Путь из варяг в греки. Тысячелетняя загадка истории

Понимая, что клады упорно не желают работать на их концепции, сторонники хождения скандинавов по пути из варяг в греки предпочитают больше говорить о могилах, расположенных на этом пути и имеющих скандинавские черты или содержащих скандинавские вещи. Таковые обнаруживаются в Ладоге, Городище под Новгородом, в ряде мест Приладожья, в Гнёздове, Тимиреве, у Сарского городища и так далее.

На самом деле проще всего было бы эти могилы не рассматривать, поскольку захоронения отдельных скандинавов на Волхове, Днепре и Волге ничего не говорят о том, какими путями люди эти сюда попали. Опять приходится обратить внимание читателя: я не утверждаю, что людей с Севера не было в этих краях. Я говорю: нет никаких доказательств, что они в более или менее массовом порядке ходили из Новгорода (Ладоги) в Киев по рекам.

Но всё же рассмотрим столь любимые норманистами захоронения поближе. И начнём с Ладоги.

а. Первый славянский город Севера

Для начала: самые старые следы относятся всё-таки не к Ладоге, а к Любше. Древнейшее на Руси фортификационное сооружение с использованием каменной «панцирной кладки» из плитняка, свойственной западным славянам, а точнее, жителям Южной Прибалтики, датируется первой половиной VIII века (а земляной вал с тыном и того раньше). При этом «горизонт „периода существования каменно-земляной крепости“ характеризуется широким использованием плитняка (в том числе для печных конструкций), лепной керамикой „ладожского облика“ (типичной для нижних слоёв Староладожского Земляного городища) и большим количеством индивидуальных находок (свыше 1000 предметов). Среди них — литейные формы и украшения из цветных металлов, тигли, льячки, серебряные, бронзовые и свинцово-оловянистые слитки, полуфабрикаты и отходы, шлаки; десятки железных изделий, крицы и шлаки характеризуют развитое кузнечное ремесло (в частности, овладение техникой „трёхслойного пакета“, представленной в самом раннем горизонте Ладоги). Височные кольца, в том числе спиралеконечные, характерные для раннеславянской культуры во всей „северославянской этнокультурной зоне“, лунничное кольцо типа известных в Подунавье, пластинчатые височные кольца, типичные для Верхнего Поднепровья, убедительно обосновывают, безусловно, славянскую принадлежность укреплённого поселения»[143]. Правда, дальше Глеб Сергеевич тут же пытается привязать к Любше своих любимых варягов, утверждая, что находки ладейных заклёпок свидетельствуют о связи любшан со Скандинавией. Как будто, кроме скандинавов, никто суда делать не умел, или доски на них как-то по-другому, не заклёпками, связывал. Ну это на его совести.

А вот ещё одно замечание знаменитого археолога крайне любопытно. Он пишет о находке в Любше «наборных поясов», известных в Прикамье с VI века. Оттуда они распространились вплоть до Северного Кавказа и Средней Швеции. «Распространение их — проявление активности восточнофинских купцов — permi, бродячих торговцев-коробейников», — признаёт Лебедев[144].

Здесь важно отметить несколько моментов. Первое — мы опять видим маршрут с Волги на Приильменье и дальше в Скандинавию. Второе — идут по нему не скандинавы, а финны. И наконец: товары одной культуры уже в VI веке могут достаточно широко распространяться по Северу, не указывая при этом на переселение их создателей.

Вообще именно с Любшей связано формирование так называемой культуры новгородских сопок. Именно коллективными курганами-сопками представлен погребальный обряд словен VIII–IX веков. Это большие насыпи высотой от 2 до 10 метров и диаметром от 12 до 40 метров. Как правило, раположены они вдоль берега водоёма. Иногда это до дюжины насыпей, расположенных на определённом расстоянии одна от другой, но часто встречаются и одиночные сопки. Первоначально, обычно, устраивалось кольцевое ограждение из крупных валунов. В нём разжигался ритуальный костёр (это след финского влияния). Затем насыпалась нижняя часть сопки. Насыпь накрывалась дёрном. Некоторое время в сопке хоронили покойных, потом снова зажигали костёр, досыпали новый слой земли и опять покрывали дёрном. И так несколько раз.

При этом умерших сжигали на стороне, а их кости погребали без урны (чаще всего) или в глиняных и берестяных горшках. Финское влияние проявлялось и в том, что для некоторых погребений делали каменные настилы для урн, ниши, стенки. Всё это вполне естественно, если учесть, что жили-то в Приладожье раньше только финны. Да и Любша, ставшая славянским центром, стояла на месте финского селения.

б. Крепость на Нижней речке

Теперь, собственно, Ладога. Начать нужно, пожалуй, с цифр, характеризующих её изученность. «В целом площадь первоначального Староладожского поселения, видимо, не превышает 2—4 га. Раскопками Репникова — Равдоникаса — Рябинина на Земляном городище („раскоп 3-х Р“) исследована площадь 2300—2500 кв. м; раскоп А. Н. Кирпичникова 1984—1998 гг. вскрыл 250 кв. м в северо-западном углу Земляного городища; раскоп 1999—2000-х гг. увеличивает на 130 кв. м площадь „раскопа 3-х Р“; с учётом слоя, вскрытого В. П. Петренко на Варяжской улице у противоположного берега р. Ладожки (600 кв. м), общая исследованная площадь Староладожского поселения не превышает 3400 кв. м, что составляет 8—16 % территории, заселённой в VIII—X вв.; при этом, однако, ранние горизонты VIII—IX вв. выявлены лишь в „раскопе 3-х Р“»[145].

Это, в принципе, обычная ситуация. Хедебю в Дании исследовано на пять процентов, шведская Бирка, над которой работало несколько комплексных экспедиций, немногим больше. Вот, на основе раскопок столь незначительной части территорий и делаются выводы о жизни города и о его жителях. Честно говоря, как математик, занимавшийся в своё время математической статистикой, я бы не взялся делать заключения на основе такой «выборки». Но у археологов свои правила.

Итак, древнейший слой Ладоги — около 760 года по дендрохронологической шкале. Кстати говоря, для Ладоги археологи предпочитают пользоваться этим «деревянным» календарём (на основании вида годовых колец). Поскольку сами-то прекрасно знают: одно время популярный и до сих пор преподносимый как решающий аргумент непросвещённой публике радиоуглеродный метод даёт погрешность, измеряемую веками. Хотя и дендрохронологию не все учёные признают до конца надёжной. Всё-таки, годовые кольца зависят не только от общих погодных условий, а и от того, где именно росло то или иное дерево. Это как со знаменитым определением севера — юга по густоте веток на дереве. Авторы разного рода рекомендаций забывают сказать читателям, что принцип «где веток больше, там и юг» действует только на одиноко стоящие деревья. В лесу же больше веток там, где светлее, а это не обязательно на юге.

Но ладно, примем традиционную хронологию. В древнейшем слое мы видим… кузнечно-ювелирную мастерскую. «Мастер-универсал, владелец „клада“ инструментов, безусловно, скандинавского производства (с устойчивыми аналогиями в древностях вендельского периода), изготавливал ладейные заклёпки, ножи, стрелы (найдено до десятка изделий и 25 заготовок), а также занимался бронзолитейным делом…

Овальная скорлупообразная фибула, фрагмент гривны с „молоточком Тора“, фризские гребни (с этого времени — один из устойчивых предметов ладожского производства, как и ювелирные изделия, поделки из янтаря, а в следующих десятилетиях — стеклянные бусы), как и два кресала — североевропейского и славянского типов, достаточно определённо говорят и о североевропейском происхождении, и о ремесленно-торговом роде деятельности населения»[146].

Ну да, особенно фризские гребни. Их же, безусловно, никто кроме скандинавов, завезти не мог. Сами фризы по морям, надо так понимать, не плавали. И поморские славяне, контачившие с ними напрямую (в отличие от шведов, живших довольно далеко), тоже. Это ничего, что в «датском» Хедебю (где подавляющее большинство населения в VIII веке — саксы и северные фризы) славянские могилы появляются в начале IX века, а шведские — веком позднее (о чём, кстати, пишет и сам Лебедев). И что именно с южного берега Балтики пришли славяне в Приладожье. Скандинавы завезли эти гребни в Ладогу, и всё! Так же, как и фибулы, распространённые по всему северу (и пришедшие в Скандинавию с континента).

К тому же времени относится и находка остатков нескольких «длинных домов» на столбах, которые часто считают отличительной чертой скандинавов. Оно, конечно, норманны в таких жили. Но… жили и другие германцы. И не только германцы. Что говорят о местах распространения этого типа жилищ историки?

