Путь к себе

Глава 1. Фасилитатор

Получил, значит, Иван-царевич паспорт и прямиком к батюшке. Здравствуй, говорит, царь-батюшка. Я теперь совсем взрослый стал, подавай мне коня — поеду свое счастье искать. Ну, царь туда, сюда — деваться некуда. Дал сыну коня. Мать-царица слезами обливается, рушником утирается. А Иван-царевич вскочил на коня, только его и видели. Едет он, едет, доезжает до развилки трех дорог. На развилке большой камень лежит, а на том камне написано: «Прямо пойдешь в институт попадешь, направо пойдешь — на завод придешь, налево пойдешь — себя потеряешь». Призадумался Иван-царевич…

— Та-ак. Это бабушка моего братца Кольку спать укладывает. Сказку ему рассказывает. Сказку-сказочку. Сколько раз я ей говорил: «Не вставляй ты меня в эти сказки. Сказок, что ли, мало?» А она: «Что ты, Васюта! Да разве я про тебя? Я про Ивана-царевича…» Знаем мы этих царевичей! Паспорт у нее, видите ли, Иван-царевич получает. А в прошлый раз Иван-царевич у нее школу прогулял, а на той неделе Иван-царевич с дискотеки в половине первого вернулся.

Тут-то ему царь-батюшка… Н-да. Мать у него, видите ли, слезами обливается. С чего бы это ей, спрашивается, слезами обливаться? Это пусть у Димки обливается — его опять из школы исключать хотят. А камень-то — смех один! «На завод придешь, в институт попадешь…» Заводом моего отца тридцать лет назад пугали. Не те времена! Старо, бабуля! А это: «Налево пойдешь — себя потеряешь…» Тут бабуля совсем что-то не то загнула: Стареет, видно. В институт-то я, может, и не поступлю, а вот чтобы себя потерять — это дудки. Вот он я — всё на месте, всё при мне. Такие не теряются!

А поглядишь на Васюту — и впрямь подумаешь: не теряются такие, ой, не теряются. Росту в Васюте метр восемьдесят. Почти. Одного сантиметра не хватает. Но он доберет, будьте уверены! И плечами Васюту бог не обидел. На парочку Иван-царевичей в самый раз бы хватило. Накинул Васюта куртку-аляску и вышел в ночь. Ну какая там ночь — десяти часов не было. Но темно уже — ноябрь. Снег мокрый идет, под ногами слякоть. Во дворе пусто. Вышел Васюта к скверику. Там на скамейке всегда кто-нибудь из знакомых сидит, а сейчас — никого. Все подомам попрятались. Задумался Васюта: куда пойти? Прямо пойдешь — там через две остановки кинотеатр. Можно было бы в кино сходить, но последний сеанс уже начался; стало быть, прямо не пойдешь! Направо — за домами — каток, там по вечерам весело бывает, но это потом, попозже, когда зима в натуре придет. А сейчас там даже и свет не горит.

Выходит, и направо нет пути. Налево пойдешь — себя потеряешь… Тьфу ть, привязалось. А все бабка со своими сказочками. Да, так, значит, налево — Дом культуры. Там сегодня вроде бы дискотека. Можно и сходить. Наверняка и из ребят кто-нибудь есть…

— Сходите, сходите, молодой человек. Не опасайтесь. Вы себя не потеряете. Не грозит Вам такая опасность.

Васюта даже вздрогнул. Он и не заметил, что рядом кто-то есть. Посмотрел — стоит возле него человек. Среднего роста, в длинном пальто. Шапка пирожком — такие сейчас и не носит никто. Лица в темноте не видно, но по голосу судя — в годах мужчина. Лет за тридцать. А может, и за сорок. Голос, правда, Васюте не очень понравился. Въедливый такой голос, с насмешечкой.

— Это почему же, Интересно, она мне не грозит? — обиделся Васюта.

— А потому она Вам не грозит, юноша, — нравоучительно заметил незнакомец, — что для того, чтобы что-то потерять, это что-то надо; как минимум, предварительно найти. А Вы его пока еще не нашли. — Чего не нашел? — не понял Васюта.

— Себя не нашли.

— Как это так — себя не нашел?

— А вот так и не нашли… Не знаете Вы себя.

Смешно стало Васюте. Он себя не знает! А кто же его тогда знает? Знает-то его, положим, много народу. Но все же так, как он сам себя знает, никто его не знает и знать не может. Ну кто, скажите, может, знать, что он в шестом классе хотел из дому сбежать, но раздумал? Кто может знать, что раньше ему Лена нравилась, а теперь Наташа?

— Это узнать — невелика хитрость, — заметил незнакомец. Он все стоял рядом, не уходил. — Когда оно мимо Вас идет, у Вас голова, как подсолнух, поворачивается.

Разговор нравился Васюте все меньше. Насчет того, чтобы себя потерять, — это он, положим, мог задуматься и вслух сказать. Но уж сейчас-то он точно ничего не говорил. Что же выходит — этот, в шапке пирожком, мысли его читает, что ли?

— А Вы, собственно, кто будете? — хмуро спросил Васюта. — И откуда Вы знаете, о чем я думал?

— Зовут меня Василий Федорович, — охотно отрекомендовался незнакомец. — Мы с Вами тезки. А насчет Ваших мыслей — так это входит в мои рабочие обязанности. Такая профессия. Так сказать, ноблесс оближ — положение обязывает.

— Это что же за профессия такая? — недоверчиво спросил Васюта. — Что-то я не знаю такой профессии.

