Путь Людей Книги

14

Целый день Делабранш говорил и показывал, показывал и говорил. Он водил гостей по своему странному дому, и у них возникло подозрение, что у дома этого нет конца, что он разрастается и вгрызается в гору, и за множеством забытых дверей начинаются новые проемы и коридорчики. Закоченев в холодном воздухе, которым веяло от каменных стен, они, чтоб согреться, выходили на залитую резким горным светом террасу. Но там так сильно дуло, что слова Делабранша разлетались как засохшие листья. Тогда все возвращались в переднюю комнату, где толстая служанка, а может, жена или сожительница хозяина приносила что-нибудь горячее: кофе или похожий на бульон овощной отвар — мяса тут не ели. Затем они продолжали осмотр этого диковинного музея. Увидели библиотеку, полную редких книг — среди них попадались такие, о существовании которых Маркиз даже не слышал. Были там Аристотель и Платон — без них не могла обойтись ни одна библиотека; были Порфирий и Ямвлих, и рядом — произведения Пифагора, Плутарха и Прокла. С великими медиками — такими, как Гиппократ, Гален, Авиценна и Парацельс, — соседствовали философы-маги: Альберт Великий и Василий Валентин. Было там первое восьмитомное издание Делла Порты и его же, меньший по размеру, но не менее знаменитый труд «Спр! о1о§1а». Была «Зипипа регГесИотк» Джабира, которая, как полагал Маркиз, вообще не издавалась и остается несбыточной мечтой философов. Были «Т)е оссика рЫ1о$орЫа» Агриппы и проклятый Церковью «А1пе18тиз 1гштрпаШз» Кампанеллы. Стоял там и труд великого Кардано, составившего и интерпретировавшего гороскоп Христа, отчего Кардано вынужден был остаток жизни скрываться от неустанно разыскивавшей его инквизиции. Рядом с авторами, воспевающими разум и величие человека — Бруно и Ванини, Абеляром и Луллием, — стояли краткие научные трактаты Мариотта, Торичелли и Галилея. На столике для чтения лежала раскрытая книга Регия, в которой он представил круговорот изменений как самый универсальный закон природы. В конце Делабранш показал рукопись своего труда — «Тавматология, или Учение о чудесах».

Уже смеркалось, когда их второй раз более-менее основательно покормили: к столу были поданы горячие лепешки, на которых лежали запеченные с сыром овощи, а также фиги, виноград и персики. Подогретое вино с травами разбудило кровь и иззябшие тела ровно настолько, чтобы Маркиз и Вероника, удовлетворившие физические потребности, могли покойно и умиротворенно расположиться в библиотеке и выслушать рассказ Делабранша о главном труде его жизни. Написанную часть «Тавматологии» автор решил изложить кратко, а о ненаписанной рассказать поподробнее. Веронику так утомил насыщенный впечатлениями день, что она уже в самом начале перестала слушать. Погрузившись в состояние приятного оцепенения, она, полузакрыв глаза, искала под веками картину последних ночей. Гош, напуганный видом гомункулуса, с облегчением покинул каменный дом и присоединился к лошадям и собаке. Только Маркиз не ощущал усталости. Сосредоточившись, напрягшись, он не сводил глаз с расхаживавшего по библиотеке Делабранша. Можно было подумать, что он забыл о Веронике, о себе, о предстоящем нелегком пути. Глаза перестали слезиться, и жжение прекратилось. Он не чувствовал даже холода, которым тянуло от стен. Зато чувствовал себя человеком, который еще никуда не отправился, который лишь планирует экспедицию, и впереди еще полно хлопот. Но одновременно ему казалось, будто он уже вернулся с новым знанием и новым опытом, обернувшимися в итоге новыми вопросами. Впрочем, пространство, в котором он перемещался, было восхитительно знакомым, ограниченным известными словами, понятиями и умозаключениями, дозволяющим строить временные жизни, составляя их, как из кубиков, из слов. Все начинается и заканчивается в уме. И пальцем не шевельнув, можно создавать новые абстрактные миры, исполненные логичной гармонии, приятные разуму не менее, чем отличнейшее вино языку. А если в форме какого-либо из этих миров обнаружится хоть малейший изъян — недосказанность или противоречие, — его можно будет разрушить незначительным усилием воли и тут же приступить к созиданию нового. Делабранш подбрасывал Маркизу кубики для возведения этих интеллектуальных построек. Поначалу Маркиз слушал с напряжением, однако погодя рассудок подсказал ему новый способ: теперь он слушал, смотрел и полемизировал с Делабраншем, углубившись в грандиозные, бесконечные лабиринты собственных мыслей, где всегда найдется время и место для любого спора. Делабранш говорил о том, что Маркиз уже знал, а если не знал, то предчувствовал. Отчего у него появилась возможность слушать самого себя и с самим собой не соглашаться.

