Пузыри славы

ФИЛОСОФ ПОНЕВОЛЕ

Представьте себе бурлящий водоворот будничных дел. Одна забота настигает шквалом другую, а там, глядишь, неотразимо надвигается третья. Вот в таком водовороте беспомощно барахтался Ибрахан Сираевич Ибраханов, когда возглавлял комбинат бытового обслуживания. Свободной минутки у него тогда не было, чтобы проанализировать или, проще выражаясь, осмыслить события, которые разворачивались вокруг него.

Зато теперь, отстраненный от руководства комбинатом, Ибрахан получил возможность все двадцать четыре часа в сутки предаваться глубоким философским размышлениям на самые разнообразные темы — о себе, о жизни, о своем месте в ней.

А что такое жизнь? — задавал Ибрахан себе вопрос. Какой-то мудрый человек определил жизнь как горение. Но гореть можно по-разному. Иной горит ярким пламенем, а тот тлеет чадным огоньком, бесцельно коптит небо. И это тоже горение! Так и он, Ибрахан, оставшийся не у дел, тоже сейчас коптит, а не горит.

Формально Ибрахан числился в резерве. После всего происшедшего яшкалинское руководство не очень торопилось в воспитательных целях предлагать ему какие-то ответственные посты. Надо, чтобы человек прочувствовал свою вину, переболел и предстал через какое-то время очищенным от скверны, которая опутала его на вверенном ему участке. Пусть на досуге — теперь ничем не ограниченном — он глубже осознает, где и на чем он поскользнулся, где и в чем дал промашку.

Конечно, легче всего свалить вину на исчезнувшего неведомо куда Булата. Да, Булат был натурой увлекающейся, и его нередко заносило в заоблачные выси. Но, по-честному говоря, Ибрахан считал, что задумка Булата была перспективной. При умелом и твердом руководстве из его затеи мог выйти толк. Значит, тут налицо определенная личная недоработка Ибрахана. От этого никуда не уйдешь…

После разыгравшейся бури в жизни Ибрахана как будто наступил штиль. Но затишье было кажущееся. В душе все кипело и клокотало. Он признавал суровое решение по его персональному делу вполне справедливым. Правда, трудно было примириться с мыслью, что вышиблен из номенклатурной колесницы, пусть даже временно, как он надеялся.

Первые дни он отсиживался дома. Стыдно было появляться на людях, неловко было смотреть в глаза тем, кого считал равными себе. Ему казалось, что прохожие отворачиваются от него, делают вид, что не знают его.

Когда кто-то из многочисленных друзей подходил к Ибрахану и искренне выражал сочувствие по поводу случившегося, ему чудилось, что это все показное, фальшивое. Но если кто не по злому умыслу, а по рассеянности проходил мимо и не здоровался с ним, он воспринимал это как удар.

Но сколько можно отсиживаться дома?! Согласитесь, весь день смотреть на постные и зареванные лица Ямбики и Миниры — не всякий выдержит.

Что делать, как убить медленно и томительно тянущееся время, пока тебя не призовет высокое начальство? Ибрахан уходил в лес. Там, на лоне природы, он обретал успокоение мятущейся душе.

Пусть нехотя опадающие листья и наводят на грустные аналогии… Да, и он, как опавший лист… Значит, ничего неестественного в его судьбе нет, значит, увы, таков суровый закон жизни — отжил свое и отделился от ветки…

Стоило Ибрахану, гуляя по лесу, заметить пробивающуюся из-под каменной глыбы травку, как он застывал, любуясь смелой травкой, которую не смущали никакие каменные преграды, которая хотела жить и будет жить! Какой наглядный и поучительный урок преподала травка — не пасовать перед трудностями, а настойчиво, несмотря ни на что, двигаться вперед и только вперед!

Зеленой травинки достаточно было, чтобы успокоить и приободрить Ибрахана, заставить его смотреть на будущее радужно. Как мало, оказывается, нужно человеку!

ВОЗРОЖДЕННЫЙ ИЗ ПЕПЛА ФЕНИКС

Наконец сегодня Ибрахану позвонили по телефону домой и пригласили к Аксакалу на большой разговор. Долгожданный вызов и обрадовал и испугал. Ибрахан рад был тому, что его не забыли, позвали в Голубой дом, и в то же время он понимал, что разговор предстоит далеко не приятный. Конечно же вызывали его не для того, чтобы вручить на серебряном блюдце конверт с решением о назначении на новый высокий пост. Так не бывает даже в современных сказках! Ибрахан шел в Голубой дом, никого не видя, ничего не замечая. На улице и на душе было сумрачно. Все небо заволокло дождевыми тучами.

Углубившись в невеселые мысли, он споткнулся о камень, очутившийся каким-то образом на его пути, неловко упал и распластался на земле. Хорошо, что рядом, откуда ни возьмись, появился Уркенбай — печальная знаменитость Яшкалы.

Поскольку Уркенбай остался как-то обойденным вниманием в первой части нашего повествования, мы считаем своим долгом хотя бы вкратце познакомиться с ним.

Портрет его потребует нескольких строк. Вообразите вылепленную из грязного и рыхлого снега бабу с поношенной шапкой, надетой набекрень в любую погоду — зимой и летом. На одутловатом спившемся лице выделялся большой с красными прожилками нос. Это был особенный нос: Уркенбай совал его во все, что бы ни происходило на улице, вмешивался в любой разговор, впопад или невпопад, вставлял реплики, не зная даже, о чем идет речь.

Уркенбай переехал в Яшкалу недавно, но за короткое время прослыл лодырем, летуном и многоженцем. Сменил четырех или пятерых жен и несколько мест работы. Человек без определенной профессии, он был многоотраслевым шабашником.

Уркенбай помог упавшему Ибрахану встать и стряхнуть с костюма пыль.

— И как он сюда снова попал, этот проклятый камень? — залопотал Уркенбай, чадящий дешевой сигаретой «Спорт». — Три месяца назад этот же камень чуть не лишил меня сына. Жена моя, которую я сосватал из деревни Туишево, тоже споткнулась об него. А она, надо вам знать, была на сносях. Хорошо, что удачно упала — на спину, иначе бы мой потомок не увидел бы белого света. И надо же было, чтобы именно вы, уважаемый Ибрахан, наткнулись на него!

То обстоятельство, что совершенно незнакомый человек, знающий его, помог в беде, несколько отвлекло Ибрахана от мрачных мыслей.

— Откуда ты меня знаешь, незнакомец?

— Как вас не знать?! Кто в Яшкале вас не знает? И вы меня знаете, только не признаете. Ведь это ваши ибрахановцы починили мою разбитую мотоциклетную тарахтелку, и я на ней привез молодую жену… Зверь, а не мотоцикл. Зря, совсем зазря их загубили… Ребята из Идыбысы были — во! Бедняга Родис попался и теперь безвинно жует за решеткой казенный харч. Хорошо, что Булат — умница, смазал пятки и дал дралы… А то, что Факай и Акоп сидят пока без дела, — им не повредит. Но вот за кого я рад — это за Ярмухамета. Так ему, толстопузому, и надо. Все под меня подкапывался: и жен я часто меняю, и на постоянную работу не устраиваюсь. Под меня яму копал, а сам в нее угодил. Таким не место в нашей милиции… За вас же, уважаемый Ибрахан, я спокоен. Перемелется — мука будет. Все обойдется…

Хорошо информированный о последних событиях утешитель начал раздражать Ибрахана. Мало того что он бесцеремонно бередил незажившие раны, Ибрахану не хотелось, чтобы его видели в обществе пьяного прощелыги. Чего доброго скажут: как опустился Ибрахан!

А Уркенбай не отставал.

— Дорогой Ибрахан, возьмите меня к себе на работу! — не переставая, канючил он. — Я, можно сказать, мастер на все руки… И слесарь, и плотник, и газовик… Не пожалеете.

— Но я же сам нигде не работаю…

— Сегодня не работаете, завтра будете работать…

— Вот тогда и придешь, — с трудом избавился от назойливого попутчика Ибрахан.

Ибрахан приближался к Голубому дому. Все чаще встречались знаковые. Обычно Ибрахан издалека шумно приветствовал их. Сейчас же, потупив взор, не останавливаясь, проходил мимо, избавляясь тем самым от неприятных расспросов.

В приемной сдержанно поздоровался с начальником строительного управления и директором консервного завода, они молча пожали ему руку.

Раздался звонок. Аксакал приглашал к себе Ибрахана. Смиренный, с наголо выбритой головой, покорно опущенными плечами, он переступил порог и закрыл за собой двойные двери, обитые дерматином.

Только через два часа покинул Ибрахан кабинет Аксакала… Раскрасневшийся, он и впрямь производил впечатление, будто ему основательно пропарили все до единой косточки. Никакие Сандуны не могли бы задать такую горячую парку и головомойку! Он вышел от Аксакала взмокший, но посветлевший, обновленный.

В древности, говорят, жила сказочная птица феникс. Она сгорает в огне и спустя сорок дней и ночей вновь возникает из пепла, обновленная, полная сил для новых высоких взлетов.

Вышедший от Аксакала Ибрахан всем своим видом походил на вновь возрожденного из пепла феникса. Бессознательно низко поклонился всем, кто сидел в приемной, а затем подошел к каждому и крепко пожал руку, как бы благодаря их за то, что с ним так снисходительно обошлись в кабинете. Всем было ясно: Ибрахан снова в седле! Как, в каком чипе, на каком участке — не так уж важно. Главное — уцелел, вернулся в номенклатурное лоно. Какой ценой далось это ему, не знал никто, кроме него, Аксакала и тех, кто был в кабинете.

Грозовые тучи, сгустившиеся над головой Ибрахана, рассеялись, Ибрахан быстренько выскочил на улицу.

Символично, что и на улицах Яшкалы разразился освежающий ливневый дождь. Выпятив грудь, Ибрахан гордо зашагал по мокрым улицам, не замечая дождя, не обращая внимания на лужи, дождевые реки. Ему навстречу, спасаясь от дождя, спешили знакомые.

— A-а, привет, дружище! — еще издалека басил Ибрахан.

О, как хотелось ему, чтобы теперь кто-то, невзирая на ливень, остановил его, расспросил, как дела. Но все бежали, спасаясь от дождя.

«Вот эгоисты! Каждый думает только о себе! Словно сахарные, боятся, что растают». И он зашагал еще быстрее, приплясывая и бодро напевая про себя: «Ля-ля! Ля-ля! Ляль-ля-ля».

Дома его с нетерпением ждали не только Ямбика и Минира, но и Ярмухамет. Бывший участковый отлично понимал, что сегодня у Аксакала решалась не только судьба Ибрахана: будущее Ярмухамета тоже целиком зависело от этого визита.

Промокший до ниточки, Ибрахан ввалился в дом и, не переодеваясь, обнял домочадцев.

— Можете поздравить!

Хотя на дворе дождь пошел на убыль, в доме Ибрахана стало сыро от пролитых слез. То были слезы радости: гроза миновала…

Ибрахан переоделся. Ямбика с Минирой принялись собирать на стол.

— Ну, дорогие мои! Итак, я снова на коне! Обмоем же копытца нового коня, что повезет нас вперед к новым успехам. Ярмухамет, снимай чалму с белоголовых бутылок!

Все ожили, от былой печали не осталось и следа. Сели за наспех организованный праздничный стол. Наполнили рюмки.

— Так за что же и за кого мы выпьем? — задал недвусмысленный вопрос Ярмухамет, желавший как можно скорее узнать, что его персонально ждет в ближайшем будущем.

Зеленоватые глаза хозяина дома хитро заблестели под нависшими черными бровями.

— А вы угадайте!

Но какие ни называли домочадцы учреждения и объекты, никто не попадал в точку. Особенно опростоволосился Ярмухамет, он называл самые высокие должности и посты, на которые Ибрахан едва ли мог претендовать после скандального провала с ИДБС.

— Нет у тебя чутья, Ярмухамет. Работа в милиции не пошла тебе впрок. Нюхом должен чувствовать, какая должность по моим способностям.

— Ну, не мучай нас, скажи сам! — взмолилась Ямбика.

— Какой участок у нас сейчас самый боевой? Производство товаров широкого потребления! Вот! И меня, как видите, бросили на этот ответственный участок — в промкомбинат.

Все захлопали в ладоши. Правда, Ярмухамет, надо честно признаться, хлопал в ладоши не так усердно, как остальные: он никак не мог сообразить, в качестве кого Ибрахану предстоит применить свои способности на промкомбинате. Однако все были счастливы, что черные дни миновали, и никто не задал лишнего вопроса, кем назначили в комбинат Ибрахана. Ну конечно же директором!

Поглощая закуску и осушая рюмку за рюмкой, Ибрахан открыл небольшую семейную пресс-конференцию.

Ярмухамет выпытывал мельчайшие подробности большого разговора в Голубом доме:

— Здорово песочили?

— И врагу не пожелаю… За два часа, что пробыл у Аксакала, я семь раз пропотел, семь раз меня окунали в ледяную воду. Какие каверзные вопросы задавали! Но я выстоял. Особенно старался меня поддеть, как вы догадываетесь, мой «заклятый друг» Хамза.

«Как вам, уважаемый Ибрахан, могла прийти в голову такая идея — оказывать гражданам медвежьи услуги в их отсутствие?» Я ему на это выдал. «Конечно, говорю, работать по старинке легче и проще. Никакого риску, никаких забот. Зачем голову ломать над новым, когда можно перенять опыт вчерашнего дня и уж в крайнем случае подражать столице. Идея ИДБС, говорю, сама по себе перспективная, но беда в том, что скомпрометировали эту идею сомнительные люди, вроде Родиса».

При упоминании имени Родиса Ярмухамет помрачнел: «Значит, о моем зятьке у Аксакала шел разговор. А как насчет ибрахановского зятька?»

— А про Булата что говорили? — не выдержал Ярмухамет.

— Говорили, конечно, но я взял все на себя.

«Значит, выгораживает своего», — подумал Ярмухамет и спросил:

— А потом?

— А потом я сказал Аксакалу, что вся беда ИДБС в том, что это движение родилось раньше времени. Конечно, когда у нас будут всюду умные машины вроде компьютеров, или как их там называют, то можно будет безошибочно учитывать запросы и нужды населения. Опять же заочно…

И тут Аксакал припомнил старую поговорку: «„Поспешишь — людей насмешишь“. За славой Ибрахан погнался. Лучше бы слава за вами гналась. А то получается дутая слава. Вот и Сандунами вы опередили время».

Я, как мог, защищался: «В Москве, мол, есть Сандуны, а нам, выходит, нельзя?» — «В Москве и метро есть, а оно не всюду пока строится». Ну, что я мог на это ответить? Если бы только Сандуны, куда бы ни шло, а тут выкопали еще старые грешки и выдали по большому счету.

Не желая вдаваться в дальнейшие подробности «пропесочивания» и головомойки у Аксакала, Ибрахан не упомянул о строгом предупреждении Аксакала: «Учтите, уважаемый Ибрахан, это последняя ваша ставка! Больше никаких поблажек и амнистий не будет. Даем последнюю возможность оправдать себя на работе. Если что, пеняйте на себя».

Когда Ибрахан закончил свой скорбный рассказ, Ямбика подошла к мужу, погладила по бритой голове и ласково произнесла:

— Бедненький, досталось же тебе! Теперь все будет хорошо. Работай, как все, и не увлекайся, знай меру!

— Теперь вам надолго урок будет, — сказал Ярмухамет. — Будете знать, как окружать себя жуликами. Я, помните, предупреждал вас, что Булат и Родис жулики, задержал их, а вы потребовали немедленно их выпустить.

— Выходит, ты знал, что Родис жулик, и выдал за него свою дочку. Вот потеха!

— Как было не выдавать, — взъелся Ярмухамет, — если Тинира слезами обливалась?!

— Ладно, ладно, не ссорьтесь, — утихомирила друзей Ямбика. — Сам же ты, Ибрахан, кричал: «Двойная свадьба! Ура!»

— Да-а, — вздохнул Ярмухамет, — для тебя все обернулось удачно… Ты снова на коне… Твой зятек тебе, выходит, не повредил, а мой сыграл со мной злую шутку. Ни за что ни про что хожу обездоленный, и не знаю, на каком я свете…

— Да ты, Ярмухамет, не горюй, пристроим и тебя…

— На промкомбинат?

— Будешь опять же начальником.

— Над чем начальником?

— Будешь начальником охраны комбината! Что, плохо звучит?

— Звучит-то ничего, да что там охранять?

— Имущество, станки, готовую продукцию.

— От кого?

— Как от кого? От воров и жулья. Работа, сам понимаешь, несложная.

— Да, — согласился Ярмухамет, — работа, что называется, не бей лежачего…

— Не в масштабе суть. Зато при деле будешь… А теперь давай по домам! А то день выдался какой тяжелый.

РАЗВЕ ЭТО КУМОВСТВО?

Прошло четыре месяца. Облетели листки календаря, облетели листья на деревьях. На смену осени пришла зима. Декабрьские морозы сковали землю, но жизнь в промкомбинате, куда перебросили Ибрахана, забурлила по-новому.

Основная производственная база находилась на окраине Яшкалы, а цехи саней и телег — в семнадцати километрах от города.

Первые дни Ибрахан болезненно переживал, что ему приходится «вкалывать» на отшибе, вдали от квартиры, вдали от городских организаций. Раньше он был у всех на виду. Встретишь, бывало, знакомого приятеля и на ходу, нет-нет, выпросишь дефицитных деталей или получишь оборудование сверх плана.

Теперь Ибрахан был предоставлен сам себе. Редко-редко заглянет на промкомбинат какой-нибудь инструктор или инспектор.

С одной стороны, как будто и лучше, никто тебя не дергает, не читает нотаций, не выговаривает, но с другой — варишься в собственном соку. Высокое начальство судит о тебе, о вверенном тебе участке только по сухим статистическим сводкам. А что скрывается за каждой строкой сводки, сколько бессонных ночей, сколько мытарств и нервотрепки, об этом никто и не догадывается.

Ибрахан работал за троих. Следуя старой поговорке: «Если Магомет не идет к горе, то гора идет к Магомету», он, не жалея обуви, обивал пороги всяких инстанций, выжимал дополнительные ассигнования, отвоевывал новое здание, буквально зубами вырывал новое оборудование. Словом, новоиспеченный директор показал, на что он способен: комбинат при нем зажил полнокровной жизнью.

Планы и по ассортименту, и по качеству выполнялись.

Все шло как по маслу, и, право, грех было сетовать на судьбу. Сиди себе спокойно на месте, пожинай лавры на скромном участке и не рыпайся. Так нет, все ему не сидится, все не по нем, какая-то черная кошка продолжала царапать ему душу.

Чего-то ему не хватало, а чего именно — он и сам не знал. Больше всего его угнетало однообразие, монотонность. Сегодняшний день как две капли росы похож на вчерашний, а завтрашний — точный слепок с сегодняшнего. Нет прежнего величия, прежней шумной жизни, когда ты и твои дела были средоточием всей Яшкалы. Уж слишком разителен контраст между тем, что было совсем еще недавно, и тем, что сталось с ним по воле злого рока!

Вслед за Ибраханом к месту его новой службы потянулся хвостик. Помимо Ярмухамета туда попали Факай и Акоп.

Предусмотрительный Ибрахан посадил их на такие участки, где им, при всем желании, не на чем было погреть руки. Ибрахан строго-настрого предупредил их: малейший сигнал, и он расправится с ними вплоть до предания суду. Вместе с ними в комбинат были приняты и другие сослуживцы. И, конечно, среди них Аклима — неизменный секретарь.

Старые работники промкомбината встретили Ибрахана и его соратников по ИДБС в штыки. То на дверях кабинета Ибрахана появлялась неизвестно кем нарисованная табличка «Сюрпризхан», то в городские организации сыпались анонимные и гласные жалобы с обвинениями в протекционизме и семейственности.

Ибрахан легко отбивался от этих обвинений.

— Когда меня назначали в промкомбинат, то говорили, что это ответственный участок трудового фронта. А на фронте как? — убеждал Ибрахан вышестоящих товарищей. — Я — командир и должен знать тех, с кем иду в разведку, с кем иду в атаку. За всех, кого я принял на работу, я отвечаю. А то, что у них были отдельные грешки, так это же родимые пятна, так сказать, пережитки прошлого. Наш долг помочь им избавиться от них.

СОСУЩЕСТВОВАНИЕ ИЛИ…

Городские организации предоставили Ибрахану полную свободу действий. И он стал действовать. Прежде всего ему пришлось сломать сопротивление кучки приверженцев ушедшего на пенсию директора и сторонников главного инженера Кужахмета Альмухаметова.

С первых же дней пребывания на новом посту Ибрахан смутно почувствовал со стороны главного инженера какую-то глухую неприязнь. Возможно, Альмухаметов сам метил в директора.

Он работал здесь несколько лет, кончил строительный техникум, знал свое дело и вправе был надеяться на то, что именно он займет кабинет директора.

Внешне Альмухаметов как будто аккуратен, исполнителен. На летучках выступал коротко, но непомерно резко. Ему ничего не стоило публично покритиковать на собраниях указания начальства и настоять на своем.

«Так долго продолжаться не может, — решил Ибрахан. — Нельзя, чтобы я пел на один мотив, а главный инженер гнул в другую сторону и пел совершенно другую песню».

Ибрахан пришел сегодня на работу с твердым намерением раз и навсегда внести ясность в отношения на командной вышке.

Он предложил Аклиме немедленно разыскать Альмухаметова.

Тот явился прямо из цеха, явно чем-то недовольный.

— Что случилось? — Главный инженер, не дожидаясь приглашения, уселся в кресло. — От работы отрываете. Не вовремя вызываете…

— Позвольте мне судить: вовремя или не вовремя. Раз вызвал, значит, по делу.

— Дела решаются не в кабинетах, а на производстве, в цехах. Из-за пустяков часами просиживаем у вас. Мы же утром обо всем договорились на планерке. Что изменилось за несколько часов?

Разговор принимал острый характер. Ибрахан вскипел и оборвал Альмухаметова:

— У вас все? Теперь задам вопрос я. Знаете ли вы, уважаемый товарищ Альмухаметов, что такое оркестр? — Ибрахан подчеркнуто произнес слово «товарищ», давая понять, что беседа носит сугубо официальный характер.

— И для этого, собственно, вы меня вызывали? Думаете организовать самодеятельный оркестр? Но об этом можно было поговорить и в другое время.

— Изволите шутить? Мне не до шуток! Итак, я спрашиваю, имеете ли вы представление об оркестре?

— Имею, и довольно полное. Сам дул в трубу… — У Альмухаметова определенно иссякало терпение.

— Меня не интересует, куда вы дули и почему продулись… Кто, по-вашему, руководит оркестром?

— Что за вопрос? Даже ребенок знает: дирижер…

— Что из этого следует? Следует то, что вы, как главный инженер, у нас на комбинате исполняете роль дирижера. Или, по крайней мере, должны исполнять.

— На что намекаете?

Накал делового разговора нарастал.

— Я спрашиваю, почему руководимый вами оркестр играет вполтона, и игра его в городе не слышна? Музыканты все какие-то сонные, и вы, дирижер, дремлете вместе с ними.

— Ваши заявления беспочвенны. Планы выполняются. Даем нужную продукцию. Люди работают…

— В Яшкале все работают… А возглавляемый мною, Ибрахановым, комбинат должен работать лучше всех! Должен всем задавать тон, играть первую скрипку в общегородском оркестре… Слава о нашем комбинате должна греметь за пределами Яшкалы, по всей республике…

— Извините, но вы, кажется, уже прогремели…

— Моя прошлая деятельность вас не касается!..

— Еще раз хочется прогреметь? Пожалуйста! Но без меня.

— Это как понимать? Как заявление об отставке?

— Понимайте, как хотите… Я себе работу найду.

