Путь варга: Пастыри чудовищ. Книга 1

БАБОЧКА В КРЕПОСТИ. Ч. 1

«…и разгневались боги на людей за грехи и злобу. Призвали они Снежную Деву Дайру —

и наслала она на землю страшный холод. А супруг Девы, Даритель Огня Йенх,

затушил все очаги, и людям нечем было разжечь даже свечи.

Собрались тогда люди в храме и начали молиться Дарителю Огня и Снежной Деве,

чтобы те смилостивились над ними. И даже суровая Снежная Дева усомнилась

и спросила у супруга: не дать ли людям тепла? «Я дам им огонь, —

ответил ей Даритель, — если хоть кто-нибудь согласится стать огнём ради них».

А время шло, и дети плакали, и женщины возносили молитвы —

и не было в мире тех, кто сгорел бы ради грешных людей.

Но тут от снежного сна очнулась маленькая бабочка, случайно

согретая теплом людских тел. Как стало ей их жаль, как захотелось

спасти несчастных детей! И когда сердце храброй бабочки переполнилось

жалостью — её крылья вспыхнули в воздухе пламенем. Всего только

несколько мгновений горела она — но этого хватило людям,

чтобы зажечь первую свечу. Даритель и его супруга помиловали

людей и вернули им тепло, как и обещали.

А Даритель Огня сделал так, что крылья бабочки аталии и сейчас ещё будто

обагрены пламенем…»

Нук Йалокин

«Легенды и мифы древней Кайетты»

ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ

Даарду Хаата слушает лес. Перекликается со птицами на их трескучем наречии, неслышно ступает по мхам, шепчется с папоротниками. Иногда растопыривает длинные пальцы, похожие на корни диковинного растения — и приникает к коре дуба или сосны. И сама — маленькая, хрупкая, в грубой накидке, свитой из стеблей крапивного волокна — кажется деревцом, потревоженным ветром. Случайно прислонённым к лесному гиганту.

Гриз не торопит, хотя времени немного. Идёт по чуть заметной звериной тропке — вдыхая лесные запахи и углубляясь в вечернюю чащу.

Как в диковинный храм.

— Лес слышит, — голос Хааты тоже слит. С шепотами листвы. — Лес боится. Птицы говорят — чужие пришли. Чужие злы. И глупы. Птицы плачут над ними в небе. Чужаки ведут псов, и те голодны и злы тоже.

— Сколько с ними псов?

Бледная кожа даарду словно вбирает краски леса — и напитывается коричневатостью ствола, и зеленью иглицы, и по ней начинают змеиться трещины…

Раскосые глаза прикрыты густыми ресницами, оливкового цвета губы сжаты.

— Лес слышит двух. Но, может, больше. Люди Камня громкие, вонючие. За ними не услышишь живого.

Смертники. С двумя псами, да ещё к ночи… наверняка ведь половина ещё и пьяна, да кто-то — наверняка и не охотник вовсе.

И никто наполовину не соображает, с чем они могут столкнуться в этой чаще.

— Сколько там их самих?

— Три… четыре… шесть… больше. Смердят, кричат.

Хаата презрительно фыркает носом, будто учуяв вонь. Юркой лаской скользит, почти обвиваясь вокруг ствола.

— Разбегаются — одни туда, другие сюда. Мы хотим забрать у них, сестра? Забрать, за кем они пришли?

— Забрать, за кем они пришли, — тихо повторяет Гриз и не замечает, что голос у неё становится легким и шелестящим, как у даарду, когда те пытаются говорить на общекайетском. — Слушай, Хаата. Слушай.

Хаата изгнана из своего племени. Из числа тех, кто живёт под землёй и называет себя даарду — Людьми Корня, и кого остальные называют терраантами, коренниками, Дикими Людьми.

Хаата изгнана и научилась говорить на языке «Людей Камня», и спать в их домах, а не в подземных жилищах, и даже читать.

Но слушать лес она не разучилась.

— Лес слышит, — высвистывает голос даарду из кустов, — идти туда — там ходит большой грифон. Далеко, не спит и обижен. Лес слышит гарпий — они смеются над добычей. Там, где заходит солнце. Дальше, чем грифон. Лес слышит маленькую огненную лисицу. Заблудилась, прячется. Вон там.

— Слушай, Хаата. Слушай дальше.

Надо успеть. Охотники могут знать, куда двигаться, да с ними ещё и собаки. А у неё — только слухи, что его видели в этих местах. И Хаата.

Жаль, Мел на вызове, с ней было бы проще.

— Ай! — вскрикивает даарду и отнимает руки от ствола ели, будто обжёгшись. — Лес сильно боится. Лес слышит Тварь. Тварь спала, теперь проснулась. Птицы говорят: не ходи туда! Тварь близко!

— Это хорошо, — шёпотом отвечает Гриз Арделл. И идёт как раз туда, куда указывает длинный, землистого цвета палец Хааты.

Даарду в недоумении теребит правое ухо с рассечённой мочкой — терраанты обязательно наносят младенцам после рождения какой-нибудь да ущерб, таков Ритуал…

— Тебе нужна Тварь? Зачем, сестра?

— Потому что я не хочу, чтобы сегодня здесь кто-нибудь умер.

Под ногами растут тени и пахнут прохладой. Тянут щупальца-руки.

Нужно успеть.

— Тут, — шепчет Хаата, когда они сворачивают с тропы, пробираются через густые заросли и выходит на мелкую поляну. — Тварь… тут.

В крадущихся сумерках видна замусоренная лесная речка. Обрывистые берега забиты стволами и ветками. От речки отходит широкая канава, над которой громоздится огромная куча валежника. Ветви перевились, переплелись внутри.

Из глубины канавы, сквозь ветви просачивается тихий, настороженный шип.

Хаата обхватывает ствол дерева, будто надеясь, что оно её заслонит.

— Так, — говорит Гриз спокойно. — Мы по адресу. Привет, Шуршун.

Шип становится громче, переходит в пронзительный свист.

Из-под груды валежника выскальзывает чёрное, тонкое щупальце. Гладкое, в мелких чешуйках. Щупальце растёт и тянется, и кончик нетерпеливо обшаривает воздух, стараясь что-то уловить…

Замирает, убирается.

И вся куча валежника приходит в движение: щупальце за щупальцем прошивают воздух, и из канавы, сбрасывая ветви, поднимается массивное, сплошь покрытое чешуйчатыми хлыстами тулово.

Будто сотни змей слились в одно и теперь извиваются все разом.

Или клуб тьмы выпускает из себя всё новые извивающиеся отростки.

Хаата приглушённо охает за спиной.

— Ну да, — говорит Гриз. — Это скортокс. Один из оставшихся — они теперь совсем редкими стали…

Голос понижается и становится тягучим, грудным и спокойным. Как её шаги: она медленно, протягивая руку, течёт навстречу скортоксу — тот уже выполз из канавы целиком и нерешительно застыл на месте. Шип и бульканье — угрожающие и недоумевающие.

— Это Тварь, — шепчет испуганная Хаата откуда-то из-за ствола. Гриз спиной чует, как в разуме даарду проносятся все истории и песни о скортоксах. Не ходите в лес, детишки, не бродите по заросшим берегам глубоких лесных озёр и речек, а то оттуда протянутся страшные парализующие щупальца, Тварь обмотает вас, утащит под воду и выпьет кровь.

— Не называй его так. Обидишь.

Даарду шепчет себе под нос на своём наречии о том, что все Люди Камня сумасшедшие, а Пастухи Чудовищ — ещё безумнее их.

Гриз делает шаг — и одновременно воздух прошивают чёрные, поблёскивающие хлысты. Тянутся разом к ней — семь или восемь — то ли пугая, то ли желая обвить и утащить.

— Шуршик, ты поосторожнее, — говорит Гриз мягко. — Если ты меня потрогаешь, я же могу и отключиться.

Чёрные хлысты недоверчиво исследуют её волосы, пробегают по одежде — тык-тык, слегка. Трогают висящий на боку кнут — такой же чёрный и блестящий, как они сами.

— Ага, он со мной, — кивает Гриз. — Ты вспомнил, меня, Шуршун? Ну, надо же, какой здоровенный вымахал. Спокойно, малыш, спокойно… ты теперь не один. Мы вместе, помнишь?

Скортокс шипит оглушительно и удивлённо — и извивы щупалец раздвигаются, размыкаются. Открывая узкую пасть, похожую на присоску, и единственный круглый бледный глаз — в глубине, на чёрном тулове.

И тогда Гриз Арделл делает ещё один шаг и шепчет привычно: «Мы вместе!»

И Дар поднимается изнутри — из крови, из жил, из плоти — и прорастает в глазах зеленью, и в глаза приходят мелкие хвоинки елей, и яркая листва кустарников, и прихотливые изгибы травы. И Гриз тоже прорастает вместе с Даром — вглубь, внутрь разума скортокса, туда, где тоскливо, больно, одиноко и страшно.