— Быть философом значит замечать дух там, где другие видят только букву, — говорил Делабранш. — Философа часто называют магом, но маг это прежде всего мудрец, способный разгадать окружающую его со всех сторон тайну. Первый шаг к разгадке — раскрытие причин, последствия которых нас ошеломляют. Чаще всего оказывается, что причины у чудес самые банальные и нет такого явления, которому нельзя было бы найти логичное объяснение. Это лишь вопрос времени. Великие маги были мудрее ученых философов. Они не только обладали знанием, но и умели его использовать. Разве не волхвы благодаря знанию звездных законов обнаружили знак, предвещающий рождение Христа? Сколь же эфемерна граница между магией и тем, что именуется наукой, если, ворожа по звездам, мы открываем управляющие ими законы и заставляем эти законы вкупе с прорицаниями служить действительности. Ясно, что не все предсказатели — волхвы и мудрецы. Нужно отличать настоящего мага от фокусников-отравителей, которые гадают по требухе и по кофейной гуще. Маг в подлинном значении слова велик и добр, ибо обладает знанием обо всех вещах, способен выявить естественную связь между причиной и следствием, а также умеет вызывать, называть и доступно объяснять поразительные явления, происходящие в природе. Магия — область, легко поддающаяся извращениям. Как вера может переродиться в ритуал, так и любое познание может запутаться в догмах. И тогда станет мертвым и смешным. Истина; в силу своей природы, представляется человеческому уму подвижной и переменчивой, ибо она необычайно сложна. Создание бездушных аксиом и жестких утверждений с целью описания истины только отдаляет нас от ее познания. Приведу пример. Желая описать природу листа, мы скажем, что он состоит из зеленой однородной субстанции. Однако, поднеся его к свету, мы увидим, что субстанция эта — сложная система прожилок, точек, выпуклостей. Еще раз посмотрев на лист, но уже через увеличительное стекло, мы убедимся, что и эти прожилки неоднородны. Если взять еще более сильную линзу, окажется: то, что мы считали основными элементами, — одна из высших форм организации.

— Ты, сударь, все время говоришь о познании с помощью чувств и инструментов, обостряющих чувства. А ведь есть возможность познать все одновременно — причины и следствия, начало и конец, — и имя этому способу — откровение, — вмешался в рассуждения Делабранша Маркиз. Но старик ни на секунду не прервал, чтобы его выслушать, своей прогулки по библиотеке.

— Я отдаю должное откровению, непосредственному восприятию, или — как говорит кое-кто — наитию. Да, это глубокое проникновение в суть вещей, но не знание. Знание, дарованное откровением, не передашь другому. В противном случае нам сейчас уже нечего было бы делать: ведь и до нас жило множество просвещенных и вдохновенных людей. Одни были прокляты, другие осуждены на изгнание или объявлены безумцами, а остальным просто не поверили, ибо суть познания — постепенное постижение истины. У того, кто пережил мистическое откровение, нет иных способов, кроме слов, чтобы поделиться новым знанием с другими. Еще он может указать путь, по которому сам шел к откровению, полагая, чго и всех прочих этот путь приведет туда же. Но так случается далеко не всегда. Путь же, о котором я говорю, доступен каждому. Не только избранным. В его основе — использование разума и органов чувств. Его начало — удивление, то есть своего рода чувствительность к неочевидному. Один, проходя мимо прорастающего желудя, сочтет это очевидностью, незыблемым законом природы. А другому то же самое покажется чудом, и он спросит себя: «Как получается, что из желудя, который может уместиться в кулаке, вырастает дерево, более могучее, чем многие из возведенных людьми построек? Какая тут действует сила и каким образом происходит это превращение? » И так со всеми вещами на свете. Присмотревшись к ним повнимательнее, мы восхитимся тем, сколь они чудесны. Потому так велика роль чуда. Об этом и рассказывает моя книга. О том, что все вокруг нас живо и гармонично, подчинено единой силе и ею поддерживается. Силу эту, которая объединяет и поддерживает живой мир, искали Платон и Аристотель, благодаря чему оба достигли вершин философии. И не важно, что один назвал ее идеей мира, а другой — универсальной природой. У меня нет сомнений, что они говорили об одном и том же. Эта У15 пшаЪШз[7] скрыта в каждой вещи. Она обладает природой потока с его постоянной изменчивостью, неустанным движением. Она одна, но всегда разная. Это она подталкивает живые существа к вечному развитию и совершенствованию. Она требует, чтобы все сущее имело начало, период зрелости и конец. Несмотря ни на какие различия, все едино и из всего может возникнуть все. Во всякой вещи есть часть другой вещи, во всем есть часть всего, все вещи — единое целое.

