ЧТО ГОВОРЯТ ИСТОЧНИКИ?
В сущности, всю главу можно было бы уложить в одно предложение: «В. А. Брим, автор единственного до сих пор специального исследования данной проблемы, признал, что „весь путь из варяг в греки нигде в литературе того времени не описан“». Вот только единственное издание его работы, вышедшее в «Известиях» Академии наук в 1931 году[37], найти можно разве что в двух крупнейших библиотеках страны, в Москве и Питере. А верить мне на слово читатель не обязан. Поэтому разберём этот вопрос сами.
А. Русские летописи
Для начала вспомним, что русских летописных источников, независимых в первой своей части от Повести временных лет (ПВЛ — гипотетически выделенное историками после исследования всех летописей произведение будто бы XII века), практически нет. Есть Новгородская I летопись (НПЛ), которая до смерти Игоря (традиционно — 945 год) излагает многое по-своему, но всё же и она для древнейшего периода демонстрирует некоторое влияние ПВЛ (или более ранней летописи, лёгшей в основу как ПВЛ, так и НПЛ). Есть ещё так называемая Иоакимовская летопись, которую цитировал В. Н. Татищев (и которой никто, кроме него, не видел), но её существование гипотетично. А в Ипатьевской, Лаврентьевской и так далее летописях расхождений в описании интересующих нас событий IX—X веков мало. Так что продолжим работу по той же Лаврентьевской летописи.
а. Легендарная парочка: Аскольд и Дир
На роль первопроходцев «великого пути» могли бы претендовать Аскольд и Дир. «И бяста у него два мужа, не племени его, но боярина, и та испросистася ко Царюгороду с родомъ своимъ. И поидоста по Днепру, и идуче мимо, и узреста на горе градок и упрошаста и реста: „чий се градокъ?“»[38] Так рассказывает летописец о появлении в Киеве мужей Рюрика. Им же потом приписывается и поход на Царьград. В итоге получается вроде, что в три приёма они прошли весь знаменитый путь. Сперва с Рюриком — до Новгорода, потом сами — до Киева и, наконец, с киевлянами — до Константинополя.
Если очень хотеть, то можно допустить, конечно, всё. А вот если следовать фактам, то приходится признать: в летописи не указано, из какого места они двинулись в путь. Рюрик же, если верить летописцу, владел уже несколькими городами, расположенными в различных местах Руси. Так что начальный пункт — далеко не обязательно Новгород. Тем более, по тексту, двинулись они по Днепру, ни о какой Ловати речи не идёт. А что, если уходили они из Полоцка, к примеру? Тогда двигались по Двине — Днепру. А если из Ростова? В этом случае они могли попасть в Днепр различными путями.
И вообще, НПЛ, к примеру, про связь Аскольда и Дира с Рюриком не знает, размещая сообщение о них отдельно от «призвания варягов» («Приидоста два Варяга и нарекостася князема: одиному бе имя Асколдъ, а другому Диръ; и беста княжаща в Киеве, и владеюща Полями; и беша ратнии съ Древляны и съ Улици»). На всякий случай, если вы не заметили, обращаю внимание: не знает об их связи с Новгородом как раз новгородская летопись! Кто хочет, волен верить, что через пару веков киевляне лучше знали о новгородских корнях своих князей, чем новгородцы. Это, кстати, вообще одна из любопытнейших черт русского летописания (или его трактовки учёными): в Киеве сведения о «призвании варягов» и его последствиях излагались более полно, чем в Новгороде. Хотя пришли-то заморские князья вроде на Волхов. Но в Новгороде о них вообще рассказывали зачастую по-другому и даже с другими датами. Ну да ладно, мы сейчас не норманнскую проблему разбираем.
Так вот, возвращаясь к нашим героям: не сказано, что они шли в Киев по воде. Как мы увидим дальше, если у летописных персонажей были ладьи, об этом так или иначе упоминается.
Пожалуй, единственный источник, который привязывает Аскольда и Дира однозначно к Новгороду, а потом отправляет их по пути на Киев к Смоленску (и вроде бы по воде), — это достаточно поздняя Устюжская летопись: «Асколд и Дир испросиста у Рюрика ко Царюгороду ити родом своим. И поидоша из Новагорода на Днепр-реку, и по Днепру вниз мимо Смоленск, зане город велик и мног людьми»[39].
Но откуда взялось это известие? Некоторые исследователи (к примеру, Н. Н. Воронин) считают, что оно принесено из древней, не сохранившейся смоленской летописи, но это всего лишь гипотеза. Зато не вызывает сомнения, что во времена Аскольда и Дира Смоленска не было. Было Гнёздово (Алексеев именует его Свинеском — от реки Свинки, впадающей тут в Днепр, по ассоциации с Пинском, Полотском (Полоцком) и так далее). Так что в любом случае мы имеем дело не с реальной погодной фиксацией фактов, а с преданием, записанным уже тогда, когда о Гнёздове забыли, и помнили лишь Смоленск.
Ну и, наконец, был ли мальчик? Аскольда никто, кроме наших летописцев и тех, кто позже пользовался русскими источниками, не знает. Правда, некоторые летописи сообщают о нём дополнительные подробности. Так, по Татищеву (Иоакимовской летописи): «Славяне, живущие по Днепру… утесняемы бывши от казар, … прислали к Рюрику старших мужей просить, чтобы послал к ним сына или иного князя княжить. Он же дал им Оскольда и воинов с ним отпустил. Оскольд же, придя, стал править Киевом и, собрав войско, победил сначала козар, потом пошёл в ладьях (я же говорил, что если есть суда, о них скажут. — Примеч. автора) ко Цареграду…»[40] В общем «Иоакима» вполне можно понять так, что Аскольд был сыном Рюрика. Или уж по крайней мере князем. Но тут нет никакого Дира.
Зато Дира неплохо знают арабские историки как царя славян, не очень понятно, правда, где сидящего. Например, в «Промывальнях золота и рудниках самоцветов» автора X века аль-Масуди говорится, что «первый из славянских царей есть царь Дира, он имеет обширные города и многие обитаемые страны; мусульманские купцы прибывают в столицу его государства с разного рода товарами»[41]. Но в этом случае рядом с ним не упоминается Аскольд. Так же, как и то, что Дир пришёл с севера.
И вообще кое-кто из поздних летописцев (например, первый польский историк Ян Длугош) считал Аскольда и Дира местными, к Рюрику никакого отношения не имеющими. Вот что писал Длугош в своей «Польской истории»:
«Затем, после смерти Кия, Щека и Корева, их сыновья и потомки, наследуя по прямой линии, княжили у русских много лет, пока такого рода наследование не привело к двум родным братьям — Оскольду и Диру»[42].
Того же мнения придерживались некоторые известные исследователи проблемы происхождения Руси, работавшие в XIX веке. Например, Эверс и Гедеонов считали Аскольда и Дира венграми. И приводили обоснования. К примеру, то, что гора, где похоронен Аскольд, стала называться Угорской, то есть Венгерской: «И убиша Аскольда и Дира, несоша на гору, и погребоша и на горе, еже ся ныне зоветь Угорское, кде ныне Олминъ дворъ»[43].
Традиционно название горы связывают с событием, описанным в ПВЛ под 6406 годом: «Идоша Угри мимо Киевъ горою, еже ся зоветь ныне Угорьское»[44]. Но это уже второе по времени событие. При этом, как вполне законно отмечает Гедеонов, венгры не могли на самом деле идти по горе, поскольку были кочевниками и передвигались на конях. Максимум, что можно предположить: угры шли высоким берегом Днепра (в русском языке такой берег тоже именуется горой). И что же? Весь высокий берег, что ли, Угорским прозвался? Это вряд ли! А вот одна возвышенность, где Аскольда похоронили, — вполне вероятно. А строчки «еже ся зоветь ныне Угорьское», которые в обоих местах летописи совершенно идентичны, просто попали во второй текст из первого при очередной переписке. Обратное предположить гораздо труднее, поскольку в рассказе об Аскольде и Дире ничего об их связях с венграми больше не говорится, и к чему туда переносить название горы — непонятно.
Кроме того, известен князь Аскел, или Аскелт, чьё имя явно перекликается с Аскольдом. Этот владетель упоминается византийским хронистом Феофаном Исповедником под 556 годом, когда направляет посольство к императору. Народ его именуется «гермехионы». Кто они такие, понять не сложно. Другой Феофан, хронист VI века, пояснял, что гермехионы — турки, живущие к востоку от Дона. Ну, а турками византийцы того времени и даже значительно более поздних времён устойчиво именовали венгров, среди которых, хотя они в основе своей и угро-финны, тюркский компонент силён (особенно в племенной верхушке). Кстати, арабские писатели Ибн Русте и Ибн Фадлан упоминают о племени «ас.к.л» (напомним, что в арабском гласные не писались), живущем к востоку от Волги, по соседству с волжскими булгарами.
Сами же венгерские предания (к примеру, анонимная хроника «Деяния венгров», написанная предположительно в конце XII века) рассказывают о захвате вождём Альмошом Киева. Венгры «достигли области русов и, не встретив какого-либо сопротивления, прошли до самого города Киева. А когда проходили через город Киев, переплывая реку Днепр, то захотели подчинить себе королевство русов. Узнав об этом, вожди русов сильно перепугались, ибо они услышали, что вождь Альмош, сын Юдьека, происходит от рода короля Аттилы, которому их предки платили ежегодную дань. Однако киевский князь собрал всех своих вельмож, и, посовещавшись, они решили начать битву с вождём Альмошем, желая лучше умереть в бою, нежели потерять своё королевство и помимо своей воли подчиниться вождю Альмошу… Вождь Альмош и его воины, одержав победу, подчинили себе земли русов и, забрав их имения, на вторую неделю пошли на приступ города Киева»[45]. Местные правители почли за лучшее покориться Альмошу, который потребовал от них отдать ему своих сыновей в качестве заложников, уплатить в виде ежегодного налога десять тысяч марок и, кроме того, предоставить продовольствие, одежду и другие необходимые вещи — лошадей с сёдлами и удилами и верблюдов для перевозки грузов.
Так что венгерская версия происхождения имени Аскольд (Дир — тот вообще носит кельтское имя, означающее «сильный») достаточно хорошо согласуется с разного рода фактами. А вот норманисты предлагают что-то вроде Хёскулд, безо всяких ссылок на хотя бы какого-нибудь исторического персонажа с таким именем. Наконец, по летописи Аскольд и Дир — не от племени рюрикова, то есть, по мнению Эверса и Гедеонова, а также историков нашего времени, разделяющих их точку зрения, не варяги.
Кстати, Никоновская (Патриаршия) летопись, к примеру, говорит о походе Аскольда и Дира не вниз, а вверх по Днепру, в полоцкие земли: «Того же лета воеваша Аскольд и Диръ Полочанъ и мног зла сътвориша»[46]. Датируется это 865 годом (6373 от Сотворения мира). Л. В. Алексеев находит подтверждение данному известию в датах младших монет четырёх кладов: Добрино на Ворхите (842 г.), Симоны (846 г.), Поречье (854 г.) и Соболево (857 г.). Правда, он почему-то считает, что этот набег был совершён по пути из Новгорода в Киев. Но летопись-то помещает его уже после завоевания Киева. Больше того, под 6372 годом она же содержит сообщение: «Убiенъ быстъ отъ Болгаръ Осколдовь сынъ»[47]. Да и расположение упомянутых кладов скорее указывает на движение через Днепр, Друть и Витьбу к Полоцку и потом боевые действия вокруг города. Если дружина спешила на юг, к Царьграду, трудно представить, чтобы она могла так, как считает Алексеев, рассыпаться по полоцким землям, чтобы заставить людей на столь значительной территории укрывать свои сокровища. Так же не сильно реален сплав единого воинского отряда к Днепру одновременно по Витьбе и по Друти. А вот для набега киевлян на кривичей — нормально. В набег вообще имеет смысл идти не одним путём, чтобы сразу охватить большую территорию.
Никоновская же летопись, как и новгородские, тоже не знает о связи Аскольда и Дира с Рюриком и варягами. А ведь это огромная компиляция более старых текстов, иногда даже никак не связанных между собой (об Аскольде говорится аж в трёх местах)! Причём ряд сведений, содержащихся в ней, совершенно уникален.
Так что при всём желании эта легендарная парочка всё же на первопроходцев пути из варяг в греки никак не тянет.
б. Откуда шёл Олег Вещий?
Зато вполне тянул бы Олег Вещий. «Поиде Олег, поимъ воя многи… и приде къ Смоленьску съ Кривичи, и прiя градъ, и посади мужъ свои; оттуда поиде внизъ, и взя Любецъ, и посади мужъ свои. И придоста къ горам Киевьскимь, и уведа Олегъ, яко Осколдъ и Диръ княжита, и похорони вои в лодьяхъ…»[48].
Что дальше было, вы, наверное, помните. Главное для нас тут, что Олег идёт на Киев через Смоленск и Любечь. То есть как раз вдоль пути из варяг в греки. И то, что у него к моменту прихода в Киев есть ладьи, о чём летописец и сообщает (как я вам выше и обещал).
В общем, вполне можно было бы признать, что Олег путь прошёл. Правда, опять не ясно, когда у него появились ладьи. Ведь он мог ими разжиться и в Смоленске. Но это так, мелкие придирки.
Вот, что действительно важно: если верить летописцу, до тех пор, пока Олег не подошёл к «горам Киевским», он не знал, что в Киеве сидят Аскольд и Дир. А ведь уходили они от Рюрика, если придерживаться традиционной версии, на памяти Олега. Стало быть, ушли — и как в воду канули? Интересно, как это совместить с существованием торгового пути между Новгородом и Киевом? По всему выходит, что в это время (по летописи — 882 год) никакого сообщения между двумя городами не было, иначе новгородский воевода, бывший регентом при малолетнем князе (я не вижу пока необходимости вдаваться в споры о датировках жизни Рюриковичей), не мог не знать, кто занимает княжеский стол в Киеве. Больше того, похоже, и в Смоленске, и даже в Любиче об этом не знали. Иначе сказали бы Олегу, и он заранее приготовился бы к захвату города, а не экспромтом выдумывал историю про купцов. Может, отдельные смельчаки по Днепру и плавали в соседние города, но, уж точно, это не было регулярным сообщением.
А вообще разве доказано, что Олег шёл в Киев из Новгорода? Да, так утверждает Повесть временных лет. Но… ещё в XIX веке ряд исследователей высказывали сомнение в истинности этого утверждения. Особо серьёзные возражения появились уже в нынешние времена, когда стало можно опять открыто критиковать традиционные представления. Так, Никитин[49] обратил внимание на титулование Олега в договоре с Византией «светлым князем» (кстати, надо заметить — не только его, но и находящихся под его рукой других князей). Но, как справедливо указывает историк, византийцы к титулованию относились всегда очень серьёзно. Право называться так, а не иначе нужно было ещё доказать. В Византии близкий к этому титул «сиятельный» (illustris) употреблялся только по отношению к высшим придворным чинам или вообще родственникам императора. На Западе «светлость» (serenissimus) — это владетельный князь.
Откуда же взялось такое титулование у Олега? На Руси того времени его не было, в Скандинавских странах — тоже. Никитин предполагает: Олег пришёл из Европы и вся история с захватом им Киева вообще разворачивается на Дунае! То есть Киев — не тот!
Идею Никитина подхватывает С. Э. Цветков, выстраивая версию того, что Олег был героем великоморавской истории[50]. При этом он придаёт решающее значение арабским источникам (Ибн Русте), где сообщается, что «и упомянутый глава, которого они называют „главой глав“ („pa ис ар-руаса“), зовётся у них свиет-малик»[51]. «Свиет-малик» ещё Б. Н. Заходер, выдающийся учёный-востоковед, объяснил как «светлый князь». И связал с традиционными для славян составляющими имён-титулов: Святослав, Святополк.
При этом С. Э. Цветков подчёркивает, что шведский исследователь Л. Грот, занимаясь вопросом: русская легенда о Олеге Вещем была первоначальной или во многом совпадающая с ней скандинавская сага об Одде Стреле? — пришёл к выводу о невозможности применения понятия «светлый» в германоязычных странах к язычнику. По словам шведского учёного, «у нас нет никаких оснований подозревать, что заимствование эпитетов-титулов „свет/свят“ шло в обратном порядке (из древнегерманских языков), их исконно древнерусское происхождение и раннее и широкое распространение в древнерусской духовной культуре и политической практике… исключают такие предположения»[52].
Дальше Цветков анализирует возможное местоположение столицы «свиет-малика» Ибн Русте и приходит к выводу, что упомянутый город Джарваб (или, как допускают востоковеды из-за вариативности чтения многих арабских слов, Хорват) располагался на Карпатах, где жили «белые хорваты» русских летописей. А в конце IX века на эту территорию распространялась власть Великой Моравии. И историк полагает, что на Карпатах сидел русский князь, после поражения Великой Моравии от венгров ставший независимым и занявший Киев на Днепре. В качестве аргумента для последнего он использует те летописи, по которым Олег представляется Аскольду и Диру «подугорским гостем». А Угорскими горами в летописи названы Карпаты. Есть ещё в Киеве конца XI — начала X века могилы, носящие явные следы моравского влияния (об этом позже, в разделе археологии).
Версия, конечно, любопытная, хотя и далеко не бесспорная.
Кстати, с именем у вещего князя действительно не всё в порядке. Норманисты производят его от Helgi («святой»). Но мы уже цитировали Грота: слово «святой» предполагает в германских языках обязательное крещение его носителя. Язычник святым зваться не может. Стало быть, по выводу шведского учёного, имя это появилось у скандинавов только после крещения Швеции и Норвегии. А это произошло, как мы знаем, позже времён Олега Вещего.
Зато Олег неплохо выводится из древнеболгарского титула «олг». На юге Болгарии, на границе с Византией, обнаружена надпись времён царя Симеона, на которой упомянут «Теодор, олг таркан» — «Теодор, правитель области».
Надпись времён царя Симеона с упоминанием титула «олг таркан»
Либо Олег может выводиться из славянского «ол». В последнем случае, как отмечал ещё С. А. Гедеонов, мы имеем дело с чередованием «ол—вел» в массе славянских имён: Олек—Велек, Олен—Велен. Значение то же самое, что и в тюркском «великий». Есть ещё и иранское Халег — творец, на которое указывает А. Г. Кузьмин. В любом случае значения близкие и вполне подходящие для традиционных для того времени имён титулов. И связаны все эти имена с югом. При этом тут нет указанной Гротом натяжки. Скорее, следует вслед за шведом предположить, что имя в значении «великий» потом пришло к северным германцам уже как «святой», поскольку во время его появления на севере «великим» уже мог зваться только защитник христианства.
В общем, с какой стороны ни посмотри на историю Олега Вещего, подтверждения существования пути из варяг в греки мы не получим. Если позволить себе роскошь остаться на почве ПВЛ, летопись даёт нам совершенно бесценное указание на отсутствие освоенного торгового пути из Новгорода в Киев в конце IX века. Ещё раз подчеркну: Олег не знал, кто правит в Киеве! Ну а если принять южную версию, тогда совсем «ой»! Опять больше, чем плавание от Киева до Чёрного моря, не получим.
в. Забытая дорога
После Олега в летописных «походах из варяг в греки» наступает перерыв. Игорь и Святослав всё своё внимание сосредотачивают на юге. При Игоре Новгород вообще не упоминается. Что, признайте, странно для князя, который в этом городе вроде бы сидел с детства! Тем более если торговля по маршруту Новгород — Киев играла важную роль в жизни княжества. Однако Игорь воюет на юге и дань собирает там же. В Новгороде, если верить новгородским же летописям, даже княжеского наместника нет. Первым после легендарного Гостомысла назван Константин (Коснятин), который вполне уверенно отождествляется с сыном Добрыни, действующим во времена Ярослава Мудрого.
К тому же Новгородская первая летопись вообще историю Олега и Игоря излагает по-своему. В ней Олег — только воевода при Игоре. И на Константинополь воины Игоря ходят в 6428 и 6430 годах от Рождества Христова, то есть вроде бы позже похода Олега, но раньше похода Игоря. В общем, если мы хотим опираться на ПВЛ, придётся признать, что новгородцы о делах Игоря плохо знают. Или, может, это совсем другие Игорь и Олег? Но это уже тема для отдельной книги.
Ольга вроде бы ездила на север «…и устави по Мьсте повосты и дани, и по Лузе оброки и дани…»[53]. Однако укажем, что ни о каких судах летописец не говорит, зато сообщает, что «и сани её стоять въ Плескове». Получается, по северу она ездила (если ездила) зимой. Как тут не вспомнить Микляева!
Опять же про Ольгу последнее время многие учёные начинают говорить, что она была не из Пскова, а из болгарской Плиски. Эту версию последовательно отстаивает, к примеру, Никитин. Впрочем, и здесь современные историки следуют по стопам исследователей XIX века. Ещё архимандрит Леонтий (Кавалин) обнаружил среди рукописей, принадлежавших А. С. Уварову, сборник XV века, где сообщалось, что «Игоря же Олегъ жени въ Болгарехъ, поять за него княжну именем Олгу и бе мудра вельми»[54]. Эту же идею потом активно поддерживал Иловайский.
Что, если подумать, достаточно логично. Всё-таки Ольга — особая статья в древней русской истории. Да и не только в древней. Считай, до царевны Софьи правительницы-женщины у нас больше не было. И Софья, между прочим, не рискнула именоваться царицей. Это уж потом, после бардака в вопросах престолонаследия, вызванного петровским указом, у нас царицы-правительницы появились. А раньше (с древнейших времён) на Руси тоже лилиям негоже было прясть.
И вдруг Ольга, такое впечатление, именуется княгиней не потому, что она — жена князя. У неё свой город (Вышгород), в который она, победив древлян, отправляет часть дани. Её принимают в Константинополе как правящую княгиню. Больше того, некоторые исследователи считают, что принимают её не просто как главу чужого государства, а ещё и как родственницу императора. Например, её допускают во внутренние покои императорского дворца, что не разрешалось послам и вообще иностранцам. Французский исследователь Ж. П. Ариньон, анализируя описание приёма Ольги, оставленное Константином Багрянородным, полагает, что принимали её по чину «опоясанной патрикии».
Даже Святослав, вроде бы законный князь с момента смерти отца, в Киеве, пока живёт мать, практически не бывает. И в поездке в Константинополь не участвует. Похоже, всё решает Ольга.
Так почему она такая особенная? Вот тут и появляется объяснение: Ольга — не безродная перевозчица (как в легенде) и даже не знатная славянская или скандинавская женщина, а болгарка из рода тамошних царей. Которые, кстати, как раз в это время находились в родстве с византийскими императорами, поскольку здравствовавший в тот момент царь Болгарии Пётр Симеонович был женат на Марии Ирине, внучке императора Романа Лакапина.
При этом Плиска была древней столицей Болгарии, а в середине X века там располагался архиепископ. То есть город этот был культурным центром. Ну а что Плесков (так писали Псков в древности) и Плиска (Плискова) по звучанию очень похожи, это давным-давно учёные заметили.
Вот и получается, что Ольга с севером не связана, а её сани в Пскове — более поздний «экспонат». Ну захотелось псковичам, знавшим из летописи, что знаменитая княгиня была их землячкой, вроде, заиметь от неё какой-то раритет. Ничего, вон сколько африканских стран теперь за право быть родиной Ганнибалов бьются!
Хотя кое-что любопытное в упоминании именно Луги и Мсты как мест, где княгиня, занявшаяся первой упорядочением взимания налогов с граждан, развернула бурную деятельность, есть. По большому счёту, здесь описан путь из Финского залива на Волгу. Но если признать, что данное место летописи действительности соответствует, тогда оно, как и в случае с Олегом, работает как раз против сторонников пути из варяг в греки. Потому что Ольга ставит погосты и дани не по Ловати и Днепру, а на Волжском пути. И какой же из них тогда нужно признать работающим?
Я, правда, склоняюсь больше к теории о болгарском (южнославянском) происхождении Ольги. Там есть ещё и такое соображение. Если отойти от совершенно нереальных дат жизни Игоря и Ольги, а исходить из возраста Святослава и соображений о том, сколько лет должно было быть его родителям к моменту его зачатия, получится: женились они где-то около 940 года. То есть как раз тогда, когда Игорь на Константинополь через Болгарию ходил. И когда у русов с болгарами были очень хорошие отношения, что подтверждает Константин Багрянородный (достигая земель болгар русы-купцы могли уже не бояться за свою жизнь и товары). Так что женитьба на княжне с Дуная была вполне логичным поступком для нацеленного на юг князя с берегов Днепра.
Но продолжим. В большом летописном рассказе о войне Владимира с Ярополком ни слова о водном пути и о ладьях нет. Больше того, под Киевом Владимир строит лагерь, ограждённый рвом: «…и стояше Володимеръ обрывся на Дорогожичи, межю Дорогожичемъ и Капичемъ, и есть ров и до сего дне»[55]. Если у него был ладейный флот, то и располагаться лагерь должен был у воды, логично? И вообще, когда князь пользуется судами, летописец об этом не забывает: «В лето 6493. Иде Володимиръ на Болгары сь Добрынею, уемъ своимъ, в лодьях, а Торкы берегомь приведе на конехъ»[56].
г. Первопроходец Ярослав
И, наконец, наступает время Ярослава. Вот этот наверняка идёт на брата Святополка водой. Поскольку в описании битвы на Днепре чётко говорится: «Новгородцы… реша Ярославу: „яко заутра перевеземъся на ня“» и «И вышедшее на брегъ, отринута лодье отъ берега…»[57] Больше того, при рассказе о Ярославе «лодьи» упоминаются ещё раз, в Новгороде, когда после поражения от Болеслава Польского на Буге князь хочет бежать к варягам. Новгородцы с посадником Константином Добрыничем иссекли его «лодьи», чтобы не допустить бегства. Хочется обратить внимание: отец Ярослава Владимир тоже «бегал за море». Но… в его истории нигде «лодьи» не фигурировали. Каким путём он отбывал к варягам, какие это были варяги, где они жили — всё из области догадок. А вот Ярослав явно хотел бежать морем.
Есть в рассказе о братоубийственной войне Владимировичей и ещё одна «лодья». Та, на которой убили Глеба. И тут вот что интересно. Глеб Муромский в Киев отправляется через… Смоленск. Причём по летописному рассказу похоже, что до Смоленска он идёт сушей, на конях (на Волге его конь ломает ногу, но не сказано, что он меняет «транспорт») и лишь там пересаживается на «насады».
О чём это может говорить? Ну, например, о том, что водный путь к Киеву начинался у Смоленска. И именно здесь путешествующие разживались «лодьями». Может быть, и Ярослав здесь же получил суда для похода на Киев? Может, так же, как Глеб не мог прийти почему-то водой с Волги, новгородцы тоже вынуждены были пользоваться сухопутными путями до Днепра?
Есть и другой момент, на который справедливо указал Сергей Цветков: собираясь идти на отказавшегося платить дань и засевшего в Новгороде Ярослава, Владимир велит «требите путь и мостите мостъ». То есть налаживает не водный, а сухой путь. «Если даже и прав Данилевский, полагая, что в данном случае „автор летописи устами Владимира косвенно процитировал пророка Исайю: „И сказал: поднимайте, поднимайте, равняйте путь, убирайте преграду с пути“, то всё равно, пусть и чужими словами, летописец отразил реальное обстоятельство: чтобы попасть в начале XI в. Из Киева в Новгород, требовались специальные инженерные мероприятия“», — пишет Цветков[58].
Но в любом случае Ярослав — это уже XI век. То есть время, на которое существование пути из варяг в греки сторонники этой версии сами не распространяют. Хотя бы потому, что большинство из них — норманисты, а признать, что во времена Ярослава по русским рекам туда-сюда шлялись норманнские купцы, даже им трудно.