«Искать его (место, где появился „длинный дом“) следует далеко на северо-западе Европы, в Голландии, Дании, в особенности в Ютландии и на северо-западе Германии, где он известен уже в эпоху латена и существует вплоть до позднеримского времени, особенно ярко проявляясь в раннеримское время в Ютландии», — пишет М. А. Тиханова[147]. Исследовательница почему-то считает, что таким образом доказывает германское (слава богу, не скандинавское) происхождение жилищ. Однако в указанное время германцев там как раз не было, а были фризы и кельты.

А. Л. Монгайт, описывая «большие дома» северо-запада Германии III—IV веков, предположил, что они принадлежат догерманскому местному населению[148]. До сих пор кельтоязычные области Британии (Шотландия, Уэльс), а также Ирландия сохраняют своеобразие в постройке жилищ, отличающие их от англосаксов. Это своеобразие заключается как раз в сооружении «длинных» домов, в которых под общей крышей заключены жилые и хозяйственные отделения. Так что такие жилище трудно однозначно считать германскими.

Но даже если и согласиться с тем, что среди первых жителей Ладоги были скандинавы, что с того? Ведь одновременно там зафиксированы и грунтовые могильники с сожжениями финского типа, и славянская керамика (только славянская!). Через десять же лет в ладожских древностях уже нет ни следа скандинавов. Квадратные избы с печами в углу, амбар «на пнях». «Кузнечная мастерская» перестаёт работать, но зато начинают в Ладоге отливать украшения из сплавов олова, родиной которых является Левобережье Днепра. Между прочим, такие же литейные формы археологи находят и на чудских городищах, Камно и Рыуге. Украшения того периода тоже характерны для славянских культур, в том числе Подунавья.

Ещё лет через пятнадцать-двадцать появляется стеклянная мастерская, базирующаяся на восточной технологии и привозном сырье. Отсюда, я думаю, надо сделать вывод, что в Ладоге поселились масса каких-нибудь персов или арабов. Чем этот вывод хуже идеи отождествлять скандинавского кузнеца с господством здесь шведов? И уж тем более с существованием торгового пути на юг? На восток — об этом, в очередной раз можно говорить, но и только.

Ну, дальше, как вы можете догадаться, в слоях Ладоги продолжают находить вещи, которые можно соотнести со славянами, финнами, скандинавами, фризами и так далее. Ну, что ж, в Бирке, к примеру, львиная доля керамики — славянская.

Причём скандинавские вещи (гривна с молоточками Тора, деревянный «став» с рунической надписью) относятся уже, как минимум, к середине IX века. Даже, скорее, к началу X. К примеру, знаменитые овальные фибулы (напомним, что одну такую нашли в «кузнечной мастерской»). Так вот, по мнению занимавшейся их исследованием B. C. Дедюкиной, относятся они на самом деле к X—XI векам. И в Скандинавии-то скорлупообразные фибулы получили широкое распространение только с X века, хотя встречались и ранее. Вообще, кроме «набора кузнечных инструментов», все остальные «скандинавские» находки наиболее надёжно датируются всё же X веком.

В одном с ювелирной мастерской слое Ладоги мы видим типичные для Руси жилища — срубы с печами. Правда, есть один-два «больших дома», которые можно считать пристанищем скандинавской дружины (как раз в них и найдены скандинавские вещи), но основное население явно остаётся славянским. То есть скандинавы выглядят не постоянными жителями этих мест, а приходящими сюда по приглашению ладожских князей наёмниками. Тогда и вещи «приходят» вместе с ними, а не путём торговли. А кое-что изготавливается на месте, по «импортным» образцам.

в. Спят курганы тёмные

Теперь, собственно, к могилам. И начнём не со скандинавов, а с того, как, судя по могилам, расселялись на севере славяне.

Славяне на севере будущей Древней Руси представлены двумя культурами, называющимися как раз по их типичным захоронениям. Первая — культура длинных курганов, связанная с кривичами. Вторая — культура сопок, сопоставляемая историками с ильменскими словенами.

Вот как она распределяется[149] (см. карту 14).

Карта 14. Курганы IX—Х вв. Словенской земли: а — курганы ильменских словен; б — курганы псковских кривичей; в — курганы веси; г — курганы со скандинавским инвентарём; д — могильники води; е — могильники эстов

Уже отсюда мы видим, что основная полоса расселения словен тянется от берега Балтики в районе впадения туда Луги к Ильменю и дальше на восток, в сторону Волги. А если говорить о пути на юг (или с юга), то маршрут явно идёт по Великой, а не по Ловати.

Но это просто размышления над картой. Посмотрим, что пишут о маршрутах движения на север славян историки.

«…Представляется более чем вероятным, что сперва кривичи пришли всё-таки на территорию современной Белоруссии», — пишет С. В. Алексеев[150]. И дальше, на основании археологических находок славянских вещей в поселениях балтов тушемлинскй культуры, рисует картину продвижения на север. В первой трети V века — Могилёвское Поднепровье (по рекам к северу от Припяти). В первой половине того же века — верховья Ловати (один из древнейших длинных курганов — Полибино в этом районе). Но далее, «основным для движения славян являлось направление вниз по реке Великой и далее по обоим берегам… Псковского и Чудского озёр»[151]. И только отдельные группы кривичей в начале VI века удаляются на восток от основной массы — в верховья Луги и даже до Белозёрья.

То есть мы видим тут то, что уже отмечали на основании летописного матриала: по крайней мере первоначальное славянское население верховьев Ловати связь имело не с Приильменьем, а с псковскими землями. Куда оно, напомним, и бежало в 1167 году из осаждённых Великих Лук.

Теперь обратимся к словенским круглым сопкам. А тут картинка следующая.

«В последних десятилетиях VII века на землях Поволховья появились новые славянские пришельцы. Они называли себя „словене“ или „венды“»[152]. Пришли они, как теперь совершенно ясно, из Полабья и Поморья.

Но куда? Древнейшая из «новгородских сопок» расположена в верховьях Луги (Репья). Древнейший город — Любша — в низовьях Волхова. Крупнейшее селище — на ручье Прость в двух километрах южнее Новгорода. Вполне понятно становится, что пришли словене с Запада либо по морю, либо вдоль берега его. А потом по Луге поднялись на восток. Таким образом, пути на юг по Ловати они явно не знали.

Если кто его и знал, так это кривичи. В первой половине VIII века их вытесняли из Приильменья на юг. И за несколько десятков лет кривичи плотно заселили верхнее и среднее течение Западной Двины, верховья Днепра и даже Волги. Но опять же: кривичам путь на север был не актуален. Там сидели враждебные им словене. А в Балтику можно было ходить по Двине.

Это же следует из исследований другого Алексеева, упоминавшегося уже Леонида Васильевича, крупнейшего археолога-слависта, занимавшегося Белоруссией. Он указывает, что изо всей кривичской территории наименее заселёнными были водоразделы Западной Двины и Днепра, где зафиксированы единичные курганы. Так что у славян вряд ли был особо оживлённый торговый путь даже с Двины в Днепр, не говоря уж о Ловати.

И вообще профессор Могилёвского университета Я. Г. Риер ещё в начале восьмидесятых годов прошлого века выяснил, что заселение Полоцкой и Смоленской земель зависело не от рек, а от лесов. Славяне на территории нынешней Белоруссии и Смоленской области селились не на крупных, а больше на мелких реках и на опушках леса. Стало быть, водные пути не играли в их жизни столь уж большой роли.

г. «Гробница Рюрика» и прочие раритеты

Вернёмся теперь к нашим норманнам. Первый могильник, который считают скандинавским, расположен на нижней береговой террасе Волхова, напротив ладожской крепости. Даты этих могил относят к 870–880 годам («времена Рюрика»). В некоторых из них найдены ладейные заклёпки (от 40 до 200), на основании чего захоронения считаются скандинавскими. Де имело место сожжение в ладье, а это типично скандинавский ритуал. Правда, в кургане № 6 (самом сохранившемся) найдена всего одна заклёпка. Зато есть деревянный гроб (правда, пустой), остатки столба, а также серебряная лунница. «Лунница, типично „восточнославянской“ формы (заимствованной у авар), украшена в технике филиграни, известной по датским фибулам типа „Терслев“, изготавливавшимся в юго-западной части Балтики, на островах Эланд и Готланд, а также в бассейне оз. Мелар (там, где в предшествующий период IX в. прослеживалась активность христианских миссий и немецкого художественного ремесла).