— А я кадрами не разбрасываюсь… Я ценю специалистов, учусь у них. И весь сегодняшний разговор, если хотите знать, я затеял исключительно для того, чтобы мы с вами, директор и главный инженер, выработали единую платформу, единый план совместных действий. Вам угодно заключить договор о сосуществовании?

— Скорее всего вы имеете в виду договор о ненападении и невмешательстве в дела друг друга? Что ж, я не против. Только текст договора за вами. У вас это лучше получится… Гонорар за публикацию договора в «Крокодиле» и «Хэнэке»[8] будет причитаться исключительно вам. Я на него не претендую…

— Мне все понятно! — Ибрахан смерил презрительным взглядом главного инженера.

— Будем считать наш разговор не состоявшимся. Сама жизнь внесет поправки в наши отношения.

ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО ЗЯТЯ

Ибрахан все чаще ловил себя на том, что ему для взлета, для масштабности не хватало Булата. Светлая голова зятя, нашпигованная дерзкими, но заманчивыми идеями и проектами, что-нибудь непременно да придумала бы. Он несомненно нашел бы верное противоядие против застоя и серости, в которой пребывал сейчас Ибрахан и подведомственный ему комбинат. Опираясь на Булата, он чувствовал бы себя увереннее и сумел бы противостоять апломбу Альмухаметова.

Но Булат раз и навсегда изгнан из сердца. Его письма уничтожались непрочитанными тут же на месте, как только почтальон их приносил.

Булат стал писать Минире. Взывал к ее чувствам, клялся в вечной и чистой любви.

Узнав о переписке дочери с изменником и ренегатом, Ибрахан разгневался и пригрозил Минире, что выгонит из дома, если та не прекратит переписки. Тогда Минира стала получать письма на почте, до востребования.

Напрасно Ибрахан вытравлял из памяти, из сознания образ зятя, напрасно умоляли дочь и супруга сменить гнев на милость и разрешить Булату вернуться домой, к любящей жене, которая места себе не находит, тает на глазах.

— Этому не бывать! — пресекал подобные разговоры Ибрахан.

Напрасно верная супруга Ямбика ссылалась на давние традиции:

— С кем сошлась твоя дочка, с тем и волосы должны быть сплетены на веки вечные. Даже если суд приговорит, — а его не за что судить, — даже если суд приговорит его в тюрьму, Минира, верная клятве, будет безропотно ждать своего мужа.

И на это Ибрахан неизменно отвечал:

— Этому не бывать, пока я жив!

Ибрахан запретил упоминать даже имя своего бывшего сподвижника по ИДБС. А сам, против воли, возвращался к мысли о том, как было бы хорошо, если бы рядом с ним был Булат… И потому все заклинания носили чисто показной характер. Булат, явись он сейчас с повинной, мог бы рассчитывать на помилование, на амнистию. Ибрахан ясно представлял себе картину встречи с блудным зятем и тут же прогонял это видение, как нечто несусветное, как наваждение.

Однажды зимним вечером Ибрахан вернулся с работы домой. На пороге отряхнул с себя снег, веничком очистил валенки и, предвкушая сытный ужин, а затем приятный отдых у телевизора, вошел к себе в квартиру. Вошел и не поверил своим глазам. Перед ним стояли Ямбика с Минирой в обнимку с Булатом, осунувшимся до неузнаваемости, в потрепанном костюме. Точнее, то была тень бывшего когда-то в зените славы и могущества, неотразимого сердцееда, вдохновенного оратора, способного одним жестом, двумя-тремя словами загипнотизировать кого угодно и заставить подчиниться своей воле любого человека.

Ибрахан решил, что ему померещилось.

— Сгинь, шайтан!

Но шайтан не исчезал. Ибрахан, честно признаться, растерялся и не знал, как себя повести. Его охватил гнев: блудный зять осмелился явиться в оскверненный и преданный им дом. Густые брови сошлись и обвисли, глаза налились кровью, в них загорелся зловещий огонек:

— Изволил вернуться, соколик?!

— Вернулся, если примете с повинной, — не своим, глуховато-пришибленным голосом заговорил Булат, покорно склонил голову перед Ибраханом и подал руку, но она повисла в воздухе.

— Трусам руки не подают! — разразился гневной тирадой Ибрахан. — Подло струсил перед каким-то фельетонистом. Меня на съедение, а сам в кусты! Вот это да! Исключительный был сюрприз! И у тебя еще хватило наглости явиться ко мне в дом?! — С трудом сдерживая себя, Ибрахан прошел в гостиную и всем грузным телом повалился на диван.

В этот миг из комнаты Миниры раздался душераздирающий крик:

— А-а-а!..

Ибрахан, Ямбика, Булат выбежали на крик. Бледная Минира, разметав волосы, билась в истерике, неистово выкрикивала какие-то непонятные слова, рвала на себе платье…

— Опомнись, доченька! — пробовал Ибрахан успокоить дочку. Но чем больше утешал, тем громче она кричала:

— Уходи! Ты не отец! Ты убийца моего ребенка!

Ямбика бросилась к дочери и подлила масла в огонь:

— Вот до чего ты довел единственное дитя!

— Да перестаньте! — взмолился Ибрахан. — Булат, подай воды!

Минире дали валерьянки, она немного успокоилась. Тут пришел черед Ибрахана уточнять:

— Какого ребенка я загубил?

— Того самого, что ношу под сердцем… — Минира метнула гипнотизирующий взгляд на Булата, как бы говоря: «Молчи, все потом объясню».

Новость о том, что он скоро станет дедушкой, сперва ошеломила, а потом обрадовала Ибрахана. Только бабушки и дедушки поймут Ибрахана, его радостное волнение. Он уже видел себя укачивающим внука (не внучку, а непременно внука), явственно ощущал, как внучонок карабкается к нему на колени и просит рассказать сказку.

Нет, эти переживания ни с чем не сравнить! Вот и выходит: хочешь не хочешь, а с отцом будущего внука надо мириться, у внука должен быть родной отец, а Минира не должна быть горемычной матерью-одиночкой!

— Садись! — глухо бросил Ибрахан Булату.

Тот, словно бедный родственник на приеме у богатого дядюшки, присел на краешек стула. Булат не узнаваемо изменился, от былого щеголя не осталось и следа.

— Чего такой бледный? — спросил Ибрахан. — Не сладко, наверное, жилось на чужбине, без нас?

— Жить можно везде, — последовал ответ, — но мне было худо без Миниры. Второй такой не сыщешь нигде… И без вас худо…

— Брось заливать. Мы не дети… Где болтался-шатался? Что еще натворил?

— Не суди его так строго, — вмешалась Ямбика, — нам-то вместе жить.

— А ты не суй бабий нос в мужской разговор. Когда нужно будет, тебя опросят… Жить ли нам вместе или врозь — мы еще посмотрим… Ну, чего надулся, как сыч, и молчишь, как пень.

— В разных бывал я переплетах, — стал исповедоваться Булат. — Никакой черной работы не чурался. Даже культурником работал в домах отдыха. Развлекал отдыхающих…

— Я себе здесь наживал инфаркты, а он, видите ли, развлекался… — со злорадством заметил Ибрахан.

Тут Ямбика снова включилась в разговор:

— Хватит его грызть! Садитесь ужинать. Давайте выпьем за возвращение нашего зятя! — предложила Ямбика. — Хорошо, что ты вернулся, сын мой!

— Неуместными благодарностями ты только портишь человека, — огрызнулся Ибрахан. — Ему бы на своем горбу узнать, почем фунт лиха… Поехал бы с Минирой куда на стройку, начали бы жизнь с одного-единственного самовара и каравая хлеба, как мы с Ямбикой, тогда бы ценили жизнь, какая ни получилась.

— Ну и поедем, — весело затараторила ожившая Минира. — Завтра же уедем. Не правда ли, Булат? Не помрем… Все работают, все живут.

На глаза Ямбики навернулись слезы. Она высвободила руку из-под передника, вытерла их.

— Никуда не поедете. Не для того копили мы добро, чтобы единственная дочка мыкалась где-то на чужбине…

— Вот, вот, так ты ее и испортила, а он, твой любимый зятек, совсем доконал. Вдобавок и меня поставил под удар…

После постных недель и месяцев Булат уничтожал выставленные на столе блюда с волчьим аппетитом. От выпитого немного осмелел и заговорил с Ибраханом не как виновник его невзгод, а как равный с равным, как пострадавший от капризов фортуны.

— Я для вас на все был готов… Хотел, чтобы вы как можно скорее вернулись на номенклатурную орбиту… не моя вина, что нас не поняли, что попался Родис — проходимец и жулик, на котором пробы негде ставить…

— Да что там прошлое ворошить. Недаром говорится: кто прошлое помянет, тому глаз вон, — опять вмешалась Ямбика.

— А кто забудет прошлое, тому оба глаза! — не унимался Ибрахан. — Прошлого забывать нельзя. Жизнь — великий учитель. Нам с тобой, зятек, она поставила двойки. Скажи-ка, милый, как жить-то будем?

— Мудрые слова вы сказали, дорогой тесть! — захныкал Булат. — Жизнь — она мучит, но она и учит…

— Где работать собираешься?

Булат, еще не так давно блестяще игравший роль рыкающего льва, мгновенно преобразился в покорного ягненка, послушного, робкого, едва только начавшего ходить со стадом. Он не стремится к высоким должностям. Ему бы скромное, тихое местечко, будет вести себя тише воды, ниже травы. Ему многого не надо. Был бы честно заработанный кусок хлеба, да любимая жена рядом, и любимые родители…

— Ну что ж, желаю тебе удачи! — прикрывая ладонью зевок, произнес Ибрахан и, на ходу раздеваясь, направился в спальню.

Ему хотелось поскорее забыться и исцеляющим сном заглушить острые впечатления дня.

Но сон не принес Ибрахану избавления от терзавших его дум.

Как быть с Булатом? Уговорить его уехать в другой город? Тогда с ним уедет и Минира. А этого не допустит Ямбика, она не переживет разлуки с любимой доченькой. Да и сам Ибрахан только на словах мог посоветовать дочери поехать на новостройку?

Как отпустить от себя единственную дочь?

Устроить Булата куда-либо в Яшкале? Но кто примет его с подмоченной репутацией? Взять его к себе в промкомбинат на техническую должность? Это значит — дать недругам и злопыхателям повод для досужих разговоров и сплетен. Навешают собак, не отобьешься потом ни за что.

Ибрахан долго ломал голову над этой казавшейся ему неразрешимой проблемой и не мог прийти ни к какому определенному выводу. Кто бы мог дать ему дельный совет? Прежде всего, разумеется, сам Булат. И Булат посоветовал.

— В моих поступках даже генеральный прокурор не найдет состава преступления. Меня могут упрекнуть в том, что я, дорогой тесть, будто бы пожелал погреться около вас в лучах славы. Допустим на одну минуту, что это так. Найдите мне в уголовном кодексе, который я знаю наизусть, параграф или примечание к нему, карающее за славолюбие. Ставлю тысячу рублей, которых у меня пока нет, что такого пункта в уголовном кодексе не найдете! У нас с вами, если вы себя уважаете и если вы мне хоть чуточку верите, есть один выход — пойти к Аксакалу и как на духу поговорить с ним о моем возвращении, рассказать, что я искренне раскаиваюсь, что мое сокровенное желание — честным и добросовестным трудом на пользу общества загладить свою невольную вину.

Ибрахан внимательно выслушал зятя и сказал:

— Ой, Булат, Булат! Почему твоя пока еще не совсем седая, но уже многодумная голова не всегда повернута в нужную для нас сторону? У тебя не голова, а настоящая сберегательная касса всяких ценных идей и начинаний.

— Спасибо, дорогой папаша, за теплые слова в мой адрес.

Ибрахан побывал у Аксакала и выложил откровенно все обстоятельства, связанные с возвращением Булата в Яшкалу.

Ибрахан собрал у себя в кабинете управленческий аппарат и инженерно-технических работников и поставил на повестку дня один вопрос: «Заявление Булата Барыева о приеме на работу в промкомбинат».

— Я мог бы, — заявил Ибрахан, — своей властью отдать приказ о зачислении товарища Барыева на работу. Но тут есть два обстоятельства. Фамилия Барыева упоминалась в фельетоне «Пузыри славы», который многие из вас, наверное, читали. К слову, в фельетоне товарищу Барыеву ничего незаконного не инкриминировалось. Его поступки не подсудны. Вместе с тем я не могу единолично оформить его прием на работу, поскольку он приходится мне родичем. И чтобы потом не обвинили меня в семейственности, я выношу этот вопрос на совещание нашего актива. Как мы решим, примем или нет?

Слово взял Факай.

— У нас каждый гражданин имеет право на труд. Булат Барыев не лишен этого права. Паспорт, трудовая книжка у него в порядке. Если мы примем его к себе в комбинат, то коллектив берет его как бы на поруки, то есть обязуется его перевоспитать, поможет освободиться от недостатков, за которые он подвергся критике в известном фельетоне. — И, обращаясь к Булату, спросил: — кем хотите у нас работать?

— Кем угодно. Согласен на любой участок. Самый трудный. Даю слово работать честно, по-ударному, перевыполнять норму.

Поскольку желающих выступать больше не было, тут же в кабинете Ибрахана главный инженер Альмухаметов подписал приказ о зачислении Б. Барыева в производственный цех формовщиком кирпича. Так начался новый этап в жизни Булата — неистощимого фантазера и комбинатора.

Добровольной явкой в Яшкалу, в дом Ибрахана, он сам приговорил себя к бессрочным исправительно-трудовым работам…

Труд облагораживает человека, труд перевоспитывает человека, свернувшего с правильного пути. Все, кто знал Булата по комбинату бытового обслуживания, по ИДБС, диву давались: такая разительная перемена произошла с ним.

Он буквально горел на производстве, приходил раньше всех, уходил последним. Он весь отдавался работе с какой-то неистовой яростью, азартом. Он не знал, что такое перекур, что такое минуту просидеть без дела. Иногда это походило на самоистязание. В любую погоду — в дождь и слякоть, в пыль и снежную пургу — Булат всегда был на трудовом посту, служа примером для всех окружающих. Буквально за два-три дня он овладел профессией формовщика. Главный инженер не мог нахвалиться Булатом.

Долго держать Булата на таком, по существу, примитивном процессе Альмухаметов счел нецелесообразным и перевел его на обжиг. Тут он быстро овладел искусством обжига кирпича.

Тот же Альмухаметов доверил Булату заменить заболевшего мастера. Из кирпичного цеха Булат был переведен в столярку. И здесь за короткий срок показал себя с лучшей стороны. Оно как будто нехитрая штука — сколотить стол или стул, но и на этом участке Булат проявил сноровку и художественное чутье.

Столярка стала выпускать мебель по эскизам Булата.

В торговых точках мебель эта пользовалась усиленным спросом:

— Нам бы столы новой модели…

Альмухаметов пытался остудить производственный пыл Булата: человек не семижильный, не автомат — таких темпов долго не выдержит, свалится. Кому от этого будет прок!

И Минира с Ямбикой ругали, увещевали его: пожалей себя, не доведи до изнурения. На все следовал короткий категорический ответ: «Так надо!»

Сообщения о подвижничестве Булата ласкали слух Ибрахана. Он отлично понимал, что держать его на низовой работе нецелесообразно и просто несправедливо.

Человек самоотверженным трудом замолил грехи, оправдал себя во всех отношениях. По трудовым заслугам ему и честь, и место.

Пора передвинуть зятя куда-нибудь повыше, хотя бы на одну ступенечку. Но как бы это провернуть, чтобы не видна была его, ибрахановская рука? Инициатива должна исходить от постороннего человека, иначе директора обвинят в кумовстве. Кто же мог бы сказать тут веское слово? Конечно, Альмухаметов — непосредственный начальник Булата.

Хвалить на всех перекрестках Булата он хвалит, но дальше похвал что-то не идет. Значит, надо подсказать, намекнуть, сделать дипломатический ход.

При очередной встрече с Альмухэмстовым Ибрахан завел разговор.

— Не щадите вы себя, товарищ главный инженер! И кирпичное производство на вас, и столярка с широким ассортиментом. Вам не мешало бы заиметь парочку помощников. Ну, парочку нам, пожалуй, не утвердят, но об одном я почти уже договорился.

Альмухаметов удивился внезапному приступу директорской доброты: с чего бы это? Что за этим кроется?

— Не возражаю, давайте мне помощника по столярке.

Ибрахан наморщил лоб от напряжения:

— Кого бы вы посоветовали?

— Не знаю. Я, признаться, над этим не задумывался.

— Давайте вместе продумаем, обсудим, кто бы мог подойти.

Ибрахан стал загибать пальцы, перебирая на память возможные кандидатуры: этот хоть и способный, но малость заливает за воротник, тот не пьет, но не потянет. Этот еще молод, тот малоинициативен.

Все пальцы на обеих руках были уже загнуты, а ни одной подходящей кандидатуры не нашлось.

— Казалось бы, народу хоть отбавляй, а вот выдвинуть на руководящую работу некого. Не тот, так другой изъян, — сокрушался Ибрахан.

— А мы что — без изъяна? — спросил Альмухаметов, исподлобья наблюдая за директором.

— Да, да, — не стал перечить Ибрахан, — и мы не чистенькие, как стеклышко. Ну, и что из этого?

— Ничего. Констатирую факт, — спокойно ответил Альмухаметов.

— Констатировать, как видите, легко, а выдвинуть кого-то вам в помощники — не так-то просто.

— Надо подумать. Одним махом не решишь…

Но Ибрахан не собирался откладывать решение кадрового вопроса на отдаленное будущее. Как бы прижать Альмухаметова и подвести окольными путями к единственно верной кандидатуре — к Булату. Но главный инженер сам, видимо, не проявит инициативы.

— Не будь Булат моим родичем, — перешел Ибрахан в лобовую атаку, — порекомендовал бы его. Но опять же при непременном условии, что вы будете твердо руководить им, держать в ежовых рукавицах, не давая никаких поблажек.

— Вам виднее, — ответил главный инженер, глядя куда-то в окно, — вы директор, ваше слово решающее.

— Следовательно, вы не против?

— Возможно, я и ошибаюсь, но вроде бы рановато и не совсем удобно.

— Но вы ведь не станете отрицать, что за последние месяцы Булат показал себя с самой лучшей стороны. Да и вы сами его не раз хвалили.

— Хвалил, не отрицаю. Хвалил как кирпичника, вдумчивого столяра… При желании он может…

— Стало быть, вам надо только крепко держать его в узде. Вот и договорились.

На том и разошлись. На другой день Ибрахан заготовил на подпись Альмухаметову приказ о назначении Булата помощником главного инженера по столярке.

— Мне, сами понимаете, подписывать неудобно…

Припертый к стенке главный инженер нехотя подписал приказ, но добавил одну строчку: «С испытательным сроком».

Ибрахан криво усмехнулся и — делать нечего — отдал должное административному опыту Альмухаметова.

Так Булат Барыев вновь был запущен на руководящую орбиту по промкомбинату.

Новое назначение давало Ибрахану возможность чаще видеться в деловой обстановке с Булатом, при случае оперативно советоваться с ним.

В этих советах он испытывал все большую нужду…

Дополнительная приписка в приказе об испытательном сроке устраивала и Ибрахана, он сразу смекнул: Булат, бесспорно, выдержит испытание. И признать это придется не кому иному, как тому же Альмухаметову.

Совершенно излишне говорить о том, что так оно и случилось.

Светлая голова Булата, острый взгляд схватывали на ходу основные моменты и тонкости технологического процесса.

На что другому понадобился бы месяц, Булату достаточно было одной недели. Это стало очевидным для всех и для Альмухаметова — против истины не попрешь, и главному инженеру ничего не оставалось, как подписать приказ о зачислении Булата своим помощником по столярному цеху — окончательно и бесповоротно.

ЧИТАТЕЛЯ НАДО ЩАДИТЬ

Читателя надо уважать. Иные писатели забывают, что перед ними не стрельбищный полигон, где производится опытная пристрелка нового оружия, а живой человек с сердцем, умом, памятью. Забывают эту простую истину и обрушивают на него сенсационные новости, невероятные ситуации, оглушающие и ошеломляющие неожиданности. Отсюда по меньшей мере нарушение сердечной деятельности, аритмия, стенокардия, бессонница, потеря аппетита и много других явлений, превращающих еще вчера нормального человека в полуинвалида.

Читателя надо беречь и щадить. Исходя из этих гуманных соображений, автор решил загодя подготовить читателя к появлению на горизонте старого знакомого Шагея.

Если читатель помнит, бабай дал слово, что ноги его не будет в комбинате бытового обслуживания. А Шагей-бабай — человек слова. В комбинате бытового обслуживания, хоть там и переменились действующие лица, старика мы больше не встречали.

Но при этом, прежде чем осуждать поведение Шагея, примите во внимание, что Яшкала — городок слишком маленький.

Так что, когда Шагей решил воспользоваться своим правом, правом пенсионера, и поработать два месяца в году, то учреждения, где он мог бы осуществить свой замысел, оказались буквально наперечет: раз, два — и обчелся. Поневоле, как бы этого Шагею ни хотелось, ему пришлось постучаться в промкомбинат.

Шагей долго откладывал визит к Ибрахану: то разросшийся у его дома цветник нуждался в подкормке, то у одной из своих хохлаток в солидном птичьем поголовье он обнаружил на левой лапке непонятную мозоль.

И вот однажды Шагей-бабай решился отправиться на поклон к Ибрахану. Встречен был без особого энтузиазма, да он на него и не рассчитывал.

Ибрахан принял его вежливо, но сухо.

— У меня для вас, бабай, легкой работы нет.

Старик возразил, что легкой работы не ищет, что может по старинке, по кузнечной части, может и по другой.

— Просто хочется кости поразмять. Руки по настоящей работе соскучились…

— Давно кляуз не писал? — поддел его Ибрахан.

— Напраслину возводишь… Клянусь седой бородой, никогда этим не грешил.

— Так я тебе и поверил. — И чтобы не было намека на злопамятство, Ибрахан предложил старику заглянуть через недельку. Может, что и появится.

Но обстоятельства сложились так, что Шагею не пришлось ждать недели — за ним прислали из комбината гораздо раньше.

К этому приглашению непосредственное отношение имели двое. Не удивляйтесь, не падайте в обморок!

Первопричиной вызова бабая в комбинат была Ямбика — боевая подруга Ибрахана. И уж на последующих этапах активную роль сыграл Булат.

Хронологически события развертывались так.

Однажды за обедом Ямбика в присутствии Булата, не вынимая рук из-под фартука, посетовала мужу на то, что у нее раскололась скалка, обыкновенная деревянная скалка — примитивное деревянное орудие домашней кухонной техники. Сунулась в магазин, а там скалки не оказалось и не помнят, когда она была в продаже.

Теперь Ямбика вынуждена раскатывать тесто для пирогов и пельменей бутылкой из-под «Столичной».

— И не стыдно тебе, дорогой муженек, смотреть в глаза домашним хозяйкам? — сказала она Ибрахану. — Директор такого комбината, а простой скалки не можете изготовить!

Ибрахан пропустил мимо ушей сетования жены: ему не впервые слышать ворчание Ямбики на нехватку того или другого. Хорош директор, если он на поводу у своей драгоценной супруги!

По-иному отнесся к исчезновению в торговой сети скалок Булат. Своим хищным носом он учуял здесь богатые перспективы.

От имени несуществующей домашней хозяйки он написал слезное письмо в яшкалинскую газету. Оттуда переслали письмо в торг. Вскоре пришел ответ: «Скалок действительно нет, когда будут — неизвестно. Завод, изготавливающий скалки, стал на ремонт».

Булат мгновенно смекнул, что тут пахнет жареным. Свято место пусто не бывает. Один завод выбыл из строя, его заменит с лихвой другой. Точнее, его заменит столярный цех яшкалинского промкомбината!