— Не знаете, — весело согласился незнакомец; впрочем, уже не незнакомец, а Василий Федорович. — Профессия редкая. Я — фасилитатор.

— Фасили… что?

— Фасилитатор. По латыни "фасилитаре" значит "облегчать». А тот, кто облегчает — фасилитатор. Латыни Васюта не знал. В школе он учил английский; впрочем, его он тоже знал весьма приблизительно.

— Ну и что же Вы облегчаете? Болезни? Вы врач?

— Нет, я не врач. А облегчаю я… Как бы Вам сказать… — Тут Василий Федорович подобрался и вроде бы даже повыше ростом стал. А на шапке похоже зубцы появились, а на зубцах красные камушки блеснули, заиграли… Помотал Васюта головой — да нет, шапка как шапка. Привиделось.

— А облегчаю я, молодой человек… — Василий Федорович помолчал и закончил странно: — Тайную работу души.

— Что-то непонятно, — сказал Васюта.

— Непонятно, — добродушно согласился Василий Федорович и, заговорщически оглянувшись, шепотом добавил: — Но оч-чень интересно. Впрочем, это разговор долгий. Так что, если интересуетесь, милости прошу ко мне в лабораторию. Вы ведь сейчас, как я понимаю, не слишком заняты?

И я свободен.

— В лаборато-о-рию? — недоверчиво протянул Васюта. — Сейчас? Поздно уже… Да и далеко, наверное.

— Да нет, тут рядом. Впрочем, если Вы боитесь…

— Боюсь? — вспыхнул Васюта. — Ничего я не боюсь. Пошли.

— Вот и хорошо, — произнес Василий Федорович и вдруг резко повернулся и зашагал-легкой пружинистой походкой, не оборачиваясь, уверенный, что Васюта идет за ним. Васюта поплелся сзади. Шли они недолго. Уверенно миновав проходной двор и обогнув темное здание школы, Василий Федорович остановился возле трансформаторной будки. Будка была каменная, довольно большая. Васюта мимо нее каждый день в школу ходил. Как-то раз дверь была открыта — что-то там чинили, — и он заглянул внутрь: всю будку занимали огромные ребристые трансформаторы. Василий Федорович вынул из кармана ключ и попытался вставить его в скважину большого висячего замка.

— Здесь? — удивился Васюта. — Какая же здесь лаборатория?

— Временная, — буднично ответил Василий Федорович, прилаживая ключ. — В связи с некоторым переустройством обустройства. Вечно этот замок заедает… Наконец замок щелкнул. Василий Федорович, толкнув тяжелую железную дверь, проскользнул в образовавшуюся щель. Тут же будка осветилась изнутри.

— Что Вы замешкались? Входите, — позвал Василий Федорович.

Васюта вошел. Дверь за ним закрылась. Он оказался в небольшой комнатке; трансформаторов не было и в помине. В самом центре стояло обшарпанное зубоврачебное кресло. Разноцветные провода тянулись от него к простому дощатому столу, уставленному не известными Васюте приборами. На столе почему-то находилась самая обычная электроплитка. Два некрашеных табурета завершали меблировку. На стенах висели плакаты. На одном из них был нарисован мозг с проставленными на нем цифрами. На другом — силуэт человека, испещренный красными и синими точками; На остальных во множестве просматривались какие-то графики и диаграммы. На полочке, висевшей над столом, стояло десятка полтора книг. «Иностранные», — с уважением отметил Васюта.

— А… где же трансформаторы? — неизвестно зачем спросил он.

— Там, — неопределенно махнул рукой Василий Федорович. — Присаживайтесь, сейчас чаю заварим. Васюта скинул куртку и повесил ее на торчавший из стены гвоздь. Гвоздь был вбит криво и явно наспех. На соседнем гвозде уже висело пальто Василия Федоровича. Кресло Васюту почему-то не привлекало; он боком уселся на табурет. Через две минуты стакан крепкого дымящегося чаю стоял перед Васютой. Василий Федорович расположился напротив, помешивая ложечкой в стакане.

— Осмотрелись? Не очень уютно, верно?

— Да нет, отчего же… — промямлил Васюта. — Вполне…

— Нет, нет, не спорьте. У меня здесь только самое необходимое. Впрочем, ничего, работать можно. Так на чем же мы остановились? Я, помнится, утверждал, что Вы себя не знаете. А Вам это мое утверждение показалось смешным, верно?

— Ну, может, и не смешным, а только неправильно это.

— Ценю Вашу деликатность, — отозвался Василий Федорович. — Но в том, что Вам это показалось смешным, ничего необычного нет. И, кстати, обидного для меня — тоже. Это очень распространенное заблуждение. Человек легко признается, что не знает высшей математики, но ему очень трудно свыкнуться с мыслью о том, что он не знает самого себя. И довольно трудно бывает разубедить, знаете ли. И потом, это такой спор, который может продолжаться без конца. Я Вам буду говорить: "Вы себя не знаете». А Вы мне будете отвечать: «Нет, я себя знаю». И так мы друг друга ни в чем и не убедим. Поэтому сначала неплохо было бы разобраться в том, что же это такое — знаю. Вот как Вы считаете, что это такое знать что-нибудь?

— Ну, это просто, — ответил Васюта, несколько разочарованный таким оборотом дела.

— Да? — оживился Василий Федорович. — Что же, слушаю Вас.