Лунницы отливали, судя по найденным формам, в Хедебю, Бирке и в Ладоге; в качестве украшений их носили только славяне (восточные и западные). Позолоченная серебряная лунница из кургана № 6 Плакуна покрыта декором, типичным для искусства викингов и была, очевидно, изделием ремесленника-профессионала Ладоги X в.»[153]. Так что могила всё же славянская. Так же как вряд ли скандинавская могила расположена в кургане № 11. Там тоже есть гроб, каменные плиты, перекрывающие яму погребальной камеры, да и заклёпки расположены по оси, перпендикулярной другим захоронениям (хотя их найдено 40). В общем, получается, что наличие заклёпок — ещё не признак скандинавского происхождения похороненного.

Вообще, вопрос захоронений, а особенно сожжений в ладье не так прост, как иногда кажется норманистам. Ну, представьте себе такую картину: где-нибудь на Волге помирает предводитель норманнской дружины или состоятельный купец. Его дружинники (или товарищи по торговой компании) торжественно укладывают его в ладью, помещают туда необходимые в загробном мире вещи и сжигают (историки-норманисты считают, что именно это описано у Ибн Фадлана). После чего тихо-мирно плетутся в Швецию… пешком. Через море, видимо — по льду, как русская армия в войне со шведами в начале XIX века. А как же иначе? Ведь судно, на котором они отправились в путешествие, сожжено. Или историки-норманисты думают, что сделать корабль, способный выдержать путешествие через море, в те времена мог любой? Вот уж вряд ли. Да и долгонько это. А если покупать новую, то не скажете ли, сколько стоил норманнский корабль? Думаю, не дёшево, иначе с чего бы это их было немного. Швеция, кстати, в XII—XIII веках для всенародного ополчения выставляла максимум 280 кораблей[154]. И ещё: кто его строил на той же Волге?

Гораздо логичнее представляется использование отслужившей своё обшивки ладьи в качестве дров для погребального костра. «К сожалению, обнаружение заклёпок от лодок в могилах, в которых погребён прах после кремации, не обязательно означает, что труп был сожжён в лодке. Если для погребального костра использовалась старая лодочная древесина, в обгорелых остатках вполне могут оказаться заклёпки», — справедливо пишет Питер Сойер[155].

Кстати, тот же Сойер говорит, ссылаясь на шведских исследователей, что пояса обшивки на скандинавских кораблях между собой склёпывались, но к шпангоутам привязывались еловыми корнями. Это придавало им гибкость на волне. А с другой стороны, позволяло (об этом, как раз, не пишется, но это и так ясно) в случае повреждения или износа обшивки легко её снимать и менять. Понятно, что остов корабля мог служить дольше. А доски обшивки вряд ли годились куда-нибудь ещё, кроме как на костёр.

Вот только где гарантия, что пользовались ими только скандинавы? Да и вообще, что остальные, кораблей не знали? Между прочим, предки финских народностей плавали по морю и били тюленей (а то и китов) в каменном веке, как о том свидетельствуют петроглифы. Кстати, «ранние (каркасные) лодки петроглифов… увенчаны головами лося; такие же головы венчают ладьи более поздних изображений… Байдары, типа эскимосского умиака, в первоначальных изображениях показаны нередко с „ушками“ на носу и корме для перетаскивания лёгкого судёнышка, у эскимосов они делались иногда из дерева. Эта деталь конструкции, по мере появления более развитого каркаса килевой лодки, превращается в „сдвоенные штевни“, хорошо заметные на неолитических петроглифах и затем в изображениях ладьи эпохи бронзы, которые, в свою очередь, соответствуют описаниям судов „свионов“ начала нашей эры у Тацита»[156].

То есть и скандинавы-то свои суда попервоначалу взяли у соседей. «Скандинавы долго видели в „финнах“ могущественных колдунов, владык полярной ночи и зимнего холода, знатоков тайн земли и моря. У лапландцев, как свидетельствуют саги, они перенимали опыт изготовления крупных мореходных лодок, „в производстве которых саамы были, оказывается, большими мастерами“»[157].

Так на каком основании нам отказывать остальным народам Балтики в том, что они тоже делали себе суда с обшивкой, скреплённой заклёпками? Можно подумать, что чудь, к примеру, шведскую Сигтуну грабить явилась в 1187 году вплавь. Это, кстати, не я, такой неграмотный, про нескандинавские заклёпки рассуждаю. К примеру, В. В. Фомин со ссылкой на А. Стальсберг пишет, что «ладейные заклёпки из Плакуна ближе к балтийской и славянской, нежели скандинавской традиции»[158].

д. Что видел посланец халифа?

Вы можете спросить: «А как же всё-таки быть с Ибн Фадланом? Ведь он-то описал именно сожжение в ладье, причём, не с чьих-нибудь слов, а как очевидец». Так я же и не утверждаю, что такого обряда не было вообще. Просто, причём тут скандинавы? Ведь на деле у сторонников норманнской теории ход мыслей простой: описывается сожжение в ладье, значит, фадлановы русы были норманнами. Но, скорее, это указывает как раз на то, что русы эти в Булгар приплыли не издалека и вполне могли позволить себе домой добраться посуху.

К тому же ряд историков указывает, что в обрядах, описанных Ибн Фадланом, ничего специфически скандинавского нет.

«…погребальный обряд, описанный Ибн Фадланом, стал „скандинавским“ лишь потому, что ибнфадлановские русы заранее зачислены в викинги. Скандинавских параллелей „многим деталям“ обряда сжигания в ладье попросту нет… Например, археологи отмечают, что „в большинстве курганов, датируемых эпохой викингов, похоронены, в основном, мужчины, но в Скандинавии обнаружены и женские могилы, очень богато убранные“. Однако совместные мужские и женские захоронения в Скандинавии отсутствуют. А в славянском Поморье они есть», — пишет Сергей Цветков[159].

И дальше указывает, что ритуальное убийство лошади и собаки известно как у скандинавов, так и у славян, а вот петухов в более позднее время резали с магическими целями преимущественно на Украине. Нет в скандинавской археологии и мифологии ничего похожего на три столба, являющихся входом в загробный мир. Зато у балтов в царство мёртвых, во владения бога Дивса, вели трое серебряных ворот. Балтославянские культурные связи хорошо известны, чего не скажешь о скандинавском влиянии на балтскую мифологию.

Некоторые важные черты «русского» погребения сопоставимы, по словам Цветкова, с похоронным ритуалом хеттских владык. Умершего царя хеттов хоронили на четырнадцатый день после его смерти (похороны знатного руса также длились не менее 11 дней). Труп вначале сжигали; прах ссыпали в сосуд и, завернув его в богатые ткани и красивые одеяния, помещали под землю или в «каменный дом» — личную усыпальницу (то есть в ту же «срубную камеру», характерную для киевских могильников). Погребение сопровождалось жертвоприношениями в честь умершего и богов и завершалось пиром[160].

То есть с таким же успехом, как к скандинавам, ибнфадлановских руссов можно приписать к балтам и поморским славянам (к хеттам трудно, ибо к этому времени они уже давно вымерли, но только поэтому).

Заметим между делом, что сжигали в ладье очень знатного руса, а не кого попало. Между прочим, Ибн Фадлан чётко говорит о том, что для сожжения бедного человека специально делают «небольшое судно». Надеюсь, никто не будет утверждать, что для таких похорон используют настоящий корабль?

Но самое интересное другое. Если Ибн Фадлан видел захоронение скандинава, стало быть, археологи должны находить в Волжской Булгарии массу таких могил. Однако… «Возможно, в Поволжье не известно „чисто“ скандинавских погребений», — указывает археолог И. Л. Измайлов, занимавшийся этим вопросом[161]. Проанализировав находки, он приходит к выводу, что в поволжских захоронениях встречаются, конечно, скандинавские вещи. Но точно так же там можно найти венгерские, западноевропейские и славянские. Причём в одних и тех же могилах. К примеру, в знаменитых Балымерских курганах есть захоронение, в котором имеются согнутый пополам каролингский меч (черта, считающаяся скандинавской) и поясной набор с накладками «венгерского типа».

Вообще в Волжской Булгарин не найдено, по утверждению Измайлова, топоров и наконечников копий скандинавских типов. Есть шпоры с украшением и ледоходные шипы так называемого русско-скандинавского типа, но относятся они к концу X века. Так же, как и фибулы в мужских захоронениях. То есть тогда, когда на Руси уже вырабатывался единый стандарт «дружинной культуры». Археолог полагает, что принадлежали эти могилы финнам, испытавшим на Руси влияние этой культуры, а никак не скандинавам.

е. А может, всё же финны?

А, кстати, где зародился обычай «кремации в ладье»? Что о нём пишет Лебедев? Выясняется, что «именно в среде шведских поселенцев на Аландах появились самые ранние сожжения в ладье. В наиболее изученном могильнике Кварнбаккен 2 кургана с обрядом типа В относятся к VII в., 4 датированы VII—VIII вв., 1 — VIII в., 6 комплексов — рубежа VIII—IX вв., 6 — эпохи викингов. Серия сожжений в ладье открыта на финляндском побережье.