Надо только ковать, пока горячо…

Творческая мысль Булата заработала на полную мощность. Но тут же он поймал себя на том, что времена теперь другие и ему не так легко будет пробить свою многосулящую идею.

Главный инженер Альмухаметов встретил предложение Булата более чем равнодушно. «Новая спецификация — новые заботы, новые хлопоты. Хватит мороки с тем, что у нас уж есть… И вообще новый ассортимент — это компетенция директора»…

Оперируя справкой из торга об отсутствии в продаже скалок, Булат насел на тестя-директора:

— Надо воспользоваться благоприятной конъюнктурой! И чем скорее… Наладив массовое производство скалок, мы тем самым заставим говорить о себе и в городе, и в районе: «Кто ликвидировал голод на скалки? Промкомбинат! А кто возглавляет комбинат? Ибраханов? Молодец!..»

Но решил дело следующий убедительный аргумент:

— А главное, мы утрем нос зазнавшемуся директору торга Хамзе! Ему прекрасно известно об отсутствии в продаже скалок. А что он предпринял? Ровным счетом — ничего! Палец о палец не ударил…

Желание как-нибудь посрамить Хамзу оказалось превыше всяких доводов.

— Даю свое «добро», — уступил Ибрахан, — но одно железное условие — никакого шума, тихо, солидно…

— Вот именно без шума… Пусть наша скалка будет обухом по голове Хамзы! Вот это будет для него сюрпризик! — довольно потирая руки, произнес Булат. Но Ибрахан тут же остудил горячую голову зятя:

— Опять сюрприз? Никаких сюрпризов! Заруби себе на носу: мы делаем все во имя и ради наших женщин, чтобы облегчить их тяжкий труд. Уяснил? Ты лучше скажи, как технически осуществишь производство скалок?

Булат был готов к этому вопросу и обстоятельно изложил свой план.

На складе среди ненужного хлама он обнаружил несколько старых заброшенных токарных станков. Превратить их в действующие агрегаты совсем несложно, затраты копеечные.

— Предположим, — перебил Ибрахан. — Но как ты решишь проблему квалифицированных кадров? Где раздобудешь в наших краях?

— Опять же чепуха на постном масле! Я придумал небольшое приспособление, маленький шпинделек — и станок превращается в полуавтомат. С ним управится любой пенсионер.

— Не увлекаешься? Смотри мне…

— Повторяю, со станком управится любой пенсионер. Даже такой слабак, как блаженной памяти Шагей!

— Не радуйся, он жив-здоров и легок на помине… Только вчера приходил устраиваться на работу…

— Вот его я и возьму на скалки…

— Смотри, не обижай его, а то он чуть что — в Уфу напишет…

— Я, наоборот, прославить его хочу, в передовики вывести. Век будет мне благодарен…

— Все равно предупреждаю… Не наломай дров!..

— Успокойтесь, папаша, дров не наломаю, а вот скалки — да, наломаю, и много… — отшутился Булат. — Значит, по рукам!..

— Э, нет… не торопись… Торопливость знаешь, хороша только при ловле блох. Я советую все-таки заключить с торгом договор на поставку скалок. Так будет вернее…

— Вот этого от вас никак не ожидал. Вы на две головы выше Хамзы. Надо себя уважать! Хамза знает адрес и мог бы обратиться к нам за подмогой. Но он, видите ли, гордый, не хочет унижаться, просить нашей выручки. Но мы тоже гордые… Был бы товар, а рынок сбыта всегда найдется. Мы поставим Хамзу перед фактом: скалки нужны? Нужны! Изволь платить, сколько надо… Так и только так мы поступим…

Ибрахан уступил. И тогда Булат стал разжигать костер для новой каши.

По приглашению Булата Шагей-бабай пожаловал в комбинат по-праздничному одетый, свежевыбритый, с тщательно остриженной каемкой бородой, освеженной одеколоном «Кармен». О прошлом, словно уговорились, ни слова.

— Итак, будем работать?

— Будем, — бодро ответил старик.

Булат провел с бабаем разъяснительную работу.

— У вас, уважаемый, хоть вы и в годах, котелок варит, — похвалил Булат. — А теперь вы должны осознать, на какой важный, можно сказать, участок вас выдвинули. Да станет вам известно прискорбное обстоятельство: в продаже нет скалок. Как на это посмотрят на Западе? Подумать только: Красноярскую ГЭС, крупнейшую в мире, построили, космос освоили, а с копеечной скалкой, выходит, не справились! Так ли это? Нет, справимся и со скалкой! И сделаете это вы, уважаемый Шагей-бабай! Вы со скалками выходите, так сказать, на передовые позиции! Вот как это понимать надо!

— Ты меня не агитируй. Я и без тебя соображаю, что к чему в мировом масштабе…

Булат объяснил старику немудреное устройство станка и несложный технологический процесс изготовления скалок: бригада рабочих будет подавать ему заготовки из чурок, а он, снимая стружку, обтачивая чурку до нужного размера, станет выпускать скалки.

— Приходите завтра, проведем пробный эксперимент!

— Зачем завтра, когда можно сегодня, — сказал Шагей: уж больно соскучился старик по живой работе. Быстро снял костюм, остался в одной майке и, выпятив худощавую впалую грудь, занял свой пост. Включили станок, и старик, хоть был неверующий, со словами «бисмилла!»[9] нажал педаль, и работа пошла…

Приклепленная к шпинделю округло отесанная чурка бешено закружилась. На какую-то долю секунды старик отпрянул от станка, испугавшись, видимо, невероятно быстрого вращения чурки. Не выдавая себя, быстро подвинул вперед прикрепленный к суппорту резец. Все на деле было не так страшно, как сперва почудилось бабаю. Из-под резца плавно потекла красивая сосновая стружка.

Старик сообразил, вовремя остановил станок и штангенциркулем измерил толщину будущей скалки: надо было снять еще самую малость. Через несколько секунд первая скалка, сработанная руками ветерана труда, пенсионера Шагей-бабая, стала готовой продукцией.

Старик оказался на редкость толковым, и его не много пришлось поправлять и поучать.

Назавтра Шагей пришел в цех, пожурил разнорабочих за то, что не приготовили чурок, негоже рабочий день начинать с перекура…

— Больно ты горяч! — заворчал один из рабочих. То был Уркенбай, на сей раз пока еще трезвый. Как было сказано выше, Уркенбай просился на работу в промкомбинат и устроился.

— Я, как разойдусь, работаю, как шайтан, за мной не угнаться… — признался бабай. — Не будем дожидаться начальства, давайте заготовки, не задерживай движение!..

Булату пришлась по душе такая производственная прыть и рвение пенсионера. В следующий раз он явился с секундомером в руках и прохронометрировал время, затраченное на одну скалку.

— Десять секунд! Молодец! — не скупился он на похвалы. — Но нужно еще быстрее.

— А как быстрее? И насколько быстрее? — забросал его вопросами старик.

Увы, и сам Булат этого не знал. Не знал и специально вызванный нормировщик: на изготовление скалок никаких норм не было!

— С такими нормировщиками, как ты, не то что до мировых стандартов, даже до Уфы не доберешься. Не можешь сообразить? На черенки норма есть?

— Есть! — обрадованно произнес нормировщик.

— Бери эту норму и помножь на три.

Наконец установили, что за час положено изготовлять десять скалок.

В первый день работы Шагей-бабай за восемь часов выдал «на-гора» сто двадцать скалок. Это, бесспорно, была большая трудовая победа!

Булат горячо поздравил старика:

— Вы даже не представляете, что сделали! Дело не в скалках! Хотя это тоже важно, и даже в международном масштабе. Но вы понимаете, что вы сделали для таких же, как вы, пенсионеров?! Вы доказали, что со станком могут управиться и старики! Мы немедленно сколотим из пенсионеров бригаду по изготовлению скалок. Ударную бригаду! Незачем отвлекать для этой цели высококвалифицированных специалистов.

Такую бригаду сколотили из довольно престарелых пенсионеров; к ним предъявлялось одно требование: они должны были обладать отличным зрением. Бригадиром был назначен Шагей.

Прошло несколько дней, и бригада бабая выполнила норму на двести процентов. Внутри бригады первенствовал опять-таки Шагей, который намного опережал остальных. Но не думайте, что этот рекорд дался ему просто. К концу рабочего дня старик буквально спал с лица, глаза ввалились, грудь вздымалась, как кузнечные мехи. Он обессиленно опустился на колени. Его немедленно подхватили и медленно, потихоньку, словно аргамака[10] после скачек, вывели во двор.

На свежем мартовском воздухе лицо рекордсмена постепенно ожило.

— Качать его! — предложил кто-то.

С криками «Ура!» и «Слава!» Шагея стали качать и невесомого, как пушинку, внесли в комнату мастеров, где заботами помощника главного инженера по столярному цеху был приготовлен обильный стол в честь двухсотпроцентного рекорда Шагей-бабай.

Обмывка шагеевского рекорда продолжалась до первых петухов. Благо, сюда прибежала встревоженная отсутствием отца дочь Шагей Гульгайша и увела домой бабая, захмелевшего от производственного успеха и от всего остального.

Всю дорогу Шагей бил себя в грудь и заплетавшимся языком хвастал:

— Видели абзыкая[11]? Куда молодым до меня! Вот как надо работать!

Пока Шагей и его бригада накапливали запасы дефицитных скалок, Ибрахан по настоянию Булата вызвал из Уфы художников для оформления Доски показателей, так как подобные высокие производственные успехи стыдно выставлять на обычный фанерной доске.

Открытие Доски показателей прошло торжественно, но скромно, без лишнего шума, как на том настоял Ибрахан.

Доска показателей действительно была достойна тех удивительных дел, какие свершали такие люди, как Шагей и члены его бригады. Инкрустированная лавровыми и дубовыми листьями, огромная доска играла на солнце голубыми и красными красками.

С появлением Доски внутрицеховое производственное состязание за лучшие показатели заметно расширилось.

В республиканской газете была напечатана острая критическая заметка «Почему в Стерлитамаке нет в продаже топорищ?». Заметка оказалась искрой, из которой в сердце Булата разгорелся неугасимый огонь нового начинания — доказать, что Яшкале близки нужды всей республики и, если того требуют чрезвычайные обстоятельства, Яшкала охотно пойдет на выручку далекому, но родному Стерлитамаку.

Так при столярке было налажено производство дефицитных топорищ. На этот не менее ответственный, чем производство скалок, участок были поставлены четыре пенсионера и дополнительная знакомая нам Минникунслу, пришедшая в комбинат не только затем, чтобы отработать для пенсии недостающий трудовой стаж. Немаловажную роль, как вы, надеемся, догадались, сыграло то, что тут уже работал Шагей, по которому она продолжала вздыхать.

Хотя топорища и скалки представляли собой и по фактуре и по трудности изготовления продукцию далеко не сходную, Булат все же организовал соревнование обеих бригад по количественным показателям: пусть у них будет стимул работать лучше, быть впереди.

Теперь нередко Шагей и Минникунслу возвращались вместе домой. Не было дня, чтобы между ними не возникали споры: что сложнее изготовлять — скалки или топорища, и вообще, что из них важнее в хозяйстве.

— Кому нужны твои скалки, да еще из сосны, — поддевала старика Минникунслу. — Тесто же сосновой смолой вонять будет.

— И такое говорит хозяйка? Ломаного гроша за тебя не дам! Пельмени любишь? Тукмас[12] любишь? Как же катать тесто без скалки? А то, что из сосны, начальство, видимо, знает больше тебя.

Горячий спор всегда кончался безрезультатно, но это не мешало спорящим всякий раз возобновлять его.

По дороге домой оба соперника подходили к Доске показателей и, хотя каждый прекрасно знал, как закончился у них рабочий день, все равно останавливались у нее и комментировали результаты. И опять разгорался спор: чей труд сложнее, чей труд почетнее.

Минуя проходную, Ибрахан сворачивал к столярному цеху и, выслушав краткий и маловразумительный рапорт Ярмухамета: «Все в порядке, никаких ЧП не было», направлялся к Доске показателей. С нее Ибрахан начинал рабочий день на комбинате, ею и заканчивал.

Сегодня к обычному служебному рапорту Ярмухамет прибавил важную для него семейную новость: «Тинира вышла замуж за проезжего шофера». Ибрахан поздравил старого друга и передал поздравления Тинире. «Все хорошо, что хорошо кончается, — подумал Ибрахан. — Меньше одной непристроенной красавицей станет в Яшкале. А то невесть что городят об аморальном поведении дочери бывшего старшины милиции после ареста ее муженька».

И сегодня Ибрахан по обыкновению направился к Доске показателей.

Подошел к ней и окаменел: Доска показателей есть, а показателей-то нет. Точно корова языком слизала. Голое место!

Ибрахан в ярости окликнул Ярмухамета и передразнил его:

— «Все в порядке! Никаких ЧП» Тебя для чего поставили? Для охраны, а на твоих глазах какие-то враги покушаются на показатели промкомбината. А ты хоть бы хны! Где рекордные проценты Шагей-бабая?

— Не знаю. Ворота всю ночь были заперты.

— «Заперты… заперты». Значит, преступная шайка с луны свалилась… Так понимать? Отдаешь себе отчет, что говоришь? Приказываю установить пост и наблюдать. Круглые сутки, пока не обнаружишь виновника. И с поста не отлучаться все двадцать четыре часа!

— Есть! Будет исполнено! — вытянулся в струнку Ярмухамет.

— Может, на кого имеешь подозрения? — спросил Ибрахан.

— Одного подозреваю… По пьяной лавочке мог такое учудить. Затаил обиду на вас, Ибрахан Сираевич.

— Кто же именно?

— Никто другой, как Уркенбай. Утром приходит, а из карманов торчат две бутылки. Я его не пускаю. А он: «Не имеешь права. Я трезвый, и по графику выхожу на работу, без опоздания».

А я ему: «Не положено со спиртным на производство. Как-никак горючее, огнеопасно к тому же».

А он ни в какую: «Ты покажи мне такую инструкцию, чтобы запрещалось. Нет ее и быть не может!» И прошел на территорию. Не стану же я применять физическую силу. А вечером уходил с комбината, так и высказался в открытую, потому как подвыпивший был: «Я твоего директора, можно сказать, из грязи поднял. А он в благодарность что? На черных работах держит. Своего зятька небось выдвигает. Ничего, придется ему еще раз, говорит, упасть, так я умнее буду, не подниму, пускай валяется…» Мол, не за ту работу вы взялись, что надо. Кому нужны эти скалки и проценты? Надо, мол, столы, стулья делать, а он проценты по скалкам гоняет.

Ибрахан пресек Ярмухамета:

— А сегодня он уже появлялся?

— Никак нет!

— Появится, проводи ко мне в кабинет. А у Доски все-таки пост установи.

Вскоре через проходную, дымя сигаретой «Спорт», проследовал Уркенбай. Ярмухамет был начеку и, вежливо взяв за локоть, повел за собой ошеломленного Уркенбая: ведь на этот раз он был трезв и без порочащих бутылок.

Ибрахан долго и безмолвно смотрел исподлобья на Уркенбая. Слышен был только стук директорского карандаша по стеклу на письменном столе. Уркенбай не выдержал томительной игры в молчанку и зарычал:

— За что?

— Ты сам подумай: «За что?» — спросил Ярмухамет. — Где был сегодня ночью?

— Как где? У жены, что посватал из Тюрюнтюйли.

— Врешь! — вскричал Ярмухамет. — Нам все известно! Лучше сознайся! Иначе… — Ярмухамет скрестил пальцы. Припертый к стене и боясь кары за ложные показания, Уркенбай сознался.

— Скажу… все скажу… вздохнул он. — Пока жена спала, которая из Тюрюнтюйли, ходил к прежней жене, которая из Туишева.

— А в комбинат не заходил?

— Ни к чему было…

— А кто, если не ты, стер проценты с Доски показателей?

— Да на кой они сдались мне?

— Это тебе знать… Смотри, если солгал… Проверим твои показания у обеих жен…

— Только у одной проверьте, что из Туишева. Если узнает та, что из Тюрюнтюйли, покалечит…

— Смотри, поймаем — плохо будет, — и с этими словами вытолкали Уркенбая из кабинета.

— Не спускать с него глаз! — приказал Ибрахан и отправился по цехам.

У Доски показателей был установлен трехсменный пост. Кроме того, ночью, не доверяя сменщикам, не смыкая глаз, дополнительно дежурил Ярмухамет. Он нервно переступал с ноги на ногу, вглядывался сквозь мартовскую ночь в ворота, откуда вот-вот, осторожно ступая на кончики носков, подкрадутся злоумышленники. Вдруг ночную тишину нарушил чей-то грубый топот. Ярмухамет разбудил своих соглядатаев.

Черный призрак превратился в чудовищного зверя, который, топая, вышел к циркулярке, к свету. Но что за наваждение: то была обыкновенная корова. Она понюхала воздух и, медленно переваливаясь, приблизилась к Доске показателей. Затем отступила на шаг назад, словно собиралась боднуть Доску, но почему-то передумала, неторопливо подошла к ней, вытянула шею и стала облизывать Доску из края в край.

Мы не станем описывать в подробностях боевые успехи доблестного воинства во главе с Ярмухаметом по поимке опасного преступника. Скажем лишь, что ловкость, мужество и личная отвага трех мушкетеров привели к желанной победе. Как преступница ни брыкалась, как отчаянно ни лягалась, как ни бодалась — и ногами, и рогами, — ей пришлось сдаться на милость победителям.

Если бы речь шла об обыкновенной корове со скромной, стандартной биографией, мы бы, во-первых, не уделили ей столько внимания, а во-вторых, честно признаемся, не поверили бы в то, что корова могла слизать показатели. Последнее обстоятельство вызывает вполне понятные сомнения. Ни в каких научных трудах, ни в какой специальной литературе нет прямых указаний на то, что в коровий рацион входит мел.

Но надо отметить, что корова, уличенная в слизывании показателей, была, так сказать, корова с богатым прошлым. История ее мытарств, блужданий могла бы дать писателю-анималисту богатый материал для большого производственно-бытового романа.

В далекие времена, на заре туманной юности, эта корова числилась в стаде колхоза «Светлый путь».

Будучи зампредрайисполкома, Ибраханов добился ее выбраковки: ее уступили ему за полцены. К сожалению, в доме Ибрахана ей не создали надлежащих условий, и она резко снизила надой молока. Это не помешало Ибрахану сбагрить корову в другой колхоз, содрав за нее втридорога. О махинациях Ибрахана с коровой каким-то образом стало известно в райкоме, ему влепили строгача. Но и в другом колхозе к корове не отнеслись по-человечески, она фактически была беспризорной, ее морили голодом. И вот тогда-то, как гласит легенда, корова по кличке «Айранбикэ» впервые согрешила: позарилась на клочок чужого сена. За это жена бригадира, кормившая свою собственную корову сладким колхозным сеном, огрела ее палкой по спине. Доведенная голодом до отчаяния, Айранбикэ жадно набросилась на изображенные на колхозной Доске показателей свеклу, картофель, кукурузу. Но увы, рисунки не утолили голода. Правда, рядом с рисунками были начертаны мелом какие-то цифры и кружочки — проценты. Хотите — верьте, хотите — нет, а корова с аппетитом слизала всю эту цифирию. Отощавшую, полуживую, ее отвели на пункт «Заготскота». Здесь ее обнаружила Минникунслу. Доброе женское сердце сжалилось над животным, и она выкупила Айранбикэ.

Почему теперь, находясь уже на попечении сердобольной и чуткой Минникунслу, корова снова пошла на преступление, остается неразрешенной загадкой. Мы не допускаем и мысли, что Айранбикэ сейчас плохо живется. Объяснить мотивы преступления мы не в силах: оставим это для будущей диссертации ветеринаров — тех, кто изучает аномалии в поведении животных. Нам же в данном случае важно констатировать любопытный, мы бы сказали, редкий в животном мире факт.

Минникунслу за плохой надзор за коровой оштрафовали, что вызвало, естественно, бурною реакцию с ее стороны.

— Чтоб у тебя вымя высохло! — проклинала свою подопечную хозяйка. — Я тебя от ножа мясника спасла, а ты позоришь меня на весь поселок. — Айранбикэ не поняла критических высказываний хозяйки, но покорно последовала за ней в поселок. История о том, как корова слизала цифры с Доски показателей, долго служила темой разговоров досужих кумушек. Вместе с тем она, эта необычная история, невольно привлекла внимание работников комбината к Доске показателей и к тому, что на этой Доске изображалось…

ТОВАР — ДЕНЬГИ — ТОВАР

Между тем горы скалок и топорищ росли буквально не по дням, а по часам, они заполнили заводской двор, склады. Пора было подумать о реализации готовой продукции.

— Сколько процентов?! Подумать только! А? Красота какая! Скалки словно жемчуг! — восхищался Булат.

На это следовала отрезвляющая реплика Ибрахана:

— Красота нужна в картинной галерее, а нам требуется рентабельность. Каждый рубль должен давать доход. Вот когда эта красота принесет доход, тогда я буду ею любоваться… Так нас учили на курсах политэкономии.

— Сбудем! Чего волнуетесь? Справка торга у нас в кармане, — самодовольно воскликнул Булат. — А какой заряд дали эти маленькие скалки всему комбинату! Этого никто отрицать не станет.

— Я и не отрицаю! Азарт был! Не спорю! Только смотри правде в глаза, зятек! — поучал Ибрахан Булата. — Увлекшись скалками и топорищами, упустили качество остальной продукции.

Ибрахан не уточнял, какая продукция имелась в виду. Но Булат отлично понимал, в чей огород этот камушек… Увлекшись скалками и топорищами, допустили брак при изготовлении мебели и кирпича. И за качество кирпича тоже нес ответственность Булат. Дело в том, что он, заменяя ушедшего в отпуск Альмухаметова, неведомо откуда выкопал какие-то данные, позволяющие вести ускоренный обжиг кирпича — вместо восьми часов за шесть. Из такого кирпича стали воздвигать на видном месте городскую водокачку. Альмухаметов по возвращении из отпуска не замедлил скомпрометировать нововведение Булата. В свою очередь Булат не остался в долгу и походя очернил Альмухаметова в глазах Ибрахана.

— Комбинат мог бы давать кирпич в больших количествах, да этот демагог Альмухаметов ставит палки в колеса и тормозит.

— Очень просто, охаивает почем зря кирпич ускоренного обжига. Мы, говорит, выпускаем не кирпич, а полусырец. Вот, говорит, обрушится какой-нибудь объект, зададут Ибрахану перца, не усидит на месте. И вообще у вашего, сказал, Ибрахана чего-то не хватает…

Лицо Ибрахана от сдерживаемого гнева мгновенно покрылось темно-бурыми пятнами.

— Я покажу ему, у кого не хватает…

Что именно он собирался предпринять, он и сам еще не знал. Но жажда мести обуяла его… Желая как-то разрядиться, Ибрахан переключился на другую тему:

— Что же это машин до сих пор нет?

— Начальник автохозяйства, — успокоил Булат, — обещал к полудню.

К ним подошел Акоп, одетый по-дорожному, с отросшей щетиной. Он собирался в дальнюю поездку и решил за время командировки отрастить бороду.

— Документы все захватили, Акоп Галибекович? — поинтересовался Ибрахан. Он отправлял Акопа в Стерлитамак с ответственным поручением — реализовать топорища. А если выражаться образно, Акоп ехал с миссией доброй воли, чтобы выручить попавших в беду жителей Стерлитамака, терпящих острую нужду в топорищах.

— Все в полном порядке! Ни один ревизор не придерется, — успокоил Акоп Ибрахана.

Комбинат попытался было реализовать топорища на месте, но магазин «Хозтовары» поскупился и приобрел всего пятьдесят штук. Что же делать с остальными? Письмо, отправленное в свое время в Стерлитамак, осталось почему-то без ответа, хотя к нему была приложена вырезка из республиканской газеты «Почему в Стерлитамаке нет в продаже топорищ?».

