются острыми до сих пор, кроме закраины около 3 футов шириной, через которую перекатывается вода. Стены идут вниз от краев совершенно отвесно, нет ни одного выступающего вперед утеса или признаков наслоения или смещения пород. Когда образовалась гигантская трещина, в уровне двух разорванных таким образом частей русла реки не произошло никаких изменений; поэтому, доходя до Гарден Айленда, река внезапно исчезает, и мы видим противоположную сторону расселины на том же самом уровне, как и та часть русла, по которой мы плывем. Там, где когда-то текла река, растут трава и деревья. Длина первой трещины на несколько ярдов больше ширины Замбези, которая, согласно нашим измерениям, составляет немного больше 1860 ярдов; но мы решили дать именно эту цифру, как указывающую одновременно год, когда водопад был впервые тщательно обследован. Глубина расселины была измерена при помощи веревки, к концу которой было прикреплено несколько пуль и футовый кусок белой бумажной ткани. Один из нас лежал, выставив голову, на выступающем вперед утесе и следил за спускающимся клочком коленкора, пока, после того как его сотоварищ выдал 310 футов веревки, груз не зацепился за выступ, вероятно, на расстоянии около 50 футов от воды; таким образом, само дно должно было быть еще ниже. При измерении ширины этой глубокой трещины при помощи секстанта было найдено, что здесь, в самой узкой части, она равняется 80 ярдам; в самой широкой части она должна быть несколько шире. В эту пропасть, на глубину вдвое большую, чем у Ниагарского водопада, низвергается с оглушительным шумом река, имеющая в ширину милю; это и есть Моси оа Тунья, или водопад Виктория.

Глядя с Гарден Айленда вниз на дно пропасти, видишь, как почти полмили воды, падающей в этой части водопада справа от нас или к западу от места наблюдения, собирается в узкий канал 20–30 ярдов ширины, образующий прямой угол с прежним направлением, слева от нас; вторая же половина, т. е. та, которая образует восточную часть водопада, видна слева от узкого канала внизу и направляется направо от нас. Оба потока соединяются на полдороге, образуя ужасающий кипящий водоворот, и находят выход в трещине, расположенной под прямым углом к расселине водопада. Этот выход находится на расстоянии около 1170 ярдов от западного конца пропасти и 600 – от восточного; водоворот находится у его начала. Замбези, теперь имеющая в ширину, по-видимому, не более 20 или 30 ярдов, бушует и несется к югу через узкий проток на протяжении 130 ярдов; потом входит в другую расселину, немного более глубокую, чем первая, и почти параллельную ей. Предоставив восточную половину этой расселины высоким деревьям, она круто поворачивает к западу и образует мыс 1170 ярдов длины и 416 ширины у основания с протокой у его оконечности. Достигнув этого основания, река круто огибает другой мыс и течет к востоку в третьей расселине; потом огибает третий мыс, гораздо более узкий, чем другие, и поворачивает обратно на запад, в четвертую расселину. Нам было видно, что дальше она снова огибала еще один мыс и, изгибаясь, входила еще в одну пропасть, направляясь к востоку. В этом гигантском, зигзагообразном и узком потоке скалы так остры и угловаты, что немедленно является следующая мысль: твердый базальтовый трапп должен быть приведен в свое нынешнее состояние силой, действовавшей снизу, и это вероятно произошло тогда, когда древние внутренние моря, находившиеся ближе от океана, излились в него через подобные же трещины.

Гранитные скалы на южном берегу озера Виктория

Рисунок середины XIX в.

Местность за водопадом, или к югу от него, как мы уже говорили, сохраняет тот же уровень, что и до возникновения трещины. Это можно сравнить с тем, как если бы расселина Ниагары поворачивала несколько раз направо и налево, прежде чем достигнуть железнодорожного моста. Если бы поверхность земли на предполагаемых изгибах была такой же высоты, как и выше водопада, то с этих мест открывался бы вид такой же, как с железнодорожного моста (у Ниагары), с той разницей, что первый наблюдательный пункт находился бы на расстоянии всего 80 ярдов, а не 2 миль (расстояние до моста) от передней стены водопада. Вершины выступов в общем плоские, ровные и поросшие деревьями. Первый, с основанием, обращенным к востоку, в одном месте так узок, что до его оконечности доходить опасно. На втором мы нашли широкую носорожью тропу и хижину. Однако мы совершенно не можем себе представить, зачем как человеку, так и животному было сюда приходить, – разве что человек был отшельником и держал носорога в качестве своего ручного любимца. С высшей точки этого второго восточного выступа мы смотрели на великую реку с водой цвета морской волны, сжатую в тисках и быстро и плавно текущую вперед, с высоты 400 футов.

Когда уровень воды в реке низкий, с Гарден Айленда открывается самый лучший вид на расселину, куда низвергается великий водопад, и на противоположный выступ, с его рощей из больших вечнозеленых деревьев. На фоне громадной перпендикулярной скалы, с которой все время стекают маленькие ручейки, чтобы снова подняться вверх с устремляющимися ввысь парами, вырисовываются радуги – две, три, иногда даже четыре. Они ярко блестят и образуют полные три четверти круга. Однако как для того, чтобы увидеть главное чудо Ниагары – подковообразный водопад, – надо перейти на канадскую сторону, так и здесь, если хочешь увидеть главный водопад Моси оа Тунья во всей его красоте, надо перейти на сторону реки, принадлежащую Моселекатсе, на вечнозеленый выступ. Здесь, начиная от подножия этого выступа, против главного водопада, у восточного конца скважины, прежде всего видишь водопад 36 ярдов ширины и, как и все они, 310 ярдов глубины. Потом, за маленьким островом Боарука, начинается большой водопад шириной в 573 ярда; выступающая вперед скала отделяет его от второго большого водопада 325 ярдов ширины; всего свыше 900 ярдов непрерывного водопада. Дальше к востоку находится Гарден Айленд; затем, так как в это время уровень воды в реке был самый низкий, можно было на порядочном протяжении видеть голые камни ее русла, десятками с двумя узеньких водопадиков, которые во время разлива образуют громадную массу низвергающейся воды, еще примерно в полмили. У восточного конца расселины два водопада побольше, но они ничтожны при низком стоянии воды по сравнению с теми, которые находятся между островами.

Вся масса воды переливается целиком через край водопада; но, десятью или более футами ниже, вся эта масса превращается в подобие чудовищной завесы гонимого метелью снега. Водяные частицы отделяются от нее в виде комет со струящимися хвостами, пока вся эта снежная лавина не превращается в мириады стремящихся вперед, летящих водяных комет. Чарльз Ливингстон не наблюдал этого явления на Ниагаре; возможно, оно вызывается сухостью воздуха. Но какова бы ни была причина, каждая капля воды Замбези производит впечатление обладающей собственной индивидуальностью. Она стекает с весел и скользит, как бисер, по гладкой поверхности, подобно капелькам ртути на столе. Здесь они предстают перед нами в своей массе, каждая капля с продолжением в виде чистого белого пара, и стремятся вниз, пока не обратятся в облака брызг. Если бросить вниз камень, то сначала он кажется все меньше и меньше, а потом исчезает в густом тумане внизу.

Чарльз Ливингстон, который видел Ниагару, отдает пальму первенства Моси оа Тунья, хотя мы его увидели в конце засушливого периода и при самом низком стоянии воды. Многие бывают разочарованы, увидев в первый раз великий американский водопад, но Моси оа Тунья так необыкновенен, что всегда должен казаться чудом.

Ниагара, возможно, больше, но не тогда, когда Замбези находится в разливе. Громадная масса воды, разделенная на кометообразные частицы, которые мы описали, неизбежно вбирает в себя при падении большое количество воздуха; втянутый ею в пропасть на неведомую глубину, он снова поднимается вверх, пропитанный паром, и образует от трех до шести столбов, состоящих из пара. Их можно видеть из деревни Моачемба, находящейся на расстоянии 21 мили. Достигнув высоты в 200–300 футов над уровнем реки, над водопадом, эти пары сгущаются в постоянный мелкий дождь. Значительная часть брызг, поднимающихся с западной стороны Гарден Айленда, падает на расположенную напротив вечнозеленую рощу. С листьев деревьев постоянно падают тяжелые капли и образуют ручейки, которые, стекая по отвесной скале, сдуваются со своего вертикального русла и уносятся вновь в столбы пара, из которых они только что спустились.

Утреннее солнце украшает эти столбы водяного пара всеми цветами двойных или тройных радуг. Вечернее солнце, сияя на знойном желтом небе, образует зеленовато-желтую мглу. Создается впечатление, что разверстая пропасть походит на отверстие бездонного колодца. Ни одна птица не садится на ветви деревьев поливаемой непрерывным дождем вечнозеленой рощи и не вьет гнезд на ее деревьях. Мы видели стаи маленьких черных ткачей и других птиц, которые перелетали с берега на острова и с островов на оконечности мысов и обратно, но они неизменно избегали района вечнозеленой рощи, где идет непрерывный дождь. Солнечный свет, такой всемогущий в этой стране, никогда не проникает в мрачную глубину этих тенистых деревьев.

Древние батока использовали Казеруку (ныне Гарден Айленд) и Боаруку, остров, расположенный дальше к западу также на краю водопада, как святилища, где они поклонялись богу. Неудивительно, что под облачными столбами, недалеко от сияющих радуг и под непрерывный рев водопада, низвергающегося как бы из длани всемогущего, их души должны были наполняться благоговейным ужасом. Водопад поражал умы туземцев во всей внутренней части страны. Одними из первых вопросов, которые Себитуане задал в 1851 г. м-ру Освеллу и д-ру Ливингстону, были следующие: «Есть ли гремящий дым у вас на родине?» и «Что заставляет дым подниматься так высоко над водой?». В этом году о нем говорили на расстоянии 200 миль и совершали к нему паломничества; но ни один европеец не видел его до 1855 г., когда д-р Ливингстон посетил его на пути к восточному берегу. Тогда его сопровождал к водопаду Секелету с отрядом в 300 человек; поэтому поневоле долго оставаться там он не мог.

Два дня он занимался наблюдениями с целью установить географическое положение места и, используя ливни, которые временами орошают остров, отрываясь от столбов пара, обучением макололо древонасаждению и разбивке сада, в честь которого макололо дали название острову. Таким образом, ему не удалось посетить противоположную сторону трещины и он не видел великолепное течение реки за водопадом. Бегемоты уничтожили посаженные тогда деревья; и хотя теперь была снова поставлена крепкая изгородь из частокола и опять посажены апельсиновые и ореховые деревья и посеян кофе, мы боимся, что упорство бегемотов справится с изгородью. Для выращивания здесь европейских фруктовых деревьев необходимо, чтобы тут обосновался на постоянное жительство какой-нибудь миссионер. Персики и абрикосы цветут в конце сухого сезона, и искусственное орошение необходимо. Батока – единственные древонасадители в стране – выращивают только местные фруктовые деревья – мосибе, мотсикири, бома и др. Когда какое-нибудь племя начинает интересоваться деревьями, оно сильнее привязывается к тому месту, где они посажены. Таким образом они оказывают цивилизующее влияние.

Прежде чем расстаться с самым величественным водопадом в мире, будет извинительно упомянуть о том факте, что, несмотря на то несомненное впечатление, которое он производил на умы туземцев внутри страны, никакие сведения о нем никогда не доходили до португальцев. Примерно в 1809 г. два черных невольника, по имени Педро Баптиста и Андре Хосе, были посланы из Касанза, селения, находящегося в 300 милях от западного берега, через страну Казембе в Тете, расположенное примерно на таком же расстоянии от восточного берега. Дама, живущая ныне в Тете, донья Евгения, хорошо помнит, как эти невольники – с шерстистыми волосами, убранными так, как того требует мода, принятая среди лонда, – прибыли в Тете и жили там, пока не прибыла почта от мозамбикского генерал-губернатора, которую они с успехом и доставили обратно в Касанза. Вот на этой-то тоненькой ниточке и держатся все претензии португальцев на то, что они владели путями через Африку. На их картах исток Замбези показан к юго-юго-западу от Зумбо, примерно в том месте, где был открыт водопад. Основываясь на этом весьма сомнительном авторитете, один никогда не путешествовавший английский фабрикант карт с забавнейшей самоуверенностью утверждает, что река выше водопада протекает по пустыне Калахари и в ней теряется.

Памятник Давиду Ливингстону в парке, недалеко от водопада Виктория

Фотография

Где побывает один англичанин, там побывают и другие. Г-н Болдуин из Наталя умудрился достигнуть водопада с помощью одного только карманного компаса. Встретив этого второго подданного ее величества, которому довелось увидеть величайшее из африканских чудес, мы узнали, что он является в некотором роде пленником на свободе. Он явился к Машотлане и попросил перевезти его на северную сторону реки. Когда река была почти пересечена, он вздумал выкупаться, прыгнул в воду и доплыл до берега. «Если бы, – говорил Машотлане, – его съел один из водящихся здесь в изобилии крокодилов, то англичане обвиняли бы нас в его смерти. Он чуть-чуть не причинил нам большого вреда; поэтому мы сказали ему, что он должен заплатить пеню». Так как у Болдуина с собой ничего не было, они следили за ним в ожидании, когда прибудет его фургон, находившийся на расстоянии двух дней пути, и они получат бусы.

Мост возле водопада Виктория, построенный в Великобритании и на кораблях переправленный в британскую колонию Северная Родезия в 1905 г.

Фотография

Машотлане получил воспитание в лагере Себитуане, где особого уважения к человеческой жизни не питали. Он еще не достиг полного расцвета, и мы не заметили на его открытом лице никаких признаков тех дурных влияний, которые воздействовали на его ум с самого детства. Однако глаза туземцев оказались более зоркими; наши люди выразились о нем следующим образом: «Он пил человеческую кровь, – это видно по его глазам». Он не чинил больше никаких трудностей в отношении м-ра Болдуина. Но через неделю после нашего ухода он серьезно ранил одну из своих жен, ударив ее по голове своей булавой с наконечником – рогом носорога. Так как она принадлежала к хорошей семье, то она ушла от него. Позднее мы встретили ее и еще одну его жену на пути внутрь страны.

На несколько миль вокруг водопада земля усеяна агатами. К сожалению, поверхность большинства из них повреждена из-за почти ежегодных пожаров, когда выгорает сухая трава. Наши люди были восхищены, когда услышали, что они вполне могут заменить кремень в мушкетах; это, а также новое представление о ценности золота (далама) и малахита, которое они приобрели в Тете, заставило их понять, что мы были не совсем дураками, когда поднимали камни и рассматривали их.

Глава XIII В гостях у Секелету

Двигаясь вверх по реке, мы переправились через Леконе в месте ее впадения, примерно в 8 милях выше острова Калаи, и пришли в деревню, расположенную против острова Чунду. Вождь ее, Намбоуэ, – один из матабеле, или зулусов, который должен был бежать к макололо, чтобы спастись от гнева Моселекатсе. Когда мы разговаривали, вышли его шесть красивых жен и сели позади него. У него только двое детей.

У береговых племен беглеца почти всегда продают, но здесь он сохраняет то же положение, которое имел в своем родном племени. Дети пленников пользуются теми же правами, как и дети данного племени. Достопочтенный Т. М. Томас, миссионер, который живет теперь с Моселекатсе, утверждает, что такая же система практикуется и среди зулусов, или матабеле. Он говорит: «Африканский невольник, захваченный племенем при набеге, начинает сразу пользоваться привилегиями сына этого племени; так его и называют. Он относится к своим новым хозяину и хозяйке с уважением, как к родителям. Он не только является почти равным своему хозяину, но может безнаказанно уйти от последнего и идти куда угодно в пределах данного княжества; хотя он крепостной или слуга, его положение, особенно во владениях Моселекатсе, не является рабством в чистом виде, ибо, благодаря старанию и прилежанию, он сам может стать хозяином и даже более богатым и могущественным, чем тот, кто взял его в плен».

Обычай, существующий у этого народа, продавать по возвращении из набега друг другу пленных за зерно или скот может создать представление, что рабство существовало во всей полноте среди коренных африканцев. Однако м-р Томас, наблюдавший, как это часто случалось и нам, эту систему в действии, совершенно правильно замечает: «Африканский хозяин не требует ни точности, ни быстроты, ни напряжения, как это делает европейский. В Европе трудностью является недостаток времени; в Африке – незнание, на что его употребить». Если не принимать во внимание ужасную растрату человеческих жизней, которая имеет место при набегах, рабство среди туземцев не является таким отвратительным, каким оно всегда бывает, если рабовладельцы – европейцы. Может быть, это нехорошо, что путешественник тоскует по родине и его мысли постоянно возвращаются от условий и обстоятельств жизни бедняков на чужбине к положению одиноких на родине, но это неизбежно. Когда видишь, с какой легкостью могут существовать здесь самые низшие классы населения, нельзя не вспомнить с грустью, как трудно живется нашим беднякам, с каким робким усердием ищут они работы и как жестока борьба за существование. И в то же время громадные пространства этой прекрасной земли остаются ненаселенными и не используются для той благодетельной цели, которая была предначертана их создателем.

Мы провели воскресенье 12-го числа в деревне Мол еле, высокого старого батока, гордившегося тем, что он был прежде большим любимцем Себитуане. По пути сюда мы проходили через лес, изобиловавший всякой дичью. Слоновые бивни, поставленные на могилах в виде надгробных памятников, теперь гниют, а черепа, которые батока раньше ставили на шестах для украшения своей деревни, не заменяемые новыми, рассыпаются в пыль. Здесь стал явным голод, о котором мы слышали: люди Молеле, чтобы добыть пищу, выкапывали в болотах корни тцитла и вырезали мягкую сердцевину из пальмовых деревьев.

Из деревни, расположенной на склоне поросшего лесом холма, открывается широкий вид на обширные луга и болото, лежащее на берегу реки. В этих низинах пасутся в безопасности стада буйволов и антилоп; тут же рядом поросшее тростником болото, где они могут найти убежище в случае приближения опасности. Выше изобилуют красивые маленькие тианьяне, или уреби, а стада синих или пестрых гну (Katooblepa gogon) забавляли нас своими фантастическими прыжками. Нам никогда не удавалось подманить их к себе, размахивая красным платком, как это рекомендуется. Возможно, красный цвет приводит их в ярость только в том случае, если они ранены или их преследуют. Стада лече, или ле-чуэ, оживляют теперь луга; они и их младшие братья, грациозные поку, поменьше и с более округленными формами, несутся наперегонки к травянистым болотам. Мы пробовали назвать поку в честь покойного майора Вардона, благородного африканского путешественника, но вполне подготовлены к тому, что какой-нибудь ищущий славы Нимрод предпочтет, чтобы его собственное имя было увековечено для потомства на спине этого козла.

На полпути между Табачу и великим водопадом реки начинают течь на запад. С другой стороны они текут на восток. Вокруг Каломо поднимаются вверх, подобно башням, большие круглые массы гранита, несколько напоминающие старинные замки. Местность представляет собою высокое плоскогорье; наши люди знали и называли нам различные равнины, по которым мы проходили.

13-го мы встретили отряд людей Секелету, который сам находился в это время в Шешеке. О нашем приближении было сообщено, и эти люди были посланы, чтобы спросить у доктора, какова должна быть цена лошади. Они должны были заплатить столько, сколько он скажет, и ни копейки больше. Им ответили, что, поскольку они уже дали девять больших клыков за одну лошадь до прихода доктора, гриквы[35] будут, естественно, считать цену установленной. Они замечательно забавно и точно изображали чванливого белого, с которым они вели дела и который, как они поняли, старался иметь равнодушный вид. Они намекали, что если человек поднимает голову и чешет бороду, то это может означать не равнодушие, а наличие насекомых. Хорошо, что мы не всегда понимаем то, что говорится о нас. Эти замечания часто бывают не особенно лестны и очень похожи на то, что некоторые путешественники говорят о чернокожих.

После полудня мы расположились лагерем перед большим островом, который называется Мпарира, против устья Чобе. Здесь было множество куропаток, перепелов и цесарок. Вождь макололо, Мокомпа, принес нам богатый подарок и, как обычно, – здесь это считается вежливым, – выразил сожаление, что у него нет молока, так как его коровы не доятся. Мы достали здесь немного меду не имеющих жала пчел, которых батока называют моанди, а другие – кокомат-сане. Мед немного кисловат и очень ароматичен. Этих пчел нетрудно распознать по их привычке жужжать около глаз и щекотать кожу, присасываясь к ней, как это делают обыкновенные мухи. Вход в их ульи представляет собой тонкую трубку из воска; самый улей находится обычно в дупле дерева.

Мокомпа боялся, что племя распадется, и жаловался на положение, в которое они попали из-за проказы Секелету; он не знал, что с ними станется. Мокомпа послал два каноэ, в которых мы должны были подняться до шешеке; на его лучшем каноэ повезли слоновую кость к вождю, чтобы закупить товары у каких-то туземных торговцев из Бенгелы.

Выше водопада гребцы всегда работают стоя. Они гребут длинными десятифутовыми веслами, причем то с одной стороны, то с другой, не нарушая такта.

17-го нас встретил Мочокотса, посланец Секелету. Он снова просил доктора взять слоновую кость и купить лошадь. Доктор снова отказался вмешиваться в это дело.

К Секелету не должен был быть допущен никто, кроме доктора.

Все, кто три года назад болел в Тете оспой, обязаны были вернуться к Мошоботуане, который должен был опрыскать их особым лекарством, чтобы прогнать заразу и помешать ей распространиться среди племени. Мы поручили Мочо-котса сказать Секелету, что оспа давно известна белым людям и что мы даже знаем средство для ее предупреждения; если бы существовала малейшая опасность, мы сами бы первые его предупредили. Почему сам он не отправился к Мо-шоботуане, чтобы тот опрыскал его и прогнал его проказу? Мы не боимся ни его болезни, ни лихорадки, от которой погибли учителя и многие макололо в Линьянти.

Поскольку эта попытка подвергнуть нас карантину исходила, вероятно, от туземных врачей, которые хотели поднять таким образом свой престиж, мы добавили, что у нас нет продуктов и мы будем весь следующий и следующий за ним день охотиться, чтобы добыть дичи; если будут продолжать настаивать на нашем очищении их снадобьем, мы вернемся к себе на родину.

Послание было составлено не только под нашу диктовку; наши слова перемежались с возмущенными протестами наших сотоварищей, которые выражались довольно сильно на диалекте Тете по поводу этих «докторских штучек», мешавших им увидеть своего отца. И вдруг, к их удивлению, Мочокотса сказал, что понимает каждое произнесенное ими слово, так как принадлежит к племени базилулу, и предложил им не пытаться обмануть его на любом наречии – от ма-шона на востоке до мамбари на западе. Затем Мочокотса дважды повторил наше послание, чтобы удостовериться, что запомнил его слово в слово, и ушел. Эти посланцы вождей отличаются замечательной памятью; они передают довольно длинные послания на большие расстояния, и притом почти слово в слово. Обычно идут вместе два или три человека. По пути каждый вечер они репетируют, чтобы обеспечить запоминание точных слов. Одно из возражений туземцев против изучения письма то, что эти посланцы передают различные известия на расстояние не хуже, чем это можно сделать письмом; а если ты хочешь сообщить что-то другому лицу в данном селении, – то лучше всего пойти к нему или послать за ним. Что же до переписки с далекими друзьями, то это очень хорошо для белых, но совсем не нужно для черных, так как у них нет друзей, которым они писали бы. Если говорить об умении читать, то они признают только один довод в пользу того, чтобы ему учиться: они согласны, что их долг – узнать откровение «небесного отца», каким оно изложено в Писании.

На следующий день наш посланец вернулся со следующим ответом Секелету: «Вы говорите правду, болезнь давно прошла, приходите немедленно и не спите в дороге, так как я очень желаю увидеть доктора».

Расставшись с Мочокотса, мы встретили несколько человек Мокомпа, которые несли обратно слоновую кость, так как лошади предпочитались товарам западного берега. Они должны были передать Мокомпа некоторые инструкции; поскольку последние являются примером управления государством у народа, который почти ничему не научился у европейцев, мы приводим их здесь, хотя они и не имеют значения в других отношениях. Машотлане обращался с м-ром Болдуином не так вежливо, как приказал Секелету в отношении всех англичан. Он был очень невежлив с людьми, посланными Моселекатсе с письмами от м-ра Моффета, обращался с ними как со шпионами и не хотел принять мешок с почтой, пока они не удалились. Когда мы говорили с ним об этом, он оправдывал свое поведение тем, что его поставили у водопада специально для того, чтобы наблюдать за этими естественными врагами; как же он мог знать, что их послал м-р Моффет? На основании этого наши люди сообщили в столице, что Машотлане проклинал доктора. Секелету посылал Мокомпа следующую инструкцию: «Пойди к Машотлане и скажи ему, что он совершил большой проступок. Он проклял не Монаре (д-р Ливингстон), а Себитуане, так как Монаре находится теперь здесь и я почитаю его, как отца. Если с м-ра Болдуина был взят какой-нибудь штраф, то его надо немедленно возвратить, так как он – англичанин, а не бур. Секелету очень сердится, и Мокомпа не должен утаивать это послание».

Узнав позднее, что Машотлане вел себя весьма оскорбительно по отношению к батока, Секелету приказал ему прибыть в Шешеке, чтобы иметь его на глазах. Однако Машотлане, боясь, что его казнят, прислал вежливый ответ, сообщая, что он болен и не в состоянии путешествовать. Секелету попробовал еще раз удалить Машотлане от водопада, но безуспешно. Теоретически вождь племени является абсолютным и деспотическим монархом; в действительности его власть является ограниченной, и он не может, не прибегая время от времени к смертной казни непокоренных подчиненных ему вождей, заставить их выполнять свою волю.

Путешествие по реке до Шешеке было легким, за исключением небольших порогов у острова Мпарира, недалеко от впадения Чобе. На речных островах пасутся стада, состоящие из двух-трех пород скота. У батока есть очень красивый мелкий скот, чрезвычайно ручной; эта порода имеется и сейчас в большом количестве. Другая порода крупнее, с висящими рогами, часто расшатанными. Третья порода – еще более крупная, с рогами необыкновенных размеров, которые, видимо, тяготят животное. Эту породу мы встретили в изобилии на озере Нгами.

В полдень мы остановились у одного из загонов Мокомпы и напились освежающего молока. У людей его положения бывает обычно несколько стад, находящихся в разных местах, которые владелец посещает поочередно, а его главная квартира – в его деревне. Эта станция находилась в отсутствие Мокомпы на попечении его десятилетнего сына. Согласно воззрению макололо, такая станция – именно та школа, в которой следует воспитывать сыновей. Здесь они получают наилучшее воспитание – знание пастбищ и умение обращаться со скотом.

Каждый день с полудня до полуночи дуют сильные восточные ветры; так продолжается до тех пор, пока не начнутся октябрьские или ноябрьские дожди. Утром часто случается видеть смерчи, – тогда к небу поднимаются гигантские столбы дыма от горящей травы. Один раз мы чуть не попали в такой смерч. Он пронесся на расстоянии от нас около 20 ярдов, по-видимому в нем скрестились ветры со всех точек компаса. Крутясь в своем вихревом движении, он поднимал непрерывно в воздух, на высоту нескольких сот футов, темные облака размельченной почвы, перемешанной с сухой травой. Когда мы проходили, стада новой породы антилоп, лечуэ, а также поку, гну и зебр стояли и смотрели на нас. Мираж поднимал их иногда почти под облака, придавая им и пальмам странные, неземные формы.

Обширные и богатые равнины на берегах, вдоль которых мы плыли, могли бы прокормить густое население, и их было бы легко орошать водой Замбези. При поливке они давали бы урожаи круглый год и никогда не страдали бы от засухи.

Бегемотов здесь убивают длинными копьями, похожими на пики. Мы видели, как два человека в легком каноэ бесшумно подкрадывались к одному из этих животных, считая его спящим; однако бегемот был настороже, и им пришлось быстро ретироваться. Между Шешеке и водопадом теперь осталось сравнительно немного этих животных, и они стали чрезвычайно осторожными, так как знают, что быть застигнутыми дремлющими днем означает для них верную смерть.

18-го мы прибыли в Шешеке. Старый город, теперь представляющий собою одни развалины, находится на левом берегу реки. Население построило новый на том же берегу, в полумиле выше, после того как их вождь, Мориантсиане, был казнен за то, что околдовал верховного вождя и наслал на него проказу. Секелету жил на правом берегу, недалеко от нескольких временных хижин. Нас окликнули из резиденции вождя и предложили отдохнуть под старым котла – деревом на площади публичных собраний. Молодой макололо с большими ляжками, которыми отличаются зулусы и большинство представителей этого племени, отправился к вождю за инструкциями. Секелету не показывается народу с тех пор, как заболел проказой. Вернувшись, молодой макололо побежал за Мокеле, вождем нового города. Последний, повидавшись с Секелету, вернулся к нам и отвел нас в маленькую, но хорошую хижину; позднее он доставил нам жирного быка – подарок вождя. «Сейчас голодное время, – сказал он, – и у нас нет мяса, но мы ожидаем его из долины Баротсе». Когда мы пришли в Шешеке, у нас не было уже никаких продуктов. Лучшего мяса, чем мясо посланного нам Секелету быка, быть не может; и вообще – насколько лучше всякой дичи говядина! В Африке мы попробовали мясо всех съедобных животных, кроме крокодила, часто при таких обстоятельствах, когда, казалось бы, прекрасный аппетит мог дать преувеличенное представление о вкусе мяса какой-либо дичи; и все же даже о самом лучшем мы можем сказать только, что оно почти так же хорошо, как говядина. Возможно, существуют какие-то неприрученные еще животные, которые могли бы пастись на землях, покрытых вереском и папоротником, бесполезных для нашего обычного скота. Но, по нашему мнению, «Обществу акклиматизации» следовало бы умножать бычью породу, и это дало бы человечеству больше пользы и лучшие вкусовые ощущения, чем использование какого бы то ни было дикого животного – от слона до крокодила. Приходится, однако, признаться, что с непривычки есть одну говядину, даже превосходную, довольно трудно. Возьмешь кусок в рот, – а руки и глаза инстинктивно ищут чего-нибудь вроде хлеба, картофеля или овощей в качестве приправы; испытываешь неприятное ощущение, что тебе чего-то недостает. Мы боролись с ним тем, что ели нежирное мясо. Макололо обычно прежде всего с жадностью съедают весь жир, считая, что это самое лучшее, потом едят постное мясо и, наконец, кончают кашей или хлебом, если они у них есть. Люди, которые, подобно им, питаются преимущественно мясом и молоком, легче переносят утомление и лишения, чем питающиеся главным образом зерном и стручковыми овощами. Когда макололо отправляются в набег в места, находящиеся иногда на расстоянии целого месяца пути, многие из сопровождающих их подвластных племен погибают просто от утомления, между тем как мясоеды просто издеваются над тем, что можно устать.

На другой день после нашего прибытия от нас не выходили гости. Одни сменяли других. Некоторые, перенесшие какие-нибудь несчастья во время отсутствия доктора, по-видимому, были очень рады видеть его снова. Все были в подавленном настроении. Жестокая засуха погубила посевы и выжгла пастбища в Линьянти; население рассеялось по стране в поисках диких плодов и гостеприимства тех, кого не подвели их земляные орехи (Arachis hypogoea).

Болезнь Секелету повлекла за собой ряд бедствий. Считая, что его околдовали, он заподозрил ряд самых своих высокопоставленных сановников и предал некоторых из них, вместе с их семьями, смерти; другие бежали к отдаленным племенам и жили в изгнании. Вождь заперся у себя и не допускал к себе никого, кроме своего дяди Мамире. Понуанэ, который был «его очами и ушами», только что умер; это Секелету считал также подтверждением могущественного волшебства тех, кто ненавидел всех любящих вождя. Страна страдала, и великая держава Себитуане разваливалась на части. Большая группа молодых баротсе взбунтовалась и бежала на север. По дороге они убили одного человека, чтобы между Масико, вождем, к которому они направлялись, и Секелету была кровь. Батока, подчинявшиеся Синамане и Муемба, были независимы, а Машотлане у водопада вел себя по отношению к Секелету вызывающе. Секелету не продолжал мудрой политики своего отца, который обращался с покоренными племенами так же, как со своими собственными макололо, считая всех детьми одного отца и одинаково способными добиться высочайших почестей. Сын же его брал в жены только женщин макололо и не назначал на должности никого, кроме макололо. Он потерял популярность среди черных племен, которых его отец завоевал копьем, но удерживал на своей стороне главным образом своим мудрым и справедливым правлением.

О невидимом Секелету шли странные слухи. Говорили, что его пальцы стали похожи на когти, а лицо так обезображено, что его невозможно узнать. Некоторые начали намекать, что, возможно, он не является в действительности сыном великого Себитуане, могущественного в боях и мудрого в государственных делах. «При жизни Великого льва (Себитуане), – сказала его единственная сестра, вдова Мориатеиа-не, которого убил Секелету, – у нас были вожди, и младшие вожди, и старейшины, которые управляли народом. Великий вождь Себитуане знал их всех и все, что они делали, и вся страна управлялась мудро, Секелету же не знает ничего о том, что делают его подчиненные, они его не любят, и могущество макололо тает».

Туземные врачи признали себя бессильными вылечить Секелету и сказали, что его болезнь неизлечима. Старая знахарка из племени маньети пришла к нему, чтобы посмотреть, не может ли она ему помочь, и на нее он возлагал теперь свои последние надежды. Она не допускала к нему никого, кроме матери и дяди, представив удаление от всякого общества главным условием желанного излечения. Несмотря на это, он послал за доктором; а на другой день нам всем троим было разрешено его увидеть.

Заир. Медный топор

Фотография

Он сидел в крытом фургоне, окруженном плотной тростниковой изгородью. Его лицо было только слегка обезображено утолщениями кожи в местах, затронутых проказой, а единственным своеобразием его рук были необычайно длинные ногти, что, впрочем, вовсе не является чем-либо необыкновенным, так как все макололо-аристок-раты старательно их отращивают. У него те же спокойные и непритязательные манеры, которыми отличался его отец, Себитуане; он говорит отчетливо, тихим, приятным голосом и производит впечатление умного человека, – если не считать его отношения к своей болезни, так как он убежден, что его околдовали. Когда мы намекнули ему на это, он выразил уверенность, граничащую с навязчивой идеей. «Мориатеиа-не, муж моей тетки, испробовал сначала свое снадобье на своей жене, и она заболела проказой, как и ее главный слуга. Потом, видя, что это средство действует успешно, он дал мне его в более сильной дозе с мясом вареной козы, и с тех пор я болею. Недавно они убили Понуанэ и, как вы видите, теперь убивают меня». Понуанэ, как мы знали, умер от лихорадки незадолго до этого.

Секелету попросил нас дать ему лекарство и взяться за его лечение, но мы не хотели перебивать пациента у уже приглашенной женщины-врача, считая неправильным проявлять недооценку какого бы то ни было товарища по профессии. Она же, стремясь продолжать свое лечение, заявила: «Я еще не отказалась от его излечения; попробую еще в течение месяца помочь ему; если ничего не выйдет, тогда я передам его белым врачам». Но мы предполагали покинуть эти места до истечения месяца; поэтому Мамире и другие уговорили старую даму прервать на время лечение. Она осталась, как это обусловили врачи, в резиденции вождя и продолжала получать полностью свое жалованье.

Мы откровенно сказали Секелету, что эта болезнь неизвестна у нас на родине и ее считают чрезвычайно трудно излечимой, что мы не верим, будто его околдовали, и готовы сделать все, чтобы ему помочь. Это был случай филантропии, не сопровождавшейся никакой личной заинтересованностью: не ожидая никакого вознаграждения, мы шли на большой риск; однако мы не могли отказаться от попытки его вылечить, как отказались от торговли лошадьми. Не имея при себе никаких лекарств, применяемых обычно при лечении накожных болезней, мы попробовали наружное применение ляписа и дали внутрь раствор водного углекислого кали. Успех был таков, что Мамире пожелал намазать всего пациента с ног до головы раствором ляписа; он счел его таким же средством, как мазь, которой намазал ему больное колено м-р Освелл. Всемогущество того средства было для него очевидным, и он жаждал попробовать что-либо подобное на Секелету.

Проказа начинается слабым обесцвечением кожи и сначала затрагивает ее верхний слой. Пятна по своему распространению и до некоторой степени с виду похожи на лишаи, вызванные грибком; по краям пятен образуются пузырьки; гной их превращается в струпья. Затем сама кожа утолщается и образует узелки на лбу, на носу и на ушах; если болезнь запущена, на пальцах ног и рук появляются гнойные трещины, в конце концов пальцы отваливаются; выздоравливает больной редко. Туземцы считают эту болезнь наследственной и незаразной; однако, когда д-ра Кэрк и Ливингстон занимались лечением своего пациента, у них на руках появилось нечто похожее на начало болезни, и от этих явлений удалось избавиться только щедрым применением ляписа. По мере того как кожа вождя становилась тоньше и лицо возвращалось к своему первоначальному состоянию, настроение вождя улучшалось. Старая знахарка, которая, естественно, желала, чтобы улучшение было хоть и отчасти отнесено и за счет ее услуг, начала тайком добавлять свои средства, которые состояли в сцарапывании больной кожи и в натирании ее вяжущей измельченной в порошок корой. Однако она перестала это делать, когда Мамире намекнул, что, возможно, средства белых врачей и черных не могли совмещаться.

Это было время большой нужды и голода, но Секелету был гостеприимен и угощал нас чаем каждый раз, когда мы к нему приходили. К чаю подавались прекрасное американское печенье и консервированные фрукты, привезенные из самой Бентелы. Больше всего нравились Секелету фрукты, законсервированные в собственном соку, сливы, яблоки, груши, земляника и персики. До сих пор мы видели их только у испанцев и португальцев. Это вызвало у нас стремление посеять привезенные нами с собой семена фруктовых деревьев, и все были в восторге, что могут иметь эти самые фрукты у себя.

Мокеле, старшине Шешеке, и Манчуньяне, сестре Себитуане, было поручено снабжать нас пищей, так как жены Секелету, которые, собственно, должны были этим заниматься, находились в Линьянти. Мы встретили черного купца с западного берега и несколько купцов гриква с юга. Все они искали слоновую кость. В Шешеке слоновая кость дорога; дешевле всего она в стране батока, от владений Синаманедо до Кафуэ. Купец из Бенгелы принимал заказы на будущий год, когда он намеревался снова быть в этих местах, и предложил привезти чаю, кофе и сахару по двойным ценам. Поскольку макололо, руководствуясь данным им ранее советом, скупили всю слоновую кость в стране батока за мотыги, бенгельские торговцы находили невыгодным отправляться туда за невольниками. Они уверяли нас, что без слоновой кости работорговля себя не оправдывает. Таким образом и благодаря распоряжениям Секелету был закрыт обширный рынок для торговцев невольниками. Приказы Секелету никогда не нарушались иначе, как тайком. Мы обнаружили только два или три случая их нарушения.

В Шешеке мода так же деспотична, как в Лондоне и Париже. Дамы не желают носить вышедшие из моды бусы, как бы красивы они ни были.

Вождь – большой любитель лошадей и тратит на них много денег. Но ему не везет: почти все его лошади подыхают вскоре после покупки. В прошлом году он послал несколько человек со слоновой костью в Бенгелу, чтобы купить пять лошадей, о которых говорили, что они привезены из Лиссабона; все животные подохли по дороге, и огорченные погонщики их принесли только пять хвостов, которые и разложили перед вождем. «На постоялом дворе в Бихэ их околдовал португалец – местный уроженец, – заявили они, – мы видели, как он смотрел на них и трогал их, и уверены, что он их околдовал, так как они вскоре подохли». Всеобщая вера в колдовство, от которой мы сами только недавно избавились, – серьезная преграда для прогресса цивилизации. Две лошади, которых доктор оставил в 1853 г., были живы, несмотря на тяжелую работу и постоянную охоту; по мнению туземцев, это благодаря тому, что доктор любит макололо. Других же лошадей они покупали у людей, которые ненавидели макололо и потому околдовали их животных.

Три главных вида проса африканцев

1 – Panicum; 2 – Sorghum; 3 – Eleusine

Однако обращение, которому подвергались бедные животные, так и должно было приводить к роковому исходу. Веселая компания молодежи, телохранителей вождя, устраивала своеобразные конные состязания, которые состояли в следующем: один садился на лошадь без седла, уздечки и удил и, держа руки вытянутыми в стороны, мчался во весь опор. Когда он сваливался, слуги ловили лошадь и уезжали, предоставляя свалившемуся всаднику возвращаться пешком, потирая свои ушибы. Бедную лошадь заставляли работать таким образом до тех пор, пока она совершенно не выбивалась из сил, – каждый телохранитель вождя старался доказать, что он смог удержаться дольше других. Эти скачки в соединении с недостатком зерна и ухода должны были неизбежно губить всех скакунов, каких им удалось бы приобрести. Когда доктор был в Анголе, ему случалось ездить верхом на лошади одного джентльмена из Пунго Андонго; вспомнив об этом, он сказал своим спутникам: «Вот она подошла бы для Секелету». За тысячу миль были посланы люди для ее покупки; но теперь она так изменилась, что ее невозможно было узнать. Во время нашего пребывания у них не было зерна и очень мало оставалось сена.

Плоды

1 – масличной пальмы; 2 – дум-пальмы; 3 – финиковой пальмы

Здесь, в центре материка, туземцы возделывают мапиру, или мабеле (Holcus sorghum), лобелебеле, или мешуэра (Реп-nisetum), просо, кукурузу, земляные орехи (Arachis hypogoea), растущие под землей бобы (Voandzeia), огурцы, дыни, тыквы, мчае, или сладкий тростник (Holcus saccharatum), земляные груши, табак, хлопок и индийскую коноплю, или бэнг (Cannabis sativa); но пшеницы, риса и ямса они никогда не видали. Сахарный тростник, бананы и кассава растут в долине Баротсе. У них нет ни огородных овощей, ни фруктов, встречающихся в приморских районах, как, например, манго и апельсинов, которые были ввезены в Африку с других материков.

Глава XIV Макололо

Секелету был очень доволен различными предметами, которые мы привезли для него, и спрашивал, не может ли судно привезти его фабричку для производства сахара и другие товары, которые мы были вынуждены оставить в Тете. Услышав, что мощный пароход может подняться по реке только до владений Синамане, но ни в коем случае не переберется через великий водопад Виктория, он спросил с очаровательной наивностью, нельзя ли уничтожить водопад выстрелом из пушки, чтобы судно могло прийти сюда, в Шешеке.

Чтобы спасти племя от распада из-за вымирания настоящих макололо, было необходимо немедленно переселить его в здоровую высокогорную местность поблизости от Ка-фуэ, где живут батока. Вполне сознавая это, Секелету говорил, что весь его народ, кроме двух человек, был уверен в гибельности пребывания в этих низких местах; если они здесь останутся, то в течение нескольких лет вымрут все настоящие макололо, так как они происходят из здоровых мест на юге, близ слияния Ликуа и Намагари. Лихорадка там почти неизвестна, а здесь она была для них почти так же гибельна, как для европейцев на побережье. Сестра Себитуане описала первые случаи заболевания ею среди племени, после того как оно поселилось в долине Баротсе на Замбези. Многие стали страдать ознобом, как будто от страшного холода; с ними этого никогда раньше не случалось. Они раскладывали большие костры и укладывали несчастных страдальцев около огня; но сколько бы ни подбрасывали дров, они не могли добиться такого тепла, которое согрело бы больных, и те дрожали, пока не умирали. Но хотя все предпочитали высокие места, они боялись идти туда, опасаясь, что матабеле нападут на них и отберут скот, которым они так дорожили. Себитуане со всеми своими ветеранами не мог устоять перед этим противником; как же могли ему сопротивляться они, когда большинство храбрых воинов уже умерло? Молодежь падет духом и разбежится при первом взгляде на ужасных матабеле; они так же боялись матабеле, как побежденные ими черные племена боялись макололо. «Но если бы доктор и его жена пришли к нам и стали бы жить с нами, – сказали вождь и его советники, – то мы немедленно переселились бы на возвышенности, так как Моселекатсе не решился бы напасть на то место, где живет дочь его друга Моффета».

Макололо намного превосходят по уму и предприимчивости все другие племена, которые мы видели. С Себитуане оставались подолгу только смелые и отважные люди: его суровая дисциплина быстро выкорчевала трусость в его армии. Неизбежной карой за трусость была смерть. Если вождь видел убегающего с поля боя, он бросался за ним с поразительной быстротой и убивал его. Или же он ждал, пока дезертир вернется в селение, а потом вызывал его к себе: «Ты не хотел умереть на поле боя, ты хотел умереть дома, – ну что ж, твое желание будет исполнено», – и виновного немедленно отправляли на казнь.

Нынешнее молодое поколение во многих отношениях уступает своим отцам. Старые макололо обладали многими добродетелями мужественных людей: они были правдивы и никогда не воровали, – исключая угон скота в открытом бою, что они считали честным. Но это вряд ли можно сказать о их сыновьях, которые выросли среди покоренных племен и приобрели некоторые пороки, свойственные раболепным и униженным народам. Отдельные из стариков макололо советовали нам не оставлять на виду нашего имущества, так как черные – большие воры; даже некоторые из наших людей рекомендовали нам быть настороже, так как теперь и макололо стали красть. Один молодой макололо украл у нас несколько мелочей; когда мы с ним об этом стали говорить, он проявил большую изобретательность в своем оправдании, придумав правдоподобную, но совершенно не соответствовавшую истине историю. Прежние макололо были хорошими работниками и не считали, что труд их унижает; сыновья же их никогда не работали, считая, что трудиться прилично только слугам из племен машона и макалака.

Колдун базутов (макололо)

Рисунок с натуры

Себитуане, видя, что враждебные ему племена имеют преимущество перед его народом благодаря умению плавать на каноэ, заставил своих воинов научиться этому искусству. Его собственный сын и его товарищи были гребцами на каноэ вождя.

Вся посуда, корзины, скамейки и каноэ изготовляются черными племенами, называющимися маниэти и матлотло-ра. Дома строят женщины и слуги. Женщины макололо стоят много выше других женщин, каких нам приходилось встречать. У них светло-коричневый цвет кожи мягкого тона, приятное выражение лица, и они отличаются поразительно быстрой сообразительностью. Они одеваются очень аккуратно, носят короткую юбочку и пелерину, а также много украшений. Сестра Себитуане, первая дама Шешеке, носила на каждой ноге по 18 массивных медных браслетов толщиной в палец и еще три бронзовых под каждым коленом; 19 бронзовых браслетов на левой руке и 8 бронзовых и медных на правой и, кроме того, по широкому браслету из слоновой кости выше каждого локтя. У нее было красивое ожерелье из бус, а ее талию опоясывал сделанный также из бус пояс. Тяжесть медных колец на ногах мешала ей ходить, и они натирали ей щиколотки; но, поскольку это было модно, она не обращала внимания на неудобства и боль, облегчая последнюю тем, что под нижние браслеты подкладывала тряпку.

Хотя полигамия имеет целью увеличить население, на самом деле ведет к его сокращению. Богатые старики, у которых много скота, берут себе в жены всех молодых и красивых девушек. У одного безобразного, но богатого старика, который был так слеп, что слуга водил его за руку, было две жены, являвшихся красивейшими женщинами в городе. Одну из них, дочь Мокеле, которая была по крайней мере на полстолетия моложе своего мужа, спросили: «Ты его любишь?» – «Нет, – ответила она, – он такой противный». Молодые люди племени, у которых нет скота, должны обходиться без жены или довольствоваться малопривлекательной женщиной. Это положение дел ведет, вероятно, к большой безнравственности, и детей рождается мало. Если заняться специально исследованием этой стороны местного быта и не стесняться задавать вопросы, то можно узнать гораздо больше; но если вести себя так, как принято среди цивилизованных людей, и ни о чем не спрашивать, то ни одна из туземных женщин никогда не сделает неприличного намека.

Многоженство, этот признак низкого уровня цивилизации, имеет здесь повсеместное распространение, и, как это ни странно, его одобряют даже женщины. Услышав, что в Англии мужчина может жениться только на одной женщине, местные дамы заявили, что не хотели бы жить в такой стране. Они не могли себе представить, как английским дамам мог нравиться такой обычай, так как, по их воззрениям, каждый мужчина с положением должен иметь несколько жен, как доказательство своего богатства. Такие взгляды господствуют по всей Замбези. Если у человека нет нескольких жен, то соседи его не уважают. Несомненно, причина этому следующая: поскольку у каждой жены есть свой огород, богатство мужа пропорционально их числу.

Макололо не покупают и не продают жен, хотя женитьба у них похожа на торговую сделку. Муж, в соответствии со своими средствами, передает своему тестю некоторое количество коров, – не как выкуп за невесту, а как уплату за право оставить в своей семье детей, которые могут у нее родиться; иначе дети будут принадлежать к семье отца жены. Мужчина может полностью распоряжаться своей женой и без этой уплаты, но не детьми, ибо, как родители приносят жертву в ущерб своему семейному кругу, расставаясь со своей дочерью, так и муж должен отдать часть своего имущества, чтобы некоторым образом заполнить эту образовавшуюся брешь. Это не окончательное отделение, так как, если жена умирает, муж снова дает вола, чтобы семья от нее окончательно «отказалась».

У женщин племени макололо маленькие, мягкие, нежные руки и ноги; лбы красивой формы и достаточного размера, нос не слишком плоский, хотя крылья его довольно толстые; рот, подбородок, зубы, глаза и фигура красивы. Если сравнить их с негритянками западного побережья, то они выглядят настоящими дамами. Поскольку у них есть служанки, ухаживающие за ними и выполняющие основную домашнюю работу, свободного времени у них много, и иногда они не знают, что с ним делать. Не в пример их более светлым и счастливым европейским сестрам, у них нет ни шитья или вышивания, ни упражнений в игре на рояле, чтобы занять пальцы; недоступно им и чтение, которое могло бы развивать их ум; дети, за которыми надо следить, есть только у немногих, и они тяготятся своим досугом. Мужчины коварно уверяют, что у них два главных развлечения или способа убивать время – это потягивать пиво и курить тайком бэнг, или индийскую коноплю, известную здесь под названием ма-токуанэ. Хотя мужчины много ее курят, им не нравится, чтобы женщины следовали этому примеру, и многие это запрещают. Однако некоторые женщины тайком курят, результатом чего является болезнь – на коже появляется мелкая сыпь, которую нельзя вылечить, не избавившись от этой привычки. Сам вождь находится во власти этой вредной привычки, и его едва удалось уговорить воздержаться от нее в течение недолгого периода лечения.

Мы имели достаточно возможности наблюдать результаты курения матокуанэ на наших людях. Накурившись, они чувствуют себя необыкновенно сильными физически, но на ум оно оказывает прямо противоположное действие. Двое из лучших наших молодых людей стали завзятыми курильщиками и полуидиотами. Ритуал, который выполняется группой курильщиков матокуанэ, производит впечатление какого-то гротеска. Они вооружаются чашкой чистой воды, расщепленным бамбуком 5 футов длины и большой трубкой, к которой прикреплен большой сосуд или рог куду, содержащий воду, через которую втягивается дым, как при курении наргилэ. Каждый курильщик делает несколько затяжек, – последняя из них самая длинная, – затем передает трубку соседу. Создается впечатление, что он проглотил дым, так как, борясь с сокращением мускулов груди и шеи, он набирает в рот воды из чашки, ждет несколько секунд, а потом выплевывает и воду и дым в бамбуковую трубку. Дым вызывает сильный кашель у всех участников курения, а у некоторых также род безумия, которое проявляется в быстром потоке бессмысленных слов или коротких предложений, вроде «зеленая трава растет», «жирный скот процветает», «рыбы плавают». Никто из группы не обращает ни малейшего внимания на это бурное красноречие или на мудрые или глупые высказывания оракула, который внезапно останавливается и, когда здравый смысл к нему возвращается, выглядит довольно глупо.

Наш приезд в Шешеке нарушил монотонность их повседневной жизни. Нас посещали целые толпы гостей, как мужчин, так и женщин, – особенно во время еды; тогда мы их привлекали вдвойне: во-первых, можно было посмотреть, как едят белые люди, и, во-вторых, поесть вместе с ними. Мужчины очень забавно пользуются ложкой, когда едят кашу или молоко: они набирают то или другое в ложку, доносят ее до левой руки и выливают в ладонь, из которой уже едят. Мы шокировали сверхутонченных дам тем, что мазали масло на хлеб. «Посмотрите на них, посмотрите на них, они едят сырое масло, фу! как противно!» Или они жалели нас и говорили, как это подобает хорошей жене или хозяйке: «Дайте это сюда, мы его распустим, и тогда вы можете прилично макать в него хлеб». Мы вызывали у них такое же отвращение, какое вызвал бы у нас эскимос, поедающий сырой китовый жир. По их мнению, масло нельзя есть, если оно не растоплено. Главным образом они употребляют его для умащения тела, и благодаря ему кожа у них гладкая и лоснящаяся. И мужчины и женщины выпрашивали вещи, которые им нравились, и совсем не обижались, если им отказывали; они, вероятно, считали, что просьба не может причинить вреда: нам это не мешало и не составляло никакого труда для их бойких языков. Мамире попросил черный фрак, так как ему понравился его цвет! Когда мы сказали ему, что он может получить фрак в обмен на хорошую новую пелерину, полную шкур молодых лечуэ, он улыбнулся и перестал просить; шутка обычно клала конец этому выпрашиванию.

Гавань Сешеке (Шешеке) на Замбези

Рисунок середины XIX в.

Вождь получает обычно загорбок и ребра каждого быка, убитого его народом, а также дань в виде зерна, пива, меда, диких фруктов, мотыг, весел и каноэ от баротсе, маньэти, матлотлора и других подвластных ему племен. Однако главный доход доставляет слоновая кость. По закону вся слоновая кость в стране принадлежит вождю, и клыки всех убитых слонов предоставляются в его распоряжение. Этот закон охоты па первый взгляд кажется более жестоким, чем установленный португальцами и среди соседствующих с ними племен, согласно которому правительству принадлежит только один бивень, а другой остается охотнику. Но здесь от вождя ожидают, что он будет великодушен и разделит доходы от слоновой кости со своим народом, как отец с детьми. Они говорят: «Дети нуждаются в руководстве отца, чтобы чужестранцы их не обманули». Это примиряет их с законом. Высшие классы также получают львиную долю прибыли от охоты на слонов, не неся большого труда и не подвергаясь опасности; подвластные племена получают только мясо, и, по-видимому, никто не стремится изменить этот обычай. Однако наши люди во время своих путешествий часто обсуждали права, которые дает труд. Поскольку мы всегда оплачивали их работу, у них явились некоторые новые представления, находившиеся в противоречии с этим древним законом. Они считали несправедливым отдавать вождю оба клыка: как ни плохи были португальцы, до этого они не доходили, – они оставляли один бивень охотнику; закон Секелету несправедливый; они хотели бы, чтобы он его отменил. Этот обычай, несомненно, служит для охраны существования слонов, хотя его назначение не в этом. Питсане застрелил несколько слонов на своем пути из Анголы, а затем совершенно отказался от охоты.

Моселекатсе также претендует на всю слоновую кость в своей стране и даже не позволяет ни одному чужестранцу охотиться на слонов в его владениях. Один житель Наталя, не зная об этом запрещении, приехал с намерением поохотиться на этих животных, но его скоро схватили и доставили пред светлые очи вождя. Его продержали на положении свободного пленника в течение 3 месяцев, причем ему разрешалось сколько угодно охотиться на буйволов, жирафов, носорогов и антилоп; но как только он пробовал пойти по следу слона, его помощники, – или тюремщики, – поворачивали голову его лошади в другую сторону.

Макололо по имени Секоке, который недавно вернулся из Бенгелы с хвостами пяти бедных околдованных лошадей, нанес нам визит вместе с несколькими своими товарищами вскоре после нашего прибытия. Они узнали, что все сказанное им доктором о том, что земля окружена океаном, – правда. Они видели море и чудеса на побережье, и корабли – все так, как говорится в Писании. Одни путешественники знают все, а тот, кто не знает Писания и сидит дома, похож по своим знаниям на ребенка. Бенгельские купцы обошлись с ними хорошо и, желая развить торговлю с макололо, сделали каждому богатый подарок, состоявший из предметов одежды. Прежде чем прийти к нам, они оделись в свои новые костюмы и, несомненно, были одеты лучше, чем мы сами. На них были хорошо выстиранные и накрахмаленные рубашки, пиджаки и брюки, белые носки и лакированные башмаки, а на голове красный капюшон и поверх него широкополая коричневая фетровая шляпа. Они долго беседовали с нашими людьми о замечательных вещах, которые видели, и пришли к единодушному мнению, что макололо, прозябающие у себя дома, – просто дикие звери или скот. Но их более богатые соседи, которых они называли полохоло, или зверями, вовсе не хотели допустить, что путешественники знают больше их: «Ну, они видели море, так что ж из этого? Море – это просто вода, а воды они могли увидеть сколько угодно и на родине, – больше, чем им нужно; белые люди приходят к нам в наши селения, – зачем же ходить на побережье, чтобы посмотреть на них?»

У нас создалось впечатление, что правосудие, в общем, осуществляется у макололо довольно справедливо. Старшина отобрал у одного из людей, которые были с нами, бусы и одеяло. Дело было доложено вождю, и он немедленно приказал возвратить вещи и, кроме того, распорядился, чтобы ни один старшина не смел отбирать ничего у вернувшихся людей. Подразумевается, что все принесенное ими имущество принадлежало вождю; люди сложили вещи у его ног и предложили ему взять все; он посмотрел на вещи и сказал, чтобы они оставили их себе. Так бывает почти всегда. Однако Мокоро, боясь, что Секелету может понравиться что-нибудь из самых лучших его вещей, показал только небольшое количество своих старых и наименее ценных приобретений. Масакаса не мог показать много: по дороге он совершил нарушение закона в одной из деревень и предпочел заплатить большую пеню, только бы об этом не узнал доктор. Каждый носильщик имеет право на часть товаров, находящихся в его тюке, хотя бы они были приобретены на слоновую кость, принадлежащую вождю. Они никогда не стесняются предъявлять эти свои права; но если вождь не соглашается на уплату по первому требованию, они не могут просить у него никакого вознаграждения.

Наши люди, привыкшие к нашим обычаям, считали, что английская система оплаты труда – единственно правильная; некоторые даже говорили, что лучше было бы жить под властью такого правительства, при котором жизнь и труд были бы в большей безопасности и больше бы ценились, чем здесь.

Пока они были с нами, они всегда вели себя соответствующим образом во время богослужения и даже требовали того же от других туземцев, которые случайно оказывались присутствующими. Однажды Мошоботуане, вождь батока, пришел к нам с несколькими своими людьми во время богослужения. Они молча прослушали чтение Библии на языке макололо, но, как только мы преклонили колени для молитвы, они начали громко хлопать в ладоши, – это их способ обращения с просьбой. Наши возмущенные макололо быстро положили конец этому шумному аккомпанементу и отнеслись весьма неблагосклонно к этому проявлению невежества. Почти все наши люди научились произносить «Отче наш» и символ веры на своем языке и гордились этим; вернувшись на родину, они любили делать это перед группами восхищенных друзей. Их представления о добре и зле ничем не отличаются от наших, кроме одного момента: они совершенно неспособны понять, почему человеку не приличествует иметь больше одной жены. Год или два назад некоторые из жен ушедших с нами людей обратились к вождю с просьбой разрешить им снова выйти замуж. Они думали, что им больше нечего ждать своих мужей, которых, вероятно, уже нет в живых. Однако Секелету им в разрешении отказал: он сам побился об заклад на большое количество волов, что доктор вернется с их мужьями, а последним обещал, что их жены будут для них сохранены. Таким образом, нетерпеливым супругам пришлось подождать еще немножко. Однако некоторые из них убежали с другими мужчинами; например, так сделала жена Мантланьяне, оставив его маленького сына среди чужих. Мантланьяне очень рассердился, услышав об этом. Но его возмутило не то, что она его покинула, – у него в Тете было две других жены, – а то, что она бросила мальчика.

Район Замбези. Женщины сооружают хижину

Рисунок середины XIX в.

Во время нашего пребывания в Шешеке был такой случай. Крокодил убил вола; один человек нашел тушу и взял себе мясо. Когда владелец быка узнал об этом, он потребовал, чтобы взявший мясо явился к вождю, так как он хочет принести на него жалобу. Однако преступник предпочел покончить дело миром, отдав хозяину убитого быка своего собственного – только бы не являться к вождю. Один старшина из окрестностей Линьянти явился с жалобой, что весь его народ разбежался из-за «голода». Секелету ответил: «Нечего тебе оставаться и тощать одному, некоторые из них должны вернуться к тебе». Таким образом, старшина получил приказ, который обязывал разбежавшихся людей вернуться к нему. Часто целые семьи покидают своего старшину и бегут в другую деревню; иногда ночью исчезает население целой деревни, оставляя старшину в одиночестве. Секелету редко вмешивается в выбор старшин, предоставляя в этом отношении своим подданным полную свободу. Поскольку население большею частью покидает старшину по его собственной вине, для него является достаточным наказанием, если он остается один.

Явное нарушение приказа вождя карается смертью. Одному человеку из племени мошубиа было приказано нарезать тростнику для Секелету; вместо этого он сбежал и два дня скрывался. За это он был осужден на смерть. Его отвезли в каноэ на середину реки, задушили и бросили в воду. Зрители посылали по адресу палачей негодующие крики и кричали им, что и их скоро так же вывезут на середину реки и задушат. Иногда, когда кому-нибудь поручают избить провинившегося, он идет к последнему, говорит, зачем пришел, а потом возвращается и уверяет вождя, что избил того чуть не до смерти. После этого провинившийся старается в течение некоторого времени не попадаться на глаза, и все забывается.

Река здесь кишит чудовищными крокодилами. Часто эти ужасные пресмыкающиеся утаскивают женщин, когда те приходят за водой.

Мы встретили почтенного воина, – вероятно, единственного оставшегося в живых ветерана из войска Мантати, который угрожал вторжением в колонию в 1824 г. Он сохранил живое воспоминание о своем столкновении с гриквами: «Когда мы смотрели на людей и лошадей, появились клубы дыма, и некоторые из нас упали мертвыми. Никогда раньше не приходилось мне видеть ничего подобного: чтобы мозг человека лежал в одном месте, а его тело – в другом!» Они не могли понять, что их убивало: пуля ударяла в щит под углом и разбивала державшему его плечевой сустав; в то же время, оставляя на щите след (или ожог, как он выразился), она убивала рядом стоящего человека. Себитуане присутствовал при этом бое; после этого у него создалось на всю жизнь высокое мнение о могуществе белых людей.