Новый обряд, выработанный за пределами сферы гегемонии вендельской знати, с начала IX в. широко распространяется в материковой Швеции, а затем и за её пределами; аналогичные процессы прослеживаются и в других районах Скандинавии»[162].

На самом деле это означает: традиция сжигать покойных с использованием досок от корабельных обшивок (и, возможно, предводителей — в настоящих кораблях) появилась на стыке скандинавов с финнами (у которых эти скандинавы учились делать мореходные суда). Между прочим, финны дольше всех на Балтике сжигали своих покойников. Так что с тем же успехом (а, пожалуй, и с большим основанием) можно утверждать, что именно финны ввели такой обычай захоронения. Тогда вполне понятно, откуда он в IX веке в Ладоге, стоящей на финских землях (и, думается мне, судя по её положению и названию, основанной финнами). А также на Сяси, расположенной в финских же (вепсских) землях реке, по которой можно было через систему речек попасть в Волгу, и на которой зафиксированы «сожжения в ладье».

Кстати, переход от трупоположения к трупосожжению всегда считался признаком смены верований, если не вообще населения данной местности. Кроме, как можно заметить, случая со скандинавами. Не знаете, почему?

Дальше: между прочим, именно из областей занимаемых угро-финнами пришла в Скандинавию культура ладьевидных топоров. «В Швеции она распространяется около 2000 г. до н. э. из основного ареала своего формирования, Финляндии», — пишет Лебедева. Правда, он считает эту культуру индоевропейской, просто проникшей в Финляндию раньше, чем на Скандинавский полуостров.

На стыке же с Финляндией и южнобалтийскими землями появляется следующий ладьевидный «признак скандинавского происхождения» — знаменитые ладьевидные каменные кладки. Они больше всего распространены на острове Готланд, где их продолжают воздвигать (с непонятными для современных исследователей целями) до времён викингов. Но при этом такие кладки обнаруживаются на восточном берегу Балтийского моря, по юго-западному побережью Финляндии, на северном берегу Финского залива, в бассейне реки Пирита в Эстонии и на Курземском полуострове в Латвии. Стало быть, опять в финских, преимущественно, районах. Норманисты, конечно, считают это признаком начала освоения скандинавами данных территорий ещё в бронзовом веке. Но это пусть остаётся на их совести. Сами же говорят, что жители Скандинавии строить ладьи учились у финнов.

Это одна из возможных гипотез. Сергей Цветков, ссылаясь на Саксона Грамматика, делает вывод, что обряд сожжения в ладье зародился на стыке поморских славян с датчанами. Дело в том, что Саксон Грамматик, описывая войну датского конунга Фротона III с рутенами, сообщает: «Фротон, созвал племена, которые победил, и определил, согласно закону, что всякий отец семейства, который был убит в этой войне, был предан захоронению под курганом со своим конём и всем снаряжением… Тела же каждого центуриона или сатрапа должно было сжечь на кострах, воздвигнутых в собственных кораблях… Каждый павший герцог или король должен был сжигаться в собственном корабле. Он пожелал, чтобы совершенно точно осуществлялись погребения павших, дабы не допустить одинакового для всех обряда погребения». По тексту можно понять, что у побеждённых Фротоном хунов и рутенов были обряды захоронений с конём и сожжений в ладье. Правда, у кого что — не понятно. Но если учесть, что рутены описаны выше как народ, выставивший массу кораблей, на каждом из которых размещались по 300 гребцов и 1200 воинов, видимо, именно им можно приписать сожжения. Правда, хуны у Саксона Грамматика — это не привычные гунны — тюрки (или угро-финны), а фризы. И всё равно, конники, скорее, они.

Правда, сам Фротон III — личность легендарная, так как о таком короле данов III века нашей эры знают лишь средневековые писатели типа Торфея или Саксона Грамматика, которые описывают «историю» данов (и их соседей) аж с I века н. э. При этом не совсем понятно, насколько их «даны» были скандинавами. И уж точно они не были шведами.

ж. Как хоронили в Швеции?

Между прочим, а как вообще хоронили в Швеции (Норвегию оставим в стороне, ибо нам же объяснили, что Востоком интересовались именно шведы)? Начнём с так называемого Вендельского периода (550—800). Да, кстати, только с VII—VIII веков вообще, по мнению лингвистов, можно говорить о собственно обособлении норманнов от германской языковой группы. Об этом пишет всё тот же Лебедев. Это, между прочим, лишний раз говорит в пользу того, что «даны» Фротона III — не скандинавы, а в крайнем случае, германцы.

Так вот, в списке погребений этого времени мы находим камерное погребение, сожжение и ингумацию (захоронение) под плоскими курганами (первое наиболее характерно для Средней Швеции) и, наконец, погребение в ладье. «Этот тип обряда надёжно зафиксирован не ранее 570–600 гг. Он резко отличен от традиционного для Средней Швеции обряда кремации, с захоронением под курганной насыпью. Погребения вендельского типа занимают совершенно особое место во всей совокупности погребальных обрядов Скандинавии VII—VIII вв. К этому времени обычай ингумации мёртвых широко распространился в южной части Скандинавии (Ютландия, Зеландия, Вендсиссель, Борнхольм, Эланд, Готланд, Сконе), нигде, однако, не вытеснив полностью обычая кремации (в Средней Швеции остававшегося господствовавшим). Чрезвычайно однороден инвентарь рядовых погребений (в мужских могилах — детали одежды, иногда — фибулы, бытовые вещи, привешенные к поясу: ножи, оселки, отдельные предметы вооружения; в женских — наборы украшений: две фибулы на плечах, третья — на груди, ожерелья, подвески, булавки и подвешенные к поясу игольники, ключи, ножи). Эти вещи найдены в погребениях с разными способами захоронения (кремация — ингумация) и разнообразными погребальными конструкциями (курганы, каменные оградки — от прямоугольных до ладьевидных, намогильные стелы — поминальные камни, bautastenar); они представляют собой развитие местных, племенных традиций, как правило, зафиксированных на каждой из территорий ещё в раннем железном веке. Картина осложняется, правда, общескандинавским процессом постепенного распространения с юга на север обычая ингумации мёртвых, а также различными взаимными влияниями, естественными в условиях соседства. Однако для каждой области можно выделить особый, только ей присущий, или ведущий, тип могил (в Средней Швеции — урновые сожжения под невысоким курганом, в Сконе — „могилы с очагами“ и т. д.). В то же время другие встречающиеся здесь варианты обряда имеют точные соответствия в соседних областях (так, в Сконе из Норвегии проникает традиция каменных оградок, из Средней Швеции — обычай возводить курганы). Пестрота обряда объясняется, во-первых, наличием древних племенных традиций, во-вторых, их взаимодействием», — пишет Лебедев[163].

В общем, к началу VIII века в Швеции не было никакого обряда, по которому можно было бы однозначно определить, что тут похоронен швед. Да и шведов-то как таковых не было. Были люди различных племён, придерживающиеся различных традиций. Причём, что касается погребений в ладье в вендельский период, то «в каждом могильнике этого круга на одно поколение приходилось по одному мужскому захоронению в ладье»[164]. После чего нас хотят уверить, что в чужих странах на похороны скандинавов обязательно расходовалась ладья.

Между прочим, та же многоголосица обрядов захоронения свойственна и для «эпохи викингов». «Ансамбль некрополя скандинавов эпохи викингов объединяет несколько разновидностей более или менее массовых (статистически характеризуемых) вариантов и типов обряда: кремации — типа А (в урне); В (в ладье); С (без урны, на кострище); ингумации — типа В (в грунтовой могиле, в гробу); в погребальных камерах (типы D2, Е, F); в ладье (производный от вендельского обряда Vt тип Bg и подкурганные погребения типа Nt). Каждый тип и вариант обряда характеризуется особым набором признаков, относящихся к виду погребения (кремация — ингумация), способу захоронения (в урне, гробу, камере и т. д.), конструкции погребального сооружения (размеры и структура насыпи, грунтовой могилы)»[165].

Понятно, что при таком разнообразии под разряд скандинавского можно подвести практически любое захоронение. И вот что самое интересное: практически все упомянутые типы только скандинавскими не являются. Достаточно почитать внимательно «Эпоху викингов», как заметишь, что погребальные обряды в Швецию приходят с южных берегов Балтики. К примеру, «домковые» и «лицевые» урны поздней бронзы пришли из Польского Поморья, курганные погребения — из широкого круга культур от Словакии до Рейна и от Альп до южной Балтики, погребения в каменных ящиках — с низовьев Эльбы и юга Ютландии (где, кстати, в то время жили, похоже, даже не германцы, а венеды, которые до сих пор не понятно кто). «Погребальный обряд камерных могил… устойчивым набором своеобразных деталей… ближе не к ранним скандинавским камерным погребениям, а к аналогичным могилам VII—VIII вв. (начала IX в.) Северной Германии (прежде всего Вестфалии)», — признаёт вслед за скандинавскими историками Лебедев[166].