д. Более поздние источники
Все русские летописные источники о пути из варяг в греки в VIII—X веках и о людях, по нему прошедших, мы исчерпали. Не летописные мне не известны (Бриму, как мы помним, тоже). Есть договоры Новгорода и Смоленска с Ригой, Готландом и Ганзой, но относятся они к значительно более позднему времени. И при этом из Риги в Смоленск товары везут преимущественно сушей. Очень старавшийся найти свидетельства водной торговли по Двине Бернштейн-Коган (он считал Двинский путь реально действовавшим в отличие от Ловатьского) в смоленских документах сумел найти только одну строчку в договоре: «Тот та рек князю: дайте вы мне конь, я вас провожу из Смоленска и сквозе Касплю, а учаны хочу проводити с конями и до Полтеска»[59]. По его мнению, строки эти свидетельствуют о наличии водного пути, по крайней мере от Смоленска через Касплю до Полоцка. Хотя не знаю, почему. По-моему, тут говорится о том, что для сопровождения торговцев от Смоленска до Двины нужна лошадь. Ну и что, что упомянута Каспля? Это же можно считать и указанием, что путь шёл вдоль неё. А учаны (суда) упомянуты только на отрезки пути неизвестно от какого места до Полоцка. Нет, можно, конечно, считать, что лошади нужны, чтобы тащить суда на волоках и мелях. Но, в общем, нужно признать: текст не очень ясен.
Так же сушей пришли в 1201 году в Новгород мириться варяги, с которыми вышло размирье в 1188 году. И среди путей, которые новгородцы указывают ганзейским купцам в договорах 1269 и 1301 годов, лишь один — водный (невский), остальные — сухопутные.
Приведу, чтобы не быть голословным, тексты новгородских грамот, касающихся путей на запад в XIII веке.
«Я, князь Ярослав Ярославич, сгадав с посадником Павшей, с тысяцким господином Ратибором, и со старостами, и со всем Новгородом, и с немецким послом Генриком Вулленпунде из Любека, с Лудольфом Добриссике и Яковом Куринге, готами, подтвердил мир и написал нашу правду согласно вашим грамотам, для вас, немецких сынов, и готов, и всего латинского языка, старый мир о пути по Неве за Котлингом от Готского берега и обратно, от Новгорода до Котлинга… А не возьмут они новгородского посла, и учинится что между Новгородом и Котлингом, князю и новгородцам до того дела нет… А приедет гость на Неву и понадобится ему дерево или мачтовый лес, рубить их ему по обоим берегам реки, где захочет. А поймают вора между Котлингом и Ладогой, везти его в Ладогу и там его судить по его преступлению; а поймают вора между Ладогой и Новгородом, судить его в Новгороде по его преступлению. А приедут немцы и готы по Волхову к порогу, то требовать им пороговых лоцманов без задержки, и сажать в свои корабли добрых людей и платить им, как исстари было, но не больше. А приедет гость вверх в Гостинополье, он даёт столько, сколько исстари давал, но не больше. А лоцману, нанятому на проезд вниз по Неве и обратно вверх, получать на прокорм 5 марок кун или один окорок; а был он нанят от Новгорода до Ладоги и обратно вверх, то 3 марки кун или пол-окорока на прокорм. А разобьётся ладья, которая поехала за товаром или которая нагружена товаром, то за ту ладью платить не надо, а за наём ладьи платить надо… Кто приехал по Неве, тому и обратно ехать по Неве, а приехал сухим путём, то и обратно ему ехать сухим путём без пакости».
Это договор 1269 года, самый подробный из всех документов, в которых говорится о пути из Новгорода на Запад. В 1301 году соглашение было совсем коротким, подтверждавшим прежние договорённости. Разница лишь в том, что пишется о трёх сухопутных маршрутах при одном водном. Пути эти — Вотский, Лужский и Псковский, исходными пунктами которых со стороны Запада являлись, соответственно, Ревель, Нарва и южнобалтийские города. Из них самым главным и самым важным был Псковский, связывающий Русь с Южной Балтикой и сохранивший своё значение во времена Ганзейского союза. По нему издревле через Литву в Новгород и Псков шли купцы из Любека, Ростока, Штральзунда, Гринсвальда, Штеттина и других городов балтийского Поморья.
О путях «горою и водою», связывающих Новгород с его западными партнёрами, говорится в договорах, заключённых в 1323, 1338, 1371, 1372, 1392, 1420, 1421, 1474, 1481, 1493, 1509 и в 1514 годах. В пяти последних указывается, что теперь ведут эти пути только в прибалтийские города «на Юрьев… и на Ригу, и к Колывани, и на Ругодиво».
По сути, из договора 1269 года следует, что в это время (и несколько раньше, хотя и не ясно, насколько раньше) действовал путь из Финского залива по Неве. Причём для его прохождения нужно было, очевидно, брать лоцманов: одного — от Новгорода до Ладоги, второго — от Ладоги до острова Котлин (нынешнего Кронштадта). При этом лоцману, работающему на невском отрезке пути, нужно платить почти вдвое больше, чем на ладожском. Поскольку это, в общем-то, не согласуется с расстояниями, остаётся только предположить, что прохождение Невы представляется более сложным.
Но это, повторю, документы гораздо более поздних времён. Да и относятся они только к пути из Балтики до Ильменя. О существовании маршрута с Ильменя на Днепр тут тоже речи нет.
Зато можно привести ещё ряд свидетельств, заставляющих думать, что по крайней мере в XI—XII веках путём по Ловати не пользовались. К примеру, полоцкий князь Брячислав из новгородского похода 1021 года возвращается по Шелоне и Судоме (каким путём он идёт на Новгород, не ясно), судя по тому, где его застиг Ярослав. А в 1167 году, когда Мстислав Полоцкий и Роман Смоленский осаждают Великие Луки, та часть жителей, которая не захотела «забиваться» в осаду, бежит «не вниз по Ловати, под защиту Новгорода, а в Псков»[60]. Интересное поведение для людей, которые уже века три должны были бы быть связаны с Новгородом постоянно функционирующим торговым путём.
Насонов считает, что дело тут в совместной для великолукцев и псковичей защите новгородско-полоцкой границы, которая-де сближала их больше, чем торговые связи с Новгородом. Но ему, как стороннику существования пути из варяг в греки, ничего иного и не оставалось. Мы же заметим: скорее, речь может идти о том, что даже среднее течение Ловати, не говоря уже о верховьях, осваивали не с севера или юга, а с запада.
Кстати, между Великой (впадающей в Чудское озеро, а там через Нарову — в Балтику) и Ушой (притоком Дриссы, впадающей в Западную Двину) волок — километра два. Причём ведёт он из солидного озера Верято в столь же приличное Ашо. И у заливчика на Верято название-то очень говорящее — озеро Волоченец (см. карту 4).
Карта 4. Район озера Верято
Что-то напрашивается вопрос: не является ли это ещё одним более удобным путём из Балтики на Днепр?
Ещё о Ловати. В 1233 году, идя в поход на Литву, князь Ярослав Всеволодович «съ новгородьци, въседавъше въ насады, а инии на конихъ, поидоша по нихъ по Ловоти; и яко быша у Моравиина, и въспятишася лодьиници оттоле въ городъ, и князь я отпусти: недостало бо у нихъ бяше хлеба; а самъ поиде съ коньникы по нихъ»[61]. Моравьин — это, по утверждению Бернштейна-Когана, «Муравеина, к северу от Холма». Не знаю, не нашёл на карте, но не верить ему у меня основания нет. Если это так, то интересно, что отпустили суда из района Холма, то есть значительно выше Великих Лук. Основанием для этого, правда, летописец выдвигает отсутствие хлеба (еды) для лодейного флота, а не непроходимость реки. Но как минимум это значит, что в тех краях пищей было разжиться негде.
И ещё один интересный документ я обнаружил в том же сборнике «Вопросов географии», что и статья Бернштейна-Когана. В ней описан некий указатель путей из Новгорода во все стороны[62]. Это выписка из новгородских изгонных (то есть ямщицких) книг. Датированы они вполне обоснованно 1601—1609 гг. В документе указаны дороги, идущие из Новгорода и по бывшим его землям с указанием, где какие ямщицкие станции есть на них и сколько между ними вёрст.
Так вот, в списке этом наряду с сухими указаны и водные пути. Надо так понимать, те, которые в начале XVII века использовались. Водных путей совсем немного. Во-первых, это Лужский путь («А водяным путём рекою Лугою по станам…»), ведущий от Тесово до Ивангорода по Луге, Росони и Нарве. На нём указаны три пристани («стана») и три города (Тесов, Ям и Ивангород). Причём из указателя ясно, что от Новгорода до Тесово нужно ехать сухим путём.
Есть «дорога от Новагорода водяным путём Мстою рекою до Вышнего Волочка», тоже с подробной росписью. То же — для дороги «от Новагорода до Москвы водяным путём» через Осташков, Селижарово, Ржеву Володимерову, Зупцов. Стало быть, знаменитый Селигерский путь. Опять-таки написано, что от Шоши до Москвы нужно ехать по сухопутью.
Имеется и два коротких указания на наличие водного пути от Новгорода до Старой Руссы и от Ладоги до Орешка. И всё! Даже от Новгорода до Ладоги указана дорога по суше. Написано, правда, что ямщики предпочитают теперь ехать по льду реки, так же как по льду Ладожского озера, если отправляются в Орешек и Корелу, поскольку путь по суше там плохой. Но это зимой.
Что же касается Ловати, то до Холма и до Великих Лук указаны разного рода сухопутные дороги, а вот водного пути нет! «Думаю, что если бы водные пути по Волхову — Неве или по Ловати играли заметную роль хотя бы в торговом отношении, то они были бы упомянуты „росписью“» — справедливо отмечает И. А. Голубцов[63].
В общем, те документы, которые мы рассмотрели, не дают основания утверждать, будто путь из варяг в греки по традиционно принимаемому маршруту в указанные века функционировал постоянно. Скорее, хождение по нему было делом редким и совершалось в случае крайней военной необходимости, да и то не ясно, водой ли.
Для начала вспомним, что русских летописных источников, независимых в первой своей части от Повести временных лет (ПВЛ — гипотетически выделенное историками после исследования всех летописей произведение будто бы XII века), практически нет. Есть Новгородская I летопись (НПЛ), которая до смерти Игоря (традиционно — 945 год) излагает многое по-своему, но всё же и она для древнейшего периода демонстрирует некоторое влияние ПВЛ (или более ранней летописи, лёгшей в основу как ПВЛ, так и НПЛ). Есть ещё так называемая Иоакимовская летопись, которую цитировал В. Н. Татищев (и которой никто, кроме него, не видел), но её существование гипотетично. А в Ипатьевской, Лаврентьевской и так далее летописях расхождений в описании интересующих нас событий IX—X веков мало. Так что продолжим работу по той же Лаврентьевской летописи.
а. Легендарная парочка: Аскольд и Дир
На роль первопроходцев «великого пути» могли бы претендовать Аскольд и Дир. «И бяста у него два мужа, не племени его, но боярина, и та испросистася ко Царюгороду с родомъ своимъ. И поидоста по Днепру, и идуче мимо, и узреста на горе градок и упрошаста и реста: „чий се градокъ?“»[38] Так рассказывает летописец о появлении в Киеве мужей Рюрика. Им же потом приписывается и поход на Царьград. В итоге получается вроде, что в три приёма они прошли весь знаменитый путь. Сперва с Рюриком — до Новгорода, потом сами — до Киева и, наконец, с киевлянами — до Константинополя.
Если очень хотеть, то можно допустить, конечно, всё. А вот если следовать фактам, то приходится признать: в летописи не указано, из какого места они двинулись в путь. Рюрик же, если верить летописцу, владел уже несколькими городами, расположенными в различных местах Руси. Так что начальный пункт — далеко не обязательно Новгород. Тем более, по тексту, двинулись они по Днепру, ни о какой Ловати речи не идёт. А что, если уходили они из Полоцка, к примеру? Тогда двигались по Двине — Днепру. А если из Ростова? В этом случае они могли попасть в Днепр различными путями.
И вообще, НПЛ, к примеру, про связь Аскольда и Дира с Рюриком не знает, размещая сообщение о них отдельно от «призвания варягов» («Приидоста два Варяга и нарекостася князема: одиному бе имя Асколдъ, а другому Диръ; и беста княжаща в Киеве, и владеюща Полями; и беша ратнии съ Древляны и съ Улици»). На всякий случай, если вы не заметили, обращаю внимание: не знает об их связи с Новгородом как раз новгородская летопись! Кто хочет, волен верить, что через пару веков киевляне лучше знали о новгородских корнях своих князей, чем новгородцы. Это, кстати, вообще одна из любопытнейших черт русского летописания (или его трактовки учёными): в Киеве сведения о «призвании варягов» и его последствиях излагались более полно, чем в Новгороде. Хотя пришли-то заморские князья вроде на Волхов. Но в Новгороде о них вообще рассказывали зачастую по-другому и даже с другими датами. Ну да ладно, мы сейчас не норманнскую проблему разбираем.
Так вот, возвращаясь к нашим героям: не сказано, что они шли в Киев по воде. Как мы увидим дальше, если у летописных персонажей были ладьи, об этом так или иначе упоминается.
Пожалуй, единственный источник, который привязывает Аскольда и Дира однозначно к Новгороду, а потом отправляет их по пути на Киев к Смоленску (и вроде бы по воде), — это достаточно поздняя Устюжская летопись: «Асколд и Дир испросиста у Рюрика ко Царюгороду ити родом своим. И поидоша из Новагорода на Днепр-реку, и по Днепру вниз мимо Смоленск, зане город велик и мног людьми»[39].
Но откуда взялось это известие? Некоторые исследователи (к примеру, Н. Н. Воронин) считают, что оно принесено из древней, не сохранившейся смоленской летописи, но это всего лишь гипотеза. Зато не вызывает сомнения, что во времена Аскольда и Дира Смоленска не было. Было Гнёздово (Алексеев именует его Свинеском — от реки Свинки, впадающей тут в Днепр, по ассоциации с Пинском, Полотском (Полоцком) и так далее). Так что в любом случае мы имеем дело не с реальной погодной фиксацией фактов, а с преданием, записанным уже тогда, когда о Гнёздове забыли, и помнили лишь Смоленск.
Ну и, наконец, был ли мальчик? Аскольда никто, кроме наших летописцев и тех, кто позже пользовался русскими источниками, не знает. Правда, некоторые летописи сообщают о нём дополнительные подробности. Так, по Татищеву (Иоакимовской летописи): «Славяне, живущие по Днепру… утесняемы бывши от казар, … прислали к Рюрику старших мужей просить, чтобы послал к ним сына или иного князя княжить. Он же дал им Оскольда и воинов с ним отпустил. Оскольд же, придя, стал править Киевом и, собрав войско, победил сначала козар, потом пошёл в ладьях (я же говорил, что если есть суда, о них скажут. — Примеч. автора) ко Цареграду…»[40] В общем «Иоакима» вполне можно понять так, что Аскольд был сыном Рюрика. Или уж по крайней мере князем. Но тут нет никакого Дира.
Зато Дира неплохо знают арабские историки как царя славян, не очень понятно, правда, где сидящего. Например, в «Промывальнях золота и рудниках самоцветов» автора X века аль-Масуди говорится, что «первый из славянских царей есть царь Дира, он имеет обширные города и многие обитаемые страны; мусульманские купцы прибывают в столицу его государства с разного рода товарами»[41]. Но в этом случае рядом с ним не упоминается Аскольд. Так же, как и то, что Дир пришёл с севера.
И вообще кое-кто из поздних летописцев (например, первый польский историк Ян Длугош) считал Аскольда и Дира местными, к Рюрику никакого отношения не имеющими. Вот что писал Длугош в своей «Польской истории»:
«Затем, после смерти Кия, Щека и Корева, их сыновья и потомки, наследуя по прямой линии, княжили у русских много лет, пока такого рода наследование не привело к двум родным братьям — Оскольду и Диру»[42].
Того же мнения придерживались некоторые известные исследователи проблемы происхождения Руси, работавшие в XIX веке. Например, Эверс и Гедеонов считали Аскольда и Дира венграми. И приводили обоснования. К примеру, то, что гора, где похоронен Аскольд, стала называться Угорской, то есть Венгерской: «И убиша Аскольда и Дира, несоша на гору, и погребоша и на горе, еже ся ныне зоветь Угорское, кде ныне Олминъ дворъ»[43].
Традиционно название горы связывают с событием, описанным в ПВЛ под 6406 годом: «Идоша Угри мимо Киевъ горою, еже ся зоветь ныне Угорьское»[44]. Но это уже второе по времени событие. При этом, как вполне законно отмечает Гедеонов, венгры не могли на самом деле идти по горе, поскольку были кочевниками и передвигались на конях. Максимум, что можно предположить: угры шли высоким берегом Днепра (в русском языке такой берег тоже именуется горой). И что же? Весь высокий берег, что ли, Угорским прозвался? Это вряд ли! А вот одна возвышенность, где Аскольда похоронили, — вполне вероятно. А строчки «еже ся зоветь ныне Угорьское», которые в обоих местах летописи совершенно идентичны, просто попали во второй текст из первого при очередной переписке. Обратное предположить гораздо труднее, поскольку в рассказе об Аскольде и Дире ничего об их связях с венграми больше не говорится, и к чему туда переносить название горы — непонятно.
Кроме того, известен князь Аскел, или Аскелт, чьё имя явно перекликается с Аскольдом. Этот владетель упоминается византийским хронистом Феофаном Исповедником под 556 годом, когда направляет посольство к императору. Народ его именуется «гермехионы». Кто они такие, понять не сложно. Другой Феофан, хронист VI века, пояснял, что гермехионы — турки, живущие к востоку от Дона. Ну, а турками византийцы того времени и даже значительно более поздних времён устойчиво именовали венгров, среди которых, хотя они в основе своей и угро-финны, тюркский компонент силён (особенно в племенной верхушке). Кстати, арабские писатели Ибн Русте и Ибн Фадлан упоминают о племени «ас.к.л» (напомним, что в арабском гласные не писались), живущем к востоку от Волги, по соседству с волжскими булгарами.
Сами же венгерские предания (к примеру, анонимная хроника «Деяния венгров», написанная предположительно в конце XII века) рассказывают о захвате вождём Альмошом Киева. Венгры «достигли области русов и, не встретив какого-либо сопротивления, прошли до самого города Киева. А когда проходили через город Киев, переплывая реку Днепр, то захотели подчинить себе королевство русов. Узнав об этом, вожди русов сильно перепугались, ибо они услышали, что вождь Альмош, сын Юдьека, происходит от рода короля Аттилы, которому их предки платили ежегодную дань. Однако киевский князь собрал всех своих вельмож, и, посовещавшись, они решили начать битву с вождём Альмошем, желая лучше умереть в бою, нежели потерять своё королевство и помимо своей воли подчиниться вождю Альмошу… Вождь Альмош и его воины, одержав победу, подчинили себе земли русов и, забрав их имения, на вторую неделю пошли на приступ города Киева»[45]. Местные правители почли за лучшее покориться Альмошу, который потребовал от них отдать ему своих сыновей в качестве заложников, уплатить в виде ежегодного налога десять тысяч марок и, кроме того, предоставить продовольствие, одежду и другие необходимые вещи — лошадей с сёдлами и удилами и верблюдов для перевозки грузов.
Так что венгерская версия происхождения имени Аскольд (Дир — тот вообще носит кельтское имя, означающее «сильный») достаточно хорошо согласуется с разного рода фактами. А вот норманисты предлагают что-то вроде Хёскулд, безо всяких ссылок на хотя бы какого-нибудь исторического персонажа с таким именем. Наконец, по летописи Аскольд и Дир — не от племени рюрикова, то есть, по мнению Эверса и Гедеонова, а также историков нашего времени, разделяющих их точку зрения, не варяги.
Кстати, Никоновская (Патриаршия) летопись, к примеру, говорит о походе Аскольда и Дира не вниз, а вверх по Днепру, в полоцкие земли: «Того же лета воеваша Аскольд и Диръ Полочанъ и мног зла сътвориша»[46]. Датируется это 865 годом (6373 от Сотворения мира). Л. В. Алексеев находит подтверждение данному известию в датах младших монет четырёх кладов: Добрино на Ворхите (842 г.), Симоны (846 г.), Поречье (854 г.) и Соболево (857 г.). Правда, он почему-то считает, что этот набег был совершён по пути из Новгорода в Киев. Но летопись-то помещает его уже после завоевания Киева. Больше того, под 6372 годом она же содержит сообщение: «Убiенъ быстъ отъ Болгаръ Осколдовь сынъ»[47]. Да и расположение упомянутых кладов скорее указывает на движение через Днепр, Друть и Витьбу к Полоцку и потом боевые действия вокруг города. Если дружина спешила на юг, к Царьграду, трудно представить, чтобы она могла так, как считает Алексеев, рассыпаться по полоцким землям, чтобы заставить людей на столь значительной территории укрывать свои сокровища. Так же не сильно реален сплав единого воинского отряда к Днепру одновременно по Витьбе и по Друти. А вот для набега киевлян на кривичей — нормально. В набег вообще имеет смысл идти не одним путём, чтобы сразу охватить большую территорию.
Никоновская же летопись, как и новгородские, тоже не знает о связи Аскольда и Дира с Рюриком и варягами. А ведь это огромная компиляция более старых текстов, иногда даже никак не связанных между собой (об Аскольде говорится аж в трёх местах)! Причём ряд сведений, содержащихся в ней, совершенно уникален.
Так что при всём желании эта легендарная парочка всё же на первопроходцев пути из варяг в греки никак не тянет.
б. Откуда шёл Олег Вещий?
Зато вполне тянул бы Олег Вещий. «Поиде Олег, поимъ воя многи… и приде къ Смоленьску съ Кривичи, и прiя градъ, и посади мужъ свои; оттуда поиде внизъ, и взя Любецъ, и посади мужъ свои. И придоста къ горам Киевьскимь, и уведа Олегъ, яко Осколдъ и Диръ княжита, и похорони вои в лодьяхъ…»[48].
Что дальше было, вы, наверное, помните. Главное для нас тут, что Олег идёт на Киев через Смоленск и Любечь. То есть как раз вдоль пути из варяг в греки. И то, что у него к моменту прихода в Киев есть ладьи, о чём летописец и сообщает (как я вам выше и обещал).
В общем, вполне можно было бы признать, что Олег путь прошёл. Правда, опять не ясно, когда у него появились ладьи. Ведь он мог ими разжиться и в Смоленске. Но это так, мелкие придирки.
Вот, что действительно важно: если верить летописцу, до тех пор, пока Олег не подошёл к «горам Киевским», он не знал, что в Киеве сидят Аскольд и Дир. А ведь уходили они от Рюрика, если придерживаться традиционной версии, на памяти Олега. Стало быть, ушли — и как в воду канули? Интересно, как это совместить с существованием торгового пути между Новгородом и Киевом? По всему выходит, что в это время (по летописи — 882 год) никакого сообщения между двумя городами не было, иначе новгородский воевода, бывший регентом при малолетнем князе (я не вижу пока необходимости вдаваться в споры о датировках жизни Рюриковичей), не мог не знать, кто занимает княжеский стол в Киеве. Больше того, похоже, и в Смоленске, и даже в Любиче об этом не знали. Иначе сказали бы Олегу, и он заранее приготовился бы к захвату города, а не экспромтом выдумывал историю про купцов. Может, отдельные смельчаки по Днепру и плавали в соседние города, но, уж точно, это не было регулярным сообщением.
А вообще разве доказано, что Олег шёл в Киев из Новгорода? Да, так утверждает Повесть временных лет. Но… ещё в XIX веке ряд исследователей высказывали сомнение в истинности этого утверждения. Особо серьёзные возражения появились уже в нынешние времена, когда стало можно опять открыто критиковать традиционные представления. Так, Никитин[49] обратил внимание на титулование Олега в договоре с Византией «светлым князем» (кстати, надо заметить — не только его, но и находящихся под его рукой других князей). Но, как справедливо указывает историк, византийцы к титулованию относились всегда очень серьёзно. Право называться так, а не иначе нужно было ещё доказать. В Византии близкий к этому титул «сиятельный» (illustris) употреблялся только по отношению к высшим придворным чинам или вообще родственникам императора. На Западе «светлость» (serenissimus) — это владетельный князь.
Откуда же взялось такое титулование у Олега? На Руси того времени его не было, в Скандинавских странах — тоже. Никитин предполагает: Олег пришёл из Европы и вся история с захватом им Киева вообще разворачивается на Дунае! То есть Киев — не тот!
Идею Никитина подхватывает С. Э. Цветков, выстраивая версию того, что Олег был героем великоморавской истории[50]. При этом он придаёт решающее значение арабским источникам (Ибн Русте), где сообщается, что «и упомянутый глава, которого они называют „главой глав“ („pa ис ар-руаса“), зовётся у них свиет-малик»[51]. «Свиет-малик» ещё Б. Н. Заходер, выдающийся учёный-востоковед, объяснил как «светлый князь». И связал с традиционными для славян составляющими имён-титулов: Святослав, Святополк.
При этом С. Э. Цветков подчёркивает, что шведский исследователь Л. Грот, занимаясь вопросом: русская легенда о Олеге Вещем была первоначальной или во многом совпадающая с ней скандинавская сага об Одде Стреле? — пришёл к выводу о невозможности применения понятия «светлый» в германоязычных странах к язычнику. По словам шведского учёного, «у нас нет никаких оснований подозревать, что заимствование эпитетов-титулов „свет/свят“ шло в обратном порядке (из древнегерманских языков), их исконно древнерусское происхождение и раннее и широкое распространение в древнерусской духовной культуре и политической практике… исключают такие предположения»[52].
Дальше Цветков анализирует возможное местоположение столицы «свиет-малика» Ибн Русте и приходит к выводу, что упомянутый город Джарваб (или, как допускают востоковеды из-за вариативности чтения многих арабских слов, Хорват) располагался на Карпатах, где жили «белые хорваты» русских летописей. А в конце IX века на эту территорию распространялась власть Великой Моравии. И историк полагает, что на Карпатах сидел русский князь, после поражения Великой Моравии от венгров ставший независимым и занявший Киев на Днепре. В качестве аргумента для последнего он использует те летописи, по которым Олег представляется Аскольду и Диру «подугорским гостем». А Угорскими горами в летописи названы Карпаты. Есть ещё в Киеве конца XI — начала X века могилы, носящие явные следы моравского влияния (об этом позже, в разделе археологии).
Версия, конечно, любопытная, хотя и далеко не бесспорная.
Кстати, с именем у вещего князя действительно не всё в порядке. Норманисты производят его от Helgi («святой»). Но мы уже цитировали Грота: слово «святой» предполагает в германских языках обязательное крещение его носителя. Язычник святым зваться не может. Стало быть, по выводу шведского учёного, имя это появилось у скандинавов только после крещения Швеции и Норвегии. А это произошло, как мы знаем, позже времён Олега Вещего.
Зато Олег неплохо выводится из древнеболгарского титула «олг». На юге Болгарии, на границе с Византией, обнаружена надпись времён царя Симеона, на которой упомянут «Теодор, олг таркан» — «Теодор, правитель области».
Надпись времён царя Симеона с упоминанием титула «олг таркан»
Либо Олег может выводиться из славянского «ол». В последнем случае, как отмечал ещё С. А. Гедеонов, мы имеем дело с чередованием «ол—вел» в массе славянских имён: Олек—Велек, Олен—Велен. Значение то же самое, что и в тюркском «великий». Есть ещё и иранское Халег — творец, на которое указывает А. Г. Кузьмин. В любом случае значения близкие и вполне подходящие для традиционных для того времени имён титулов. И связаны все эти имена с югом. При этом тут нет указанной Гротом натяжки. Скорее, следует вслед за шведом предположить, что имя в значении «великий» потом пришло к северным германцам уже как «святой», поскольку во время его появления на севере «великим» уже мог зваться только защитник христианства.