— Откуда ж берется их разнообразие и несоответствия?

— Все очень просто. Сила эта обладает двумя совершенно противоположными качествами. Вечное напряжение между ними — движитель любых перемен. У этих двух полюсов огромное количество названий. Например: тьма и свет, движение и покой, лево и право, кислота и щелочь, положительное и отрицательное. Вещи разбросаны в этом континууме; конкретные черты у них появляются в зависимости от того, к какому полюсу они тяготеют. И этими конкретными свойствами определяется симпатия или антипатия данной вещи к другим. Одни она к себе притягивает, а другие прямо-таки отталкивает. Задача мага — научиться распознавать характерные черты каждой вещи, будь то металл, камень, растение или животное. Обладая таким умением, маг сможет соединять элементы одной вещи с аналогичными элементами другой. Либо их разделять. Благодаря чему обретет могущество и власть над миром. Об этом я пишу во вступлении к своей «Тавматологии». Далее я описал более тысячи тайн, изученных мною за всю мою жизнь. На исследования, путешествия, опыты я потратил все свое состояние и горжусь этим, ибо приблизился к ответу.

— Ну и что же такое на самом деле чудо? — нетерпеливо воскликнул Маркиз.

— Чудес нет.

Делабранш остановился у окна и заложил руки за спину.

— В буквальном понимании нет. Поскольку всё содержит всё, поскольку ясно, что любая вещь может превратиться в другую, невозможно существование чудес, перед которыми хотелось бы преклонить колена. Принято считать чудом редкое явление, возникающее по неизвестным причинам. Но Бог не стал бы создавать правящие миром законы для того, чтобы затем их нарушить. — В последних словах Делабранша, казалось, проскользнуло разочарование.

Сняв с полки сразу несколько переплетенных в кожу томов, он положил их перед Маркизом:

— Вот вся моя документация. Любое явление, или так называемое чудо, описано, объединено с себе подобными и — что самое главное — объяснено законами природы. Тут более тысячи тайн!

Маркиз поочередно брал в руки и перелистывал тяжелые книги. В каждой все до единой страницы были исписаны мелким, но разборчивым почерком.

Том, который он взял первым, начинался с «Трактата о магните». В нем содержались преимущественно описания опытов; в заключении Делабранш, опираясь на результаты экспериментов, объяснял, что такое магнит. Подобным образом были построены все остальные главы. «Естественные предсказания будущего», «Определение характера человеческой особи по лицу», «О видении в темноте», «Прибор, позволяющий слышать на расстоянии», «Об исцелении красотой», «Об использовании морской воды». В главе «О самозарождении» Делабранш на основании опытов доказывал, что паразиты рождаются из экскрементов, скарабеи — из разлагающихся трупов орлов и собак, а лягушки — из грязи и самих себя. Он также отметил, что девственное размножение у людей имеет место раз в сто двадцать лет и непременно весной. Далее шла речь об уходе за кожей лица, выведении веснушек и восстановлении размеров влагалища после родов. А также о причинении боли на расстоянии, о производстве опалов и аметистов, о получении красителей алхимическими методами, о разведении василисков; одна из последних глав была посвящена гомункулусу. Этот раздел был выполнен особенно тщательно. На полях красовались сделанные от руки рисунки и чертежи, а почерк был еще более аккуратным, чем везде. «Человек — самое совершенное из Божьих творений, — начал Маркиз читать последний абзац, — и если он овладевает умением призывать к жизни себе подобных не путем естественного воспроизведения, а с помощью разума, этой искры Божьей, тлеющей в каждом из нас, значит, в его развитии завершился некий цикл. Быть может, таким образом навечно искуплен первородный грех и сделан следующий шаг на пути к Нему». Этими словами Делабранш закончил последний написанный им том.

Маркиз отложил книги. Во рту у него пересохло. Откинув голову на высокую спинку кресла, он закрыл глаза. И опять почувствовал под веками жжение.

— Это и вправду впечатляет, господин Делабранш, — произнес он. — Весь мир умещен на страницах нескольких книг.

— К сожалению, мне все чаще кажется, что представленное мною здесь — увы, лишь тень истинного мира, одиночный отблеск. Вы так не считаете?

— Всякое человеческое творение только отблеск чего-то более совершенного. Всякая написанная человеком книга — отражение той Книги. Мы живем в мире отражений, теней, несовершенства, но это вовсе не означает, что чистое совершенство не существует.