— Ну, предположим, вызывают меня на уроке. Правило какое-нибудь отвечать. Если я его знаю, я могу его ответить. И учитель видит — раз я его отвечаю, то я его знаю. Или там по химии, реакцию какую-нибудь. Если я ее знаю, то я и рассказать могу, и записать. А раз не могу сказать или написать — значит, не знаю, пара обеспечена.

— А может такое быть: Вы что-то знаете, а сказать не можете? — поинтересовался Василий Федорович.

— Нет, — убежденно отрезал Васюта. — Не может. Раз знаю, то и рассказать могу.

— Что же, — задумчиво протянул Василий Федорович. — Ваша точка зрения мне понятна. Позвольте, я ее сформулирую. Вы считаете, что знать что-либо — уметь описать, рассказать об этом.

Правильно я Вас понял?

— Ну, в общем-то да. Правильно.

— Тогда вернемся к предмету нашего разговора. Раз Вы себя, как Вы утверждаете, знаете, то, стало быть, можете себя описать. Так получается?

— Ну, так.

— Опишите, — дружелюбно предложил Василий Федорович.

— Что описать? — не понял Васюта.

— Не «что», а «кого». Себя опишите.

— Хм. Значит, так. Я высокий… — Тут Васюта надолго задумался.

— Красивый, — подсказал Василий Федорович.

Васюта покосился на него, но издевки не заметил. — Ну, не то чтобы красивый… Обаятельный.

— Сошлись на обаятельном, — серьезно подтвердил Василий Федорович.

— Дальше.

— Дальше? Ну, что еще… Родился я в Москве…

— Автобиографию не надо.

— у меня есть папа, мама, бабушка, брат…

— Семейное положение тоже не надо. Вы ведь себя собирались описывать.

— Ну, ладно, — решился Васюта. — Волосы у меня длинные, нос прямой, с горбинкой. Глаза карие, губы узкие. Подбородок овальный. Над левой бровью шрам.

— Прекрасный словесный портрет, — задумчиво произнес Василий Федорович. — Мечта милиционера. Когда Вы потеряетесь, Вас по нему непременно найдут. Значит, то, что Вы мне здесь описали, — это Вы и есть?

— Да, — подтвердил Васюта. — Это я и есть.

— Не густо, — огорчился Василий Федорович. — Впрочем, не будем спешить. Может быть, Вы еще что-нибудь про себя расскажете. Вот у меня здесь есть учебник по психологии. — Василий Федорович протянул руку и снял с полки книгу в красном переплете. Так сказать, все о человеке. Посмотрим, что здесь пишут. Так, глава «Внимание», глава «Память», глава «Мышление»…

— Ах, Вы про это, — догадался Васюта. — Про это тоже можно.

— Правда? Так что же Вы? Давайте!

— Значит, так. Что там первое было? Ага, внимание. Вообще-то я не очень внимательный. Отвлекаюсь часто.

— Особенно на уроке, — подсказал Василий Федорович.

— Да, верно. Память у меня хорошая. Я стихотворение могу за десять минут выучить — если не очень большое. А по истории вообще могу один раз учебник прочитать, а потом все рассказать. Так. Мышление вроде тоже ничего. По математике у меня пятерка. По физике задачки хорошо решаю… Не дурак, в общем.

— Все? — осведомился Василий Федорович.

— Да вроде все.

— Подведем итог. Высокий, обаятельный. Нос…, впрочем, это опускаем. Рассеянный. Память хорошая. Не дурак. И как Вы считаете, достаточно этого, чтобы описать человека? Можете Вы после этого сказать, что Вы себя знаете?

— Вообще-то маловато, — смущенно признался Васюта. Беседа начинала увлекать его. — Наверное, еще что-нибудь можно сказать.

— Вот именно — еще что-нибудь. Вопрос — что? Вот Вы когда хотите про кого-нибудь рассказать скажем, про своего друга — Вы что о нем будете говорить?

— Ну, как что? Отличный парень, смелый, честный…

— Вот! — поднял палец Василий Федорович.

— Это ведь уже не память, не внимание — это что-то другое. Вы разницу чувствуете?

— Чувствую.

— Это Вы мне уже качества личности называть стали. Кстати, где у нас тут списочек качеств личности… — Василий Федорович порылся в папках, сваленных на столе, и извлек оттуда листок бумаги. Вот они. Шестнадцать штук. Так, посмотрим, посмотрим… Смелость, честность, аккуратность, добросовестность… И так далее. Можете Вы мне описать себя по каждому из этих качеств? Как Вы считаете?

— Наверное, могу.

— Я тоже так думаю. А чтобы Вам было легче, мы вот что сделаем. Я Вам дам этот списочек, а Вы у себя каждое качество оцените по пятибалльной шкале — знаете, как в школе оценки ставят. Скажем, смелость — «пять», честность — «пять», аккуратность — «три», И так далее. Это ведь нетрудно?

— Нетрудно.

— И как Вы думаете, когда Вы это сделаете, Вы о себе будете знать больше, чем раньше?

— Да нет, вряд ли. Я ведь все это про себя и раньше знал. Только оценки не ставил.

— Верно. А оценки Вы стали ставить, когда Вам понадобилось себя описать — по моей просьбе. М-м, что ж, теперь наш портрет приобрел, так сказать, дополнительные штрихи. Высокий, красивый… Ах да, обаятельный; нос, глаза… Внимание, память, мышление… Честный, смелый! неаккуратный… Это Вы?

— Да, это я.

— А все ли Вы мне про себя рассказали? Ведь, наверное, можно еще что-то поведать?

— Можно, — согласился Васюта. — Много чего можно еще наговорить.