В общем, с какой стороны ни посмотри на историю Олега Вещего, подтверждения существования пути из варяг в греки мы не получим. Если позволить себе роскошь остаться на почве ПВЛ, летопись даёт нам совершенно бесценное указание на отсутствие освоенного торгового пути из Новгорода в Киев в конце IX века. Ещё раз подчеркну: Олег не знал, кто правит в Киеве! Ну а если принять южную версию, тогда совсем «ой»! Опять больше, чем плавание от Киева до Чёрного моря, не получим.
в. Забытая дорога
После Олега в летописных «походах из варяг в греки» наступает перерыв. Игорь и Святослав всё своё внимание сосредотачивают на юге. При Игоре Новгород вообще не упоминается. Что, признайте, странно для князя, который в этом городе вроде бы сидел с детства! Тем более если торговля по маршруту Новгород — Киев играла важную роль в жизни княжества. Однако Игорь воюет на юге и дань собирает там же. В Новгороде, если верить новгородским же летописям, даже княжеского наместника нет. Первым после легендарного Гостомысла назван Константин (Коснятин), который вполне уверенно отождествляется с сыном Добрыни, действующим во времена Ярослава Мудрого.
К тому же Новгородская первая летопись вообще историю Олега и Игоря излагает по-своему. В ней Олег — только воевода при Игоре. И на Константинополь воины Игоря ходят в 6428 и 6430 годах от Рождества Христова, то есть вроде бы позже похода Олега, но раньше похода Игоря. В общем, если мы хотим опираться на ПВЛ, придётся признать, что новгородцы о делах Игоря плохо знают. Или, может, это совсем другие Игорь и Олег? Но это уже тема для отдельной книги.
Ольга вроде бы ездила на север «…и устави по Мьсте повосты и дани, и по Лузе оброки и дани…»[53]. Однако укажем, что ни о каких судах летописец не говорит, зато сообщает, что «и сани её стоять въ Плескове». Получается, по северу она ездила (если ездила) зимой. Как тут не вспомнить Микляева!
Опять же про Ольгу последнее время многие учёные начинают говорить, что она была не из Пскова, а из болгарской Плиски. Эту версию последовательно отстаивает, к примеру, Никитин. Впрочем, и здесь современные историки следуют по стопам исследователей XIX века. Ещё архимандрит Леонтий (Кавалин) обнаружил среди рукописей, принадлежавших А. С. Уварову, сборник XV века, где сообщалось, что «Игоря же Олегъ жени въ Болгарехъ, поять за него княжну именем Олгу и бе мудра вельми»[54]. Эту же идею потом активно поддерживал Иловайский.
Что, если подумать, достаточно логично. Всё-таки Ольга — особая статья в древней русской истории. Да и не только в древней. Считай, до царевны Софьи правительницы-женщины у нас больше не было. И Софья, между прочим, не рискнула именоваться царицей. Это уж потом, после бардака в вопросах престолонаследия, вызванного петровским указом, у нас царицы-правительницы появились. А раньше (с древнейших времён) на Руси тоже лилиям негоже было прясть.
И вдруг Ольга, такое впечатление, именуется княгиней не потому, что она — жена князя. У неё свой город (Вышгород), в который она, победив древлян, отправляет часть дани. Её принимают в Константинополе как правящую княгиню. Больше того, некоторые исследователи считают, что принимают её не просто как главу чужого государства, а ещё и как родственницу императора. Например, её допускают во внутренние покои императорского дворца, что не разрешалось послам и вообще иностранцам. Французский исследователь Ж. П. Ариньон, анализируя описание приёма Ольги, оставленное Константином Багрянородным, полагает, что принимали её по чину «опоясанной патрикии».
Даже Святослав, вроде бы законный князь с момента смерти отца, в Киеве, пока живёт мать, практически не бывает. И в поездке в Константинополь не участвует. Похоже, всё решает Ольга.
Так почему она такая особенная? Вот тут и появляется объяснение: Ольга — не безродная перевозчица (как в легенде) и даже не знатная славянская или скандинавская женщина, а болгарка из рода тамошних царей. Которые, кстати, как раз в это время находились в родстве с византийскими императорами, поскольку здравствовавший в тот момент царь Болгарии Пётр Симеонович был женат на Марии Ирине, внучке императора Романа Лакапина.
При этом Плиска была древней столицей Болгарии, а в середине X века там располагался архиепископ. То есть город этот был культурным центром. Ну а что Плесков (так писали Псков в древности) и Плиска (Плискова) по звучанию очень похожи, это давным-давно учёные заметили.
Вот и получается, что Ольга с севером не связана, а её сани в Пскове — более поздний «экспонат». Ну захотелось псковичам, знавшим из летописи, что знаменитая княгиня была их землячкой, вроде, заиметь от неё какой-то раритет. Ничего, вон сколько африканских стран теперь за право быть родиной Ганнибалов бьются!
Хотя кое-что любопытное в упоминании именно Луги и Мсты как мест, где княгиня, занявшаяся первой упорядочением взимания налогов с граждан, развернула бурную деятельность, есть. По большому счёту, здесь описан путь из Финского залива на Волгу. Но если признать, что данное место летописи действительности соответствует, тогда оно, как и в случае с Олегом, работает как раз против сторонников пути из варяг в греки. Потому что Ольга ставит погосты и дани не по Ловати и Днепру, а на Волжском пути. И какой же из них тогда нужно признать работающим?
Я, правда, склоняюсь больше к теории о болгарском (южнославянском) происхождении Ольги. Там есть ещё и такое соображение. Если отойти от совершенно нереальных дат жизни Игоря и Ольги, а исходить из возраста Святослава и соображений о том, сколько лет должно было быть его родителям к моменту его зачатия, получится: женились они где-то около 940 года. То есть как раз тогда, когда Игорь на Константинополь через Болгарию ходил. И когда у русов с болгарами были очень хорошие отношения, что подтверждает Константин Багрянородный (достигая земель болгар русы-купцы могли уже не бояться за свою жизнь и товары). Так что женитьба на княжне с Дуная была вполне логичным поступком для нацеленного на юг князя с берегов Днепра.
Но продолжим. В большом летописном рассказе о войне Владимира с Ярополком ни слова о водном пути и о ладьях нет. Больше того, под Киевом Владимир строит лагерь, ограждённый рвом: «…и стояше Володимеръ обрывся на Дорогожичи, межю Дорогожичемъ и Капичемъ, и есть ров и до сего дне»[55]. Если у него был ладейный флот, то и располагаться лагерь должен был у воды, логично? И вообще, когда князь пользуется судами, летописец об этом не забывает: «В лето 6493. Иде Володимиръ на Болгары сь Добрынею, уемъ своимъ, в лодьях, а Торкы берегомь приведе на конехъ»[56].
г. Первопроходец Ярослав
И, наконец, наступает время Ярослава. Вот этот наверняка идёт на брата Святополка водой. Поскольку в описании битвы на Днепре чётко говорится: «Новгородцы… реша Ярославу: „яко заутра перевеземъся на ня“» и «И вышедшее на брегъ, отринута лодье отъ берега…»[57] Больше того, при рассказе о Ярославе «лодьи» упоминаются ещё раз, в Новгороде, когда после поражения от Болеслава Польского на Буге князь хочет бежать к варягам. Новгородцы с посадником Константином Добрыничем иссекли его «лодьи», чтобы не допустить бегства. Хочется обратить внимание: отец Ярослава Владимир тоже «бегал за море». Но… в его истории нигде «лодьи» не фигурировали. Каким путём он отбывал к варягам, какие это были варяги, где они жили — всё из области догадок. А вот Ярослав явно хотел бежать морем.
Есть в рассказе о братоубийственной войне Владимировичей и ещё одна «лодья». Та, на которой убили Глеба. И тут вот что интересно. Глеб Муромский в Киев отправляется через… Смоленск. Причём по летописному рассказу похоже, что до Смоленска он идёт сушей, на конях (на Волге его конь ломает ногу, но не сказано, что он меняет «транспорт») и лишь там пересаживается на «насады».
О чём это может говорить? Ну, например, о том, что водный путь к Киеву начинался у Смоленска. И именно здесь путешествующие разживались «лодьями». Может быть, и Ярослав здесь же получил суда для похода на Киев? Может, так же, как Глеб не мог прийти почему-то водой с Волги, новгородцы тоже вынуждены были пользоваться сухопутными путями до Днепра?
Есть и другой момент, на который справедливо указал Сергей Цветков: собираясь идти на отказавшегося платить дань и засевшего в Новгороде Ярослава, Владимир велит «требите путь и мостите мостъ». То есть налаживает не водный, а сухой путь. «Если даже и прав Данилевский, полагая, что в данном случае „автор летописи устами Владимира косвенно процитировал пророка Исайю: „И сказал: поднимайте, поднимайте, равняйте путь, убирайте преграду с пути“, то всё равно, пусть и чужими словами, летописец отразил реальное обстоятельство: чтобы попасть в начале XI в. Из Киева в Новгород, требовались специальные инженерные мероприятия“», — пишет Цветков[58].
Но в любом случае Ярослав — это уже XI век. То есть время, на которое существование пути из варяг в греки сторонники этой версии сами не распространяют. Хотя бы потому, что большинство из них — норманисты, а признать, что во времена Ярослава по русским рекам туда-сюда шлялись норманнские купцы, даже им трудно.
д. Более поздние источники
Все русские летописные источники о пути из варяг в греки в VIII—X веках и о людях, по нему прошедших, мы исчерпали. Не летописные мне не известны (Бриму, как мы помним, тоже). Есть договоры Новгорода и Смоленска с Ригой, Готландом и Ганзой, но относятся они к значительно более позднему времени. И при этом из Риги в Смоленск товары везут преимущественно сушей. Очень старавшийся найти свидетельства водной торговли по Двине Бернштейн-Коган (он считал Двинский путь реально действовавшим в отличие от Ловатьского) в смоленских документах сумел найти только одну строчку в договоре: «Тот та рек князю: дайте вы мне конь, я вас провожу из Смоленска и сквозе Касплю, а учаны хочу проводити с конями и до Полтеска»[59]. По его мнению, строки эти свидетельствуют о наличии водного пути, по крайней мере от Смоленска через Касплю до Полоцка. Хотя не знаю, почему. По-моему, тут говорится о том, что для сопровождения торговцев от Смоленска до Двины нужна лошадь. Ну и что, что упомянута Каспля? Это же можно считать и указанием, что путь шёл вдоль неё. А учаны (суда) упомянуты только на отрезки пути неизвестно от какого места до Полоцка. Нет, можно, конечно, считать, что лошади нужны, чтобы тащить суда на волоках и мелях. Но, в общем, нужно признать: текст не очень ясен.
Так же сушей пришли в 1201 году в Новгород мириться варяги, с которыми вышло размирье в 1188 году. И среди путей, которые новгородцы указывают ганзейским купцам в договорах 1269 и 1301 годов, лишь один — водный (невский), остальные — сухопутные.
Приведу, чтобы не быть голословным, тексты новгородских грамот, касающихся путей на запад в XIII веке.
«Я, князь Ярослав Ярославич, сгадав с посадником Павшей, с тысяцким господином Ратибором, и со старостами, и со всем Новгородом, и с немецким послом Генриком Вулленпунде из Любека, с Лудольфом Добриссике и Яковом Куринге, готами, подтвердил мир и написал нашу правду согласно вашим грамотам, для вас, немецких сынов, и готов, и всего латинского языка, старый мир о пути по Неве за Котлингом от Готского берега и обратно, от Новгорода до Котлинга… А не возьмут они новгородского посла, и учинится что между Новгородом и Котлингом, князю и новгородцам до того дела нет… А приедет гость на Неву и понадобится ему дерево или мачтовый лес, рубить их ему по обоим берегам реки, где захочет. А поймают вора между Котлингом и Ладогой, везти его в Ладогу и там его судить по его преступлению; а поймают вора между Ладогой и Новгородом, судить его в Новгороде по его преступлению. А приедут немцы и готы по Волхову к порогу, то требовать им пороговых лоцманов без задержки, и сажать в свои корабли добрых людей и платить им, как исстари было, но не больше. А приедет гость вверх в Гостинополье, он даёт столько, сколько исстари давал, но не больше. А лоцману, нанятому на проезд вниз по Неве и обратно вверх, получать на прокорм 5 марок кун или один окорок; а был он нанят от Новгорода до Ладоги и обратно вверх, то 3 марки кун или пол-окорока на прокорм. А разобьётся ладья, которая поехала за товаром или которая нагружена товаром, то за ту ладью платить не надо, а за наём ладьи платить надо… Кто приехал по Неве, тому и обратно ехать по Неве, а приехал сухим путём, то и обратно ему ехать сухим путём без пакости».
Это договор 1269 года, самый подробный из всех документов, в которых говорится о пути из Новгорода на Запад. В 1301 году соглашение было совсем коротким, подтверждавшим прежние договорённости. Разница лишь в том, что пишется о трёх сухопутных маршрутах при одном водном. Пути эти — Вотский, Лужский и Псковский, исходными пунктами которых со стороны Запада являлись, соответственно, Ревель, Нарва и южнобалтийские города. Из них самым главным и самым важным был Псковский, связывающий Русь с Южной Балтикой и сохранивший своё значение во времена Ганзейского союза. По нему издревле через Литву в Новгород и Псков шли купцы из Любека, Ростока, Штральзунда, Гринсвальда, Штеттина и других городов балтийского Поморья.
О путях «горою и водою», связывающих Новгород с его западными партнёрами, говорится в договорах, заключённых в 1323, 1338, 1371, 1372, 1392, 1420, 1421, 1474, 1481, 1493, 1509 и в 1514 годах. В пяти последних указывается, что теперь ведут эти пути только в прибалтийские города «на Юрьев… и на Ригу, и к Колывани, и на Ругодиво».
По сути, из договора 1269 года следует, что в это время (и несколько раньше, хотя и не ясно, насколько раньше) действовал путь из Финского залива по Неве. Причём для его прохождения нужно было, очевидно, брать лоцманов: одного — от Новгорода до Ладоги, второго — от Ладоги до острова Котлин (нынешнего Кронштадта). При этом лоцману, работающему на невском отрезке пути, нужно платить почти вдвое больше, чем на ладожском. Поскольку это, в общем-то, не согласуется с расстояниями, остаётся только предположить, что прохождение Невы представляется более сложным.
Но это, повторю, документы гораздо более поздних времён. Да и относятся они только к пути из Балтики до Ильменя. О существовании маршрута с Ильменя на Днепр тут тоже речи нет.
Зато можно привести ещё ряд свидетельств, заставляющих думать, что по крайней мере в XI—XII веках путём по Ловати не пользовались. К примеру, полоцкий князь Брячислав из новгородского похода 1021 года возвращается по Шелоне и Судоме (каким путём он идёт на Новгород, не ясно), судя по тому, где его застиг Ярослав. А в 1167 году, когда Мстислав Полоцкий и Роман Смоленский осаждают Великие Луки, та часть жителей, которая не захотела «забиваться» в осаду, бежит «не вниз по Ловати, под защиту Новгорода, а в Псков»[60]. Интересное поведение для людей, которые уже века три должны были бы быть связаны с Новгородом постоянно функционирующим торговым путём.
Насонов считает, что дело тут в совместной для великолукцев и псковичей защите новгородско-полоцкой границы, которая-де сближала их больше, чем торговые связи с Новгородом. Но ему, как стороннику существования пути из варяг в греки, ничего иного и не оставалось. Мы же заметим: скорее, речь может идти о том, что даже среднее течение Ловати, не говоря уже о верховьях, осваивали не с севера или юга, а с запада.
Кстати, между Великой (впадающей в Чудское озеро, а там через Нарову — в Балтику) и Ушой (притоком Дриссы, впадающей в Западную Двину) волок — километра два. Причём ведёт он из солидного озера Верято в столь же приличное Ашо. И у заливчика на Верято название-то очень говорящее — озеро Волоченец (см. карту 4).
Карта 4. Район озера Верято
Что-то напрашивается вопрос: не является ли это ещё одним более удобным путём из Балтики на Днепр?
Ещё о Ловати. В 1233 году, идя в поход на Литву, князь Ярослав Всеволодович «съ новгородьци, въседавъше въ насады, а инии на конихъ, поидоша по нихъ по Ловоти; и яко быша у Моравиина, и въспятишася лодьиници оттоле въ городъ, и князь я отпусти: недостало бо у нихъ бяше хлеба; а самъ поиде съ коньникы по нихъ»[61]. Моравьин — это, по утверждению Бернштейна-Когана, «Муравеина, к северу от Холма». Не знаю, не нашёл на карте, но не верить ему у меня основания нет. Если это так, то интересно, что отпустили суда из района Холма, то есть значительно выше Великих Лук. Основанием для этого, правда, летописец выдвигает отсутствие хлеба (еды) для лодейного флота, а не непроходимость реки. Но как минимум это значит, что в тех краях пищей было разжиться негде.
И ещё один интересный документ я обнаружил в том же сборнике «Вопросов географии», что и статья Бернштейна-Когана. В ней описан некий указатель путей из Новгорода во все стороны[62]. Это выписка из новгородских изгонных (то есть ямщицких) книг. Датированы они вполне обоснованно 1601—1609 гг. В документе указаны дороги, идущие из Новгорода и по бывшим его землям с указанием, где какие ямщицкие станции есть на них и сколько между ними вёрст.
Так вот, в списке этом наряду с сухими указаны и водные пути. Надо так понимать, те, которые в начале XVII века использовались. Водных путей совсем немного. Во-первых, это Лужский путь («А водяным путём рекою Лугою по станам…»), ведущий от Тесово до Ивангорода по Луге, Росони и Нарве. На нём указаны три пристани («стана») и три города (Тесов, Ям и Ивангород). Причём из указателя ясно, что от Новгорода до Тесово нужно ехать сухим путём.
Есть «дорога от Новагорода водяным путём Мстою рекою до Вышнего Волочка», тоже с подробной росписью. То же — для дороги «от Новагорода до Москвы водяным путём» через Осташков, Селижарово, Ржеву Володимерову, Зупцов. Стало быть, знаменитый Селигерский путь. Опять-таки написано, что от Шоши до Москвы нужно ехать по сухопутью.
Имеется и два коротких указания на наличие водного пути от Новгорода до Старой Руссы и от Ладоги до Орешка. И всё! Даже от Новгорода до Ладоги указана дорога по суше. Написано, правда, что ямщики предпочитают теперь ехать по льду реки, так же как по льду Ладожского озера, если отправляются в Орешек и Корелу, поскольку путь по суше там плохой. Но это зимой.
Что же касается Ловати, то до Холма и до Великих Лук указаны разного рода сухопутные дороги, а вот водного пути нет! «Думаю, что если бы водные пути по Волхову — Неве или по Ловати играли заметную роль хотя бы в торговом отношении, то они были бы упомянуты „росписью“» — справедливо отмечает И. А. Голубцов[63].
В общем, те документы, которые мы рассмотрели, не дают основания утверждать, будто путь из варяг в греки по традиционно принимаемому маршруту в указанные века функционировал постоянно. Скорее, хождение по нему было делом редким и совершалось в случае крайней военной необходимости, да и то не ясно, водой ли.
Б. Византийские сочинения
Когда историка спрашивают, в каких ещё книгах, кроме ПВЛ, есть описание пути из варяг в греки, он совершенно автоматически отвечает: у Константина Багрянородного. К этому его приучили многочисленные труды, содержащие данную ссылку.
Но посмотрим, что там на самом деле написано.
а. О росах, отправляющихся однодревками из Росии (Ρωσια) в Константинополь
«Приходящие из внешней Росии в Константинополь моноксилы являются одни из Немогарда, в котором сидел Сфендостлав, сын Ингора, архонта Pocuu, а другие из крепости Милиниски, из Телиуцы, Черногоги и из Вусеграда. Итак, все они спускаются рекою Днепр и сходятся в крепости Киоава, называемой Самватас. Славяне же их пактиоты, а именно: кривитеины, лендзанины и прочие Славинии — рубят в своих горах моноксилы во время зимы и, снарядив их, с наступлением весны, когда растает лёд, вводят в находящиеся по соседству водоёмы. Так как эти впадают в реку Днепр, то и они из тамошних вхожи в эту самую реку и отправляются в Киову… Росы же, купив одни эти долблёнки… снаряжают их. И в июне месяце, двигаясь по реке Днепр, они спускаются в Витечеву…»[64]
Думаю, достаточно, хотя обычно цитату продолжают. Дальше там говорится о том, как росы плывут по Днепру до Константинополя. Кстати, Константин описывает мореходные качества русских однодревок как очень низкие. Идут они всё время вдоль берега, и нередко их на него выбрасывает. По сути, перед нами чисто речные суда, к хождению по морю совершенно не приспособленные, что бы там ни стремились иногда сказать по их поводу некоторые рьяные историки. Потому и тащатся вдоль берега, по мелководью и выбрасывает их первая крупная волна. Были бы морскими, пошли бы напрямик, морем, поскольку, как уже упоминалось, даже для скандинавских судов с их минимальным килем (но всё же приспособленных к дальним плаваниям) открытое море было бы безопаснее.
Да что там викинги! Древние греки ходили через Чёрное море напрямик, от Синопа в Таврию. И из Херсонеса к берегам Фракии (будущей Болгарии) — тоже (см. карту 5).
Карта 5. «Черноморский треугольник». Краткие морские пути по маршруту: Гераклея — Херсонес-Каллатис
Вот что по этому поводу пишет М. В. Агбунов:
«Прославившаяся торговлей Гераклея находится в чрезвычайно удобном месте понтийского побережья — вблизи наиболее узкого участка моря между пафлагонским мысом Карамбис и таврическим мысом Бараний лоб. Расстояние между ними равно 263 км… И древние мореплаватели проложили здесь один из кратких путей через Понт Эвксинский. Этот путь они проходили, как сообщает Псевдо-Скимн, за сутки. Освоению и широкому использованию этого краткого пути во многом способствовало и черноморское течение. Выйдя из Гераклеи, судно попадало в основную ветвь течения и доходило до Карамбиса. Перед мысом корабль поворачивал на север и по ветви западного круга течения шёл к Бараньему лбу. При дальнейшем следовании в Херсонес или Ольвию плаванию помогало уже крымское течение. А, идя в Пантикапей, моряки прокладывали курс подальше от берега, чтобы избежать влияния встречного течения. А на обратном пути от Бараньего лба к Карамбису движению корабля помогало попутное течение восточного круга. Таким образом, при прохождении этого краткого пути и в том и в другом направлении античные мореплаватели использовали попутное течение, которое значительно увеличивало скорость корабля и этим давало большой выигрыш во времени»[65].
И это, заметим, примерно IV век до нашей эры! А нас хотят убедить, что через почти полтысячи лет будто бы учившиеся у викингов (если сами потомками таковых не являющиеся) русы должны были тащиться вдоль берега! Нет, как хотите, но поведение русских караванов на пути в Константинополь явно свидетельствует о сугубо речном опыте киевских русов.
Кстати, и что такое «моноксилы», до сих пор не понятно. Если долблёнки из ствола одного дерева — это одно. Такие «суда» относительно легко протащить по любым рекам, но взять на борт они способны крайне мало из-за незначительного водоизмещения. И в море выйти действительно не способны, даже с мачтами (ими, по описанию императора, росы оснащают свои суда уже в низовьях Днепра). Хотя бы из-за крайне небольшой высоты борта, совершенно не защищающей от волн. Между прочим, современные туристы на байдарки тоже иногда съёмные мачты ставят, чтобы вдоль берегов иных озёр пройти. От этого байдарки мореходными не становятся. Спросите у туристов, что случается, если их в той же Ладоге шторм застигает. Хотя у того, кого застиг, скорее всего, уже не спросишь.
Совсем другое дело, если «моноксилы», как считает часть учёных — это суда с килем из одного ствола и с нашивными дощатыми бортами, что-то вроде кораблей викингов или казачьих «чаек» более позднего времени. В таком случае они могут быть достаточно большими и мореходными. Но таким судам ни к чему плавать вдоль берега. Они вполне могли бы идти к Босфору напрямик, через открытое море. И короче, и безопаснее. Кстати, пройдя немного на юг, можно было попасть в сильное течение от берегов Крыма к местности южнее устья Дуная. Тому самому, которым пользовались ещё древнегреческие мореплаватели. И никакие бы печенеги (преследовавшие, по словам Константина, россов до устья Дуная) были бы не страшны.
б. Где сидел Святослав?
Итак, о чём же всё-таки говорит византийский император? О том, что международная торговля на Днепре начинается с Киева. С верховьев туда только сплавляют корпуса для будущих судов. И свозится собранная киевским князем дань. Ни о какой торговле выше Киева Константин не знает.
Часто любят ссылаться на слова о сыне архонта, сидящем в Немограде, от которого тоже приходят однодревки. В Сфендославе видят Святослава (что похоже на правду), а под Немоградом понимают… Новгород. Правда, такое фонетическое сопоставление даже для самых отчаянных сторонников канонической истории всё-таки «фонит». И, пытаясь самим себе помочь, они начинают ставить вместо Немограда — Невоград[66]. А то и напрямую писать названия городов так, как им это кажется правильным. В том числе вместо Немограда — Новгород. Поди, читатель, проверь.
Самое интересное, что русские летописи о сидении Святослава в Новгороде не упоминают. Больше того, по легенде, явление новгородцев, просящих себе князя, становится для него неожиданностью. И он сразу же сомневается, что найдутся желающие ехать в такую глухомань («абы пошелъ кто к вам»). В итоге там оказывается бастард Владимир, да и того новгородцам приходится выпрашивать. Странное отношение к городу, в котором князь сам когда-то будто бы сидел (и из которого, добавим, пришёл, если верить традиционной версии, в Киев его отец). Сдаётся, Святослав никогда на севере не был, всё внимание сосредоточив на южных делах.
Ну а потом, как справедливо заметил ещё Бернштейн-Коган, «трудно представить себе, чтобы имело смысл через два волока с Ловати тащить в Киев колоды»[67]. Помните: славяне до Киева сплавляют только «однодревки» без всякого оснащения. Оснащают их уже перед путешествием, а мачты и всё такое ставят в Днепровском лимане. То есть действительно нам с вами предлагают поверить, что из Новгорода в Киев волокли заготовки для судов. Не сплавляли, как это можно было сделать, из Смоленска и других упомянутых городов (считается, что это Любеч, Чернигов и Вышгород), а поднимали вверх по Ловати и тащили по земле на волоках, каждый раз по десятку километров! Нет, как угодно, поверить в такую фантасмагорию трудно.
Святослав сидел явно где-то в другом месте, из которого в Днепр можно было попасть вниз по течению. Где? Сейчас предлагается несколько вариантов, однако ни один из них не кажется мне достаточно достоверным, так что оставим в данной работе вопрос без ответа. Укажу только, что и с другими отождествлениями названий Константина с реальными населёнными пунктами не всё очевидно. Например, увидеть в Телиутце Любеч!.. Фантастичность этого признают даже те историки, которые во всём стоят на позициях традиционалистских (читай — норманистских). К примеру, Г. Г. Литаврин в своих комментариях к упомянутому переводу пишет: «Наиболее распространена идентификация топонима *Телиутца с древнерусским „Любеч“, хотя с формально лингвистической точки зрения соответствие *Телиутца — „Любъчь“ необъяснимо (остаётся лишь допустить, что греческая передача этого названия подверглась существенным искажениям…». Ну допустить, конечно, можно всё, что тебе хочется. В том числе и то, что названия, господам норманистам угодные, император привёл «правильно», а неугодные — нет. Только к науке это имеет мало отношения.
в. Разноголосица на порогах
Норманисты ещё любят козырять другим местом из Константина — описанием Днепровских порогов. Вернее, их именами. По их утверждению, имена эти могут читаться только из скандинавских языков. А стало быть, раз пороги названы по-скандинавски, скандинавы тут и ходили!
Что ж, посмотрим, так ли это.