Внезапно, догорев, погасла свеча. Пока Делабранш не зажег другую, библиотека погрузилась в темноту; в ней отчетливее были слышны шаркающие шаги старика и ровное дыхание Вероники. Когда загорелась новая свеча, стало гораздо светлее, чем прежде. Делабранш нагнулся к Маркизу и заговорил, понизив голос:

— Я уверен, что существует. Посмотрите, — произнес он свистящим шепотом и указал пальцем на спящую Веронику.

В тот вечер Маркиз принял решение завтра же отправляться дальше, хотя охотно задержался бы в этом странном доме еще на несколько дней. Его тянуло в библиотеку, в подземелье, где плавал в стеклянном сосуде искусственный человек. Однако он боялся, что погода может резко ухудшиться и после стольких затраченных усилий им придется повернуть обратно. Делабранш выразил желание проводить их до границы, но Маркиз убедил его, что это будет и неосмотрительно, и небезопасно. Нелегкий путь по горам может оказаться ему не по силам, да и движение замедлится. Целый вечер Делабранш готовил для них карты прилегающей к границе местности, обозначая окольные тропы, на которых реже встречались путники и которые охранялись менее тщательно, — стражники, несомненно, потребовали бы свидетельство о пройденном карантине. Кроме того, он дал своим гостям множество советов — тоном столь наставительным, что к ним не хотелось прислушиваться. Он советовал кипятить воду — даже если ручей покажется чистым; рекомендовал, чтобы во время ночлега кто-нибудь один обязательно бодрствовал; призывал не слишком доверять случайным знакомцам, особенно испанцам (среди них полно негодяев), — лучше переночевать под открытым небом, чем воспользоваться сомнительным гостеприимством. В конце Делабранш предложил Маркизу оставить у него лошадей, а взамен взять двух мулов, которых женщина может привести снизу. Он также велел ей приготовить для них мешок с сушеными фруктами и копченым сыром. А сам с интересом врача не переставал присматриваться к Веронике.

— Ты у нас как завороженная, сударыня, — пошутил он, заглядывая ей в глаза. — Бледность, затуманенный взор, замедленные движения. Вы по дороге ко мне с кем-нибудь разговаривали?

— Да, с каким-то человеком в городе, но было темно, — ответила Вероника.

Делабранш велел ей выпить горячего вина со щепоткой растертых в порошок трав и дал баночку с хинином для профилактического приема утром и вечером.

После всех этих приготовлений, около полуночи, по просьбе Маркиза все трое спустились вниз, чтобы еще раз посмотреть на человечка в стеклянной бутыли.

— Ты, сударь, тоже не ахти как выглядишь, — на лестнице сказал Маркизу Делабранш. — На твоем лице тень Сатурна. Я догадываюсь, какой недуг тебя гложет. Меланхолия, тяжелые сны… Всякий раз, совершая выбор, ты режешь себя по живому, а живешь так, будто к ногам твоим привязан камень.

— Болезнь нашего времени, — ответил Маркиз. — Говорят, все мы теперь живем под знаком этой планеты.

— Но кроме того, говорят, что Сатурн не последняя из вращающихся вокруг Солнца планет, что за ним есть еще другие тела — три, четыре, а может быть, пять. Каждая планета — некий этап в развитии. Нужно заниматься Сатурном и изучать, какое он оказывает на нас влияние. Только когда мы проникнем в тайну того, что нас ограничивает и одновременно помогает жить, когда узнаем, что за тень омрачает нашу душу, и отыщем корни смерти — вот тогда настанет новая эпоха и астрономы, несомненно, откроют новую планету.

— И начнутся новые невзгоды, — усмехнулся Маркиз. Они остановились перед дверью в последнее помещение.

— Мы его не разбудим? — спросила Вероника.

— Он никогда не спит, — сказал Делабранш, открывая дверь.

Маркиз, подойдя к стеклянной границе двух миров, долго смотрел в спокойное и прекрасное лицо существа. Ему казалось, что лишенные бесполезных век черные глаза взирают на него с равнодушным высокомерием, в котором присутствует также ирония… В конце концов он заморгал, не выдержав этого пронзительного взгляда.

— До свидания, — смутившись, проговорил он.

Ночью он прильнул к теплому податливому телу Вероники. Он искал в нем человеческий запах, запах, которым пропитана реальность. Рассеянно гладил гладкую горячую кожу.

— Я боюсь, — тихо сказала Вероника.

Маркиз вздрогнул: ему показалось, что он сам произнес эти слова.

— Чего ты боишься, милая? Все идет хорошо…

— Я боюсь, что у нас ничего не получится. Экспедиция закончится ничем.

Он крепче прижал ее к себе.

— Любовь может быть наговором? — спросила в темноте лежащая рядом женщина.

Он не ответил. Подумал: это болезнь.