То же касается захоронений в гробу. Относительно этого типа захоронений П. П. Толочко вообще указывал, что в материковой Скандинавии их нет, в Бирке они составляют всего 10 процентов, зато наиболее характерны не только для Вестфалии, но и для Нижней Фрисландии. Это дало основание А. С. Греслунду считать их погребениями опять же фризов-торговцев[167]. Может, и на Руси это были фризы? Те самые, которые фризские гребни к нам завозили. И которые, кстати, под натиском скандинавов и природы (Фризия уходила под воду) переселялись к западным славянам.

Но даже если камерные погребения Бирки считать скандинавскими, то, как справедливо указывает К. А. Михайлов, лишь менее десяти из них относятся к IX веку. Большинство — к X веку. В Хедебю такие появились тоже на рубеже веков[168].

И вообще, «к счастью для археологов, захороненных в землю здесь (в Бирке) было больше, чем в то время было принято в этом регионе»[169]. Как результат, «разнообразие могильных обрядов Бирки привело немецкого учёного И. Херрмана к выводу, что здесь оседали фризы, финны и „славяне с низовьев Одера“»[170]. И где чьи захоронения?

Между прочим, кто такие вообще скандинавы? По наблюдениям антропологов, один и тот же антропологический тип в Швеции (особенно, на Готланде) господствует на протяжении минимум четырёх тысячелетий.

В. П. Алексеев считает, к примеру, что «основная масса предков современного населения севера Европы происходит с юга». В то же время он находит «совершенно очевидным», что «в эпоху неолита и тем более мезолита, может быть, даже и в эпоху бронзы они не говорили на германских языках. В то же время антропологически устанавливается преемственность между неолитическим и современным населением. Этим ставится вопрос о значительной роли субстрата в сложении европейских народов, говорящих на германских языках, и в частности, народов Скандинавии»[171].

з. Это особое Гнёздово

Если вернуться на Русь, то мы увидим следующее: «этноопределяющих» сожжений в ладье крайне мало. В Ладоге, к примеру, это фактически только урочище Плакун. Здесь найдено четыре кургана, в которых обнаружены ладейные заклёпки в приличном числе (100—200 штук) и общий вид захоронения похож на скандинавские. Правда, Г. Ф. Корзухина считает курганы № 5 и 7 — женские (в обоих обнаружено множество бус, гребни). Тогда, правда, не вполне ясно, с чего это женщин хоронили в ладье? То есть, если принять эту трактовку, она тем более становится аргументом за использование ладейных досок для погребальных костров. А знаменитое захоронение № 4 в сопке на Плакуне (считающееся кое-кем из историков могилой Олега Вещего) ориентировано не с северо-востока на юго-запад, как все остальные, а строго на север. К тому же в этой сопке сделано несколько захоронений по славянскому образцу. Кроме того, здесь же захоронены два коня. Конечно, в Скандинавии захоронения с конями тоже встречаются, но характерны они больше для культур, имеющих истоки на юге, в степях. В том числе так хоронили славянские племена, имеющие среди своих предков аланов или аваров. В общем, даже сами исследователи сопки не уверены, сжигали ли тут кого-то в ладье или только «в части лодьи»[172].

Так что, за исключением единичных случаев, мы можем говорить только о Гнёздове. Что ж, почитаем, что о нём пишут люди, которым нет необходимости делать поправки на мнения авторитетов русской норманистской школы.

«В полемике по поводу крупного кладбища эпохи викингов в Гнёздове, вблизи Смоленска, заявление о том, что присутствие в захоронении скандинавских предметов доказывает скандинавские корни усопшего, привело к крайне плачевным последствиям.

В Гнёздове насчитывается более 3000 могил, а монеты и другие предметы, найденные в них, показывают, что этим кладбищем пользовались в Х—ХI веках. Многие захоронения были раскопаны в ХIХ веке, а за последние пятнадцать лет советский археолог Д. А. Авдюшин (так в книге, на деле имеется в виду Д. А. Авдусин. — Примеч. авт.) исследовал ещё более сотни. Среди находок из этого археологического пункта имеются и некоторые предметы скандинавского производства, есть также и другие, скандинавского типа, но, вероятно, изготовленные на Руси.

Тот факт, что одна из крупнейших могил представляет собой захоронение в лодке, доказывает, что там было погребено какое-то число скандинавов, есть и ещё несколько могил, которые обоснованно можно назвать скандинавскими, но в целом доля скандинавского элемента была сильно преувеличена. Профессор Бронстед, безусловно, ошибается, заявляя, что „по большей части в этих могилах захоронены шведы“ конечно же, обнаруженного скандинавского материала недостаточно, чтобы подтвердить заявление Арбмана о том, что это шведское кладбище, последнее пристанище представителей шведской колонии. Право слово, лучше бы признать, что это место служило кладбищем для русских»[173].

Вот так вот! Между прочим, даже Лебедев, говоря о Гнёздове, использует слова «при всей дискуссионной проблематики Гнёздовского археологического комплекса…» И не мудрено. Ведь мужских погребений, которые можно было бы соотнести со скандинавскими, в Гнездо во крайне мало. Зато, много женских, в которых найдены «скандинавские» фибулы. И именно на этом основании Ю. Э. Жарнов заявил в начале девяностых, будто четверть гнёздовских могил является скандинавскими. Хотя фибулы эти в разных местах находят вместе с элементами типично славянских или финских женских украшений. Так, например, у прибалтийских ливов скандинавские фибулы в первых столетиях II тысячелетия нашей эры вошли в состав местного этнографического костюма и были дополнены вполне самобытными роскошными нагрудными подвесками. В курганах Приладожья фибулы встречаются в сочетании с финскими шумящими подвесками. Причём подвески, играющие роль амулетов, подвешены к фибулам. Так что В. В. Седов с полным основанием утверждал, что находки вещей скандинавского происхождения (скорлупообразные фибулы, широкие выпукловогнутые браслеты, плетёные браслеты, подвески) не являются этноопределяющими, а показывают только, что среди финской части населения лесной полосы Северной Руси (веси) скандинавские украшения были в моде.

Больше того, в подавляющем большинстве российских захоронений по одной фибуле, хотя в скандинавском костюме их традиционно две. Так, в Гнёздове скорлупообразные фибулы найдены в двух десятках могил. При этом в шестнадцати — по одной!

Да и относительно соотношения частоты находок фибул и формы захоронения… В Бирке они найдены в 155 могилах. Причём в 124 случаях мы имеем дело с трупоположением. В Гнёздово 46 фибул, из них 41 — в могилах с сожжением трупов. Между прочим, в Ладоге фибулы (их всего несколько штук) тоже не имеют следов воздействия огня, то есть, их владелиц не сжигали!

В Бирке фибулы найдены в 47 женских захоронениях в гробах. В России — ни в одном! Так же, как нет ни одного парного захоронения, в котором были бы фибулы, в отличие от Бирки[174]!

Примерно то же — с оружием. В Бирке в 1170 раскопаных могилах найдено 20 боевых топоров скандинавского типа, в Гнёздово в 850 — один. Зато у нас девять кольчуг, а в Бирке — одна. В Гнёздове очень мало, даже меньше, чем в других местах, ланцетовидных наконечников копий, свойственных Скандинавии. В основном, наши, ромбовидные. И так далее.

В общем, не очень понятно, кто всё-таки был захоронен в «скандинавских» могилах. Несмотря на это, Л. В. Алексеев, обобщая результаты гнёздовских исследований, говорит о «более 100 скандинавских курганов» из 3 тысяч. Ну ладно, Бог ему судья. При всём при том захоронения эти, даже если их признать скандинавскими, пути от Новгорода до Смоленска по Ловати не маркируют (очевидно, что в Гнёздово можно было прийти по Западной Двине).

Ещё немного задержимся в Гнёздове. По хронологии, разработанной В. А. Булкиным, начало гнёздовского комплекса относится к IX веку, второй этап — к следующему веку, третий (затухание жизни в городе) — к началу XI века, когда на смену Гнёздова пришёл Смоленск. Правда, расцвет города приходится на X век (точнее, второе — пятое десятилетие). Именно на это время падает, к примеру, две трети найденных в тамошних курганах арабских серебряных монет. Впрочем, их на самом деле немного, всего 57, что вряд ли позволяет говорить о столь уж серьёзном включении местного населения в товарно-денежное обращение.