«Прежде всего они приходят к первому порогу, называемому Эссупи, что по-русски и по-славянски значит „не спи“. Этот порог настолько узок, что не превышает ширины циканистирия; посредине его выступают обрывистые и высокие скалы наподобие островков. Стремясь к ним и поднимаясь, а оттуда свергаясь вниз, вода производит сильный шум и (внушает) страх… Пройдя этот порог, они достигают другого порога, называемого по-русски Улворси, а по-славянски Островунипраг, что значит „остров порога“. И этот порог подобен первому, тяжёл и труден для переправы… Подобным же образом проходят и третий порог, называемый Геландри, что по-славянски значит „шум порога“. Затем так же (проходят) четвёртый порог, большой, называемый по-русски Аифор, а по-славянски Неясыть, потому что в камнях гнездятся пеликаны… Прибыв к пятому порогу, называемому по-русски Варуфорос, а по-славянски Вульнипраг, потому что он образует большую заводь, и опять переправив однодеревки по изгибам реки, как на первом и на втором пороге, они достигают шестого порога, по-русски называемого Леанти, а по-славянски Веруци, что значит „бурление воды“, и проходят его тем же образом. От него плывут к седьмому порогу, называемому по-русски Струкун, а по-славянски Напрези, что значит „малый порог“»[68].
Император передаёт названия порогов так, как, очевидно, услышал от информатора. Кто был этот информатор, не известно. Но по крайней мере очевидно, что первыми стоят названия «по-русски». То есть именно эти названия считались главными для того человека, который рассказывал о них Константину. Из чего историки делают вывод, что это был рус.
Остаётся выяснить, кто такие были русы. А вот это до сих пор остаётся неясным. Конечно, в любой популярной книжке вы прочтёте о том, что русы — это скандинавы. И даже, скорее всего, наткнётесь на утверждение, будто произошло это название от заимствования восточными славянами у финнов слова «руотси», каковым наши северные соседи и до сих пор именуют шведов. А финское название будто бы происходит от древнегерманской основы «ropru» в значении что-то вроде «гребец» (древнешведский и другие диалекты выделились из общегерманского лишь в X—XI веках). Де приходили к финнам викинги (Г. С. Лебедев утверждает, правда, что не они, а ещё их предки «вендельского периода») на своих судах и звались гребцами. Финны их стали так же называть, а потом и славяне тоже. После чего викинги взяли власть в восточнославянских землях и слово «русы» перешло на князя и его дружину. А ещё позже — на всех подданных этого князя. Причём потому, что они были подданные, находящиеся в зависимости, их начали звать «русские», то есть принадлежащие русам.
Примерно так можно изложить суть господствующей до сих пор норманнской теории. Хотя прорехи в ней видны невооружённым глазом. К примеру, нигде не зафиксировано, чтобы скандинавские мореплаватели звали себя «гребцами» в других странах. Да и в самой Скандинавии древнейшее использование слова с корнем «грести» в качестве обозначения похода зафиксировано в рунической надписи первой половины XI века («han. uas. buta. bastr. i rutpi (i rodi). hakunar — он был лучшим из бондов в походе Хакона»). А так, викингами они именовались, то бишь походниками. Почему для финнов должны были сделать исключение, не ясно.
Вот, если бы слово это из финского читалось… Но чего нет, того нет. Так что оставим на совести финнов (вернее, западных финнов) вопрос: почему они именуют шведов «руотси» (кстати, так же они называли и земли будущей Ливонии, и некоторые исследователи переводят это как «Скалистая земля»)? Так же, как и то, почему для них и эстонцев русские — «вени». Кстати, для карелов «руотси» — это уже и шведы, и русские. Хотя сомнительно, что русские в Карелию на гребных судах приходили. Что-то не помню я особых гребных походов в том направлении. По крайней мере в Новгородской первой летописи о речных судах пишут в связи с торговлей новгородцев с Готландом и Данией или в связи со шведскими походами к Ладоге. И всё. А ведь это уже куда более позднее время. Так кого же тогда из русских карелы звали гребцами?
Зато «русы» (точнее, росы, как их на самом деле именовали в Византии и как пишет Константин) прекрасно переводится без всякого посредничества из североиранских, то есть скифо-сарматских языков. Это означает «светлые» — «ruxs/roxs». Вполне подходящее название для господствующего слоя. И контакты славян на южных рубежах с североиранцами имеют несравненно более древнюю историю, чем на северных границах — со скандинавами. Причём доходят эти контакты и до времён летописных. Ведь аланской (то есть сарматской) являлась знаменитая салтово-маяцкая культура на Дону, а салтовские вещи находят даже в Ладоге, не говоря уж о Среднем Поднепровье. Там салтовской керамики, к примеру, в VIII — начале IX века — до 40 процентов. Чтобы мне не отвлекаться на постороннюю тему, почитайте хотя бы из общедоступного Е. С. Галкину[69]. При этом прошу учесть, что пишет не популяризатор, а учёный-историк, много лет занимающаяся салтово-маяцкой культурой.
А мы пока вернёмся к названию порогов. Норманисты из скандинавских языков объясняют относительно неплохо пять названий: Улворси (Holmfors — Островной водопад), Геландри (Gaellandi — звенящий), Варуфорос (Barufors — Волновой водопад), Леанди (Le(i)andi — Смеющийся), Струкун (Strukum — В теснине). Насчёт Айфура существует аж две гипотезы (Aei(d) fors — Водопад на волоке или Aifor(r) — Вечностремительный), но самих же норманистов ни одна до конца не устраивает. Слабое место первой: волок — это путь по суше. Второй: прилагательные во времена викингов не использовались для топонимов. Эссупи вообще никак не объясняется. Да и с другими не всё так чисто. К примеру, Леанди никак не соответствует «Бурлению воды», как его перевели для Константина. А вот «славянское» Веруци как раз вполне соответствует древнерусскому «вьручии» (кипящий, пузырящийся). Варуфарос — Волновой водопад — это тоже какая-то тавтология. Славянское значение соответствует переводу «Вольный порог», так как дальше большая заводь. В то время как большинство остальных названий «по-русски» и «по-славянски» совпадают с их греческим переводом. И ещё: у Варуфорса и Струкуна основы для перевода — древнеисландские, а не древнешведские. Оно, конечно, языки в то время ещё не разъединились, но всё же то, что звучало в исландском диалекте, не обязательно было в шведском. А уж исландцы, точно, порогов на Днепре не называли!
У сторонников сарматской гипотезы — свои переводы. Привожу по статье Брайчевского М. Ю. «„Русские“ названия порогов у Константина Багрянородного»[70].
Эссупи: корень имеет общеевропейский характер, «э», в осетинском языке «ае» — негативная частица, образующая первую часть многих сложных слов со значением отсутствия чего-либо. То есть из иранских именно и получается «Не спи!». У норманистов объяснения вообще нет.
Улворси: в осетинском ulaen (в архетипе *ul) означает «волна», vara — «окружение», «ограничение», «ограждение». То есть окружённый волнами или остров. Перевод — островной порог.
Геландри: в осетинском — qser/gser — «шум», dwar — «двери».
Айфор: осетинское Ajk — «яйцо» и fars (*fors — «бок», «ребро», «порог»). Порог гнездовий, то есть название связано с утверждением Константина Багрянородного, что там гнездятся птицы (пеликаны — это явная ошибка).
Варуфорос: общеиранское varu означает «широкий»; осетинское fars/*fors — «порог». Соответствует славянскому Вульнипраг — Вольный порог в отличие от скандинавской транскрипции.
Леанти: осетинское lejun — «бежать». Всё же ближе к «Кипению воды», чем «Смеющийся» норманистов.
Струкун: stur, ustur означает в осетинском «большой», суффикс gon/kon ослабляет значение прилагательных. То есть — небольшой. Значение по Константину — Малый порог.
Таким образом, сарматские (осетины — потомки алан, сарматского племени, игравшего большую роль в жизни Причерноморья не один век) объяснения в большинстве случаев оказываются лучше норманнских. Славяно-аланские контакты установлены, по Чёрному морю аланы плавали (стало быть, и в Днепр заходить могли, тем более что они знали о нахождении там славянских поселений и даже свои собственные (салтовские) имели на Днепре). Стало быть, однозначно принимать названия Днепровских порогов за доказательство хождения по Днепру скандинавов нельзя.
г. Новгород, да не тот
Вот и всё, нет в столь любимом многими тексте никакого подтверждения существования торгового пути с юга на север дальше, чем до Киева. Ну а с тем, что там он был, если вы помните, я и не спорю. Больше того, даже говорил, что южнее Припяти он на Днепр, вполне вероятно, выходил. Как раз туда, куда, по Константину Багрянородному, сплавляли долблёнки. Но мы же не об этом речь ведём, а о дороге на юг от Новгорода.
А, кроме императора, нам никто из византийских историков не помощник. Не интересовались гордые греки тем, что делается далеко от их границ. Разве что можно отметить: о караванах купцов из Скандинавии или с южного берега Балтики они вроде бы ничего такого не писали. Бернштейн-Коган пишет: «…в источниках, характеризующих византийскую торговлю, и у писавших о ней современных историков мы не находим указаний на скандинавов в Константинополе в роли купцов»[71].
Есть, правда, ещё одно любопытное сочинение, представляющее нашему вниманию очередного претендента на звание первопроходца, опережающего Аскольда и Дира, — новгородского князя Бравлина. Это Житие Стефана Сурожского, жившего в Сугдее (на месте нынешнего Судака), по мнению некоторых авторов, в самом конце VIII века.
«По смерти святого минуло мало лет. Пришла рать великая русская из Новгорода, князь Бравлин весьма силён и попленив от Корсуня до Корчева, со многою силою пришёл к Сурожу»[72].
Дальше рассказывается, что, разграбив сурожскую церковь Святой Софии, Бравлин разболелся и выздоровел лишь после того, как крестился и вернул награбленное. При этом ему было видение святого Стефана.
Парадоксальность данного произведения заключается в том, что в греческом варианте, составленном, по мнению В. Г. Васильевского, крупнейшего не только специалиста по Византии, но и исследователя житийной литературы, в первой половине IX века, ничего такого нет. История Бравлина появляется лишь в древнерусском переводе (список XV века). И хотя Васильевский считает, что когда-то данный эпизод был и в оригинале, а потеряли его потом, при переписке (ибо Стефан-де был не популярен в Византии), это остаётся только версией. А факты гласят: поход Бравлина — порождение русских книжников XV века. Так что, скорее всего, правильнее было бы рассматривать эту историю в разделе русских источников. К тому же не сильно достоверных, ибо написано всё это значительно позже излагаемых событий.
К тому же историки теперь практически единогласно заявляют, что Новгород жития — не город на Волхове (которого в то время просто-напросто не было), а Неаполис Скифский, располагавшийся там, где нынче Симферополь. Так что перед нами не свидетельство хождения с севера на юг, а сугубо местные крымские «разборки».
Когда историка спрашивают, в каких ещё книгах, кроме ПВЛ, есть описание пути из варяг в греки, он совершенно автоматически отвечает: у Константина Багрянородного. К этому его приучили многочисленные труды, содержащие данную ссылку.
Но посмотрим, что там на самом деле написано.
а. О росах, отправляющихся однодревками из Росии (Ρωσια) в Константинополь
«Приходящие из внешней Росии в Константинополь моноксилы являются одни из Немогарда, в котором сидел Сфендостлав, сын Ингора, архонта Pocuu, а другие из крепости Милиниски, из Телиуцы, Черногоги и из Вусеграда. Итак, все они спускаются рекою Днепр и сходятся в крепости Киоава, называемой Самватас. Славяне же их пактиоты, а именно: кривитеины, лендзанины и прочие Славинии — рубят в своих горах моноксилы во время зимы и, снарядив их, с наступлением весны, когда растает лёд, вводят в находящиеся по соседству водоёмы. Так как эти впадают в реку Днепр, то и они из тамошних вхожи в эту самую реку и отправляются в Киову… Росы же, купив одни эти долблёнки… снаряжают их. И в июне месяце, двигаясь по реке Днепр, они спускаются в Витечеву…»[64]
Думаю, достаточно, хотя обычно цитату продолжают. Дальше там говорится о том, как росы плывут по Днепру до Константинополя. Кстати, Константин описывает мореходные качества русских однодревок как очень низкие. Идут они всё время вдоль берега, и нередко их на него выбрасывает. По сути, перед нами чисто речные суда, к хождению по морю совершенно не приспособленные, что бы там ни стремились иногда сказать по их поводу некоторые рьяные историки. Потому и тащатся вдоль берега, по мелководью и выбрасывает их первая крупная волна. Были бы морскими, пошли бы напрямик, морем, поскольку, как уже упоминалось, даже для скандинавских судов с их минимальным килем (но всё же приспособленных к дальним плаваниям) открытое море было бы безопаснее.
Да что там викинги! Древние греки ходили через Чёрное море напрямик, от Синопа в Таврию. И из Херсонеса к берегам Фракии (будущей Болгарии) — тоже (см. карту 5).
Карта 5. «Черноморский треугольник». Краткие морские пути по маршруту: Гераклея — Херсонес-Каллатис
Вот что по этому поводу пишет М. В. Агбунов:
«Прославившаяся торговлей Гераклея находится в чрезвычайно удобном месте понтийского побережья — вблизи наиболее узкого участка моря между пафлагонским мысом Карамбис и таврическим мысом Бараний лоб. Расстояние между ними равно 263 км… И древние мореплаватели проложили здесь один из кратких путей через Понт Эвксинский. Этот путь они проходили, как сообщает Псевдо-Скимн, за сутки. Освоению и широкому использованию этого краткого пути во многом способствовало и черноморское течение. Выйдя из Гераклеи, судно попадало в основную ветвь течения и доходило до Карамбиса. Перед мысом корабль поворачивал на север и по ветви западного круга течения шёл к Бараньему лбу. При дальнейшем следовании в Херсонес или Ольвию плаванию помогало уже крымское течение. А, идя в Пантикапей, моряки прокладывали курс подальше от берега, чтобы избежать влияния встречного течения. А на обратном пути от Бараньего лба к Карамбису движению корабля помогало попутное течение восточного круга. Таким образом, при прохождении этого краткого пути и в том и в другом направлении античные мореплаватели использовали попутное течение, которое значительно увеличивало скорость корабля и этим давало большой выигрыш во времени»[65].
И это, заметим, примерно IV век до нашей эры! А нас хотят убедить, что через почти полтысячи лет будто бы учившиеся у викингов (если сами потомками таковых не являющиеся) русы должны были тащиться вдоль берега! Нет, как хотите, но поведение русских караванов на пути в Константинополь явно свидетельствует о сугубо речном опыте киевских русов.
Кстати, и что такое «моноксилы», до сих пор не понятно. Если долблёнки из ствола одного дерева — это одно. Такие «суда» относительно легко протащить по любым рекам, но взять на борт они способны крайне мало из-за незначительного водоизмещения. И в море выйти действительно не способны, даже с мачтами (ими, по описанию императора, росы оснащают свои суда уже в низовьях Днепра). Хотя бы из-за крайне небольшой высоты борта, совершенно не защищающей от волн. Между прочим, современные туристы на байдарки тоже иногда съёмные мачты ставят, чтобы вдоль берегов иных озёр пройти. От этого байдарки мореходными не становятся. Спросите у туристов, что случается, если их в той же Ладоге шторм застигает. Хотя у того, кого застиг, скорее всего, уже не спросишь.
Совсем другое дело, если «моноксилы», как считает часть учёных — это суда с килем из одного ствола и с нашивными дощатыми бортами, что-то вроде кораблей викингов или казачьих «чаек» более позднего времени. В таком случае они могут быть достаточно большими и мореходными. Но таким судам ни к чему плавать вдоль берега. Они вполне могли бы идти к Босфору напрямик, через открытое море. И короче, и безопаснее. Кстати, пройдя немного на юг, можно было попасть в сильное течение от берегов Крыма к местности южнее устья Дуная. Тому самому, которым пользовались ещё древнегреческие мореплаватели. И никакие бы печенеги (преследовавшие, по словам Константина, россов до устья Дуная) были бы не страшны.
б. Где сидел Святослав?
Итак, о чём же всё-таки говорит византийский император? О том, что международная торговля на Днепре начинается с Киева. С верховьев туда только сплавляют корпуса для будущих судов. И свозится собранная киевским князем дань. Ни о какой торговле выше Киева Константин не знает.
Часто любят ссылаться на слова о сыне архонта, сидящем в Немограде, от которого тоже приходят однодревки. В Сфендославе видят Святослава (что похоже на правду), а под Немоградом понимают… Новгород. Правда, такое фонетическое сопоставление даже для самых отчаянных сторонников канонической истории всё-таки «фонит». И, пытаясь самим себе помочь, они начинают ставить вместо Немограда — Невоград[66]. А то и напрямую писать названия городов так, как им это кажется правильным. В том числе вместо Немограда — Новгород. Поди, читатель, проверь.
Самое интересное, что русские летописи о сидении Святослава в Новгороде не упоминают. Больше того, по легенде, явление новгородцев, просящих себе князя, становится для него неожиданностью. И он сразу же сомневается, что найдутся желающие ехать в такую глухомань («абы пошелъ кто к вам»). В итоге там оказывается бастард Владимир, да и того новгородцам приходится выпрашивать. Странное отношение к городу, в котором князь сам когда-то будто бы сидел (и из которого, добавим, пришёл, если верить традиционной версии, в Киев его отец). Сдаётся, Святослав никогда на севере не был, всё внимание сосредоточив на южных делах.
Ну а потом, как справедливо заметил ещё Бернштейн-Коган, «трудно представить себе, чтобы имело смысл через два волока с Ловати тащить в Киев колоды»[67]. Помните: славяне до Киева сплавляют только «однодревки» без всякого оснащения. Оснащают их уже перед путешествием, а мачты и всё такое ставят в Днепровском лимане. То есть действительно нам с вами предлагают поверить, что из Новгорода в Киев волокли заготовки для судов. Не сплавляли, как это можно было сделать, из Смоленска и других упомянутых городов (считается, что это Любеч, Чернигов и Вышгород), а поднимали вверх по Ловати и тащили по земле на волоках, каждый раз по десятку километров! Нет, как угодно, поверить в такую фантасмагорию трудно.
Святослав сидел явно где-то в другом месте, из которого в Днепр можно было попасть вниз по течению. Где? Сейчас предлагается несколько вариантов, однако ни один из них не кажется мне достаточно достоверным, так что оставим в данной работе вопрос без ответа. Укажу только, что и с другими отождествлениями названий Константина с реальными населёнными пунктами не всё очевидно. Например, увидеть в Телиутце Любеч!.. Фантастичность этого признают даже те историки, которые во всём стоят на позициях традиционалистских (читай — норманистских). К примеру, Г. Г. Литаврин в своих комментариях к упомянутому переводу пишет: «Наиболее распространена идентификация топонима *Телиутца с древнерусским „Любеч“, хотя с формально лингвистической точки зрения соответствие *Телиутца — „Любъчь“ необъяснимо (остаётся лишь допустить, что греческая передача этого названия подверглась существенным искажениям…». Ну допустить, конечно, можно всё, что тебе хочется. В том числе и то, что названия, господам норманистам угодные, император привёл «правильно», а неугодные — нет. Только к науке это имеет мало отношения.
в. Разноголосица на порогах
Норманисты ещё любят козырять другим местом из Константина — описанием Днепровских порогов. Вернее, их именами. По их утверждению, имена эти могут читаться только из скандинавских языков. А стало быть, раз пороги названы по-скандинавски, скандинавы тут и ходили!
Что ж, посмотрим, так ли это.
«Прежде всего они приходят к первому порогу, называемому Эссупи, что по-русски и по-славянски значит „не спи“. Этот порог настолько узок, что не превышает ширины циканистирия; посредине его выступают обрывистые и высокие скалы наподобие островков. Стремясь к ним и поднимаясь, а оттуда свергаясь вниз, вода производит сильный шум и (внушает) страх… Пройдя этот порог, они достигают другого порога, называемого по-русски Улворси, а по-славянски Островунипраг, что значит „остров порога“. И этот порог подобен первому, тяжёл и труден для переправы… Подобным же образом проходят и третий порог, называемый Геландри, что по-славянски значит „шум порога“. Затем так же (проходят) четвёртый порог, большой, называемый по-русски Аифор, а по-славянски Неясыть, потому что в камнях гнездятся пеликаны… Прибыв к пятому порогу, называемому по-русски Варуфорос, а по-славянски Вульнипраг, потому что он образует большую заводь, и опять переправив однодеревки по изгибам реки, как на первом и на втором пороге, они достигают шестого порога, по-русски называемого Леанти, а по-славянски Веруци, что значит „бурление воды“, и проходят его тем же образом. От него плывут к седьмому порогу, называемому по-русски Струкун, а по-славянски Напрези, что значит „малый порог“»[68].
Император передаёт названия порогов так, как, очевидно, услышал от информатора. Кто был этот информатор, не известно. Но по крайней мере очевидно, что первыми стоят названия «по-русски». То есть именно эти названия считались главными для того человека, который рассказывал о них Константину. Из чего историки делают вывод, что это был рус.
Остаётся выяснить, кто такие были русы. А вот это до сих пор остаётся неясным. Конечно, в любой популярной книжке вы прочтёте о том, что русы — это скандинавы. И даже, скорее всего, наткнётесь на утверждение, будто произошло это название от заимствования восточными славянами у финнов слова «руотси», каковым наши северные соседи и до сих пор именуют шведов. А финское название будто бы происходит от древнегерманской основы «ropru» в значении что-то вроде «гребец» (древнешведский и другие диалекты выделились из общегерманского лишь в X—XI веках). Де приходили к финнам викинги (Г. С. Лебедев утверждает, правда, что не они, а ещё их предки «вендельского периода») на своих судах и звались гребцами. Финны их стали так же называть, а потом и славяне тоже. После чего викинги взяли власть в восточнославянских землях и слово «русы» перешло на князя и его дружину. А ещё позже — на всех подданных этого князя. Причём потому, что они были подданные, находящиеся в зависимости, их начали звать «русские», то есть принадлежащие русам.
Примерно так можно изложить суть господствующей до сих пор норманнской теории. Хотя прорехи в ней видны невооружённым глазом. К примеру, нигде не зафиксировано, чтобы скандинавские мореплаватели звали себя «гребцами» в других странах. Да и в самой Скандинавии древнейшее использование слова с корнем «грести» в качестве обозначения похода зафиксировано в рунической надписи первой половины XI века («han. uas. buta. bastr. i rutpi (i rodi). hakunar — он был лучшим из бондов в походе Хакона»). А так, викингами они именовались, то бишь походниками. Почему для финнов должны были сделать исключение, не ясно.
Вот, если бы слово это из финского читалось… Но чего нет, того нет. Так что оставим на совести финнов (вернее, западных финнов) вопрос: почему они именуют шведов «руотси» (кстати, так же они называли и земли будущей Ливонии, и некоторые исследователи переводят это как «Скалистая земля»)? Так же, как и то, почему для них и эстонцев русские — «вени». Кстати, для карелов «руотси» — это уже и шведы, и русские. Хотя сомнительно, что русские в Карелию на гребных судах приходили. Что-то не помню я особых гребных походов в том направлении. По крайней мере в Новгородской первой летописи о речных судах пишут в связи с торговлей новгородцев с Готландом и Данией или в связи со шведскими походами к Ладоге. И всё. А ведь это уже куда более позднее время. Так кого же тогда из русских карелы звали гребцами?
Зато «русы» (точнее, росы, как их на самом деле именовали в Византии и как пишет Константин) прекрасно переводится без всякого посредничества из североиранских, то есть скифо-сарматских языков. Это означает «светлые» — «ruxs/roxs». Вполне подходящее название для господствующего слоя. И контакты славян на южных рубежах с североиранцами имеют несравненно более древнюю историю, чем на северных границах — со скандинавами. Причём доходят эти контакты и до времён летописных. Ведь аланской (то есть сарматской) являлась знаменитая салтово-маяцкая культура на Дону, а салтовские вещи находят даже в Ладоге, не говоря уж о Среднем Поднепровье. Там салтовской керамики, к примеру, в VIII — начале IX века — до 40 процентов. Чтобы мне не отвлекаться на постороннюю тему, почитайте хотя бы из общедоступного Е. С. Галкину[69]. При этом прошу учесть, что пишет не популяризатор, а учёный-историк, много лет занимающаяся салтово-маяцкой культурой.
А мы пока вернёмся к названию порогов. Норманисты из скандинавских языков объясняют относительно неплохо пять названий: Улворси (Holmfors — Островной водопад), Геландри (Gaellandi — звенящий), Варуфорос (Barufors — Волновой водопад), Леанди (Le(i)andi — Смеющийся), Струкун (Strukum — В теснине). Насчёт Айфура существует аж две гипотезы (Aei(d) fors — Водопад на волоке или Aifor(r) — Вечностремительный), но самих же норманистов ни одна до конца не устраивает. Слабое место первой: волок — это путь по суше. Второй: прилагательные во времена викингов не использовались для топонимов. Эссупи вообще никак не объясняется. Да и с другими не всё так чисто. К примеру, Леанди никак не соответствует «Бурлению воды», как его перевели для Константина. А вот «славянское» Веруци как раз вполне соответствует древнерусскому «вьручии» (кипящий, пузырящийся). Варуфарос — Волновой водопад — это тоже какая-то тавтология. Славянское значение соответствует переводу «Вольный порог», так как дальше большая заводь. В то время как большинство остальных названий «по-русски» и «по-славянски» совпадают с их греческим переводом. И ещё: у Варуфорса и Струкуна основы для перевода — древнеисландские, а не древнешведские. Оно, конечно, языки в то время ещё не разъединились, но всё же то, что звучало в исландском диалекте, не обязательно было в шведском. А уж исландцы, точно, порогов на Днепре не называли!
У сторонников сарматской гипотезы — свои переводы. Привожу по статье Брайчевского М. Ю. «„Русские“ названия порогов у Константина Багрянородного»[70].
Эссупи: корень имеет общеевропейский характер, «э», в осетинском языке «ае» — негативная частица, образующая первую часть многих сложных слов со значением отсутствия чего-либо. То есть из иранских именно и получается «Не спи!». У норманистов объяснения вообще нет.
Улворси: в осетинском ulaen (в архетипе *ul) означает «волна», vara — «окружение», «ограничение», «ограждение». То есть окружённый волнами или остров. Перевод — островной порог.
Геландри: в осетинском — qser/gser — «шум», dwar — «двери».
Айфор: осетинское Ajk — «яйцо» и fars (*fors — «бок», «ребро», «порог»). Порог гнездовий, то есть название связано с утверждением Константина Багрянородного, что там гнездятся птицы (пеликаны — это явная ошибка).
Варуфорос: общеиранское varu означает «широкий»; осетинское fars/*fors — «порог». Соответствует славянскому Вульнипраг — Вольный порог в отличие от скандинавской транскрипции.
Леанти: осетинское lejun — «бежать». Всё же ближе к «Кипению воды», чем «Смеющийся» норманистов.
Струкун: stur, ustur означает в осетинском «большой», суффикс gon/kon ослабляет значение прилагательных. То есть — небольшой. Значение по Константину — Малый порог.
Таким образом, сарматские (осетины — потомки алан, сарматского племени, игравшего большую роль в жизни Причерноморья не один век) объяснения в большинстве случаев оказываются лучше норманнских. Славяно-аланские контакты установлены, по Чёрному морю аланы плавали (стало быть, и в Днепр заходить могли, тем более что они знали о нахождении там славянских поселений и даже свои собственные (салтовские) имели на Днепре). Стало быть, однозначно принимать названия Днепровских порогов за доказательство хождения по Днепру скандинавов нельзя.
г. Новгород, да не тот
Вот и всё, нет в столь любимом многими тексте никакого подтверждения существования торгового пути с юга на север дальше, чем до Киева. Ну а с тем, что там он был, если вы помните, я и не спорю. Больше того, даже говорил, что южнее Припяти он на Днепр, вполне вероятно, выходил. Как раз туда, куда, по Константину Багрянородному, сплавляли долблёнки. Но мы же не об этом речь ведём, а о дороге на юг от Новгорода.