Древний костюм макололо состоял из набедренных повязок, сделанных из шкурок ягнят, козлят, шакалов, оцелотов или каких-нибудь других мелких животных. В холодное время года на плечи набрасывались кароссы, или пелерины, сделанные также из шкур. Теперь кароссы больше не носят; молодые модники носят короткие куртки и шкуры вокруг бедер; ни брюк, ни рубашек, ни жилетов они не надевают.

Племена, живущие на берегах рек или озер, в общем очень чистоплотны; купаются по нескольку раз в день. Женщины макололо расходуют воду на свой туалет весьма экономно; вместо этого они натираются растопленным маслом; это предохраняет их от паразитов, но их одежда приобретает несколько едкий запах. Одна стадия цивилизации часто по необходимости приводит человека к следующей, – наличие одежды создаст спрос на мыло; дайте человеку иглу, и он скоро вернется к вам за ниткой.

Население было в трауре по случаю болезни вождя. Мужчины не занимались своей наружностью, не стригли волос, не устраивали веселых плясок, не ходили со своими щитами и копьями.

Во время нашего пребывания в городе жена Питсане была занята постройкой большой хижины. Она сказала нам, что мужчины совершенно этим не занимаются, предоставив все строительные работы женщинам и слугам. Жилища строятся здесь следующим образом. Возводится круглая башня из жердей и тростника 9—20 футов высоты, затем штукатурится. Потом делают пол из мягкого туфа или муравьиных построек, смешанных с коровьим пометом. Этот вид штукатурки мешает ядовитым насекомым тампанам (укус которых вызывает болезненные язвы, а у некоторых и лихорадку) гнездиться в трещинах стен или пола. Крышу, диаметр которой значительно больше, чем диаметр башни, делают на земле и с помощью большого количества людей поднимают, водружают на башню и затем покрывают травой. Потом делается тростниковая оштукатуренная стенка вокруг всей хижины; внешний край крыши немного выступает за нее. Между этой стенкой и стеной башни вокруг всей хижины образуется пространство в 3 фута шириной. Именно здесь мы и спали, а не в башне, так как внутренняя дверь хижины, в которой мы жили, была очень мала, в нее было трудно пролезать: она имела высоту всего 19 дюймов и ширину – внизу 22 дюйма, на расстоянии фута от пола – 17 дюймов и 12 дюймов наверху. Хижина и вентилируется и освещается только через эту маленькую дверку. Дама-строительница объяснила нам, почему делаются такие маленькие двери: оказывается, чтобы в хижину не забирались мыши!

Дети проводят здесь время весело, особенно по вечерам, когда становится прохладно. Одна из игр состоит в том, что маленькая девочка садится на плечи двух других. Они ходят с ней по деревне, причем она сидит с вытянутыми вперед руками; остальные хлопают в ладоши. Они останавливаются перед каждой хижиной и поют благозвучные песни; некоторые при этом отбивают такт, ударяя по своим маленьким юбочкам из коровьих шкур, другие перемежают пение любопытными жужжащими звуками. Кроме этого и прыганья через веревочку, игры девочек состоят из подражания работе матерей: они строят маленькие хижины, делают маленькие горшочки, готовят, толкут зерно в миниатюрных ступках или работают в крошечных садах. Мальчики играют с копьями, сделанными из тростника и снабженными деревянными наконечниками, маленькими щитами, луками и стрелами. Они также забавляются, делая маленькие загоны для скота, и занимаются лепкой из глины фигурок рогатого скота, проявляя большую изобретательность в изображении рогов различной формы. Говорят, что у некоторых есть также пращи. Как только они вырастают настолько, что могут стеречь коз или телят, их посылают в поле. Мы видели часто мальчиков верхом на порученных им телятах, – это нововведение, которое принесли англичане со своими лошадьми. Одна из дам, Целане, наблюдая, как д-р Ливингстон снимал показания влажных и сухих термометров с шариками, подумала, что он тоже играет. Не получив ответа на свой вопрос, что он делает, – это было довольно трудно сделать, так как в туземном языке нет научных терминов, – она сказала с насмешливой улыбкой: «Несчастный! Играет, как малый ребенок!»

Как и другие африканцы, макололо очень верят в могущество медицины. Они думают, что против всего, чем страдают смертные, существует свое лекарство. Мамире очень хочется иметь детей; у него шесть жен и только один ребенок; он совершенно серьезно просил дать ему лекарства «для детей». Мать Секелету пришла в гости к сыну из долины Баротсе. Она считала, что похудела со времени последнего приезда д-ра Ливингстона, и просила лекарства, «чтобы потолстеть». Макололо считают полноту необходимой принадлежностью женской красоты, но на чрезмерную тучность, о которой говорит капитан Спик, встречающуюся на севере, они смотрели бы с отвращением. Мы слышали, как мужчины говорили о женщине, о которой мы сказали бы, что она склонна к полноте, как о «толстой до безобразия».

Еще до нашего прибытия из Курумана пришли в Линьянти для нас два пакета писем и газет. Секелету, не зная, когда мы прибудем, оставил их там; теперь он немедленно послал за ними гонца. Этот человек вернулся на седьмой день, проделав огромный путь. Один из пакетов был для него слишком тяжел, и он его оставил. Доктор хотел взять кое-какие лекарства и бумаги из фургона, оставленного им в Линьянти в 1853 г., и поэтому решил отправиться туда сам. Вождь дал ему свою собственную лошадь, которой было теперь около 12 лет, и несколько человек. Доктор нашел все в своем фургоне в таком точно виде, как он оставил семь лет назад. Старшины, Мосалеи Пеконьяне, приняли его очень сердечно и извинялись, что не могут его хорошо угостить: «Ах! Если б он приехал в прошлом году! Тогда все было в изобилии – и молоко, и зерно, и пиво!»

Очень рано на другой день глашатай селения, Ма-Пуле-ньяне, по собственной инициативе, публично провозгласил следующее (его слова в полной тишине, задолго до рассвета, звучали потрясающе): «Я видел сон! Я видел сон! Я видел сон! Ты, Мосале, господин мой, и ты Пеконьяне, господин мой, не падайте духом и не тоскуйте, а верьте слову Монаре (доктор), так как сердце его для макололо бело, как молоко. Я видел во сне, что он приедет и что племя будет жить, если вы будете молиться богу и слушаться Монаре». Ма-Пуленья-не показал д-ру Ливингстону место, где были похоронены бедный Хельмор и семь других, причем указал, где зарыты те, кого похоронил Хельмор, и те, которым отдал этот последний долг Мафале. Место это не было ничем отмечено. Туземцы считают, что мертвых надо «прятать», поэтому они сказали о могилах наших соотечественников: «Скоро здесь все зарастет кустами, так как никто не будет возделывать эту землю». К этому месту приблизился один Ма-Пуленьяне, остальные остались на почтительном расстоянии; макололо неизменно избегают всего, связанного со смертью, и им никогда не был известен существующий дальше на севере обычай брать частицы человеческого тела, чтобы делать из них амулеты.

Семь лет назад, когда доктор оставил здесь свой фургон, Секелету отдал некоторые отдельные предметы, – например, аптечку, волшебный фонарь, инструменты и книги, – на сохранение своим женам. Все было найдено в целости. Фургон был в достаточно хорошем состоянии для того, чтобы доктор мог в нем спать; однако верх его частично сгнил и белые муравьи, когда вождь был в Баротсе, уничтожили одно колесо. Жены Секелету, Сейпоне и Манту, хотя их об этом и не просили, нажарили много хорошего мяса и напекли массу маленьких пирожков по рецепту, который принесли им макололо, побывавшие в Лоанде. Они мягко упрекнули доктора, что он не привез с собой Ма-Роберт, или м-с Ливингстон, и повторили некоторые слова, которые лепетали ее дети. Они спрашивали: «Неужели мы никогда не узнаем о них ничего, кроме их имен?» Нельзя не испытывать благодарности за эти частые и неизменные проявления внимания на протяжении многих лет. Но никакой здравомыслящий человек не может вообразить, что здесь будут относиться с таким доверием и добротой к каждому пришельцу с первого взгляда на него. Никогда нельзя забывать, что влияние на язычников можно приобрести только путем терпеливой и непрерывной добропорядочности и что хорошие манеры так же необходимы среди варваров, как и среди цивилизованных людей.

Среди предметов, порученных, для большей безопасности, попечению жен Секелету, были два тома рукописных записок. Выезжая в 1853 г. отсюда, д-р Ливингстон оставил их с распоряжением переслать его семье, в случае если бы ему не пришлось вернуться из этого рискованного путешествия. При них было оставлено письмо, адресованное любому английскому путешественнику или купцу, с просьбой передать эти две книги м-ру Моффету. В одной содержались записки об открытии озера Нгами и о пустыне Калахари, в другой – заметки по естествознанию. Макололо, которые тщательно сохранили все остальное имущество, заявили, что они отдали эти книги одному из тех двух купцов, которые побывали у них за это время. Когда им сказали, что это лицо отрицает получение книг, Сейпоне, жена Секелету, сказала: «Он лжет, я сама дала их ему». По-видимому, совесть купца заговорила: прибыв в страну Моселекатсе, он положил одну из книг в почту, которая шла с юга; когда она прибыла на место, оказалось, что замок с почтового мешка был снят весьма искусным образом.

Взяв с собой запас медикаментов, которые лежали на расстоянии только нескольких ярдов от того места, где беспомощно погибали миссионеры, доктор направился в Шешеке. Оба раза это путешествие продолжалось три дня. Тропа проходит через район, зараженный цеце; чтобы спасти лошадей от ее укусов, через него прошли ночью. Группа путников останавливалась на ночлег на различных скотных станциях макололо. На одной из них был убит змеей лев. Мы часто слышали о животных, погибавших таким образом; но за 22 года пребывания в этой стране д-р Ливингстон столкнулся только с одним случаем, когда укус оказался роковым для человека. В Индии в ранку втирают ипекакуану, смешанную с нашатырным спиртом, и считают это средство очень действенным. Если на место укуса давить в течение некоторого времени ключом, то яд выходит наружу; если нет под рукой ипекакуаны, можно обойтись порохом, насыпав его немножко на ужаленное место.

На равнинах было много больших стад куалата и черных козлов, хотя обычно последние живут в горах.

За время нашего пребывания Секелету стало много лучше: он избавился от своей черной меланхолии и стал снова веселым, но решительно отказывался покинуть свою берлогу и появиться публично, пока не выздоровеет окончательно и к нему не возвратится то, что он считал своей красотой. Он также боялся, что околдовавшие его могут еще находиться среди народа и парализовать действие нашего лечения.

Мы ожидали, что другое судно придет в Конгоне в ноябре, поэтому не могли остаться в Шешеке дольше месяца. Перед нашим отъездом вождь и его главные сановники выразили официально свое желание, чтобы англичане поселились в горных районах батока. Одно время он даже хотел отправиться в Фори, чтобы выбрать место для переселенцев; однако позднее, решив, что ему лучше оставаться на месте, пока его болезнь не будет вполне вылечена, приказал тем, кого он посылал с нами, когда мы на обратном пути минуем пороги поблизости от Тете, не вести нас в Шешеке, а послать вперед гонца, и он выйдет нам навстречу со всем племенем. Так как д-р Кэрк был с ним одного возраста, Секелету особенно хотел, чтобы тот поселился с ним. Он заявил, что отделит часть страны специально для англичан; когда ему сказали, что их потомки, по всей вероятности, вызовут беспорядки в стране, он ответил: «Ну что же, это будет только внутренняя распря». Достаточно посмотреть на обширные пространства невозделываемой земли в высоких и здоровых районах с прохладным климатом, чтобы убедиться, что здесь есть место – и с излишком – для значительно большего населения, чем то, которое сосредоточено тут в наше время.

Племена, занимающиеся земледелием, имеют более мирный характер, чем пастушеские. Макололо – и пастухи, и земледельцы – с их любовью к захвату скота часто уходят на большие расстояния. Если эти набеги санкционируются вождем, то они не считаются бесчестными или обесчещивающими. Они смеются, когда их обвиняют в краже скота, и отвечают, что они его только захватили. Как среди живущих ближе к побережью племен работорговля является величайшим злом, с которым необходимо бороться энергичнейшим образом, чтобы добиться чего-нибудь хорошего, так здесь нужно будет часто, хотя и мягко, говорить о вреде мародерства. Фургон, на котором стояло имя м-ра Хельмора, находился у вождя. Мы выразили сомнение, имел ли право человек, отдавший ему этот фургон, распоряжаться собственностью осиротевших детей. Мы сказали Секелету, что если м-р Моффет в ответ на наше письмо подтвердит эти сомнения, то ему придется уплатить за него слоновой костью; вождь с готовностью согласился на это. Если бы кто-нибудь, обладающий такой мудростью, таким опытом и такими успокаивающими манерами, как м-р Моффат, мог посетить макололо, он нашел бы, что их легко подчинить хорошему влиянию и что они вовсе не являются неразумными дикарями, какими их представляли. Несомненно, среди того зла, в котором они живут, много добра, и мы не знаем другого более благодарного поля деятельности для активного и умного миссионера.

Глава XV В обратный путь

Мы покинули Шешеке 17 сентября I860 г. Нас сопровождали Питсане и Лешоре со своими людьми. Секелету приказал Питсане сделать изгородь вокруг сада у водопада, чтобы защитить наши посадки; кроме того, ему было поручено собрать дань табаком в районе ниже водопада. Лешоре, кроме роли нашего почетного телохранителя, была поручена дипломатическая миссия к Синамане. Секелету не ожидал от Синамане никакой дани; но, поскольку последний к нему присоединился, Секелету рассчитывал, что он будет настороже, на случай если матабеле захотят переправиться через реку и напасть на макололо. Мы собирались купить у Синамане каноэ, чтобы спуститься в них вниз по реке, и Лешоре было поручено отрекомендовать нас ему и просить о всяческом содействии нам.

Приходится признаться, что люди Лешоре, принадлежавшие к коренным черным племенам, нуждались в большой снисходительности с нашей стороны. Лешоре, входя в каждую деревню, кричал ее жителям: «Берегите свое имущество и смотрите, чтобы мои воры ничего не стащили».

Нас сопровождали со своими слугами из племени батока два молодых макололо, которым было поручено выяснить, можно ли преодолеть Кебрабасу и привезти для Секелету запас лекарств против проказы, и полдюжины искусных лодочников под начальством Мобита, которые уже ходили с д-ром Ливингстоном в Лоанду, были посланы с нами, чтобы помочь в плавании по реке. Несколько пеших людей гнали шесть быков, которых Секелету дал нам для пропитания в дороге. Как мы уже говорили, в это время свирепствовала нужда, и если принять во внимание дороговизну пищевых продуктов, надо признать, что Секелету проявил по отношению к нам большую щедрость.

Здешние лодочники из страха перед бегемотами привыкли держаться днем очень близко к берегу; ночью же они предпочитают середину реки, так как в это время эти животные обычно бывают у берега, направляясь к своим пастбищам. Нашему продвижению вперед очень мешали сильные ветры, которые в это время года начинают сильно дуть против течения около 8 часов утра и не прекращаются в течение всего дня. Каноэ были жалкими текущими суденышками с такими низкими бортами, что гребцы боялись следовать по фарватеру, когда он пересекал реку, так как волны могли нас смыть. Все лодочники внутренней части страны боятся бурной погоды на реке; однако, несмотря на свою робость, они искусны в своей работе. Позднее они были поражены видом океана, а также поразительным искусством управления каноэ, которым отличается население вокруг озера Нья-са как в бурю, так и на рифах, где, казалось бы, не могло уцелеть ни одно маленькое суденышко.

17-го мы ночевали на левом берегу Маджеле, после того как все люди были переправлены. Закололи быка, и к утру от него не осталось и унции мяса.

Наши два молодых макололо, Молока и Рамакукане, которые никогда до сих пор не путешествовали, естественно, старались и теперь пользоваться в некоторых отношениях роскошью, к которой они привыкли дома. Ложась спать, они звали своих слуг, чтобы те прикрыли одеялом их августейшие персоны, не забыв укутать хорошенько ноги. По-видимому, обычай макололо требует, чтобы эту услугу мужьям оказывали жены; иногда эта честь распространяется и на чужих. Один из людей нашего отряда во время путешествия остановился переночевать в деревне вождя Намбоуэ. К его удивлению, когда он лег, явились жены Намбоуэ и любезно покрыли его плащом.

В реке очень много красивых серебристых рыб с красноватыми плавниками, которых называют нгуэзи; более крупные из них весят по 15–20 фунтов. Их зубы находятся снаружи и устроены так, что, если рыба их сжимает, она перекусывает крючок, как кусачками. По-видимому, нгуэзи – хищная рыба. Она часто проглатывает коноконо – рыбу, вооруженную зазубренными костями больше дюйма длиной в грудном и спинном плавниках. У основания они входят в выемку, и рыба может поставить их торчком или вытянуть прямо вперед; согнуть эти кости назад против ее желания нельзя, и они даже ломаются, если стараться сделать это насильно. Слово «коноконо» означает «локоть»; рыбе дали это название потому, что ее вытянутые плавники похожи на человеческие локти, отставленные от тела. Она часто проделывает маленький фокус в брюхе нгуэзи: расставляет свои «локти» и продырявливает ее бока; поэтому нередко случается увидеть нгуэзи мертвыми. По-видимому, кости плавников выделяют какую-то едкую жидкость, так как причиненные ими ранки чрезвычайно болезненны. Попавшись на крючок, коноконо издает отчетливый лай. Наши лодочники неизменно вылавливали всех мертвых рыб, замеченных ими на поверхности воды, как бы далеко не зашло их разложение. Неприятный запах их не беспокоил: они варили рыбу и съедали, а отвар выпивали. Любопытно, что многие африканцы поступают в отношении рыбы так, как мы в отношении рябчиков: ждут, пока она не протухнет, и только тогда считают годной для употребления в пищу.

Наши гребцы сообщили нам по дороге, что игуана кладет яйца в июле и августе, а крокодилы – в сентябре. Яйца остаются в течение месяца или двух в песке, куда они были положены, и детеныши вылупливаются значительно позже начала дождей. Лодочники определенно утверждали, что крокодилы часто оглушают людей ударом хвоста, а потом наваливаются на них, пока те не потонут. Однажды мы поймали молодого крокодила, хвост которого, несомненно, служил для нанесения сильных ударов, – это заставило нас прийти к заключению, что туземцы говорили правду. Они также верят, что если человеку удается закрыть чудовищу глаза, то оно его выпускает. Известны случаи, когда крокодилы объединялись и убивали крупного представителя своего собственного рода, чтобы сожрать его.

Некоторые рыбаки бросают рыбные кости в реку, но в большинстве рыбачьих деревень они навалены кучами в различных местах. Местные жители могут ходить по ним, так как в их ноги они не впиваются; но у макололо кожа на подошвах ног нежнее, и они этого делать не могли. Это объяснялось тем, что у рыбаков есть средство против уколов рыбными костями, но они не хотят открыть его макололо.

Мы провели ночь на острове Мпарира, имеющем 4 мили в длину и около мили в ширину. Вождя Мокомпа не было: он охотился на слонов. Когда мы прибыли, его жена послала за ним, и он вернулся утром до нашего отъезда. Пользуясь продолжительной засухой, он поджег тростник между Чобе и Замбези таким образом, чтобы вся дичь вышла из зарослей, где ее ожидали в засаде его люди с копьями. Он убил пять слонов и трех быков и нескольких ранил, но те убежали.

Подошла наша сухопутная партия, и нам сообщили, что быков покусали цеце: это было видно по тому, как быки изменились. Один бык был уже съеден, и теперь они хотели заколоть второго. Третий попал на другой день в западню для буйволов; таким образом наши запасы сильно уменьшились.

Человек, который сопровождал нас до водопада, был большим любителем женщин. При виде каждой хорошенькой девушки его сердце наполнялось восхищением: «Какая красавица! Я такой в жизни не видал! Интересно, замужем ли она?» И он серьезно и с любовью смотрел вслед очаровательнице, пока она не скрывалась из виду. Дома у него было четыре жены, и он надеялся обзавестись еще несколькими; но ребенок у него был только один. По-видимому, это мормонство не дает удовлетворительных результатов; оно ведет к духовному состоянию, которое, если и не называть его болезненным, во всяком случае, является предосудительным.

Вождь батока Мошоботуане опять принял нас со своим обычным гостеприимством: он дал нам быка, муки и молока. Мы еще раз посмотрели на Моси оа Тунья и посадили много семян в саду на острове; однако, поскольку никто не хочет заниматься восстановлением изгороди, бегемоты, несомненно, уничтожат все, что мы посадили. Нам помогал Машотлане. Этому младшему вождю позволили стать таким могущественным, что он, по-видимому, уже больше совсем не признавал власти Секелету. Он не проявил особой любезности по отношению к гонцам последнего; вместо того чтобы накормить их, он в их присутствии вынул мясо из горшка и отдал своим приближенным. Возможно, это было результатом того, что люди Секелету принесли ему приказ отправиться в Линьянти. Он не только оскорбил Болдуина, но и прогнал купцов гриква; однако все это могло кончиться ничем.

Некоторые туземцы как здесь, так и в Шешеке научились кое-каким подлым уловкам более цивилизованных торговцев. Однажды вечером нам принесли кувшин молока, которое было обязано своим происхождением не столько корове, сколько Замбези. В других местах в корзинах, которые казались наполненными прекрасной тонкой белой мукой, внизу оказывались отруби. А вкладывать деньги в яйца было вообще большим риском. Представление туземцев о хорошем яйце настолько сильно расходится с нашим, насколько это возможно в отношении такого маленького предмета. Здесь с очевидным удовольствием едят яйцо, в котором уже имеется зародыш.

Мы покинули Моси оа Тунья 27-го и ночевали поблизости от деревни Бакуини. Она построена на гряде рыхлого краснозема, дающего большие урожаи мапиры и земляных орехов; недалеко от деревни много великолепных деревьев мосибе. У Мачимиси, старшины этой деревни, есть стадо. Ма-чимиси отличается широким сердцем: он оставался с нами в течение двух дней.

Мы много слышали о «неприступном» селении ниже водопада, называющемся Калунда. Мы возвращались по тропе, проходившей гораздо ближе к Замбези, чем та, по которой шли вверх. Однако, прежде чем прийти к Синамане, мы покидали ее два раза, чтобы видеть Калунду и водопад, называющийся Моонмба, или Моамба. Макололо один раз отняли Калунду от батока; однако нам не удалось увидеть трещину или что-то другое, что делало Калунду неприступной, так как это селение находилось на южном берегу. Трещина великого водопада имела здесь свое продолжение; породы были здесь те же, что и выше, может быть, только менее выветрелые и частично представлявшие собою наслоения громадных толстых пластов. Местность, по которой мы шли, была покрыта вулканическим туфом, похожим на пепел, и ее можно было бы назвать «Катакаумена».

Судя по тому, как нам описывали водопад Моамба, нам предстояло увидеть нечто исключительное. Говорили, что от него во всякое время года отделяется «дым», как от Моси оа Тунья. Но когда мы посмотрели вниз, в ущелье, где еще течет темно-зеленая узкая река, мы увидели на глубине под нами в 800 или 1000 футов то, что после Моси оа Тунья показалось нам двумя незначительными водопадиками. Было очевидно, что Питсане, видя, как мы восхищались водопадом Виктория, хотел доставить нам еще больше удовольствия, показав второе чудо. Однако одного Моси оа Тунья вполне достаточно для одного материка.

Африканским туземцам всегда хочется понравиться, и они часто вместо неинтересной правды говорят то, что считают приятным для собеседника. Например, географ спрашивает туземца из внутренней части страны, высокие ли горы у него на родине, где он провел свою юность; туманно припоминая что-то в этом роде и стремясь доставить удовольствие, туземец отвечает положительно. И так бывает всегда, о чем бы вы ни спрашивали: о золоте, единорогах или людях с хвостами. Известно, что английские охотники, хотя и являются первоклассными стрелками у себя на родине, славятся количеством своих промахов при первых попытках стрелять в Африке. Здесь все существует в таких больших масштабах и солнечный свет так ярок, что им нужно некоторое время для того, чтобы привыкнуть правильно судить о расстоянии. «Ранил я ее?» – спросил такой охотник своего темнокожего помощника, выстрелив в антилопу. «Да, – ответил тот, – пуля попала ей прямо в сердце». Поскольку охотник уже знал, что эти «смертельные» раны никогда не оказывались роковыми, он попросил своего друга, который понимал местный язык, объяснить туземцу, что он предпочитает всегда слышать правду. «Он мне отец, – ответил туземец, – и я думал, что ему будет неприятно, если я скажу, что он никогда не попадает». Этим недостатком сильно страдают свободные африканцы; у рабов он достигает раздражающих пределов. Почти невозможно заставить невольника переводить правильно, так как он слишком много думает о том, чтобы доставить нам удовольствие. Самое большое чудо в путешествии капитана Спика и Гранта – это то, что они совершили его с невольниками.

Теперь мы имели возможность лучше познакомиться с батока, чем когда шли по горной дороге к северу. Они не ждали вечера, чтобы предложить пищу путникам. Пожилая жена старшины селения, где мы остановились отдохнуть в полдень, сейчас же развела огонь и поставила на него горшок, чтобы сварить нам кашу. И мужчины, и женщины отличаются большей округленностью черт, чем другие туземцы; обычай выбивать передние зубы придает их лицам своеобразный характер. Цвет их кожи свидетельствует, что раньше они жили в высокогорных районах. Однако у некоторых кожа такая же темная, как у башубиа и баротсе в большой долине к западу от них, где находится Шешеке, бывшее раньше столицей балуи, или башубиа.

Как это ни покажется странным, но это факт, что среди всех племен, которые мы посетили, мы ни разу не видали действительно черного человека. Преобладают различные оттенки коричневого цвета, часто с бронзовым отливом, которого, по-видимому, не может передать ни один художник, кроме м-ра Ангуса. У тех, которые живут в высоких сухих местах и не вынуждены много работать на солнце, цвет кожи часто светло-коричневый – «темный, но приятный». Темнота кожи вызывается, вероятно, отчасти воздействием солнца, отчасти какими-то особенностями климата и почвы, которые нам еще не известны. Нечто подобное можно наблюдать на форелях и других рыбах, которые принимают цвет того пруда или реки, где они живут. Участники нашей партии загорели гораздо меньше, хотя в течение ряда лет постоянно находились на солнце, чем д-р Ливингстон и его семья за время путешествия из Курумана в Кейптаун, которое заняло только два месяца.

Пока неизвестно, какие особенности климата способствуют отложению пигмента в коже и волосах. Однако наблюдались случаи, доказывающие, что окраска кожи не зависит от расы. Так, у человека, прожившего долго в жаркой стране, рубец зажившей раны или ожога бывает обычно гораздо темнее остального тела. Микроскопические исследования показали, что волосы африканцев – вовсе не шерсть и идентичны по своей природе нашим, только с большим отложением пигмента. Совсем не необычно встретить европейца с более темными волосами, чем у африканца, и африканца, волосы которого имеют определенный бронзовый отлив и который отличается таким же нервно-сангвиническим темпераментом, как и некоторые представители других рас.

В первых селениях батока видишь мало красивых женщин, так как макололо берут себе в жены всех хорошеньких девушек.

В одной деревне мы видели на столбе голову крокодила. Когда-то этот крокодил залез в загородку, которая строится в реке для защиты женщин, приходящих за водой, и поймал одну из них. Мужчины бросились на помощь, убили чудовище и посадили его голову на шест, как они это делают с головами преступников и чужестранцев.

Среди батока, как среди других племен, сильно развито родовое чувство. В пути принадлежащие к одному племени всегда держатся вместе и помогают друг другу. Батока, как и бушмены, прекрасно умеют выслеживать раненых животных; обучение этому составляет часть их воспитания. Они также умеют хорошо взбираться на деревья, так как привыкли собирать дикорастущие плоды.

Мы пошли по пересеченной местности, где было много холмов и непересыхающих речек; из них наилучшей для орошения была бы Синди. Вернувшись от Мамбы к Синди, мы узнали, что наш багаж ушел вперед; поскольку в нем находился хронометр, нам пришлось нагонять его в воскресенье, и в течение всей следующей недели мы ощущали это лишение воскресного отдыха. Независимо от божественных заповедей, регулярный отдых совершенно необходим для человеческого организма.

1 октября мы расположились лагерем на Каломо. Погода была гораздо теплее, чем когда мы переправлялись через эту реку в августе. В 3 часа пополудни термометр в 4 футах от земли показывал 16° в тени; температура почвы была 38°; таким образом, разница составляла 22°. Однако, несмотря на крайнюю сухость воздуха и на то, что в течение нескольких месяцев не упало ни одной дождевой капли и почти не было росы, на многих кустах и деревьях распускались свежие листья различных оттенков или множество красивых цветов. Вокруг разрушенных селений батока всегда встречаются моченьже, мило, бома, мосибе, мотсинцела и разные другие породы туземных фруктовых деревьев; д-р Кэрк нашел, что мамошо-мошо и мило являются разновидностями хинного дерева. Мосибе он признал идентичным кубинскому Capaifera hymenaefolia – дереву, о котором пока мало что известно. Поскольку это дерево не встречается на восточных и западных склонах африканского материка, а также и на восточном побережье, обнаружение его в этом отдаленном районе, где другие деревья свидетельствуют о связи с Индией, является очень интересным. Это доказывает, что в области миграции растений еще многое остается неизвестным. Бома – это Vitex, родственный мадагаскарскому дереву.

Художественные произведения народов Африки

Фотография

Оно дает очень ценное ореховое масло и растет в изобилии как здесь, так и на озере Ньяса. Мамошо-мошо считаются лучшими фруктами в стране; поскольку мы были рады всяким плодам, то мы не можем сказать, оценили ли бы его европейцы так высоко, как туземцы… Съедобная часть плода дикорастущих деревьев обычно очень мала.

Один из наших людей заколол копьем морского угря длиною в 4 фута 7 дюймов и с окружностью шеи в 10,5 дюйма; здесь его называют моконга.

3 октября мы застрелили для наших спутников двух старых и очень диких буйволов. Нашим волонтерам будет, возможно, интересно узнать, что иногда пули оказывают самое незначительное действие. В одного быка был всажен заряд Джэкоба; бык упал. В него выстрелили еще два раза, он терял много крови; несмотря на это, бык вскочил и бросился на туземца, которому только благодаря величайшей ловкости удалось взобраться на дерево, прежде чем взбешенный зверь ударил в ствол головой, как тараном, с такой силой, что чуть не разлетелись на куски и дерево, и голова. Буйвол отступил на несколько шагов, посмотрел на человека, а потом стал снова и снова бросаться на дерево, как будто решил стряхнуть его оттуда. Чтобы прикончить этого зверя, понадобилось еще два патрона Джэкоба и пять других винтовочных пуль крупного калибра. Эти старые угрюмые буйволы бродили вместе, как бы связанные общностью несчастья; шкуры у них были больные и покрыты струпьями, как будто проказой, а их рога – атрофированы или изношены до того, что от них остались одни обрубки. Первый был убит сразу, первым же патроном Джэкоба; второй умирал трудно. В жизненной стойкости различных животных одной породы наблюдается такая большая разница, что возникает вопрос: где же находится жизненный центр? Мы видели буйвола, который, после того как пуля прошла насквозь через его сердце, жил так долго, что в обоих отверстиях образовались твердые сгустки крови.

Туземцы говорят, что на расстоянии одного дня пути от владений Синамане реку пересекает горная гряда, называемая Горонгуэ или Голонгуэ, и что на трещину, по которой протекает река, страшно смотреть. Местность вокруг так скалиста, что наши спутники побоялись усталости; их нельзя слишком сурово осуждать, если, как это вероятно и есть, тропа, ведущая туда, труднее, чем та, по которой мы шли.

Когда мы пробрались по черным, похожим на шлак, камням, жара достигала последних пределов, возможных для европейца. Почти безлиственные деревья не давали тени. В тени было 38°; термометр, поставленный под язык или под мышку, показывал, что температура нашей крови 37°, на полтора градуса выше, чем у туземцев (их температура была 35,5°). Однако благодаря обуви нам было легче ходить по раскаленной почве, чем им. У многих, носящих сандалии, есть мозоли по бокам ног и на пятке, где проходит ремешок. Мы видели также, при отсутствии сандалий, мозоли на подошвах ног. Нередко случалось видеть и выгнутые вверх пальцы, как будто их выдавили с их места; дома мы, не задумываясь, приписали бы это вредным модам, которым следуют наши сапожники.

Река Лонгукуэ, или, как называют ее макололо, Каи (табак), течет из страны Моселекатсе, т. е. с юго-востока, и соединяется с Замбези выше Голонгуэ. Этот факт может служить подтверждением сказанного м-ром Томасом, что все реки, начинающиеся в одной стороне владений Моселекатсе, текут на восток и впадают в Шаше, чтобы затем соединиться с Лимпопо; а другие – на запад и потом на север к Замбези. Голонгуэ служила, вероятно, плотиной, которая до образования этой трещины превращала всю долину Линьянти в озеро; однако нам не удалось на тропе, по которой мы шли, обнаружить при помощи барометра какую бы то ни было разницу в уровне. Начиная от водопада и до владений Синамане, местность все время понижается; здесь она ниже, чем в Сешеке; все же должна быть значительная разница в уровне, поскольку на обширных равнинах Сешеке и Линьянти отложились большие массы мягкого туфа. Течение рек в стране Моселекатсе и в высокогорных районах, где живут батока, к западу от Каломо, доказывает, что по отношению к расположенным к востоку от нее районам долина макололо является котловиной.

Пятого числа, перейдя через несколько гор, мы остановились отдохнуть в селении Симарианго. Кузнечные мехи здесь отличаются от обычных мешков из козьих шкур и напоминают мадагаскарские. Они состоят из двух деревянных сосудов, покрытых сверху кожей, и похожи немного на барабаны, с той разницей, что кожа провисает в центре. Они снабжены длинными соплами, через которые нагнетается воздух путем поднимания и опускания свободно натянутой кожи при помощи деревянных палочек, прикрепленных в центре кожаной покрышки. Кузнец сказал, что они получают олово от маренди, народа, живущего к северу отсюда; до сих пор мы не слыхали, чтобы здесь добывалось олово.

Кузнецы

Рисунок

Дальше наш путь пролегал вниз по руслу речки Мапатизиа. Здесь было много известкового шпата с известковыми сланцами и затем теттевского серого песчаника, который обычно лежит на угле. Шестого мы пришли к островку Чиломбе, принадлежащему Синамане, где нас принял он сам. Замбези здесь опять широкая, и течение ее плавное. Никогда усталый путник не радовался так воскресенью, как мы этому – последнему, – которое мы должны были провести с нашей охраной.

Синамане выглядит очень деятельным человеком. У него светлый цвет кожи, и он самый способный и энергичный из всех вождей батока, которых нам приходилось встречать. Он был независимым до последнего времени, когда послал в Линьянти сообщение, что подчиняется Секелету; и поскольку единственное, чего последний от него требует, – это не давать матабеле каноэ, если они захотят переправиться через Замбези, чтобы напасть на макололо, то он, по всей вероятности, останется лояльным. Как мы уже говорили, Лешоре было поручено ратифицировать это вассальное положение, попросить Синамане по возможности снабдить нас каноэ и заверить его, что Секелету не уполномочивал и никогда не уполномочит Мошоботуане совершать набеги на батока. Это послание было также доведено до сведения враждебных батока у водопада, на которых должно было произвести хорошее впечатление.

Теперь нам попадалось на глаза много красивых молодых мужчин и женщин. Одежда женщин здесь такая же, как у нубиянок в Верхнем Египте. К поясу прикрепляется множество веревочек, которые висят вокруг тела. Эта бахрома обычно бывает 6–8 дюймов длины. Матроны носят, кроме того, шкуру, выкроенную на манер мундиров, которые раньше носили наши драгуны. Девочки носят пояс из резных кусочков дерева, украшенных раковинами, и с бахромой только спереди.

Грабительские шайки, состоявшие из батока, называвших себя макололо, одно время питали страх к «длинным копьям» Синамане. До того, как отправиться в Тете, наш друг Масакаса принадлежал к шайке, которая явилась захватить несколько молодых женщин. К их удивлению, Синамане напал на них с такой яростью, что лишь немногие спаслись. Масакаса пришлось бежать с такой быстротой, что он бросил свой щит, копье и одежду и вернулся домой более мудрым и печальным человеком.

Глава XVI Прибытие в Тете

Народ вождя Синамане возделывает в большом количестве табак, который заготовляется пачками для продажи макололо. Двадцать пачек, весящих каждая около ³/₄ фунта, продаются за одну мотыгу. Табак возделывается на низких, сырых местах на берегах Замбези; во время нашего пребывания здесь в октябре он был в цвету. Народ Синамане имеет пищевые продукты в изобилии; все местные жители находятся в хорошем состоянии.

Синамане мог продать нам только два своих каноэ, но временно предоставил в наше пользование еще три, чтобы мы могли доехать до владений Моэмбы, где, как он полагал, можно было купить другие. Экипаж состоял из его людей, которые должны были привести каноэ обратно.

Река имеет здесь ширину около 250 ярдов и спокойно течет между высокими берегами к северо-востоку. Ниже владений Синамане берега часто размыты на глубину до 50 футов и состоят из валунов и гравия вулканического происхождения, иногда на железистом слое. Дно состоит из валунов и гальки; как оно образовалось, представить невозможно. Выше водопадов, кроме нескольких скал поблизости от них, дно обычно песчаное или из мягкого туфа. Все сырые места покрыты посевами кукурузы и конопли, дынями, тыквами и табаком. Оба берега довольно густо населены батока. Когда мы медленно двигались вниз по течению, люди приветствовали нас с берега, хлопая в ладоши. Один вождь даже окликнул нас и принес нам щедрые дары – зерна из выращенных им самим тыкв.

Моэмбе принадлежит богатый остров Мосанга, в милю длиной, на котором стоит его деревня. Он пользуется репутацией храброго воина и, несомненно, очень любит поговорить. Но нам, чужеземцам, он дал кое-что получше слов. Мы получили подарок, состоявший из зерна и козы, которая походила на барана, – так она была жирна; мы раньше никогда такой не видели. Народ его был так же щедр, как и вождь. В виде общего подарка путешественникам они принесли две большие корзины зерна и много табаку.

Один из лодочников Синамане попытался получить здесь свое жалованье, дезертировал и вернулся домой раньше назначенного времени, рассказывая, что англичане украли каноэ. На другой день, вскоре после восхода солнца, Синамане явился в деревню с 50 своими «длинными копьями» полный, видимо, решимости вернуть себе свою собственность силой. Однако одного взгляда было ему достаточно, чтобы убедиться, что лодочник его обманул. Моэмба смеялся над ним по поводу этого «выстрела вхолостую». «Вот твои каноэ; их оставили у меня, твоим людям заплатили, и теперь англичане просят меня продать им каноэ».

Синамане с нами говорил мало, сказал только, что его обманул его приближенный. Одного замечания вождя было достаточно, чтобы этот дурак внезапно исчез, видимо очень испуганный и подавленный. С нами Синамане был очень любезен. Так как он присутствовал в то время, когда мы подносили наш подарок Моэмбе, мы сделали и ему добавочный подарок, состоявший из бус. Расстались мы друзьями.

Моэмба слышал, что мы собирали подданных Синамане, чтобы рассказать им о нашем спасителе и помолиться вместе с ними. У него представление о собрании связалось с воскресеньем, и прежде чем мы предложили что-либо подобное, он пришел и попросил, чтобы и он, и его люди получили возможность «повоскресеньиться», как их соседи, а также чтобы им дали немного семян пшеницы и фруктовых деревьев. Эту просьбу мы выполнили в первую очередь и весьма охотно. По-видимому, идея непосредственного обращения к высшему существу, хотя и не для всех новая, поражает так сильно умы подданных Моэмба, что они ее не забудут. Синамане сказал, что он молится богу Морунго и приносит ему в жертву напитки. Хотя он слышал о нас, но никогда до сих пор не видел белых людей.

Договариваясь с Моэмбой о каноэ, мы с удовольствием заметили, что он хотел вести с нами дела честно и благородно. Он говорил: «Вы даете высокую цену но у меня есть только два лишних каноэ. Одно хорошее, и я его вам продам; другое я не хочу вам продавать, потому что оно с капризами; легко переворачивается и выбрасывает все, что в нем находится, в реку. Я дам вам временно два моих собственных больших каноэ, пусть они останутся у вас, пока вы не купите другие ниже по течению».

Лучшие каноэ делаются из разновидности крупной колючей акации. В данный момент на этих деревьях созрели семена; некоторые туземцы варили их в кувшинах и потом смешивали отвар с пивом, чтобы усилить опьяняющие свойства последнего. Во время больших голодовок бобы акации едят, хотя вкус у них очень вяжущий.

Мы пристали к берегу в деревне Маконде, чтобы купить каноэ. Местные жители веселились. Они пели, плясали и пили очень крепкое пиво. Нам немедленно принесли большой кувшин этого пива. Сам вождь говорил мало, за него говорил и торговался его оратор и, по-видимому, старался показать вождю, с каким умом делает он и то, и другое.

По краю реки видно много небольших загородок из частокола: они построены для защиты женщин, берущих воду, от крокодилов. В этом отношении туземцы опередили португальцев. Хотя в Сене и Тете крокодилы ежегодно утаскивают много женщин, хозяева так мало дорожат жизнью этих бедных водоносов, что и не подумали построить простую изгородь, чтобы оберечь их. Доктор Ливингстон пытался побудить падре Сены предпринять что-нибудь в этом направлении, обещая сам дать 20 долларов, если после обедни будет произведен сбор; но падре только улыбнулся, пожал плечами и ничего не сделал.

Каждый день можно было видеть красивых журавлей с хохолками, которых туземцы называют «мауанг» за издаваемые ими звуки. У них началось спаривание. Часто встречались большие стаи шпорокрылых гусей, или мачикуэ. Говорят, они кладут яйца в марте. Мы видели также пары египетских гусей и несколько булавоносых, или, как их называют в Индии, гребешковых, гусей. Когда у египетских гусей появляются гусята, они так упорно ходят по пятам за матерью, что кажутся ее хвостом; и отец, и мать, находясь на суше, так же симулируют хромоту, как наши ржанки, чтобы отвлечь преследователей. Страус также прибегает к этим уверткам, но четвероногие этого никогда не делают; вместо этого они вступают в бой, чтобы защитить своих детенышей. В некоторых местах крутые берега испещрены отверстиями, которые ведут к гнездам пчелоедов. Когда мы проезжали мимо, эти птицы вылетали сотнями. Если красногрудая порода этих птиц садится на деревья, то кажется, что последние покрыты красными листьями.

Наша сухопутная партия встретилась с нами вечером 11 октября.

Довольно многие туземцы любезно несли за наших людей довольно большой груз. По пути «наши» получили много ценных подарков, состоявших из продуктов питания. Одному преподнесли козу, другому – кукурузы и кур. Макололо начали верить, что у батока «есть сердце»; сначала же, как это бывает обычно с обидчиками, они относились к батока подозрительно и осуждали их за то, что они ненавидят макололо и убивают каждого представителя этого племени, который попадается им на глаза.

Прежде грабительские шайки макололо и покоренных батока делали набеги на эти самые деревни. Поэтому спустя несколько дней, после нашего сюда прихода, Молока явился к нам в горе и страхе, так как его слуга Раньеу исчез, и Молока был уверен, что Раньеу поймали и убили батока. Но через некоторое время Раньеу пришел в сопровождении двух мужчин, которые его нашли, накормили и, неся его поклажу, проводили заблудившегося к нам.

Утром 12 октября мы двигались по дикой, гористой стране. По обоим берегам стояли красивые леса, но население было редкое. Самыми большими деревьями были обычно колючие акации, очень большого размера и с красивыми очертаниями. Так как мы проплыли мимо нескольких деревень, не приставая, жители взволновались и высыпали на берег с копьями в руках. Мы наняли одного из них и поручили ему отправиться к Мпенде и сообщить о нашем прибытии. Это их успокоило. Мы вышли на берег и позавтракали недалеко от большого острова с двумя деревнями, против устья Зан-гуэ, где мы расстались с Замбези на нашем пути вверх по ее течению. Мпенде жалел, что у него нет каноэ для продажи, но предложил дать нам временно два своих. Он угостил нас вареной тыквой и дыней.

Оружие и утварь Средней Африки

Музей народоведения в Берлине

У его слуги был боковой горб на спине. Мы часто встречали случаи горбатости, но ни разу горба такого рода.

Мпенде сам сопровождал нас на своем каноэ, пока нам не удалось купить хорошее, большое каноэ в другом месте. Мы заплатили за него цену, которая здесь считается высокой: 12 ниток бус из граненого стекла, столько же ниток крупных синих бус и два ярда серого коленкора. Если бы бусы были грубее, они стоили бы дороже, так как сейчас здесь в моде именно грубые. Прежде чем закончить сделку, владелец каноэ заявил, что «его внутренности тоскуют по каноэ, и мы должны немножко прибавить, чтобы успокоить эту тоску». Против такой просьбы устоять было невозможно. Торговая партия Секваша, которую мы здесь встретили, купила десять больших новых каноэ, уплатив за каждое по шесть ниток грубых белых бус или, что равноценно, по четыре ярда коленкора, и закупила за бесценок столько слоновой кости, что все эти каноэ были полностью нагружены. Они занимались также торговлей невольниками, что было ново в этой части Африки и, вероятно, скоро изменит характер ее обитателей.

Люди Секваша жили в роскоши и были необычно жирны и толсты. Когда невольников посылают в торговые экспедиции, они никогда не отказывают себе в пиве и во всем другом, что можно купить на товары их хозяев.

В песчаных местах под тенистыми деревьями было очень много насекомых, называемых «муравьиными львами», – даже там, где обычно муравьев не видно. Эти терпеливые создания сидят в своих постройках и в это время года очень много работают. Сильные ветры засыпают их ловушки песком, и не успеют они их тщательно привести в порядок, как ветер снова все засыпает. Таким образом, им приходится беспрестанно работать, пока не стихнет ветер.

Температура воды в Замбези поднялась с августа на 5°, т. е. теперь достигает 26°. Температура воздуха после захода солнца доходила до 35°; у воды было прохладнее, и мы обычно укладывались спать на берегу, хотя там и грозила опасность со стороны крокодилов.

Африка отличается от Индии тем, что здесь воздух становится прохладным и освежающим задолго до возвращения солнца, и несомненно, что здесь мы можем выносить такое пребывание на солнце, которое оказалось бы роковым в Индии. Вероятно, благодаря большой сухости воздуха солнечные удары здесь редки. За 22 года д-р Ливингстон не видел ни одного случая солнечного удара и ни об одном не слышал, хотя здесь редко приходится встречать защитительные головные уборы, которые всегда носят в Индии.

Когда вода стоит на самом низком уровне, иногда попадаются небольшие пороги, которых, вероятно, нет в течение остальной части года.

Переночевав напротив текущей с юга речки Боме, мы прошли мимо острова Накансало и 17-го спустились через пороги, носящие это же название. Девятнадцатого мы подошли к более серьезным порогам – Натабеле, у входа в Карибу. Макололо артистически провели каноэ через отверстие в гряде. Войдя в теснину, мы столкнулись с 30 бегемотами: недалеко от начала Карибы отмель тянется почти на протяжении двух третей сузившейся реки, и они плавали в тихом месте за нею. Несколько из них находилось в фарватере, и лодочники боялись плыть среди них, так как, по их словам, в стаде обычно оказывается один со скверным характером, которому доставляет злобное удовольствие переворачивать каноэ.

На противоположных скалах было несколько мальчиков. Они забавлялись тем, что бросали камни в испуганных животных, и некоторым попали в голову. Нетрудно было бы перестрелять все это стадо. Мы сделали несколько выстрелов, чтобы прогнать бегемотов. Пули часто скользят по их черепу, причиняя им не больше вреда, чем школьнику разбитый нос. Одного бегемота мы убили, и его понесло вниз течением, а по берегу за ним бежали люди. С левого берега нас окликнул один туземец и сказал, что один человек на этом берегу знает, как молиться богам Карибы; он посоветовал нам нанять его, чтобы он молился о нашей безопасности, пока мы будем проходить пороги, иначе мы наверняка погибнем. Никто еще не рисковал жизнью на порогах Карибы, не заплатив предварительно речному врачу, или жрецу, за его молитвы. Наши люди спросили, нет ли впереди водопада, но он отказался дать какие-либо сведения, – мы, мол, на другом берегу; вот если мы переедем на его берег, то он, может быть, нам кое-что скажет. Мы переправились на этот берег, но «тот человек» ушел в деревню. Тогда мы вышли на берег и перебрались через горы, чтобы взглянуть на Карибу, прежде чем доверить ей наши каноэ. Течение оказалось сильным и кое-где прерывающимся преградами, но фарватер был почти прямой, водопада не было, и мы решили рискнуть.

Пока мы ходили, наши люди зашли в деревню, и их там угостили пивом и табаком. Жрец, знающий, как молиться богу – владыке этих порогов, следовал за нами с несколькими своими друзьями. Они были весьма удивлены, видя, что наши люди прошли пороги благополучно без его посредничества.

Туземцы, которые погнались за мертвым бегемотом, поймали тушу двумя милями ниже, привязали ее к скале и сидели на берегу около мертвого животного, ожидая нас. Так как течение здесь было быстрое и скалистые берега не казались удобной пристанью, мы взяли бегемота на буксир и сказали жителям деревни, чтобы они следовали за нами, – мы отдадим им большую часть мяса. Крокодилы так хватались за тушу, что мы скоро вынуждены были отвязать ее и предоставить ей плыть по течению, так как крокодилы своими усилиями могли бы перевернуть каноэ.

В поисках удобного для ночлега места нам пришлось уйти так далеко вниз, что туземцы решили, будто мы не хотим разделить с ними мясо, и вернулись в деревню. Мы провели две ночи на месте, где был разделан бегемот. Крокодилы поработали в темноте, разрывая то, что осталось в реке, и яростно колотя по воде своими мощными хвостами.

Горы с обеих сторон Карибы похожи на Кебрабасские, пласты перемещены и скручены во всех направлениях, ровные места отсутствуют.

Хотя горы сжимают Замбези, превращая ее на протяжении нескольких миль в узкий поток, других порогов, кроме находящихся при входе в эту теснину, нет. Поверхность реки гладкая, и, вероятно, река здесь очень глубокая.

Несколько скал, стоящих в устье Карибы, на расстоянии выглядят как форт. Громадные массы пород, смещенные, изогнутые и даже перекрученные до невероятия, свидетельствуют о каком-то гигантском и конвульсивном перевороте в природе, образовавшем, вероятно, Кебрабасу, Карибу и водопад Виктория и придавшем им их нынешний вид. Он произошел после образования угля, так как и его пласты были смещены. Вероятно, в нынешней спокойной деятельности природы не происходит ничего подобного.

Выйдя из ущелья, мы раскинули лагерь у небольшой реки Пенделе, находящейся от него на расстоянии нескольких миль. Гора Палаби находится на восточной стороне нижнего конца теснины Карибы; хребет, к которому она принадлежит, пересекает реку и продолжается в юго-восточном направлении.

Чикумбула, гостеприимный младший вождь, подчиненный Нчомокеле (верховному вождю обширного района), которого мы не видели, принес нам на другой день большую корзину муки и четыре курицы, а также пива и комок соли, «чтобы было вкусно». Чикумбула сказал, что местные жители страдают из-за слонов, поедающих хлопчатник. Однако его подданные казались зажиточными людьми.

За несколько дней до нашего приезда они поймали в одну ночь в волчьи ямы трех буйволов. Не в силах съесть трех сразу, они оставили тушу одного разлагаться. Ночью ветер изменился и стал дуть от дохлого буйвола к месту нашего ночлега; кроме того, голодный лев, вовсе не разборчивый в пище, разворотил эту гниющую массу и своим радостным рычаньем, которым он отмечал этот пир, мешал нам спать. Здесь, особенно отсюда до мест ниже Кафуэ, а также на необитаемом берегу Моселекатсе совершенно исключительное обилие всякой дичи. Засуха гонит всех животных к реке на водопой. За час вечерней или утренней прогулки по правому берегу реки можно убедиться, что местность кишит дикими животными: большие стада палла, водяных козлов, куду, диких свиней, эландов, зебр и обезьян; в укромных местах – куропатки, цесарки и мириады горлинок; повсюду свежие следы слонов и носорогов, приходивших к реке ночью. Через каждые несколько миль мы наталкивались на стадо бегемотов, спящих на какой-нибудь мелкой отмели; их тела, почти целиком выступавшие из воды, походили на черные скалы. Когда за этими животными много охотятся, они становятся в соответствующей степени осторожными. Но здесь их не беспокоит ни один охотник, и они отдыхают в безопасности, предусмотрительно все-таки располагаясь как раз над глубоким фарватером, куда они могут нырнуть, если их что-нибудь встревожит. Если выстрелить в спящее стадо, они все вскакивают на ноги и глядят со своеобразно флегматичным бегемотьим удивлением, ожидая другого выстрела, прежде чем броситься в глубокую воду. В нескольких милях ниже владений Чикумбулы мы видели в одном стаде белого бегемота. Наши люди никогда до сих пор такого не видали. Он был розовато-белого цвета, точно такого, как у альбиносов. Создавалось впечатление, что он – отец многих других, так как в стаде было немало животных с большими светлыми пятнами. Встречающийся «белый» слон – такой же розоватый альбинос, как этот бегемот. В мелких селениях, в нескольких милях выше Карибы, мы видели людей с такими же особенностями кожи. По-видимому, одни и те же явления действуют и на животных, и на человека. Бегемот темной окраски стоял один, как будто изгнанный из стада, и кусал воду, вертя головой из стороны в сторону с самым бешеным видом. Это кусанье воды чудовищными челюстями – бегемочий способ «хлопнуть дверью». Говорят, что если у самки бегемота рождаются близнецы, то одного из них она убивает.

Мы пристали к красивому, поросшему деревьями острову Калаби, против которого Туба Мокоро отчитывал льва, когда мы шли вверх. У предков народа, населяющего теперь остров, был скот. Но страной завладели цеце. Никто не знает, где плодятся эти насекомые; в определенное время года они все исчезают, потом возвращаются снова неизвестно откуда. Туземцы так внимательно наблюдают природу, что их незнание в этом случае нас удивило.

В маленькой бухте, где мы пристали к берегу и где женщины берут воду, живет одинокий бегемот. Среди скал бегают во множестве маленькие ящерицы и ловят мух и других насекомых. Эти безвредные создания иногда оказывают большую услугу человеку, поедая громадные количества белых муравьев.

В полдень 24 октября мы встретили в одной деревне ниже Кафуэ Секваша с главной группой его людей. Он сказал, что за время его путешествия было убито 210 слонов; многие из его спутников – прекрасные охотники. Судя по числу виденных нами животных, это возможно. Он сообщил, что, достигнув Кафуэ, он отправился к северу в страну зулусов, предки которых пришли сюда в прежние времена с юга и основали государство с родом республиканской формы правления.

Секваша – «величайший» португальский путешественник, какого нам довелось встречать; он хвастается, что говорит на дюжине различных наречий. К сожалению, он очень мало может рассказать о виденных им странах и народах, и на его рассказы не очень-то можно полагаться. Однако, если принять во внимание влияния, среди которых он был воспитан, и отсутствие каких бы то ни было средств получить образование в Тете, удивительно, что он обладает теми хорошими чертами, которые иногда проявляет.

Среди его товаров было несколько дешевых американских часов; деньги в них, можно сказать, он вложил зря, так как в этой части Африки никто не заботится об измерении времени. Эти часы навлекли на него неприятности у баньяи: он завел их в присутствии вождя, а тот испугался странных звуков, которые они издавали, и решил, что это какие-то колдовские машины, работающие, чтобы навлечь всякие несчастья на него и его народ. Было решено, что Секваша виновен в миландо, или преступлении, и ему пришлось заплатить за свою неудачную выставку большую пеню тканями и бусами. Он намекнул, что мы, наверное, слышали, будто он убил Мпангуэ; он убийство отрицал и говорил, что в его отсутствие будто бы имя его было запутано в эту историю, так как его работники, пьянствовавшие однажды ночью с Намакусуру, человеком, который стал преемником Мпангуэ, сказали, что убьют последнего для него, Секваша. Его партнер не подумал об этом, когда мы встретили его на нашем пути вверх, так как пытался оправдать убийство заявлением, что теперь они сделали вождем того, кого следовало.

Вверх от Томбаньямы Замбези полна островами, и многих буйволов привлекает свежая молодая трава и тростник. Одного мы убили утром 27-го. Ночью в отдалении слышались раскаты грома, и, как обычно бывает при этом состоянии атмосферы, мясо испортилось так быстро, что на следующее утро его нельзя было есть. Однако в этом случае, когда не было никакого выбора, голод оказался самым лучшим поваром. Такое же быстрое разложение имеет место, если мясо повесить на четыре или пять часов на дерево папау; если же оно висит только час или два, то становится лишь нежным.

Когда 28-го мы отдыхали на острове поблизости от Поде-боде, трое людей Ма-Мбурума принесли нам в подарок муки и домашней птицы. У них принят следующий вид приветствия, который считается признаком хороших манер и умения соблюдать почтительный этикет: подходя с подарком в одной руке, другой они ударяют себя по ляжке, затем, садясь против нас, хлопают в ладоши, потом продолжают хлопать себя по ляжке, передавая подарок нашим людям, и опять в ладоши, когда получают ответный подарок и при уходе. Этот церемониал проделывается с полной серьезностью. Можно наблюдать, как матери учат детей надлежащему хлопанью, обучая их хорошим манерам в общении между собой.

После трехчасового плавания утром 29-го числа мы подошли к месту, где река снова сужается, сжатая горами Мбу-рума, которые называют Каривуа. Здесь только один фарватер, и вдалеке маячили новые пороги. Фарватер разделяется расположенными посередине скалами на две протоки. Проходя это место, люди, посланные Секелету, вели себя чрезвычайно благородно. Мы вошли в теснину без предварительной разведки, и громадные бушующие волны сразу стали наполнять каноэ водой. С большим присутствием духа и не колеблясь ни минуты, двое человек спрыгнули в воду, чтобы облегчить каноэ; потом они приказали сделать то же и одному батока, так как «белые люди должны быть спасены». «Я не умею плавать», – сказал батока. «Тогда прыгни и держись за каноэ», – ответили ему. Он так и сделал. Плывя рядом, они провели залитые водою каноэ в сильном течении до конца порогов, а потом вытащили на берег, чтобы вычерпать воду. Обыкновенная лодка могла бы пройти здесь вполне благополучно, но борты наших каноэ не поднимались и на фут над водой.

Благодаря отваге этих людей ничего не было потеряно, хотя все основательно промокло. Этот порог находится почти против западной оконечности гор Мбурума, или Каривуа. Ниже него вскоре начинается другой. Говорят, что когда вода поднимается, пороги не дают себя чувствовать. Второй порог был более труднопроходимым, и нам пришлось разгрузить каноэ и пронести наше имущество по берегу на расстояние около 100 ярдов.

Путем засечки времени, в течение которого брошенная в воду ветка проплыла 100 футов, мы определили, что быстрота течения достигает 6 узлов в час – больше, чем было замечено в каком-либо другом месте реки. Когда наши люди подводили к берегу последнее каноэ, течением занесло корму, и все люди, кроме одного, выпустили лодку, боясь, как бы их не унесло. Лодку вместе с держащимся за нее человеком быстро вынесло на середину реки. Когда надо было перестать держаться за лодку, он этого не сделал, а теперь вновь подверг свою жизнь опасности, выпустив ее, через несколько секунд его поглотил страшный водоворот. Его товарищи спустили каноэ в воду ниже порогов и вытащили его, когда он в третий раз вынырнул на поверхность. Его удалось спасти уже совсем обессилевшим.

Вид здешней местности напомнил нам Кебрабасу. По скалам проходит такая же полоса блестящего черного налета на высоте около 2 футов над водой. Так как был конец обычного сухого сезона, да еще после сильной засухи, на некоторых горах не было ни травинки, но на склонах виднелись красивые зеленые деревья. На неровных склонах появилось несколько антилоп; увидели мы и несколько лежавших и пивших пиво людей.

Теснина Каривуа имеет протяженность около 30 миль. Она кончается у горы Роганора. Возможно, что две скалы, возвышавшиеся на 12–15 футов во время нашего посещения этого места, бывают покрыты водой в разлив и могут представлять опасность. Главной опасностью для нас был ветер, так как достаточно было очень слабой зыби, чтобы каноэ уже набирали воду.

Первого ноября мы прибыли в Зумбо, расположенное в устье Лоангвы. Поскольку вода в этой реке едва доходила до колен, наша сухопутная группа легко перешла ее вброд.

Мы застрелили на острове против Панголы буйвола. Пуля попала ему в селезенку, и оказалось, что он уже раз был ранен в то же самое место, так как мы обнаружили в селезенке железную пулю. Старая рана совершенно зажила. По реке плыло много растений – Pistia stratiotes. Хотя здесь правый берег густо населен, но дичь водится в изобилии.

Утром 2 ноября, когда мы завтракали, явился Мамбо Казаи, о котором мы ничего не знали, с людьми, вооруженными мушкетами и большими рогами-пороховницами, и потребовал, чтобы мы уплатили пеню за проход по его земле, а также за дрова, которые мы использовали для приготовления пищи. Однако, когда ему сказали, что мы – англичане, он ответил: «Ах, так. Я думал, что вы – базунгу [португальцы], а с них я беру дань», – и извинился за свою ошибку.

Словом «базунгу», или «азунгу», называют всех светлокожих чужестранцев, в том числе и арабов, и даже невольников-торговцев, если они носят одежду. Вероятно, оно означает «иностранцы», или «гости», от «зунга» – «ходить в гости» или «путешествовать», а португальцы были единственными иностранцами, которых видели эти люди. Поскольку мы вовсе не хотели, чтобы нас принимали за людей этой национальности, мы обычно старались подчеркнуть, что мы – англичане, а англичане никогда не покупают, не продают и не держат черных людей в качестве невольников и стараются вообще прекратить работорговлю.