— Вот именно — много чего. Только, наверное, не все одинаково важно.

Надо все-таки попробовать выделить то, что поважнее. Ведь что-то в человеке важно, для того чтобы его понять, а что-то может быть и неважным, случайным. Вы со мной согласны? — Согласен.

— А ежели согласны, то скажите мне сами: что еще в человеке важно?

— Да мало ли что. И как с другими — людьми себя ведет, и как люди к нему относятся.

— Прекрасно. То, о чем Вы говорите, действительно важно. Давайте назовем это «отношения с окружающими». А для нашего обоюдного удобства нарисуем такую сеточку. Предположим, для того чтобы узнать Вас получше, мы решили выяснить, какие у Вас отношения с окружающими. И что это будут за окружающие? Кто Вас окружает?

— Ну как кто? Друзья, родители, учителя… Да мало ли кто.

— «Мало ли кого» мы сюда заносить не будем. А вот тех, кто Вас окружает постоянно, — их запишем. Вот в этой клеточке запишем «отношения с друзьями». В этой — «отношения с учителями». В этой — «отношения с родителями».

— Ребят из секции запишите, — сказал Васюта, заинтересованно следивший за действиями Василия Федоровича. — И тренера.

— Совершенно верно. В этой клеточке запишем «спортивная секция». А теперь нам нужно эти отношения как-то охарактеризовать. Вот, например, «отношения с друзьями». Что мы сюда запишем?

— Хорошие, дружные, — не задумываясь, бухнул Васюта.

— Характер нордический, стойкий, — ухмыльнулся Василий Федорович. — Нет, так дело не пойдет. С этим надо разбираться основательно. Вы ведь взялись себя описывать.

Так вот, если Вы. хотите описать свои отношения с друзьями, Вы должны описать, что вас связывает, что вы вместе делаете, какие у в-ас общие интересы. Вы должны описать, кто у вас лидер. Знаете, что такое лидер?

— Вроде главаря, — изрек Васюта.

— Главарь — в банде, — внушительно произнес Василий Федорович. — А в группе — лидер. Но по сути, в общем-то, близко. Кроме того, Вы должны описать, кто этого лидера поддерживает, кто ему противоречит; ну и так далее. Много чего. Интересно?

— Интересно, — неуверенно произнес Васюта. — А мне — нет, — жестко сказал Василий Федорович.

— Это почему же? — поразился Васюта.

— Сейчас объясню. Смотрите, что получается. Мы решили, что знать что-то — уметь дать этому описание. И вот Вы, поскольку Вы себя, как Вы утверждаете, знаете, взялись себя описывать. Теперь обратите внимание на то, как Вы это делаете, как Вы это описание составляете. Вы ведь его строите из кубиков — как ребенок домик строит.

— Как это? Не понимаю.

— Да очень просто. Сначала Вы взяли несколько кубиков, которые называются «внешние данные". На одном написан рост, на другом — форма носа, на третьем — шрам над бровью; и так далее. Вот Вы все эти кубики взяли и положили в ряд. Посмотрели маловато. Чего-то не хватает. Тогда Вы взяли еще несколько кубиков, которые называются «психические функции", На одном написано, какое у Вас внимание, на другом — какая память, на третьем какое мышление. Таких кубиков может быть еще очень много — ну да, впрочем, это неважно. Вы эти кубики взяли и положили сверху — во второй ряд. Посмотрели на то, что получилось, и сказали: «Нет, это пока еще не я. Маловато?".

Взяли новые кубики — под названием «качества личности». На одном написано «честность», на другом — «смелость», на третьем — «аккуратность», а всего их шестнадцать штук. А могло бы быть двадцать пять. Или сто сорок восемь. И построили Вы из этих Кубиков третий ряд. И опять показалось мало — все-таки это пока что не Вы. Тогда взяли еще один набор кубиков — называется «отношения с окружающими». Вот они: «отношения с друзьями», «отношения с родителями», «отношения с учителями» и так далее. И воздвигли из этих кубиков, так сказать, четвертый этаж. И сколько же это будет продолжаться? Сколько всего будет этажей? Ведь когда-то и остановиться надо. Мы что, Вавилонскую башню строим? Когда Вы сможете сказать: «Вот теперь это точно я. Ничего больше прибавлять не надо, и убавить тоже ничего нельзя»?

— Н-не знаю, — пробормотал Васюта. — Как-то я об этом не думал. Может, пяти этажей хватит?

— Это что — чтобы легче было без лифта забираться? Ну-ну, не обижайтесь. Вы ведь прекрасно понимаете, что этажей таких можно строить без счета — хватило бы кубиков. А кубиков этих в наукеой как много.

— Что же делать?

— Сесть и крепко подумать. В чем-то мы ошиблись — но в чем именно? Может быть, мы неправильно кубики выкладывали — не в том порядке? Или вообще не следовало затевать все это строительство?

— То есть как — не следовало? Вы же сами…

— Э-э, насчет сами — это уж позвольте. Ведь это Вы сказали, что знать — это уметь и так далее. И в доказательство того, что Вы себя знаете, Вы решили себя описывать. А я Вам по мере сил помогал.

— Что-то я уже совсем ничего не понимаю, признался Васюта.

— Чистосердечное признание является смягчающим обстоятельством. Но давайте попробуем подойти к этому вопросу немножко с другой стороны. Вы знаете, как устроен паровой двигатель?

— Знаю. По физике проходили.

— Вы можете описать, как он устроен?