Есть ещё в курганах и торговые гирьки, и некоторые привозные вещи. В том числе, с юга (амфора с кириллической надписью). Делают в Гнёздове изделия по скандинавским мотивам. Сторонники норманнской теории предпочитают считать, что это скандинавские мастера поселились среди славян и испытали их влияние. Хотя с таким же успехом можно полагать восприятие славянскими ремесленниками скандинавских образцов.

При этом уже в X веке появляется масса захоронений, в которых нет фибул или молоточков Тора, хотя обрядность похожа на скандинавскую. Их считают (и справедливо) могилами высшего слоя славянских дружинников, решивших копировать «скандинавов». Что мешает считать и некоторые хотя бы могилы со скандинавскими вещами, принадлежащими славянам же, только пользующихся привозным добром, мне лично не понять.

Нельзя не отметить ещё и то, что вся керамика Гнёздовского могильника — славянская. В 90 процентах случаев она сделана на гончарном круге. Между тем в Бирке 90 процентов посуды вылеплено вручную.

Причём находится славянская керамика и в тех могилах, которые традиционно считают скандинавскими. Но ведь даже Ю. Э. Жарнов, при всём его крайнем норманизме, говорит: керамика — основной датирующий фактор. «Своей массовостью она служит надёжнейшим этническим признаком», — считает А. В. Арциховский.

В общем, это, безусловно, интересное городище может, конечно, служить аргументом в пользу проживания ограниченного числа скандинавов в верховьях Днепра. Но если учесть время расцвета Гнёздово (920—950 годы, то есть, время летописного князя Игоря) и все прежние наши наблюдения, сложно утверждать, что оно играло столь уж огромную роль в функционировании пути из варяг в греки. Если и играло, то, как раз, на Волго-Балтийском маршруте. А потом, во второй половине X века, вверх по Днепру стала распространяться власть киевского князя. И захоронения гнёздовских «бояр» становятся похожими на могилы некрополей Киева и Чернигова, в которых нет специфически скандинавских черт.

и. Молоточки Тора и каролингские мечи

Ничего определённого не говорят о скандинавском происхождении большого числа похороненных на территории Руси людей и находки в других могилах и городищах. Да, в целом ряде мест встречаются фибулы, подвески с «молоточками Тора», кое-где есть пара вещей с руническими надписями. Но, как справедливо заметил тот же Сойер, «очевидно, что находки в захоронениях на территории России или Ирландии мечей или фибул скандинавского производства ещё не доказывают того, что люди, погребённые в этих могилах, были скандинавами или имели скандинавских предков. Предметы такого рода могут переходить из рук в руки, нередко оказываясь очень далеко от народа, который их изготовил или пользовался ими первым. Это может показаться ясным как день, но порой об этом забывают. Некоторые учёные воспринимают обнаружение скандинавских предметов, особенно в России, как доказательство тесных связей со Скандинавией»[175].

К тому же в средневековых западноевропейских документах зафиксировано, что среди лютичей было племя, которое молилось Водану, Тору и Фрейе. Так что молоточки могли принадлежать и таким людям. Между прочим, гривна с молоточками Тора была обнаружена в Ладоге в «Большой постройке» на Варяжской улице, которая даже Лебедевым признаётся близкой культовому сооружению у славянского городища Гросс-Раден под Шверином. А то, в свою очередь, имеет параллели в кельтских святилищах.

А вообще-то амулеты в виде молоточков ещё в первой четверти VIII века уже появились у славян на юго-западе. Если точнее, то у хорутан, нынешних словенцев. Те контачили с баварами и от них-то, как считают исследователи, восприняли германские обереги. Но… «„Молоточки Донара“ легко становились для славянина „молоточками Перуна“», — пишет С. В. Алексеев[176]. То есть славяне воспринимали их, как свои.

Очевидно, и изготавливали. «Находки IX в. в Микульчице (Великая Моравия) показывают единые корни почитания балтами, славянами и скандинавами бога-громовника и его атрибутов. Фигурка Перуна… снабжена молотом», — указывает В. И. Кулаков[177]. «Молоточки Тора» встречаются, к примеру, во множестве на фибулах ливов!

И вообще, как указывает этот исследователь, факт заимствования образов Вотана — Одина и Донара — Тора из кельтского пантеона является общепризнанным, Так что в любом случае, если где-то обнаружен молоточек, это совершенно не обозначает, что хозяин его был германцем (тем более скандинавом).

Смешнее всего дело обстоит с мечами. Прекрасно известно, что производились они не в Скандинавии, а на территории бывшей франкской империи. А также, что ещё Карл Великий в 805 году (причём можно понять так, что не в первый раз) запретил продавать их норманнам и славянам. Так что викинги свои каролингские мечи брали, скорее всего, в бою.

Между прочим, скандинавские конунги, не говоря уж о простых воинах, долго предпочитали в деле копья и топоры, а меч был предметом особой гордости рода. Вот что об этом говорит шведский историк Эрик Нюлен в своей «Эпоха викингов и раннее средневековье в Швеции»: «Тремя основными видами оружия были меч, топор и копьё. Их считают нередко специфически северными, „норманнскими“; но в действительности это вооружение — общеевропейское (хотя можно выделить и собственно скандинавские его формы)… Меч считался ритуальным оружием, которое часто наследовалось от отца к сыну; ему приписывались сверхъестественные свойства. Более употребительным оружием был широкий, обычно неорнаментированный боевой топор (секира). Копьё, божественный атрибут Одина, бога воинов, в связи со своим сакральным значением украшалось серебряной насечкой, часто на него наносили изображения зверей, имевшие магический смысл».

Но историки упорно твердят о том, что на Русь мечи завозили скандинавские торговцы. И любую находку меча в могиле стремятся объявить свидетельством скандинавского происхождения похороненного. Не смущает их даже то, что «из 165 западноевропейских клинков с фирменными клеймами мастеров, которые считались лучшими и отсюда ценились особенно высоко, лишь 1 (!) обнаружен в Швеции, тогда как в землях южнобалтийских славян их найдено 30, в Латвии — 22, в Финляндии — 19, Эстонии — 7, Литве — 5. 11 таких мечей обнаружено в пределах Киевской Руси»[178] (см. карту 15).

Карта 15. Карта находок мечей пяти типов

«Мечей так называемого скандинавского типа (точнее будет сказать — клинков франкского производства с рукоятями, орнаментированными в „скандинавской“ традиции) на территории бывшего СССР найдено всего 87 (в одной Норвегии их обнаружено более 1500)… Наиболее распространены мечи с клеймом мастерской „Ульфберт“ (найдено 15 таких клинков), находившейся на среднем Рейне. Но поручиться за то, что все эти „скандинавские“ мечи принадлежали викингам, не может ни один норманист, потому что клинки производства этой мастерской, кроме Скандинавии и Руси, встречаются также на Британских островах, в Финляндии, западнославянских землях, Волжской Булгарии.

Принадлежность „скандинавских“ мечей, обнаруженных на территории Древней Руси, исключительно норманнам сомнительна… Норманисты влагают их в руки викингам лишь на основании „скандинавского“ орнамента на рукояти, который на самом деле характерен не для одной Скандинавии, а для всей Северной Европы. Никаких других скандинавских этнических меток на этих мечах нет. Зато на „норманнском“ мече из Волжской Булгарии (Альметьево) ясно читается славянское имя», — продолжает его Цветков[179].

И вообще мечи, аналогичные рейнским, демаскированные, с характерным «муаровым» узором металла, производились (правда, с X века) на Руси, в Латвии и Польше, но не в Скандинавии. Об этом пишет Херрман.

Заглянем к Г. С. Лебедеву. Он в своей «Эпохе викингов…» приводит карту (см. карту 15) находок мечей эпохи викингов на территории Восточной Европы, составленную Л. С. Клейном[180].

На ней изображено распределение мечей пяти типов (если быть точным, то, скорее, с рукоятками пяти типов). Причём, последний — это чисто русский вариант, не находящий себе аналогов в Скандинавии. Кстати, сюда относится и знаменитый, долго считавшийся скандинавским, меч с надписью «Коваль Людота».

