Путь обмана (сборник)

ПРИЛЕТАЕВО

Где–то за кромкой леса, под встающим Лебедем, блеснул зеленый огонь. Словно безумно опоздавшая электричка взялась разворачивать погремушку оконных огней. С целлофановым треском загремели мокрые деревья, сливая воду с блестящих листьев. Бормашинный рев электрички стих, зацепившись о старую платформу станции. Тишина, как дыра в крике. Хрипло шуршали деревья. Дождь тащил щетку потока по раскисшим песчаным дорогам, сметая радиоактивную гатчинскую пыль в мертвое аммиачное озеро. Луна засветилась в ветвях. В самом дальнем доме снова блеснул пронзительный зеленый огонь. Далекий слабый вопль саксофона сложился с воющим криком, кажется, грохнул выстрел… Что там? Зеленое пламя залило окно далекого дома, подсветив занавески. Неспелый лимон призрачного пламени взлетел из–за приоткрытой двери и заплясал на скатах огнями святого Эльма. Хриплое стройное пение вплелось в могучее «щ–ща» дождя. Торжествующая песнь летела к Творцу. Дождь рухнул вниз ливнем. Жалким бликом метнулась Луна в захлопывающейся пасти туч. Зеленый огонь застелился вдоль огородов, треща пожаром и источая ласковый запах свежеиспеченного хлеба. В свете одинокого фонаря, торчащего, словно пугало, посреди улицы, возникла женщина. Зеленый свет обволакивал ее ступни, гребущие жирную жижу дороги. Беззвучный крик рвался из дрожащего горла. Керамическим блеском белели обломки зубов в оскаленном рту. Дыхание рвалось, кашлем врывалось в чавканье шагов. Дождь врезался в плечи и газированным потоком рисовал разводы по грязной резине ОЗК. Обмывал кислотные пятна на воротнике, кулаки, прижатые к конвульсирующим ребрам, стекал в лоно под развевающиеся полы плаща, катил по ногам, обрывая налипшие хлопья дорожной грязи. Мерно тренькал звонок у закрытого железнодорожного переезда. Женщина запрокинула лицо к фонарю, оступилась, рухнула коленями в канаву. Она застыла в холодном потоке, ухватившись за штакетник, затем поднялась, оставляя на свежей краске нечеткие следы ладоней. Возле крайнего дома она выползла на дорогу. Руки легли замком на плечи. Зеленый огонь клубился в отпечатках ее подошв. Светлый силуэт мелькнул в черном бурьяне поворота и понуро пополз вдоль платформы, сторонясь распахнутых дверей застывшей электрички. Где–то в глубине улиц родился гром мотоцикла. Окна электрички засветились ртутным светом, двери сомкнулись. С женским нарастающим криком электричка потекла в темноту. Мотоцикл сорвался с деревенского пригорка и, гремя металлом, полетел в яму переезда. Красные огни поднимающегося шлагбаума прокатились по пластиковой плеши мотоциклиста. Тишина, стирая шорох дождя, заволокла русло железной дороги.

Утреннее солнце расчертило улицы мокрыми тенями. Сонные гуси выпали на влажный берег, заваливаясь на бок, переплыли пруд и осоловело сгрудились у дороги. В пионерском лагере заревел горн. Горнист отдудел утро и, повесив дудку на флагшток, кинулся досыпать под одеяло. «Кировец», ночевавший во дворе у хозяина, окатил населенный пункт ласковым рыком и дымом. Девчонка–почтальон промчала по Центральной, держа на руле велосипеда раскрытого «Мурзилку». Возле поворота на Крайнюю она затормозила и вручила пожилому плешивому гражданину пачку газет. Мужчины, прикатившие тележки с газовыми баллонами на смену, оживились. Кто–то пошутил. Девчонка зарумянилась. Кто–то отозвался положительно. Девчонка совсем смутилась и покатила дальше. Мужики заспорили, цветет ли «ржавка» по пшенице на «нашем севере». «Колорадский жук не ползет, значит, и «ржа» не привяжется… сказал Борька. — Вот ведь — мак не сеем, картоха в руках гниет, а теперь еще и наркота в хлеб лезет, и земля за электролинией не родит… Совсем сдурели…»

Молодой очкастый дачник пылко скручивал редуктор с баллона.