По пути мы зашли к нашему приятелю Мпенде. Он отвел нам хижину, на полу которой были разостланы новые циновки. Мы сказали ему, что спешим, так как приближается период дождей. «Дожди в самом деле будут скоро? – осведомился один его старик-советник. – Будут ли они обильны в этом году?»

На это мы могли только ответить, что приближается время, когда они большею частью начинаются, на что указывает обычный признак – обилие облаков, бегущих к югу; однако мы не знаем больше того, что известно им самим.

Некоторые люди иногда используют предполагаемую доверчивость туземцев, чтобы добиться у них временного успеха; но африканцы бывают обычно достаточно проницательны для того, чтобы обнаружить передержку, если она есть, и в дураках остается один путешественник. Во время предшествующей засухи Мпенде обвиняли в том, что он будто бы прогнал облака, и ему пришлось заплатить пондоро большую пеню в искупление своей вины.

Четвертого ночью разразилась буря; к утру ветер внезапно переменился, начал дуть в направлении вниз по реке и принес с собой грозу с громом, молниями и дождем. К утру понизилась температура воды и воздуха; температура воды упала до 25°, т. е. на 4°. В течение всего этого дня вокруг нас разражались грозы, Замбези поднялась на несколько дюймов, и вода в ней стала очень мутной.

Бегемоты здесь более осторожны, чем выше по реке, так как туземцы охотятся на них с ружьями. Застрелив одного на мелкой песчаной отмели, наши люди потащили его на левый берег, чтобы легче было его разделать. Это было прекрасное, жирное животное, и все мы предвкушали с удовольствием, что будем есть с его жиром наши сухие туземные лепешки, как с маслом. Мы послали повара вырезать хороший кусок нам на обед, но он вернулся с поразительным сообщением, что туша исчезла. Наших людей одурачили, и им было очень стыдно. Вот как это произошло. Несколько баньяи пришли помочь вытащить его на берег, причем уверяли, что здесь везде мелко. Они катили и катили его к берегу, потом заявили, что канат, которым он был привязан, мешает, и отвязали его. Все болтали и кричали изо всех сил, когда вдруг наш лакомый кусочек бухнулся в яму, – как того хотели бань-яи. Когда туша начала тонуть, все макололо бросились за ней. Один схватился за хвост, другой – за ногу, третий – за ляжку, но… «Клянемся Себитуане! Он потонул, несмотря на все наши усилия». Вместо жирного бегемота у нас была на обед тощая курица, и мы должны были радоваться и этому. Однако бегемот ночью всплыл, и его нашли милей ниже. Тогда баньяи собрались на берегу и стали оспаривать наши права на животное, говоря: «Его мог застрелить и кто-нибудь другой». Наши люди взяли немного мяса, а остальное предоставили им, не желая с ними ссориться.

В теснине Какололе, около горы Маньерере, мы подстрелили красивого водяного козла; он упал на лужайке около ручья, где пасся. Громадный крокодил, который не спал в этот момент, схватил его и утащил в неглубокую воду. Смертельно раненное животное сделало отчаянный прыжок и, протащив за собой на протяжении нескольких ярдов крокодила, вырвалось из чудовищных челюстей. Чтобы спастись от охотника, козел прыгнул в реку и стал переплывать ее; но за ним погнался другой крокодил, которого, однако, быстро послала на дно меткая пуля. Козел проплыл еще немного, потом красивая голова опустилась, тело перевернулось, – и одно из каноэ вытянуло его на берег.

Водяной козел

Рисунок

Ниже Какололе и у подножия горы Маньерере мы увидели выходящие на поверхность на правом берегу Замбези несколько угольных пластов, которые не заметили, когда поднимались вверх.

Читора из Чиковы принял нас со своим обычным гостеприимством. Наши люди были очень довольны его любезностью и, конечно, не сочли ее за признак слабости. Они решили отблагодарить его за приветливый прием, когда явятся сюда с карательной экспедицией поесть овец баньяи в виде наказания за оскорбление, нанесенное им в деле с бегемотом. Тогда они пошлют к Читоре гонца – сказать ему, чтобы он не убегал, так как они, будучи его друзьями, не сделают ничего плохого такому доброму человеку.

Во время нашего путешествия вниз по реке мы собрали о ней следующие сведения. От того места во владениях Синамане, откуда мы отплыли, и до Кансало река более судо-ходна, чем между Тете и Сеной, хотя ширина ее не превышает большею частью 250–300 ярдов, т. е. она здесь не шире, чем Темза у Лондонского моста. Она глубока, и течение ее плавное. Немного ниже Кансало, у Карибы, реку пересекает базальтовая гряда, называемая Накабеле, похожая на искусственную плотину, построенную поперек реки. В ней есть большой проход, и она опасна только для каноэ. Затем глубокая и узкая река течет на протяжении нескольких миль сквозь хребет высоких гор. Еще ниже, к востоку от Кафуэ, ее ширина достигает не менее полумили; течение здесь медленное; много песчаных островов. Затем у Каривуа есть пороги, о которых мы уже говорили, – около 100 ярдов длины и с течением, достигающим почти 6 узлов в час; здесь самое быстрое течение на протяжении всей Замбези, кроме водопадов. От Зумбо и до Чиковы река опять широкая и удобная для навигации.

Чикова, о которой географы иногда говорят как о королевстве, иногда как о водопаде, – район с плодородной равниной на южном берегу. Раньше здесь обрабатывалась земля на обоих берегах, но теперь местность не населена.

Мы вошли на каноэ в пороги Кебрабасы у восточной оконечности Чиковы и прошли несколько миль по воде, пока река не вошла в ущелье 50–60 футов ширины, о котором мы говорили уже, описывая русло и фарватер при низкой воде. Тут плавание стало трудным и опасным. На 15-футовом спуске образовалось за наше отсутствие много небольших водопадов. Два наших каноэ прошли благополучно по узкому фарватеру; он раздваивался, и в месте раздвоения, у скалистой стенки, разделяющей два рукава, то открывалась, то закрывалась глубокая воронка водоворота. Следующим шло каноэ доктора; казалось, оно направлялось прямо в клокочущий водоворот, несмотря на усилия гребцов. Остальные готовились уже спасать утопающих; наши люди кричали: «Смотрите, куда их несет! Смотрите, смотрите!» – когда вдруг раздался громкий треск. Вода реки внезапно и по неизвестным причинам закипела – это случается здесь с неправильными интервалами, и каноэ д-ра Кэрка было брошено на выступающие перпендикулярно из воды скалы. Мы видели, как д-р Кэрк боролся со всасывающим действием воды, которая должна была иметь здесь глубину не менее 15 морских саженей, и, уцепившись за выступ, поднимался на скалу; его рулевой, держась за эту же скалу, старался спасти каноэ. Почти все, что было в лодке, унесла река. Каноэ д-ра Ливингстона, из-за которого было отвлечено внимание людей, было спасено тем, что воронка заполнилась водой как раз в тот момент, когда лодка достигла края ужасного водоворота. В каноэ д-ра Кэрка кое-что осталось, но все ценное, в том числе хронометр, барометр и, к нашему величайшему сожалению, его записки о путешествии и ботанические рисунки деревьев, растущих во внутренней части страны, погибло.

Мы вышли на берег и стали продолжать наше путешествие пешком, жалея, что не поступили таким образом днем раньше. Люди были очень напуганы; им никогда не приходилось плавать в таких трудных условиях. Они предпочитали нести всю поклажу, только бы избавиться от риска плыть по Кебрабасе. Однако, когда они прошагали целый день по горячим скалам и жгучему песку и устали, их настроение изменилось; они стали жалеть, что оставили каноэ. Они говорили, что надо было вытаскивать их в опасных местах, а потом снова спускать на воду.

Один из ослов издох от истощения недалеко от Луии. Хотя здесь едят мясо зебр и квагг, очень родственных ослам, но наши люди были шокированы мыслью о возможности съесть осла: «Это все равно, что съесть человека: осел живет с человеком и является его сердечным другом».

Мы встретили две большие торговые партии невольников из Тете, направлявшиеся в Зумбо. Они вели для обмена на слоновую кость большое количество женщин манганджа, которым были надеты на шею веревки; все они были привязаны к одному большому канату.

Панзо, старшина деревни, расположенной к востоку от Кебрабасы, принял нас очень любезно. После обычных приветствий он поднялся на холм и громким криком, раздавшимся на всю долину, приказал женщинам нескольких селений приготовить для нас ужин. Он вернулся около 8 часов вечера в сопровождении процессии женщин, которые несли пищу. Было восемь блюд с нсима, или кашей, шесть различных сортов очень хороших диких овощей, блюда с бобами и домашней птицей. Все было прекрасно приготовлено, и притом со скрупулезной чистотой. Деревянные блюда были почти так же белы, как мука. Принесли пищи и для наших людей. 21 ноября мы видели спелые манго, которые обычно указывают на близость португальцев. Тете мы достигли рано утром 23-го, пробыв в отсутствии немного больше шести месяцев.

Два английских моряка, на попечении которых был оставлен пароход, чувствовали себя хорошо и были совершенно здоровы в течение всего нашего отсутствия. С фермой они потерпели неудачу. Мы оставили им несколько овец, чтобы они могли заколоть их, когда им захочется свежего мяса, и две дюжины кур. Прикупив кур еще, они вскоре удвоили население своего птичьего двора и мечтали, что он будет хорошо снабжать их яйцами. Но моряки купили также двух обезьян, и вот обезьяны-то и ели все яйца. Однажды ночью на берег вылез бегемот и опустошил их огород; овцы забрались на хлопковый участок, когда хлопок был в цвету, и поели все, кроме стеблей; потом крокодил утащил овец, а туземцы украли кур. Не больше были их успехи и в кузнечном деле. Один португальский купец, имевший преувеличенное представление об изобретательности английских моряков, показал им двуствольную винтовку и спросил, не могут ли они восстановить попорченный ржавчиной цвет стволов. «Я думаю, что знаю, как это делается, – сказал один, отец которого был кузнецом, – это очень легко: достаточно сунуть стволы в огонь». На берегу был разожжен большой костер и на него водружены несчастные стволы, чтобы восстановить красивый цвет винтовки. К величайшему удивлению

Джэка, стволы отвалились один от другого. Чтобы выйти из затруднения, он и его товарищ склеили стволы смолой и послали владельцу со следующим сообщением: «Это все, что они могли сделать, и они не возьмут с него ничего за работу». Они также изобрели оригинальный способ заключения торговых сделок: узнав рыночную цену продуктов, они соглашались платить ее, но не больше. Если туземцы отказывались покинуть судно, пока цена не будет увеличена, из каюты выносился хамелеон, которого те ужасно боятся; увидев хамелеона, туземцы моментально прыгали за борт. При помощи хамелеона все споры разрешались в мгновение ока.

Но вне этих добродушных ссор они проявляли человечность, подобающую английским морякам. Однажды ночью их разбудил ужасающий крик, и они сейчас же поплыли в лодке на помощь. Крокодил схватил женщину и тащил ее по мелкой отмели. Как раз в тот момент, когда они к ней подходили, она издала страшный крик: ужасное пресмыкающееся откусило ей ногу у колена. Они взяли ее на судно, перевязали, как умели, ногу и, не придумав лучшего способа выразить свое сочувствие, дали ей стакан рому, а потом отнесли ее в деревню. Наутро они увидели, что повязки сорваны и несчастное существо умирает. «Я думаю, – заметил один из моряков, – что ее хозяин рассердился на нас за спасение ее жизни, раз она потеряла ногу».

Глава XVII Снова в дельте Замбези

Так как вода в Замбези стояла на необыкновенно низком уровне, то мы побыли в Тете, пока она не поднялась, и в Конгоне вышли 3 декабря. Поддерживать судно в плавучем состоянии было нелегкой работой; собственно говоря, мы и не ожидали, что оно удержится на воде. Каждый день открывались новые течи, паровой насос отказывался работать, мостик сломался; ночью три отсека наполнились водой, все было затоплено, кроме каюты и переднего отсека. Через несколько дней Роу заверил нас, что «хуже уже быть не может». Он и Хэтчино во время нашего отсутствия затратили много времени, конопатя дно, обмазывая его глиной и укрепляя, и мы решились снова воспользоваться судном главным образом для того, чтобы доставить им удовольствие. Мы уже давно были убеждены, что стальные пластины совершенно не годились.

Утром 21 декабря несчастный «Астматик» сел на песчаную мель и наполнился водой. Его нельзя было ни опорожнить, ни стащить с мели. За ночь вода в реке поднялась, и на другой день над водой виднелись только около 6 футов мачт затонувшего судна. Большая часть имущества, находившегося на борту, была спасена, и Рождество 1860 г. мы провели, расположившись лагерем на острове Чимба. Мы послали в Сену за каноэ и прибыли туда 27-го. Нам опять оказал дружеское гостеприимство наш друг, сеньор Феррано.

Большая партия невольников, принадлежавших коменданту, пробывшая в отсутствии около года, как раз возвратилась из торговой экспедиции в страну Моселекатсе. Купцы с этими невольниками повезли внутрь страны 1000 мушкетов и большое количество пороха, так как, по их словам, это были единственные товары, которые Моселекатсе охотно покупал. Они выступили в обратный путь со слоновой костью, страусовыми перьями, тысячью овец и коз и тридцатью головами прекрасного рогатого скота. Кроме того, Моселекатсе послал коменданту, в доказательство того, что он и купцы расстались друзьями, великолепного белого быка. Страусовые перья были упакованы в тростниковые корзины, и, когда однажды ночью в лагере вспыхнул огонь, они все погибли.

Этой партии пришлось проходить через район, зараженный цеце, и весь рогатый скот погиб от укусов. Белый бык погиб на расстоянии двух дней пути до Сены. 600 коз и овец были съедены, – потому ли, что они хромали, или потому, что их погонщики были голодны. Комендант, страдавший приступом лихорадки, не мог подсчитать свои убытки, но намеревался посадить в тюрьму невольников, которые, как обычно, больше думали о своем удобстве, чем о прибылях хозяина. Несомненно, рабский труд обходится очень дорого: англичанин с двумя фургонами и десятью людьми мог совершить более выгодное путешествие во владения Моселекатсе, чем эти сотни невольников, хотя ему пришлось бы покрыть от Наталя или Капа гораздо большее расстояние.

Когда мы встретили Секваша, он признался, что уже собрал 800 ароб, или 25 000 английских фунтов слоновой кости, причем большею частью платил за нее пустяки. У его товарища была примерно половина этого количества – 12 800 английских фунтов. Когда Секваша вернулся в Тете в следующем году, его посадили в тюрьму в форте. Он дал несколько тонн слоновой кости и вскоре был на свободе. Официальной причиной его заключения были беспорядки внутри страны, в которых он был повинен; но это был только прием, подобный операции, проделываемой в рыбоводстве над рыбой, чтобы заставить ее выпустить икру.

Возможно, нашим капским друзьям будет интересно узнать, что, несмотря на их воркотню время от времени по поводу легкомыслия их работников-кафров,[36] эти кафры работают гораздо лучше невольников. Как мы уже говорили, уголь здесь выходит на поверхность на берегах рек, и его было бы легко перевезти на лихтерах. Дон Педро V[37] прислал небольшое судно, точно такое, как «Ма-Роберт», для навигации по Замбези; в Тете был послан приказ снабжать его углем из тех залежей, которыми пользовались мы для своего судна. Этот приказ выполнили, поставив на работу невольников. Согласно сведениям, полученным от офицера, который заведовал этой простой рудничной операцией, уголь обходился в фунт стерлингов за тонну, т. е. вдвое больше, чем в Англии при свободном труде. Если бы его привезли к устью реки, то он обошелся бы дороже, чем уголь, доставляемый морем вокруг мыса Доброй Надежды в Индию. Вышеприведенные факты свидетельствуют, что наибольший расход при его добыче составляло пропитание невольников. Жалованье, которое получали штейгеры, было сравнительно незначительным. При существующей системе труда уголь, доставленный из Тете в Конгоне, должен был бы обходиться не менее чем в 10 фунтов за тонну. Эти цифры станут еще более яркими, если мы вспомним, на какой глубине добывается уголь в Англии. Мы видели в 1864 г. упомянутое выше судно в Мозамбикской гавани; оно не было использовано для того назначения, для которого было прислано, хотя находилось здесь уже 3 года.

Мы достигли Конгоне 4 января 1861 г. За время нашего отсутствия здесь был водружен флагшток, а также построены таможня и хижина, где жили черный капрал и три рядовых. С любезного разрешения капрала, который пришел к нам, как только надел брюки и рубашку, мы разместились в таможне; она, как и другие строения, представляла собою небольшую квадратную хижину из мангровых жердей, переплетенных тростником, без пола. Солдаты жаловались на голод: у них не было ничего, кроме небольшого количества мапиры, и они делали пальмовое вино, чтобы заглушить голод. В ожидании прихода судна мы занялись чтением газет и журналов, которые прибыли с почтой в Тете и там ожидали нас.

Наши продовольственные запасы начали подходить к концу; в конце месяца у нас не оставалось ничего, кроме нескольких унций сахара и небольшого количества плохих галет. Кофе и чай кончились, но недостаток их почти не ощущался, так как наши моряки нашли для них хороший заменитель – поджаренную мапиру. Свежее мясо можно было доставать в изобилии из нашего антилопьего заповедника на большом острове, образуемом речкой, соединяющей Конгоне с Западным Луабо.

Здесь на поросших травою равнинах пасутся большие стада водяных козлов (Aigocerus ellipsiprymnus); когда они хотят перейти на свежее пастбище, они подходят к берегу, ждут отлива, а потом легко переплывают реки в полмили и даже больше шириной. Этих животных убивать трудно, и иногда они кажутся такими же живучими, как кошки. Попадание в шею большею частью бывает смертельно; но они часто убегают как ни в чем не бывало с двумя-тремя энфиль-довскими пулями в легких и других частях тела. По-видимому, в их легких имеется множество волокнистых перегородок, так что образуется масса отдельных долей, одна из которых может быть ранена без особого вреда для других; однако, пытаясь найти в этом объяснение, почему рана в легкое не была смертельной для этих животных, мы никогда не располагали ни средствами, ни временем для тщательного вскрытия. Красавец самец пробежал раз полным ходом вверх 200 ярдов, хотя часть его сердца была отстрелена патроном Джэкоба.

Мы надеялись, что патроны Джэкоба будут убивать животных немедленно, без страданий; но так как они разрываются на куски неглубоко под кожей, а то и на коже, наши ожидания не оправдались. Пуля Энфильда, несмотря на поразительную быстроту полета, слишком мала, чтобы причинить быструю смерть; лучше всего, оказывается, большая двухунцовая круглая пуля, если она метко послана. Поблизости от океана мясо водяных козлов всегда сочное и ароматное, напоминает говядину; но внутри страны мясо этой самой породы антилоп такое сухое и жесткое, что в последнее время даже наши черные люди, хотя и далеко не разборчивые в пище, отказывались его есть, и мы там совершенно отказались от охоты на антилоп. Утверждают, что мясо овец на острове Халки отличается высоким качеством и имеет восхитительный аромат благодаря тому, что эти животные пьют только соленую воду. Здесь, вероятно, всегда осаждается много мелкой соли, и вода солоноватая. Может быть, и в этом случае мясо обязано своими высокими качествами соли. Только попробовав его внутри страны, мы поняли, почему капитан Гаррис был о нем такого низкого мнения.

Тростниковый козел (Redunca aleotragus) обычно лежит в густой траве во время дневной жары и поджидает, пока охотник подойдет, тогда он вскакивает и издает предупреждающий свист. Лучшее знакомство с привычками животных поможет, возможно, в их распределении на природные группы – горных, равнинных и болотных. Куду, палла, черный козел, или куалата, Klipspringer, или кололо, обычно встречаются в горах и спасаются туда, если их преследуют. Gemsbuck, или кукама, кама, цесебе, гну, эланд, пути, или ныряльщик, каменный козел, жираф, нуни, или Blesbuck, прыгающий козел, или цепе, и уреби всегда живут на равнинах; а водяной козел, тростниковый козел, лечуэ, поку, наконг и кустарниковый козел обычно водятся в болотистых местах и в случае опасности убегают к воде или в болото.

Стадо палла у водопоя

Рисунок

По утрам и вечерам красивый пятнистый кустарниковый козел (Tragelaphus sylvatica) решается пастись недалеко от мангровых зарослей. Если его испугать, он издает громкий лай, в подражание которому туземцы дали ему название «мпабала» или «мпсуарэ». Водяной козел держится в открытых местах и редко ложится днем. В ясные ветреные дни все животные особенно дики и осторожны и подкрасться к ним очень трудно; в тихую же пасмурную погоду подойти к ним совсем легко.

Некоторое количество леопардов (Felis leopardus), которых португальцы называют тиграми, и стаи зеленых обезьян, называемых пуси, находят себе приют и пищу в мангровых зарослях. Мы никогда не видели леопарда-охотника (Felis jubata) с круглыми черными пятнами.

В этом центре разлагающейся растительности ничто не опасно так, как бездеятельность. Поэтому, если не нужно было охотиться, мы должны были искать другого повода для движения и развлекаться по мере сил обследованием зловонных болот; ленивая неподвижность привела бы к лихорадке в ее самой тяжелой форме и, по всей вероятности, со смертельным результатом.

В многочисленных речках, пересекающих мангровые заросли, водится занятная маленькая рыбка. Если ее вспугнуть, она удирает по поверхности воды, делая ряд прыжков. Ее можно считать земноводной, так как она проводит на суше столько же времени, сколько в воде, и развивает наибольшую деятельность при отливе. Тогда она появляется на песке или в грязи около маленьких лужиц, оставленных отступившим морем. Опираясь на свои грудные плавники, она принимает нечто вроде стоячего положения и своими большими выпяченными глазами выслеживает ярко окрашенных мух, которыми питается. Если муха сядет настолько далеко, что до нее нельзя добраться и в два прыжка, эта рыбка медленно подкрадывается к ней, как кошка к своей добыче или как паук-прыгун. Очутившись на расстоянии 2–3 дюймов от насекомого, она умудряется внезапным движением накрыть своим находящимся внизу ртом несчастную жертву. Это довольно воинственные существа; между ними случается наблюдать продолжительные сражения. Однажды одна такая рыбка, спасаясь от опасности, прыгнула в лужу размером в квадратный фут; в ней уже была другая, считавшая лужу своей собственностью на основании того, что она первая ее открыла; немедленно эта владелица, с горящими яростью глазами и вставшими дыбом спинными плавниками, бросилась на вторгшегося врага. Борьба была свирепая; ни одна буря в ложке воды не может сравниться с бурей, которая поднялась на этом миниатюрном море. Бойцы дрались то в воде, то на суше. Они наносили сильные удары, кусали друг друга; наконец, утомившись, они вцепились одна в другую челюстями, как бульдоги, потом остановились передохнуть, чтобы снова приняться драться с прежней ожесточенностью. Битва кончилась стремительным бегством захватчика.

Болотистая почва под мангровыми деревьями покрыта крабами, которые быстро скрываются в своих норах при первом признаке опасности. Во время отлива мириады крошечных крабов вылезают из своих подземных жилищ и начинают работать, как трудолюбивые пчелы. Вскоре на протяжении многих миль песок оказывается изрытым в результате их трудов. Они трудятся ради хлеба насущного: круглый комочек влажного песка появляется у рта маленького труженика и быстро отбрасывается одной из клешней; за ним следует второй, третий комочек… Когда эти отбросы накопятся, краб отходит в сторону и продолжает работу. На первый взгляд кажется, что это маленькое создание наглоталось песку и торопится отделаться от него как можно скорее: его обычай скрываться время от времени в свою норку, словно за свежими запасами, как будто бы это подтверждает. Однако размер кучек, которые образуются в несколько секунд, доказывает, что это не так, и тогда приходишь к заключению, – хотя с того расстояния, на которое краб допускает наблюдателя, и нельзя хорошо рассмотреть, чем он занимается, – что, возможно, он подносит песок ко рту, всасывает мельчайшее живое существо, которое может в нем находиться, а остальное отбрасывает. Иногда крабы более крупных пород устраивают род концерта; тогда из каждого подземного жилища раздаются странные звуки, как будто подражающие пению лесных обитателей. Бородавчатые свиньи (Phacochoerus africanus) очень любят этих крупных поющих крабов: они выкапывают их ночью из болотистой почвы и грязи и поедают.

На отмелях между Конгоне и землей Ньянгалуле кишат стаи мелкой рыбы, и здесь находятся излюбленнейшие рыболовные промыслы крупных пеликанов в течение всего времени, пока они остаются на побережье. Эти птицы истребляют громадное количество рыбы; они высиживают птенцов в апреле на низких островах на Конгоне и Восточном Луабо. Яйца, которых мы набрали очень много, так отдают рыбой, что для того, чтобы сделать их съедобными, необходим такой соус, как для анчоусов. Черепахи приходят в определенные периоды на остров Луабо и кладут там яйца, покрытые, вместо скорлупы, толстой оболочкой и имеющие приятный запах.

Сами мангровые заросли вполне стоят того, чтобы их обследовать. Доктор Кэрк нашел эти заросли, а также деревья и другие растения, попавшие на эти берега из других стран, очень интересными, а изучение их – поучительным. Одна порода мангровых деревьев стоит во время отлива на своих фантастических корнях, поднимающихся высоко над землей; во время же прилива кажется, что ствол растет прямо из воды. У других – плоские, широкие, извилистые корни, опирающиеся своими краями о грязь, так что и эта мягкая масса образует для них прочное основание. Семена одной разновидности похожи на наконечники для стрел. Падая, они благодаря собственной тяжести углубляются в мягкую почву и таким образом являются самосевами. Другой плод, величиной с головку ребенка, бесполезный, насколько мы могли судить, и для людей, и для животных, падая, разлетается на части. Древесина мангров дает прекрасные дрова, которые хорошо горят в топке даже сырыми. Из них получаются также прекрасные балки, которые очень ценят португальцы за их длину и прямизну.

Мы видели туземцев, которые толкли стебли ядовитого ползучего растения (Dirca palustris), называемого бузунгу, или «яд», которое обильно растет в болотах. Когда растолчено большое количество, стебли связывают в пучки. Река выше и ниже преграждается кустарником, и вода отравляется при помощи процесса, похожего на полоскание. Яд быстро действует на рыб. Они плывут к берегу; некоторые засыпают, другие оказываются только оглушенными. У этого растения розовые, имеющие форму горошины, цветы и гладкие, остроконечные, блестящие листья; коричневая кора покрыта крошечными белыми пятнышками. Знакомство с этим растением может оказаться полезным для потерпевших кораблекрушение, так как при его помощи они могут наловить рыбы.

Говорят, что яд бузунгу действует на человека, если выпить отравленной им воды; но пойманную при его помощи рыбу есть вареной безопасно. Некоторые насекомые питают отвращение к бузунгу, и им обмазывают побеги пальмовых деревьев, чтобы в пальмовое вино, когда оно капает с вершин в маленькие горшочки, прикрепленные к ветвям, куда его собирают, не попали муравьи.

В устье реки встречается в большом количестве рыба-пила. Роу увидел одну во время купания, схватил ее за хвост и выбросил на берег. Длина пилы от фута до 18 дюймов. Мы никогда не слыхали ни того, что какое бы то ни было живое существо было ранено этой рыбой, ни того, что ее ели люди, хотя она поднимается на сотни миль вверх в пресной воде реки. Бегемоты с наслаждением проводили целые дни на волнах, и это, по-видимому, доставляло им не меньше удовольствия, чем нам.

Во время нашего пребывания на побережье было несколько сильных бурь, в результате которых погибло много мелких морских птиц (Prion Banksii Смис): прибрежный песок был усыпан их телами, которые можно было найти даже на расстоянии сотен ярдов от берега; некоторые были так худы, что высыхали, не разлагаясь. Нас мучили мириады москитов, и мы перенесли несколько приступов лихорадки; люди, которых мы привели из внутренних малярийных районов, страдали от нее почти так же, как и мы. Это подтверждает, что цивилизованные люди легче переносят вредные влияния чуждого климата, чем нецивилизованные. Когда негры возвращаются к себе на родину из здоровых стран, они страдают почти так же сильно, как иностранцы.

Глава XVIII Приезд английских миссионеров

Тридцать первого января 1861 г. наше новое судно «Пионер» прибыло из Англии и стало на якорь с наружной стороны бара; но погода была бурная, и капитан не решался войти в гавань до 4 февраля.

В это же время пришли два крейсера ее величества, привезшие епископа Мэкензи с оксфордско-кембриджской миссией, которая должна была отправиться к туземцам Шире и озера Ньяса. Миссия состояла из 6 англичан и 5 цветных из Кэпа. Нелегко было решить, что делать с таким большим количеством людей. Достойный всякого уважения епископ, стремясь начать без проволочек работу, хотел, чтобы «Пионер» отвез миссию вверх по Шире до владений Чибисы и там ее высадил. Но против этого были серьезные возражения. «Пионеру» был отдан приказ обследовать Рувуму, поскольку португальское правительство отказалось открыть Замбези для судов других государств, а его чиновники весьма успешно проводили систему, которая вследствие вывоза и уничтожения рабочей силы лишала страну ценности как для иностранцев, так и для самих португальцев. «Пионер» уже опоздал на два месяца против назначенного срока, и дождливый сезон уже наполовину прошел. Затем, если бы миссия была отвезена во владения Чибисы и оставлена там, то она оказалась бы без медицинской помощи в нездоровом районе в начале наиболее опасного для здоровья времени года и притом без всяких средств как для переезда в здоровые высокие районы, так и для возвращения к морю. Мы боялись, что при отсутствии медицинской помощи и всякого знакомства с лечением лихорадки эту миссию может постигнуть та же печальная судьба, что и миссию Хельмора в Линьянти. Хорошо, что мы возражали так решительно: позднее оказалось, что противолихорадочные пилюли, купленные для нас епископом в Кэпе, должно быть, были сделаны из земли, а не из медикаментов. В конце концов епископ согласился поехать на военном корабле «Лира» в Иоганну и оставить там членов миссии у консула ее величества м-ра Сэнли. Сам же он решил отправиться с нами вверх по Руву-ме, чтобы узнать, является ли местность в ее верховьях (говорили, что она вытекает из озера Ньяса) подходящим местом для устройства там миссии.

Двадцать пятого февраля «Пионер» стал на якорь в устье Рувумы (Ровумы), которая, не в пример большинству африканских рек, имеет прекрасную бухту и не преграждена баром. Мы запаслись дровами, а потом стали ждать епископа, который и прибыл 9 марта на «Лире». 11 марта мы двинулись вверх по реке и убедились, что уровень воды в ней за время нашей задержки понизился на 4–5 футов. Местность в низовьях Рувумы красивее, чем в низовьях Замбези, так как здесь с побережья видны горы. На расстоянии 8 миль от устья мангровые заросли кончаются, и на каждом берегу начинается красивый хребет поросших лесом гор. На этих горах растет в большом изобилии и достигает больших размеров дерево, похожее на африканское черное дерево, но с лучшей древесиной. Людей было немного; те, которых мы видели, были арабского происхождения и казались небогатыми. Течение Рувумы в этом месте было таким же сильным, как Замбези, но объем воды ее гораздо меньше. В некоторых местах на переправах едва хватало воды, чтобы мог пройти наш пароход, имевший осадку в 5 футов. Когда мы поднялись на 30 миль вверх, вода вдруг упала за 24 часа на 7 дюймов. Поскольку мартовский разлив является последним в этом сезоне и он, по-видимому, окончился, было признано более осторожным, во избежание задержки на год, отвести судно немедленно обратно в море. Если бы наша экспедиция была одна, мы двинулись бы дальше в лодках или пешком и сделали бы все возможное для исследования реки и верхней части озера. Но хотя дело миссии было частным и совершенно отличным от нашего, общественного, поскольку цели и того, и другого были родственны, то мы очень хотели помочь нашим соотечественникам в их благородном предприятии. И вот, вместо того чтобы следовать своим стремлениям, мы решили вернуться на Шире, дождаться, пока миссия там благополучно устроится, а потом исследовать озеро Ньяса и Рувуму, спустившись в нее из озера.

На борту «Пионера», когда мы были в устье Рувумы, вспыхнула лихорадка; по нашим предположениям, это случилось из-за того, что мы один раз стали на якорь у речки, вытекавшей из мангровых зарослей. Лихорадка держалась на судне до тех пор, пока мы не изолировали совершенно машинное отделение от остальных частей судна. Гниющая угольная пыль издавала сильные испарения, и из-за этого лихорадка держалась на борту целых 12 месяцев.

Вскоре после того, как мы тронулись в путь, «Пионер» из-за лихорадки среди пассажиров оказался почти целиком в руках первоначальной экспедиции на Замбези, и немного позже ее руководителю пришлось вести судно не только по реке, но и по океану. Привычка определять географическое положение на суше облегчает управление кораблем на море; здесь, если не выбросишься на берег, никто не следит за тобой, чтобы обнаружить твои ошибки, а течение позволяет оправдать всякий промах.

На обратном пути мы пристали к Мохилле, одному из островов Коморо. Население здесь – результат смешения арабов, африканцев и их победителей – туземцев с Мадагаскара. Они мусульмане, и у них есть мечети и школы, где, как мы с удовольствием увидели, учатся читать Коран не только мальчики, но и девочки. Учитель сказал нам, что он живет этой работой и получает по 10 долларов с каждого ребенка за то, что научит его читать. Способные выучиваются за полгода, но тупым нужно на это несколько лет. Затем мы отправились в Иоганну за нашими друзьями; проведя несколько дней на красивых островах Коморо, мы отплыли в устье Конгоне с епископом и его группой.

«Пионер», построенный под наблюдением адмирала Болдуина Уокера и покойного адмирала Вашингтона, сердечных и глубоко уважаемых друзей экспедиции, был прекрасным судном, очень хорошо приспособленным для нашей работы во всех отношениях, кроме одного: он имел слишком глубокую осадку. Пятифутовая осадка оказалась слишком большой для плавания по верхней части Шире. Судно спроектировали так, что оно должно было иметь осадку в 3 фута; но приспособления для увеличения его прочности и плавания по океану увеличили осадку еще на 2 фута, что заставило нас выполнять много тяжелой и раздражающей работы: вывозить вперед якоря, снимать его с мели и т. д. Мы бы не так раздражались из-за этого, если бы это не влекло за собой большую потерю времени, которое можно было бы провести с несравненно большей пользой и бесконечно приятнее в разговорах с людьми, исследовании новых районов и выполнении других задач экспедиции. Однажды мы просидели две недели на мели, состоявшей из мягкого песка, так как нам не хватало всего двух или трех дюймов воды; эта задержка была вызвана тем, что в момент поднятия якоря течение бросило пароход боком на мель, которая всегда, как только мы останавливались, образовывалась позади нас.

Мы не хотели оставлять судна, пока не достигнем владений Чибисы, так как боялись, что в этих низменных местах экипаж будет страдать от лихорадки. Кроме того, было бы нелегко донести имущество экспедиции. Нас ежедневно посещали толпы туземцев. Они приносили нам больше продуктов, чем мы могли съесть. Когда приходилось перетаскивать «Пионера» через мелкие места, епископ, а также Хорэс, Уоллер и м-р Скюдэмор всегда были готовы помочь и работали не менее усердно, чем кто-либо другой на борту судна.

Если бы наш прекрасный маленький корабль имел осадку в 3 фута, он мог бы ходить вверх и вниз по реке совершенно легко и в любое время года. При существующих же обстоятельствах, после того как мы перебрались через несколько отмелей, было невозможно вернуться вниз до декабрьского разлива. Судно могло перебираться через отмели, идя вверх, но не вниз, так как за кормой немедленно образовывалась куча песку, а из-под носа течение его вымывало.

Со времени нашего второго посещения племен, живущих на Шире, Чарльз Ливингстон направлял всю свою энергию на то, чтобы побудить местное население возделывать хлопок для экспорта. «Ма-Роберт» так текла, что, пока мы были на ней, мы могли покупать только в небольшом количестве очищенный хлопок и пряжу местного производства, чтобы передать их нашим манчестерским друзьям и создать вероятность того, что наши соотечественники будут приезжать сюда и закупать все, что будет выращено. Многое из того, что мы купили, было испорчено из-за состояния нашего судна; однако отосланные нами на родину образцы были признаны «именно тем сортом хлопка, который больше всего нужен в Ланкашире», а нитки, или, вернее, пряжа, которую мы покупали приблизительно из расчета пенни за фунт, вызвала восторг наших отечественных фабрикантов.

Теперь, когда мы были лучше устроены, Чарльз Ливингстон продолжал применять ту же систему, пытаясь использовать производственную энергию туземцев, – и с очень большим успехом. Хлопок покупался, очищался, и, хотя из-за большой осадки «Пионера» мы могли охватить только район меньше чем в 7 миль, в 3 месяца он собрал 300 английских фунтов очищенного хлопка, меньше чем по пенни за фунт. Конечно, это количество не является большим по сравнению с тысячами тюков, приходящими из других стран, но оно все же достаточно, чтобы доказать, что туземцы могут собственным трудом выращивать хлопок высшего качества. И если бы не работорговля, которая несколькими годами позднее смела здесь все население, весьма вероятно, что этот свободный труд мог бы через несколько лет играть роль на мировом рынке.

Никогда не предполагалось, чтобы правительственная экспедиция превратилась в сборщика хлопка или занималась мелкими торговыми спекуляциями. Мы удостоверились в том, что та часть Африки, где мы работали, исключительно приспособлена к производству наилучших сортов хлопка, что два сорта здесь уже введены и так широко распространены по собственной инициативе туземцев, что ввоза семян не потребуется и что местный сорт является исключительным. Мы нашли, что климат и почва вполне соответствуют условиям, необходимым для выращивания этого продукта, и урожаю здесь не грозит опасность уничтожения морозом. Судя по нашим сведениям, обеспеченность свободным трудом здесь не меньше, чем в любой другой стране. Но ощущается сильный недостаток того, что Англия дала западному берегу. Здесь совсем нет таких туземцев-христиан, насчитывающихся тысячами в Сьерра-Леоне и другихместах, которые, при всех своих недостатках, могут быть достойными доверия торговыми агентами среди своих соотечественников.

Достигнув, наконец, владений Чибисы, мы узнали, что в стране манганджа война и работорговля весьма оживленна. Здесь только что прошла депутация от вождя из окрестностей горы Зомба, направлявшаяся к Чибисе, который находился в это время в отдаленной деревне, с мольбой прийти на помощь самому или прислать средство для изгнания грабительских шаек вайяо (вайяу), или аджава, опустошавших страну. За несколько дней до прихода судна реку пересекла на пути в Тете большая партия только что проданных в рабство манганджа.

Заместитель Чибиса держался с нами вежливо и с готовностью дал разрешение нанять столько людей для переноски имущества епископа в горы, сколько их захочет идти. Поэтому 15-го мы выступили с достаточным количеством носильщиков, направляясь в высоко расположенный район. Мы хотели показать епископу место, которое по своей широте и прохладности наиболее подходило для устройства там станции.

Первый день пути был долгим и утомительным. Мы прошли мимо нескольких селений, но они были очень бедны и достать в них пищу для наших людей было невозможно. Таким образом, нам пришлось идти до 4 часов дня, когда мы вошли в небольшую деревню Чипинду. Жители ее жаловались на голод и говорили, что им нечего нам продать и нет хижины, в которой мы могли бы переночевать; если мы пройдем еще немного дальше, то достигнем деревни, где еды достаточно. Однако мы совершили уже в этот день большой переход и решили остаться здесь. Еще до захода солнца нам принесли столько продуктов, сколько мы хотели купить; нашлись и хижины для всей нашей партии, так как собирался дождь.

На другое утро мы остановились в деревне нашего друга Мбаме, чтобы нанять новых носильщиков. Люди Чибисы, которые еще никогда не работали по найму и не научились еще нам доверять, не хотели идти дальше. После того как мы немного отдохнули, Мбаме сказал нам, что вскоре через деревню должна пройти партия невольников, направляющаяся в Тете. «Вмешиваться ли нам?» – спрашивали мы друг друга. Мы припомнили, что весь наш ценный личный багаж находился в Тете и мог, вместе с государственной собственностью, быть уничтожен в отместку, если бы мы освободили невольников. Этот прием охотников за невольниками следовать за нами по пятам в такие районы, куда они прежде не смели и показаться, и, прикрываясь тем, что они будто бы наши дети, восстанавливать одно племя против другого, чтобы набрать рабов, должен был неизбежно свести на нет все те усилия, на которые мы имели санкцию португальского губернатора. Поэтому мы решили рискнуть всем и положить, если возможно, конец работорговле, которая теперь шла вслед за нашими открытиями. Через несколько минут после разговора с Мбаме партия невольников – длинная вереница скованных мужчин, женщин и детей обогнула холм и вошла в долину, на склоне которой стояла деревня. Черные надсмотрщики, вооруженные мушкетами и роскошно одетые, весело шли впереди, посередине и в конце вереницы; некоторые из них дули в рог, который издавал громкие звуки. Казалось, они чувствуют, что совершают благородное дело и могут гордо шагать вперед с торжествующим видом. Но как только эти парни увидели англичан, они сломя голову бросились в лес с такой быстротой, что мы видели только минуту их красные шапки и потом как засверкали их пятки. Остался только начальник партии; так как он находился впереди, его схватил за руку один макололо. Оказалось, что он хорошо известный невольник коменданта Тете, который некоторое время был там нашим помощником. Когда мы спросили, как достались ему эти пленные, он ответил, что купил их; когда же мы спросили самих людей, которых он вел, все, кроме четырех, ответили, что они были взяты в плен во время войны. Пока продолжалось это расследование, сбежал и невольник коменданта.

Пленные стали на колени и, по-своему выражая благодарность, начали энергично хлопать в ладоши. Таким образом, они оказались всецело на нашем попечении. Заработали ножи, освобождая женщин и детей. Освободить мужчин было труднее, так как голова каждого была вставлена в раздвоенную на конце толстую палку; концы этой вилки были соединены железным болтом, привинченным с обеих сторон поперек горла. С помощью пилы, которая, к счастью, оказалась в багаже епископа, освободили мы одного за другим и мужчин. Когда женщинам сказали, чтобы они взяли муку, которую несли, и приготовили завтрак для себя и детей, им это, по-видимому, показалось слишком прекрасным, чтобы быть правдой; однако после недолгих уговоров они с усердием принялись за дело и разложили при помощи палок и пут, которые были их товарищами в течение многих печальных ночей и утомительных дней, громадный костер, чтобы поставить на него свои горшки со стряпней. Было много детей лет пяти и даже младше. Один маленький мальчик с детской простотой сказал нашим людям: «Другие связали нас и заставили голодать; вы разрезали веревки и приказали нам есть, – что вы за люди? Откуда вы?» Накануне две женщины были убиты за попытку развязать ремни. Остальным сказали, что это было сделано для предупреждения попыток к бегству. Ребенку одной женщины размозжили голову, так как она не могла нести и его, и свою поклажу. Одного мужчину убили топором, так как он изнемог от утомления. Личная заинтересованность, казалось, должна была бы побудить охранять всех невольников, а не убивать; но в этой торговле постоянно приходится видеть, что личная заинтересованность побеждается презрением к человеческой жизни и кровожадностью.

Епископ при сцене освобождения не присутствовал, так как он пошел выкупаться в небольшой речке ниже деревни. Вернувшись, он горячо одобрил, что мы сделали. Сначала у него были сомнения, но теперь он чувствовал, что, будь он здесь, он непременно присоединился бы к нашему доброму делу. Было освобождено 84 человека, преимущественно женщин и детей. Когда им сказали, что они теперь свободны и могут идти, куда хотят, или оставаться с нами, все захотели остаться. Епископ мудро прикрепил их к своей миссии, чтобы они могли быть воспитаны как члены христианской семьи. Таким образом, были преодолены трудности начального периода работы миссии. Обыкновенно требуются годы для такого завоевания доверия туземцев, чтобы побудить их, молодых и старых, подчиниться руководству чужих людей, утверждающих, что ими руководят побуждения, противоположные земной мудрости, и вводящих странные обычаи, незнакомые их отцам.

На другое утро мы выступили во владения Соче с освобожденной нами партией. Мужчины весело несли имущество епископа. Раз мы уж начали, на полдороге останавливаться не стоило, – и мы освободили еще восемь человек в одном селении. Услышав о наших действиях, работорговцы, которые вели почти сотню невольников, бежали от Соче. Д-р Кэрк и четыре макололо энергично их преследовали, но они скрылись в Тете. Еще шесть пленников были освобождены у Монгази; двух работорговцев мы задержали на ночь, чтобы помешать им предупредить большую партию, которая была впереди. По собственной инициативе они сообщили нам, что эту партию ведут собственные невольники губернатора; они предложили отвести нас к этим собственным агентам его превосходительства, но мы отказались от их услуг. Двое черных людей епископа из Кэпа, которые были раньше невольниками, а теперь стали страстными освободителями, вызвались сторожить наших пленников в течение ночи. Они так старались не упустить их, что не сменяли друг друга, а сторожили вместе, пока около 4 часов сон не смежил их очей; бодрствовавшие же пленники, воспользовавшись этой возможностью, бежали. Один из караульных, увидев, что случилось, выскочил из хижины, крича: «Они ушли, они убежали! И они забрали мою винтовку, а также женщин. Огонь! Общий огонь!» Однако винтовка и женщины оказались на месте, работорговцы были рады и тому, что им удалось удрать самим. На следующий день в другой деревне было освобождено еще 50 невольников. Они были совершенно голые, и мы им оставили ткани, чтобы они могли одеться, – вероятно, лучше, чем они одевались когда-либо в жизни. Начальник этой партии, который был нам известен как агент одного из виднейших тетевских купцов, сказал, что у них имеются полномочия губернатора на все, что они делают. Это мы знали и без него. Здесь невозможно предпринять что бы то ни было без ведома и согласия губернатора.

Часть горной местности, которую епископ хотел осмотреть, прежде чем решить, где обосноваться, принадлежала Чиваве, или Чибабе, самому мужественному и щедрому вождю манганджа из всех встреченных нами во время нашего предыдущего путешествия. Придя во владения Нсамбо, недалеко от горы Чирадзуру, мы узнали, что Чибаба умер и вождем теперь является Чигунда. Чигунда, – по-видимому, по собственной инициативе, хотя, возможно, он и слышал, что епископ собирается обосноваться где-нибудь в этом районе, – предложил ему поселиться вместе с ним в Магомеро, добавив, что там места хватит для обоих. Это сердечное и непосредственное приглашение произвело сильное впечатление на епископа и, по-видимому, решило вопрос. Он выбрал бы место поближе к Шире, если бы мог ожидать, что его будут снабжать по этой реке; но португальцы, претендуя на реку Шире, хотя они даже никогда не оккупировали ее устья, закрыли ее, как и Замбези.

Кузница

Рисунок второй половины XIX в.

Мы возложили все надежды на Рувуму, как на свободный путь к озеру Ньяса и в глубь страны. Для озера был уже заказан пароход, и епископ, оценив преимущества этой высокой местности, расстилающейся в необъятную даль к северу, стремился быть ближе к озеру и Рувуме, чем к Шире. Когда он решил обосноваться в Магомеро, было признано желательным, чтобы предупредить опустошение страны, посетить вождя аджава и попробовать убедить его отказаться от своих набегов для захвата невольников и грабежа и направить энергию своего народа на достижение мира.

Утром 22-го нам сообщили, что аджава близко и жгут деревню, находящуюся на расстоянии нескольких миль. Оставив освобожденных невольников, мы двинулись навстречу этим опустошителям страны. На пути мы встретили толпы манганджа, бежавших от войны. Эти бедные беженцы должны были, как обычно, оставить все свои продукты, кроме того немногого, что они могли нести на головах. Мы проходили поле за полем с созревшими зерном или бобами, но владельцев их не было. Все деревни были покинуты; одна, в которой мы завтракали два года назад и видели мужчин, мирно ткавших материю (между собой мы прозвали деревню Горной Пэсли), была сожжена; все запасы зерна были вывезены в повозках и рассыпаны по равнине и вдоль дорог, так как ни победители, ни побежденные не могли его унести. Около 2 часов дня мы увидели дым горевших деревень и услышали торжествующие крики, перемешанные со стонами женщин манганджа, оплакивавших своих павших близких. Епископ предложил нам помолиться; встав с колен, мы увидели длинную вереницу воинов аджава, которые вместе со своими пленниками огибали склон холма. Первые из возвращавшихся победителей входили уже в свою деревню, расположенную внизу, и мы слышали, как их приветствовали женщины. Увидев нас, вождь аджава сошел с тропы и влез на муравейник, чтобы хорошенько нас рассмотреть. Мы крикнули, что пришли поговорить с ними, но манганджа, шедшие за нами, закричали: «Пришел наш Чибиса». (Чибиса известен как великий заклинатель и полководец.) Тогда аджава убежали с пронзительными криками: «Нкондо! Нкондо!» («Война! Война!») Мы слышали слова манганджа, но в тот момент не поняли, что они сводят на нет все наши увещания о мире. Пленные бросили свои грузы на тропу и убежали в горы. Из деревни прибежала большая группа вооруженных людей и через несколько секунд они окружили нас со всех сторон, преимущественно скрываясь за скалами и в высокой траве. Напрасно уверяли мы, что пришли не воевать, а побеседовать с ними. Они не хотели нас слушать, на что имели, как мы после припомнили, достаточное основание в связи с криками о «нашем Чибисе». Возбужденные недавней победой над тремя деревнями и уверенные, что им нетрудно будет справиться с горсточкой людей, они начали осыпать нас своими отравленными стрелами, посылая их с громадной силой вверх с расстояния в 100 ярдов. Они ранили одного из наших спутников в руку. То, что мы стали медленно спускаться от деревни, еще больше разожгло их стремление помешать нашему бегству; полагая, что это отступление свидетельствует о нашем страхе, они сомкнулись вокруг нас, охваченные кровожадной яростью. Некоторые подходили с ужасающими плясками на расстояние в 50 ярдов; другие, окружив нас, появлялись из-за скал и из травы, намереваясь нас отрезать; третьи убежали со своими женщинами и большой группой рабов. Четверо были вооружены мушкетами, и мы были принуждены, обороняясь, ответить на огонь и прогнать их. Как только они увидели предел досягаемости винтовок, они перестали упорствовать и убежали. Однако некоторые кричали нам с гор, что они последуют за нами и убьют нас, когда мы будем спать. К нам бежали только двое пленных, но, вероятно, в этот день большинство пленных мужчин убежало в суматохе в другие места. Мы вернулись в деревню, из которой вышли утром, после крайне неприятно проведенного дня, голодные и усталые.

Хотя мы и не могли осуждать себя за выбранную нами линию поведения, мы жалели о том, что случилось. Мы в первый раз подверглись нападению туземцев, никогда раньше не было у нас с ними никаких столкновений. Хотя мы всегда считали, что могут быть случаи, когда нам придется прибегнуть к обороне, но на этот раз мы были готовы к ней меньше, чем когда бы то ни было. У каждого из наших людей было только по одной обойме с патронами, а начальник их оставил свою винтовку на судне, чтобы предохранить ее от сырости. Если бы мы лучше знали, как подействовали работорговля и убийства на этих кровожадных мародеров, мы, прежде чем к ним приблизиться, попробовали бы прибегнуть к посланиям и подаркам.

На другой день к нам в гости пришел старый вождь Чин-сунсе и просил епископа поселиться с ним. «Чигунда – просто ребенок, – сказал он, – а епископу подобает жить с отцом, а не с ребенком». Но старик так явно хотел использовать миссию в качестве защиты от аджава, что его приглашение было отклонено. Умоляя нас прогнать грабителей, чтобы он мог жить в мире, он прибег к следующей уловке: несколько его людей ворвались в деревню с криками, что аджава идут на нас. Когда мы напомнили Чинсунсе, что никогда не сражаемся, если на нас не нападают, как это было накануне, и что мы пришли к ним, чтобы установить мир и научить их поклоняться всевышнему, отказаться от продажи его детей и использовать для обмена другие предметы, а не себе подобных, он ответил: «Ну, тогда я уже мертв».

Епископ, испытывая чувства, естественные для всякого англичанина, который видит, что народу, находящемуся теперь на его попечении, грозит опасность быть обращенным в рабство, предложил отправиться сейчас же спасать пленных манганджа и изгнать грабителей-аджава из страны. Все горячо его поддержали, кроме д-ра Ливингстона, который предложил подождать и посмотреть, какое впечатление в стране произведет поражение охотников за невольниками, которое они только что испытали. Очевидно, аджава подстрекали португальские агенты из Тете, а среди манганд-жа не было союзной связи, на которую можно было бы опереться. Возможно, аджава удастся уговорить вести себя лучше, хотя, принимая во внимание, что они давно привыкли добывать невольников для келиманского рынка, это и было маловероятно. Манганджа же легко мог разбить по частям каждый враг: из-за старых междоусобиц они радовались, когда бедствия постигали их ближайших соседей. Мы посоветовали им объединиться против общих врагов и добавили с полной определенностью, что мы, англичане, ни в коем случае не будем вмешиваться в их распри. Епископ спросил, будет ли он обязан исполнить просьбу манганджа, если они снова будут просить его помочь им бороться с аджава. «Нет, – ответил д-р Ливингстон, – они будут надоедать вам своими приставаниями, но не вмешивайтесь в распри туземцев». Прекрасный человек благородно отметил этот совет в своем дневнике.

Мы осветили довольно подробно все, что произошло в течение нескольких дней, которые мы провели с миссией английских университетов в горах, потому, что позже наш совет не был принят во внимание, и за это осуждали д-ра Ливингстона, как будто миссионеры не несли личной ответственности за то, как они повели себя позднее.

Связь членов Замбезийской экспедиции с деяниями миссии епископа отныне прекратилась, так как мы вернулись на судно и стали готовиться к путешествию на озеро Ньяса.

Временно епископ решил поместить свою миссию на небольшом мысе, образованном извилинами маленькой прозрачной речки Магомеро, вода которой была так холодна, что немели ноги, когда мы их в ней мыли в июльские утра. Место было выбрано красивое и со всех сторон окруженное высокими и тенистыми деревьями. Предполагалось, что миссия будет помещаться здесь, пока епископ не ознакомится получше с прилегающей страной и политическими отношениями среди населения и не сможет выбрать здоровое и господствующее над окружающим районом место как постоянный центр христианской цивилизации. Все предвещало удачу. Погода была восхитительная, – напоминала самую приятную часть английского лета, продукты – в изобилии и очень дешевы. Епископ, с характерным для него усердием, принялся учиться языку, м-р Уоллер начал строительство, а м-р Скюдэмор импровизировал род начальной детской школы.

Глава XIX Озеро Ньяса

Шестого августа 1861 г., через несколько дней после возвращения из Магомеро, д-р Ливингстон и д-р Кэрк отправились вместе с Чарльзом Ливингстоном на озеро Ньяса. Поехали в легкой четырехвесельной лодке с одним белым матросом и 20 туземцами. По дороге мы нанимали людей нести лодку на расстоянии 40 миль вдоль водопадов Мерчисона. Платили им по локтю бумажной ткани в день, и так как это считалось высокой платой, то людей, предлагавших свои услуги, всегда являлось вдвое больше того количества, которое нам требовалось. Главное затруднение возникало, когда мы отбирали нужное нам число людей. Целые толпы следовали за нами, и если мы не записывали утром имена нанятых нами людей, то вечером заявляли претензию и те, которые помогали всего только последние десять минут. Мужчины из одного селения доставляли лодку до ближайшего следующего, и нам нужно было только сказать старшине этого нового селения, что утром нам понадобятся свежие люди. Он видел, как мы расплачивались с первой партией, и присылал нам своих людей к назначенному часу, так что мы совершенно не теряли времени на ожидание носильщиков. Они часто сильно шумели, когда им приходилось нести тяжелый груз, но болтовня и крики не утомляли их.

Местность была каменистая с тонким покровом почвы, поросшей травой и редким лесом. Чтобы расчистить дорогу, пришлось свалить несколько небольших деревьев для наших орущих спутников, которые считали лодку свидетельством наших мирных намерений, по меньшей мере по отношению к ним.

Мы пересекли несколько небольших речек, из которых более широкими были Мукуру-Мадсе и Лезунгве. Жители по обоим берегам теперь были любезны и услужливы. То обстоятельство, что у нас была собственная лодка и мы, следовательно, могли переправляться, не завися от каноэ, сделало их гораздо более вежливыми, чем при нашем первом посещении.

Контраст между соседними селениями часто был поразительным. Одна деревня – богатая и процветающая, с хорошими хижинами, обилием пищи и туземных тканей, с откровенным, доверчивым и щедрым населением, охотно продававшим нам продукты. А в соседней – плохие хижины, люди подозрительны, плохо питаются, едва одеты. Продавать им нечего, несмотря на то что земля у них такая же плодородная, как и у их более богатых соседей.

Большей частью мы держались ближе к реке, чтобы иметь возможность в спокойных местах идти на каноэ, но дальше, внутри страны, местность была относительно ровная, и по ней можно было бы проложить хорошую дорогу. Некоторые из пяти главных водопадов очень большие, так как река на протяжении 40 миль спускается на 1200 футов. Миновав последний водопад, мы спустили нашу лодку на глубокие и широкие воды верхней Шире. В сущности, мы были уже на озере, потому что слабое течение указывает только на незначительную разницу в уровне. Русло реки широкое и глубокое, но довольно извилисто и, не доходя 5 или 6 миль до подошвы горы Зомба, делает длинный изгиб к востоку. Туземцы считают верхнюю Шире продолжением озера Ньяса. Они говорят, что там, где называемый нами рекой приток подходит к озеру Ширва, немного севернее гор, бегемоты, эти «ночные бродяги», из «одного озера переходят в другое». Местность там плоская, и только немного нужно пройти по суше.

Быстрота течения здесь редко больше одного узла в час, в то время как на нижней Шире она доходит до 2–2¹/ узлов. Наш сухопутный отряд макололо сопровождал нас, идя вдоль правого берега. На пути им попадались тысячи беглецов из племени манганджа, которых аджава выгнали из их селений, расположенных на противоположных холмах. И теперь они жили во временных хижинах на этой стороне.

Почва здесь сухая, жесткая и покрыта деревьями мопане; но некоторые манганджа вскапывали землю и сеяли то небольшое количество зерна, которое они принесли с собой. На тех манганджа, продукты питания которых унесли или сожгли аджава при участии португальских торговцев невольниками, уже было заметно действие голода. Представителем, или первым министром, одного вождя по имени Калонджере был горбатый карлик, обладавший большим красноречием. Он очень старался уговорить нас переправиться на другой берег и прогнать аджава. Однако он не мог отрицать, что этих охотников за невольниками привлек сам Калонджере, занимавшийся продажей людей. Это был уже второй карлик-горбун, который занимал такой важный пост; первый был министром одного из вождей батонга на Замбези.

Идя дальше на парусах, мы вспугнули много белогрудых больших бакланов. Мы видели, как они ловили рыбу между водопадами. Здесь они, как и другая дичь, добывали себе пропитание на тихо катящейся воде, а днем сидели сонные на деревьях и в тростнике. В реке было много бегемотов; один из них вытянул свою широкую пасть, будто собирался проглотить всю корму лодки до самой спины д-ра Кэрка. Бегемот был так близко, что, раскрывая пасть, наплескал воды на скамьи в лодке, но не причинил ей вреда.

Избегая большой хищной шайки аджава, бродившей по левому берегу Шире, мы все время держались правого берега, или западной стороны, по которой по берегу маленького озера Памаломбе шел наш отряд. Памаломбе представляет собою небольшое озеро длиной от 10 до 12 миль и шириною от 5 до 6 миль. Почти со всех сторон оно окружено широким поясом папируса, такого густого, что мы едва могли найти проход к берегу. Растения эти, высотой от 10 до 12 футов, растут так близко друг от друга, что между ними нет свободного прохода воздуху. В связи с этим там развивается так много сероводородного газа, что низ нашей лодки за одну ночь сделался черным. Мириады москитов, как, вероятно, всегда, свидетельствовали о том, что это место малярийное. Принимая внимательность москитов за намек, что нам нужно искать более приятных мест на здоровых берегах озера Ньяса, мы поспешили уйти отсюда.

Когда мы 2 сентября вошли на парусах в озеро, мы почувствовали себя освеженными прохладой воздуха, исходившей от этого огромного водного пространства. Прежде всего нас интересовала его глубина. Ее можно было определить по цвету воды. Около берега, шириной от ¹/₄ мили до она была светло-зеленого цвета, а потом поражала темно-синею, или индиговой, окраской Индийского океана. Таким и был цвет основной массы воды в озере Ньяса. Мы нашли, что глубина верхней Шире была от 9 до 15 футов, но когда мы проходили по западной части озера, почти в миле от берега, вода была глубиной от 3 до 15 морских саженей. Потом, когда мы обходили вокруг большого мыса, названного нами мысом Мэклер, в честь нашего большого друга, королевского астронома на мысе Доброй Надежды, наш лот с бечевкой в 35 сажен совсем не доставал до дна. Мы направились вдоль западного берега, состоявшего из ряда бухт, и нашли, что около берега и на милю от него, где дно песчаное, глубина равнялась от 6 до 14 морских саженей. В одной скалистой бухте, приблизительно под 11°40 широты, мы нашли дно на глубине 100 саженей, хотя вне этой бухты не могли достичь дна с бечевкой длиной в 116 сажен. Но это бросание лота было неудовлетворительным, так как при вытаскивании шнур оборвался. По имеющимся у нас теперь сведениям, суда могли бы становиться на якорь только около берега.

Когда мы оглянулись на южный конец озера Ньяса, то нашли, что рукав его, из которого вытекает Шире, был длиной около 30 миль и шириной от 10 до 12 миль. Другой рукав, огибающий мыс Мэклер по направлению к юго-западу, простирался на 18 миль к югу и был шириной от 6 до 12 миль. Эти рукава придают южной части вид вилки, и с помощью небольшой доли воображения ее можно сравнить с «итальянским сапогом». Самая узкая часть, около «лодыжки», имеет ширину от 18 до 20 миль. Отсюда она расширяется к северу и в своей верхней трети или четверти имеет ширину в 50–60 миль. Длина ее свыше 200 миль. Она направляется почти точно с севера на юг.