«Скандинавские» мечи классифицированы по Яну Петерсону, чья типологизация была предложена ещё в начале XX века. По подсчётам А. Н. Кирпичникова[181] 20 экземпляров относится к группе I — простейшей форме, использовавшейся в самом начале IX века, когда викинги только осваивали каролингские мечи. Тридцать один меч — к группе III, наиболее распространённой во времена викингов. Однако, судя по виду рукояти, это уже позднее, ближе к середине X века оружие. Именно в X веке богато украшенное оружие начинает широко распространяться в Скандинавии, о чём пишет и Лебедев[182]. Двадцать один экземпляр относится к группе IV. Она — ещё более поздняя, скорее, ближе к концу X века. Наконец, пять мечей группы VI — это вообще вопрос, насколько «скандинавские» творение, поскольку в нём проявляются и чёткие восточные мотивы. Вроде сильно изогнутой гарды, что совершенно не свойственно западному оружию, но вполне обычно для кочевников. «Русских» мечей Кирпичников фиксирует девять штук.

Итак, что мы видим? Во-первых, особо много мечей найдено в двух местах: Днепро-Двинском междуречье и в Ладожско-Онежском межозёрье. Первое — путь из Балтики не столько даже на Днепр, сколько на Волгу, как уже указывалось. Второе — самый древний вариант дороги на Север, к Белому морю. Причём, в обоих регионах есть все типы «скандинавских» мечей, но нет «русских».

Дальше: оружие первой группы, то есть, IX века, не встречается в Новгороде и Приильменье вообще. Нет его и на Волге (за единственным исключением в низовьях Оки), так же, как и южнее Киева. Вообще в районе Киева данный тип тянется полоской с Припяти через Днепр на Десну. Между Полоцко-Смоленской и Киевско-Черниговской полосами находок — разрыв.

Не знаю, как вас, но меня это заставляет сделать вывод, что если мечи эти сюда занесли и скандинавы, то в IX веке они ходили через Ладогу (кстати, в Ладоге-то каролингских мечей и нет!) на север, через Двину — на восток. Но не по Днепру на юг. В Киев они должны были тогда попадать с Запада по Припяти. Скандинавы? Может, это всё же были какие-то другие германцы? Или даже западные славяне? Значительно проще представить себе каких-нибудь ляхов, разжившихся в войнах на Западе мечом, а потом пришедших на Русь.

Между прочим, в Гнёздове, в так называемых Больших курганах (где, как считается, хоронили «верхушку» того времени), со «стальными мечами из рейнских мастерских» соседствуют скрамасаксы — короткие мечи, излюбленное оружие саксов (хотя применявшееся и скандинавами). Может, нужно признать людей, похороненных в таких могилах, саксами. Теми самыми, которые жили в «датском» Хедебю, плавали по Балтийскому морю, когда скандинавов там ещё и не было, соседствовали с западными славянами и фризами и вполне могли завезти в ту же Ладогу упомянутые выше фризские гребни.

Единственный вид рукояток, получивший широкое распространение — тип III. Вот такие мечи нашли по всем, практически, водным путям Древней Руси (смотри границы её на карте, обозначенные линией точек). Но это, как мы помним, уже середина X — начало XI веков. То есть время, когда скандинавские наёмники привлекаются в дружины русских князей! И, конечно, вместе с ними плавают везде. Больше того, как вполне справедливо замечает Лебедев, «принесённая варягами мода на роскошное оружие утвердилась как культурная норма в дружинной среде и русские дружинники киевских князи разнесли её по всей территории Древней Руси»[183]. То есть наличие где-то таких мечей может совершенно не свидетельствовать о скандинавском происхождении их обладателей. Заметим, как, впрочем, и о скандинавском происхождении рукоятей (вспомним коваля Людоту)!

к. Чем южнее, тем хуже

До сих пор мы, говоря о захоронениях на Руси, касались преимущественно сожжений в ладье. Потому что, когда речь идёт о Северной Руси, именно их сторонники норманнского освоения русских просторов считают главным маркером скандинавства.

Но, между прочим: на юге Руси захоронений в ладье-то как раз и нет. Там главным признаком норманнского происхождения почему-то признаются трупоположения в срубных гробницах.

Зачин в этом сделан был Клейном, Лебедевым и Назаренко в сборнике «Исторические связи Скандинавии и России» [184]. По мнению авторов, даже те скудные сведения, которыми обладала археологическая наука на тот период, позволяли отметить сходство не только в устройстве камер в Киеве и в Бирке, но и в ориентировке на север, северо-запад и юго-запад. Погребальный инвентарь в киевских могилах, как правило, далеко не полный, также находил много аналогий в Бирке (оружие, конская упряжь, фибулы, игральные фишки, ларцы). «И в Бирке, и в Киеве эти погребения характеризует высший слой дружинной или торговой знати. В пользу мнения Т. Арне и X. Арбмана об этнической принадлежности этого погребального обряда говорит и наличие подобного типа памятников в двух крупных политических центрах Древней Руси (Киеве и Чернигове), для которых наличие в составе военно-дружинной знати некоторого числа норманнов засвидетельствовано письменными источниками»[185].

Однако всё оказалось далеко не так просто, как хотелось бы уважаемым авторам, опиравшимся на одну археологию да свою ярую приверженность норманистским идеям. К примеру, исследования антропологом Т. И. Алексеевой захороненных останков из киевских и черниговских могил привели её к выводу, что, по антропологическим данным, германская примесь в трупоположениях Киева не прослеживается, а в Шестовицах под Черниговым она незначительна. То есть в «скандинавских» могилах лежат не германцы.

А кто? Одной из особенностей срубных погребений Киевщины является захоронение вместе с ним женщины и коня. Вернее, как сообщает М. К. Каргер, в пяти срубных гробницах Киева похоронен «дружинник» с конём, в трёх его сопровождает женщина, а в двух есть и то, и другое. Ещё в одной ни коня, ни женщины нет, хотя в остальном она вполне соответствует характеристике срубных гробниц.

Захоронение с конём — черта, отсылающая нас к скифам, сарматам и другим кочевникам Причерноморских степей (например, аварам). Но сарматское и аварское влияние в Европе прослеживается далеко на север, вплоть до Прибалтики. К примеру, с III—IV веков у западных балтов распространяется обычай погребения с конём. Правда, это сожжение. При этом, как отмечают ряд исследователей, аналогичное сожжение встречается и в некоторых могильниках Гнёздово.

Ещё одна цепочка, ведущая вглубь времён — кельтские захоронения в камерах. Их можно проследить до VII—VI вв. до новой эры. В первом столетии новой эры они получили распространение на территории нынешних Польши и Чехии.

В Швеции (Бирке) камерные трупоположения с конём появляются только в X веке. При этом, как признаёт тот же Лебедев, они генетически связаны с «княжескими могилами» Средней и Западной Европы. Правда, историк всё равно приписывает их германцам. «В позднеримское время, — замечает он, — складывается специфически германский вариант этого обряда (Лойна, Хозлебен). Непосредственными предшественниками скандинавских камер были германские погребения позднего этапа эпохи Великого переселения народов». Но, как справедливо указывает А. Г. Кузьмин, Лойна и Хозлебен — это район Залы, притока Эльбы, где жили не германцы, а венеды. Относительно же происхождения последних идут до сих пор жаркие споры. А «княжеские могилы» больше всего распространены в междуречье Одера и Вислы, на территории оксывской культуры, которую германской уж никто не считает.

А С. С. Ширинский указывает, что есть множество параллелей между захоронениями в Киеве и в Великой Моравии. Например, с самыми богатыми срубными гробницами, по его словам, сопоставимы захоронения в Колине и Желенках. И там и там есть следы костров над могилами и остатки стравы (погребального пиршества языческих традиций), хотя в самих захоронениях находят нательные кресты. Этакая смесь язычества и христианством!

Так что причисление срубных гробниц к скандинавским ещё более натянуто, чем тот же вывод в отношении сожжений в ладье. Скорее, встаёт вопрос: а не являются ли срубные гробницы в Бирке (где их процентов десять) следствием проживания там славян? Тем более, в проживании в этом центре шведской торговли славян сомневаться не приходится, а вот характерную для них форму погребений в Бирке учёные как-то не выделяют.

Но даже и без этого: разве можно делать выводы относительно продвижения скандинавов вдоль Днепра с севера на юг, если в одном месте им приписывается один обряд захоронения, а в другом — совершенно иной?

Кстати: в Киеве «скандинавских» захоронений вообще-то почитай и нет. Значительно больше их насчитывают в Шестовицах под Черниговом. По материалам 130 насыпей, систематизированным в последние годы, выясняется, что в составе кладбища наряду со славянскими представлены погребения тех, кого сторонники норманнской теории именуют «варяжскими дружинниками». «Это около 10 богатых камерных могил, некоторые сожжения (в трёх женских погребениях найдены наборы скандинавских фибул, в мужских — мечи типов Н, Y и типа V — единственная на Руси находка, на Западе представленная серией комплексов первой половины X в., мечи вместе с однолезвийными норманнскими боевыми ножами скрамасаксами найдены в парных погребениях воина, в сопровождении женщины и коня, близких камерным могилам типа Р в Бирке», — пишет Лебедев[186]. Правда, почему нужно считать, что находки фибул, модных украшений, свидетельствуют о национальной принадлежности похороненных в Шестовицах женщин, знает, как всегда, только Глеб Сергеевич.