Мимо, прямиком к бабушке Арине, проехал интуристовский автобус, мягко покачиваясь на социалистических рессорах. Он зачадил угольным дымом придорожную смородину и скрылся за поворотом в сиянии сонных иностранных улыбок. Сотрудники музея уже смахивали пыль с деревянной колыбельки, пересчитывали лампады и миски. Старый дом няни поэта принимал гостей тихой прохладой и полумраком умытой старости. Возле горынычевского магазина волновалась очередь за мясом. Над улицей за аптекой болтался оранжевый коробчатый змей. Парнишка искоса, полуобернув голову, поглядывал на змея, трогал тугую нить, захлестнувшую плечо, и жевал хабарик «Marlboro». Рядом покуривали двое коллег. Один сидел на велосипеде, уперев ноги в землю, другой из–под ладони смотрел в небо, опустив руку с сеткой, где блестели три русских козырька. Рядом толклась восторженная мелочь. Пара ранних купальщиков резала воду Горыни рычащими «Явами». Сияла красная эмаль, орали парни, задирая бледные ноги. Купание красных коней. На берегу масло ложилось на холст в отсвете мрачной усадьбы. Художница толкала по переносице сползающие очки и потирала пятку о штанину. Под обрывом малыши копали метрополитен.

На Центральной появились панки. Камуфляж был плотен. Парень синел косовороткой и бермудами. Алел гребень, блестела бритая зона. Лицо ласкало взгляд синими чумными пятнами. Подруга потрясала могучими ягодицами, освобожденными из плена косности забугровым загоральником. Конструктив был мощным, по–васильевски ядреным и золотистым. Снизу он подпирался боевыми бахилами, гребущими пыль. Тесемки, подсмыкивающие голенища, замыкались на шее изящным брезентовым бантом. Волосы обледеневшей поливальной установкой нависали над плоской красно–желтой рожицей. Мужики крутили губы трубочкой и радовались: «Ну, чистый тепловоз!..» Ребята купили хлеба, камбалу в томате, «пепси–колу» и побрели обратно. На «бродвее» парни, купавшие моторы, собрали вокруг себя почитателей. У магазина появились молодые мамы со связками детей, либо принайтованными к коляскам, либо находящимися в свободном поиске в некотором эллипсе рассеяния. Молодые Папы либо отсутствовали, либо с казарменными лицами несли караул возле обозов. С Пионерской вынырнула инвалидная легковушка с голым трескучим мотором и нашпигованная молодежью. Крякая, словно детская шарманка, она покарабкалась в гору. На «тойоте» подъехали мажористые мальчики в компании ярких мини–девочек. Мальчики интересовались вермутом, девочки играли ножками и чадили «Астрой», «…когда он смеется, у него не все на месте. Он — уже не человек!..» — утверждал голос Бутусова на пункте сдачи бутылок. Солнце жгло сквозь хмельные листья, обвивающие перекосившийся тын за углом магазина. Бабуси бойко торговали зеленью и корнеплодами.

На площадку перед промтоварным лабазом выпрыгнула пожарная машина. За ней — желто–синий «жигуль». Судя по треску в репродукторе, в «жигулях» отчаянно рвали пачки секретных указаний. Наконец радостный голос возвестил: «Товарищи! Внимание! Опасность радиационного поражения! Выброс на четвертом реакторе сосновоборской АЭС! Всем приготовиться к эвакуации!» Жизнь остановилась. С одной из мини–девочек случилась беда. Белобрысая трехлетняя копейка посмотрела на влажный песок возле пострадавших босоножек: «Отшлепает тебя мама…» — в голосе звучал горький опыт. Бабка с петрушкой перекрестилась. Через переезд одна за другой с рыком покатили боевые машины пехоты. Зеленый огонь, тихий и едва заметный, заплясал, застелился под ребристые скаты военных игрушек. Молодая светловолосая женщина до белых ногтей сжала крюк детской коляски. Левой рукой она потащила к себе старшую дочку–четырехлетку. Казалось, белая краска течет по падающей на лоб пряди. Вихрь БМП исчез в повороте на Горынычево. Из кабины пожарки вылез пожарный молодец. Он нежно положил зад на подножку. Он стащил надраенную каску. «Ну чо вылупились? Гражданская оборона это… учения пи.дуют…» — И получил морковку в переносицу. «Скотина! Хрен бычачий!» — заорала костистая старуха. Зеленый огонь метался в ее глазах. «Да ты чо, мать, о.уела?» Пожарный опасливо привстал. Милиционер, не выходя из ПМГ, давился хохотом. Глотая тошнотворный комок, женщина покатила коляску домой. Старшее чудо потащилось следом, не отрывая восторженных глаз от блистательной машины и желтого зеркала каски. Коляска безвольно катилась к дому. Младший лаокооном сражался со скакалкой. Старшая ползла по тропинке, текущей глубоко в травах рядом с дорогой. Солнечный зайчик ее головы мелькал в древовидных дудках и тимофеевках. Надломанная игла мысли прыгала на дебильной фразе университетских времен «если на город сброшена атомная бомба, немедля приступайте к тушению склада ГСМ…» Зеленый пламень волной взлетел над дорогой и метнулся на площадь. Затанцевал в зрачках мажористых мальчиков и полупьяных старичков. Ниткой черных четок подлетели черные «волги». Щелкнули дверцы. Вышли лидеры. Областной мэр с выкаченным подбородком, незаметно прогрессирующим в живот. Смуглый подполковник с улыбкой доктора Джекиля и глазами мистера Хайда. Кучка белощеких серых костюмов для отряхания плеч и поднятия век.