А, кроме императора, нам никто из византийских историков не помощник. Не интересовались гордые греки тем, что делается далеко от их границ. Разве что можно отметить: о караванах купцов из Скандинавии или с южного берега Балтики они вроде бы ничего такого не писали. Бернштейн-Коган пишет: «…в источниках, характеризующих византийскую торговлю, и у писавших о ней современных историков мы не находим указаний на скандинавов в Константинополе в роли купцов»[71].
Есть, правда, ещё одно любопытное сочинение, представляющее нашему вниманию очередного претендента на звание первопроходца, опережающего Аскольда и Дира, — новгородского князя Бравлина. Это Житие Стефана Сурожского, жившего в Сугдее (на месте нынешнего Судака), по мнению некоторых авторов, в самом конце VIII века.
«По смерти святого минуло мало лет. Пришла рать великая русская из Новгорода, князь Бравлин весьма силён и попленив от Корсуня до Корчева, со многою силою пришёл к Сурожу»[72].
Дальше рассказывается, что, разграбив сурожскую церковь Святой Софии, Бравлин разболелся и выздоровел лишь после того, как крестился и вернул награбленное. При этом ему было видение святого Стефана.
Парадоксальность данного произведения заключается в том, что в греческом варианте, составленном, по мнению В. Г. Васильевского, крупнейшего не только специалиста по Византии, но и исследователя житийной литературы, в первой половине IX века, ничего такого нет. История Бравлина появляется лишь в древнерусском переводе (список XV века). И хотя Васильевский считает, что когда-то данный эпизод был и в оригинале, а потеряли его потом, при переписке (ибо Стефан-де был не популярен в Византии), это остаётся только версией. А факты гласят: поход Бравлина — порождение русских книжников XV века. Так что, скорее всего, правильнее было бы рассматривать эту историю в разделе русских источников. К тому же не сильно достоверных, ибо написано всё это значительно позже излагаемых событий.
К тому же историки теперь практически единогласно заявляют, что Новгород жития — не город на Волхове (которого в то время просто-напросто не было), а Неаполис Скифский, располагавшийся там, где нынче Симферополь. Так что перед нами не свидетельство хождения с севера на юг, а сугубо местные крымские «разборки».
В. Скандинавские саги
Обратим теперь своё внимание на людей, живших на противоположном от византийцев конце гипотетического пути, — скандинавов. В названии главы правильнее, пожалуй, было написать «скандинавские саги, висы, географические сочинения и рунические надписи», поскольку комплекс источников о Руси включает все эти категории. Хотя…
а. Рунические надписи
«О связях Руси и Скандинавии свидетельствуют две группы надписей. Первая насчитывает ок. 120 памятников из Швеции, Норвегии и Дании, в которых упоминаются поездки норманнов в Восточную Европу: в Восточную и Северо-Восточную Прибалтику, на Русь, в Византию»[73].
Вот так. Оказывается, надписи о плавании каких-то шведов (именно в Швеции стелы с руническими надписями, в основном, и встречаются) в Прибалтику или в Византию тоже свидетельствуют об их контактах с Русью! Ну не могут авторы представить себе других путей в Константинополь, кроме как через Новгород. Хотя при чём тут Прибалтика, всё равно непонятно.
Кстати, вся эта «Восточная Европа» всё равно упоминается лишь на 120 стелах из 3500. Правда, Западная Европа — ещё реже. Но сами авторы книги это хорошо объясняют; такие памятники ставили шведы, а они больше (по географическим соображениям) интересовались востоком. А плававшие по преимуществу на запад датчане и норвежцы в сумме поставили вдвое меньше стел, чем шведы. И на них восточные страны упомянуты всего 7 раз.
Так что здесь нам ловить нечего. Да, плавали. Но куда и каким путём? И в какое время? Брим, например, писал, что рунические надписи, в которых упоминаются «восточный путь» (Austrvegr) и другие восточноевропейские земли и племена, относятся к XI веку. Но Руси-то там как раз и нет. Есть, как считается, и устье Двины, упомянутое в одной-единственной надписи: «…Сумаре вырубить камень. Сумар умер на востоке у устья Двины»[74]. Единственная обнаруженная на территории Руси стела стоит на острове Березань, в устье Днепра, и когда и куда там плыли упомянутые в ней Карл и Грани («Грани сделал этот курган по Карлу, своему сотоварищу»), неизвестно.
И уж тем более ничего не дают для разрешения вопроса о пути из варяг в греки надписи на предметах. Обычно это отдельные знаки, так что невозможно даже утверждать, что их нанёс именно скандинав. Известно, к примеру, что в конце X века в Городище под Новгородом была сделана копия более старого металлического амулета. А фраза рунами на суздальской подвеске XI века ближе по синтаксису к древнерусскому, чем к скандинавскому языку. Так что рунами (даже скандинавскими) могли пользоваться и другие народы.
И вообще вот вам прекрасный пример того, насколько «рунические» надписи можно привлекать в качестве источников какого-то знания. В Ладоге нашли став с рунической надписью, выполненною, как утверждают норманисты, так называемыми рекскими рунами IX века. В тексте 43 знака. Так вот, существует аж три (!) прочтения этой надписи. Привожу их по Лебедеву[75]:
frann mana (al) fr
(fr) a(n) t fi(m) bul
si niblu(n) ka
Сверкающий лунный эльф
сверкающее чудовище
будь нифлунгом (т. е. «будь под землёй»)
yfir of vardr hame
valdr (h) rims
franmana grand
fimbulsini ploga
Наверху (щита) в оперенье своём
покрытый инеем господин
сияющий лунный волк
прядей плута широкий путь
Do yfir of varidr
Halli valdr raes
Frann mana grand
Fimbul sini ploga
Умер в выси одетый в камень
владетель трупов
сияющий губитель мужей
в могучей дороге плуга (— земле)
Ничего себе разница, да?! При таком чтении текстов (и таком качестве сохранившихся надписей, добавим) можно что угодно обосновать!
Впрочем, Е. А. Мельникова указывает: «Географическая номенклатура рунических надписей свидетельствует, что скандинавы были хорошо знакомы лишь с северо-западной частью Восточной Европы по преимуществу и прибалтийскими землями, и с народами, жившими к северу от Финского залива»[76]. По оценке исследователя, в рунических надписях использовались только те названия, которые вошли уже в устойчивый круг терминов, понятных людям, не выезжавшим из Скандинавии. Ведь надписи на памятных камнях должны были быть понятны всем. Так что если главным образом упоминается Прибалтика, а самый восточный пункт — Хольмгард, стало быть, в массе своей скандинавы ничего восточнее и не знали.
б. Географические сочинения
Географические сочинения тоже не больно информативны. Они лишь перечисляют названия городов и рек на Руси. Причём названия эти в большинстве случаев нужно ещё отождествить. Вот список городов из сочинения «Какие земли лежат в мире»: Moramar, Rostofa, Surdalar, Holmgardr, Surnes, Gadar, Palteskia, Koenugardr[77], Прошу прощения, что не использовал специфических скандинавских букв, несколько упростив произношение. Но в любом случае видно, что чётко читается только Ростов (который лежит вообще в стороне от интересующей нас местности). Остальное — догадки историков.
А это самое «информированное» сочинение. В остальных описаниях фигурируют Холмгардр и Коенугардр, Палтескиа и Смалескиа («Описание Земли I») или только Палтескиа и Киаенугардар («Описание Земли III»). Как видим, если отождествлять, как это обычно делается, последние с Полоцком и Киевом, получается, что географические сочинения скандинавов хорошо знают только Двинско-Днепровскую часть пути, города которой фигурируют во всех сочинениях.
То же и с реками. В сочинении «Великие реки» написано: «В этой части мира (Европе. — Примеч. авт.) другие великие реки (кроме упомянутого ранее Дуная. — Примеч. авт.) таковы: Непр и Нюйа, Сеймгол, Дуна, Олкога, Вина, Кума, Саксэлфр, Падус, Тифр, Родон, Бетус»[78]. Ещё раз прошу прощения за то, что подправил перевод в соответствии с реальным написанием названий в приведённом выше оригинальном тексте. Госпоже Мельниковой почему-то захотелось хотя бы Тибр написать «по-нормальному», хотя он всё-таки там — Тифр. Реки, конечно, опознать попроще (Непр — это вроде бы Днепр, а Нюйа — Нева, Тифр — почти наверняка Тибр, а Саксэлфр, скорее всего, — Эльба в земле саксов).
Но всё же и тут не всё ясно. Например, Олкогу историки так и не могут идентифицировать. Скорее, это похоже на Волгу. Но тогда получается, что из рек пути из варяг в греки скандинавы не знают не только злополучной Ловати, но и Волхова, что совершенно невероятно (присутствие их в Ладоге никто не отрицает).
А как обозначена Западная Двина? Традиционно считают, что — Дуна. Но Цветков справедливо указывает, что ливы называли её Вина[79], а такое название есть в скандинавском списке. Добавим от себя, что знаменитый «Этимологический словарь русского языка» Макса Фасмера указывал: эстонцы и финны называют эту реку Вяйна (Väinäjoki). Кроме того, что знаменательно: норвежцы Карли и Торир Собака в «Отдельной саге об Олаве Святом» из «Круга земного» Снорри Стурлусона на реке Вина грабят святилище бога бьярмов Йомали. А в одном из вариантов «Великих рек» Вина названа почему-то Yma[80].
Более подробно обоснование того, что скандинавы в сагах могли обозначать Западную Двину и как Дуну, и как Вину, приводит Никитин, анализируя местоположение легендарной Биармии. Но об этом — ниже.
Наконец, в списке великих рек Восточной Европы почему-то нет Вислы. Или она есть, только мы её не можем опознать?
И опять-таки всё это нам для разрешения нашего вопроса ничего не даёт. В географических сочинениях нет даже ни одной привязки города к реке. Ясно только, что очень-то подробным знакомством с Русью скандинавы не блистают. Впрочем, с Западной Европой тоже, хотя там приводится и побольше подробностей (правда, по мнению учёных, взятых из европейских же книг). Что они действительно неплохо знают, так это Прибалтику, где географические сочинения приводят массу земель и племён. Причём написаны-то они были уже во второй половине XII века. То есть где-то после 1150 года информированность жителей Скандинавии о Восточной Европе, по оценке Е. А. Мельниковой, возросла. Вот только, пути из варяг в греки к этому времени уже не существовало!
в. Поэзия и проза
Есть ещё висы — произведения скандинавских скальдов. Причём принято считать, что создавались они как раз в интересующий нас период — с IX до XII века. Правда, сохранились произведения скальдов в составе более поздних саг в виде вставок. Зато им можно в достаточной мере доверять, поскольку стихотворения считались магическими и соврать в них… За такое и убить могли!
Так, вот, «около 40 скальдических вис, принадлежащих 20 скальдам IX—XII вв., сообщают о путешествиях скандинавских ярлов или конунгов в земли, лежащие за Балтийским морем, и/или содержат восточноевропейские топонимы»[81]. Много это или мало? Как мы узнаём из той же книги, из приведённых в «Круге земном» Снорри Стурлусона 601 скальдической строфы только 23 посвящены путешествиям на восток. Из них только одна говорит о нападении на Русь — разрушении Альдейгьи (Ладоги) ярлом Эйриком, которое датируется обычно 997 годом. А так основным объектом грабительских набегов скандинавов (о другом скальды обычно не пишут, в «Круге земном» около 75 процентов вис — о войне) предстаёт Прибалтика. То есть ситуация та же, что и с другими группами памятников. И опять ни следа описания пути из Новгорода на юг.
И, наконец, саги. Тут ситуация с самого начала любопытная. Дело в том, что если рунические памятники, как мы помним, любили ставить шведы, по своему географическому положению интересовавшиеся делами на Балтике и на востоке, то саги писались по преимуществу в Норвегии и заселённой выходцами оттуда Исландии. И повествовали они о подвигах и путешествиях норвежцев или исландцев. Те же, в свою очередь, на восток глядели, похоже, в основном, тогда, когда нужно было спрятаться от врагов. Саги знают, по крайней мере, четырёх норвежских конунгов, прибегавших к этой мере: Олава Трюггвасона, Олава Харальдсона с сыном Магнусом и Харальда — Сурового Правителя.
Как вы думаете, стоит ли прятаться, проиграв борьбу за власть, в той стране, с которой твоя земля активно торгует, и через которую валом валят купцы? Напомним, что тогда большой разницы между торговцем и воином не было. И наивные люди, решившие поиграть с врагами в прятки в проходном дворе, долго не жили.
Однако норвежские конунги на Руси постоянно благополучно дожидались благоприятного момента для возвращения домой. Больше того, если они попадали туда детьми, их ещё и длительное время никто не узнавал.
Интересно и то, что все известные скандинавским сагам русские князья сидят в Холмгарде, под которым историки обычно понимают Новгород (хотя это ещё нужно доказать).
г. Прядь об Эймунде
Исключение, пожалуй, только одно — прядь об Эймунде. В этом уникальном по содержанию произведении говорится о том, что некий Эймунд с дружиной пришёл на Русь, поскольку «слышал о смерти Вальдимара, конунга с востока из Гардарики, и эти владения держат теперь трое сыновей его, славнейшие мужи. Он наделил их не совсем поровну — одному досталось больше, чем двум. И зовётся Бурицлав тот, который получил большую долю отцовского наследия, и он — старший среди них. Другого зовут Ярицлейв, а третьего Вартилав. Бурицлав держит Кэнугард, а это — лучшее княжество во всём Гардарики. Ярицлейв держит Хольмгард, а третий — Палтескъю и всю область, что сюда принадлежит»[82]. Эймунд поступает на службу к Ярицлейву, сражается за него с Бурицлавом, потом, поссорившись, уходит к Вартилаву и под конец за помощь последнему в захвате Кэнугарда получает Палтескью.
Вроде бы уж тут-то путь из Новгорода на юг должен быть описан подробнейшим образом. Но… не тут-то было. Максимум, что там сказано: «Нордманны поплыли вдаль, и не прежде остановились, как прибыв в удел Конунга Вартилава». Уплывают они при этом от Ярицлейва, да вот только перед этим тот одержал победу над Бурицлавом и завладел его страной. Так что совсем не факт, что Эймунд уплыл из Хольмгарда, а не из Кэнугарда. Второе даже более вероятно, если учесть, что Вартилав, в свою очередь, победив брата, перебирается в Кэнугард, а тому поручает «держать впредь самую важную часть Гардарика, то есть Хольмгард».
Всё же остальное время, после прибытия в Гардарики, норманны Эйрика ездят на лошадях, ходят пешком и так далее. Так что даже столь подробно повествующее о похождениях на Руси произведение не помогает нам обрести желаемые свидетельства.
Есть ещё Сага о гутах, в которой написано: «В течение долгого времени население Готланда настолько размножилось, что страна не могла всех прокормить. Тогда они выслали из страны по жребию каждого третьего мужчину, так что те могли сохранить и увезти с собой всё, что имели на поверхности земли. Они не хотели уезжать, но поплыли к Торсборгу и там поселились. Но жители той земли не захотели их терпеть и изгнали их. Тогда они поплыли на остров Форё и поселились там. Но и там они не могли себя прокормить и поплыли на один остров близ Эстланд, который называется Дагё, и поселились там, и построили [там] борг, остатки которого видны ещё и теперь. Но и там они не могли себя прокормить и поплыли к реке, которая называется Дюна, а по ней — через Рюцаланд. Они плыли так долго, что приплыли в Грекланд»[83].
Здесь мы видим, жители Готланда действительно едут в Грецию через Русь. Правда, по Двине, а не по Волхову. Но когда это происходит? Очевидно же, что перед нами легендарное описание переселения готов в начале нашей эры, а не в конце первого тысячелетия. Кстати, по оценкам специалистов, укрепление на Торсборге (современный Торсбурген, известковая гора в приходе Креклингбу, недалеко от восточного побережья Готланда), наиболее значительное в Швеции древнее укрепление, судя по останкам, построено было около 400 года н. э. До VIII—IX веков ох как далеко!
При всём этом нельзя забывать, что саги были записаны не раньше начала XII века. То есть тогда, когда легендарный путь из варяг в греки функционировать, по общепринятой версии, перестал. И, добавим, тогда, когда писались вроде бы первые русские летописи. Как мы помним, автор ПВЛ реальной картины пути себе не представлял. Почему его скандинавские «визави» должны были это знать лучше?
д. Куда путешествовал Ингвар?
Да они и не представляли. Характерной для доказательства этого является сага об Ингваре Путешественнике. Кстати, вроде бы сыне того самого Эймунда. По крайней мере автор саги в прологе пишет, что «несколько зим спустя посватался к Ингигерд тот конунг, который звался Ярицлейв и правил Гард(арики). Она была ему отдана, и уехала она с ним на восток. Когда Эймунд узнал эту новость, то отправляется туда, на восток, и конунг Ярицлейв принимает его хорошо, а также Ингигерд и её люди, так как в то время большое немирье было в Гардарики из-за того, что Бурицлейв, брат конунга Ярицлейва, напал на государство. Эймунд провёл с ним 5 битв, но в последней был Бурицлейв пленён и ослеплён и привезён к конунгу»[84]. В пряди об Эймунде герой тоже приезжает на Русь после свадьбы Ярослава и Ингигерды, тоже служит русскому князю и сражается с Бурицлейвом, братом последнего. Вроде бы речь идёт об одном и том же человеке.
Но… этот Эймунд — швед, внук Эйрика Победоносного, родич Олава Шведского. А тот — норвежец из рода Харальда Прекрасноволосого, родич Олава Харальдсона. Эймунд из пряди до смерти живёт на Руси, Эймунд из саги возвращается с богатством и славой назад, отбирает свои земли у конунга и после длительного перерыва мирится с ним. И совсем уж мелочь — шведский Эймунд не убивает Бурицлейва, а только пленит и ослепляет его.
Всё это явно свидетельствует о наличии как минимум двух версий рассказов об этом герое: шведского и норвежского. Причём, кто кого «обокрал», бог весть. Р. Кук, обратив внимание на то, что в одной из версий саги об Олаве Святом конунг именует Эймунда не Хрингссоном, как в остальном тексте, а Акасоном (именно такое отчество у Эймунда саги об Ингваре Путешественнике), делает вывод, что первичен шведский текст. А дальше-де происходит наложение различных героев с именем Эймунд: шведа и норвежца.
Нам этот вопрос интересен с той точки зрения, что Ингвар, совершивший, если верить саге, большой поход на восток, является сыном Эймунда. И вроде бы идёт по стопам отца, точно так же отправляясь на Русь из-за конфликта с конунгом Олавом.
Однако как раз этот повтор позволяет Г. В. Глазыриной усомниться в реальности генеалогии саги: «Искусственность введения образа Ингвара (в качестве сына Эймунда) в сюжет произведения, которому он не принадлежал, заставляет серьёзно сомневаться в том, что генеалогия этого героя, как она представлена в саге, реальна. По-видимому, прав Р. Кук, который считает, что основой для соединения рассказов об Эймунде и его предках шведской версии „*Пряди об Эймунде“ со сказанием о походе Ингвара могло стать совпадение имени главного героя — Эймунда с именем отца реального шведского хевдинга Ингвара»[85].
В общем, получается, что писавшие в XIII—XIV веках авторы саг даже происхождения своих героев знают не очень чётко. И комбинируют похождение людей с одним именем, не сильно интересуясь, насколько это справедливо. Что уж там говорить о содержании самих приключений!
Об Ингваре, который является в саге главным действующим лицом, можно сказать, что он — лицо историческое. К этому выводу приводит наличие в Швеции множества камней (в книге Глазыриной указаны 23 стелы) с упоминанием людей, отправившихся с Ингваром на восток и там погибших.
Приведу только один, предположительно, считающийся стелой по сводному брату Ингвара, поскольку текст на нём звучит как «Тола велела установить этот камень по своему сыну Харальду, брату Ингвара. Они отважно уехали далеко за золотом и на востоке кормили орлов. Умерли на юге в Серкланде»[86].
Но вот о самом путешествии… Трудно не заметить, что исследователи не могут договориться даже, по какой реке плавал Ингвар. Одни ссылаются на то, что поход закончился в Серкланде, а так, страной шёлка, скандинавы именуют вроде бы мусульманские страны, в которые идти нужно было по Волге. Вторые, упирая на описания преодоления шведами двух больших порогов, а также на свидетельство, что один из спутников Ингвара после смерти предводителя пошёл в Миклагард (то есть вроде бы Константинополь), переносят действие на Днепр.
Интересно, что при этом никого из них не волнует, что сами средневековые скандинавские авторы считали: Ингвар плавал по Западной Двине. Точнее, по Дуне, которую традиция считает Двиной (как я уже указывал, на это есть возражение). В саге о Хрольве Пешеходе есть строчки: «В то время конунг Хреггвид был очень стар. Рассказывают, что, когда конунг был молод, он часто бывал в грабительских походах и ему принадлежали [земли] вокруг реки Дюны, которая течёт по Гардарики, и оттуда грабил в Аустррики различные народы. Оттуда он привёз редкостные драгоценности. Эта река по размеру третья или четвёртая на свете. Источник этой реки искал Ингвар Путешественник, как говорится в саге о нём». К сожалению, русского перевода саги, насколько я знаю, нет, а потому приходится пользоваться чужим цитированием[87].
Обращаю ваше внимание: Ингвар ищет истоки. В саге это указано несколько раз: «Тогда стал ходить Ингвар по Аустррики и спрашивал, не знает ли кто из людей, откуда та река течёт», «Ингвар спросил, не знает ли он, откуда течёт эта река; тогда Юльв ответил, что он точно знает, что она вытекает из того источника, „который называется Линдибеллти“», «Немного позже подходит Ингвар к тому источнику, из которого вытекала река»[88]. Что нимало не мешает исследователям почему-то отправлять его вниз по реке.
Впрочем, и сам автор саги даёт тому основания. К примеру, его Юльв рассказывает Ингвару об истоке реки, на которой они находятся, а потом — о другой реке, которая вытекает оттуда же и впадает в Раудхав (Красное море или Мировой океан, в древнеисландской мифологии). «Между рекой и морем находится тот мыс, что называется Сиггеум»[89]. Потом Ингвар плывёт к истокам. Но… сразу же после этого он оказывается у мыса Сиггеум. Каким, спрашивается, образом, если в соответствии с предшествующим текстом мыс этот — на другой реке?
И ещё: ладно бы там великаны и драконы (волшебные существа могут быть поселены фантазией автора везде), но слон… А ведь отправившийся из той же Гардарики по стопам отца сын Ингвара Свейн по пути встретил именно это животное. По крайней мере трудно иначе объяснить следующие строки:
«Увидели они однажды, что 10 человек ведут за собой какое-то существо. Оно показалось им довольно удивительным, поскольку они увидели, что на спине зверя стояла большая башня, сделанная из дерева. Тогда сошли на берег 50 человек, которых более всего заинтересовала природа этого зверя. Но когда те, кто вели зверя, увидели людей с кораблей, они попрятались и отпустили зверя. А люди Свейна подошли к тому зверю и хотели его повести за собой, но он опустил голову и не сходил с места, несмотря на то что все принялись тянуть за верёвки, которые свисали с головы зверя. Тогда подумали они, что там должно быть какое-то устройство, не понятое ими, которое и позволяло тем десятерым вести зверя. Тогда они посовещались, и отошли от зверя, и спрятались в камышах, так что могли видеть всё, что происходило со зверем. Немного позже местные жители появились и пошли к зверю. Они взяли верёвку и положили с двух сторон на шею, и просунули сквозь перекрестье, которое находилось в башне, и таким образом приподняли голову зверя, потому что в отверстии было крепление. А когда люди Свейна увидели, что зверь выпрямился, побежали они туда изо всех сил. Они взялись [за верёвки] и повели зверя туда, куда захотели. Но поскольку они не знали природы зверя и не могли предположить, какая пища ему нужна, они вонзали в зверя копья, пока он не упал замертво»[90].
Но слонов нет ни на Волге, ни на Днепре, ни тем более на Двине. И какова отсюда надёжность саги как исторического свидетельства? По-моему, ясно, что почти нулевая. Похоже, автор свалил в кучу разные места и путешествия, приправил всё это сказками и мессианской идеей (Ингвард и Свейн вовсю обращают к христианству язычников и побеждают их, обратившись за помощью к Богу) и получил назидательную повесть. Из которой рьяные исследователи пытаются извлечь данные о водных путях через Русь.
Кстати, до той самой кучи: Ингвара на неизвестно какой реке встречают разбойники, замаскировавшие свои суда под плавучие камышовые острова и швыряющие в противника… греческий огонь!!! «Они поплыли теперь до того места, где река разделяется на рукава, и видят они, что 5 островов передвигаются и направляются к ним. Ингвар приказал своим людям быть начеку. Он велел высечь огонь из освящённой трутницы. Вскоре один остров подплыл к ним и обрушил на них град камней, но они прикрылись [щитами] и выстрелили в ответ. А когда викинги встретили сильное сопротивление, то принялись они раздувать кузнечными мехами ту печь, в которой был огонь, и от этого возник сильный грохот. Там находилась медная труба, и из неё полетел большой огонь на один корабль, и он в считаные минуты сгорел дотла. А когда Ингвар увидел это, пожалел он о своей потере и велел принести ему трут с освящённым огнём. Затем он согнул свой лук, и положил на тетиву стрелу, и зажёг конец стрелы освящённым огнём. И эта стрела с огнём полетела из лука в трубу, выступающую над печью; и перекинулся огонь на самих язычников и в мгновенье ока сжёг остров вместе с людьми и кораблями. И подошли другие острова. Но как только Ингвар слышит шум раздуваемых мехов, стрелял он освящённым огнём, и разбил он тот дьявольский народ с помощью Господа, так что не осталось ничего, кроме пепла»[91].
Такой вот речной бой с применением «огнестрельного оружия». И из этого некоторые ухитряются выводить, что шведы плыли по Днепру. Ведь «греческим огнём» кидались, как все знают, византийцы.
Ну да, а ещё они плавали, конечно же, по Днепру! И свои огненосные корабли камышом маскировали. Сугубо византийский приём! И сугубо традиционный пример использования древних литературных произведений для решения исторических вопросов так, как нужно данному исследователю.
е. Те же саги, но другой взгляд
В общем, надёжность скандинавских саг как документов примерно ясна. Но даже и в них, между прочим, в начале XII века знаменитый Сигурд Крестоносец в Константинополь шёл вокруг Европы. А когда решил отправиться назад, то «отдал кейсару все свои корабли… Кирьялакс-кейсар подарил Сигурду-конунгу много лошадей и дал ему провожатых по всей своей стране… Сигурд-конунг поехал сначала в Болгараланд, затем через Унгараланд и Паннонию, Сваву и Бюйараланд. Там он встретился с Лоцариусом-кейсаром из Румаборга, который его очень хорошо принял, дал ему провожатых по всей своей стране и велел обеспечить ему покупку всего необходимого.
Когда Сигурд-конунг приехал в Слесвик в Дании, Эйлив ярл дал в его честь роскошный пир. Это было в середине лета. В Хейдабю он встретился с Николасом-конунгом датчан. Тот его очень хорошо принял, проводил его сам на север Йотланда и дал ему корабль со всей оснасткой. На этом корабле он поплыл в Норвегию», — повествует сага о сыновьях Магнуса Голоногого из «Круга Земного».
Вот так, никаким водным путём Сигурд на север не пошёл, на лошадках поехал. Это, конечно, опять-таки позже интересующего нас времени, но всё равно показательно. Тем более что, как мы уже выяснили, и у сторонников существования пути из варяг в греки никаких ранних (ну, впрочем, и поздних тоже) свидетельств нет. Брим по этому поводу говорит так: «Представляется удивительным, что по вопросу о пути из варяг в греки мы находим в них (сагах) только несколько беглых замечаний, брошенных мимоходом»[92].