Никакого изгиба к западу, обозначенного на всех прежних картах, нельзя было обнаружить ни при помощи компаса, ни хронометра, хотя часы, которыми мы пользовались, были превосходны. Время года было очень неблагоприятное. Дым, наполнявший воздух непроницаемой мглой, и бури, сопровождающие равноденствие, не дали нам возможности попасть в восточную часть. Когда мы увидели солнце, восходящее из-за гор на востоке, мы сделали чертежи и занесли их координаты при различных широтах, что дало нам возможность приблизительно определить ширину озера. Наши вычисления совпадали с показаниями туземцев, которые пересекали озеро в различных местах, например у Цен-га и Моламба. В начале верхней трети озеро можно пересечь, воспользовавшись островом Чизумара, что в переводе с туземного языка означает «конец»; дальше к северу туземцы обходят конец озера, хотя на это уходит еще несколько дней.

Озеро казалось окруженным горами, но позднее было обнаружено, что эти красивые высоты, покрытые деревьями, были на западе лишь краями высоких плоскогорий. Подобно всем узким водным пространствам, окруженным плоскогорьями, там часто бывают неожиданные и сильные штормы. Мы были там в сентябре и октябре, – возможно, самые штормовые месяцы года, – и нашему продвижению постоянно мешали бури. Иногда при легком ветерке без какого-либо предупреждения раздавался гул приближающейся бури. Вслед за этим гулом появлялись огромные волны, с шумом накатывающиеся одна на другую. Однажды утром мы оказались среди разбушевавшихся волн и не могли двинуться ни вперед, ни назад, и нам пришлось бросить якорь в миле от берега на глубине семи морских саженей. Если бы мы попытались подплыть к берегу, неистовый прибой расщепил бы наше легкое судно. Устрашающие волны накатывались по три сразу; их гребни рассыпались в миллионы брызг. После каждого третьего вала наступало короткое затишье. Если бы хоть одна из этих белогривых волн ударила по нашему легкому судну, ничто бы нас не могло спасти, потому что они наступали с непреоборимой силой, бежали от берега к берегу и пенились по обеим сторонам от нас, но нам удалось избежать катастрофы.

В течение шести томительных часов мы выдерживали натиск этих ужасных тройных ударов, каждый из которых мог положить конец нашей экспедиции. Низкая темная туча странной формы медленно отделилась от гор и повисла прямо над нашими головами на долгое время. Стая козодоев (Cometornis vexillarius), которые вылетают днем только во время шторма, парила над нами, как злые духи. Наши черные матросы страдали морской болезнью, не могли ни сидеть, ни управлять судном. Туземцы и наш сухопутный отряд стояли на высоких скалах, смотрели на нас и каждый раз, когда казалось, что волны готовы нас поглотить, восклицали: «Они погибли! Их уже нет в живых». Когда, наконец, буря утихла и мы благополучно добрались до берега, они нас тепло приветствовали, как после долгого отсутствия. С этого времени мы стали безгранично доверять мнению нашего матроса Джона Нейла. Он был рыбаком на берегах Ирландии и хорошо знал, что представляет собой плавание у бурных берегов. Следуя его совету, мы часто просиживали на берегу целыми днями в ожидании того, чтобы утихло волнение. Ему никогда не приходилось видеть таких волн раньше.

Каждую ночь мы втаскивали лодку на берег, чтобы ее не затопило, и если бы не верили в то, что бури являются особенностью одного из времен года, мы назвали бы Ньясу «Озером бурь».

С запада Ньяса не принимает крупных рек. Те пять рек, которые мы видели по дороге, впадая в озеро, казалось, не давали в это время года такого количества воды, которое забирала Шире. Ширина их была от 15 до 30 ярдов, и некоторые были настолько глубоки, что их нельзя было перейти вброд; но, вероятно, испарение было очень значительным. Возможно, что этих рек вместе с горными такого же примерно размера на востоке и севере, когда в них прибавляется воды после дождей, достаточно для подъема воды в озере без наличия другой большой реки. Туземцы, живущие поблизости северной части, отрицали существование там большой реки, хотя одно время наличие ее казалось необходимым, чтобы объяснить постоянное полноводие Шире.

Отчетливые белые следы на скалах показывают, что в течение некоторого времени во время дождей вода в озере находится на уровне 3 футов выше той точки, до которой она спадает к концу засушливого времени года. Дожди здесь начинаются в ноябре, а подъем Шире происходит не раньше января. Западная часть озера Ньяса, за исключением большой гавани к западу от мыса Мэклер, как мы уже говорили раньше, представляет собой ряд маленьких бухт примерно одинаковой формы. Каждая из них имеет открытую песчаную полосу и покрытый галькой берег; они отделены друг от друга скалистым мысом с отдельными скалами, выступающими в озеро. Большой залив на юго-западе, упомянутый выше, мог стать прекрасной гаванью, единственной действительно хорошей гаванью, которую мы видели на западе.

Местность, непосредственно примыкающая к озеру, низменна и плодородна, хотя местами она покрыта болотами и потому изобилует стаями уток, гусей, цапель, журавлей и других птиц.

В южной части иногда попадаются роскошные долины протяженностью в 10–12 миль, окаймленные, по-видимому, высокими рядами холмов, покрытых густым лесом, идущих почти параллельно озеру. К северу горы становятся выше и представляют собой прекрасное зрелище. Горные цепи, возвышаясь одна над другой, постепенно закрывают горизонт. Дальше на север долина становится уже и в том месте, где мы повернули, совсем исчезает. В этом месте горы отвесно поднимаются прямо из озера, образуя северо-восточную границу той местности, которую нам описывали как обширное плоскогорье, вполне пригодное для пастбищ и земледелия; теперь оно только частично заселено племенем зулусов, которые пришли с юга несколько лет назад. Этому народу принадлежат большие стада скота; зулусы все время завоевывают другие племена.

Никогда ранее мы не видели в Африке такой густонаселенной местности, как берега озера Ньяса. В южной части деревни шли почти непрерывной цепью. На берегу почти каждого маленького песчаного залива стояли толпы чернокожих, глазеющих на необычное для них зрелище – лодки под парусом; и в каком бы месте мы ни сходили на берег, нас тотчас же окружали сотни мужчин, женщин и детей, спешивших поглядеть на «чиромбо» (диких зверей). Смотреть, как едят эти «звери», было для них огромным развлечением; львы и обезьяны Зоологического общества никогда не привлекали столько зрителей. Действительно, нас можно было сравнить с бегемотами, когда они впервые прибыли на берега Темзы.

Изумленные толпы собирались вокруг нас во время нашей еды, образуя плотную стену из темных тел, наблюдающих за нами с глубочайшим интересом; они добродушно удерживали друг друга и не переступали той черты, которую мы провели на песке, отгородившись от них во время обеда, и не мешали нам. В общем, они были вежливы. Дважды они осмелились приподнять край нашего паруса, который мы использовали для палатки, так же, как это обычно делают у нас мальчишки, раздвигая занавеси странствующего зверинца. Они действительно называли нас «чиромбо», как они называют только тех диких зверей, которых можно есть, но они не думали, что мы понимали значение этого слова. С нас не брали никаких штрафов и не требовали никаких сборов. Лишь в одной деревне с нами были дерзки, но и то потому, что они были «в приподнятом настроении», напившись пива. Они обрабатывают довольно обширные поля и выращивают много риса, сладкого картофеля, кукурузы, мапиры и проса.

На севере в основном возделывают маниок, который вместе с выдержанной до сильного запаха рыбой составляет главный продукт питания населения. В течение определенного времени года жители северной части озера собирают урожай, который дает им своеобразную пищу. Когда мы приблизились к пределам наших исследований в этом направлении, мы увидели облака, похожие на дым, поднимающийся от горящей на протяжении многих миль травы. Эти облака изгибались в юго-восточном направлении, и мы подумали, что невидимая земля на противоположном конце смыкалась и что мы находимся недалеко от конца озера. Но на следующее утро мы прошли на лодке сквозь одну из этих туч и обнаружили, что это был не дым и не туман, а бесчисленная масса крошечных мошек, называемых «кунго» (облако или туман). Они наполняли воздух на огромную высоту и роились над водой, не погружаясь. При прохождении через эту живую тучу глаза и рот нужно было держать закрытыми: эти мошки залепляли лицо, как снег. Когда лодка вышла из этой тучи, тысячи мошек лежали в ней. Люди собирают этих крошечных насекомых ночью и варят их до густоты, используя как лакомство – миллионы насекомых в одной лепешке. Лепешка из кунго, толщиной в один дюйм и такого размера, как голубая шапочка шотландского пахаря, была предложена нам. Она была очень темного цвета и вкусом напоминала икру или соленую саранчу.

Прекрасная рыба ловится в изобилии в этом озере, и почти вся она была нам незнакома. Мпаса, или санджика, которую д-р Кэрк определил как вид карпа, плыла вверх по течению для метания икры, как лосось у нас на родине. Самая большая, виденная нами, была свыше 2 футов длины; это – прекрасная рыба, лучшая из всех, которые нам приходилось есть в Африке. Она поднималась вверх по рекам в августе и сентябре, давая выгодное занятие многим рыбакам, не имеющим ничего против того, что эта рыба появлялась не в сезон. Строились запруды с проходами, в каждом из которых помещалась плетеная верша. Входное отверстие было сделано так, что рыба, попав туда однажды, не могла уже проскользнуть обратно. Недалеко от плотины от берега к берегу протягивались сети, так что казалось чудом, как даже самая осторожная санджика могла подняться вверх по течению, не будучи пойманной.

Озерную рыбу ловят главным образом сетями, хотя иногда можно видеть мужчин и даже женщин с детьми на спинах, которые удят рыбу крючками со скал.

Сеть с маленькими петлями используется для ловли молодой серебристой мальги, похожей на щуку, длиной около 2 дюймов. Их часто вылавливают тысячами за один улов. Однажды нам подарили на обед большую корзину такой рыбы; она имела привкус хинина, возможно из-за оставленной в ней желчи. В глубоких водах некоторые сорта рыбы ловят, опуская корзины, привязанные к длинной веревке, вокруг которой привязывают траву или водоросли, создавая таким образом заманчивую тень для глубоководной рыбы. Целые флотилии лодок принимают участие в рыбной ловле. Мужчины работают длинными веслами, стоя в лодке. Иногда они рискуют выходить на ловлю даже в большое волнение. Наши макололо признали, что в управлении каноэ жители озера были искуснее их; макололо не соглашались переезжать Замбези даже при свежем ветре.

На первый взгляд жители озера Ньяса далеко не кажутся прилежными. Сказать точнее, они просто одержимы страшной ленью. В течение дня можно видеть группы людей, крепко спящих на берегу, под тенью деревьев; создается впечатление, что им легко живется. Но при более близком знакомстве это первое впечатление меняется, так как выясняется, что эти дневные сони усиленно работали большую часть ночи. После полудня они начинают пошевеливаться, проверять и чинить сети, работают около лодок и вьют бечевки. Вечером они отплывают к лучшим местам для ловли рыбы и почти всю ночь, бедняги, работают в воде, возясь со своими сетями.

Они также очень страдают от лихорадки. Мы замечали у них лишаевидную сыпь вокруг ртов, что часто является результатом лечения. Мы установили, что они также подвержены простудам, хотя кожа у них значительно менее чувствительная, чем наша. В соответствии с этим предписания, даваемые туземцам, должны быть изменены для нашей высоковозбудимой кожи. У нас за неделю отрастают такие бороды, как у них за месяц.

Хотя в озере много крокодилов и некоторые из них необычайных размеров, рыбаки говорят, что очень редко эти земноводные утаскивают кого-нибудь. Когда крокодилы легко добывают рыбу – свою естественную пищу, они редко нападают на людей, но, когда они не могут раздобыть себе рыбу из-за замутнения воды во время разливов, они очень опасны.

Многие взрослые мужчины и мальчишки занимаются собиранием буазы, из которой делают нити для плетения длинных сетей. Узел, которым они вяжут сети, отличается от нашего, потому что они неизменно употребляют то, что моряки называют рифовым узлом; но вяжут они сети так же, как и мы, иглой. Судя по тому количеству хлопчатобумажной ткани местного производства, которую носят жители во многих южных деревнях, явствует, что много усердных рук и терпеливых голов занято в выращивании хлопка и в различных медленных процессах, через которые он должен пройти, прежде чем волокно превратится в ткань. Кроме этой отрасли промышленности, здесь производится материя из внутренней части коры не описанного ботаниками дерева группы цезальпинеевых (Се1а1ртаеа).

Для добычи коры, ее дубления и выщелачивания, чтобы она стала мягкой и эластичной, требуется много труда и времени. Количество одежды, сделанное из коры, указывает на то, что ежегодно уничтожается громадное число деревьев; все же близлежащие высоты кажутся хорошо покрытыми лесом.

Жителей озера никак нельзя назвать красивыми: женщины, выражаясь мягко, как подобает, когда речь идет о прекрасном поле, очень некрасивы. Те меры, которые они применяют для того, чтобы стать красивыми и привлекательными, делают их просто отвратительными. Пелеле, или украшение верхней губы, обычно носят все дамы; наиболее ценные пелеле делаются из чистого олова, которому придается форма маленького блюдца; некоторые делаются из белого кварца и придают женщине, носящей его, такой вид, как будто целый дюйм или более прайсовской патентованной свечи проткнули через губу, которая и торчит у кончика носа. Некоторые женщины, не довольствуясь верхними пелеле, доходят до крайности и продевают еще одно пелеле в нижнюю губу через отверстие, находящееся почти против нижних десен. Некоторые пелеле делаются из глины кроваво-красного цвета. Эти губные кольца очень модны, но они так противны, что ни время, ни привычка не могли заставить нас смотреть на них без отвращения.

Все туземцы татуированы с головы до ног, причем у различных племен различные рисунки, характерные для данного племени. Люди племени матумбока, или атимбока, выдавливают на коже лиц маленькие бугорки, так что лица выглядят усыпанными бородавками или угрями. Молодые девушки выглядят хорошенькими до тех пор, пока это противное украшение не делает черты лица более грубыми и не старит их. Одежду их невозможно описать из-за крайней ее скудости. Их прекрасные зубы выщербливаются или заостряются, как у кошек.

По характеру озерные племена ничем не отличаются от других народов. Среди них есть порядочные люди, но значительное число могло бы быть лучше. Они довольно щедры: если кто-нибудь из нас, как это часто случалось, присутствовал при том, как вытягивали сети, нам всегда предлагали рыбу. Однажды, когда мы проезжали мимо группы людей в Памаломбе в ту минуту, когда они вытаскивали свои сети на берег, нас окликнули, попросили остановиться и поднесли нам в подарок прекрасную рыбу. Когда мы приехали как-то к вечеру в одну из маленьких деревень на озере, несколько местных жителей сели в две лодки, закинули свою сеть, вытащили ее и подарили нам весь улов.

Вождь северной части озера, Маренга, высокий, красивый мужчина с прекрасным орлиным носом, жилище которого, отгороженное частоколом, находилось в лесу почти на расстоянии 20 миль к северу от горы Ковирве, вел себя в отношении нас как джентльмен. Его земля тянулась от Дам-бо на север до холмов Макуза. Он был особенно великодушен и подарил нам огромное количество съестного и пива. «Носят в вашей стране такие вещи?» – спросил он, указывая на свой железный браслет, украшенный медью и стоивший дорого. Доктор сказал, что ему никогда не приходилось видеть такого браслета на родине, и Маренга тотчас же снял свой и подарил ему; его жена сделала то же самое со своим.

Возвращаясь на юг с гор, поднимающихся около северного края озера, мы достигли резиденции Маренга 7 октября. Так как ему не удалось уговорить нас «провести с ним весь день, чтобы пить пиво, которое, – как он нам сказал, – было совсем готово», то он снабдил нас продуктами, которые были принесены еще до того, как мы дали ему подарок.

Вождь Манканбира также обошелся с нами дружелюбно. Но повсюду, где существует торговля невольниками, люди нечестны и невежливы, и эта торговля неизменно оставляет на своем пути злобу и проклятия. Первым вопросом, который нам задавали на переправах через озеро, был: «Вы приехали покупать невольников?» Услышав, что мы англичане и никогда не покупаем невольников, спрашивающий принимал высокомерный вид и иногда отказывался даже продать нам пищу. Этот недостаток в уважении к нам можно было объяснить тем влиянием, какое на них оказывают арабы, суда которых иногда захватывались английскими крейсерами, хотя занимались они дозволенной законами торговлей. На этих перевозчиках была одежда, привезенная из других стран, бусы и медная проволока, а у некоторых были мушкеты.

У Чинтанда, одной из невольничьих переправ, нас впервые в Африке ограбили, и мы на собственном опыте убедились, что среди них так же, как и среди более цивилизованных народов, имеются ловкие воры. Возможно, это было только совпадением, но мы никогда не подвергались грубому обращению или опасности, и у нас никогда не крали вещей нигде, кроме тех мест, где люди занимались торговлей невольниками. У нас все время была такая уверенность в безопасности, что никогда, за исключением тех случаев, когда мы подозревали измену, мы не выставляли на ночь часовых. В тот вечер наши спутники-туземцы устроили попойку и, чтобы мы не слышали их вольных и непринужденных хмельных речей, отошли от нас на расстояние около 30ярдов; у двоих из нас в это время был легкий приступ лихорадки. Между 3 и 4 часами утра, когда мы крепко спали с ружьями и винтовками наготове, появилась группа ловких туземных молодчиков и унесла большую часть нашего имущества. Так как мы спали просто под парусом, нетрудно было это сделать. Один из нас почувствовал, что его подушка двигается, но в сладком сне он решил, что это его слуга поправляет одеяло, и он не шевельнулся. Когда мы, как делают честные люди, проснулись в обычный час, один из нас воскликнул: «Мой саквояж пропал со всей одеждой и сапогами». «И мой», – ответил другой. «И мой тоже, вместе с мешком бус и рисом», – произнес третий. «Взята ли ткань?» – с волнением был задан вопрос, так как кража ее была равносильна потере всех наших денег. Но она была спасена, так как в ту ночь мы подложили ее под голову вместо подушки. Как раз у наших постелей, на берегу, мошенники оставили барометр-анероид и пару сапог, думая, вероятно, что они могут пригодиться нам, или просто потому, что им они были не нужны. Несколько находившихся в одном мешке высушенных растений и рыб они выбросили нам, но унесли большую часть нашей коллекции, часть наших записей и почти всю одежду.

У одного из членов нашей экспедиции ничего не осталось, кроме того, что на нем было надето. Другой член экспедиции спасением своего лучшего костюма был обязан женскому любопытству. Накануне, это было в воскресенье, он ушел от толпы, чтобы выкупаться и переодеться на берегу среди тростника. Прежде чем раздеться совсем, он осмотрелся и заметил, что на него смотрит толпа женщин. Он опять оделся, не выкупавшись и не сменив одежды. Белой кожи здесь стыдятся; она кажется неестественной, как бесцветный сельдерей или белая мышь. Вернувшись в лагерь, вокруг которого весь день стоял неугомонный шум и собирались толпы посетителей, он переоделся только тогда, когда стемнело, надев свой лучший костюм; когда ложились спать, то было слишком поздно переодеваться еще раз и он лег в нем. Поэтому у него оказался украденным только тот костюм, который был похуже.

Мы не могли заподозрить жителей той деревни, около которой расположился наш лагерь. Вероятно, воры следовали за нами в течение многих дней, выжидая удобного случая. Наши подозрения пали на нескольких людей, прибывших с восточного берега. Но так как не было улик и мы думали, что узнаем, если наши вещи будут продаваться поблизости, мы не поднимали шума и начали обзаводиться новой одеждой. К счастью, не тронули наши револьверы и ружья. Но мы чувствовали себя очень униженными, так как нас, вооруженных людей, ограбили несколько чернокожих мошенников.

Некоторые из лучших мест для рыбной ловли являются, по-видимому, частной собственностью. Однажды утром, во время бури, мы нашли убежище в большой лагуне, сообщавшейся с озером узким проливом. Поперек этого пролива были забиты сваи, между которыми оставались только промежутки для плетеных верш. Десятка два людей вытаскивали рыбу. Мы попробовали купить немного рыбы, но они отказались ее продать. Они сказали, что рыба не принадлежит им и что они должны послать ее хозяину, которому принадлежит это место. Хозяин скоро пришел и охотно продал нам весь улов.

Некоторые кладбища очень хорошо устроены и хорошо содержатся. Это мы заметили еще в Читанде и в особенности в деревне, находящейся на южном берегу прекрасной гавани, у мыса Мэклер. С восточной и южной стороны на кладбище сделаны широкие, аккуратные дорожки. В северо-восточном углу кладбища росло большое старое фиговое дерево. Его раскидистые ветви бросали на могилы приятную тень. Вокруг этого священного места росли и другие великолепные деревья. Так же как и у нас, могилы были сделаны холмиками, но все они были расположены с севера на юг. Покойника, очевидно, клали головой к северу. Могилы женщин и мужчин различались по отдельным предметам, которыми покойный пользовался при жизни, но все они были сломаны, как будто для того, чтобы показать, что ими никогда уже не будут больше пользоваться. Кусок рыболовной сети и сломанное весло говорили о том, что похоронен рыбак. На могилах женщин лежали деревянные ступки и тяжелые пестики, употребляемые женщинами для дробления зерен, корзинки, в которых просеивают муку, и многочисленные тыквенные бутылки и разбитые горшки. По-видимому, представление, что загробная жизнь похожа на настоящую, не является преобладающим; тем не менее у изголовьев некоторых могил заботливо выращиваются банановые деревья. Если это не просто украшение, их плоды можно считать приношением тем, кто еще сохранил земные вкусы. Жители соседних деревень были дружелюбны и предупредительны и охотно приносили нам для продажи продукты.

Продолжая наши исследования, мы обнаружили, что северная часть озера была пристанищем беззакония и кровопролития. Племя мазите, или мазиту, живет высоко в горах и совершает неожиданные хищнические набеги на деревни, расположенные в долинах. Это – зулусы, выходцы с юга, из внутренней части Софала и Инхамбане, принадлежащие к тому же семейству племен, которые берут ежегодную дань с португальцев на реке Замбези. Все деревни, расположенные к северу от резиденции Манкамбира (11°44 ю. ш.), были недавно разрушены этими страшными грабителями, но при нападении на Манкамбиру, на Маренгу они потерпели поражение. Заросли и палисады вокруг деревень давали возможность стрелкам из луков подстреливать нападавших мазиту, не подвергаясь опасности, но они боялись приблизиться к месту, где не могли воспользоваться своими щитами. За резиденцией Манкамбиры мы увидели сожженные деревни и гниющие трупы павших от копий мазиту всего несколько дней назад. Люди нашего сухопутного отряда боялись идти дальше, так как среди них не было ни одного европейца. Они страшились встречи с теми, ужасные злодеяния которых им попадались на каждом шагу. Этот отказ туземной сухопутной группы двигаться вперед без сопровождения белого человека был вполне естествен, так как вражеские шайки, разорившие страну, все еще слонялись поблизости. И если бы эти хищники увидели только людей одного с ним цвета, они тотчас напали бы на них. То, что мы согласились на просьбу наших чернокожих спутников, привело к событию, которое могло иметь очень серьезные последствия.

В течение 4 дней д-р Ливингстон был разлучен с группой, находившейся в лодке. После того как он сделал с сухопутным отрядом переход в первое утро, он приказал лодке ждать его в бухте, которая была видна, и обе группы двинулись вперед на север. Через час д-р Ливингстон со своим отрядом, дойдя до подошвы горы, круто поднимавшейся из озера, повернул в глубь страны. Предположив, что они узнали о какой-нибудь дороге, идущей позади высокой горной цепи, группа, находившаяся в лодке, решила продолжать свой путь; но вскоре поднялся такой сильный ветер, что им пришлось пристать к берегу. Пока они в течение 2 часов были на берегу, были отправлены два человека на холмы посмотреть отряд, шедший сухим путем. Посланные никого не обнаружили. Как только опасность миновала, группа в лодке двинулась на парусах вперед в полной уверенности, что потерявшиеся вернутся к озеру позднее. Вскоре лодка проплыла мимо небольшого острова или группы скал, на которой находилось несколько вооруженных мазиту с молодыми женщинами, по-видимому их женами. Начальник их сказал, что Манкамбира ранил его в ногу и что он думает остаться до тех пор, пока будет в состоянии пойти к вождю своего племени, который живет по ту сторону гор. У них было несколько больших каноэ, и было совершенно очевидно, что это место являлось гнездом озерных пиратов, которые делали по ночам вылазки и совершали убийства и грабежи. Они сообщили, что по ту сторону гор имеется дорога; успокоившись, наша команда поплыла дальше. Несколькими милями дальше натолкнулись на другую, более многочисленную шайку пиратов. Над скалами, где они жили, кружились сотни воронов и коршунов. Хотя д-ру Кэрку и Чарльзу Ливингстону пираты властно приказали подплыть к берегу, те продолжали свой путь. Тогда несколько лодок отделились от скалистого берега и стремительно бросились в погоню. Через некоторое время все лодки, кроме одной, в которой находилось девять сильных гребцов, прекратили погоню. Однако попутный ветер дал возможность лодке легко уйти и от них. После того как проплыли 12–15 миль к северу от того места, где они расстались с д-ром Ливингстоном, было решено, что тот остался позади. Но не успела лодка повернуть на юг, как опять началась буря, заставившая ее искать убежище в заливе. Там они обнаружили несколько несчастных беглецов, которые спаслись от работорговцев на противоположном берегу озера. Год назад мазиту истребили всех первоначальных обитателей этого места. В покинутых садах еще рос прекрасный хлопок, волокно которого достигало полутора дюймов и было очень хорошего качества. Некоторые растения были так велики, что их можно было принять за деревья.

Когда д-р Кэрк и Чарльз Ливингстон попробовали купить чего-нибудь поесть, туземцы ничего не могли им предложить, кроме небольшого количества сухих корней маниока и нескольких рыб, а за голову большой рыбы они запросили 2 ярда коленкора. Когда окончившаяся буря уже не мешала Кэрку и Ч. Ливингстону повернуть обратно, прежние преследователи пытались заманить экипаж лодки на берег, уверяя, что у них много слоновой кости для продажи. Только на четвертый день после того, как они расстались, д-р Ливингстон нашел лодку.

Люди д-ра Ливингстона, пройдя небольшое расстояние вверх по тропе, на которой лодка потеряла их из виду, увидели, что потребуется несколько дней для того, чтобы обойти горы и выйти опять к озеру. Поэтому они снова спустились к бухте, надеясь найти там лодку, но увидели ее уже исчезающей на севере. Группа д-ра Ливингстона пошла как можно скорее вперед, но дорога по той стороне горы, которая образует берег, оказалась очень трудной и утомительной. Несмотря на то что они шли весь день, расстояние, пройденное ими по прямой линии, было меньше 5 миль. На следующий день они начали свой путь с восходом солнца. Узнав в первом населенном пункте, что люди из их группы проплыли здесь накануне, они зарезали одну из четырех коз, бывших с ними; но только они это сделали, как, к их ужасу, вдруг появились 7 мазиту, вооруженных копьями и щитами, с фантастическими уборами из перьев на голове. Д-р Ливингстон и Молока, человек из племени макололо, говоривший по-зулусски, без оружия приблизились к ним для переговоров. Когда д-р Ливингстон подошел к мазиту, те приказали ему остановиться и сесть на солнце в то время, как сами они сидели в тени. «Нет, нет! – последовал ответ. – Если вы сидите в тени, мы тоже сядем в тень».

Тогда мазиту застучали дубинками по щитам, что обычно вызывает ужас, но Молока сказал: «Мы не впервые слышим, как бьют в щиты». И все сели вместе. Мазиту потребовали подарка, чтобы показать своему вождю, что они действительно встретили чужеземцев, – такую вещь, которая служила бы доказательством, что люди, встреченные ими, не были арабами. Чтобы показать, что такого подарка, какого они хотели, у него при себе не было, д-р Ливингстои вывернул свои карманы, вытащив оттуда, между прочим, записную книжку. Приняв ее за пистолет, туземцы вскочили и сказали: «Спрячь это обратно». Туземцы, которые были помоложе, расшумелись и стали требовать козу. Уступить ее им было нельзя, так как козы являлись единственным продуктом питания. Когда туземцы стали настаивать, их спросили, сколько человек из нашей группы они уже убили, что они начинают таким образом делить добычу; это, очевидно, их пристыдило. Те, которые были постарше, были благоразумнее; они боялись измены и д-ра Ливингстона с его отрядом, так же как и те боялись их; поэтому, когда разговор закончился, мазиту умчались вверх на холмы, как вспугнутая дичь. Один из них, по всей вероятности, начальник, был женат, судя по тому, что часть его волос была сшита в кольцо.

По их зубам можно было определить, что все они принадлежали к той народности, которая входила в племя зулусов.

Далее путь все еще шел по крутым хребтам с ущельями глубиной от 500 до 1000 футов. Некоторые склоны приходилось преодолевать ползком, и как только добирались до вершины, надо было снова спускаться. В каждом ущелье протекал ручей. И вся местность, хотя и очень неровная, была, однако, обработана и густо населена. Множество банановых деревьев, покинутых участков зерновых растений и кусты бобов конго свидетельствовали о том, что земли эти раньше возделывались. Все население было уничтожено. Разоренные деревни, изломанная утварь и человеческие скелеты, которые попадались на каждом шагу, рассказывали печальную повесть о «бесчеловечности человека». Количество убитых было невероятно велико, – полагалось, что это избиение являлось результатом набегов местного населения на зулусские племена для захвата скота. Мы придерживались того же мнения, потому что зулусы обычно не убивают никого, кроме стариков и мужчин во цвете лет. Целью их набегов всегда является похищение женщин и детей, которые могли бы быть присоединены к их племени и сделаться зулусами. Хозяева хорошо обращаются с пленными, а детям предоставляют те же условия, что и своим. Обычно их план действия соответствует тем условиям, которые так восхваляются некоторыми защитниками невольничества. Члены маленьких разрозненных общин подчиняются сильному правительству, получают добрых хозяев, которых они могут менять в пределах данного племени, а дети их становятся свободными. Когда перед нашими глазами представали гниющие трупы убитых, нам приходила в голову мысль, что эта печальная система, однако, все же не такая плохая, как та, которая, губя еще больше человеческих жизней, обрекает оставшихся в живых на вечное рабство. Говорят, что зулусы никогда не продают своих пленных.

Среди нашей сухопутной партии было несколько человек из Сены. Один из них, гадальщик, смертельно боявшийся мазиту, сбежал, как только увидел наших гостей. Перед тем как снова отправиться в путь, его товарищи кричали ему в течение долгого времени, призывая выстрелами из своих мушкетов, но его невозможно было заставить выйти из своего убежища.

Так как люди группы д-ра Ливингстона продолжали свое путешествие, пока совсем не стемнело, то все они, сами того не зная, заснули на краю глубокой пропасти. Огня они не разводили, чтобы их не увидели мазиту. На следующее утро большинство людей чувствовало себя еще больше измученными. Ужас пережитого накануне еще больше ухудшил их самочувствие. Однако, когда им сообщили, что все они, кроме Молоки и Чарли, могут вернуться к Манкамбире, они не согласились до тех пор, пока их не уверили, что их возвращение не будет рассматриваться как трусость. Одну козу отдали им, а другую зарезали для остальной группы, которая, найдя на скалах каноэ, принадлежавшее одной из покинутых деревень, решила отправиться дальше водой. Лодка была очень мала, и оставшаяся в живых коза так прыгала и каталась по лодке, что чуть не перевернула ее. Поэтому д-ру Ливингстону пришлось снова вернуться на берег. Проведя еще одну ночь почти без огня, т. е. разводя только такой, чтобы можно было приготовить пищу, д-р Ливингстон с великой радостью увидел возвращающуюся лодку.

В тот же день мы прибыли в селение Манкамбиры. Для того чтобы пройти это расстояние по берегу, нужно было затратить при большом напряжении трое суток. Здесь мы в последний раз засекли широту – 11 °44 южной широты. Лодка прошла около 24 далее на север; сухопутная партия прошла, вероятно, половину этого расстояния, но лихорадка у д-ра Ливингстона не дала возможности воспользоваться приборами; поэтому д-р Кэрк и Чарльз Ливингстон были на озере дальше всех и увидели дальше точки своего поворота почти на 20, т. е. места в десятом градусе южной широты. С высоты, доходящей по меньшей мере до тысячи футов, на которой мучился сухопутный отряд, было видно, что темные массы гор примыкают к озеру с обеих сторон. С этой высоты открывался вид на такое же большое расстояние, как с лодок, и мы полагаем, что конец озера лежит на 10° или северней – 11 ° южной широты.

Манкамбира думал, что наш гадальщик умрет с голода в горах, но обещал нам, что, если тот останется в живых и придет к нему, он снабдит его продуктами и пошлет за нами. Неделю спустя бедняга гадальщик догнал нас, к величайшему восторгу своих товарищей, которые побежали к нему навстречу, чтобы его приветствовать. Они плясали и кричали от радости и стреляли из мушкетов. Из своего тайника он слышал, как товарищи звали его и стреляли, но не откликался, так как думал, что они сражаются с мазиту. В конце концов голод погнал его с гор. Манкамбира обошелся с ним хорошо, дал ему продуктов и отправил вслед за нами, как обещал; но по дороге, между владениями Манкамбиры и Маренга, на гадальщика напала шайка бандитов, его ограбили и надели на шею ему невольничью колодку, намереваясь продать его как раба. Но те, которые были среди разбойников постарше, сказали, что англичане возвратятся и отомстят за него. Тогда беднягу отпустили. Маренга также дал ему продуктов и подарил кусок ткани из древесной коры, чтобы он мог прикрыть свою наготу.

На берегах озера водится много слонов. Они удивительно безбоязненны и часто встречаются близко от деревень. В речках и лагунах полно бегемотов, а в самом озере иногда встречаются и целые стада. Они не боятся людей, потому что ни на слонов, ни на бегемотов не действуют отравленные стрелы. Во время нашего путешествия мы убили для пополнения наших запасов пять слонов и пять бегемотов. Двое из слонов были самками, у каждой было по одному клыку. Когда добывание пищи зависит от ружья, всегда так бывает: либо голод, либо пресыщение, или огромное количество мяса, или полное отсутствие его. Большей частью пища бывает скудной, за исключением тех мест, где изобилует дичь, как, например, далеко вверх по Замбези. Один раз у нас было два бегемота и слон, общий вес которых доходил, вероятно, до 8 тонн, а спустя два дня у нас было на обед только несколько последних сардин.

Однажды утром, плывя на парусах мимо довольно густо населенной местности, мы были поражены, увидев девять больших слонов-самцов, спокойно стоящих на берегу и хлопающих своими колоссальными ушами. Обрадовавшись возможности добыть немного свежего мяса, мы высадились и выстрелили в одного из них. Слоны отступили в болото, расположенное между двумя деревнями. Наши люди погнались за ними и открыли огонь по стаду. Стоя на песчаной возвышенности, мы видели, как истекающие кровью животные обдавали свои спины потоками воды из хоботов. Стадо вскоре двинулось на нас, и один из раненых слонов побежал к бухте. Но ни раненый, ни другие слоны не делали попыток напасть на нас. Повредив раненому слону пулей ногу, мы стали стрелять в него с расстояния 40 ярдов с такой быстротой, с какой успевали заряжать ружья и спускать курки. При каждом выстреле он только встряхивал головой, и в него попало не меньше 60 энфильдовских пуль, прежде чем он свалился. Наш превосходный матрос с севера Ирландии случайно сделал последний выстрел, и, как только увидел, что животное упало, он повернулся с торжествующим видом к доктору и воскликнул: «Это мой свалил его, сэр!..»

Через несколько минут более тысячи туземцев собрались вокруг поверженного царя зверей. И после того, как наши люди выбрали все, что им нужно было, жителям деревни было предложено взять себе остальное. Они набросились на него, как голодные гиены, и в неимоверно короткий срок все было унесено. Только сознание того, что все мясо пошло впрок, оправдывало убийство этого благородного создания. Каждый клык весил по 62 английских фунта. У жителей Ньясы можно достать много слоновой кости, и нам часто говорили, что она есть у них в хижинах.

Люди со слоновой костью

Фотография

Семнадцатого октября буря задержала нас у устья Казамбе. Нас посетило несколько человек, принадлежавших какому-то арабу, жившему в течение 14 лет во внутренней части страны Катанга, к югу от впадения Казамбе. Они принесли слоновую кость, малахит, медные кольца и привели невольников, чтобы обменять все это у озера на ткани. Они говорили, что малахит добывается из богатых залежей на склонах горы, недалеко от Катанги. Они хорошо знали озеро Танганьика, но ничего не слышали о Замбези. Они совершенно решительно утверждали, что вода озера Танганьика вытекает с конца, противоположного концу озера Ньяса. Так как они не видели ни одной из двух рек, то мы сочли это просто отрывком из арабской географии.

На другой день, проходя мимо их поселения, состоящего из длинных сараев, мы убедились, что торговля у арабов идет хорошо. От туземцев трудно получить точные данные и положительные сведения относительно лежащей перед нами страны. Некоторые так подозрительно относятся к чужеземцам, что в своих ответах проявляют крайнюю осторожность и не хотят говорить что-нибудь определенное. Другие же дают волю своему воображению и рассказывают чудеса, напоминающие самые романтические сказки древних путешественников, или же говорят, что, по их мнению, может понравиться слушателю.

«Как далеко до конца озера?» – спросили мы одного умного на вид туземца в южной части. «Другой конец озера! – воскликнул он то ли в действительном, то ли в притворном изумлении. – Слышал ли кто-нибудь о чем-нибудь подобном. Если кто-нибудь, будучи еще младенцем, отправится на другой конец озера, он превратится в седовласого старца, прежде чем дойдет туда. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь пытался это сделать».

На реке Рувума нам говорили, что она вытекает из озера Ньяса, и на нижней половине озера каждый уверял нас, что каноэ может проплыть из Ньясы в Рувуму. Но выше этих мест показания расходились: некоторые говорили, что река течет около озера, а не вытекает из него, а другие так же решительно утверждали, что от Рувумы до озера Ньяса несколько дней пути. Манкамбира никогда не слышал о какой-либо большой реке на севере и даже совершенно отрицал ее существование. В то же время он давал нам названия различных мест вокруг верхнего конца озера и число дней, которое нужно для того, чтобы добраться до берега, противоположного его селению. Это число, насколько мы могли судить, соответствовало расстоянию, в котором, мы предполагали, должен был быть конец озера.

Торговля невольниками на озере идет ужасная. Два предприимчивых араба построили одномачтовое судно, которое, нагруженное рабами, совершало регулярные рейсы через озеро. Нам сказали, что оно отплыло накануне нашего приезда в их главную квартиру, которая находится на той же широте, что и португальский невольничий порт Ибо, и частично снабжает этот отвратительный рынок. Но большая часть невольников идет в Кильву. Мы не видели большого желания производить товарообмен. На продажу было предложено немного слоновой кости, но главным образом шла торговля людьми. Если бы мы только могли дать полное представление об ужасах работорговли, хотя бы приблизительно указав количество человеческих жизней, которые она ежегодно губит! Мы уверены, что если бы даже половина истины была рассказана и признана, чувства людей были бы так возмущены, что этой дьявольской торговле человеческим мясом был бы положен конец любой ценой! Но ни мы, ни кто-либо другой не располагают необходимыми статистическими данными для такой работы. Изложим то, что мы знаем об одной части Африки, и тогда каждый читатель, доверяющий нашему рассказу, сможет на основе известного ему представить себе неизвестное.

Покойный полковник Ригби, политический агент ее величества и консул в Занзибаре, сообщил нам, что только из одной этой местности Ньясы 19 тысяч невольников проходит ежегодно через таможню острова. Сюда, естественно, не входят те, которые посылаются в португальские невольничьи гавани. Но никак нельзя считать, что этой цифрой в 19 тысяч исчерпываются все жертвы. Те, которых вывозят из страны, являются лишь очень маленькой частью страдальцев. Мы никогда не представляли себе зверской природы этой торговли до тех пор, пока не увидели ее в источнике. Там действительно «дьявольское гнездо». Кроме тех, которые действительно взяты в плен, насчитываются тысячи убитых или умерших от ран и от голода, изгнанных из своих деревень набегами работорговцев. Тысячи погибают в междоусобной войне за невольников, в результате погони за наживой, которая стимулируется (о чем надо постоянно помнить) покупателями невольников на Кубе и в других местах. То множество скелетов, которое мы видели среди скал и лесов, у маленьких прудов и на тропах, в чащах, свидетельствует о страшной растрате человеческих жизней, которая должна быть отнесена прямым или косвенным образом на счет этой адской торговли. Мы просим наших соотечественников верить нам, когда мы с полной ответственностью утверждаем на основании того, что мы узнали и увидели, что меньше ⁴/₅ жертв работорговли становятся невольниками. Если принять долину Шире средней нормой, то мы можем сказать, что никогда даже ⁴/₄0 часть не попадает к месту своего назначения. Так как эта система заключает в себе такую страшную гибель человеческих жизней, или, лучше сказать, человеческой рабочей силы, и, кроме того, ведет прямо к сохранению варварства тех, которые остаются в стране, то довод, выставляемый в пользу продолжения этой расточительной системы, что все же частица обращенных в рабство находит хороших хозяев, поистине не имеет большого значения. Если это рассуждение не является результатом невежества, то это – сантиментальная филантропия. Маленький вооруженный пароход на озере Ньяса мог бы легко, осуществляя контроль и снабжая товарами в обмен на слоновую кость и другие продукты, прекратить позорную торговлю рабами в этом районе, так как почти всем работорговцам приходится пересекать или озеро Ньяса, или верхнюю Шире.

Наше исследование озера продолжалось со 2 сентября по 27 октября 1861 г. Так как мы истратили или потеряли большинство из взятых с собой товаров, нам пришлось вернуться на корабль. Когда на обратном пути мы приблизились к южной части озера, нам сказали, что очень большую партию невольников только что переправили на восточную сторону. Вечером мы услышали три выстрела из пушек и по звуку заключили, что это должны быть по крайней мере шестифунтовые орудия. Говорили, что они принадлежат одному вождю аджава по имени Муката.

Плывя вниз по Шире, мы обнаружили у маленького озера Памаломбе, в которое расширяется эта река, значительное число семейств манганджа, которые были изгнаны из своих жилищ в результате набегов племени аджава и теперь скрывались в широком папирусовом поясе вокруг озера. Папирус рос так густо, что, когда его уминали, он выдерживал тяжесть маленьких временных хижин, хотя, когда жители переходили из одной хижины в другую, он подымался и опускался под ногами, как тонкий лед у нас на родине. Между собой и берегом они оставили нетронутым густой, непроницаемый лес папируса, и никто из проходящих мимо с этой стороны никогда бы не заподозрил, что там живут человеческие существа. Они пришли в эти места с юга на своих каноэ, благодаря которым могли добывать себе на пропитание хорошую рыбу, водившуюся в изобилии в озерке. У них было большое количество прекрасной соли, которую они зашивали в кору деревьев; и так как наши запасы соли приходили к концу, мы купили ее немного у них. Всю ночь мы простояли на якоре против их плавучего лагеря, и нас одолели мириады москитов.

Некоторые туземцы проявляют совершенно поразительную любовь к отечеству. На горах, лежащих к северу от озера, мы видели беглецов, которые упорно, несмотря на голод и постоянную опасность быть убитыми мазиту, держались вблизи тех мест, где прошло их детство и юность.

Несколькими милями ниже озерка находится последняя из больших невольничьих переправ. После вторжения аджава деревни на левом берегу были покинуты, и жители, как мы уже видели, поднимаясь вверх по реке, поселились на правом или западном берегу.

Во время нашего кратковременного отдыха, напротив больших рыбных промыслов в Мовунгути, к нам подошел с большой свитой очень изнеженный на вид молодой человек из какого-то приморского племени, чтобы посмотреть на нас. Он шествовал под большим зонтиком. За ним следовали пять хорошеньких девушек в ярких одеждах и украшениях с целью привлечь покупателей. Одна несла его трубку, служащую для курения конопли, называемой здесь «чамба», другая – его лук и стрелы, третья – боевой топор, четвертая – платье, между тем как последняя была готова взять его зонтик, если он почувствует себя утомленным. Такая выставка товара проводилась для того, чтобы возбудить алчность какого-нибудь вождя, имевшего слоновую кость, и могла быть названа законным видом работорговли. Мы никогда не могли установить, какой процент составляет этот вид работорговли среди других.

Он сел и смотрел на нас несколько минут. Молодые дамы стояли на коленях позади него. Убедившись, что мы не станем у него покупателями, он удалился.

Когда мы во время нашей первой поездки высадились у этого места, то встретили довольно смышленую женщину средних лет, обладавшую лучшими знаниями страны, чем кто-либо из мужчин. Первые точные сведения об озере Нья-са мы получили у нее. Увидя, что мы делаем заметки, она сказала, что ей приходилось бывать у моря и видеть там, как пишут белые люди. Ей также приходилось видеть верблюдов, вероятно у арабов. Она была единственной из виденных нами женщин племени манганджа, которая стыдилась носить пелеле, или губное кольцо. Она ушла в свою хижину, вынула кольцо и, разговаривая с нами, закрывала рукой рот, чтобы скрыть отвратительное отверстие в губе. Все жители деревни относились к ней с уважением, и даже старейшие в ее присутствии занимали второе место. Когда мы справились о ней теперь, то узнали, что она умерла.

Нам ни разу не удалось получить достаточных сведений, чтобы определить сравнительную смертность на возвышенности и в низменностях. Но, судя по количеству очень старых седых чернокожих, которых нам приходилось встречать на возвышенности, мы думаем, что среди туземцев более долголетними являются те, которые живут в более высоких местах.

Мы сошли на берег ниже деревни Микена и занялись определением долготы, чтобы сверить с теми данными, которые были записаны нами два года назад. Деревня была покинута. Микена и его люди бежали на другую сторону реки. Но в то утро, когда мы там остановились, несколько человек вернулось, чтобы поработать в своих старых огородах.

Окончив наблюдение, мы сели завтракать. Когда наши последние вещи были отнесены в лодку, появился один ман-ганджа. Он бежал к своей лодке с криком: «Аджава только что убили моего товарища!»

Мы отплыли от берега, а через две минуты авангард большого отряда грабителей стоял с мушкетами на том месте, где мы завтракали. Они, очевидно, были очень удивлены, увидев нас здесь, и остановились. Остановились и их главные силы, насчитывающие около тысячи человек. «Бейте их, – кричал манганджа, – они хотят сейчас идти на холмы, чтобы убить англичан», – манганджа имели в виду миссионеров, которых мы оставили в Магомеро. Но, так как мы надеялись на дружеские отношения с аджава и не верили показаниям манганджа, мы продолжали свой путь вниз по реке, оставив аджава сидящими под большим баобабом, а манганджа – проклинающими их с противоположного берега.

Поднимаясь вверх, мы увидели, что люди деревни Зимика нашли убежище на длинном острове на реке Шире, куда они снесли запасы зерна, чтобы последние не попали в руки аджава. Предполагая, что вторжение и война миновали, они снова вернулись к себе на восточный берег и жили в воображаемой безопасности. Когда мы приближались к селению вождя, которое было расположено в прекрасной роще из высоких дикорастущих фиговых деревьев и пальм, до нашего слуха донеслись звуки шумного веселья. Люди веселились, били в барабаны, танцевали и пили пиво, в то время как сильный враг, несущий каждому в селении смерть или рабство, был рядом. Один из наших людей крикнул нескольким туземцам, подошедшим к берегу посмотреть на нас, что приближаются аджава и что они только что были в селении Микена. Но туземцы были пьяны и не обратили внимания на предупреждение.

Плывя мимо временного поселения беглецов манганджа, мы увидели одного несчастного парня с невольничьей колодкой на шее. Мы высадились на берег несколькими сотнями футов ниже, и, когда подошли к тому месту, где он сидел, его уже не было, и все отрицали, что видели такого человека. Несмотря на то что эти манганджа сами так ужасно страдают от торговли невольниками, они все же покровительствуют ей. Один мужчина, возле временной хижины которого мы спали вместе с толпой беглецов, еще до восхода солнца отправился в соседнюю деревню, чтобы продать раба-мальчика каким-то чернокожим португальцам, покупавшим невольников. Война привела бедного мальчугана в руки мошенника, и бессердечность этого негодяя, который сам все потерял из-за охоты за невольниками, привела нас к мысли, что он и его раса не имеют никаких естественных привязанностей. Умирая с голода, продавать друг друга не за хлеб, а за ткань, в которой они не испытывают большой нужды, было так неестественно, что нам сначала казалось, что никто из смертных, кроме негров, не может быть повинен в такой жестокости. Мы задавали себе вопрос, как могла мысль о праве собственности на человека зародиться у существа, обладающего разумом, подобным нашему. Однако мы вспомнили, что видели, как мужчина, слывший гуманным, в жилах которого не было ни капли черной крови, за 20 долларов, или около 4 фунтов стерлингов, расстался с хорошенькой девушкой, находившейся с ним в более близких отношениях, чем этот мальчуган с человеком, который вызвал наш гнев. Притом эта девушка была няней его сына, и оба они, и няня, и сын, так горько плакали весь день, что даже тот мулат, который купил ее, смягчился и предложил возвратить ее белому человеку. Но напрасно. Общие страдания не всегда возбуждают симпатию, хотя было бы естественно этого ожидать.

Позднее рабовладельцы из Тете привезли сюда зерно (мапиру) и купили на него много невольников. С одной стороны, это можно рассматривать как гуманный поступок, так как, благодаря этому, много несчастных созданий были спасены от голодной смерти. Однако спасители жизни оказались истребителями других жизней.

Несколько слонов стояли около того места, где мы оставили лодку, и один из них развлекался тем, что ломал деревья; он не объедал с них листья, а просто применял свою силу и валил деревья для развлечения. Несколько ружейных выстрелов заставили его броситься в густую чащу, и он мчался сквозь нее, по-видимому, с такой же легкостью, как если бы это была просто трава. Огромное количество деревьев уничтожается этими животными. Они часто жуют ветки лишь из-за коры и сока.

Когда мы покинули реку, толпы носильщиков предложили нам свои услуги. Некоторые из них так доверились нам, что отказались получить плату в конце первого дня. Они хотели работать еще один день и получить сразу за оба дня. Молодой вождь встреченной новой деревни сам вышел к нам со своими людьми. Переход был довольно длинный, и один из людей предложил сложить груз возле какой-то хижины, находящейся на расстоянии мили или более от следующей деревни. Вождь выбранил его за то, что тот хотел совершить такой низкий поступок, желая избавиться от наших вещей там, где мы не могли достать других носильщиков, и заставил его нести вещи дальше.

Деревня, расположенная у водопада, сильно увеличилась по размеру и благосостоянию с тех пор, как мы проходили мимо нее по дороге вверх. Было построено несколько больших новых хижин, и у населения было много ткани и бус. Мы не знали, чему приписать это внезапное процветание, пока не увидели несколько прекрасных больших каноэ вместо двух протекавших старых, которые у них были ранее. Это место стало переправой рабов, которых португальские агенты отправляли в Тете, потому что они боялись перевозить их ближе к тому месту, где находилось наше судно. Ничего не было более обескураживающего, чем поведение племени манганджа, которые обогащались за счет полного уничтожения своего народа. Их поведение было почти так же скверно, как поведение наших соотечественников, скупающих мушкеты и посылающих их китайцам, ведущим войну с нашими же собственными солдатами,[38] или тех, которые при таких же обстоятельствах доставляли военное снаряжение кафрам на мысе Доброй Надежды и были так бессовестны, что приписывали эту торговлю миссионерам.

Глава XX Шупанга

Мы прибыли на наше судно 8 ноября 1861 г. очень ослабевшими, так как страдали от голода во время этой поездки больше, чем в предыдущие. 9-го начались сильные дожди, продолжавшиеся несколько дней. Река быстро поднималась, и вода в ней стала мутной. Епископ Макензи прибыл на судно 14-го с несколькими людьми с «Пионера», которые находились в Магомеро по состоянию своего здоровья, а также с целью помочь миссии. Епископ, казалось, был в отличном настроении и надеялся, что будущее принесет мир и пользу. Племя аджава, которое было разбито и изгнано, пока мы были на озере, сообщило о своем желании жить в мире с англичанами. Многие из племени манганджа поселились вокруг Магомеро для того, чтобы находиться под покровительством епископа. Можно было надеяться, что в горах скоро прекратится работорговля, и люди будут жить в безопасности и спокойно трудиться. Предполагалось, что миссия вскоре сможет в значительной степени перейти на самоокупаемость и производить некоторые продукты питания, как это делают португальцы Сены и Келимане.

Г-н Буруп, энергичный молодой человек, поднялся по Шире в каноэ и прибыл к Чибисе за день до приезда епископа. В другом каноэ за ним следовал хирург с помощником. Ввиду того, что «Пионер» слишком глубоко сидел в воде для верхней части Шире, не имело смысла в следующую поездку вести судно вверх дальше реки Руо. Поэтому епископ принял решение исследовать местность от Магомеро до устья этой реки и в январе встретить судно, на котором находились его сестры и жена Бурупа. Так было условлено до нашего расставания, и затем наш добрый епископ и Буруп, с которыми нам больше не пришлось встретиться,[39] покинули нас. Мы обменялись троекратным сердечным английским приветствием, когда они сошли на берег, а мы отплыли.

Дожди прекратились 14-го, и вода в Шире упала даже еще быстрее, чем поднялась. Мель, находящаяся в 20 милях ниже Чибисы, приостановила наше продвижение, и нам пришлось простоять пять утомительных недель, пока не наступило постоянное повышение воды в реке. Во время этой задержки, когда судно стояло среди болот, в экспедиции, находившейся уже 3¹/ года в этой местности, произошел первый смертный случай. Помощник плотника, красивый, здоровый молодой человек, заболел лихорадкой. Обычные лекарства не действовали. Он умер неожиданно во время вечерней молитвы и был похоронен на берегу. Он прибыл на «Пионере» и, за исключением небольшого приступа лихорадки, который у него был у устья реки Рувумы, все время пребывания с нами находился в прекрасном состоянии здоровья. Португальцы считают, что европеец, которого по въезде в эту страну долго щадит лихорадка, если уж заболеет ею, то скорее умирает, чем тот, который вначале переболел ею несколько раз.

К концу декабря дожди шли почти непрерывно, и в начале января 1862 г. вода в Шире поднялась. У того места, где мы брали дрова, на милю выше реки Руо, уровень воды был на 3 фута выше, чем когда мы были там в июне. В ночь на 6-е она поднялась еще на 18 дюймов и несла огромное количество кустарника и бревен, которые кишели жуками и двумя видами раковин, обычно встречающихся на всем африканском материке. Туземцы на каноэ были заняты тем, что кололи копьями рыбу на залитых водой лугах и в речках; по-видимому, они ловили ее в большом количестве. Гуси разных пород и другие птицы, воспользовавшись тем, что огороды, расположенные в низинах, затоплены, прилетали воровать бобы. Когда 7-го числа мы проехали Руо и не увидели епископа, мы решили, что он узнал от хирурга о нашей задержке и отложил свою поездку. Он прибыл туда 12-го, пятью днями позже.

Так как люди из Сены хотели ехать домой, мы расплатились с ними и высадили их на берег. Они все были заядлыми торговцами и покупали главным образом туземные железные мотыги, топоры и украшения. Много мотыг и копий было взято у невольничьих партий, пленников которых мы освобождали. В таких случаях наши друзья из Сены были необычайно усердны и активны. Остальное было куплено на старую одежду, которую мы им давали, и на их запасы мяса бегемотов. Они не боялись ни того, что потеряют вещи, ни того, что они будут наказаны за то, что помогали нам. Система, в которой они были воспитаны, искоренила у них всякое представление о личной ответственности. Они говорили, что португальские рабовладельцы будут обвинять только одних англичан, «а мы были в то время только их слугами». Никто из белых на судне не мог купить ничего так дешево, как они. Много раз своим красноречием они убеждали местного торговца заплатить за кусок грязной изношенной части одежды вдвое больше, чем за чистый новый коленкор, от которого тот только что отказывался.

Мы вошли в Замбези 11 января и поплыли по направлению вниз, держась той стороны, вдоль которой мы поднимались, но, как это иногда бывает, фарватер в течение лета переместился к другому берегу, и мы вскоре сели на мель. Португалец, лейтенант армии в отставке, живущий в настоящее время в Сангвизе, на одном из островов Замбези, явился со своими рабами, чтобы помочь нам сойти с мели. Он признался нам откровенно, что все его люди – большие воры и что мы должны быть начеку и ничего не оставлять без присмотра. Затем он обратился к ним с краткой речью, заявляя, что он знает их воровские наклонности и умоляет их не обкрадывать нас, так как по окончании работы мы подарим им ткани. «Население нашей страны, – заметил он, – думает только о трех вещах: что им поесть и попить, сколько им можно иметь жен и о том, что бы им украсть у своих господ, если не о том, как их убить».

Он всегда спал с заряженным мушкетом, положенным рядом. Такое мнение можно иметь в отношении рабов, но наш опыт показал, что к свободным людям оно совершенно не применимо. Мы заплатили этим людям за помощь и думаем, что так как мы им уплатили, то они у нас ничего не украли.

Наш друг занимается в широком масштабе сельским хозяйством на большом острове, называемом Сангвиза и предоставленном ему бесплатно сеньором Феррао. Он выращивает большое количество мапиры и бобов, а также прекрасного белого риса из семян, вывезенных несколько лет назад из Южной Каролины. Он снабдил нас небольшим количеством риса, который был очень кстати, так как хотя мы и не очень нуждались, но питались исключительно бобами, соленой свининой и дичью, ибо все запасы сухарей и муки, имевшихся на пароходе, были исчерпаны.

Мы ожидали, что хозяева пленных, которых мы освободили, проявят свое неудовольствие хотя бы на словах, но им, по-видимому, было стыдно. И только один из них позволил себе сделать замечание. Во время общей беседы он сказал с улыбкой: «Вы взяли рабов губернатора, не правда ли?» – «Да, мы освободили несколько партий, которые мы встретили в стране манганджа».

Португальцы из Тете, начиная от самого губернатора и ниже, в широком масштабе занимались работорговлей. Торговля эта отчасти внутренняя, отчасти внешняя: они везут некоторых, взятых в плен, а также и купленных, внутрь страны, вверх по Замбези; действительно, когда они ехали вверх по реке, мы встретили кое-кого из них с рабами. Молодых женщин продавали за слоновую кость. За женщину с обыкновенной наружностью давали 2 ароба, или 64 фунта, женщина необыкновенной красоты стоит вдвое больше. Мужчины и мальчики оставляются в качестве носильщиков для переноски слоновой кости из внутренней части страны в Тете или работают на фермах на Замбези до тех пор, пока не появится какой-нибудь работорговец. Эту форму рабовладения мы тоже наблюдали. Невольники отправлялись вниз по реке в больших каноэ закованными в цепи. Это совершенно открыто происходило в Тете и в особенности в то время, когда французская система «свободной эмиграции» была в полном ходу. Эта двойная система сбыта пленных выгоднее, чем если их просто посылать на побережье для вывоза. Один из хорошо знакомых нам купцов в Тете отослал во внутреннюю часть страны 300 женщин манганджа для продажи их за слоновую кость, а другой – 150.

Способ снабжения острова Бурбона рабами отличался еще большей наглостью, чем даже набеги на манганджа. Узнав, что одна женщина с плохой репутацией везет транспорт невольников вниз по реке, комендант из Тете послал за ней для вида офицера. Офицер догнал ее, но возвратился без нее. Когда заговорили с комендантом на эту тему, он торжествующе заявил: «Пока мы находимся под защитой французского флага, англичане не могут вмешиваться в наши дела». И этот флаг действительно защищал торговлю рабами до мая 1864 г., когда Наполеон III прекратил эту ужасную систему. Все, что было в его власти в отношении регулирования системы вывоза рабочей силы из Африки, было сделано путем назначения должностных лиц для предотвращения злоупотреблений при проведении этой работы. Но, несмотря на все предосторожности, эта «система вербовки» оказалась не лучше и не хуже, чем отвратительная торговля невольниками со всеми ее ужасами, и не столько из-за французов, сколько из-за португальцев и мулатов.

Любая попытка такого рода всегда приводит к развитию торговли рабами, а не к чему другому, до тех пор, пока люди не будут достаточно просвещенными.

Мы бросили якорь в устье реки Замбези в Большом Лу-або, потому что здесь было немного легче достать дрова, чем в Конгоне.

Тридцатого января корабль ее величества «Горгона» прибыл, ведя на буксире бриг, на котором находились госпожа Ливингстон, несколько дам, желавших присоединиться к своим родственникам, находящимся в университетской миссии, а также двадцать четыре части нового железного парохода, предназначенного для плавания по озеру Ньяса. «Пионер» отплыл и отвел на буксире бриг в гавань Конгоне. Новый пароход был назван «Дама озера» или «Леди Ньяса». Все те части нового парохода, которые мог вместить «Пионер», погрузили на него с помощью офицеров и команды с «Горгоны», а остальное – на две большие весельные шлюпки того же корабля.

Мы отплыли в Руо 10 февраля, имея на борту капитана Вильсона с несколькими офицерами и матросами, которые должны были помочь нам при выгрузке. Наше продвижение вверх по реке было ужасно медленным. Река разлилась, и во многих местах течение было 3 узла в час.

Машины «Пионера» были очень хорошие, но совершенно запущены, так как механик не следил за ними и в течение двадцати месяцев не чистил их. Эти причины задержали нас в дельте на шесть месяцев вместо предполагавшихся нами шести дней. Так как было невозможно доставить все части вверх по реке Руо без большой потери времени, было решено выгрузить их в Шупанге и собрать там корпус «Леди Нья-са», с тем чтобы вести ее на буксире вверх до водопадов Мерчисона.

В апреле лихорадка свирепствовала в Шупанге и Мазаро более обычного. На корабле было несколько случаев заболевания наших людей лихорадкой. Мы быстро вылечили их, но после пребывания в дельте они также быстро вновь заболевали. К середине апреля слегла и г-жа Ливингстон; болезнь сопровождалась непрекращающейся рвотой. До сих пор нет средств, которые могли бы облегчить эти мучительные явления. Никакие лекарства не дают эффекта, так как организм их не принимает. Д-р Кэрк сделал все возможное, но г-жа Ливингстон потеряла сознание и 27 апреля 1862 г. к концу дня скончалась. Ночью сколотили гроб, на другой день под ветвями большого баобаба вырыли могилу, и маленькая группа сочувствующих соотечественников помогла убитому горем мужу похоронить покойницу. По просьбе д-ра Ливингстона достопочтенный Джим Стюарт прочел заупокойную службу, и матросы вызвались караулить в течение нескольких ночей у ее могилы. Те, которые не знают, что эта смелая, добрая английская жена создала очаровательное уютное гнездышко в Колобенге, в тысяче миль вглубь от мыса Доброй Надежды, какое благотворное влияние, как дочь Моффета и христианка, она оказывала на грубые племена внутренней части страны, могут удивиться, как она отважилась пойти на опасность и тяжелый труд в этой угнетенной стране.