И вот теперь Акоп во главе автоколонны из семи грузовиков с топорищами отправляется в ответственный рейс с твердым наказом вернуться только со щитом и с туго набитым кошельком.

Погрузкой экспортной продукции руководил лично Булат. Кузова машин покрыли брезентом, дабы топорища не утратили в дороге своего отличного товарного вида и не пострадали от дождя и пыли. На передней машине над смотровым стеклом вывесили красочный транспарант: «ГАИ! Дай зеленую улицу! Важный госгруз!» А на борту последней, замыкавшей колонну машины Булат собственноручно начертал мелом: «Не уверен — не обгоняй!»

Ибрахан еще раз проверил документы Акопа и еще раз наказал:

— Звони каждый день! Не продашь в Стерлитамаке, гони в Салават, это рядом. Долго не колеси! Сам знаешь, с каким трудом добились мы этих автомашин…

Прощание было торжественно-грустным. Тучный Факай не скрывал, как горестно ему расставаться со своим дружком. Большим белым платком вытирал он слезы, невольно брызнувшие из глаз. Прощался с Акопом, будто расставались они навсегда.

— Чует мое сердце, что я тебя больше не увижу. На тебе, Акоп, мой платок, будешь махать, пока не скроешься из виду. — Поцеловал щетинистую щеку Акопа и еще пуще расплакался.

— Сводка погоды обещала сухо, а ты нагоняешь сырость! Нечего распускать нюни! — отрезал Булат.

Акоп обошел всех провожавших, тепло распрощался и сел в свою «Волгу».

— Ярмухамет, открывай ворота! — скомандовал Ибрахан. Машины тронулись.

Минникунслу и Шагей-бабай тоже были среди провожавших.

— Твой товар увезли, Сумитэ, — скорбно-тоненьким голосом заметил старик, — а мой когда?

— Разве то товар? — Минникунслу скорчила брезгливую мину.

— Зря его не выпускали бы, значит, надо.

Караван автомашин скрылся из виду. Булату в голову пришла неожиданная мысль:

— Ибрахан Сираевич, проводим до водокачки. Заодно и водокачку посмотрим…

Ибрахан, Булат, Факай сели в газик и поехали к водокачке. А водокачка была действительно что надо: высокая, и вид с нее открывался изумительный. И леса, и реки, и озера — все как на ладони! Какая ширь, какие просторы! Отсюда были видны Сиялитау с Сарыелгой (Желтой рекой), вблизи которой расположена блаженной памяти база отдыха, где, казалось, еще так недавно Акоп отплясывал «Танец разбойников» и где закатилась звезда Ибрахана…

От одного воспоминания об этом Ибрахан вздрогнул всем телом и заметно пошатнулся.

— Что, голова кружится? — спросил Булат и поддержал за руку Ибрахана.

— Нет, просто так…

— А вид-то какой! — продолжал восхищаться Булат. — Картины писать…

— Вон, выехали из-за горы! — трубным голосом прохрипел Факай.

Далеко внизу на Стерлитамакскую дорогу из-за горы вышел автокараван. Из «Волги» Акоп махал белым платком… Ибрахан и Булат ответно замахали шляпами…

Спускаясь вниз, Булат увидел, что несколько рядов кирпича сплющились, как лепешки, водокачка чуть заметно накренилась. Ибрахан же не обратил на это внимание и хотел было похвалиться: вот, мол, что из нашего кирпича сооружают, но Булат перехватил его взгляд и, не дав ему открыть рот, поторопил шефа в машину…

В ПОРЯДКЕ ВЗАИМОПОМОЩИ

Напрасно тревожился Шагей-бабай за судьбу выработанных его бригадой скалок. Скалки сегодня составляли главную заботу Ибрахана. Нет, не потому, что он был обеспокоен их сбытом, а потому, что давно ждал дня, когда он сможет не резкими и грубыми словами заставить своего вековечного противника Хамзу Курамшина выбросить белый флаг, капитулировать. От промкомбината зависит теперь — спасти Хамзу от позорной нехватки скалок или продолжать скалочную блокаду торга.

Он думал было сначала направить в торг Булата, как бы считая недостойным для себя, для своего положения вести на равных с Хамзой переговоры о сбыте скалок. Но при этом варианте Ибрахан никак не испытал бы чувство полного удовлетворения. Ему самому хотелось наблюдать за пристыженным лицом Хамзы, который униженно вынужден будет благодарить промкомбинат и его директора Ибрахана за великодушный жест, за товарищескую выручку.

Случай, что и говорить, особенный. Ибрахан побрил голову и соответственно приоделся, будто собирался на дипломатический прием, — черный парадный костюм, черные лакированные туфли, накрахмаленная сорочка и пестрый галстук, который вот уже несколько лет висел в шкафу без дела.

Хамза, предупрежденный по телефону о предстоящем визите, встретил Ибрахана со сдержанной учтивостью.

«Заносится, дает понять, что он как-никак Хамза, — мелькнуло в голове Ибрахана. — Ну и мы не лыком шиты. Или, может, хочет дать почувствовать, что я теперь не тот, что был, еще недавно ходил в штрафных…»

Ибрахан, не ожидая приглашения, сел в кресло и решил сам идти в атаку, упредив возможный вопрос Хамзы, что именно заставило Ибрахана впервые за столько лет явиться к нему.

Ибрахан первый раскрыл рот. Так он заранее у себя в промкомбинате продумал, так и поступил.

— Я зашел к тебе, можно сказать, по-соседски, по-товарищески. Нам с тобой, Хамза Ибрагимович, делить нечего. Годы наши уже немолодые. Забудем старые недоразумения. Я пришел к тебе с добрым делом. Слыхал я, торг испытывает затруднения со скалками. Скалка — что? — пустяк, а все равно, если она доставляет неприятности, это никуда не годится…

— Да, — достойно, не проявляя признаков озабоченности, произнес Хамза, — заминка в некотором роде есть…

— Я могу выручить…

— Спасибо на добром слове. О каком количестве идет речь?

— Порядка восьми — десяти тысяч.

— Ну что ж, меня это вполне устраивает. С удовольствием принимаю твое предложение. Сейчас вызовем старшего товароведа и оформим все, как положено…

— Большое спасибо, Хамза Ибрагимович! Спасибо, что не помнишь зла…

— Какие могут быть разговоры! Мы — на службе… Путать личные отношения со служебными не в моих правилах…

Хамза снял трубку и позвонил:

— Хурмат Галиевич? У меня сидит Ибрахан Сираевич. Он хочет купить у нас восемь-десять тысяч скалок. Пойдем ему навстречу? Уступим по-соседски! Он сейчас зайдет к вам. Оформите, пожалуйста!..

Ибрахан резко изменился в лице, нервно задергался и даже растерялся.

— Хамза Ибрагимович, ты не так меня понял. Я пришел предложить торгу свои скалки. Нашего производства. Я сам продаю…

— Как?

— А так. У вас, как мне известно, скалок в наличии нет.

— Как нет?! Кто такое сказал? Два месяца назад действительно скалок не было. Мы и завезли из Чебоксар. Целый вагон. Но мы не жадные, можем уступить кому надо…

— А ваша справка? — запинаясь, произнес Ибрахан.

— Какая справка? — удивился Хамза.

— Та самая, что вы направили в редакцию. Вот копия. — Он вынул из кармана бережно сложенную бумажку. — Здесь черным по белому написано, что на сегодняшний день в магазинах торга скалок в наличии не имеется. Это что же? Издевка? Обман? Провокация? За это ответить можно! Не куда-нибудь, а в редакцию писали! Понимаешь?

— Нет, не понимаю, чего ты шум поднял! Мы никого не вводили в заблуждение. «На сегодняшний день…» Этот сегодняшний день был два месяца назад.

— Ты что?! — Ибрахан все еще не понимал: всерьез ли все это или кто-то разыгрывает с ним злую шутку…

— А ничего… Если бы мы сегодня дали справку «на сегодняшний день», тогда ты был бы вправе предъявлять нам претензии, а так…

Ибрахан понял, что сел в калошу, и изобразил на лице вымученную улыбку:

— Будем считать, что вышло небольшое недоразумение. Надеюсь, оно не отразится на наших добрых отношениях. Будем искать другой рынок сбыта…

— Вот именно, и я так думаю.

— Извини, что побеспокоил…

— Будь другом, Ибрахан Сираевич, — ласково произнес Хамза. — Найдешь покупателей, имей и нас в виду. У нас скалки высший сорт, а ваши, говорят, из сосны…

— Конечно, конечно, — пробормотал Ибрахан, проглотил обиду и вежливо попрощался.

«Как же, будем иметь в виду. Держи карман пошире!..»

В промкомбинате, сидя в кабинете директора, Ибрахана нетерпеливо дожидался Булат, он еще с порога спросил:

— Ну, как? На коне? Можно поздравить с удачей? Сколько реализовали?

— Все реализовал! — зло выпалил Ибрахан. — Одну оставил, чтобы всыпать тебе пониже спины. Да боюсь, не выдержит — сосновая… Зачем подсунул мне липовую справку о скалках? «На сегодняшний день?» Мы с тобой на сегодняшний день оба в дураках. И ума в наличии у нас не имеется. На сегодняшний день. Пока что не поумнели…

Дальше шло выяснение отношений между директором и помощником главного инженера по столярке, то есть между тестем и зятем. Ибрахан ругал себя, что слепо (в который раз) доверился Булату, а Булата ругал, что доверился бумажке… Булат безропотно слушал все обидные слова, говорившиеся в его адрес директором-тестем, и о чем-то думал. Надумав что-то, поднял голову, резко выпрямился, вскинул свой орлиный нос, сверкнул глазами и бодро произнес:

— А вы уже и руки опустили?! Свет, что ли, клином на Хамзе сошелся? Даю голову на отсечение, не пройдет и месяца, как за нашими скалками будут стоять очереди…

— Хе! — истерически усмехнулся Ибрахан. — Надумал Акопу вдогонку послать? В нагрузку к топорищам?

— Завтра скажу. Вы завтра мне спасибо скажете… — И, хлопнув дверью, ушел в столярку…

На другое утро Булат зачем-то повел Ибрахана на лужайку, раскинувшуюся за комбинатом.

— Видите, Ибрахан Сираевич, какое прекрасное поле!

— Ну и что?

— Неужели не соображаете, что это поле самой природой создано специально для спортивных целей…

— Хе… мне еще спорта не хватает ко всем моим делам. Может, объявить бег с препятствиями в комитет народного контроля с эстафетой о разбазаривании государственных денег… Это хочешь предложить? Благодарю покорно…

— Нет, Альмухаметов был определенно прав, когда говорил, что вам не хватает масштабной жилки… Вы не «хекайте»! Читаете газеты и не знаете, что нынче все директора солидных предприятий покровительствуют спортивным командам. Кто делает первый удар по мячу в начале футбольного сезона? Директор крупного завода — шеф команды. А что у нас? Ровным счетом пустое место. Я не вас, конечно, имею в виду, а состояние спорта. Спорт — это трамплин, откуда взлетают вверх…

— Хватит, мы уже взлетали… И даже вылетали… В трубу, — съехидничал Ибрахан, — я не дам столкнуть себя в пропасть…

— А я вас и не толкаю. Я просто доказываю, что лишь благодаря спорту вы можете прославиться не только в Яшкале, но и в Уфе…

— Опять за свое! Я не жажду славы… Остаток лет хочу прожить в тихой, мирной пристани.

— Тогда я молчу… Булат обидчиво надул губы и отвернулся от Ибрахана.

— Ну, договаривай, что надумал?

— А что говорить, вам все равно не угодишь…

— Ты не обижайся… Разве я не прав, что у тебя голова на фантастику настроена. Ты не от мира сего.

— Да, я родился на сто лет раньше, чем следовало. Отсюда и мои переживания, мои неудачи. И все-таки лучше быть человеком завтрашнего дня, чем вчерашнего.

— И то правда, — согласился Ибрахан.

— Но то, что я хочу предложить, отдает вчерашним днем, пахнет, можно сказать, милой стариной…

— Ну, договаривай, не томи… Лапту предлагаешь возродить?

— Лапту не лапту, а городки предлагаю…

Суровое лицо Ибрахана при одном только упоминании городков мгновенно потеплело.

— Городки, говоришь?! Интересно… Играл я в городки. То другие годы были… Детская игра… — Ибрахан витал где-то далеко, в безноменклатурном детстве. Боясь нарушить дорогие сердцу тестя воспоминания, Булат молчал. И лишь когда Ибрахан переспросил: «А что, разве не для детишек игра?», терпеливо и настойчиво разъяснил, что городки полноправная спортивная игра, что и в ней можно отличиться, завоевать звание мастера, чемпиона и т. д. и т. п.

— На этой вот лужайке мы и развернем городошные бои, — выкладывал свой оперативный план Булат. — Особых расходов нам не потребуется. Скалки — это готовые биты. Обить железом — вот и вся недолга. А если распилить скалки пополам, будут рюхи. Сперва проведем соревнования по Яшкале, на звание чемпиона города. Потом в масштабе республики…

— А дальше?

— А дальше все загорятся городками. Появятся болельщики. Их готовить не надо, они сами по себе рождаются. Ну и побегут стар и млад к нам за скалками. Но тут, учтите, продавать мы будем не по цене скалок, а как спортинвентарь, подороже. Спецификация и ГОСТ другие…

— Опять в фантазию ударился… Тьфу!..

— Ладно, ладно, Ибрахан Сираевич, — примирительно произнес Булат, — пока что дайте согласие на организацию в комбинате команды городошников. А там сами убедитесь, будет все по-моему…

— Делай, что хочешь. Только на это не дам ни копейки. И еще одно непременное условие — наша команда должна в городе завоевать первое место…

— Это как пить дать… И денег ваших нам не надо, еще вам в кассу подбросим, помимо реализации скалок…

На другой день Булат распорядился изготовить из скалок биты и рюхи. Скалки попросту распиливали пополам, и получались отличные рюхи. Много времени и сил отняло комплектование команды. Булат обошел все цеха, присматривался к рабочим, спрашивал, кто из них когда-то играл в городки. Нашлись и такие, нашлись и любители, готовые пожертвовать часами досуга, чтобы овладеть профессиональными навыками старой, но увлекательной народной игры. Тренировал будущую команду самолично Булат. Кроме того, он договорился с месткомом бытового комбината, что и там создадут команду городошников.

Не за горами маячило интереснейшее спортивное событие — матч в городки между командами двух комбинатов — «быт» и «пром».

ВНЕОЧЕРЕДНОЕ ИНФОРМАЦИОННОЕ СООБЩЕНИЕ

У иного читателя может создаться превратное представление, будто окружающая жизнь сплошь состоит из одной призрачной погони за мыльными пузырями славы. И никакой другой жизни нет. Нет удивительных гигантских новостроек, поражающих воображение не только наше, но и зарубежных наблюдателей. Нет заводов и фабрик, где трудятся чудотворцы, обставившие в мастерстве тульского Левшу, подковавшего блоху. Нет искусных хлеборобов, преображающих нашу землю-кормилицу и заставляющих ее плодоносить все больше и чаще…

Есть эти чудо-богатыри и в Яшкале! Но они принадлежат другому жанру литературы и никак не ложатся в прокрустово ложе сатиры. И хорошо, что не ложатся…

Дабы не искажать истинной картины нашей действительности, автор считает необходимым объективности ради, в порядке голой информации сообщить, что пока на промкомбинате разгоралась шумиха вокруг скалок и топорищ, тому же Ибрахану удалось договориться о строительстве туннельной газовой печи для обжига кирпича.

И проект утвердили, и деньги дали, и фонды выделили, и оборудование отпустили… Наконец наступил долгожданный день — прибыли строители. Люди попались бравые, энергичные. Слов попусту не стали тратить, а сразу взяли быка за рога, приступили к строительству туннельной печи. Одно только было непонятно, каким образом к строителям втерся в доверие и стал для них своим человеком пьющий не просыхая Уркенбай. По штатному расписанию разнорабочий, он фактически был помощником для слесарей, каменщиков, газовиков и монтажников. Всюду он был нужен, везде поспевал. Словом, слыл мастером на все руки. В комбинате нашлись злые языки и приписали популярность Уркенбай тому, что он, стоило только строителям поманить пальцем, охотно бегал в дальний магазин за горючим. Трудно сказать, может, в этом и была доля правды.

ПЕРЕЙДЕМ К ТЕКУЩИМ ДЕЛАМ

Сделав это небольшое, чисто информационное отступление, перейдем теперь к текущим делам.

Среди широких профсоюзных масс к текущим делам почему-то установилось несколько предвзятое, я бы сказал, высокомерное отношение, как к делам второстепенным, малозначительным. В повестке дня важных собраний, конференций, заседаний и симпозиумов текущие дела ютятся где-то на задворках, хотя нередко они, поверьте, занимают умы рядовых членов профсоюзов куда больше иных генеральных вопросов.

Текущие дела зачастую по инерции включаются в повестку дня даже в тех случаях, когда никаких текущих дел в наличии не имеется.

Когда перед яшкалинской общественностью возник вопрос о проведении спортивных состязаний по городкам, право, трудно было установить, что главное, а что второстепенное. От любой мелочи зависел успех спортивного мероприятия, которое само по себе являлось в жизни Яшкалы подлинно историческим событием. Ведь ничего подобного раньше не было и в помине. В спорте нет мелочей! Плохо обструганная рюха, дурное настроение игрока — все это в конечном счете сказывается на исходе состязания.

Выше мы глухо и скупо упомянули о том, как рюхи изготовлялись: скалку распиливали пополам — и все. Казалось бы, пустяковая операция. Но каждую рюху требовалось обмерить, чтобы она соответствовала установленному размеру. Так же обстояло и с битами. Скалку для того, чтобы она могла именоваться битой, следовало обить железной планкой определенной толщины и длины. Только тогда ни одному эксперту не придраться к тому, что биты и рюхи не стандартного образца.

А сколько сил и времени отняло благоустройство поляны, расположенной за промкомбинатом! Из смолистых свежевыкрашенных в желтый цвет досок оборудовали трибуны. В центре трибун огородили площадку, покрыли ее толем, на случай дождя, — это для почетных гостей. Ну, чем не Малые Яшкалинские Лужники!

Все места на трибунах были пронумерованы. Как объяснил потом Булат, эта, как будто незначительная на первый взгляд, процедура обеспечивала спокойствие и безопасность на тот случай, если зрители-болельщики, поддавшись спортивному азарту, сорвутся с мест и станут на поле брани отстаивать честь своей команды в рукопашной схватке. Булат дал указание при распределении билетов избегать средоточия болельщиков в одном месте. Болельщики обеих команд рассаживались вперемежку — рядом с промкомбинатовцем сидел быткомбинатовец.

Эта мера предосторожности была далеко не лишней. Природа болельщиков по сути одинакова на всех широтах и, к сожалению, до сих пор исчерпывающе не изучена.

В давние времена схоласты вели нескончаемый спор: что появилось раньше — яйцо или курица. В наши дни такой же беспредметный спор ведется по поводу того, что важнее — спортсмен или болельщик? Спорят давно, а ни до чего не договорились. Одно совершенно очевидно: спортсмены любой команды взаимосвязаны с болельщиками. Не будь у зрителей любимых спортсменов или команд, не было бы и болельщиков. И наоборот, представьте себе: в один ужасный день исчезнут болельщики! Уверяю вас — исчезнет и спорт.

Итак, мы с вами, дорогие читатели, присутствуем при зарождении в Яшкале спорта и, следовательно, нового пополнения армии болельщиков.

Нужно быть таким дальновидным, как Булат, чтобы в повседневной сутолоке, заполненной заботами о производственных нуждах своего цеха, не упустить ни одной мелочи в будущей городошной эпопее. Загоревшись идеей городошного боя, Булат отдал всего себя этой затее.

Едва ли какой-нибудь режиссер так придирчиво и скрупулезно подбирал труппу, как Булат отбирал людей для своей команды. Это вам не список составлять на премирование! Обойдешь сегодня одного, не беда, его можно премировать в следующем квартале. Здесь же речь шла — подумать только! — о комплектовании команды, способной защитить и отстоять спортивную честь комбината!

Булат и эту хлопотливую миссию взял на себя, обходил цеха, присматривался к будущим рыцарям городошного боя, выявлял охотников, готовых добровольно сразиться в городки ради спортивной чести промкомбината. А кое-кого пришлось уговаривать, убеждать, сулить лавры чемпионов: по внешним данным — в плечах косая сажень, в длинных руках сильная хватка — они как будто родились для городошной команды, но в жизни никогда не держали биты.

Читатель, наверное, заметил пристрастие автора к Шагей-бабаю: на любом сюжетном повороте нашего повествования непременным участником является Шагей. Так было и сейчас. Узнав о предстоящем поединке городошников, Шагей явился к Булату и выразил желание войти в состав команды.

— У тебя на голове столько волос не осталось, сколько я вот этими руками выбил рюх из городков! — хвастал старик.

Булат отвел кандидатуру Шагея.

— Когда это было? При царе Горохе!

— Когда надо было в цеху рекорд ставить, я был нужен, а теперь…

— Да поймите, уважаемый бабай, одно дело рекорд на токарном станке, другое — сбивать сложнейшие фигуры на городошном поле… У вас рука не та, что в молодости, и глаз не тот… Годы, сами знаете, берут свое…

Старик серьезно обиделся:

— Причину всегда можно найти… Аллах с тобой! Насильно мил не будешь…

Отказ задел его вдвойне, когда он узнал, что Булат включил в команду… кого бы, вы думали?.. Минникунслу!

— Ты, как тот Стенька Разин, меня на бабу променял!

— Да она любому мужику сто очков даст форы! — отстаивал свой выбор Булат. — А тебе против нее не устоять…

Шагей молча проглотил пилюлю, вспомнив давнюю угрозу Минникунслу украсть его, Шагея, и унести под мышкой к себе в дом… Тут уж крыть было нечем.

Но Булат подсластил горькую пилюлю — выдал старику постоянный пропуск на стадион в ложу для почетных гостей:

— Всегда будете желанным!

Когда составы команд — основной и запасной — окончательно определились, Булат принялся за тренировки.

Он, к его чести, не довольствовался тем, что буквально до изнурения доводил на тренировочных занятиях участников своей команды. Он бывал частым гостем и на тренировках городошников промкомбината, которых натаскивал сам председатель месткома.

— Какое вам дело до соперников? — удивлялись многие.

— Настоящим спортсменам неинтересно сражаться со слабыми игроками, — отвечал Булат. — Мы хотим иметь дело с серьезным противником.

И вот наконец настал долгожданный день, когда на поле городошной брани решалась судьба спортивной чести Яшкалы. Для Булата вместе с тем тут решалась судьба громоздких запасов бывших скалок, превращенных теперь в рюхи: если поединок пройдет успешно, со всех сторон, безусловно, посыплются заявки на рюхи и биты. Булат тогда полностью реабилитирует себя в глазах Ибрахана, а также в глазах многочисленных завистников и откровенных недругов.

Заиграл оркестр. Все было празднично, торжественно. На поле вышел вооруженный фотоаппаратом, микрофоном и свистком Будракай Фекеров, который одновременно выступал в трех ролях — фотокорреспондента, спортивного радиокомментатора и судьи. Несколько лет назад он присутствовал в Уфе на матче в городки и заверил Булата, что досконально знаком с правилами судейства и будет судить честно, объективно.

Будракай дал свисток. На поле вышли обе команды. Бросили жребий. Первой предстояло сразиться команде промкомбината.

Под гул аплодисментов судья пригласил Шагей-бабая, как почетного гостя, сделать первый удар и открыть соревнования.