— Товарищи! — Мэр выкатил руку с противогазом. — …мировой империализм… отнестись с пониманием… да…

— Между прочим, — сказал песочный старичок, смущенно выдыхая в ладошку пары вермута и поворачиваясь к коллегам, — германский–то канцлер приказал бункерсверу выметаться из бункеров и прекратить «идиотические игры»!.. Мужики, может, красненького?..

Зеленое пламя взметнулось к тополям. Усталые глаза на бесцветных лицах, больных или пропитых. Мыльные пузыри в двубортных пиджаках, медленно всплывающие над крышами, лопающиеся на ветру и заливающие дома цементной сыростью. Огородные пугала с фонарями пуговиц, окнами орденских колодок и кокардами на чугунках. Танки и звездолеты, облицованные золотыми червонцами. Подводные лодки и межконтинентальные снаряды, сложенные из свиных окороков, женских трусиков и кочанов капусты. Чаны с биопассиваторами и суперфосфатами, льющие гнойные дымы в стада кривобоких длиннозубых лошадей. Громадный мясистый пелвис, молотом вбивающий в душную грязную пену приподнятые головы человеков. И мумия фараона, несостоявшимся щелкунчиком кувыркающаяся вниз по склону треснувшей пирамиды…

Санька попробовала ногой мягкую воду. Пружина волны мотнула поплавок и разбилась о танк с аммиаком. Санька подсекла, плотвуха искрой вылетела из черной воды. Санька прищурилась на солнце. В полузатопленном лозняке хлюпнула рыба. Надо полагать, Денис уже не придет. Леска с писком легла на удочку. Санька сковырнула невостребованного шитика, нашипела на своенравный крючок и пропихнула прут кукана под жаберную крышку плотвы. Солнце запрещающе краснело на склоне небосвода. Санька вскарабкалась по темной железной лестнице аммиачного танка. Из–под гнутого люка одуряюще пахло семикопеечными коржиками. Санька спустилась на берег и побрела по угольной пыли. Возле брошенного экскаватора лежала мертвая сорока. Санька поковыряла ее удочкой:

— Траванулась собачка…

С угольной горы Санька заглянула в кабину. На сиденье грелась зеленая плесень. Стекляшки примитивной приборной доски закакали сороки. Денис врал, что после захода солнца сюда приходит Крези Диггер — бессмертная совесть не выполнившего план экскаваторщика. Кре–Ди лезет в кабину, дергает ручки и отчаянно матерится. Но экскаватор давно мертв, и план выполнить не удается. Кре–Ди плачет, поет до утра песни о трактористах, напившихся пива, а случайных прохожих заставляет чинить экскаватор. Санька с испугом глянула на солнце, покатившееся по горизонту. Врал–то врал, но хрен его… Она лихо сбежала с угольной кучи на шпалы заброшенной узкоколейки.

Небо приторно отражалось в голубых пятнышках льна. Ветер летел по полю, и казалось, что земля, словно лошадь, трясет шкурой, сгоняя назойливых оводов. Саньке почудилось, что трава шевелится, настороженно трогает ее пальцы и пятки, словно проверяет — свой ли… Возле высоковольтной линии появились дозорные шмели. Они летели над травой, сглатывая солнечный свет титановым ворсом толстых холок. С тропинки взметнулась пыль и горячим наждаком хлестнула по ногам. Санька вскрикнула и отпрыгнула в траву. И снова земля повела травяной шкурой. Пыль зазмеилась вдоль тропинки. Санька стряхнула на ладонь длинную желтую ягоду малины и пошла в обход через крапиву.