Мы стали готовить к спуску на воду «Леди Ньяса». На берегу в Шупанге было выровнено место, чтобы привести в порядок ее части. Она была установлена на пальмовых бревнах, доставленных для того, чтобы сделать из них катки до места, лежащего далее вниз по реке.

Путешествовать по Африке во времена Ливингстона было очень тяжело

Рисунок середины XIX в.

Двадцать третьего июня «Леди Ньяса» была благополучно спущена на воду, хотя работа по ее сборке прерывалась лихорадкой, дизентерией и многими другими причинами, перечисление которых только бы утомило читателя. Туземцы пришли из всех частей страны, чтобы увидеть ее спуск на воду; большинство из них было вполне убеждено, что, будучи сделана из железа, она сразу же пойдет ко дну, как только попадет в воду. Между ними шли серьезные дискуссии по вопросу, целесообразно ли применять железо в судостроении. Большинство утверждало, что это никогда не оправдает себя. Они говорили: «Когда мы опускаем в воду мотыгу или самый маленький кусочек железа, он моментально тонет. Как же может держаться на воде такая масса железа? Она должна пойти ко дну». Меньшинство отвечало, что это может быть верно для них, но у белых людей на все есть средство. «Они даже могут сделать женщину, которая только что не говорит. Вот посмотрите на фигуру на носу судна». Те, которые не верили, были изумлены и едва верили глазам, когда увидели судно легко и грациозно плывущим по реке, вместо того чтобы пойти ко дну, как они с уверенностью предсказывали. «Истинно, – говорили они, – у этих людей сильные снадобья».

В районе Шупанги очень много птиц. Некоторые породы остаются круглый год, многие другие проводят там только несколько месяцев. Стаи зеленых голубей прилетают в апреле питаться молодыми плодами диких фиговых деревьев, которые по вечерам съедаются также одним большим видом летучей мыши. Изящный маленький черный ткачик с желтыми плечиками, надевший свой брачный наряд, по-видимому, искренно наслаждается жизнью. Утром съедается плотный завтрак, а затем наступают часы забавы. Избранное общество из трех или четырех птиц садится на кустах, окаймляющих небольшую лужайку, и наслаждается музыкой своего собственного нежного и самодовольного пения. Затем следует игра в воздухе. Расправив свое мягкое бархатистое оперение, ткачик на дрожащих крыльях скользит внутрь свободного пространства, поет на лету, потом оборачивается с сильным шелестом крыльев (звук этот в некотором роде похож на звук детской погремушки) и снова возвращается на свое место. Остальные птицы, одна за другой, проделывают те же номера и продолжают игру по целым часам, состязаясь, кто при повороте может произвести самый громкий звук. Эти игры происходят только во время спаривания и в блестящем оперении; в то время, когда эта птица носит свой зимний наряд скромного бурого цвета, она, по-видимому, не думает о забавах.

С мыса Доброй Надежды мы получили двух мулов для перевозки частей «Леди Ньяса» мимо водопадов. Их высадили на берег в Шупанге, но они вскоре погибли. После того как оба мула пали, один португальский господин любезно сообщил нам, что он заранее знал, что это произойдет; в стране было много попыток такого рода, но ни одно животное не оставалось в живых, даже свиньи погибали. Он сказал, что не говорил нам об этом раньше, потому что не хотел показаться навязчивым.

Глава XXI Река Рувума

К тому времени, когда все было погружено на борт «Леди Ньяса», вода в Замбези и Шире стояла уже так низко, что совершенно бесполезно было пытаться подняться на пароходе к водопадам до декабрьских дождей. Кроме того, нам нужны были вьючные волы и продовольствие, а этого нельзя было получить ближе острова Иоанна. Португальцы, не запрещая официально торговлю на Замбези, создавали всяческие затруднения этому и хотели только маленькой пошлины; они намеревались учредить речную полицию и снова укрепить коронные владения, которыми давно уже овладели зулусы. А тем временем по вине работорговли Замбези сделалась совершенно бесполезной.

Так как Рувума, о которой говорили, что она выходит из озера Ньяса, находилась вне их притязаний и была свободной рекой, мы решили исследовать ее в своих шлюпках сразу же после возвращения с острова Иоанна. 6 августа мы ушли туда на парусах, пробыв некоторое время в Конгоне, где чинили машины, гребные колеса и руль. На корабле, стоящем у этого острова, в заливе Помоне был устроен для нужд крейсеров склад корабельного провианта. Он находился в ведении Сенлея, консула, постоянно оказывавшего нам самое дружественное внимание и поддержку. Теперь он обязал нас тем, что уступил нам 6 быков, которых он выдрессировал для себя, для использования в производстве сахара. Хотя ему очень мешало то, что он в своем деле был вынужден пользоваться невольничьим трудом, однако, благодаря неутомимой энергии, он преодолевал препятствия, которые остановили бы большинство людей. Он сделал все возможное при данных обстоятельствах, чтобы аккуратной платой за труд внушить стремление к свободе. Он создал большую фабрику и стал возделывать сахарный тростник на 300 акрах плодородной почвы. Мы надеемся, что он составит себе состояние; он этого вполне заслуживает. Если бы Сенлей сделал ту же попытку на материке, где за выплачиваемое им жалованье жители стекались бы к нему рекой, он открыл бы наверно новую эру на восточном берегу Африки. На маленьком острове, где рабовладельцы имеют полную власть над невольниками и где совсем нет свободной земли и почвы, какая всюду попадается в Африке, эту попытку не стоит повторять. Если бы Сенлей начал это еще раз, он должен был бы сделать это не в Занзибаре, не на острове Иоанна, а на африканской почве, где невольник, если с ним плохо обращаются, все же легко может освободить себя побегом. На каком-нибудь острове, во владении туземного правительства, фабрика, принадлежавшая обществу арабов и англичан, могла иметь только то значение, что последние избежали бы ненависти, возбуждаемой поркой невольников.

Когда мы покинули на некоторое время остров Иоанна, судно ее величества «Орест» в сентябре повело нас оттуда на буксире к устью Рувумы. Командир «Ореста» капитан Гарднер и несколько его офицеров сопровождали нас в течение двух дней вверх по реке в принадлежавших судну шлюпке и катере. Уровень воды был необычайно низким, и плавание по утрам в течение нескольких часов было довольно скучным; но когда начинал дуть ветер, нам становилось веселее. Наши четыре шлюпки летели под полными парусами; люди на вахте в шлюпке и катере с судна выкрикивали: «Бак-борт, сэр!», «Штирборт, сэр!», «Так держите, сэр!», а черные на носах других шлюпок кричали: «Пагомбе, пагомбе!», «Енда кэте!», «Беране, беране!», что в переводе означало почти то же самое. Вскоре лодка, шедшая впереди, садилась на мель, развевающийся парус спускался; экипаж выскакивал, чтобы столкнуть ее, а другие лодки, избежав задержки, мчались вперед, каждая в свою очередь натыкаясь на мель, которую по ошибке принимала за фарватер, часто имевший только весьма незначительную глубину.

Стадо дремлющих бегемотов было внезапно вспугнуто 20ружейными выстрелами и с изумлением смотрело на странные предметы, ворвавшиеся в их мирные владения, пока еще несколько пуль не вынуждали их искать спасения на дне глубокого пруда, около которого они безмятежно отдыхали. Когда мы возвращались, один из бегемотов задумал отомстить. Он преследовал шлюпку, спустился под нее и дважды пытался проломить дно, но, к счастью, оно было слишком плоско, чтобы ему было удобно вцепиться в него своими челюстями, поэтому он повредил своими клыками только одну из планок, хотя и поднимал всю шлюпку с десятью людьми и тонной черного дерева.

Одну из двух ночей, которые капитан Гарднер пробыл с нами, мы провели против маленького озера Чидиа, соединенного во время высокого уровня воды с рекой и почти окруженного холмами (некоторые высотой в 500–600 футов), покрытыми деревьями. Несколько небольших групп хижин с огородами, в которых уже был снят урожай, стояли на склонах холмов. Жители, по-видимому, не очень были обеспокоены присутствием большого общества, остановившегося на отмелях ниже их жилищ.

В окрестностях много черного дерева. Красивая маленькая антилопа (Cephalophus coeruleus), величиною с зайца, по-видимому, водится здесь в изобилии, так как нам предлагали много ее шкурок. Здесь ткут по изящным образцам циновки разных цветов из листьев финиковой пальмы; различные краски добываются из древесной коры.

Рогатый скот не может жить по берегам Рувумы из-за цеце, встречающейся почти от устья вверх до того места, куда мы могли дойти в своих шлюпках.

Пока мы поднимались вверх, плыть не становилось лучше; часто попадались снесенные высокой водой древесные стволы, остававшиеся в русле при внезапном спаде воды. Во многих местах, где река делится на два и на три фарватера, ни в одном из них не было достаточно воды для лодки с осадкой в 3 фута. Поэтому нам пришлось перетаскивать свои лодки по мелководью; но мы видели реку при ее самом низком уровне воды, – и могут пройти годы, прежде чем она снова так высохнет.

Долина Рувумы, окаймленная со всех сторон цепью возвышенностей, имеет в ширину от 2 до 4 миль и идет в довольно прямом направлении от запада-юго-запада; но фарватер реки извилист, а теперь при таком низком уровне воды образует такие дикие зигзаги, что лодка часто должна сделать три мили, когда по прямой линии всего только одна. При полноводье плыть должно быть гораздо легче.

В течение первой недели мы видели мало туземцев. Их селения скрыты в густых джунглях на склонах холмов; население надеется таким образом защитить себя от охотников за невольниками.

В этой части тихой и довольно мелкой реки мы не наблюдали ничего интересного. Хотя были убеждены, что, за исключением восьми месяцев в году, она непригодна для навигации, однако мы все же шли дальше, решив проверить правильность сведений, полученных нами от разных морских, офицеров, относительно характера реки дальше внутри страны. Мы хотели также выяснить, нельзя ли использовать хотя бы ее верхнюю часть, если она соединяется с озером Ньяса.

Наше исследование показало нам, что тем, кто посещает новые страны, нужно быть очень осторожными. Люди, путешествовавшие по реке и достаточно опытные, чтобы составить правильное суждение, говорили, что Рувума, не имеющая бара в своем устье, по объему воды и по красоте прилегающей к ней местности стоит бесконечно выше Замбези. Вероятно, мы были на ней в другое время года, и для того, чтобы добиться истины, надо сопоставить их и наши данные. В течение ³/ года Рувума может быть использована как торговый путь; но случайные посетители, вроде нас, вряд ли могут дать правильное заключение. Интересно отметить, что там отсутствовали птицы и животные. Иногда нам попадалась пара величавых марабу, бродящих по отмелям, а также шпорнокрылых гусей и других водяных птиц, но бегемотов и крокодилов почти не было видно.

В конце первой недели один старик пришел к нам в лагерь и сказал, что хочет прислать подарок из своего селения, расположенного в горах. Он появился на следующее утро со своими людьми и принес нам муки, маниоковых и ямсовых корней. Их наречие значительно отличается от наречия, на котором говорят на Замбези, но оно принадлежит к той же семье языков. Население называется маконде. Они находятся в дружественных отношениях с племенами маби-га и макоа, живущими к югу от Рувумы.

Совершая прогулку вверх по склонам северного берега, мы увидели много разнообразных деревьев, которых нигде раньше не встречали. Те деревья, которые обычно попадаются далеко внутри страны, здесь, по-видимому, растут ближе к берегу. Африканского черного дерева, мпингу, много уже в 8 милях от моря. Оно достигает больших размеров и имеет больше внутренней черной сердцевины, чем обычно. Там также попадается хороший строительный лес под названием мозоко. Недалеко от берега мы видели полуарабов, распиливавших большие бревна его на доски. Прежде чем мы достигли вершины холма, мы оказались в бамбуковом лесу. На плоскогорьях, лежащих выше его, были расчищены и обработаны большие участки. Один из жителей пригласил нас выпить кружку пива. Когда мы исполнили его просьбу, нас перестали бояться.

Наши люди из Мазаро едва понимали речь местных жителей. Некоторые из них бродили по реке и ловили странных рыб в норах, устроенных на глинистом берегу. Брюшной плавник этой рыбы необычайно велик и имеет круглую форму, напоминающую детскую игрушку, называемую брызгалкой. Нам сказали, что эта рыба водится также и в Замбези и называется чирире. Хотя все ее плавники большого размера, однако говорят, что она редко решается уходить в реку, остается около своей норы, где ее легко поймать рукой.

Люди с Замбези точно узнавали характерные признаки глубины или мелководья и очень искусно находили фарватер. Мокадамо, капитан, стоит на носу с длинным шестом в руках, указывает рулевому, молимо, куда править и, если нужно, помогает шестом. Гребцы предпочитали стоять и гнать лодку вперед шестами, чем грести нашими длинными веслами, так как таким образом они могут двигаться быстрее. Они привыкли к коротким веслам.

Наш мокадамо страдал куриной слепотой и ночью ничего не видел. Его товарищи тогда водили его и кормили. Они считали, что он так хорошо мог видеть фарватер потому, что всю ночь глаза его отдыхали. В трудных местах, однако, мокадамо иногда ошибался и сажал нас на мель, а остальные, очевидно, из духа противоречия к его власти и подзуживаемые Хоаньо, которому хотелось занять эту должность, зло подшучивали над ним: «Заснул он, что ли? Зачем он дал лодке зайти туда? Не мог он видеть, что фарватер находится в другом месте?» Рассердившись, мокадамо с досадой бросал шест и говорил Хоаньо, чтобы тот сам был мокадамо. Должность бывала с радостью принимаема, но через несколько минут Хоаньо ставил нас в еще худшее положение, чем когда-либо его предшественник, и, осыпаемый градом насмешек своих товарищей, был устраняем от своей должности.

Шестнадцатого сентября мы прибыли на обитаемый остров Кичокомане. Обычный способ знакомства с населением – это кричать веселым тоном «малонда!» – не хотите ли вы продать чего-нибудь? Если нам удается взять с собой из последнего селения, которое мы посетили, туземца, то последний бывает нам полезен тем, что объясняет жителям следующего селения, что мы пришли с мирными намерениями.

Здешние жители сначала очень нас стеснялись и не могли решиться продать нам чего-нибудь съестного, пока одна женщина, смелее прочих, не продала нам курицу. Этим открылся рынок, и начали приходить толпы с курами и мукой в количестве, сильно превышавшем наши потребности.

Женщины здесь такие же безобразные, как и на озере Ньяса, потому что не может же быть красивой женщина, носящая пелеле, больших размеров кольцо, в верхней губе. Однажды мы были изумлены, увидев молодых людей с пелеле; нам сказали, что в племени мабича на южном берегу мужчины носят его так же, как и женщины.

Выше Кичокомане, по левому берегу, тянется чрезвычайно плодородная равнина шириною почти в 2 мили с значительным числом покинутых селений. Люди жили во временных хижинах, на низменных голых песчаных берегах, – и так было повсюду, куда бы мы ни заходили. Жители оставляют в селениях большую часть своей собственности и припасов, так как не боятся, что эти припасы украдут, а опасаются только, чтобы их самих не украли. Большая невольничья дорога от Ньясы к Килве проходит с северо-востока на югозапад, как раз мимо них, и в это время года, когда кругом бродят похитители людей, опасно оставаться в селениях. Проходя одно из временных селений, мы видели две человеческие головы, лежащие на земле. Мы переночевали в двух милях выше этого селения.

На следующее утро, перед восходом солнца, к нашему лагерю пришла большая группа туземцев, вооруженных луками, стрелами и мушкетами; двое или трое из них несли по курице, от покупки которых мы отказались, так как накануне купили достаточно. Они следовали за нами все утро, а после завтрака переправились на левый берег реки и присоединились к тянувшейся по той стороне главной части своего отряда. Они, очевидно, собирались напасть на нас в каком-то определенном месте, когда мы должны были проходить близ высокого берега; но план их расстроил сильный ветер, угнавший наши лодки, прежде чем большая часть их успела добраться до того места. Тогда они исчезли, быстро пересекли изгиб и оказались впереди нас на высоком лесистом берегу, около которого мы должны были плыть. В переднюю лодку была пущена стрела. Видя такую вооруженную силу у изгиба, мы, насколько нам позволяло мелководье, оттолкнулись от берега и пытались вступить с ними в переговоры, объясняя, что мы пришли не воевать, а осмотреть реку. «А почему вы выстрелили из ружья некоторое время тому назад?» – спросили они. «Мы застрелили большую гадюку, чтобы не дать ей убивать людей, вот она лежит мертвая на песке».

С большим мужеством наш мокадамо подошел на 30 ярдов к берегу и стал серьезно их уверять, что мы мирные люди и пришли не воевать, а осмотреть реку. Мы – друзья, и наши соотечественники покупают хлопок и слоновую кость и хотят прийти и наладить с вами торговлю. Единственное, чего мы хотели, – это спокойно подняться вверх по реке, осмотреть ее и снова вернуться к морю.

Пока он вел переговоры со стоящими на берегу, один старый плут, бывший, как видно, их предводителем, пробрался с дюжиной других по берегу вверх, перешел вброд на остров, около которого стояли лодки, и зашел нам в тыл. В диком восторге они бросились в воду и танцевали у нас за спиной, прицеливаясь из натянутых луков и дико жестикулируя. Их главарь убедил свой отряд зайти за деревья и оттуда стрелять в нас. У отряда, стоявшего перед нами на берегу, было много мушкетов, а те, у которых были луки, держали их наготове с положенными на тетивы стрелами. За ними находилась чаща густого кустарника и деревьев, куда они могли моментально ринуться, выстрелив из мушкетов и луков, и там совершенно скрыться от наших глаз: это обстоятельство обычно придает величайшую самоуверенность людям, употребляющим лук и стрелы. Несмотря на эти демонстрации, мы совсем не были расположены схватиться с ними. Целых полчаса мы объясняли им, что вооружены лучше их и что боеприпасов, предполагаемый недостаток которых часто делает их храбрыми, у нас полно; но мы не хотим проливать кровь детей того же «великого отца», которому принадлежали и мы, и если будем вынуждены сражаться, то вся вина падает на них.

Этот способ увещевания имел на этот раз такой успех, что после долгих уговоров главарь и остальные сложили оружие и с берега пошли вброд к лодкам, чтобы обсудить дело. «Река принадлежит нам, мы не позволяем белым пользоваться ею. Если вы хотите, чтобы мы пропустили вас, вы должны внести пошлину». Было унизительно идти на это, но отказ повлек бы войну; мы решили лучше подвергнуться унижению и купили их дружбу, дав 30 ярдов ткани. Они поклялись быть нашими вечными друзьями и сказали, что когда мы будем ехать обратно, они приготовят нам еду. Затем мы подняли парус и пошли дальше, радуясь, что дело закончилось так дружелюбно. Те, которые стояли на берегу, пошли дальше к находящемуся выше изгибу, чтобы, как мы думали, посмотреть на лодку; но в ту минуту, когда мы поравнялись с ними, они, не говоря ни слова в предостережение, дали по нам залп из мушкетов и осыпали отравленными стрелами. К счастью, мы находились так близко, что все стрелы пролетали над нами, но четыре мушкетные пули прострелили парус как раз над нашими головами. Тотчас после выстрелов все нападающие бросились в кусты и высокую траву, за исключением двух, один из которых собирался выстрелить из мушкета, а другой – из лука, но их остановил огонь с нашей второй лодки. Ни один из них не показался вновь, пока мы не удалились на расстояние в тысячу ярдов. Чтобы дать им представление о дальнобойности наших ружей, мы сделали несколько выстрелов в воздух над их головами, и они все убежали в лес. Те, которые находились на песчаном берегу, тоже убежали с необычайной быстротой. Но так как они не стреляли в нас, то мы не преследовали их, и они спокойно скрылись со своими тканями. Возможно, они собирались убить кое-кого из нас и в суматохе ограбить лодки.

Только в тех местах, где происходит торговля рабами, туземцы Африки проявляют кровожадность. Эти люди пользуются плохой славой даже в их собственном племени. Какой-то араб-работорговец, которого мы встретили выше по течению, думая, что мы спускаемся вниз по реке, посоветовал нам не останавливаться в этих селениях, а оставаться в лодках, так как жители очень коварны и нападают без какого-либо предупреждения и без всякого повода. Случай, происшедший с нами, полностью подтвердил его слова. В том месте, где они жили, на реке не было никакой торговли, но выше по реке шла оживленная торговля в каноэ рисом и солью.

Живущие дальше в глубине страны выращивают рис и посылают его вниз по реке для обмена на соль, которая добывается в нескольких местах на берегах. Нападавшие на нас вряд ли ожидали сопротивления. Они сказали соседнему вождю, что, «если бы они знали, что мы англичане, они не напали бы на нас, так как им известно, что англичане умеют больно кусаться».

Когда мы двигались вниз по реке, они не делали попыток нападать на нас, хотя наш путь вдоль их деревни продолжался в течение часа. Наше возвращение в невредимости придало храбрости нашим гребцам: один из них, по имени Чику, признавшись, что он ужасно испугался, сказал: «Мой страх был не таким, от которого люди прыгают за борт или убегают, а таким, от которого душа уходит в пятки, делает человека бессильным и способным сражаться не более, чем женщина».

В районе Чонга Мичи, находящемся на расстоянии восьмидесяти-девяноста миль вверх по реке, мы встретили славных людей, хотя и из того же самого, нападавшего на нас, племени, которые хорошо относились к чужеземцам.

Группа из племени макоа пришла с юга и обосновалась здесь. Их узнают по шраму на лбу в форме полумесяца, с опущенными вниз рогами. Этому племени принадлежит вся местность к западу от Мозамбика. Они не разрешают ни одному португальцу входить на свою территорию ближе чем на два часа хода от форта. Холм, находящийся в 10–12 милях, под названием Пау при современном поколении этого племени был посещен лишь одним португальцем и одним английским офицером. Посещение состоялось лишь благодаря личной дружбе вождя с этим португальцем.

Наши союзники занимают форт Мозамбик уже триста лет, но в этом, как и во всех остальных случаях, им приходится ограничиваться наблюдением с лафета.

Вождь племени макоа Матингула, гостеприимный и общительный человек, рассказал нам все, что он знал о реке и о местности, находящейся за рекой. Ему пришлось один раз побывать с рабами в Ибо и один раз в Мозамбике. Наши люди легко понимали его речь. Он предложил обменять ненужный ему мушкет, который он купил выше по реке, на небольшое количество ткани. От него мы получили съестные припасы, за что дали ему плед. Матингула посмотрел на него, – ему никогда не приходилось раньше видеть такой ткани, – плед ему не понравился, он предпочел получить бумажную ткань. «Но плед тебя ночью согреет». – «О, я не хочу согреваться ночью».

Мы дали ему кусок бумажной ткани, стоимость которой не превышала одной трети стоимости пледа, но он ее оценил выше. Его люди отказались менять птицу на наши прекрасные ситцы и одноцветные ткани. Возможно, им больше нравились цветистые набивные ткани, виденные ими раньше. Они предпочитали очень дешевую простую синюю материю, к которой привыкли.

На всем протяжении реки собирают много прекрасного меда. Ульи помещаются на высоких деревьях по обоим берегам. В обмен на совсем маленькое количество ткани нам предложили большие горшки очень хорошего и чистого меда. Воск они не продают; ввиду отсутствия спроса на рынке, он, вероятно, выбрасывается, как ненужный.

В Мичи мы расстались с плоскогорьем, которое до этого места замыкало вид по обеим сторонам реки цепями холмов с плоскими вершинами высотой от 600 до 800 футов. К этому плато примыкает плодородная долина с отдельными гранитными горами. Кажется, что та часть плато, которая находится на правом берегу, поворачивает к югу, сохраняя вид горной цепи.

Высота, находящаяся на противоположном берегу, тянется на несколько миль к западу, а затем ответвляется в северном направлении. На песчаных берегах мы нашли несколько маленьких кусочков угля, что показывает, что это полезное ископаемое есть на Рувуме или на одном из ее притоков и привезено туземцами, знающими, что уголь горит. На озере Чидиа мы заметили те же самые песчаниковые породы с окаменелым деревом в нем, которые видели и на Замбези, что точно указывает на наличие угля. В свое время мы упомянули об этом капитану Гарднеру; и то, что мы теперь нашли уголь, явилось подтверждением рассказанного ему нами. Месторождение угля, возможно, тянется от Замбези до Рувумы, если не дальше.[40] Некоторые из скал имеют следы постоянного уровня воды на три фута выше, чем нынешний.

Несколькими милями западнее области племени макоа, вождем которого был Матингула, мы снова очутились среди людей из племени макондэ; но эти туземцы пользовались хорошей репутацией. Война и рабство заставили их искать убежища на песчаных берегах. Один старик, имевший почтенный вид, окликнул нас, когда мы проходили, и спросил, не собираемся ли мы пройти мимо, не поговорив. Мы вышли на берег. Он положил на землю свое ружье и подошел к нам в сопровождении своего брата, который поздоровался со всеми находившимися в лодке за руки, как он видел, делают в Килве. «Значит, ты видел уже белых людей?» – спросили мы. «Да, – ответил вежливый африканец, – но никогда не видел таких, как вы».

Эти люди были очень черными и на них не было почти никакой одежды. Молодая женщина, одетая по последней макондийской моде, ловко, по-мужски, отталкиваясь шестом, привезла полное каноэ девушек для того, чтобы посмотреть на нас. На ней был декоративный головной убор из красных бусинок, прикрепленный к волосам с одной стороны, ожерелье из красивых разноцветных бус, два блестящих резных медных браслета на левой руке и крохотный лоскуток материи, хотя он и был самым дешевым из всего ее туалета.

Продолжая свой путь на запад, мы обнаружили, что река делает небольшой поворот к югу и что в некоторых местах она глубже, чем вблизи от моря. Когда мы поднялись примерно на 140 миль вверх по течению реки, начали появляться мягкие туфовые породы; еще десятью милями выше река стала более узкой и скалистой, и когда, по нашим подсчетам, мы поднялись на 156 миль, наше дальнейшее продвижение было приостановлено. Мы находились от побережья по прямой линии менее чем в двух градусах. Происшествий, заслуживающих внимания, было мало: семь каноэ с грузами соли и риса в течение нескольких дней плыли вместе с нами, и чем дальше мы направлялись в глубь страны, тем приветливее становились люди. Там, где мы остановились, чуть ниже острова Ниаматоло, находящегося на 38°36 восточной долготы и 11°53 широты, река была узка и полна скал. Возле острова имеется скалистый порог с узкими проходами, доступными только для туземных каноэ; падение воды невелико, берега совсем низкие, но эти скалы образуют барьер, не дающий возможности продвигаться далее на лодках. В прежних сообщениях указывалось, что река судоходна на расстоянии, равном месячному пути от устья; мы увидели, что при обычном уровне воды уже через 6–8 дней лодка может встретить препятствия, которые характерны для всех африканских рек. Рувума замечательна тем, что на протяжении 80 миль от океана она течет по высокой местности. На других реках водопады встречаются в горах, а у Рувумы они находятся на ровной местности, где имеются в отдалении от берегов холмы. Далеко на западе и севере виднелись высокие голубые вершины, – судя по их форме, вероятно, вулканического происхождения, – поднимавшиеся над равниной.

Говорили, что расстояние от Нгомано – места, находящегося в 30 милях выше, – до арабских переправ через озеро Ньяса (Ценга или Кота-Кота) равняется 12 дням пути. Путь к озеру Ньяса через водопады Мерчисона, которые мы открыли, требовал значительно меньшей переноски по суше; поэтому мы решили вернуться, взять свой пароход и продолжать путь там, где нас хорошо знали, вместо того чтобы продвигаться по местам, где мы были чужими.

Туземцы говорили, что выше того места, откуда мы решили повернуть обратно, проход был еще уже; они рассказывали, что один араб построил лодку выше порогов и, наполнив ее невольниками, пустил вниз; лодка была разбита в щепки в этих теснинах верховья. Многие все еще утверждают, что Рувума вытекает из Ньясы и что при выходе из озера она очень узка. Один человек заявил, будто он видел своими глазами, что Рувума берет начало из озера, и был очень недоволен, когда ему начали задавать вопросы, как бы сомневаясь в истине его слов.

Более удовлетворительные сведения, как нам казалось, мы получили от других лиц. К Рувуме присоединяется река Лиенде на расстоянии 30 миль, или двух дней пути, выше того места, где мы повернули обратно. Лиенде течет с юго-запада, беря свое начало в горах с восточной стороны Ньясы. Великий невольничий путь в Килву проходит вверх по берегам этой реки, вода в которой в сухое время года доходит лишь до щиколотки. Сама Рувума течет с северо-запада, и после того, как путешественник проходит место слияния Лиенде у Нгомано (что в переводе значит «место встреч»), он находит, что река здесь узка, узнает, что вождя этой местности зовут Ндондэ и что там живет народ аджава.

Люди племени ньяматоло имеют пищу в большом изобилии и обрабатывают большие пространства земли. Остров является лишь их летней резиденцией, а постоянные селения находятся в лесах. Когда, охотясь, мы входили в некоторые из этих селений, мы видели, что в них остались большие количества зерна, и в некоторых частях леса, в стороне от селений, кроме зерна, мы нашли много горшков с масличными семенами (сезам). Они предлагали нам сезам в качестве подарка и товара для продажи, называя его мафута, что значит жир; в небольших количествах они принесли нам копаловой камеди; это привело нас к мысли, что она собирается арабами. Табак, спрессованный в пачки, был в изобилии и очень дешев. Мы видели там кусты хлопчатника, но не заметили, чтобы кто-нибудь занимался ткачеством или прядением, кроме как для рыболовных сетей. Большую ценность представляет вьющееся красильное дерево, которое достигает толщины человеческой ноги. Доктор Кэрк экспериментальным путем установил, что оно довольно ценно, так как дает стойкий желтый краситель. Баобабы на Рувуме, хотя и далеко не такого гигантского размера, как на Замбези, приносят плоды в два раза крупнее. Большие белые цветы только что отцвели, но на ветвях еще висело много прошлогодних плодов.

Крокодилам на Рувуме живется несладко. Никогда раньше так не преследовались пресмыкающиеся. На них охотятся с копьями и капканами. Если крокодил заплывает за рыбой в заманчивую заводь, он вскоре обнаруживает, что вокруг него поставлено заграждение и что имеется лишь один выход, – он идет туда и попадает в капкан. Их мясо едят и считают лакомством. Берега, на которых самки ночью откладывают яйца, днем тщательно обыскиваются, и все яйца выкапываются и с жадностью съедаются. Ястреб-рыболов вносит суматоху в среду тех немногих молодых крокодилов, которым удается избежать других врагов. Наши люди постоянно выискивали гнезда крокодилов. В одном из них было 35 свежеснесенных яиц, и они сказали, что на следующую ночь в другом месте крокодил отложит еще столько же. Яйца находились на верху берега высотой в десять футов, в песке, на глубине одного фута. Самка лапой выкапывает яму, прикрывает яйца и оставляет их. Желток яйца крокодила почти такой же белый, как белок. По вкусу они напоминают куриные яйца.

Однажды напротив Тете мы увидели в декабре молодых крокодилов, плавающих возле острова вместе со старым.

Когда мы плыли мимо тростниковых берегов и низких островов, то для мужчин и мальчиков основным занятием была охота на сензе. Это животное (Aulacodus swinderni-anus) – размером с большую кошку, но по виду похоже на свинью. Охотники поджигают тростник и, вооружившись палками, копьями, луками и стрелами, стоят группами, охраняя выходы, через которые испуганные сензе могут убежать от приближающегося пламени. Темные густые клубы непроницаемого дыма стелются по подветренной стороне островка и скрывают охотников. По временам огромные языки пламени с ревом, треском и взрывами поднимаются над высоким тростником. Оттуда выбегают охваченные ужасом животные, и сквозь дым видно, как возбужденные охотники танцуют, неистово жестикулируя, и бросают в свои обожженные жертвы палками, копьями и стрелами. Коршуны парят над дымом, готовые броситься на гомол[41] и саранчу, когда они выпрыгивают из огня. Маленькие вороны и сотни ласточек стремглав бросаются в дым, ловя мух. Сотни насекомых, спеша спастись от огня, прыгают в реку, – и рыбы устраивают себе пир.

Мы возвратились на «Пионер» 9 октября, пробыв в отсутствии один месяц. Команда корабля употребляла дистиллированную воду, пользуясь присланным из Англии конденсатором. С момента нашего отъезда на борту не было ни одного случая заболевания, хотя во время стоянки этого корабля в том же самом месте в течение нескольких дней в прошлом году было много случаев лихорадки. Наша группа, находившаяся в лодке, пила воду из реки, и у трех белых матросов, которым никогда раньше не приходилось бывать на африканских реках, были легкие приступы лихорадки.

Глава XXII Опустошительные результаты работорговли

Восемнадцатого октября 1862 г. мы вышли в море. Высадившись снова на острове Иоанна, мы набрали экипаж из местных людей, взяли на борт несколько быков и поплыли к Замбези. Но так как нам не хватило горючего, чтобы доплыть до нее, и не было попутного ветра, то мы зашли в Келимане, чтобы запастись дровами.

Келимане, как видно, было построено исключительно для торговли невольниками, потому что никому никогда даже и во сне не приснилось бы расположить селение на таком низко лежащем, грязном, зараженном лихорадкой и кишащем москитами месте, если бы не его удобство для работорговли.

Весной и во время прилива парусные суда легко переходят через бар, но для лодок он всегда опасен, так как лежит далеко от берега. Невольники, под названием «свободных эмигрантов», в течение последних шести лет отправлялись тысячами из Келимане в порты, расположенные немного южнее, главным образом в Массангано. Там есть несколько превосходных кирпичных домов, и владельцы их щедры и гостеприимны. В числе их был и наш хороший приятель, полковник Нуньес. Его бескорыстная доброта к нам и ко всем нашим землякам незабываема. Он подает благородный пример того, как многого можно добиться даже здесь энергией и честностью. Он покинул родину в качестве юнги и, не имея ни одного друга, который мог бы ему помочь, занимался честной торговлей, пока не сделался самым богатым человеком на восточном берегу. Когда д-р Ливингстон в 1856 г. прибыл на Замбези, полковник Нуньес был начальником единственных четырех благородных и достойных доверия людей в стране. Но в то время, как он поднимался, масса других опускалась, громко жалуясь сквозь облако сигарного дыма на лень негров; они бы могли прибавить громкие жалобы и на свою собственную лень.

Мы вошли в Замбези к концу ноября и нашли ее необыкновенно мелководной; поэтому мы только 19 декабря поднялись к Шупанге. Друзья наших людей из Мазаро, которые стали теперь хорошими матросами и внимательными слугами, вышли навстречу и сердечно поздравляли их с возвращением с опасного моря: они уже начали бояться, что те никогда не вернутся. Мы условились платить им 16 ярдов ткани в месяц, что составляет около 10 шиллингов (португальская рыночная цена ткани была тогда семь с половиной пенсов за ярд), и заплатили каждому за работу в продолжение четырех с половиной месяцев по пяти кусков. Один купец заплатил в то же время другим мазаровцам по три куска за семь месяцев работы, а они были с ним внутри страны. Если купцы не процветают, то причина этому не в том, что труд дорог, а в том, что нет рабочей силы и что они ревностно пользуются каждым случаем, чтобы вывозить работников из страны. Наши люди получили также от матросов «Пионера» и «Ореста» много хорошей одежды, и теперь их соседи, да и сами они считали себя важными людьми. Никогда раньше не были они так богаты и считали, что их нынешнее благополучие позволяет им устроить свою жизнь и вступить в брак. Таким образом, жена и хижина были их первыми приобретениями, на которые они употребили свое имущество. Хижина стоила 4 ярда, а родителям жены нужно было заплатить 16 ярдов. Мы бы охотно оставили их у себя на судне, потому что они вели себя хорошо и научились выполнять большую часть нужных работ, но они сами не хотели идти с нами опять и навербовали нам других. Они прислали нам вдвое больше людей, чем мы могли принять; это были их братья и родственники, жаждавшие попасть на корабль и подняться с нами по Шире или куда-нибудь еще. Они все согласились работать за полцены, пока не научатся, и мы совсем на ощущали недостатка в рабочей силе, несмотря на то, что все те, кого можно было вывезти, были теперь вне страны.

В стране, расположенной между Лупатой и Кебрабасой, была необыкновенно жестокая засуха, которая распространялась на северо-восток до горной страны Манганджа. Все невольники Тете, за исключением очень немногих, были разогнаны голодом и теперь находились далеко в лесах в поисках каких-нибудь диких плодов или чего-нибудь другого, что могло бы поддержать их существование. Говорили, что их хозяева не ожидали увидеть их снова.

Пока мы были здесь, в Тете было уже два голодных года; точно такой же голод, как и в этом году, имел место в 1854 г., когда тысячи умирали от истощения. Если бы эта земля принадлежала людям вроде капских фермеров, то они своей энергией и предприимчивостью сделали бы так, что урожай не зависел бы от дождя. Так как там достаточно склонов и спусков, то землю легко можно было бы орошать водой из реки Замбези и ее притоков.

Португальская колония никогда не сможет процветать: ее используют как ссылку, и все там должно делаться на военный лад. «Зачем мне заботиться об этой стране, – говорил самый предприимчивый из тетевских купцов, – все, чего я хочу, это как можно скорее нажить деньги, а затем уехать в Бомбей и жить там в свое удовольствие».

В настоящее время все дела в Тете прекратились. Нельзя было найти ни одного носильщика для отправки товаров внутрь страны, и купцы с трудом доставали продукты для своих собственных семейств.

В Мазаро выпало больше дождей, и там был собран сносный урожай. Жители Шупанги собирали и сушили разные дикорастущие плоды, из которых почти все были не по вкусу европейцам. Они вырывали и ели корни одного маленького ползучего растения, называемого бизе. По внешнему виду бизе немного напоминают маленькие белые земляные груши, а по запаху – нашу картошку. Бизе были бы очень хороши, если бы только были немного покрупнее. Из других клубней, называемых уланга, можно приготовлять хороший крахмал. В нескольких милях от Шупанги водится много крупной дичи, но здешние жители, хотя и любят мясо, совсем не охотятся и редко убивают какое-нибудь животное.

Так как вода в Шире поднялась, 10 января 1863 г. мы отплыли, взяв «Леди Ньяса» на буксир. Немного времени спустя мы наткнулись на опустошения знаменитого Мариано.

Уджиджи. Дом, где жил Ливингстон. Рядом помещение для проведения аукциона по продаже рабов

Фотография

Жители маленькой деревушки у подножия Морамбалы, оставшиеся в живых, сильно страдали от голода, так как один из его грабительских отрядов отнял у них все запасы. Женщины собирали на полях насекомых, корни, дикорастущие плоды и все, что можно было есть, чтобы как-нибудь протянуть до следующего урожая. Мимо нас прошли два каноэ, весь груз которых был ограблен шайкой Мариано; владельцы их собирали пальмовые орехи, чтобы не умереть от голода. На них были передники из пальмовых листьев, так как грабители стащили с них одежду и украшения. Ежедневно мимо нас плыли мертвые тела, а по утрам приходилось очищать колеса от трупов, которые ночью туда попадали. На протяжении многих миль все население долины было угнано Мариано, этим бичом страны, который стал снова тем же, чем и был раньше, – крупным португальским работорговцем. Сердце обливалось кровью при виде этого опустошения; берега рек, раньше такие многолюдные, стали безмолвными, селения выжжены, и гнетущий покой царит там, где прежде толпились ревностные торговцы с разнообразным ассортиментом товаров своего производства. Тингане потерпел поражение, а люди его убиты, похищены или принуждены бежать из своих селений. В одном селении, выше Руо, несколько несчастных осталось в живых, но большая часть населения вымерла. Повсюду – мертвые тела и трупный запах. Много скелетов лежало возле тропы, где люди падали от слабости и умирали. Возле некоторых хижин, как призраки, ползали мальчики и девочки с тусклыми, безжизненными глазами. Еще несколько тяжелых голодных дней – и они тоже умрут.

До того, как мы достигли мелких переправ, где мы были раньше в таком затруднительном положении, Шире упала на два фута, а нам теперь нужно было провести вверх два судна. В 2 милях выше одной мели, на которой судно простояло две недели, был застрелен бегемот; через 3 часа он всплыл. Когда лодка подтащила его, мертвечиной были привлечены крокодилы, и нам пришлось несколько раз выстрелить, чтобы отогнать их. Пуля не прошла в мозг животного, но вогнала туда осколок кости. Из раны вместе с газом вылилось немного жидкости, и этого уже было достаточно, чтобы крокодилы, находившиеся ниже по течению, почувствовали, что есть мертвый бегемот. У них совершенно необыкновенное обоняние и слух. На оставленное нами мясо накинулась дюжина приплывших снизу крокодилов. Наш человек из племени кру, Джумбо, утверждал, что крокодилы никогда не едят свежего мяса, а оставляют его, пока оно не протухнет и не станет нежным, – и чем сильнее оно пахнет, тем больше оно им нравится. В этом, по-видимому, есть доля правды. Крокодилы могут глотать за раз только небольшие куски, и им трудно разрывать свежее мясо. При глотании они, как и собаки, поднимают голову из воды. Мы пытались поймать нескольких, и скоро один был подцеплен; потребовалось полдюжины рук, чтобы вытащить его из воды; крюк для ловли акул разогнулся, и он ушел. Тогда был сделан больший железный крюк; но, так как крокодилы не могли проглотить его, а их челюсти быстро выпрямляли такие крюки, наша ловля крокодилов проваливалась. Как и можно ожидать, судя по силе лосося, крокодил тащит с необычайной силой.

Мимо корабля плыл труп мальчика; чудовищный крокодил набросился на него с быстротой борзой собаки, схватил его и встряхивал, как терьер крысу. На добычу набросились еще другие, и каждый, яростно оторвав кусок, бил и вспенивал воду своим мощным хвостом. Через несколько секунд труп был съеден. Зрелище было ужасное. Шире кишела крокодилами; на одной из отмелей мы насчитали шестьдесят семь этих отвратительных пресмыкающихся; но здесь они не такие свирепые, как в некоторых других реках. «Крокодилы, – говорит капитан Теккей, – водятся в Конго около порогов в таком большом количестве и так часто уносят женщин, спускающихся среди бела дня к реке за водой, что, пока они наполняют свои кувшины водой, одна из них обычно бросает в воду большие камни». Здесь для черпанья воды употребляют тыквенные бутылки, привешенные к длинному шесту, или же, для безопасности от крокодилов, устраивают забор.

Туземцы едят крокодилов, но нам всегда приходила в голову мысль о каннибальстве, когда мы думали о том, чтобы попробовать это мясо, отдающее мускусом и похожее на рыбу.

Гумбольдт замечает, что в Южной Америке в одних реках аллигаторы опаснее, чем в других. Аллигаторы отличаются от крокодилов тем, что у них четвертый зуб, или клык, входит в ямку или углубление в верхней челюсти, а у крокодила – в выемку. На передней лапе у крокодила пять несоединенных плавательною перепонкою пальцев, на задней – четыре, соединенные плавательной перепонкой; а у аллигатора плавательной перепонки нет совсем. Они так похожи, что могли бы скрещиваться.

Один из крокодилов, которого мы ранили, откусил конец своего хвоста; другой потерял в борьбе переднюю лапу. Между зубами мы видели настоящих пиявок, о чем упоминает Геродот, но ни разу не видели, чтобы ржанки (зуйки) вытаскивали их оттуда.

То, что крокодилы в одной части страны свирепее, чем в другой, объясняется, без сомнения, недостатком рыбы. И действительно, о вышеупомянутой части Конго капитан Теккей говорит: «Кроме каракатиц, здесь нет никакой другой рыбы [каракатица не рыба, а моллюск]», а мы нашли, что озерные крокодилы, живущие в прозрачной воде, при изобилии рыбы почти никогда не нападают на человека.

Шире кишит различными породами рыб. Как мы уже говорили, особенно нужно остерегаться крокодилов во время половодья. В это время рыба угоняется со своих обычных мест, а дичь не спускается к реке на водопой, так как образуется много луж внутри страны. Голод вынуждает крокодила подкарауливать женщин, приходящих за водой к реке, и на Замбези чудовища ежегодно утаскивают много неосторожных туземок. В другие времена года опасность не так велика, однако всегда опасно купаться или наклоняться, чтобы напиться, в местах, где не видно дна, особенно вечером.

Один из макололо в сумерки побежал к реке, и в то время, как он, по туземному обычаю, подносил воду пригоршнями ко рту, со дна внезапно поднялся крокодил и схватил его за руку. К счастью, можно было дотянуться до ветки дерева, и макололо настолько сохранил присутствие духа, что схватился за нее. Оба дергали и тащили: крокодил боролся за свой обед, а человек – за свою жизнь. В течение некоторого времени оставалось под сомнением, что будет принесено в жертву: обед или жизнь. Но человек держался крепко, и чудовище выпустило руку, оставив на ней глубокие следы своих ужасных зубов.

Во время нашей задержки, связанной с ожиданием постоянного повышения воды в реке в марте, д-р Кэрк и Ч. Ливингстон убили много болотных птиц и приятно увеличили наши запасы соленья гусями, утками и мясом бегемота. Один из гребенчатых или булавоклювых гусей был задушен, чтобы не повредить его шкурки, но продолжал все еще сильно дышать через сломанную ключицу, и пришлось употребить другие средства, чтобы избавить его от боли. Это было все равно, как если бы человек еще продолжал дышать на виселице при помощи плечевой кости. Это доказывает, что у птиц живительный воздух проникает в каждую внутреннюю часть тела. Дыхание проходит через легкие и вокруг них, охватывает поверхности внутренностей и вступает в пустоты костей, оно даже проникает в пространства между мускулами шеи, и таким образом обеспечивается не только полное окисление крови, но и еще, ввиду того, что температура очень высокая, воздух в каждой части разрежается, и достигается большая легкость и живучесть, необходимая птицам по образу их жизни. Д-р Кэрк нашел, что у некоторых птиц в большой берцовой кости есть мозг, хотя обычно считается, что они пустые.

В марте, в то время, когда мы были задержаны на мелкой части реки, к нам прибыл из Шупанги г-н Торнтон. Он, как уже упоминалось раньше, покинул в 1859 г. экспедицию и присоединился к барону ван дер Деккену,[42] отправлявшемуся на Килиманджаро, где восхождением на гору до высоты 8000 футов было впервые доказано, что она покрыта вечным снегом, и подтверждались прежние сведения о ней, сообщенные миссионерами англиканской церкви Крапфом и Ребманом.[43] Теперь хорошо известно, что барон впоследствии достиг на Килиманджаро высоты 14000 футов и установил, что самая ее высокая вершина находится, по крайней мере, на высоте 20 000 футов над уровнем моря. Торнтон составил в Шупанге карту своего первого путешествия по материалам, которые собрал, находясь вместе с бароном, и, закончив это дело, последовал за нами. Тогда ему было предложено исследовать в геологическом отношении область водопадов, но стараться не показываться аджава, пока он не выяснит, каково настроение этого племени.

Это путешествие было ему не по силам, так же, как и для д-ра Кэрка и Рэя, плюс еще большой недостаток в воде. Торнтон вернулся страшно изможденным и истощенным. К этому прибавился понос, перешедший в дизентерию и лихорадку, которые 21 апреля 1863 г. привели его к смерти. 22 апреля мы похоронили его около большого дерева на правом берегу Шире, в ста ярдах от самого нижнего Мёрчисоновского водопада и как раз у речки, на которой стояли «Леди Ньяса» и «Пионер».

Кабарега. Водопад Мёрчисона

Рисунок XIX в.

Нельзя выразить словами то зрелище огромного опустошения, которое представляла собой теперь когда-то такая приятная долина Шире. Вместо оживленных селений и улыбающихся людей, выходивших продавать всякие вещи, не было видно почти ни души, а если случайно и попадался какой-нибудь туземец, то у него был ужасно голодный вид, а лицо его выражало подавленность и безнадежность. После того, как в стране началась охота за невольниками, наступила засуха. Если бы мы имели малейшее понятие о том безлюдье, до которого была доведена страна, мы уклонились бы от поездки вверх по реке. Огромные массы людей бежали за Шире, стараясь, чтобы их отделяла от врагов река. Большая часть продовольствия была брошена, голод и смерть унесли столько людей, что оставшихся в живых было недостаточно, чтобы похоронить мертвецов. Трупы, виденные нами плывущими вниз по реке, были лишь останками погибших, которых не в силах были похоронить друзья и не могли сожрать пресытившиеся крокодилы. Правда, большую часть смертности можно отнести за счет голода; но главная причина такого разорения – это торговля невольниками, потому что и раньше бывали засухи, но тогда жители холмов спускались в болота, где кукуруза вырастала скорее чем в три месяца в любое время года, а теперь они боялись это делать. Те немногие, которых миссии удалось уговорить возделывать землю, лишились своих участков, когда толпы беглецов приходили с холмов.

Мысль манганджа, живущих на возвышенности, возделывать хлеб на рыхлой черной грязи болот не могла бы, пожалуй, прийти в голову ни одному земледельцу ни в какой стране. На плодородную темную грязь набрасывают на расстоянии двух футов полные лопаты крупного речного песка, и затем там сеется кукуруза. При прорастании корни могут брать все, что им нужно из слишком жирной почвы, находящейся под ними, а также извлекать себе сквозь песок и составные части атмосферы. Почти то же самое делается, когда почва, хотя и тверже, но слишком влажная. Вырывается яма около фута глубиной, затем туда бросают семя и прикрывают все полной лопатой песка; и там, где без песка богатый, но слишком влажный ил ничего бы не дал, при этом способе получают прекрасный урожай. При прежних засухах люди таким способом спасали себе жизнь от голода, но теперь, ужас перед продажей в рабство, видимо, совершенно лишил их присутствия духа.

Те немногие несчастные, которые остались в живых до нашего прихода, находились как бы в летаргическом сне. Они почти не пытались возделывать что-нибудь, а это было особенно поразительно для людей, так преданных сельскому хозяйству, как они. Каждый день можно было видеть, как они поедали всходы, показывавшиеся на старых нивах, которые, если бы их не трогать, через месяц дали бы урожай. Невозможно было пробудить их от летаргии. Голод убил в них все силы. Мы пытались некоторых заставить заняться обеспечением себя пищей, но напрасно. Они потеряли всю свою силу воли и на всякое наше предложение, которое бы им, несомненно, помогло, отвечали плачущим тоном: «Нет, нет!» (аи, аи), смотря на нас мутными, почти невидящими глазами.

Куда бы мы ни ходили, повсюду нам попадались человеческие скелеты, и было мучительно наблюдать различные положения, в которых несчастные умирали. По склону, позади одного селения, в месте, где беглецы часто переправлялись через реку, идя с востока, была набросана целая куча трупов; а в одной из хижин в той же деревне было собрано не меньше 20 барабанов, вероятно плата перевозчику. Страдания одних были окончены под тенистыми деревьями, других – под выдающимися камнями на холмах; в то же время многие лежали в своих хижинах за закрытыми дверями. Когда двери открывали, обнаруживали гниющий труп с жалкими лохмотьями на бедрах, с черепом, свалившимся с подушки, труп маленького ребенка, видимо, погибшего раньше, завернутый в циновку и лежащий между двумя скелетами взрослых.

Вид этой буквально усыпанной костями пустыни, которая всего 18 месяцев назад была густо населенной долиной, навел нас на мысль, что уничтожение человеческих жизней в средние века, как бы оно ни было велико, все же составляет небольшую часть опустошения по сравнению с тем, которые причиняются торговлей рабами. И пока не будет подавлена торговля невольниками, этот чудовищный грех, который все еще тяготеет над Африкой, не может быть установлена законная торговля.

Мы подумали, что если бы было возможно провести на озеро пароход, то мы могли бы преградить путь охотникам за рабами с восточного берега и введением на Рувуме законной торговли слоновой костью еще более способствовали бы уничтожению торговли рабами. Поэтому на одной речке, примерно в 500 ярдах ниже первого водопада, мы разобрали на части «Леди Ньяса» и, чтобы можно было переправить ее по частям сухим путем, приступили к строительству дороги протяженностью от 35 до 40 миль, по которой придется ее доставлять. После зрелого обсуждения мы пришли к убеждению, что не может быть более благородного и благодетельного дела, чем принести свет и свободу в эту прекрасную страну, обращенную человеческой алчностью в то, что мы представляем себе адом. На это доброе, благородное дело мы пожертвовали много денег из наших личных средств.

Главная работа при строительстве дороги заключалась в рубке леса и в удалении камней. Так как вся страна была покрыта редким лесом, приходилось почти через каждые 50–60 ярдов срубать по небольшому дереву. Около реки было столько оврагов, что более ровную поверхность можно было найти в миле от берега. Опытные готтентотские возчики проехали бы с капскими фургонами без особого труда, только кое-где срубая по дереву.

Этот район не был заражен цеце, и поэтому взятые нами с острова Иоанна волы тучнели на хорошем пастбище.

Первые полмили дорога шла по пологому склону, постепенно повышаясь до 200 футов выше парохода, и при этом наблюдалась значительная разница в климате. Остальная часть дороги подымалась все выше и выше, пока у самого верхнего водопада мы не очутились на высоте 1200 футов над уровнем моря. Здесь земля, уже оправившись от засухи, была покрыта зеленым лесом, и растительность на горах была такого же свежего цвета. Но вокруг была все та же гнетущая тишина.

Раньше, когда мы подымались вверх на лодке, нас постоянно сопровождали толпы людей; женщины, бывало, шли за нами целые мили, предлагая купить у них прекрасной муки, овощей и жирных кур, а мальчишки всегда были готовы выполнить для нас любую несложную работу. Португальцы из Тете полностью истребили всех наших работников. Совершенно невозможно было достать свежих продуктов, если не считать того, что можно было настрелять, и даже для нашего туземного экипажа приходилось доставлять продукты за 150 миль с Замбези.

Наше питание состояло исключительно из солонины и консервированного мяса без овощей; кроме того, наше моральное состояние было очень тяжелым, так как мы видели, как несколько жалких преступников, поддерживаемые чиновниками, от которых следовало бы ожидать лучшего, могли препятствовать нашим лучшим стремлениям и обращать в верное зло задуманные нами добрые дела. Нездоровый режим питания привел к тому, что все участники экспедиции один за другим начали заболевать дизентерией.

Так как д-р Кэрк и Ч. Ливингстон страдали от нее больше всех, было решено отправить их на родину. Предпринять эту меру было совершенно необходимо, хотя она и вызывала у всех глубокое сожаление. Сделав так много, обидно было уезжать как раз в то время, когда все усилия должны были увенчаться успехом при нашем поселении на озере. Уже после того, как было принято решение отослать их и всех остальных белых, без которых можно было обойтись, к морю, для последующей отправки в Англию, д-р Ливингстон в мае сам заболел дизентерией и в такой тяжелой форме, что он проболел целый месяц и превратился в тень. Д-р Кэрк любезно согласился не покидать больного, пока тот не поправится. 19 мая состоялся их отъезд.

Мы все еще надеялись, что в результате убедительного заявления, сделанного нами в Лиссабоне, будут приняты меры в отношении португальских чиновников в Тете, участвовавших в хищнических набегах за невольниками, и что эти работорговцы не будут больше следовать за нами по пятам и уничтожать наши старания. Однако, как мы потом узнали, наша жалоба вызвала только кучу обещаний со стороны португальского министерства. Чиновники должны были получить распоряжения оказывать нам всяческое содействие, и, кроме того, специально для министра по морским делам и колониям был потребован отчет о географических открытиях д-ра Ливингстона. Всем было известно, что его превосходительство, использовав наш прежний отчет, составил новую карту, и, изменив в ней орфографию, пытался доказать, что д-р Ливингстон не сделал никаких открытий. В действительности наша цель заключалась не столько в том, чтобы делать открытия, а в том, чтобы довести до состояния свободы и цивилизации те народы, которые земляки его превосходительства с таким усердием обращают в рабство и уничтожают. Мы сожалеем, что нам приходится делать это замечание, но было бы страшной ошибкой верить в честность португальского правительства или в то, что у него было хотя бы малейшее желание помочь благу Африки. От каждого следует ожидать лучшего, поскольку возможно верить его добрым намерениям, но, несмотря на то что мы чувствуем себя глубоко обязанными отдельным лицам, принадлежащим к этой нации, и готовы еще раз выразить свое уважение к ним, все же поведение португальских государственных деятелей в Африке мы должны назвать просто нечестным…

После того как несколько миль дороги были закончены и мы приучили быков к упряжке, мы решили попытаться стать независимыми от подвоза свежих продуктов с юга, отправившись в лодке вверх по Шире выше водопадов, к племенам, живущим в нижнем конце озера Ньяса и еще не пострадавшим от вторжения аджава. Для выполнения этого плана д-р Ливингстон и г-н Рэй решили подняться вверх, чтобы осмотреть лодку, которую они 2 года назад оставили, повесив на ветви дерева, и, если нужно, починить ее, прежде чем мы попытаемся переправить мимо водопадов другую лодку.

«Пионер», который должен был оставаться под присмотром нашего энергичного и заслуживающего всяческого доверия артиллериста, Эдуарда Юнга, из королевского флота, был тщательно покрыт ветвями эвфорбий и травой так, что его палубы были хорошо защищены от лучей солнца; кроме того, его ежедневно, как подобает военному кораблю, скребли и мыли и каждый вечер выставляли на середину реки для проветривания. Мы уговаривали нашу теперешнюю команду, состоящую из трех кочегаров, одного матроса и одного плотника, кроме ежедневных текущих дел на судне, заняться охотой за цесарками, которые в июне, когда вода на разливах высыхает, собираются большими стаями на берегах реки и ночью сидят на деревьях. Всякий умственный и физический труд помогает предупреждению лихорадки.

Во время выздоровления мы занимались ремонтом машин «Пионера». Два плотника из Сены распиливали на доски деревья, чтобы сделать из них плицы для колес. Мы устроили огород, который должен был орошаться из реки при помощи насоса. Свой участок земли мы удобрили, что было совершенно ново для обитателей этой страны.

В мае, когда погода стояла еще холодная и влажная, мы посеяли пшеницу, и она прекрасно росла. Это было интересно, так как этим мы доказывали, что если бы какой-нибудь из многочисленных источников, текущих между холмами, был отведен, можно было бы легко снабжать миссию хлебом. Добрый епископ Мэкензи был вполне убежден в этом, но, к сожалению, сеял не в надлежащее время года. Если бы мы могли продолжать уход за нашим посевом, то через четыре месяца собрали бы урожай; но долг вскоре отозвал нас в другое место.

Когда мы были заняты этими работами, некоторые бедные голодающие окрестные жители переезжали реку и собирали на старых полях своих земляков мапиру-самосевку. 9-го числа после полудня мы увидели спускавшееся вниз пустое каноэ, а вскоре затем на другой стороне, почти в 200 ярдах от нас, плывущую женщину. Туземцы из нашей команды сели в лодку и спасли ее. Когда они принесли ее на борт парохода, мы обнаружили у нее в спине ниже ребер наконечник стрелы длиной в восемьдесят дюймов. Стрела прошла вверх через грудобрюшную преграду и левое легкое к сердцу. Как видно, в нее выстрелили сзади в то время, когда она нагнулась. Из раны шел воздух, и так как головка стрелы, снабженная крючком, была видна только на дюйм, то мы, боясь, чтобы она не умерла во время операции, необходимой для удаления стрелы, отправили ее домой в ее хижину. Один из ее родственников раздумывал меньше нас: он вырезал стрелу и кусок легкого. Г-н Юнг посылал ей иногда порцию туземного хлеба и, странно сказать, нашел, что она не только выздоровела, но даже потолстела. Организм этих людей, по-видимому, обладает чудесной силой самовосстановления. Это лишний раз доказывает, что тысячи и тысячи погибших здесь были жертвами немалых лишений.

Глава XXIII Крушение планов

Шестнадцатого июня 1863 г. мы отправились к Верхним водопадам в повозке, запряженной мулом, по нашей дороге, расположенной в миле к западу от реки. Мы видели много жилищ, покинутых людьми, которые раньше всегда выходили к нам навстречу. Мы были очень удивлены огромным количеством обрабатываемой земли, хотя, по сравнению со всей страной, оно было совсем незначительным. На больших участках земли продолжала расти мапира; говорят, что она в течение трех лет может расти от одного корня. Мапира была смешана с высокими кустарниками бобов с Конго, клещевиной и хлопком. Мы измерили шагами самый большой участок. Оказалось, что он, с одной стороны, был длиной в 630 шагов, остальные имели от одного до трех акров, а многие не более одной трети.

Хлопок, очень высокого качества, спадал с кустов и гнил; его, представляющего такую ценность в Ланкашире, здесь было некому собирать.

В различных селениях, которые мы проходили, хижины были в полном порядке. Ступки для дробления зерен, камни для их растирания, посуда для воды и пива и другие кухонные принадлежности были нетронуты. Большинство дверей было закрыто, как будто голодающие хозяева их вышли в лес искать корней и плодов и никогда уже не возвращались. Когда мы открыли несколько хижин, нашему взору представился ужасный вид: они были полны человеческих скелетов. Некоторые лежали в таком неестественном положении, как если бы они скончались, упав в обморок при попытке достать что-нибудь, чтобы ослабить мучения, причиняемые голодом.

До Мукуру-Мадсе мы взяли с собой несколько человек. Мы хотели, чтобы они воспользовались переменой воздуха, да и поработали на нас, так как мы рассчитывали привезти на судно некоторый запас буйволового мяса; нам говорили, что эти животные имеются в изобилии на той реке. Но хотя, судя по следам, эти сведения и соответствовали действительности, нам не удалось увидеть ни одного буйвола. Они всегда замечали наше приближение раньше, чем мы их видели, так как трава там росла очень густо и была выше человеческого роста. Первым признаком, по которому мы определяли, что буйволы близко, – это был шум, который они производили, прыгая через камни, ломая ветки и сталкиваясь друг с другом рогами. Однажды, когда мы на восходе солнца искали брод для нашей повозки, мы увидели стадо, медленно поднимающееся от воды по склону холма. Пока посылали за ружьем, нас охватило невероятное желание съесть жирный бифштекс вместо нашей обычной порции солонины. Мы уже подошли к буйволам так близко, что слышали хриплый густой рев самцов, но из-за массы поднимающейся впереди нас желтой травы не могли ничего видеть. Вдруг зазвучал громкий свист буйволовых птиц: стадо тотчас же бросилось в разные стороны, и ни птиц, ни буйволов нам увидеть не удалось.