— Конечно, могу. Паровой двигатель состоит из следующих частей…

— Стоп. Достаточно. Верю. Устройство парового двигателя Вы знаете. И описать его можете. А как устроены часы, Вы знаете?

— Да так, в общих чертах. Пружина, колесики зубчатые.

— А что Вам нужно знать для того, чтобы Вы могли мне толково, со знанием дела объяснить, как работают часы?

— Ну как что? Нужно знать все детали, из которых они состоят. И как эти детали друг с другом зацепляются.

— Прекрасно. Значит, для того чтобы описать, как работают паровой двигатель или часы, нужно описать те части, из которых они состоят, и то, как эти части между собой соединены. И тогда никакого секрета ни в паровом двигателе, ни в часах для нас не останется. Вам такой способ описания ничего не напоминает?

— Кубики?

— Совершенно верно. Мы это описание сложили из кубиков частей. И все прекрасно получилось. А теперь предположим, что я Вам хочу описать собаку, чтобы Вы поняли, что это такое — собака. И начну свое описание так: «Собака состоит из следующих частей…» Чему Вы улыбаетесь?

— Так. Смешно.

— Значит, когда собака состоит из частей —

Вам смешно. А когда Вы сами состоите из частей — Вам почему-то не смешно. Более того, Вы мне с жаром эти части описывали. Но к Вам мы вернемся чуть позже. Пока давайте с собакой разберемся. Так чем же собака отличается от часов и парового двигателя?

— Ну как это чем? Она живая.

— Удивительно верно подмечено. А теперь попробуйте мне объяснить, почему мы живую собаку не можем описать так же, как часы или паровой двигатель.

— Сейчас попробую. Значит, так. Неживое состоит из частей — верно? А живое… а живое не состоит из частей.

— Вот те раз. Из чего же оно тогда состоит?

— Из чего состоит? А кто его знает, из чего оно состоит.

— Я знаю, — доверительно сообщил Василий Федорович. — Из частей.

— То есть как? — поразился Васюта. — А как же тогда…

— А вот так. Состоять-то оно состоит. Но есть один маленький секрет. Если мы опишем все части, из которых состоит неживое, и то, как эти части соединены между собой, то мы поймем, как это неживое устроено и как оно работает — все целиком. А если мы опишем все части, из которых состоит живое, и то, как они соединены между собой, — поймем мы, как работает это живое — все целиком? Хотя бы та же самая собака?

— Н-нет, пожалуй.

— Вот именно. Что же делать?

Васюта задумался. И тут его осенило:

— А что если попробовать наоборот?

— Это как? — поинтересовался Василий Федорович.

— Ну, сначала попытаться понять, как это живое устроено все целиком, а потом — как устроены его части. Василий Федорович встал и торжественно протянул Васюте руку.

— Поздравляю. Мы с Вами очень сильно продвинулись вперед. Вы совершенно правы: для того чтобы понять, как устроено живое, мы должны сначала понять, как оно устроено все целиком, как оно действует, что оно делает. А когда мы это поймем — вот тогда мы можем объяснить и то, для чего ему нужны те части, из которых оно состоит. Вот тогда — и только тогда — мы можем сказать, что мы его знаем. Согласны?

— Д-да, согласен.

— Вот и прекрасно. А теперь давайте вспомним, с чего мы начали. Помните? Вы мне сказали: знать что-нибудь — значит описать это, дать описание. После чего Вы и принялись — с моей помощью — себя описывать. Так, я ничего не перепутал?

— Да, так.

— И теперь — Вы по-прежнему предлагаете свою формулировку?

— Нет.

— В таком случае, как же Вы теперь определите, что такое — знать что-нибудь?

— Сейчас попробую. Значит, так. Теперь я бы иначе сказал. Знать что-нибудь — это значит понимать, как оно устроено, как работает.

— Хорошо. Мы с Вами договорились, что описать что-нибудь — еще не значит знать. Для того чтобы знать, нужно не только описывать, но и понимать верно?

— Верно.

— Но ведь мы только что установили, что для того, чтобы понять неживое, нам достаточно выяснить, как оно устроено, из чего состоит. Но когда мы захотели понять что-то живое, нам этот способ не подошел — понадобился другой способ. Что же у нас получается?

— Получается, что у нас могут быть два разных знания. И для каждого из них есть свой способ.

— Очень хорошо. Значит, когда мы хотим понять неживое, получить знание о неживом, для нас главным является вопрос «как?" — как оно устроено. А для живого какой вопрос будет главным?

— Не знаю.

— Да нет, уже знаете. Только ленитесь немножко подумать. Ну-ка! вспомните, как мы с Вами рассуждали о живом.

— Значит, мы говорили, что, если мы будем знать все части, из которых состоит живое, мы его все равно не поймем. А чтобы знать о нем, мы должны понять, как оно действует все целиком, и тогда мы поймем, почему оно состоит именно из таких частей, а не из других. Примерно так.

— Вот Вы уже все и сказали. Значит, в таком случае для нас главным будет вопрос «почему?" почему оно устроено так, а не иначе. Согласны?

— Да, согласен.

— А можно и по-другому сказать. Если мы знаем, из чего состоит неживое, то мы понимаем, как оно действует. А если мы знаем, как действует живое, то мы понимаем, почему оно состоит именно из этих частей, а не из каких-то других. Но давайте-ка вернемся к самому главному предмету нашего разговора. Все-таки в первую очередь нас интересует человек. Вы ведь помните, как мы с Вами познакомились?

— Помню.