Шагей неторопливо и важно покинул ложу, взял в руку биту и… О, как хотелось ему продемонстрировать перед всеми, на что он, несмотря на годы, способен. Но больше всего ему хотелось утереть нос Булату.

Старик прищурил глаз, прицелился, размахнулся битой и разнес в разные стороны самую сложную фигуру «Письмо», плотно уложенную на земле.

Со всех сторон раздались восторженные крики, аплодисменты.

— Молодец! Вот так распечатал «Письмо»! — похвалил старика Ибрахан.

На смену Шагею выступила Минникунслу. Дородная, она самой природой как будто была создана для игры в городки. От ее мощного удара, попади она в цель, все рюхи, как бы они ни были сложены, разлетелись бы в разные стороны. Но вся беда была в том, что Минникунслу, охваченная горячим желанием показать себе перед Шагеем с наилучшей стороны, разволновалась и бросила биту, не целясь. Первый блин вышел комом: ее мощнейший удар поднял клубы пыли, не задев ни одной рюхи. Неудача ее обескуражила, нервы вовсе сдали, она еще больше разволновалась, того и жди, сейчас расплачется, словно школьница, забывшая первую строку стихотворения, которое она выучила наизусть. И остальные биты полетели в пространство, не причинив никакого вреда выложенным фигурам.

На трибунах зашикали. На какую-то долю секунды невольно позлорадствовал Шагей, что Булат публично был посрамлен. Но ему искренне стало жаль своей соседки, а к тому же он все-таки болел за команду промкомбината.

Выступивший после Минникунслу представитель быткомбината уложил точно в цель одну за другой все биты. Быткомбинатовские болельщики вскочили с мест, запрыгали и стали безудержно поносить «слабаков» противной стороны.

Директор быткомбината Баляфетдинов не удержался и поддел Ибрахана и Булата:

— Криворукие! На кого пошли?!

Булат отлично понимал, что бессмысленно ругать Минникунслу за неудачное выступление, можно было, конечно, отстранить ее от участия в соревновании, но где гарантия, что запасной игрок не оскандалится? Он дал возможность Минникунсле успокоиться, прийти в себя и вновь обрести ту спортивную форму, какую она демонстрировала на тренировках. Со второй попытки Минникунслу оправдала надежды тренера и исправила положение своей команды в турнирной таблице. Из пяти бит четыре угодили по мишеням. Она легко и грациозно разгромила «Дом», «Ракету» «Серп» и, что особенно ценно, «Змею», прочно прилипшую к земле.

Приунывший было Ибрахан воспрянул духом. Он готов был при всех броситься к Минникунслу, обнять и расцеловать ее, но уловил бдительный взгляд ревнивой супруги Ямбики и ограничился тем, что воздал должное спортивному мастерству и ловкости Минникунслу криками: «Браво!», «Молодцы!»

Но все же, чего греха таить, явное преимущество было на стороне команды быткомбината. Промкомбинатовцы играли неровно, с обидными срывами. Видимо, сказалось то немаловажное обстоятельство, что Булат, беззаветно отдавшийся подготовке к городошному бою и тренировке команды, все же совмещал это со своими прямыми обязанностями по производству, а председатель месткома быткомбината, будучи освобожденным работником, уделял тренировочным занятиям чуть ли не двадцать четыре часа в сутки…

Булат и виду не подавал, что тревожится за исход битвы. Но внутри у него все клокотало. Во рту пересохло. А буфета на стадионе не было. Опять же по вине Булата: он опасался, что вместе с лимонадом и газированной водой на стадион через буфет просочатся горячительные напитки. Даже мороженого, какое продавалось в Яшкале буквально на каждом шагу, и того на стадионе не было. Конечно, можно было на минутку забежать в контору комбината и утолить жажду водой из-под крана, но Булат не хотел даже на минутку отлучаться, он был уверен в том, что своим присутствием вдохновляет бойцов команды и предохраняет их, пусть даже частично, от поражения.

Стадион ревел и бушевал сильнее, чем океан в девятибалльный шторм. Быткомбинатовцы наращивали победные очки. Ибрахан сидел, погрузившись в мрачные мысли, готовый растерзать на части сидевшего рядом с ним Булата. Но стоило кому-то из своих, из промкомбинатовцев, удачно сразить мишени, как лицо его светлело, он вдохновлялся и мгновенно превращался в одного из азартных и заядлых болельщиков, имя которым легион. Он, как и все на стадионе, невзирая на возраст, служебное положение, орал во всю глотку, когда игрок противника не попадал в цель:

— Мазила! Сапожник!..

Не лучше вел себя и директор быткомбината Баляфетдинов. Он так же орал, не щадя голосовых связок, поощряя своих игроков и понося на чем свет стоит игроков из промкомбината за неудачные удары.

— A-а! Играть в городки это тебе не штаны штопать, — с издевкой произнес Ибрахан, толкнув в бок Баляфетдинова.

— Не торопись, дружище! Еще, как говорится, не вечер! Мы припасли вам сюрприз почище твоего ИДБС! — кольнул Ибрахана Баляфетдинов.

И действительно, быткомбинатовцы выставили в качестве главной неотразимой силы Калбетдинова, который чуть ли не вдвое выше и шире Минникунслу.

Не успел судья вынуть изо рта свисток, как Калбетдинов одним махом, даже не целясь, первой же битой расправился с «Домом»: останки «Дома» разлетелись в разные стороны, задев по пути головы неосмотрительных болельщиков. Страсти разгорелись еще пуще. И тут гул, стоявший над стадионом, прорезал истошный крик секретарши Аклимы. Раскрыв окна в кабинете директора, она изо всех сил старалась перекричать сотни болельщиков:

— Ибрахан Сираевич! Ибрахан Сираевич! К телефону! Междугородная!..

Ибрахан вскочил как ужаленный: он давно ждал этого звонка. Это, наверное, звонит не кто иной, как Акоп. Ибрахан не побежал, а полетел. Летел стрелой, орлом, ракетой…

Предчувствие не обмануло его, из Стерлитамака звонил Акоп. Слышимость была скверная, одну и ту же фразу приходилось повторять дважды.

— Алло! Алло! — гремел в трубку Ибрахан. — Как дела? Как идут топорища?

— Алло! Алло! — отвечал Акоп. — Не идут, а лежат, как лежали.

— В чем же дело? — допытывался Ибрахан.

Акоп был настроен игриво, несмотря на драматичность положения.

— Дело в шляпе…

— Не понимаю… Какая шляпа? Я говорю про топорища…

— Это мы с вами шляпы…

— Плохо слышно… Ничего не понял… Хочешь обменять топорища на шляпы? Опять берешься за свое? Нам шляпы не нужны, нам нужны деньги, наличные… Понимаешь?..

— Я и говорю, мы с вами наличные шляпы… В Стерлитамаке давно перешли на газ…

— Не понимаю… Говори по буквам…

— Не умею по буквам… Что непонятного? Даже дети поют: «А у нас в квартире газ…»

— Нечего мне сказки рассказывать. Скажи лучше, кто давал в газету статью?

— Статью? Вы статьей меня не пугайте!

— Да я о той статье, что в газете была. Помнишь: «Почему в Стерлитамаке нет в продаже топорищ?..»

— Не знаю, я не редактор…

— Знаю, что не редактор, ты выясни. За ложную информацию надо в суд подать…

— Как же мне быть? В суд подавать или топорища продавать?

— Конечно, продавать!

— Не понял… Говорите по буквам…

— Не умею по буквам… Повторяю, — Ибрахан кричал, заглушая собственный голос, — про-да-вай! У тебя подотчетные еще есть?

— Понял… Немного осталось…

— Наладить рекламу! По радио, в газете, на улице… Если нужно, подмыливай… — Ибрахан растерялся и не знал, что бы еще такого посоветовать Акопу, и после короткой передышки задал вопрос, интересовавший его более всего: — Но что-нибудь ты все-таки реализовал?

— А вы что, сомневались? Я не сижу без дела… Вы, наверное, думаете, что Акоп баклуши бьет и даром проедает командировочные? Так вы ошибаетесь: два топорища я продал школьному музею. А сейчас еду в Кумер-тау… Там, говорят, пока газа нет, так что, может, покупатель и найдется.

— Ну что ж, счастливого тебе пути! Удачи в нашем деле! Звони почаще! На телефон денег не жалей… Я должен быть в курсе конъюнктуры…

— Чего, чего? — переспросил с другого конца провода Акоп. — Какая температура? У меня нормальная, а у вас?

Благо, телефонистка междугородной прервала разговор:

— Ваше время истекло… Разговор окончен.

Ибрахан со злостью бросил трубку и мрачнее беззвездной ночи вернулся на стадион. И там, увы, дела не радовали душу: выигрывали, правда с небольшим перевесом в два очка, быткомбинатовцы. Все решал последний выступающий игрок из команды промкомбината. Когда Ибрахан увидел этого игрока, у него словно в голове помутилось, он дернул за рукав Булата и зло прошептал:

— Чья это дурацкая идея? Позор для всего комбината! Если мы даже выиграем, в нас пальцами будут тыкать…

Ибрахан был абсолютно прав: на защиту спортивной чести промкомбината вышел небезызвестный Уркенбай. Как и следовало ожидать, он вышел на поединок основательно под «мухой». Сдвинув шапку набекрень, не выпуская изо рта дымящуюся сигарету «Спорт», он лениво, как бы делал кому-то одолжение, бросил биту, и первая фигура «Дом» исчезла из городка. Не дав зрителям передохнуть и одуматься, Уркенбай так же нехотя выбросил все биты и наголову поразил все фигуры.

Ибрахан набросился на соседа Баляфетдинова:

— A-а! Показали вам кузькину мать! Вот так надо играть! Вот что значит побеждать! Вот тебе еще не вечер! Мы победили! Мы!

Возбужденный до предела Ибрахан выбежал на середину поля, пожал руки всем участникам своей команды, выхватил у Фекерова микрофон и обратился к присутствующим зрителям с краткой, но взволнованной речью:

— Мне доставляет большую радость поздравить нашу команду и всех работников промкомбината с большой победой. Что показали сегодняшние соревнования? Они показали, что при желании промкомбинат может победить не только на спортивном, но и на трудовом фронте. Играйте, побеждайте, впереди вас ждут ответственные испытания, готовьтесь к борьбе за республиканский кубок! За победу, товарищи! Ура!

Стадион поддержал Ибрахана криками «Ура!». Участников команды подхватили на руки и стали качать.

Слово взял Булат:

— Мы присутствуем при историческом для нашего города событии. Сегодня родилась спортивная команда, которая, мы уверены, не будет знать поражений. Какое имя мы дадим победоносному новорожденному? Я предлагаю назвать команду «Гарасат», что означает «Ураган». Да здравствует же грозный и неустрашимый «Гарасат»! И пусть это имя звучит так же гордо, как имя команд «Динамо», «Спартак», «Пахтакор»… Ура!

Через день в местной газете появилась заметка за подписью Б. Фекерова: «Городки — спорт сильных и смелых».

Славная победа городошников команды промкомбината несколько рассеяла мрачные мысли Ибрахана, на какое-то время он забыл о топорищах. Но жизнь есть жизнь, рядом с радостями, по одной дороге шагают и неприятности. И откуда они наваливаются на человека, знать никому не дано.

Когда на небе собираются густые тучи, не надо быть синоптиком, чтобы предсказать: в скором времени возможны осадки. Но предсказать дождь, когда на небе ни единого облачка, — это может только синоптик высшего класса…

Кто мог предвидеть, что радость победы на городошном соревновании в один прекрасный, действительно безоблачный день неожиданно омрачится, и вся победа по существу будет сведена на нет.

Старая пословица гласит: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало». Взрослые дети из промкомбината тешили себя победой. Так нет, нашлись чинуши (Булат сказал резче — бюрократы), которым эта радость была как кость поперек горла.

Придравшись к каким-то мелочам, по чисто формальным соображениям, городской комитет физкультуры и спорта опротестовал результаты соревнования в городки и вообще признал эти соревнования недействительными.

При желании можно всегда найти повод. В данном случае такой повод нашелся, и машина завертелась.

И рюхи, и биты, видите ли, были нестандартного образца. Они были из сосны, а требовалась изготовить их из стойкого дерева, вроде клена.

И судья на соревновании был, собственно, не судья. Его, дескать, никто не уполномачивал быть судьей с его сомнительными судейскими познаниями.

И много еще других причин нашел комитет культуры, чтобы аннулировать соревнования между промкомбинатовцами и службой быта.

Решение комитета оказалось бомбой, подложенной под здание промкомбината. Раздался оглушительный взрыв. Разгорелся очередной скандал, вспыхнула очередная ссора между Ибраханом и Булатом. Ибрахан обозвал Булата «мыльным пузырем», тот не остался в долгу и обвинил тестя в консерватизме и рутинерстве, покинул квартиру Ибрахана и поселился в доме для приезжих. Опять пролились слезы Миниры и Ямбики. С большим трудом уговорили они Булата вернуться домой, а Ибрахана примириться с зятем.

Но то, что породило неприязненные отношения между тестем и зятем, это осталось. Остатки скалок, на которые, по словам Булата, должны были наброситься тысячи покупателей, продолжали лежать непотребным грузом во дворе и заполняли склады промкомбината. Больше половины скалок было пущено на рюхи. Но и они оказались непригодными для игры в городки.

Скалки, рюхи, биты мозолили глаза и превратили Ибрахана в посмешище всей Яшкалы. Надо было как-то побыстрее избавиться от безмолвных свидетелей и вещественных доказательств неповоротливости директора и его бессмысленной погони за дешевой славой. Был единственный выход, и Булат его нашел: скалки, рюхи, биты подарили яшкалинским школам. Учиться играть в городки нестандартными рюхами, битами никому не возбранялось.

В яшкалинской газете появилась пространная заметка Будракая Фекерова «Щедрый дар». Руководству промкомбината воскуривался фимиам за щедрый подарок, который позволит сейчас в массовом порядке растить кадры сильных и отважных спортсменов.

Вместе с тем, раз уже вкусив радость победы, пусть даже несколько омраченной решением комитета физкультуры, Ибрахан и Булат не отказались от мысли все же стать чемпионами по городкам. Промкомбинат закупил в Уфе настоящие рюхи и биты из стойких древесных пород, пригласили, опять же из Уфы, настоящего тренера и снова вызвали на соревнование комбинат бытового обслуживания.

Победа далась не так легко, но победа, и притом с внушительным счетом, была присуждена промкомбинату.

Так восстановилось доброе спортивное имя промкомбината. На фоне множества всяких неполадок, неприятностей этой победе можно было радоваться да радоваться, если бы к тому не примешивалась сомнительная слава массового производителя никому не нужных скалок, бит, рюх… Слава эта породила массу анекдотов, которые сохранились, увы, до наших дней и, боимся, переживут наших внуков…

ЖЕРТВА ОБЫКНОВЕННОГО ВАЛА

Ибрахан в больнице. Ибрахан на положении больного. Ибрахан и болезнь — понятия несовместимые. Его состояние трудно передать обыкновенными словами. Обескрыленная птица, легендарный Прометей, прикованный к скале, — вот с чем можно сравнить состояние Ибрахана. Привыкший всегда быть в деле, в движении, он вот уже десять дней томился на больничной койке. Пробовал убить время чтением книг. Не читалось. Все равно мысли были в комбинате: как там обходятся без него, без его наставлений? Пробовал петь, не пелось. В полный голос в больнице не запоешь, а вполголоса получилось не пение, а какое-то мурлыкание.

И дернула же его нелегкая похвалить свою же продукцию! И поделом: был наказан за неумеренную похвальбу.

Ибрахан давно собирался съездить в горное село Дулгана, что в семнадцати километрах от Яшкалы. Там находился гужевой цех, где изготовлялись сани, телеги. Старики составляли здесь основной контингент рабочих в цехе — гнули ободья.

Поездкой в Дулгана Ибрахан стремился убить сразу трех зайцев: устранить мелкие неполадки в цехе, угомонить стариков, выражавших недовольство низкими заработками, и заодно подышать целительным горным воздухом.

Встретили его радушно, двери всех домов раскрывались перед ним настежь, на столах мгновенно появлялись всевозможные угощения. За едой и питьем неторопливо завязывалась непринужденная беседа.

— Ты вот, Тамьян-агай[13], жалуешься, что работаешь много, а денег получаешь мало. Так, что ли?

Старик Тамьян тряхнул бородой. Ибрахан, поудобнее расположившись на нарах, стал популярно объяснить политику ценообразования.

— Из чего состоит себестоимость продукции, знаешь? Очень плохо, что не знаешь. Тебе, передовому работнику комбината, следовало бы знать. Сколько времени уходит у тебя на изготовление саней? Десять дней, говоришь. А по науке положено сани делать за пять. Ты ждешь, что тебе уплатят за десять дней работы, а получаешь только за пять…

— Да мы испокон веков, достопочтимый Ибрахан, делали сани за десять дней.

— Выходит, тебе еще рахмат надо сказать, что делаешь сани за десять, а не за двадцать дней… Не забывай, мы живем в век техники. Туда, куда раньше поездом и за две недели нельзя было доехать, теперь самолетом добираемся за шесть-семь часов.

— Не знаю, не знаю, на самолете еще не летал…

— Как бы тебе объяснить, агай. Есть такая умная штука — вал. Что это такое, с чем ее едят, хочешь знать? Слушай же внимательно. Мы выполняем план по валу, то есть по весу и в рублях. Чем больше выручаем за изготовленный товар денег, тем больше нам выгоды.

— Это мне объяснять не надо, — возразил Тамьян, наливая Ибрахану в порожнюю чашу свежий кумыс, — и по себе знаю. Мне, к примеру, нужна одежда сорок восьмой размер, а мне суют пятьдесят четвертый, а она на мне мешком висит. Плачу втридорога, другого выхода нет… Такое же положение и с ногами, они требуют тридцать девятые сапоги, а покупать приходится сорок третий.

— Ты рассуждаешь по-обывательски, а надо думать о государственных интересах.

— Я о государстве и думаю. Вал для вас все равно как тот вал, что мы строили на войне, чтобы укрыться. Ну и хитрецы! Я раскусил эту хитрую политику. Мне невдомек было, почему из комбината приезжал начальник Булат и требовал перейти на тяжелые сани и телеги. Теперь, должно быть, хотите для вала выкачать побольше денег, а что лошадям не под силу, об этом не подумали…

— Напрасно такое говоришь, агай, для лошадей сейчас облегчение, им на помощь пришла машина.

Так, попивая свежий кумыс, уминая жирный бишбармак, Ибрахан, не желая никого обидеть, посещал дома гостеприимных хозяев. Каждый вечер проходил в мирной беседе: Ибрахан не чурался самых острых тем. В этом он видел призвание и долг руководящего работника. Далеко не все, о чем он говорил, доходило до сознания долгожителей, но они, точно сговорившись, дружно кивали бородами, как бы удовлетворенные речами высокого гостя из Яшкалы.

В один из таких вечеров Ибрахана пригласил к себе худой, но жилистый старичок Рысьян.

И в этом доме, хотя у хозяина были прекрасные столы и стулья, ужин накрыли по древнему обычаю на нарах. Если гости и хозяин не едят на нарах, полулежа или сидя, подложив под себя ноги, в такой еде, считали, нет смака, она не приносит желанного удовлетворения.

На нары постелили красочную скатерть, на скатерть поставили огромную миску с лапшой, а рядом — миску с большущим куском мяса. Старик Рысьян засучил рукава и искусно нарезал в миску с лапшой мясо. Подавая пример гостям, хозяин съедал кусок мяса и такой же кусок своими руками тут же вкладывал в рот гостю.

Ибрахан испытывал райское блаженство. Оно было бы полным, если бы радушное застолье проходило за столом, а не на нарах. Он, проживший всю свою сознательную жизнь в городе, отвык уже от межлиса[14] на нарах. Он все время старался найти удобную позицию: то опирался на нары локтями, локти ныли, то сидел, как все в деревне, скрестив ноги, то они почему-то очень быстро немели.

Сделать замечание хозяевам, еще обидятся. Ибрахан терпел, терпел, но вкуснейшая еда не шла впрок. Когда бишбармак подошел к своему естественному концу и хозяйка подала бульон, Ибрахан не вытерпел и, будучи основательно под хмельком, осторожно и обиняком покритиковал Рысьяна:

— Какие прекрасные столы и стулья делает для вас и всего населения наш комбинат, а вы и себя и гостей терзаете на нарах…

— Место бишбармака — нары, и только нары, — оправдывался Рысьян, но воля гостя для хозяина закон. Он окликнул хозяйку, и та беззвучно перенесла все кушанья на стол, положив на колени гостей длинные полотенца: крепкий бульон наверняка прошибет пот, будет чем утереть лицо.

Желая загладить неловкость, вызванную тем, что доставил хозяевам лишние хлопоты, Ибрахан продолжал расхваливать мебель, изготовляемую его комбинатом.

— Наши столы и стулья не стыдно на международных выставках показывать. Какая форма! Какая отделка! — Ибрахан размашисто провел рукой по столу и неожиданно взвыл от нестерпимой боли: в ладонь впились сотни заноз.

Хозяева бросились вытаскивать занозы, но куда там — их было великое множество, они ушли глубоко под кожу, извлечь их можно было только в больничной обстановке. Как назло, в деревне не оказалось не то что врача, даже фельдшера. До ближайшего медпункта было столько же, как и до Яшкалы.

Чертыхаясь и проклиная бракоделов из комбината, которые в погоне за валом не отполировали поверхность стола, Ибрахан упросил гостеприимного Рысьяна отвезти его поскорее в Яшкалу. Тот запряг свою хилую кобылу в громоздкую телегу и повез доведенного до отчаяния невыносимой болью Ибрахана.

— Погоняй быстрее, а то, не дай аллах, начнется заражение крови! — умолял Ибрахан.

Рысьян старался изо всех сил, упрашивал, покрикивал, хлестал кнутом, но лошадь не внимала никаким уговорам и преспокойно шла не только под гору, но и на ровном месте еле-еле переваливалась с ноги на ногу. Казалось, свет не видывал более ледащей и равнодушной скотины! Время от времени Рысьян подталкивал телегу сзади. Но и это не намного ускорило ход телеги.

— Неужели не нашлось телеги полегче?

— Были возы полегче, да сплыли… Теперь на такие перешли, на валовые, так их, наверное, можно назвать…

— На такой повозке и с такой дохлой лошаденкой скорее в ад попадешь, чем в больницу…

ГЛАВНОЕ — ЗДОРОВЬЕ

Измученный до предела Ибрахан только через четыре часа добрался до яшкалинской больницы. И вот он тут уже десятый день. Занозы были извлечены, чтобы не очень травмировать больного, в несколько приемов за два дня. Через неделю рука вроде зажила, но нервное потрясение, вызванное страхом перед возможным заражением крови, потребовало, чтобы Ибрахан задержался в больнице еще на несколько дней. Так настояли врачи. О, как томительно и нудно лежать в отдельной палате, не с кем и словом перекинуться. Хоть бы кто-нибудь пришел… Булат еще не вернулся из Уфы, Ямбика и Минира навестили его вчера…

Кто-то постучал в дверь. Это пришел по поручению месткома комбината Факай. Пришел с каким-то непонятным пакетом под мышкой. Рыжий и тучный, он еще больше раздался в ширину. Считанные волоски на макушке еще больше поредели. Совершив тройной поклон, он приветствовал больного директора тройной улыбкой, струившейся из его зеленоватых глаз.

— Проходи… Садись… Будешь гостем, — сухо сказал Ибрахан, полагая, что так следует говорить, когда приходят навещать больного. — Это что за бомба у тебя в руках?

— Никакая не бомба, а гостинцы, — заговорщицки подмигнул Факай. — Месткомовские гостинцы. Когда идем к рядовым членам профсоюза, местком отпускает на подарки два рубля восемьдесят семь копеек. Для вас же, дорогой Ибрахан Сираевич, поскольку вы единственный в своем роде, так сказать, начальство специальным решением ассигновало десять рублей. Так что угощайтесь на полное здоровье!