Санька прошла в тени стальной опоры под равномерным жужжанием высоковольтной линии, рассекающей поле наискосок. Она вдруг вспомнила, что обещала маме вернуться пораньше. Вездесущий запах аммиака остался позади. Здесь пахло горячей пшеницей и вечерней рекой. В натекающем сумраке Санька увидела, что в ее следах качается низкое зеленое пламя. Она макнула кончик удочки в горящую пыль.

— Эй, пацан? — сказал из полумрака высокий голос. — Дай–ка папироску…

— Я — не пацан, — сказала Санька. — Я — девочка.

— Деточка так деточка, — сказал голос. — Ты мне папироску дай.

Саньку цапнули за шиворот, качнули.

— За линию носило? — брезгливо сказал голос. — Во гадость–то… — И отвесил Саньке леща.

Санька шмякнула рыбой в темноту и, сорвавшись с руки, дернула вперед по дороге, проклиная светящиеся следы. Сзади кто–то заплакал. Санька тормознула и присела на кучу хвороста на обочине. Из садика, где караулил голос–прилипала, текли всхлипывания. Перебравшись через сухую канаву, Санька сунула нос в штакетник. Под яблоней в свете двух карманных фонарей стояла толстая девица–панкеральша. Бахил на ней не было, и правая нога уныло наступала на левую. Двое парней держали девицу за руки, а третий машинкой для овец со стуком резал под корень дождевальную установку на ее голове. Половина прически была вычищена, и голова напоминала жуткую инопланетную дыню с клочками синюшного мха. Девица рыдала. Санька сглотнула. На ступенях веранды сидел панк–единомышленник. Гребень его был срублен, а лицо поспешно умыто. Он смотрел в стенку и хотел плакать. Рядом демонически блестел белками высокий юноша в берете и комбинезоне десантника. Значки и эмблемы горели на груди, плечах и голове. Он был суров и уверен, что ни вошь, ни гнида не потревожат лысые черепа нашей молодежи…

Возле дома Саньку взял папа. Он слегка проверил рукой, не завалились ли санькины мозги в зону под позвоночником.

— Мне уже хватит, — хмуро сказала Санька. — Меня уже хлопнули по хвосту.

— Мир не без добрых людей, — сказал папа.

Зеленый огонек блеснул у него за стеклами очков.

Мама повозмущалась. Санька профилактически поревела. В комнате она намазала обожженные ноги линиментом синтимицина, перебинтовала. Санька открыла окно для Теодора и легла спать. И Теодор пришел. Он тоже был зеленоглаз: нормальным котам полагается быть зеленоглазыми.

— Ты ко мне не лезь, Теодор, — как всегда, сказала Санька. — Ты пыльный, я от твоей пыли задохнусь.

— Мао, — сказал Теодор.

— Мне сейчас совсем плохо. — Санька достала из–под кровати банку с рыбой. Теодор оживился. — Говорят, оттого, что в Киришах завод заработал. С бактериологическим оружием… Хорошо бы придумать что–нибудь бактерионелогическое…

Из–под двери в комнату выпадал клочок белого света, заштрихованного зелеными пламенеющими язычками: папа работал. Санька оглянулась на кровать: вмятина от ее тела теплилась зеленым волнующимся огнем.

А Теодор лопал. Он мял все подряд, не брезгуя рыбешками с язвами на боку. Санька вздохнула, выудила из банки свою рыбацкую гордость двухвостую плотвуху — и бросила в кота.

Горели зеленым огнем окна домов. Мощный сверхзвуковой истребитель драл треугольниками крыльев кожуру планеты. В нездоровом ритме качались звезды реакторов. Каждый живущий врал как мог.

В чистом поле между Сайкой и Прилетаево стояла электричка. Женщина в плаще ОЗК сидела на ступенях под распахнутой дверью. Женщина кашляла и курила. Вдоль колес поезда бродил одинокий красный огонек и стучал молотком. Ветер гремел токосъемами и нес табачный дым вперед, на юг, к шоссе, к могильному камню чернокожего деда поэта.