Эта страна представляет интерес для охотников, только пока не выросла трава. Животные очень осторожны, так как они напуганы отравленными стрелами. Те туземцы, которые занимаются охотой, делают это с большим азартом и преследуют дичь с необыкновенной настойчивостью и хитростью. Так как стрела не производит никакого шума, то охотники следуют за стадом, пока не подействует яд и раненое животное не отстанет. Тогда за ним терпеливо следят, пока оно не упадет. Мясо вокруг раны срезается, а все остальное съедают.

Отравленные стрелы делаются из двух частей. На одном конце небольшой деревянной палочки, длиной от десяти дюймов до фута, прочно прикрепляется железная бородка; другой конец палочки, отточенный так, что образует длинное тонкое острие, плотно вставляется в полость тростинки, составляющей стержень стрелы. Дерево сейчас же за железным острием смазывается ядом. Когда стрела попадает в животное, тростинка или тут же падает на землю, или немного позднее, зацепившись за кустик; но железный крючок и отравленная верхняя часть деревянной палочки остаются в ране. Если бы стрела была цельная, то она часто вырывалась бы вместе с наконечником из раны, зацепившись своим длинным стержнем где-нибудь за кусты или ударившись о дерево.

Употребляемый туземцами яд называется комби; добывается из одного вида строфанта (Strophantus) и очень сильный. Д-р Кэрк как-то случайно испытал его действие на себе и заметил, что он понижает пульс. Однажды, чистя зубы своей зубной щеткой, лежавшей в кармане, где было немного яда, он почувствовал во рту горький вкус. Иногда он пользовался ручкой этой щетки, когда принимал хинин, и думал, что это и есть причина ощущения горечи. Несмотря на то что количество яда было ничтожным, пульс, который в то время у него был учащенным из-за простуды, моментально начал понижаться. На следующий день доктор совсем поправился. Естественно, что, исходя из этого единственного случая, нельзя делать особых выводов, но возможно, что комби может оказаться ценным лекарством; профессор Шерпи производит целый ряд опытов с этим веществом, и нам очень интересно узнать результаты. Из этого вещества добывают алколоид, похожий на стрихнин. Без сомнения, все дикие животные, за исключением слонов и бегемотов, умирают от действия отравленных стрел. Так как то количество яда, которое может внести в организм огромных животных стрела, слишком мало, чтобы умертвить их, охотники за ними прибегают к западням с бревнами.

На озере Ньяса попадается и другой вид яда, о котором говорят, что он применяется исключительно для умерщвления людей. Он накладывается на маленькие деревянные острия стрел и тщательно прикрывается обвязываемым вокруг него кусков кукурузного листа. Если взять в рот хоть малейшую его частичку, – немеет язык. Мы слышали, что бушмены[44] северной части Калахари применяют для своих стрел внутренности одной маленькой гусеницы, которую они называют нга (nga). Говорят, этот яд действует так сильно, что вызывает бред, и человек, находясь при смерти, впадает якобы в младенческое состояние и просит грудь своей матери. Также говорят, что львы, подстреленные стрелами, отравленными этим ядом, умирают в ужасных муках. Возможно, что ядовитая часть этого вещества передается из того растения, которым питается гусеница. Трудно представить себе, каким образом узнали о свойствах этих ядов, известных уже в течение многих поколений. Возможно, что животные инстинкты, которые настолько притупились цивилизацией, что дети в Англии, ничего не подозревая, едят ягоды белладонны (Atropa belladonna), были у нецивилизованных людей гораздо острее. В некоторых местах дикие все еще сохраняют этот инстинкт. Рассказывают, что во времена знаменитого путешествия французского мореплавателя Бугенвиля одна молодая дама, переодевшись мужчиной, выполняла всю трудную работу, лежащую на обязанности простого матроса; как слуге геолога, ей приходилось носить по холмам и долинам мешок с камнями и образцами различных пород, что она делала без жалоб и ничем не давала своим спутникам повода заподозрить свой пол. Но дикие обитатели одного из островов Южного океана, когда она очутилась среди них на берегу, тотчас же узнали в ней женщину. Они начали проявлять свое впечатление таким образом, что ей пришлось признаться в своем поле и прибегнуть к покровительству капитана, которое, конечно, ей и было оказано. Точно так же и прежние поколения человеческой семьи могли обладать более развитым инстинктом в отношении к растениям, чем кто-нибудь из их высокоразвитых потомков, а может быть, свыше бывают заложены гораздо более глубокие знания, чем мы обычно предполагаем.

Мукуру-Мадсе имеет глубокое скалистое русло. Глубина его в среднем равна четырем футам, а ширина – от 15 до 20ярдов. Прежде чем достигнуть его, мы прошли пять или шесть оврагов, но по ту сторону его на расстоянии от 2 до 3 миль от реки местность была сравнительно ровная. Все туземные дороги поросли длинной травой, а одна ее разновидность (сану) имела семена длиною в четверть дюйма, с острыми колючками, которые проникали через шерстяную одежду и сильно раздражали кожу. На жестком заостренном кончике семени сидит ряд крохотных колючек, которыми оно крепко цепляется: при малейшем прикосновении семена проникают в тело, а маленькие крючочки не дают им выйти назад. Во многих местах это семя попадается в таком количестве, что внутренняя сторона чулка становится хуже самой грубой власяницы. Между тем это – прекрасная трава-самосевка, дающая превосходный корм. Она бывает такой же высокой, как и обычная трава на лугах в Англии, и ее можно было бы с пользой распространить в любой другой стране, не такой богатой травами, как эта. Мы замечали иногда, что этим семенем скалывались вместе два или три листа, и таким образом получались как бы крылья, при помощи которых оно могло быть перенесено на более удобную для него почву.

Мы всегда ходили по туземным тропам, хотя обычно их ширина была не более 15 дюймов, и на них часто попадались маленькие, глубокие ямки, вырытые для установки капканов при ловле мелких животных. Они обычно бывали скрыты длинной травой, так что при ходьбе нам все время приходилось смотреть себе под ноги, хотя это было и не очень приятно. Однако, несмотря на все эти недостатки, гораздо спокойнее ходить по этим тропинкам, чем напрямик по необработанной земле или через девственный лес. Тропинки всегда ведут к какому-нибудь селению, хотя иногда бывают и никуда не приводящей звериной тропой.

Идя на север, мы пришли в часть страны, называемой Мпемба, где вождем считался Чибиса, но люди не знали, что он был убит португальцем Терерой. Вокруг хижины, в которой мы ночевали, лежало много зерна. На колосьях мапиры с ее длинными стеблями спокойно пировало множество горлиц, и мы без труда запаслись большим количеством жирных цесарок, которые теперь спокойно кормились на покинутых огородах. Чтобы оправдать такую непредусмотрительность, туземцы говорили: «Нет ни одной женщины, чтобы молоть зерно: все умерли».

По-видимому, раньше за хлопком всегда был хороший уход, и его так старательно пололи, что и теперь, хотя об этом никто не заботился, сорной травы было очень мало. Таким образом, кустарники были спасены от ежегодного выжигания травы. В разных местах росло много баобабов, и те немногие жители, которых мы видели, использовали белую мякоть, находящуюся в семенах, для приготовления приятного кисловатого напитка.

Проходя Маланго около самых верхних водопадов, мы не видели ни одной души. Но когда отдыхали против прекрасного острова, покрытого деревьями, до нашего слуха доносились веселые голоса играющих детей; родители этих детей бежали туда, чтобы спастись от охотящихся за невольниками аджава, которых все еще подстрекали португальские агенты из Тете во время своих нерегулярных посещений. Аджава теперь избегали нас и, вместо того, чтобы идти ниже водопадов, переправились на восточную сторону, недалеко от того дерева, на котором мы повесили лодку.

Те из манганджа, с которыми нам удалось познакомиться, охотно шли к нам; но большинство потеряло всякое доверие и к себе, и друг к другу, и ко всем другим. Лодка была сожжена три месяца назад, и манганджа усиленно старались нас уверить, что это сделали аджава. Но когда мы исследовали место, то поняли, что она, вероятнее всего, загорелась в то время, когда в этом месте выжигали траву. Если бы мы предвидели, что не вернемся к ней в течение такого долгого времени, мы повесили бы ее вверх дном. В нее, вероятно, набралось много сухих листьев, и достаточно было одной искры, чтобы вспыхнуло все. Все деревья на 50 ярдов вокруг были обуглены и мертвы, а гвозди, железо и медная обивка лодки лежали внизу нетронутыми. Если бы это было делом рук аджава, они бы унесли медь и железо.

Так как наши надежды стать при помощи этой лодки независимыми от юга в отношении снабжения продуктами рухнули, то мы вернулись обратно с намерением доставить к этим местам другую лодку. Чтобы найти для этого ровную местность, мы покинули Шире у Маланго и отправились к верховьям реки Лезунгве. Проводником был красивый, деятельный, умный парень, которого звали Пикила. Он был замечателен тем, что почти единственный из всего населения сохранил в какой-то мере жизнерадостность. Хотя гнетущее действие, оказываемое бичом невольничества на умы туземцев, и не вызывает удивления, но представляет очень и очень печальное зрелище. Музыкальные инструменты, циновки, подушки, ступки для толчения зерна валялись вокруг без пользы и становились добычей белых муравьев. Лишившись всех своих небольших удобств, оставшиеся в живых еще глубже были отброшены обратно в состояние варварства.

Может быть, это важно только для путешественников, но мы хотим заметить, что когда занимали мы на ночь хорошо построенную хижину, которая долгое время была заперта, находившийся в ней воздух тотчас же вызывал у нас озноб и припадок лихорадки. Но как только мы разжигали огонь и хижина проветривалась, и то и другое исчезало. Часто замечали также, что если разжечь огонь рано утром, даже в самое жаркое время года, то это освежает весь дом и устраняет то ощущение духоты и вялости, которые вызывает жаркий климат.

В ночь на 1 июля 1863 г. мы проснулись от нескольких сильных ударов грома. Ярко светила луна, и ни одного облака не было видно. Все туземцы заметили, что небо в то время было чистым, и на следующее утро говорили: «Мы думали, что это бог (морунго)».

Прибыв 2 июля на судно, мы нашли от лорда Рассела депешу с приказом о возвращении экспедиции.

Кругом царило опустошение, причиненное охотой за невольниками и голодом. В большой долине Шире, точно так же, как и на Замбези, была полностью уничтожена рабочая сила. И это было везде, куда бы ни простиралась власть и козни португальцев. Постоянные набеги Мариано распространяли разорение и страдание к юго-востоку от нас до самой горы Кларендон.

В то время как это происходило у нас в тылу, тетовские охотники за невольниками с запада подстрекали аджава угнать с холмов, лежащих на восток от нас, всех манганджа. С этой целью шайки охотников за невольниками все еще переправлялись через Шире выше водопадов. В дополнение к признанию тетовского губернатора поддерживать рабство, следуя советам своего старшего брата в Мозамбике, у нас было полное основание полагать, что все это происходило на глазах его превосходительства самого генерал-губернатора. Это подтвердилось впоследствии, когда в Мозамбике мы узнали двух женщин, которые раньше жили ярдах в ста от миссии в Магомеро. Их хорошо знали наши спутники. Они были в числе толпы из нескольких сот человек, которых аджава доставили в Мозамбик. Это было как раз в то время, когда его превосходительство занимал английских офицеров разговорами о вреде невольничества. Тому, кто понимает, насколько подробно осведомлены португальские губернаторы обо всем через собственных невольников или через сплетничающих торговцев, старающихся снискать их расположение, бесполезно доказывать, что рабство существует без их одобрения и потворства.

Вид города Занзибар и гавани близ него

Рисунок середины XIX в.

Если требуется еще больше доказательств тому, насколько безнадежно ожидать каких-либо изменений в системе, господствующей с тех пор, как наши союзники-португальцы вступили в страну, можно указать на безнаказанность, с какой разбойнику Терера, убившему Чибису, разрешается продолжать свои набеги. Бельчиор, другой разбойник, был остановлен, но ему все еще разрешали вести войну, как там называют охоту за невольниками.

Г-н Орас Уэллер[45] около пяти месяцев прожил на горе Мурумбала. Это место, с которого хорошо можно было наблюдать весь ход торговли невольниками и истребления населения в окрестности. Шире протекает у подножия этой горы, и ее красивые изгибы в ясный день видны на протяжении 30 миль. В течение некоторого времени считали, что эта река закрыта для Мариано, который только формально, как бунтовщик, был объявлен португальцами вне закона. Когда же поддерживать обман дальше стало невозможно, река была открыта для него, и г-н Уэллер видел, как в один день от 15 до 20 каноэ различной величины, нагруженные невольниками, отправлялись в португальские поселения из так называемого лагеря мятежников. Весь этот груз состоял из женщин и детей.

Другие шайки вышли на юго-восток от Сены, захватывая невольников, чтобы вывозить их из Инхамбане. Когда мы были в Шупанге, к нам было послано целое посольство, которое предлагало нам слоновую кость и всю не занятую зулусами землю, если мы пошлем несколько человек, чтобы прогнать из окрестностей сенаанских охотников за невольниками. Здесь так же, как и у буров-эмигрантов во внутренней части Капленда, власть принадлежит тому, у кого есть порох. Стрелки из луков не могут противостоять мушкетам, и каждый, кто имеет доступ к морским портам, может заниматься работорговлей в любых размерах, потому что на восточном берегу не существует никакого ограничения в отношении ввоза оружия и боеприпасов. Законы в этом отношении тут такие же строгие, как и на Капленде. Но с ними происходит то же самое, что и с законами об уничтожении рабства; им никто не повинуется, – они существуют только для того, чтобы ссылаться на них и возвеличивать себя в Европе.

Принимая во внимание все эти обстоятельства, а также и то, что во время нашего посещения мы нашли Ровуму не так уж благоприятной для судоходства, как мы этого ожидали, было невозможно не согласиться с тем, что отзыв наш является благоразумным. Мы глубоко сожалели, что поверили португальскому правительству, будто оно намерено улучшить положение африканской расы, так как во всяком другом месте мы оставили бы неизгладимый знак улучшения, затратив вдвое меньше средств и труда.

Если рассматривать португальских государственных деятелей в свете издаваемых ими законов об уничтожении невольничества и работорговли и подходить к ним с той же меркой, с какой мы подходим к общественным деятелям нашей страны, то нельзя будет считать слабостью то, что мы поверили искренности, с которой лиссабонское министерство изъявило готовность поддержать наше предприятие. Мы надеялись, что с введением свободной торговли и христианства мы в одинаковой мере принесем пользу как португальцам, так и африканцам. К сожалению, наши союзники не видят пользы ни в одном мероприятии, если оно не заключает в себе их собственного возвеличивания за счет других. Из официальной газеты, издаваемой лиссабонским правительством, мы узнали позднее, что «его политика была направлена на то, чтобы сорвать дерзкие планы британского правительства на господство в Восточной Африке».

Занзибар. Плетение циновок

Фотография

Мы, которые были очевидцами и в то же время стояли за кулисами, знали, что чувства частных лиц принимали главное участие в операциях, предпринятых с целью внести мир и взаимное понимание у озер и в центральные районы, где в течение столетий господствовали насилие и кровопролития. Но этой великой перемене не было суждено осуществиться.

Видя, что мы еще не дожили до «того доброго времени, которое должно наступить», и что было совершенно невозможно спуститься с «Пионером» к морю до наступления декабрьского разлива, мы распорядились собрать «Леди Нья-са». Чтобы использовать имеющееся у нас время, мы решили еще раз переправить лодку мимо водопадов, проехать вдоль восточного берега озера и побывать на его северном конце. Кроме того, мы хотели собрать данные, которые могли бы подтвердить сведения, полученные полковником Риг-би, о том, что 19 000 невольников, которые ежегодно проходят через таможню в Занзибаре, поставляются главным образом с озера Ньяса и из долины Шире.

Гавань Багамойо, из которой отплывали многочисленные суда с рабами в различные страны мира

Рисунок середины XIX в.

Люди, прикрепленные епископом Мэкензи к миссии, образовали теперь маленькую свободную общину около селения Чибисы и занимались обработкой земли. В этом отношении они подражали тем макололо, которые обрабатывали обширные поля и теперь были в состоянии продавать экспедиции хлеб и овощи.

Дружеские чувства, которые оба эти племени питали по отношению к англичанам, были явны. В доказательство этого можно привести следующий пример. Селение макололо находилось в мили от хижин миссии, из которых одна была случайно подожжена хозяином. Там лежало несколько заряженных ружей и, когда огонь дошел до пороха, несколько из них выстрелило. Как только макололо услышали вечером необычайный треск ружей, они схватили свое оружие и бросились на помощь к англичанам, предполагая, что на последних напал какой-нибудь враг с огнестрельным оружием.

Несмотря на то что макололо отказались вернуться с лекарствами к своему вождю и у нас имелись на них жалобы от туземцев с Капленда, которые, впрочем, после длительного и тщательного расследования не могли быть доказаны, мы вспомнили об их благородном поведении, когда они спасли нам жизнь в реке у Каривуа. Прибавив сюда еще это новое доказательство их готовности пожертвовать своей жизнью для спасения наших соотечественников, мы выбрали из них пять лучших гребцов. Мы решили, что для плавания по озеру, а также при всяких затруднениях, которые могут возникнуть во время нашего путешествия к северу, эти пять человек будут стоить 50 из другого племени.

Наша группа состояла из 20 туземцев, в числе которых было несколько человек с острова Иоанна. Предполагалось, что эти люди могли управлять 6 быками, везшими маленький фургон с погруженной на него лодкой. Запряжка в двенадцать капских волов с кучером и поводырем – готтентотами – легко перевезла бы фургон через местность, которую мы должны были пройти. Но как только мы сошли с готовой уже части дороги, наши возчики столкнулись с затруднениями, которые представляли собой деревья и овраги. Мы потеряли бы массу времени, если бы стали преодолевать эти трудности, срубая деревья и вытаскивая каждый раз фургон из оврагов при помощи блоков. Поэтому мы послали за аджава и манганджа, поселившимися во владении Чибисы. Они взяли лодку на плечи и в несколько дней ловко пронесли ее мимо всех водопадов, кроме одного. Так как это место реки было относительно спокойное, то они воспользовались лодкой и проехали на ней две мили дальше вверх. Лодка была полностью на попечении макололо. Так как они у себя в стране привыкли к быстрому течению, мы не могли желать для себя лучшего экипажа. Река здесь очень узкая, и даже в местах, которые считаются спокойными, течение очень сильное, что часто вынуждало вести лодку ближе к камышам у берега или же тянуть ее на бечеве вдоль берега.

Тростник полон бобами кокорника (Dolichos pruriens), стручки которого покрыты чем-то, похожим на нежный бархатный пух. В действительности же он представляет множество тонких иголочек, миллионами вонзающихся в голое тело и вызывающих зуд и сильную боль. Поэтому люди, тянувшие бечеву, корчились и вертелись, как будто их стегали целым снопом крапивы. На борту в это время должны находиться люди, умеющие хорошо орудовать веслами и шестами. Такие как раз у нас и имелись. Однако после того, как они попытались проехать у скалы, где был сильный водоворот, они решили, что будет благоразумнее вытащить лодку на берег и перенести ее мимо последнего водопада. Когда они заявили о своем решении, мы созвали носильщиков, которые вышли из-под различных тенистых деревьев, где они укрывались от солнца.

Была середина зимы, но там днем солнце жжет постоянно, хотя ночи холодные. Пять человек с Замбези, которые привыкли к большим тяжелым каноэ (главное достоинство которых, как говорят, состоит в том, что они могут быть брошены на скалу со всей силой течения и не потерпеть никакого вреда), горели желанием показать, что они могут гораздо лучше справиться с нашей лодкой, чем макололо.

Пока мы стояли к ним спиной, трое вскочили в лодку, а двое протащили ее вверх на небольшое расстояние. Течение подхватило ее носовую часть, до нас донесся крик ужаса, канат в одно мгновение был вырван из их рук, и лодка перевернулась вверх дном. Еще один или два раза она перевернулась в водовороте и затем помчалась стрелой вниз к водопаду. Один из людей, плывя к берегу, спас ружье. Мы все бросились бежать со всех сил по берегу, но лодку нам уже больше не довелось увидеть.

Пятеро людей, виновных в катастрофе, подошли к нам с выражением раскаяния на лицах. Ни им, ни нам нечего было сказать. Они медленно нагнулись и коснулись наших ног обеими руками. «Ку куата моендо» (прикоснуться к ноге) – их способ просить прощения. Это было похоже на то, что обычно делают маленькие дети, когда пытаются без разрешения принести своему отцу какое-нибудь блюдо и, выпуская его из рук, разражаются криком отчаяния.

Мы им сказали, что в наказание, чтобы вознаградить нас за потерю лодки, они должны вернуться обратно на судно за продуктами и в течение последующего путешествия пешком нести максимальный груз.

Было ужасно досадно, что мы потеряли все свое имущество и лишились возможности выполнить на восточной и северной части озера намеченную нами работу. Но огорчаться по этому поводу было бы все равно, что плакать над пролитым молоком. Единственное, что нам оставалось, это приналечь на собственные ноги. Мы послали людей обратно на судно за продуктами, тканью и бусами.

Водопады, которые оказались такими роковыми для наших планов плыть на лодке, начинаются под 15°20 и оканчиваются под 15°55 южной широты; следовательно, разность широт равна 35. До самого Маланго река в этом месте течет почти с севера на юг. Поэтому все пространство, занимаемое ими, не больше 40 миль. Главных водопадов пять, и называются они Памофунда, или Памозима, Морева, Панореба, или Тедзане, Пампатаманга и Папекира. Кроме них, можно упомянуть еще 3 или 4 меньших размеров, как, например, Мамвира, где мы впервые, идя вверх по реке, увидели волнующуюся воду и услышали шум потока, который не мог исходить от спокойной Шире при наличии бесконечных изгибов, образуемых ею на расстоянии свыше 200 миль ниже водопадов. В то время как эти водопады меньшего размера спускаются под углом едва 20°, большие падают с высоты 100 футов на протяжении 100 ярдов.

Одна часть Памозима вертикальна и во время разлива образует облако пара, которое мы видели на расстоянии по меньшей мере 8 миль, когда шли к озеру Ширва. Весь спуск от верхней до нижней Шире составляет 1200 футов. На всем этом протяжении только в одном месте, именно выше Тедзано, течение умеренное. Во всех других местах оно очень сильное; и так как в самом широком месте река не больше 50–80 ярдов, а вода падает как будто с мельничного лотка, то создается впечатление, что сила воды, расходуемая в этом месте, достаточна для того, чтобы привести в движение все фабрики Манчестера. На правом берегу у Памофун-ды, или Памозимы, имеется темная тенистая роща. Когда мы проходили ее темные чащи, нас сильно поразил ужасный запах, подобный тому, который бывает в анатомическом театре. Взглянув вверх, мы увидели мертвые тела в циновках, подвешенные к ветвям деревьев. Этот способ погребения похож на тот, который мы впоследствии видели у парсов в их «башнях молчания» в Пунаге, около Бомбея. Название Памозима означает «отошедшие души, или боги» – название, подходящее для того места, над которым, по народному поверью, постоянно парят бестелесные души.

Каменной породой, лежащей здесь глубже всех, является темный красновато-серый сиенит. По-видимому, он поднял верхние слои земли, потому что лежащие на нем слюдяные сланцы сильно повреждены. Во многих местах темные, полные роговой обманки, трапповые породы выдвинуты сквозь эти сланцы и выдаются желваками на поверхности. Самой верхней породой является мелкозернистый песчаник с более крепким зерном, чем в Тете. Там, где он соприкасается с лежащими под ним вулканическими породами, он вполне матаморфичен. Иногда он уступает место кварцу и красноватым глинистым сланцам, сильно выжженным солнцем. Таково обычное геологическое строение на правом берегу водопадов. На другой стороне мы проходили по массам порфировых траппов, находящихся в соприкосновении с теми же слюдяными сланцами. Эти-то сланцы, вероятно, и делают почву такой плодородной. Горы в основном состоят из сиенита. В реку вымывается так много слюды, что если даже при низком уровне воды внимательно смотреть в воду, то можно увидеть, как частицы ее плавают и искрятся на солнце.

Глава XXIV Земледельцы манганджа

Только 15 августа вернулись люди с судна в сопровождении г-на Рэя и заведующего хозяйством «Пионера». Они доставили двух быков, из которых один был тотчас же зарезан, чтобы подбодрить нас, и несколько бутылок вина в подарок от Уэллера и Алингтона. Мы никогда раньше не брали с собой вина, но этот подарок был нам дорог как проявление сердечной доброты тех, кто его прислал. Если попробовать носить с собой в качестве напитка вино или спирт, то только для этого потребуется целая толпа провожатых. Самой большой роскошью во время наших походов были чай или кофе. Ни разу у нас не было столько сахару, чтобы его хватило до конца похода, но кофе хорош и так, а чай без сахара только терпим; мы заметили, что если отправиться утром в путь, не выпив чего-нибудь горячего, испытываешь неприятное чувство: как будто чего-то недостает и подташнивает. Обычно мы пили воду, и если она холодна, то ничто в жарком климате не может с ней сравниться. Мы обыкновенно носили с собой бутылку коньяку, завернутую в наши одеяла, но употребляли его только в качестве лекарства. Перед тем как лечь спать, мы выпивали полную ложку его с горячей водой, чтобы предупредить озноб и приступ лихорадки. Если же лихорадка уже началась, то спиртные напитки приносят только вред, и возможно, что коньяк, разведенный водой, и является причиной многих смертных случаев в Африке.

Сборка «Леди Ньяса» проводилась Рэем с большим успехом. Ему усердно помогали в этом деле трое человек – отличных мастеров и работников. Это были благородные представители английских моряков, и мы с удовольствием назовем их имена, так как они делают честь британскому флоту.

Это были Джон Рид, Джон Пеппель и Ричард Вильсон. Пусть читатель извинит нас за то, что мы это делаем, но нам бы хотелось напомнить здесь, как мы высоко ценили их и как были благодарны им.

Погода была приятно прохладной. Полностью доверяя тем, кого оставляли, мы с легким сердцем двинулись к северу. В течение одного дня пути нас сопровождал Рэй. Так как вся наша группа пришла к выводу, что в каждом путешествии должны принимать участие не меньше двух европейцев, мы взяли с собой в последнюю минуту заведующего хозяйством.

Рэй вернулся, чтобы подготовить «Леди Ньяса» к плаванию и, так как она не так глубоко сидела в воде, как «Пионер», вывести ее в океан в октябре.

Об одной из причин того, почему мы взяли с собой заведующего хозяйством, стоит упомянуть. И он, и другой матрос Кинг, который служил во флоте только старшим кочегаром, были подающими надежды студентами Эбердинского университета. Оба они очень ослабели и побледнели. Это часто случается, если люди живут в низменных местах и им не надо много работать и не о чем особенно думать. Лучшее средство в этом случае – перемена климата и деятельная жизнь. Двухдневный поход только до Мукуру-Мадсе придал Кингу так много жизненной энергии, что он мог бодро отправиться назад. Поэтому, принимая во внимание состояние здоровья заведующего хозяйством, мы и выбрали его для участия в этом путешествии на север. Это мероприятие увенчалось таким успехом, что мы часто сожалели во время нашего трудного похода, что не взяли с собой также и Кинга. Иногда даже перемена места только на 100 ярдов действует так благотворно, что никогда не следует пренебрегать этим в серьезных случаях.

К 19 августа мы уже порядочно прошли. Скоро достигли острова Мотола, у которого была подвешена лодка. По одной из тропинок, вившихся между деревьями и кустами, шли два человека, нашедшие убежище на острове. Шум водопада по другую сторону острова помешал им услышать наши шаги, пока мы не подошли к ним на расстояние какого-нибудь ярда. Прыжок – и связки кореньев, которые они несли, упали на землю; они бросились прочь, как будто хотели кинуться в реку. Мы остановились около кореньев и крикнули им, чтобы они вернулись и взяли свою пищу. Они думали, что мы аджава, но, взглянув на нас, убедились в противном. Было приятно видеть выражение доверия, которое появилось на их лицах, когда мы сказали им, кто мы такие. Это доказывает, как далеко распространилось влияние английского имени.

Коренья были величиной с обыкновенную репу и назывались малапа. Туземцы говорили, что их нужно уметь готовить, иначе ими можно даже отравиться. Это вполне возможно, так как их нужно кипятить в крепком щелоке из древесной коры, слить раствор и прокипятить в таком же растворе еще два раза, прежде чем есть. Теперь в этой стране созрели тамаринды, жители собирали их, удаляли из них излишнюю кислоту тем, что кипятили их стручки с золой железного дерева. Зола эта прекрасного белого цвета. Иногда она так спекается, как если бы в ней имелось большое количество щелочи. Эту золу употребляют также для побелки. Когда мы встречали таких людей, как эти бедные беженцы, то нанимали их нести наш багаж и платили им за работу. Это, по-видимому, внушало им больше доверия, чем если бы мы им сделали какой-нибудь подарок.

Теперь нашей целью было идти на северо-северо-запад параллельно озеру Ньяса, но держаться на значительном расстоянии к западу от него и таким образом пройти у северного конца озера, не встречаясь с мазиту, или зулусами. Далее нужно было установить, не впадает ли какая-нибудь большая река в озеро с запада, затем, если позволит время, посетить озеро Моэло и собрать сведения о торговле на большом невольничьем тракте, который пересекает озеро на южном конце его и у Цента и Кота-Кота. Макололо горели желанием двигаться как можно быстрее, потому что они хотели вернуться до наступления дождей, чтобы успеть вспахать свои поля, а также потому, что им нужно было присматривать за своими женами. И действительно, Мазико пришлось уже вернуться, чтобы уладить какой-то спор, о котором ему сообщили другие женщины, следовавшие за своими мужьями на расстоянии почти 20 миль с обильными запасами пива и муки. Взбешенный Мазико отправился в путь. Его могло удовлетворить только одно – сжечь дома обидчиков. Однако шутки относительно неизбежной судьбы многоженцев и нашей неспособности справиться больше чем с одной женой – и то не всегда, – вместе с прогулкой на порядочное расстояние под палящим солнцем настолько укротили его гнев, что он не прибег ни к какому другому оружию, кроме собственного языка. Неделю спустя он догнал нас.

Идя сначала на северо-восток от самого верхнего водопада, мы до известной степени следовали по большому изгибу реки по направлению к подножию горы Зомба. Отсюда открывался вид на ее самую внушительную западную сторону и плоскогорье около 3000 футов высоты, простирающееся на юг, и горы Чирадзуру и Мочиру, высоко уходящие в небо. Благородный епископ Макензи, поистине заслуживавший, чтобы за широкую натуру и любвеобильное сердце его назвали «епископом Центральной Африки», надеялся, что когда-нибудь с этой великолепной возвышенности по всей внутренней стране распространятся свет и свобода. Мы все еще полагаем, что это место может стать центром для распространения влияния цивилизации, ибо тот, кто спустится с этих прохладных высот и сядет в лодку в верховьях Шире, сможет беспрепятственно проплыть на 300 миль далее в сердце Африки.

Мы проходили по местности, покрытой деревьями мопане и где почва была настолько тверда и сожжена, что на ней не росла даже обыкновенная трава. Здесь нам стали очень часто попадаться следы буйволов, слонов, антилоп и львов. Бык, которого мы гнали с собой, чтобы использовать для еды, был сильно искусан цеце. Действие укусов сказалось через 2 дня. Оно, как обычно, выражалось в общей вялости мускулов, опущенных ушах и болезненном виде. Нас всегда очень удивляло, почему на нас не действовали нападения этих насекомых, как бы сильно они нас ни искусали. Человек обладает тем же иммунитетом, что и дикие животные.

Хотя стояло сухое или, скорее, жаркое время года, мы часто видели цветы. Эвфорбии (молочаи), баобабы и каперсовые деревья были в полном цвету. Наше внимание привлекло большое количество крупных птиц-носорогов. Мазико, подойдя к одному дереву, чтобы лучше прицелиться в птиц, не заметил, что всего в нескольких ярдах от этого дерева стояли в тени два слона. Они освежались, хлопая своими огромными ушами и приводя, таким образом, в движение воздух. Д-р Ливингстон выстрелил с расстояния в 30 ярдов, попал в ухо одному из животных, но слон только отошел, тряся головой. Мазико заметил опасность только тогда, когда слон стал пробираться через кустарник.

Среди высоких деревьев рощи, в густой тени которых стояли развалины большого селения, мы видели множество скелетов манганджа. Дикие животные завладели теперь этим местом, в котором еще недавно в мире и довольстве жили люди.

Встретив вечером 20 августа нескольких людей, которые поддерживали свое жалкое существование, питаясь тамариндами и мышами, мы узнали, что нам нечего надеяться купить чего-нибудь съестного, пока мы не дойдем до маленького озера Памаломба, где теперь жил вождь аджава Каинька. Но говорили, что у Нианго, женщины-вождя племени марави, можно найти пищу в изобилии. Мы повернули к северо-западу и пошли к реке Рибве-Рибве, или Риви-Риви, которая берет начало у горной цепи Марави и впадает в Шире. Здесь, в этой реке, была вода только под ее песчаным дном, но выше попадались лужи вперемежку с сухими местами, а еще дальше к западу река превращалась в быстро текущий поток в 40 футов ширины и глубиной в 1–2 фута. Само ее название говорит за то, что на ней есть водопады. Санджика поднимается в нее, чтобы метать икру, но в жаркое время года испарение так сильно, что река совершенно высыхает, не достигнув Шире.

Страна здесь разделена на области: лежащая к югу от Риви-Риви называется Нквези, а к северу – Банда; обе тянутся вдоль пограничной реки от ее истоков до устья. Это интересно, так как указывает на наличие известных представлений о ценности земли. Во многих местах эта мысль не привилась, и каждый может обработать землю там, где ему вздумается. Огород считается собственностью, а на необработанную землю никто не претендует.

Деревни, по-видимому, всегда располагают таким образом, чтобы быть в тени. О числе их мы раньше не имели ни малейшего представления, так как наш путь всегда шел вдоль реки. Теперь они все были покинуты. Кругом стояли высокие стеркулии (Sterculias) с пятидесятифутовыми стволами (не считая ветвей) желтовато-зеленого цвета. Многие хижины стояли под тенью развесистых фиговых деревьев, которыми теперь беспрепятственно питались слоны. Земля была густо покрыта отломанными ими ветвями.

Один вид стеркулий имеет почти кругловатый стручок, величиной с кулак, с семенами, покрытыми мякотью канареечного цвета, дающей большое количество прекрасного масла. Из семян деревьев моцикири также добывают жир и масло, и поэтому туземцы охраняют эти деревья.

Так как Риви-Риви течет с северо-запада, то мы шли по ее берегу, пока не пришли к народу, который успешно защищался против шаек аджава. В каждом селении мы нанимали людей, чтобы те шли вперед в следующее и объявляли, кто мы такие. Делали мы это для того, чтобы напуганные жители не принимали нас за новый отряд аджава или за португальских агентов по закупке невольников.

В этих местах возделывали кукурузу, и жители охотно продавали ее нам, но никакое красноречие не могло убедить их дать нам проводников к женщине-вождю Нианго. Очевидно, они считали, что нам нельзя доверять, хотя наши спутники без устали расхваливали нас так, что о скромности и речи не могло быть. В конце концов, чтобы успокоить их подозрения, нам пришлось вообще воздерживаться от упоминания имени этой дамы.

Было бы утомительно перечислять названия селений, которые мы миновали по дороге на северо-запад. Одно из них, самое большое из всех виденных нами в Африке, было совершенно пусто. Повсюду лежали скелеты, что представляло печальное, но обычное зрелище. Другое называлось Тете. Нам известны три места, носящих это название. Это свидетельствует о том, что слово «тете» туземного происхождения; по-видимому, оно означает место, где вода бежит по скалам. Третье селение называется Чипанга («большая работа»), что идентично Шупанге португальцев. Это повторение названий, возможно, указывает на то, что один и тот же народ когда-то принес их с севера.

Большей частью местность покрыта невысоким редким лесом; речки окаймлены очень большими деревьями. В одно из них, фиговое дерево с оригинальными листьями, попала молния. На тех местах, где сбегал вниз по стволу электрический ток, как бы в возмещение причиненного ущерба, появилась масса новых ростков и выступило большое количество смолы, какой нам никогда не приходилось до того видеть ни на одном дереве.

Война за захват невольников не распространялась дальше на запад от этой деревни Тете. Теперь, когда мы подходили к селениям, люди, счастливая страна которых никогда не страдала от вторжения врага, приветствовали нас словами, полный смысл которых мы вряд ли можем вполне постичь: «Мы рады, что вы несете не войну, а мир».

В это время года ночи еще холодные, и так как жителям не надо работать на полях, они встают много позднее восхода солнца. В другое время года они уходят на свои поля до рассвета, и первые звуки, которые слышишь утром, – это громкие разговоры мужчин и женщин в темноте. Они нарочно разговаривают так громко, чтобы отпугнуть звуком своего голоса диких животных.

Когда нет никакой работы, первым признаком наступающего дня бывает громкий кашель курильщиков конопли.

Однажды утром, задержавшись из-за переговоров о проводниках, используемых нами главным образом для того, чтобы они знакомили с нами жителей других селений, мы – двое белых – ушли немного вперед, держась реки. Так как наши люди всегда могли выяснить, по какому пути мы пошли, по следам наших ботинок, мы спокойно ушли таким образом на протяжение нескольких миль. На этот раз, однако, они потеряли наш след. Тропа была хорошо проторена слонами, гиенами, палла (Pallahs) и зебрами, но человеческая нога не ступала на нее уже много дней. К заходу солнца мы дошли до одной покинутой деревушки, где сделали себе удобные постели из травы. В таких случаях, чтобы привлечь внимание заблудившихся, обычно стреляют из мушкетов. В данном случае звуки стрельбы только ввели нас в заблуждение: услышав на следующее утро выстрелы, мы после длинного, утомительного перехода пришли только к нескольким туземным охотникам, которые стреляли в буйволов. Вернувшись в маленькое селение, мы встретили там знакомых людей, которые помнили нас, когда мы проезжали на лодке по пути к озеру. Они сделали для нас все, что могли.

Тамаринды, приготовленные в золе, и немного муки из кокорника (Cawitch) были единственной пищей, имевшейся у них. Кокорник, как мы уже говорили, представляет собой боб с коричневым бархатистым покровом из маленьких колючек, которые при прикосновении проникают в поры кожи и вызывают болезненный зуд. Женщины во время голода собирают эти бобы, жгут над ними траву, чтобы уничтожить колючки, затем вымачивают их, пока они не дают ростка, моют в чистой воде и затем или варят их, или толкут; получающаяся мука напоминает нашу бобовую. Растение это обвивает стебли высокой травы и изобилует везде, где растет тростник. Несмотря на то что оно является мучением для путешественников, которым случится прикоснуться к его стручкам, во время голода оно оказывает хорошую услугу, спасая многих людей от голодной смерти. Здесь его называют китедзи.

Так как мы в этот день исходили не меньше 20 миль, отыскивая свою группу, отдых на циновке в лучшей хижине деревни показался нам очень сладким. Накануне вечером каждый из нас съел на ужин по голубю, а в этот день после полудня только по пригоршне каши из китедзи. Когда стало уже темно, одна добрая женщина смолола немного зерна, которое она берегла на семена, и сварила из него кашу. Эту кашу и чашку сладковатых дикорастущих овощей в виде приправы принес и поставил перед нами маленький мальчик. При этом, следуя обычаю, который требуется здесь вежливостью и которому неукоснительно обучают всех детей, он несколько раз сильно хлопнул в ладоши. Пищи было так мало, что даже тот из нас, который был меньше голоден и не спал в то время, когда ее принесли, подумал, что все это предназначается для него одного, и тут же приступил к делу. В это время его товарищу по несчастью, погруженному в сон, начало сниться, что он находится на каком-то большом пиршестве. Проснувшись как раз вовремя, чтобы успеть захватать хоть крохотный остаток этого мизерного обеда, он потом забавлялся тем, что выслушивал извинения безжалостного обжоры, которого вполне понимал, так как он сам так же хотел есть, как и его спутник.

На третий день после того, как мы расстались, Акосанджеро, старшина этого селения, повел нас к нашим, которые дошли до Нсезе, находившегося дальше к западу. Мы упоминаем об этом происшествии не потому, что оно представляет какой-нибудь особый интерес, а потому, что оно характеризует местное население.

Почти три дня мы были полностью разлучены со своими людьми, и у нас не было с собой ничего, что мы могли бы обменять на продукты. Население сильно страдало от войны и голода, и гостеприимство, которое они нам оказывали, при всей его скудости, делает им большую честь и очень нам помогло.

Наши люди были в большом смятении и бродили вокруг, делая все возможное, чтобы найти нас. В день нашего воссоединения был заколот бык, и, так как все сидели на сокращенном рационе, этот «мясной день» всех очень порадовал. Акосанджеро, конечно, был вознагражден, к полному своему удовольствию.

26 августа мы покинули деревню Чазунду, в которой воссоединилась вся наша группа, и пересекли несколько речек с прекрасной холодной водой. Теперь мы достигли значительной высоты, о чем свидетельствовали изменения в растительности. Дерево мазуко с большими жесткими листьями, никогда не встречающееся на низменностях, здесь было покрыто незрелыми плодами; красивые рододендроны; деревья с перистыми листьями (Caesolpineae), из древесной коры которых изготовляется ткань; моломпи (вид Pterocarpus), которое выделяет большое количество красного сока, если его повредить. Сок этот такой вяжущий, что он мог заменить камедь (Kino), древесина же этого дерева такая же эластичная и легкая, как ясеня; туземцы делают из нее весла. Эти деревья, всегда покрытые цветами, по форме похожими на маргаритки, а также папоротники свидетельствуют о высоте местности; точка кипения воды показала, что мы находились на высоте 2500 футов над уровнем моря.

Продолжая свой путь, мы вплотную подошли к горной цепи, самая высокая вершина которой называется Мваи. Это большой голый, округленный гранитный утес, возвышающийся над остальной цепью. Мваи, как и несколько других скалистых массивов, светло-серого цвета с белыми пятнами, похожими на лишаи. Склоны и вершины их обычно покрыты редкими и довольно тощими деревьями. Имеется еще несколько высоких вершин: одна, например, находится еще дальше к северу и называется Чиробве. Каждая вершина имеет свое название, но мы никак не могли установить, имеется ли какое-нибудь название, общее для всей цепи. Это обстоятельство, а также наше желание увековечить имя д-ра Кэрка побудили нас позднее, когда мы не могли открыть одну вершину, о которой нам говорили раньше и называющуюся Маломо-ао-Коку («петушиный клюв»), назвать всю цепь от западной стороны водопадов до северного конца озера хребтом Кэрка.

Та часть, где мы ночевали против Мваи, называется Паудио; очевидно, она является продолжением района одной из наших стоянок на Шире, на которой мы раньше делали наблюдения широты.

Когда мы уходили из Паудио, хребет Кэрка был как раз слева от нас, возвышаясь над нами на высоту, по крайней мере, в 3000 футов и, вероятно, не меньше чем 5000 футов над уровнем моря. Справа от нас далеко простиралась местность, покрытая зеленым лесом. Она постепенно повышается по направлению к хребту, украшенному несколькими отдельными вершинами, который ограничивает долину Шире.

В северном направлении перед нами лежала самая красивая и богатая из всех виденных нами долин. Она прерывалась у гор, тянувшихся еще миль на 30 дальше нашего горизонта и кончающихся у мыса Мэклер. Группы деревьев никогда не испытывали на себе влияние искусства художника-садовода. Они беспощадно вырубались для удобства земледельца. И все же разнообразные комбинации редкого леса, лесистых склонов, покрытых травой, лужаек и густых массивов темной, зеленой листвы вдоль бегущих ручьев представляли собой не менее прекрасный пейзаж, чем тот, который можно увидеть на Темзе. Эта долина называется Гоа, или Гова. Идя по ней, мы увидели, что, хотя на глаз она казалась гладкой и ровной, на самом деле была сильно изборождена быстрыми ручейками, извивающимися вокруг бесчисленных маленьких холмов. Эти маленькие ручейки сбегали с горной цепи слева от нас, и вода в них была приятно прохладной.

Жители долины Гова испытали нападение шайки бабиса и аджава, вождем которых был Каинька, живший у маленького озера Памаломба; те и другие были ревностными работорговцами. Следствием этого набега было то, что там, куда отважились вернуться к своим огородам женщины, наше появление было сигналом к мгновенному бегству. Раньше значительная часть земли обрабатывалась, но теперь она была предоставлена буйволам и слонам. Вокруг селений стояли густые темные живые изгороди из молочая; тенистые деревья создавали приятную прохладу на площадке боало, где раньше плели корзины, пряли и ткали или же танцевали, пили или болтали. Все радовало глаз, но людей не было видно, за исключением нескольких убитых горем мужчин. Ничего съестного купить было нельзя, и в качестве обычного подношения чужеземцам было принесено ничтожно малое количество дикорастущих плодов. Поэтому мы попытались уговорить нескольких местных жителей, которые нам встретились, провести нас через горный хребет, находившийся слева от нас. Хотя мы знали, что на его западных склонах живут морави, но здешние люди настойчиво утверждали, что никто не живет ближе, чем на расстоянии двухнедельного пути от этой горной цепи.

Некоторые склоны гор в этом районе необыкновенно крутые, и отдельные глыбы имеют острые края и углы без малейшего признака выветривания. Одно время мы считали угловатость отдельных глыб доказательством сравнительно недавнего образования этого континента, но впоследствии узнали, что все еще продолжается процесс, благодаря которому скалы раскалываются на острые обломки. Скалы до такой степени накаляются палящим солнцем в течение дня, что часто, сев на них, когда уже стемнеет, невольно вскакиваешь, так как тело, защищенное только тонкими брюками, не в состоянии выдержать жары. Термометр на них показывает на солнце до 58°. Верхний слой этой раскаленной поверхности, охлаждаемый вечерним воздухом, сокращается сильнее, чем внутренняя часть, и от него отрываются части и отбрасываются на расстояние фута, а то и двух. Осмотрите на каком-нибудь скалистом месте обломки, оторванные таким образом, и вы тут же поблизости найдете куски весом от нескольких унций до ста и двухсот фунтов, точно соответствующие новой поверхности скалы. По вечерам же между холмами, где ничто не мешает движению звука, можно услышать эхо, повторяющее этот грохот, который туземцы приписывают мчези, или злым духам, а более просвещенные люди объясняют естественными причинами, о которых мы говорили.

Подняться на эти горы без тропинки не было бы особым подвигом; но мы не могли разрешить себе потратить время на это длительное восхождение: наши запасы продовольствия почти совсем иссякли, поэтому мы двинулись дальше на север, надеясь найти там все, что нам нужно.

Позднее мы выяснили, что у бедных жителей были достаточные основания для нежелания вести чужеземцев, о которых они ничего не знали, к тем местам, где находились их запасы зерна, которые они были вынуждены прятать в горах после вражеских набегов.

Когда мы поравнялись с вершиной Чиробве, жители перестали давать нам проводников. Они боялись своих врагов, селения которых теперь находились к востоку от нас. Вынужденные двигаться вперед без проводников и кого бы то ни было, кто рекомендовал бы нас населению, мы нередко оказывались в затруднительном положении, так как троп было много, и они шли не вдоль долины, а пересекали ее зигзагами. Они были проторены жителями селений, спускавшимися из деревень, расположенных на склонах, к лежащим ниже лугам, где были их огороды. Наши затруднения увеличивались еще тем, что речки и горные потоки образовали ущелья глубиной от 30 до 40 футов, с отвесными стенами, на которые можно было взбираться только в определенных местах. Оставшиеся на склонах хребта жители, видя чужеземцев, мечущихся из стороны в сторону и часто пытающихся перебраться через эти потоки в невозможных местах, издавали пронзительный военный клич и оглашали долину дикими возгласами. Это была война, настоящая война, и мы находились слишком глубоко в долине внизу, чтобы они могли услышать наши объяснения. К счастью, они выжгли на большом протяжении высокую траву, и она скрывала их от нас только местами. Мы выбирали открытые места и проводили там ночи, причем все окружавшие нас туземцы считали нас охотниками за невольниками. Но нас не беспокоили, хотя обычно в этой части страны на врагов нападают ночью.

Ночи в долине, расположенной на этой высоте, были прохладными; температура спускалась до 8°, в 9 часов утра и в 9 часов вечера она равнялась 15°, что и составляло среднюю температуру дня. В полдень температура была 28°, а при заходе солнца 21°.

Не совсем выжженные еще стебли травы и солома, валявшиеся на дорожках, сильно затрудняли ходьбу. Читателю это покажется очень небольшим препятствием. Но он должен представить себе стебли травы толщиной в мизинец и солому, похожую на наши трости, лежащими в одном направлении, одна на другой, так что нужно поднимать ноги, как если бы ты шел по высокому, густому вереску. Благодаря этим стеблям стали ясны причины известных взрывов, подобных выстрелам из пистолетов, которые слышатся во время ежегодных пожаров: разогретый воздух, расширяясь внутри стеблей, разрывает их с громким треском и разбрасывает их обломки.

Туземцы возделывали здесь много зерна, и мы видели на покинутых полях пасущихся буйволов, а также несколько женщин, которые убегали гораздо быстрее, чем животные.

Увидев 29-го числа у одного селения нескольких жителей, стоявших под деревом, мы присели и послали Мазего, одного из наших спутников, для переговоров с ними. Он вернулся к нам вместе с Матундой, старшиной деревни, принесшим для нас тыквенную бутыль с водой. Матунда сказал нам, что все население бежало от аджава, которые только что прекратили грабеж, так как им дали 5 человек в уплату пени за какое-то оскорбление, из-за которого они вторглись в страну. У Матунда было много зерна для продажи, и вскоре все женщины занялись его перемалыванием в муку. Мы обеспечили себя большим запасом хлеба и четырьмя дойными козами. Козы манганджа гораздо лучшей породы, чем обычные африканские; у них короткие ноги и широкое туловище красивой формы. Мы обещали макололо, когда нам уже не нужно будет молока, отдать им коз для улучшения имеющейся у них дома породы, и это должно было побудить их особенно тщательно ухаживать как за козами, так и за козлятами, заботясь о корме для них и оберегая их во время переходов.

Покинув Матунду, мы подошли к концу горной долины. Когда готовились спуститься по крутому склону в тысячу футов, справа от нас возвышались гордые вершины мыса Мэклер с синеющей у их подошвы водой; перед нами были видны горы Ценга, а слева – хребет Кэрка, простирающийся к северу и, по-видимому, становившийся ниже. При спуске в прекрасную богатую волнистую долину нам пришлось переправляться через множество непересыхающих речек, текущих к востоку с гор, находившихся слева от нас, в то время как все речки позади нас, в более высокой местности, соединялись, по-видимому, в одну называющуюся Лекуэ, которая впадает в озеро.

После длинного дневного перехода по долине озера, где температура воздуха была гораздо выше, чем в той, которую мы только что оставили, мы вошли в деревню Катоза. В этом селении, расположенном на берегу реки среди колоссальных деревьев строевого леса, мы увидели большой отряд аджава (сами они называют себя вайяо), вооруженных мушкетами. Мы сели среди них, и вскоре нас пригласили к двору вождя; нам предложили обильную порцию каши, буйволового мяса и пива. Катоза был откровеннее, чем другие вожди манганджа, с которыми нам приходилось встречаться, и сделал нам комплимент, сказав, что мы, должно быть, его «бази-мо» (добрые духи его предков), потому что, когда он жил в Памаломбе, мы спустились к нему сверху – мы были людьми, подобных которым он еще никогда не видел и неизвестно откуда явившимися. Он уступил нам для ночевки одну из своих собственных больших и чистых хижин. Мы пользуемся этим случаем, чтобы сказать, что то впечатление, которое мы вынесли из нашего первого путешествия в горы из селений Чисунзе, – об исключительной нечистоплотности манганджа, – было ошибочным. Эта нечистоплотность присуща только населению прохладных высот.

Здесь же мы наблюдали, как толпы мужчин и женщин ежедневно купались в реке, протекающей возле их селений. Согласно нашим наблюдениям, и в других местах это было общим обычаем населения – как манганджа, так и аджава.

Утром 1 сентября, перед тем как мы отправились в путь, Катоза прислал нам огромную тыквенную бутыль, в которой было по меньшей мере 3 галлона пива, а потом пришел сам и пригласил нас «остаться у него на целый день и с ним откушать». Когда мы объяснили ему, почему так спешим, то он сказал, что, хотя и живет на дороге, по которой обычно проходят все путешественники, он никогда не задерживает последних, но хотел бы, чтобы мы остались с ним на день. Мы пообещали погостить у него немного на обратном пути; он дал нам около 40 фунтов риса и трех проводников, которые должны были проводить нас к подвластной ему женщине-вождю Нквинде, жившей на берегу лежащего перед нами озера.

Так как аджава доставляли невольников в Келимане и Мозамбик, то они знали о нас больше, чем Катоза. Их мушкеты были тщательно вычищены, и эти охотники на невольников ни на минуту не выпускали их из рук, даже в присутствии вождя. Чувство опасения, что мы уже никогда больше не увидим Катозу, было естественным. Племя аджава было, по-видимому, одержимо стремлением к переселению. Говорят, что сначала их привела в движение междоусобная война из-за поставок невольников для береговой торговли. Обычно они, проходя по владениям манганджа, сначала осуществляли работорговлю мирным путем, выступая в качестве друзей. Затем объявляли, что желают жить вместе с манганджа в качестве подданных. Их охотно принимали, как гостей, и так как манганджа хорошие земледельцы, то они были в состоянии долго кормить значительное количество этих посетителей. Когда же продовольствие подходило к концу, гости начинали воровать на полях. В результате возникали ссоры; а так как у аджава имелось огнестрельное оружие, то хозяевам приходилось плохо, – их изгоняли из одной деревни за другой и, наконец, из пределов собственной страны.

Что касается работорговли, манганджа в этом отношении не лучше аджава, но у них меньше предприимчивости, и они больше любят заниматься мирным трудом дома: прясть, ткать, плавить железо и обрабатывать землю, чем путешествовать по чужим странам. У аджава было мало наклонностей к ремеслам и не больше любви к земледелию. Они были очень ревностными торговцами и путешественниками. Этот отряд аджава в селении Катозы, как видно, находился на первом этапе, т. е. в стадии дружественных отношений с ним; как мы позднее выяснили, Катоза вполне сознавал опасность, которой подвергался.

Мы направили свой путь на северо-запад и пересекли обширную плодородную полосу экстенсивно обрабатываемой богатой почвы. Однако она была усеяна множеством огромных тернистых акаций, которые, как видно, оказались слишком большими для маленьких топоров земледельцев. Расставшись с Нквиндой, мы остановились для первого ночлега в деревне Чемби в районе Нгаби, огороженной частоколом. Говорили, что азиту, или мазиту, в настоящее время опустошают местность, находившуюся к западу от нас, и чувствовать себя в безопасности можно только за этими палисадами.

Во время наших путешествий нам очень часто приходилось слышать о войне, которая ведется впереди нас; поэтому мы обратили мало внимания на утверждения Чемби, что все жители страны на северо-западе были обращены в бегство этими мазиту, вождь которых носил достаточно внушительное имя Мовхиривхири. Поэтому мы решили идти к селению вождя Чинзамба, расположенному еще дальше в этом же направлении, и послушать, что он скажет об этом.

Мы шли по тем же однообразным плодородным равнинам, которые представляли мало интересного. Было очень душно, так как было жаркое время года. Густая мгла ограничивала наш горизонт, и мы могли видеть окружающую местность во всех направлениях только на расстояние в несколько миль. На того, кто привык к туманам, бывающим в других местах, ослепляющий блеск знойного солнца в этой мгле производит такое впечатление, будто он охвачен горящим облаком.

Обработка земли, проводимая здесь в большом масштабе, естественно, наводила нас на мысль о сельском хозяйстве африканцев. В одной части этой равнины у жителей были поля кукурузы, которая была выше нас. В песчаной долине, по которой протекала непересыхающая речка, был сделан ряд ям в три фута глубиной и в четыре шириной. Посаженная на дне этих ям кукуруза имела достаточно влаги, которая просачивалась через песок из речки. В результате получался прекрасный урожай в то время года, когда вся остальная земля была опалена солнцем и покрыта пылью. Мы сосчитали зерна в одном большом кукурузном початке: их оказалось 300 штук, а так как на одном стебле бывает два или три початка, можно сказать, что урожай кукурузы бывает сам-трис-та, а то и сам-четыреста.

Способ посадки в ямы применяется только для тех культур, которые выращиваются в сухой сезон; зерновые хлеба, бобы и тыквы, выращиваемые только в дождливое время года, сажаются на грядках в фут высотой, с которых сбегает излишняя влага. Есть и другое доказательство того, что туземцы являются искусными земледельцами: они собирают в кучи все сорняки и траву, засыпают ее землей и затем поджигают. Трава горит медленно, и вся зола, вместе с большей частью дыма, задерживается в лежащей сверху земле. Если сеять на образовавшихся таким образом холмиках, то получается большой урожай. Единственным орудием здешнего сельского хозяйства является мотыга с короткой рукояткой. В окрестностях Тете земля обрабатывается исключительно невольницами. На западном берегу применяется мотыга с двумя остриями. Здесь маленькие мотыги можно увидеть как в руках женщин, так и мужчин. В других частях Африки применяется мотыга с рукояткой длиной в четыре фута, но плуг совершенно неизвестен.

Обработка земли мотыгой

Рисунок

Для того чтобы показать, как туземные познания в сельском хозяйстве поражают честного, умного наблюдателя, можно напомнить, что как только почтенный епископ Мэкензи увидел, как хорошо манганджа обрабатывают свои поля на холмах, он сказал д-ру Ливингстону, с которым они тогда вместе путешествовали: «Когда я рассказывал в Англии о целях моей поездки в Африку, я говорил, что, наряду с другими вещами, думаю научить этих людей сельскому хозяйству; но теперь я вижу, что они смыслят в нем гораздо больше меня». Мы считаем, что это было честным и откровенным высказыванием. Мы полагаем, что каждый беспристрастный человек, имеющий возможность составить себе представление об африканцах, которых рабство еще не лишило человеческого достоинства, поставит их на гораздо высшую ступень по умственному развитию, трудолюбию и мужественности, чем тот, который узнал их такими, какими их сделало рабство.

В течение двухдневного перехода мы насчитали 24 участка земли, занятых под хлопок, каждый из которых был размером не меньше четверти акра. Один из них имел в ширину 240 шагов. Все они, как это уже было отмечено раньше, были так чисто прополоты, что при обычных выжиганиях травы огонь обходил хлопковые кустарники, не касаясь их.

Мы видели мужчин и женщин, переносивших зерно из деревень в места, огороженные частоколом. По дороге было просыпано много зерна; это свидетельствовало о том, как они торопились перенести его в надежное место.

Некоторые срубали большие старые молочаи и зонтичные деревья, окружающие селения, чтобы было видно приближение врага.

Вскоре на пути нам попался труп человека, убитого в спину, затем еще и еще. Они лежали в принятых ими в момент смертельной агонии позах, которые не мог бы изобразить ни один художник. Когда мы подошли к берегам Линтипе, на которых расположено селение Чинзамба, окруженное двумя частоколами, нам сказали, что накакнуне там были отбиты мазиту. Доказательством этому было печальное зрелище трупов убитых. Зулусы захватили много женщин, нагруженных зерном, и когда их у Чинзамбы отбили, они обрезали уши одному пленнику в знак того, что тот был у них, и с мрачным юмором послали его к Чинзамбе сказать, чтобы «лучше берегли зерно, находящееся за частоколом, так как они собираются вернуться за ним через месяц или два».

Когда мы прибыли, люди Чинзамбы изо всех сил били в барабаны, выражая таким образом свою радость по случаю своего освобождения от мазиту. Барабан является основным музыкальным инструментом манганджа, и при помощи его они выражают и радость, и горе. Они превосходно отбивают такт.

Чинзамба позвал нас в одну очень большую хижину и подарил нам много пива.

Яркий свет солнца, из-под которого мы только что вышли, дал ему возможность дипломатическим образом хорошо рассмотреть нас до того, как наши глаза настолько привыкли к темноте, чтобы увидеть его. В выражении лица его было что-то еврейское или, вернее, у него было древнеассирийское лицо, как на памятниках, привезенных в Британский музей Лэйярдом. Такой тип лица очень обычен в этой стране. Он наводит на мысль, что настоящим типом негра является совсем не тот тип, который встречаешь на западном побережье и по которому большинство людей составляют себе представление об африканцах. У большинства местных жителей форма головы такая же красивая, как у тех, которые изображены на древних ассирийских и египетских памятниках. Губы их больше похожи на губы европейцев, чем на губы негров западного побережья. Их можно назвать полными, но не неприятно толстыми. И здесь чаще встречаются немного удлиненные назад и вверх головы, как у Юлия Цезаря, чем среди нас. Большое кольцо в одном ухе, так же как и некоторые их прически, напоминают египетские памятники. Как правило, ноги не имеют высоких икр, что считается отличительным признаком африканской расы. То, что называется «жаворонковой шпорой», встречается здесь не чаще, чем среди цивилизованных рас Европы. Несколько раз мы замечали особенно длинную берцовую кость, но нам не представился случай выяснить, является ли это таким же обыкновенным явлением, как и длинные руки, которые когда-то давали нам столько преимущества в обращении с длинными мечами.

В крепости у Чинзамбы было много абиза, или бабиза, и он отбил мазиту главным образом с помощью их мушкетов. Эти бабиза большие путешественники и хорошие торговцы и в действительности занимают в этой стране примерно такое же положение, как греки на Ближнем Востоке. Чуть ли не первыми словами, с которыми они обратились к нам, были: «Я видел море, я был в Ибо, Мозамбике, Келимане; я знаю суда, пароходы, англичан; я великий купец». Они считали, что эти познания являются основанием для фамильярности с нами, которую допускают торговцы мулаты на берегу.