— Мы с Вами согласились, что знать — это значит не описывать, а понимать. Следовательно, когда Вы говорите: «Я себя знаю", Вы тем самым подразумеваете, что Вы себя понимаете.

Но вот тут-то и встает вопрос: что это такое — понимать человека? Что в нем нужно понимать? Если мы с этим разберемся, то тогда мы разберемся и с тем, что означает знать самого себя. Попробуем?

— Давайте попробуем.

— Тогда скажите мне: человек отличается от парового двигателя?

— Ха!

— Позвольте понять Ваш ответ в том смысле, что отличается. А от собаки он отличается?

— Еще как!

— А как?

— Что «как»?

— Вы только что сказали — «еще как». Я и спрашиваю — как? Собака от парового двигателя отличается тем, что она живая. А человек от собаки чем отличается? Он ведь тоже живой.

— И что с того, что живой? Живых много: собака, лошадь, обезьяна или крокодил какой-нибудь. А человек — это человек. Он один.

— Чем же он такой особенный?

— Да всем. Он на двух ногах ходит.

— А петух?

— Что петух?

— Петух на скольких ногах ходит?

— Шутите надо мной, да?

— Да нет, отчего же. Это ведь еще древнегреческий философ Аристотель так человека определял — «двуногое без перьев». Так что компания у Вас хорошая. Но с тех пор довольно много времени прошло. И человека сейчас немножко не так понимают.

— Да это я так брякнул, не подумав. Что же я, не знаю, чем человек от животных отличается?

— Конечно же знаете. Вот и скажите.

— Человек разговаривает, а животные — нет. Верно?

— Верно.

— Человек дома строит, машины делает, ну и так далее — производит, одним словом. А животные не производят.

— Прекрасно.

— Человек всегда что-то новое придумывает. У зверей ведь как: если ты волк — то так и будешь до самой смерти овец таскать и ничего нового не придумаешь, хоть тресни. Как дедушка таскал, так и внучек будет таскать. А у человека внучек может такое выдумать, что дедушке и не снилось!.

— Очень образно. Но по сути верно — человек развивается. Что-нибудь еще?

— Да. Человек, когда что-нибудь делает, он, в общем-то, знает обычно, для чего он это делает. А животное не знает — просто делает, и все. Сейчас я вспомню, как это… Ага, вот: человек отличается от пчелы тем, что пчела лепит не подумавши, а человек сначала подумает, а потом лепит.

— Похвальная эрудиция. Это Вы мне хотели привести высказывание Карла Маркса о том, что самый плохой архитектор отличается от самой хорошей пчелы тем, что, прежде чем построить ячейку, он строит ее в своей голове. Если позволите, я сформулирую Вашу совершенно правильную мысль следующим образом: человек обладает сознанием. Вы это хотели сказать?

— Да, конечно.

— Значит, человек обладает сознанием, и поэтому, как Вы говорите, когда он что-то делает, он знает, для чего он это делает. А теперь попробуем задать главный вопрос. Когда мы хотели понять неживое, это был вопрос «как?»; когда мы хотели понять живое, появилось «почему?». А если мы хотим понять человека — какой вопрос мы зададим?

— «Для чего»?

— Мне тоже так кажется. Если мы будем знать, для чего человек что-то делает, мы поймем в нем очень многое. Значит, для того чтобы узнать человека, на что мы должны обращать внимание прежде всего?

— Ясно на что: на то, что он делает, и на то, для чего он это делает.

— Согласен. Но ведь то же самое можно сказать и немного иначе: на поступки человека и их мотивы.

— Мотивы? А это еще что такое?

— «Мотив» — это научный термин, который происходит от латинского корня…

— Опять латынь!

— Ничего не поделаешь. В науке очень многие термины имеют латинское или греческое происхождение. Стало быть, «мотив» происходит от латинского корня и означает «движущая сила». Так что, для того чтобы узнать человека, мы должны понять его поступки и их движущие силы. А теперь вернемся к началу нашего разговора. Я еще раз спрошу Вас: знаете ли Вы себя? Но спрошу другими словами — и теперь Вы меня поймете: знаете ли Вы, как Вы проспите в той или иной ситуации, и понимаете ли Вы, что движет Вашими поступками? Я вижу, Вы задумались? Помнится, в начале нашей беседы Вы отвечали очень уверенно.

— Да, одно дело просто сказать, что ты себя знаешь, а совсем другое — сказать, что ты знаешь свои поступки и понимаешь, что ими движет. Это намного труднее.

— Но ведь мы выяснили, что это и означает знать себя. И как же, знаете Вы себя или нет?

— А я теперь уже не знаю, знаю я себя или не знаю. Вы меня совсем запутали.

— Да нет, я Вас не путал. Я просто заставил Вас задуматься над Вашим легкомысленным утверждением. Однако в утешение Вам могу сказать, что узнать и понять себя, очень трудная задача. Иногда на это уходит вся жизнь.

— Правда? Ну тогда, может, и не стоит этим заниматься? Живут же люди спокойно.

— А кто Вам сказал, что они живут спокойно? Люди ищут, сомневаются, делают ошибки, мучаются, а потом повторяют те же самые ошибки.

— И опять мучаются?

— И опять мучаются.

— Так зачем же они повторяют одни И те же ошибки? Казалось бы, раз ошибся — и хватит. Уж если не можешь не ошибаться, так хотя бы ошибись как-нибудь по-другому.

— А вот потому и повторяют одни и те же ошибки, что рассуждают так, как Вы: не хотят разобраться в самих себе, в своих поступках и в том, что же движет их поступками. Хотят, как Вы говорите, жить спокойно. А спокойно-то и не получается.