И еды здесь нет, и вода скверная, и жутко, потому что бегают и кричат остро пахнущие двуногие, а их приходится пугать, чтобы не тревожили. А вернуться назад, где дом и хорошая вода — нельзя. Там полно этих двуногих, там они ещё сильнее кричат. И делают больно. И хочется уплыть, уйти отсюда, и найти глубокий и тихий водоём, только очень больно, и уплыть никак не получается. Тревожно, страшно, обидно, одиноко…

Но эта — теперь внутри. Она — друг-из-прошлого, у неё тёплые руки, и она не боится. Он её помнит, да. Её запах и руки. Он подарил ей немного себя.

Она — которая вместе.

Когда она выходит из состояния единства — скортокс шипит и булькает оглушительно. Со стороны звучит пугающе. Но Гриз разбирает мурлыкающие нотки приветствия.

— Дай-ка мне посмотреть, что с тобой не так, Шуршик, — просит она и теперь подходит к скортоксу вплотную. — Как и думала, он сюда приплыл, потому что люди добрались до его места. Какие-то рыбаки, скорее всего. Он запутался в сетях, да ещё они на него подводные капканы начали ставить… ушёл вот по этой речке, а тут обессилел, думал подкормиться у канавы. Сил не хватает, чтобы уйти. Это ничего, Шуршик, это мы сейчас поправим…

Скортокс послушно распускает щупальца, раскидывает их по разные стороны от Гриз. Щупалец всё равно слишком много, чтобы добраться до тела и до ран — приходится надеть перчатки. Хаату Гриз просит послушать — где там охотники. Заодно посмотреть — насколько широкая в этом месте река.

Мазь Аманды (специально для скортоксов и гидр, на теплокровных не применять) творит чудеса, и Шуршун оживает на глазах. Гриз потчует его ещё кроветвором из поясной сумки (разбавить водой), достаёт укрепляющее из сумки на боку — вливает скортоксу в пасть полную бутыль. Скортокс ворчит и булькает недовольно.

— Вкус как и раньше, — соглашается Гриз. — Скажи спасибо, что в этот раз можно обойтись разовым приёмом, а не пичкать тебя снадобьями месяц. И перевязывать мы не будем, так? Сейчас вот малость замазки…

Быстро всё равно не получается. Шуршун нервничает и иногда оплетает сам себя щупальцами — превращаясь опять в огромный извивающийся ком чешуи и темноты. Гриз отдёргивает руки — в перчатках, но щупальца скортокса того и гляди под рукава заползут. Тихо напевает сквозь зубы что-то подслушанное у Аманды — о тёмных заводях и о луне, которая заблудилась в небесных морях.

Ночь эта — самый глубокий омут,

В небе полно серебристой рыбы…

Шуршун недоверчиво булькает, прислушиваясь — и Гриз возвращается и накладывает замазку на самые глубокие раны. Хаата давно уже вернулась, расширив замусоренное русло, насколько смогла. Теперь вот приникла к сосновому стволу, будто гибкий, перепуганный зверёк.

Ты не успеешь, — шепчет Хаата. Они близко. Лес слышит. Уйдем, сестра. Незачем оставаться тут с твар… со скортоксом.

Гриз кивает, не переставая напевать. Потому что слышит уже не только лес, но и она.

Лай собак и редкие ругательства. Шипение: «Тише ты, прёшься как хромой яприль!» Покашливание: «Близко уже, кажись…». Недоумение: «Да чьи тут следы-то такие мелкие? Ребенок, что ль?»

Близко, очень близко. И очень шумно идут — глупые юнцы, возомнившие себя великими охотниками. Не надо шептать на своём языке, Хаата — я слышу. Да, Пастыри Чудовищ безумны все до одного. И да, я не уйду.

Потому что никто не умрёт здесь сегодня.

Псы вылетают на поляну первыми. Три болотных сторожевых — угольно-черные, оскаленные, с мощными шеями. В азарте не видят перед собой ничего: только след, только добыча, сознание отключено, болотники, получив цель, идут до смерти. Эти — готовы слепо рвать, прыгнуть, напоровшись на щупальца, парализованными свалиться в грязь — только бы хватануть клыками…

Только вот перед шипящей, булькающей, распускающей щупальца целью стоит варг, и глаза у варга прорастают властной, успокаивающей зеленью. Мало времени — на троих, и не увидеть глаз всех псов, так что Гриз лишь вскользь касается их рассудков, посылает успокаивающее: «Мы вместе»

И болотные сторожевые останавливаются с разлету, недоуменно перерыкиваясь. Сбитые с цели. Потому что неписанный закон сильнее цели: здесь варг, нельзя тронуть варга, нельзя пролить его кровь…

Стадо не имеет права проливать кровь своих пастухов

— Стоять, — говорит Гриз размеренно и низко, и от такой наглости у псов начинают отвисать челюсти, — Шуршик, тихо… тихо, они меня не тронут, всё, ты можешь уходить…

Но скортокс не желает двигаться обратно к речке, не хочет даже укрываться под хворостом: пронзительно шипит и топорщит щупальца, чует опасность.

Опасность — четыре остолопа из окрестных деревень — вываливаются на поляну следом за псами. С воплями: «Взять, кому сказано, взять!»

Сыновья старост и егерей, старшему — лет двадцать пять, младший только-только отрастил неубедительные усёнки. Наверное, совесть тоже отрастил, потому что первым делом кидается спасать Хаату: «Девка, дура, беги, пока не сожрал!»

А потом орет еще громче, когда разбирается — кто перед ним.

Хаата высвистывает на родном наречии — куда следует отправиться всем Людям Камня в Кайетте. Заливаются хриплым лаем болотные сторожевые — не могут решиться двинуться вперед, потому что тут же варг, скортокса защищает варг, нельзя трогать варга…

Шуршун откликается шипением, распускает щупальца, взметывает в воздух, предупредительный выпад — псы отскакивают…

Галдят охотники. Каждый своё: «Ребята, давайте!» — «Да что это за баба?» — «Вот же Праматерь, здоровый какой!!»

Громче всего вопит самый молодой: «Да это не девка, это терраант!»

— А ну тихо!

Голос Гриз Арделл падает — свистом хлыста. Рассекает воздух — со щелчком в конце.

На миг примолкает даже скортокс.

— Отзовите псов, иначе он их перекалечит. И уходите сами. Он сейчас просто уплывёт, и больше вы о нём не услышите.

«Уплывай, Шуршик, — шепчут ласковые травы в её глазах. Мята и тимьян. Кипрей и подорожник. — Уходи вглубь лесов. Найди хорошую воду».

И тень единства там, внутри — упрямая, извивающаяся щупальцами, — отвечает: нет, только с тобой, а то они тебя обидят.

— Э-э, ты в сторонку-то отойди, — говорит старший остолоп. Высокий, с пышными льняными кудрями. — Умом, что ли, поехала? Он же тебя сейчас…

— Он меня не тронет. И не тронет вас, если вы… хотя бы просто будете стоять. И не мешать. Уберите собак, пожалуйста.

Деревенские озадаченно переругиваются, сумерки начинают красться быстрее, время утекает шустрее ручьёв в этом лесу.

Гриз пользуется замешательством. Входит в разум сперва к одному болотнику, потом к другому, третьему — всего лишь несколько секунд: мы вместе, мы с вами, вы же видите, никто не сделает вашим хозяевам вреда, а скортокс не добыча, просто заблудившийся путник, он сейчас уйдет…

Сторожевые прекращают рычать и метаться. Чинно садятся на траву, глядя в глаза варгу — в зелёные извивы плюща. Хозяева в безопасности, скортокс не добыча, мы слышали, мы вместе…

Если бы людям ещё можно было бы так легко объяснить. Вон, чернявый, плотненький, в залатанной куртке выжевал губами: «Варг».

— Варг, сталбыть? — прищур у старшего недобрый. — Пришла, сталбыть, добычу отбивать у честных охотников? Скортокса защищать, а?

— Пришла отбивать честных охотников. У добычи.

Шуршун нетерпелив, рвётся в бой, в сознание толкается: «Враги, чужие, защищаться, защищать…»

Но зелень растёт в её глазах: длинные, прохладные, оплетающие нити водорослей. Нет-нет, шепчут нити. Стой.

— Вы что же, правда думали на скортокса пойти вчетвером? С такими-то силами?

Огненный Дар у молчаливого здоровяка. Старший — Вода, чернявый — Стрелок. У младшего правой ладони не видно, но это и неважно — в деревнях редко встречаются те, кто владеет Даром мастерски, таланты всегда нужны в городах…

— И с тремя псами?!

— Ну… — робко втискивает безусый. — Нас больше!

— Заткнись, Эджей! — это уже главный. — А ты б подвинулась да и посмотрела, что мы можем, а?

— Извините, не могу. Потому что сегодня здесь никто не умрёт.

Шуршун встопорщивает щупальца за её спиной. Нетерпеливо, пугающе. Уходите, — звучит в шипении скортокса. Уходите, тут моя территория. И эта, которая вместе — со мной. Уходите, а то я вас… я вас сейчас всех.

Спокойно, Шушник, спокойно, — изо всех сил нашептывают травы в глазах Гриз. Сочная осока и сладкий аир. Спокойно, стой, я разберусь, не надо этого, не надо вперёд…

Проще было бы — в полном единении, а не в этом полукасании, но ведь нужно же ещё за псами присматривать, да и длить, длить бессмысленный разговор с теми, кто понимает хуже.

— Сколько вас по-настоящему? Четыре здесь, в лесу двое… трое ещё? И все как вы, и с Даром у них так же? Так вот, скортокса очень трудно взять хоть каким-нибудь Даром — огонь, стрела… вода вообще бесполезна — он же водный, да и холода он не боится. Вы всемером его разве что раните и разозлите, а разозленный скортокс… в общем, у вас даже раненых не останется. Потом ваши родные найдут тела, разозлятся, объявят охоту. А у него в голове отпечатается новый закон: «Все люди — враги». Можете представить, к чему такое приведет, так что нет уж, давайте-ка он просто уплывёт и все останутся жить.

Гриз подозревает, что звучит это не до конца убедительно. Может, из-за того, как она стоит. Пытаясь загородить собой огромного чёрного скортокса, который нависает над ней, и щупальца прошивают воздух, делают выпады всё нетерпеливее.

— Врёшь, небось? — спрашивает старший остолоп. — Что тебе-то вообще за дело до этой твари?

— Ну-у… можете считать, мы старые друзья.

— Варг же… чокнутая, — напоминает чернявый с присвистом (скортоксу впору поучиться).

«Пастухи Чудовищ все безумные!» — в унисон стонет Хаата, вжимаясь в ствол сосны.

— А вам-то до него что?

— Че… чего?!

— Вам, говорю, что до него? Насколько я знаю, люди в сёлах не пропадали. Тех рыбаков он только спугнул — и сразу уплыл из озера. С концами. Вы-то зачем идете по его следам? Прославиться решили? Захотелось настоящей добычи… А-а-а-а, ну, конечно.

Младший уже шепчет: слушайте, а может, ну его и пойдем? Так себе была идея, а эта варгиня, похоже, знает, о чём говорит… А глаза-жуки чернявого всё бегают, нет-нет да и взглянет на длинные хлысты-щупальца. Чёрные, гибкие, все в мелкой чешуе…

— Парализующие хлысты — за ними гоняетесь? Что, кто-то в деревне слышал про цены в городах? Тогда тем более уходите. Хлыст — часть скортокса. Что-то вроде отдельного организма, который не теряет связи с хозяином и после отделения от него. Яда становится меньше, так что убить таким касанием нельзя… но если убить самого скортокса — все его хлысты потеряют свойства разом. А отделить щупальце от живого скортокса почти невозможно. Разве что сам подарит.

Гриз медленно, гипнотически медленно снимает с пояса кнут. Разворачивает чёрные, ласково шуршащие чешуёй петли. Шуршик рядом с ней шипит, довольный: скортоксу кажется, что сейчас они — вместе! Со щупальцами! Ух-х…

«Стоять! — взвивается преградой в сознании Шуршуна оплетающая зелень трав. Повилика и вьюнок, и хмель. — Тихо, тихо мальчик, я сама, всё сама, потому что они чужие — но не враги, и никто не умрет сегодня…»

— Скортоксы дарят хлысты только тем, кто им нравится. Вы ему пока что не нравитесь.

— Так ты его попроси, — щурится в ответ старший. — Ты-то ему нравишься, а? Может он нам, ну, скажем, подарит — немножко, с дюжину или чуть побольше. У него-то их немало. И всем хорошо будет.

Гриз не успевает вздохнуть и объяснить, что это так не работает. А остальные из «Людей Камня» не успевают вдоволь набросаться смешками.

Потому что старший добавляет — почти ласково:

— А то, понимаешь ли, мы прибьём твоего терраанта. Клент, ну-к, возьми на мушку земляную девку. Ну что, варг, такое тебе как?

Чернявый Стрелок старательно целится в Хаату, бормочет под нос: «Не шипи, не шипи на своём, отродье, по-человечески говори».

Даарду Хаата кажется застывшей, безучастной. Только пальцы на теле сосны напряглись — вот-вот пустят корни, прямо в кору…

«Уйди, сестра, — вышептывает Хаата чуть слышно. — Лес свидетель, они сами звали свою смерть. Просто уйди, сестра».

— Давай-ка отойди, варг, — подгоняет светловолосый охотник под шепот своего младшего товарища: «Вы чего, ребята, не надо, это же…» — Отойди и дай-ка нам потолковать с этой тварью. Или будь паинькой и попроси у него хлыстов, а то твоему терраанту будет ох, как плохо.

«Уйди, — просит Шуршун изнутри. С яростным шипением выдираясь из зелени единства. — Не мешай мне, не хочу тебя поранить, а я с ними быстро, очень быстро…»

Сумерки рушатся на землю ошалелым прибоем — как шепот, как выбор. Всех на поляне: даарду, охотников и скортокса. Уйди и не мешай, просто уйди и не мешай, всё будет быстро, они сами напросились…

Да, — кивает Гриз коротко и задумчиво. Так просто. Может — даже справедливо.

Потом Гриз Арделл уходит.

В точности как хотели все: охотники, и даарду, и скортокс.

Только вот не в сторону. Не к лесной тропе или кустам.

Гриз Арделл уходит вперёд — рывком, бликом, стремительным росчерком кнута в воздухе.

И время обращается в бешеный танец секунд.

Секунды мельтешат, будто мошки в воздухе. Полыхает вспышка пламени — простейший огненный с Печати старшего мага. Не задевает лица. Второй раз маг ударить не успевает: Гриз захлёстывает правую, выставленную руку кнутом. Смещается, пропускает холодовой удар, вместе с криком «Ах, ты!..»

Кнут свистит, взвиваясь снова, распугивая драгоценные секунды — достаёт на излёте чернявого Стрелка. Тот успел выпустить стрелу — воткнувшуюся в сосновый ствол. И успел наложить на тетиву вторую, развернуться… чёрная парализующая петля ложится вокруг шеи, Стрелок оседает на траву, роняя лук.

Мгновения роятся, пускаются наперегонки. Сместиться, рывком убрать кнут с шеи Стрелка. Упасть, пропуская метательный нож: здоровяк со знаком Воды не стал взывать к стихии. Запустил ножом и прыгнул вперёд, растопырил руки, оскалил зубы — надеясь задавить массой…

Здоровяк явно не играл в детстве с алапардами и не соревновался в реакции с десятком голодных шнырков. Крутнуться, пропуская замедленную, неловкую тушу. Взвить кнут, захлестывая шею. Отступить — пусть себе падает на травку.

Последний охотник, самый младший, не пытается бить. Поднял руки и шлепает губами. С ужасом глядя за её спину, где…

— Стоять, Шуршун!!!

Гриз разворачивается на каблуках — и прорастает в зелень, уходит в вечное «вместе», загораживает теперь уже охотников от поднявшегося на помощь скортокса: гневной, извивающейся чёрной массы, которая ползёт вперед, нависает, нетерпеливо прошивает хлыстами воздух.

«Всё, мальчик, тут уже всё, совсем всё. Видишь, они ничего мне не сделали. Людей надо опасаться, но не надо убивать — они не добыча. Смотри, я даже не запыхалась особенно, стой, Шушрик, стой…»

— Упал и замер, — в сторону оставшегося охотника, углом рта. Позади слышен звук торопливого падения. И замирания.

«Всё, с ними уже совсем всё. Плыви, Шуршик. Найди себе хорошую воду. Ну же, мальчик, плыви скорее…»

Гриз опять напевает сквозь зубы — и идёт прямо на колыхающиеся чёрные хлысты, а скортокс начинает отступать, втягивая щупальца. Отползает к ручью, из которого появился — потому что та-которая-вместе настойчиво твердит внутри: давай, давай, уплывай скорее, тебе нужно уйти глубже в лес, где тебя не найдут, отыщи тихую заводь, давай…

С прощальным шипом скортокс утекает в воду: плеск, бульканье, звук ломающихся веток. Мурлыкающие нежные, едва слышные звуки — прощание.

— Ещё увидимся, Шуршик, — мягко говорит Гриз.

И скортокс тонет — в воде и в сумерках. Растворяется, как зелень в глазах варга. Теперь Шуршун не виден — но Гриз той частью, что пока еще в единстве, чувствует воду, верную и приятную, и знает, что скортокс двинулся вниз по течению…

Разворот на каблуках.

Болотные сторожевые вскочили на ноги, оскалились, вздыбили холки, готовы вмешаться. Гриз свистит псам, протягивает ладонь, вновь уходит в единение, успокаивает главного в тройке: всё хорошо, хозяева вне опасности, посмотри, все дышат, а скортокс ушел, я сделала как обещала… А вы молодцы, что не вмешались, умнички, иначе он всё-таки мог бы кого-то убить.

— Хаата, ты там как?

В порядке, конечно, в порядке. С гримасой отвращения пальцем трогает вонзившуюся в сосну стрелу. Стрелять в терраанта, когда он стоит возле дерева… Может, Стрелок из королевской гвардии и различит мгновенный рывок, когда даарду скроется за стволом, почти слившись с ним.

Но не эти же желторотые птенцы.

— Зачем ты так сделала, сестра? — с пренебрежением спрашивает Хаата. — Пусть бы Тварь убила их.

— Я уже сказала: сегодня никто не умрёт.

Она в задумчивости сматывает кнут, стоя над телами четверых охотников. Здоровяк лежит боком и тихо постукивает зубами. Чернявый подёргивается на траве — бледность из-за вечера кажется синей. Младший тихо всхлипывает, не желая отлипать от земли…

Кажется, все поняли, что такое охота на скортокса.

— Отойдут через четверть часа, — говорит Гриз младшему. — Если есть с собой спиртное — можешь их напоить, лучше отпустит. Позови товарищей, они вас, небось, уже ищут. И живо вон из леса, а то тут гарпии-бескрылки в окрестностях шастают. Вроде, сытые, но они и для развлечения могут напасть.

Синеватая бледность у младшего мешается с зеленоватостью. Парень кивает. Гриз коротко свистит болотным сторожевым, кладёт ладони на головы двух псов, третьему глядит в глаза.

— Охранять. Защищать. И выведите этих болванов из леса по их следам. Пока не начались ночные охоты.

Вслух — чтобы дошло и до псов, и до охотников

— Т-ты…

Старший охотничек уже сидит — держа онемевшую руку на весу. Дергает кадыком, пытаясь родить слова. Цедит что-то про «мы найдем, мы посчитаемся…»

— В общем, как хотите, — отвечает Гриз, — Но, честное слово, тогда все в ваших деревнях узнают, что вас отделала одна женщина, без магии.

Остолоп не отвечает ничего, хотя ему точно хочется. Остальные не в состоянии. Младший, Эджей, встревоженно ощупывает холку подошедшего пса — не ранили ли? Вот-вот заплачет.

Возле него Гриз останавливается. Бросает тихо:

— В королевском питомнике Вейгорда всегда нужны работники. Есть шанс заработать хлыст скортокса.

И, не дожидаясь ответа, окунается в лес и в сумерки.

Идёт, отирая рукавом грубой клетчатой рубахи капли воды и пота со лба и щёк. Сдирает на ходу с рук перчатки — прячет в сумку. Кожа слегка горит в тех местах, где скортокс всё-таки её коснулся — спасибо приобретённой за годы устойчивости, а то могла бы валяться рядом с охотниками.

Даарду Хаата молчит. Скользит по тропе, по кустам, между деревьями. Прячется в чернильных тенях вечера: скоро в лесу будет совсем темно… Шепчется с вечерними птицами и с листьями, и в шепоте слышится недоуменное: «Зачем она так, ведь можно было проще».

«Проще — это не к нам, — усмехается в ответ вечернему лесу Гриз, потирая ладонь. — Не к варгам. Не любим мы лёгких путей».

Лес начинает ночные распевы. Скрогги — вечерние пересмешники — поднимают голоса. Где-то допевает последнюю песню одинокая тенна. Ели вдоль тропы распахивают колючие объятия.

Ночные запахи и звуки ткут дивное покрывало: укутайся — и шагай…

Голос Хааты — задумчивый и весёлый одновременно — настигает в пути. Даарду говорит на своём языке — полном мелодичных извивов и глубоких гласных, и кажется — плавная речь вырастает из каждого звука.

— Люди Камня сегодня удивились твоим силам, сестра.

Чтобы ответить на языке даарду — приходится сбавить шаг. Прикрыть глаза и зачерпнуть россыпи звуков, как пригоршню доброй земли.

— Думаю, они скорее разозлились и мало что поняли — всё же мы отняли у них трофеи.

— Лес сегодня тоже удивляется твоим силам, — не унимается Хаата, поблёскивая кошачьими глазами. — Птицы долго будут петь песни о той, которая вместе со скортоксом. Листья видели. Корни помнят.

Гриз пожимает плечами, рассеянно поглаживая кнут.

— Зачем ты говоришь мне всё это, Хаата?

— Потому что я тоже удивляюсь сегодня сестре.

Терраант-даарду заступает ей дорогу. Маленькой ладошкой указывает в небо, где уже появляется заострённая, белая мордочка луны.

— Пять лун я с вами… за пять лун много видела, Рой не видел столько, сколько я. Другие земли, другие корни, разных зверей, много, много Людей Камня, и ещё Пастухов, как ты. Много видела — никогда не удивлялась: ни силе, ни злости, ни страху. Потому что знала эту силу, верила, что есть такая злость. Сегодня удивляюсь тебе. Твоей силы я не знаю. Кто ты такая, сестра?

Сама она себя чувствует слегка голодным варгом, у которого еще очень, очень много дел сегодня, хотя ночь уже идёт вдогонку. А спроси других — каждый что-нибудь своё ответит. В деревнях вон орут — проклятая девка из леса. В Академии величают «побочной ветвью и аномалией». В общине отступницей обзовут, а то и беглянкой, а терраанты скажут — пастырь чудовищ…

Так что она только смеётся, берёт Хаату за плечи и заставляет поспешить вместе с собой к «водному окну». Под ногами весело похлюпывает вода, в небесах оплывают угли отгоревшего заката…

В памяти живёт голос и стук спиц.

— Скортоксы очень опасны, девочка.

Голос плывёт в шёпоте елей, сочится из прошлого — как темнота из неба. В ночных шорохах множатся отзвуки-ответы.

— Он пока ещё детёныш. И разве для нас…

— Есть много зверей, которые могут принести вред варгу. Даже не желая этого. Даже детёныш скортокса может нечаянно убить. И ты опять сбежала за пределы общины, девочка.

Ветерок колышет листья — как вздох, долетевший из прошлого.

— Твои братья жалуются, что не могут за тобой угнаться. Твои сёстры говорят — что ты слишком своенравна. А мать рассказывала — ты опять танцевала на льду…

— А отец сказал — непонятно, что у меня там внутри. И каким я буду варгом, тоже непонятно. Бабушка. Что у меня там, внутри?!

Глаза — серые, как у неё — смеются, и руки, все в ожогах и застарелых шрамах, легко проходятся по щекам.

— Каждый строит внутри себя. У кого-то хоромы — пустые и дочиста выметенные. Кто-то возводит подобие башни Кормчей — стремящееся только вверх. Кто-то строит склеп, полагая, что строит дворец. Мы сами возводим в себе то, что отражает нашу суть: храмы и хижины, сияющие города или тёплые дома, где пахнет хлебом…

— И я смогу построить дом? Такой… тёплый?

Она силится изобразить руками — подсмотренное у матери. Небольшой домик с голубой крышей на берегу речки — домик, чем-то похожий на маленькое гнёздышко, и обязательно дымок из трубы, и запах сдобной выпечки…

Но серые глаза — почти как у неё, только все в тёмно-зелёных разводах — щурятся, заглядывая в душу. Вязание отложено — и руки в шрамах задумчиво поглаживают длинный чёрный кнут.

— Думаю, ты построишь не дом, Гриз. Ты уже начала, и ты строишь не дом.

— Хижину? Или дворец?

— Крепость. Ты построишь крепость.

Крепостям положены ранние пробуждения.

Солнце ещё где-то за деревней, за холмами, за рекой. Раздумывает — не стоит ли продлить немного сон.

Но небесная простыня уже начинает светлеть, Гриз чувствует это кожей. И, не открывая глаз, говорит себе: «Утро».

Значит, у неё тысяча — тысяча! — дел.

Босые ноги скользят по шерсти Морвила — алапард растянулся у изножья кровати. «Мррм», — отвечает Морвил на касание. Вылизывает медовую шерсть, пока Гриз плещется в умывальнике. Зевает — пока она натягивает лёгкую клетчатую рубаху, штаны из плотной ткани (попечительницы питомника бы ядом изошли!), охотничьи ботинки.

Расчёсывать волосы — мучение. Норовят прихватить зубья гребня, или разлететься в разные стороны, или свеситься на лицо, а потом ещё завиться. Попрошу у Аманды какой-нибудь эликсир, — решает Гриз, ожесточенно сражаясь с каштановыми прядями. Пытаясь укротить их в практичный пучок на затылке.

— Обрежу, как Мел, — выдыхает после четвертой попытки. Волосы осторожничают и дают себя уложить — и всё равно будто посмеиваются («Да вылезем же!»).

Глухой утренний час — любимый. Темные коридоры «Ковчежца» пахнут сном их обитателей. Сладко дремлют коты, свернувшись у камина. Бок Морвила греет ноги — их уже щекочет утренняя прохлада…

Звёзды пролились на траву росой и совсем поблекли.

В закрытой части питомника — шелест листьев и сонная, предутренняя песнь гуляющего на свободе яприля. Приветственное: «Уи-и-и, я здесь!» Горги в клетке поблёскивает глазами. Самка гарпии-бескрылки Пеночка в соседней клетке дремлет — сунув голову под короткий рудимент крыла. Напоминает от этого здоровенную чешуйчатую птицу, у которой кто-то бесчеловечный отнял крылья.

«Человечный», — мысленно одергивает себя Гриз. Война за Воздух трёхсотлетней давности. Бестии против магов в схватке за воздушное пространство. Стрелы и магические сети над городами. Истребление с дирижаблей сотен грифонов, гарпий, виверниев… после которого выжившие разучились летать. Совсем в духе людей, да.

Грифон Ирл просыпается, подходит к прутьям клетки. Просовывает орлиный клюв и стоит понуро, словно говоря: вот видишь, что со мной сделали.

— Вижу, — соглашается Гриз, входя в сознание грифона тонко и незаметно, чтобы проверить — как срослись простреленные крылья. — Люди не любят тех, кто встал на крыло. Они боятся — вдруг вы нападёте на их дирижабли, на магов воздуха…

«Я ж не нападал», — тоскливо вздыхает Ирл. Когтистые лапы с серебристой шерстью беспокойно переминаются — снова скомкал за ночь соломенную подстилку. В сознании — приглушённые сонливостью тоска и тревога: почему нельзя в небо? Крылья же не болят. Раздражения от посетителей нет, это хорошо. Лёгкий голод — и желание размяться, опять ощутить под крыльями упругий воздух…

«Твои братья не летают, — терпеливо повторяет Гриз, — место грифона на земле. В небе теперь опасно: люди могут опять поранить тебя».

И остро чувствует свою беспомощность, потому что знает: тех, кто уже попробовал неба, трудно удержать на земле. И любые клетки для них — мучение.

В лучшем случае — крылья больше не поднимут Ирла в небо, и ему придётся смириться с этим. В худшем…

«Скоро выздоровеешь, — обещает она, хлопая грифона по клюву. — Погоди, схожу за едой».

Единороги в своём загоне (хлипковат, надо поправить) настроились встречать зарю. Все втроём подходят поздороваться, Принцесса тычется в ладонь мягкими губами. Улыбаясь глазами, спрашивает: а не причесать ли тебе мою неотразимую гриву? Гляди какая — с перламутровым блеском.

— Залюбуешься, — соглашается Гриз, — но ведь Йолла плакать будет, если я тебя вычешу. Как я могу её лишить этого удовольствия, а?

— Пфр, — отвечает Принцесса, которая полагает, что маленькая Йолла вполне может послужить её куафером и после завтрака. А потом уж до расчёсывания гривы и полировки рога будут допущены какие-нибудь посетители: Принцессе никогда не надоедает наводить красоту.

Пара ленивых самок яприля похрапывает бок о бок, прихрюкивая и причмокивая — в такт снам о сладкой репе. Усеянная росой изумрудная шерсть кажется украшенной мелким жемчугом.

Морвил деликатно отходит подальше, чтобы травоядные не вздумали, что он за ними. У алапарда есть дела поважнее: утренний обход питомника, рядом с хозяйкой.

От клетки к клетке — прислушиваясь: как прошла ночь? Всё ли в порядке?

Дрессированные пятнистые койны (отобрали у безжалостных циркачей) уцепились непомерно длинными хвостами за верхние брусья клетки и за планки внутри. Качаются-веселятся, услышав шаги Гриз тут же поднимают негромкий гомон («Уирк?» — «Вааао!»), начинают крутиться по клетке и прыгать через хвосты друг друга. Поглядывают: смотри, как мы умеем! И ещё кувырком!

— Тш-ш, ребята, у вас ещё будут зрители…

Койны (высотой — по колено Гриз, гладкие бока в кофейного цвета подпалинах, продолговатые умные мордочки с усиками,) фыркают, сворачивая подвижными лапками хвосты. Хвосты — рыжие, пушистые и ненормально длинные — норовят развернуться и за что-нибудь уцепиться.

Виверний Мальчик что-то слишком вялый — не переборщила ли Аманда с пламягасительными зельями?

Самка алапарда, вся в застарелых шрамах, спит в самом углу. Сонно взлаивают огненные лисы: ночным хищникам пора на покой. Из закрытой части питомника долетает насмешливый ответ-лай.

Шнырок Кусака опять вознамерился удрать из клетки — да сколько можно-то? Алмазная стимфа Шери тихо перебирает перья на раненом крыле — отрастают…

Мелодичный звук твёрдого оперения огромной птицы. Будто звон хрустальных подвесок огромной люстры.

Сегодня была спокойная ночь, — шепчет Гриз, идя между клеток, и загонов, и имён, и историй.

У каждого жителя здесь своя история. Двух огненных лисиц удалось отнять у охотников. Хтурра — снежная антилопа — погибала в плену у контрабандистов. Двухголовый кербер Зубок — славный пёс, которого чуть было не искалечил пьяный хозяин.

Ненужные своим хозяевам. Подранки. Лишённые родителей охотниками. Принесённые сердобольными жителями. Бывшие людоеды. Попавшие в капканы. Замученные до полусмерти торговцами. Почти задохнувшиеся в клетках у контрабандистов.

Путей для бестии попасть в питомник — много, и много историй: разных и похожих одновременно.

И мало исходов, — думает Гриз, заканчивая обход «смотровой» части питомника. Направляясь к тем загонам, куда нет доступа посетителям.

В птичнике всё в порядке: в ночной части скрогги обмениваются последними взрывами хохота — топорща обязательные синие перья с искрой. Разевают вечно улыбающиеся огромные рты и пучат глаза — природные шутники, вечные ночные пересмешники. Снежная сова, как всегда, притворяется умершей, три феникса-подростка жмутся друг к другу в огнеупорном отделении, а маленькие солнечно-лёгкие тенны теперь пробудятся только к вечеру — для песен…

Исходов мало. Животное возвращается в природу, животное не может вернуться и потому остаётся в питомнике: слишком искалечено или слишком привыкло к людям.

Или…

Гриз, поведя плечами, отворачивается от стоящего на отшибе сарайчика. В сарайчике обжилась смерть. Угнездилась и посмеивается, и, кажется, пахнет кровью, хотя это чушь, Аманда постоянно заливает всё зельями, отбивающими запах, да и Рихард не потерпит в своей вотчине непорядка.

В загоне для игольчатых волков вовсю хозяйничает Мел. Рукава рубашки закатаны, короткие волосы взъерошены со сна: подпаивает зельем Модницу — волчицу, которую вызволила из капкана.

Гриз вздыхает.

— Ну, и зачем? Я дала бы ей зелье.

Мел вместо приветствия фыркает носом. Ощетинивается тёмными иглами волос не хуже игольчатника.

— У неё ночью кровь шла, ясно? А Конфетка умотала куда-то в вир болотный, за ночными травами. А вы с Шипелкой были после выезда.

Гриз поглаживает волчицу по высокому лбу и между ушей — не спускаясь ниже, где начинают расти тёмные иглы. Легко врастает в сознание Модницы — «Вместе!» Ну-ка, девочка, расскажи мне, что там было ночью… ну да, просто решила сорвать повязку и шины, не преуспела, но рана начала малость кровить.

— И ты сидела рядом с ней всю ночь, так?

— Не, ещё с птенцами феникса. Они б к утру совсем охрипли бы, а так… Ну, и ещё…

— Мел. Ты сколько не спишь?

Сопение, мрачный взгляд исподлобья, «Ты мне тут не нянька».

— Конфетка сказала, можно ещё.

— Аманде, конечно, виднее, сколько можно протянуть на бодрящих зельях, но припоминаю, что вчера ночью ты дежурила, днём понеслась на два вызова, до этого день тоже не спала…

— Нормально всё.

Мел с негодованием брякает бутылкой с зельем.

— Давай лучше насчёт вашей с Шипелкой поездки. Она мне правду нашипела, там был скортокс?

Про Шуршуна Гриз рассказывает во время обхода яслей: пока проверяют новорожденных и смотрят — что там с самками, потом она «слушает» как там беременные…

Мел воркует над новорожденными единорожками, над открывшим глаза котёнком земляной кошки, напевает песенку птенцам феникса. И — Следопыт — не теряет из рассказа ни слова. Ни звука.

— Жаль, меня там не было, — выплёвывает потом.

— Это кому как. Тебе-то жаль, а вот охотникам, пожалуй, повезло.

— Миндальничать ещё с этими сволочами, — хмыкает Мел, потирая шрам на виске. — К тому же я скортокса ни разу не видела. Тебя послушать — этот Шуршун просто лапочка.

— Чистая душа, угу. Просто щупалец отрастил многовато.

В небе, зажмуриваются глазки звёзд. Солнце докрасна накаляет своё ложе на востоке. И крепчает Песнь Утра питомника: за яприлями подают голос единороги, долетает скрип и писк шнырков — самых разных видов, их в питомнике в избытке, и разливаются в развесёлой песне койны, и серная коза из своего плотного загона издаёт настойчивые, нетерпеливые трели.

— Где эти олухи, чтоб их, — ворчит Мел на вольерных. — Пошли Морвила, пусть их там встряхнёт.

Гриз только отмахивается: будить вольерных с помощью алапарда — никаких вольерных не напасёшься, и без того постоянно персонал нужен. Деревенские не рвутся работать в питомник, где «зверюги ужасные, ковчежники долбанутые, а пить нельзя!» Идут либо смелые, либо от крайней нужды, да ещё попробуй набери тех, кто будет работать за такие деньги, и осторожно, и без запоев. По этим причинам и ковчежное «тело» тоже неполно, вызовов и животных становится всё больше, да еще добыть бы своего плотника — на клетки…

Вместо вольерных появляется Йолла: нос-пуговка перемазан сажей, белобрысые пряди взлетают при каждом скачке, платье задирается — открывает сбитые колени.

— Гриз, Мел! Мелких будем молоком поить? Да? Пойду с ледника принесу, греть поставлю, а то пока эти глаза продерут…

Ловит кивок на лету, уносится с деловитым видом. Скрывая на чумазых щеках полоски от слёз: видно, опять неладно что-то с матерью…

— Она из-за Полосатки, — говорит Мел, провожая девочку взглядом. — Думала — выживет. Она ж с ней всё сидела. А вышло…

Пустой загон по левую руку спрашивает всем своим видом: где? Мимо него тяжко идти, и тяжело принимать этот взгляд. В загоне с пустотой притаился третий исход, самая тяжкая весть.

Спасти можно не всех. И не всегда.

Вольерные сменили солому, полили всё хвойным экстрактом, но смерть так просто не прогнать. Не уходит из питомника, сколько ни гони: истерзанный единорог на прошлой неделе, не сумевшая разродиться койна и вот еще самка кербера, проглотившая водный кристалл…

Смерть бродит в округе, влезая то в одно обличье, то в другое.

Предпочитая замечательной красоты оболочку: высокий рост и широкие плечи, точёные скулы и светлые волосы, небрежно зачёсанные назад.

— Госпожа Арделл. Мелони.

Тихий голос берётся словно из ниоткуда. Как его обладатель — внезапно оказывается на расстоянии трёх шагов, прислонившись к стенке загона. Словно он использовал маск-плащ… нет, маск-плащ висит перекинутым через руку.

Утро. Ночной хищник явился с охоты.

Бах. Мел роняет ведро, заставив взвизгнуть пугливого яприля. Яприль с пронзительным хрюканьем несётся в крытый загон, а Мел разворачивается на каблуках и выпаливает сходу:

— Пшёл к чёрту, Мясник!

— Что-то не так? — удивляется Рихард Нэйш. — Чем-то мешаю?

— Своим существованием, мантикора тебя жри! Что ты тут забыл?

— Ну, можно сказать, непосредственное начальство.

Непосредственное начальство пытается удержать при помощи единения второго яприля — а тот готов унестись за испуганным собратом, чего доброго — раны разойдутся… Удерживает и успокаивает — и только тогда чуть поворачивает голову в сторону фигуры в белом костюме.

— Как прошло дежурство?

— Без происшествий.

Значит, никаких браконьеров, дружков Лортена, вороватых егерей и деревенских, которые решили показать глупую браваду. Хоть за это спасибо.

— Ты хотел что-то, кроме как отчитаться?

— Возможно, выяснить планы, — шелестит Нэйш со светской улыбочкой, — на сегодня. Нет поручений?

— Вызовов по «сквознику» не было, почту будем обсуждать позже, ты сам знаешь. Хотя я бы сказала спасибо, если бы ты помог с больными животными — не хватает рук.

— …будто ему кто-то позволит… — шипит Мел, собираясь, как кошка перед прыжком.

Полукруги у губ устранителя становятся чуть глубже, голос — чуть нежнее.

— Боюсь, вам не понравятся способы, которыми я могу помочь с больными животными, госпожа Арделл. Насколько я помню, мои методы… не для вас.

Яприль под пальцами Гриз судорожно вздрагивает — и замирает. Будто под лопатку ему вошла холодная сталь.

— Выживет? — интересуется Нэйш, окидывая яприля цепким взглядом. — Этот да, а вот с тем, что поступил позавчера — не так однозначно, ему, вроде бы, хуже? Да ещё эта гидра — мы же так и не выявили болезнь? Ах да, самка стимфы…

— Мне метнуть тебе в рожу нож, чтобы ты убрался? — рявкает Мел. — Ползи, откуда вылез, или на себе поймёшь — что такое настоящее вскрытие.

Уголки губ «клыка» слегка приподнимаются — вместе с тёмными бровями.

— Ты, кажется, почему-то расстроена, Мелони? Ах да, тот кербер. К слову, вот, совсем забыл отдать. Кажется, им даже ещё можно пользоваться.

Гриз машинальным движением ловит синий кристалл «сквозника» — причину смерти Полосаточки.

— Уникальный случай, — невозмутимо продолжает Нэйш, наблюдая за дрожащим яприлем. — Известно, что такого рода артефакты реагируют на кровь, но, как выяснилось, при проглатывании реакция в разы более сильная: «сквозник» думает, что он попал в водную среду и начинает резко нагреваться, при этом зелья не дают эффекта, так что мучительная агония, которую вы видели, была… оправданной.

Мел решает, что предупреждений уже хватит, и выхватывает метательный нож с воротника.

Гриз чудом не ловит нож-атархэ себе в затылок — когда привычно встаёт между этими двумя.

— Мел, убери нож, Нэйш, я же говорила, чтобы по вскрытиям ты отчитывался лично мне. Все подробности потом, сейчас — не мешай работать.

Устранитель кивает с видом образцового, дисциплинированного работника. Разумеется, он не хотел отвлекать. Он будет у себя, ждать новых поручений.

— К слову, Мел, осторожнее со сталью. Так ведь можно и без начальства нас оставить.

Короткий свист, и ответ — метательный нож — впивается в стенку загона.

Устранителя у стенки, разумеется, уже нет.

Гриз качает головой, отправляет в карман синий камешек «сквозника» и возвращается к яприлю. Тот дрожит, лёжа на соломе — совсем мелкий ещё, веса пуда в три.

— Тебе надо выспаться.

— Мне надо посмотреть на кишки Мясника, — огрызается Мел, расшатывая нож, который глубоко ушёл в дерево.

— Что опять? Сейчас он вёл себя, как обычно, вызовов с устранениями уже две девятицы как нет… из-за Полосаточки? Да?

Мел возится с ножом у стены, напрочь отказываясь поворачиваться.

— Ты не видела, как эта тварь радовалась. Когда Полосатка… у неё еще агония не стихла, а этот уже тут со своим блокнотиком! Два часа её резал, с-с-с-скотина! Да какого вообще…

Рихард Нэйш мало с кем вообще совместим в питомнике, но с Мел — трепетно любящей животных, слышащей и приручающей их без всякого Дара варга — он несовместим совершенно.

— Мел, мы же говорили об этом. Сведений о болезнях «магических тварей» нет, анатомических атласов нет, ничего толком не изучено, а я часто не могу понять — что происходит, я же слышу только боль. И если это поможет кому-то в будущем…

— Да кому оно… такое… А эта сволочь от счастья прям лопается, когда…

У Мел ломается голос, и она с присвистом втягивает воздух сквозь зубы. И Гриз заставляет себя промолчать все правильные слова, которые могла бы ответить. Запереть их во внутренней крепости, схоронить в темницах и подвалах. О том, что тем, кто попадает на «исследовательскую работу» к Нэйшу, уже не помочь — но можно помочь другим. О том, что никогда не знаешь — что пригодится. И что она понимает: как это — драгоценное, дышащее существо ещё совсем недавно смотрело на тебя, умоляло спасти, и ласкалось, и видело в тебе кого-то сильнее, кто сможет его защитить… И вот ты не защищаешь его от смерти и после смерти — отдаёшь под нож. На поругание, на стол, будто что-то незначимое.

Слова о том, что она смотрела в сознания их всех — всех до единого — она закрывает прочнее всего. Отправляет следом фразу о том, что ей тоже не по душе то, как Нэйш упивается своими исследованиями, но что сделаешь — если в питомнике только один человек знаком с анатомией, готов наплевать на «постулаты телесной нечистоты» и в принципе единственный способен на такую работу.

Гриз молчит о том, что иногда за призрачный шанс кому-то помочь в будущем уже сейчас приходится платить дорого.

Утро накидывается на питомник хищным прыжком, будто охотящийся алапард. Прибегает Йолла с подогретым молоком — и Мел поднимает голову, шмыгает носом, идёт вместе с девочкой поить молоком молодняк. Наконец-то просыпаются вольерные, выходят на уборку загонов и клеток, на заготовку кормов, и тут надо присмотреть за всем сразу.

Малк, продувная бестия, случайно забредший в питомник странник, опять благоухает вчерашними излишествами.

— Малк, кому сказано, отошёл от клеток! Приказ был — с Лортеном не надираться! Возьми у Аманды антипохмелку и дуй корма готовить, чтобы возле зверей я тебя сегодня не видела. Выкинешь такое завтра — отстраню.

Малк щурит хитрые глаза картёжника, утюжит гулящими пальцами рыжую бородку и утверждает, что они только полстакана… дядю помянуть, да.

Старый Перкент покряхтывает, хватается за поясницу — опять спина, ой-ой-ой. Погода отвратная. И помощники все бестолочи. Староста в деревне — идиот. И соль дорожает. А вот в старые времена…

Гриз не даёт утопить себя в недовольстве машет рукой — ага, да, к Аманде за мазью для спины, давай-давай. И хватит егерей забалтывать!

Крокт — ноги нет от бедра, молчаливое угрюмое лицо в морщинах — уже взялся за вилы, разбрасывает солому. Притихшие гарпии с опаской косятся на протез из соседней, временной клетки.

Есть ещё Джоэр, с ним надо что-то делать — вечно отлынивает от работы, а потом на него спящего натыкаются благотворительницы в самых неожиданных местах. Морвил прилетает лёгкой, медово-золотистой тенью, тычется носом в ладонь: найти потерю? Ладно, найди…

Появляются наёмные работники из деревни — порознь. Унылый, с вислыми усами Чейр кивает с похоронным видом. Ну, разумеется, всё плохо. Жена заела. И, говорят, скоро будет война Айлора и Вейгорда. И ещё он почти уверен, что у него несварение желудка, и… что, убрать загоны яприлей? Ну, так он и знал.

И бездна тяжёлых вздохов.

Сыновья Злобной Берты — хозяйки трактира «Свин и свирель» — являются один за других. У Берты переизбыток детей, и куда девать этих придурковатых молодцов — она понятия не имела, так что определила в питомник целых трёх («Может, хоть там сожрут, дармоедов безмозглых!»). Раздать поручения всем троим: подносить солому, носить воду, а вот ты будешь мясо для хищников рубить, пошёл к хозяйственным помещениям!

Потом перекинуться словечком с подошедшим Джейро — нормально детишки? Что, ещё одного ждёте? Это ж сколько у вас там…

Южанин Джейро радостно жестикулирует лопатой — детей много не бывает! Почти залепляет в лоб своему другу — большому, тихому Дерку, «пустому элементу». Дерк, которому не досталось магии и слов, тихонько машет ладонью размером с лопату. Эти двое наносят на себя отпугивающие хищников эликсиры и ныряют в закрытую зону питомника. Раскладывать соль, пропитанную зельями, рассыпать подкормку. Животные, которые гуляют по обширной лесистой территории питомника, тоже нуждаются в поддержке…

Время несётся вскачь, повизгивая. Между клеток и хозяйственных помещений. Между раненых животных и пугливых новичков, под ругань Мел («Куда солому насыпали, бестолочи?!» «А ты на какие куски мясо нарубил?!»). И нужно расспросить Йоллу — что там у неё с матерью, и почему та не показывается. И прикрикнуть на Лортена — чтобы не смел больше спаивать вольерных. И скоро явятся посетители, и не хватает рук, так что, наверное, придётся присоединиться к вольерным с приготовлением кормов — сто изысканных блюд на разный вкус, от подтухшего мяса до чистейшего зерна на меду, для тенн.

С кормёжкой является помогать Кейн Далли — Гриз издалека слышит, как он перешучивается с вольерными и бросает на ходу гарпии из бойцовых: «Нет уж, сегодня тебе не обломится моей драгоценной плоти».

И кажется, что он тут был всегда. Раньше Гриз. Каждое утро после рассвета возникал в дверях «кормильника»: слегка мокрое лицо после умывания, веки припухли со сна, тёмно-русые, малость припудренные сединой волосы пытаются завиться там, где на них попала вода. И щетина, и объёмистое брюшко, и заштопанная рубаха и невозмутимое: «Ну да, сейчас сделаем». И странное чувство — что знаешь человека сотню лет, когда он в питомнике-то только вторую девятницу.

— Кейн, доброе утро, помоги с кормом для шнырков. Помнишь, что у них в рацион входит?

— Всё, — ухмыляется Далли. — Особенно мои пальцы, особенно у Кусаки. Но, насколько я помню, на завтрак ты им предлагаешь яйца, фрукты и варёную курятинку. Сделаем. Заодно подновлю ледник, если Джоэр не удосужился.

Посмеиваясь, уходит на склад — оставляя Гриз разбираться с деликатным рационом для маленьких грифонят. Мел (она ожесточённо кромсает огурцы для койн) громко хмыкает.

— Что? — ловит Гриз её мрачный взгляд. — Он быстро учится. С такими темпами и на вызовы скоро можно будет выводить. Вы же с ним были у вдовы Олсен — что не так?

— От него враньём несёт, — цедит Мел упрямо. — Зверей не любит. Скользкий, как не знаю что. Шуточки его эти…

Вся её поза, движение ножа, разлетающийся по заготовочной огурец — всё говорит: «Не верю я ему».

Только вот Мел на памяти Гриз не доверяла никому из ковчежников, или вольерных, или егерей. Неохотное исключение делая только для Гриз. И малышки Йоллы.

— В деле пока ничего. Хм. Быстро запоминает, пальцы куда не надо не суёт. Не убил чёртову Перечницу, когда она к нему с нравоучениями полезла.

— Да неужели.

— Ну. Я хоть работать смогла, пока она ему там мозги полировала. Думала, она нам всю печенку выест — явились же без ее разлюбезненького Мясника, не с кем сюсюкать за чаем. Потом гляжу, Пухлик её как-то уболтал. Она даже разрешила приходить в её зверинец, когда мне удобнее.

Мел решительно скидывает нарубленный огурец в миску и припечатывает:

— Но на выезд с собой его не возьму. Он или в кусты сиганёт, или попытается зубы заболтать какому-нибудь алапарду — оно мне надо?

Нож стучит быстрее и быстрее — и нужно очистить-выжать-размять-подогреть. Питомцы в клетках требуют завтрака всё громче: яприли заходятся визгом («Где репа? А брюква?! А яблочек бы ещё…»), гарпии мечутся с неумолкающим «урлюлюлю» — желают мяса. Единороги упоенно хрупают овсом, гидрам нужно бы рыбы дать…

Шнырки поглощают порции моментально. Глядят хитроватыми, шмыгающими глазами: нельзя ли просочиться из клетки и ещё чего прихватить? С кошку размером, цепкие лапки, бесконечность расцветок и способностей, и самая главная — просачиваться везде и размножаться с угрожающей быстротой. А ещё питаться буквально всем, тут Далли прав. Хищники, порыкивая друг на друга, занимаются мясом. Земляная кошка снова не желает принимать еду — значит, предложить какой-нибудь деликатес, вроде индюшатины, вдруг не устоит…

Больше сотни капризных ртов, пастей, клювов — и нужно угодить всем, и вольерные ругаются («Да шо ж они так гадють, нельзя, что ли, этих тварей кормить меньше?!»). Но в стенах крепости Гриз живет память об измученных животных в зверинцах. О тесных клетках, куда кидают тухлое мясо и прогнившие овощи. О неубранных загонах и зверях, покрытых вонючими корками.

И вольерные умолкают, напоровшись на один лишь взгляд. Только старый Перкент кряхтит, что вот, ничего-то эти варги не понимают.

От «Ковчежца» доносится звон кастрюль и победоносный грохот: кухарка-экономка Фреза приступила ко своим обязанностям на большой кухне — стоящей отдельно от «Ковчежца». «Бах, бах» — несется в небеса вместе с ароматным паром. Бывшая пиратка Фрезуанда всё делает громко и так, словно всё ещё стоит на капитанском мостике. И собирается брать кухню на абордаж.

— Тудыть-растудыть! — долетает время от времени до вольеров. И Гриз кажется, что маленькой, сухонькой Фрезе стоит только распрямиться и свистнуть — и кастрюли станут в ряд, яйца сами прыгнут на сковороду, каша сварится от одного взгляда из-под густых бровей. А бутерброды, дрожа, пойдут сдаваться в плен.

— Завтракать, непутёвые! — орёт Фреза, чутко подгадав время, когда кормёжка животных заканчивается. — Да чего вы там телитесь: всем идти жрать, кому сказано, а то я вам этот завтрак…

Работники под впечатлениями обещаний — как Фреза может распорядиться завтраком. Кейн Далли идёт в компании лентяя-Джоэла, рассуждая по пути: «Ну, на такое милое приглашение нельзя не откликнуться, да?»

Питаются в питомнике все, когда вздумается (и Фреза вечно цветисто бранится по этому поводу), и Гриз машет рукой: успеется, всё успеется. Дела не ждут. Взяли крепость в осаду, забрасывают на стены сотни крючьев, приставляют десятки осадных лестниц. Карабкаются внутрь города, притаившегося за стенами.

Поглядеть на оставшиеся запасы корма — отметить, чего не хватает. Рыба на исходе, особенно морская, и вот — уже заканчиваются финики, и оливки, и с маслом не очень, и яиц бы тоже… животные потребляют много, в деревне всё не достанешь, посредники ломят цены, с каждым торговцем по отдельности договариваться времени нет. Ладно, закупиться в деревне, а там посмотрим. Больным единорогам и грифонам нужны особые травы, Аманда столько не наберёт, так что тоже надо бы уже переговорить с поставщиками.

И в последнем мешке гороха для яприлей обнаружилось четыре разожравшихся шнырка. И только полмешка гороха.

Да, и ещё — компоненты для зелий…

Аманда выпархивает во двор после завтрака. Юбка развевается на утреннем ветерке, чёрные кудри чуть шевелит ветерок, побрякивает в руке кофр, полный эликсиров.

Певучее: «Солнце сегодня — словно горячий мёд, не так ли, сладкая?» — и вольерные собираются вокруг Аманды, будто пчёлы вокруг гибкого, ароматного цветка. Вьются, бормочут, стараются рассмешить, утащить в разговор, по пятам следуют. Приходится цыкнуть и отправить по делам.

— Ах, золотая моя, — вздыхает травница, показывая белые зубы, — как ты сурова. Ну, подумай — вдруг они принесли мне не только глупые шуточки. Вдруг кто-то из них — моя судьба навек?

И заливается смехом, подмигивая Кейну Далли.

В тени Аманды прячется Уна — тонкий стан, едва слышный голос, глаза пугливо блестят из-под темных волос. Под которыми Уна, ученица травника, Ходящая По Снам, пытается скрыться от мира: вольерных, животных, приветствия Гриз…

Первый обход Аманды — короткий: посмотреть, как пациенты; выслушать Гриз, которая заглядывает в сознание к животным; добавить или не добавить нужных зелий в поилки. Раненый кербер рычит и свою поилку оберегает, и тогда Гриз касается одной из голов — тише, тише, врастает в сознание зверя и уговаривает принять лекарство…

Потом — время «встряски», и звук колокольца собирает членов «тела» на утреннее собрание.

Мел толкует насчет поноса у гарпий, Аманда разливается рекой о нужных компонентах для зелий — значит, опять возня с поставщиками. Хаата шепчет из угла о том, что говорит лес — о животных, которые живут в пределах питомника на воле. Рихард Нэйш вырисовывает какую-то схему в своём блокноте. Кейн Далли дожевывает пирожок от благосклонной к нему Фрезы.

Слух Гриз — с отчётами ковчежников. Зрение — с письмами, которые принесла утренняя водная почта. Три счёта, два пустых письма благотворительниц, многословное послание матушки Лортена (его, кстати, надо бы растолкать). Возмущённое послание Радетелей Природы: «Немедленно освободите бедных зверюшек, а то мы это сделаем за вас!» Угрозы от знатного идиота, который вздумал заняться охотой в лесных угодьях питомника — в мусорную корзину. Предложение забрать искалеченную на охоте самку алапарда — отложить в сторону. Предложения продать животных из питомника в частные зверинцы или цирки — в корзину. Ни писем от сумасшедших коллекционеров, ни предложений помощи в духе «вот, у меня есть пуд прошлогодних яблок, почти не гнилые, отдам зверюшкам за символическое вознаграждение», ни экзальтированных описаний о том, что видели у себя дракона на заднем дворе.

И нет заказов. Ни от постоянных заказчиков, ни от новых, и это хорошо и плохо одновременно. Хорошо — потому что можно уделить животным весь день. Плохо — потому что питомник отчаянно нуждается в средствах: финансирование из королевской казны Вейгорда скудное, слишком много занимает жалование Лортена, слишком многие стараются не заплатить после выполнения заказов…

Гриз вздыхает, шурша конвертами. Кивает, принимая к сведению отчёты Мел, Аманды и Хааты. Раздаёт распоряжения — кто и над чем работает на протяжении дня.

И ныряет в остатки утра, будто в бесконечное озеро, где роятся шустрые, разноцветные стайки дел.

Успокоить раненых зверей, чтобы Аманда смогла их осмотреть и перевязать. Деревенский плотник никак не может справиться с нужной формой клеток — строит помесь пыточной и темницы. Объяснить. Потом связаться по сквознику с поставщиком лекарственных трав. Заказать и уговорить отсрочить платеж. Интересно, Шуршун уже нашел свою тихую заводь? Что там еще — а, да, заказать продукты…

Лортен просыпается после полудня, начинает шататься по питомнику, влезать куда не просят и искать, чем бы разнообразить жизнь «в этом царстве ужасных тварей и кошмарных, занудных женщин». Послать директора питомника ко всем чертям, вручить письмо от матушки и поинтересоваться — давно ее не видел? Хочешь — расскажу, как ты тут? Не хочешь? Всё, пошел вон, работать не мешай.

Лортен царственно фыркает носом и идет приставать к посетителям. Пусть себе — от баек, как он «с величайшим трудом, разумеется, отлавливал для питомника вон того виверния» хуже не станет никому, глядишь, еще денег пожертвуют. Вольерным напомнить — смотреть в оба. Не успеешь оглянуться — какая-нибудь не в меру шустрая дамочка уже полезет целоваться с единорогом, или чей-нибудь сынок начнет дергать койн за хвост…

А они, между прочим, могут его и отбросить. Или привести в действие железы у основания хвоста и здорово этим хвостом обжечь.

Лица, морды, подсчёты, записи. Касание ладонями твёрдых перьев алмазной стимфы. Внезапно раздувшийся и позеленевший после полудня шнырок. Йолла прячет заплаканные глаза, вернувшись из деревни — обидел, что ли, кто? Аманда перевязывает палец стонущему Малку — и зачем совал в клетку к маленьким игольчатникам? Джоэл опять где-то спит. Морвил тычется в ладонь. Грифон Ирл с пронзительным клекотом начинает биться о прутья клетки, увидев в небе орла. Запах лекарственных зелий — это пугливо проплывает Уна…

Город за стенами крепости ворочается утомлённо: городу хочется закрыть ставни и хоть немного побыть в тишине. Но Гриз напоминает себе: ещё тысячи, тысячи дел.

Пройтись по лесным угодьям вместе с Морвилом. Посидеть с новичками, которые не привыкли доверять людям. Успокоить их и внушать, раз за разом, что они вместе, что их не обидят…

…спуститься к реке, быстрой и говорливой. Которая — граница питомника с восточной стороны. Пройти по тропе между зарослями ивняка, подобраться к пристани…

— …пуф, — говорит трубочка в зубах Фрезы, которая расселась на маленьком речном причале. — Пуф-пуф-пуф?

— Может быть, — отвечает Гриз на знакомый по интонациям вопрос.

— Совсем животин загоняете, — бурчит старушка, вынимая трубку. — Мотались же недавно! Сходите через вир, шоб вам всем гидре в глотку!

Гриз подходит к кромке воды. Негромко фыркает, оттопыривая губы. И протягивает руки к прозрачно-бирюзовым лошадиным мордам — когда те всплывают из реки.

Гиппокампы, водные лошади, радостно плещутся в речке, демонстрируют гладкие бока, приглашают — садись, покатаем!

— Не знаю, — говорит Гриз, — может, и через вир…

— Так вызова-то что, не было, что ли?

Спицы в узловатых пальцах старой пиратки стучат, будто сабли друг о друга. Лихо и яростно.

— Пока что не было.

— Ну так и шла б себе по делам своим варжеским! Сама-то, небось, и не завтракала ещё, а? Скоро свой хлыст не поднимешь и шнырка не потянешь, х-ха! Спрашивается, кому такая костлявая нужна будешь? Этот твой устранитель, небось, за бабочками куда подальше свалит, как не за что станет подержаться…

— Фреза…

— Шляется не жравши, потом ей Фреза. Зверей, небось, накормила? С места не двинусь, пока на кухню не зайдешь, ясно тебе?

— Фреза, готовь «поплавок».

Старушка сплевывает в воду. Исподлобья поглядывает на Гриз выцветшими глазами — когда-то два василька, теперь вот незабудки.

— Опять в голову стукнуло? Тебе, Уне или еще кому?

Гриз жмет плечом. Предчувствие было с утра, неявное далёкое — отзвуком вечера. Теперь вот по спине гуляет холодок — прохватывает, как ветерок, под летним солнцем.

Что-то случится, — говорит внутри предчувствие. Что-то будет. Поднимай мосты в крепости. Готовься к осаде. Скоро, скоро…

— Когда готовить-то? — щурится Фреза. Глаза — незабудки, личико — грецкий орех, волосы — взбесившиеся облачка под платком. — Сейчас?

— К обеду на всякий случай.

Стук спиц смолкает — Фреза знает, что чутье варга редко лжёт. Бормочет только возмущённо: «К обеду ей, ну как же. Небось, теперь еще и обед пропустит, будет потом шляться по коридору, как эта ученица нойя — не разберешь, где там тень, где она». Так что Гриз приходится дать обещание: она непременно перехватит что-нибудь. И даже действительно перехватить. На бегу. Между беседой с истеричной мамашей, которая хочет купить сынуле единорога (даже успела уломать Лортена) и родами у серной козы…

«Сквозник» обжигает бедро через два часа после обеда.