В то время как манганджа относились к нам с благоговением, как к людям, совершенно непохожим на всех тех, которых они когда-либо видели, бабиза вошли в нашу хижину и уселись с видом людей, привыкших к хорошему обществу. Желая быть вежливыми с этими незваными гостями, мы сделали им несколько комплиментов по поводу их далеких путешествий и торговых успехов и выразили надежду, что они при своих знаниях и богатстве будут более обычного великодушны к измученным, голодным и мучимым жаждой странникам; но это не произвело никакого впечатления. Никогда ни здесь, ни в других местах мы не получали подарков от ба-биза, даже самых ничтожных.

Обычно макололо отвечали весьма убедительно, заявляя навязчивым посетителям из этого племени: «Из того, что вы позволяете себе садиться рядом с англичанами, ясно, что вы никогда ни одного из них не видели, все ваши путешествия – ложь с начала до конца, вы никогда не могли встретить настоящих морских англичан, а только какую-нибудь помесь с волосами вроде этих (указывая на свои головы)». Не прибегая к грубости, мы обычно бывали в их обществе столько, сколько нам было нужно, и выяснили, что о внутренней части страны они знали больше, чем о побережье.

Нам очень понравился Чинзамба; он был решительно против того, чтобы мы рисковали своей жизнью, идя дальше на северо-запад. Так как полагали, что мазиту заняли все горы в этом направлении, мы провели 4 сентября у него. Принадлежащая ему область, носящая название Мозапо, волнистая, с несколькими коническими холмами; к сожалению, из-за тумана видимость была очень плохой. Трава сейчас была вся желтая, с несколькими черными пятнами на тех местах, где она была выжжена. Высокие деревья были оголены, за исключением тех, которые росли по берегам Линтипе, протекающей здесь по глубокому скалистому руслу. В том месте, где мы раньше переправились через нее у озера, она была спокойной и глубокой, и в ее плесах играли бегемоты.

Около частокола, за которым мы жили, была густая роща, и наши люди настреляли в ней много цесарок. Женщин и детей постоянно видели купающимися в реке, и мужчины не подходили к ним без разрешения. Мы часто замечали, что женщины манганджа тщательно избегают тех мест, где, по их предположениям, моются мужчины, и только счастье увидеть в первый раз белую кожу заставляет их иногда забыть о своих хороших манерах.

Смех женщин очень веселый. Это не глупая жеманная улыбка и не бессмысленный громкий хохот, а веселый, звенящий смех, звук которого радует сердце. Начинают с ха, хее, затем следует хоровое – хаееее. Заканчивают они, дружно хлопая в ладоши, что на зрителя производит впечатление большой сердечности. Если, знакомясь с вождем, мы замечали веселый огонек в его глазах, сопровождавший его смех, то всегда считали его хорошим товарищем и никогда в нем не разочаровывались впоследствии. Плач малышей во время их детских горестей по тону тот же в различных возрастах, как и во всем мире. Жалобные звуки, когда-то близкие родительскому сердцу и уху, всегда напоминали нам о доме и семье, и мы чувствовали благодарность за то, что к младенческим горестям наших детей никогда еще не присоединялось раздирающее сердце горе, которое приносит торговля невольниками.

Мы отправились 5 сентября на северо-восток; Чинзамба посоветовал нам на прощание избегать разбойничавших мазиту. Мы шли миля за милей по полям туземцев, засеянным хлебом, перемежающимся с участками хлопка. Много толстых колосьев было наломано в спешке жнецами, и теперь они лежали поперек дороги и очень мешали нам двигаться вперед.

Женщины и мужчины с большим рвением собирали оставшиеся еще колосья и торопливо переносили их в крепостцы из частокола, которые были завалены зерном и в которых помещалось по три-четыре тысячи человек. Некоторые принимали нас за мазиту и в страхе убегали, но возвращались, когда наши проводники успокаивали их, говоря, что мы англичане, прибывшие под парусами на озеро. Так как вдоль дороги мазиту и беглецами было рассыпано много зерна, то некоторые женщины собирали его и просеивали, чтобы отделить песок.

Три трупа и несколько сожженных селений говорили о том, что мы шли как раз по следам захватчиков и что система обеспечения «добрыми хозяевами» в руках зулусов является довольно печальной. Все, что можно привести в ее пользу, это то, что она влечет за собой гораздо меньшую потерю жизней, чем эта же система за океаном.

После длинного перехода по хлебным полям мы шли по безводной равнине, расположенной примерно на северо-северо-запад от гор Цента, к одной деревне на озере и оттуда по его берегу в Читанду. На берегах озера теперь скопилось много беженцев, укрывавшихся там в тростнике, представлявшем собой весьма слабую защиту. На протяжении многих миль берег озера представлял собой непрерывный ряд селений с временными хижинами. Люди принесли с собой немного зерна. Они говорили: «Что мы будем есть, когда все это выйдет? Если мы посеем хлеб, придут дикие звери (зиньяма, как они называют мазиту) и возьмут его. Посадим маниок, они сделают то же самое. Как мы будем жить?» Одна бедная слепая женщина, думая, что мы мазиту, бросилась прочь от нас с вытянутыми руками, высоко поднимая ноги, как это обычно делают потерявшие зрение, и прыгнула в тростник в поисках спасения.

На нашем пути вдоль берега мы переправились через несколько ручьев с прозрачной холодной водой, которых мы не заметили при прежнем обследовании этих мест на лодке, потому что устья этих ручьев заросли тростником. Один ручей издавал сильный запах сероводорода.

Мы достигли Моламба 8 сентября и встретили там нашего старого знакомого Нкомо.

Одним из преимуществ путешествия по берегу озера было то, что мы могли повсюду купаться в его прозрачной, прохладной воде. На Замбези и Шире нам часто приходилось отказывать себе в этом из страха перед крокодилами, и теперь купание доставляло нам необычайное удовольствие. Температура воды была такой же, как и во время нашего прежнего посещения, т. е. 22°. Огромная глубина озера мешала лучам солнца повышать температуру до той высоты, как в Шире и Замбези; крокодилы при прозрачности воды и изобилии рыбы в озере редко нападают на человека. Многих из этих пресмыкающихся можно было видеть греющимися на солнце на скалах.

На расстоянии дня пути за Моламбой находится озерко Чиа, параллельное озеру Ньяса. Длина его равна 3 или 4 милям, а ширина от 1 до 1¹/^ миль. Оно соединяется с озером рукавом значительной глубины, но с несколькими скалами в нем. Проходя между озером Ньяса и восточным берегом этого озера, мы не видели ни одной речки, которая впадала бы в него. Оно поражает изобилием рыбы, и мы видели свыше 50 больших каноэ, занятых рыбной ловлей, производимой при помощи ручных сетей с боковыми шестами около 7футов длины. Эти сети почти такие же, как те, которые применяются теперь в Нормандии. Разница между ними заключается в том, что у африканской сети концы жердей соединены деревянной перекладиной, чтобы удерживать их в неподвижном положении. Это – большое усовершенствование. Рыбы должно было быть очень много, если ее могли вылавливать в таком большом количестве на стольких каноэ. Торговля сушеной рыбой ведется тут в большом размере.

Местность вокруг возвышенная, волнистая, много маниоковых полей. Употребляемая здесь мотыга имеет рукоятку в 4 фута длины, а ее железная часть такой же формы, как в стране Бечуана.

Корзины здесь плетутся так плотно, что в них держат пиво. Они такие же, как и те, которые используют для хранения молока кафры, за тысячу миль отсюда.

Путешествие пешком особенно располагает к размышлениям – радуешься любому предмету, занимающему твои мысли, что нарушает однообразие утомительного длинного пути. Сеть на Чиа напомнила нам, что кузнечные мехи, которые делаются здесь из козьих шкур с палками на открытых концах, такие же, как и те, которые употребляются далеко на юго-западе в стране Бечуана. Эти мехи, вместе с мотыгой с длинной рукояткой, только показывают, что каждый народ, следующий один за другим с севера на юг, приносил с собой изобретение из одного и того же источника. На местонахождение этого источника указывает другая пара мехов, замеченная нами ниже водопада Виктория; такие мехи были найдены еще в Центральной Индии и у цыган Европы.

Здесь встречаются три вида дикорастущих трав, семена которых можно употреблять в пищу. Один из них, называемый ноандже (Noanje), даже культивируется. Если очистить зерна от шелухи, а затем сварить, то получается сносная каша; но если не толочь зерно и не отделять его от острой шелухи, составляющей почти половину зерна, то эту еду не вынесли бы желудки самых первобытных дикарей. От Египта до южного конца материка встречаются одинаковые песты и ступки. Существование их, по-видимому, доказывает, что со времени самых древних переселений африканцев они служили для удовлетворения той же потребности, что и сейчас.

Глава XXV У истоков Луангвы

Мы переправились в каноэ через рукав озера, соединяющий Чиа с Ньясой, и переночевали на его северном берегу. Вся прилегающая к озеру местность от этого пункта до залива Кота-Кота густо населена тысячами людей, бежавших от набегов мазиту в надежде найти защиту у живущих здесь арабов. На трех речках мы видели пальмы шуаре и одну масличную, которая гораздо хуже растущей на западном побережье. Хотя по виду она и похожа на ту, но ее плод не намного больше обыкновенного ореха. Люди не используют эти плоды, так как они дают очень мало масла.

По-видимому, мысль о том, чтобы использовать масло для освещения, никогда не приходила в голову африканцам. Пучок расщепленного и высушенного бамбука, перевязанного вьющимися растениями, толщиной с туловище человека и около 20 футов длины, употребляется здесь ночью, на каноэ в виде факела для приманки рыбы. Жечь или вообще употреблять на что-нибудь другое, кроме смазывания головы или тела, масло, которое они добывают из бобов клещевины и из других семян, а также и из некоторых рыб, считалось бы безумной расточительностью.

Мы достигли залива Кота-Кота днем 10 сентября 1863 г. и уселись под великолепным диким фиговым деревом, листья которого были длиной в 10 и шириной в 5 дюймов. Залив этот находился почти в четверти мили от деревни Джума-бен-Саиди и Якобе-бен-Араме, которых мы встретили на реке Каомбе несколько севернее этого места, во время нашего первого исследования озера. Едва успели мы немного отдохнуть, как к нам подошел Джума, который, был, очевидно, здесь главным лицом, в сопровождении около 50 человек, чтобы приветствовать нас и пригласить расположиться у него в селении. Хижина, которую предложили нам по ошибке, была такой маленькой и такой грязной, что мы предпочли спать на открытом воздухе в нескольких сотнях ярдов от нее.

После Джума извинялся за эту ошибку и подарил нам рису, муки, сахарного тростника и кусок малахита. На следующий день мы отдали ему визит и нашли, что он занят постройкой одномачтового арабского судна с треугольным парусом вместо того, которое, как он сказал, потерпело крушение. Это новое судно было 50 футов длины, 12 футов ширины и с осадкой в 5 футов. Оно было обшито досками из дерева, похожего на тиковое, которое называется здесь тимба-ти, а шпангоут его был из плотной жилистой древесины, мсоро. При виде этого судна у нас явилась мысль, что, если бы мы узнали об этом раньше, мы не стали бы пытаться провести свое железное судно мимо водопадов. Вокруг деревни Катозы имелись деревья тимбати, и из них можно было бы сделать доски длиной в 50 и шириной в 30 дюймов. С помощью нескольких туземных плотников можно было бы построить на озере хорошее судно с гораздо меньшими затратами и почти в такой же срок, какой нужен для того, чтобы провести судно через водопады.

Джума сказал, что они ни за какие деньги не расстанутся с этим судном. Он был занят перевозкой невольников через озеро с помощью двух лодок.

Так как он не знал, что мы собираемся его навестить, то мы натолкнулись на несколько групп крепких молодых невольников, каждый из которых был прикреплен за шею к одной общей цепи. Все они ждали отправки. Кроме них, было еще несколько человек в невольничьих колодках. Всех их убрали, пока продолжалась наша беседа, так как Джума знал, что вид их не может доставить нам удовольствия.

Когда мы встретили этих же самых арабов в 1861 г., у них было всего несколько слуг. Теперь работали на них в их селении и в близлежащей местности 1500 человек. Несомненно, что десятки тысяч туземцев устремились к ним искать защиты; своим могуществом и влиянием эти арабы были обязаны обладанию оружием и порохом. Такое скопление беженцев в каком-нибудь пункте, в котором несчастные надеются сохранить жизнь и собственность, очень обычно в этом районе, и это давало большие надежды на успех мирной миссии на берегах озера. Тем не менее мы боимся, что быстрота, с какой люди начнут гибнуть во время следующего голода или вывозиться Джумой и другими работорговцами, обезлюдит эти места, о которых мы только что говорили как о густонаселенных. Голод довольно скоро вынудит их продавать друг друга. Один умный человек жаловался нам, что арабы часто хватают невольников, которые им понравились, не соблюдая формальностей купли. Однако, принимая во внимание низкие цены на живой товар – от 2 до 4 ярдов коленкора, – трудно предположить, чтобы имело смысл похищать и увозить их не заплатив. Лодки были постоянно заняты, и, что было довольно странным, бен-Хабиба, которого мы встречали в Линьянти в 1855 г., переправили через озеро, когда он ехал из Шешеке в Килву, накануне нашего прибытия к этому заливу. Мы познакомились с туземцем, слугой арабов, по имени Селеле Сейдалах, который довольно хорошо умел говорить на языке макололо, потому что когда-то провел несколько месяцев в долине Баротсе.

Покинув залив Кота-Кота, мы повернули прямо на запад, на большую невольничью дорогу, ведущую в Лонда, страну Катанги и Казембе. Джума дал нам в проводники на первый день пути своего слугу Селеле. Он сказал, что торговцы из Килвы и Ибо переправляются через озеро или у этого залива, или у Ценга, или же у южного конца озера, но все они, где бы они ни пересекали озеро, идут вовнутрь страны этой дорогой.

С ними бывают невольники, которые несут товары; а когда они доходят до такого места, где легко можно купить новые товары, то поселяются там, начинают вести торговлю и тотчас же обрабатывать землю под хлеб. Земли пустует так много, что никакие препятствия никогда никому не чинятся в отношении размеров занимаемой площади земли. Чтобы удовлетворить свои текущие потребности, они могут купить очень дешево маниоковое поле. Купцы продолжают вести торговлю в стране в течение двух или трех лет, поддерживая своими мушкетами того вождя, который оказывается по отношению к ним более щедрым.

Первый день пути привел нас на богатую, хорошо возделанную равнину. За ней следовала волнистая, каменистая возвышенность, покрытая тощими деревьями. Часто встречаются хорошо обточенные валуны. Происходящее выветривание скал не округляет углов, и скалы расщепляются под влиянием жары и холода на угловатые обломки, усыпающие поверхность.

Мы переправились через реку Каомба, за которой шли среди растительности из родендронов, протеевых (Proteas), мазуко (Masuko) и маломпи.

У подножия горы Казуко-Зуко течет на север река Буо, впадающая в Каомбу. Нам пришлось уклониться от нашего пути, чтобы найти брод. Река местами достаточно глубока и удобна для бегемотов. Различные речки, не замеченные нами раньше, через которые мы переправлялись во время этого похода, еще до этого привели нас к мысли, независимо от показаний туземцев, что никакая большая река не впадает в озеро с северной стороны. Никакого такого притока и не нужно, чтобы объяснить непересыхаемость Шире. Казалось, что мы поднимаемся по длинному склону горной цепи. Но когда подошли ближе, мы увидели, что это длинный ряд красивых округленных холмов, покрытых деревьями. Узкие тропинки повсюду вели вверх на крутые склоны и вниз к быстрым ручейкам, берега которых были покрыты прекрасными, большими, вечнозелеными деревьями. Деревья с опадающими листьями, теперь оголенные, наслаждались зимним покоем, хотя находились на расстоянии всего 12 градусов от экватора.

Жители деревень, в которые мы входили, были обычно заняты приготовлением очень изящных рыболовных и других корзин из расщепленного бамбука или тем, что разминали кору деревьев для приготовления из нее одежды. На севере этого района используют кору одной разновидности фигового дерева. На высотах главным образом возделывают маниок. Выращивается также много клещевины, и масло, добываемое из ее семян, идет для умащения тела и в особенности волос, которые носят здесь очень длинными.

В результате того, что они так тщательно укладывают свои волосы в различные прически, волосы у них совсем прямые, как шерсть у длиннорунной овцы. Такими, по-видимому, их делает это масло.

В одной деревне все женщины были заняты проведением инициации двух девочек от 12 до 14 лет, церемонии с пением и танцами, похожей на богуера, которую совершают бечуаны и макололо при посвящении молодых людей в отряды или полки. Обряд в честь девушки бечуаны называют бойале, а здесь его называют моари; по-видимому, слова одного корня. На этих девушках была масса бус, а головы и лица были разрисованы трубочной глиной, что придавало им такой вид, как будто на них были надеты древние шлемы с подбородочными ремнями. Женщины были так увлечены танцами и обучением своих молодых питомиц правильно сыграть свою роль, что не обращали никакого внимания на просьбы мужчин пойти намолоть зерна и покрыться тканью, принесенной чужеземцами. Никто не знает ни происхождения этих обычаев, ни откуда появился целый ряд законов, признаваемых на протяжении тысяч миль. Они, по-видимому, произвели неизгладимое впечатление на умы туземцев и передавались неизменно из поколения в поколение. Богуера немного похожа на европейский обряд посвящения, но является политическим, а не религиозным обычаем. Не могли мы установить и арабское происхождение обряда; те, которые ему подвергаются, говорят о нем шепотом и иносказательно – это свидетельствует о том, что они рассматривают его как нечто очень серьезное.

Пятнадцатого сентября мы добрались до вершины склона, который своими бесчисленными подъемами и спусками часто заставлял нас задыхаться и пыхтеть.

Вода в реках, через которые мы переправлялись, была восхитительно холодной, и теперь, когда мы достигли вершины у Ндонда, где по точке кипения воды можно было установить, что мы находимся на высоте в 3440 футов над уровнем моря, воздух был великолепным. Когда мы смотрели назад, нашему взору представлялся великолепный вид озера, но туман мешал видеть дальше него. Картина открывалась прекрасная, но невозможно было отделить этот прелестный ландшафт, горы и долины которого так тяжело отзывались на наших ногах и легких, от того печального факта, что он был частью большого невольничьего тракта. На этой дороге многие десятки тысяч невольников видели «море», но смотрели они на него с замиранием сердца, так как все считают, что их везут к белым, которые сначала их откормят, а затем съедят.

Взглянув на запад, мы заметили, что то, что снизу мы принимали за горы, было только краем плоскогорья, которое, хотя и волнистое вначале, вскоре становится ровным и склоняется к центру страны. На юг была видна высокая гора, называемая Чипата, а на юго-запад – другая, Нгалла, где, говорят, берет начало Буа. На севере массивы гор мешали нам видеть дальше, чем на восемь или десять миль.

Воздух, оказывающий такое живительное влияние на европейцев, имел обратное действие на пять человек, родившихся и выросших в малярийной дельте Замбези. Как только они достигли края плоскогорья у Ндонды, они тотчас же свалились и стали жаловаться на боль во всем теле. Температура воздуха была не намного ниже той, которая имелась на берегах лежащего внизу озера.

По симптомам, на которые жаловались люди: «боль во всем теле», ничего нельзя было понять. И все же было очевидно, что они действительно больны. Они надрезали во многих местах свое тело, чтобы пустить кровь в виде лечебного средства. Лекарства, которые мы им давали, основываясь на догадках, что их болезнь является результатом внезапного охлаждения организма, не производили никакого действия. Через два дня один из них умер, насколько мы могли судить, вследствие перехода из болотной атмосферы в более чистую и разреженную.

Так как мы были на невольничьем тракте, то и жители близлежащих селений были менее приветливыми, чем обычно; когда мы говорили с ними об этом, они отвечали: «Те, которые приходят покупать невольников, сделали нас осторожными». Смертный случай в нашей группе, казалось, однако, пробудил в них сострадание. Они показали нам свое обычное место для погребения, дали нам мотыги и помогли вырыть могилу. Когда мы предложили уплатить им за все услуги, выяснилось, что они оказывали их нам, прекрасно зная всему цену. Они внесли в предъявленный нам счет пользование хижиной, циновкой, на которой лежал покойник, пользование мотыгами, плату за свой труд и за снадобья, которыми они посыпали могилу, чтобы умерший мог покоиться в мире.

То, что некоторым лекарствам, приготовленным из растений, известным только одним посвященным, приписывают особую силу, является самой выдающейся чертой африканской религии. Они считают, что имеется не только специфическое средство против всякой болезни плоти, но и против любой душевной скорби. Добрых духов умерших «азимо», или «базимо», можно умилостивить лекарствами и почтить приношением в жертву пива, или муки, или чего-нибудь другого, что они любили при жизни. Точно так же силой лекарств можно препятствовать злым духам – «мчези» (о которых мы слышали только в Тете и поэтому не можем быть уверены, что они принадлежат к чистым верованиям туземцев) нападать на сады и причинять там вред. Мы слышали, как человек, у которого болела голова, говорил: «Мой покойный отец сейчас ругает меня; я ощущаю его силу в своей голове». Потом мы заметили, что он отошел от нас, положил на лист в виде жертвы немного еды и начал молиться, глядя вверх туда, где, как ему казалось, должен был находиться дух его отца.

В своих молитвах они не хвастаются, как магометане. Они говорят о мире духов с благоговением и для совершения богослужения ищут тенистого и тихого места. Магометанин прав, когда, выставляя себя напоказ, прежде всего перед всеми склоняется к земле и выполняет повторяющиеся обряды, являющиеся символом его веры, так как его религия требует в большой степени показной набожности и лелеет в самодовольных фарисеях мысль о гордом превосходстве над всем человеческим родом. Африканец же, молясь, удаляется и этим в некотором роде похож на христианина, который идет в свою келью и при закрытых дверях молится.

Африканская первобытная религия, по-видимому, состоит в том, что существует один всемогущий творец неба и земли, который дал человеку различные земные растения для использования в качестве посредников между человеком и миром духов, в котором продолжают жить все, когда-либо родившиеся и умершие; по верованиям африканцев, грешно оскорблять подобных себе как среди живущих, так и среди усопших и смерть часто является наказанием за такое преступление, как колдовство.

Их представление о нравственном зле ни в каком отношении не отличается от нашего, но они считают себя ответственными только перед низшими существами, а не перед высшими. Злословие, ложь, ненависть, непослушание родителям, пренебрежение к ним, точно так же, как воровство, убийство или нарушение супружеской верности, по словам умных людей, считались грехом еще до того, как они что-нибудь узнали о европейцах или об их учении. Единственным прибавлением к их нравственному закону является то, что грешно иметь больше одной жены. Эта мысль никогда не приходила им в голову до прибытия европейцев.

Все то, что нельзя объяснить обыкновенными причинами, будет ли это добром или злом, приписывается божеству. Люди неразрывно связаны с духами умерших, и когда кто-нибудь умирает, верят, что он ушел к своим предкам. Все африканцы, с которыми мы встречались, так же твердо убеждены в том, что существует загробная жизнь, как и в том, что есть настоящая. Также не нашли мы ни одного, в ком не была бы заложена вера в высшее существо. На него так неизменно ссылаются как на первоисточник всего сверхъестественного, что не заметить этой выдающейся черты их веры невозможно, если знаешь их язык. Когда африканцы отходят в невидимый мир, они, по-видимому, не испытывают страха перед наказаниями. Посуду, которую выставляют на могилы, разбивают, как бы в обозначение того, что умершие уже никогда не будут ею снова пользоваться. Тело кладется в могилу в сидячем положении с руками, сложенными впереди. В некоторых частях страны существует поверье, которое можно считать слабым проблеском веры в воскресение. Но мы не можем сказать, выражают ли эти предания, передаваемые из поколения в поколение, ту же мысль для самих туземцев. Главный их символ веры можно выразить словами: «Хотя человек и умер, но он будет снова жить, и неправда, что когда он умирает, то умирает навсегда».

Какой бы мрачной ни казалась африканская религия христианину, по характеру своему она не является жестокой. В одном отдаленном, маленьком уголке страны, называемом Дагомеей, она выродилась в кровожадное суеверие. Там вместо растений, которые приносятся в качестве умилостивительной жертвы на ⁹/ю материка, употребляется человеческая кровь. Это пренебрежение к человеческой жизни, о котором упоминают Спик и Грант, представляет собой исключительное явление. Мы слышали от туземцев, что бывший владыка Матиамво был подвержен припадкам подобной кровожадности, но он был совершенно определенно сумасшедшим. Только огромное благоговение перед королевским достоинством, которым преисполнены африканцы, спасло его, и, вероятно, вождя Мтезу, о котором упоминает Спик, от обезглавливания. В двух или трех других местах части человеческого тела приносятся в жертву для того, чтобы они служили посредниками между человеком и миром духов.

Но на основании этих фактов нельзя назвать африканскую религию в целом жестокой религией, точно так же как нельзя назвать всех африканцев каннибалами только потому, что в одном или двух местах Африки едят человеческое мясо.

Понятие о колдовстве, естественно, вытекает из их религиозного миросозерцания. Злодей может навлечь несчастье своим знанием коры и корней растений. Средством предохранения от колдовского зелья иногда служит рог или грубо сделанный идол, который носят как амулет. Эти изображения, рога или другие предметы, называемые «григри» или «жеже», сразу же перестают считаться священными, как только выясняется, что зелье потеряло свою силу. Чистое идолопоклонство, на которое, по-видимому, указывают эти предметы, так же мало знакомо туземцам, как молитвы перед иконами и изображениями святых, принятые в церквах более просвещенных народов. Григри, или фетиш, выбрасывается как бесполезная вещь, как только выясняется, что священное средство недействительно для той цели, для которой оно было приобретено. Вильсон, о котором мы уже упоминали раньше, дает, основываясь, как мы это выяснили, на личных исследованиях, сделанных им в другом месте, много разъяснений по этому поводу.

По пути на запад мы сначала прошли по слегка волнистой местности, с красноватой глинистой почвой, которая, как можно было заключить по тяжелым колосьям, была очень плодородна. Мы переправлялись через много маленьких речек, из которых одни текли на юг в Буа, а другие – на север, в Луангву, – реку, которую мы уже видели и которая впадает в озеро. Далее воду находили главным образом в лужах и колодцах. Еще дальше, как говорили, в том же направлении есть несколько речек, из которых некоторые впадают в ту же Луангваозеро, а другие – в Луангву, которая течет на юго-запад и сливается с Замбези у Зумбо; здесь ее называют «ЛуангваМарави».

Деревья в общем были тощими и так же, как во влажном прибрежном климате, покрыты лишаями. Кукуруза, которая любит довольно влажную почву, была посажена на грядах, чтобы излишняя влага могла стекать вниз. Все говорило о влажном климате, и люди предупреждали, что скоро начнутся дожди, которые задержат нас, так как местность будет затоплена и станет непроходимой.

Многочисленные селения, как обычно, были окружены изгородями из молочая. Вокруг них возделывалось много хлеба. Было много домашней птицы, а также птиц, похожих на египетских голубей с голубками.

Жители называют себя матумбока, но единственное различие между ними и остальными манганджа состоит в способе татуировки лица. Язык у них тот же самый. Их отличительный признак состоит из четырех татуированных линий, которые расходятся в разные стороны от того места между бровями, где при нахмуривании мускулы образуют бороздку. Другие линии татуировки, так же как и у всех манганджа, проходят длинными рубцами, которые, перекрещиваясь друг с другом под определенными углами, образуют множество треугольных промежутков на груди, спине, руках и бедрах. Верхний слой кожи разрезается ножом, и края надреза оттягиваются в стороны, пока не появляется новая кожа. Повторением этого приема образуются линии резких рубцов, о которых думают, что они придают красоту, не заботясь о том, как много боли причиняет эта мода.

Зубы здесь так же, как и у бабиза, обтачивают так, что они становятся остроконечными. Некоторые манганджа зазубривают все передние верхние зубы при помощи маленьких кварцевых камешков. У одних зазубрины угловатые, у других – округленные, последний вид зазубрин придает краям верхних передних зубов форму полулуний. Другие племена делают впереди, посередине между верхними зубами, отверстие треугольной формы. Удивительно, что в результате обтачивания и скобления, которым подвергаются зубы, согласно моде, не бывает зубной боли, которая появляется у нас, когда случайно отломится кусочек зуба.

Зубы у них крепкие и у старых людей часто стираются до самой десны не портясь, подобно зубам, какие находят у египетских мумий. Для того чтобы показать, что человек очень стар, часто употребляют выражение «Он жил так долго, что его зубы сравнялись с деснами». Случаи зубной боли, однако, бывают и у них, но, вероятно, не так часто, как у нас. Злоупотребление красивыми зубами, которыми их наградила природа, присуща здесь обоим полам. Им также доставляет наслаждение причесываться таким образом, что голова выглядит так, как будто она удлинена назад и вверх. Бабиза особенно любят укладывать свои локоны на манер драгунской каски.

Ни на минуту не стоило бы отвлекаться и говорить о неприятностях нашего путешествия и о мелких трудностях, которые возникают у всякого, кто пытается проникнуть в новую страну, если бы это не свидетельствовало о великом источнике силы (огнестрельном оружии), принадлежащем здесь работорговцам. Пока наши люди болели, хотя они и могли двигаться сами, им нужны были в помощь еще носильщики, чтобы нести наше имущество. Мы нанимали носильщиков, а после расчета с ними мы вскоре узнавали, что их забрали торговцы людьми и увели. Другие факты также заставляли предполагать, что работорговцы редко практикуют насилие, и неудивительно, так как обладание огнестрельным оружием дает им почти неограниченную власть.

Племена, вооруженные луком и стрелами, при ведении войны или обороне широко применяют засаду. Они никогда не вступают в открытый бой, а подстерегают врага, спрятавшись за дерево или в высокой траве, и стреляют в него без предупреждения. Таким образом, если люди с огнестрельным оружием приходят, как это обычно и бывает, в то время, когда вся высокая трава выжжена, то племя, на которое они нападают, так же беспомощно, как беспомощно деревянное судно, имеющее только одну сигнальную пушку, по сравнению с окованным в железо пароходом. Для этого рода войны всегда выбирают именно то время года, когда трава или выжжена, или такая сухая, что легко загорается.

Сухая трава в Африке по наружному виду больше всего похожа на спелую английскую пшеницу поздней осенью. Представим себе, что английская деревня стоит среди такого поля, ограниченного только горизонтом, и враг зажигает полосу поля длиной в одну или две мили, бегая вдоль нее с пучками горящей соломы в руках, подкладывая то тут, то там легко воспламеняющиеся материалы, причем ветер дует в сторону обреченной деревни. У жителей есть только один или два мушкета, но, в девяти случаях из десяти, без пороха. Длинная линия огня с языками пламени и густыми массами черного дыма поднимается в воздух футов на тридцать, и клочья обугленной травы падают градом. Разве не струсил бы при мысли прорвать эту огненную стену и самый храбрый английский сельский житель, вооруженный только луком и стрелой против мушкетов врага? Когда мы однажды на некотором расстоянии увидели подобную сцену, и обугленная трава падала вокруг нас, как хлопья черного снега, нам нетрудно было понять тайну силы работорговцев.

Двадцать первого сентября мы прибыли в селение вождя Муаси, или Муази. Оно окружено частоколом и очень высокими деревьями молочая. Высота их – от 30 до 40 футов – указывает, что тут прожило, по крайней мере, целое поколение. Случаи болезни или смерти вынуждают старшин менять место для деревни и сажать новые изгороди. Но хотя Муази и страдал от нападения мазиту, он был явно привязан к месту своего рождения. Деревня лежит почти в двух милях к юго-западу от высокой горы Казунгу, давшей свое имя области, простирающейся до Луангвы-Марави. Несколько других отдельных гранитных гор возвышается над этой равниной, и по ней разбросано много деревень, окруженных частоколами. Все они подчиняются Муази.

Когда мы пришли, вождь, окруженный почти двумястами мужчин и мальчиков, сидел на ровной тенистой площадке, называемой буало, где совершаются все общественные дела. Мы нарочито демонстративно расплатились с нашими проводниками. Мазико, человек самого высокого роста из всей нашей группы, отмерил сажень ткани, за которую мы сговорились, и держал ее на виду как можно дольше, повернувшись к толпе народа и отрезывая несколькими дюймами больше, чем могли растянуться его распростертые руки, чтобы показать, что все делается без обмана. Все это делалось для рекламы. Людям очень приятно, если у них есть высокий парень, который мог бы отмеривать для них ткань.

Им это нравится больше, чем когда режут по мерке, хотя у очень немногих людей шести футов роста расстояние между концами распростертых рук равняется их росту. Здесь, где бывали арабские купцы, мера, называемая моконо, или локоть, начинает заменять собой употребительную далее на юге морскую сажень. Меряется он от сгиба локтя до конца среднего пальца.

Когда мы на следующий день посетили Муази, то нашли, что он настолько откровенен и чистосердечен, насколько можно было ожидать. Ему не хотелось, чтобы мы шли на северо-северо-запад, потому что он там ведет значительную торговлю слоновой костью. Мы хотели поскорее сойти с невольничьего тракта и оказаться среди населения, которого еще не посещали купцы. Но Муази, естественно, боялся, что мы, придя в страну, как говорят, обильную водой и богатую слонами, могли бы лишить его слоновой кости, которую он теперь получает по дешевой цене и продает торговцам невольниками, когда они проходят через Казунгу на восток. В конце концов, он согласился и предупредил нас, что будет очень трудно достать там продукты, так как в одной области все население было истреблено в войне за невольников, а нам придется там провести одну или две ночи; но он даст нам хороших проводников, которые будут сопровождать нас в течение трех дней. Так как несколько наших людей болело еще с тех пор, как мы поднялись на эту высокую равнину, то мы пробыли у Муази два дня.

Стадо прекрасного рогатого скота свидетельствовало, что в этом районе не было цеце. Скот был с индийскими горбами, очень жирный и ручной. Мальчики без страха разъезжали как на коровах, так и на быках, и животные были до того жирны и ленивы, что только некоторые из них делали лишь слабые попытки лягать своих маленьких мучителей. Муази никогда не доит коров; он жаловался, что если бы мазиту не угнали раньше нескольких голов, то у него теперь было бы очень много скота. Скот свободно бродит по стране и, конечно, тучнеет.

Вдоль невольничьего тракта хлопчатник приходится видеть редко. Это происходит не потому, что земля или климат не благоприятствуют их росту, так как по дороге нам попадалось несколько кустов, бывших в хорошем состоянии и дававших хлопок превосходного качества, а потому, что местное население может удовлетворить свои потребности, выменивая у проходящих работорговцев заграничный коленкор на хлеб. Многие из этих горцев носят козьи шкуры. Хотя у них и полно продуктов, они не особенно охотно их продают. Они привыкли к покупателям, которые дают высокую цену.

Покинув селение Муази, мы шли по плоской местности, покрытой редко растущими тощими высокогорными деревьями, но украшенной многими великолепными цветами. Трава была низкая, не покрывавшая колен, и росла пучками с промежутками обнаженной земли. Деревья были покрыты разнообразными лишаями, что указывало на влажность климата. Сильный и резкий ветер дул на равнине. Его пронизывающую резкость нельзя было объяснить низкой температурой, так как термометр показывал 26°.

Теперь мы начали замечать очень любопытное обстоятельство: где бы ни было расположено какое-нибудь селение манганджа, почти наверное вблизи находилось селение ба-биза. Первые являлись владельцами земли, но последние тоже как будто не считались пришельцами. В самом деле, невозделанные пространства так велики, что народу, у которого мало или совсем нет скота или коз, навряд ли придет в голову мысль ссориться из-за земли, которую он сам не может использовать.

Плоские долины, по бокам которых расположены селения, в определенное время года орошаются реками, протекающими по ним, которые в это время года представляли собой только ряд луж с болотистыми и поросшими осокой промежутками. Когда солнце на своем пути к югу стоит в зените над любой частью тропиков, то начинаются первые дожди, и хотя они обильны, но обычно наполняют только болота и лужи. Когда же солнце на своем пути к северу опять проходит над той же частью, наступают самые большие в году дожди. Пруды и болота, уже наполненные, переполняются и приводят к большому полноводью, которым отличается Замбези; вероятно, таким же способом происходит и наводнение на Ниле.

Роскошная растительность, появляющаяся ежегодно благодаря частичному высыханию многих из этих рек, предохраняет русла и берега от выветривания. Этим объясняется то, что при самых больших разливах вода в них относительно прозрачная. Теперь мы были у источников Луангвы-Марави, которая впадает в Замбези у Зумбо. Мы были поражены тем большим сходством, которое имеют болотистые и поросшие осокой здешние речки с истоками Либы – притоком Замбези, которую мы видели раньше в Лонде, – и реки Касаи, считающейся многими главным рукавом Конго, или Заире.

Первые или более слабые дожди выпадают в этой области в ноябре, когда солнце на своем пути к югу стоит в зените. Большие дожди выпадают в январе, феврале и марте, когда солнце находится на обратном пути к экватору. Если считать, что наши наблюдения причин, вызывающих полноводие в Южной Африке, лежащей между тропиками, применимы к северной полосе между тропиками, то следовало бы ожидать, что лужи, болота и реки будут наполняться, когда солнце вступит в зенит на пути своем к югу, и переполняться при его возвращении. Но это нужно выяснить на месте. Мы знаем из наблюдений, проводившихся в течение ряда лет покойным Эдмундом Габриэлем в Луанде, что то правило в отношении количества выпадаемых осадков, которое мы вывели для района между 12 и 20° южной широты, остается в силе и для восьмого градуса от экватора.

Индийский океан является, без сомнения, тем огромным источником, который снабжает Южную Африку влагой. Преобладающими являются восточные или юго-восточные ветры. Влажный воздух из этого огромного водного резервуара устремляется вверх вдоль береговых горных цепей и, охлаждаясь при прохождении над ними, оставляет большую часть своих водяных паров на этих высотах.

Направляясь дальше к западу, он становится таким же сухим в течение большей части года, как восточный или восточный-юго-восточный ветер, дующий над пустыней Калахари и другими бесплодными равнинами. О правильности этого предположения свидетельствует тот факт, что места, где нет береговой горной цепи или есть только низкие центральные области, не такие сухие, как, например, за Драконовыми горами, где воздух должен подниматься вверх больше чем на милю по вертикали, прежде чем достигнет равнин.

Кроме того, это подтверждается и тем, что повсюду, где внутри страны горы выше, чем на побережье, вершины их покрыты растительностью, отличающейся от растительности равнин, лежащих ниже их и требующих большого притока влаги. Это замечается даже на горах, прилегающих к пустыне Калахари; а на других горных вершинах цветут многие виды папоротника и некоторые виды перцовых растений, которые никогда не встречаются ниже.

По мере нашего приближения к экватору на некотором протяжении на материке стали преобладать юго-западные ветры с Атлантического океана, оставившие свою влажность на западных склонах. Вероятно, на пути они встречаются с юго-восточными ветрами, дующими с Индийского океана. Дает ли эта встреча, как утверждали, на экваторе более сильные дожди, чем где-либо в другом месте, требует подтверждения. Теоретически, в результате столкновения сухих ветров над экватором, должно было бы иметь место восходящее и переливающееся движение воздушных течений на север или юг. Но горячий, сухой северный ветер в пустыне Калахари представляет собой полное исключение и обыкновенно продолжается только три дня подряд. Главным источником влаги и для южноафриканских дождей является Индийский океан; в более позднее время года юго-западный муссон несет оттуда же освежающие дожди на равнины Индии.

Мы всеми силами старались разузнать у проходящих ба-биза и арабов как можно больше о лежащей впереди нас стране. Мы боялись, что за время, оставшееся в нашем распоряжении, не успеем дойти до нее; мы услышали также много о маленьком озере, называемом Бемба.

Центральноафриканские озера и истоки Нила

Карта

Продолжая свой путь на запад, мы пересекли не только истоки Луангвы, но и другой реки, называемой Монтава или Монтала, о которой нам говорили, что именно она главным образом питает озеро Бемба. Это не имело бы большого значения, если бы не было связано с тем фактом, что, как говорят, из Бемба на запад течет довольно большая река Луапула, или Лоапула, которая затем расширяется в другое, гораздо большее озеро, называющееся Моеро или Моело. Протекая еще дальше в том же направлении, Луапула образует озеро Мофуэ, или Мофу; затем, говорят, она проходит город Каземба, поворачивает на север и впадает в озеро Танганьика.[46] Куда идет вода после того, как вливается в это последнее озеро, никто не мог ничего сказать определенного. Но мы полагаем, что эта река действительно образует водный бассейн этой части страны, так как мнения туземных путешественников в отношении этого не расходились. Не могло быть сомнения, что люди, сообщавшие нам эти сведения, действительно были в стране, расположенной по ту сторону города Каземба. Мы удостоверились в этом, когда впоследствии встретили милях в 35 или 40 к западу от этого города вождей, которых они знали и описывали нам. Говорят, что Луалаба впадает в Луапулу; и когда для того, чтобы проверить сведения, получаемые от путешественников, мы говорили им, что все воды в этой части страны, окружающие город Казембе, вливаются в Луамбадзи, или Луамбези (Замбези), они замечали смеясь: «Он говорит, что Луапула течет в Замбези, – слыхали ли вы когда-нибудь такую чепуху?» – или что-нибудь в этом роде. Мы были вынуждены признаться, что, согласно их показаниям, понимаем, что наше прежнее впечатление, будто Замбези собирает воду из местности, находящейся вблизи города Каземба, было ошибочным.

Район озера Танганьика. Хозяйственная постройка для хранения съестных припасов

Фотография

Мы сообщаем теперь только их географические данные, без дальнейших объяснений, кроме того, что из маршрутов арабов и других явствует, что по пути к городу Каземба они дважды пересекают Луапулу. К этому мы можем прибавить, что мы никогда не бывали в затруднительном положении из-за приписываемой неграм неспособности объяснить, куда течет река.

Плавание Ливингстона и Стэнли по озеру Танганьика

Рисунок середины XIX в.

Точка кипения воды указывала, что высота склона от края возвышенности до нашего крайнего пункта на западе равна 170 футам. Но это определение высоты нужно рассматривать как приблизительное, и если бы для подтверждения такого довольно грубого способа у нас не было течения реки, то на это совсем нельзя было полагаться. Местность снижалась, как это показывал водораздел, по направлению к ЛуангваМарави и Монтала, или к юго-западу, западу и северо-западу.

После того как мы покинули реки, питающие озеро Нья-са, мы заметили, что вода стекает к центру материка. Течение Касаи (реки, которую видел д-р Ливингстон во время своего путешествия к западному берегу) и ее притоков было направлено на северо-восток или приблизительно в этом направлении. Находит ли себе вода, текущая в этом направлении, выход через Конго или Нил, достоверно неизвестно. Говорят, что некоторые части материка напоминают собой опрокинутую вверх дном обеденную тарелку. Эта часть, если она вообще имеет какую-нибудь общую форму, по-видимому, больше похожа на шляпу с широкими полями, с немного приплюснутой тульей. В некоторых местах высота края довольно значительна. В других, как, например, в Тете и у водопадов Мёрчисона, она так ничтожна, что о ней можно узнать, только устранив ежедневные колебания в показаниях барометра, посредством одновременных наблюдений на побережье и в пунктах, находящихся в двух– или трехстах милях внутри страны. Пока африканские реки остаются внутри того, что мы можем назвать краями, они не являются препятствием. Но как только они выходят из возвышенностей, их полезность снижается из-за водопадов. Низко лежащий пояс очень неправилен. Иногда он поднимается вверх, как край перевернутой вверх дном тарелки, а в других случаях около моря поднимается высокий горный хребет, за которым внутри страны, прежде чем достигаешь центральной возвышенности, следует более низменная область. Ширина низменности иногда доходит до 300 миль, и эта ширина определяет границы судоходства от моря.

Танзания. Распятие. Резьба по эбеновому дереву. Маконде

Фотография

Подъем к стране Марави и по всей длине западного берега озера, на протяжении, по крайней мере, 300 миль по тому же меридиану, как мы позднее выяснили, представляет собой просто горный проход, подобный тому, какой имеется на пути из Бомбея в Пунаг. Африканский горный проход с западного берега озера, находящегося на 1300 футах над уровнем моря, подымается на такую же высоту над нашим здешним пунктом отправления, как индийский от уровня моря в Бомбее. Африканский Декан немного выше и прохладнее, чем индийский в Пунаге. Африканские хижины похожи на хижины индийцев около Дапура, но гораздо лучше построены. Обладание плугом ставит индийцев выше африканцев, хотя и те и другие возделывают почти те же самые хлеба. Почва и общий вид страны – деревья, ущелья, реки и волнистые равнины – почти одинаковые как на африканском, так и на индийском Декане. Но в Африке мы видим поля, засеянные прекрасным длинноволокнистым хлопком, почти равным египетскому, вместо той жалкой разновидности, которая растет в Индии. Тем не менее разница между обеими странами поразительна. В Индии все – дороги, мосты, каменные стены, развалины храмов и дворцов – свидетельствует о человеческом труде. Африка же, несмотря на все, что делал человек, выглядит такой же, какой она вышла из рук Творца. Единственные дороги – это тропы, протоптанные туземцами на несколько дюймов в глубину и почти от 15 до 18 дюймов в ширину, вьющиеся от селения к селению. Они производят такое впечатление, как будто бы сделаны людьми, считающими, что изогнутая линия является самой красивой, или же теми, кто достиг того состояния мудрости, к которому мы все стремимся, когда можно, не торопясь, прогуливаться по маленьким извилистым дорожкам. Здесь нет развалин хижин, разве только когда они сгорят. Но и тогда тонкий слой красной глины, которой были оштукатурены хижины, и отпечатки тростника сохраняют цвет и твердость мягких кирпичей. Вскоре рассыпаются и они.

Единственными прочными памятниками, которые попадаются здесь, являются жернова, стертые в середине на два дюйма или глубже, и целые пирамиды из камней на горных перевалах. Об этих камнях не упоминается в преданиях, но приветствие: «Привет тебе, о вождь! Да будет нам хорошо в стране, в которую мы идем!» – с каким туземцы обращаются к ним, может означать, что эти камни считают могилами умерших вождей.

Интересно отметить, что в то время, как во многих частях света находили каменные, бронзовые и железные орудия живших там людей, в Африке, поскольку мы могли в этом удостовериться, никогда не было открыто кремневых наконечников стрел, копий, топоров или других орудий такого рода. Д-р Кэрк, занимаясь ботаникой в дельте Замбези, напал на слой гравия, в котором были ископаемые кости почти всех тех животных, которые имеются и сейчас в стране: бегемота, диких свиней, буйволов, антилоп, черепах, крокодилов и гиен. Все эти кости лежали вместе с глиняными изделиями такого же рода и с такими же рисунками, как и те, которые находятся в общем употреблении у жителей. Такие же животные останки были замечены в 1856 г. в слое гравия на дне Замбези, и теперь, в 1863 г., в песке на берегах озера Ньяса были обнаружены глиняные изделия с буйволовыми и другими большими костями. Но мы ни разу не нашли какой-нибудь вид оружия, которым могли бы быть убиты эти животные, чтобы быть употребленными в пищу человеком.

Когда мы пытались разобраться в том, о чем свидетельствовали породы на озере Ньяса и в других районах Южной Африки, нас всегда ставило в тупик то, что нельзя было обнаружить вовсе – или обнаруживалось совсем мало – обычных геологических рядов, как они описываются в книгах. Отсутствие морского известняка и доказательства колебаний почвы и моря, – таких обычных в других странах, – мешали нашим беспомощным исследованиям. Никогда не попадались ни мел, ни кремни. Больше всего напоминали меловые слои огромные плоские массы известкового туфа, и он, судя по отпечаткам тростника и листьев такого же вида, как те, которые и сейчас растут в окрестности, был, очевидно, отложением наземных потоков, которые раньше были более обильными, чем в настоящее время. Наряду с этими отложениями туфа наблюдались железистые массивы с вкрапленным в них гравием, который, по-видимому, был такого же происхождения, что и туф. Каменный уголь был открыт в песчанике, а песчаник был смещен только волнообразными движениями местных вулканических извержений. Только когда наш дальновидный и проницательный соотечественник сэр Родерик И. Мёрчисон собрал, как в фокусе, все лучи света, освещавшие этот предмет, из различных источников, все наши смутные предположения по этому поводу наконец оправдались. Те огромные подводные опускания и поднятия, которые так сильно подействовали на Европу, Азию и Америку, в течение предыдущих периодов не коснулись Африки. В действительности Африка является самым древним материком в мире. «Это, неоспоримо, великая страна, которая, не подвергаясь никаким изменениям, кроме тех, которые зависели от атмосферных и метеорных влияний, удержала в течение очень долгого периода времени свои древние территориальные условия» (из обращения к собранию Английского королевского географического общества 23 мая 1864 г.).

Судя по тому, что нам известно, у африканцев никогда не было каменного периода. Доказательство этому только отрицательное, но того же самого порядка, как и свидетельство о том, что во время каменного века не употреблялись бронзовые изделия.

Здесь, в каждом третьем или четвертом селении, мы видим сооружение, по виду похожее на плавильную печь для обжига кирпичей, в 6 футов высоты и от двух с половиной до трех в диаметре. Это глиняная, огнеупорная печь для плавки железа. Никакие флюсы не применяются, плавится ли железный блеск, бурый ли железняк или магнитная руда, и получается превосходный металл. Железо туземного производства такого хорошего качества, что туземцы уверяют, что английское железо по сравнению с их «никуда не годится». Африканские мотыги были признаны в Бирмингеме по качеству почти равными лучшему шведскому железу.

Когда мы проходили, мужчины иногда убегали с полей, на которых работали, и выносили на продажу новые мотыги, топоры и копья собственного производства. Здесь определенно железный век. Медь, по понятиям туземцев, которые добывают ее, плавя малахит, гораздо хуже поддается переработке, чем металл из железной руды, не требующий никаких флюсов. До сих пор, насколько нам известно, в этой стране никогда не пользовались ни оловом, ни цинком для составления сплавов с медью. Таким образом, мы можем ожидать, что бронзовый век наступит в обратном порядке. Был ли в Африке каменный век, остается под сомнением, так как, если не считать нескольких маленьких агатов, попавшихся нам в южной части материка, который мы исследовали, кремней нами найдено не было.[47] Каменный период мог пройти и без кремней, так как могли бы применяться и другие породы, но доказательства должны находиться под землей.

Мы совершили три длинных перехода за деревней Муази, в северо-западном направлении. Жители были довольно вежливы, но отказались продавать нам какие бы то ни было продукты. Они говорили, что мы слишком быстро передвигаемся; в самом деле, мы их захватили врасплох, и, прежде чем они успевали оправиться от удивления, мы были вынуждены отправиться дальше. Мы догадывались, что Муази прислал им распоряжение отказывать нам в продуктах, чтобы таким образом воспрепятствовать нашему продвижению в область, покинутую жителями. Но может быть, это было напрасным подозрением.

Одну ночь мы провели в селении Мачамбве, а другую – в селении Чимбузи. Редко бывало, чтобы мы могли найти старшину сразу же при входе в какое-нибудь селение. Он держится в стороне до тех пор, пока не выпытает всего о чужеземцах, или же действительно находится на полях и осматривает свое хозяйство. Однажды, когда старшина пришел со своего обхода с копьем, луком и стрелами, мы подумали, что он взял все свое оружие из-за нас и все время скрывался в какой-нибудь хижине, с хитростью выжидая, пока не услышал, что чужеземцам можно довериться. Когда же мы выслушали, как люди со всеми подробностями рассказывали об осмотре растущего в разных местностях хлеба в поле и с какой точностью они описывали топографию местности, мы убедились, что в некоторых случаях мы бывали не правы, и чувствовали себя сконфуженными.

Каждый бугорок, холм, гора и каждая вершина в горной цепи, точно так же, как и каждая речка, лощина и равнина, имеют свое название. В самом деле, каждая черта и каждая часть страны так точно различается соответствующим ей названием, что понадобилась бы целая жизнь, чтобы разобраться в их значении. Не недостаток, а слишком большое изобилие названий вводит путешественника в заблуждение, и, кроме того, выражения, употребляемые африканцами, так разнообразны, что самые большие ученые вряд ли поймут, о чем идет речь. Хотя мы и уклоняемся немного от темы, о том внимании, которое старшины уделяют сельскому хозяйству, все же, коснувшись богатства языка, хочется упомянуть о том, что мы слышали около 20 слов, обозначающих различные походки. Ходят, наклоняясь вперед или назад, качаясь из стороны в сторону, лениво или бодро, с важным видом, махая руками или только одной рукой, держа голову вверх или вниз, или еще как-нибудь. Каждый вид походки обозначается особым глаголом; а для обозначения всяких разновидностей дураков употребляется столько слов, что мы даже не пытались сосчитать.

Моффет перевел всю библию на язык бечуан и в течение последних 44 лет старательно изучал этот язык. Хотя он знает его намного лучше любого из туземцев, воспитывавшихся на миссионерской станции в Курумане, он, однако, считает, что все еще не владеет им в совершенстве. Все же, несмотря на то что этот язык так богат выражениями, в которых мы не испытываем особой нужды, в нем очень мало терминов для выражения отвлеченных понятий, например для описания умственной деятельности.

Наш третий дневной переход закончился днем в деревне Чинанга, на берегу одного из притоков реки Луангвы 27сентября 1863 г. В нескольких милях оттуда на равнине стоит огромная, в тысячу футов высотою, округленная гранитная масса, называемая Ньомберуме. Она отличается тем, что на ней очень мало растительности. Около нее стоит еще несколько других гранитных гор, которые, подобно большей части высот этой страны, украшены деревьями, а далеко на севере виднеется громада синих гор.

Глава XXVI Женщины манганджа

Люди никак не могли избавиться от того болезненного состояния, которое появилось у них в результате влияния резких ветров. Некоторые с тех пор, когда мы поднялись на возвышенность, были не в состоянии нести тяжести. Одного мы потеряли, а другой был так болен, что вызывал сильное беспокойство. Пока мы ждали в этой деревне, которая была такой старой, что кишела паразитами, всем стало еще хуже. Наши европейские съестные припасы кончились, а туземная мука, хотя и мелко перемолотая, содержит так много острых частиц, что снова вызвала у нас дизентерию, от которой мы так сильно страдали в мае. Мы с трудом доставали пищу для людей. Старшина деревни Чинанга в настоящее время совершал набег на какой-то народ, живущий далее к северу, чтобы доставить невольников купцам, которых ожидали на невольничьем тракте, только что нами покинутом. Говорили, что, прогнав население, он жил в настоящее время в их деревне и ел их хлеб. Побежденное племя купило так называемый мир, подарив ему трех женщин.

Такое положение вещей давало нам очень маленькую надежду на то, что мы сможем достать дальше в этом направлении больше продуктов, чем мы раздобыли здесь с таким трудом и по чудовищным ценам. Но если бы у нас было время, то ни недостаток в пище, ни дизентерия и ни война за невольников не помешали бы нам обойти вокруг озера в каком-нибудь другом направлении. Но мы получили приказ из министерства иностранных дел отвести «Пионера» в море еще в прошлом апреле. Выдача жалованья всему находящемуся на нем экипажу должна была «так или иначе быть прекращена с 31 декабря». Депеша из министерства иностранных дел, открыто посланная губернатору мыса Доброй Надежды, по-видимому, тем же свободным и легким путем была отправлена и дальше, к месту своего назначения, так как священник, находящийся при новом епископе, совершенно открыто в Келимане обращал внимание значительного числа португальцев, д-ра Кэрка и Чарльза Ливингстона на ее различные пункты и в особенности на то обстоятельство, что совершенно не упоминалось о «Леди Ньяса».

Когда команда «Пионера» узнала, что если мы останемся на реке после декабря, им не будет выплачиваться жалованье, то это сильно повлияло на состояние здоровья, в особенности больных дизентерией. Нам сказали, что мы находимся всего в десяти днях пути от озера Бемба. Мы могли бы рискнуть, надеясь на позднее повышение воды в реке. Одного месяца или 6 недель хватило бы нам для совершения географического подвига, – но время дождей приближалось. Разные люди предупреждали нас, что дожди на носу и что тогда мы будем окружены болотами и не сможем продолжать путь. Разлив реки может быть ранним или таким незначительным, что у «Пионера» была бы только один раз возможность спуститься к морю. Макололо тоже упали духом из-за болезни и недостатка в питании и, естественно, стремились поспеть вернуться на свои поля к посеву. В довершение всего еще прибавилось чувство долга. Мы понимали, что поступили бы нечестно по отношению к правительству, если бы из-за какой-нибудь мелочи стали рисковать задерживать «Пионер» еще год на реке; поэтому мы решили вернуться. И хотя потом было очень досадно сидеть на корабле целых два месяца в ожидании разлива, который, мы надеялись, начнется сразу же после нашего прибытия, но наше огорчение уменьшалось сознанием того, что в этом отношении мы поступили честно.

В ночь на 29 сентября к месту, где мы расположились на ночлег, пришел вор и украл ногу козы. Когда мы пожаловались заместителю старшины, он сказал, что вор убежал, но что его поймают. Он хотел уплатить штраф и предлагал взамен курицу и яйца. Но так как мы желали, чтобы наказан был только вор, то посоветовали найти его и наложить на него штраф. Макололо считали, что лучше взять курицу, так как тогда вору действительно не уйти от наказания. Уладив это дело, в последний день сентября мы тронулись в обратный путь. На то, чтобы добраться до судна, у нас оставалось как раз столько времени, сколько у нас ушло, чтобы дойти до этого места; а второй раз идти тем же путем не очень интересно.

По пути на северо-запад мы встретили очень веселую старушку, которая, когда мы проходили, энергично работала у себя в огороде. Когда-то она была красивой, но теперь ее седые волосы составляли резкий контраст с темным цветом ее лица. Она, по-видимому, наслаждалась своей бодрой здоровой старостью. Она приветствовала нас в таком тоне, который в другом месте был бы назван «хорошим обращением», и, очевидно, сознавая, что заслуживает эпитета «черной, но милой», отвечала каждому из нас сердечным «да, дитя мое». Другая женщина, с материнским видом сидевшая у колодца, начала разговор словами: «Вы собираетесь навестить Муази и пришли издалека, не правда ли?» Но вообще женщины никогда не заговаривают с чужими, если к ним не обращаются, поэтому все, что бы они ни говорили, привлекает внимание.

Муази один раз подарил нам корзину зерна. Когда мы намекнули, что у нас нет жены, которая могла бы смолоть зерно, его полногрудая супруга с плутовской веселостью вмешалась и сказала: «Я смелю его для вас. Брошу Муази и пойду с вами, чтобы готовить для вас в стране заходящего солнца».

Женщины, как правило, скромны и ведут себя сдержанно. Не будучи обременены работой, они очень трудолюбивы. Зерновые посевы требуют ухода в течение восьми месяцев. Когда урожай убран, требуется немало труда, чтобы превратить его в пищу в виде каши или пива. Зерна толкутся в большой деревянной ступе, похожей на древнеегипетскую, пестом шести футов длины и около четырех дюймов толщины. Толкут сразу в одной ступе две или даже три женщины. Каждая женщина, прежде чем ударить пестом, подскакивает, чтобы придать большую силу удару. Они точно выдерживают такт, так что в ступе никогда не бывает двух пестов в одну и ту же минуту. Мерное постукивание и энергично работающие женщины – явления, неразлучно связанные с каждым зажиточным африканским селением. Под действием этих ударов, с помощью небольшого количества воды, жесткая наружная шелуха отделяется от зерна, и тогда оно готово к тому, чтобы быть смолотым на жерновах.

Мука, если она плохо очищена от шелухи, раздражает желудок. Если женщины, занимающиеся этим делом, не обладают достаточной физической силой, то шелуха не отделяется от зерна. Соломон считал, что для того, чтобы отделить «глупца от его глупости», потребуется больше силы, чем для того, чтобы очистить от жесткой шелухи или отрубей пшеницу. «Если ты истолчешь глупца в ступе вместе с пшеницей, то все же глупость от него не отстанет». Радугу в некоторых местностях называют «пестом баримо», или богов. Мальчики и девочки благодаря постоянному упражнению в работе с пестом умеют при постройке хижины вбивать жерди в землю примерно таким же образом. Делают они это так ловко, что никогда не бывает, чтобы они не попали сразу в первую же ямку.

Пусть кто-нибудь попробует, втыкая несколько раз подряд со всей силой кол в землю, сделать в ней глубокую яму, тогда он поймет, как трудно всегда попасть в одно и то же место.

Однажды ночью, когда мы спали не в хижине, но достаточно близко от нее, чтобы слышать, что в ней происходило, одна беспокойная мать начала молоть зерна около двух часов утра. «Ма, – спросила маленькая девочка, – почему ты мелешь в темноте?» Мать посоветовала ей уснуть и, чтобы навеять своей любимице сладкий сон, сказала: «Я мелю муку, чтобы купить у чужеземцев одежду, в которой ты будешь выглядеть, как маленькая дама». Человека, который наблюдает эти первобытные народы, постоянно поражают эти маленькие повседневные проявления истинно человеческой природы.

Мельница состоит из глыбы гранита, сиенита или слюдяного сланца, от пятнадцати до восемнадцати квадратных дюймов и толщиной в шесть дюймов, и из куска кварца или другого твердого камня величиной в полкирпича. Одна сторона его выпуклая, причем она соответствует углублению в большем и неподвижном камне. Стоящая на коленях работница захватывает обеими руками верхний мельничный камень и водит его взад и вперед в углублении нижнего камня, точно так же, как пекарь месит тесто, нажимая на него и отталкивая от себя. Вес тела давит на подвижный камень. В то время, как он давит и идет взад и вперед, одна рука все время подбавляет немного зерна, чтобы таким образом сначала раздавить их, а потом смолоть на нижнем камне. Причем последний устанавливается наклонно, так что смолотая мука сыплется на разостланную для этой цели шкуру или циновку. Возможно, что это и есть самый первобытный вид мельницы, более древней, чем употребляемая в восточных странах, где две женщины мелют на одной мельнице.

Ручная мельница (изготовление муки)

Рисунок

Другая работа женщин – это приготовление пива. Осоложенное зерно сушат на солнце и растирают в муку, затем варят. Празднование иногда заканчивается тем, что все пришедшие повеселиться приносят свои мотыги и отрезвляются основательной порцией работы в поле.