— Что же делать?

— То, что я Вам предлагаю: попробовать разобраться в самом себе. А для начала согласиться с тем, что Вы себя все-таки не знаете.

— Убедили. Согласен и с тем, что я себя не знаю, и с тем, что надо в себе разобраться. А как это сделать?

— Я Вам помогу. Мы этим займемся чуть позже; если Вы не возражаете. А пока еще немного порассуждаем, чтобы Вам стало понятнее, чем мы будем заниматься. Помните, я Вам задал тот же самый вопрос «Знаете ли Вы себя?», но в другой форме?

— Да, помню.

— О чем я спросил?

— Вы спросили, знаю ли я, как я поступлю в той или иной ситуации, и понимаю ли я, что движет моими поступками.

— Совершенно верно. А Вы обратили внимание, что в моем вопросе появилось новое слово, которое мы раньше не использовали?

— Нет, не обратил. Но теперь, когда Вы сказали, я усек: слово есть.

— Что за слово?

— «Ситуация».

— Совершенно верно. С этим, словом нам тоже надо разобраться.

— А что тут разбираться? Слово как слово. Самое обыкновенное, не научное. И никакой латыни.

— Как раз в этом Вы ошибаетесь. Это слово тоже происходит от латинского корня.

— Да ну?

— Именно. И оно вполне научное.

— С какой стати? Все его говорят, и все понимают, что оно значит.

— Вы что же думали — в науке используют только такие слова, которых никто не говорит и никто не понимает? Вовсе нет. Кстати, слово «ситуация» для нас очень важно. Мы ведь хотим понять поступки человека. Поступок осуществляется не в пустоте, а в…

— Ага, улавливаю мысль — в ситуации.

— Именно. И коли мы хотим понять поступок человека, мы должны понять, от чего он зависит в какой-нибудь ситуации.

— Что же тут сложного? От ситуации и зависит. — А если поподробнее?

— Можно и поподробнее. Ситуации бывают разные. И поступки бывают разные. В одной ситуации поступаешь так, а в другой — иначе. Вот и получается, что поступок зависит от ситуации.

— Следовательно, если я Вас правильно понял, движущая сила поступка

— это ситуация?

— Н-ну, так получается.

— Получается, да не совсем. Вот представьте себе такую ситуацию. Вечером на темной улице к человеку подходят двое и требуют кошелек. Как человек поступит?

— По-разному. Кто-то отдаст, кто-то убежит, а кто-то так их отделает…

— Значит, в одной и той же ситуации разные люди поступают по-разному?

— Само собой.

— Вот видите — даже само собой. Но ведь если, как Вы говорите, движущей силой поступка была бы ситуация, то в одной и той же ситуации разные люди поступали бы одинаково — ситуация ведь одна и та же.

— Да, не получается. Значит, движущая сила поступка — не ситуация.

— о А что же тогда?

— Ну что-то, значит, есть в самом человеке, что заставляет его поступать так, а не иначе.

— Хорошо. Что-то есть в самом человеке. Что именно — это мы выясним чуть позже. А сейчас скажите мне: при чем тут, в таком случае, ситуация?

— Ни при чем.

— Совсем?

— Совсем. Раз в одной и той же ситуации разные люди ведут себя по-разному, то ситуация ни при чем. Ничего не значит.

— Хорошо. Тогда простой вопрос. В разных ситуациях человек поступает одинаково?

— Да нет, конечно. По-разному.

— Почему?

— Как почему? Ситуации-то ведь разные!

— Но Вы ведь сами сказали, что в поступках человека ситуация ни при чем — ничего не значит.

— Вы меня сбиваете все время. Ситуация ничего не значит, потому что не он определяет поступки человека.

Поступки определяются изнутри. А ситуация… Как бы Вам сказать… Ну, это такое место для поступка, что ли. Потому что если никакой ситуации. вообще нет, то и сделать ничего нельзя. Если я, допустим, хочу играть в футбол, то мне для этого нужны поле, мяч, ворота, игроки — вот такая ситуация. А если у меня есть только стол для пинг-понга, то на нем в футбол не сыграешь.

— Браво. Вы начинаете рассуждать самостоятельно и вполне успешно. Значит, поступки, как Вы говорите, определяются изнутри. То есть в человеке есть что-то, что является движущей силой его поступков. И вот это что-то заставляет его действовать по-разному в разных ситуациях. Однако мы выяснили, что поступок может совершаться только в ситуации, ибо больше ему просто негде развернуться. Вот и получается, что, с одной стороны, если нет движущей силы, то не будет и поступка, а с другой стороны — если нет ситуации, то тоже не будет поступка.

— Как в детском стишке: не было бы речки — не было б моста, не было б овечки — не было б хвоста.

— Не совсем так. Скорее вот как: не было бы речки — не было б моста, но его не было бы и в том случае, если бы не было того, кто его построил.

— Ни в склад, ни в лад.

— Ничего, зато правильно.

— А можно так сказать: внутренняя движущая сила в разных ситуациях проявляется в разных поступках?

— Очень точная формулировка.

— Ну и что это нам дает? Мы вон сколько времени разговариваем, а договорились до такой простой вещи.

— Это теперь она для Вас простая, и именно потому, что мы столь долго разговариваем.

Вряд ли Вы смогли бы высказать эту мысль в начале нашей встречи. А насчет того, что это нам дает, — так дает очень много. Нас ведь интересует, что такое знать человека — верно?