Да что там Сигурд! Есть такой знаменитейший герой саг — Одд Стрела. Кстати, на основании ряда совпадений в биографии (в основном, связанным с предсказанием гибели от коня), его многие норманисты считают прообразом Олега Вещего. В некоторых (поздних, относящихся к XV веку, в то время как сама сага, по мнению многих учёных, записана в конце XIII века) версиях Одд становится правителем Гардарики. Правда, ему приходится для этого победить прежнего правителя.
Но вот что интересно: когда Одд отправляется в Грецию, в саге нет ни слова о том, что он идёт водой через Гардарику. Потом Одд возвращается из Иерусалима, попадает в кораблекрушение и оказывается в… судя по некоторым версиям, Венгрии. По крайней мере Гунланд саг и географических произведений Скандинавии лучше всего (и традиционно) сопоставляется именно с территорией, на которой раньше жили гунны. То есть с венгерской степью. Хотя, конечно, иногда на Западе Гунланд с Гардарикой путали. Но в саге об Одде этого явно не происходит. Так что никакого пути из варяг в греки тут нет.
Между прочим, любимое норманистами отождествление Одда с Олегом коренным образом работает против столь же любимого ими пути из варяг в греки. И, наоборот, на тех антинорманистов, которые вслед за Гедеоновым считают Олега персонажем с юга, а не с севера. Напомним, что идущая с Эверса традиция делает акцент на тех вариантах ПВЛ, в которых послы Олега представляются Аскольду и Диру «гостями подугорскими». То есть, по трактовке этих историков, пришедшими от венгров. Или в самой новой вариации С. Э. Цветкова, с Карпат, Угорских гор: «… Олег представился Аскольду и Диру „гостем подугорским“ то есть, жителем Прикарпатья, русином»[93]. Как раз оттуда, откуда пришёл Одд. Правда, если следовать скандинавской саге, сделал он это этак на полвека (даже больше) после летописного Олега. Ведь сага повествует о смерти Одда на четвёртый год правления Олава Трюггвасона. То есть, если следовать традиционной хронологии, в 988 году. А Олег скончался то ли в 912, то ли, по последним исследованиям, в 915 году. Но как бы там ни было, если между Оддом и Олегом поставить знак равенства, то Олег путём из варяг в греки явно не ходил.
ж. Чего нет, того нет
Вообще следует отметить, что, по мнению Т. Н. Джаксон, одной из лучших знатоков саг в нашей стране, «анализ большой совокупности памятников древнескандинавской письменности позволяет говорить об отразившемся в них существовании в Скандинавии двух этногеографических традиций, зафиксированных в скальдических стихах, рунических надписях и королевских сагах, с одной стороны, и в географических сочинениях, скальдических тулах и сагах о древних временах — с другой, отражающих определённую пространственную и временную очерёдность проникновения скандинавов в Восточную Европу. Совокупное изучение древнескандинавской топонимии Восточной Европы приводит к выводу, что каждая группа источников имеет свою топонимическую номенклатуру. При этом очевидно, что хронология письменной фиксации топонимов соответствует последовательности их возникновения в языке древних скандинавов»[94].
И далее исследовательница указывает: в источниках Х—XI веков упоминаются Austmarr (Восточное, то есть, очевидно, Балтийское море), Gandvik (Колдовской залив или некая производная от финского названия, от которого произошла Кандалакша, то есть, видимо, Белое море) и Vina (традиционно считаемая Северной Двиной). Есть ещё Holmshaf, принимаемый некоторыми исследователями за Финский залив, как производную от Хольмгарда — Новгорода. Но большинство даже скандинавских учёных считают это обозначением моря вокруг о. Борнхольм. Что касается Дуны, единственной (!) из восточноевропейских рек, названных в рунической надписи XI века, приходится отметить: надпись на мемориальной стелле («Aust. I. tuna. asu»), о которой я, цитируя Брима, писал выше, на самом деле не читается. С. Бюгге, от которого идёт традиция связывать эту надпись с упоминанием Западной Двины, просто, как следует из «Русской реки», произвольно добавил и переставил буквы, чтобы получить «austr i Duna osa» («на восток от устья Дуны»). Понятно, что это уже не доказательство, а элементарная подтасовка.
Да и с Виной не так всё хорошо. Как пишет Джаксон, «в скальдике гидроним Vina нередко выступает метафорическим обозначением реки вообще». Историк тут же приводит вису о гибели Торольва Скаллагримссона в битве в Англии, написанную его братом, знаменитым скальдом, Эгилем Скаллагримссоном, где говорится, что тот погиб на берегу Вины. Исследователь приходит к выводу, что «соотнесение скальдической реки Вины с реальной рекой — Северной Двиной — произошло позднее, в результате плаваний скандинавов в Белое море». И произошло это не раньше конца X века[95].
Хорошо ещё, если так. Постоянный оппонент Джаксон в вопросе о Биармии А. Л. Никитин вообще считает, что скандинавы никакой Северной Двины не знали. И опирается при этом не просто на тексты саг, а на сопоставление их с реальной обстановкой в тех местах. Он указывает, что весь комплекс саг, упоминающих Биармию и реку Вину, позволяет уверенно выделить несколько устойчивых признаков этой земли. А именно: наличие морского побережья, в которое впадает крупная река и которое плотно заселено многочисленным народом. Народ этот занимается земледелием и охотой и имеет святилище бога Йомали, которому приносят в жертву много серебряных монет.
Ну и кто видел в низовьях Северной Двины плотно населённую местность, богатую серебряными находками? Серебра много находят и до сих пор на территории бывшей Великой Перми. Ещё больше его было во времена Петра I, серебряные древние чаши и украшения из сасанидского Ирана и даже ещё более старых царств Востока едва ли не тоннами снимали с пермятских идолов, которые представляли собой, грубо говоря, перебинтованные деревянные столбы. Очевидцы рассказывали, что иногда стоило чуть тронуть ветхие пелены, как серебро дождём лилось на землю. Но Великая Пермь расположена была значительно юго-восточнее, в верховьях Камы и на Чусовой. То есть туда даже по Северной Двине не доплывёшь, ещё волок делать надо в верховьях Вычегды. И добираться туда ох как долго! Одна Вычегда больше тысячи километров длиной. Так что от устья Северной Двины до Великой Перми наберётся где-нибудь тысячи две километров. Это практически протяжённость Днепра! Сколько недель викинги туда плыть должны были? Ан о таком длительном плавании по Вине ни одна сага не упоминает. К тому же в Северную Двину всегда было трудно войти кораблю, поскольку там разветвлённая дельта и постоянно меняющиеся мели на входе.
Зато под все эти характеристики хорошо подходит устье Западной Двины. Здесь не место входить в подробное обсуждение вопроса локализации Биармии. Но нельзя напоследок не отметить то, что бросается в глаза: оба названия — Дуна/Дина и Вина — одинаково хорошо получаются из названия Двина (в нашем произношении оно звучит, скорее, как «Дувина»). Кстати, чёткой этимологии у него нет. Понятно, что оно не финно-угорское по происхождению, поскольку финский язык сочетания «дв» в начале слова не приемлет. Но и объяснения из скандинавского тоже отсутствуют. Единственное, что предлагалось, это древнеисландское «dvina» — «слабеть, исчезать». Похожие слова с близкими значениями есть в англосаксонском («dvinan») и в голландском («verdwijnen»). Но при всём совпадении по звучанию непонятно, при чём здесь «исчезать», если речь идёт об огромной реке? И уж тем более, как это относится к реке вообще, если вспомнить пояснения Т. Н. Джаксон? Наконец, если слово это из германских языков, почему в скандинавских текстах оно встречается в двух формах с потерей различной согласной, но нигде — полностью?
Но, как бы там ни было, потеря одной из двух первых букв в слове «Двина» при переходе его в различные языки представляется вполне закономерной. В финском оно точно станет «Вина», что и подтверждают финно-угорские варианты названий Западной и Северной Двины (в последнем случае — карельское Виена (Viena).
Так что не удивлюсь, если выяснится в итоге: Дуна и Вина — это название одной и той же реки. Ну или, следуя разысканиям самой Джаксон, вообще просто обозначение любой реки. Что, кстати, вполне соответствует одной из этимологии, которую считал наиболее реальной Фасмер: «Возможно, это древнее индоевропейское название, которое Розвадовский относит к древнеиндийскому dhávatē, dhāvati — „течёт“, dhāutis — „родник, ручей“». Действительно, если название Двина имеет именно такие корни, оно может быть как раз древним обозначением реки вообще.
В общем, суммарная картинка на основании скандинавских источников получается такая. Скандинавы хорошо знали Прибалтику. Там и в IX—X веках они упоминают множество названий. В общей сложности во всём комплексе скандинавских документов указано четыре названия прибалтийских племён, 11 названий земель, три острова, три реки. И есть множество упоминаний о том, что викинги сюда плавали.
С Русью дело обстоит похуже. Названий отдельных княжеств (земель) при большой натяжке можно насчитать только три, городов — 9 (плюс два совершенно не трактуемых даже большими любителями норманнской теории). И сюда нужно добавить Непр и Нюйу с неизвестной Олкогой[96]. Да и то всё это появляется в письменных источниках не ранее XII века. Относительно же торговых путей ничего не известно.
Вы думаете, это исключительно мои личные соображения? Как бы не так! Самое интересное заключается в том, что масса сторонников норманнской гипотезы и существования пути из варяг в греки в своих трудах, когда излагают реальные факты, а не свои домыслы, повествуют о том же, о чём говорю я. Итак:
«Как отмечает В. А. Брим, саги отличаются „необычайной скудостью и часто неточностью“ в описании всего пути „из варяг в греки“».
Это Джаксон[97].
А вот сам Брим:
«…участок пути, проходящий через Финский залив к Неве и через Волхов к великому волоку, ни в одном скандинавском источнике не описан, хотя он имел первостепенное значение в эпоху варяжских движений».
И далее:
«Ладожское озеро… нигде в скандинавской литературе не упомянуто»; «трудный и, вероятно, небезопасный участок пути волоком из Ловати на Двину и из Двины на Днепр нигде в исландских и вообще скандинавских памятниках не упомянут»[98].
Т. Н. Джаксон в упомянутой книге очень старается найти в скандинавской литературе доказательства плаваний по пути из варяг в греки. И что дал её поиск?
В «Саге о крещении» говорится о том, как Торвальд Кодранссон и Стевнир Торгильссон добирались из Миклагарда (Константинополя) до Кёнугарда (Киева) восточным путём по Непру (Днепру). Ну а кто бы спорил?
В «Саге о Хаконе Хаконарсоне» путешествие Эгмунда из Новгородской земли в Иерусалим обозначается как движение «по ещё более восточному пути к морю». Но тут же ничего не говорится, как именно он путешествовал!
В «Саге о Магнусе Добром и Харальде Сигурдарсоне» по «Гнилой коже» рассказывается, как Харальд Сигурдарсон выбрался из Миклагарда (Константинополя), поплыл дальше в Свартахав (Чёрное море), а затем «на север за море, а оттуда едет он по Аустррики в Хольмгард (Новгород)». Отмечаю: едет! К тому же автор «Красивой кожи» делает к этому рассказу дополнение: «Тогда поплыл он на север в Эллипалтар, откуда поехал назад по Аустррики»[99]. И дальше автор соглашается с Бьярни Адальбьярнарсоном, который полагает, что слово «Эллипалтар» происходит от двух (греческого и латинского), обозначающих «болото». А «болото» — это, скорее всего, Азовское море, «Меотийское болото» древних. То бишь Харальд Сигурдарсон ещё и Днепровские пороги обходит. Но об этом позднее.
Тому, кто думает всё ещё, что скандинавы только ходили на судах, процитирую ещё Джаксон:
«Магнус, сын Олава, начал после йоля свою поездку с востока из Хольмгарда вниз в Альдейгьюборг. Стали они снаряжать свои корабли, когда весной сошёл лёд….
Кальв и его люди пробыли в Хольмгарде, пока не прошёл йоль. Отправились они тогда вниз в Альдейгьюборг и приобрели там себе корабли; отправились с востока, как только весной сошёл лёд»[100].
Как видим, скандинавы не плывут по Волхову, а едут зимой из Новгорода в Ладогу то ли по замёрзшей реке, то ли вдоль неё. Как тут не вспомнить опять Микляева с его теорией зимнего пути!
В итоге историк вынуждена констатировать: «Сведения о днепровском отрезке пути… не отличаются полнотой». Да уж, это мягко сказано. Нет тут никаких данных о реальном водном пути от Киева до Новгорода!
Вот о Двинском пути — есть. И Джаксон уверенно приводит их.
Скандинавские источники, в свою очередь, из трёх известных им путей на Русь (через Западную Двину, Финский залив и Северную Двину) фиксируют лучшее знакомство именно с Западнодвинско-Днепровским путём. В ряде саг он фигурирует в качестве транспортной магистрали. Так, в «Саге о крещении» описывается путь из Константинополя через Киев и Полоцк в Данию, а в «Саге о гутах» — дорога по Западной Двине с Готланда в Византию…
«Оттуда отправились они вверх по той реке, что зовётся Дюна. И вверх через Русаланд так далеко уехали они, что пришли они в Грикланд…
Пока Готланд не стал подчиняться одному епископу, на Готланд приезжали епископы, которые были паломниками в святой земле Иерусалиме и ехали оттуда домой. В то время путь на восток шёл через Русаланд и Грекланд до Иерусалима»[101].
Кроме того, историк указывает, что на Двинско-Днепровском пути расположено больше всего географических объектов, известных из различных скандинавских источников. Она насчитывает их шесть, считая с Днепром и Смоленском.
Между прочим Брим считал, что Двинский путь был открыт раньше пути по Волхову — Ловати.
«Из Зап. Двины скандинавы могли перейти в любую из больших речных систем, по которым происходило передвижение в Древней Руси и которые сходились в этом районе: по Ловати через Ильмень и Волхов в Новгород; по Волге на далёкий восток и, наконец, по Днепру к Киеву»[102].
То есть, по его же собственному утверждению, получается, что скандинавы шли не из Новгорода на юг, а из Полоцка или Гнёздова на север (так же, как и на юг и восток). Но это уже совсем другой разговор! Мы имеем не хождение из Скандинавии через Новгород в Киев и на Чёрное море и обратно, а путь из Скандинавии по Двине с расхождением потом в разные стороны. Из варяг в греки, да не так! Но об этом позже.
В общем, в конце своего исследования Т. Н. Джаксон выделяет несколько вариантов путей с севера на юг. При этом, по её же утверждению, самое раннее письменное упоминание о «восточном пути в Иерусалим» относится ко второй половине XI века. То есть значительно позже того времени, которое нас интересует! Да и то надпись «Ингирунн, дочь Хёрда, велела высечь руны по себе самой. Она собирается ехать на восток и далее в Иерусалим. Фот высек руны»[103] на деле совершенно не говорит о пути именно через Русь. Скандинавское (норвежское) понятие «восток» включало в себя Швецию, практически весь южный берег Балтики, Русь и все страны, в которые можно было через них приехать. Так что дорога по той же Висле или даже Одеру тоже будет «на восток».
Из неупомянутых ранее есть ещё «Сага о крещении». Торвальд Кодранссон и Стевнир Торгильссон после исчезновения конунга Олава (т. е. после 1000 г.) «отправились вдвоём по всему свету и вплоть до Йорсалахейма, а оттуда до Миклагарда и так до Кёнугарда ещё восточнее по Непру. Торвальд умер в Руссии недалеко от Паллтескьи. Там он похоронен в одной горе у церкви Иоанна Крестителя…»[104] То есть из Иерусалима в Константинополь, оттуда в Киев и по Днепру в Полоцк. Но, во-первых, опять-таки не ясно, водой ли они шли от Киева к Полоцку, а во-вторых, это снова не Волховский, а Двинский путь.
Зато описаний маршрутов из Скандинавии на юг через Западную Европу (и морских, и сухопутных) полно. Даже из Руси в Рим и Константинополь Харальд, Суровый Правитель, после того, как Ярослав Мудрый отказал ему в руке своей дочери Елизаветы, едет вкруголя:
«…собрался он отправиться прочь из страны, о чём упоминается в его песни, что он отправился с войском на восток по Вендланду, и так до Саксланда, и дальше на запад по Фраланду, как сказал Иллуги… Оттуда он отправился в Лангабардаланд и затем в Ромаборг, а после этого в Пул и там взошёл на корабль, и поплыл оттуда в Миклагард к императору, как говорит Бёльверк»[105].
Наконец, единственное произведение, которое описывает подробно путь из Скандинавии в Рим и Иерусалим — Дорожник аббата Николая, — тоже описывает различные варианты дороги через Западную Европу, причём посуху. А ведь это именно руководство для паломников.
Вообще-то всё это дела значительно более позднего времени, XI-ХIII веков. Так что, честно говоря, возникает впечатление, что скандинавы до XI века вообще не знали дороги на юг. Ну, может, редкие смельчаки и ходили, но чтобы эти пути были широко известны (а как же иначе, если это были нахоженные торговые маршруты!), не скажешь.
Обратим теперь своё внимание на людей, живших на противоположном от византийцев конце гипотетического пути, — скандинавов. В названии главы правильнее, пожалуй, было написать «скандинавские саги, висы, географические сочинения и рунические надписи», поскольку комплекс источников о Руси включает все эти категории. Хотя…
а. Рунические надписи
«О связях Руси и Скандинавии свидетельствуют две группы надписей. Первая насчитывает ок. 120 памятников из Швеции, Норвегии и Дании, в которых упоминаются поездки норманнов в Восточную Европу: в Восточную и Северо-Восточную Прибалтику, на Русь, в Византию»[73].
Вот так. Оказывается, надписи о плавании каких-то шведов (именно в Швеции стелы с руническими надписями, в основном, и встречаются) в Прибалтику или в Византию тоже свидетельствуют об их контактах с Русью! Ну не могут авторы представить себе других путей в Константинополь, кроме как через Новгород. Хотя при чём тут Прибалтика, всё равно непонятно.
Кстати, вся эта «Восточная Европа» всё равно упоминается лишь на 120 стелах из 3500. Правда, Западная Европа — ещё реже. Но сами авторы книги это хорошо объясняют; такие памятники ставили шведы, а они больше (по географическим соображениям) интересовались востоком. А плававшие по преимуществу на запад датчане и норвежцы в сумме поставили вдвое меньше стел, чем шведы. И на них восточные страны упомянуты всего 7 раз.
Так что здесь нам ловить нечего. Да, плавали. Но куда и каким путём? И в какое время? Брим, например, писал, что рунические надписи, в которых упоминаются «восточный путь» (Austrvegr) и другие восточноевропейские земли и племена, относятся к XI веку. Но Руси-то там как раз и нет. Есть, как считается, и устье Двины, упомянутое в одной-единственной надписи: «…Сумаре вырубить камень. Сумар умер на востоке у устья Двины»[74]. Единственная обнаруженная на территории Руси стела стоит на острове Березань, в устье Днепра, и когда и куда там плыли упомянутые в ней Карл и Грани («Грани сделал этот курган по Карлу, своему сотоварищу»), неизвестно.
И уж тем более ничего не дают для разрешения вопроса о пути из варяг в греки надписи на предметах. Обычно это отдельные знаки, так что невозможно даже утверждать, что их нанёс именно скандинав. Известно, к примеру, что в конце X века в Городище под Новгородом была сделана копия более старого металлического амулета. А фраза рунами на суздальской подвеске XI века ближе по синтаксису к древнерусскому, чем к скандинавскому языку. Так что рунами (даже скандинавскими) могли пользоваться и другие народы.
И вообще вот вам прекрасный пример того, насколько «рунические» надписи можно привлекать в качестве источников какого-то знания. В Ладоге нашли став с рунической надписью, выполненною, как утверждают норманисты, так называемыми рекскими рунами IX века. В тексте 43 знака. Так вот, существует аж три (!) прочтения этой надписи. Привожу их по Лебедеву[75]:
frann mana (al) fr
(fr) a(n) t fi(m) bul
si niblu(n) ka
Сверкающий лунный эльф
сверкающее чудовище
будь нифлунгом (т. е. «будь под землёй»)
yfir of vardr hame
valdr (h) rims
franmana grand
fimbulsini ploga
Наверху (щита) в оперенье своём
покрытый инеем господин
сияющий лунный волк
прядей плута широкий путь
Do yfir of varidr
Halli valdr raes
Frann mana grand
Fimbul sini ploga
Умер в выси одетый в камень
владетель трупов
сияющий губитель мужей
в могучей дороге плуга (— земле)
Ничего себе разница, да?! При таком чтении текстов (и таком качестве сохранившихся надписей, добавим) можно что угодно обосновать!
Впрочем, Е. А. Мельникова указывает: «Географическая номенклатура рунических надписей свидетельствует, что скандинавы были хорошо знакомы лишь с северо-западной частью Восточной Европы по преимуществу и прибалтийскими землями, и с народами, жившими к северу от Финского залива»[76]. По оценке исследователя, в рунических надписях использовались только те названия, которые вошли уже в устойчивый круг терминов, понятных людям, не выезжавшим из Скандинавии. Ведь надписи на памятных камнях должны были быть понятны всем. Так что если главным образом упоминается Прибалтика, а самый восточный пункт — Хольмгард, стало быть, в массе своей скандинавы ничего восточнее и не знали.
б. Географические сочинения
Географические сочинения тоже не больно информативны. Они лишь перечисляют названия городов и рек на Руси. Причём названия эти в большинстве случаев нужно ещё отождествить. Вот список городов из сочинения «Какие земли лежат в мире»: Moramar, Rostofa, Surdalar, Holmgardr, Surnes, Gadar, Palteskia, Koenugardr[77], Прошу прощения, что не использовал специфических скандинавских букв, несколько упростив произношение. Но в любом случае видно, что чётко читается только Ростов (который лежит вообще в стороне от интересующей нас местности). Остальное — догадки историков.
А это самое «информированное» сочинение. В остальных описаниях фигурируют Холмгардр и Коенугардр, Палтескиа и Смалескиа («Описание Земли I») или только Палтескиа и Киаенугардар («Описание Земли III»). Как видим, если отождествлять, как это обычно делается, последние с Полоцком и Киевом, получается, что географические сочинения скандинавов хорошо знают только Двинско-Днепровскую часть пути, города которой фигурируют во всех сочинениях.
То же и с реками. В сочинении «Великие реки» написано: «В этой части мира (Европе. — Примеч. авт.) другие великие реки (кроме упомянутого ранее Дуная. — Примеч. авт.) таковы: Непр и Нюйа, Сеймгол, Дуна, Олкога, Вина, Кума, Саксэлфр, Падус, Тифр, Родон, Бетус»[78]. Ещё раз прошу прощения за то, что подправил перевод в соответствии с реальным написанием названий в приведённом выше оригинальном тексте. Госпоже Мельниковой почему-то захотелось хотя бы Тибр написать «по-нормальному», хотя он всё-таки там — Тифр. Реки, конечно, опознать попроще (Непр — это вроде бы Днепр, а Нюйа — Нева, Тифр — почти наверняка Тибр, а Саксэлфр, скорее всего, — Эльба в земле саксов).
Но всё же и тут не всё ясно. Например, Олкогу историки так и не могут идентифицировать. Скорее, это похоже на Волгу. Но тогда получается, что из рек пути из варяг в греки скандинавы не знают не только злополучной Ловати, но и Волхова, что совершенно невероятно (присутствие их в Ладоге никто не отрицает).
А как обозначена Западная Двина? Традиционно считают, что — Дуна. Но Цветков справедливо указывает, что ливы называли её Вина[79], а такое название есть в скандинавском списке. Добавим от себя, что знаменитый «Этимологический словарь русского языка» Макса Фасмера указывал: эстонцы и финны называют эту реку Вяйна (Väinäjoki). Кроме того, что знаменательно: норвежцы Карли и Торир Собака в «Отдельной саге об Олаве Святом» из «Круга земного» Снорри Стурлусона на реке Вина грабят святилище бога бьярмов Йомали. А в одном из вариантов «Великих рек» Вина названа почему-то Yma[80].
Более подробно обоснование того, что скандинавы в сагах могли обозначать Западную Двину и как Дуну, и как Вину, приводит Никитин, анализируя местоположение легендарной Биармии. Но об этом — ниже.
Наконец, в списке великих рек Восточной Европы почему-то нет Вислы. Или она есть, только мы её не можем опознать?
И опять-таки всё это нам для разрешения нашего вопроса ничего не даёт. В географических сочинениях нет даже ни одной привязки города к реке. Ясно только, что очень-то подробным знакомством с Русью скандинавы не блистают. Впрочем, с Западной Европой тоже, хотя там приводится и побольше подробностей (правда, по мнению учёных, взятых из европейских же книг). Что они действительно неплохо знают, так это Прибалтику, где географические сочинения приводят массу земель и племён. Причём написаны-то они были уже во второй половине XII века. То есть где-то после 1150 года информированность жителей Скандинавии о Восточной Европе, по оценке Е. А. Мельниковой, возросла. Вот только, пути из варяг в греки к этому времени уже не существовало!
в. Поэзия и проза
Есть ещё висы — произведения скандинавских скальдов. Причём принято считать, что создавались они как раз в интересующий нас период — с IX до XII века. Правда, сохранились произведения скальдов в составе более поздних саг в виде вставок. Зато им можно в достаточной мере доверять, поскольку стихотворения считались магическими и соврать в них… За такое и убить могли!
Так, вот, «около 40 скальдических вис, принадлежащих 20 скальдам IX—XII вв., сообщают о путешествиях скандинавских ярлов или конунгов в земли, лежащие за Балтийским морем, и/или содержат восточноевропейские топонимы»[81]. Много это или мало? Как мы узнаём из той же книги, из приведённых в «Круге земном» Снорри Стурлусона 601 скальдической строфы только 23 посвящены путешествиям на восток. Из них только одна говорит о нападении на Русь — разрушении Альдейгьи (Ладоги) ярлом Эйриком, которое датируется обычно 997 годом. А так основным объектом грабительских набегов скандинавов (о другом скальды обычно не пишут, в «Круге земном» около 75 процентов вис — о войне) предстаёт Прибалтика. То есть ситуация та же, что и с другими группами памятников. И опять ни следа описания пути из Новгорода на юг.
И, наконец, саги. Тут ситуация с самого начала любопытная. Дело в том, что если рунические памятники, как мы помним, любили ставить шведы, по своему географическому положению интересовавшиеся делами на Балтике и на востоке, то саги писались по преимуществу в Норвегии и заселённой выходцами оттуда Исландии. И повествовали они о подвигах и путешествиях норвежцев или исландцев. Те же, в свою очередь, на восток глядели, похоже, в основном, тогда, когда нужно было спрятаться от врагов. Саги знают, по крайней мере, четырёх норвежских конунгов, прибегавших к этой мере: Олава Трюггвасона, Олава Харальдсона с сыном Магнусом и Харальда — Сурового Правителя.
Как вы думаете, стоит ли прятаться, проиграв борьбу за власть, в той стране, с которой твоя земля активно торгует, и через которую валом валят купцы? Напомним, что тогда большой разницы между торговцем и воином не было. И наивные люди, решившие поиграть с врагами в прятки в проходном дворе, долго не жили.
Однако норвежские конунги на Руси постоянно благополучно дожидались благоприятного момента для возвращения домой. Больше того, если они попадали туда детьми, их ещё и длительное время никто не узнавал.
Интересно и то, что все известные скандинавским сагам русские князья сидят в Холмгарде, под которым историки обычно понимают Новгород (хотя это ещё нужно доказать).
г. Прядь об Эймунде
Исключение, пожалуй, только одно — прядь об Эймунде. В этом уникальном по содержанию произведении говорится о том, что некий Эймунд с дружиной пришёл на Русь, поскольку «слышал о смерти Вальдимара, конунга с востока из Гардарики, и эти владения держат теперь трое сыновей его, славнейшие мужи. Он наделил их не совсем поровну — одному досталось больше, чем двум. И зовётся Бурицлав тот, который получил большую долю отцовского наследия, и он — старший среди них. Другого зовут Ярицлейв, а третьего Вартилав. Бурицлав держит Кэнугард, а это — лучшее княжество во всём Гардарики. Ярицлейв держит Хольмгард, а третий — Палтескъю и всю область, что сюда принадлежит»[82]. Эймунд поступает на службу к Ярицлейву, сражается за него с Бурицлавом, потом, поссорившись, уходит к Вартилаву и под конец за помощь последнему в захвате Кэнугарда получает Палтескью.