При этом некрополи черниговских бояр и их приближённых плотным кольцом окружают город (могильник летописного Гюричева, курганы «в Берёзках», группа насыпей «Пять Углов», Олегово Поле, Болдино, Троицкая группа и др.). Монументальные курганы, подобные центральным насыпям всех этих групп, есть и в составе собственно городского могильника — Чёрная Могила, Курган княжны Черны. Относительно их тот же Лебедев пишет, что «в обряде Чёрной Могилы, Гульбища, Безымянного кургана, исследованных археологами, выступает исключительно сложный и пышный ритуал языческих сожжений, близкий по масштабам обрядности гнёздовских „больших курганов“, но в целом развивающийся на основе несколько иных, среднеднепровских традиций и никак не связанный с варяжским обычаем сожжений в ладье»[187].

В связи с упоминавшейся выше проблемой фибул интересно наблюдение М. К. Каргера над двумя серебряными украшениями, обнаруженными в погребальных комплексах киевского некрополя и украшенными филигранью и зернью. Одна из них была использована в женском уборе уже не как фибула, а как подвеска-медальон, для чего к ней с тыльной стороны было прикреплено проволочное кольцо. По одной из версий И. П. Шаскольского, «обе женщины были славянками, фибулы приобрели путём покупки и носили их просто под влиянием скандинавской „моды“»[188]. В. Я. Петрухин, наоборот, считал, что это скандинавки, хотя и признавал, что в их украшения входят славянские височные кольца. Он полагал: это свидетельство ассимиляции скандинавов на Руси. Однако, как замечает В. В. Фомин, ссылаясь на Седова, «восточнославянские височные кольца (в данном случае „волынского типа“) представляли собой женский племенной убор, специфический для „племенных образований, известных по русским летописям“»[189].

В Киеве скандинавских вещей вообще очень мало, не более двух десятков. Причём, ни одна из них, как утверждает Фомин, не имеет отношения к IX веку. Каргер пишет о скорлупообразных фибулах, двух кольцевидных фибулах с длинной иглой. И делает вывод: перечисленные во всей возможной полноте «скандинавские» вещи свидетельствуют о том, что даже в социальных верхах Киева IX—X веков скандинавы не занимали существенного места.

Кстати, ещё одна интересная подробность о Киеве: в нём и византийских вещей очень мало. Ещё меньше, чем скандинавских. «В погребальном инвентаре киевского некрополя вещей византийского и, в частности, херсонесского происхождения, почти нет, если не считать четырёх византийских монет X века… одного местного… подражания и херсонесского ключика», — указывает он[190].

Так что для Киева что с севером, что с югом никакой особой торговой связи не читается. Вот с Халифатом — это да! Тут есть не только множество монет, превращённых в подвески, но и другие находки. Из Западной Европы — каролингские мечи. А вообще-то Каргер признаёт: наиболее богатые погребения, в том числе с византийскими и арабскими монетами, относятся ко второй половине X века. То есть ко времени не раньше Святослава, который ходил и на Византию, и на Хазарию, имеющую тесные связи с арабским Востоком.

л. Скандинавская Русь или славянская Скандинавия?

Результируем. По утверждению самых ярых норманистов, на территории Руси в 70 местах найдено около 1200 предметов вооружения и быта, украшений, амулетов, а также орудий труда и инструментов VIII—XI веков, которые могут быть приписаны скандинавам. Однако большая часть находок происходит из погребений X века.

Т. А. Пушкина пишет: «Наиболее ранние археологические следы скандинавов происходят из низовий Невы (?!) и Поволховья, где они подкрепляются дендродатами Старой Ладоги и Рюрикова Городища… К востоку от Старой Ладоги… предметы скандинавского происхождения найдены примерно в 23 пунктах, расположенных по берегам небольших рек, но только в двух случаях можно говорить о конце IX в. Отдельные вещи и скандинавские погребения этого же времени встречены ещё дальше на восток… Прежде всего это материалы Тимерёвского комплекса. Следующий район… это верховья Западной Двины и междуречье Двины и Днепра… В Смоленском Поднепровье два пункта дают основную массу находок скандинавских вещей — это Новосёлки и Гнёздово, но подавляющее большинство из них связано с комплексами X в. Южнее Гнёздова в Поднепровье находки скандинавских комплексов или отдельных вещей IX в. отсутствуют».

То есть люди, пользующиеся скандинавскими вроде бы вещами, присутствуют на Руси в небольшом количестве, нигде не составляя, если судить по распространённости их вещей, существенной прослойки. Причём в IX веке их совсем немного, в X — побольше, а в XI — уже совсем вроде бы нет. Последнее особенно интересно, поскольку мы же знаем из летописей, что как раз во времена Владимира и Ярослава Мудрого скандинавы служат русским князьям! Но раскопки их вещей практически не дают.

Между прочим, если говорить о раскопанных вещах, то «в Южной Швеции выявлен значительный комплекс западнославянских древностей IX—XI вв. Южнобалтийская керамика известна в большом количестве вплоть до Средней Швеции, а в X в. она преобладала в Бирке»[191]. В Лунде, по утверждению В. В. Седова, найдено 10 тысяч (!) глиняных горшков славянского типа.

Кстати, и на Руси эта керамика встречается гораздо чаще, чем те же «молоточки Тора». В Пскове она составляет более 80 процентов, в Городке на Ловати (том самом, единственном в среднем течении реки, который стал потом Великими Луками) — 30, в Городке под Лугой — 50. Масса её в Ладоге, Дубовике (на Волховских порогах), Изборске. Причём, это данные не каких-нибудь злостных антинорманистов, а того же Г. С. Лебедева, к примеру.

А ведь именно керамика является одним из самых надёжных признаков той или иной археологической культуры, а в более позднее время — народности. Пожалуй, даже более надёжным, чем тип захоронения (последний явно менялся при смене верований). И это правильно. Хотел бы я видеть купца, который потащит горшки через море. Не долго же он поторгует.

Нет, керамику, скорее всего, делали на месте. И если в Швеции много обычной домашней посуды южнобалтийского типа, то, очевидно, что либо её делали там славяне, либо шведские ремесленники хорошо перенимали чужие формы и приёмы. Но в первом случае трудно говорить о господстве викингов над Балтикой, а во втором ясно, что точно так же (даже с большей вероятностью) формы скандинавских украшений могли перениматься мастерами на других берегах моря.

Керамикой славянские следы в Бирке не ограничиваются. «Характерная особенность „элитарной культуры“ Бирки — её насыщенность восточными и особенно восточноевропейскими элементами… В погребениях Бирки представлены восточноевропейские дружинные наборные пояса, сумки-ташки, восточного покроя шаровары, запашная одежда (типа кафтана) с бронзовыми пуговицами и тесьмой по краю, меховые „русские шапки“, женские плиссированные льняные и шёлковые рубахи, бусы и другие виды украшений», — указывает Лебедев[192].

Рис. 3. Женская одежда из Бирки (Швеция) — славянского покроя рубаха и платье, скрепляющееся скандинавскими фибулами

Седов перечисляет подробнее. Так, в Скандинавии обнаружено более 30 славянских подвесок-лунниц. Есть ещё масса височных колец — характернейшего предмета славянского женского костюма. В Бирке в двух богатых мужских могилах найдены украшения с зернью, которые в Скандинавии не делались до второй половины X века. Причём, у одного «владельца» этих украшений ещё и топор салтовского типа.

Вообще, в Скандинавии найдено 12 топоров с оттянутым внизу лезвием, придуманных на Руси, и много иного оружия. В основном, тоже столь любимых викингами топоров.

Так что же получается: это славяне составляли дружину в Бирке? По крайней мере, логика у этого вывода такая же, как и у рассуждений норманистов относительно места скандинавов в Новгороде и Киеве.

Ну, и, наконец, в Бирке уже в самых ранних могилах (IX в.) обнаружены остатки вышитых полотняных рубашек (см. рис. 3). «Этот чуждый для Скандинавии вид одежды, очевидно, был позаимствован у восточных славян», — пишет Херрман[193]. А может, славянки его там и носили? Так же, как не были шведами те, кто принёс в VIII—X веках обычный для арабско-персидских территорий кафтан, отороченный шёлковой лентой. Ведь отделка женских сарафанов местного покроя под влиянием арабско-персидского кафтана (или византийского кавалерийского плаща) видоизменяется в Бирке, так же как и в Польше и Поморье.