Бывает и так, что какая-нибудь пара запирается у себя в хижине под предлогом болезни и выпивает все пиво. Но чаще созываются все друзья и родственники женщины, пиво которой предстоит выпить. Они развлекаются тем, что хвалят пиво хозяйки, говоря, что будто бы оно так хорошо, что «вкус прямо доходит до затылка», или объявляют, пользуясь особым жаргоном туземных лакомок, что праздник настолько изысканный, что при каждом шаге на пути домой их желудки будут выговаривать: «Тобу, тобу, тобу». Только ханжа может осудить их за это единственное, хотя и жалкое, развлечение в их жизни. Благослови небо их сердца! Да насладятся они плодами труда своего! Однако мы должны признаться, что, видя богатство их страны, мы всегда в душе вспоминали улицы и переулки наших больших городов и жалели, что грязное и испорченное потомство бедности и порока не находит удовольствия в этом мире, где всего много и даже гораздо больше, чем нужно.

Глава XXVII Возвращение

Мы прошли несколько делянок, около квадратной мили каждая, на которых все деревья были срублены, а пни были высотой лишь 2–3 фута. Сваленные деревья были собраны в кучи, размером 50 X 30 ярдов. Когда деревья высыхали, их сжигали. Зола рассыпалась по расчищенной местности, на которой выращивался особый вид проса, под названием маере, который очень любят туземцы, хотя для наших желудков это была такая же непереваримая пища, как крупный песок. По одну сторону этих расчищенных мест охотники расставляют большие крепкие сети, сделанные из коры баобаба, в которую они загоняют дичь. В этих высоких местах мы видели около дюжины маленьких антилоп и несколько зебр. Нас поразило сходство людей, несущих свои охотничьи сети, с фигурами, изображенными на древних египетских гробницах, но таких охотников среди населения очень мало. Как правило, африканцы занимаются здесь сельским хозяйством, и они вполне счастливы, когда имеют возможность мирно собрать свой урожай.

Второго октября мы обратились к Муази с просьбой дать проводников, чтобы показать нам дорогу прямо к Чинсамбе в Мосапо и, таким образом, срезать угол, который нам пришлось бы сделать, если бы мы пошли назад к заливу Кота-Кота. Он ответил, что его люди знают тот короткий путь к Чин-самбе, которым мы хотели бы пройти, но все они боятся идти из-за зулусов, или мазиту. Поэтому мы отправились по нашему старому пути и через три часа в одном из селений встретили нескольких бабиза, которые обещали проводить нас к Чинсамбе.

Везде мы встречаем этих энергичных торговцев. Их легко узнать по горизонтальному шраму длиной в полдюйма, который проходит по середине лба и по подбородку. Они часто причесываются таким образом, что собирают волосы с верхней и задней части головы вместе, выбривая волосы на висках и спереди. Форма головы у племени бабиза и вай-яо, или аджава, более круглая, ядрообразная, чем у племени манганджа, что указывает на существенную разницу в характере; первые являются великими торговцами и путешественниками; последние привязаны к дому и сельскому хозяйству. Манганджа обычно поручают людям из племени бабиза продавать на побережье свою слоновую кость и жалуются, что выручка никогда не совпадает с теми высокими ценами, о которых они так много слышали до отправки ее на продажу. Действительно, ко времени возвращения торговцев расходы по поездке, во время которой они часто проводят месяц или два в местности, изобилующей продуктами, обычно съедают все барыши.

Наречие племени бабиза отличается от диалекта племени манганджа, но они хорошо понимают друг друга. Встречаясь с различными племенами, необходимо хорошо знать лишь одно наречие, и тогда легко достать переводчика. Мазико, один из племени макололо, уже приобрел хорошие знания наречия манганджа и оказался хорошим посредником при переговорах. Для нашего слуха язык матумбека казался более развитым, чем язык, принадлежащий тому же самому племени манганджа или ваньясса, дальше на юге. Например, глагол у них имеет страдательный залог и прошедшие времена, в то время, как среди племен, общающихся с иностранцами на Замбези, эти различия редко наблюдаются.

Наши новые спутники торговали табаком; они собрали его и скатали в несколько круглых шаров размером с пушечное девятифунтовое ядро. Одному из них принадлежала женщина, ребенок которой в то утро был продан за табак. Весь многочасовой путь мать следовала за хозяином и тихо плакала; ее хорошо знали, так как в нескольких деревушках женщины сочувственно разговаривали с ней; мы ничего не могли сделать, чтобы облегчить ее горе, – ребенка будут держать до тех пор, пока не продадут какому-нибудь работорговцу за ткань. Для того чтобы дать полное представление о торговле невольниками, мы упоминаем несколько случаев, которые нам приходилось наблюдать.

Первую ночь после того, как мы покинули невольничий тракт, мы провели в селении Нкомы, среди той части племени манганджа, называющейся мачева, или мачеба, территория которой тянется до реки Буа. Нкому можно назвать крестьянином-кузнецом: у него был горн, много зерна и коз, к которым он проявлял больше великодушия, чем нам приходилось наблюдать на невольничьем тракте.

Пятого октября мы подошли к реке Буа, дно которой здесь так же скалисто, как и в том месте, где нам пришлось ее пересечь, значительно ниже по течению; гора Нгалла находилась справа от нас и несколько холмов – слева; вообще местность здесь холмистая, покрыта тощими деревьями, многие из которых казались подстриженными благодаря тому, что их обрубали с целью образования прогалин для охоты.

Повсюду мы встречали людей на огородах, которые усердно готовились к приближающимся дождям. Мужчины забирались на деревья, обламывали ветки, чтобы они не затеняли посадки, или счищали побеги на пнях. Иногда можно было видеть женщину, разрыхляющую землю мотыгой или вместе с несколькими мальчиками занятую прополкой; сорняки связываются в пучки, чтобы легче было сжигать. Иногда жители усердно работали целыми семьями, в некоторых случаях на помощь привлекаются все соседи, за что их угощают пивом. Некоторые женщины поливали из тыквенных бутылей и кувшинов свои участки кукурузы и тыквы, беря воду из ручьев. В конце жаркого, сухого времени года они делают ямы около огородов, сеют в них кукурузу и поливают ее до начала дождей. Этот способ ускоряет получение урожая кукурузы или тыквы. В результате уже через шесть недель после начала дождей владелец получает для потребления свежую зеленую кукурузу.

Следующее селение, в котором мы ночевали, также принадлежало кузнецу из племени манганджа. Это было красивое место, затененное высокими деревьями молочая. Вначале жители убежали, но вскоре возвратились и предложили нам отправиться в крепостцу бабиза, находящуюся на расстоянии около мили. Мы предпочли остаться на тенистой площадке за деревушкой, вместо того чтобы очутиться на голом месте за частоколом. Один за другим к нам подошли двадцать или тридцать человек, вооруженных луками и стрелами. Некоторые из них были ростом не меньше шести футов четырех дюймов, и все же этим великанам не стыдно было сказать нам: «Мы думали, что вы мазиту, испугались и убежали». Очевидно, приказ отправиться в крепостцу был продиктован страхом, так же, как отказ старшины принять от нас ткань или предоставить нам хижину; так как у нас никогда не было случая узнать, какие чувства вызывают постоянные вторжения врагов, мы не знали, следует ли их осуждать.

Старшина – высокий старый кузнец – с огромным, искусно сделанным им самим ножом, спокойно подошел к нам и осмотрел наше убежище, которое, благодаря обилию поблизости высокой травы и кустов, наши люди соорудили в течение получаса. Постепенно жители изменили свое отношение к нам и вечером поднесли нам в подарок огромный горшок каши и восхитительную, хорошо зажаренную курицу. Старшина извинился, что он был так груб к чужеземцам, и выразил сожаление о том, что отказался принять прекрасную ткань, которую мы ему предлагали. Конечно, ему был подарен другой кусок ткани, и на следующий день мы расстались добрыми друзьями.

Но не всегда нам так везло. Однажды, после долгого утомительного перехода, мы искали удобного места для ночевки; тропинка шла через селение, но старшина постарался помешать нам войти в него. Мы продолжали наш путь, не обращая внимания на его крики, и дошли до другого края деревушки, собираясь переночевать где-нибудь, когда что-то сказанное им заставило нас повернуть назад и сесть на площадке в середине его владений. Он убежал, и хотя мы провели там две ночи, нам не удалось установить с ним отношений. В первую ночь он попытался украсть одеяло с одного из спящих и бросил в середину нашей стоянки рог, содержащий колдовское зелье. На следующую ночь метательный снаряд был более мощный – большой камень. Его соседи, с которыми мы говорили о его поведении, не придавали этому большого значения: «Такой уж у него характер, это неважно».

Наш проводник, который жил в крепостце недалеко от того места, где мы ночевали, отказался сопровождать нас дальше. Пока мы подыскивали другого проводника, Мазико попытался купить козу и уже почти заключил сделку, когда вышла жена владельца козы и сказала мужу: «Ты поступаешь так, как будто не женат: продаешь козу, не посоветовавшись с женой. Какое оскорбление женщине. Что ты за человек!» Мазико уговаривал его следующими словами: «Давай договоримся, не обращай на нее внимания». Но тот, зная, что ему предстоит, ответил: «Нет, мне и так здорово попадет» – и отказался.

Если этот эпизод является характерным для местных семейных отношений, то следует предположить, что женщины имеют здесь такое же влияние, как и в Лонда, дальше на запад и во многих других местах севернее Замбези. Там мы один раз были свидетелями того, как одна жена приказала мужу не продавать курицу только для того, как мы думаем, чтобы показать нам, чужеземцам, что верховодит она. По-видимому, женщинам здесь обычно оказывают большое уважение, потому что, так же, как и на западе, наиболее употребительным восклицанием было: «О, мать моя!» Мы часто слышали его, даже будучи за тридцать миль к востоку отсюда. К югу от Замбези наиболее употребительным восклицанием является: «Отец мой!»

Теперь мы двигались на восток, чтобы спуститься к берегам озера и в те места, где нас знали. Местность была прекрасная, покрыта лесом, холмиста, но все деревни были покинуты; казалось, что люди убежали совсем недавно, так как зерно в хранилищах было нетронуто.

Зрелый табак остался в огородах несрезанным, и вся местность была мучительно тиха: гнетущая тишина не прерывалась ни пением птиц, ни пронзительными криками женщин, охраняющих кукурузу.

Проходя красивую деревню, под названием Бангве, окруженную развесистыми деревьями и расположенную в долине среди гор, мы восхищались красотой ее местоположения. В этот момент из селения, находившегося на расстоянии мили, выскочили несколько нагоняющих на всех ужас мазиту со щитами, призывая своих товарищей погнаться за нами. Не ускоряя шага, мы продолжали наш путь и вскоре очутились в лесу, через который проходила наша тропинка. Первым сообщил нам о приближении мазиту Захария из Иоанна, который всегда отставал. На этот раз он бежал и кричал так, как будто его жизнь была в опасности. Все тюки были сложены в одно место, чтобы удобнее было защищать их; Мазико и доктор Ливингстон сделали несколько шагов назад, навстречу приближающемуся врагу. Мазико стал на колени; ему не терпелось открыть стрельбу, однако ему это запретили. На одну или две секунды среди деревьев мелькнули темные фигуры. Это были мазиту. Мы к ним обратились с вопросом на их собственном языке: «Что вам надо?» Мазико добавил: «Что вы хотите?» Ответа не последовало, но темные тени в лесу исчезли. Они, очевидно, приняли нас за туземцев, и вида белого человека было достаточно, чтобы обратить их в бегство. Если бы мы были ближе к побережью, где люди привыкли к торговле рабами, с этим делом нам было бы гораздо труднее справиться; но, как правило, у людей внутри страны характер гораздо легче, чем у тех, которые находятся на рубеже цивилизации.

Это очень незначительное приключение было единственной опасностью, которая нам встретилась в этом путешествии; но, подобно нескольким слухам, которые были распространены раньше, из португальских селений на Замбези разошелся слух о том, что доктор Ливингстон был убит людьми макололо. К сожалению, этот слух достиг Англии прежде, чем он мог быть опровергнут.

Приключение с мазиту принесло и некоторую пользу. Захария и другие, которых очень часто приходилось ругать за то, что они отставали, теперь заняли места впереди, и в течение нескольких дней у нас не было никаких трудностей во время очень длинных переходов, так как все думали, что мазиту будут идти следом за нами и нападут на нас во время сна.

До того как мы начали спускаться в долину озера, мы прошли очень холмистую местность, изрезанную оврагами и покрытую деревьями. Несколько раз, входя в глубокую долину или взбираясь на крутую гору, мы слышали крик: «Нкондо! Нкондо!» (Война! Война!) и громкий вой женщин: «О, ма!» (О, мать!). Жители отвечали на наши вопросы о тропах с вершин, но никто не подходил близко к нам. Тропа, по которой мы, наконец, спустились, была выбрана очень удачно: она шла вдоль отрогов, поднимающихся в разных местах большой долины, и на протяжении тридцати миль была сравнительно ровной.

Расстояние от верха плоскогорья до долины внизу было около пятидесяти миль. Когда мы встретили людей, идущих с равнин в леса для сбора диких плодов, наше сообщение, что мы действительно видели живых мазиту, они приняли, как большую новость.

Местность, в которую мы спустились, все еще называлась Банго, и по ней протекала прекрасная река Фуриза, впадающая в озеро. Здесь у жителей были большие поля колосившейся кукурузы, выращенной в ямах в сухое время года с помощью той воды, которая просачивается через песок из Фуризы.

Восьмого октября мы прибыли в Маламба, расположенное на берегах озера, и с удовольствием выкупались. Мы очень хотели опять повидать старшину Нкомо, потому что мы не заплатили проводнику, которого он нам дал. Иногда те люди, которых мы нанимали, плохо нас обслуживали или покидали нас. Действительно, если начать жаловаться на трудности путешествия, то самую главную из них будут представлять проводники. Им не доставляет особенного удовольствия обслуживать бродяг, как не доставляло бы и нам. Однако в этом случае виновниками были мы. Этот проводник, пройдя пятнадцать миль, во время перехода вдруг остановился и сказал, что он покинет нас. Мы просили его дойти до следующего селения, где будем отдыхать и где заплатим ему. Но больше мы никогда его не видели. Рассказывая это Нкомо, мы узнали, что, взяв именно этого проводника, мы несознательно помогли бегству двух жен старшины. Идя вместе с нами, проводник поддерживал связь с шедшими позади дамами, и, по-видимому, они подали ему знак повернуть к западу, и он покинул нас.

Судя по многочисленным неприятностям, переживаемым многоженцами, которые нам приходилось наблюдать, можно предположить, что муж испытывает не слишком много радостей. Однако можно привести доводы и за, и против. Многоженство, конечно, является несчастьем для детей, которые становятся участниками мелочной ревности, ненависти и ссор между различными матерями.

Когда мы находились в Маламба, туда пришла с северо-запада группа торговцев табаком из племени бабиза; один из них несколько раз утверждал, что река Лоапула, выходя из Моело, принимает реку Лулуа, затем протекает через озера Мофа и Танганьика и, наконец, впадает в море. Таково представление туземцев о географии внутренней части страны. Для того чтобы проверить общие познания нашего осведомителя, мы спросили его о наших знакомых в Лонда; оказалось, что Моене, Катема, Шинде, или Шинте, которые живут юго-западнее упомянутых рек, были хорошо известны ему и остальным торговцам.[48]

Вечером пришли два человека из племени бабиза и сообщили, что мазиту следовали за нами вплоть до селения Чигарагара, где мы провели ночь у подножия горы. Хотя солнце уже село, вся группа торговцев тотчас же отправилась в путь. Мы сами послужили причиной возникновения этого слуха, так как женщины Чигарагара, приняв нас издали за мазиту, убежали, унося на голове все свои хозяйственные принадлежности, и не смогли обнаружить своей ошибки. Мы провели ночь на том же месте, где остановились, и на следующее утро, отклонив уговоры Нкомо пойти охотиться на слонов, пошли дальше на юг вдоль берегов озера.

Нам приходилось бывать на озере только в одно время года: когда преимущественно с востока дует к Оранжевой реке сильный ветер. Северный или южный ветер бывает редко и почти никогда не продолжается более трех дней. Теперь, когда легкий ветерок дул нам в лицо над большим водным пространством, это было очень приятно, но на плоскогорье он был так силен, что мешал нам двигаться вперед и значительно увеличивал трудности путешествия. Ветер приносил сюда в больших количествах одно растение (Vallisnerioe), сжигая которое туземцы получают соль; при разжевывании его ощущается соленый вкус. Тучи кунго, или съедобных мошек, плавали на озере: их было много и на кустах.

В тростниках, вдоль берегов озера, все еще ютились беглецы. Смертность среди них была велика, так как после израсходования того запаса кукурузы, который они принесли с собой, наступил голод. Проходя мимо, мы видели, как многие женщины и дети выкапывали корни ароматической травы величиной с горошину. Их исхудалые тела свидетельствовали о том, что эта скудная трудно перевариваемая пища должна была уменьшать муки голода. В то время как матери, стоя на коленях, выкапывали коренья, младенцы орали при виде нас. Бедные маленькие создания, получая естественное питание, не знали о той боли в сердце, которую испытывали их родители, предчувствуя, что это питание младенцев скоро прекратится. Никто не продал нам ни крошки съедобного; даже рыбаки соглашались поделиться своим уловом только в обмен на какую-нибудь другую пищу. Ряд свежих могил указывал на то, что многие уже погибли, а сотни были так истощены, что выглядели скелетами, затянутыми коричневой, сморщенной кожей. Проходя милю за милей мимо печальных доказательств того, что «нечеловеческое отношение человека к человеку приносит бесчисленные несчастья», испытываешь подавляющее чувство беспомощности, сознавая, что не в силах помочь человеческому горю.

Мы пересекли Моколе, отдохнули в Читанде, затем покинули озеро и отправились на северо-запад к владению Чин-самбы. У наших спутников, на которых так сильно действовал разреженный воздух плоскогорья, все еще проявлялись признаки истощения, хотя теперь мы находились на высоте всего лишь 300 футов над уровнем моря. Они не прибавляли в весе и были в угнетенном состоянии до тех пор, пока мы вновь не вошли в долину нижней Шире, которая находится на такой незначительной высоте, что без одновременного наблюдения за барометром здесь и на берегу моря почти нельзя установить разницы.

Во время одной ночной стоянки на большой равнине с нами вместе находились 80 торговцев табаком, которые следовали из Касунгу во владение Чинсамбы. Недалеко от того места, где зулусы убежали, не ответив на наши вопросы, они напали на торговцев и убили двоих из них. Торговцы были так напуганы теперь, что, вместо того чтобы идти вместе с нами по прямому пути, они ночью отправились по берегу озера к Ценга и затем повернули на запад. Вид щитов и огнестрельного оружия наводит на них ужас. Стрелки из лука чувствуют себя совершенно беспомощными, когда приходит враг, имеющий даже такую маленькую защиту, как кожаный щит, или когда он нападает на них с ружьями в открытом поле. Они могут выпустить несколько стрел, но они такие плохие стрелки, что из десяти стрел в цель попадает не больше одной. Единственное, что делает стрелу страшной, это яд, так как если отравленный наконечник входит в тело – ничто не может спасти раненого.

У нижнего конца озера Ньяса и еще больше в стране Марави пользуются луком; здесь лук имеет от 6 до 8 дюймов ширины и служит одновременно и щитом. Но нам никогда не приходилось видеть на нем следов от вражеских стрел. Конечно, его нельзя сравнить с овальным зулусским щитом, имеющим от 4 до 5 футов в длину и около 2 футов в ширину. Этот щит внушает такой ужас, что мы иногда сомневались – являются ли вообще здешние мазиту зулусами, и подозревали, что местное население, используя этот страх перед щитами, стало их носить, чтобы думали, что они принадлежат зулусам.

Одиннадцатого октября мы прибыли к крепостце Чин-самбы в Мосапо и имели полное основание быть довольными его радушным приемом. В его глазах парафиновая свеча была верхом роскоши, а зажигание спички – чудом, которое наполняло его изумлением. Поочередно он приводил к нам группами всех своих родственников посмотреть на удивительное зрелище – моментальное зажигание и свет, без необходимости разводить дымный костер в середине пола. Когда им нужно найти что-нибудь в темноте, они зажигают пучок сена. Наши книги также были предметом восхищения. Они думают, что при помощи этих книг мы ворожим. Они это делают при помощи кусочков дерева, рога и костей различных животных или чешуи муравьеда. Их бросают на землю, и в зависимости от того, как они лягут, колдун отвечает на заданные ему вопросы. Секстант и ватерпас, вес ртути, называемой нашими людьми «иностранной водой», разглядывались ими с таким же интересом, с каким бы стали делать это и мы, увидев в первый раз что-то новое и необыкновенное.

Сотни раз мы сидели при фонаре, глядя на звезды; но никогда, насколько нам известно, нас не подозревали в том, что мы занимаемся колдовством. Мы прекрасно знали, что все они верили в колдунов и ведьм, и нас часто удивляло, что до нашего слуха никогда не доходили обвинения в том, что «иностранная вода» используется нами не только для измерения расстояния и нанесения на карту дорог в новых местах. Единственное, чем мы можем объяснить отсутствие у них этих подозрений, это то, что мы всегда старались давать правдивые объяснения тому, что мы делали. Что касается случая с Секваша, о котором мы упоминали ранее, мы подозреваем, что он, желая продать часы, сказал, будто бы они являются амулетами, или фетишами, и был оштрафован.

Во время наших посещений Чинсамба уделял нам очень много времени. Как мы часто упоминали в других случаях, у вождя бывает много работы по руководству делами своего народа. К нему обращаются по всякому поводу, и он дает многословные советы, которые показывают на прекрасное знание своего района. Он знает каждый клочок обрабатываемой земли, каждую запруду в реке, каждую охотничью сеть, каждое веретено, каждое ущелье и каждого ребенка в своем племени. Ему всегда сообщают о рождении ребенка, и он посылает родителям свою благодарность и поздравления.

После продолжительных бесед с различными правителями мы могли понять, на каком основании «сенсационные писатели» сумели сделать африканских вождей посмешищем. Правда, по мере приближения к территории, которой коснулась цивилизация, характер и вождей, и народа все более ухудшается; поэтому возможно, что глупость и грубость, описанные вышеупомянутыми писателями, являются на западном побережье отражением грубых нравов торговцев, с которыми многие вожди только и имели дело. Мы заметили, что когда какой-либо вождь задавал нам вопросы, наши ответы удовлетворяли больше всего тогда, когда мы старались представить себя в его положении, а его – в положении бедного необразованного соотечественника в Англии. Вежливые, почтительные манеры в беседе и то, что мы называли «истинно джентльменским» поведением, почти всегда обеспечивали дружбу и доброжелательность африканцев.

Согласно обычаям страны, каждому вождю, у которого мы проводили одну ночь или оставались на более продолжительное время, мы делали подарок – кусок коленкора в количестве от 4 до 8 ярдов. У нас было несколько предметов одежды, сшитых из манчестерских тканей, так, как шьется одежда местного производства на западном побережье, каждый стоимостью пять или шесть шиллингов. Более важным вождям мы давали вместо коленкора один из этих прочных, ярких костюмов, железные ложки, нож, иголки, оловянную тарелку, жестяную кружку. Они ценили эти подарки дороже, чем ткань, которая стоила в три раза больше. Подарки, стоимостью от 8 до 10 шиллингов, вполне удовлетворяли даже самых жадных; мы имели в виду себестоимость этих предметов, в то время как какой-либо торговец может оценить подобный подарок в 30–50 фунтов стерлингов. В некоторых случаях наши подарки превышали стоимость того, что мы получали взамен; в других случаях более щедрыми оказывались туземцы.

Мы никогда не просили разрешения пройти через страну; просто мы говорили, куда идем, и просили проводников. Если нам в проводниках отказывали или последние требовали платы вперед, то мы просили, чтобы нам показали начало тропы, и говорили, что мы очень жалеем, что не можем договориться относительно проводников, и обычно они и мы отправлялись вместе. При входе в страну мазиту, или зулусов, нужно было проявлять большую осторожность, потому что там власть одного правительства распространяется на очень большие территории, в то время как у манганджа каждая маленькая область независима от другой. Здешнее население не применяет системы взимания пени, которую практикуют баньяи или народы, через страну которых проходили Спик и Грант.[49]

На обратном пути от Чинсамбы к Чемби, из деревни последнего к Нквинде, а оттуда к Катозе, мы видели только людей, работающих на огородах недалеко от «крепостей». Эти твердыни укреплены ветками акации, покрытыми твердыми крючковатыми шипами; в них было полно людей.

Воздух стал прозрачнее, чем когда мы шли на север, и нам были видны горы хребта Кэрка на расстоянии пяти-шести миль к западу от нашей тропы. Солнце сильно пекло, и больше всего у людей страдали ноги. Кто только мог достать кусок козьей кожи, делал из него себе сандалии.

Когда мы сидели у Нквинды, человек, находившийся по ту сторону плетня, окружающего двор, с восторгом говорил об арабских работорговцах, находящихся по другую сторону Шире, в том месте, где она «впадает» в озеро. «Они охотно дают 12 футов коленкора за мальчика, а за девочку – 15; я никогда не видел такой бойкой торговли; никто там не торгуется». Эта партия закупала невольников для океанской торговли. Одно из зол этой торговли заключается в том, что она использует каждое бедствие в стране. Естественно, что работорговец извлекает пользу из любого беспорядка, и хотя таким образом бывает, что от смерти спасается несколько людей, которые иначе погибли бы, как правило, торговец невольниками усиливает ненависть и поддерживает войны между племенами, потому что чем больше они воюют и уничтожают друг друга, тем богаче становится его жатва. Там, где нет рабства и скота, люди живут в мире.

Мы прибыли в деревню Катозы 15 октября и увидели там около 30 молодых людей и мальчиков в колодках. Они были куплены другими агентами арабских работорговцев еще на восточном берегу Шире. Невольники отдыхали в деревне; но их владельцы вскоре их оттуда увели. По-видимому, колодка очень мешала им спать. С пленников не снимают это орудие укрощения до тех пор, пока партия не пересечет несколько рек и пленники не потеряют всякую надежду на побег.

Когда мы объяснили Катозе вред, который он причиняет, продавая своих людей в рабство, он уверил нас, что виденные нами невольники принадлежали арабам, и добавил, что у него самого уже осталось слишком мало людей. Он рассказал нам, что мирно жил у озерка Памаломбе; племя аджава, или мачинга, под предводительством Каиньки и Карамби, и отряд бабиза, с Маонгой во главе, заставили его переправить их через Шире. Они долго жили на его счет и, наконец, украли у него овец; это заставило его бежать в то место, где он сейчас находился. Во время своего бегства он потерял большую часть своего народа. Его рассказ о поведении аджава вполне совпадает с тем, что рассказывали сами аджава, и создает очень нехорошее впечатление относительно их морали. Они неоднократно злоупотребляли всеми законами гостеприимства, живя месяцами за счет манганджа, а затем, внезапно взбунтовавшись, нападают на своих хозяев, убивают или выгоняют их из их наследственных владений. Секрет успеха аджава заключается в обладании огнестрельным оружием. У Катозы опять находилось несколько человек из племени аджава; после нашего прибытия они хотели уйти от Катозы, но тот сказал, что им не следует нас бояться.

На свои волосы аджава так густо нанизали красные бусы, что на небольшом расстоянии казалось, что это красные шапки. Любопытно, что здесь и далее на север всем африканцам нравятся рыжие волосы. На юге для подкрашивания волос употребляется черная слюда, называемая себило, и даже сажа; здесь же многие мажут головы красной охрой, а некоторые вплетают в волосы кору деревьев, окрашенную в красный цвет. Они также употребляют красный порошок под названием мукуру. Одни говорят, что он добывается из земли, а другие – из корней какого-то дерева.

Поскольку существует сомнение, является ли сахарный тростник местным растением, мы попросили Катозу достать нам два обычных культивируемых вида, с тем чтобы передать их в Иоанна. Один из них желтый, а другой, похожий на тот, который мы видели в долине Баротсе, – разноцветный, с темно-красными желтыми пятнами или целиком красный. Мы видели его со «стрелками» и в цвету. Семена бамбука также доводят до созревания, и говорят, что местное население употребляет их в пищу. Сахарный тростник имеет туземные названия, что заставляет нас верить в его местное происхождение. Здесь его называют зимби, южнее – месари, а в центре страны – мешуаты. Все, что было ввезено в недавние времена, как, например, кукуруза, высший сорт хлопка или маниок, имеют названия, указывающие на их чужеземное происхождение.

Так как Катоза был очень щедрым и, по-видимому, оказывал нам полное доверие, называл д-ра Ливингстона своим добрым другом, мы сделали ему подарок – форму морского офицера с погонами. Эту форму офицеры корабля ее величества «Лира», находившегося под командованием капитана Олдфилда, послали вождю, поймавшему убийц покойного д-ра Рошера и доставившему их для совершения правосудия. Мы повезли с собой одежду на Рувуму, надеясь, что нам посчастливится встретить этого вождя и вручить ее ему. Но на всем протяжении нашего пути мы о нем ничего не слышали.

Д-ра Рошера, ушедшего с арабской партией, население не считало европейцем, и нам было как-то неудобно расспрашивать об убитом человеке. Те, которые что-то знали об этом, естественно, подозревали нас в том, что наши вопросы связаны с кровным родством и последующей кровной местью. Поэтому, после безуспешных поисков, мы привезли подарок сюда. Считая маловероятной нашу поездку на восточную сторону озера в недалеком будущем, мы вручили подарок Катозе, предварительно подробно объяснив ему, почему возили костюм с собой. Мы уверены в том, что, если какой-нибудь путешественник в будущем обратится к нему за помощью, он с радостью сделает все возможное.

Деревня Катозы была окружена гигантскими деревьями, дающими прекрасный строевой лес. Поблизости росло несколько кустов из породы кофейных растений с плодами, очень напоминающими обычные кофейные. Здесь их никак не используют. В этой местности есть также несколько хинных деревьев. Дикие плоды некоторых растений очень вкусны, и невольно сожалеешь, что не приложил труда, чтобы довести их до той степени совершенства, которой отличаются наши.

Катоза жаловался, что это место было значительно хуже его прежнего, возле Памаломбе, так как там у него кукуруза росла круглый год. Однако нам показалось, что и здесь, выкапывая ямы и используя подпочвенную влагу, ему хорошо удавалось выращивать урожай в самое сухое время года. Макололо заметил, что «здесь на кукурузу нет сезона», имея в виду, что она могла расти и созревать в течение круглого года. При помощи искусственного орошения во всем южном тропическом районе Африки можно выращивать по нескольку урожаев в год.

Когда 20 октября мы были у Мотунды, тот откровенно признался, что все продовольственные запасы туземцев спрятаны в горах хребта Кэрка, и так как его деревня являлась последним местом, где до нашего возвращения на судно могло быть закуплено зерно, нам пришлось подождать, пока он не послал людей в свои тайные склады.

Нагорная местность, находящаяся за горами справа от нас, называется Дезе; она населена морави, являющимися одним из племен манганджа. Верховный вождь Кабамбе живет в мире и довольстве, так как сюда никогда не доходила война. Козы и овцы тучнеют, несколько южнее у женщины-вождя Ньянго есть также стада рогатого скота.

Считают, что здесь холодно из-за того, что эта местность является возвышенной. Большие, покрытые травой равнины лишены деревьев. Морави храбрые и хорошие стрелки из лука; но по всей пройденной нами стране огнестрельное оружие дает возможность торгующим племенам побеждать тех, кто занимается сельским хозяйством и производством.

Когда мы поднимались по Гоа, или долине Гова, туман рассеялся, и горы стали видны совсем отчетливо. Вдоль рек тянулись густые темно-зеленые деревья; там стрекотали рои цикад; в некоторых местах их трескучий хор поднимал такой шум, как будто что-то жарилось на пятидесяти сковородах. Сильный ливень, прошедший незадолго до нашего прихода, очистил воздух и содействовал размножению насекомых.

Дойдя до конца долины, как раз напротив которого находилась гора Мваи, мы оглянулись, чтобы запечатлеть в памяти красоты огромной долины. Солнце палило невыносимо, и Мазико, видя, как оно изнуряет людей, предложил послать на судно за гамаком, чтобы нести на нем слабых. Он был действительно очень добрым и заботливым. После утомительного перехода д-р Ливингстон заснул в хижине; через отверстие в крыше лучи солнца падали ему на голову, и у доктора страшно разболелась голова, и он оглох. Пока доктор был почти без сознания, он чувствовал, как Мазико несколько раз укладывал его обратно на постель, с которой он скатывался, и укрывал его.

Двадцать четвертого октября мы снова очутились в Банда, деревне Часунду, откуда была отчетливо видна знойная долина, по которой течет Шире, и за ней к юго-востоку от нас горы Манганджа. Вместо того чтобы идти по той дороге, по которой мы пришли сюда, мы решили направиться на юг вдоль реки Лезунгве, которая берет начало у Зундже. Зундже – вершина, находящаяся в той же горной цепи, что и Мваи, составляющей часть хребта Кэрка, которая ограничивает землю морави с запада от нас. Дальше этого места португальские местные торговцы почти не заходят, да и сюда они стали доходить лишь недавно, идя по нашим следам. Маловероятно, чтобы они пошли дальше на север, так как Чесунду сообщил нам, что бабиза продают товары дешевле, чем агенты из Тете. Он пробовал завязать с ними торговлю, когда они только что появились здесь, но агенты предлагали лишь 10 морских саженей коленкора за клык, в то время как бабиза давали 20 и в придачу немного пороху. Нам постоянно предлагали купить слоновую кость. По-видимому, ожидали, что мы будем платить один ярд коленкора за фунт кости, а может быть, и больше. Как правило, продавец и покупатель, прежде чем сторговаться, тратят много времени, стараясь обмануть друг друга.

Мы нашли, что Лезунгве у своих истоков является прекрасной рекой; в том месте, где в нее впадает Лекудзи, текущая из страны морави, она имеет ширину около 40 футов и около фута глубины. Берега и склоны над ними сухие и каменистые. Почва имеет обильные примеси распавшегося гнейса и слюдяного сланца и не так плодородна здесь, как повсюду в этой стране.

Гнейс и слюдяной сланец были смещены в восточном направлении гранитными массами, образующими хребет Кэрка.

Население страдает от невольничьей торговли, проводимой торговцами из племени аджава и из Тете. Действительно, на Лезунгве в это время находилась партия последних, возглавляемая белым португальцем, вероятно одним из солдат – каторжников губернатора.

Здесь водились в изобилии цесарки, но зерна нельзя было купить, так как население выращивало кукурузу и тыкву только в низинах вдоль берегов.

Со времени нашествия работорговцев и уничтожения запасов туземцев прошло слишком мало времени, чтобы они могли вырастить урожай зерна на прилегающих землях. Если бы мы попытались купить у них несколько початков кукурузы, то это было бы покупкой голодного у голодающего, поэтому мы поспешно, насколько позволяла сильная жара, отправились на юг.

Жара была такой нестерпимой, что в середине дня идти было невозможно; но мы не могли идти и ночью, так как, если бы встретили кого-нибудь из жителей, нас бы приняли за разбойников.

Однажды, уклонившись вместе с Масего с дороги в поисках цесарок и буйволов, мы увидели нескольких женщин, работающих на кукурузных полях. Мы уселись под деревом. Женщины принесли нам воды и вступили с нами в оживленную беседу. Вскоре в испуге прибежал один из мужей и пытался затеять с нами драку. Забавно было наблюдать, как Масего спокойно разговаривал с драчливым мужем, который занял оборонительную позицию на склоне, примерно в 50ярдах от того места, где мы отдыхали в тени. «Женщины, – сказал Масего, – прекрасно поняли нас, когда мы вежливо попросили принести нам воды, так как нам нечем было достать ее самим, а у них была посуда; но если он настаивает на драке, пусть позовет всех своих друзей и выйдет на бой. Сейчас светло, и все увидят, кто трус, а кто – нет».

Замбези и ее притоки

Карта

Сначала драчливый муж снял с тетивы стрелу и положил ее рядом с луком, затем он засунул ее в колчан. Хотя он и продолжал говорить и оправдывать свой испуг, он слушал, что ему говорили, затем подсел к нам, а потом последовал за нами на некотором расстоянии и неожиданно оказался очень полезным проводником. Позднее он объяснил, что накурился гашиша и что гашиш-то и был причиной его безумного поведения.

Каждый день гремел гром, и хотя по временам в различных местах шли ливни, мы под них не попадали. Изумительно прозрачный воздух открывал нашему взору покрытый лесом ландшафт, ограниченный на горизонте прекрасными горами. Пройдя по прямой 760 английских миль, 31 октября мы добрались до Мукуру-Мадсе. Этот путь был пройден за 55 дней, т. е. в среднем мы делали 12 миль в день. Если бы можно было измерить все повороты, извилины, подъемы и спуски, наш путь равнялся бы 15 милям в день. Шагомер показывал больше, но возвратившись как-то после короткого перехода, мы обнаружили, что его показания очень неточны, и после этого больше не пользовались. Для определения разницы в долготе у нас был очень хороший хронометр. Он находился в ящике с одеждой, который нес на голове человек с твердой поступью. Для того чтобы хронометром можно было пользоваться, не следовало полагаться на его ход во время стоянок. Ход хронометра в пути должен быть установлен по нескольким измерениям расстояния до солнца или звезд во время ходьбы; эти измерения должны быть сделаны в определенных местах, а на обратном пути проверены в тех же местах. Таким образом, можно определить темп в движении. Так же следует поступать, находясь на судне, потому что если не принять эти или подобные им меры предосторожности, хронометр мало помогает при измерении расстояния. Это станет очевидным, если упомянуть, что, когда мы пользовались нашим хронометром на судне, он имел точность хода -11 секунд, а при ходьбе -1 секунду в день, что приводит к ошибке, равной трем милям в день.

В ту ночь, которую мы провели у Мукуру-Мадсе, раздавались сильные раскаты грома; но так как это бывало ежедневно и не сопровождалось дождем, мы не соорудили себе укрытия и на эту ночь, а тут как раз и пошел проливной дождь. Когда человек чувствует себя очень усталым, он готов спать в любых условиях; кроме того, говорят, что шум падающей воды усыпляет, но этого нельзя сказать об африканской буре. Если на лицо человека, находящегося в полусонном состоянии, начинает лить сильный дождь, он бессознательно поворачивается на бок; тогда капли с веток с такой силой начинают бить ему в ухо, что это отдается в мозгу, и человек пробуждается.

На следующее утро, 1 ноября, как только рассвело, мы отправились в путь. Когда, пройдя около 7 миль, мы дошли до корабля, то наша одежда на солнце основательно подсохла, и приступ малярии последовал незамедлительно. Мы рассказываем об этом маленьком происшествии для того, чтобы подчеркнуть почти обязательный приступ малярии, если в этом климате промокнуть и дать одежде высохнуть на себе. Даже если походить утром по росистой траве и только промочить ноги до колен, возникает очень неприятное состояние: частичная лихорадка с ломотой в теле, которая продолжается до тех пор, пока последующий переход не выгонит ее потом. Если бы епископу Макензи было известно об этом явлении, с которым мы познакомились только на опыте и от которого многие пострадали, мы совершенно уверены, что его ценная жизнь была бы спасена. Большая разница, где промокнуть: в Англии или в Африке. В холодном климате промокший чувствует себя так неприятно в мокрой одежде, что старается немедленно ее сменить, а в Африке довольно приятно дать вещам высохнуть на себе, так как это охлаждает. Миссионер, имеющий атлетическое телосложение, закаленный многими трудностями и обладающий, кроме того, другими качествами, превзойдет того, кто не обладает такими физическими данными; но в жарком климате работоспособность главным образом зависит от умения экономно тратить свои силы. Нельзя забывать, что в тропиках человек подобен экзотическому растению.

Глава XXVIII Заключение

Будет полезно сделать обзор наиболее важных результатов, которые были перечислены на предыдущих страницах. В числе первых стоит открытие порта, который может быть легко использован для торговых целей, и значение Замбези как быстрого средства сообщения с теми возвышенными районами, которые, по всей вероятности, станут сферой европейской предприимчивости. Состояние реки при самом низком ее уровне было тщательно исследовано и определено так же, как это обычно делается в портах. В течение нескольких месяцев в году уровень воды в Замбези и Шире может быть найден более высоким, но никогда он не будет ниже, чем мы указали.

Плодородие почвы исчерпывающим образом доказывается ее продукцией. Например, мы нашли индиго дикорастущим на больших пространствах, причем часто высота его достигала человеческого роста. Он, вероятно, был ввезен из Индии; но, однако, на озере Ньяса мы встретили другую разновидность такой же высоты, как на Замбези, но не с изогнутыми, а прямыми стручками.

Чтобы не было сомнения в качестве этого вида, д-р Кэрк извлек немного красящего вещества из дикорастущего индиго в Шупанге, причем если на нем делали царапину, она имела особый медный оттенок, характерный для индиго лучшего качества.

Качество хлопка, собранного во многих районах страны, было признано очень высоким. Огромные пространства так сильно пропитаны солью, что повсюду выступают на поверхности ее кристаллы. На этих местах вырастает превосходный хлопок без особого за ним ухода. Мы видели, как несколько человек, которые были наняты, чтобы отвести каноэ вниз к морскому берегу, сидели на берегу с такой почвой, очищали и пряли свой хлопок.

Когда мы возвращались через 12 месяцев, брошенные семена проросли и дали хлопок, который, как было признано в Манчестере, куда мы его послали, должен был стоить на два английских пенса дороже за фунт, чем средний новоорлеанский, как более лучшего качества. Здешний хлопок не только хорош по качеству, но и отличается устойчивостью, совершенно неизвестной в Америке. Нам попадались хлопковые кусты, которые давали богатый урожай и в тех местах, где им приходилось не только бороться за свое существование с травой, возвышавшейся над их верхушками, но также в течение, по крайней мере, десяти лет противостоять пожарам, выжигавшим ежегодно их вместе с травой.

Во время путешествия д-ра Ливингстона из Луанды на западном берегу в Келимане на восточном на это растение не обращали особого внимания, так как в то время вопрос о снабжении хлопком не имел большого значения. Изданные впоследствии в Англии отчеты заключали в себе только результаты случайных наблюдений; однако они привели к официальному запросу со стороны португальского правительства. Этими исследованиями руководил д-р Уэлвич, ботаник, разносторонне образованный человек, пробывший долгое время в Анголе. Мнение д-ра Ливингстона о том, что Ангола пригодна для разведения хлопка, было полностью подтверждено его докладом.

Наши последние исследования показали, что прежние данные относительно пригодности климата и почвы севернее 15 или 16° южной широты были правильными. В действительности данный район в первую очередь является хлопковым, так как урожаю никогда не грозит опасность из-за морозов. Туземцы уделяют много внимания возделыванию хлопка и считают, что лучший его вид требует пересадки только один раз в три года.

Во время путешествия д-ра Ливингстона в центр Африки хлопка не замечалось, но с тех пор наше внимание было с такой силой направлено на этот предмет, что ни один куст хлопка не ускользал от наших наблюдений. Мы выяснили, что это растение не только хорошо известно населению внутренней части материка, но что там культивируется такая разновидность, которая не встречается ни на том, ни на другом берегу. Так, например, базизулу, живущие около Кафу, возделывают хлопок прекраснейшего качества с длинным волокном, которое можно отнести только к пернамбукскому сорту. В Шешеке ствол одного деревца этого вида хлопка достигал восьми дюймов в диаметре и был так высок, что д-ру Кэрку пришлось влезть на него, как на яблоню, для того чтобы достать с него образец.

Мы нашли, что на огромных пространствах страны культивировались две другие разновидности хлопка. Туземный вид был почти полностью вытеснен превосходным сортом, называемым «иностранным хлопком». Этот сорт был введен самими туземцами; район, где он изобилует, охватывает долину Шире и берега озера Ньяса и занимает площадь длиной около 400 миль. Этот район можно назвать прекраснейшим хлопковым полем в мире. Хлопок, который уже теперь там возделывается, выше обыкновенных американских сортов и почти равен египетскому. Благодаря благоприятному климату и почве вполне вероятно, что при искусном культивировании эта страна может по хлопку намного превзойти другие.

Примером плодородия почвы может служить и то, что те растения, которые требуют большого ухода в других странах, здесь, как и хлопок, являются дикорастущими. Мы часто встречали табак-самосев, хотя это и нежное растение. То же можно сказать о Ricinus communis, или клещевине. В некоторых местах индиго называют «захватчиком покинутых огородов» из-за его обыкновения вырастать повсюду, где приведется. Сахарный тростник сажают специально; но, посаженный на плодородном иле, он цветет и достигает без удобрения такой же высоты, как на острове Св. Маврикия или Бурбоне, где этого добиваются с помощью гуано. По-видимому, он содержит много сахара, так как если сделать надрез на поверхности, тотчас же появляются кристаллы.

В добавление к этим доказательствам плодородия почвы можно указать на то, что низменности покрыты гигантской травой. Она выше человеческого роста и делает совершенно невозможной охоту. Жители Наталя и Капской колонии прекрасно поймут, если мы скажем, что пояс низменностей, прилегающий к восточному берегу, шириной от ста до трехсот миль, вполне «Zour velt» и удобен для скотоводства. Действительно, единственный недостаток, в котором можно было бы упрекнуть почву, это ее чрезмерное плодородие. Правда, Спик и Грант упоминают об очень плодородной зоне около экватора, но мы не можем поверить, что почва там более плодородна, чем в области, расположенной между 10 и 15° южной широты, иначе она была бы совершенно непроходимой.

На островах, находящихся на Шире, хлеба при искусственном орошении растут круглый год независимо от сезона; в течение четырех более холодных месяцев произрастает и пшеница. Европейцы могли бы ежегодно собирать один урожай европейского хлеба и два или три – кукурузы.

На возвышенностях дикорастущие травы не так роскошны, но урожай в среднем такой же, какой дают богатые луга в Англии. Эти луга, которые тянутся на сотни миль по долинам и редкому лесу, самые лучшие в Африке. Это видно и из того, что скот, который пребывает почти в диком состоянии, такой тучный и ленивый, что быки позволяют мальчишкам играть с ними и скакать на их спинах. Мы видели коров, которые питались одной травой и стали такими откормленными, какие попадают на выставку.

Вообще на возвышенностях нет ни цеце, вредящих скоту, ни москитов, досаждающих людям.

Было бы нехорошо, если бы мы, перечисляя результаты наших исследований, не упомянули о серьезных недостатках, присущих, как мы полагаем, каждой стране Центральной Африки: здесь нужно постоянно ждать периодических засух. Если под экватором существует пояс дождей, то это единственное известное исключение. Засухи эти всегда бывают частичными, но могут охватывать пространства от ста до трехсот миль. Наши исследования показали, что между 10 и 15° южной широты засуху можно ждать раз в каждые 10 или 15 лет, а между 15 и 20° – раз в каждые 5 лет. Какова их причина, мы не можем сказать.

Горы покрыты деревьями и травой до самых вершин. Долины часто густо покрыты роскошной растительностью, – и вдруг, без всякого предварительного признака, за урожайным годом идет год, когда нет ни всходов, ни урожая. На каком-нибудь месте величиной с квадратную милю, над которым прошел ливень, трава всходит, но снова засыхает. В других местах все спалено и выжжено, прошлогодняя трава, которой не коснулись ежегодные пожары, обесцвечена и рассыпается в пыль, когда ее берешь в руки; а листья хотя и на живых деревьях, но кажутся увядшими. Тот, кто видел эти места во всей их свежести и зелени после дождя, тот с трудом может поверить, что лежащий перед ним бурый и пыльный мир был когда-то зеленым.

Хотя страна густо покрыта деревьями, настоящий строевой лес можно получить только в определенных районах. Дерево гунда (Gunda) славится своей прочностью и размерами. Из него выдалбливают и делают каноэ, поднимающие от 2 до 3 тонн. Мосокосо и мукунду-кунду тоже дают хороший строевой лес. Бакаутовое дерево здесь достигает большего размера, чем в каком-нибудь другом месте. Некоторые деревья, которые мы измеряли, имели 4 фута в диаметре. Хотя это дерево по внешнему виду ничем не отличается от бокаута других стран, но говорят, что оно уступает им в прочности.

Африка больше славится обилием твердого леса, чем строевого. Африканское эбеновое, или черное, дерево, хотя в ботаническом отношении и отличается от черного дерева, поступающего в продажу, достигает значительной величины и более черное. Оно встречается в большом количестве на Ромуве, милях в восьми от моря, как и другие ценные породы деревьев, как, например, желтое дерево, дающее прочную желтую краску. Моломпи широко распространено и, по-видимому, является тем же самым, что и Pterocarpus erria-ceus, дающим африканскую камедь на западном берегу, так как если сделать на нем надрез, то оно дает в большом количестве смолистое выделение, похожее на указанное лекарство. Это дерево, благодаря своей легкости и прочности, очень хорошо для весел и лопаток. Кроме этих деревьев, имеется мопане, или железное дерево, и мангр, из которого очень хорошо делать стропила.

На возвышенностях в большом количестве попадается один вид сарсапарели, вероятно Smilax Krausiana. На равнинах часто встречается корень калумба, буазе с волокном тоньше и крепче, чем льняное. Буазе (Buaze), моцикири (Motsikiri), бома (Вота) – вид стеркулиевых (Sterculias), род красного дерева – все дают масло или маслянистое вещество. Масло буазе обладает прекрасным свойством высыхания. Кроме этих дикорастущих растений, в больших размерах и на больших пространствах возделывается сезам. Из его семени, которое сейчас экспортируют, и земляных орехов добывается большое количество столового масла. Вид больших огурцов, называемых макака, выращивается в большом количестве туземцами как для еды, так и ради его прекрасного масла.

Мы не пытаемся здесь описывать все, что производит эта страна, ни так подробно, как она этого заслуживает, ни с теми сердечными надеждами, которые некогда испытывали. Мы говорим без всякой гордости о своем открытии озер Ширва и Ньяса, о терпеливом исследовании Замбези до пункта по ту сторону водопада Виктория и о прочих важных географических достижениях. Все это мы делали лишь попутно, преследуя нашу главную цель. Все омрачала торговля невольниками. Наши заметки резко отличаются от предвзятого мнения об Африке. Несмотря на то что из уютной комнаты Ньюстендского аббатства, в которой мы живем, нам видна долина, покрытая снегом, нам нетрудно вспомнить яркий солнечный свет над горными цепями Восточной Африки. Мы можем легко представить себе склоны, изборожденные лесистыми долинами, с выступающими то тут, то там скалами. Мы можем также восстановить в памяти богатые, залитые солнцем плоскогорья, покрытые лугами или усеянные группами зелени, орошаемые многочисленными реками; но над всем этим, как темный покров, тяготеет работорговля. Живописные возвышенности, глубокие ущелья и овраги, сбегающие с высоких краев плоскогорий вниз, туда, где как серебряная нить вьется в зеленых лугах Шире, или к широкому озеру, у подножия горных массивов, – все это может нарисовать нам воображение, но красоты природы теперь неразрывно связаны с человеческим горем и страданием.

Мы тщательно отмечали различные способы ведения работорговли, так как верим, что, хотя эта отвратительная торговля срывала многие наши попытки улучшить положение туземцев, наша экспедиция была первой, которая увидела невольничество в его источнике и во всех его дальнейших фазах. Некоторые пытались утверждать, что так как торговля невольниками, как и всякая другая торговля, базируется на спросе и предложении, то она должна быть свободной. Судя по тому, что работорговля вызывает так много убийств, составляющих ее существенную часть, то, если ее считать отраслью торговли, то туда же нужно отнести и убийство, удушение и разбой.

Единственным отдаленным намеком на справедливость можно считать тот случай, когда продают преступника в наказание за совершенное им преступление.

Бывают случаи, когда у родителей, под предлогом, что они занимаются колдовством, или у бедных, в счет уплаты долга, забирают ребенка и продают бродячим туземным работорговцам. Иногда случается, что детей крадут грабители-одиночки или шайки, делающие это в соседних селениях, когда неосторожные малолетние туземцы ходят за водой или за дровами. Мы видели места, где каждый дом был огорожен частоколом, но все же и там жители не были в безопасности. Иногда одна деревушка мстит другой, а в большем масштабе одно племя – другому. Та часть племени, которой приходится бежать, становится бродячей. Если у них есть мушкеты, которые они приобрели раньше благодаря работорговле, то они нападают на мирные племена и опустошают страну ради снабжения невольниками океанской работорговли. Кроме того, нам встречались работорговцы с побережья – это были или арабы или полупортугальцы. Для них по наиболее оживленным дорогам собирают невольников туземцы с большими коммерческими способностями. В этом отношении заметно выделяются бабиза и аджава. Даже на туземцах заметно, какое вредное влияние оказывает эта торговля людьми. Хотя аджава и бабиза в умственном отношении стоят выше многих других племен, они так пали в нравственном отношении, что за клык, который им понравится, продают своих собственных дочерей или своих молодых жен. Люди, принадлежащие к этим же самым племенам, но живущие оседло и никогда не занимавшиеся работорговлей, были бы потрясены просто при упоминании о таком преступлении.

Наконец, мы наблюдали еще один и более обильный источник снабжения океанской работорговли и, к сожалению, должны сказать, что успех этой торговли непосредственно обеспечивается европейцами. Из португальских и арабских прибрежных городов посылаются партии торговцев с большими запасами мушкетов, боеприпасов, ткани и бус. Два последних предмета предназначены для покрытия расходов первой половины путешествия от побережья и на покупку слоновой кости. Судя по большому числу случаев, которые мы наблюдали, эти партии торговцев большую часть пути ведут себя как обыкновенные купцы. Они обычно поселяются у какого-нибудь вождя и обрабатывают землю; но мы не можем привести ни одного примера, чтобы какой-то определенный отрезок времени во время своего путешествия они не присоединялись к какому-нибудь племени и не напали с ним на другое ради пленников, которых они могут приобрести. Это случается так часто, что приводит к ужасающей потере человеческих жизней. Лук не может противостоять мушкету. Результатами бывают бегство, голод и смерть; и мы должны еще раз повторить наше убеждение, что смертность, связанная с этими войнами за невольников, с потерями во время путешествия к берегам и при перевозке по морю, приводит к тому, что из пяти человек никогда более одного не достигает «добрых хозяев» на Кубе или в каком-нибудь другом месте, которые, согласно толкованию Библии работорговцами, предопределены для них провидением.

Португальцы из Тете пользовались этим последним приемом. Расточение человеческих жизней, свидетелями которого были мы, не поддается описанию. Будучи причастными к медицине, наши глаза привыкли к многим печальным зрелищам; но это бедствие, порождаемое работорговлей, намного превосходит все, что мы когда-либо видели. Одну часть захваченных пленников посылали вверх по Замбези, выше Тете, для продажи за слоновую кость, где женщина стоила 2 арроба, или 60 фунтов. Большую часть пленных мужчин отсылали на остров Бурбон. Мы были свидетелями обоих этих способов распоряжаться пленными так же, как и того, что следовало за их взятием в плен. Мы снова обращаемся к этому омерзительному предмету, так как важно отметить, что все это происходит под руководством просвещенных умов.

Его величество Наполеон III думал восполнить недостаток рабочей силы на острове Бурбон вербовкой свободных эмигрантов из Африки. К каждому судну был прикомандирован представитель от правительства, который должен был следить за тем, чтобы договора, заключаемые с туземцами, были справедливыми и честными, чтобы суда не перегружались и чтобы он заботился о пище в достаточном количестве и надлежащего качества. При всем этом политика императора привела фактически к результатам, свидетелями которых мы были. Эта политика выливалась в достойную проклятия работорговлю, которая еще усугублялась тем, что опиралась на могущественное энергичное правительство.

Чтобы не подумали, что мы заблуждаемся, когда приписываем печальные результаты, о которых мы дали только слабое представление, просвещенной и обдуманной французской системе вербовки, мы хотим привести еще одно доказательство. Когда мы были на острове Иоанна, один «свободный эмигрант», купленный в Кильве за 22 доллара, приплыл на борт «Пионера» с судна, которое в Капе долго было известно под названием «Мазурка», принадлежало французу и находилось под надзором французского правительственного чиновника. Этот эмигрант скрылся на заре с «Мазурки», когда она только тронулась, и мы выяснили, что он был манганджа из Банда. Мы видели также целые каноэ, спускающиеся вниз по реке с закованными в цепи «свободными эмигрантами» из манганджа. Комендант Тете с усмешкой заметил: «Теперь, когда мы находимся под защитой французского флага, вы больше не можете вмешиваться в наши дела». Мы думаем, что тысячи французов дали бы ему пинка за комплимент, сделанный им трехцветному флагу.

В результате наших наблюдений о влиянии работорговли в ее источнике мы должны сказать, что она представляет собой непреодолимую преграду для всякого морального и коммерческого прогресса. Она постоянно поддерживает варварство в той стране, из которой берутся невольники, и оказывает в высшей степени вредное влияние на ту страну, в которую они доставляются. Ввоз африканских рабочих, конкурирующих с европейцами, только отбивает у последних охоту работать и ставит препятствия на пути развития общества, ибо ничто не способствует так подъему нравственного уровня народа, как радостный и полный достоинства труд.

Путешествия Д. Ливингстона в Центральной и Южной Африке

Карта

Мы не должны мягко говорить о той ужасной войне, которая происходит в настоящее время в Америке, и такой гибельной для жизни и собственности, так как мы глубоко сожалеем о страданиях – печальных последствиях рабства наших братьев. Эта война произошла только из-за того, что в одной части этой огромной страны имеется невольничье население, составляющее не более ¹/. во всем американском государстве. Ввоз представителей низшей расы из варварской страны был большой ошибкой. Еще большей ошибкой было унижение этой расы и отказ ей в человеческих правах, так как это должно было безусловно отразиться и на хозяевах, и на их детях. В самом деле, унижение невольника не только деморализует его владельца и, вероятно, именно хозяин больше всего на этом теряет. Затем присутствие миллионов униженной расы делает невозможным слияние и дальнейшее развитие нации. Если эти миллионы должны оставаться в том состоянии, в каком они пребывают, если их нельзя поднять, они будут тянуть назад, будут нравственным камнем на шее, неисцелимым злом, суровым возмездием тем, чьи предки начали работорговлю.

Мы не верим ни в умственную, ни в нравственную неспособность африканцев. Мы ничего не видели, что могло бы оправдать то мнение, будто бы они принадлежат к особой «породе», или «виду», отличающемуся от наиболее цивилизованных людей. Африканец – это человек в полном смысле слова. В течение целых столетий варварство оказывало на африканцев то же разлагающее действие, какое, по описанию Причарда, испытывали ирландцы, изгнанные несколько поколений назад на холмы Ульстера и Коннаута. Эти унижающие человеческое достоинство влияния оказали на некоторые племена такое действие в моральном и физическом отношении, что, вероятно, потребуются столетия для изменения того, что делалось веками. Все-таки нельзя оправдывать такое унижение человека для того, чтобы держать какую-нибудь расу в рабстве; это значит, что сам защитник этой системы пал в моральном отношении так же низко.

Этнологи совсем не считают африканскую расу самой низшей в человеческой семье. В физическом отношении они не уступают европейцам и обладают очень крепким организмом. Ни болезнь, ни водка, оказавшаяся такой гибельной для североамериканских индейцев, жителей островов Южного океана и австралийцев, по-видимому, не в состоянии уничтожить негров. Даже при такой гибельной для человеческой жизни системе, когда их отрывают от их родной земли, негры, несмотря ни на какой гнет, выживали и наполовину окрасили своим цветом новый материк. Природа наградила их физической силой, благодаря которой они выдерживают самые тяжкие лишения, и беззаботностью, которая, как бы в облегчение страданий, помогает им находить хорошее даже и в самых тяжелых положениях. Эта беззаботность подобна той силе, присущей человеческому телу, которая дает ему возможность выдерживать жару даже в такой степени, какой мы никогда бы не знали, если бы один хирург не попал в печь и не пережег бы себе пальцев своими карманными часами. Африканцы удивительно хорошо переносят все те ненормальные условия, которые оказались бы роковыми для большинства рас.

Замечательно, что эта сила сопротивления всем бедствиям или, как скажут некоторые, умение приспособляться к жизни в рабстве, свойственна только некоторым племенам на африканском материке. Нельзя приписать действию климата тот факт, что, находясь в состоянии рабства, многие чахнут или прибегают к самоубийству. Ни одного туземца из племени кру нельзя обратить в невольника, а он, однако, является жителем низких нездоровых западных берегов. Ни один человек из племени зулусов или кафров не даст увести себя в неволю, хотя все они живут на сравнительно высокой местности. Мы слышали, как люди, которые были в хороших отношениях с кафрами, утверждали, что они всегда возвращают удар, нанесенный европейцем даже только в шутку. Любовь к свободе наблюдается у всех племен, в жилах которых течет кровь зулусов, как-то: макололо, вату-та и, вероятно, маса.[50] Но кровь не объясняет факта. Одна красивая женщина из племени баротсе в Нальеле была отдана старшиной в рабство каким-то мамбарийским работорговцам из Бенгалии за то, что она отказалась выйти замуж за человека, который ей не нравился. Узнав о предстоящей ей участи, она схватила копье, пронзила им себя и упала мертвой.

Форма правления в Африке патриархальная и, в зависимости от темперамента вождя, или отличается деспотизмом, или управляется советом старейших племени. Благоговение перед королевским достоинством побуждает иногда народ переносить страшные жестокости и даже убийства со стороны деспота или безумца. Но в общем власть не жестокая. То же самое в некоторой степени можно сказать и о религии.

Создается такое впечатление, что народ этого материка в своем развитии дошел до какой-то точки и остановился. Умение обрабатывать железо и медь, гончарное производство, плетение корзин и сетей, прядение, ткачество, производство крючков для рыбной ловли, копий, топоров, ножей, иголок и других вещей, были ли изобретены этим народом или сообщены им извне, по-видимому, не усовершенствовались в течение многих столетий. Этот очевидный умственный застой некоторых народов нам непонятен. Но ввиду того, что в позднейшие периоды существования мира мы сильно продвинулись вперед, мы, сами того не сознавая, начали говорить о некоторых других народах в таком же тоне, в каком говорят китайцы о «цветущей стране». Эти самые китайцы опередили нас, сделав несколько важнейших открытий на столько же веков раньше, насколько мы опередили других. В знаниях свойств магнита, состава породы и изобретении книгопечатания, производства фарфора и шелка и в области литературы они опередили нас. Но затем способность делать дальнейшие открытия была как бы оставлена, и умственный застой препятствовал ей развиваться дальше для того, чтобы усовершенствовать эти знания или изобретать новые.