Вроде бы уж тут-то путь из Новгорода на юг должен быть описан подробнейшим образом. Но… не тут-то было. Максимум, что там сказано: «Нордманны поплыли вдаль, и не прежде остановились, как прибыв в удел Конунга Вартилава». Уплывают они при этом от Ярицлейва, да вот только перед этим тот одержал победу над Бурицлавом и завладел его страной. Так что совсем не факт, что Эймунд уплыл из Хольмгарда, а не из Кэнугарда. Второе даже более вероятно, если учесть, что Вартилав, в свою очередь, победив брата, перебирается в Кэнугард, а тому поручает «держать впредь самую важную часть Гардарика, то есть Хольмгард».
Всё же остальное время, после прибытия в Гардарики, норманны Эйрика ездят на лошадях, ходят пешком и так далее. Так что даже столь подробно повествующее о похождениях на Руси произведение не помогает нам обрести желаемые свидетельства.
Есть ещё Сага о гутах, в которой написано: «В течение долгого времени население Готланда настолько размножилось, что страна не могла всех прокормить. Тогда они выслали из страны по жребию каждого третьего мужчину, так что те могли сохранить и увезти с собой всё, что имели на поверхности земли. Они не хотели уезжать, но поплыли к Торсборгу и там поселились. Но жители той земли не захотели их терпеть и изгнали их. Тогда они поплыли на остров Форё и поселились там. Но и там они не могли себя прокормить и поплыли на один остров близ Эстланд, который называется Дагё, и поселились там, и построили [там] борг, остатки которого видны ещё и теперь. Но и там они не могли себя прокормить и поплыли к реке, которая называется Дюна, а по ней — через Рюцаланд. Они плыли так долго, что приплыли в Грекланд»[83].
Здесь мы видим, жители Готланда действительно едут в Грецию через Русь. Правда, по Двине, а не по Волхову. Но когда это происходит? Очевидно же, что перед нами легендарное описание переселения готов в начале нашей эры, а не в конце первого тысячелетия. Кстати, по оценкам специалистов, укрепление на Торсборге (современный Торсбурген, известковая гора в приходе Креклингбу, недалеко от восточного побережья Готланда), наиболее значительное в Швеции древнее укрепление, судя по останкам, построено было около 400 года н. э. До VIII—IX веков ох как далеко!
При всём этом нельзя забывать, что саги были записаны не раньше начала XII века. То есть тогда, когда легендарный путь из варяг в греки функционировать, по общепринятой версии, перестал. И, добавим, тогда, когда писались вроде бы первые русские летописи. Как мы помним, автор ПВЛ реальной картины пути себе не представлял. Почему его скандинавские «визави» должны были это знать лучше?
д. Куда путешествовал Ингвар?
Да они и не представляли. Характерной для доказательства этого является сага об Ингваре Путешественнике. Кстати, вроде бы сыне того самого Эймунда. По крайней мере автор саги в прологе пишет, что «несколько зим спустя посватался к Ингигерд тот конунг, который звался Ярицлейв и правил Гард(арики). Она была ему отдана, и уехала она с ним на восток. Когда Эймунд узнал эту новость, то отправляется туда, на восток, и конунг Ярицлейв принимает его хорошо, а также Ингигерд и её люди, так как в то время большое немирье было в Гардарики из-за того, что Бурицлейв, брат конунга Ярицлейва, напал на государство. Эймунд провёл с ним 5 битв, но в последней был Бурицлейв пленён и ослеплён и привезён к конунгу»[84]. В пряди об Эймунде герой тоже приезжает на Русь после свадьбы Ярослава и Ингигерды, тоже служит русскому князю и сражается с Бурицлейвом, братом последнего. Вроде бы речь идёт об одном и том же человеке.
Но… этот Эймунд — швед, внук Эйрика Победоносного, родич Олава Шведского. А тот — норвежец из рода Харальда Прекрасноволосого, родич Олава Харальдсона. Эймунд из пряди до смерти живёт на Руси, Эймунд из саги возвращается с богатством и славой назад, отбирает свои земли у конунга и после длительного перерыва мирится с ним. И совсем уж мелочь — шведский Эймунд не убивает Бурицлейва, а только пленит и ослепляет его.
Всё это явно свидетельствует о наличии как минимум двух версий рассказов об этом герое: шведского и норвежского. Причём, кто кого «обокрал», бог весть. Р. Кук, обратив внимание на то, что в одной из версий саги об Олаве Святом конунг именует Эймунда не Хрингссоном, как в остальном тексте, а Акасоном (именно такое отчество у Эймунда саги об Ингваре Путешественнике), делает вывод, что первичен шведский текст. А дальше-де происходит наложение различных героев с именем Эймунд: шведа и норвежца.
Нам этот вопрос интересен с той точки зрения, что Ингвар, совершивший, если верить саге, большой поход на восток, является сыном Эймунда. И вроде бы идёт по стопам отца, точно так же отправляясь на Русь из-за конфликта с конунгом Олавом.
Однако как раз этот повтор позволяет Г. В. Глазыриной усомниться в реальности генеалогии саги: «Искусственность введения образа Ингвара (в качестве сына Эймунда) в сюжет произведения, которому он не принадлежал, заставляет серьёзно сомневаться в том, что генеалогия этого героя, как она представлена в саге, реальна. По-видимому, прав Р. Кук, который считает, что основой для соединения рассказов об Эймунде и его предках шведской версии „*Пряди об Эймунде“ со сказанием о походе Ингвара могло стать совпадение имени главного героя — Эймунда с именем отца реального шведского хевдинга Ингвара»[85].
В общем, получается, что писавшие в XIII—XIV веках авторы саг даже происхождения своих героев знают не очень чётко. И комбинируют похождение людей с одним именем, не сильно интересуясь, насколько это справедливо. Что уж там говорить о содержании самих приключений!
Об Ингваре, который является в саге главным действующим лицом, можно сказать, что он — лицо историческое. К этому выводу приводит наличие в Швеции множества камней (в книге Глазыриной указаны 23 стелы) с упоминанием людей, отправившихся с Ингваром на восток и там погибших.
Приведу только один, предположительно, считающийся стелой по сводному брату Ингвара, поскольку текст на нём звучит как «Тола велела установить этот камень по своему сыну Харальду, брату Ингвара. Они отважно уехали далеко за золотом и на востоке кормили орлов. Умерли на юге в Серкланде»[86].
Но вот о самом путешествии… Трудно не заметить, что исследователи не могут договориться даже, по какой реке плавал Ингвар. Одни ссылаются на то, что поход закончился в Серкланде, а так, страной шёлка, скандинавы именуют вроде бы мусульманские страны, в которые идти нужно было по Волге. Вторые, упирая на описания преодоления шведами двух больших порогов, а также на свидетельство, что один из спутников Ингвара после смерти предводителя пошёл в Миклагард (то есть вроде бы Константинополь), переносят действие на Днепр.
Интересно, что при этом никого из них не волнует, что сами средневековые скандинавские авторы считали: Ингвар плавал по Западной Двине. Точнее, по Дуне, которую традиция считает Двиной (как я уже указывал, на это есть возражение). В саге о Хрольве Пешеходе есть строчки: «В то время конунг Хреггвид был очень стар. Рассказывают, что, когда конунг был молод, он часто бывал в грабительских походах и ему принадлежали [земли] вокруг реки Дюны, которая течёт по Гардарики, и оттуда грабил в Аустррики различные народы. Оттуда он привёз редкостные драгоценности. Эта река по размеру третья или четвёртая на свете. Источник этой реки искал Ингвар Путешественник, как говорится в саге о нём». К сожалению, русского перевода саги, насколько я знаю, нет, а потому приходится пользоваться чужим цитированием[87].
Обращаю ваше внимание: Ингвар ищет истоки. В саге это указано несколько раз: «Тогда стал ходить Ингвар по Аустррики и спрашивал, не знает ли кто из людей, откуда та река течёт», «Ингвар спросил, не знает ли он, откуда течёт эта река; тогда Юльв ответил, что он точно знает, что она вытекает из того источника, „который называется Линдибеллти“», «Немного позже подходит Ингвар к тому источнику, из которого вытекала река»[88]. Что нимало не мешает исследователям почему-то отправлять его вниз по реке.
Впрочем, и сам автор саги даёт тому основания. К примеру, его Юльв рассказывает Ингвару об истоке реки, на которой они находятся, а потом — о другой реке, которая вытекает оттуда же и впадает в Раудхав (Красное море или Мировой океан, в древнеисландской мифологии). «Между рекой и морем находится тот мыс, что называется Сиггеум»[89]. Потом Ингвар плывёт к истокам. Но… сразу же после этого он оказывается у мыса Сиггеум. Каким, спрашивается, образом, если в соответствии с предшествующим текстом мыс этот — на другой реке?
И ещё: ладно бы там великаны и драконы (волшебные существа могут быть поселены фантазией автора везде), но слон… А ведь отправившийся из той же Гардарики по стопам отца сын Ингвара Свейн по пути встретил именно это животное. По крайней мере трудно иначе объяснить следующие строки:
«Увидели они однажды, что 10 человек ведут за собой какое-то существо. Оно показалось им довольно удивительным, поскольку они увидели, что на спине зверя стояла большая башня, сделанная из дерева. Тогда сошли на берег 50 человек, которых более всего заинтересовала природа этого зверя. Но когда те, кто вели зверя, увидели людей с кораблей, они попрятались и отпустили зверя. А люди Свейна подошли к тому зверю и хотели его повести за собой, но он опустил голову и не сходил с места, несмотря на то что все принялись тянуть за верёвки, которые свисали с головы зверя. Тогда подумали они, что там должно быть какое-то устройство, не понятое ими, которое и позволяло тем десятерым вести зверя. Тогда они посовещались, и отошли от зверя, и спрятались в камышах, так что могли видеть всё, что происходило со зверем. Немного позже местные жители появились и пошли к зверю. Они взяли верёвку и положили с двух сторон на шею, и просунули сквозь перекрестье, которое находилось в башне, и таким образом приподняли голову зверя, потому что в отверстии было крепление. А когда люди Свейна увидели, что зверь выпрямился, побежали они туда изо всех сил. Они взялись [за верёвки] и повели зверя туда, куда захотели. Но поскольку они не знали природы зверя и не могли предположить, какая пища ему нужна, они вонзали в зверя копья, пока он не упал замертво»[90].
Но слонов нет ни на Волге, ни на Днепре, ни тем более на Двине. И какова отсюда надёжность саги как исторического свидетельства? По-моему, ясно, что почти нулевая. Похоже, автор свалил в кучу разные места и путешествия, приправил всё это сказками и мессианской идеей (Ингвард и Свейн вовсю обращают к христианству язычников и побеждают их, обратившись за помощью к Богу) и получил назидательную повесть. Из которой рьяные исследователи пытаются извлечь данные о водных путях через Русь.
Кстати, до той самой кучи: Ингвара на неизвестно какой реке встречают разбойники, замаскировавшие свои суда под плавучие камышовые острова и швыряющие в противника… греческий огонь!!! «Они поплыли теперь до того места, где река разделяется на рукава, и видят они, что 5 островов передвигаются и направляются к ним. Ингвар приказал своим людям быть начеку. Он велел высечь огонь из освящённой трутницы. Вскоре один остров подплыл к ним и обрушил на них град камней, но они прикрылись [щитами] и выстрелили в ответ. А когда викинги встретили сильное сопротивление, то принялись они раздувать кузнечными мехами ту печь, в которой был огонь, и от этого возник сильный грохот. Там находилась медная труба, и из неё полетел большой огонь на один корабль, и он в считаные минуты сгорел дотла. А когда Ингвар увидел это, пожалел он о своей потере и велел принести ему трут с освящённым огнём. Затем он согнул свой лук, и положил на тетиву стрелу, и зажёг конец стрелы освящённым огнём. И эта стрела с огнём полетела из лука в трубу, выступающую над печью; и перекинулся огонь на самих язычников и в мгновенье ока сжёг остров вместе с людьми и кораблями. И подошли другие острова. Но как только Ингвар слышит шум раздуваемых мехов, стрелял он освящённым огнём, и разбил он тот дьявольский народ с помощью Господа, так что не осталось ничего, кроме пепла»[91].
Такой вот речной бой с применением «огнестрельного оружия». И из этого некоторые ухитряются выводить, что шведы плыли по Днепру. Ведь «греческим огнём» кидались, как все знают, византийцы.
Ну да, а ещё они плавали, конечно же, по Днепру! И свои огненосные корабли камышом маскировали. Сугубо византийский приём! И сугубо традиционный пример использования древних литературных произведений для решения исторических вопросов так, как нужно данному исследователю.
е. Те же саги, но другой взгляд
В общем, надёжность скандинавских саг как документов примерно ясна. Но даже и в них, между прочим, в начале XII века знаменитый Сигурд Крестоносец в Константинополь шёл вокруг Европы. А когда решил отправиться назад, то «отдал кейсару все свои корабли… Кирьялакс-кейсар подарил Сигурду-конунгу много лошадей и дал ему провожатых по всей своей стране… Сигурд-конунг поехал сначала в Болгараланд, затем через Унгараланд и Паннонию, Сваву и Бюйараланд. Там он встретился с Лоцариусом-кейсаром из Румаборга, который его очень хорошо принял, дал ему провожатых по всей своей стране и велел обеспечить ему покупку всего необходимого.
Когда Сигурд-конунг приехал в Слесвик в Дании, Эйлив ярл дал в его честь роскошный пир. Это было в середине лета. В Хейдабю он встретился с Николасом-конунгом датчан. Тот его очень хорошо принял, проводил его сам на север Йотланда и дал ему корабль со всей оснасткой. На этом корабле он поплыл в Норвегию», — повествует сага о сыновьях Магнуса Голоногого из «Круга Земного».
Вот так, никаким водным путём Сигурд на север не пошёл, на лошадках поехал. Это, конечно, опять-таки позже интересующего нас времени, но всё равно показательно. Тем более что, как мы уже выяснили, и у сторонников существования пути из варяг в греки никаких ранних (ну, впрочем, и поздних тоже) свидетельств нет. Брим по этому поводу говорит так: «Представляется удивительным, что по вопросу о пути из варяг в греки мы находим в них (сагах) только несколько беглых замечаний, брошенных мимоходом»[92].
Да что там Сигурд! Есть такой знаменитейший герой саг — Одд Стрела. Кстати, на основании ряда совпадений в биографии (в основном, связанным с предсказанием гибели от коня), его многие норманисты считают прообразом Олега Вещего. В некоторых (поздних, относящихся к XV веку, в то время как сама сага, по мнению многих учёных, записана в конце XIII века) версиях Одд становится правителем Гардарики. Правда, ему приходится для этого победить прежнего правителя.
Но вот что интересно: когда Одд отправляется в Грецию, в саге нет ни слова о том, что он идёт водой через Гардарику. Потом Одд возвращается из Иерусалима, попадает в кораблекрушение и оказывается в… судя по некоторым версиям, Венгрии. По крайней мере Гунланд саг и географических произведений Скандинавии лучше всего (и традиционно) сопоставляется именно с территорией, на которой раньше жили гунны. То есть с венгерской степью. Хотя, конечно, иногда на Западе Гунланд с Гардарикой путали. Но в саге об Одде этого явно не происходит. Так что никакого пути из варяг в греки тут нет.
Между прочим, любимое норманистами отождествление Одда с Олегом коренным образом работает против столь же любимого ими пути из варяг в греки. И, наоборот, на тех антинорманистов, которые вслед за Гедеоновым считают Олега персонажем с юга, а не с севера. Напомним, что идущая с Эверса традиция делает акцент на тех вариантах ПВЛ, в которых послы Олега представляются Аскольду и Диру «гостями подугорскими». То есть, по трактовке этих историков, пришедшими от венгров. Или в самой новой вариации С. Э. Цветкова, с Карпат, Угорских гор: «… Олег представился Аскольду и Диру „гостем подугорским“ то есть, жителем Прикарпатья, русином»[93]. Как раз оттуда, откуда пришёл Одд. Правда, если следовать скандинавской саге, сделал он это этак на полвека (даже больше) после летописного Олега. Ведь сага повествует о смерти Одда на четвёртый год правления Олава Трюггвасона. То есть, если следовать традиционной хронологии, в 988 году. А Олег скончался то ли в 912, то ли, по последним исследованиям, в 915 году. Но как бы там ни было, если между Оддом и Олегом поставить знак равенства, то Олег путём из варяг в греки явно не ходил.
ж. Чего нет, того нет
Вообще следует отметить, что, по мнению Т. Н. Джаксон, одной из лучших знатоков саг в нашей стране, «анализ большой совокупности памятников древнескандинавской письменности позволяет говорить об отразившемся в них существовании в Скандинавии двух этногеографических традиций, зафиксированных в скальдических стихах, рунических надписях и королевских сагах, с одной стороны, и в географических сочинениях, скальдических тулах и сагах о древних временах — с другой, отражающих определённую пространственную и временную очерёдность проникновения скандинавов в Восточную Европу. Совокупное изучение древнескандинавской топонимии Восточной Европы приводит к выводу, что каждая группа источников имеет свою топонимическую номенклатуру. При этом очевидно, что хронология письменной фиксации топонимов соответствует последовательности их возникновения в языке древних скандинавов»[94].
И далее исследовательница указывает: в источниках Х—XI веков упоминаются Austmarr (Восточное, то есть, очевидно, Балтийское море), Gandvik (Колдовской залив или некая производная от финского названия, от которого произошла Кандалакша, то есть, видимо, Белое море) и Vina (традиционно считаемая Северной Двиной). Есть ещё Holmshaf, принимаемый некоторыми исследователями за Финский залив, как производную от Хольмгарда — Новгорода. Но большинство даже скандинавских учёных считают это обозначением моря вокруг о. Борнхольм. Что касается Дуны, единственной (!) из восточноевропейских рек, названных в рунической надписи XI века, приходится отметить: надпись на мемориальной стелле («Aust. I. tuna. asu»), о которой я, цитируя Брима, писал выше, на самом деле не читается. С. Бюгге, от которого идёт традиция связывать эту надпись с упоминанием Западной Двины, просто, как следует из «Русской реки», произвольно добавил и переставил буквы, чтобы получить «austr i Duna osa» («на восток от устья Дуны»). Понятно, что это уже не доказательство, а элементарная подтасовка.
Да и с Виной не так всё хорошо. Как пишет Джаксон, «в скальдике гидроним Vina нередко выступает метафорическим обозначением реки вообще». Историк тут же приводит вису о гибели Торольва Скаллагримссона в битве в Англии, написанную его братом, знаменитым скальдом, Эгилем Скаллагримссоном, где говорится, что тот погиб на берегу Вины. Исследователь приходит к выводу, что «соотнесение скальдической реки Вины с реальной рекой — Северной Двиной — произошло позднее, в результате плаваний скандинавов в Белое море». И произошло это не раньше конца X века[95].
Хорошо ещё, если так. Постоянный оппонент Джаксон в вопросе о Биармии А. Л. Никитин вообще считает, что скандинавы никакой Северной Двины не знали. И опирается при этом не просто на тексты саг, а на сопоставление их с реальной обстановкой в тех местах. Он указывает, что весь комплекс саг, упоминающих Биармию и реку Вину, позволяет уверенно выделить несколько устойчивых признаков этой земли. А именно: наличие морского побережья, в которое впадает крупная река и которое плотно заселено многочисленным народом. Народ этот занимается земледелием и охотой и имеет святилище бога Йомали, которому приносят в жертву много серебряных монет.
Ну и кто видел в низовьях Северной Двины плотно населённую местность, богатую серебряными находками? Серебра много находят и до сих пор на территории бывшей Великой Перми. Ещё больше его было во времена Петра I, серебряные древние чаши и украшения из сасанидского Ирана и даже ещё более старых царств Востока едва ли не тоннами снимали с пермятских идолов, которые представляли собой, грубо говоря, перебинтованные деревянные столбы. Очевидцы рассказывали, что иногда стоило чуть тронуть ветхие пелены, как серебро дождём лилось на землю. Но Великая Пермь расположена была значительно юго-восточнее, в верховьях Камы и на Чусовой. То есть туда даже по Северной Двине не доплывёшь, ещё волок делать надо в верховьях Вычегды. И добираться туда ох как долго! Одна Вычегда больше тысячи километров длиной. Так что от устья Северной Двины до Великой Перми наберётся где-нибудь тысячи две километров. Это практически протяжённость Днепра! Сколько недель викинги туда плыть должны были? Ан о таком длительном плавании по Вине ни одна сага не упоминает. К тому же в Северную Двину всегда было трудно войти кораблю, поскольку там разветвлённая дельта и постоянно меняющиеся мели на входе.
Зато под все эти характеристики хорошо подходит устье Западной Двины. Здесь не место входить в подробное обсуждение вопроса локализации Биармии. Но нельзя напоследок не отметить то, что бросается в глаза: оба названия — Дуна/Дина и Вина — одинаково хорошо получаются из названия Двина (в нашем произношении оно звучит, скорее, как «Дувина»). Кстати, чёткой этимологии у него нет. Понятно, что оно не финно-угорское по происхождению, поскольку финский язык сочетания «дв» в начале слова не приемлет. Но и объяснения из скандинавского тоже отсутствуют. Единственное, что предлагалось, это древнеисландское «dvina» — «слабеть, исчезать». Похожие слова с близкими значениями есть в англосаксонском («dvinan») и в голландском («verdwijnen»). Но при всём совпадении по звучанию непонятно, при чём здесь «исчезать», если речь идёт об огромной реке? И уж тем более, как это относится к реке вообще, если вспомнить пояснения Т. Н. Джаксон? Наконец, если слово это из германских языков, почему в скандинавских текстах оно встречается в двух формах с потерей различной согласной, но нигде — полностью?
Но, как бы там ни было, потеря одной из двух первых букв в слове «Двина» при переходе его в различные языки представляется вполне закономерной. В финском оно точно станет «Вина», что и подтверждают финно-угорские варианты названий Западной и Северной Двины (в последнем случае — карельское Виена (Viena).
Так что не удивлюсь, если выяснится в итоге: Дуна и Вина — это название одной и той же реки. Ну или, следуя разысканиям самой Джаксон, вообще просто обозначение любой реки. Что, кстати, вполне соответствует одной из этимологии, которую считал наиболее реальной Фасмер: «Возможно, это древнее индоевропейское название, которое Розвадовский относит к древнеиндийскому dhávatē, dhāvati — „течёт“, dhāutis — „родник, ручей“». Действительно, если название Двина имеет именно такие корни, оно может быть как раз древним обозначением реки вообще.
В общем, суммарная картинка на основании скандинавских источников получается такая. Скандинавы хорошо знали Прибалтику. Там и в IX—X веках они упоминают множество названий. В общей сложности во всём комплексе скандинавских документов указано четыре названия прибалтийских племён, 11 названий земель, три острова, три реки. И есть множество упоминаний о том, что викинги сюда плавали.
С Русью дело обстоит похуже. Названий отдельных княжеств (земель) при большой натяжке можно насчитать только три, городов — 9 (плюс два совершенно не трактуемых даже большими любителями норманнской теории). И сюда нужно добавить Непр и Нюйу с неизвестной Олкогой[96]. Да и то всё это появляется в письменных источниках не ранее XII века. Относительно же торговых путей ничего не известно.
Вы думаете, это исключительно мои личные соображения? Как бы не так! Самое интересное заключается в том, что масса сторонников норманнской гипотезы и существования пути из варяг в греки в своих трудах, когда излагают реальные факты, а не свои домыслы, повествуют о том же, о чём говорю я. Итак:
«Как отмечает В. А. Брим, саги отличаются „необычайной скудостью и часто неточностью“ в описании всего пути „из варяг в греки“».
Это Джаксон[97].
А вот сам Брим:
«…участок пути, проходящий через Финский залив к Неве и через Волхов к великому волоку, ни в одном скандинавском источнике не описан, хотя он имел первостепенное значение в эпоху варяжских движений».
И далее:
«Ладожское озеро… нигде в скандинавской литературе не упомянуто»; «трудный и, вероятно, небезопасный участок пути волоком из Ловати на Двину и из Двины на Днепр нигде в исландских и вообще скандинавских памятниках не упомянут»[98].
Т. Н. Джаксон в упомянутой книге очень старается найти в скандинавской литературе доказательства плаваний по пути из варяг в греки. И что дал её поиск?
В «Саге о крещении» говорится о том, как Торвальд Кодранссон и Стевнир Торгильссон добирались из Миклагарда (Константинополя) до Кёнугарда (Киева) восточным путём по Непру (Днепру). Ну а кто бы спорил?
В «Саге о Хаконе Хаконарсоне» путешествие Эгмунда из Новгородской земли в Иерусалим обозначается как движение «по ещё более восточному пути к морю». Но тут же ничего не говорится, как именно он путешествовал!
В «Саге о Магнусе Добром и Харальде Сигурдарсоне» по «Гнилой коже» рассказывается, как Харальд Сигурдарсон выбрался из Миклагарда (Константинополя), поплыл дальше в Свартахав (Чёрное море), а затем «на север за море, а оттуда едет он по Аустррики в Хольмгард (Новгород)». Отмечаю: едет! К тому же автор «Красивой кожи» делает к этому рассказу дополнение: «Тогда поплыл он на север в Эллипалтар, откуда поехал назад по Аустррики»[99]. И дальше автор соглашается с Бьярни Адальбьярнарсоном, который полагает, что слово «Эллипалтар» происходит от двух (греческого и латинского), обозначающих «болото». А «болото» — это, скорее всего, Азовское море, «Меотийское болото» древних. То бишь Харальд Сигурдарсон ещё и Днепровские пороги обходит. Но об этом позднее.
Тому, кто думает всё ещё, что скандинавы только ходили на судах, процитирую ещё Джаксон:
«Магнус, сын Олава, начал после йоля свою поездку с востока из Хольмгарда вниз в Альдейгьюборг. Стали они снаряжать свои корабли, когда весной сошёл лёд….
Кальв и его люди пробыли в Хольмгарде, пока не прошёл йоль. Отправились они тогда вниз в Альдейгьюборг и приобрели там себе корабли; отправились с востока, как только весной сошёл лёд»[100].
Как видим, скандинавы не плывут по Волхову, а едут зимой из Новгорода в Ладогу то ли по замёрзшей реке, то ли вдоль неё. Как тут не вспомнить опять Микляева с его теорией зимнего пути!
В итоге историк вынуждена констатировать: «Сведения о днепровском отрезке пути… не отличаются полнотой». Да уж, это мягко сказано. Нет тут никаких данных о реальном водном пути от Киева до Новгорода!
Вот о Двинском пути — есть. И Джаксон уверенно приводит их.
Скандинавские источники, в свою очередь, из трёх известных им путей на Русь (через Западную Двину, Финский залив и Северную Двину) фиксируют лучшее знакомство именно с Западнодвинско-Днепровским путём. В ряде саг он фигурирует в качестве транспортной магистрали. Так, в «Саге о крещении» описывается путь из Константинополя через Киев и Полоцк в Данию, а в «Саге о гутах» — дорога по Западной Двине с Готланда в Византию…
«Оттуда отправились они вверх по той реке, что зовётся Дюна. И вверх через Русаланд так далеко уехали они, что пришли они в Грикланд…
Пока Готланд не стал подчиняться одному епископу, на Готланд приезжали епископы, которые были паломниками в святой земле Иерусалиме и ехали оттуда домой. В то время путь на восток шёл через Русаланд и Грекланд до Иерусалима»[101].
Кроме того, историк указывает, что на Двинско-Днепровском пути расположено больше всего географических объектов, известных из различных скандинавских источников. Она насчитывает их шесть, считая с Днепром и Смоленском.