— Угу.

— Мы установили, что знать человека — значит понимать, для чего он действует, понимать движущие силы его поступков. Так?

— Ага.

— А эти движущие силы в разных ситуациях проявляются в разных поступках. Правильно?

— Да.

— А теперь скажите мне: как мы можем понять движущие силы поступков человека?

— Откуда же я знаю?

— Снова-здорово. Не ленитесь думать. На самом деле Вы уже знаете — осталось только сформулировать.

— Да? Я, конечно, попробую. А не легче ли спросить?

— У кого?

— Да у самого человека, у кого же еще.

— Блестящая идея. Только ведь тем самым Вы просто перекладываете на него свою работу. Ибо если человек не понял движущую силу своих поступков, то он Вам ничего сказать не сможет. Значит, ему нужно ее понять. А как это сделать? Мы пришли к тому же самому вопросу.

— Правда… Тогда так. Спросить нельзя. Посмотреть тоже нельзя — движущие силы внутренние, их не видно.

— Совершенно не видно.

— Тогда надо зацепиться за то, в чем их видно. — И в чем же их видно?

— Их видно в поступках, которые осуществляются в разных ситуациях. Они в них проявляются.

— Кто в ком?

— Движущие силы в поступках.

— Так, дальше.

— Все. Надо смотреть на поступки в разных ситуациях.

— Ну вот, а говорите — «не знаю». Стало быть, для того чтобы понять движущие силы или мотивы человека, надо анализировать его поступки в различных ситуациях. А когда Вы их поймете, Вы сможете сказать, что знаете человека. Правильно?

— Правильно.

— Сделаем еще один шаг. Совсем недавно Вы мне признались, что все-таки себя не знаете. Конечно, Вы можете пребывать в блаженном неведении и дальше — в конце концов, это проблема личного выбора. Но предположим, что Вы захотели себя узнать…

— Да, хочу. Уже как в дюдике стало.

— В таком случае, как Вы за это возьметесь?

— Ну, теперь я знаю. Я должен рассмотреть свое поведение в разных ситуациях и попытаться понять, почему я поступал так, а не иначе, что двигало моими поступками.

— Очень хорошо. Я вижу, что наша беседа начинает при носить свои плоды. А как Вы, так сказать, чисто технически возьметесь за это дело?

— Да можно по-разному.

— Действительно, можно по-разному. И все-таки как именно? — Во-первых, я могу вспомнить, в какие ситуации мне приходилось попадать и как я в них поступал. И попытаться понять, почему я поступал именно так, какими были движущие силы моих поступков.

— Очень неплохо. А еще лучше было бы все это записать: описать ситуацию, описать свое поведение в ней и попытаться описать мотивы своих поступков.

Составить эдакий небольшой рассказ. А еще что бы Вы могли предложить?

— А еще можно всякий раз, попав в какую-либо ситуацию и наворотив в ней делов, затем спокойно подумать и попытаться разобраться, почему ты поступил именно так.

— Растете на глазах. И раз уж Вы так хорошо во всем разобрались и проявляете явную заинтересованность, я готов Вам кое в чем помочь.

— Это в чем?

— Видите ли, как мы уже с вами выяснили, ситуации бывают разные. Есть ситуации повседневные, привычные, на которые мы и реагируем привычным образом. Мы в них как бы скользим по поверхности, они нас глубоко не задевают. Наши действия в таких ситуациях, в общем-то, и поступками назвать нельзя. Ибо подобные действия мало что могут сказать о наших истинных мотивах. А есть ситуации важные, существенные, как бы вызывающие нас на поступок. Вот такие ситуации Вам и нужны, раз уж Вы решили узнать себя получше. Ну а поскольку я в этом немножко разбираюсь, я Вам могу такие ситуации предоставить.

— Что значит — предоставить? Рассказать?

— Можно было бы, конечно, и рассказать. Такой способ тоже существует. Я Вам описываю ситуацию, Вы мне рассказываете, как бы Вы себя в ней повели, и вместе мы пытаемся понять мотивы Ваших поступков. Но воображаемое поведение в воображаемой ситуации — это одно, а реальное поведение в реальной ситуации — совсем другое. Они часто не совпадают. Поэтому я не собираюсь Вам ничего описывать. Я хочу предложить Вам реальные ситуации, в которых Вы смогли бы действовать и которые Вы смогли бы пережить.

— Что-то я не врубаюсь. Нам для этого надо куда-то ехать?

— Нет, ехать никуда не надо. Более того, мы никуда не выйдем из этой комнаты. Но ситуации будут самые настоящие — за это я ручаюсь.

— Кино будете показывать? — Васюта оглянулся в поисках экрана, но ничего, хотя бы отдаленно его напоминающего, не увидел.

— Нет, не кино. Пусть техническая сторона Вас не беспокоит. Положитесь на меня — достоверность я Вам гарантирую. — Василий Федорович встал и прошелся по комнате, разминая ноги. — Ну как, попробуем?

Васюте стало откровенно неуютно. Он ввязывался в какую-то совсем непонятную историю. Но отступать было уже нельзя — гордость не позволяла.

— Попробуем! — сказал он и даже сумел выразить голосом эдакую молодецкую удаль — мол, где наша не пропадала! Однако Василий Федорович его отваги не оценил, а ответ принял как должное.

— Так-так, — деловито промолвил он. — В таком случае начнем, пожалуй, с Круга.

— С чего? — удивился Васюта.

— С Круга, — почти ласково повторил Василий Федорович.