Факай с шумом извлек из пакета две бутылки «Старки», баночную селедку, кусочек копченой колбасы и несколько яблок. Факай проделал эту процедуру с торжественным видом, полагая, что месткомовским подарком доставил радость измученному тяжкой болезнью начальнику, но Ибрахан вместо благодарности разразился гневной тирадой.

— Чьи это выдумки? Кому пришло в голову в больницу тащить «Старку»? Разве можно, когда лечишься после травмы и нервного потрясения?.. Опозорить меня хотите окончательно…

— Никакого позора не будет, — возразил спокойно медоточивым голосом Факай. — Водка — лучшее лекарство. Если бы не помогало, не выпускали бы…

— Ну, я понимаю, одну-две столовых ложки, как лекарство, а то выдумали — две бутылки.

— Не беспокойтесь, Ибрахан Сираевич, мы с вами быстро управимся. Даже мало окажется… И притом закуска, как видите, подходящая…

Ибрахан притворно изобразил брезгливость, не отводя взора от стоявших на столе блестящих бутылок. А Факай тем временем распространялся насчет целебных свойств сорокаградусной.

— Когда что болит, она, родимая, моментально снимает боль. Убивает больной нерв. Помню, в молодости у меня выдрали ноготь большого пальца на правой ноге. Палец заморозили. Но заморозка быстро прошла, и я света белого невзвидел. Еле дотащился до забегаловки. И что вы думаете, хватил стакан горькой, и боль как рукой сняло.

Факай наполнил стаканы.

— И когда живот болит, тоже нет лучшего лекарства, только надо еще немного поперчить. Ну, поехали, Ибрахан Сираевич! За ваше здоровье!..

Опрокинули по стакану. Однако Ибрахан трусливо посматривал на дверь, как бы кто из посторонних не вошел и не застукал злостных нарушителей больничного режима. Факай уловил директорский взгляд и быстро просунул в ручку двери ножку табуретки — так было безопаснее.

— Она от всех болезней спасение, не было случая, чтоб не выручала. Если что снаружи — трем, а болит внутри — льем.

— А я и не думал, Факайетдин Фасхутдинович, что вы такой ретивый поклонник зеленого змия…

— Тоже скажете! Какой же это зеленый змий? Напиток чистый, как слеза младенца.

Ибрахан явно захмелел и, отказавшись от очередного стакана «Старки», перешел на более интимный тон:

— Ты лучше расскажи, как дела в комбинате? Как там печь?

— Закончат не сегодня-завтра. Работа кипит. Тут тебе и «Спецстрой», и, как его, — «Межколхозстрой». Дуют вовсю.

— Хорошо… Утрем нос…

— А что мы — хуже других, что ли? — Факай самодовольно переложил считанные волосы на лысине справа налево. — Пора и нам выйти в люди.

— Вот именно, — шагая по палате, вдохновенно рассуждал Ибрахан. — Выйдем в люди и покажем, на что способны. Построим туннельную печь, подведем газ и будем давать миллионы кирпичей в год! Знай наших! А то клепают на меня почем зря: Ибрахан такой, Ибрахан сякой. Всем заткнем глотку…

— Как пить дать — заткнем всем глотки, — поддержал совсем охмелевший Факай и по-панибратски обнял Ибрахана. — Ты хороший начальник, справедливый. Был бы ты плохой, разве собрались мы вокруг тебя? Дружной семьей собрались. Добрый ты! Давай же выпьем за твою доброту, Ибрахан Сираевич…

— Кстати, не знаешь ли ты, Факайетдин Фасхутдинович, как с санями? Я, когда был в горах, распорядился пригнать сюда сто пятьдесят саней. Взяли их в «Хозтоварах»?

— Не взяли, чего-то заартачились… На дворе лето, нужно, мол, телеги…

— Это все штучки Хамзы, не иначе…

— Определенно, Хамза науськивает, — поддержал Факай. — А ты, Ибрахан Сираевич, не волнуйся. Все будет хорошо. Главное — здоровье. Здоровье надо беречь, а на остальное нам наплевать! Что, не так?

— Ладно, я покажу ему где раки зимуют! Выйду на работу, разберусь и наведу порядок. А что, от Акопа есть вести?

— Как же! Конечно, есть! Акоп — такой человек, не подведет!

— Чем болтать о водке, сразу бы сказал, что есть важные вести, — буркнул Ибрахан и, выхватив из рук Факая долгожданное письмо, стал с жадностью читать.

«…пишу из Оренбурга… В Кумер-тау торговля не состоялась. Здесь тоже забыли про дрова и перешли на брикет. Но я не пал духом и повернул в Оренбург. Здесь тоже встречаю сопротивление, на каждом шагу только и слышно: перешли на газ, употребляем уголь, а я им толкую, что разве топором только дрова рубят? А бревна для строек чем будете тесать? Газом или углем?

И знаете, что они мне на это говорят? У нас леса нету, а для бетона топорища не нужны. Вот что говорят. Ну, чем не шакалы! Топорища я все равно продам. Нужно только немножко продержаться. Вот только стал пустой карман, так что прошу выслать дополнительно. А я топорища продам. Я слова на ветер не бросаю. С приветом и братским поцелуем преданный Вам Акоп».

Ибрахан читал и с каждым словом все больше багровел от гнева. Будь Акоп рядом с ним, он растерзал бы его на части.

— Денег просит? Вместо денег я вот что ему пошлю, — Ибрахан сконструировал из трех пальцев внушительную и понятную комбинацию. — Живым с меня шкуру сдирает! Режет без ножа! А тут еще, Факайетдин Фасхутдинович, автобаза представила счет за машины. О, аллах! — схватился за свою бритую голову Ибрахан. — Откуда я их возьму, если топорища не будут проданы? Вылетим в трубу. Какой там вылетим, уже вылетели.

— Успокойся, Ибрахан Сираевич! Все будет хорошо! Все будет прекрасно! Главное — здоровье! На остальное наплевать.

— А мне не плюется! Как мне не волноваться?! А как дела на складе? Товар идет?

Памятуя скандальную судьбу, постигшую топорища, Факай боялся сказать истинную правду, что склады по-прежнему забиты продукцией, на которую нет никакого спроса. Факай опасливо сказал:

— Слава богу, помаленьку идет… Но ты не принимай все так близко к сердцу. Не волнуйся, все будет хорошо, все будет прекрасно. Главное — береги здоровье!

— А мне для здоровья надо, чтобы товар шел не помаленьку, а помногу.

— Все будет. Наберитесь терпенья! А то в народе говорят: кто малым недоволен, тот большего недостоин. Это к вам не относится. Вы достойны большего.

Наступила пауза. Факай не знал, что еще такого сказать, чтобы успокоить и приободрить Ибрахана. Вдруг он ударил себя по лбу:

— Ах я, старая кочерыжка! Вот что значит склероз. Забыл сообщить радостную новость…

— Ну, говори, говори, а то от этих неприятностей голова кругом идет…

— Забыл вам сказать, что по городкам мы здорово вышли вперед. Который раз бьем быткомбинат. Наша команда и в самом деле крушит всех и все, как настоящий ураган. Если так пойдет дальше, поедем на межрайонные соревнования. А там, глядишь, прославимся и в масштабе республики! А если еще и по кирпичам — выйдем вперед по всем статьям… Так что вы не волнуйтесь.

Ибрахан слушал факаевские спортивные новости с тупым безразличием.

— И еще я хотел доложить, кто в нашей команде звезда. Никогда не угадаете! Минникунслу! Это вам не мастер спорта, а настоящий снайпер, бьет точно в цель с одного броска, без никакого промаха! Молодец женщина! Цены ей нет… А вот Шагей, после того как его отказались принять в команду, совсем что-то не в себе стал. Каждый вечер ходит сам не свой по комбинатовскому стадиону и что-то бурчит про себя. Видно, тронулся, бедняга. Ну, я заговорил вас, утомились небось… Так что, говорю, не волнуйтесь, Ибрахан Сираевич. Болейте себе на здоровье, а я пойду. Побегу домой, а то засиделся. Жена дома, наверное, волнуется, заждалась, ищет меня. Она такая…

Факай попрощался с Ибраханом, упрятал в кошелку две порожних бутылки, вытащил ножку табуретки из дверной ручки и исчез, оставив Ибрахана наедине со своими мрачными мыслями. Особенно почему-то не давала покоя новость о Шагей-бабае. Неужели, в самом деле, старик помешался? С чего бы это? Или он просто прикидывается, готовя Ибрахану новые сюрпризы?

Вы, естественно, хотите знать, что же происходило с Шагеем? Что правда, то правда: чуть ли не каждый вечер он приходил на спортивную площадку после того, как там уже заканчивались тренировки, и печально глядел на валявшиеся повсюду расщепленные скалки. На состязаниях команды играли закупленными в Уфе битами и рюхами, а тренировались по-прежнему сосновыми, сработанными из бывших скалок при непосредственном участии Шагея.

Старик вздыхал и предавался горестным размышлениям о бренности земной славы. Давно ли он вытачивал скалки, ставил рекорды, имя его красовалось на Доске показателей! Давно ли его, старика, завершающего свой жизненный путь, ставили в пример молодым! Он был в ореоле славы…

А сейчас все его высокие проценты развеялись, разлетелись, как эти никому не нужные щепки. Что осталось от былых рекордов? Один пшик!

ПРОПАЛ ЧЕЛОВЕК…

Ибрахан наконец выписался из больницы. И так долго там задержался. Ну как он мог спокойно болеть, оставив комбинат без хозяйского глаза! На протяжении всей болезни его одолевали и терзали противоречивые думы. Представьте себе: дела на комбинате идут отлично. Разве не давало это благодатную пищу досужим языкам, каких в Яшкале было немало, что там легко обходятся без руководящих указаний Ибрахана и его повседневного подхлестывания.

Но фактически дела на комбинате шли далеко не прекрасно. Комбинатовская телега натужно скрипела, и колеса ее на каждом шагу требовали смазки в виде неустанных забот, внимания и активного вмешательства в любые мелочи. При таких обстоятельствах не только досужие языки, но и вся яшкалинская общественность опять же осуждала Ибрахана: как мог он оставить подопечное ему предприятие на столь длительный срок без присмотра.

Оно, конечно, для укрепления здоровья не мешало бы еще немножко понежиться в спокойной обстановке, набраться побольше сил. Но наивно было полагать, будто больничная палата совсем изолирована от внешнего мира. Его и тут донимали по служебным делам. Так что ни о каком безделье не могло быть и речи. Да и такое безделье было просто противно натуре Ибрахана, ему как-то совестно было лежать в больнице, когда кругом бил полнокровный пульс жизни.

Положа руку на сердце Ибрахан честно сам себе признался, что уже окреп и здоров и готов взвалить на окрепшие плечи тяжкое бремя руководства комбинатом.

Сегодня он вышел из дому раньше обычного, ему хотелось по дороге в комбинат спокойно обдумать, с чего, собственно, начать рабочий день. За время его болезни накопилось множество вопросов, всех сразу не решишь. Тут и накренившаяся водокачка, и незаконченное строительство туннельной печи, и долгое молчание Акопа, неизвестно где сейчас сбывающего злополучные топорища… Чем больше он приближался к комбинату, тем больше всплывало всяких нерешенных проблем.

У проходной его встретил расплывшийся в дружеской улыбке Ярмухамет. Его приветливое и неизменное: «Все спокойно, никаких чепэ нет» — несколько вернуло Ибрахану душевное равновесие. Но у самой конторы его ждал неожиданный и неприятный сюрприз.

У кабинета Ибрахана дожидалась взъерошенная и растрепанная супруга Факая. Тучная, как и сам Факай, она вся тряслась, словно студень, истерически взвизгивала, не в состоянии произнести и слова.

— Что случилось? — спросил Ибрахан. В ответ послышалось невнятное:

— Факай… Факай…

— Что с Факаем?

Женщина продолжала трястись, ничего, кроме «Факай…», от нее добиться невозможно было. Подошедшая Аклима дала ей воды, и тогда удалось выудить еще одно слово:

— Пропал…

— Как пропал?

— Очень просто. — Женщина наконец пришла в себя и могла толком объяснить: — Очень просто, не пришел домой ночевать.

— Может, у родственников заночевал?

— Никаких, кроме вас, нет у нас родственников.

Хотя Ибрахан был польщен тем, что жена Факая считает его родным человеком, но от этого беда, постигшая Факая, не стала более понятной.

Женщина передохнула, а затем снова громко запричитала:

— Нет у нас родственников… Мы одни, как два голубка… Сердце у него знаете какое, наверное, свалился где-нибудь…

— Почему вы решили, что с ним случилось что-то плохое?.. А может, он задержался у какого приятеля или, извините на слове, у приятельницы…

— Астагафирулла![15] Хорошего же вы мнения о моем муже… Он не имеет такой привычки. Дом для него святое место. Он знает только свой дом…

Ибрахан вызвал Ярмухамета:

— Факай пропал… Сообщи в милицию, пошли людей искать и сам возьми кого-нибудь с собой и обыщи весь город. Докладывать каждый час!

Ибрахан никак не ожидал, что первый после болезни рабочий день начнется именно с такого неприятного происшествия. Ничем другим заняться он уже не мог. Жена Факая, делая краткие паузы, не переставала голосить. И чем дальше, тем все громче. Выставить ее из кабинета неудобно и бессердечно. Неизвестно, как долго продолжался бы этот незапланированный сольный концерт-плач жены по пропавшему без вести супругу, если бы в кабинет не ворвалась с криком и плачем еще одна женщина. То была знакомая нам Гиззельбанат. Ее трудно было узнать: над правым глазом красовался огромный синяк, вся она была в неистовстве и, схватив Ибрахана за лацкан пиджака, закричала:

— Вы мне скажите, разве есть такой закон, чтобы обижать одиноких беззащитных женщин?

— Вы не по адресу… Вам в милицию! — Ибрахан попытался угомонить разбушевавшуюся Гиззельбанат. Но куда там!

Тут началось нечто невообразимое.

Ибрахан стал невольным слушателем еще и громкоголосого дуэта: одна женщина старалась изо всех сил перекричать другую. Голосовые связки Гиззельбанат оказались крепче, более отработанными и звучали на всех регистрах, заглушая примитивные причитания жены Факая.

— Я женщина одинокая, безмужняя, так что же, теперь мне и побои терпеть? Избил бы свой муж, я бы стерпела… А то чужой, идет как бы к себе домой, заворачивает к тебе, ты ждешь ласки, а он тебя по лицу…

— Покороче! — не выдержал столь длинного монолога Ибрахан. — Кто бьет? И при чем тут комбинат?

— Очень даже при чем… Мало натерпелась я от вашего Родиса, так еще одного послала судьба…

— Говорите толком, кто вас избил?

— Неужели до сих пор непонятно? Я же говорю — ваш любезный Факай!

— На него не похоже… — искренне удивился Ибрахан.

— Когда мужик напивается, все бывает похоже… Напился, как свинья… Ударил кулаком в глаз… Выбил стекло и через окно выскочил на улицу…

Если бы Гиззельбанат знала, кто сидел в кабинете, она бы поскупилась на детали ночного визита к ней Факая. Обманутая супруга мигом вспыхнула огнем от дикой ревности, презрения и ненависти. Она вцепилась в бесчестную соблазнительницу и совратительницу ее девственно чистого мужа.

— A-а?! Так это у тебя ночевал мой муженек?! Так это ты завлекла его в свои грязные сети?!

Гиззельбанат догадалась, с кем имеет дело.

— Не я, а твой красавец пытался меня завлечь и опозорить… — Гиззельбанат не осталась в долгу и яростно вцепилась в распущенные волосы Факаихи.

Ибрахан не успел разнять дерущихся женщин.

— A-а! Такая ты сякая…

— А, я тебя…

— Что ты меня?! Что ты меня?! Вот сейчас я тебя!..

Ибрахан заткнул уши:

— Остановитесь! Прекратите безобразие! Не то обеих — в милицию!

Женщины еле угомонились, чуть остыли. Этим воспользовался Ибрахан и удалил их из кабинета:

— Ждите на улице, пока найдется ваш Факай…

Женщины уселись на ступеньках крыльца, продолжая, однако, честить друг друга крепкими словечками, не поддающимися воспроизведению в печати.

Тем временем Ярмухамет обнаружил Факая и привел его в комбинат.

Увидев на крыльце женщин, Факай взмолился и упросил Ярмухамета провести его к Ибрахану через черный ход.

Факай являл собой жалкий вид: одутловатый, он еще больше распух, под глазами набрякли мешки. От него за несколько шагов разило самогонкой. Ибрахан отвернулся.

— Где нашел красавца? — спросил он Ярмухамета.

— У реки…

— Что делал там?

— Думал, — ответил, запинаясь, Факай.

— Почему не вышел на работу к девяти часам?

— Говорю же, думал… Думал утопиться, да вода холодная…

— И не стыдно тебе, Факайетдин Фасхутдинович? Дома не ночевал… Всю ночь и бочке с водкой, что ли, просидел?

— Если бы с водкой… А то самогоном, чертовка, напоила…

— Как ты попал к ней?

— Я по делу к ней пришел… По важному делу…

— По какому такому важному делу? И какие у тебя могут быть с ней дела?

— Все, как на духу, доложу, дайте только в себя прийти…

Ярмухамет увел Факая во двор и привел его в чувство, выплеснув в него ведро студеной воды.

— Я пойду на пост, а вы тут с ним разбирайтесь! — и передал Факая Ибрахану.

— Ну, теперь ты способен ворочать языком?

— Да, вроде бы полегчало…

— Тогда выкладывай, что натворил, ничего не утаивая.

Факай ничего не утаил. Его рассказ походил на исповедь человека, которого на каждом шагу подстерегают и преследуют неудачи. Он всей душой стремится сделать что-то хорошее, а в конце концов получается наперекосяк.

Как помнит читатель, Факай после ряда конфликтных ситуаций в пошивочном ателье очутился на скромной должности заведующего складом промкомбината. На этой должности особенно не разгуляешься, не разживешься, большой инициативы не проявишь. Нет ничего мудреного принимать готовую продукцию, оприходовать ее и выдавать по нарядам. Факай быстро освоился с новыми обязанностями. Ночью разбудите — отрапортует, сколько чего у него в наличности, все до малюсенькой щепочки.

И вот приходит на склад правая рука директора — Булат, будто просит совета.

— Как быть, Факайетдин Фасхутдинович, посоветуйте, — и все так ласково, обходительно, что ни слово — точно медовую конфетку в рот вкладывает. — У вас и опыт в жизненных вопросах, и такт…

Лестные слова приятно щекочут самолюбие Факая. А Булат продолжает:

— Как нам быть с нужными людьми… Понимаете, с нужными?..

— Понимаю, — говорит Факай, хотя пока что еще ничего не понимает.

— Без них и шагу не ступишь. В горплане, в банке, в финотделе, в снабе… Предположим, по плану нам что-то положено. По плану, повторяю, на бумаге, а в натуре того, что положено, нет, а без него полный зарез. Как бы вы поступили?

Факай горько усмехнулся. Еще не так давно этот же Булат устраивал ему разнос за то, что он, Факай, будучи директором пошивочного ателье, обслуживал якобы только нужных людей. А теперь сам приходит к нему, к Факаю, за советом. Ирония судьбы!

Взяток нужные люди не берут, да и предлагать им как-то неловко… Как же быть? Булат стал голову ломать, искать выхода… Пришел к нужному человеку, от которого многое зависело, и сказал: «Выручайте, пожалуйста, в долгу не останемся». А тот: «Все так говорят, а как доходит до дела, так никакого дела, одни пустые слова». — «Нет, — сказал на то Булат, — на нас можно положиться. Можем предложить вам мебельный гарнитур экстра-класса». Нужный человек в ответ: «Это добро я где угодно могу купить». — «Нет, — возразил Булат, — ошибаетесь: то, что есть у нас, в магазины не поступает, ни за какие деньги не купите, да еще по сниженной цене. За товар первого сорта уплатите, как за второй. В порядке пересортицы!» Тут нужный человек клюнул: «Раз такое дело, тогда по рукам. Так и быть: занаряжу вам вне всякого плана то, что вам необходимо».

Рассказал все это Булат Факаю, и тот одобрил линию поведения Булата.

— Вам и советовать нечего… Вы на правильном пути. А как на это посмотрит дирекция?

— С Ибраханом Сираевичем согласовано.

— В таком случае, о чем разговор?!

Дальше — больше. На склад поступила мебель «экстра-класса». Факай отставил ее в сторону, пометил крестиками, будто бракованная, чтоб не перепутать с другой мебелью. А на второсортной налепил наклейки «первый сорт». В результате получится «баш на баш». То, что недоплатит нужный человек возместит рядовой покупатель. Он, рассуждал Факай, не обеднеет, если переплатит за пересортицу.

Все как будто было продумано до тонкостей, операция с нужными людьми не могла и не должна была сорваться. Но тут, как назло, Факай приболел гриппом, не вышел на работу. Вместо него командовал парадом экспедитор Файзулла. Ему-то что? Явились на склад, как и было условлено, нужные люди. Файзулла и выдал им гарнитуры с наклейкой «первый сорт», которые фактически были низкосортные, а прочую мебель, помеченную меловыми крестиками, отобранную Факаем специально для нужных людей — пять отличнейших гарнитуров, — пустили в розничную продажу.

Факай не то что некоторые, долго болеть не любил. Через день вышел на работу и, к ужасу своему, обнаружил, что операция с пересортицей блестяще провалилась, вызвав к тому же и невероятный переполох. Владельцы новых мебельных гарнитуров, так называемого «экстра-класса», завопили:

— Грабеж среди бела дня! Ваша хваленая «экстра-классная» мебель даже на растопку печи не годится!

Нужные люди, точно сговорившись, потребовали обратно деньги, к тому же аннулировали все внеплановые наряды промкомбинату…

Ибрахан на этом месте прервал Факая и дал волю справедливому гневу:

— Почему вы с Булатом скрыли от меня авантюру с мебелью?

— Почему скрыли? — простодушно переспросил Факай. — Вы лежали в больнице. Не хотелось вас огорчать, думали, все обойдется. Да вы, Ибрахан Сираевич, не расстраивайтесь. Одной неприятностью меньше, одной — больше, нервов не хватит… Главное — здоровье!.. Разве не так?

— Ты меня не убаюкивай, я не ребенок! Но при чем тут Гиззельбанат?

— Я все объясню, наберитесь только терпения…

И Факай продолжал свою трагикомическую исповедь. В жизни всякое бывает. Но то, что случается с Факаем, всегда из ряда вон выходящее…

Булат и Факай бросились к нужным людям, разъяснили, какое прискорбное произошло недоразумение, упросили пока не принимать никаких мер, обещав в два, максимум в три дня исправить допущенную ошибку.

Легко обещать, а когда ткнулись к тем, кто приобрел мебель, не для них предназначенную, те ни в какую:

— Мы мебелью довольны… Лучшей и не хотим. Так что напрасно морочите нам голову.

Одной из покупательниц «экстра-классного» гарнитура оказалась Гиззельбанат.

Навестить ее и уговорить вернуть гарнитур выпало Факаю. Булат честно признался, что боится попасть под воздействие чар этой «одинокой ведьмы».

И Факай бесстрашно ринулся в логово колдуньи. Он сознавал весь риск. Но другого выхода не было. Булат с Факаем решили вернуть хотя бы один гарнитур и срочно отдать его Салахи Салахиевичу, который тоже стал жертвой «пересортицы».

Тут Ибрахан снова не выдержал и со стоном прервал исповедь Факая:

— Позор на мою голову! Как я в глаза посмотрю этому почтенному и уважаемому человеку? Почему я не умер, когда родился?!

Факай использовал случайную паузу для передышки, а затем продолжал.

Сколько ни уверял и ни доказывал Факай, что Гиззельбанат достался гарнитур второго сорта, что ей заменят его на первый сорт, она наотрез отказалась от какого бы то ни было обмена.

— А для меня и второсортный гарнитур хорош!.. — С этими словами выставила на стол бутыль самогону. — Давай лучше угощу! Выпьем за тех, кто делает хорошую мебель!

Что было дальше, — хоть убейте! — Факай не помнит.

Проснулся Факай, когда солнце стояло высоко в зените, проснулся с тяжелой, хмельной головой и долго не мог сообразить, каким образом и, собственно, зачем попал сюда.

Вскоре окончательно пришел в себя, но уйти домой при всем желании не мог: дверь была заперта, ключ хозяйка девала неизвестно куда. А Факай очень торопился. Прежде всего к любимой жене. Впервые за тридцать лет счастливой, безоблачной супружеской жизни он не ночевал дома. Это невероятное обстоятельство кого угодно ввергло бы в панику, тем более его боевую, ревнивую подругу, человека мнительного, тонкую, чувствительную натуру. И, кроме того, само собой разумеется, он рвался в комбинат. Ибрахан Сираевич ведь не станет отрицать того, что не припомнит случая, когда бы Факай совершил прогул или опоздал на работу.

Ключа от дверей нигде не было. Факай фактически подвергся, без санкции прокурора, домашнему аресту. Хоть бы у себя дома, а то у «одинокой женщины», которая пускала в ход все средства, дабы совратить высоконравственного Факая, в частности выставила на стол какую-то омерзительную жидкость и буквально силой заставила его выпить стакан.

Вот тут-то он не выдержал, и между ними возникла перепалка. Не исключено, что сгоряча, сам того не сознавая, он ударил коварную соблазнительницу. Это, однако, не остудило ее пыл, тогда он и выбил стекла в окне и выскочил на улицу, спасая себя, спасая свою незапятнанную честь гражданина, мужа и передового работника промкомбината.

Булат явился перед грозные очи начальства с поникшей головой. Он вошел в кабинет, как входят в зал суда преступники, отлично сознающие, что их ожидает…

— Заходи, заходи, зятек! Ну и обрадовал ты меня! Очередной сюрприз приготовил. За моей спиной вытворяешь черт знает что, а расхлебывать приходится мне… Посмотри мне в глаза и скажи, как будем выходить из этого дурацкого положения.

Булату стыдно было поднять голову и посмотреть в глаза тестю и директору. Ничего хорошего это не сулило… Булат молчал…

— Ты подумай пока над моим вопросом. Сейчас подойдет твой напарник и верный союзник Факай… О его проделках у Гиззельбанат ты, наверно, уже прослышал… Ко всем радостям нам не хватало только такого скандала…

Тут подошел Факай.

— Кворум у нас налицо, можем начинать, — мрачно сострил Ибрахан, которому было далеко не до шуток. — Слово имеет Булат Арсланович… Подготовиться Факайетдину Фасхутдиновичу… Отвечайте коротко и внятно, как выбраться из трясины…

Булат продолжал сидеть, не поднимая головы (он все еще избегал встречи с глазами Ибрахана), нервно теребил правый бакенбард, как будто, подобно библейскому Самсону, в волосах обретал силу.

— Что я могу сказать? Перед нами задача — в один-два дня заменить пять гарнитуров мебели, попавших по недоразумению к уважаемым людям города, которым мы очень многим обязаны…

— Это и без того ясно, — резко оборвал Ибрахан. — Что скажет Факайетдин Фасхутдинович?

Несмотря на головомойку, учиненную женой, несмотря на горячий душ, самогон не выветрился еще окончательно из Факая. Ничего конкретного он предложить не мог, и ему ничего не оставалось, как присоединиться к словам предыдущего оратора.

Ибрахана давно не видели в таком запале, он метал громы и молнии, бушевал, и ничто не в состоянии было его остановить:

— Я собрал вас не в шашки-поддавки играть… Не до игр…

Тут Булат проявил несвойственное ему мужество, встал и принял, как говорится, огонь на себя:

— Я все улажу… Мне потребуется грузовая машина и на несколько дней деньги. Сколько? Сколько стоят пять гарнитуров… — Он произнес свое предложение четко, решительно и теперь не побоялся скреститься взглядом с Ибраханом.

На какую-то долю секунды в голове Ибрахана мелькнула шальная мысль: уж не задумал ли милый зятек, получив деньги, смазать пятки и дать стрекача. Он отогнал это дикое предположение, но уточнил:

— Зачем деньги?

— Поеду в Уфу, — твердо заявил Булат. — У меня там связи, раздобуду импортную мебель. Не мебель, а обсоси гвоздик!

— Хороши будем, когда узнают, что мы, изготовляющие мебель «экстра-класса», покупаем мебель на стороне. Стыд и срам!..

— Чтобы избежать срама, совершу покупку через подставных лиц. Обойдется чуточку дороже, зато наша честь будет спасена…

— Откуда нам взять грузовик? На автобазе не дадут! Акоп до сих пор не вернул автомашины… Платим большую неустойку…

— Директора автобазы тоже беру на себя. Остановка за деньгами. Главбух — сухарь, под отчет не даст. А без денег ехать бесполезно… Нам бы взаймы на несколько дней… А второсортные гарнитуры чуточку подполируем, подкрасим — и пустим в продажу. Реализуем за несколько часов. Голову даю на отсечение…

— Ты уже давал свою голову на отсечение, когда затоварились скалками…

— Скалки — то другое… Красивая мебель — это произведение искусства!

На какую-то долю секунды Ибрахану снова показалось подозрительной активность Булата. Не мешало на всякий случай застраховать себя от возможной неприятной оказии, и он предложил поехать в Уфу вдвоем — Булату и Факаю:

— Вы вдвоем заварили кашу, вдвоем ее и расхлебывайте… А деньги, так и быть, я сам вам одолжу… Но зарубите себе на носу — выручаю в последний раз. На мою доброту больше не рассчитывайте! Точка!..

Через два дня из Уфы в Яшкалу прибыли пять гарнитуров импортной мебели. Правда, смутные слухи об этой покупке все же дошли до Яшкалы. Им не поверили. Они выглядели слишком нелепо и неправдоподобно.

Вопреки опасениям Ибрахана, Булат не сбежал. Ему не было никакого резона бежать из Яшкалы: где в другом месте, при каком другом начальнике ему работалось бы так хорошо и жилось бы так привольно, как у Ибрахана!

Мебельная эпопея завершилась, ко всеобщему удовольствию — и «нужных» людей, и руководителей промкомбината, — благополучно. Как говорится, без сучка и задоринки. Вот только с возвращенной второсортной мебелью вышла заминка: если не в столе, то в диване, если не в диване, то в стульях невооруженным глазом легко обнаруживались и сучки и задоринки. Даже подкраска, полировка, лакировка не помогли… Покупатели жаловались, а им в ответ продавцы твердили:

— Вы видели, что покупали…

Покупатели не успокаивались и жаловались в высшие инстанции…

Ибрахан уже приобрел иммунитет к жалобам, они его не трогали, как в былые времена: на всякую жалобу, как бы она ни была серьезна, при желании можно найти отговорку, пока, конечно, жалоба не становилась предметом обсуждения в комитете народного контроля или у самого Аксакала. Там уж не оправдаться… Но пока что, слава богу, жалобы путешествовали в пределах внутриведомственных инстанций, и у Ибрахана не было оснований тревожиться: он приободрился, повеселел, словно сбросил с плеч тысячетонный груз…

— Теперь мне и к самому Салахи Салахиевичу не стыдно идти на прием…

У операции по укрощению и задабриванию так называемых «нужных людей» оказалось непредвиденное продолжение с неприятными для Факая последствиями.

Произошло это в ночное дежурство Ярмухамета на складском дворе. Под утро, когда все складывалось так, что начальник охраны с полным основанием мог отрапортовать начальству: «Полный порядок! Никаких ЧП!» — вдруг откуда ни возьмись послышался подозрительный шум. Ярмухамет — ружье наперевес и осторожно, на цыпочках, ступил несколько шагов: какой-то злоумышленник возился у штабелей штакетников…

— Стой! Стрелять буду! — крикнул бдительный Ярмухамет.

— Не дури! — послышалось в ответ.

— Брось доску! — Ярмухамет для острастки пальнул в воздух. Вор, не выпуская из рук доски, кинулся навстречу Ярмухамету, желая, видимо, его обезоружить. Ярмухамет в порядке самообороны выстрелил в злоумышленника. Благо, ружье было заряжено не порохом, а солью, обыкновенной столовой солью, но боль в ноге, куда угодила пуля с солью, была, видимо, достаточно сильной. Раненый злоумышленник взвыл от боли и рухнул на землю. Ярмухамет приблизился к нему:

— Не стреляй, Ярмухамет! Это я — Факай!

Ярмухамет не поверил своим глазам: Факай — вор, крал доски! Что за чертовщина!

И тут Факаю пришлось вторично исповедоваться, на этот раз перед Ярмухаметом. Исповедь была короткой.

Булат и Факай отобрали пятерку «нужных». Об этом проведал шестой, обиделся и начал пакостить.

— Меня не признаете? Без меня думаете обойтись? Посмотрим, как обойдетесь, услышим, что запоете, когда я не дам того, что вам нужно. Посажу комбинат на сухой паек!

Стал Факай искать подходы к шестому и так, и этак. Узнал, что шестой строит дачу, и, как бы невзначай, поинтересовался:

— Шпунтовка нужна?

— Это что, вопрос любопытного? Или дружеское предложение? Какому дачестроителю не требуется шпунтовка? Но я знаю вашего брата, семь шкур сдерете. Совесть — она у вас в дефиците…

— Глубоко ошибаетесь, уважаемый! Напротив, мы с вас возьмем ниже себестоимости.

— Не понимаю! Как это ниже себестоимости?!

— Очень просто. Нужно только иметь на плечах светлую голову, а не, извините, не про вас будь сказано, кочан капусты. Мы выпишем вам горбыль, заплатите, как за горбыль, а получите самую натуральную шпунтовку… Нам интересно иметь дело с друзьями, а не с врагами.

Короче говоря, Факай выписал наряд на два кубометра горбыля. Утром, до начала рабочего дня, шестой должен был пригнать машину. А Факай — вот что значит неудачник — не успел с вечера прикрыть отложенную шпунтовку горбылем, — потому и проник ночью на складской двор. Все прошло бы гладко-сладко, если бы не чересчур исполнительный Ярмухамет.

— Опять шухер-мухер?! Не можешь иначе?

— Не я, а нужные люди иначе не согласны… Не подмажешь — дела не сделаешь. Вот и смазываем по силе возможности.

— Пока что по силе возможности подводите начальство.

— И не подводим. Для него же стараемся. Он в курсе…

— Почему же тогда не разбудил меня, когда шел на складской двор?

— Вы так крепко спали… Пожалел…

— Что же теперь делать? — Ярмухамет боялся, как бы Ибрахан не устроил ему разнос за срыв важного мероприятия для «нужного человека».

За двадцать минут Ярмухамет и похрамывающий Факай погрузили на подошедший грузовик обещанные шестому доски…

Утром, когда через проходную проследовал Ибрахан, Ярмухамет, не моргнув глазом, бодро отрапортовал:

— Все в порядке!.. Никаких ЧП!..

ЕЩЕ ОДНО ВНЕОЧЕРЕДНОЕ ИНФОРМАЦИОННОЕ СООБЩЕНИЕ

Если бы в Яшкале, помимо городской газеты, выходил еще официальный бюллетень, аккуратно регистрирующий все значительные события в общественной жизни городка, все встречи на высшем уровне (в яшкалинском, конечно, масштабе), то о встрече Ибрахана с председателем группы народного контроля Бакером появилась бы информация:

«Вчера между председателем группы народного контроля Бакером и директором промкомбината Ибраханом состоялся оживленный обмен мнениями по интересующим обе стороны вопросам. Беседа, продолжавшаяся два часа, прошла в духе полного взаимопонимания».

Что означала заключительная строка сообщения — «в духе полного взаимопонимания»?

Ибрахан отлично понимал, что приглашен для беседы неспроста.

Бакер, в свою очередь, понимал, что его собеседник едва ли будет с ним откровенным и поможет разобраться в сложной обстановке, создавшейся в промкомбинате.

Поэтому один придерживался тактики обходного маневра, не сразу дал собеседнику почувствовать, что речь пойдет о весьма серьезных вещах. Другой избрал иную тактику: держать ухо востро, а язык на привязи, меньше говорить, больше слушать.

После обоюдных приветствий Бакер усадил Ибрахана:

— Садись, гостем будешь! Как живем-можем? Как дома? Все ли здоровы? Внучата пока не предвидятся?

Ибрахан недоумевал и из-под нависших бровей удивленно смотрел на Бакера: неужели для этого вызывал к себе? Тут что-то не то…

Не дождавшись ответа, Бакер протянул длинную цепочку, состоящую из маленьких колец:

— Хорошо, что заглянул. Видишь замочек… Чтобы открыть его, надо дернуть за колечко. А за какое — ума не приложу. Может, ты справишься?

Ибрахан чувствовал, что здесь какой-то подвох, но в чем — никак не мог догадаться… Он перебирал несколько раз кольца цепочки, как правоверный мусульманин перебирает четки, и, что-то бормоча себе под нос, нажимал, придавливал кольца и так и этак, да все без толку. После безрезультатных попыток открыть секрет замочка беспомощно развел руками и вернул цепочку хозяину.

— Не огорчайся, Ибрахан. Цепочка — только присказка, сказка — впереди. Ты вот что скажи, какое звено решающее — не в цепочке, нет, а в твоем хозяйстве?

Ибрахан был в положении школьника, провалившегося на экзамене. Он не в состоянии был произнести ни одного членораздельного звука…

— Хочешь знать, почему я задал этот вопрос? Скажу. Анекдоты любишь? Мне вчера рассказали свежий анекдот-загадку. Послушай: «О четырех ногах, а спотыкается…» Что такое?

Ибрахан оживился:

— Какой же это свежий? Он уже с бородой. Даже ребенок знает: лошадь о четырех ногах, а спотыкается…

— И вовсе не лошадь, а мебель — столы, стулья, диваны производства яшкалинского промкомбината, где директором уважаемый товарищ Ибраханов. Теперь, надеюсь, уразумел, какое звено в твоем хозяйстве решающее? Качество! Безусловно, о количестве тоже не следует забывать, но главное на данном этапе — качество. А вы вместе со своим зятьком Булатом гоняетесь за валом, за рекордами, за процентами, из-за этого и водокачка вот-вот рухнет. Придешь в комбинат и теряешься — к кому обращаться, кто здесь хозяин — ты или Булат? Слишком много дал ему воли и прав… И получаешься ты вроде английской королевы, которая ничем не распоряжается, а Булат при тебе полновластный премьер-министр… Если я ошибаюсь, поправь меня.

Воцарилась долгая пауза. Обе стороны молчали «в духе полного взаимопонимания». Ибрахан чувствовал, что любая реплика, сказанная им не в тон, будет встречена в штыки. Бакер знал, что должно пройти какое-то время, чтобы Ибрахан переварил все, что сейчас услышал.

Бакер нарушил молчание:

— Задавал ли ты себе, Ибрахан Сираевич, вопрос: как будешь жить дальше?

Ибрахан и этот вопрос оставил без ответа. Он терялся в мучительных догадках, что еще преподнесет всевидящий, всезнающий Бакер.

Бакер повторил вопрос:

— Я спрашиваю, как будешь жить дальше?

Отмалчиваться больше было нельзя, и Ибрахан повторил вопрос:

— Спрашиваешь, как будем жить дальше? Как жили, так и будем жить. Планы, слава богу, выполняем, несмотря на трудности, товар выпускаем. Кое-что, понятно, не всегда получается как надо… Жить, как говорится, не поле перейти… Всякое, так сказать, бывает…

Благодушный тон, каким Бакер начал беседу, сменился гневными нотами:

— Так жить не будешь! Не позволят! Планы выполняешь? Уж не за счет ли бесценных скалок и золотых топорищ? Скажи мне, пожалуйста, по какой цене удалось продать скалки, биты и рюхи? Ах да, я и позабыл, что комбинат сделал великодушный жест и подарил эти деревяшки школам. А кому думаете подарить топорища?.. Музею бесхозяйственности? Но такого музея, к сожалению, пока что еще нет…

— Мы никому не собираемся их дарить! Мы отвезли их продавать…

Бакер принял таблетку валидола. Его разгневанное лицо, лицо хронического гипертоника и сердечника, покрылось испариной и красноватыми пятнами.

— Пока продадите, деревянные топорища из золотых станут бриллиантовыми! Этого вам не так трудно добиться!

— Мы хотели как лучше… Нас, так сказать, спровоцировали, дали в газеты ложную информацию, будто нет в продаже скалок и топорищ, я думаю, сделали это нарочно, чтобы подорвать наш авторитет.

— Он и без того подорван. Глядя на вас, люди судят о руководителях нашего города… Продаете заведомый брак под видом высшего сорта! А потом, чтобы замести следы, упрятать концы в воду, заменяете бракованную мебель импортной. И это тоже для поддержания авторитета?! Нет, авторитет так не завоевывают!.. Если что и было у тебя, Ибрахан, давно потерял… Утратил самое дорогое, чему действительно нет цены! Ты утратил доверие народа! Понимаешь, чем это пахнет?! Видимо, нам с тобой, Ибрахан, придется поговорить в другом месте, у Аксакала…

Странно устроена человеческая натура. Какой, по-вашему, должна была быть первая реакция Ибрахана после неприятного и не сулящего ничего доброго разговора с Бакером?

Казалось бы, первым делом следовало подумать и еще раз подумать — одному или вместе с Булатом: каким образом выйти сухим из воды, как отвести от себя удар?

Ничего подобного! Ибрахан направил все усилия на то, чтобы доискаться, кто именно подкапывается под него и Булата!

Откуда, мол, Бакеру стало все известно? Неужели снова безобразничает этот вредный старичок Шагей? Ну, допустим, он не может простить Ибрахану и Булату того, что всю рекордную продукцию, изготовленную им в поте лица своего, выбросили чуть ли не на свалку. Недаром люди часто видели старика на спортивной площадке, где валялись жалкие остатки скалок… Он бродил по площадке пришибленный, бормотал что-то несуразное и вел себя, будто действительно тронулся. Но нет, он, видно, был в здравом уме…

Но кто же донес насчет мебели? Может быть, Салахи Салахиевич поднял шумиху? Тоже мне друг!

Булат на все это смотрел довольно трезво. Сделав глубокий анализ создавшейся обстановки, он убедил тестя:

— Не с того начали… Вам что, легче станет, когда узнаете анонимщиков, которые капают на вас? Допустим, вы узнаете — все это проделки Шагея, Хамзы или вашего верного покровителя Салахи Салахиевича? Что вы им сделаете? Соли насыплете на хвост? Разговор с Бакером — это вроде разведки боем. Бакер, несомненно, доложит обо всем Аксакалу… Вот и надо вам и всему комбинату готовиться к встрече с Аксакалом. Разговор, вам не позавидуешь, предстоит крепкий, и, чего греха таить и обманывать себя, разговор во многом решающий…

Ибрахан покряхтел, покряхтел, почесал бритую голову и сокрушенно вздохнул:

— Золотые слова, дорогой зятек! Я на тебя не сержусь, хотя Бакер с пеной у рта ругал меня, что слишком много я тебе передоверил. Может, оно и так… Может, пора и свою голову на плечах иметь… Но словами беде не поможешь. Как говорится, дерево хорошо плодами, а человек — делами. Я делом докажу Аксакалу, на что я способен. Никаким Хамзам, Салахиевичам не убрать меня с номенклатурной дороги! Пустить бы нам сейчас туннельную печь, выдать на-гора первый миллион высокосортного кирпича — тогда никто и пикнуть не посмеет… А еще лучше было бы пустить печь досрочно.

— Узнаю боевого коня! — восхитился Булат. — Можете на меня смело положиться! Я обеими руками за ваше предложение. Итак, в атаку!

ЕЩЕ ОДНА ДВОЙНАЯ СВАДЬБА

Поглощенные описанием знаменательных событий, развернувшихся в промкомбинате, возглавляемом Ибраханом, мы чуть было не прохлопали, прямо скажем, чуть не проворонили другое, не менее важное и волнующее событие в жизни одного из ведущих персонажей нашего повествования — Шагей-бабая.

В анкетных данных Шагея все было предельно ясно. Возраст около семидесяти — чуть меньше, чуть больше. Трудовой стаж ненамного короче жизненного. Семейное положение — вдовец. Трое детей: сын живет в Уфе, средняя дочь в Стерлитамаке, младшая, Гульгайша, живет с отцом в Яшкале, в Старом поселке на Яблоневой улице. Обо всех этих деталях биографии бабая мы в свое время поставили в известность читателя. Когда умерла благоверная супруга почтенного Шагея, Гульгайша дала клятву — никогда, ни при каких обстоятельствах не оставлять отца. Преданная дочь и думать не хотела о замужестве. Ее подружки по поселку, ее товарки по консервному заводу нагоняли на нее столько страхов, приводили столько примеров неудачных браков, что она, скромная, честная, довольствовалась тихой жизнью под одной крышей вместе с престарелым, но довольно активным отцом. Жизнь обоих протекала мирно, безмятежно. Они проявляли друг о друге трогательную заботу. Гульгайша никогда не жалела, что записалась в старые девы, а отец из кожи вон лез, чтобы даже в мелочах угодить любимой дочери: он понимал, какую жертву ради него принесла дочка. Шагей не чурался никакой домашней работы.

Годы шли за годами, они брали свое, Гульгайша, когда ходила по поселку, ловила на себе косые взгляды мужчин. Одни сочувствовали ей, другие сетовали, какая дивчина пропадает зря. Статная, здоровая, она гордо проходила мимо, но годы нет-нет да и накладывали свой отпечаток: то лишнюю морщинку у глаз, то вдруг она обнаружила у себя седой волос. Но и при этом от нее нельзя было услышать слова сожаления или упрека.

Сменялись настенные календари. Сколько их сменилось — не будем уточнять, а сожаление по поводу того, что личная жизнь ее не удалась, все-таки стало прорываться. Незаметно для себя она все чаще останавливалась около малых ребятишек, возившихся в песке, заигрывала с ними. Пройдет еще немного времени, и ей навсегда придется оставить мечту о своих, собственных детях. Ну, если своих бог не даст, то хотя бы заботиться о чужих: давало знать скрытое в каждой женщине материнское чувство. Как было бы хорошо выйти замуж за вдовца, себе одногодка. А ежели встретится человек постарше со взрослыми детьми, то нянчить его внуков или взять из детдома круглую сироту…

На другом конце поселка жил заготовитель Абсалям, пятидесяти с небольшим лет. Он овдовел года три назад. Двое его сыновей женились, отпочковались от него. Розовощекий, еще в расцвете сил, Абсалям жил одиноко в большом доме, полном достатка. Он давно засматривался на Гульгайшу, но знал, что она неприступна и непреклонна в своем решении до конца дней остаться старой девой-вековухой. Но, поразмыслив, решил, что двум смертям не бывать, одной не миновать: откажет, тогда будет знать, на каком он свете, можно ли на что-то надеяться или на этой кандидатуре надо поставить крест.

Гульгайша приняла его сватов сдержанно. Она, по обычаю, собиралась было сначала отказать, чтобы те малость побегали: всякой невесте полагается набить себе цену и не подавать виду, что согласна. Но, поразмыслив, поняла, что дипломатничать, рисковать не следует — опасно, жених не так поймет ее и пошлет сватов по другим адресам. Так, после первого же предложения Гульгайша дала согласие стать женой Абсаляма.

Сватовство проходило в отсутствие Шагей. Когда он пришел домой, Гульгайша смущенно призналась, что выходит замуж, но его не оставит на произвол судьбы, будет каждый день навещать. Старик опешил от этакой новости, но на словах выразил неподдельную радость:

— Вот и ты, слава аллаху, пристроилась. А за меня не беспокойся. Я и сам о себе похлопочу… Была бы ты счастлива… Абсалям человек положительный, тебя не обидит.

Весть о замужестве Гульгайши быстро разнеслась по Старому поселку, хотя никакой свадебной церемонии по этому поводу не было: просто Гульгайша собрала свои вещички, кое-какую живность — пару гусей, уток, кур — и тихо, без лишнего шума, перебралась к мужу на тот край поселка.

Об этом событии раньше других проведала, естественно, Минникунслу. Она из окна увидела, как старикова дочь выносит из дома какие-то узлы, вещички, корзины, и сразу раскусила, что тут пахнет жареным.

В тот же вечер Минникунслу, воспользовавшись проемом в заборе, навестила Шагей и пригласила в гости.

— Чего сидишь, точно старый медведь в берлоге. Идем ко мне, чайку попьем. Не бойся — не съем.

— Не боюсь, не съешь: у тебя и зубов нет…

— Не хорохорься, мои зубы все при мне… — И, широко оскалив рот, продемонстрировала сохранившиеся в целости зубы.

— И мои при мне. А ведь я дольше твоего живу.

— Раз не боишься, айда ко мне! — не отступала соседка.

— Эх, Сумитэ, Сумитэ, нету охоты и интересу распивать чаи с тобой из чайника.

— А я напою тебя не из чайника, а из настоящего самовара.

— В таком случае, спасибо на добром слове…

Шагей-бабай накинул на плечи елэн[16] и проследовал через проем в заборе за дородной Минникунслу. Протискиваясь сквозь щель, Минникунслу задела платьем за гвоздь и разорвала. Шагей отвернулся, помянув при этом шайтана и все его родство.

Минникунслу сорвала злость за порванное платье на заборе: мощным ударом ноги, как заправский футболист, выбила доску — щель в заборе стала совсем широкой.

Когда переступили порог дома Минникунслу, она неожиданно спросила:

— Как у тебя насчет сердца? Здоровое? Не умрешь, если я тебе что покажу?

— Не знаю, про что говоришь. Если шайтана покажешь, не струшу…

— Тогда закрой глаза, дай руку и следуй за мной!

Шагей послушно зажмурил глаза и, как маленький ребенок, ухватившийся за руку матери, покорно зашагал во внутренние покои соседки. В нос ударил запах ароматного цейлонского чая, где-то, совсем близко, выводил знакомую мелодию небольшой самовар.

— Открой теперь глаза! — скомандовала хозяйка.

Шагей-бабай раскрыл глаза и… чуть не потерял сознание, не поверив глазам своим. Если бы, раскрыв глаза, он очутился в раю или в аду, то удивился бы гораздо меньше.

На столе во всем блеске стоял и весело напевал песню о долгожданной встрече его любимый медный самовар. Нет, это не было галлюцинацией, миражем, все происходило наяву. Шагей, желая в этом убедиться, стремительно подскочил к самовару и, не боясь обжечься, ощупал его, родного и близкого, всего — от колосника до конфорки. Да, это был он — вне всяких сомнений. Даже вмятина, приобретенная после того, как невестка Галия выбросила его с балкона в Уфе, и перекошенный кран… Но, надраенный песком и кислым молоком, самовар, его самовар, блестел, как новый!

Шагей на радостях растерялся, не знал, что и делать: то ли самовар целовать, то ли Минникунслу. Поцеловал бы самовар, да обожжешься, поцеловал бы Минникунслу, да не принято это у благочестивых стариков. Шагей пренебрег бы стародавними обычаями, запрещающими пожилым людям целоваться, но побоялся добровольно лезть в сети, расставленные хитрой соседкой. И все-таки не удержался, обнял Минникунслу за ее внушительную талию.

— Мой ли это самовар, Минникунслу?

— Твой, был твой, а стал мой!..

Шагей опустил руку с талии соседки и посмотрел на нее взглядом, полным отчаяния и неодолимой решимости.

— Как это стал твой?

— Не смотри на меня так! — испуганно сказала Минникунслу, она прочла в обезумевших глазах бабая приговор к высшей мере наказания, вынесенный им окончательно и бесповоротно. И сдалась.

— Успокойся: твой это самовар, твой, твой! Садись, будем чай пить… За чаем и поговорим…

Шагей не верил своему счастью. Неужели его родной и любимый дедовский самовар после разлуки снова вернулся к нему, Шагей-бабаю?! Поставив блюдечко на все пять пальцев и задрав кверху подстриженную каймой бороду, Шагей с наслаждением вкушал чай из своего самовара и слушал рассказ Минникунслу о невероятных злоключениях самовара, ставшего неотъемлемой частью его быта и всего его существования — материального и духовного.

Не желая травмировать читателей жестокими подробностями, мы ограничимся скупым перечислением «этапов большого пути», какой довелось проделать легендарному самовару со дня трагической пропажи по вине «идебеэсовцев» до возвращения в родное лоно Шагеево.

Ибрахановские работнички выбросили самовар как никуда не годную вещь на свалку. Сборщик утиль-сырья сдал его за гроши в металлолом. Приемщик металлолома, любитель старинных вещей, сразу понял, что на нем можно прилично заработать. Он не поскупился и уплатил хорошие деньги отличному мастеру за ремонт. Затем он отвез реставрированный самовар в Уфу на толкучку, где его за большие деньги приобрела соседка по Яблоневой улице, любительница предметов старины Хаерниса, та самая, что в свое время написала восторженное письмо в редакцию яшкалинской газеты с благодарностью Ибрахану и его детищу ИДБС за чуткое отношение и внимание к старикам.

Зайдя как-то к Хаернисе, Минникунслу увидела самовар и обомлела, она сразу узнала его и, уплатив за него стоимость пяти больших самоваров, унесла бесценный предмет к себе.

Шагей благодарно слушал одиссею его заветного самовара и не знал, как благодарить соседку за дорогой его сердцу сюрприз.

— Ты сказала, что самовар снова мой. Но ты уплатила за него деньги, и немалые… Так что скажи, сколько я должен тебе за него. Подарков я не хочу.

— А я и не дарю, и не продаю…

Шагей-бабай от удивления вытаращил глаза.

— Как так?

— Очень просто. Мой самовар, что хочу, то с ним и делаю…

— Это нечестно. Сама сказала: самовар мой.

— Был твой, теперь мой!

Шагей огорченно склонил голову: с этой ведьмой надо быть настороже. Неизвестно, что она еще придумает, какую ловушку, коварная, устроит.

— А как же я? — еле выдавил бабай, лицо его выражало полную растерянность и беспомощность…

— Очень просто: будешь ходить ко мне чай пить, — сказала Минникунслу ласково. — Все одно, после ухода Гульгайши тебе скучно одному чаевничать… Вот и будешь ходить ко мне на чай…

— Каждый день? — спросил бабай, не зная, насколько далеко простираются в отношении него агрессивные планы соседки.

— Как тебе угодно будет… Хочешь, ходи каждый день, хочешь через день. Свистнешь или иначе подашь знак — и через забор. Будешь гостем…

— Ах, ты… — бабай не договорил фразу, и так и осталось неизвестным, что он хотел этим сказать, хлопнул дверью и был таков.

— Проем в заборе стал шире, так что не стесняйся, — крикнула ему вдогонку Минникунслу.

Долго не мог уснуть этой ночью Шагей-бабай. Неужели ему так и придется ходить к соседке каждый день и распивать с ней чаи? Неужели она никогда не отдаст ему заветный самовар? Это только в старых сказках и преданиях рассказывается о ловушках и западнях, какие устраивали мстительные шахи, падишахи, желая извести кого-либо из своих близких. А тут простая поселковая баба придумала такой дьявольский капкан, который, глядишь, вот-вот и захлопнет тебя…

Три дня Шагей-бабай был сам не свой, злой, надутый, места себе не находил. Три дня по утрам, вечерам раздавался на весь поселок крик Минникунслу:

— Айда, сосед, чай пить!

На четвертый день Шагей-бабай не выдержал разлуки с самоваром. Он пришел не то чтобы выпить чашку чая, а просто посмотреть на своего любимца. Но соседка не отпустила его, пока он не отведал чаю.

Так и повелось. Сначала он ходил на утренний чай, потом захаживал и на вечерний. Минникунслу все приветливее, все ласковее встречала его. Воспользовавшись тем, что Гульгайша захворала, Минникунслу постирала белье, убрала в доме. Делала она все это не таясь, открыто, даже афишировала, и скоро по поселку пошел слух, будто Шагей-бабай вошел в дом Минникунслу. Это походило на правду, так как уже трудно было отличить, что шагеевское, что соседкино. Все, кроме, разумеется, самовара.

В одно прекрасное летнее утро Шагей вышел во двор прогуляться и… Что за наваждение! Дощатый забор, разделявший дворы бабая и соседки, был повален во всю длину. Из двух дворов образовался один широкий. Долго чесал Шагей свою бородку, гадая, чьих это рук дело. Вроде бы ночью никакого гарасата-урагана не было. Оставалось думать одно: все это дело рук и ног мощной Сумитэ. Под ее натиском забор свободно мог рухнуть!

Минникунслу не делала никаких секретов из поползновений Шагей-бабая на ее свободу и дом. Поваленный (неизвестно кем) забор только подтверждал слухи о том, что старик намерен объединить оба хозяйства в одно.

Спустя неделю после падения забора Шагей-бабай признал свое поражение — послал зятя Абсаляма сватом к Минникунслу. Но при этом бабай поставил одно непременное условие: Сумитэ отдает ему самовар!

Минникунслу милостиво приняла предложения Шагея. Прошло немного времени, и вслед за свадьбой Гульгайши сыграл свадьбу и Шагей-бабай. Собственно, то была не свадьба, какая полагалась и по закону и по традициям, то был свадебный ужин, на который съехались дети из Уфы и Стерлитамака. Из посторонних — впрочем, какой он посторонний! — был приглашен старый наш с вами знакомый журналист из Уфы — Хайдаров.

Газетчик прибыл в Яшкалу по двойному приглашению: Шагей-бабая и Аксакала. Шагей звал на свадьбу, Аксакал сулил «любопытный» материал. «Мы готовим на бюро вопрос, несомненно, он вас заинтересует. Встретитесь со своими старыми знакомыми».

Хайдаров привез молодоженам подарки: невесте — оренбургский шерстяной платок, а жениху, как заядлому спортсмену, — гантели…

За свадебным столом Шагей и Хайдаров ни о каких делах, понятно, не говорили, отложив их на следующий день. А о чем они беседовали на следующий день — читатель догадывается и без нашей помощи.

До третьих петухов продолжался свадебный ужин. На удивление всем острая на язык Минникунслу на этот раз молчала. Она не сидела, как положено, на почетном месте невесты, а суетливо хлопотала вокруг стола, обхаживая гостей. Она была счастлива безмерно: в доме появился мужчина: пусть старый, но при бороде и усах.

Да какой он старик? Одна только приставка — бабай, что значит старик. К тому же Шагей уж очень хороший. И не только хороший, а прямо-таки редкий, как и его самовар…

И Минникунслу при ближайшем рассмотрении оказалась не такой уж страшной. И никакая она не ведьма, а полная сердечной теплоты женщина.

ЗАКАТИЛАСЬ ЗВЕЗДА

Итак, Аксакал готовился докладывать на бюро о работе промкомбината. Ибрахан также готовился к этому заседанию: вместе с Булатом писали, черкали и снова писали доклад. Оба понимали, что заседание будет разгромным, и принимали самые энергичные меры, чтобы смягчить силу удара.

О, как хотелось Ибрахану до бюро осуществить свои честолюбивые планы! Впрочем, если смотреть на вещи трезво, ничего зазорного и предосудительного в так называемых мечтах-планах Ибрахана не было.

Ну у кого подымется рука осудить Ибрахана за его законное желание реализовать, и притом по выгодной цене, злополучные топорища?! Он слал по следам Акопа одну телеграмму-молнию за другой. Он вызывал его по междугородному телефону, теребил, торопил и накручивал хвост своему незадачливому торгпреду.

Телефонные разговоры при плохой слышимости доводили Ибрахана до белого каления. Он только догадывался, о чем хотел информировать шефа Акоп.

— Алло, алло! — гремел Ибрахан на всю опустевшую контору. — Докладывай обстановку!

Ибрахану казалось, что Акоп говорит очень тихо, еле слышно, и просил говорить громче. С такой же просьбой обращался и Акоп. Таким образом, оба кричали изо всех сил.

— Сижу… в Яицке…

— Где, где?

— Повторяю: в Яицке… Где Пугачев…

— Какой Пугачев? У нас нет никакого Пугачева…

— Топорища не берут… предлагают вес…

— Чего предлагают?

— Вес… пуд копеек… Еду… альский…

— Куда, куда? Зачем?

— …альске вес золота…

— Понял: в Уральске топорища на вес золота. Не надо золота. Возвращайся обратно… Верни машины… Меня повесят…

— …одал одну …шину…

— Чего, чего продал? Не понял: топорища или машину?

— Повторяю… машину… Обратно выехать не могу…

— Почему не можешь?

— Вышлите деньги… Деньги… ясно?.. рубли…

Надежда на то, что Акоп распродаст топорища до бюро, рухнула. Неужели придется признать поражение и на этом участке фронта?

Остается — досрочный пуск туннельной газовой печи! Все упования были теперь только на это — последнее слово кирпичной техники.

Оставаясь наедине с невеселыми мыслями, Ибрахан не раз задумывался о своем будущем. Пусть бюро пройдет более или менее благополучно, и он уломает Ямбику, она согласится отправить Булата и Миниру в Стерлитамак на жительство. Оба там начнут работать, будут приезжать к ним в гости, да и они к ним, в Стерлитамак.

Но если бюро… Он гнал от себя мрачные мысли, как будто заклинаниями можно предотвратить грозу. Но если… Как было бы хорошо — спокойно удалиться на пенсию, или, как говорят, на заслуженный отдых… Даже если он и уйдет на пенсию, все равно надо будет отправить куда-нибудь подальше от себя Булата с Минирой….

Нет, едва ли на бюро все сойдет для него благополучно… О, как возрадуются его «доброжелатели», всякие Хамзы…

На стройке туннельной печи работа кипела круглые сутки. Ибрахан торчал на пусковом объекте чуть ли не двенадцать часов в сутки, уходил домой поспать на два-три часа, когда его сменял Булат. Оба они порядком изнервничались, торопя субподрядчиков — строителей, монтажников, наладчиков и газовщиков. По официальному графику туннель намечалось пустить через десять дней после предполагаемого заседания бюро. Ибрахан и Булат разработали ускоренный график: пробный пуск был назначен накануне бюро.

А накануне этого кануна Ибрахану пришла пространная телеграмма от Акопа.

Ибрахан читал телеграмму, руки дрожали, словно после запущенной неврастении. В глазах рябило, он читал и ничего не понимал. Все кругом помутилось, казалось, весь мир рушился: и громады высотных зданий, и вершины гор, и океаны — все навалилось на Ибрахана. Он провел рукой по лбу, стиснул виски, желая наконец осознать, что же в конце концов произошло? То была горькая правда: с топорищами полный провал, а следовательно, скандал и расплата неизбежны.

Ибрахан окликнул Булата, которого, когда нужно, никогда не было на месте. Правда, сегодня он, как и Ибрахан, суетился на стройплощадке, где вот-вот монтажники и газовщики должны были привести печь в состояние боевой готовности.

— Читай, я что-то никак ее соображу, о чем там… — Ибрахан прекрасно соображал, что к чему, он только пытался отсрочить неизбежный удар.

Булат прочитал:

«Телеграфирую из Уральска точка Здесь такая же погода точка Топорища не в моде точка Товар несезонный, спросу нет никакого точка Автомашины возвращаю, кроме одной, реализованной причине невысылки вами денег точка Топорища тоже возвращаю почти все полностью точка Прошу проверить накладные точка Еду на Кавказ точка Прощайте дорогой Ибрахан Сираевич точка Прощай мой верный друг Факай точка Привет твоей супруге точка Приезжайте дорогие на Кавказ точка Гостями будете точка Шашлык будет вино будет поедем кататься на „Волге“ точка Верный вам до конца дней Акоп точка».

Оправдались самые мрачные предчувствия. Ибрахан бессильно опустил руки, он был близок к отчаянию. Будь Акоп где-то поблизости, он четвертовал бы его, как будто в том, что топорища возвращаются обратно в Яшкалу, виновен именно он, Акоп.

Ибрахан был в положении утопающего, который мало того, что не умел плавать, попал в бурлящий водоворот, откуда даже искусный пловец не выбрался бы. Но Ибрахан продолжал барахтаться, не теряя надежды, что кто-то каким-то чудом вызволит его из смертельной опасности. Не будь этой надежды, он наложил бы на себя руки, так ему все опостылело. Но нет, он не допустит, чтобы недруги злорадствовали над его прахом. К чему спешить на тот свет? Туда он еще успеет. Остался один, последний, спасительный шанс — пуск газовой печи… Сойдет благополучно, и он всплывет на поверхность, пусть не совсем цел и невредим, пусть даже со строгачом в личном деле, но зато по-прежнему в номенклатурной орбите…

Ибрахан никогда в жизни не молился, не знал ни одной молитвы наизусть. А сейчас помолился бы, хоть и был неверующим…

И, как бы стряхнув с плеч громаду забот, притворно бодро запел:

— Другого нет у нас пути…

— Вы молодчина, Ибрахан Сираевич! — поддержал его Булат. — Теперь я вижу, вы сильны духом, вы — настоящий руководитель! Мы с вами еще поработаем!..

Строители сдержали слово. Эксплуатационники подписали акт о приемке здания печи. Вслед за строителями управились с заданием монтажники. Ибрахан торопил, подхлестывал, сулил премиальные.

— Каждый час на учете! Мы близки к финишу. Не подводите!

И вот наступило долгожданное утро пробного пуска газовой печи. Все механизмы были испытаны, выверены. Сердце радовалось, глядя, как исправно и четко действуют разные части туннельной печи!

Ибрахан, наученный горьким опытом, настоял на том, чтобы возле пуска печи не было никакой шумихи.

— Для всех, и для Аксакала, досрочный пуск печи должен быть приятной неожиданностью, — настаивал Ибрахан. — Тогда это произведет фурор. Сперва мы пустим печь, так сказать, в семейном кругу. А потом пусть вызывают на бюро… А я им: «Я к вам с просьбой».

«С какой такой просьбой?»

«Я прошу перенести бюро на два часа позже».

«Странная просьба, — скажет Аксакал, — что вам дадут эти два часа? Хотите наверстать упущенное? Немного успеете за два часа!»

«А я прошу перенести бюро по причине досрочного пуска газовой туннельной печи!»

«Как так? — удивятся члены бюро. — Это непостижимо! Выходит, вы умеете не только допускать отдельные промахи, но и при желании показывать образцы отличной работы. Что ж, очень приятно, что мы ошибались… А то мы собирались списывать вас с корабля…»

Такой ласкающий душу разговор, несомненно, произойдет завтра, а сегодня…

Сегодня Ибрахан и Булат в который раз подымались наверх, спускались вниз, заглядывали в нутро печи. Булат давал объяснения. Ибрахан внимательно слушал, поражаясь, как быстро его зять освоил сложную премудрость обжига кирпича. Конечно, Ибрахан был бы куда спокойнее и увереннее, если бы тут же вместе с Булатом был Альмухаметов. Но так сложились отношения между директором и бывшим главным инженером Альмухаметовым, что тот, обидевшись из-за какой-то мелочи, ударился в амбицию и ушел из комбината по собственному желанию.

Между тем Булат с таким апломбом, так веско и убедительно выкладывал свои глубокие познания, что сомнения Ибрахана быстро рассеялись.

Высушенный кирпич-сырец еще с вечера был загружен в печные вагонетки и поступил в туннельные печи. Сегодня же оставалось пустить газ и задуть печь, чтобы при температуре чуть ли не в тысячу градусов обжечь кирпич и превратить его в огнеупорный строительный материал.

Восемь часов утра… На площадке, которая еще вчера называлась строительной, сегодня почти никого нет, если не считать двух-трех подсобных рабочих да Ибрахана с Булатом. Вот показался и главный герой сегодняшнего события, знакомый нам Уркенбай. Он своего добился, освоил профессию обжигальщика, сдал экзамены по технике безопасности и получил надлежащее удостоверение от газовой инспекции.

В отличие от наших прежних с ним встреч на сей раз он явился только чуточку под мухой. Степень самого незначительного опьянения, едва заметного для несведущих, могла установить лишь особая милицейская трубка. Что же касается Ибрахана и Булата, то они ничего предосудительного в поведении Уркенбай не заметили, и это необычное обстоятельство показалось довольно подозрительным бдительному Булату.

— Слово сдержал? — резко спросил он. — В рот, как условились, ни-ни?..

— Сказал — отрубил! — успокоил Уркенбай. — Маковой росинки не брал…

Уркенбай говорил святую правду, одну только правду. Но разве мог Ибрахан или Булат предположить, что предусмотрительный Уркенбай заблаговременно, еще вчера, запасся бутылочкой «Зверобоя» и припрятал ее в укромном местечке в одном из многочисленных закутков печи, чтобы сегодня достойно отмстить два события огромной важности — пуск газовой печи и прощание обжигальщика Уркенбай с безликой профессией разнорабочего.

Уркенбай, польщенный возложенной на него ответственной, но приятной миссией, проверил и убедился в том, что печи загружены, и бегом помчался на свой пост к себе на верхотуру. Началась продувка. Пора подавать газ. Уркенбай включает газ, все идет точно по инструкции! Остается бросить в конфорки зажженную мазутную ветошь. Тут бы в самый раз приложиться к «Зверобою». К своему огорчению, Уркенбай вспомнил, что упрятал бутылочку где-то внизу. Недолго думая, он в мгновение ока бросается вниз, в кромешной темноте обнаруживает заветный «Зверобой», так же стремительно возвращается к себе на пост, прикладывается к горлышку, зажигает ветошь и…

Пока Уркенбай бегал вниз и наверх, газ, вырвавшись из многочисленных горелок, заполнил печь и не то что зажженной ветоши, а маленькой искорки было достаточно, чтобы произошло непоправимое…

Новенькое здание туннельной печи в одно мгновение превратилось в бесформенную груду развалин и пепла…

Выброшенный взрывной волной Уркенбай, как космонавт местного, яшкалинского, значения, преодолев правильную геометрическую траекторию, угодил прямо в объятия оглушенных и очумелых Ибрахана и Булата, которым небо ниспослало такой нежданный подарок…

Ибрахан, хоть и не взлетел в воздух, почувствовал себя в состоянии полной невесомости: он ничего теперь не весит, ничего в этой жизни уже не значит… Был Ибрахан, да весь вышел…

А Булат? Булат, как только очнулся после взрыва, понял, что ему здесь, в Яшкале, больше ничего не светит… Прощай, тесть, прощай, теща, прощай, дорогая Минира!.. Придется, как это ни прискорбно, менять место постоянной прописки. Такова, видно, судьба…

По настоянию Аксакала, в связи с новыми обстоятельствами, заседание бюро было перенесено.

…Так закатилась звезда Ибрахана на ширпотребном небосклоне. Закатилась потому, что Ибрахан грубо пренебрег мудрым житейским правилом, которым мы начали наше повествование: прежде чем войти, подумай о том, как выйти…

Пусть это послужит хорошим уроком, как говорится, иным Ибраханам и Булатам, которые нет-нет да порой еще встречаются у нас…

И на том поставим точку. Спасибо, дорогой читатель, за внимание!..