Между прочим Брим считал, что Двинский путь был открыт раньше пути по Волхову — Ловати.
«Из Зап. Двины скандинавы могли перейти в любую из больших речных систем, по которым происходило передвижение в Древней Руси и которые сходились в этом районе: по Ловати через Ильмень и Волхов в Новгород; по Волге на далёкий восток и, наконец, по Днепру к Киеву»[102].
То есть, по его же собственному утверждению, получается, что скандинавы шли не из Новгорода на юг, а из Полоцка или Гнёздова на север (так же, как и на юг и восток). Но это уже совсем другой разговор! Мы имеем не хождение из Скандинавии через Новгород в Киев и на Чёрное море и обратно, а путь из Скандинавии по Двине с расхождением потом в разные стороны. Из варяг в греки, да не так! Но об этом позже.
В общем, в конце своего исследования Т. Н. Джаксон выделяет несколько вариантов путей с севера на юг. При этом, по её же утверждению, самое раннее письменное упоминание о «восточном пути в Иерусалим» относится ко второй половине XI века. То есть значительно позже того времени, которое нас интересует! Да и то надпись «Ингирунн, дочь Хёрда, велела высечь руны по себе самой. Она собирается ехать на восток и далее в Иерусалим. Фот высек руны»[103] на деле совершенно не говорит о пути именно через Русь. Скандинавское (норвежское) понятие «восток» включало в себя Швецию, практически весь южный берег Балтики, Русь и все страны, в которые можно было через них приехать. Так что дорога по той же Висле или даже Одеру тоже будет «на восток».
Из неупомянутых ранее есть ещё «Сага о крещении». Торвальд Кодранссон и Стевнир Торгильссон после исчезновения конунга Олава (т. е. после 1000 г.) «отправились вдвоём по всему свету и вплоть до Йорсалахейма, а оттуда до Миклагарда и так до Кёнугарда ещё восточнее по Непру. Торвальд умер в Руссии недалеко от Паллтескьи. Там он похоронен в одной горе у церкви Иоанна Крестителя…»[104] То есть из Иерусалима в Константинополь, оттуда в Киев и по Днепру в Полоцк. Но, во-первых, опять-таки не ясно, водой ли они шли от Киева к Полоцку, а во-вторых, это снова не Волховский, а Двинский путь.
Зато описаний маршрутов из Скандинавии на юг через Западную Европу (и морских, и сухопутных) полно. Даже из Руси в Рим и Константинополь Харальд, Суровый Правитель, после того, как Ярослав Мудрый отказал ему в руке своей дочери Елизаветы, едет вкруголя:
«…собрался он отправиться прочь из страны, о чём упоминается в его песни, что он отправился с войском на восток по Вендланду, и так до Саксланда, и дальше на запад по Фраланду, как сказал Иллуги… Оттуда он отправился в Лангабардаланд и затем в Ромаборг, а после этого в Пул и там взошёл на корабль, и поплыл оттуда в Миклагард к императору, как говорит Бёльверк»[105].
Наконец, единственное произведение, которое описывает подробно путь из Скандинавии в Рим и Иерусалим — Дорожник аббата Николая, — тоже описывает различные варианты дороги через Западную Европу, причём посуху. А ведь это именно руководство для паломников.
Вообще-то всё это дела значительно более позднего времени, XI-ХIII веков. Так что, честно говоря, возникает впечатление, что скандинавы до XI века вообще не знали дороги на юг. Ну, может, редкие смельчаки и ходили, но чтобы эти пути были широко известны (а как же иначе, если это были нахоженные торговые маршруты!), не скажешь.
Г. Мусульманские историки и географы
Что касается мусульманских свидетельств существования пути из Балтики в Чёрное море через северо-запад Руси, то с ними совсем плохо.
а. Русская река
Правда, «Пределы мира от востока к западу», сочинение неизвестного автора, датируемое вроде бы концом X века, описывая «три группы руссов» (традиционное для арабских источников деление), локализует все их в бассейне «Русской реки»[106]. На основании чего авторы «Древней Руси…» делают выводы: аноним знал, что земли всех групп руссов связаны водным путём.
Вполне возможно. Только каким? Известный арабский путешественник, Ибн Хаукаль в своей «Книге путей и государств», написанной парой десятилетий раньше, писал, что «Хазарское море не соединяется с другими морями, кроме того, что в него впадает Русская река, известная под названием Итиль»[107]. А аноним считает, что Русская река — это приток Атиля (Волги): «Другая река — Рус, которая вытекает из глубины страны славян и течёт на восток, пока не достигнет границ русов. Далее она проходит границы Urtab, Slab и Kuyafa, которые являются городами русов, и пределы Khhifjakh. Там она меняет направление и течёт на юг, к пределам печенегов и впадает в Атиль…»[108]
Получается, что этот путь — волжский, а никак не днепровский. Кстати, и положение трёх групп мусульманские писатели отсчитывали от Булгара, столицы болгар волжских.
О Русской реке (нахр ар-Русийа) пишет и географ XII века аль-Идриси: «От Бутара до устья Русской реки 20 миль. От устья Русской реки до Матрахи 20 миль (5-я секция VI климата)… В упомянутую Русскую реку впадают шесть больших рек, берущих начало в горе Кукайа, а это большая гора, протянувшаяся от моря Мрака до края обитаемой земли. Эта гора простирается от страны Йаджуджа и Маджуджа на крайнем востоке и пересекает её, проходя в южном направлении до тёмного, чёрного моря, называемого Смолистым. Это очень высокая гора; никто не может подняться на неё из-за сильного холода и глубокого вечного снега на её вершине»[109].
Но тут уж, поскольку Бутара — это вроде бы Феодосия, а Матарха — однозначно Тмуторокан, устьем Русской реки получается Керченский пролив, а сама река, очевидно, Дон. Если учесть, что древние авторы частенько считали Дон притоком Волги (кто знает, может быть, так и было уже в «историческое» время), Русская река у Идриси и анонима совпадают.
Есть ещё и карта к некоторым рукописям «Отрады страстно желающего пересечь мир» (см. карту 6).
Карта 6. Арабская карта с обозначением «Русской реки»
На ней обозначена «Русская река», начинающаяся шестью реками поменьше. И течёт она с севера через весь континент в некое объединённое Средиземно-Чёрно-Азовско-Каспийское море (очередная версия Константинопольского пролива). Причём в «Малом Идриси» (неком сокращённом варианте труда с отдельными особенностями) река названа Бул. га. Так что не вызывает сомнения, что это Волга. Возможно, с добавлением других рек в северной части Европы. И. Г. Коновалова считает, что это весь Волго-Балтийский путь (потому что один из обозначенных в верховьях реки городов называется Ал. гада, что похоже на Ладогу). Возможно, конечно, только реки, создающие Русийу или Бул. гу у Идриси в северную часть Океана не впадают.
б. Неизвестный Дон
Вообще-то арабско-персидские авторы в IX—X веках имели даже о Доне исключительно книжное представление и не располагали реальными данными о нём. К этому выводу приходит после тщательного исследования всех документов Т. М. Калинина. По её мнению, это «свидетельствует об отсутствии торговых связей с этими землями в рассматриваемый период»[110]. И действительно: что можно сказать об уровне информированности учёных, которые Азовское море считают отдельным от Чёрного водоёмом? А ведь именно так пишет ал-Хорезми в своей «Книге картины Земли» (первая треть IX века). У него Азовское море (ал-Батиха, озеро) вообще с Чёрным не связано. Зато связано двумя реками с Северным внешним морем (неким обобщённым образом части Атлантики и Северного Ледовитого океана, окружающим в представлениях арабов, Европу с Запада и Севера).
«У Птолемея (из работы которого и черпал в основном ал-Хорезми свои сведения. — Примеч. авт.) нет данных о соединении Меотиса с Сарматским океаном. По его данным, реки Лик и Порит начинаются с гор Бодин и впадают в Меотис. Имеются также данные о реках Турунт и Хесин, которые начинаются в горах Рипеи и впадают в Сарматский океан. На реконструируемой, по данным координат, карте ал-Хорезми эти четыре реки Птолемея сливаются в два почти параллельных потока, соединяющих ал-Батиху и Северное Внешнее море», — пишет Калинина[111].
Более поздние мусульманские авторы сохраняют тенденцию разделять Чёрное и Азовское моря, но соединяют их Танаисом (Доном). Или считают как ал-Мас'уди, что Танаис протекает через Меотис и впадает в Понт (Чёрное море) там, где сейчас Керченский пролив.
Зато другие арабы (которые, кстати, любили переписывать у своих предшественников, не ссылаясь на них и подправляя данные, если хотелось) копировали из некоторых античных книг сведения о том, что Танаис течёт из Океана на севере, таким образом превращая Европу в остров. Так считали Страбон, Маркиан Гераклейский, Марциан Капелла… И то же самое практически делают арабские географы «классической школы» вроде ал-Истахри или Ибн Хаукала (X век).
На карте (см. карту 7) Ибн Хаукаля огромный Константинопольский пролив идёт из море Рума (Средиземного) на север практически до окружающего Океана.
Карта 7. Карта Ибн Хаукаля
Но всё это, повторим, сугубо книжные представления, и искать в них, как делают некоторые авторы, отражение знания арабов о том, что по Восточной Европе можно пройти из Чёрного моря в Балтийское… Нет, если очень хочется, то всё можно, только это уже не наука! В конце концов, даже если у арабов и были такие представления, то основываться в реальности они могли только на Волго-Балтийском пути, по которому к ним и поступали северные товары. Но та же Т. М. Калинина приходит к выводу: арабы хорошо знали устье, нижнее и среднее течение Волги, но об истоках её им было ничего не известно.
в. Фантазии на днепровскую тему
О Днепре (Данабрисе) же вообще первым пишет лишь ал-Идриси: «Что касается страны ар-Русиййа, то к этой секции относятся [следующие] её города: Луниса, Зала, Саклахи, Галисиййа, Синубули, Бармуниса, Арман, Барасаниса, Луджага, Саска, Авсиййа, Кав, Баразула, Баразлав, Канив, Улиски, Мулиса. Что касается города Бармуниса, то он расположен на реке Данабрис; это красивый город. От него до города Синубули шесть дней [пути]; это большой процветающий город [стоящий] на реке Данабрис, с западной стороны. Точно так же от города Бармуниса до города Кав [стоящего], на реке Данабрис, вниз по реке шесть дней [пути]. От него до города Баразула [находящегося], к северу от реки, пятьдесят миль. От него до [города] Авсиййа по суше два дня [пути]; это маленький цветущий город. От города Авсиййа до города Барасаниса два дня [пути]; это многонаселённый красивый город [расположенный], в стороне от реки. От него до города Луджага два дня [пути] на север. От города Луджага до города Арман три небольших перехода на запад. Точно так же от города Арман на восток до города Барасаниса четыре перехода. От [города] Барасаниса до города Мулиса [стоящего], в устье реки Данабрис, пять переходов. А Улиски — это город [расположенный], на восточной стороне устья реки Данабрис. От города Улиски до города Канив три перехода. От вышеупомянутого города Баразула вниз по реке до города Баразлав один день [пути]. От города Баразлав вниз по реке до вышеупомянутого [города] Канив полтора дня [пути]. От города Кав до города Най из страны ал-Куманиййа шесть переходов»[112].
Как отмечает в «Русской реке» И. Г. Коновалова, о реке ал-Идриси говорит попутно, сосредотачивая основное внимание на городах и маршруте между ними. При этом вопреки утверждению историка, опознать среди этих городов можно не так-то много — Кав (Киев), Баразлав (Переяславль), Канив (Канев), Галисиййа (Галич, вернее, Галиция). Из них последний описан как находящийся в Поднестровье. Остальные, расположенные на Данабрисе, И. Г. Коновалова придумывает. Что общего между Синубули и Смоленском или Бармунисом и Туровом, это знает только она. В своей работе «Восточная Европа в сочинениях Ал-Идриси» она пишет, к примеру, про Бармунис: «Т. Левицкий и Б. Недков отождествляют город Бармуниса с Туровом на р. Припяти, выше Киева приблизительно на 350 км. Предложенная Т. Левицким конъектура Туруби считается передачей славянского наименования города… Действительно, эта конъектура обоснована графически, а сам город Туров являлся одним из важнейших городов Древней Руси, был тесно связан с Киевом». При этом Туров не стоит на Днепре, как утверждает ал-Идриси. Приходится Коноваловой заявлять, что арабский географ не делит Днепр и его притоки.
Про Смоленск-Синибули вообще говорится, что их отождествление вычислено расстояния от «Турова» и по тому, что это большой город в верховьях Днепра. И так далее[113]. В общем, сведения ал-Идриси о Поднепровье носят довольно абстрактный характер, несмотря на то что он указывает расстояния между городами в днях пути.
Что касается мусульманских свидетельств существования пути из Балтики в Чёрное море через северо-запад Руси, то с ними совсем плохо.
а. Русская река
Правда, «Пределы мира от востока к западу», сочинение неизвестного автора, датируемое вроде бы концом X века, описывая «три группы руссов» (традиционное для арабских источников деление), локализует все их в бассейне «Русской реки»[106]. На основании чего авторы «Древней Руси…» делают выводы: аноним знал, что земли всех групп руссов связаны водным путём.
Вполне возможно. Только каким? Известный арабский путешественник, Ибн Хаукаль в своей «Книге путей и государств», написанной парой десятилетий раньше, писал, что «Хазарское море не соединяется с другими морями, кроме того, что в него впадает Русская река, известная под названием Итиль»[107]. А аноним считает, что Русская река — это приток Атиля (Волги): «Другая река — Рус, которая вытекает из глубины страны славян и течёт на восток, пока не достигнет границ русов. Далее она проходит границы Urtab, Slab и Kuyafa, которые являются городами русов, и пределы Khhifjakh. Там она меняет направление и течёт на юг, к пределам печенегов и впадает в Атиль…»[108]
Получается, что этот путь — волжский, а никак не днепровский. Кстати, и положение трёх групп мусульманские писатели отсчитывали от Булгара, столицы болгар волжских.
О Русской реке (нахр ар-Русийа) пишет и географ XII века аль-Идриси: «От Бутара до устья Русской реки 20 миль. От устья Русской реки до Матрахи 20 миль (5-я секция VI климата)… В упомянутую Русскую реку впадают шесть больших рек, берущих начало в горе Кукайа, а это большая гора, протянувшаяся от моря Мрака до края обитаемой земли. Эта гора простирается от страны Йаджуджа и Маджуджа на крайнем востоке и пересекает её, проходя в южном направлении до тёмного, чёрного моря, называемого Смолистым. Это очень высокая гора; никто не может подняться на неё из-за сильного холода и глубокого вечного снега на её вершине»[109].
Но тут уж, поскольку Бутара — это вроде бы Феодосия, а Матарха — однозначно Тмуторокан, устьем Русской реки получается Керченский пролив, а сама река, очевидно, Дон. Если учесть, что древние авторы частенько считали Дон притоком Волги (кто знает, может быть, так и было уже в «историческое» время), Русская река у Идриси и анонима совпадают.
Есть ещё и карта к некоторым рукописям «Отрады страстно желающего пересечь мир» (см. карту 6).
Карта 6. Арабская карта с обозначением «Русской реки»
На ней обозначена «Русская река», начинающаяся шестью реками поменьше. И течёт она с севера через весь континент в некое объединённое Средиземно-Чёрно-Азовско-Каспийское море (очередная версия Константинопольского пролива). Причём в «Малом Идриси» (неком сокращённом варианте труда с отдельными особенностями) река названа Бул. га. Так что не вызывает сомнения, что это Волга. Возможно, с добавлением других рек в северной части Европы. И. Г. Коновалова считает, что это весь Волго-Балтийский путь (потому что один из обозначенных в верховьях реки городов называется Ал. гада, что похоже на Ладогу). Возможно, конечно, только реки, создающие Русийу или Бул. гу у Идриси в северную часть Океана не впадают.
б. Неизвестный Дон
Вообще-то арабско-персидские авторы в IX—X веках имели даже о Доне исключительно книжное представление и не располагали реальными данными о нём. К этому выводу приходит после тщательного исследования всех документов Т. М. Калинина. По её мнению, это «свидетельствует об отсутствии торговых связей с этими землями в рассматриваемый период»[110]. И действительно: что можно сказать об уровне информированности учёных, которые Азовское море считают отдельным от Чёрного водоёмом? А ведь именно так пишет ал-Хорезми в своей «Книге картины Земли» (первая треть IX века). У него Азовское море (ал-Батиха, озеро) вообще с Чёрным не связано. Зато связано двумя реками с Северным внешним морем (неким обобщённым образом части Атлантики и Северного Ледовитого океана, окружающим в представлениях арабов, Европу с Запада и Севера).
«У Птолемея (из работы которого и черпал в основном ал-Хорезми свои сведения. — Примеч. авт.) нет данных о соединении Меотиса с Сарматским океаном. По его данным, реки Лик и Порит начинаются с гор Бодин и впадают в Меотис. Имеются также данные о реках Турунт и Хесин, которые начинаются в горах Рипеи и впадают в Сарматский океан. На реконструируемой, по данным координат, карте ал-Хорезми эти четыре реки Птолемея сливаются в два почти параллельных потока, соединяющих ал-Батиху и Северное Внешнее море», — пишет Калинина[111].
Более поздние мусульманские авторы сохраняют тенденцию разделять Чёрное и Азовское моря, но соединяют их Танаисом (Доном). Или считают как ал-Мас'уди, что Танаис протекает через Меотис и впадает в Понт (Чёрное море) там, где сейчас Керченский пролив.
Зато другие арабы (которые, кстати, любили переписывать у своих предшественников, не ссылаясь на них и подправляя данные, если хотелось) копировали из некоторых античных книг сведения о том, что Танаис течёт из Океана на севере, таким образом превращая Европу в остров. Так считали Страбон, Маркиан Гераклейский, Марциан Капелла… И то же самое практически делают арабские географы «классической школы» вроде ал-Истахри или Ибн Хаукала (X век).
На карте (см. карту 7) Ибн Хаукаля огромный Константинопольский пролив идёт из море Рума (Средиземного) на север практически до окружающего Океана.
Карта 7. Карта Ибн Хаукаля
Но всё это, повторим, сугубо книжные представления, и искать в них, как делают некоторые авторы, отражение знания арабов о том, что по Восточной Европе можно пройти из Чёрного моря в Балтийское… Нет, если очень хочется, то всё можно, только это уже не наука! В конце концов, даже если у арабов и были такие представления, то основываться в реальности они могли только на Волго-Балтийском пути, по которому к ним и поступали северные товары. Но та же Т. М. Калинина приходит к выводу: арабы хорошо знали устье, нижнее и среднее течение Волги, но об истоках её им было ничего не известно.
в. Фантазии на днепровскую тему
О Днепре (Данабрисе) же вообще первым пишет лишь ал-Идриси: «Что касается страны ар-Русиййа, то к этой секции относятся [следующие] её города: Луниса, Зала, Саклахи, Галисиййа, Синубули, Бармуниса, Арман, Барасаниса, Луджага, Саска, Авсиййа, Кав, Баразула, Баразлав, Канив, Улиски, Мулиса. Что касается города Бармуниса, то он расположен на реке Данабрис; это красивый город. От него до города Синубули шесть дней [пути]; это большой процветающий город [стоящий] на реке Данабрис, с западной стороны. Точно так же от города Бармуниса до города Кав [стоящего], на реке Данабрис, вниз по реке шесть дней [пути]. От него до города Баразула [находящегося], к северу от реки, пятьдесят миль. От него до [города] Авсиййа по суше два дня [пути]; это маленький цветущий город. От города Авсиййа до города Барасаниса два дня [пути]; это многонаселённый красивый город [расположенный], в стороне от реки. От него до города Луджага два дня [пути] на север. От города Луджага до города Арман три небольших перехода на запад. Точно так же от города Арман на восток до города Барасаниса четыре перехода. От [города] Барасаниса до города Мулиса [стоящего], в устье реки Данабрис, пять переходов. А Улиски — это город [расположенный], на восточной стороне устья реки Данабрис. От города Улиски до города Канив три перехода. От вышеупомянутого города Баразула вниз по реке до города Баразлав один день [пути]. От города Баразлав вниз по реке до вышеупомянутого [города] Канив полтора дня [пути]. От города Кав до города Най из страны ал-Куманиййа шесть переходов»[112].
Как отмечает в «Русской реке» И. Г. Коновалова, о реке ал-Идриси говорит попутно, сосредотачивая основное внимание на городах и маршруте между ними. При этом вопреки утверждению историка, опознать среди этих городов можно не так-то много — Кав (Киев), Баразлав (Переяславль), Канив (Канев), Галисиййа (Галич, вернее, Галиция). Из них последний описан как находящийся в Поднестровье. Остальные, расположенные на Данабрисе, И. Г. Коновалова придумывает. Что общего между Синубули и Смоленском или Бармунисом и Туровом, это знает только она. В своей работе «Восточная Европа в сочинениях Ал-Идриси» она пишет, к примеру, про Бармунис: «Т. Левицкий и Б. Недков отождествляют город Бармуниса с Туровом на р. Припяти, выше Киева приблизительно на 350 км. Предложенная Т. Левицким конъектура Туруби считается передачей славянского наименования города… Действительно, эта конъектура обоснована графически, а сам город Туров являлся одним из важнейших городов Древней Руси, был тесно связан с Киевом». При этом Туров не стоит на Днепре, как утверждает ал-Идриси. Приходится Коноваловой заявлять, что арабский географ не делит Днепр и его притоки.
Про Смоленск-Синибули вообще говорится, что их отождествление вычислено расстояния от «Турова» и по тому, что это большой город в верховьях Днепра. И так далее[113]. В общем, сведения ал-Идриси о Поднепровье носят довольно абстрактный характер, несмотря на то что он указывает расстояния между городами в днях пути.
Д. Взгляд с Запада
Так что в решении вопроса о пути из варяг в греки арабские авторы нам не помогут. Из европейцев же только Адам Бременский в XI веке пишет, что «из шлезвигской гавани обыкновенно отправляются корабли в Склаванию, Сведию, Семлант и до самой Греции». В чём некоторые видят описание пресловутого пути. Чтобы сделать это более похожим на правду, кое-кто подправляет: «Корабли обыкновенно отправляются в Славянию, и в Швецию, и до самой Греции»[114]. И всё равно, написано-то, что плывут в Славянию (явно в земли поморян — западных славян, размещавшихся между Одером и Вислой, поскольку упоминаются они раньше Швеции и Прибалтики), а не на Русь. Последнюю Адам знает и упоминает отдельно. А из Поморья, как мы уже видели, можно было и по Висле плыть. Из Прибалтики же — по Двине или даже по Неману.
Кроме того, сам Адам Бременский признаёт, что в описании расположения Балтики опирался на известия уже упомянутого Марциана Капеллы, римского компилятора V века: «Восточное море, море Варварское, море Скифское или Балтийское — это одно и то же море, которое Марциан и другие древние римляне называли Скифскими, или Меотийскими болотами, гетскими пустынями или скифским берегом. А море это, начинаясь от Западного океана и пролегая между Данией и Норвегией, простирается на восток на неизвестное расстояние». Да и то использует данные Марциана Адам Бременский не прямо, а через знаменитого франкского историка VIII—IX века, автора «Жизни Карла Великого» Эйнхарда: «То, что я рассказываю о Балтийском заливе, известно мне по сообщению всё того же Эйнхарда, так как ни один другой писатель об этом регионе ничего не говорит».
Марциала, который считал «Меотийские болота» (Азовское море) заливом Северного океана, признают в качестве источника представлений о Балтике как таком же заливе Северного океана, стало быть, соединённом с Чёрным морем, и авторы сборника «Древняя Русь в свете зарубежных источников»[115].
Когда же клирик Адам пытается перевести свои знания на более современную ему почву, он утверждает следующее: «Что же касается слов [Эйнхарда], что этот залив „простирается на неизвестное расстояние“ то это недавно подтвердилось благодаря изобретательности могучих мужей Гануза Вольфа, датского наместника, и короля нордманнов Харольда, которые предприняли сопряжённое с большими трудностями и опасностями для их спутников путешествие ради исследования величины этого моря, но вернулись, сломленные и побеждённые двойной опасностью — бурями и пиратами. Даны же утверждают, что протяжённость этого моря проверена не раз на опыте многими. По их словам, некоторые при благоприятном ветре за месяц добирались из Дании до Острогарда Руссии».
И всё, никакой Греции. О последней же он говорит: «Опытные люди тех краёв рассказывают, что некоторые путешествовали из Свеонии в Грецию по суше. Но варварские народы, обитающие между ними [Свеонией и Грецией], мешают этому пути, поэтому [обычно предпочитаются] опасности путешествия на кораблях». Сторонники пути через Русь могут записать себе в актив эти слова (которых почему-то не замечают) лишь в том случае, если они укажут в этих строчках упоминание Гардарики, Руси или Острогарда. В противном случае остаётся признать, что автор, подробнейшим образом, с указанием расстояний («Тому, кто плывёт из датской Сконии до Бирки, потребуется пять дней, от Бирки до Руссии путь по морю также составляет пять дней»), описывающий Балтику, знает лишь о том, что из Швеции в Грецию можно приплыть, но направления этого пути не указывает.
Между делом: зато маршрут вокруг Европы Адам Бременский знает досконально: «Из Рипы во Фландрию, в Синкфал, плыть два дня и столько ж ночей. Из Цинкфала в Прол, в Англии, — два дня и одну ночь. Последний — крайняя южная точка Англии, а плыть туда из Рипы на юго-запад. От Прола Британии до Святого Матфея — один день, оттуда до Фара, возле святого Иакова — три дня и три ночи. Оттуда — два дня и две ночи до Лиссабона, плыть всё время по углу на юго-запад. Из Лиссабона в Нарвес — три дня и три ночи на юго-запад. От Нарвеса до Террагоны — четыре дня и четыре ночи, а плыть на северо-восток. От Террагоны до Барселоны — один день уже на северо-восток. От Барселоны в Марсель — один день и одна ночь почти на восток, немного отклоняясь к югу. От Марселя в Мессин на Сицилии — четыре дня и четыре ночи на юго-восток. От Мезцина до Аккарона — 14 дней и столько же ночей на юго-восток, больше отклоняясь к востоку».
Вот кто пишет о том, что через Русь плавают в Грецию, так это Гельмольд. В своей «Славянской хронике»[116] он повествует:
«…Балтийским называется потому, что тянется длинной полосой, подобно поясу, через земли скифов до самой Греции. Это же море называется Варварским, или Скифским, морем по варварским народам, страны которых омывает… Русское море самым кратким путём приводит в Грецию».
Но… на деле он часто, когда речь идёт о древних временах, цитирует Адама Бременского. Только как-то не очень полно и точно. А сам Гельмольд жил значительно позднее. Так что в качестве свидетеля он годится мало.
Тем более не вполне понятно, кто такие для него греки. Например, он пишет: «В устье Одры, где она впадает в Балтийское море, некогда находился знаменитейший город Юмнета, место, весьма часто посещаемое варварами и греками, живущими в его окрестностях… Это действительно был самый большой город из всех имевшихся в Европе городов, населённый славянами вперемешку с другими народами, греками и варварами».
Как вам греки, живущие в окрестностях западнославянского Волина (Юмны) на Одере? Нет, я допускаю, конечно, что особо отважных византийских купцов могло и заносить в находящийся в начале внутренних водных путей Европы Волин. Но «живущие»… Проще уж посчитать, что за греков тут держат каких-то православных. Или, что даже скорее, последователей кульдейской ирландской церкви. Их в Европе тех веков было наверняка больше, чем православных, а что ирландских христиан на Западе частенько считали последователями греческой ветви религии, это хорошо известно.
Ну или ещё «греками» можно считать русских купцов, поскольку, как мы уже видели выше, Русь считалась некоторыми западноевропейскими авторами частью Греции. Так и делают многие историки. Но это однозначно указывает, что инициатива в торговле принадлежала никак не скандинавам.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги